Встреча

Петр Приходченко

Встреча

Она жила в этом городе уже двадцать пять лет. Родилась, ходила в детский сад, училась, влюблялась, работала. Много друзей, еще больше знакомых, родственники. Дела, заботы, развлечения. Так вся жизнь в нескольких словах. А вот немного поподробнее.
Маленькая Катя любила играть в скверике около дома. Она была очень бойкая девочка. Лазила по деревьям не хуже мальчишек, но старалась поменьше ломать ветки. И вообще относилась ко всему живому бережно. Она с удовольствием ухаживала за домашними цветами, разговаривала с ними. Некоторые, правда, не любила по своим соображениям. Бывало, проказничала, за что неизменно получала наказание от родителей: то отшлепают, то лишат какой-нибудь пустяшной детской радости. Обижалась, конечно, но со временем стала считать, что так оно и надо. Обида постепенно породнилась с чувством, что она что-то просто не понимает. Это осталось с ней навсегда. Когда повзрослела и стала делать взрослые ошибки, она думала: «я, наверное, что-то не понимаю» - и часто это вело к еще большим ошибкам. Одна из них длилась несколько лет и закончилась вконец расшатанными нервами и разводом.
Катя была добрая девочка, но ее так запутали среди «хорошо» и «плохо», что она перестала верить себе, а другие издевались над ней как только хотели. В конце концов, ей повезло остаться одной.
Утром она шла на работу. Стройная, высокая; строгая одежда, стрижка каре, темные волосы, приятное правильное лицо.
Апрельская весна плавила остатки грязного снега беспощадным солнцем. Повсюду лужи и холодные свежие ручейки. В одном из них – кожаная мужская перчатка.
- Видно, обронил кто-то случайно. Может, искать будет, – подумала Катя.
Она подняла перчатку и положила на видное место, чтобы было легче заметить, и никто не затоптал. Странно, чужая вещь, Катя с недоверием относилась к чужим вещам, показалась ей по-доброму теплой, хотя и промокла в талой воде. Чувство было мимолетным, но мысли успели поменять направление. Через минуту Катя улыбнулась веселой птичке, нежно-зеленым почкам, мятой траве, даже сырым серым стенам и грязным тротуарам.
Единственное, что расстроило ее – поломанная ветка на небольшом деревце, нависающем прямо над тропинкой рядом с кем-то брошенным кирпичом. Но настроение ее не испортилось, и на работу она пришла в добром расположении духа. Работала Катя учителем французского. Уроки ее проходили интересно, потому что ей самой очень нравилось заниматься тем, чем она занималась. Она ощущала себя нужной и ответственно относилась к работе, хоть и получала за нее совершенно несущественные деньги.
К тому же французский язык постоянно напоминал ей о недолгой, но веселой учебе в университете, которую пришлось бросить из-за мужа. С той поры особо веселого в ее жизни и не случалось. Было, конечно, все. И радость, и смех, но постоянно не хватало чего-то светлого, обнадеживающего, мечтательного. Может, просто то была юность, а сейчас, в зрелом возрасте, не место всяким сентиментальным бредням.
И на самом деле, Катя жестоко относилась к себе и жизни, своей, конечно. Рубила топором направо и налево и, не задумываясь, разбрасывала камни. Но при всем при этом неестественно крепкий оптимизм редко покидал ее. Иначе бы она просто не смогла просыпаться каждое утро.
******
Миша очень торопился, опаздывал, как всегда. На эту свою особенность он не жаловался. Таков был стиль его жизни. Немного ленивый и нерасторопный, но честный, добрый и несколько отрешенный. Практически все на свете он считал мелочью, ерундой, за которой никак не мог найти что-то большое и светлое, чего так жаждала его душа. Правда, иногда обилие неразрешимых неприятных мелочей повергало его в тоску. Но он ничего не мог поделать с таким порядком жизни, не знал, как его можно изменить.
У Миши никогда не было много друзей. Благодаря мягкому нраву, хорошие отношения он имел со многими, но дружба требует времени, которое утекало через пальцы, не оставляя ничего, кроме однообразной памяти и грусти. Он очень хотел радости и разгула, но всегда оставался один.
Город А. вряд ли являлся местом, где Мише полагалось быть. Однако, в силу определенных обстоятельств, он там жил пятый год, а всего на его счету их было двадцать два с небольшим. Таким образом, лучшую половину своего разумного земного бытия он подарил этому дурацкому городу, и тот щедро ничем ему за это не отплатил. А Миша ждал. Он умел многое в общем, и ничего конкретного. Являлся, можно сказать, творческой личностью с очень скудным запасом этого самого творчества: то ли условия не способствовали, то ли усердия не хватало, а скорее – все сразу.
Он играл на гитаре, сочинял песни и лирические стихи, писал иногда рассказы, даже опубликовал парочку в местном журнале, был вхож в редакцию одной из городских газет, как внештатный корреспондент. Полезных связей и работы не имел. Всегда был готов бросить все, но почему-то из года в год оставался там же и тем же: неизвестным М. в провинциальном городе А., где всегда чувствовал себя чужим и непричастным ни к чему. Правда, сложно чувствовать себя посторонним, когда бьют по лицу, но дрался он редко.
Он был молод, грустен и торопился в институт. Заканчивалась последняя сессия, и радости от этого было мало. Миша понимал, что как бы то ни было, но веселая пора студенчества уходит навсегда, дальше будет только скучнее. Эта мысль несла с собой такую тоску, что он совсем забросил учебу и занимался неизвестно чем – просто гробил время. Из всех занятий ему действительно нравился только спецкурс, который вела очень интересный преподаватель – бывшая хиппи (к слову, Миша и себя каким-то боком относил к представителям этого неизвестного городу А. движения), но так как предмет стоял в расписании второй парой, Миша редко попадал на него, сохраняя, тем не менее, с преподавателем хорошие отношения.
Вот и сейчас он как мог торопился успеть хотя бы на вторую половину спецкурса. Получалось это у него неважно. К тому же он с разбегу споткнулся о кирпич и чуть было не упал, только жиденькая веточка придорожного деревца, за которую он ухватился, помогла ему устоять на ногах. Чертыхаясь и отряхиваясь, он прошел еще немного, посмотрел на часы и, расстроенный оттого, что опоздал окончательно, закурил. Вокруг журчала и чирикала весна, а у него появилось чуть меньше часа свободного времени.
Миша снял перчатки, не заметив, как одна легла мимо кармана, и медленно побрел в сторону института. Теперь ему просто надо было чем-то занять себя. Он разглядывал лужи, грязный снег, деревья, серые заборы и, особенно, девушек, таких веселых, красивых, весенних.
В институте оставшиеся минуты он просидел в читальном зале, выискивая в газетах свою последнюю публикацию. Было скучно, но светло на душе.
На перемене встретил друга. При виде его у Миши всегда поднималось настроение, они оба искренне рады были встрече.
- Привет, Пашка, как дела?
- Здорово. Все с дипломом бегаю, никак доделать не получается. А ты чего грустный такой?
- Приболел чего-то.
- Опять вчера полночи, небось, пьянствовал?
- Ну тебя, я уже и пиво-то пил последний раз когда не помню… с пятницы. Просто тоска какая-то. Не знаю чего и делать.
- Девушку тебе надо. – Паша проводил глазами симпатичную фигурку.
- Да уж.
Прозвенел звонок, все разбрелись по аудиториям. На лекции Миша писал стишок и рисовал сюрреалистические картинки в тетради. Он потерял всякое желание учиться после того, как понял всю формальность образования и возненавидел свою будущую профессию.
Время шло впереди него, а он грустил, что не попадает в струю, на волну. И ничего не делал.
******
Ученики порадовали Катю добросовестно выполненным домашним заданием. Язык дети знали отвратительно, но поработали усердно, за что все получили хорошие отметки и похвалу.
Она закончила пораньше. Во-первых, солнце слишком зазывно светило сквозь стекла, а во-вторых, у нее разболелась голова, или наоборот…
Она вышла из здания и направилась домой.
Со времени, когда Катя развелась, прошло два года. Сейчас у нее был тридцатипятилетний женатый мужик, который навещал ее регулярно и учил жизни, то есть быть сволочью. Цинизма через край. Не сказать, чтобы ей это нравилось. Она просто думала, что чего-то  не понимает, и не искала глубокого смысла. Было даже что-то увлекательное в таком злом самоуничижении.
Итак, Катя ждала автобуса, когда к ней подошел давний знакомый с компанией и предложил пойти веселиться. Ей было откровенно лень, но Рамиль обладал даром убеждения, и вообще был личностью местами харизматической, так что она сдалась без боя.
Они засели в низкопробном баре и стали пропивать совместные деньги, в основном – Катины.
Окна заведения выходили на разрисованный бетонный забор. Мимо ходили унылые люди.
Катя быстро напилась, благо ей не много требовалось, и стала думать и говорить по-французски. Ее никто не понимал, и она выпала их темы общего разговора, напевая под нос парижскую песенку. Вспомнилась одна интересная история, которую рассказал ей бывший любовник – араб.
Не известно, что этот араб делал в городе А., откуда приехал и куда пропал, но особенно яркое впечатление от посещения русской глубинки, а именно города А., оставила в его мозгу встреча с пьяными студентами местного вуза где-то ранней осенью, года четыре тому назад.
Они с соотечественницей и еще одной девушкой отдыхали на скамеечке в скверике, мирно болтая об особенностях российского климата. Напротив, справа, на таких же скамеечках сидели несколько шумных юношей с водкой и пивом. На беду среди них оказались два студента, изучающих иностранные языки. Измученные недостатком языковой практики, они решили использовать такой замечательный случай для проверки своих знаний. К тому же взыграла ностальгическая кровь советского интернационализма, и им страх как захотелось подружиться с камрадами из-за границы, а заодно поделиться радостью. Всё, конечно, от широкой души. Тем более что вид у серых иностранцев был уж очень унылый, верно от прохладненького осеннего ветерка.
С широченными улыбками и раскрытыми ладонями студенты в количестве трех человек, четвертый стеснительно стоял в стороне, подошли к арабам и заговорили с ними ломано по-английски. Что-то вроде:
- Hello, how do you do? Can we make the acquaintance of you?
Араб сам знал английский чуть лучше русского и предложил вести беседу на великом и могучем, но студенты выразили бурное несогласие, сказав:
- We come to you with aim to tell in English, not Russian. So, how you like this town?
Дальше стало твориться вообще что-то странное. После того, как один из студентов узнал, что девушка-переводчик говорит по-русски лучше, чем он, стал «на автомате» заигрывать с ней. Другие, по очереди выговаривая иностранные слова, закурили странную папиросу, одну на всех, и принялись настойчиво предлагать ее камрадам.
Соплеменница араба занервничала, и на предложение новых друзей присоединиться к их компании испуганно забормотала фразу, оканчивающуюся на «go home». Они ушли, хотя переводчица уже не прочь была и остаться, мол, «рано еще go home».
Неизвестно почему, но вся эта история отпечаталась в памяти араба большим красным кирпичом, и он с удовольствием рассказывал ее всем подряд, совершенно не понимая. Может, искал объяснения. Катя оказалась одним из его слушателей, и сейчас она живо представила всю картину: веселые подвыпившие студенты и напуганные серокожие иностранцы под хмурым осенним небом.
******
Пропажа перчатки обнаружилась только когда Миша уходил из института. В расписании у него стояла еще одна пара, но жутко разболелась голова, захотелось воздуха, и он предпочел прогулять лекцию. После того, как потерял интерес к учебе, он сильно уставал на занятиях. Безразличие преследовало его повсеместно, и не было никакого избавления. Он отупел, ничего не понимал, не хотел. Вернее хотел, но ленился напрягаться, влезать в сложности. Он любил, чтобы все было просто и легко, и если что-то вдруг становилось трудно и не получалось – он писал «пропало». Даже алкоголь перестал его радовать. Единственное, что еще как-то развлекало – философские книжки современных авторов, но и это сомнительное удовольствие начинало надоедать.
А ведь раньше они с друзьями кутили без зазрения совести и без цели. Прямо на улице, в подъездах, а излюбленным их местом были скамеечки у памятника в скверике рядом с институтом…
Перчатка так и не нашлась. Миша медленно брел вдоль разграфиченного забора все равно куда. Он постоянно выпадал из общего круговорота жизни, плевал на все и вся, за что его многие не любили, но ему, по большому счету, и на это тоже было плевать.
В общаге он, скинув с себя верхнюю одежду, свалился на дверь, положенную на панцирную кровать для жесткости, и уставился на трещины и обвалившуюся штукатурку потолка. Никого из его соседей по комнате не было, как и готовой еды. Стряпать что-то самому было лень, но голодные позывы желудка становились все настойчивее, и Миша решил присоединиться к обеду ребят из другой комнаты. Они привычно приняли его в свою компанию, всучили несколько картофелин, чтобы почистил и порезал.
Пока картошка под надзором одного из  поваров шкварчала сразу на двух сковородах, остальные напряженно ждали за столом или на кроватях. Тут в комнату просто влетел Серега по кличке «Терминатор» за свою несокрушимую и немного глуповатую прямолинейность.
- Пацаны! – заревел он радостно, - Я сдал!
- Беги, – среагировал один из голодных.
- У меня все с собой. – Терминатор выудил из рукава куртки полуторалитровую бутылку со спиртом. – Гуляем!
Компания сразу повеселела. Кто-то раздал стаканчики, все поближе подсели к столу, на который шеф-повар бухнул первую сковородку. Ее, после рюмки, смели за полминуты. Следующая пошла помедленнее. Начались разговоры. В основном говорил Серега, которому не терпелось поделиться своей радостью.
- Пришел, взял у Светки шпоры, рассовал по карманам, - рассказывал он, - Вытянул билет, сел. А Мадам Грицацуева сами знаете какая…
- Да уж, – подтвердил кто-то сочувственно с набитым ртом.
- Смотрит в свои иллюминаторы – не спишешь, - продолжал Серега. – А тут еще фигня такая: шпоры свои пролистал, а нужной найти не могу. Я опять, по номерам, по названиям, – нет! Аж вспотел. А билет совсем не знаю, да я и не учил-то особенно. Ну, думаю, все, ждет меня пересдача! Хорошо, рядом, через стол, Ленка сидела. Сидит, главное, и так чинно-благородно с коленок скатывает. Красивые коленки, ничего не скажешь, ну да дело не в том. Я ей осторожненько, пока Грицацуева кого-то слушала, шепнул про свою беду, она мне заготовочку-то и подкинула.
Переписывать времени уже и нет. Я прямо с заготовкой и пошел отвечать. А ведь эти девки насокращают, значков каких-то наставят, - черт ногу сломит. Ну, я кое-как читаю. В одном месте не разобрал, да и ляпнул ерунду. Грицацуева сразу оживилась, «Чего, чего?» - говорит. А я не знаю чего и ответить. Хорошо тут следующий зашел билет брать. Она отвлеклась. Потом говорит, - «Так на чем мы остановились?» А я – «Первый вопрос закончен, переходим ко второму…», - и давай, пока не опомнилась, дальше по бумажке шпарить. И что вы думаете – четыре!
- Молодец! Это у тебя последний?
- Нет, еще один будет, но там проще.
- Давайте выпьем.
- Ergo bibamus!
В комнату стали заходить сокурсники и знакомые удачливого экзаменованного и бутылка быстро опустела. Часть компании решила прогуляться. Потянулся с ними и Миша.
Было неподалеку от общаги место, где любила собираться молодежь. Туда все и отправились. Взяли пивка и встали вокруг лавочки, оживленно переговариваясь. Но Мише почему-то было скучновато. Недоставало перчатки, без которой мерзла рука, и приходилось держать ее в кармане в перерывах между поднятием пластикового бокала. А еще не хватало чего-то важного, без чего холодно было внутри, несмотря на горячительные напитки.
В их кружок вливались другие знакомые. Некоторых из них Миша знал хорошо, других – поверхностно. Среди последних был Рамиль, уже поддатый взрослый парень, на несколько лет старше него, но с жуткими тараканами в голове.
- Ты откуда? – спросили его.
- Да тут с одной знакомой и ребятами в кабаке посидели…
Мише вдруг стало сильно по-пьяному тоскливо. Незаметно покинув товарищей, он ушел в парк, и в одиночестве побрел по аллее. Хмель еще не выветрился, но уже отступил на второй план, дав место мыслям о странном и непонятном устройстве жизни, где люди мучаются, не имея то, чего хотят, и даже не знают каким образом это получить. Причем одни беззаботно имеют много всего, даже о крошечной доле чего другие могут только мечтать. Вроде и люди неплохие, - а вот не везет и все! И жизнь – как серое темнеющее небо, хмурь, которую рассеивает местами только грязно-желтый тяжелый свет уличных фонарей. Миша тихо брел по лужам в пятнах этого света, зная, что скоро аллея закончится, и ему придется возвращаться в общежитие. Он ляжет спать, а завтра все повторится с небольшими изменениями. Ну, может соседи по комнате окажутся дома, да не будет пьянки, да в институте будет давать лекции какой-нибудь маститый профессор, и их отпустят с занятий послушать его в актовом зале…
Миша вынул из пачки последнюю сигарету. Сгорбился, загораживая спичку от ветра, и вдруг этот же ветер донес до него слова:
- А курить, между прочим, - вредно.
Он поднял голову и увидел девушку в бордовом капюшоне, которая шла мимо и бросила ему мимолетную улыбку. В голове у него моментально просветлело. Он ощутил, как очаровательна эта  улыбка, это лицо и этот простой, но особенно теплый и радостный голос. Обычно Миша был очень неуклюж в общении с девушками, говорил, если вообще говорил, всякую ерунду. Да и стеснялся очень. Но то ли ее голос на него так подействовал, то ли остатки алкоголя в крови делали свое дело.
- А я и не буду, – ответил он быстро.
Девушка остановилась. В глазах ее блеснули искорки.
- Тогда брось, а то не поверю.
Миша без колебаний отправил сигарету, а следом за ней и пачку в стоявшую рядом урну.
- Меня Мишей зовут, – представился он.
- А я Катрин. Помнишь, как в «Трех мушкетерах», - и она пропела мотив песенки героини фильма.
- Так значит, ищешь здесь усатого дворянина со шпагой?
- Да нет, домой иду.
- А хочешь, я тебя провожу.
- Пожалуйста. Мне кажется, тебе можно доверять.
Он элегантно предложил свой локоть, и они пошли вдвоем по аллее. Разговаривали о музыке, книгах, учебе, – обо всем подряд. Болтали без умолку, перебивая друг друга. Напевали известные им песни. Никогда в своей жизни он не получал такого огромного удовольствия от общения с другим человеком. Он ощущал какую-то особенную близость к этой девушке. Она в одночасье заполнила казавшуюся бескрайней пустоту, от которой он вечно не мог избавиться. Ему было легко и радостно как никогда. И совсем не думалось – от чего так.
А Катя в первый раз не находила в словах другого человека никакого предосуждения, но наоборот, черпала из них спокойную уверенность в правильности своих поступков, и ей даже показалось, что жизнь вдруг стала совсем другой – простой, понятной и красивой.
- А почему ты не наденешь перчатку? – спросила она своего едва знакомого, но такого приятного и странно-родного кавалера. – Тебе, наверное, холодно?
Увлеченно болтая и размахивая левой рукой, Миша и забыл, что правая, за которую держалась Катя, у него голая.
- А я ее потерял на днях. Видно, уже не найду. Сейчас и эту выброшу.
С твердым намерением он снял перчатку, но Катя его остановила.
- Подожди, дай сюда, – она почувствовала знакомую теплоту, - Точно, я знаю, где она, вторая, лежит. Пойдем!
- Это судьба, – по-доброму засмеялся Миша.

13.01.2007