Сделано в Китае

 Рейс выдался трудный, ловили около Африки какую-то рыбную дрянь, сдавали по ночам на непонятные польские транспорта с флагами Белиза и Монголии в полной кромешной темноте. Соблюдение полной светомаскировки было требованием приёмщиков рыбы. Всё это крайне удручало и наводило на мысль, что русскую пословицу: темно как у негра в районе атавизма, польские товарищи воспринимали буквально. Тем не менее, работа работалась, рейс близился к финалу. Береговые мечты, когда ты распахиваешь окно на восьмом этаже, полными ноздрями вдыхаешь запах родного ТЭЦ, и с упоением рисуешь жёлтым сердце для любимой внизу, на сером сугробе, бередили душу.

Все как-то дружно обрыдли друг другу. Раньше в каютах, попахивающим спиртом для протирки, собирались обособленные группки, чокались, спорили и непременно дрались. И потом всё это неделю обсуждалось в подробностях, то теперь пили много, быстро дурели и расходились спать в солидарной мысли что помполит - полный козёл, и именно он довёл страну до того, что не на что похоронить вождя.

В один из таких тягучих душных вечеров раздался истошный вой простреленного насквозь мессершмидта и на рабочую палубу вышел на мягких лапах наладчик. Держа перед собой окровавленную руку, обвёл всех взглядом уходящей в монастырь крольчихи, и рухнул без чувств. Надо заметить, что команду в этот непрестижный рейс собирали по помойкам и близлежащим сосисочным. Вышеописанного наладчика поймали на выходе из заброшенного коровника с куском транспортёрной ленты под мышкой, и в виде альтернативы свободе ему предложили вояж на нашем судне. В его обязанности входила настройка и обслуживание оборудования рыбофабрики, но всё свободное и рабочее  время он пытался настроить обслуживание официантки.
 
Кровь хлестала фонтаном и была бурого цвета, а вовсе не голубая, крестьянин, что возьмёшь. Наладчика, фамилия его была Гуслин, срочно отволокли в лазарет. Анабиозный доктор, обеззараживая рану перегаром, вспоминая школьные уроки труда и оригами,  пытался заштопать дырки в кисти наладчика, оставленные очевидно зубчатой передачей. Хотя позже появилась версия, что Гуслин таки добился своего и во время брачных игрищ был травмирован чем-то от официантки. В бреду, он стонал её имя и пытался здоровой рукой стянуть с себя штаны. Рука иногда срывалась и к финалу операции штаны были стянуты с доктора.
Намотав на раненную руку наладчика все бинты, и пять пожелтевших простыней из лазарета, доктор тяпнул соточку и молвил эпикриз:
- Пришил бы к жопе, да ниток мало.
Принадлежность жопы он не уточнил.

После этих слов всем полегчало и стало ясно, что если раньше на рыбофабрике работали только часы, то теперь и их заводить будет некому. 
Гуслин очнулся посреди ночи, мешал всем спать жуткими историями своего неудачного рукоблудства. Причём, если в первой версии он ремонтировал ответственный агрегат, а тот возьми да заведись, то в последующих уже присутствовало два агрегата, саблезубая акула, жующая один из них и естественно скромный подвиг наладчика, спасшего всех нас от потопления. При этом он, как выздоравливающий жрал чужие баранки, пил кофе и курил не переставая. Вялые советы перемотать все бинты на другое место, и явиться официантке в роли колбасогероя, он игнорировал, усиленно утилизируя съестное.

К исходу третьих суток, на наладчике можно было запекать баклажаны. Пот скатывался по неразумной голове и собирался в резинку от трусов. Он бредил, но на этот раз звал доктора. После осмотра доктор тяпнул уже двести и сказал:
- Срочно в порт. Пованивает гангренкой!

Все сразу повеселели. Мысль, что Гуслина всё-таки спасут, отгонялась на второй план пёстрыми картинками заграничной сыто-благоухающей жизни, с ресторанами, фотомоделями и лакеями на каждом углу.  Началось покаютное бритьё и стрижка, глажка давно забытых брюк и заполночные посиделки с рассказами бывалых о нравах народов Африки. Особую роль занимали описания жутких тропических венерических болячек, по сравнению с которыми гангрена Гуслина, это просто лёгкая чесоточка.

Через час после швартовки к иностранному причалу, подъехало транспортное средство, очевидно отбитое кокосами у самого генерал-фельдмаршала Роммеля в 1942 году. Из него вылез долговязый негр в чёрном советском комбинезоне, одел на голову почти белую шапку медсестры с красным крестом, достал бумагу, долго её распрямлял, читал во всех направлениях и гортанно проорал:
- Русо танко! Кранк мутер.
Потом, вспомнив, что эту фразу произносил в его далёком детстве, недобитый и живший по чужим документам сосед нацист, пугая местных ребятишек вставной челюстью упокоенной мамы, где на одном зубе, золотом по серебру была выгравирована свастика.
- Русо илл суслик! Коммон! - подправил он.

К нему подошёл старпом и долго глядел в бумагу. Решив всё-таки, что это послание Манделы народам мира, которое он писал 28 лет и прятал от апартеида в самом заветном месте, а никак не амбулаторная карта больного, отрицательно затряс головой. Причём, весь собравшийся экипаж представил, как Гуслина, ныне уже суслика, оттранспортируют на этом БТРе и будут погружать в лечебный ил, больной рукой вниз. После минутного диалога пальцами, старпом закивал головой, заглянул в машину, сплюнул и махнул рукой, чтобы вели наладчика. Тот вышел, гордо неся перед собой боксёрскую руку, в рубашке, накинутой на одно плечо.

- Русо Рокки! Горбачёв! Перегнойка! – орал негр и наладчик начал съёживаться и косолапить.
Очевидно, в его афроголове, покрытой мелким блестящим каракулем, слова: перестройка и перевязка были где-то рядом.
- Вот нейм оф хоспитал веа ви драйв ауа маринёр? - спросил старпом и сам удивился такой длиной чуждой фразе.
- Муниципаль хоспиталь Лаврентия, - небрежно сказал негр, посмотрел в небо  и полез за руль.

Все переглянулись, но фамилию Лаврентия никто уточнять не стал. Дядю Лаврика помнили все. Стало зябко. Представилось, что бедный суслик едет на последнюю в своей жизни перевязку, которая сведётся к привязыванию его нижней челюсти. Все дружно замахали Гуслину, а официантка даже всплакнула.

  Разудалый коробейник-шипшандлер привёз сказочный список снабжения колониальных товаров из 178 пунктов, который начинался пунктом первым: водка экспортная «Столичная» с зелёной этикеткой и заканчивался туалетной бумагой. Естественно, на всю сумму, выделенную на закупки, было закуплено первой позиции 17 ящиков, 30 блоков сигарет и жене капитана пачку прокладок. Вот, собственно и все витамины для экипажа, оторванного от земли на полгода.
 
Бумага на пароходе закончилась давно, одновременно с грузинским чаем, который за неимением табака курили, заворачивая во всё горящее. В качестве туалетной бумаги использовали свежие газеты недельной давности, которые радист получал по чудо принтеру, размером с его ненависть к тёще, и соответственно газетка выходила в полный рост, то есть метр на метр. Печаталось всё это, как обычно на супер засекреченной бумаге, разработанной в каком-нибудь ботаническом НИИ. Если бы в эту бумагу в своё время завернули бы Рамсеса второго, я думаю, он бы до сих пор пытался бы вникнуть в смысл передовицы и от того остался бы жив и поведал бы, кто отгрыз нос сфинксу. Газетки эти были нечитабельны, плохо горели, плохо рвались и были необычайно скользкими.

По истечении третьего дня стоянки, все гальюны на судне были фундаментально заполнены вышеописанной прессой вперемешку с изысками местной кухни. На судне начался хаос. Все непросматриваемые закутки стали любимыми местами облегчения души. Старпом как охотничья, раненая в нос, собака метался по любимому детищу, которое из белоснежного лебедя планомерно превращалось в неароматный Рейхстаг 1946 года. Тщетные попытки боцмана справиться с бедой с помощью сжатого воздуха и вантуза приводили только к мытью подволоков, вантуза, боцмана и новым руладам идиоматических выражений. Надо было что-то решать.
 
Боцмана звали Егор Борисович  с аппетитной фамилией Колбасов. Что-либо выпросить у него было невозможно по определению. Решение о награждении очередного матроса новой щёткой по металлу, шваброй или робой принимал он сам, когда ему вздумается. За это звали его абревиатурно: ебок, либо шкура, кому как нравилось. Роста он был небольшого с большими крепкими руками и выражениями.
 
Надо отметить, что у нормального человека если количество всех пальцев помножить на количество видимых фаланг на пальцах, то получится ровно пятьдесят шесть. У Егора Борисовича  это число ровнялось двадцати восьми, хотя все пальцы были на месте, но присутствовали фрагментально. Очевидно, океаны и моря настолько его обожали, что старались оставить себе хотя бы кусочек такого хорошего человека. Если на глобусе отмечать отверстиями, диаметром восемь миллиметром,  места членопотерь боцмана, то глобус осыпется опилками.

Рядом на причале стоял непонятный китайский сухогруз, разрисованный иероглифами и чайками. Боцман и я, как четвёртый механик, в чьё заведование и входило забастовавшее оборудование, собрались в гости, прихватив литр гидролизного спирта. Подойдя к трапу, мы долго знаками пытались выманить механика. К нам спустился типичный китаец, размером с кота, с такой же хитрой мордой и сразу узрел торчащий из кармана робы литр. Не сводя глаз с кармана, сглотнул и спросил:
- Вот хэпэн?

Егор Борисович  начал на остатках пальцев объяснять, как мог наши проблемы. Китаец, обратив внимание на руки боцмана, стал серьёзным, но ничего не понимал. Тогда боцман, войдя в роль, начал присаживаться на причале и изображать все процессы отшлаковывания условно, потом, изгибая руки и ноги, схему нашей фановой системы, перемежая всё это международными непереводимыми выражениями. К концу показа, с сухогруза за нами наблюдало человек, наверное, триста и у всех на одинаковых лицах был одинаковый ужас.
 
Китаец закатывал глаза и махал руками, переговариваясь со своим экипажем. Их совместный разум решил: вариант первый - что за каждое испражнение проклятые русские отрубают Егору Борисовичу  по фаланге пальца, а тот обожает балет. Вариант второй - Егор Борисович  не пользуется туалетной бумагой, очевидно, не позволяет вера, а после использования выбрасывает пальцы за борт. Нам передали рулонов 10 туалетной бумаги. С шестой попытки, доведённый до отчаяния боцман всё же приоткрыл глаза на нашу проблему. Китаец удрал в закрома и приволок оттуда пластиковый мешочек с какими-то розовыми шариками, причём каждый шарик был запакован отдельно.

- Один говно – один сарик,- объяснял китаец - Болсой говно – два сарик. Трисарик – бум! Титаник! - сказал китаец, округлив глаза, и раскрыв нам тайну гибели суперлайнера.
Мы с уважением приняли мешочек, отдали спирт и пошли увешанные бусами из бумаги, разглядывая добычу.
- Чего они розовые то? Может женские?
- А для мужиков голубые, что ли должны быть. А для помполита – красные?

Первый шарик выскочил из унитаза, рикошетом травмировал боцмана в ухо, долго скакал в тесной кабинке гальюна, дико шипел, дымился зелёным и злобно затих в углу.
- Шустрый. Делаем так: кидаем шарик, затыкаем квачём, держим, - сказал боцман, почёсывая ухо.
Второй шарик, попав в безысходную ситуацию, утробно рычал тигром, визжал, квач выпрыгивал из рук, выпуская зелёное зловоние. Звук переместился палубой ниже и явно отдалялся. Егор Борисович опасливо вынул квач, от стрижки которого остались две дымящиеся верёвки.
- Не обманул, морда монгольская!

Через час пароход вновь вздохнул, вернее, выдохнул полной грудью. Напасть была побеждена и разбита в конфетти и отторгнута в пучины неизвестным китайским средством. Весть о чудодейственном шарике мгновенно растворилась в коллективе. Оказалось, что при соприкосновении с водой он творит чудеса: отмывает линолеум, счищает накипь и ржавчину, старую краску и прочее. Достаточно было намочить коридор и накрыть шарик мокрой шваброй, и ловко уворачиваясь от черенка, бегая по переборкам, через каких-нибудь три минуты получить девственный блестяще-хрустящий линолеум. Но при всём этом выделялся зелёный едкий дым, который тоже обладал грязененавистническими свойствами. Егор Борисович  был моментально переведён в ранг бога, и к нему выстроилась очередь, мечтающая оттереть весь пароход, от всем сразу надоевшей грязи.

При заталкивании и маскировке шарика в мыло, желающих помыться было меньше чем посмотреть на новый аттракцион. Мыло натовской торпедой металось по предбаннику, шипело, воняло, злобно крутилось на месте, а голожопые недомытые матросы висели как груши, поджав ноги на трубопроводах. Появилась даже теория правильного помещения шарика в мыло, в зависимости от поставленных задач. Можно было сделать мыло, которое ездило бы влево, вправо, прыгало как лягушка, прыгало и переворачивалось и крутилось.

Шарики подбрасывались в стакан для компота. Стакан приседал, выплёвывал содержимое веером, подпрыгивал, становился молочного цвета и рассыпался в молекулы. Также подбрасывались они в капельницы, находящиеся под иллюминатором, предназначенные для сбора морской воды при протечке уплотнителя иллюминатора. Капельница просто взрывалась и шарик, в похмельном бреду, в поисках хоть капли воды  творил в занавесках, одеялах, личных вещах такие узоры, которым бы позавидовал пулемётчик Будённого. Какой-то умелец заминировал лоток судовой кошки Дуси, и та, не снеся обиды, начала метить всё подряд и даже штурманские карты.

Пока хозяева отсутствовали на вахте, пыль от  раздробленного шарика любовно втиралась в зубные щётки. Утро начиналось с зелёного шипения и мата. Обугленные щётки выскакивали из кают, долго кружились и показывали примерно одно и то же направление: северо-восток. Всем давно хотелось домой, но растерзанный и по новой зашитый Гуслин, всё температурил, по два раза бегал на обед и полдник и передавал на пароход посылки с перезревшими бананами.

Первые побочные эффекты от чудо шариков проявились на Егоре Борисовиче,  как на первооткрывателе. С него осыпались кустистые брови и ресницы, кожа стала тонкой, сухой и стала зелёного оттенка. От новейшей робы, которой он всегда выделялся из толпы балластных моряков, остались только воротник, планка с пуговицами и манжеты. Через сутки все были такого же бледно-зелёного цвета и в трухлявых обносках. Народ в коридорах перестал здороваться. Зелёный доктор нервно рылся в справочниках с рюмками и змеями на обложке, и те места, где по идее должны быть брови, частенько взлетали вверх. Видать давненько наш эскулап не резвился в библиотеке. Вывод его был таков:
- Отравление неизвестным газом. Китайцы, суки. Могли бы и инструкцию приложить. Может скормим им кошку?

Чем бы помогла доктору инструкция на китайском языке, непонятно, но всеобщее неприятие азиатских народов и почему-то эскимосов, в экипаже силилось. Зелёный старпом и с ним комиссия изъяла у боцмана остатки шариков и заперла не хуже Кащеевых яиц. Оказалось, что эти шарики – средство для чистки паровых котлов от накипи и выделяет ужасно ядовитый многокомпонентный газ. Стало понятно, почему бородомудрый Менделеев так много клеточек закрасил зелёным. А ядовитые вещества в России традиционно выводят введением менее вредных и приятных веществ. Единственного массового лекарства нужного объёма было всего 17 ящиков. Из расчёта двести грамм в рыльце в сутки доктор распорядился выдавать три дня подряд.
 
О таком рае не мог мечтать никто. Зелёные люди пили водку с зелёными этикетками, закусывали зелёным горошком и не розовели. Началось повальное лечение и сравнение позеленений различных органов и органов движения в первую очередь. Уставший от лечения палубный матрос решил, что лучший способ выспаться – это застыть в полёте со второй полки. Его разбитую обезбровленую голову доктор тоже помазал зелёнкой.

Выпрашивание новой робы у боцмана потерпело фиаско. Машинная команда вытащила из закромов тюк с присланной ветошью, одеваться начали оттуда. Очевидно, этот тюк был из мест не столь отдалённых, и вскоре весь экипаж выглядел как пожизненно сосланные на галеру, вёсла от которой пропили. Серо- зелёная масса, в типичных кепчонках и с бирками на карманах, шарахалась по знойной палубе, изнемогая от неопределённости. Форма определяет содержание, и вскоре экипаж разбился на блатных, сук и мужиков. Капитан, глядя с мостика, мрачнел и вряд ли удивился бы, если ему бы начали целовать руку. Радист в тему, по трансляции крутил «Крёстного отца» и «Мурку».

Пытаясь хоть как-то подбодрить экипаж, первым порозовел помполит, когда на ежевечерних собраниях толкал пламенные речи, в которых путался и кашлял, боязливо наполняя стакан из мутного графина. Половина экипажа слушала всё это, сидя на корточках и сплёвывая через зубы. На задних рядах, роняя зелёные слёзы, всхлипывала официантка в трофейном твидовом пальто. Все увольнения были отменены и объявлен карантин. Лекарство выдавать перестали, а улучшений не наступало. Все походы в разведку в ихний капитализм с лакированными кадиллаками накрылись розовым шариком.
 
В воздухе попахивало гнилой говядинкой бронетёмкина Поносца. Надо было что-то делать. Быстро отрастить берёзу и по очереди обниматься с ней, усиляя патриотизм, помполиту было не по силам. Идея организовать экскурсию в палеонтологический музей вызвала бурю восторга. Нас бы попросту оттуда не выпустили, посчитав за экспонаты.
- Давайте тогда уж в джунглях в прятки играть.
- Надо говорить, что мы долларами обожрались, - неслось с галёрки.

В общем, предложений была масса. Кок сварил зелёные щи. Редколлегия нарисовала газету, где зелёный змий с розовыми глазками алчно заглатывает наш пароход, а мы зелено и равнодушно торчим из иллюминаторов. Срок возвращения на Родину приближался, а ни одного выздоровевшего моряка, включая доктора, лечащегося каждый день, не было. Уныние тухлым одеялом накрыло судно. Ещё Гуслин, издеваясь, прислал зелёных бананов.

И вот, в один прекрасный денёк, к пароходу подкатил уже другой тарантас с всё тем же долговязым негром и на зависть розовым наладчиком, с гипсом и торчащими оттуда пальцами. Санитар долго смотрел на наши зелёные лица, сходил к китайскому судну, посмотрел на их жёлтые, перебежал через причал к калининградскому, где все усиленно отдыхали уже третий день и пунцовели мордами. Решив, что это морской светофор и перепроверив всё на бумаге, он боязливо поднялся к нам.
- Русо суслик кам бэк, олл райт, - сказал он хрипло и протянул зелёную папку на подпись.
- Меня захватили зелёные человечки, отпустите, возьмите гипс и зелёнку, - дурашливо орал Гуслин, ржал и заламывал руки.
- Гад розовый, - думали все.

Формальности с отходом оформили в тот же день, и наш славный лайнер, вывалив в ночи остатки рыбы в прожорливые транспорта польских товарищей, развернулся домой. Работы на двухнедельном переходе хватало, и все как то незаметно пришли в первоначальный вид. Кое у кого брови всё же не отрасли. Не исправился только доктор. То ли зелёный змий с его справочников переполз в его душу, то ли второй атрибут эскулапского герба – рюмка, непонятно. Но по ночам в его каюте горел свет, и иногда слышалось шипение.