Чёртов пэт. Книга III. Часть IX

ГЛАВА IX. КРИЗИС



45. БЕСПОРЯДКИ


Слабый после болезни, занятый больше собой и медитирующий на природу Хэм почти не обращал внимания на то, что происходило вокруг.

Но время от времени, как в те времена, когда он был дискретным программистом на заводе торсионной техники, в электричке, на которой он по-прежнему ездил на работу, его выводили из состояния самоуглубления неожиданные беспорядочные скандалы, всё чаще возникавшие вокруг него.

Иногда это были молодые парни, которые хулиганили как-то особенно, цинично и демонстративно изгаляясь, например, над символами, которые прежде, совсем, вроде бы, недавно вызывали наиболее искреннее всеобщее уважение. Над символами Войны и Революции, даже над самими «ветеранами», как их стали тогда называть. Которые, вроде бы, уж точно ничего плохого этим парням сделать не могли, по крайней мере, лично.

В другой раз он наблюдал заведомо, нарочито небрежную работу городских служб, напрямую манкировавших своими самыми прямыми обязанностями. Иногда, скажем, вдруг переставали убирать уличный мусор. И ветер растаскивал по городским мостовым какие-то клочья, бумажки и прочие признаки городской жизни, и перекатывал с места на место пустые ёмкости из-под питьевых жидкостей, гремевшие под ногами прохожих.


Стали теперь иногда задерживать выплату жалованья, а магазины и другие общественные сервисы, особенно бесплатные, часто страдали отсутствием даже необходимого минимума товаров и услуг. Это не был какой бы то ни было «дефицит», но перебои с доставкой были ему почти равнозначны.

Но самое главное, появился и обрёл некую магическую власть над людьми старый лозунг «свободы». В частности, сразу стало вдруг «свободным» радио и телевидение, и многочисленные ниоткуда появившиеся его комментаторы соревновались теперь в том, кто скажет что-нибудь ещё более неприятное для «власти» чем то, что вчера сказали на другом канале.

Чем-то это было похоже на старое хулиганство и вандализм в электричках, кстати, возобновившиеся с новой силой. Но на этот раз масштаб был другой, что-то назревало во всей Стране Островов, какое-то непонятное, но ощутимое неблагополучие спускалось на души её обитателей.

И Хэму казалось, что теперь вся страна проходит тот же круг самодискредитации, разрушения кумиров и замыкания в себе, который он прошёл в последний год своей учебы в Высшей школе.


Но целая страна не могла дискредитировать и отменить по живому весь свой собственный пафос, ибо это была основа самой её физиологии, это было бы всё равно, что перестать дышать. И точно также она не могла уйти в полную психологическую изоляцию – от кого? От самой себя?

Проблема была в том, что страна давно «села на иглу» суггестивных трансляций.

Главной проблемой Хэма всю жизнь оставалась конкуренция его собственной инициативы с агрессией Трансцедентального Субъекта, направленной на вытеснение его индивидуальности и угрожающей полной оккупацией его сознания. Угроза _потерять душу_, выражаясь архаическим языком.

Подобным образом, для народа Страны Островов встал вопрос о невидимых силках, в которых всё более и более запутывалось его коллективное эго.

И теперь всё вообще, любое печатное или транслируемое слово независимо ни от чего воспринималось исключительно как одна Большая Грандиозная Ложь.

Но это была негодная попытка освободиться от непрерывного неслышного, но навязчивого шёпота суггестивных трансляций, вырвать из себя, хотя бы с кровью то, из-за чего их голос оказывался таким проникающим, таким достающим до самых глубин души.

Притом, что мало кто понимал в действительности, в чем собственно дело.


Суггестивные трансляции не были такой уж тайной для населения Страны, но это была тема, которую не затрагивают в приличном обществе.

Ну и что, в общем, всего лишь какой-то «образовательно-воспитательный канал», правда, закрытый. Но на котором, кстати, были прямо запрещены какие-либо передачи актуального или политического характера.

Что-то вроде полезного неощутимого справочника разнообразных сведений, подсказывания бытовых секретов и внушения нравственных ориентиров. Наподобие распространённой одно время методики обучения иностранному языку во время сна. Только здесь это был общественно организованный процесс.

К тому же, сведения о существовании и содержании суггестивных трансляций не были общедоступными, а упоминания, в частности, о них в печатном слове или в открытых каналах были прямо запрещены. Эта информация, как, впрочем, и многое иное, была преимущественным достоянием Цепей и малых Кругов, но не всего общества в целом. И таким образом, от доступа к ней отфильтровалась наиболее безответственная часть населения.

К которой, кстати, формально относился и Хэм, как деклассированный элемент.

Но он имел как бы «обходной» доступ, через те коллективы, с которыми сотрудничал профессионально. Но если бы секретный допуск не был ему необходим по службе, он бы тоже ничего не знал. Точнее, был бы изолирован от любой новой информации помимо той, к которой имел отношение ещё в детстве.


Так считалось, во всяком случае. Ну и, соответственно, этот вопрос никогда не мог быть предметом какого-либо открытого обсуждения и коллективной рефлексии.

Поэтому всеобщее чувство психологического дискомфорта не связывалось с суггестивными трансляциями, ибо кто-то просто не знал, кто-то другой не придавал значения, а разум информированных «ответственных» был блокирован руководящими установками и ошибочно подставлял другие объяснения развёртывающимся неурядицам.

То есть, общество откровенно не понимало происходящего с ним. Соскальзывало вниманием с находящегося перед самыми его глазами предмета, который в действительности и был основным источником испытываемого им дискомфорта.

А из общего ощущения Большого Обмана и из этого непонимания возникало обычное для всех революционных ситуаций доминирование чувства «сдавленности и ограничения», характерное для третьей пренатальной матрицы*, ассоциации с которой могут послужить активаторами архетипов бунтарского поведения. Откуда, собственно, в основном и происходит сам лозунг Свободы.

---------
* - Впечатываемые в подсознание ещё до и во время рождения базовые интерпретативные комплексы.


В действительности свобода не может выступать в роли абсолютной ценности и цели, так как представляет собой только предикат, но не сущность. Она может быть лишь условием чего-то, но не достижима как таковая в принципе.

Ибо мы живём в мире, связанном определёнными законами, как примитивными законами физики, так и высшими законами судьбы. И потому в самореализации можем лишь выбирать некие варианты для преимущественного вкладывания в них весьма ограниченного нашего жизненного ресурса.

Но и в этом выборе информированность, например, может играть более существенную роль, чем чистая до абстрактности его свобода.

Это не значит, конечно, что свобода вообще не нужна, либо что она есть абсолютное «плохо». Просто она вторична и обусловлена. А лозунги, ограниченные ей одной, бессодержательны. Так как свобода существует лишь применительно к чему-то конкретному и только в формах «для» и «от», предполагающих наличие некоего более существенного её предмета.

В виде абстрактного же призыва такие лозунги лишь провоцируют хаос и неповиновение.

Но в данном случае, это был прямой вброс от органов государственного управления, пытавшихся перенаправить процесс, ведя хоть какую-то контригру в надежде хаотизировать ряды революционеров. Либо, хотя бы, скрытно возглавить «движение», так как сами по себе хаос и неповиновение уже наличествовали, хотя и удерживались пока в неких рамках.

В целом эта тактика была выбрана неудачно, так как никакого «движения» на самом деле не существовало.


Собственные попытки овладеть ситуацией предпринимала и группа, возглавляемая Патрицием. Он пытался воздействовать на общественное сознание коррекцией В-трансляций, вводя в него оперативные поправки, исходящие из оценок, вырабатываемых на основе психограммирования Коллективного Трансцедентального Субъекта.

Походу он тоже сильно ошибался.

Во-первых, им были моментально свёрнуты «чёрные» темы, которые давно присутствовали в суггестии, занимая там свои традиционные десять – пятнадцать процентов, так как их посчитали в данной ситуации провокационными и «вообще неуместными».

Во-вторых, были введены сюжеты, которые, по мнению психотронщиков, купировали это содержание.

Всё это было не только напрасно, но лишь ухудшало и расшатывало ситуацию. Однако психотронщики Патриция об этом пока не догадывались. Они неправильно выбрали интерпретативные ключи для психограмм, но у них не было также никакого представления о характере реакций, которые будет формировать Трансцедентальный Субъект в ответ на попытку такой манипуляции им.

И сложность проблемы в целом, как обычно, была сильно недооценена.

И вообще, на той стадии исследований, на которой находился проект Патриция, им никоим образом не следовало вмешиваться в процесс.


На самом деле, доминирование ответной темы Чёрной Мессы в отпечатках естественного пси-поля было связано с наступающей новой научно-технической и даже глубокой мировоззренческой революцией, одним из существенных направлений которой был, кстати, и новый Ракетный проект.

И это был путь креативного развития, прямо противоположный хаосу революции социальной, представлявшей собой как раз «аварию на повороте» в этом движении. Путь организации и адекватного переструктурирования энергии масс.

Научно-технический прорыв готовился и создавался усилиями не только единиц, таких как Хэм, но подспудно и незаметно всем обществом в целом. Так как был коллективным действием всего этнического Трансцедентального Субъекта. И в целом же ситуация могла адекватно развиваться и контролироваться только на соответствующем, самом высоком уровне системной организации.

Теперь же всё ломалось. Но хуже того, попытка управлять процессом была настолько некомпетентной, что оказалась ещё одним ударом в спину.


Действия, предпринимаемые Патрицием, изначально были авантюрой. Патриций ухватился за «события», усмотрев в них лишь повод для эффектной демонстрации силы новых технологий на самом актуальном материале.

Фактически же его акции, будучи абсолютно неподготовленными, оказалась грубым разрушительным вмешательством в тонкие механизмы общественного духа, только усилившим деструктивные тенденции. Притом, что они были достаточно мощными в силу своей технологической оснащённости, чтобы стать эффективным фактором, разрушающим давно и длительно вызревавшую платформу научно-технического прорыва и ломавшим души тем, кто был связан с его перспективами, кто был запланирован Трансцедентальным Субъектом как его лидеры.

Например, Хэму.


Субъективно Хэм, всегда находился в той или иной оппозиции манипулировавшему им коллективному духу, а теперь, с началом действий Патриция, испытывал переход обычного его пассивного неприятия в активное противостояние и противодействие. Как будто началась целенаправленная контригра, имеющая прямой задачей его уничтожение, если и не физическое, то, по крайней мере, психологическое.

Все его привязанности при этом дискредитировались последовательно и безусловно, причём объективная безосновательность этого была подчёркнуто демонстративной.

Это касалось и его личных свойств, даже «вопрос об онанизме» снова стал предметом общественного обсуждения. Притом самого примитивного и некомпетентного, с явным нажимом на медицину, чтобы она, что-нибудь, наконец, сделала, и вокруг таких вопросов, как мера наказания детсадовской нянечки, которая «недоглядела».


Но более, тех общественных проектов, в которых он был задействован.

Например, как бы вдруг и из ничего возникло неприятие самой идеи космических полётов. Появившиеся ниоткуда группы агрессивных критиканов в прессе и по каналам открытой трансляции сделали космические полеты объектом самой беспочвенной огульной и бредовой критики, переходящей в откровенное манипулирование. И им предоставлялось место в печати и общегосударственных трансляциях, а комментаторы и ведущие программ обходились с ними вполне сочувственно, как с настоящими авторитетами.

Другой темой для критики стала тогда «хирургическая» психиатрия Страны Островов и сходные, но ещё более жестокие сюжеты использования первых государственных медиумов на службе в Особой Лаборатории.

Сей казус тоже не мог пройти мимо сознания Хэма, как-никак он был к этому, хотя и дальним боком, но тоже причастен. Он ничего этого толком не знал, про медиумов, только слышал что-то, что «да, есть такая служба», да догадывался ещё, как психократ, о личной опасности, с той стороны для него исходящей.

Знал, правда, про психиатрию, но ведь это-то был вопрос медицинский как-никак, и уж точно не его. Хотя тоже не был так уж идеально чист здесь, в истории с Найдёнышем. Да и в отношении медиумов, тоже участвовал, как бы, в развитии технологий. То есть, имел основания для каких-то, пусть и косвенных обвинений. Подпадал, так сказать.

Так или иначе, но подобные «сюжеты» задевали, и болезненно, добавляя ко всем другим факторам, разрушавшим тогда его душу, новое неразрешимое напряжение.


Посторонняя же публика только недоумевала и находила во всём этом лишь очередные «рациональные» аргументы в своём неприятии всего и вся вообще.

А Хэм, ещё не оправившийся от своей болезни, теперь опять с ног валился невесть откуда взявшейся душевной мУкой.

Но может быть, это было и не так уж плохо для него лично, ибо раздвоение его сознания под действием манипуляций Патриция, во всяком случае, сделало его глухим к психологическому давлению революционной ситуации. Он тем самым заранее выпадал из игры деструктивных сил, в которую реально мог быть вовлечен особенностями своей медиумической психологической конституции.


Вообще говоря, принципиально можно только удивляться силе интуиции сценаристов третьего канала в Стране Островов, вышедших, к примеру, на, в общем, гармоничные пропорции между тремя основными блоками суггестивных трансляций, блоком Игры, в котором как раз и позиционировались «чёрные» сценарии, блоком Повседневных Забот, и блоком Коллективной Памяти. И некоторые паттерны трансляций были наработаны совершенно правильные, в противоположность всем действиям «чистых рационалов» Патриция.


Но основные интонации всех направлений были неверны категорически.


Причиной было то, что В-трансляции изначально рассматривались некоторыми группами господствующих корпораций как _средство воздействия_ на население, для обеспечения эффективности их управления.

Это было радикальной ошибкой.

Суггестивный диапазон у всех гуманоидов Галактики, выбравших подобное направление развития, всегда является органом непосредственно Коллективного Трансцедентального Субъекта, специально взращенным для развития его естественных ментальных полей. И орган этот необходимо должен был обслуживать его собственные интересы. То есть, «всё население в целом». Но не какие-то отдельные группы или корпорации, прямо противопоставляющие себя другим.

То есть, организация трансляций должна была строиться на принципиально иной интенциональной основе, хотя бы и наполнялась при этом практически тем же содержанием.


И это вовсе не было каким-то откровением, для многих из тех, кто был «в теме».

Но изменить существующее положение можно было лишь на совершенно другом уровне ответственности. А соответствующий интерес ещё не был кондиционирован в обществе. Подмена же его техническими запросами органов управления оказалась недостаточной и неадекватной.

Так получилось, что цивилизация Саракша была «вброшена» в пси-полевую эпоху досрочно, силою случайно сложившихся обстоятельств. И прежде всего тем, что развитие этой техники совпало с катастрофой первой Мировой войны.

И это обстоятельство преимущественно и обусловило такое уродливое развитие.

Впрочем, ситуация была бы легко поправима, если бы в ней нашлось место для некоего конкретного имярек, личности, авторитетность и влиятельность которой сочетались бы с действительным пониманием происходящего.

И это было вполне возможно, все условия для этого уже были, но это не состоялось.


Так или иначе, но растущее внутреннее напряжение выплеснулось, в конце концов, настоящими массовыми уличными выступлениями.

Демократическая же власть не нашла ничего лучшего, чем отреагировать на них перестановками в правительстве, кооптировав в его члены представителей прежнего диссидентского движения.

Но более всего эту ветвь власти в Стране заботил поиск организационного центра революционного движения. Центра, который можно было бы разгромить либо с которым можно было бы договориться. Центра, из которого можно было бы сделать энергетический символ, который своим действием на сознание масс позволил бы власти вернуть контроль над ним.

Так что теперь она пока только симулировала своё взаимодействие с этим центром, приглашая его к сотрудничеству по этой парадигме.

Но не получала никакого ответа на эти свои шаги навстречу, ибо отвечать было по сути некому.


В результате, политическая ситуация опасно провисала, никто не знал теперь, что же делать дальше.

События между тем, развивались, и пожалуй, лучшее, что было при этом, это то, что власть, по крайней мере внешне, сохраняла пока выражение благодушия на своём лице, представляя дело так, что это она сама этим событиям попустительствует.

На улицах же митинги сменялись шествиями, шествия демонстрациями, демонстрации митингами, ораторы привыкали надувать собственную харизму огульной критикой одной только власти, не владея более никакой конкретной темой, участники хлопали всем без разбора, в одной и той же митингующей толпе могли стоять люди с противоположными лозунгами, но пока это никому не мешало, всё было явно условно и декоративно, и ядро митингов, шествий и демонстраций зачастую составляли не очень даже маскирующиеся действующие агенты самой власти.



 
46. КРАНИУМ


Размётанные по большой территории обломки «тарелки» были вскоре обнаружены поисковыми группами, вместе с разорванными и обезображенными телами двух её пилотов, так что даже саму принадлежность их к роду человеческому можно было бы поставить под сомнение, если бы не генетический анализ, подтвердивший их принадлежность к HFN.

Повреждены были также не успевшие толком удалиться от места событий оба циклоплана, совершившие вынужденную посадку. Один на местном аэродроме, с недостаточно длинной ВПП, в результате чего он повредился ещё раз, когда выскочил за её пределы. Другой и вовсе сел на поле, также скапонировав в конце пробега, но удивительным образом, не загорелся.

Оба лётчика при этом, помимо облучения, особо серьезных травм не получили.

Намного хуже было то, что инцидент произошёл в населённой местности, пусть и вдали от крупных центров. В нескольких посёлках вылетели все стёкла в окнах, а два из них были вскоре даже отселены, так как их накрыло облаком радиоактивной пыли, поднятой взрывом.

И всё это случилось на фоне продолжавшегося обострения внутриполитической обстановки. Так что возбуждённая прочими событиями пресса не преминула начать раскручивать настоящую истерию вокруг непонятного ядерного взрыва в мирное время, который был легендирован Проектом как следствие технической неисправности, приведшей к самопроизвольному пуску и подрыву атомной ракеты.


И у Опыта Хэма с медиумическими погружениями последствия тоже всё-таки были.

Прежде всего, в отношениях с Императорским Двором.

Котёнок, хотя и не из любимых, но допущенный, принёс на кухню изловленную им мышь.

Вообще-то похвально, что он следит за порядком, но зачем же надо было _сюда_ притаскивать эту гадость?

Никто, конечно, не делал ему каких-либо конкретных репримандов, но некоторое охлаждение к нему было ощутимо.

Равно как и в Жёлтом Доме, чётко выстроенная система ритуалов претерпевала постепенно некоторое чувствительное разрушение.

Но здесь это было, пожалуй, другое.

Как когда-то он сам _расковал_ Малыша, заразив его скептицизмом в отношении мистической силы Игры в Чёрного Принца, так и здесь, то же самое предвзятое рационалистическое недоверие, прямо противопоставлявшее себя любой вере,  кислотой разъедало всю древнюю конструкцию тщательно выверенных отношений традиционного господства.

Ну, может быть и не такую уж древнюю, для Саракша, но успешно функционировавшую на всей планете – или Поверхности, как хотите, - целую половину тысячелетия, со времён так называемой нулевой Мировой войны и полумифического* Заговора Ста Королей, собственно, эту псевдодинастию в глубокой тайне и породившего.

---------
* - Не так всё было, не так, как гласит предание.


И теперь, в Империи прежде всего, эта система прямо грозила обрушением.

И не мудрено, в общем, так как именно эксперименты островных прогрессистов с либеральной и социальной демократией и были тем, что ставилось в задачу предотвратить Принцам-медиумам. Но раз уж это не удалось, перспективы открывались самые подозрительные и туманные.


Как туманны были и перспективы воздействия Массаракш на коллективное общепланетное сознание.

Ведущим сакральным метафизическим образом, аналогичным земной пентаграмме, на Саракше является «Краниум»*, в котором общая антропософская идея о мистическом тождестве Человека и Вселенной как микро- и макрокосмосов конкретизируется уподоблением человеческого черепа со всем его материальным и духовным содержимым, коре Мировой Тверди, твердой каменной гранитной оболочке, заключающей в себе всю обитаемую Вселенную Саракша со всеми ее Высшими и Низшими Смыслами, при максимальном распространении этого сопоставления на все остальные мировые и человеческие элементы.

Мировой Свет при этом представляет то, что на Саракше наиболее близко земному понятию о человеческой душе, которая через рассеивающий «облачный» слой его материальной организации так явно высвечивается в его глазах.

---------
* - Череп.


Этот образ используется практически всеми мистиками Саракша, притом, что и официальные, так сказать, религиозные культы и Светозарная церковь его практически не оспаривают, хотя стараются всуе не упоминать и не использовать в изложениях своих вероучений. И вообще несколько дистанцируются, сохраняя некую негативность в своем отношении к нему, возможно, как излишне откровенному.

И хотите вы этого или нет, но он существенно определяет содержимое всеобщего коллективного бессознательного, составляя один из ведущих культурных архетипов саракшской цивилизации.

И вот, в условиях, когда усилия концептуалистов и мыслителей всё более показывали, что лишь Массаракш является единственным выходом из тупика теоретической шизофрении, раскалывающей интеллектуальное сознание на несовместимые астральную и бисферическую космогонии, этот архетип неминуемо должен был разрушиться, лишив саракшанина прежнего уюта его замкнутого, защищённого от любых неожиданностей и _почти что внутреннего_ для него мира, грубо обнажая его перед игрой тёмных мировых сил.


Множественный и многосторонний шок, подобный ожидаемому здесь общепланетному мировоззренческому кризису, Хэм когда-то лично переживал в длительном постижении собственной гендерной девиативности, когда постепенно открывал её в себе случайными встречами с её проявлениями в окружающем быту. И дважды это постижение порождало настоящий кризис в его личности.


Первый раз он столкнулся с этим ранней осенью первого года обучения в физмат-школе. Вдвоём с Иги, это был второй его школьный приятель, не тот, который раньше учился в одной с ним районной семилетке, а другой, из белых, с которыми он сошёлся тогда на физмате. Но ещё «до того». Ну, в общем, до всего. До того, как этот приятель стал первым, оттеснив того, более раннего, на второй план.

Они вместе, по инициативе Иги, посетили как-то Музей Естественной Истории, что на юго-западной окраине Столицы, непосредственно за границей городских кварталов.

Это было отчасти по учёбе, для прояснения некоторых вопросов, но больше из собственного любопытства, и ещё и так, погулять просто.

Они шли уже домой, решив вместо того, чтобы ждать маршрутки, пройтись пешком до терминала подземки, благо и не далеко особенно, и погода благоприятствовала.

И Хэм распинался перед Иги, а скорее, перед самим собой, разъясняя и упорядочивая только что увиденное, иногда позорно довольно-таки ошибаясь в интерпретациях, но, в общем, верно, и не без оригинальности некоторой даже.

Итак, Хэм без умолку щебетал как весенний воробушек, не особенно озабочиваясь, слушает ли его Иги, а тот действительно вполуха, но поддакивал иногда, выражая тем самым лишь общее позитивное отношение к Хэму, так как вообще-то был не особо любопытен ко всяческим наукам.


И тут вдруг он остановился как вкопанный.

А до Хэма дошло, что они вот уже несколько минут слышат какую-то как бы музыку, бухающую такую, как бы мощным таким глухим барабаном, сопровождаемым временами низкими взрёвываниями труб.

Она слышалась издалека, но шли они явно по направлению к её источнику.

Иги остановился, когда источник этот стал уже виден, выскочив из-за очередного поворота несколько ещё вдалеке, но уже можно было разобрать.

Это был Храм, по уже различимым символам над крышей, Богини Плодородия.

И, видимо, они как раз угадали на Мистерию или празднество какое-то.

Вообще-то, подросткам не рекомендовалось, но Храм лежал строго по курсу их следования, и они решили продолжить путь по маршруту.

Ну, в самом деле, не будешь же огибать околичностями, за вот просто так?

С чего бы, в самом деле?

Но подойдя ближе, поняли, с чего.

Основой архитектурной композиции Храма была широкая пологая лестница белого мрамора, поднимавшаяся на высоту примерно метров десять, ведущая к эдакой как бы беседке, мраморной тож, с овальной крышей на четырёх высоких узких колоннах.

В ней, собственно, и находилась Богиня, вернее, Та, которая её изображала.

Сидела на Троне.

Абсолютно голая, притом. Нагая, точнее. Юная и пухловатая такая. Под Рубенса, как сказал бы иной терранин.


Лишь богатые гирлянды цветов свисали с её шеи и слегка прикрывали стан.

Вокруг храма была многочисленная, хотя и не так, чтобы уж очень, толпа, состоявшая, очевидно, из адептов, прихожан и просто любопытных.

Они бросали свои жертвы на края лестницы, в основном монеты, но иногда и украшения какие-нибудь, даже богатые, а иногда и просто букетики цветов.

Хэм читал где-то, что раньше основным подношением были сельскохозяйственные животные.

И их даже, некоторых из них, отмеченных особыми знаками, которые опознавали жрецы, тут же убивали, поливая лестницу жертвенной кровью.

А трупы их потом сжигали, на священном огне.

И ещё в древности это могли быть шкуры животных, рабы и дикие звери в клетках, не говоря уже об оружии, зерновых и прочих плодах земных.

Но рациональный век, очевидно, вносил коррективы, и теперь это был, главным образом, всеобщий эквивалент и в объёме скорее символическом, чем существенном.


Адептов и членов храмовой общины отличали повязки на головах, зелёные от изображённых на них листьев, а священнослужители были в ритуальных одеяниях.

И у тех и у других на лбу красовались средних размеров кружкИ, возможно, металлические, с изображением главного культового символа, который у разных Храмов мог отличаться, но в данном случае это было несколько сплетённых виноградных гроздей.

Перед троном Богини, несколько ниже по лестнице, был установлен большой факел, чашей на каменной подставке, пока еще не зажжённый, и ритуал, видимо, приближался к кульминации, насколько можно было понять, в возжжении священного огня и состоящей.

По бокам же лестницы, за её пределами, были такие как бы колонны, тоже с лестницей, узкой спиралью, на самый верх.

А там не было видно, но с них просыпались периодически маленькие тучки цветочных лепестков.

Кто-то, наверное, бросал.

А по краям лестницы, в верхней её части, вблизи Трона они, собственно, и стояли.


Храмовые пэты.

Сначала, издали, ничего особенного в них не было заметно, так, по десятку примерно подростков в ряд с каждой стороны.

Но сблизи тоже оказалось, что на них ничего не было кроме короткой, открытой к тому же, спереди, пелеринки, столь лёгкой, что даже самый слабый ветерок высверкивал время от времени из-под неё юные голые попы.

Одной рукой притом, левой, они стояли подбоченясь, ладонью на бедре, согнув и оттопырив несколько локоть, как горнист на утренней побудке, в ЮнгЛагере.

Второй же, кулачком, поддерживали напряжение своего главного, крепко сжимая у самого корня, которое весьма даже было не слабо размером.

Отбирали, очевидно, не каких попало, на церемонию.

И сблизи также оказалось, что напротив восходящей, белого мрамора, лестницы, было её нисходящее как бы продолжение, из чёрного, уходящее под землю в приличных размеров прямоугольную дыру, которая открывалась напротив восходящей лестницы за обширной площадкой, которая была между ними.


Уж что уж там было, в глубине, видно не было, но у входа - или выхода? - тоже стояли такие же пэты, как и у Трона, только в тёмных пелеринках, в противоположность «верхним» пэтам.

Рядком, постепенно, друг за другом, скрываясь в глубине.

Так что первые ещё были видны, а от последних или предпоследних только головы чуть высовывались.

Но потом только, дома уже, Хэм сообразил, что ниже ряда верхних пэтов, на белой лестнице, по краям, возлежали и нагие подростки-девочки.

Но их было почти не видно среди цветов, и он потом только, отойдя от шока, вспомнил.

Вероятно тоже пэты.

Но если так, то это была большая редкость, пэты-девочки, да ещё и столько сразу, в одном месте, штук двадцать.

А то и сорок, если ещё и под землёй.

Так что может быть, и скорее всего, и просто девы, как таковые.

Только голые бесстыдно, со всем своим напоказ.


Музыка, сопровождавшая ритуал, была весьма необычна и собственно и музыкой-то, скорее всего, даже не являлась.

Какое-то акустическое воздействие, элементом ритуала.

И Хэм с Иги очень скоро почувствовали, как это на них действует, приводя в состояние некоторого такого отупения, как бы, полусна - полугипноза. Выключая сознание и блокируя рациональное восприятие окружающего.

Так что минут пять спустя, после того, как они оказались вблизи Храма, в толпе поклоняющихся, они были уже как бы пьяные слегка, и голова в тумане, и покачивает немного, и почти уже галлюцинации какие-то, а не только шок от увиденного.

Но тут кто-то из адептов обратил наконец на них внимание, и сказал - шли бы вы, ребята, отсюдова, не для вас это, подрасти ещё надо.

И какие-то обезволенные, они не возражали, хотя в толпе адептов и любопытных явно попадались, пусть и не многочисленные, но вовсе не единичные, и не только подростки, но и дети даже.

Но они послушно повернули и пошли-таки в обход.

Но краем уха успели ещё услышать как призывно и звонко запели горны и валторны, перекрывая глухой мощный барабанный ритм.

А краем глаза успели ещё увидеть, как с чёрной лестницы, из дыры в земле показалась группа полуобнажённых юношей и девушек в белоснежных повязках и с венками на головах, во главе которых тоже был совсем голый юноша.


Красавец,  весь пропорциональный, в развитых, но не до чрезмерности, мускулах и в гирляндах цветов, с тоже крупных размеров и напряжённым до каменности, и с горящим факелом в руке.

Дальнейшего они уже не видели*, но лишь когда подходили к подземке, очнулись вполне.

Но потом никому об этом случае никогда не рассказывали, ни в школе, ни дома.

И даже друг с другом не обсуждали.

Как бы что-то удерживало.

И что уж там было с Иги, но у Хэма мощное упругое возбуждение не проходило до самого дома. Даже ехать неудобно было, на общественном транспорте.

И потом ещё, тоже никак.

И даже обычное мероприятие почти не помогло.

Так до утра и промучился, почти без сна.

А стоило ненадолго только забыться, как снова перед глазами та же картина.

Богиня и пэты.

И музыка бухает мерно, в ритме таком, достающем до самой глубины живота.

Там где-то, в самом низу.

Как будто мощными толчками разгоняя кровь...

Так что снова сразу...

---------
* - Белый Ферзь когда-то заснял и продолжение.
Когда Богиня и Юный Бог совокуплялись на Троне, пэты-мальчики вставали в две полудуги вблизи него и интенсивно мастурбировали на них. Тоже делали и юные девы, но на прежних местах, не покидая цветочных своих лож. А потом они смешивались и начинали возиться совместно, образуя две такие, по бокам лестницы, кучи-малы из голых тел.
Ферзь оценил зрелище в целом как омерзительное, полагая, что для этого именно действия как раз и используют захваченных на Континенте подростков. Напрасно, совершенно.
Профессионалы к храмовым ритуалам никогда не допускаются. Это были обычные дети, жители Столицы и окрестностей, простые школьники, очевидно, в миру. Чаще всего, дети жрецов и адептов, но вполне бывает, что и привлечённые со стороны. Но и те и другие приглашаются всегда из удалённых Храмов и районов, чтобы избежать возможной диффамации, если их узнает кто-то из знакомых.


Но это бы ещё что. Хуже, что с этого самого дня в его душе возникло непреходящее некое напряжение и состояние глубокой тревожности. И происходить с ним стали время от времени эдакие непонятности, психологической природы.

То вдруг краснел до слёз, ни с того, вроде, ни с сего, в самый неожиданный момент, и на уроках даже. И даже в мыслях никаких причин и оснований к этому притом не было. То душно вдруг становилось, то иной дискомфорт телесный или душевный какой-то одолевал.

То рыдал даже иногда, ночами, придушенно, в подушку, чтобы домашние не услышали и не замучили вопросами. И тоже – с чего бы? Всё, вроде, было у него нормально, тогда. А в школе так и вовсе…

И чувствовал сам, что связано это, как-то, с тем случаем… Хотя воспринимал это чисто по-детски, исключительно эмоционально. Не интересовали его тогда всякие высшие связи и рефлексии…

И продолжалось так аж до весны. Изводило, прямо.

До того времени, когда Иги с Хидзи… э… приняли его в свою компанию.

И как рукой сняло. Как будто вытеснили другие заботы. Но до того-то не вытесняли, хотя и хватало?


Второй случай был много позже, когда он был уже настоящим секретным конструктором, и настал его черёд посещать родные могилы.

Не однажды проходил он мимо того здания, в некоторой дали от его обычного пути по кладбищу, не обращая особо внимания на него.

Но как-то раз всё же подошёл, из одного любопытства, так как такое большое оно было здесь одно, среди могил.

Это оказался тоже склеп, приземистое такое, заглУбленное под землю вытянутое сооружение с маленькими окошками без стёкол, похожими на подвальные вентиляционные отверстия.

Дверь была открыта, над ней, с белыми лентами по бокам, короткая надпись, иероглифами, «Спите спокойно, дорогие мои».

Спустившись по лестнице, он нашёл там вереницы гробов с прозрачными крышками, а под ними совсем юных покойников, искусно забальзамированных, так, что вполне сохраняли свой прижизненный облик.


Одеты они были по-разному, кто в обычных костюмах, выходных или домашних, а кто и совершенно обнажён.

А два или три – в «профессиональных» даже пэтских снаряжениях.

Это и были профессионалы, видно было по специальной маленькой татуировке на левом плече.

Что «заводило», конечно, создавая странное и жутковатое сплетение страстнОго смятения и смерти, лицом к лицу...

Юные, все очень симпатичные... юноши и мальчики в основном, но в небольшом числе и девы тоже и тоже юные...

У каждого была табличка с поминальной надписью, и все они были чьи-то пэты, безвременно ушедшие...

А на стенах висели многочисленные воспроизведения картин и фотографий, отображающих различные жизненные ситуации этих, похороненных в склепе пэтов. Со своими опекунами и хозяевами, в лоне их семей и с их детьми, или просто по одиночке. Во время танца или неподвижно позирующими для портретов. Среди хозяйских вещей, или художественно нагими на чистом искусственном фоне, свободном от каких-либо деталей.

И Хэм первый раз подумал тогда, уже догадываясь о собственной природе, что пэты и должны умирать юными, так как «старый пэт», это что-то уж очень неэстетичное, и скорее всего, никому уже ни для чего не нужное... наверное, даже и самому себе.


И казалось бы, ну что, в конце концов, такого?

С чего бы ему испытывать потом длительное шоковое последействие от подобных, пусть необычных и эмоциональных, но всего лишь бытовых случайных встреч.

Но что-то, видимо, уже резонировало в его душе подсознательным пониманием фундаментальных свойств своего либидо и вытекающей из этого судьбы, которой никак не мог избежать подросток, слишком кичливый своим изначальным юным совершенством, чтобы общество и собственная природа не превратили его жизнь в непрерывную сольную гимнопедию на потеху сильных мира сего.

Потому и потрясён бывал от этих встреч не менее чем если бы его самого публично и насильно заголили перед толпой глумящегося над ним народа, так как символы собственной сексуальности читались в развёртывающихся перед ним картинах и сценах слишком очевидно и были слишком энергичными, чтобы можно было их не признавать или игнорировать.

Кто хочет возвыситься, тот сам будет унижен, гласит Священная Книга Дзагаго, а кто хочет, чтобы сама Природа обнажилась перед ним, сам рискует остаться голым…



 
47. ВЕЛИКИЙ ПЕРЕЛОМ


Этот день начался тоже необычно.

С утра вдруг дружно загудели сиренами заводы, чего не было с самой войны, а по всем каналам теле- и радиотрансляции дикторы только читали обращение правительства с призывом ко всему ответственному населению без особой необходимости не выходить на улицу и не поддаваться на провокации.

Малыш - Жёлтый Дом - Найдёныш - Дворец - Лаборатория, мелькнуло моментально в голове у Хэма, всё его, все его немногочисленные жизненные ценности…

Он решил идти в Жёлтый Дом, благо и Малыш там, и может быть Найденыш...

Электробус доехал только до половины маршрута и встал, в очередь за предыдущим, уже пустым как покинутый экипажем тонущий корабль. Конца очереди видно не была. Народ редкими струйками шёл куда-то к центру города, огибая глухой затор. Хэм двинул со всеми.

Высокое «ртутное» небо временами громко трескало почти неразличимыми на нём фиолетовыми зарницами. В воздухе висело чувство общей тревоги и озабоченности.

Хэм шёл с густеющей толпой, пока перед Старым Центром не наткнулся на оцепление.

Высокие, на подбор, «белые» двухметровые гвардейцы переминались с ноги на ногу, поглядывая по сторонам. Хэм вежливо спросил офицера, можно ли пройти на нужную ему улицу.

- Как же ты пройдёшь, если я здесь стою? – ухмыльнулся тот в ответ.


Тогда Хэм пошёл куда-то влево, вдоль оцепления, куда двигалось больше всего народу. Он плохо знал центр, редко здесь бывал, не любил его вечную суету, многолюдность, многоэтажность, густое движение и кичливые витрины, поэтому не представлял сначала, куда его увлекает народная масса.

Пока из-за домов не показалась одетая в камень широкая Река, рассекающая город на две половины, и известный как один из наиболее распространенных образных символов Внутренней Столицы Большой Мост с видом на Дворцовый Центр с него.

Мост был перекрыт плотной цепью Стражей порядка. И Хэм первый раз увидел их экипированными щитами и с резиновыми палками в руках.

Повернуть назад было уже невозможно, толпа превратилась в плотную лавину, густеющую у цепи. Народ преимущественно молчал. Передние ряды пытались остановиться в нескольких метрах от оцепления. Первоначально им это удавалось, но сзади напирали, и они постепенно, шаг за шагом приближались к нему.

Стражи начали стучать дубинками по щитам, этот звук доминировал под шуршащей лишь шагами почти тишиной. Внезапно, как по команде, передние ряды перестали сдерживать задние и быстро, почти бегом ринулись к цепи. Хэму плохо было видно из-за спин, но раздавшиеся впереди крики и звуки борьбы взволновали его совершенно.

И тут неожиданно хлыстами по толпе хлопнуло подряд несколько выстрелов…


Толпа как бы дружно ахнула и как-то осадила вначале, от неожиданности, но потом послышался какой-то как бы утробный глухой рык и все дружно и злобно ринулись вперёд…

…

Народная река растекалась по дворцовой площади, увлекая Хэма ко Дворцу Совета Державы. Он начинал совсем уже ошалевать, в глазах его стояла только что отпечатавшаяся картина оттаскиваемого за руки и за ноги к ограждению моста, с дороги, из под ног бежавших, Стража с разбитым окровавленным лицом и порванным мундиром.

Здесь уже была не тишина, здесь стоял какой-то дружный, в едином ритме скандируемый непрерывный призыв. Толпа только повторяла двусложное имя известного лидера, бывшего члена демократического правительства, недавно демонстративно вставшего на сторону диссидентов.

Иногда на балконах Дворца кто-то появлялся, в одиночку или группой, тогда из толпы раздавался одобрительный свист и аплодисменты, но пока там никто не отваживался выступать. Наконец показался и сам герой толпы…


А к вечеру митинг стал уже непрерывным. Ораторы сменяли на балконах друг друга, повторяя, словно пережёвывая, одни и те же слова и лозунги, но толпа словно бы не замечала этого и с энтузиазмом приветствовала каждого, как будто он говорил что-то совершенно новое и открывал перед ней неизвестные доселе горизонты.

Хэм потерял себя уже окончательно, кажется, в его голове метались уже только чьи-то чужие мысли, и не осталось ни одной его собственной. И он только слонялся по большой Площади, подходя то к одной кучке людей, то к другой, вслушиваясь в разговоры и пытаясь понять происходящее.

Толпа теперь поредела и стала собираться в какие-то отряды, как говорили, самообороны. Было организовано некое скудное питание, сухими пайками и напитками в банках, а потом появились даже люди, раздававшие настоящее боевое оружие всем желающим подряд.

Но не было туалетов, и у кого были пропуска, ходили во Дворец, но большинство делало свои дела, не отходя далеко.

Хэм наконец несколько опамятовался, и начал порываться было уйти, но тут новый крик потряс площадь – танки!!


До сих пор всё происходящее, кроме столкновения на Мосту, выглядело в глазах Хэма какой-то глупой и неубедительной театральной постановкой, почему-то происходящей прямо на улицах, а большинство участников казалось только зрителями, пришедшими лишь «посмотреть», из любопытства или вовлечёнными в действие случайно, против своей воли, как и он сам. Но теперь появилось некое внутреннее напряжение, придавшее реализма происходящему, хотя реализм этот по-прежнему плохо прятал свою приставку «сюр», наиболее точно выражающую сущность происходящего.

Тем не менее, Хэм сделал усилие и как бы даже с некоторым липким болотным хлюпом вырвался из захватившего его водоворота, окончательно выбрав роль зрителя и соответствующую позицию на площади, на краю, со стороны Реки, у парапета, с другой толпой, более многочисленной и более молчаливой.

В накатывающей низкими облаками тёмной ночи, блестя в свете фонарей ставшими мокрыми под мелким дождём бортами, танки с легким воем мощных электромоторов медленно выкатывали на Мост, держа орудийные дула равнением на Дворец Совета…


Танки были красноармейские, свои, местные. Защитники Дворца выбегали им навстречу, пытаясь остановить, поодиночке и малыми группами, махали руками, и даже ложились на их пути. Тогда танки встали, а из машин сопровождения горохом посыпалась белая десантура. И народ отпрянул, а от Дворца дружно застучали автоматы, пока поверх голов. И десантура залегла полукругом перед танками, прямо в лужи на мостовой. А из пропагандистской машины, в хвосте колонны, через мощный репродуктор послышались призывы разойтись…

И не было никаких баррикад.

Не в традиции это было, для Саракша, не знала его история ничего подобного.

Как не было в руках защитников ничего, никакого оружия, кроме легких мелкокалиберных автоматов, которыми обычно вооружали спецчасти Стражей порядка, охранников и часовых.

И никаких бутылок с зажигательной смесью.

И поэтому, когда танки медленно двинули вперёд их никто и ничто не останавливало.

И толпа вокруг Дворца Совета Державы дрогнула и побежала в разные стороны, и лишь немногие к подъездам, чтобы укрыться за его стенами.

И тогда задний, оставшийся неподвижным командирский танк выстрелил, а десантура рванула на штурм…


Потрясённый всем пережитым, голодный и взвинченный Хэм, пошатываясь, брел к Старому Центру, там, где он начинался площадью Императорского Дворца

Подойдя поближе, он на миг остановился, поражённый, пожалуй, более чем когда-либо за этот длинный страшный кровавый день.

В половине окон дворца горел свет, и оттуда доносилась тихая приглушённая музыка. В окнах Малого зала были видны кружащиеся в танцах пары…

…

В Гостевой Приёмной тоже происходило что-то вроде митинга, хотя малочисленного, постоянно присутствовало всего человек пятьдесят, но часто входили и уходили, так что оценить объём участвующего контингента не представлялось возможным.

Присные Императора поставленными голосами в академической манере давали оценку ситуации и разъясняли новую позицию Двора, содержащую неписаные инструкции для своих агентов.

Во всё время нарастания хаоса Императорский Дом сохранял позицию только морального авторитета, проводя политику уклонения от прямого участия в политических баталиях. В новой ситуации это, очевидно, было уже невозможно.

Хэм слушал, и сознание его постепенно возвращалось в нормальное трезвое состояние. А чем больше он трезвел, тем больше чувствовал голод и хотел спать. Так что, уловив основную линию, вышел в буфет, а оттуда в гостиничное крыло, но не занял комнату, а прямо в холле, в свете ночников, не раздеваясь, повалился на диван.

…


Чуть свет, Хэм двинул снова на улицу, пытаясь дойти всё же до Жёлтого Дома. Улицы были безлюдны, но наполнены мусором и страхом.

Оцепления не было.

 Малыш был на месте, слегка напуганный тем, что вещал телевизор.

Найдёныш отсутствовал. Возможно, он был у себя в общежитии или даже у Хэма, у него с некоторых пор был уже свой ключ. Проинструктировав Малыша, Хэм теперь вполне целеустремлённо, отправился вдогон за новыми событиями, стремясь опередить их, в Лабораторию.

Внезапно тяжкий обруч сжал его голову, а потом отпустил, оставив только звон в ушах. Внутреннее напряжение, владевшее Хэмом последние месяцы, вдруг куда-то делось, стало так легко, что он чуть не упал, потеряв равновесие и ориентацию в пространстве.

Опоздал, опоздал! - подумал он сквозь головокружение…

О, Ктулху, Бог всяческих Глубин! Кто бы мог подумать, что так быстро…!!

Теперь пружина времени начала стремительно сжиматься, но запас ещё был. Центральная станция суггестивной трансляции, захваченная революционерами, намеренно не была оборудована А-генераторами, а работа со сценариями для В-трансляции – это очень тонкое и долгое дело. Если конечно, у них нет заранее подготовленных записей – но откуда? Психотронное оборудование крайне сложно и дорого и в полных комплектах существует лишь в уникальных экземплярах в очень немногих надёжно охраняемых центрах…

А если всё же есть…?

Но и в этом случае, даже если записи есть и их можно сразу поставить на трансляцию, если только они не хотят просто свести с ума всё население, ощутимого эффекта можно добиться лишь через недели, в лучшем (худшем?) случае – через три-четыре дня…

Но что-то они явно уже передают… или это пока только чистый настроечный тон, фоновая мандала?...



 
48. КЛОПЫ, ДЕМОНЫ И…


Разгром Парламента вовсе не разрешил, вопреки общей закономерности и ожиданиям, ситуации, и почти мгновенно был переинтерпретирован властью, как его охрана от влияния неорганизованной толпы. Тем более что он, собственно, и разогнан не был, а из депутатов интернированы были лишь немногие, к тому же, преимущественно, когда тенденции развития стали очевидными, также выпущенные на свободу. Так что с арены были устранены лишь единицы, особенно опасные с точки зрения власти.

Но теперь Совет работал в тройном кольце Стражей, не подпускавших к повреждённому зданию никаких активистов и любопытствующих.

И ограничивался чисто техническими и неотложными вопросами, послушно штемпелюя почти любое политическое решение Власти.

А последняя быстро превращалась в группу олигархов или даже хунту, всё более противопоставляющую себя плебсу.

И загнанное под спуд недовольство стало находить себе выход во вредительстве и откровенном терроризме, что было неслыханно и беспрецедентно для Островов.


Среди обывателей же доминирующим было общее чувство неуверенности и некой фундаментальной неопределённости, потери опоры в неких убеждениях и ожиданиях, обычно делающих ситуации прозрачными и предсказуемыми.

То, что субъективно всегда выступало вполне рациональным и принимаемым критически, как какая-нибудь «теорема Пифагора», лишь в силу доказательной аргументации, на деле оказалось лишь общим предубеждением, интуицией доминирующего мнения, принимаемого как собственное, разрушение которого оставило людей голыми перед лицом неизбежных потрясений и необходимостью выбора, на который в большинстве своём индивидуально они были неспособны.

И был самый непосредственный страх, сказать, например, что-нибудь не то, или занять неправильную сторону в конфликте.

Например, в электробусе.

И казалось тогда, что в случае подобной ошибки, все пассажиры немедленно набросятся с кулаками, осаживая предателя.


Вступление Императорского Двора в конфликт с собственными инициативами оказалось совершенно неудачным и фантастически провальным. И лишь огромный ресурс прежнего нравственного авторитета позволил ситуации разрешится ограниченными и лоялистическими формулировками, вроде того, что Старый совсем сбрендил и полез не туда.

И может быть это было и хорошо, так как выводило некие вполне функциональные властные структуры из зоны конфликта в резерв, тем более, что после этой провальной инициативы они получили дополнительные ресурсы и стали быстро укрепляться, ограничивая, впрочем, свою практическую деятельность чисто гуманитарными сферами.

Но были у Двора и собственные вооружённые силы и командование, которому теперь были приданы новые контингенты, как красноармейские, которых никогда не было под его знамёнами, так и белые, притом сугубые профессионалы, настоящая Сила, не для парадов вовсе.


Расследование утечек спецтехники и инцидента отключения на целых несколько часов В-поля над всей Империей было почти бесполезно в условиях, когда необходимы были самые немедленные и решительные действия.

Периодически включаемые революционерами ненадолго, то тут, то там передвижные генераторы пси-поля сминали трансляцию, распространяя своё действие вопреки своей малой мощности на значительные территории, в силу известных свойств суперпозиции.

И это не позволяло просто «передавить» активизировавшиеся поведенческие матрицы, вытеснив и подменив их другими, менее революционными.

Усиливать охрану генераторов тоже было бесполезно, так как разложение очевидным образом проникло в ряды специалистов, ими управляющих, а заменить их было некем.

И ничего с этим поделать было невозможно, так как они в целом составляли настоящую политическую силу, безо всякого желания со своей стороны и при отсутствии какого-либо соответствующего опыта.

И это была его сила, Хэма, Чёрного Принца, изначальная вотчина и собственность.

Но командовать и манипулировать ей он не мог, в силу изначальной же особости этой своей власти.

Ибо подвластные его ждали от него решений, а не команд и манипуляций.

То есть дескрипторов, хотя бы лишь ситуационных, если не принципиальных, оценок и рецептов, выверенных и очевидно достоверных.

И только в этом были бы ему послушны.

И это было то, над чем фактически работала группа Патриция.

Но она была в очевидном тупике, в условиях провала своих базовых интерпретаций.


И властные возможности Чёрного Принца были ограничены систематической замедленностью интеллектуального процесса в сопоставлении с быстротой развертывания политической ситуации.

И необходимо было быстро найти какой-нибудь компромисс либо паллиатив, хотя бы задержавший приближающийся крах и развал системы управления...

Но идей, в общем-то, не было, даже самых куцых каких-нибудь.

Он только что был занят в совсем других проектах, и вообще был не в теме, относительно политики. И требовались новые усилия, чтобы настроиться на задачу и войти в её контекст.

И тогда Хэм, чувствуя, что время необратимо уходит, как песок сквозь пальцы, перехватил управление трансляциями на себя, оттеснив даже силовым образом некую группу оппозиционеров, пытавшихся вяло протестовать.

Воспользовался всеми своими влияниями, формальными и нет, но вынудил охрану «вытеснить и не допускать».

Это было возможно, так как все остальные, кто раньше контролировал трансляции, были парализованы собственными провалами и общей ситуацией


И с малым числом доверенных он, сначала восстановив докризисные форматы передач, организовал некую модерацию их содержания, вполне успешную, между прочим. Достаточно упомянуть до сих пор фигурирующий в сетке пресловутый ночной «час лани»*.

Вообще-то, он даже сочувствовал оппозиционерам, после того, как они смогли сформулировать некие требования, хоть в малой степени захватившие плебс. Так как полагал, что среди этих требований, в некоторых из них, есть справедливость. Но был при этом всегда лоялен власти, будучи лично причастен к её мистической основе. Евангельская формула «всякая власть от Бога» отсутствует в Книге Дзагого, но была бы принята Хэмом с полным пониманием и без каких-либо возражений.

И потому действия его носили охранительный по отношению к ней характер.

Ну и ввёл он тоновое сопровождение информационных и других официальных трансляций по первым двум, отчасти заменив недоступные ему и заблокированные Силой А-генераторы. Здесь требовалось отслеживать включения «сминающих» семиотическое поле трансляций подпольных передатчиков оппозиционеров. Как только они регистрировались, сопровождение тут же выключалось, так как иначе его эффект был бы непредсказуем.

Походу также шли короткие информационные блоки, которые они готовили собственными малыми силами, вместе со Сценаристом и Патрицием.

И всё это, надо сказать, действовало, медленно разворачивая ситуацию в более благоприятное русло.

Но слишком медленно, слишком.

---------
* - Традиционный символ сексуальности на Островах.


Незнаемо для себя, Хэм уже входил в состав Консультационного Совета при Совете Державы, ещё до Событий. Разумеется, не в политической роли, а как специалист по стратегически важной технической проблеме, естественно по психотронике, но отчасти и заатмосферным ракетным полётам.

Реально, вся «демократическая» власть в Стране сосредоточивалась именно в КС, он играл роль, подобную Политбюро ЦК КПСС в СССР, «подготавливая» все существенные решения Совета Державы. Но организован был, конечно, несколько иначе, как и вообще вся власть в Стране Островов, а анонимностью и закрытостью был также подобен Совету Неизвестных Отцов в Фатерланде.

В КС на Хэма уже ссылались, мнение его оглашалось и учитывалось, так что если бы не Социальная Катастрофа, уже в этом году он бы лично стал участником обсуждений, под «ником», как тогда стали говорить, Юнги.


Когда-то, с год назад, Хэм, вызванный по какому-то делу войдя в пустой кабинет, увидел на столе Патриция раскрытую папку с развёрнутой какой-то антропологический, по-видимости, диаграммой. С многочисленными небольшими цветными фотографиями чьих-то физиономий анфас и профиль, с абстрактными схемами лиц и черепов с размеченными лицевыми углами, выделенными носогубными, челюстными и прочими, прочими физиономическими и другими признаками некоего, видимо, антропологического типа. Увлекшись рассматриванием, Хэм вдруг почувствовал сильный довольно-таки шлепок по затылку. Вошедший неслышно сзади Патриций быстро захлопнул перед его носом папку, и, убирая её в стол, с нравоучительной интонацией вредной школьной классной дамы только повторял, что Хэмми у нас ещё маленький и ему этого нельзя. Так что он мельком лишь разглядел на пластиковой обложке крупную закавыченную подпись внизу – «Клоп», а на всю её верхнюю правую четверть большой подклееный рисунок цветными фломастерами, самодельный, видимо, но очень тонкий и подробный, со всем старанием изображающий во всех его омерзительных деталях упомянутое насекомое…

На самом деле Патриций был доволен Хэмом в последнее время и специально выложил перед ним эту папку, подготавливая его к совместной работе в Консультационном Совете…

…


За два дня до Событий.

…У Хэма тоже глаза на лоб полезли, это был сам Хозяин, председатель Совета Державы, собственной персоной, один, без охраны и прислуги. Он лично пожаловал к ним в лабораторию, потный и растрёпанный, сильно не похожий на всегда с иголочки оборудованного немногословного в своей мудрости всеобщего Патера и Отца Отечества, как в редких своих выступлениях по телетрансляции. Сейчас он выглядел как разъярённый разбитым футбольными пацанами окном пенсионер с первого этажа из Красного пояса.

Видимо, это была правда, что бывшая Особая Лаборатория соединялась с подземельями Дворца Совета Державы некими подземными ходами, возможно даже родом специальной подземки для членов правительства.

Хозяин вперил взгляд в опешившего слегка Патриция и начал орать на него так, что казалось, штукатурка с потолка посыплется.

 - Ну что, доигрались, зас.анцы, экспериментаторы, мудрилы х.ровы!!!


Лаборантов и остальных сотрудников, кроме Хэма с Патрицием моментально как ветром сдуло. Патриций сначала слегка как бы присел от голоса Хозяина, но чуть с задержкой начал к несказанному удивлению Хэма тоже орать в ответ, хотя и на полтона тише.

Хэм и представить не мог, что Патриций занимал такое высокое положение во властной иерархии, что мог позволить себе орать на самого Хозяина. Слов он не понимал, это, в основном, были какие-то «коэффициенты» из высшей ксенологии и антропологии, да он ещё просто впал в род ступора от потрясения и акустических ударов, так что сидел теперь в уголке с открытым ртом, даром что слюна только не капала из приоткрытого рта. А из происходящего понимал только то, что два старца схватились чуть не в драке с давней, видимо, историей, которая, вероятно, и привела к нынешним событиям. И каждый был по-своему убедительным в своих аргументах. И если вначале Хозяин подмял, было, Патриция, то тот какими-то своими приёмами сначала ослабил его хватку, а потом и вовсе отогнал от себя куда-то в угол.

И они разом вдруг замолчали, уставившись дружно на Хэма, у которого от наступившей тишины звенело в ушах. Потом Хозяин как-то злобно – заинтересованно хмыкнул и быстро вышел, не говоря больше ни слова. Патриций посмотрел сначала вслед ему, потом на Хэма, постоял секунд пять и тоже бросился вон, возможно стараясь догнать Хозяина.

Потом, когда уши Хэма перестали звенеть, до него частично дошёл общий смысл тех слов, которые он только что услышал.


Оказывается, практическая направленность опытов Патриция с обратной связью первоначально состояла в выявлении неких «клопов» и «демонов революции», лиц двух особых отдельных психофизиологических антропологических типов, которые в условиях сытого и упорядоченного общества успешно мимикрировали под обывателя. Но которые были опасны даже в спокойное время, когда своей природной хитростью попадали в ответственные звенья общественного механизма. В этом случае любая авария, любое угрожающее состояние провоцировало у первого типа прежде всего эгоистический комплекс реакций, усугубляющий положение и способствующий дисфункции того узла общественного механизма, над которым его представители захватывали контроль, а у второго – желание поиграть во власть, всячески возвысить свою роль спекуляцией на трудностях момента.

И даже без подобных отклонений, так или иначе, природа этих двух типов проявлялась в том, что они вольно или невольно переориентировали предоставляемые им обществом возможности на ответственных постах в собственных интересах.


В принципе, составляя некую систематическую часть общества, они были бы, в общем, не опасны, если бы только их можно было своевременно выявлять, правильно отсортировывать и ориентировать на выполнение тех функций, в которых они не могли никому навредить. Но в том-то и дело, что самой их природой было поведение высокой скрытности и обычные психологические тесты и даже антропометрические детекторы и ментоскопические тесты их не выявляли.

Идея Патриция была в том, чтобы создать некую «общественную неустойчивость», при которой представителям этих типов стал бы очевиден некий градиент развития, соответствующий их природе так, что они не смогли бы устоять перед соответствующими, однозначно соблазнительными для них перспективами.

И тогда можно было бы всех их, ну или почти всех, безопасно пометить, каталогизировать и постепенно и незаметно вывести в безопасные общественные роли…

Но, как утверждал Патриций, предыдущими манипуляциями с В-полевым воздействием на общественное сознание и коллективное бессознательное, Управление само накопило невидимый огромный запас деструктивной энергии в обществе. И его попытка в данной ситуации сыграла только роль последней капли, от которой сорвалась та лавина общественного недовольства, которая сейчас развертывалась перед ними и грозила похоронить под собой всё и вся.

И которая всё равно сорвалась бы, но если бы это произошло позднее, энергии у неё было бы только ещё больше...




 
49. ЧЁРНЫЙ ПРИНЦ


…Из под лежащего на полу под жёлтым ярким светом ламп освещения этого коридора толстячка Патриция медленно выбивался кровавый ручеек. Патриций был недвижим, лишь тёплая струйка воздуха из вентиляции чуть шевелила на его небогатой шевелюре оставшиеся волосы. Потом он прохрипел что-то неразборчиво и жалобно, но когда Хэм, похолодевший от ужаса и сочувствия наклонился к нему, он вдруг отчётливо выругался, и стеклянно глядя в глаза Хэма, бросил ему в лицо:

- А, дворцовый коврик!

- Ну что смотришь? Иди! Тебе теперь водить!

Кровь бросилась в лицо Хэма и он в приступе неожиданной для самого себя ярости сильно ударил Патриция в лицо, потом вдруг губы его скривились в полуплаче, и он со стоном сел на пол закрыв лицо руками и слегка раскачиваясь…

 - Ах ты, подлый гнусный барин, помещичье отродье, чёртов недобиток, мало вас резали в революцию, – думал крестьянский внук и потомок морских гёзов.

 - Он знал, он всё знал с самого начала и всегда, зар-р-раза!

 - Так, пацан! – задушено прохрипел Патриций, одобрительно глядя на него.

 - Что стоишь, действуй, ты знаешь что делать, сейчас или никогда!

Хэм подобрал с пола восьмизарядный слегка потёртый «герцог» Патриция и поднялся, намериваясь уйти.

 - Стоять, сопляк! – гаркнул вдруг Патриций.

 - В левом кармане, внутреннем – уже тише, почти теряя сознание.

Там был универсальный пропуск второго уровня, позволявший пройти везде, кроме Особой Зоны, единственной, последней, куда доступ был закрыт и для Патриция.

 - Ну, иди же, дай наконец спокойно умереть!

Хэм бросил пистолет на пол, склонился над Патрицием, раздирая на нём рубаху, потом кое-как перевязал его её обрывками.


 - Ты не умрешь, сказал он, я знаю!

Снова поднял пистолет, и уже не оборачиваясь и как будто застыв внутри себя ледяной глыбой, неожиданно умелым звериным неслышным быстрым шагом двинул по коридору в направлении Аппаратной, весь превратившись в слух и зрение.

Между тем гудение всё нарастало, а вместе с ним в голове рос какой-то спутанный клубок тёмных размытых образов, постепенно вытесняющих собой окружающую реальность.

Интенсивность поля росла, клопы наращивали выходную мощность, стремясь лишить рассудка всех, кто ещё способен был хотя бы стоять на ногах.

Шиз наш, однако, мог вынести много больше, чем обычный человек. Он даже, вскрывая очередную автоматическую дверь пропуском Патриция, сквозь шум и гуденье в голове почувствовал шестым своим чувством охранников за ней. И спрятавшись за углом лишь слегка высунулся из-за него, когда дверь открылась, чтобы мгновенным взглядом оценить обстановку и выстрелить куда-то туда не целясь, оглушая и ошарашивая солдат, проверяя их реакцию.

Ба-бах!!! - хлопнуло по ушам в замкнутом подземном пространстве так, что Хэм аж присел слегка, зайчиком поджав ушки от неожиданности. Он не стрелял со школьных еще сборов и тренировочных лагерей по военному делу и совершенно забыл, как это выходит на самом деле, да ещё и когда в звон в ушах от выстрела врывается свиристенье многократно срикошетившей от бетонных стен пули.

Но это было совсем не обязательно, охранники уже были готовы.

Спеклись и валялись.

Отбросив копыта, подумал почему-то Хэм…

…


Лишь в одном месте можно было хотя бы на время укрыться от этого давящего непрерывного звона в голове. Это была Студия, но это было уже недалеко от самой Аппаратной. Она одна была оборудована системами волновой защиты, гипноизлучателями малой интенсивности, синхронизированными с генераторами Станции, но выставляющими «обратные» тоновые мандалы на эффекторы, чтобы встречным потоком не только сминать семантические слои действия пси-поля, но в какой-то степени и вовсе подавлять его.

Поэтому Хэм решил зайти туда по дороге, несколько отклонившись в своём пути по лабиринтам подземных переходов.

Но это был риск, если кто-то там был, то он конечно, не «валялся, отбросив копыта»…

…нет, всё же валялся…

Точнее – валялись, несколько охранников, двое перед входом в Студию, двое внутри, кажется все уже жмурики…

И по углам – с одной стороны стонал Сценарист, с другой лежал Некто, в удивительном «хамелеонном» камуфляже, сливающимся со стенкой. Так что поначалу Хэм увидел только его голову, как бы висящую в воздухе саму по себе. Нога его была не только пробита пулей, отчего ручеёк крови протянулся уже до самой двери, но и зажата рухнувшей на неё тяжёлой стойкой со студийным оборудованием…

Хэм сразу понял всё.

И он также понял, что несмотря на кажущуюся безнадёжность его положения, этот Некто не только не выведен из строя и по-прежнему опасен, но что он обязательно, всего минут через двадцать-тридцать, обязательно придёт в себя настолько, что продолжит свой путь к какой-то непонятной своей цели здесь, в тайных коридорах Передающей Станции…

Рука Хэма с тяжёлым «герцогом» рванулась было вверх, но он тут же опустил пистолет…

Незнакомец открыл глаза.


Хэм отразился в них невысоким, крепеньким, в сравнении с любым землянином, вследствие на треть большей силы тяжести на Саракше, симпатичным глазастеньким таким пареньком, почти подростком, чем-то очень похожим на героев японских сексуальных комиксов.

В свои едва за тридцать Хэм всё ещё выглядел молоденьким мальчиком и притом соответствовал основному островному «азиатскому» антропологическому типу, а симпатичен он был не только в глазах саракшских дев.

В нём вообще было что-то, что заставляло неметь в его присутствии многих.

Жрецы и мистики Островов обычно не ошибались при поисках ролевых персонажей, подчинённых функционалам Трансцедентального Субъекта. Влияние или «сияние» Хэма вполне соответствовало статусу, который они определили для него задолго до того, как оно раскрылось в полную свою силу.

Неожиданно Маленький Хэмми чуть слышно рассмеялся негромким детским таким переливом:

 - Всё же я увидел тебя!

Потом вдруг по-русски, по слогам, коверкая трудные для произношения слова:

 - Уби-ирай-и-ся! Здес вам нел-за, ни-ко-гда!

И сделал странный и необычный для саракшанина жест – он погрозил незнакомцу кулаком.

Потом вдруг улыбнулся, махнул рукой, подмигнул и ушёл из Студии…

…


…совершенно уже сходя с ума, путаясь между видениями и действительностью, спотыкаясь и едва держась на ногах, преодолел последние метры на пути к аппаратной. Снова споткнувшись об оператора, валявшегося в отключке у самой двери, забывая, где он находится и зачем он здесь, истерически хохоча и плача, сквозь слёзы, бред и галлюцинации Хэм смутно разглядел на стене Рубильник и, теряя равновесие, рухнул на него всем телом…

Видения и бред мгновенно оборвались, только голова, в которой теперь царила ледяная космическая ясность и тишина, слегка кружилась от пережитого. Отдышавшись и окончательно придя в себя, не дожидаясь, пока очнуться, опамятуются и завоют все местные слуги дьявола, переткнул проводки коммутаторов, перещёлкал в нужные позиции тумблеры, набрал уставки вычислителя и забрался в кресло, дрожащими от пережитого руками закрепляя на себе электроды. Потом позволил себе чуть-чуть посидеть спокойно, сосредоточиваясь и осознавая значение и пафос момента, а затем решительно и быстро в одно движение передвинул все семь ползунков регуляторов мощности вниз до отказа…

…

Мозг его моментально сгорел, вошедшие в психодинамический резонанс синапсы высвободили ментограмму такой мощи, что он своим действием сразу как бы вбил одним кратким мощным ударом тяжёлого стального молота в сердце каждого из живущих на Саракше крепкий небольшой занозистый такой осиновый колышек, убивая гнездящуюся в нём кровавую гидру революции и оставляя взамен осколок своей распавшейся больной души, которая одновременно астральной волной низринулась излучателями Станции в космическую бездну, покидая своё уже бездыханное тело…