19. На панель!

 
        – Мальчики, завтра – на панель! – резанул Санька фальцетом по тишине мастерской и, яростно виляя бедрами, запетлял между мольбертами.
        – Опять Бобик укусил, – пожалел его Грушин.
        – Сань, – прошу, – давай ты один пойдешь, а мы на «стреме» постоим как сутенеры.
        – Работать, мальчики, работать, – поправил Санька съехавшую «грудь». – Надо же хоть чем-то зарабатывать.
        – Толь, а он ничего, – оценил Грушин и с вожделением шлепнул Александра по заду.
        – Уйди, противный, – Санька игриво оттолкнул руку и, подтянув воображаемую юбку до самых ягодиц, плюхнулся в кресло, бесстыже задрав ноги.
        – Да у него же там, под платьем, ничего нет! – разыгралась фантазия у Грушина.
        – Не хотите, не надо. Сам пойду. А сутенеры нам не требуются.
        Я начал беспокоиться за Санькино целомудрие. Сознание близкого изнасилования делало его истерически кокетливым.
        – Давай колись, – потребовал Грушин, – что там удумал, куртизан!.. – грубиян он все-таки, этот Грушин.
        – Будем рисовать праздношатающихся, – поделился Санька планами. – Они будут шататься, а мы их рисовать. Я в Москве видел: техника – «сухая кисть» называется.
        – Нет, – заупрямился Грушин, – один раз тебя уже послушали, перед Пасхой. Говорил, что будем эпитафии реставрировать, а сами так напоминались, еле домой доползли. Чуть самим эпитафии не потребовались. Да и ты ухом рисковал...
        – Сейчас мы ничем не рискуем. Наливать дураков нет. Главное – угодить заказчику, – развивал мысль Подмалевич, шлепая тапочками по мастерской. – Этому – глаз побольше, тому – ухо поменьше...
        Задыхаясь, под тапочками хрипело больное тело соцреализма. Когда на горло наступают, всегда хрипят.
        Расположившись в сквере на лавочках, первый день мучили добровольцев. Освоив «сухую кисть», договорились о таксе. Полтинник, решили, – это немного.
        На следующий день снова вышли на «панель».
        – Девушка, ваш профиль просится на карандаш! Он у меня уже давно...
Мог Санька остановиться вовремя, не всегда, правда.
        – Юноша, ты похож на Ван Дамма! За пятьдесят «рэ» я докажу, что ты – лучше.
        Зевак было больше, чем натурщиков. Под конец, когда домой собрались, милиционер подкатился. Прикинул на глазок выручку и намекать стал. Помехи, мол, создаете праздному шатанию, тротуар этюдниками затарили.
        – А на лужайке?
        – Нельзя, – загрустил страж порядка, – газон, – молоденький такой лейтенант, упитанный. – Что же мне с вами делать? – размышляет. – В отделение забрать, что ли? – а в глазах – безысходность. Кольке даже жалко его стало.
        – Да уж придумай что-нибудь, – сует полтинник.
        – Этим от рэкета не отмажешь, – пуще прежнего запечалился лейтенант.
        – А мы им – ключи от иномарки дадим, – не выдержал Сашка, – где мобильники лежат.
        Обиделся мент.
        – На сегодня хватит, – нехотя согласился, – а завтра стольник подгоняйте.
        – Представляешь, Петрович?! – возмущался Грушин. – Моя милиция меня и пасет, и обдирает, а мы ее бережем. Все с ног на голову.
        К нам в тот день Татьяна пожаловала. После съемок про Русь допетровскую она с видеокамерой не расставалась. Репортером работала на городском телевидении.
        – У меня идея есть, – поделилась...
        Неплохая была идея, но завтрашний день внес свои коррективы.
        – Эй, чернявый, давай твою красавицу увековечу, – пристал Сашка к Аслану.
        Я, как узнал чабана, сразу в тень бейсболки спрятался. Вспомнил о престиже своем «панельном».
        – Увековечь, – не возражал Аслан.
        – А ты зачем впустую сидеть будешь, давай и тебя заодно порисую, – агитировал Грушин.
        Аслан полчаса терпел сеанс. Не потел, не падал, все на Сашку косился, который девице комплименты расточал. Экзальтированная была особа. Одежды минимум и во взгляде невинность... чуть-чуть теплится.
         «Ну, – думаю, – Санька, ждет тебя участь Абрека».
        И только он объявил: «Готово», – Аслан и правда первым подскочил к Подмалевичу. Глянул на рисунок да как зашипит утюгом:
        – Почему голая?
        – Где? – Сашка мог бы и «кто» спросить.
        – Здесь, здесь! – ширяет Аслан ногтем в рисунок. – Это что, гланды, скажешь? Да?
        – Нет, – обиделся Санька, – грудь! Не похожа, да?
        – Почему? – закипает горец.
        – Выросла, наверно, – строит догадку Подмалевич, а сам, видно, тоже думает: «А правда, почему?»
        – Пойдем, Ослик, – тянет девица за рукав...
        – Пошла отсюда! – чабан сбросил руку и опять на Сашку: – Зачем так рисовал, скажи?
        – Я так вижу, – разъяснил Сашка позицию реализма.
        – А я сейчас глаз тебе выколю, да? Чтоб не смотреть было, на что видишь?
        – Только левый, ладно? Он хуже зрит, – пытался Подмалевич поторговаться, но, взглянув на Аслана, понял, что тот не шутит. – Я же умру без искусства! – взмолился.
        – Издеваешься, да? Ты знаешь, кто...
        Ничто не будит так национальное самосознание, как русский мат с кавказским акцентом. Заслышав убористую речь, к толпе поспешил страж порядка. Девицу ветром сдуло вместе с «гландами».
        – Ваши документы! – потребовал страж у Аслана, сам же по привычке руку Николаю протягивает.
        Грушин не торопясь достает сотню затребованную. Тут и я вынырнул из тени козырька:
        – Здорово, кунак! – радуюсь встрече с овцеводом. – Дай обнять! Улыбнись, дорогой, нас снимает «Скрытая камера»!
        Следом и Петрович с Татьяной из кустов выросли с телекамерой.
        Аслан оторопел, конечно, а милиционер вообще окуклился. Глаза из орбит выкручиваются, рот распахнут, как на приеме у стоматолога. Не рот – кобура, из которой наган украли. Рукой за стольник держится, за один угол, правда. Хваткий был мздоимец! Главное, на него камера наезжает, а он держится. За другой уголок купюры Колька уцепился. Так оба в кадр и попали.
        Петрович интервью берет у Аслана: сколько рогов сдал государству, каков опорос у баранов, курдючность, шерстконосность...
        – Это наш герой, – в телекамеру зрителям, – заслуженный шерстовед, – оговорился, – барановед, – исправился. – А вам, – к милиционеру, – как здесь нравится? Вы, наверно, в курсе, что сквер планируется сделать местом общения творческой интеллигенции? Скоро не только художники, но и музыканты, поэты...
        А Татьяна знай наезжает камерой то на одного, то на другого.
        – Лица, лица – крупным планом, – подсказывает Звяга. И опять микрофон – в рот милиционеру: – Не трудно здесь порядок поддерживать?
        – Нет, не трудно, – приходит в себя лейтенант. – Наш отдел внутренних дел делает свое дело... – тот еще был оратор. – Мы и дальше будем делать...
        – Достаточно, – просит Максим Петрович.
        А страж, как робот короткозамкнутый:
        – ...Предотвращать правонарушения, – объясняет, но уже кустам самшитовым. – Бороться с хулиганством, хищениями....
        Публика собралась, монолог слушает. Все расстроенные. Видят же – заболел человек...
        – Взяточничеством, – кое-как выговорил и смолк.
        – Молодец! – похвалил Аслан. – Как мой Абрек! Тоже умный был, – и зааплодировал.
        – Ну, я пошел? – стал отпрашиваться милиционер.
        – Подожди, – тормозит Петрович, – подпишись под распоряжением администрации. Это же твой участок?
        – Нет, я здесь просто так – гуляю. Мне на дежурство, – стал пятиться, – опаздываю... – и засеменил по «панели».
        Мы его только раз потом и видели. По телевизору, в «Скрытой камере». Николаю кадр понравился тот, где они с милиционером, за банкноту вцепившись рядом, стоят. Попросил Таню снимок с него сделать.
Аслан оба рисунка купил, но на Саньку по-прежнему злился:
– Мог бы грудь и побольше сделать, да? – и передразнил: – Я так вижу, я так вижу...