Движение 3

Движение Будапешт
Грант Грантов
Бывшая турбаза оказалась полна проституток. Валютных, плечевых, просто путан. Отовсюду. Манерный с трудом пробирался в этой кипящей похотью лаве и громкой музыке, пытаясь отыскать хоть один более или менее одетый женский силуэт. Бесполезно. Все топ. А вторая половина в купальниках. Есть ещё и без, совсем. Раздвинули ноги, сидят и ждут.

А, надо было думать, где он. Фейзулла клялся здоровьем сына — у стукача здесь офис. Он тут спит и ест. Живёт. В долях с муниципалитетом. Но кто?.. Когда СОБР ворвался на базу, сразу поняли — сдал он. А фото - нет. Геша и Геша. Геннадий Рафикович. Татарин. Работал с экибастузскими, потом соскочил сюда. С миллионом в кармане. По ночам зарубежную литературу любит читать. Под одеялом с фонариком? Часто выдаёт себя за ворА. И всё. Больше ничего нет.

Нашли Фейзуллу — у него то же. Так, в общих чертах описал. А если не он? Вообще замес. И не то, чтобы жалко особо тут кого-то - если кошка летит с двенадцатого этажа, у неё судьба такой, просто непрофессилнально - валить всех. А Игорь будет жалеть. Он жалостливый. На зоне... Надо думать, быстро. А думать слишком много - тоже нельзя. Просто принять решение. Слишком много думая, но не обретя ответа, мы уподобляемся слепцам, которые натыкаются на всех, кто стоит у них на пути, и в конце концов попадают под серьёзную тёрку. С большими острыми дырочками, металлическую. И раздают им так, что мало не покажется. Так как толпа слепых не способна без поводыря двигаться к городу, которого она желает достичь. Игорь говорил, что подобно тому, как им для этого нужны глаза - и две ноги, чтобы исследовать Путь, так и для того, чтобы дойти для града непребывающей Нирваны, необходимо сочетать глаза мудрости и ноги методов. Поэтому непозволительно считать, что размышление это пустая трата времени. Это процесс. Избавишься от давления мыслей, ослабишь пресс — вот и будет тебе самое драгоценное, чудесное и глубокое. На что мы вообще способны. Если способны, конечно. Пресс это ведь не такие кубики, как у Биты, с кулак величиной, а КПСС. Хочу записаться в КП. А "СС"? Не надо, там я уже служил.

Фейзулла говорил, что стукач всегда хорошо вкоцан. То есть, одет. Лучше, чем я? Не может быть, не может. Он не деловой. Я на одежду трачу в месяц тысяч пять. Он шесть что ли? Ну и дела.

Манерный немного нервно нащупал в заднем кармане брюк французский револьвер «Бульдог». Мыльница 38-го размера. И ствол как у чайника нос - не попадёшь никуда. Игрушка. Но если выстрелит в глаз, убьёт. Он засмеялся этой своей  мысли. Давно не воевал. Старый стал, ленивый. Никогда не надо нервничать и дёргаться, спокойно. 

По лагерной привычке, теперь он засмеялся этому вслух. Полу голые и голые  девушки рядом засмеялись тоже. Однако далеко не красавицы, это точно. Он им несколько надменно кивнул. Ну и бордель. Надо будет потом рассказать Отцу. С проституток получать в падлу вообще. А здесь, в Венгрии — получают. Ну и что это за братва? Чехи. Наверное, они. На них похоже. Чужими руками, кто с чего. А потом, если что — в тень. И все — пацаны. Так объясняют - когда нас переселяли, мужчины, соблюдая обычай, умирали в теплушках от разрыва мочевого пузыря - не могли при женщинах облегчиться. А я, что ли, переселял? Я сам в этих вагонах по этапам ехал, лет через пятьдесят. Эх, на зоне давно бы нашёл, кто сдал. В два счёта. Но то на зоне. А здесь Будапешт.

Значит, сдал, всех закрыли и - в Венгрию? Достойно, мужчина. Дальше получать с девок, хорошо жить. И - никому не платит татарин. А ребята пусть мотают срок. Кто как. Ну уж нет. Я - Манерный. От этих мест меня пусть плющит и колбасит, но я знаю Закон. Закону всё равно, кто ты. Стукач есть определённо ссученный чёрт. Хуже нет. Крыша у России едет, шифер сыплется, скоро всех примут, а стукачу - всё одно. Всё нипочём. Стучать - так стучать. Так что вот.

-Эй, бикса, - сказал Леший кому-то сквозь зубы, - по-русски понимаешь? Иди сюда!

С Лешим хорошо — мало говорит. Встретить бы его пораньше, был бы вор. Я бы его и короновал правильно. Хотя ему все эти регалии не нужны. Ему нужна Россия, желательно — вся. Вот почему они с Отцом. Бате тоже.

Только всю Россию им никто не даст, никогда. Такие люди от этой власти бежали, не то, что мы. А может и вправду осесть здесь, в Венгрии? А что? До Австрии — два шага. А в Австрии хорошо. В Зальцбурге. Там правда собираются поклонники фюрера. Но возьмём Игоря-Карате, он быстро там всех определит. В полное нуките. И Ахпера — на грех. Если война. Он по немцам точно будет стрелять, до конца пойдёт. У него дед в мировую погиб. Не вернулся в свой Карабах. Интересно, правда говорят, от там троих сгладил? Через Сумгаит. Один, однажды. Голыми руками. А что — похоже на него. Игорь хотел у него руку посмотреть — он по руке гадает, может проверить, есть узлы на линии сердца или нет. Если есть — отправлял, не врёт. Но не даёт Ахпер. Не дам, говорит. Мы, армяне, в хиромантию не верим. Игорь говорит, а в нейромантию, в сны? Почему сны сбываются? Отойди, говорит Ахпер, мамой клянусь, Игорь-джан. Достанешь меня, сяду, как Безумный, на мотоцикл. Подстерегу, когда ты идёшь домой и сзади гаечным ключом. Ахпер боевой, молодец. Только до Безумного ему далеко. Тот мастер спорта как-никак, честный рокер. Хотя на тюрьме и не таких ломали к сожалению. Вон Белтадзе там бутылку кока-колы на бицепс ломал, клал на него и давил предплечьем в крошки, и что? Ухайдокали его недели в две. А иной доходяга, смотришь, и живёт. Да ещё и торгует. На тюрьме надо хорошо в шахматы играть, а не в регби. На любую силу там ещё большая сила есть. Кинут в баню оголённый электрокабель, без всяких единоборств. И будет Игорь уже на небе делать свои арабские сальто. Знать бы, где стукач. А то одни тёлки. Нет, это место - шоссе для импотенции, скорей бы отсюда.

Но Игорь бы там, на зоне, держал. А вот Ахпер не факт. Ахпер...Попал бы к сибирякам, таким, как Леший, и всё, дружище Битнер. Опускать бы не стали, просто - Ахпера нет. Повесился сам. От любви к кому-то. Несчастный случай. А случаев несчастных много, кто будет там раскрывать. На грех...Грех-то - вот — сейчас и здесь. Студент объяснял одноглазый бог Один девять дней висел вниз головой на Мировом дереве Иггдрасиль, без пищи и воды, для того, чтобы обрести руны и ключ к их пониманию. А у  нас девяти дней нет, только сегодня. Завтра утром, край — вечером, надо улетать.

Прийти, увидеть, победить. Как говорится, покинь родные края, с готовностью прими долю свою. Ибо Бита есть ненависть, выраженная в мышцах. А Студент - в словах. Вот поэтому Батя их и не послал. Он вообще больше всего любит Лешего. Игорь - мастер. А Бате не нужны умные, как Студент, или мастера. Он и сам умный и мастеровитый. Ему нужны преданные. Как я, как Француз. Батя меня держит зачем? С синими объясняться. То есть, сидевшими пацанами. Сам-то на зоне не был. Это сразу ясно. А с ними надо говорить. И желательно - ясно. А как ему говорить, он же коммерсант. В принципе, Батя коммерсант и есть. Жёсткий, циничный. Правильный, дерзкий. Ещё до перестройки миллионами ворочал. Был экспедитором на своём заводе. Потом - директором. Начал ворочать миллиардами. И заметьте, не воровать. А Француз — отморозок, ему после развода всё всё равно. После нас хоть потоп. Вив ля Франс! Лёнчик.

Нет, по большому счёту, Батя кто — вор? Или мент? И есть - коммерсант. Сейчас называют - авторитет. Хотя, по правде, кому сейчас воры нужны? Их время прошло. И моё проходит. И пройдёт. А я опять - подсяду на срок: там-то оно не пройдёт никогда. И буду править, будет с в о я зона. Договорюсь с хозяйкой. Кого надо, буду выпускать, кого нет. И выйду богатым. И работать больше уже не буду никогда. Двоемыслия-то у меня нет. Двоемыслие - это ведь способность искренне верить в две взаимоисключающие вещи одновременно. Либо, когда надо, менять своё мнение на противоположное.  При необходимости. А я — смотрящий. И верен себе и друзьям. Так что пока — плывём вместе, пока.

Пока что. А, если что, неизвестно, как кто себя поведёт. Когда там реально восьмёрка замаячит. Или хотя бы — пятерик. Лет пять. Например, Студент. Может, будет молчать. А может — нет.  Жалко Лешего. Вообще он  нормальный. Хороший  был, наверное, муж и отец. Настоящий такой сибиряк. Тихий, молчаливый. Если что — постреляет всех, у него даже под подушкой «Глок», когда спит. И меня. Ненавидит он этот мир, всё. Потому что мира этого у него нет. И не было никогда  - отняли всё. И детство, и радость тоже. У него ведь вообще нет никаких кентов. Он их всех на ствол поменял. Отец был  нарядчиком на заводе, убили. Не договорился там с кем-то из блатных. Эх, блатота...Настоящих-то нет. Потом он завали тех. За папаню отомстил. И уехал сюда. Дальше стрелять. А те, кто остался, убили всю его семью.  И он вернулся, и отстрелял тех. А потом опять приехал. И так раза два. Вот и гадай, кто есть кто. И кто чего может в час «икс». Ну ничего, угадаем. Мы тоже не их простых. А вообще — всё равно. Все, что родилось, непостоянно и должно умереть. Все, что накоплено, непостоянно и будет исчерпано. Все, что собрано, непостоянно и будет рассеяно. Все, что построено, непостоянно и будет разрушено. Все, что возвысилось, непостоянно и упадет. Вот.

- Не видела стукача? - прокричал Леший девушке в ухо. На счастье, вот она была почти одета, только блузка расстёгнута по тутошним правилам. Чтоб какой-нибудь негр мог видеть предположительно красивую белую грудь. Манерный набрал полный рот слюны, сплюнул зёленой
мокротой на пол. Вот что осталось после тюрьмы, это туберкулёз. Преступный тубик не лечится, врачи всё врут. От него и умер Вася Бриллиант, железный вор.

Да, такого разврата он не давно не наблюдал. Ну и страна. Россия по сравнению с ней тётя. Большая и толстая. И которая всем даёт. Такая Даша. Или Глафира. Манька. Манерный посмотрел на как-будто перекошенный от светомузыки потолок. Да, одно слово, венгры. Мадьяры даже это не могут сделать хорошо. Груди, перец и скрипки. Торговать больше нечем. Торговать. А что, сейчас поторгуем. Вернее, поторгуемся, сколько она стоит, спросим.

- Кого? - крикнула в ответ девушка, чуть не роняя поднос.
- Ну, стукача, - закричал Леший. Ему на мгновение почти удалось перекрыть тяжёлый рок. - Наших братков застучал! Все на киче! Кто в «Матроске», кто в «Крестах»! Он кто?! И где?

Девушка испуганно отшатнулась. Леший наклонился в её сторону, полуобнял.
- Ну, стучит на нас на всех много лет, не знаешь, кто такой? - он подождал, набрал в лёгкие воздух, снова крикнул:
- На всех на нас!! Расскажи, сестра, я тебе дам воздуха! - Леший достал из кармана пачку долларов. - Зелёного!! У меня много!!

Да, подумал Манерный. Сумасшествие это потенциально неизлечимое тяжёлое психическое расстройство. Исторически слово применялось к целому ряду различных психических заболеваний. Поэтому в современной медицине и психиатрии оно используется редко, хотя по-прежнему популярно в разговорной речи. Но Лешему оно в самый раз. Сбрендил совсем. Ему впору на моц вместе с Безумным. Ему, а не кавказцу. Тот бы молчал. Во даёт! На зоне он точно знаменитым бы стал. Возможно, ненадолго. Да по ходу дела, пол Арбата его и так вспоминает.

Я не забуду, как мы зашли к вьетнамцам на рынок в ресторан, со Скандинавом и Дольфом, подумал Манерный. А там уже какая-то банда сидит, пять человек. Все такие серьёзные, в тяжёлом весе и, похоже, только что пункт обмена валюты взяли. Говорят о том, как кто-то кому-то там прострелил плечо. А Леший выпил стакан, встал и громко в их сторону говорит, что за мастера такие пошли единоборств, что за пацаны? Потом вразвалку подошёл к их столу и одному замечание сделал, по виду, главному, не матерись, говорит, когда я ем. Это некрасиво. Тот селёдкой поперхнулся. Чуть не опрокинул всю хавку, мгновенно встал, говорит, пойдём, потрещим, с виду - реальный, нос перебит в двух местах, спать может только хлебалом вверх давно, пойдём, говорит, в туалет, а Леший ему, тебе что, приспичило? ПО БОЛЬШОМУ? И скалится. Я думаю, всё, приплыл вечер. Тот, матёрый, — в образ. Пальцы веером, на ногах фиги. Ты мне, говорит, квартиру свою продашь. Это после того, как я тебе разрешу слезть с параши. Ты сегодня по ней будешь дежурить, понял? Спрашивать советы у очка. А Леший говорит, ага, пошли продавать! И пошли - он впереди, Леший сзади, я с каким-то товарищем этого брателлы, с дистанцией в три метра, за ними. Дольф со Скандинавом тоже напряглись и смотрят, поняли, что. Те, что остались за столом — на них. Это если вдруг. Мысль у всех  одна - поубиваем. А я иду и думаю, бандит же не может предъявить бандиту криминал, верно? Только беспредел. Вот построит тот второй у очка правильно разговор, беспредел нам всем и предъявят. Будет потом Батя стрелковаться без устали со всей Москвой. На хаш приглашать.

Какой там! Те двое впереди обсуждают только анальные темы. Кто кого и как. Вот - вечер. А зашли покушать. Туалет, кстати, с евроремонтом, хороший. Первый матерящийся обернулся к Лешему и яростно говорит: «Ходжумэ!» И в стойку стал. Типа всадник и лошадь. Лешему что за слово, неясно, Игоря с нами не было тогда, и хорошо, наверное, а то разбил бы он там все бачки и унитазы,  и зеркала, ну Андрей и дал ему слева, по-новокузнецки, «проверочный боковой», а тот ушёл. Сидит в толчке и голову свесил. Словно уснул. И на галстук блюёт. И - как-то странно — хрипит. Кома, вроде.

Я испугался, кинулся в зал, товарищам его говорю - идите, заберите то, что  о т  н е г о о с т а л о с ь. Они - как?!  Тоже повскакивали все. Что осталось, говорю. И давайте — расход! Никто никому ничего не должен. А Леший вернулся обратно, и чё? Давай, говорит, хотя бы доедим их фарш. Бифштекс  в стиле тартар. Это когда с яйцом мясо сырое, нежное.  И лук! Это вещь. Не работаешь, говорит, хотя бы поешь. И понеслась. Короче, мне сломали ребро, Скандинаву нос. Он вообще грек, это все его по приколу кличут - Скандинав, смеются, грек он из Таганрога. А тех всех - унесли. Потом Батя и правда с их старшими встречаться устал. Выручил Сан Саныч, Стоматолог, на финальной стрелке сказал — а почему вы своих людей не научили правильно себя вести? Если это ваши люди. Они что, гопота? Почему ругались в общественных местах? Что, не знете закон? Человек при человеке ругаться не должОн.  И так их даже типа пожурил — нехорошо. Те молчат, скрипят зубы, оплатили за сёмгу счёт. А Леший услышал, смеялся. Знаешь, говорит, в следующий раз не будем их мясо есть. Будем есть их самих. Ну что за человек.

Игорь узнал всё это, сказал - «Это мы и называем трансформацией имён!» Я не понял, говорю, братуха, объяснись. Чё ты гонишь? А Студент подъяснился за него, говорит, это древняя, и частично существующая и поныне, восточная традиция самонаименования и получения нового самоназвания индивидуума, проявляющаяся в связи с прохождением им неких фаз внутреннего духовного роста. И как теперь Лешего звать, говорю? Брюс Ли? Нет, отвечает Студент, Сталлоне. А Леший услышал это и говорит: «Я этого не люблю!» А похож. И сверху, Манерный усмехнулся, и с боку. Только, конечно, не сзади...

- Кончай, Андрюх, - сказал он, оттягивая Лешего от девчонки.- Пошли.
- О чём ты, - ответил он. - А я ещё и не начинал.
- А я знаю. - Вдруг дерзко сказала девушка. Теперь она казалась уже далеко не такой глупой. Но нагота её груди Манерного по прежнему раздражала. Как они вообще доходят до жизни такой? Француз говорит, они прекрасны, эти ночные жрицы. Любят, говорит, как слепые лошади. А что в них хорошего такого, что? Это как дорогая и красивая машина. Но она такая грязная, что под этим слоем грязи ничего не разберёшь. Такой слив! Заколебёшься отмывать.
- Рыжий, вы имеете в виду? Татарин? Геша?
- Ага, - быстро сказал Манерный. - Геша, Геша, родная, именно он. Он где? Можешь показать?
- Могу, - сказала официантка. - Только наш менеджер...
- Ничего тебе не сделает менеджер ваш, - закончил за неё Француз. - Это мы берём на себя.
Он и Игорь уже были здесь, совсем рядом. Игорь неслышно, как всегда. У него просто на эти вещи нюх. Где пот и кровь. Как что серьёзное, сразу здесь, всегда. Последний самурай. Хорошо, что последний. Такого в Москву второго, и, братишка, суши весло.
- Говори быстрее, - сказал Француз. - Радость моя, любовь моя, мон ами.

Он наклонился и не побрезговал - поцеловал девушку в потное плечо. Пот выступал на нём маленькими бисеринками, ярко блестевшими. Красавец он. Сейчас будет дело. Будет сейчас. А ведь у меня и тачка круче, и костюм. А меня они так не любят. Игорь говорит, карма. То есть, не судьба. А что, мне им перед этим стихи читать, что ли, как Студент? Не заню я ни одного стиха. Кроме лагерных. Бритва вон просто сажает в машину таких, ночью, и ставит перед выбором — или я один, или - круг. На всех пропащих пацанов. А тот художник со своей девушкой на базу приехал, что-то там оформлять, от Бати, вывеску, что ли, а там Бритва с какой-то матрёной. Красивой, как Дитрих Марлен. Художник тоже пьяный, говорит, можно я - с ней? Бритва говорит, брат, без проблем! Ну художник - с ней. А Бритва подождал и говорит — а сейчас я с твоей буду, ладно? Художник — как?! Это моя жена. Ну, почти. А Бритва ему — а что, тебе с моей можно, а мне с твоей нет? Ты что, а?! За кого меня посчитал?! И выбил ему глаз. Батя потом месяц орал, операцию этому маляру в Германии делали. У него там какой-то отец или брат в Союзе Художников России. А в сущности, что Бритва сказал этакого? Всё так. Все - равны. Тогда бы и его не просил, и всё. Но вот зачем это всё? Так? Так, как Бритва или Киллер, жить — порожняк. В жизни кроме денего нужна любовь. А любови-моркови - нет. И как их найти?

- Он приехал позавчера, - затараторила девушка, - такой блатной весь, блатной. Весёлый. И принял двойную дозу винта. Я молодец, говорит!

Манерный почувствовал, что прекращает дышать. Перед убийством так было всегда. С малолетки. Это будет сейчас, точно. Возможно - трудно. Дыхание само не прекращается, как и жизнь. Или ты, или я. И если хочет кто тебя в лагере отправить туда, глаза Манерного сами сразу увидели вульгарно расцвеченный потолок, и у него съехал шифер, единственное, что тебя может спасти, это если у тебя съедет больше.

 - И говорит, здравствуй, а я в Москве всех развёл на понтах. Сделал всех! Москвичи все лохи, - официантка понизила голос. Француз всё ещё держал её за плечо. Это талант.
- А глаз хитрый такой. А что? Он тут с 19 лет. И на их языке может. А у них язык сложный — 26 падежей. Вешалка. И паспорт, у него есть, и жена. Такая большая, толстая. Это мы все бесправные... Милый, - она уже глядела на Француза во все глаза. - Забери меня отсюда, а! Пожалуйста! Я всё для тебя сделаю, всё!
- Мамочка, да нет проблем, - сказал Француз. - Мафиози ваш где? Он нам позвонил, сказал — здесь, Есть что обсуждать. Чего, он прям такой крутой? - Француз улыбнулся. Но странно — глаза его почти неподвижными стали, казалось, ожидая откуда-то из темноты внезапного шквала автоматного огня.
- Скажу, скажу! - засмеялась официантка. Видно было, как надоело ей это всё. Но  паспорт не отдают и не отдадут никогда. Ясно, модельное агентство из Вышнего Волочка. Пип-шоу. Наверное, кавказцы.  Их работа.
- Он жадный, - она теперь обращалась ко всем. - Всё время блатует, короче, нас хлопает по задним частям, щипает за щёки, чаевых не даёт. А попробуй ему не состроить глазки, сердится очень, - он нахмурила маленький симпатичный носик, видимо, вспоминая, как всё это происходит. Она вообще приятная, и фигурка, подумал Манерный, и лицо.
- Я его совсем не выношу, гада. Как и Света.
- Ничего, мы вынесем, - говорит Игорь. Он обращается к девушке: - Коломбина, где он сам? А то всё трещим да трещим. Про Свету - потом.

- А там, - хитро и довольно показывает русская топлесс на дверь. Похоже, не любит она его, и очень.
- Третья от конца. Номер три. Там написано. Это его типа-кабинет. Сейчас он - там, считает деньги. Сколько в этот раз из Москвы привёз. Говорил, деньги для тюрьмы, а я взял! Я крутой!
- Ага, - не выдерживает Манерный, - они все крутые. Там и плавают, в Москве-реке.
- Ты давай, ляля, так, - Француз с нежностью осторожно гладит девушку по щеке рукой. - Мы с тобой сейчас наверх пойдём, да? Только осторожно. Ты там вещи свои возьмёшь, сумку, медведя, если есть, - он разводит руками, чуть не зацепив Игоря по лицу. Игорь смотрит девушке прямо в глаза. - Потом поедем - я тебя в ресторан отвезу, на Балатон, в домики, а они там быстро узнают у твоего знакомого, что надо, и нас догонят, лады?
Девушка протестует. Видно, что ей очень хочется посмотреть, что этот денди в неприлично дорогой бабочке  и смеющийся полный человек с головой, похожей на бильярдный шар, будут спрашивать у её мучителя. И как. Но трёхдневная щетина Француза перевешивает всё. К тому же на его загорелой груди она видит маленький  золотой горшочек для кокаина на цепочке — вечер обещает быть горячим. Если повезёт. Но должно повезти, она же не зря босса сдала. Награда должна быть большой.
Манерный и Игорь заходят в комнату номер три. Вернее, это не комната, а такой зал, даже зальчик. Для пип-шоу. Смотреть можно, дотянуться до девушки нет. Рыжий Геша, с характерным татарским прищуром, лет сорока пяти, ещё молодой, сидит на красном диване и что-то пишет в блокноте. Поднимает на них глаза. 
- Кто вы, пацаны? - говорит он.
- Мы твоя смерть, - говорит Француз.
Геша смеётся — пацаны шутят.
- Не, мы твоя жизнь, - говорит Игорь, тоже смеясь.
Он уже совсем близко, из казака достаёт нож. На ноже написано «Много званых, но мало избранных».
- Э, э, э хорош! - кричит Геша.
Видно, шутка зашла слишком далеко.
- Вы офигели, вы чё?!
Он не видит, что Манерный уже прицелился, сзади. Как смог. Оружие он держит двумя руками. Пистолет, глушитель — всё отечественного производства: совершенно некрасивый ПМ. Таким гвозди забивать. Но это не играет никакую роль.
- Забыл сказать «пацаны», - говорит Игорь.
Манерный стреляет, один раз.
Это щелчок, но громкий — глушитель советский. Почти выстрел, слышно в коридоре. Наступает тишина.
Пуля  попадает Татарину куда-то в грудь, Геша даже не реагирует. Так, от удара откидывается назад, мотнулась о стенку голова, как в кино. Когда кто-нибудь машине притормозил, резко.
- Вы чё?! - абсолютно ясно говорит он. - Чё за дела?! Вы кто такие, старший кто?! Кто старший?!
- Да я, я, - тихо говорит Манерный. - Не шуми. Салам тебе из Москвы. От лохов.
Геша не слышит, он смотрит на свою руку - кровь.
- Это беспредел, - теперь уже шевеля меняющими на синий цвет губами, говорит он.
- Это не беспредел, - говорит Игорь-Карате. - Беспредел — вот.
Он легко и сильно одновременно бьёт Гешу ножом в бок под плавающее ребро.
Он и стоит боком.
Геша начинает дёргаться, всё тело, лицо.
Игорь ногой снимает его с ножа, тоже боковым. И быстро отходит назад, на носочках. Видно, что он даже не обрызгался. Носки, свежая рубашка — всё девственно бело. Геша уже не живой. Он как-будто спит. Всё происходит очень быстро, как в кино. Две секунды. Или пять. Манерный отходит тоже. Вручную передёргивает пистолет, суёт в задний карман. На нём безукоризненный фрак. И пояс — бордосский красный шёлк. Он похож на оперного певца, но без голоса, весьма нелеп. Впрочем, в этом борделе всем наплевать. В коридоре, как мираж, стоит Леший. Видно, что ему жарко. Игорь так же, ногой, закрывает дверь, очень низко, как будто даёт Манерному пас. Манерный перехватывает, как мим, отвечает. Они ещё пару секунд так играют друг с другом, включая Лешего, как в немом кино, потом принимают обычный вид. Выходят, расходятся веером, кто куда. В ресторан к Французу, конечно, никто не поедет. Полиция приедет скоро, Гешу сейчас обнаружат, это Будапешт, Европа. И так же скоро уедут. Это же не венгр. И уж тем более — не англичанин. Он русский.

Камера берёт крупным планом Француза —  он сдерживает обещание. У крыльца эротического сарая стоит менеджер ночной смены  с разбитым носом, к которому прижимает платок. Рядом, в нерешительности, стоит охранник. Под курткой у гостя видна кобура, кожаная, в открытую, и он совсем другой, чем обычные посетители клуба. Такие были один раз, потом клуб горел. Охранник делает вид, что звонит своим, на самом деле нет. Он поляк, менеджер — местный. Как-нибудь разберутся. Француз сажает официантку в своё авто. Она уже совсем одета.  Неплохой длинный плащ, каблуки. Издалека похожа на учительницу французского языка, выдаёт только помада, слишком яркие цвета. Машина Француза - взятый напрокат «Ягуар-Спорт» с двумя дверьми, похожий на лягушку. Очень дорогая машина, супер-фрог. Такая в Венгрии 300 долларов в день и залог 20 тысяч. Эта деталь окончательно убеждает охранника, наверное, цыгане, думает он и возвращается внутрь. Потом выбегает — обнаружен мёртвый клиент.  Но машины, конечно, нет. А, плюёт он, точно - «мафия руж». Беспредел. Делают везде, что хотят. Ругается — пся крев, пся косчь. Затем нехотя присоединяется к суетящимся в коридоре людям. Просто так, это не его долг. Скоро кончится контракт, он вернётся домой. Оттуда — слесарем в Лондон.  По квоте. От Восточной Европы, гангстеров и паприки, сначала на пол года. Потом женится.

***

Офис Бати, через два дня.

- Ну как, нашли? - говорит Отец.
- Не, не нашли, - отвечает Француз. - Никого. Облазили пол Будапешта.
- И Буду, и Пешт, - подтверждает Игорян. - На Пешт - на фуникулёре. Прикольно. Там ещё живут всякие адвокаты. По Буде - на метро. Жесть. Все кабаки. Нет там никакого Геши.
- И не было никогда, - говорит Манерный. - Так что, Бать, дело швах: нас развели. Непонятно, кто.
- И не найдём, - говорит Батя. - Кто знает, куда срулил этот кент?
Он опускает взгляд. Он понял, конечно. А они - молодцы. Молчат.
- Ну и хорошо, - говорит Батя. - Не по-христиански это — жизнь отнимать. Это может только бог. Не по-православному. И ребятам уже не помочь, забили их в камере, насмерть. Там этот твой Витюха кого-то в шутку погладил по филейному месту. Запыряли всей хатой. Неизвестно, кто, в камере сто рыл. Да и спрашивать нельзя, нас не поймут.
- Ну и лады, Отец, - говорит Игорь. - Поехал я домой, спать.
Все уходят, Батя остаётся один, подходит к хорошо зарешеченному окну. На окне стоят небольшие китайские чашки. Он берёт одну, аккуратно переворачивает. Ставит донышком вниз. Потом легонько постукивает по ней рукой.
- Одного нет, - говорит он. - Хорошо это или плохо, даже не знаю.
Входит Безумный. Не здоровается, как всегда. На нём жёлтый кожаный мотоциклетный костюм, на ногах - фирменные сапоги.
- Значит, так, - говорит он. - Я еду в правом ряду километров сто, впереди машин нет, далеко, решил поддать газку, на третьей сто пятьдесят,ничего не успел подумать - из левого ряда в мой без поворотников посольский мерседес, от моего колеса до их бампера где-то метр, я тормоз успел тронуть, и моц чуть дернуть вправо, цепляюсь правым боком о мерс, рычаг тормоза зажимается вместе с рукой, переднее колесо в юз, падаю под них, качусь и останавливаюсь об в задний бампер ментовского фордА.
- Куда делись мерседес? - по-деловому говорит Батя.
- Не знаю, - честно говорит Безумный. - Куда въехал мой моц! Я встаю, в голове круги, из форда выскочил постовой, посмотрел, в рацию что-то сказал, сел и уехал в точку. Я на обочину присел, ни одна машина не остановилась, ни одна. А вот ни один мотоциклист не проехал мимо. Подняли "Дрозда", откатили к обочине. Теперь к сути вопроса, Бать. Моц покорежил нормально: фара и пластик рядом, разбилось стекло, раскололось крепление, левая крышка генератора, левый и правый боковой пластик, задний пластик покоцан, ножка левая - погнулась, сидлуха порвалась! Буду очень признателен.
- И сколько там насчитал?
- Ну Таракан сделает тыщи за две.
Батя хмурится.
- Ну за полторы, Бать. Дешевле нету.
Батя с трудом нагибается - артрит, достаёт полторы тысячи фунтов стерлингов из стола. Безумный принимает только фунты, это его кич.
- На, - говорит он. - И будешь там в Лондоне заказывать вертолёт, не забудь сначала позвонить сюда. Не потом.

конец эпизода


© Copyright: Грант Грантов, 2010