Простая история

Somos corazones bajo el temporal
angeles de barro que deshace el mar
suen'os que el oton'o desvanecera
hijos de esta tierra envuelta por tu luz
hijos que en la noche vuelven a dudar
Que hay amores
que destruyen corazones
como el fuego que todo lo puede abrazar
Pero hay amores
duen'os de nuestras pasiones
que es la fuerza que al mundo
siempre hara girar
Safina A.

Я всегда думал, что мне уготована жизнь и служение в чертогах небесных…
Но я не мог бы упустить тебя, как не мог бы не увидеть рассвет. И взглянув всего лишь раз, я уже не смог отвести взгляд от тебя…

Теперь я проклят… я – падший ангел, что низвергнут из Рая… я – демон, отверженный Адом… все, что у меня осталось – мгновенье… вздох… удар сердца… ее бренного сердца. Как мимолетна жизнь человеческая перед выжженной пустошью вечности обреченного на бессмертие… Как беспомощны крылья перед неистовым желанием сойти в могилу вместе с ней… и гладить-гладить хрупкую белую плоть, умирать от счастья в объятиях ее рук, невесомых и прозрачных, как слезы дождя... сжимать почти детский стан, целуя маленькую грудь, и плакать кровавыми слезами в ответ на тонкий вскрик боли… Любовь жестока. Любовь беспощадна. Неколебимой дланью своей, словно косой, срезает она сердца, сжигая их в своем огне, заставляя биться в исступлении, и толкает на безумства, пороки, погибель… Чем я заслужил этот дар? И это наказание? Ты во мне навеки, хоть скоро плоть твоя тленная исчезнет с лика земли… твои глаза, твоя любовь сделали меня твоим вечным пленником…

Сначала я увидел ее душу, сияющую ярче полной луны… и уже не смог оторвать глаз от нее. Под прозрачной кожей, под извилистыми ветвистыми руслами сосудов пульсировала просветленная нежность - светящиеся крылья, охватывающие коконом хрупкое тело… такая чистая и невинная, обещающая исцеление... Я не мог не влюбиться… не дотронуться… не приласкать… а полная луна изливала на меня свое благословение. Когда я впервые отважился спуститься к ней, она спала, и глаза беспокойно метались под тонкими веками… и дрожали ресницы... пальцы… и дыхание грело мои губы. Она не могла знать, но ее душа видела меня… ее сердце, такое человеческое и такое слабое, билось под моей ладонью… Оно излечивало мои раны, вдыхало надежду, изгоняло боль и разочарование. Невесомое тело бесстрашно тянулось навстречу… Под светом полной луны в мутном небе… И свинцовые крылья мои ожили и подняли нас высоко в небо… и губы ее перестали дрожать, и прекрасная душа расцветала под моими пальцами, заливая своим светом, изгоняя из меня тьму, очищая и возвращая крыльям мощь… Ее отважная душа доверилась моим рукам, как новорожденный поверяет себя в руки матери… И меня перестали терзать стенания и вопли отчаяния… шипение и брань… скрип когтей ночи о невидимые двери… Вой луны больше не оглушал мой разум нестерпимым одиночеством… Я вновь уверовал… Я вновь обрел надежду… Я ОБРЕЛ ЕЕ…

Мы были глубоко в небе, в звездном тумане млечного пути, когда ее ресницы дрогнули, обнажая расплавленный хризопраз глаз… И я бесповоротно погиб под этим взглядом, упоенный его первозданной чистотой… Все оболочки непроницаемой тьмы, что душили сердце, разбились на мелкие осколки и осыпались бесшумным шепотом, обнажив обновленную плоть… А ее пальцы уже легли на мое лицо, зарылись в волосы, притягивая за собой слабое тело… Она, словно ребенок в моих широких ладонях, доверчиво прильнула к пылающей коже… и поцеловала, заставляя забыть все грехи и преступления. Эти глаза сокрушали и спасали одновременно… И, внезапно, я смог почувствовать их касание и ощутить вкус их взгляда… и окончательно лишился рассудка. Впервые за всю свою безбрежную жизнь я услышал ускоряющиеся удары собственного сердца. Впервые его стук оглушил меня. Впервые кровь застлала взор горячим потоком, и волна жидкого огня ударилась о меня, сметая все непреложные заповеди… И все, что я слышал – переплетенные сердцебиения и шум крови, бегущей по слившимся венам… и зов, которому я никогда не смог бы противостоять… сильнее священного зова Бога, искушающего зова Дьявола, дикого зова войны и кипящих стихий, неистового зова бури… сильнее непреодолимого зова луны… ЕЕ ЗОВ…
И пальцы мои переплелись с ее пальцами… и мы возносились до самой луны и падали вниз, кувыркаясь смертельно раненной птицей… Крылья отчаянно колотились в воздухе, теряя перья вместе с эфирным налетом последнего шанса на прощение. Земля и небо слились в безумном калейдоскопе… и смерть уже протягивала руку за спятившими сердцами, но крылья вновь и вновь спасали от удара… и уносили все глубже в океан ночи с бездонной трещиной млечного пути. Слезы катились по моим щекам и падали в ее широко раскрытые глаза. И сияние луны проникало сквозь кожу и поглощалось всей поверхностью горящего сердца. Я чувствовал себя древним иссушенным слепцом, узревшим божественный свет. А она дрожала прозрачной голубкой на моих руках, вонзаясь все глубже в грудь, и крылья бились все исступленнее, и все слабее ощущалось притяжение земли… пока не исчезло совсем… пока мир далеко внизу не раскололся на мелкие останки и не поглотился тьмой.

***

Она спит, но глаза ее широко раскрыты… и слепы. Рот ее приоткрыт, но уже никогда не исторгнет ни звука. Она глуха ко всем голосам этого мира. Она неподвижно лежит на каменной скамье… руки и ноги ее безвольно распростерты в стороны, и на запястьях и щиколотках сомкнуты железные оковы, прикрепленные цепями к стенам каменного мешка ее пожизненного склепа… И в своей скованной неподвижности она похожа на бабочку в центре уродливой паутины… бабочку с осыпавшимися крыльями, от которой осталась лишь оболочка, заключающая в себе пустоту.
Она спит, но губы ее беспрестанно шевелятся, обращая к невидимым небесам безмолвный призыв. Ей не нужна свобода этого мира. Безразлично, что он счел ее помешанной и навсегда заточил в пристанище сырого мрака и гнилой безысходности… Она лишь ждет своего ангела и той свободы, что он однажды ей показал… «Несчастное, безумное дитя, чей разум не перенес жестоких терзаний плоти», - словно болванчики, качают головами доктора в поношенных халатах, поверх которых повязаны фартуки мясников… и тянут, тянут свои руки к ее нагому оцепеневшему телу. Ей все равно. Она ждет… прекрасного ангела… или демона… ей неважно, кто он, и как велики его грехи. Только бы он снова коснулся ее лица… только бы он разбудил ее душу, как она когда-то разбудила его…

Ей не суждено узнать, что он рядом. И будет с ней до самой могилы. Но он не сможет пробудить ее ото сна. Ей не суждено узнать, что вместе с крыльями у него отобрали право существовать для нее. Таково его искупление – быть подле и сгорать от бессилия и отчаяния!
О, если бы я только мог что-то предложить взамен! Я бы умирал мириады раз за нее! Я бы до скончания времен горел в гиене огненной, лишь бы ее отпустили на свободу! Только бы она забыла меня всецело и навсегда… но я не способен помочь… мне нечего предложить.. Я могу лишь смотреть, как угасает последний отсвет разума в расплавленном хризопразе широко раскрытых глаз… лишь вечный сон без сновидений… падение из ниоткуда в никуда. Даже смерть была бы милосердием. Но она должна нести наказание за мои преступления.

Я держу ее в своих ладонях, стирая поцелуем кровь с искусанных губ… Мои слезы смешиваются с ее бессознательными слезами, смачивая восковые виски. Водопад ее путанных потускневших волос струится до самого каменного пола. Мои руки неощутимо гладят истончившуюся плоть, и шрамы на моей спине пульсируют, растревоженные яростной вспышкой слепого отчаяния. Взмахнуть бы крыльями, вырвать ржавые цепи из стен, разнести эту богадельню ко всем чертям и унести ее далеко-далеко, где ни Бог, ни Дьявол не смогли бы до нас дотянуться! Но я лишен крыльев… Я отринут и низвержен...

Внезапно запястья ощущают призрачное касание ее пальцев. Я не верю себе… не смею верить! Но вот и вторая рука переплелась пальцами с моей, тяжело звякнули цепи о камень. Ее незрячие глаза по-прежнему устремлены в потолок, а из уголка губ вновь скользнула алая капля. Но руки ее почувствовали и узнали… Мое сердце остановилось, пока она медленно направляла меня… И когда наши ладони накрыли туго-натянутый купол чрева, где зрело наше дитя, я услышал стон… он принадлежал нашим душам, навсегда соединенным в этом крошечном, но уже спешащем жить сердце нефилима. Он уже все знает о нас, и, находясь в утробе, замыкает на себе наши сознания.
Ее глаза парят передо мной, и в них обретенная свобода, подаренная безграничной любовью дитя порока и падшего ангела.
Пальцы крепче прижимают мою ладонь, рождая нерушимую связь… и целуя теплый пульсирующий живот, я слышу шепот ее души: «Nana, nin'o, nana…»

Останься хоть тенью милой,
но память любви помилуй –
черешневый трепет нежный
в январской ночи кромешной…

…Глаза мои бродят сами,
глаза мои стали псами.
Всю ночь они бродят садом
меж ягод, налитых ядом…

…И мёртвые ждут рассвета
за дверью ночного бреда.
И дым пеленает белый
долину немого тела.

Под аркою нашей встречи
горят поминально свечи.
Развейся же тенью милой,
но память о ней помилуй.
Ф.Г. Лорка