Чёртов пэт. Книга II. Часть VI

ЧАСТЬ VI. РАКЕТА В МИРОВОМ ПРОСТРАНСТВЕ




27. РАКЕТЫ


Итак, практическое развитие идеи могло теперь состоять только в том, чтобы максимально удалить регистрирующую аппаратуру, отправив её с поверхности Мировой Тверди далеко вверх, на тысячи километров в направлении Мирового центра. То есть, провести эксперимент, подобный полёту фоторазведчика, но имея на борту ракеты аппаратуру, регистрирующую пси-поле.

Но такой ракетный проект должен был бы быть более масштабным, так как психоскопическое оборудование даже в самом минимальном комплекте было бы довольно громоздко, да и высот в этом случае требовалось достичь намного бОльших.

К тому же, требовалась значительная доработка методики психоскопирования, так как в существующих вариантах она, как правило, включала в регистрирующий комплекс активно работающего оператора. Но возможность послать в ракетный полёт человека существовала пока лишь теоретически. А известные методы автоматической записи имели чисто демонстрационный характер и практически не применялись в силу низкой чувствительности.

Ну и в довершении всего, требовалось разработать способ возвращения на землю аппаратуры в целости, так как анализ или хотя бы сброс данных по радиолиниям непосредственно в полёте был никак не возможен. Психограммы представляют собой чрезвычайно богатый информационный объект, и оборудование для их цифрового кодирования и передачи было бы слишком массивно и работало бы слишком медленно, чтобы пытаться использовать его на ракете.


Стоявшие в то время на вооружении ракетные снаряды были весьма компактны, и имели относительно небольшую мощность и не слишком массивную боевую часть. Двигательные системы у них были гибридными, чаще всего применялись твёрдотопливные и воздушно-реактивные ускорители, и крейсерский их полёт происходил в пределах атмосферы.

Одной из причин этого было сократившееся в результате первой Атомной почти на порядок население Саракша, которое уже не требовало для решения своих ресурсных проблем ведения глобальных войн, что вело и к отсутствию потребности в соответствующих больших ракетах.

Современные военные столкновения, как и во все эпохи до Новейшего времени, снова происходят преимущественно как пограничные и сугубо политические, а по сути, так войны уже давно ведутся не с зарубежными народами, а более, чтобы понудить собственный к повиновению и дисциплине.

Поэтому и вооружение, применявшееся в них, всё более возвращалось в конвенциональные рамки, как это было характерно для войн, происходивших в доатомную эпоху.


В противоположность такому положению, в разгар гонки вооружений перед первой Атомной на Саракше строили настоящие, так называемые «континентальные» ракеты, способные доставить атомный или термоядерный заряд с одного конца Материка на другой, или обеспечить обмен ударами между Континентом и Архипелагами.

Собственно, именно эти ракеты более всего и были ответственны за самую истребительную начальную фазу этой войны, когда за несколько десятков минут в результате массовых атак армадами таких ракет тогдашняя цивилизация была повергнута в прах и фатально повреждена, а местами и полностью уничтожена.

Континентальные ракеты в составе своего двигательного оснащения имели среди прочего и мощные жидкостно-реактивные двигатели, обеспечивающие полёт за пределами атмосферы, для нанесения так называемого «неотразимого удара из космоса».

Эти ракеты строились, конечно, в страшной тайне, и когда разведки выявили факт накопления у нескольких политически противостоящих стран тысяч этих чудовищ, спрятанных в лесах и подземных шахтах, нервы у кого-то не выдержали.

Так это было или не совсем, сейчас уже не так и важно, но в результате и сама ракетная промышленность была снесена, что называется, под фундамент уже первыми этими ударами. С чем организованная и хоть сколько-то целенаправленная часть войны, в общем, и закончилась. А дальше уже следовала чистая борьба за выживание, в которой факт принадлежности к одной из геополитических групп, из тех, что инициировали эту войну, мог играть лишь самую последнюю роль, если вообще играл хоть какую.


В архивах, конечно, сохранились более или менее подробные описания технологий больших жидкостных ракет, но по сути, всё надо было начинать заново, так как и детализация этих описаний поневоле была совершенно недостаточной, и отсутствовало необходимое оборудование, а также и по сотням других причин.

Ракетно-космический проект, впрочем, был не рИсковый, заведомо можно было рассчитывать на его успех, так как принципиальные ответы на все возникающие проблемы всё же содержались подсказками в старых технических отчётах.

Тем не менее, он был крайне трудоёмок.

Однако эта работа уже была начата, и после пробного полёта зонда-фоторазведчика вопрос о достижении больших высот вошёл в актуальную повестку дня и породил соответствующую академическую программу научно-технических разработок. Она вяло поддерживалась военными, по понятным причинам, и политическим руководством, причём в его интересе не самую последнюю роль играла и «проблема HFN». Была здесь одна оригинальная, скажем, гипотеза, которая тоже стимулировала изучение соответствующих возможностей в плане достижения больших высот.

Собственно, только существование этого проекта и позволяло рассматривать высотную психоразведку в реалистическом ключе, и группа Приёмной Лаборатории под эгидой Института Биополей подключилась к теме, когда в ракетном проекте была уже проделана самая значительная часть работы.

Причём психотроника вошла в проект не только с заказом на полёты, но и с существенно иными средствами, чем были у Академии, так что теперь дело пошло заметно быстрее.


Создаваемые ракеты были близким, но упрощённым воспроизведением сверхдальних баллистических снарядов первой Атомной. Они были теперь полностью лишены воздушно-реактивных средств обеспечения крейсерского полёта и представляли собой гигантские пустотелые металлические скорлупы, заливаемые перед стартом под завязку сотнями тонн самого энергичного криогенного топлива, с миниатюрной относительно их собственной конструкции головной частью, которая вместо ядерного заряда несла исследовательское оборудование.

Эту головную часть, в отличие от прежних боевых ракет, делали не только отделяемой, для обеспечения её автономного управляемого полёта в мировом пространстве, но и способной в целости вернуться после него на землю. А это требовало отработки аэродинамики, систем управления и теплозащиты аппарата на этапе баллистического входа в атмосферу на гиперзвуковой скорости, и парашютной посадки на завершающей стадии.

В подобном аппарате мог бы находиться и человек. Поэтому принципиально вопрос о посылке в полёт оператора мог быть поставлен. Но увы, пока только принципиально. На самом деле масса возвращаемого аппарата у конструируемой ракеты была слишком мала для этого. Притом пока существовало очень мало возможностей существенно её повысить.


Никакое применение известных топливных смесей не могло компенсировать потерь, связанных с отказом от использования прямоточников большой мощности. Но разработка последних была признана нецелесообразной, по многим обстоятельствам, общим корнем которых была её высокая трудоёмкость.

Вместе с тем, как прорывной перспективный проект рассматривалась также атомная ракета с мощным нагревательным реактором в качестве двигателя. Подобный двигатель тоже разрабатывался в институтах и конструкторских бюро, подчинённых ракетному проекту.

Для атомной ракеты в оптимистическом варианте масса автономного отделяемого аппарата приближалась к нескольким тоннам, и пилотируемый вариант представлялся вполне возможным.

Но это была лишь далёкая перспектива, в которой пока оставались многие не решённые вопросы. На данном же этапе следовало ограничиться тем, что есть, точнее теми ракетами, которые практически уже готовились к запускам.


Пси-поле, как известно, следует самой обычной обратной квадратичной зависимости силы действия или интенсивности от расстояния до источника. Но закон его суперпозиции оказался такой замысловатый, что до сих пор так и не найден был способ выделять отдельные источники из множества работающих параллельно.

В частности, надёжно идентифицировать космологическую фоновую составляющую можно было только там, где её интенсивность существенно перекрывает интенсивности всех остальных источников.

Именно это и требовало вынесения аппаратуры на высоты более тысячи километров над Поверхностью, чтобы все известные источники заведомо остались далеко внизу. Только в этом случае возникала возможность если уж и не выделить в космологическом поле какие-то собственные характерные паттерны, то хотя бы надёжно удостоверить сам факт его существования. И, возможно, получить хотя бы самое приблизительное представление о нём.

Ну и решить, если удастся, ряд наиболее фундаментальных вопросов относительно него.

Например, будет ли космологическая компонента убывать с высотой, и если да, то по какому закону? А если это не так, если это действительно какое-то излучение «общемирового» характера, то можно было бы пытаться выявить природные – если они таковы, - механизмы его генерации, исследовав, например, пространственно-временные параметры поля в опыте с одновременным запуском из удаленных точек нескольких ракет…


Проблемы, проблемы…

Дразнящие возможностью своего близкого решения…

Дразнящие неясностью контуров самого Мироздания, проступающих в них, как дома неясно угадываются сквозь предутренний туман на мокрых от ночного дождя городских улицах…


Первичной задачей, поставленной перед Четвёртым Ракетным проектом Страны Островов, было, конечно, продолжение космофизической разведки. Поэтому пришлось делить с ней выделенный ресурс, ущемляя интересы соответствующих научных групп.

К психометристам сложилось тогда тем более неприязненное отношение, до известной степени даже «общее», что психотроника вообще принципиально рассматривалась всей почти поголовно островной интеллигенцией как посягательство на её внутреннюю свободу. И некоторые её представители не находили даже нужным скрывать такое своё отношение, перенося эту неприязнь на институтскую группу. Как будто они не понимали, или не хотели понимать, что уж технический-то персонал не может нести ответственность за применение этих технологий. В конце концов, тогда можно было бы обвинять и саму физику атомного ядра как таковую, равно как и всех её представителей огулом в ужасах катастрофы двух атомных мировых войн.

Но несмотря на все трения и осложнения, проект продвигался, да и космофизическая его часть была просто потрясающе интересна и оставалась такой даже после всех неизбежных сокращений.


Даже одни лишь точные траекторные измерения могли дать ключевой материал к тому, чтобы продвинуться в теориях полей гравитации и притяжения. Чтобы, решить, быть может, задачу их объединения, если они действительно, как полагали некоторые научные школы, представляют разновидности одного и того же единого вида физического взаимодействия.

Другой эксперимент состоял в получении спектрограмм излучения Мирового Света в видимой и в невидимой части спектра. Несомненно, он тоже был чрезвычайно важен, так как впервые ставилась задача сбора прямых сведений о самой природе его излучения.

Ну а что уж говорить о телескопическом фотографировании тёмной и холодной Тени?

И это были только самые яркие эксперименты. Но было ещё измерение потоков радиации и магнитных и торсионных полей вдоль трассы полёта, фотографирование облачного покрова, попутная высотная метеорология – всего и не перечислить.


Ракетный проект был весьма дорогим и притом чисто научным мероприятием, не направленным на решение какой-либо текущей прикладной или иной меркантильной задачи. И то, что Острова самостоятельно могли себе его позволить, было несомненным свидетельством наступления наиболее благополучного периода существования страны за всю Новейшую историю, начиная с момента катастрофы первой Атомной Мировой войны.

Но наука в любом случае жаждала видеть этот проект началом систематических исследований, а не случайным уникальным эпизодом, каким стал полёт фоторазведчика. Поэтому было очень важно получить хорошие результаты, чтобы ставить потом вопрос о серийном выпуске таких ракет и разработке новых, ещё более мощных.

Психометрический эксперимент в этом плане был самым неопределённым по ожидаемому результату, а большинство, тем более из непосвященных в подробности вопроса, так и вовсе считало его априори просто нелепым.

Это мнение создавало ещё один повод для неприязни. Считалось, что «эти психометристы» только отнимают место у необходимых приборов и ставят опыты на грани тёмных суеверий, которые могут лишь дискредитировать всё дело.

Но именно психотронщики принесли с собой дополнительные субсидии, и недовольные рисковали высказываться только вполголоса и сквозь зубы, так как без этих вливаний проект ещё долго не смог бы выйти за пределы подготовительной фазы.


Определённые трудности были и в политическом плане, поскольку баллистические ракеты дальнего действия потенциально были опасным видом вооружений, и вся эта программа находилась под международным контролем.

В то же время, технологические детекторы пси-поля были исключительным достижением и достоянием Островов, которое они хотели как можно дольше сохранять в тайне.

И, как и свой прогресс в этом деле, и интерес в космической психометрии, они хотели сохранить в тайне и сам по себе уже выдающийся уровень теории пси-поля, которой они располагали на тот момент и который тогда существенно превосходил мировой.

Фактически впервые на Островах была произведена совершенно самостоятельная теоретическая и технологическая фундаментальная разработка такого высокого уровня и такого научного значения. Но руководство Страны не нашло ничего лучшего, как «придержать» выработанное знание и умение при себе, хотя бы некоторое время, будучи втайне абсолютным лидером в этой области.


Так что Хэму дважды довелось быть свидетелем и соучастником тихого бесстыдства, когда всё, что хоть как-то было связано с психометрией быстро и бесшумно пряталось «под стол», а наверх демонстративно вываливалась вся эта чёртова космофизика, чтобы предъявить её неожиданно прибывшей с проверкой международной, фактически конечно преимущественно фатерландской контрольной комиссии.

В сущности, грех не был так уж велик, ведь главной целью комиссий было удостовериться, что то, что собирались тестировать и пускать в полёт, не было взрывным устройством или, тем паче, ядерным зарядом.

Комиссии также контролировали стройку полигона и ракетный завод, успокаивающим фактором тут было ещё и то, что криогенные ракеты, как очевидно, крайне неудобны для боевого применения. Да и по дальности, разрабатываемые ракеты лишь едва достигали ближайших берегов Континента и были не способны причинить какой-либо ущерб основным его державам. Поэтому, хотя и со скрипом, проект всё же был признан соответствующим Континентальной Хартии, и державы, открыто, во всяком случае, ему не противодействовали.


Итак, Хэм теперь в основном мотался между своим отделом, ракетным институтом и заводами, в промежутках совершенствуя свои программы, которые должны были стать самым ответственным звеном в предстоящих экспериментах. При этом он испытывал постоянное напряжение из-за загрузки по работе и семейных трагедий, которое почти полностью блокировало его сексуальность.

Подсознательно, вероятно, существенную роль играло снятие последних формальных ограничений, разрушившее порочную остроту запретного плода, на фоне оставшегося как неизлечимый рубец в душе подозрительно-негативного отношения к любым проявлениям собственной страстной природы.

В довершении ко всему, как ни был Хэм «просвещён» в этом вопросе, собственную природу он не мог либо не хотел дешифровывать очень долго.

Возможно, всему виной была глубоко укоренившаяся онанистическая тревожность, препятствующая применить к себе всё то, что вычитал в справочниках.

Он действительно ориентировался в сексологии, но отнюдь не как профессионал. И потому мог легко выпустить из внимания некие концептуальные сущности, на которых текст, не будучи учебным либо в силу других каких-либо причин, не делал акцентуации, но которые в действительности были ключевыми.

Но, скорее, так проявлялась его шизоидность. И в результате факт собственной гендерной девиативности стал для него прозрачен лишь совсем недавно, уже во время его участия в Ракетном Проекте.


Но он так и продолжал психологически вытеснять это признание, считая себя, теперь уже только подсознательно, всего лишь «обыкновенным» в этом отношении. А всё остальное лишь собственной причудой.  Хотя бы и неприличествующей ему. Но как настоящий психопат боялся при этом практиковать где-либо вне дома или в незнакомых местах. Например, в командировках.

Ну, действительно, не будешь же дрочить по ночам в захолустной гостинице, на полигоне, когда в довершении ко всему, завтра рано утром нужно будет ещё вовремя попасть на ответственное совещание и активно участвовать в выработке непростых решений.

Ну, неудобно как-то. Чуть не стыдно даже.

Ну ладно, там, в отрочестве, когда «всё соразмерно», вполне простительно и даже как бы и положено, по природе и положению вещей, к тому же даже вызывает некое сочувствие и как бы даже не симпатию. Но теперь, вроде и в солидном уже возрасте… нет, это как-то… неправильно как-то…

Хотя и в отрочестве на самом деле страдал на эту тему иногда страшно, вспоминать даже неприятно, некоторые эпизоды…


Результатом возникло состояние, когда ему стало даже нравиться, когда «хочется, а нельзя», и когда обнаружилась привлекательность в самом по себе состоянии постоянной сексуальной напряженности и наличии препятствий к разрядке.

И все подобные смещения в его психологии и обыденных привычках лишь разрабатывали и укрепляли давно созревший и уже функционирующий в нём полномасштабный психофизический _пэтский комплекс_.

И никакая его эрудированность в антропологии и даже самый психократизм не давали ему возможности ощутить в этом процессе постепенную оккупацию его сознания Коллективным Трансцедентальным Субъектом.

Этот внешний разум, тихой сапой проникший в него через самые тёмные подвалы его подсознания, пожирал теперь его изнутри, перетрактовывая все понятия в собственных проекциях и интересах, и сужая весь его эмоциональный мир до предписываемых навязываемыми оценками реакций, всё более и более подчинял его себе, постепенно превращая в исполнителя своей воли, лишенного собственной инициативы.



 
28. ПРАВО ГОСПОДИНА


Ракетная программа не содержала необходимости решать каких-либо недоступных технике задач, но это был проект, требующий объединения сил многочисленных и очень разных производств, исследовательских центров и иных организаций. Он мог быть выполнен на основе строгой продуманной регламентации хорошо распланированных действий, либо наличием чьей-то единой сильной воли.

Ну, последнего у космофизиков в достаточном объёме отнюдь не нашлось, а бюрократия сама по себе не склонна взваливать на себя подобные сложные и ответственные задачи.

Так что до прихода психофизиков проект, что называется, «вяло тёк» усилиями небольшого числа собравшихся под его крышей энтузиастов, рискуя временами заглохнуть окончательно.

И напрасно было думать, что единственное, что привнесли психофизики, так это какие-то очень уж существенные средства. Но они также влили в проект подлинный и острый интерес к действительно животрепещущей для островного интеллектуального сообщества проблеме.

Что, естественно, не могло его так или иначе не простимулировать.


В древних мифах небесная Заоблачная Сфера была обителью богов, местом, где в самой близи от Мирового Света располагались их Чертоги. В детстве это вызывало энтузиазм у Хэма. Он хотел проникнуть туда вслед за героями сказочных историй и бродить по многочисленным светлым, богато убранным комнатам Дворца самого Властелина Мира, держась за его руку и беседуя с ним обо всем на свете.

Но и потом его что-то всё-таки влекло туда, за облака, какие-то смутные фантастические образы. Но особенное подкрепление его мечты получили, когда он узнал о царственной Тени, вместе с Мировым Светом обращающейся по своим замысловатым путям вокруг Мирового Центра.

По его представлению, на этом твердом шаре мог бы действительно находиться настоящий Заоблачный Чертог, совсем не сказочный, но вознесённый разумом и волей человека.

Ещё в школе он пытался узнать у учителей о природе Тени, косвенными вопросами наводя их на эту тему. Но увы, компетентности их явно было недостаточно. Да и современная наука сдержанно высказывалась по этому вопросу, во всех популярных, во всяком случае, изданиях. Но и когда Хэм, с началом ракетной фазы своего психотронного проекта, получил допуск к подлинным протоколам и докладам, посвященным единственному на тот момент успешному полету фоторазведчика, то не нашёл в них следов каких-либо развернутых обсуждений.


В то же время, в одной-двух коротких фразах, как почти бесспорный вывод фигурировало изложенное в качестве базовой гипотезы представление о том, что Тень – это, вероятно, каменный шар, диаметром в несколько десятков, может быть, в сотню-полторы километров, по всей видимости, слабо скрепленный силой собственного притяжения.

И это притяжение также будет удерживать на её поверхности и человека, если он когда-либо там окажется.

Правда, оставалось непонятным, насколько опасна для людей близость Тени к Мировому Свету и Мировому Центру, да и сама природа космического пространства, как было известно, коренным образом отличается от природы пространства вблизи Поверхности Саракша.

Тем более, казалось Хэму, просто необходимо было направить к Тени автоматический разведчик, который подлетел бы как можно ближе к ней, а, возможно, и пристал бы к её поверхности, чтобы принести наконец объективные сведения о ней.

Шутка ли, почти в самом центре Мира плавает целый Иной Материк, ну пусть не Материк, но Остров, хотя бы и безжизненный, но совершенно необычный. Такой, где невозможно даже просто находится без сложного защитного оборудования, но целый особый географический объект Вселенной. Настоящая новая территория, помимо Континента, Архипелага и островов Антарктиды – и такое удивительное безразличие к этому у всех окружающих.


Правда, после того, как Хэм узнал о концепциях множественности Миров за пределами Саракша, он несколько поостыл в своей любви к Тени.

В конце концов, там, за облаками, всего лишь небольшой объём почти пустого шарообразного пространства, полости, пусть и огромной в человеческих масштабах, но ни в какое сравнение не идущей с бесконечностью астрального пространства, проникнуть в которое можно было лишь пробив толстую каменную кору и выйдя на неведомую поверхность титанической скорлупы, заключающей в себе весь Саракш, включая и Тень, и самый Мировой Свет.

Бесконечностью, возможно, вмещающей в себя бесконечное число других миров, подобных ему.

Но это только в том случае, если мистики, древние и современные, правы в основе своих представлений. А представления эти слишком сильно расходятся с теориями современной науки.

И ещё один немой вопрос мучил Хэма в это время.

Почему за столь длительный период, прошедший со времени первого и единственного полета ракеты-фоторазведчика так и не было предпринято никаких иных усилий в этом направлении?


В конце концов, чего стоит хотя бы одна физика Мирового Света или самая что ни на есть фундаментальная проблема космологической термодинамики…? Что же мешало запускать новые ракеты с новым оборудованием, всё глубже зарываясь в пространство, пробиваясь постепенно к Центру Мира и при этом хотя бы попутно исследовать и Тень?

Он задал как-то такой вопрос одному из ракетных инженеров, с которым несколько сблизился в процессе совместной работы. Тот посмотрел на его с некоторым подозрением и сказал, что это плохое любопытство. А потом, позже, через несколько дней, рассказал, что спустя год примерно, после первого полёта, буквально накануне запуска второго, более оснащённого зонда, явилась целая группа «белых» войсковых офицеров во главе с представителями Службы Режима. Они всё перекопали, забрали многие ключевые документы по проекту, целыми грузовиками, и уходя, приказали демонтировать готовое оборудование, а работы свернуть.

А потом были годы вялой переписки Академии с надзирающими инстанциями, результатом которой было сохранение проекта в «софистическом» формате, когда нет ни целевого финансирования, ни сроков, а идет некая вялая работа в порядке дозволения энтузиастам мозговать и рукодельничать.


Наконец и Патриций обратил внимание на Хэмово одиночество. Побывав с ним в нескольких совместных командировках, он не мог не отметить, что вся вообще жизнь Хэма протекала, так сказать, на работе. А после неё он только маялся бытовыми неудобствами и единственное, если чего и делал определённого, то читал иногда, уединившись где-нибудь в уголке.

Они не были связаны прямыми отношениями Цепи Преданности, но Патриций и на этот раз повёл себя как старший и ответственный. И не будучи ничем морально стеснён, как старый барин по отношению к своему подданному, позволил себе спросить Хэма, кто он, имея в виду его сексуальный статус.

Хэм сначала не понял, потом что-то сказал, вроде того, что «не женат», - он тогда ещё не был настолько ориентирован в сексологии, чтобы осознавать свой реальный гендер.

И только после этого Патриций удосужился спросить, где Хэм родился.

И услышав в ответ «8-ая Промзона» лишь сально ухмыльнулся в ответ, протянув «поня-атно»…

- Так ты ещё пацан, значит?

- Ну не реви, не реви, найдём тебе принцессу. - Патриций, как настоящий барин, потомок крупного помещика, экспроприированного последней революцией, был и на самом деле слегка хамоват. Но в этой хамоватости не было особой агрессии. И он действительно, именно как барин, ответственный за находящихся под его господством людей, взял на некоторое время на себя функции воспитателя и просветителя Хэма в этом вопросе.


Цивилизация Саракша существенно старше земной, и в своем более медленном многотысячелетнем развитии, достигла настоящего совершенства в некоторых отношениях в сравнении с любой из земных культур.

И именно на Архипелаге сфера сексуальных отношений давно уже была, пожалуй, образцом среди всех гуманоидов Галактики.

In principle, основной проблемой полового воспитания, как, пожалуй, и вообще любого воспитания, является соотношение инициативности и принуждения. Но в сфере половых отношений основным понуждением является сама человеческая природа. И в избавление людей от многих травм и конфликтов, культура и цивилизация лишь вводят здесь некоторые собственные ограничители.

Из всех сексуальных регуляторов Хэму были известны только институт семьи, принципиально не отличающийся от земного, и правила сословного сексуального господства, составляющие национальную особенность культуры Архипелагов. Согласно последним, просьбы определённого рода представителя высшего сословия, даже ставшего после последней революции лишь бывшим «высшим», по отношению к сословно низшему, хотя бы и тоже только в ушедшем уже в прошлое смысле, имеют, тем не менее, самый высокий нравственный приоритет.


Иными словами, если бы любой патриций попросил любого гражданина или плебея об оказании ему любой сексуальной услуги, то «культурным» поведением на Архипелаге было бы ему не отказывать. Ну, не совсем любой и не совсем любого, тут играет свою роль, конечно, соотношения возраста, административного старшинства и некоторые другие, которые настолько естественны, что их можно и не объяснять. И это не значит также, что такой отказ не был возможен в принципе. Но он был бы странен, выглядел бы крайне плохо, и дискредитировал бы того, кто отказывает.

В отношениях же внутри Цепи Преданности такого рода просьба, то есть, от высшего к низшему её члену, являлась бы прямым приказом. Невыполнение её влекло бы соответствующие последствия, если только такое вообще было возможно в условиях психического подчинения «звеньев» Цепи в соответствии со своими функциональными уровнями.

Конечно, на самом деле подобного рода аналог земного «права первой ночи» практически применялся очень редко, и был он, скорее, предназначен для того, чтобы лишь демонстрировать кое-что, из сословных отношений. Но это был очень определённый момент в культуре Архипелагов, и «об этом все знали».

Притом, что внутри сословий ничего подобного не было и в помине.

Так что и Хэму, в принципе, не составляло труда нарушить своё одиночество, и он вполне себе знал об этом. Но вот что-то как-то не хотелось, таким вот способом…


Но это и всё, что он вообще знал о социальной регуляции половых отношениях в собственной стране.

В действительности, первая Мировая напрочь разрушила очень многое в древней и богатой цивилизации, половое поведение в которой вне сферы компетенции Закона традиционно и преимущественно контролировалось Храмами древних религий, относящихся к любовному пантеону. Храмами, большинство из которых сохранилось со времен ещё саракшской, если так можно выразиться, «античности». Храмами, языческими не только по своему происхождению, но часто лишь поверхностно адаптированными к современной идеологии.

Храмами, среди которых можно было найти и такие, где до сих пор процветало настоящее оргиастическое язычество, восходящее корнями в неописуемую древность.


Центральным элементом храмовой деятельности были регулярно устраиваемые мистерии, представления – посвящения новых адептов, при которых своеобразное «обучение», передача богатого опыта цивилизации новым членам общины осуществлялась в процессе чувственно организованных, часто неприкрыто сексуализированных коллективных действий с соучастием в качестве актеров самих посвящаемых.

Это была некая театрализованная игра или священнодействие, в котором посвящаемые под руководством жрецов не только в абстрактном понятии, но и чувственно и эмоционально проходили целые этапы своего психологического, физического, интеллектуального и духовного становления, приобретая за короткий срок, обычно в несколько дней, опыт, на выработку которого ушли многие поколения.

А вне мистерий Храмы функционировали чаще всего как центры консультативной и иной помощи, а зачастую были чем-то вроде высоко эстетических клубов встреч и общения людей с близкой психосоматической организацией и когерентным сознанием и социальным статусом.


До современности преимущественно дожили именно Храмы Любви, но отнюдь не только. Были ещё и иные, в том числе такие, например, специфические как Дома Знаний и Памяти, хотя и существенно менее многочисленные и авторитетные.

И как они могли конкурировать с современной системой высшего образования, тут Хэму осталось всё совершенно непонятным. А Патриций явно и неожиданно для него как-то мялся и не склонен был давать развернутых или хоть вразумительных пояснений, хотя личный соответствующий опыт отнюдь не отрицал.

Следующими по значению и распространенности после Храмов Любви с их не особенно богатым пантеоном, были Храмы Ктулху, Глубинного бога, который на Островах почитался за «главного среди равных». Также повсеместны были культы богинь Здоровья и Плодородия, но очень изредка встречались и действующие Храмы совсем уж локальных божков и духов, особенно обожаемые экологами.

Церкви Светозарной на Архипелагах не весьма распространены, занимая место хорошо, если в конце первой десятки основных культов. Хотя паства их численно преобладает, но религиозные отправления чаще осуществляются вне каких-либо специальных сооружений, притом священнослужителями, которые в миру остаются самыми обычными людьми, точно также обременёнными семьями и занятыми где-нибудь по службе, как и их прихожане.


Что же касается любви, то Война, естественно, разрушила и Храмы, и в настоящее время в первозданном виде они существуют в основном лишь в Чёрном поясе.

В Белом же всегда преобладали куда более примитивные «стриптизы» и «бордели», как профанация этих храмов, и об этом-то Хэм, естественно, знал, наслышан был, ещё со школы.

А вот в Красном поясе было, скажем, «по-разному».

Наиболее густонаселённый, он более всего страдал и от утраты традиций, от недостатка квалифицированного персонала, да и просто материальных ресурсов, которые обычно требовались на поддержание множества Храмов и организацию всяческих «празднеств». Поэтому большинство из них, тех, которые ещё функционировали, были упрощены до почти профанации, как по архитектуре и убранству, так и по характеру богослужения.

Так что в этом Круге преимущество теперь предоставлялось так называемому «сексуальному просвещению», когда подросткам в том или ином виде, часто даже в грубо лекционной форме, доводились до сведения разные тонкости человеческой организации и варианты полового поведения, с предоставлением им в дальнейшем полной свободы для сексуальной реализации.

При этом в противоположность Чёрному Кругу, где господствовал традиционный для Островов подростково-юношеский промискуитет, мораль Красного требовала безусловного избегания ответственных добрачных отношений.


Но хуже всего было в Промзонах.

Они возникли ещё до войны, но только в период восстановления народного хозяйства там были применены такие методы подчинения работников производственной дисциплине и задаче всемерного повышения эффективности и увеличения производительности труда, как требование сексуального воздержания.

В том числе, практиковалось и прямое подавление сексуальной активности подростков. В частности, активной пропагандой.

В этом было некое отдалённое, хотя и несколько смягчённое подобие древним «евнухам» или средневековым певцам-кастратам, когда «культура и цивилизация» подобным образом вмешивались в личную жизнь своих подопечных.

…

Бедный мальчик, не удержался по этому поводу от привычного, видимо, для него в быту барского хамства Патриций, ты хоть подрачиваешь иногда…?

…



 
29. ФРЕГАТ-ЛЕЙТЕНАНТ ИЛИ ПРАВО ГОСПОДИНА-2


Одно знакомство Хэма на полигоне в тот период выходит, некоторым образом, из ряда вон.

Это был молодой, на пару лет только старше Хэма фрегат-лейтенант, «белый», военный, моряк-подводник, с которым они повстречались в гостиничном ресторане.

Хэм как-то почувствовал его пристальный взгляд и необычно и неожиданно для самого себя пригласил за свой столик, когда на другой день фрегат-лейтенант чуть замешкался рядом с ними в поисках свободного места.

Потом они ужинали втроем с подошедшим Патрицием, обмениваясь малозначащими общими фразами и полигонными новостями и сплетнями, а через день Кэп сам уже зашёл за Хэмом в его номер, чтобы вместе спуститься на первый этаж в ресторан.

Вообще-то это было необычно.

Общение между представителями различных Кругов, естественно, никому не возбранялось, но считалось отнюдь не нужным и не полезным.

Вместе с тем, что-то возникло между ними тремя, фрегат-лейтенантом, Хэмом и Патрицием, и они следовали за этим чувством в неизвестное.

Но неизвестным это было изначально только для Хэма и Патриция.


Центром драмы был Кэп. Смазливый, выглядящий не по годам юным, Хэм сразил его в самое сердце, как только он его увидел  первый раз в этом ресторане. И Хэм, будучи психократом, недолго мучился загадкой.

Вообще-то, «господином» в данной ситуации был, естественно, он. Но незримые и никогда не формулируемые явно «правила игры» в подобной ситуации _требовали_ пойти навстречу возникшему чувству.

Прямо говоря, Хэм _должен_ был, если его, конечно, ничто конкретно не останавливало, проявить инициативу и _попросить_ Кэпа о соответствующей услуге.

Сложившийся уже к тому времени квазиинфантильный гендер Хэма вообще является наиболее лояльным к сексуальным проявлениям любой направленности. И хотя Хэм не относился к _данному_ антропологическому типу, лёгкое чувство брезгливости, которое он испытывал по отношению к подобному соитию не остановило бы его.

Как, тем более, не остановило бы и отсутствие у него самого какого-либо «чувства» в собственном смысле.


Хэм не испытывал к Кэпу ни особой симпатии, ни антипатии, но в принципе Кэп также был неплох собой и выглядел романтично. А Хэм при этом был не только пэт, то есть, в частности, не имел никаких фактических ограничений морально-нравственного или психологического порядка, но ещё и лишенец.

И притом вполне нормального психоэмоционального и физического сложения.

Поэтому отсутствие контактов и вообще любых партнёрских отношений переживалось им само по себе достаточно тяжело.

А тут такой случай.

Но что-то останавливало его.

И он чувствовал «это» как что-то внешнее, объективное и очень существенное. Но не понимал, вместе с тем, его природу.


У «белых» же отнюдь не была принята какая-либо «сексуальная свобода». Тем более негативно они относятся к любым проявлениям гомосексуализма. Но этот негатив ограничен определёнными рамками.

Во-первых, беспредельничанье в пиратских рейдах не ограничивается вообще ничем, кроме, разве, страха подцепить какую-нибудь заразу на грязном Континенте. Но против этого корабельная медицина имела кое-какие средства.

Во-вторых, приключения в отпуске, на берегу, тоже поощряются, хотя уже и более сдержанно, по принципу не причинения вреда никому из «своих».

В-третьих, отношения с представителями других Кругов, это до некоторой степени отношения с «чужими», а это уже «совсем другое дело». Это не осуждается, в принципе, по-крайней мере. Если, конечно, не слишком противоречит основам взаимоотношений между Кругами. То есть, смотрели бы на Кэпа его сослуживцы несколько косо, если бы узнали, но не более того. У каждого, в конце концов, свои причуды, а чёрный тот наверняка сам захотел.

Вот если бы это был какой-нибудь матрос, даже не с его лодки, и даже неважно, по принуждению или по обоюдному согласию и желанию, то тут бы карьере Кэпа и каюк, моментально, а могло бы и хуже ещё дело обернуться, много хуже.

Но в данном случае препятствий, вроде бы, не было.


Бедой, однако, для Кэпа опять же было пресловутое «Право Господина». Только Хэм мог быть формальным инициатором их физической связи, буде таковая возникла бы. Но Кэп также понимал, что никто не может запретить ему добиваться от него этой инициативы, и терпеливо ждал своего.

Нет, он не дарил, конечно, Хэму цветы и не делал вообще ничего подобного или такого, что могло бы быть истолковано окружающими соответствующим образом. Но ситуация была такова, что Хэм не мог долго делать вид, что не понимает.

В общем, Хэм попал в весьма затруднительное положение.

Притом, что ему самому вполне даже «хотелось», и даже очень. Мучился он, как обычно, в командировке, стесняясь несколько практиковать то, что для него было обычно дома.

Не говоря уже о романтичной обстановке ракетного полигона и романтичном молодом Кэпе, от которого так и пахло дальними странствиями и пиратскими рейдами. То есть всем тем, что в детстве составляло предмет мечтаний самого Хэма.


Впрочем, Хэм до сих пор очень старательно разводил по разным уголкам своей души свою работу и свой научный и философский интерес от собственной сексуальности. И данный эпизод был для него чреват ещё и неким «разрушением основ», то есть, представлялся опасным, а потому ещё и остро привлекательным соблазном.

Ну, как в своё время выйти голым на лестничную клетку…

Но причина его торможения была какая-то явно другая, и он мучился тем, что не может не только ответить никакой взаимностью Кэпу, который уже только что сам пэтом не плясал вокруг него, но и объяснить даже свой отказ, если не ему, то хотя бы самому себе.

Патриций, наконец, тоже «просёк ситуацию» и скрылся с их горизонта, выбрав для ужина другое место и время, и вообще систематически стал приходить в их общий  номер в гостинице за полночь, явно давая этим понять, что в нём каких-либо препятствий не будет.

А Хэм только мучился и посматривал смущённо и жалко на ставшего уже совсем «своим» Кэпа.


Наконец понял и Кэп.

И мужественно отступил.


В основе отношений между Кругами лежит еще и «вектор понимания». Считается нормальным, что «белые» не понимают практических расчётов «красных», а те и другие вместе дальних интеллектуальных и стратегических авантюр «чёрных». И это нормально, это от природы так. И потому не следует и пытаться этого делать, искажая и профанируя действительный уровень этих расчётов своим неуместным толкованием.

То есть, «белые» к «красным», как и оба «низших» Круга к Чёрному выступают в некой «инфантильной» ипостаси, как бы доверчиво отдаются в некоторых отношениях целиком на волю «старших по разуму». Не в том плане «старших», что обязательно «превосходящих умом», но как бы «более специализированных» на расчеты определённого вида.

Ведь не считаете же вы какого-нибудь циркового «расчётчика», способного в уме мгновенно извлекать кубические корни из двенадцатизначных чисел на основании одной этой его способности действительно «выше», чем вы сами? Но ведь и не будете пытаться конкурировать с ним?

Другими словами, не зря, очевидно, и инициатива в Праве Господина дана именно «высшим» над «низшими». Значит, вот, могут быть такие основания…


В то же время, Хэм почувствовал и некую нотку презрения, явственно проступившую в отношении к нему Кэпа.

И страдал, страдал, страдал…

Чуть ли не пальцы себе, временами, кусая…

Но тут как-то, за день до того, как Кэпу уже было пора выходить в море, Хэм появился в ресторане в своём мундире, который ему выдали специально для поездок на Полигон.

Хэм был деклассирован, и мундир у него был крайне необычен в связи с этим, отсутствием знаков различия. И было невозможно понять административный или воинский уровень того, кто этот мундир носит.

Все полигонные «белые» вояки были настолько откровенно потрясены этим совершенно для них невозможным видом, и настолько этого не скрывали, что второй раз надеть его Хэм просто уже не смог.

Но случайно так совпало, что Кэп тоже тогда был в ресторане и видел его.


И понял это дело как подтверждение того, что и раньше заподозрил по некоторым таким неясным и неопределённым признакам. Что положение Хэма действительно необычно, что он вовсе не такой простой инженер из технического отделения, как кажется на первый взгляд, а «кто-то», и что действительно «могут быть обстоятельства». И что он, может быть, даже ошибся, определив Хэма как «примерно равного себе», по лестнице званий.

Тем более что он видел также, что Хэм «мучается».

И простил тогда.

И была еще одна их встреча, утром следующего дня, в том же ресторане, когда они тоже даже не подошли друг к другу, и не сказали ничего, только обменялись всё понимающими взглядами. И Хэм вздохнул, наконец, с облегчением, но когда напряжение его несколько спало, нахлынула зато на него такая эмоциональная волна, что не смог он сдержать и слезЫ, когда смотрел последний раз, возможно и в жизни своей, на Кэпа, на своего уже, как бы, несколько, Кэпа.

А Кэп весело козырнул ему напоследок, «дал отмашку», и лихо развернувшись на скрипучих своих каблуках отправился в очередной рейд, дальше рисковать забубённой своей, никем особенно не востребованной жизнью…



 
30. ОСВОБОЖДЕНИЕ


…Разумеется, раньше Хэм просто сгорел бы заживо со сраму от таких слов. Но Патриций кое-чего не знал. К тому же Хэм не был обычным обитателем Промзоны, он был «деклассирован», а вот этого Патриций не знать не мог, ибо этот индекс, естественно, красовался громадной отметиной на самой обложке личного дела Хэма.

Так что отсутствие подобной реакции у Хэма не было парадоксальным поведением, и тугодумный несколько на то, что лежит вне его текущих интересов Патриций сообразил это более или менее вовремя.

Ну и стал он водить Хэма, как старший товарищ, с собой по борделям испытательного полигона, где развлекалось и отдыхало от дел своих праведных и неправедных Белое воинство, его охранявшее.


Надо сказать, что «бордели» Саракша вообще, а уж Островной Империи в особенности (здесь надо говорить именно об Империи, так как в этой области распространены культура и обычаи отнюдь не демократического толка,… да и ещё по кое-каким причинам…), мало напоминают старые земные заведения такого рода. Разумеется, речь не идёт о домах для солдат и матросов Военного Океанского Флота Его Императорского Величества, а о достаточно привилегированных клубах для господ офицеров.

В действительности это что-то вроде японских домов гейш, где основное времяпрепровождение состоит в медленном медитативном чаепитии, а собственно сексуальные акции служат лишь пароксизмальным экстремумом длительной церемонии с беседами и медитациями на самые разные темы, с созерцанием природы или предметов искусства, с ритуальными и оргиастическими танцами.


Зажатого шизоидного Хэма, однако, такие церемонии более утомляли, чем доставляли удовольствие, и Патриций недолго с ним помучившись, свёл его однажды, сдал с рук на руки, как он сам выразился, в чёрный Храм Одинокого Мальчика*, где, наконец-то, на исходе третьего десятка, местный жрец объяснил Хэму кое-что.

Разумеется, вне особых церемоний и мистерий, а в обычном несложном ритуале приобщения.

Но для Хэма это было одновременно и признанием некоторым, ибо впервые его явно и недвусмысленно ввели в Чёрный пояс. И теперь, по ситуации, Одинокий Мальчик становился также прикрытием для действительного Хэма. Теперь уже он стал послушно служить Хэму, как когда-то, совсем ещё недавно Хэм исправно приносил ему собственные дары, сам ещё не ведая этого.
---------
* - Антэрос. – Пэт, мать твою, - не без лёгкой неприязни подумал Патриций.


Патриций так быстро от него избавился ещё и потому, что занудный, тупой и противный в этих церемониях Хэм стал привлекать внимание одной из гейш.
Она успела рассмотреть сквозь его неуклюжесть следы незаурядного интеллекта, и он вызвал у неё чисто профессиональный интерес, как субъект, почти не поддающийся при этом её влиянию и воспитанию.

Но именно это и встревожило Патриция. Ему было ясно, что в случае возникновения такого союза лабильный и быстро обучаемый, да ещё и с задатками психократа Хэм легко освоил бы соответствующую сферу человеческих отношений. А вместе с ней получил бы доступ и ко многому другому, что сделало бы его неудобным в некоторых отношениях, да и вообще вело, в представлении Патриция, к непредсказуемым и неконтролируемым последствиям.

Так что он решил заморозить развитие Хэма на той стадии, на которую тот успел проникнуть.

Ну и ещё, это после той именно командировки и с его подачи Хэма за глаза кое-кто стал называть промзоновским мерином, отчасти благодаря его чудовищной иногда работоспособности и некоторому как бы тупому упорству в достижении поставленной цели. Но не только поэтому…


На полигоне им с Патрицием по большому счёту делать было уже нечего, они лишь присутствовали на совещаниях и инспектировали работу с психотронным оборудованием в сборочном корпусе (МИКе), чтобы, обереги Глубинный, что-нибудь не так соединили или не произошла какая-нибудь подобная неприятность. Да и здесь работа была в основном техников, целый десяток которых составил тогда их с Патрицием свиту.

А основные конфликты разворачивались сейчас между наземными службами и инженерами-ракетчиками вследствие многочисленных разнообразных, в основном мелких, но неприятных рассогласований и нестыковок.

Работа концентрировалась на том, что производились всяческие примерки с технологическим экземпляром Большой Ракеты, вывоз и установка её на пусковую позицию, тренировки стартовой команды, электроиспытания, сливы-заливы топлива и прочее и прочее, включая тренировку пунктов слежения с работой по связи с высотными самолётами, имитирующими ракету в полёте.

А техники Института Биополей только следили, чтобы с их оборудованием при этом ничего плохого не случилось.


 - Хороша рыбка, - подмигнул Хэму какой-то рабочий, когда транспортёр вывозил тренировочную, почти двадцатиметровую ракету из сборочного цеха на стартовую позицию.

 - Что, к Мировому Свету в гости занырнуть собрались? Смотрите, крылышки чтобы не обожгло!

Транспортёр поскрипывал буксами и звенел сцепками на изгибах пути, пустая ракета гулко отзывалась на лёгкие дёргания локомотива.

- Всё же, какая величественная картина, - думал Хэм, следуя с группой инженеров за медленно ползущим установщиком, – и какой величественный замысел!

- Пробиться сквозь облачный слой в пустоту Мирового пространства, где сами законы физики действуют по-иному, чем на Обитаемой Поверхности, чтобы узнать, увидеть глазами приборов эту иную реальность. Чтобы превратить саму Космосферу лишь в одну из своих лабораторий. Чтобы познать Материю, Энергию и Разум во всех их проявлениях и формах и чтобы не осталось уже более никаких тайн для человеческого ума во всей Вселенной!


Под конец комплексных испытаний успела нагрянуть и очередная международная инспекция. Но на этот раз инженерная группа была предупреждена, и когда дежурный офицер по связям с общественностью поставленным голосом давал пояснения комиссарам, на макете благородно поблескивал линзами приборов заранее и вполне себе неторопливо установленный на него космофизический разведчик.

Готовилось несколько вариантов автономных аппаратов, Чёрных Корсаров, так их стали теперь называть. Среди них были как чисто космофизические, так и преимущественно психометрические аппараты, а также и смешанные по составу измерительного оборудования. Так что не составило большого труда представить международникам вполне настоящую машину, реально подготавливаемую в полёт.

…


А после работы Хэм осваивал абсолютно новую для него сферу жизни в Стране Островов, о самом существовании которой он совсем недавно даже не подозревал.

Теперь он с увлечением посещал свой Храм, двери в который открыл перед ним Патриций. Здесь Хэм впервые в жизни нашёл некую компанию себе подобных, притом, что поклонники Одинокого Мальчика всё же составляют контингент довольно своеобразный и немногочисленный, склонный к тому же более к самолюбованию и монологу, чем к полноценному общению.

Тем более их было мало на этом изолированном и удалённом полигоне.

Всё же _эти_ ритуалы, в отличие от гейш, Хэма совсем не утомляли. Следствием же нового его психофизического состояния стало то, что даже его шизоидность заметно отступила. А общие преобразования в его личности были столь глубоки, что после командировки многие его коллеги отметили, насколько более спокойным, уверенным в себе и рассудительным он стал, в сравнении с прежней пугливой замкнутостью и некоторой истеричностью.

Субтильный и худой до костлявости Хэм несколько даже раздался в плечах, приоброс жирком и стал как будто чуть выше ростом.


Тем более симптоматичным было совпадение моментов некоторой позитивной коррекции его «особого» статуса, признания гражданской зрелости Хэма и поворотного момента в ракетном проекте, когда он зримо вышел на финишную прямую, полностью обретя все свои основные формы и атрибуты.

Драматический творческий романтизм культа Одинокого Мальчика развернулся перед Хэмом в захолустно-романтическом же полузаброшенном Храме с малочисленной паствой и одиноким же жрецом-служителем, на фоне потрясающей технологической романтики высотных ракет, романтики, которая в переломный момент своей истории зримо увлекала даже простых рабочих, участвовавших в их создании.

Строители стартовых позиций, сборщики ракет, инженеры и техники и вообще все, кто был занят в проекте, работали истово, спокойно и сосредоточенно, будто на стройке настоящего Храма или при зарождении какого-то нового культа, когда и сама работа является только формой энтузиастического богослужения и самоотреченного жертвоприношения во имя высших даров и для воссоединения с духом Единого…

…

…и ещё Хэм думал, идя вместе с ракетчиками вслед за составом, влекущим Ракету на пусковую, что когда-нибудь, когда удастся выйти на внешнюю поверхность Саракша сквозь его толстую кору и океан магмы, Ракеты вновь пригодятся для уже настоящих полётов между мирами, полётов, которые, возможно, позволят воссоединиться тысячам человечеств, обитающих в них…


По психотронной аппаратуре у ракетчиков замечаний не было почти никаких, за исключением старой песни о непомерном энергопотреблении, но их уже прежде заставили смириться с данным фактом, не прекращая, впрочем, поисков способов его оптимизации. Так что Патриций с Хэмом возвращались из командировки с лёгкими сердцами, а Хэм ещё и с новыми знаниями, впечатлениями и увлечениями.

Теперь он быстро установил связи со столичными общинами Одинокого Мальчика и совсем не скучал после работы. Ему нравилось это общество, и он чувствовал некоторую совершенно новую для него духовную и психофизическую близость с другими адептами, но всё же вынужден был несколько притворяться и лицемерить, посещая Храм, поскольку жил теперь с Малышом.

Ну, «жил» сказать было бы преувеличением. Но раз или два в неделю он бывал там, в Жёлтом Доме, в маленькой квартирке на третьем этаже, по-пацански наполненной разными подростковыми ещё ценностями, вроде макетов самолётов, модных мальчишеских курток, футболок и штанов или дисков с эстрадными новинками, среди которых в полном жалком и несчастном сиротском одиночестве обитал Малыш. Как лишённый родительской ласки ребёнок, пусть даже и с кучей красивых игрушек взамен.


Впрочем, говорить «лицемерил» тоже было бы несколько слишком.

Его новообретенные «свои», община Мальчика, это совсем не то, что мог бы подумать об этом Храме какой-нибудь землянин. Это вовсе не клуб любителей моносекса и место для занятий таковым, хотя оргиастические эпизоды вовсе не являются здесь запретной темой.

Но отнюдь не обязательно адептами Мальчика становятся только подростки и юноши. Напротив, здесь были и девушки, и женатые пары и пожилые даже.

Единство их было основано на другом. На некоторых особенностях психофизиологии, говоря сильно упрощенно. На вытекающем из этого общем подходе к жизни, предполагающем и сходные структуры интересов. Настолько сходные, что мог происходить плодотворный обмен, когда что-то, не реализованное одним, оказывалось основным занятием другого.

И в прямом следствии этого обмена возникало взаимодополнение и взаимообогащение. И рождался соответствующий «общий дух» или, как говорят философы, становился в бытии местный локальный Коллективный Трансцедентальный Субъект, когда из общения возникает действенная и эффективная общность личностей.


И вот здесь и была некая закавыка.

Только вступив в общину Мальчика, Хэм понял, что он «не такой».

Он был им только «близок», членам этой общины, по текущему состоянию души и некоторым своим особенностям*.

Но это состояние, как и образ жизни, как и эти индивидуальные особенности, в общем, не соответствовали его истинной природе, но были в большей степени следствием обстоятельств и внешних факторов.

Но так или иначе, чтобы понять это и найти себя настоящего _требовалось_, вероятно, на некоторое хотя бы время, погрузиться в этот круг, стать ревностным адептом того, кто единственный был Проводником Хэма в самый трудный период его жизни.

И такой вариант подключения к жизни общины вовсе не был каким-то запретным или непредусмотренным, такая самореализация была достаточно обычна в культуре Архипелага. Человек иногда проходил и по нескольку таких кругов, погружений в культовые сообщества, прежде чем находил максимально полное соответствие своей душе, если только находил его вообще.
---------
* - Типична некая пэтская «тусовка» вокруг Храма. Пэты однозначно полагают Одинокого Мальчика _своим_, а те из них, которые способны к совместному существованию и некоторой субкультуре, считают его также одним из своих Ангелов, из тех, к кому можно обратиться в случае чего. Но отнюдь не являются его адептами. Впрочем, кажется, у них и вовсе нет единого небесного покровителя, а господствует, так сказать, полный религиозный плюрализм. Но Хэму не повезло в том отношении, что ни в одном из тех Храмов, которые он посещал, подобной тусовки не было.



 
31. НЕБЕСНЫЕ ЧЕРТОГИ


А проект между тем стремительно приближался к своему зениту.

Но доминировали здесь другие. И не только Хэм, но даже влиятельный и властительный Патриций вынужден был несколько стушеваться. А уж остальные тем более, поджав хвосты, только наблюдали со стороны, как мощная сила промышленной и политической организации, вступив в полные свои права, железными руками и волей тащит громаду проекта к его симфоническому финалу.

И не прав был бы тот, кто в это время оказался бы на пути этой машины.

Сотни заводов, лабораторий, военные подразделения, пункты связи, испытательные полигоны, железнодорожный транспорт, береговая охрана и авиация, все соучастники этого действа как музыканты в оркестре отыгрывали свои партии под водительством невидимого дирижёра, чтобы закончить общую симфонию величественным и небывалым, нигде, никогда и никем не виданным могучим тутти, потрясающим душу финальным аккордом, который и сам мог бы стать прологом чего-то ещё более грандиозного.


Однажды Хэм побывал и на том заводе, где создавались Ракеты.

Вид выложенных в ряд сразу нескольких их могучих серебристых тел в громадном цеху был, безусловно, впечатляющ, но более всего удивило, что не ракеты казались грандиозными, а, наоборот, их присутствие заставляло огромный цех казаться намного меньше, чем он был на самом деле, отчего и люди, копошащиеся вокруг открытых, опутанных кабелями корпусов выглядели не «мерою вещей», а совсем незначительными букашками, задержавшимися в исконно и всегда принадлежавшем только Ракетам зале лишь по чьему-то недосмотру и недоразумению.

Чаще приходилось бывать в цехах, где изготавливались, собирались и испытывались автономные аппараты, Чёрные Корсары. Это была вообще ни на что не похожая конструкция. Некий конических форм объект с выпуклым «аэродинамическим», под каплю, днищем. Со специальным термостойким покрытием, раскрываемыми шторками окошек регистрирующей аппаратуры, антеннами и выдвижными приборными панелями, которые как забавные чёртики из коробочки выскакивали на испытаниях из своих гнёздышек, и рядами чёрных отверстий дюз управляющих ракет по краям корпуса.

Со скоростью, в несколько раз превышающей скорость артиллерийского снаряда, этот аппарат ворвётся после нескольких десятков минут свободного полёта в безвоздушном пространстве в плотные слои атмосферы. И раскаленный трением о воздух при гашении своей фантастической для технического устройства, когда-либо созданного руками человека, скорости, в нужным момент выстрелит посадочным парашютом. А потом, остывая и мерно раскачиваясь на стропах, завершит полёт падением в море, где его подберут дежурные катера береговой охраны.


Десятки раз уже отсмотренный технический мультипликат, состоящий из анимированных схем, объясняющих различные аспекты проекта и стадии полёта Ракеты и автономного аппарата, как некий ритуал начинал почти каждую деловую встречу, проводимую на ключевых предприятиях проекта. Но также не мог надоесть, пока была жива вера в смысл и успех проекта.

В темноте зала под дикторские пояснения и поскрипывание кресел почти не слышны были осторожные шаги опоздавших, занимавших свои места.

Потом загорался свет либо поднималось затемнение на окнах и шли основные доклады о положении дел. Потом было общее обсуждение, на котором иногда возникали и настоящие перепалки между службами, когда кто-то задерживал или не удовлетворял других своей работой. Наконец кворум расходился по службам и лабораториям, разбиваясь на узкие профессиональные кружки, и вот тогда-то и начиналось настоящее обсуждение и интеллектуальная работа.


Такие обсуждения могли часами вращаться вокруг какой-нибудь неприятной мелочи, препятствия, которое никак не удавалось преодолеть, либо наоборот, быть длительным философствованием в чайной церемонии на самые общие темы, касающиеся будущности Больших Ракет.

И лишь психотронщики, уста которых были замкнуты печатью Высшей Государственной Тайны вынуждены были сторониться такого единства душ, а в редких случаях, когда всё же присутствовали, им приходилось довольствоваться ролью людей-теней, которые могли только слушать.

Но один раз Хэм несколько увлекся и позволил себе ответить, намёками на знакомство с концепцией множественности Миров. Но поддержан не был. Тот, кто спровоцировал его на это высказывание, не понял его смысла, либо сделал вид, что не понял. Впрочем, вполне возможно, что мысль Хэма настолько его поразила, что он просто не смог быстро сориентироваться.

Если бы Хэм напряг тогда свои трансфизические силы, как когда-то, когда давал волю своей психократической ипостаси, он мог бы догадаться, что сразу после их ухода сотрудники отдела, где проходила встреча, ещё два битых часа приглушенно спорили именно о том, что он им только что сказал.

Они пытались понять тот интерес, который так неожиданно проявило к проекту высшее руководство страны. И считая Хэма лицом, посвященным в тайны, осмысливали его небрежные замечания.

Но так ничего и не смогли выудить, просто не поняли, не расшифровали.


Хэм мог бы всё это почувствовать, но он жил в это время вообще как-то «вскользь», ни во что не углубляясь, с бушевавшей как никогда неподконтрольно ему собственной чувственной сферой. Жил преимущественно своими отношениями с адептами Мальчика и Малышом. Даже на службе его внимание было не в пример прежнему рассеяно, и хорошо, что со стороны психотронщиков всё было давно готово, ибо в своём теперешнем состоянии Хэм был, честно говоря, не очень-то работоспособен, а может быть даже и не совсем адекватен.

А приходилось теперь ещё и много ездить, и это мешало его контактам и отвлекало, хотя и было интересно, но делало его жизнь ещё более беспорядочной, неритмичной и почти хаотической.

Он жил теперь тем, что как бы собирал результаты своих прежних трудов, упиваясь общением, упиваясь Малышом, упиваясь ролью посвященного в Проекте, ролью представителя Заказчика и Одного из Ведущих Авторов, ради которых, собственно, и весь этот великий сыр-бор.

Но уже чувствуя смутно, что всё это как бы «несколько не то». Что сейчас именно и происходит некая подмена, в суете и в преддверии подлинного действия. Суете, которая лишь приуготовляет некий момент расхищения, который неизбежно последует за тем, как Космический Корсар принесёт свою добычу из Страны Небесных Чертогов. И так же неизбежно это расхищение будет обкрадыванием его собственной души, его энтузиазма и трудолюбия, бессонных ночей и прочих жертв.


И кто-то его лишь заранее отвлекает всеми этими теперешними как бы дарами судьбы, задуривает голову, чтобы выдать потом негодные бумажные кредитки вместо полновесных золотых дублонов. Чтобы откупиться мелочью от Того, Кто Имеет Право, откупиться, чтобы забрать себе его настоящую добычу, скрывая от него даже подлинный смысл того, что она собой представляет.

Но Хэм чувствовал это лишь краем сознания и подсознания, неподвижного и беспомощного, ибо уже распятого и разложенного Коллективным Трансцедентальным Субъектом в простую алгебраическую сумму его чувств, импульсов и представлений.

Препарированный как лягушка на столе естествоиспытателя, и кондиционированный к тому, чтобы в нужный момент кто-то невидимый, но могущественный подменил бы все психофизические Хэмовы внутренности содержанием коллективной психики, коллективными чувствами, импульсами и представлениями. Чтобы наполнить, залить его неожиданно, спрятанным пока от него Коллективным Трансцедентальным Субъектом, по самую макушку. И превратить Хэма в ещё одну его ипостась, в маленькую клеточку социального организма, затравив и загнав его собственное Я в какой-нибудь из самых дальних подвалов его психики.


Таков был наиболее частый путь всех спонтанных «демократических лидеров», которых мощная и развитая древняя коллективная психика этносов Саракша давно научилась систематически превращать в таких общинных  высокооплачиваемых коллективных рабов, в зомби, способных лишь «обслуживать интересы», но почти не обладающих уже собственной волей и инициативой.

И ожидаемый закономерный провал психометрического проекта был бы сигналом к тому, чтобы и Хэм был окончательно позиционирован в социальной системе Страны Островов, заняв в ней своё законное и подобающее место в роли такого руководителя-зомби, целиком отданного во власть своих подчинённых.

А Хэм как бы не чувствовал опасности, как когда-то он не знал о планах превратить его в одного из медиумов Особой Лаборатории. И лишь играл периодически с Малышом в Принца – Освободителя, до тёмных кругов под глазами, уходя совсем уж под утро, пошатываясь от полного физического изнеможения. Да выкладывался в храмовых собраниях, принимая искренне и с полным доверием всё роли, которые там ему выпадали.


Но, между прочим, так пока и не приняв участия ни в одной мистерии. Случайно либо почему-то ещё, но в какой бы Храм он не приходил, нигде не было ничего насчет Великого Празднества Посвящения. Так Хэм и оставался там только кандидатом в адепты.

Даже читать перестал, а по работе только присутствовал на совещаниях, да мычал что-то маловразумительное на обсуждениях, когда приходилось, переадресовывая всех к лабораторным специалистам, если вопрос был действительно серьёзный.

Впрочем, некое в чём-то подобное состояние было тогда у многих, ибо напряжение накануне начала пусков Ракет было действительно небывалое, не столько даже по объёму работы, сколько из-за большой ответственности и масштаба предстоящего эксперимента. Так что поведение и видимый душевный раздрай Хэма особых подозрений или нареканий не вызывали.

…


Но всё когда-нибудь, да кончается.

Патриций был действительно весьма влиятельной фигурой в вверхах и к Хэму после некоторых совместных с ним дел благоволил. Поэтому Хэм стал одним из немногих, кому собственными глазами довелось увидеть самые последние фазы подготовки и пуски почти всех Ракет. Патриций продолжал брать его с собой на Полигон, даже когда действительная надобность в них там уже давно отпала.

И теперь, когда на старт вывозили настоящую ракету, а не макет, народу почему-то шло вслед локомотиву раз в пять меньше. А уж до конца установки, длящейся ещё около часа, разошлись почти все. Только десятка полтора рабочих и инженеров-ракетчиков выстояли всю «службу», как кто-то из них выразился, до конца, вместе с Хэмом. Патриций тоже ушёл, пить пиво, как он сказал.

Предстартовая подготовка занимала три дня, и было утомительно и нудно слушать на командном пункте отчёты служб о проведении операций по контролям, всевозможным тестам, стыковкам – отстыковкам различных контрольных и зарядных кабелей и заправочных и продувочных магистралей, ожидая в напряжении, что какая-то из систем даст сбой, и всё придётся демонтировать, а потом начинать сначала.

Но всё когда-нибудь, да кончается.


И вот наконец, настало _то_ раннее утро. От парящей кислородом в лучах прожекторов Ракеты медленно отходит решетчатая башня обслуживания. И вот последние команды с КП, уже возвышенным, строгим и чётким командным голосом, на фоне усиленного репродуктором метронома, отсчитывающего последние секунды:

 - Продувка - два!

 - Ключ на дренаж!

 - Ключ на старт!

 - Зажигание!

 - Предварительная!

 - Главная, подъё-о-ом!!

…

Мерный мощный гром ракетного мотора проникает и сюда, в подземный командный бункер. В перископе, который у них с Патрицием один на двоих, видно, как всполохи пламени освещают ракету снизу, и вот.… И вот вытянутое цилиндрическое тело, возносится в небо на столбе ослепительного огня, и устремляясь в заоблачные выси, быстро растворяется и как бы стирается в них, пропадает в высотном атмосферном тумане, обозначаясь в нём лишь светлым пятном на фоне мрачного тёмного в тот предрассветный час неба.

И вскоре уже один только глухой слабеющий рокот двигателей некоторое время свидетельствует её фантастический полёт.

…


Первая из ракет, нёсших Корсаров взорвалась на выходе из атмосферы. Двигатель второй доработал до конца, но вырубилась вся электрика автономного аппарата, в том числе поисковые маяки-указатели. Поэтому он упал в море далеко от дежурного катера, даже не раскрыв парашют, и затонул прежде, чем к нему успели подойти.

Позднее аппарат достали бравые подводники, но от удара о воду он разгерметизировался, и все приборы оказались испорчены водой, а записей всё равно сделано не было, ибо без электропитания это, естественно, было невозможно.

Первые полноценные данные принесла третья ракета. Её автономный аппарат был «смешанный» по составу аппаратуры, космофизической пополам с психометрической.

И весь полёт вся эта аппаратура по большей части функционировала нормально.



 
32. ИТОГИ РАКЕТНОГО ПРОЕКТА


Всего было построено десять ракет. Две из них были технологические и предназначены только для отработки, тестов и тренировки персонала. Две другие испытывались в пусках по баллистической траектории, с балластной головной частью, вызвав этим небольшой международный скандал.

В шести полётах ракеты несли на себе Корсаров.

Лишь два из них можно было назвать стопроцентно успешными, автономный аппарат прошёл запланированную трассу с полностью функциональным блоком регистрирующей аппаратуры и был эвакуирован с места посадки целым и без существенных повреждений.

Два аппарата было потеряно, причем в одном случае аппаратура не работала совсем из-за неисправности питания, во втором случае (первый полёт), до взрыва двигателя регистрировалась, по крайней мере, телеметрическая составляющая. Один аппарат разбился из-за спутывания строп парашюта, ещё один был повреждён, неудачно ударившись о камень при сильном порыве ветра, при незапланированной посадке на берегу острова вместо того, чтобы упасть в океан. В обоих случаях многие из записей удалось извлечь целыми из поврежденных аппаратов либо восстановить их полностью или частично.

Из четырёх успешных Корсаров только два были специализированными, причём удача распределилась поровну между психометристами и космофизиками, так что претензий друг к другу удалось, в общем, избежать.


Первое, что выглядело наиболее фантастично и открывало Сферу Пустоты как совершенно непознанный новый мир, загадочную страну легендарных Небесных Чертогов, это то, что Космосфера визуально абсолютно доминировала на всех высотных перспективах и, соответственно, снимках.

Фильм, зафиксировавший изменение видимой панорамы от выхода из облачного слоя и до максимума достигаемой высоты в полутора тысячах километрах над Поверхностью, наглядно показывал, как горизонт, образуемый у Поверхности её почти неразличимым соединением с облаками, как только начинал рассеиваться последний высотный туман, превращался в линию резкого разграничения облачного слоя и Космосферы.

 Так что на высоте уже не облака, но сама Космосфера препятствует увидеть противоположную часть Поверхности Саракша, что ожидалось при полёте первого фоторазведчика.

При этом с дальнейшим подъёмом горизонт как бы стягивается и уходит вниз, под Ракету. С самого начала удовлетворительной видимости Сфера Материальности и Космосфера как бы уравниваются в правах, занимая по половине всей сферы зрения, разделяемые узкой полосой уходящей вниз атмосферы, а потом Космосфера начинает как бы окружать ракету со всех сторон.

Сфера же Материальности представляется при этом постепенно уменьшающимся, но всё ещё огромным, серо-белым клубящимся облаками пятном, выпуклым по центру, как изображение на панорамном фотоснимке, остающимся далеко внизу, позади, как бы лишь выходом или дверью, через которую ещё можно вернуться назад из этого странного и страшного своей непроглядной чернотой мира Космосферы.


Собственно, ещё теории, построенные на данных первого косморазведчика, прекрасно объясняли видимые эффекты оптической схемой, в которой Космосфера выделялась именно тем, что внутри неё световые лучи, а, возможно, и материальные тела по инерции, движутся по особым траекториям.

Не по почти прямолинейным, как в атмосфере Саракша, а по круговым, проходящим через Мировой Центр.  Поэтому, при погружении вглубь Космосферы происходит такое видимое её «расширение», так как всё больше становится отклонение световых лучей, отражающихся от Поверхности, которые достигают глаза наблюдателя. И с набором высоты Космосфера постепенно заполняет собой всё окружающее пространство, оставляя видимой части поверхности Саракша в поле зрения лишь всё уменьшающийся круглый пятачок и заслоняя собой при этом всю остальную поверхность Шара Саракша, стягивая все лучи от неё к Мировому Центру и ничего не выпуская из него обратно.

Но точные значения оптических параметров Космосферы были пока неизвестны, поэтому позиционировать положение Мирового Света и Тени, которые были погружены в это полузамкнутое для световых лучей пространство, было невозможно.


Лишь предположительно можно было утверждать, что Мировой Свет и Тень представляют собой почти точно шарообразные тела, близкого диаметра, вероятно, порядка сотни километров каждое, первое из которых мощно излучало, а второе, как предполагалось, было просто каменным шаром.

Это предположение получило подтверждение в новых, теперь уже телескопических съёмках. Они показали пустынную, лишенную каких-либо следов присутствия или хотя бы действия когда-то в прошлом воздуха и воды поверхность Тени, покрытую как обычными, так и своеобразными кольцевыми горами.

Мировой Свет и Тень без каких-либо помех просвечивали из глубин этого чёрного пространства, как только ракета оставляла атмосферу и последние следы дымки рассеивались перед ней, но только если они находились по ту же сторону от Мирового Центра, где была и ракета. Если же это было не так, если плоскость, перпендикулярная лучу зрения и проходящая через Мировой Центр разделяла их и наблюдателя, то никаких следов их не было видно, абсолютно ничего не проступало через космическое пространство, даже когда «слой» его был невелик.

Свет и Тень при этом как бы проецировались на поверхность некой действительной непрозрачной сферы. Вот только эта сфера была скорее условна, чем реальна, и потому недостижима для ракеты, даже когда она находилась в самом космическом пространстве. И потому определить хотя бы приблизительное расстояние до Мирового Света и до Тени пока не представлялось возможным.

Короче, было от чего закружиться голове.

Но, во всяком случае, математически эти эффекты описывались относительно простыми формулами, а их физическая природа была, в общем, более или менее понятна, если только, конечно, не ставить вопроса о первопричинах этих эффектов.


Космос оказался также радиоактивным, с высотой явно и чувствительно росла концентрация заряженных частиц и их энергия. Из измерений торсионных и электромагнитных полей никаких, в общем, понятных выводов не следовало, кроме того, что главным источником магнитного поля была, по-видимому, Мировая Твердь. Слабые электромагнитные излучения исходили и из Космосферы и, особенно, от Мирового Света. Торсионный фон не отличался от такового же на Обитаемой Поверхности.

Интересной особенностью были слабо светящиеся мелкие светлые точки, очевидно заключённые в Космосферу вместе с Мировым Светом и Тенью. Они были отмечены уже на снимках первого фоторазведчика, и встречались теперь и на некоторых новых. Но первоначально они были приняты за какие-то помехи. Однако потом было обращено внимание на то, что рисунок их взаимного расположения в отдельных случаях повторяется на независимо сделанных снимках, чего никак не могло быть, если бы это был чистый аппаратурный сбой.

Впрочем, этот вопрос так и остался до конца не выясненным, так как в силу слабости своего свечения эти точки выявлялись лишь на немногих снимках.

Ну ладно, с космофизикой было всё более или менее ясно. Да, открытия были значительны, но в значительной же части и ожидаемые, ибо путь уже был проложен, тем ещё, из Третьего Проекта фоторазведчиком.

А вот с психофизикой…

…


Излучение было.

Фоновая составляющая по интенсивности была постоянной, паттерн же еле выступал с набором высоты из структур, порождаемых, очевидно, источниками на поверхности, и он был совершенно идентичен на уровне различимости на всех записях, которые только удалось сделать, и где его только можно было выделить.

При этом низкий уровень интенсивности этого излучения и крайне малое время накапливающей экспозиции на приборе, который работал без участия оператора, без опорной подсветки и какой-либо вообще подстройки даже принципиально не позволял различить структуры этого паттерна. Тем более, с достаточным разрешением, чтобы осуществить его разложение по известным составляющим. То есть, «скульптурные», смысловые слои на отпечатках были заведомо недоступны, даже если они и присутствовали.

Поэтому, в частности, отнюдь не вызвало удивления, что психооператоры, нагруженные усиленным сигналом, полученным с фиксирующих стекол, в самоотчетах каких-либо выраженных психологических эффектов не отслеживали, и никаких особенностей в их ментограммах также не выявлялось.


Так провал это или успех? – задавались вопросом многие.

А что вы вообще хотите, какую пользу можно извлечь из фоновой составляющей? – сомневались другие…

В конце концов, вполне вероятно, что она имеет естественное происхождение, может быть даже космологическое, что его порождают некие резонансные механические и физические частоты во взаимодействиях объектов и материальных сред Космосферы. В конце концов, и сами Тень с Мировым Светом можно рассматривать как эффекторы эдакого естественного психогенератора, пусть и крайне слабого по интенсивности излучения, которое, как можно предположить…

…


На самом деле, все подобные заявления прикрывали настоящий скандал в академической науке.

Психологическая же «казнь» и утилизация Хэма теперь не могли уже состояться, по крайней мере, во всём сколь либо обозримом будущем.

Более того, теперь он обретал некую определённую общественную диспозицию, гарантирующую от административного разрушения любого избранного им самим образа жизни. Ну, если, конечно, он прямо не противоречил общественной морали.

То есть, он ещё на один заметный шаг приблизился к тому, чтобы стать настоящим, а не диким чёрным, которым он был с тех пор, как стал отверженным.


Хэм в точности не понимал этого, уходил от этой тематики, не желая знать, какой очередной убийственный снаряд пронесся в дюйме над его головой. Но несколько отойдя от напряжения полётов, он стал замечать, что Патриций теперь иногда посматривает на него с некоторым удовольствием и любопытством.

Патриций был действительно рад за него, да и из соображений дела для него было бы невосполнимой потерей, если бы Хэма «выдвинули» в лидеры, поскольку таковые в значительной степени теряли свои творческие способности и оставались членами Чёрного Круга лишь формально.

Это было как бы «посмертное» признание их способностей с одновременным перечёркиванием и неприятием их деятельности де-факто, как не только не содержащей каких-либо «заслуг», но и бесполезной либо потенциально неуместной или даже опасной для общественной стабильности.

Эстетически оформленная смертная казнь с соблюдением приличий.

Когда труп двигается и дышит, и вообще выглядит вполне комильфо, тем более не пахнет…

…

На самом деле у Хэма были уже не только собственные возможности защищаться от подобной участи, но и настоящая «крыша», которая как раз начала тогда функционировать в полную силу.

Однако и не факт, что он устоял бы перед тотальной атакой.


А вот Ракетный проект им именно, на пару с Патрицием, был просто убит. Факт существования космологического пси-поля, пусть и не до конца доказанный, шёл в полный разрез с мировоззрением элиты Страны Островов. И ей требовалось время, чтобы его осознать и акцептировать, а заодно и кое-что переориентировать в самих основах своей идеологии.

…при этом чтобы продолжить психофизические измерения, пытаясь, например, выявить модулируемую часть сигнала, если это действительно был сигнал, и если таковая была, масса поднимаемой на ракете аппаратуры всё равно должна была быть как минимум «в разы» больше. Так что для психометрии простое продолжение полётов тех же Корсаров не дало бы ровно ничего нового…

Непонятно было также, и как трактовать некоторые космофизические открытия. Скажем, при анализе данных всё больше выявлялись некие симптоматичные «несхождения в кое-каких коэффициентах», и кое-что ещё, тщательно запрятываемое теперь на самой поверхности, как почти несущественная часть результатов полётов, не заслуживающая ничего, кроме разве самого малого упоминания вскользь…

Так или иначе, но на следующий год транш на постройку новой серии ракет выделен не был. Элита склонилась к решению в очередной раз заморозить Ракетный проект до лучших времён.



 
ПРИБАВЛЕНИЕ


МАЛЫШ


В действительности, Малыш не был прямым преемником Хэма на «троне» Чёрного Принца. Слуги просто не сочли нужным раскрывать перед Хэмом все тонкости своих тёмных тайны. Но он действительно был очень несчастен.

От этого раньше иногда бывало, что он настолько обижался на всех вообще, что уходил, сбегал даже от самого себя.

Пытался, то есть, сбежать. Бросал свою квартирку и несколько дней, а то и недель пропадал где-то, где сам не знал, не ночуя дома.

Города Островной Империи, даже миллионники, после Первой Мировой войны в сравнении с земными мегаполисами производили ощущение просторности и некоторой даже как бы пустоты. В них на каждого жителя приходится гораздо больше пространства, как на улицах, так и в домах. Притом, что они также, в общем, и более ухожены, и более безопасны.

Тем не менее, и в них есть место помойкам, и также вполне можно нарваться. Но Малышу, видимо, везло с этим, Ктулху миловал или он действительно «как-то умел», даром, что состоял при Чёрном Принце.


Он почти всегда брал с собой свою гитару, на которой почти не умел играть, просто как что-то своё, личное, только ему принадлежащее, и бродил по глухим улицам и тупичкам в состоянии некой отрешённости или медитации, близкой к психозу, реально почти ничего не помня ни о себе, ни о чём вообще, ночуя где попало, на скамеечках в парке, на вокзалах, даже на помойках бывало, с бомжами, но чаще и там один, до того он не хотел никого видеть.

Но всё же потом всегда возвращался, весь измызганный, изгвазданный, бывало с синяками, грязный, дурно пахнущий, с листьями и мусором, добро бы только не насекомыми в голове.

Правда, тут же шёл в душ и тщательно, как мог, отмывался и дезинфицировался, а одежонку свою тогда, безнадёжно грязную и часто порванную, почти всегда выбрасывал безжалостно,  аккуратно упаковывая в мешок для мусора и тут же вынося вон, чтобы не расползлись.

Эти длительное прогулки на свежем воздухе и накопившаяся усталость заглушали его боли, но не снимали обид, так что после этого он мог несколько дней или недель только нормально спать по ночам, но оставался таким же обиженным и злюкой, как и был раньше.

В первых таких прогулках, которые начались у него в пубертатном возрасте, он, вдобавок, еще и отдавался кому попало, что называется направо и налево.

Потом, правда, перестал, став, как и Хэм, завзятым онанистом.


Хэм испытывал к Малышу непонятное для самого себя чувство родности, как будто он давно, всегда его знал, и как будто он был ему братом. Он не знал почему, но и не интересовался совсем, будучи эмоционально захваченным их отношениями и не отыскивая им каких-то объяснений.

На самом деле, частично это происходило из их удивительного, почти чудесного телесного совпадения. Если бы поставить их на пару голышом перед зеркалом, было бы сразу видно, что Малыш был в точности «женским вариантом» Хэма.

Их тела и лица совпадали «как в зеркале», где только «право» поменялось местами с «левом», а в остальном отражение – это точная копия оригинала.

Точно также и Малыш был копией Хэма (или наоборот?), только с женской атрибутикой и соответствующими другими, вытекающими из этого неизбежными различиями.

Также как и Хэм он был «где-то в середине левого фланга» по росту, но в женском строю, то есть, ещё несколько ниже Хэма.

Понятно, что обладал женскими бёдрами, плечами, грудью и раковинкой, но в целом женственность его, в силу его болезни, была не слишком выраженный, «как женщина» он был «мальчиковидного» типа, не говоря уже о характерном «томбоизме». Тем более, в остальном абсолютно все тоже самое, что и у Хэма, до поразительного, даже родинки некоторые были на тех же местах. Ну и волосы были сходно рыжеватые, но в тёмной масти, в отличие от соломенно-золотых Хэмовых.

И привычки, некоторые совпадали. Но некоторые были и «зеркально противоположными». Лобок он, например, никогда не брил, как Хэм его ни уговаривал.

И моложе ещё, на пять лет.


Жёлтый Дом, где в своём неприкаянном полном сиротстве обитал Малыш, принадлежал одному купцу, основным занятием которого была торговля с Континентом. Очевидно, что при таком редкостном виде деятельности, он обладал некоторыми особыми связями, в том числе и с «самым верхом» Империи, выполняя ряд чувствительных, скажем, функций в сфере международных отношений. И вообще, при относительном небогатстве его предприятия, он был из «теневых лидеров» Архипелагов и фигурой в высшей степени загадочной. Достаточно сказать, что и в лицо его никто практически не знал и никогда не видел.

Скорее всего, и за двором Чёрного Принца маячила его именно личность, но какую он роль здесь играл, определить было совсем невозможно.

В Доме же располагался ряд его странноватых деловых контор, почти всегда закрытых, и некоторое количество индивидуальных гостиничных номеров. Были и немногочисленные жилые квартиры для подобных Малышу по странности и необычности, похожих на тени одиноких и семейных  тихих жильцов.

Среди них попадались, впрочем, и более обыкновенные. Из обслуги, очевидно, купеческого хозяйства. Они придавали всё же некую «домашность» жизни Жёлтого Дома. Это были те добрые «тети Паши» и «дяди Гриши», у которых в любое время дня и ночи можно было попросить соли или занять немного денег на пару дней. Они, впрочем, были вполне вышколены, и «зная всё» никогда не задавали лишних вопросов и лишнего же не говорили.


Желтый Дом представлял собой некую «исторически не состоявшуюся Имперскую альтернативу» существующему общественному образу жизни. Демонстративно аляповатый снаружи, изнутри он имел вид некой тайной и не бросающейся в глаза роскоши. Его недлинные, но чуть запутанные межэтажные переходы были всегда идеально чисты и покрыты неброскими, но явно и не дешёвыми барельефами и панно, а в некоторых отделениях даже и коврами.

Квартирки имели высокие потолки, часто тоже с лепниной, небольшие, но вместе с тем отнюдь не стеснённые помещения, также иногда с настенными барельефами, и были хорошо оборудованы всеми бытовыми обустройствами в надёжном и неломком исполнении.

Особенно хорошо Хэму было здесь в редкие зимние вечерние и ночные снегопады, когда липкий снег покрывал не только землю, но нависал на деревьях и крышах, приставая даже к стенам домов и делая землю контрастно чистой и ярко-белой в пику серому грязному тёмному зимнему небу.

Это было почти уникальное для него чувство Дома, почти настоящего и почти своего, когда и Малыш был рядом, и тепло и уютно в светлой, небольшой, но не тесной, не сковывающей душу удобной квартирке. И вид непогодья за окном совсем не пугал возможностью ворваться в комнату и душу, за толстыми стенами и окнами было или хотя бы казалось, что было, тепло и безопасно.


Чаще всего Хэм приходил вечером, и Малыш, скорее по-детски, чем по-женски, нимало не кривляясь и не скрывая радости, сразу начинал ластиться к нему.

Потом они немного перекусывали на кухне и начинали играть.

Как правило, он садился в большое кресло с высокой спинкой, одиноко стоящее у стены, между «музыкой» и журнальным столиком, а Малыш на коленях становился между его ног. Это было немного неудобно, так как не совпадало по высоте и Малышу приходилось несколько напрягаться.

Они лапались недолго и, так сказать, обменивались физиологическими жидкостями в смачных поцелуях. Потом Малыш залезал к нему под рубаху и стаскивал с него штаны. Рубашку Хэм снимал сам, после чего подобным же образом развенчивал Малыша, начиная сверху, пока тот не оставался в одной тоненькой просвечивающей рубашечке…

Он стоял тогда между ног Хэма, маленький и немного жалкий, сироткой такой, слегка опершись руками на Хэмовы коленки. А Хэм постепено всё сильнее зажимал его между ними и всё глубже впиявливал свои пальцы в его мягкую попу, не в силах сдерживать более свою страсть, отчего Малыш начинал чуть-чуть взвизгивать и постанывать, и уже откровенно заваливался тогда на Хэма…

…


Они проделывали всё это, совсем не разговаривая друг с другом, в тишине или под музыку, чаще классическую, иногда современную, но всегда невпопад настроению…

Кажется, Малыш пытался что-то «подобрать», но у него это совсем не получалось…

Но на Хэма уже никакая музыка не действовала, когда они прижимались друг к другу. Тугие и крепкие на вид небольшие девичьи полушария Малышовых грудей оказывались в действительности чем-то таким самым мягким и успокаивающим на свете, как и его попа, что Хэм окончательно терялся и тонул тогда в нём  и уже ничего не помнил и не знал и не хотел знать больше на свете…

Они сразу и без стеснения раскрылись друг перед другом своим сходным, очевидно, предшествовавшим опытом, угадав с самого начала друг в друге собственные желания и умения, но никогда особо и не злоупотребляли этим, придерживаясь того, что им обоим казалось золотой серединой.

…

Жизнь Хэма сложилась так, что ему всегда приходилось за всё отвечать самому, от самого раннего участия в принятии стратегически важных решений государственного уровня, и до последних мелочей, включая цвет шнурков на своих ботинках. Никто никогда его не прикрывал при этом, не разделял с ним ответственности и не охватывал собственной инициативой. И это было ужасным контрастом к его детству, прошедшему под опекой не дававшей ему буквально шагу ступить самостоятельно мамы. Так что уступать инициативе Малыша стало для него тем «диалектическим полюсом противоположности», которого всегда так недоставало ему во всей последующей жизни.


Возможно, что Малыш, будучи в действительности, по генам и по характеру мальчиком, также был более склонен к активной роли, но бывало, что он отдавался Хэму и как женщина, в своей постели.

В этом случае Хэм зачастую изображал «настоящую мужскую грубость», срывая, иногда даже с ущербом для неё, с Малыша одежду и овладевая им как бы насильно.

Трудно было бы, однако, каждый раз отследить, кому из них принадлежала инициатива соединяться таким именно образом, но кажется, что всё же в действительности и здесь выбор оставался за Малышом, помыкавшим и манипулировавшим Хэмом не только без всякого зазрения совести, но и весьма тонко и умело.


Когда они так играли, они обменивались громкими эмоциональными выкриками, чаще всего представляющими собой вариации на темы из «Принца-Освободителя».

Детская сказка, которую «проходят» в младших классах, создававшая своим текстом многочисленные поводы для многократной перетрактовки в соответствующем ключе поколениями более старших половозреющих школяров, была традиционным образцом и поставщиком соответствующих формулировок, хохм и подколок.

Они не боялись даже громко шуметь, так как Жёлтый Дом, где на последнем, третьем этаже находилась квартирка Малыша, был старой постройки, с толстыми звуконепроницаемыми стенами и оконными рамами. Окна же его выходили во двор, где почти никогда никого не было, да и сама улица, хоть и в Старом Центре, но была на удивление малолюдной и малопосещаемой.

Хэм тогда первым сам раздевался, и звонко и воинственно нахлопывая самого себя по ягодицам, с грозным кликом устремлялся на Малыша, пытающегося спрятаться от него на кровати в вигваме из одеяла…

И теперь каждая «победа» Хэмми-Принца сопровождалась соответствующим смачным комментарием и выкриками…

…


Как-то раз, после такой игры, Малыш…

Хэм оценил откровенность и принял игру, и теперь они иногда мастурбировали на пару, друг на друга, страдая запретом даже соприкасаться, но всяко притом демонстрируя себя друг другу, чтобы дразнить и мучить ещё больше.

У Хэма было прервано его кондиционирование в Чёрный Круг, а у Малыша подобным образом рано оборвалось даже изначально чёрное образование. В результате, оба они были по факту чёрные, но остались вне своего Круга, неподготовленными к своему статусу и образу жизни, как бы необработанными, невоспитанными, «дикими».

Хэм, в частности, сохранял кое-какие не преодоленные стереотипы и привычки, выработанные в своей прежней среде. Например, свойственную ему с отрочества психологическую напряженность и настороженность онанистической тревожности.


При этом он давно уже в действительности не опасался за свои мастурбационные склонности, привычки и истории и не отрицал их, хотя и молча, но мог бы даже и вслух обсуждать эту тему. Конечно, не со всяким, но среди своих, в Храме, например, или с Малышом. Да и рассказал даже как-то раз ему, про своё приключение в Городище. Хотя и опустил, однако, при этом многия подробности.

Но физически раскрыться и растормозиться до конца всё же не мог, даже с ним.

Малыш обиделся слегка на это, но отстал.

А на его историю про Городище сказал, демонстрируя неизвестно откуда взявшиеся тонкие довольно знания из области мифологии, что хорошо, что Пан не успел схватить тогда Хэма за письку.

Потому что иначе Хэм заболел бы, болезнью Приапа.

И это было бы плохо и жалко, то есть, не Хэма, конечно, жалко, а его письку.

Потом подумал немного, посмотрев искоса на голую сущность лежащего на кровати навзничь ничем не прикрытого Хэма, отдыхающего и бессильного, и, привздохнув слегка, добавил – а может быть, и нет!


В первый период их связи их отношения развивались по нарастающей. Хэм как бы хотел чего-то добиться от Малыша, но никак не мог, и его инстинкт неистовствовал. Но Малыш действительно был мальчиком и, видимо, не вырабатывал какой-то гормональной «метки», подтверждающей, например, готовность к деторождению.

Поэтому, где-то через год, все пришло к тому, к чему должно было придти. Между ними возникла некая «сила отталкивания». Не то, чтобы они не хотели больше друг друга, но… но чего-то уже друг от друга как бы и не ждали.

Сказка про Принца-Освободителя кончилась.

И черту под этим периодом жизни Малыша и Хэма подвело то, как Хэм однажды проявил свой психократизм в отношении Малыша.

Тот покуривал иногда, «по-женски», а Хэм не обращал внимания, пока, как-то раз, у Малыша не прорезался сильный бронхит, и доктор сказал, что это ему отнюдь не полезно. И тогда Хэм заставил Малыша бросить, и не просто заставил, а … как-то так… по своему… что Малышу вроде и расхотелось. Ну не мог просто теперь, и всё.

Хэм это первый раз в жизни попробовал, и в тайне почувствовал почти животное удовольствие от ощущения ломаемой им незаметно чьей-то воли, полностью отданной ему на произвол…. Даже чуть испугался самого себя, но оправдывался тем, что «так надо».

А Малыш, вроде бы, и согласился с ним, не протестовал, но подсознательно он почувствовал тогда себя преданным Хэмом. Он так легко влез в то, что Малыш считал только своим, что у него возникло чувство, как будто его неожиданно публично заголили. Так, как делают иногда старшеклассники школ Красного пояса.


Есть у них такая игра, когда они, в пику всевозможным школьным формальным «как бы должностям», самостийно выбирают себе также и классного пэта.

«Посвящение» в этой игре заключается в том, что выбранного на эту роль подростка в неожиданный для него момент и в неожиданном, но совсем не подходящем для этого месте, заставляют раздеться догола и оставляют одного, унося с собой его одежду и предоставляя самостоятельно добираться домой и предстать перед домашними в таком виде.

И тогда, после всего этого, он обретает соответствующие права и обязанности и тоже может в своей сфере помыкать своими подопечными.

Игра, впрочем, известна большинству столичных, по крайней мере, жителей, и шарахающийся закоулками или прячущийся в кустах городских насаждений голый пацан, тем более, девчонка, что бывает намного реже, но тоже, хотя и шокируют прохожих, но ситуация, несмотря на её редкость, опознаётся, и вызывая всяческие нарекания, особо тяжёлых последствий для них не влечёт.


Психологически Малышу было тем более тяжело, что Хэм заразил его своим недоверием ко Двору Чёрного Принца. Он считал всё это глупой игрой, в которую был вовлечен против своей воли, а Малышу поначалу было просто безразлично.

Но раньше он принимал всё это как данность, а теперь стал чувствовать, что никакой он не Наследный Принц, а пэт, просто пэт, для Хэма, ценного секретного инженера, которому лишь создают таким образом условия для эффективной работы. И это его окончательно оттолкнуло…

Да он и был, на самом деле, всего лишь игрушкой, дорогой и почти идеальной, самой лучшей в мире живой мастурбационной игрушкой для Чёрного Принца, для Единственного на Островах, как сам Император.

И даже более, единственного во всей Вселенной.

И хотя и несчастного, но в некоторых отношениях бывшего и как бы «самым богатым» на Островах, а то и на всём Саракше… Богатым не в смысле материальной роскоши, но в некоторых возможностях, чаще всего ему самому, впрочем, совсем не нужных.

Но, с другой стороны, ему подарили и такую бесподобную вещь, как Малыш…

А Малыш от осознания всего этого совсем скис, и даже было снова собрался в бега, куда давно уже не ходил. Но временно притормозил, жалея Хэма и следуя уже сложившейся привычке к комфорту.

В общем, пока Хэм стал воспринимать Малыша как необходимость, а Малыш Хэма – как долг.

И они жили так, ещё некоторое время, пока Хэм не притащил как-то раз с собой ещё одну свою новую, уже самостоятельно подобранную прямо на улице игрушку, Найдёныша, и не одарил ей уже самого Малыша…