Йонг

               
               
               

     Полное имя мне – Хуан Эстебан Марьянкович. И течёт во мне  кровь наполовину испанская, наполовину славянская. Но, то ли течёт она как-то неровно, то ли перемешалась плохо. Как бы то ни было, но иногда, я бываю терпелив, очень терпелив и могу стерпеть многое. А иногда…. Будто бес вселяется. Эмоции захлёстывают! И тогда я могу схватиться за нож. Такое уже было…. 
    Я не посмотрел, что он – главарь банды и непревзойдённый мастер навахи.  Мне было нанесено оскорбление. Такое, что смывается только кровью! И кровь пролилась…. Моей –  много больше.  Он отделался лёгкой царапиной, а я….
     Врачи долго боролись за мою жизнь.
     Я выжил.
     Выжил, чтобы выслушать приговор.
     За преступление, которого, между прочим, я не совершал, по закону «корячилось» не больше трёшки, и то, общего режима. И уж, никак не червонец «строгаря». Но, меня, совсем ещё пацана, развели как последнего лоха, и я подписался на замену меры пресечения. Колониальные поселения на Йонге! Мне казалось это спасением. Кое-кто меня тогда в этом крепко убедил. Прозрение пришло позже.
     Ладно, что сделано, то сделано.

     Нас выгрузили посреди степи. Указали куда-то в сторону заходящего светила и посоветовали поскорее убираться, если только мы не хотим быть заживо зажаренными при старте челнока.

     Нас никто не встречал. По головам не считал и по спискам не сверял. На нас вообще не обратили внимания. Ночь провели под открытым небом. Прямо на центральной площади то ли маленького городка, то ли большой деревни. А утром  выдали оружие. Копья! Как в древности. А ещё – щиты деревянные.  Проводника выделили. И мы отправились осваивать новые территории.
     Дорог не было. Шли степью. Долго шли. Молча.
     Только на привале, когда уже и лес миновали, проводник – сухонький тщедушный старичок наконец-то взялся нас просветить:
     – Земля тутошняя благодатная. Щедро родит. Урожай за год до трёх раз вызревает.
     Кто-то крикнул:
     – Нам-то что?
     Старичок усмехнулся:
     – Вам с тех урожаев жить!
     – Пахать не стану! Пусть кони пашут!
     Старикан зыркнул недобрым глазом:
     – Скажу пахать – будешь пахать!
     Крикун умолк. И уже кто-то другой, осторожно так:
     – А сам-то ты кто будешь?
     Притушив взор, старичок миролюбиво возвестил:
     – Отныне, для вас, ребятки, я и власть и закон.
     А сам – доходяга доходягой! Послышались смешки.
     Дедок полоснул вокруг стылым волчьим  взглядом,  и разразился такой отборной «феней», что смех тут же стих. От деда исходила, прямо таки физически ощутимая угроза. Стало как-то не по себе.
     «Ого, – подумалось. – Такой глотку перережет и глазом не моргнёт».
     Все, как-то вдруг, засобирались. Сидеть рядом с таким жутковато. Уж, лучше по степи пылить, заглушая невесёлые думы тяжёлым топаньем.
     Остановились только поздним вечером.
     – Вот и пришли, – объявил дед, расстилая на траве коврик. – Заночуем здесь. А за дело с утра примемся.
     – Что за дело-то?
     – Завтра узнаете, – он сунул кулачок под щёку и тут же сладко засопел.
     – Как думаешь, спит или придуривает? – шепнул мне сосед на ухо. – Может, его, того?! На красный галстук взять, пока не поздно?
      Ну-ну, у деда под пиджачишком, наверняка, заточка припрятана. А то и «валына». И копьишком своим, что при ходьбе, вместо палки использовал, нет-нет да и лихо так поигрывал. Не, я в такие игры больше не играю.
     Утром дед никого не будил. Видать, посчитал достаточным личного примера. А после завтрака построил нас в чистом поле.
     Ну, думаю, сейчас-то с «местными» и познакомимся. Кое-что о делах на Йонге мы ещё по дороге с Земли прослышали.
     И верно.
     Вышел дед пред нами и стал речь держать. Типа, полководец перед битвой:
     – Ну, ребятки, слушай сюда! Землицу, ту, что для житья пригодна, ещё добыть надо. Так что – мочи «диких»! Всех без разбору. Под корень вырубай. А то, потом мстить станут. А нам тут жить. Плотней держитесь. Плечо к плечу. Супротив строя они слабы.
     Дед махнул рукой:
     – Болотце видите? Там они. Затихарились. Небось, думают, авось мимо пройдём, – прошёлся вдоль строя, подравнивая шеренгу, и благословил. – Ну, с богом! Во святой час!
     И уже вдогонку прокричал напоминая:
     – Строй держите!
     Заботливый!
     Уж не знаю, строем мы шли или как, только когда под ногами захлюпало, огляделся и вижу: почти что с краю самого я. Правее только ещё один. Тот, что ночью на Деда подговаривал. «Череп» ему погоняло. Это я уж потом узнал. Скользкий тип. Вот и теперь снова смущать принялся.
     Эх, и так-то на душе тошно! Ещё он тут:
     – Слышь, братан, пора «ноги делать»! Пока Дед не видит. Чё-та неохота под раздачу попадать. Надо пятый угол искать. Слышь? Ну, ты, как? Рвём?
     Вот привязался!
     Но, ответить не успел. Передо мной, как из под земли «дикий» вырос. Здоровый такой! Метра под два ростом. Я только и успел, что за щитом спрятаться. А «дикий» принялся скакать. Прыгать, кривляться. Но, не нападал. Должно быть, запугать хотел. Лягался, брыкался, руками-ногами махал. Долговязый, как лягуха. Ручонки тоненькие, как у дистрофика. Зато ляхи, что у лошади. 
      Я пихнул в его сторону копьём, но промахнулся. «Дикий» ещё больше запрыгал. Его, то ли лапа то ли нога,  когтистая такая, мелькнула совсем близко. Болотная жижа в лицо так и брызнула.
     Тут уж и я взбесился:
      «Ну, гад!»
     И как огрею его по башке копьём как палкой.
     «Дикий» так замертво и рухнул.
     «Э, не, – думаю. – Хитришь. Притворяешься».
     Приложился-то я, конечно, хорошо, но не дубиной же, чтобы так вот сразу и окочуриться!
     Но, похоже, и вправду, черепушка у него слабовата оказалась. Во лбу – вмятина, что в том котелке, а рожа– ну чисто лягушачья, вся как есть – наперекосяк!

     Огляделся. Рядом – никого. Череп-то, видать, таки слинял «по-тихому».
     А впереди уже «махач» во всю кипит.  Кто кого – и не разберёшь. Гляжу, один из наших, ближний ко мне, потерял копьё, вцепился руками в щит, вопит как резаный. И лётает вокруг «дикого» туда-сюда. «Дикий» на спине лежит и брыкается. У него когти в щите застряли! Вот он и лягался, чтобы ногу высвободить. Потому и  наш вокруг него кренделя  выписывал. Но, щита из рук не выпускал.
     Жалко мне бедолагу стало. Паренька этого я ещё в первый день приметил. Вроде, ничего пацан. Только худющий. Я его про себя «скелетом» прозвал. Перехватил копьё и бросился на выручку.
     «Дикого» аж насквозь проткнул. Скелет в грязь так и рухнул. Я копьё-то назад тяну – а и никак! Дёрнул сильней – блин!!! Кровища – фонтаном! Алая такая! Горячая! Паром исходит. «Дикий» разок ещё лягнулся и затих. А у меня сердце колотится, как бешеное. Того и гляди выскочит.
    Слышу, впереди где-то:
    – Мочи-и-и!!!
     Куда там! От усталости руки дрожат, ноги подгибаются.
     «Это как же ж, – думаю. – Раньше люди целый день мечами махали!»
     Тут за две минуты чуть ни дух вон! Хоть ложись и помирай. Где уж гоняться за кем.
     Бросил щит и повалился прямо в болотную жижу.
     Смотрю, скелет подползает. Весь как чёрт в грязи перевалявшись. Только глазищи белками ошалело блестят. И лопочет:
     – Спасибо! Спасибо, брат! 

     На другой день инструмент привезли. Топоры, там, пилы всякие. Лопаты. Велели землянки рыть. А Деду, пока мы в земле копались, приезжая бригада избу срубила. Видать, и в правду, Дед в авторитетах ходил. Мы потом ту избу ещё долго мхом конопатили. А сами в землянках ютились. По двое. Как-то само собой получилось, что мы со Скелетом скорешились. Мне бы кого поздоровей в напарники. Чтобы землю не так тяжко пахать было. Пахали-то на себе, вместо коняг в плуг впрягаясь.  Тяжко. Вечером – только бы до нар добраться. До первого урожая кое-как дотянули. А что толку! Почти всё и отобрали. В уплату за оружие. Только и оставили, что на прокорм да на посев.  Со следующего урожая обещали за инструменты вычесть. Во где, кабала-то! За это расплатишься – ещё чего придумают. Многие недовольны оказались. Разговоры пошли. А тут ещё «Дикие» объявились. Пакостить начали. Поля вытаптывать. Второй урожай пострадал сильно. Решили по ночам дежурить. Наш со Скелетом черёд настал. Вот тут-то и случилось…. Ближе к утру…. Я на другом конце поля был. Слышу – Скелет благим матом орёт. Я – к нему, а уже и поздно…. Лежит, бедняга…. Вся грудина распорота. «Дикий» – когтями его. Народ сбежался. Даже Дед припёрся. Я говорю: «Надо Скелета спасать. Пока живой ещё. Врача бы ему»  А дед: «Не о том заботишься! Делянку-то, аккурат твою вытоптали!» Усмехнулся, будто крокодил зубами клацнул. И ушёл. И все ушли. А Скелет-то дышал ещё. И даже сказать чего-то силился. И глазищи…. Как вспомню, как он глядел на меня…. 
     Пока я за топором бегал, пока волокуши мастерил…. Гляжу, а он уже и, того. Там и схоронил бедолагу. Вернулся в землянку, лёг на нары, а сам думаю: «Господи, что же такое делается! Как жить дальше?»
     Урожай погублен начисто. В долги влезать – уж лучше, сразу в петлю. За примерами не далеко ходить. Учёные. Не зря Дед скалился. Поживу учуял.
     Собрал пожитки, харчей, какие были и, ушёл. Всё одно – пропадать….

     Нашёл уголок укромный. Обживаться начал. О «диких» не думал. Что здесь зверьё, что там! Какая разница! Землянку вырыл. Место высокое, сухое. Речушка внизу. Вода чистая. Рыбка водится. Охотой промышлять начал. Благо, лес под боком. Зверушки мелкие непуганые. Чуть не руками ловил.

     Пока соль оставалась, ещё ничего было. А как кончилась, пришлось к людям наведаться. Да и хлебушка хотелось. Не знаю, искали меня иль нет, но не ждали, это точно. Ночью пробрался в амбар общаковский. Сторожа сонного, им как раз Череп оказался, придушил маленько. Замки сбил. Соли взял. Спичек. Зерна, семян – сколько смог – унёс.
     С огородцем и вовсе королём зажил. Хлеб, мясо, соления – что ещё надо?! Всему научился. И молоть и выпекать. А если чего и не хватало, на крайний случай можно было у людей позаимствовать. Даже в город ходил. Документов-то никто не спрашивал. Шкурками приторговывал. Деньжата завелись. В-общем, житу-уха пошла-а-а…. Рай и только!
     Правда, как-то раз возле пашенки следы «диких» приметил. Поначалу, было, струхнул. Жалко если посевы вытопчут. Но, ничего, обошлось. Так, только, несколько колосков сорвали, и всё. Вот тебе и «дикие»! Не тронешь их, и они не тронут. Не то, что люди….
     Я когда совсем уж пообносился, опять в город пошёл. Одёжки, какой ни есть раздобыть. Шмотки, зараза, дорогие. Долго пришлось копить.  В общем, стою на барахолке торгуюсь, вдруг сзади, хлоп по плечу. Оборачиваюсь. Блин! Старый знакомый. Череп! Тот самый!
И ведь, узнал таки! Смеётся, шутит! А сам зенками по сторонам так и шмаляет. Гляжу, уже и знаки кому-то делает. Дольше ждать не стал. Двинул ему и, бежать! Портки, правда, успел прихватить у барыги.
     Так я ещё никогда не бегал! Но, то ли на мясе отъелся, то ли и впрямь свобода того стоит, чтобы быстрее ветра лететь. Правда, особо никто и не гнался. Барыга только покричал чуток, но куда ж ему от кутулей своих!
     С тех пор, дорога в город мне заказана. Да и чёрт с ним! Одному спокойнее. Поначалу, правда, опасался, как бы не выследили. Первую ночь глаз не сомкнул. Ждал всё. А под утро слышу, скребётся кто-то. Я – за топор. Думаю: «Живым не дамся!» А у порога всё шорк-да-шорк. Сообразил. Были б люди, давно бы уже дверь вышибли. Щёлочку приоткрыл. И чуть на попу не сел! Бах! «Дикие»! Дверь обратно – бух! Сердце – вот так! Чуть из горла не выскакивает! Ё-моё! Во натерпелся-то! Дверь больше не открывал. Только когда совсем рассвело,  насмелился. Гляжу – сидит в сторонке. Один.
     Я ему: «Чё нада!»
Молчит. Говорить-то они ни хрена не умеют. Ну, думаю, не век же мне теперь в землянке сидеть. Выхожу. За спиной – топор в руке – мало ли чего. Подхожу ближе. Самочка. Небольшенькая. Видать, молоденькая. Ничего, такая. Фигуристая. И вроде как улыбается. Опустилась на четвереньки и подползла ко мне. Об ногу тереться начала. Я свободной рукой её по голове погладил. А и ничего. Кожа теплая. Только волос на ней совсем нету. И ручки тоненькие –тоненькие. А пальчики как у ребёнка.
     Не знаю, чего она, вдруг, пришла, но, пустил к себе. Можно сказать, хозяйку в дом ввёл! Вдвоём зажили! А она ничего. Баба как баба. Хозяйственная. Ну и всё остальное. Даже детишки родились. На Йонге  оказывается, не только земля три раза в год родит. В общем, детей полный дом. Лицом все в мать. Скуластые, большеротые. Носики маленькие, остренькие. Глаза большие на выкате. Ну не красавцы, да. На лягух сильно смахивают. Так ведь и я свою, в шутку, «царевной-лягушкой» называл. Зато, одни пацаны. И телом в меня пошли. Руки-ноги крепкие. В самый раз чтобы землю пахать да топор держать. Хоромы себе отгрохал. Настоящую избу. Бревенчатую. Светлую просторную. Поле с каждым разом всё шире запахивал. Благо сыны помогали. Они, как в сказке, не по дням росли. А их всё больше и больше. Я уж и то говорю своей: «Хватит. Куда столько. Не прокормим!» 
Выросли сыны. Все как на подбор. Здоровые такие. Но меня слушались. Одно плохо. Говорить не могли. Но мы понимали друг друга. Мысленно как-то, что ли. 
     Как-то раз, помню, дрова колол.  Моя подходит. Ставит ногу на колоду и ручонкой показывает, мол –  руби! У неё на ногах как у всех «местных» коготки росли. Я как их увижу, аж жуть пробирает. Вот она и решила от них избавиться. Ради меня. Должно быть и вправду любила. Я ей: «Брось, не буду! А ну как промахнусь да по пальцам! Давай,  я тебе лучше валенки скатаю!» Так она потом, всё равно, сама как-то коготки свои на «нет» свела. А и ничего получилось. Нога совсем как человеческая стала. Только размером не женская.
     Так и жили. Можно сказать душа в душу.
     А однажды, возвращаюсь из лесу. По грибы-ягоды ходил. Больно уж ягодки они у меня любили. Вхожу в дом. Никого нет. Моя одна сидит.
     Говорю: «Где все?» 
     А она – в  слёзы!  В ноги кинулась и ревёт в заливущюю. 
     «Прости!– рыдает. – Виновата я перед тобой! Меня тогда к тебе специально послали! Чтобы мы с тобой детей нарожали. Мальчиков. Меня из многих выбрали. Чтобы только мальчики получались. Нашему народу воины нужны, чтобы против людей воевать!»
     Так вот оно что! 
    Схватил топор.
     Кричу: «Где они? Куда пошли?» 
     А уж и сам догадался. Из лесу видел, как новая «партия» шла. Выскочил в сени. Копьё, щит схватил и, бежать.
     Не успел…. Все сыночки мои, от старших и до младшенького, все как один полегли. Там и схоронил. Выкопал могилу. Одну на всех, холмик насыпал. Погоревал – потужил, с тем и вернулся. Моя, как меня увидела, сразу всё поняла. Где стояла там и повалилась. В груди материнской, чай, не камушек. Не снесла горя, сердешная. Отдала богу душу.

     С тех пор и живу один. Нет, к людям не собираюсь. Что мне они? А здесь у меня и хозяйство и огород. Опять же, могилку жены – кто подправит? К сынам, нет-нет, да и наведываюсь.  Люди там так и не прижились. Как  их тогда побили всех, так место то за недоброе считают. А мне и ладно. Мне такое соседство ни к чему.
     Выходит, не зря сыны мои головы сложили.
     За соль и спички – спаси вас бог. Шкурок возьмите, сколько нужным посчитаете. С тем и ступайте. Да и мне пора. Вот, цветов собрал. У меня сегодня день памятный. Пойду. Своих проведаю.