Морозная неделя поста

Тридцатиградусным морозом встретила нас в загородном доме первая неделя поста. Когда ехали,ничто не предвещало такого мороза. Первый день всё было так дивно, и натопили в комнате до двадцати градусов, и замерзшая вода в оставленных с осени бутылях оттаивала понемногу. Уложив детей, я возле печки читала покаянный канон Андрея Критского, потрескивали полешки, играли языки пламени...
Но другой день встретили поёживающимся бодрячком, с утра в комнате всего плюс десять, и на веранде ложки к рукам прилипали, когда их вымыла, но еще вытереть не успела. :)  Топила непрерывно, дрова стремительно сгорали в прожорливой печи, хоть я и уменьшала поддувало и вьюшку придвигала, дабы не топить улицу. Но комната большая... Возвращаться домой было еще рано, там вовсю кипела работа. Плиточник укладывал плитку, и ходить там было нельзя, плита и вся начинка из кухни вынесена, уж не говорю про туалет и ванную...
Бегать же в туалет по тридцатиградусному морозу было особенно экстремально. Ромик перетаскал мне все дрова из сарая, и мы послали sos моей дочери. С утреца привезли дрова. Я оделась, как в Арктике, и пошла помогать Ромке. Дрова носить было не холодно. Вот и будем носить туда-обратно всю ночь, чтоб не замерзнуть, - шутила я. Шутки мои Ромку явно не радовали. Дрова были сырые и заиндевелые.
Ребята еще весело погуляли на солнышке, копали ходы под снегом. Снега вокруг выше пояса!
Но быстро вечереет, и вот Ритка пристает к названному братцу, и дразнит, и ноет - мобильник выпрашивает поиграть. А он не даёт, сам играет.
- Ну Ромиииик, ну дай! Я хочу в Шрека поиграть, - стонет Рита.
- Не видишь, я еще не закончил игру, отвянь!
- Дурак! Ты не пройдёшь никогда свои дурацкие уровни, - дразнит Ритка и показывает ему язык, - ненавижу!
- Рита, прекрати ругаться, что ты такое говоришь?! - пытаюсь я урезонить, разошедшуюся ни на шутку, Ритку.
- А чего всё он да он!
- Неправда, ты играла уже, телефон его, и он играет, наиграется, и снова тебе даст поиграть. Он столько дров перетаскал, имеет право и поиграть - возражаю я.
Но всё тянутся препирательства по кругу. И я беру Пушкина:

Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна.
Еду, еду в чистом поле;
Колокольчик дин-дин-дин...
Страшно, страшно поневоле
Средь неведомых равнин!

- Ты чего бабусь читаешь? - заинтересовалась Ритка.
- "Бесов" Пушкина, - отвечаю я, с надеждой  на дальнейший интерес.
- Как это бесов?
- А вот представь сейчас холмы у озера, где снега, и ветер пургу гонит, вьюжит, и мы едем на санях, лошадка запряжена, и темень - ни зги не видно, фонарей-то там нет, и жилья близко нет, и лошадка уже с дороги сбилась, и волки воют...
- Ты чего, бабусь, хочешь, чтоб я всю ночь от страха тряслась?
- Не хочу. А хочу, чтобы ты представила, как воет ветер и волки, и страшно и, кажется, кружат бесы и толкают в овраг...
- Не надо рассказывать жуть, ты читай стихи, ба!
И я продолжаю, как можно выразительней:

„Эй, пошел, ямщик!...“ — „Нет мочи
Коням, барин, тяжело;
Вьюга мне слипает очи;
Все дороги занесло;
Хоть убей, следа не видно;
Сбились мы. Что делать нам!
В поле бес нас водит, видно,
Да кружит по сторонам.

Ромик сидел, уставившись в дисплейчик мобильника, но пальцы его не перебирали больше кнопок.
- Бабусь, я лягу в постель, а ты почитай Пушкина, ладно, - просит Рита.
И я читаю и из "Евгения Онегина", и из "Руслана и Людмилы", про Арину Родионовну:

Подруга дней моих суровых,
Голубка дряхлая моя!
Одна в глуши лесов сосновых
Давно, давно ты ждешь меня.

Это он так няню Арину Родионовну  называет, - поясняет Рита.
А Ромик вдруг говорит, что Дантес ранил Пушкина в ногу. Я недоумеваю:
- Это с чего ты взял?
- В школе сказали... или на экскурсии какой-то...
- Нет-нет, Пушкин был ранен в живот. Пуля пробила общие покровы живота. В двух дюймах от верхней передней оконечности подвздошной кости, потом шла скользя по окружности большого таза, сверху вниз, и встретив сопротивление в крестцовой кости, раздробила её и застряла где-то поблизости. И я, привстав из кресла, пыталась показать Ромику рукой, как могла пройти пуля. Почитал бы в интернете, - вспоминаю я то, что было написано об исследовании ранения Пушкина.
- Я не знаю, где там читать,  коротко возразил мальчик.
Ему почти шестнадцать, но что он видел там, на хуторе близ Ростова-на-Дону, в детском доме, он и читал-то не лучше первоклассницы Риты, всего полтора года назад. И мы с ним читали тогда по очереди по две страницы, детские книги, и он постепенно втягивался, и что-то начинал понимать...
Рита благополучно уснула под наши с Ромиком разговоры, а я продолжала подбрасывать дровишки. Но тепло было только под пуховыми одеялами, да у открытой печки.
Мы выдержали еще день и сдались. Печка не справлялась, хотя я непрерывно топила, лишившись сна, чтоб только дети не замерзли, но термометр, словно примерз к отметке +10. И дочь прикатила за нами вечерком после занятий. Ребята радостно собирались домой из ледяной дачи. Я заметила, что Ромка копается на стеллаже, ищет что-то.
Наконец, он спросил книгу Пушкина, чтобы увезти её в город, а как она выглядит не запомнил...
И вот мы едем по темному шоссе, мимо заснеженных сосен и елей. Фары выхватывают из тьмы лесные дорожки, уводящие куда-то в неведомые чащи. И Рита произносит наизусть напевно:
- Там, на неведомых дорожках, следы невиданных зверей...
И все мы трое понимаем, о чем это она.
Забились мы всей большой теперь семьёю, словно полешки, в двушку. Так и переночевали в тепле городской квартиры, а там уж у них и затирка плитки подсохла. Но я почему-то заболела через три дня. Расслабилась...

февраль 2010 г.