Очень Плохой Человек

Очень Плохой Человек

Впервые о нем я услышала от своего товарища. Товарища звали Женя, и был он студентом Очень Плохого Человека. Женя нередко рассказывал мне байки о том, как они с однокурсниками подшучивали над преподавателем и мазали ему стул какой-то ерундой, прятали мел и тряпку, из-за чего тому приходилось ходить за инвентарем на вахту, а по возвращению он обнаруживал на столе и мел, и тряпку.
-Я тебе говорю, сволочь он! У нас из-за него человек 20 на следующий курс перейти не могут. Как тебе это нравится? Все уже давно устали, идут на уступки, а он – нет. «Пока не сдадите – не получите», - передразнил Женя.
Я пожала плечами и отодвинула подальше вазочку с конфетами: Женя страстно ругал преподавателя и не замечал, что рядом уже высилась гора фантиков.
-Нет, ну конечно – он-то сам не устает, как мы; он по курортам ездит постоянно, отдыхает. А потом вернется и «пока не сдадииите….».
Я снова пожала плечами.
-Нет, ну что ты плечами пожимаешь? Ты меня слушаешь вообще?
-Да конечно я тебя слушаю! Просто не понимаю, зачем ты мне это говоришь. Не могу сказать, что меня очень занимает ваше чудовище.
Женю это, видимо, обидело. Потому что он накуксился, дотянулся-таки до вазочки, сунул в  рот очередную конфету и сидел молча.  Я снова отодвинула сладкое.
-Тебе вообще что-нибудь интересно? Или я, может быть, пойду тогда? – пробурчал Женя.
-Ой, не начинай. Я не имела этого в виду. Просто так люди плохими, как ты выражаешься, не бывают, вот что.
-Да-да.  Да он жену свою с сыном из дома выгнал! Пацанчику было 4 года – он их за дверь выставил! А теперь по югам разъезжает, уж ясное дело – не в номере гостиничном в одиночестве лежать!
Я выразила свои сомнения: мало ли, кто и что о ком говорит – кто кого бросил, кто куда с кем поехал.  В большом коллективе каких только историй друг про друга не насочиняют, а слухами земля полнится. Женя поручился за свой  источник:  говорит не кто-нибудь, а преподавательский состав; добавил еще, что «можно подумать, учить больше нечего, кроме его анатомии». На этих словах я очень изменилась в лице: Женя учился в медицинском Университете, и анатомия там была, насколько я могу думать, совершенно неизбежной дисциплиной. Более того – первоочередной. И он собирался быть хирургом! «Кроме этой его анатомии»!..
-..а еще, - видимо, Женя поставил себе целью доказать свою точку зрения непременно, - еще я к нему зашел стакан воды попросить, он был на кафедре один – и не дал! Стакан воды не дал! Он у него, видите ли, чем-то занят. Ну конечно, на кафедре один стакан всего! А если мне плохо? Если я при смерти?  И это врач! Клятву Гиппократу дал – а стакан воды нет.
Этот аргумент должен был подействовать железно. Впрочем, что он и сделал. Я решила, что стакан воды пожалеть – это и в самом деле нехорошо и странно, даже с учетом того, что при смерти Женя, кончено, не был.
-Ну ладно, - согласилась я.
Женя сидел с довольным лицом: преподаватель был его – и не только его – классовый враг.

Наконец все конфеты были съедены, вечерело, и я, по традиции, пошла провожать Женю к остановке. По пути мы живо разговаривали, перебивали друг друга, и Женя уже не вспоминал про преподавателя. Пока мы его не встретили по пути.
-Оппаньки…. – сказал Женя. – Вот и он.
Я проследила направление  его взгляда и увидела крепкого мужчину около сорока лет. Ничего отвратительного в его внешности не было, хотя Женя расписывал мне его так, что я готова была увидеть разбросанные по затылку  и лицу клочки волос, поросячьи глазки и клыки. За меня спрятаться Жене не удалось, и он довольно спокойно, можно сказать, даже вежливо, поздоровался:
-Здравствуйте, Вячеслав Петрович.
До этого он при мне никогда не называл своего монстра по имени.
-А, Зубков, здравствуйте.
И он остановился рядом с нами. Это почти убило Женю: вместо того, чтобы присутствовать сегодня на лекции, он  уничтожал мои стратегические запасы.
-Хорошая погода, не правда ли? В такую погоду присутствовать на лекции грех, я понимаю, понимаю, - теперь он уже посмотрел на меня. – Что ж Вы, девушка, за своим женихом не следите? Почему допускаете? – и снова к Жене. – А Вас, молодой человек, жду завтра на консультацию. Вы пропустили очень важный тест, так что буду спрашивать по всей строгости. И до завтра извольте переписать пропущенную лекцию. И не вздумайте приходить ко мне с чужой тетрадью.  Ясно?
-Где ж Вам до завтра лекцию возьму?
-Не мне, а Вам – и где хотите. Иначе Вы у меня еще пять лет на третьем курсе проучитесь. Ясно Вам? Всего доброго, - сказал он Жене и слегка поклонился мне.
-Вот гаааад! – сказал Женя, как только тот отошел. – Где я должен взять до завтра лекцию?!
-Сам виноват.
-Я?! Да… Так. Я не понял: ты на чьей стороне?
- Я ни на чьей стороне. Ты не говорил, что пропустил лекцию.
Женя удивленно замолчал, переводя взгляд с меня на дом, в сторону которого ушел монстр, и буквально выпуская дым из ноздрей.
-А ты мне что, мать родная что ли?! Что б я еще отчитывался, что и где я пропустил! Ты б лучше вошла в мое положение!
Но возможности войти в положение Женя мне не предоставил: он круто развернулся и пошел прочь. Я его окликнула, но он не обернулся.
-Ну и черт с тобой, - буркнула я.
Я так сердилась на этого Вячеслава Петровича, будь он неладен! Если б не он… А теперь мне придется выслушивать от Жени обиды по телефону. Он по обыкновению обвинит меня во всех смертных грехах. А главным образом в том, что я не догнала его и не извинилась за свое предательское и бесчестное поведение.
Догнать Женю мне не удалось, да и не хотелось. Я в довольно грубом тоне попросила в магазине коробку печенья, мне в таком же тоне сообщили ее стоимость, я расплатилась и ушла недовольной.
Вскоре вернулась домой мама  - и наткнулась на мою кислую мину. Но она явно приболела, и я стала хлопотать вокруг нее, отвлеклась от своих дурных мыслей и развеялась. Хотела позвонить Жене и спросить, удалось ли ему раздобыть лекцию, но горький опыт подсказал, что настроение в этом случае будет испорчено окончательно и бесповоротно. Сам потом расскажет. Тем более что напишет он тест, наверняка, не на пятерку, и на него снова нападет потребность позлословить в адрес Вячеслава Петровича.
Так и случилось. Через день он позвонил и отрывисто проговорил, что он всю ночь учил лекции,  что «этот гад » истязал его вопросами, но оценка за тест будет известна позже и что наверняка ему светит тройка. Удивительно, но мне выговора он не устроил: всю свою сегодняшнюю злобу он уже выплеснул, мне не досталось ни капли, кроме того, что он сперва говорил сквозь зубы. Я – к слову пришлось -  сказала, что давеча видела нашего общего знакомого в автобусе, когда ехала с мамой, да и вообще – я видела его и раньше, он жил в одном из соседних домов. В автобусе он меня либо не заметил, либо не узнал, либо просто не счел нужным меня заметить. Тем более – я разговаривала со своей страшно разболевшейся мамой, которая чихала после каждого слова, чем очень меня веселила и отчего смеялась сама.
На следующий день мне снова довелось с ним ехать в одном автобусе. На этот раз я была одна, и он первым мне кивнул. Я поздоровалась.
-Передайте Вашему голубчику, что я поставил ему четверку за тест.
-Правда? – я искренне обрадовалась за Женю и была бы рада сообщить ему эту новость. – Спасибо.
-Он неплохо справился, надо признаться. Может, когда захочет, - сказал он после паузы.
Всё это время я стояла, а он сидел около окна. Когда девушка, сидевшая между нами, встала, он заметил моё замешательство: вроде бы мы начали с ним разговор, и повода прекращать его не было.
-Да Вы садитесь. Я не кусаюсь. Хотя могу себе вообразить, что Ваш Евгений мог нарассказывать.
Я смутилась.
-Да я знаю замечательно, что  за мной закрепилась репутация изверга. Зато слушаются. Вот Ваш Евгений только со своими закадычными товарищами беспорядок нарушает постоянно.
-Он не мой, - ляпнула я. – То есть мы друзья.
-Тем более. Повлияйте на него, ему, в конце-то концов, людей потом спасать!
Тут я вспомнила про стакан воды, который не был подан «моему Евгению». Вспомнила и промолчала.
-Вашей маме лучше? – вдруг спросил он.
Сначала я не поняла, о чем это он, но потом вспомнила, что вчера мама так оглушительно чихала, что только глухой не заметил бы. Стало быть, вчера он все-таки меня видел.
-Спасибо.
-Так лучше или нет?
-Не знаю, но еще утром было так же.
-Аллергия?
-Да. На лилии. Сотруднице подарили целый букет, и мама целый день дышала. И сегодня снова пошла.
Автобус подъехал к нашей остановке. Я думала было попрощаться и выйти скорее, хотя никаких срочных дел у меня не было, но он стоял прямо за мной, и я не решилась выйти и идти своей дорогой. Некоторое время мы шли вместе молча.
-Извините. Как Вас зовут?
Я представилась, он тоже напомнил мне свое имя. Ни с того ни с сего он сказал, что у него есть очень хорошее лекарство импортное от аллергии, которым он сам лечится.
-У меня, представьте себе, аллергия на спирт, - он хихикнул. – Это мешает моей работе, но я в другой профессии себя не представляю, приходится терпеть эти неудобства. Так это я к чему: если Вы хотите, я могу Вам дать несколько таблеток. Я так понимаю, мы рядом живем.
Мысль о том, что врач просто хочет помочь человеку, страдающему тем же недугом, что и он, пришла мне в голову в последнюю очередь. В первую – что еще не хватало к нему за какими-то таблетками идти! Мало ли что.
-Вы можете подождать на лестничной клетке, - сказал он, заметив мое замешательство. – Это действительно хорошее лекарство, у нас такого не купишь. Мне его сестра присылает из Франции. Ну?
И я решила, что чем черт не шутит.
Мы зашли в подъезд. Он почти ничем не отличался от нашего: так же неопрятно и пахнет прогнившими трубами из подвала.
-Я живу на восьмом.
Лифт приехал сразу же, мы вошли. Я, наконец, смогла толком рассмотреть Вячеслава Петровича. У него были темные волосы с сединой кое-где, которую он, похоже, пытался закрашивать. Лицо было у него правильное, как я уже сказала – без всяких отталкивающих черт, глаза темные, конкретно я не смогла увидеть, во-первых, потому что не стану же я пялиться на него и вглядываться в цвет радужки, а во-вторых, потому что в лифте было, как и положено, темно:   вся лампа была заклеена какими-то картинками из жвачек и исписана маркером. Как раз когда я проводила физиогномический анализ Вячеслава Петровича, лифт подпрыгнул, встряхнул нас и остановился. Времени разглядывать Жениного недруга у меня теперь было хоть отбавляй! Но радоваться этому внезапному шансу я не стала, потому что, застряв в лифте с малознакомым мужчиной, которого тебе еще и расписали во всех красках темных оттенков, меньше всего думаешь о том, какого цвета у него глаза или зубы.
-Замечательно. У вас нет клаустрофобии?
-К счастью, - ответила я.
Конечно же, вызвать лифтера через динамик в лифте нам не удалось. А телефон, написанный внутри кабины, был наполовину скрыт агитационным предвыборным листком. Разгадать, за кого предлагала голосовать эта листовка, было непросто: чернильные усы, густые сросшиеся брови, дыры вместо глаз. Фамилию видно было так же плохо.
Итак, мы попытались распознать номер, написанный  на стене для страдальцев вроде нас. Все, кроме одной цифры, удалось разобрать.
Теперь предстояло максимум десять попыток дозвониться, перебирая все варианты на месте пропущенного знака. Я перестала переживать, когда поняла, что Вячеслав Петрович не меньше моего хочет выбраться из грязной коробки и что опасаться мне нечего.
Пока он набирал один за другим номера на своем мобильном  телефоне, я молчала и всем своим взглядом пыталась выразить живейшее участие. На шестой попытке Вячеслав Петрович достал, наконец, диспетчера.
-Да, мы застряли. Да. Лесная, 10. Когда?! Через два часа?! Вы смеетесь? А пораньше никак нельзя?.... Послушайте! Два часа!!! Вы на что нужны вообще?! Сегодня что, весь микрорайон в лифтах позастревал?!
Сказать, что я не обрадовалась – ничего не сказать. Сердиться и топать ногами в такой ситуации бесполезно. Вячеслав Петрович закончил разговор и посмотрел на меня извиняющимся взглядом, в котором была и доля безысходной иронии. Мы оказались в глупой ситуации.
-Вы меня извините, - сказал он.
Я пожала плечами.
-Что Вы.
Конечно же, мы не ждали два часа освобождения молча. Разговор постепенно становился всё живее и живее, а я все больше и больше разуверялась в Жениных гневных россказнях. Я и так думала, что надо делить на десять, а теперь могла сама в этом убедиться. Вячеслава Петровича нельзя было назвать слишком веселым человеком, но он был весьма добродушен и приветлив. У него был живой и умный, слегка уставший взгляд. Сначала он нервничал и сердился, когда кто-нибудь пытался вызвать лифт и стучал. Меня тоже раздражало, что каждый норовил спросить, между какими мы этажами висим и вызвали ли мы лифтера.
-А что, надо вызвать?! – закричал одному  Вячеслав Петрович. – Как это мы сами не догадались!
Потом нам добрые люди сообщили, что мы не доехали полтора пролета до восьмого этажа и что на улице дождь начался. Одна пожилая женщина страшно ругалась за то, что ей теперь придется идти пешком вниз.  Мы слышали ее бурчание до тех пор, пока она дошла примерно до второго этажа. Теперь у нас появилось еще одно общее желание – кроме желания выбраться – чтобы милая женщина эта не вернулась в ближайшее время, пока мы здесь. Подниматься пешком на свой седьмой этаж ей, конечно, было бы еще менее приятно, и тем более мы были бы виноваты.
Когда прошел час и мы уже поговорили обо всех общих вопросах бытия, Вячеслав Петрович вдруг начал напевать себе под нос песенку. Я не сразу узнала «La donna ; mobile», но улыбнулась.
-Любите оперу?
-Терпеть не могу, - ответил он. – Ровно как и театр с балетами всякими. А Вы?
-Я спокойно. Иногда можно и сходить в театр.
-Комедии?
-Нет, как раз нет. Драмы я больше люблю, меня мама приучила.
Разговор снова затих на некоторое время. Мы смотрели на часы и на двери лифта. Вячеслав Петрович снова неожиданно прервал разговор:
-Вы вот думаете, я своих студентов не люблю? Люблю. Это они меня не любят, считают, что  я им хочу всем жизнь испортить. А я совсем наоборот. Я просто не хочу, чтобы они эту самую Жизнь потом кому-нибудь загубили. Они же врачи, а не монтажники-высотники какие. Понимаете?
С ним нельзя было не согласиться. Ответственность на их плечах лежала просто жуткая. Своя жизнь – это одно, чужая – совсем другое.
Я высказала свое согласие и вспомнила страшную историю, услышанную по телевидению: женщина пришла в поликлинику по своему вопросу, привела  с собой дочку. На девочку во дворе упала металлическая скамейка, но врачи ей не помогли, потому что поликлиника была «взрослая».  И пятилетний ребенок умер на руках у матери прямо в холле медицинского заведения от потери крови. У меня от этого моего рассказа зубы заскрипели. Вячеслав Петрович тяжело вздохнул и поведал мне, что мать его умерла сразу, как только родила младшую сестренку его.
-Моя сестра родилась прямо в новогоднюю ночь. Роды-то у мамы приняли, но никто не заметил, что у нее открылось сильное кровотечение. Она звала, но никто не пришел, а в палате она была совсем одна. Женщины из соседних палат потом сказали, что она кричала и плакала. Только  никто не знал, что она там умирала, - каждое слово давалось ему с трудом. – Мне было пятнадцать, когда это произошло. Я тогда чуть не сошел с ума. Когда нам с папой вынесли мою сестренку, он отказался ее взять на руки, посмотрел на нее с отвращением и ненавистью и потребовал срочно привести его в палату к матери. Виноватые врачи не смотрели в глаза и боялись. Правильно делали – их наказали, конечно же. Я отдал сверток молодой акушерке – первое время кормить ребенка согласилась другая роженица – и прошел за отцом. – Тут он остановился и продолжил спустя некоторое время. – Мама лежала в койке под белым полотном, отец отдернул его и мы увидели лицо женщины, которая умирала в боли; женщину,  которую отец так любил.
Это убило его. Мы похоронили маму на последние деньги, которые собирали всей семьей. Забирать Марину – мама хотела назвать ее так –  из роддома я пошел один, потому что отец отказался признавать ребенка, который отнял у него любимую женщину.
Вячеслав Петрович говорил все это, глядя в пол и тяжко вздыхая каждую минуту. На душе его был груз невысказанности. Меня колотила крупная дрожь и мучило чувство неловкости: мне казалось, что я вторгаюсь на очень приватную территорию этого человека. Тем не менее, он продолжал:
-Нам теперь полагались выплаты по причине утраты кормильца. Я был несовершеннолетний, Маринка младенец. Мы собирались вести тяжбу с роддомом, но отец запил и бросил все. Добрые люди, правда, помогли. Все деньги, которые нам присылали, уходили на бутылку. Мне помогали деньгами в школе, входя в мое положение, и я сам занимался Мариной, но долго так продолжаться не могло: мы с Мариной уехали к бабушке. Кроме того, что я кормил ее и не ел сам, я стал еще опасаться, как бы отец не сделал ей чего дурного.  И я увез ее в соседний город, поступил там в новую школу, стал работать, и жизнь понемногу наладилась. Бабушка души не чаяла в Маринке, да и я обожал сестру. Спустя год проживания у бабушки я узнал, что у отца случился инсульт. Мы  остались круглыми сиротами.
Отец мой был моряк, я видел его не слишком часто, но он меня воспитывал в строгости. Злым он не был, жестоким тоже, скорее  твердым. Но перемена после смерти матери в нем произошла ужасающая. Он отказался признать Марину как свою дочь, хотя было очевидно, что девочка похожа на него и меня как две капли воды. Он стал дикий, жестокий, стал много материться и водить домой сомнительных товарищей-алкоголиков. Я боялся оставлять девочку дома, потому и сбежал с нею.
Так что она росла совсем без родителей. Когда ей был год, она очень сильно заболела,  был сильный жар, она отказывалась есть и плакала. Засыпала она долго и мучительно, только когда я брал ее на руки. Бабушка нервничала, плакала и причитала, охала «Бедные вы бедные мои птенчики!». Тогда я и решил стать врачом. Мариночку вылечили, она стала снова румяная и веселая, крикливая. Я учил ее говорить, читать, ходить, я проводил с ней все время, когда умерла бабушка. В садик она сначала отказывалась ходить, брыкалась и вопила, но потом привыкла, и я снова стал ходить в школу на все уроки. Тем более, мне тогда было семнадцать, и я готовился заканчивать школу. Марину я пристроил к няньке, которая забирала ее сначала из яслей, потом из садика, и до вечера сидела с ней в своей квартире. Девчушка у меня росла хорошая! И выросла – красавица! Сейчас она живет во Франции, – потом он подумал и добавил. - Вернее, она там лечится.
Я прониклась глубочайшим сочувствием к Вячеславу Петровичу и его истории, поэтому чистосердечно спросила, что случилось с Мариной. Он крякнул, будто не был готов этому вопросу, но ответил сразу:
-Когда ей было восемнадцать,  - я тогда учился в докторантуре, - она где-то  исхитрилась завести роман. Не уследил я за девчонкой. Она мне ничего не сказала и молча избавилась от последствий это романа, - Вячеслав Петрович заметил, что я его не совсем поняла и взглядом прошу объяснения. – Аборт.
Я досадливо поморщилась.
-В тот вечер она прибежала ко мне, упала в ноги, зарыдала и сказала, что была беременна, что операция прошла хуже, чем она думала, и что она больше не сможет иметь детей. Я тогда озверел и накинулся на нее с криками, даже ударил по лицу. Я не понимал, как она не пришла ко мне с этой проблемой, зная, что я готовлюсь практиковать самостоятельно как хирург. Да причем тут это! Я бы вообще не дал ей никаких абортов делать!
Она стала чахнуть и грустнеть, дичилась, пряталась от меня, поздно приходила домой, пока я не усадил ее перед собой и не начал разговор. Мы вместе плакали долго. Она была одержима мыслью, что теперь никогда не сможет иметь детей, пошла в церковь, приняла Крещение, исповедовалась, но это ее не успокоило. Она носила с собой эту вину очень и очень долго. Скоро ее депрессия стала приобретать опасные формы, она трижды пыталась что-нибудь с собой сделать, но каждый раз не решалась, дожидалась моего прихода и давала себя остановить, билась в истериках. Я указывал ей на крестик на груди, и она обещала больше не думать об этом. В конце концов я заставил ее собрать вещи и поехать лечиться. Сначала я отправил ее на один курорт в России, где за ней должны были ухаживать. Ей там нравилось, она стала успокаиваться, шла на поправку. Тем временем я женился. Вскоре я узнал, что жена моя беременна. Мы с Таней были безмерно рады. А Марина два года провела в своем санатории. Я часто ездил к ней и вот увидел, что она вполне здорова, щеки румяные, щебечет беззаботно. Поэтому я ее забрал и привез в наше семейное гнездо.

Тут на лестничной клетке послышался шум и к нам, наконец, обратились:
-Вы там? Живы?
-Не дождетесь, - ответила я.
-Щас я вас достану.
Несколько минут скрежета и глупых вопросов – и мы вышли на волю.
-Ну что, - сказал он мне после того, как «поблагодарил» лифтера, - Вы теперь, наверное, хотите сбежать поскорее? Погодите, я Вам сейчас принесу лекарство. Из-за него же Вы со мной столько времени здесь были.
Ему было неловко и неприятно, что исповедь его была прервана. Я тоже чувствовала себя довольно зажато, стояла, скрестив руки на груди. Этому была, правда, и еще одна причина: последние минут сорок я мучительно хотела избавиться от выпитых за сегодня чая и сока. Я забыла скромность и попросила войти, а он, не попросив объяснений, указал мне нужную дверь. Через минуту я смогла осмотреться. Скупость обстановки меня поразила: в коридоре стояли только одна вешалка и тумбочка с покосившейся дверцей. Висело зеркало – старое, но чистое. Одинокая пара тапочек смотрела на меня из-под тумбочки. Из комнаты вышел хозяин.
-Вот таблетки. Один раз в сутки на ночь с водой. Очень быстро помогают.
Я взяла протянутую пачку и с ожиданием посмотрела на него.
-Бесплатно, - сказал он.
Мне стало неловко. Я совсем не то имела в виду. Мне просто не хотелось уходить, оставив ощущение неловкости. Меня спас кот. Всегда любила котов! Он лениво выполз из-за угла и прошествовал ко мне, мягко ступая своими черным лапами, такими же черными, как он весь. Я присела на корточки, и он, поставив лапы мне на колени, стал тянуться к лицу, чтобы обнюхать.
-Его зовут Уголь.
Я усмехнулась, отчего кот дернулся. Он быстро потерял ко мне всякий интерес и ушел обратно, я даже не успела его погладить.
-Он из тех немногих, с позволения сказать, вещей, что мне жена оставила после развода.
Я все еще сидела на корточках и сейчас подняла взгляд. Мне показалось, Вячеслав Петрович приглашал меня продолжить разговор: смотрел он на меня так, как будто ему сейчас нужна моя помощь.  За два часа в лифте я поняла, что он вовсе не плохой человек, и мне было несложно и интересно выслушать до конца. Я села на тумбочку.
-Проходите, - сказал он с благодарностью. Сейчас его голос изменился, он был гостеприимный хозяин в своем доме.
Я прошла в комнату. Еще в коридоре очень пахло медициной, а здесь и вовсе ударило в нос. Как тут обитает кот -  я с трудом представляла. Но Уголь – дурацкая кличка, был бы хоть Уголек – выглядел вполне довольным жизнью. Он царственно лежал на диване – единственном предмете мягкой мебели в этой комнате. Еще в комнате стоял рабочий стол и старый маленький холодильник, который тарахтел ужасающе и заставлял трясти листьями стоявший на нем небольшой фикус.
В общем-то, это было жилище холостяка с минимальными потребностями. Хозяин предложил мне чаю, но я отказалась. Не хотелось вести себя так, будто я собираюсь задерживаться.
-Как видите, живу я небогато. Таня увезла с собой все, когда мы развелись. Она уехала со скандалом и криком «Выбирай, я или она!». Если бы она помолчала хоть секунду после этих слов и не сбежала от меня, прихватив сына, так поспешно, я бы нашел способ уладить ситуацию. А дело-то было просто в том, что Таня не смогла ужиться с Мариной. Когда мы стали жить вчетвером, все было благополучно и уютно. Жена знала, что я сам вырастил сестру и что она мне как дочь. Марина жила в детской, - он мимоходом указал на дверь в другую комнату, - вместе с Сашей. Саша – сын наш с Таней, - сейчас Вячеслав Петрович перестал меня замечать, он вспоминал то, что так давило ему на сердце, высказывал больное. – Таня работала, я работал, Марина нянчилась с Сашей. Она страшно привязалась к нему, играла с ним беззаботно и весело, гуляла с ним… - вздохнул, - но спустя некоторое время она стала снова очень мучиться мыслью, что она есть и будет лишена радости материнства. Когда Таня возвращалась с работы, Марина делалась хмурой и уходила в детскую. Когда я спросил ее, в чем же дело, она объяснила мне:  хотела бы, чтобы Саша был ее. Я очень испугался, что с ней снова могут начаться эти жуткие истерики, но она изо всех сил старалась быть доброй и любезной с Таней. На некоторое время после нашего разговора, все наладилось, но вот однажды Саша отказался идти гулять с мамой и заявил, что его мама – Марина. Марина побелела, как стена, а Таня позеленела. Она вспыхнула, резко схватила Сашу на руки, повернула его лицом к Марине и закричала: «Она тебе не мать! Слышишь?! Она тут вообще никто, голь перекатная!»
Такая неожиданная резкость Тани заставила разреветься Сашу и упасть в обморок Марину. Таня истерично бегала вокруг Марины и пыталась что-то сделать, дула на нее, брызгала водой. Я быстро привел сестру в чувство, Таня сразу начала извиняться и плакать. Но проблема, появившись раз, уже никуда не делась. Марина снова стала плакать и ходила все время в церковь, Таня таскала Сашу с собой на работу, чтобы быть с ним. Я был между двух огней, не спал, старался больше внимания уделять сестре, которая тосковала без Саши, но жена заявила мне, что я не люблю их с сыном, а люблю только Марину. Во время очередной стихийной ссоры она и сказала, что либо я остаюсь ними, либо с Мариной, и что не потерпит в доме «припадочной».
Остановить ее мне не удалось. Она быстро собрала вещи и уехала к родителям, забрав и Сашу. Ребенок ничего не понимал и не знал, куда себя деть, не мог никак получить ответ, куда и зачем так срочно нужно бежать. Марину тогда я вообще, можно сказать, предал: я закрыл ее в комнате, потому что она кричала и просила в слезах не забирать Сашу. Во всем этом переполохе у меня страшно разболелось сердце, и я помог Тане скорее уйти.
Марину я обнаружил в углу комнаты затравленную и дрожащую. Дал ей снотворное, оно подействовало достаточно сильно – Марина спала двое суток, я не отходил от нее.
Таня не могла простить мне моего выбора. Я пытался объяснить ей, что у меня есть двое детей – Саша и Марина. Но у Саши есть еще и мать, он не остался бы один, а у Марины больше никого нет, кроме меня. После развода я отдал Тане все, что мог, кроме своих личных и Марининых вещей. И теперь вот у меня нет ничего, - он посмотрел на меня мельком, и я заметила что глаза его увлажнились.
-А сына Вы видите?
-Конечно. Я навещаю его постоянно. Таня уже давно остыла, она просила прощения, я простил. Они даже на некоторое время потом вернулись ко мне сюда, но полюбила какого-то своего коллегу и снова ушла. А сына вижу, мы даже втроем ходим иногда в парки и кино. Таня всегда спрашивает о Марине. Я отправил Марину во Францию, там ей еще лучше, чем тогда было в санатории. Она вылечилась, но не вернулась сюда:  встретила там молодого человека, француза. Сейчас они еще не женаты, но собираются, готовят документы на удочерение одной французской девочки. Я видел ее фотографии, она ангелок, ей года нет еще.
-Вы ездите к ним?
-Да, довольно часто. Я долгое время летал туда каждый месяц, когда Марина еще лечилась. Теперь немного реже, но все равно. Ведь они – моя семья. Вместе с той девочкой. Её зовут Анжела.
«Жену с сыном из дома выгнал, по югам разъезжает», - вспомнила я.
-Дурррак, - буркнула я себе под нос.
-Что?
-Ничего, извините, - улыбнулась я.
Он встал и ушел в соседнюю комнату, откуда сразу же полились нежные звуки скрипки. Вскоре он вышел со скрипкой, продолжая играть. Я почувствовала горячее тепло на щеке, потом на губах, а потом я и вовсе разрыдалась.
-Ну, ну… Ну что это Вы, - пролепетал Вячеслав Петрович.
-Нет, ничего… Соринка в глаз попала.
-Эх Вы,  - сказал он, ободряюще встряхнув меня за плечо.
Когда ручьи прекратились, я спросила:
-Что это вы играли?
-Какой-то этюд. Я не помню его названия,  - пожал он плечами. – Вам понравилось?
Это был очень глупый вопрос, и мы оба это поняли. За окном темнело, я собиралась уже домой и поглядывала на часы.
-Вам пора?
-Пожалуй…
Я одевалась медленно, потому что у меня все плыло перед глазами. Вячеслав Петрович помог мне надеть плащ. В кармане вибрировало. Я извинилась и ответила.
-Ты где пропала?! Я тебе уже битый час звоню! – орал Женя. – Оглохла?
-Дела были.
-Что с голосом?
-Потом.
Я отключилась и посмотрела на Вячеслава Петровича.
-Спасибо Вам, - сказал он, - Вы мне были очень нужны. Простите, если я заставил Вас или Ваших друзей переживать, я увлекся немного, старый дурак…
-Нет-нет, Вы что! Вы никакой не дурак и не старый вовсе и… И мне было приятно, и…. До свидания.
Я, кажется, нагородила еще какой-то ерунды и скоропостижно сбежала вниз. В лифт зайти я не рискнула.
Домой я пришла с тяжелой головой и с туманом в глазах. В ушах звучал этюд позабытого автора. Женя пытался звонить еще, но я не отвечала, легла спать, написав маме записку про таблетки. Всю ночь мне снилась какая-то тревожная несуразица, кутерьма и беготня. Снился черт, который превращался вдруг в кота с дурацкой кличкой Уголь, Вячеслав Петрович, орущий на Женю и четверка в зачетной книжке.
Разбудила меня мама, встревоженная тем, что сплю я слишком долго, вопреки своему обыкновению, и тем, что щеки у меня красные.
-Дочь, что случилось? – тихо спросила она.
-Ничего. Я познакомилась с «Очень Плохим Человеком».
Мама меня не поняла и выпучила глаза.
-Что такое?! С кем ты познакомилась?!
-Мам, все в порядке. Женя звонил?
-Всё утро, а что?
-Ничего. Будет звонить – скажи, что ему четверку поставили, - и я отвернулась к стенке.
Женя, конечно же, вскоре перезвонил опять. Мама уже успела ему сказать, что я заболела, и он собирался зайти. Остановить его мне не удалось, потому что я услышала только конец разговора и поняла, что он сейчас же примчится. Когда он разделся, прошел и удостоверился, что я и в самом деле ненормально румяная, начался допрос: где была, почему не отвечала, что случилось и что за бред про четверку. Я рассказала в общих чертах. Женя не перебивал, слушал внимательно и постоянно менялся в лице. У него то и дело напрягались скулы и раздувались ноздри. По окончании разговора он спросил:
-И что? - сквозь зубы.
Я пожала плечами.
-На скрипке играл, говоришь? Он еще и извращенец! Ты глянь, девок молодых к себе заманивает! А ты не дура ли? Куда поперлась? – завелся он. – А если б он тебя того? Ну… Я ж тебе говорил, что он гад, а ты уши развесила, скрипочку слушала! И как – понравилось?! А потом про четверку мне говоришь! Интересное дело! Так может быть, он мне неспроста четверку-то поставил? Чего ж ты ради друга на пятерку-то не постаралась, а?!
Пощечина немного охладила его пыл. Он замолчал, встал и вышел. Прибежала мама.
-Что случилось?.. Почему он так кричал? Что еще за скрипка? Ушел почему?
-Мама! Ты лучше скажи: таблетки пила?
-Пила, а что это?
-Тебе лучше?
-Все прошло почти.
Я обрадовалась. Встать у меня не вышло, голова гудела, а после Жениного дружеского визита вообще стала  как колокол. Поэтому я продолжила сон. Мама оставила меня в покое, но я слышала, как она периодически заглядывала в комнату.
После этого случая Женя не звонил дня два, потом пришел извиняться. Сказал, что ему просто категорически непонятно, как я могла пойти с его врагом хоть куда-нибудь, тем более – домой. Я объяснила ему, что мне ничего не угрожало, что я вот она перед ним живая стою и все в порядке.
-Да если б он тебя пальцем тронул – мы б ему тогда вообще! – брякнул он.
-Что – вообще?  - остановила его я. – Вы что, пакость ему какую-то сделали?..
-А нечего!
-Так. Женя. Что вы натворили?
-Ну… Мы ему в стакан вместо воды немного спирта плеснули, - он засмеялся. – У него от неожиданности глаза закатились, кашлять начал, вылетел…. В общем, лекции не было у нас. Мужик, блин,  пятьдесят грамм спирта не осилил!
Женя сидел и хихикал. На лице его читалось такое омерзение, что на него самого смотреть было тошно. Я не сразу поняла, что дело гораздо хуже, чем я думала. Вспомнила, что Вячеслав Петрович мне в тот день рассказывал про свою  аллергию – и чертыхнулась.
-Идиоты, - прошипела я.
-В смысле? – не понял Женя.
-Да вы… Вы просто мальчишки! Дурные! Всё бы вам игрушки!
Я оставила Женю маме, скоро оделась и убежала.  Мама очень любила Женю и при подругах своих называла его моим женихом. Мы с Женей при этом  смущались. Я уже давно устала переубеждать маму и ее наперсниц: пусть себе забавляются. Так вот. Я оставила их разговаривать.
Скоро я оказалась во дворе Вячеслава Петровича. Не знала, какое оправдание придумать для своего визита, топталась под окнами и нервничала, мучительно скрипя мозгами около пятнадцати минут. Вдруг  дверь подъезда открылась, и из нее показался Вячеслав Петрович.
-Я увидел Вас в окно.
-Здравствуйте!
-Чего Вам надо? – резко спросил он и шмыгнул носом.
Выглядел он ужасно: нос красный, даже пунцовый, глаза опухшие, лицо в крапинку.
-Пришли посмотреть, сработала ли ваша шутка? Ликуйте! – он предъявил расчесанные почти в кровь руки и чихнул. Потом резко развернулся и пошел к подъезду, но остановился, постоял немного и вернулся. – Знаете, а я Вам поверил.
Я начала оправдываться, понимая всю глупость ситуации, блеяла, словно овца какая, ртом хлопала – в общем, выглядела, как черт знает что!
-Что вы мне тут мямлите! Я вам только сказал, что у меня аллергия на спирт, и вот – какое совпадение! – мне его преподносят в стаканчике! Не правда ли, интересно? Да, не думал я, что вы, покинув мой дом, где я – как мне показалось – вел себя вполне радушно, вот так вот гадко со мной обойдетесь! Впрочем, на что я мог рассчитывать?.. Так что спасибо вам, - он поклонился в землю, - поклон Вам нижайший! Предавайте привет маме, надеюсь, ей лучше.
-Но ведь это действительно совпадение!
-Да что Вы говорите!
-Правда, Вячеслав Петрович!  - Я и не заметила, как вцепилась ему в рукав. – Я не говорила про Вашу аллергию!
-Хм. Правда?.. Ладно. А про что говорили?
-Ни про что! Почти.
-Вот. Я и говорю. Я Вам не для того все это рассказал, чтобы Вы «почти ни про что» не сказали кому попало! Да и вообще я сам виноват. Разоткровенничался! Два часа всего лишь рта на замке не удержал!
-Да ничего я не говорила! Только про скрипку!
Он посмотрел на меня очень пристально, пытаясь понять, вру я или нет. Я готова была сквозь землю провалиться, хотя и говорила правду: в самом деле, я ничего конкретного Жене не говорила. Так он меня буравил взглядом несколько времени, потом вздохнул и сел на скамейку.
-Почему Вы не выпьете Ваше лекарство?
-Я отдал последнюю пачку Вашей маме.
Я вспыхнула от этой новости.
-Идите домой, я.. Я сейчас сбегаю!
Кажется, он пытался что-то возразить, но я убежала. Так или иначе, через пять с небольшим минут я уже была около его квартиры. Шла я туда, конечно, по лестнице, поэтому дышала очень тяжело. Вячеслав Петрович открыл дверь и воскликнул:
-Боже мой! Вы что, в марафонских забегах участвуете? Воды хотите?

Так я оказалась в его доме второй раз. При мне он выпил свою таблетку и, отрезав от пачки два кругляшка, протянул мне.
-Для мамы.
Описать словами, насколько я была благодарна ему и насколько я сейчас хотела дать по голове Жене, довольно затруднительно.

После этого случая я долго ничего о нем не слышала и не видела его. Женя сказал, что он снова уехал «на юга» и лекции вместо него читает другой преподаватель-аспирант. Я часто представляла себе, как он обнимает свою сестру, любимую им как дочь, смотрит на фотографии девочки-ангелочка. И мне было интересно, вспоминает ли он обо мне. Я пыталась себе вообразить, что еду встречать его  в аэропорт. Эта мысль стала занимать меня достаточно часто и скоро поблекла, утратив свою свежесть. Но не проходило дня, чтобы я о нем не вспоминала. Сначала я не хотела себе признаться, что жду возможности его увидеть, сказать с ним пару слов, спросить о Марине и её семье. Когда мама спросила, не влюбилась ли я, я огрызнулась и сказала, что достойный кандидатур и искать негде.
Спустя две или три недели мыслей о Вячеславе Петровиче я столкнулась с ним на улице и чуть было не кинулась обнимать.
-Вы вернулись!
Он посмотрел на меня удивленно.
-Уже неделю как….
«Жеээээня!» - подумала я. – «Ну, прохвост!»
-Неделю? И читаете лекции?
-Конечно! И Ваш любезный Евгений их исправно посещает! Тест был недавно, я удивился: пятерка! Понимаете? Ни одной ошибки! Кстати, я Вас поздравляю.
-Меня? С чем?
-Ну как же? – смешался Вячеслав Петрович. – Я случайно услышал несколько дней назад, как Евгений торжественно объявил о своей предстоящей женитьбе.
Я чуть было не вскрикнула.
-На ком?
Вячеслав Петрович понял, что здесь какая-то ошибка и извиняющимся тоном сказал:
-Я подумал,  что на Вас, он называл Ваше имя. Что ж, извините, я не так его понял. Так он не женится?
-Нет! – я с потрохами сдала Женьку. Я была очень зла.
Он пожал плечами в знак своего непонимания.
-Ладно. Еще раз прошу простить великодушно.
-Ничего. Вы лучше мне расскажите, как Ваша семья? Вы ведь туда ездили?
-Да... – потянул он несколько изумленно.
Я вопросительно смотрела на него.
-Да нет, ничего. Просто никто давно не принимал во мне такого живого участия.
Я смущенно отвернулась.
После некоторого молчания Вячеслав Петрович предложил поговорить обо всем на выходных. Он сказал, что его товарищи организуют фотовыставку, на которой будут выставлять свои работы и несколько его. Известие о том, что он еще и фотографией увлекается, разбудило во мне с новой силой некоторые теплые мысли. Выходных я ждала, как праздника. Чтобы не подать виду, что я не для себя наряжалась, я надела довольно скромный костюм и не стала ничего выдумывать с макияжем. На выставку я пришла вовремя, Вячеслав Петрович представил меня своим товарищам как «добрую знакомую» и «хорошую девочку». Товарищи не обратили на меня никакого внимания, тем более что за ними гонялись по выставочному залу девушки с микрофонами и привязанные к ним проводами мужчины с камерами. И вот репортер подошел и к Вячеславу Петровичу. Тот отвечал на вопросы сдержанно и просто, хотя его товарищи поддакивали со всех сторон и раздували его заслуги настолько, что можно было подумать, будто он свои фотографии не на пленку делал, а красками рисовал.
Я тем временем осматривала выставку. Большинство фотографий казались мне ничего не выражающими и лишенными души. Фотографий Вячеслава Петровича я боялась: я боялась увидеть их и разочароваться. Но они оказались довольно милыми, теплыми, хотя и простоватыми.
-Это Анжела, - вдруг сказал он, появившись сзади меня. Я подпрыгнула.
-Милый ребенок. И в самом деле, ангелок, Вы были правы.
Он улыбнулся. Про каждую из своих фотографий, коих было на выставке десять, он рассказывал мне что-нибудь интересное. Из них только две он сделал здесь, остальные привез из Франции. Там были красивейшие виды.
-А это Маринины волосы.
Самой Марины на фотографии видно не было – только волосы и часть плеча, она стояла спиной к камере и смотрела на долину.
-Как красиво….
-Нравится?
Так и прошел весь вечер. Правда, прошел он довольно быстро – мне стало душно и закружилась голова. Вячеслав Петрович настоял на том, чтобы ехать вместе. «Я Вас сюда притащил – я и увезу. Тем более, я уже насмотрелся». Товарищи не хотели отпускать его и обещали фуршет после окончания, но он был непреклонен, вменив сам себе ответственность за меня. По пути до остановки он все рассказывал мне про Марину и ее спутника Марселя, про Анжелину и про их дом. Его сестра была абсолютно счастлива. Я спросила, почему он не переберется к ним.
-Я подумывал об этом, но, понимаете ли, четвертый лишний, - улыбнулся он. – Я стал бы отечески опекать Марину, а она уже взрослая женщина. Я приехал, начал вокруг нее кудахтать, как квочка, а она смеется и говорит: «Жениться тебе надо, братик!».
Читатель может вообразить, какие мысли меня после этой фразы посетили и как я с ними боролась. Если не считать неудобств, создаваемых мне собственной фантазией, я ощущала себя  очень хорошо и спокойно. Так мы шли некоторое время, не заметив того, что давно прошли остановку, и даже не одну. На следующей мы сели в автобус, где я начала клевать носом. Вячеслав Петрович меня не трогал и ничего не говорил, но мне казалось, он сидит так, чтобы я могла опереться на его плечо. Это меня смущало и я постоянно одергивала себя и поднимала голову.
Домой я вернулась на ватных ногах. Не падала я только потому, что меня поднимали крылья. Мама сразу же заметила перемену во мне и прищурилась. Я дала ей понять, что она в подозрениях не ошиблась, но сегодня я не буду ничего рассказывать.
Первым, что я услышала следующим утром, был звонок он Жени. Он сначала долго молчал в трубку, а потом сказал, что видел репортаж про выставку. Меня зацепила камера и, судя по всему, еще и в том момент, когда Вячеслав Петрович рассказывал мне об одной из своих работ. Сказав мне, что обо всем догадался, Женя отключился. До чего именно догадался мой горе-товарищ, в каких красках все это ему представилось, какую роль играл, с его точки зрения, в моей жизни Вячеслав Петрович и какую я - в его, мне так и не стало известно.
Мне совсем не хотелось думать, что Женя имеет во мне какой-то интерес помимо дружеского, но мама открыла мне глаза. Действительно: он чуть что прилетал хоть в дождь, хоть в снег, хоть в ночь, если со мной что-нибудь случалось. И неспроста он скрыл от меня приезд преподавателя, наврал про женитьбу, так кричал на меня…
Когда я сообразила, наконец, я поразилась своей недогадливости и нечуткости и расплакалась. Мне было совестно, но я понимала, что ничем не согрешила. В конце концов, «враг моего друга – мой враг» - это принцип для варваров. Очень Плохой Человек оказался очень открытым, честным и добрым, да еще и при этом он-то Женю за своего врага не держал никогда, у него просто строгость была проявлением заботы.




…...Надо сказать, Женя так никогда и не смог простить моей героине того, что она предпочла ему Вячеслава Петровича.
Как только он закончил третий курс, ему предложили перевестись в другой город и работать там.  Он согласился сразу же. Там, в этом другом городе, он сидел в необустроенной гостинке и писал письмо. Сначала он писал обвинения, потом жалобы, затем враки о том, что тут он словно в раю – и все летело в мусорное ведро. В конце концов он написал просто «Здравствуй. Устроился отлично, скоро приступаю к работе и учебе. Привет маме»
Он долго думал, писать ли обратный адрес. Сначала он думал так:
-Вот получишь ты письмо, обрадуешься, раскаешься, захочешь ответ писать, а некуда! А потому что не надо было дурой быть! Так-то.
Потом он переменился во мнении:
-Если я адрес не напишу – то и она мне не напишет. А  если напишу – наверняка ответит, будет просить прощения, а ей ни строчки в ответ не подарю.
В итоге второй вид самолюбия победил в его душе первый и он написал адрес, но не полностью, и просил писать «до востребования».
Но он никогда так и не получил ответного письма, потому что и героиня моя ничего не получила. Конечно, она не уехала во Францию, просто письмо затерялось где-то в пути, не найдя своего адресата.