Истории с привкусом мазута, 31

ГЛАВА  ТРИДЦАТЬ  ПЕРВАЯ

ОСТРОВ  ФЕРНАНДО  ПО



Мне понравилось выписывать себе командировки за границу, и следующими странами в моих путешествиях стали Камерун и Экваториальная Гвинея.
От трех дней в Камеруне память сохранила всего несколько эпизодов.
В первый же день моей ознакомительной прогулки по камерунской столице полил тропический ливень. Никакой зонт тут не поможет: надо прятаться под навес и пережидать. Но когда выглянуло солнце, и я отважно шагнул в грязь и пошел по улицам, превратившимся за двадцать минут в потоки бурлящей воды, я понял, что недавно купленные мной итальянские туфли из натуральной мягкой кожи оказались подделкой: они расклеились и развалились прямо по ходу движения. Я взял их в руки, чтобы было понятно, что на мне были ботинки, и что я не оборванец, и пошел босиком в ближайший обувной магазин. Новые ботинки были тоже итальянскими, и, наверно, тоже подделка, но они были прочнее, и на командировку хватило.
Встречавшие меня товарищи из посольства в Камеруне были гостеприимны и дружелюбны. Мы долго сидели в каком-то ресторане, почему-то все товарищи оказались мужского пола, и поэтому, когда после многократных клятв в дружбе и обещаний встречаться почаще, меня отвезли в гостиницу, мне показалось обидным, что ни одна из советских женщин, проживающих в Камеруне, не уделила мне своего внимания. Я так бы и чувствовал себя забытым и обделенным, если бы, в гостиничном баре, одна, видимо, тоже всеми брошенная камерунская девушка, не подсела ко мне за столик и не скрасила мое одиночество. В эту ночь мне почему-то даже не столько хотелось любви, сколько женской ласки и уважения. Наверно, поэтому, отдав мне толику своей ласки, она вскоре ушла, не забыв взять с меня денег. Денег мне было не жаль, но почему-то я долго не мог уснуть и все вспоминал свою малийскую Алин, которая никогда не брала с меня денег за женскую ласку, а потом мне снилась Кумба и как она мне говорила: «Мисель, давай посидим на прощание, я угощу тебя пивом». Когда я наутро проснулся, и вместе с холодной кружкой пива в просветлевшей голове всплыли обрывки сна, я подумал: «То ли все было проще десять лет назад, то ли я был на десять лет моложе, то ли малийские девушки – самые лучшие в Африке».

Наверно, из-за  пережитого сна и нахлынувшей ностальгии по Мали, я долго не мог выбрать женскую фигурку из черного дерева, когда на следующий день пошел побродить по камерунскому рынку. Все они казались подделками по сравнению с изящными, гладкими малийскими статуэтками. И когда, наконец, мне понравилась одна: с вздернутыми вверх сосками точеной груди, тонкой шеей и гордо повернутой головой, я спросил:
- Откуда она?
- О, месье, вижу, вы знаете толк. Это не камерунское, это из Мали.
И после этих слов, почти не торгуясь, я купил ее.

В столицу Экваториальной Гвинеи, на остров Фернандо По в Атлантическом океане, можно было попасть только рейсом самолета из Камеруна. Теперь, этот известный когда-то всему миру своими пляжами остров, так никто не называл. Экваториальная Гвинея состояла из двух частей: провинции на материке и столицы на острове. Мне надо было в столицу, и я купил билет из Камеруна: туда и обратно. В советское посольство я пытался дозвониться еще из Бразза, теперь из Камеруна – все безрезультатно, телефонная связь с островом не работала. За время моих командировок по африканским странам я привык, что меня всюду встречают и везут на машине в гостиницу. Теперь надо было выкручиваться самому: никто из сотрудников нашего посольства в РЭГ (это сокращенное название страны, принятое в Советском Союзе, видимо, чтобы уж совсем никто не догадался, что это за страна) и предположить не мог, что близится час моего приезда. Когда я стал готовиться к визиту, я с удивлением узнал, что РЭГ – это бывшая испанская колония, и говорят там только по-испански. Когда наше начальство в Москве поделило Африку между своими представителями, оно и подумать не могло, что рядом с франкоговорящими странами вдруг окажется какая-то, выпадающая из общего стройного ряда, испаноговорящая страна. Я окончательно понял, что в посольство на остров дозвониться невозможно, и стал придумывать, как сказать по-испански, когда я туда долечу: «Можно ли позвонить в советское посольство?» В переводе этого предложения помочь мне никто не мог, в близлежащих странах ни один человек, включая меня, испанского языка не знал. Я уже представлял себе, как прилетаю в Малабу – так называлась островная столица Экваториальной Гвинеи – и говорю: «Месье, месье, посольство совьетико», но меня никто не понимает, и я бреду один по острову в надежде увидеть советское посольство.
Из каких-то французских песен, в которых проскальзывали испанские слова, я знал только «Абло эспаньоль» - «Я говорю по-испански», и «Аста маньяна» - «До завтра». Ни одно, ни другое не подходило для общения с пограничниками в аэропорту на тему звонка в советское посольство.

И тогда, по аналогии с французским языком, испанский и французский – одна группа языков – это я твердо помнил со времен учебы в институте иностранных языков, я стал изобретать заветную фразу на испанском языке.
По-французски посольство – «амбассад». Назовем-ка его «амбахада». Звонить – «телефоне», это совсем просто перевести: «телефонар». «Совьетик» - «совьетика», проще быть не может. «Могу ли я»: по-французски «пюи ж» - что-то сложно, надо как-то попроще, по-испански, но с тем же корнем, пусть будет «пуэдо». Предлог «в»: по-французски «а», слишком невыразительно, сделаем «аль». И у меня сложилась изящная испанская фраза: «Пуэдо телефонар аль амбахада совьетика». Теперь дело осталось за малым: чтобы люди в аэропорту поняли, что я хочу сказать.
Полет в Малабу занял не больше часа. И когда пограничник возвращал мне мой паспорт, я застенчиво произнес заветную фразу:
- Пуэдо телефонар аль амбахада совьетика? – не надеясь на понимание.
Что-то в этой придуманной мной фразе прозвучало все-таки по-испански, потому что он ответил:
- Си, сеньор, - и повел меня в полицейский участок.
Слава Богу, на этот раз в полиции меня не допрашивали, иначе посадили бы точно: я не понял бы ни одного слова и молчал бы, как партизан.
Мне дали телефонную трубку, я вынул из кармана записку с телефонами советского посольства и позвонил. Долго никто не брал трубку, я уж подумал: то ли я неправильно записал номер, то ли здесь вообще нет советского посольства. А второй раз могут и не дать позвонить, хотя нет, дадут, я же не арестован, и это не тот злосчастно-забавный полицейский участок из незабвенного Мали.
Я терпеливо ждал, вдумчиво вникая в длинные гудки, и, наконец, чей-то сонный мужской голос сказал:
- Посольство СССР слушает.
- Здравствуйте. Меня зовут Михаил Забелин, я представитель «Совэкспортфильма» в Центральной Африке и прилетел в командировку.
Эта запыхавшаяся, обрадовавшаяся голосу, говорящему по-русски, речь, наверно, прозвучала, как: «Здравствуйте, я ваша тетя и приехала к вам жить».
Голос проснулся и ответил:
- А что вы хотите?
Меня так и подмывало сказать: «Я – свой. Я хочу к вам, заберите меня отсюда». Но зная посольскую иерархию, я понял, что дежурный, снявший телефонную трубку, сам никогда не додумается, чего же я хочу, даже если я сумею очень хорошо это объяснить.
Поэтому я сказал:



- Пожалуйста, пригласите к телефону торгпреда.
- У нас нет торгпреда.
- Тогда экономсоветника.
Окончательно проснувшимся голосом, услышав знакомую должность, дежурный сказал:
- Соединяю.
Старшие и младшие полицейские чины в комнате уже смотрели на меня с подозрением, но пока не отбирали трубку и не вмешивались в телефонный разговор.
Когда меня соединили с экономсоветником (экономическим советником, - такая должность, я хорошо знал, есть в каждом советском посольстве), я повторил заученную фразу на русском языке, и он ответил:
- Ждите меня, только никуда не уезжайте, я за вами сейчас приеду.
Почему он сказал: «Только никуда не уезжайте», - я понял уже через пять минут.
Ровно через пять минут после того, как я вышел из приземистого, скромного здания местного аэропорта на улицу и тихонько присел в теньке, ко мне выстроились две очереди: «бомбил», которые хотели прокатить меня с ветерком на своей развалюхе пятидесятых годов, и бомжей, которые начали с десяти долларов в местной валюте, вымаливая их с грустью в глазах, и закончили десятью центами в том же местном эквиваленте, хватая меня за одежду. Наверно, не так часто они видели белого человека, одиноко сидящего на ступеньке аэропорта, и, если бы через пятнадцать минут за мной не подрулил экономсоветник, я думаю, что конкуренты из двух стоящих ко мне очередей сначала передрались бы между собой, а потом бы разорвали на куски мою белую одежду и белую кожу, чтобы никому не досталось.
В последний момент экономсоветник втащил меня в Жигули, и в зеркало заднего вида я видел, как обсуждают неудачливые охотники за белым человеком свою несостоявшуюся жертву. 
Экономсоветник довез меня до посольства и познакомил со всем личным составом: посол, секретарша, водитель посла, охранник, он же дежурный. Гостиниц в городе не было, и на время пребывания мне выделили комнату для гостей в посольстве.
В первую ночь я проснулся от криков и воплей и выглянул в окно. Напротив посольства, через улицу, стояла белокаменная вилла в испанском стиле, видимо, превращенная после победы революции в коммунальную квартиру. Во дворе виллы собралось все население коммуналки. Я не понимал ни слова, но по ругани и мордобою ссорящихся соседей, окруженных кружком доброжелателей, я разгадал, что ничего криминального не происходит, а это просто обычные коммунальные разборки, напоминающие мне детство и старые фильмы из далекого советского прошлого.



Наутро, на машине экономсоветника, выделенного послом на три дня моей командировки в мое распоряжение, мы поехали в представительство местных авиалиний подтвердить мой обратный билет до Камеруна. Всю дорогу он подозрительно молчал.
Я бодро вошел в офис и подошел к молодой африканской служащей:
- Окей плиз фор ретур, - важно сказал я на смеси французского и английского и вручил ей свой обратный билет.
Потом пришлось с испанского на русский переводить экономсоветнику. Он печально повторял ее слова в русской интерпретации:
- Керосина нет, еб твою мать, и когда будет, неизвестно. Приходите утром в день вылета, и если самолет взлетит, она тут же подтвердит вам вылет.
То что самолеты не летают, когда в стране дефицит с керосином, я уже знал на собственном опыте. Не Европа ведь, где можно предъявить свои права, а Африка. Нет керосина, и кричи не кричи, он не появится.
Когда я задумчиво сел на переднее сиденье Жигулей рядом с экономсоветником, он меня подбодрил:
- До материка можно и на лодке доплыть, иногда так бывает быстрее. По расписанию самолеты летают два раза в неделю, но случается, что и по месяцу керосина нет. Это же остров, никуда не денешься.
После того, как я встретился со своими партнерами, и, как водится, они ничего не заплатили и ничего не подписали, экономсоветник понуро повез меня показывать остров.
 Городок Малабу был маленьким, грязным и провинциальным даже для Африки. На его окраине высилась гора.
- Вулкан, - мрачно сказал, глядя вдаль, экономсоветник, - говорят, недействующий.
Пока мы ездили по городу, меня не оставляло чувство некоего дискомфорта: что-то с этим городом было не так, чего-то не хватало или, наоборот, было в избытке, не складывалось что-то в городскую мозаику. К этому времени я побывал во многих африканских городах и столицах: одноэтажных и высотных, глиняных и современных, захолустных и цивилизованных. Но в каждом из них жила своя душа. В Малабу, как в больном организме, чувствовалась несообразность, не своеобразие, а именно несуразность. И вдруг я понял: вдоль белоснежных решетчатых заборов, за которыми белыми лебедями выплывали испанские виллы с узорными балконами, где должны бы сидеть, обмахиваясь веером, черноволосые испанские донны, текли тошнотворные каналы отбросов. На сияющих на солнце заборах, болтая ногами, сидели босоногие оборванные мальчишки, на балконах вместо донн пили пиво местные алкоголики, во дворе ссорились полуодетые женщины, а у ворот валялся в луже местный бедолага. Несоразмеримым контрастом из воздушных испанских фазенд стекали на улицу грязь, вонь и смрад.


В городе, в центре зеленого тропического острова, почти не было деревьев, будто все их вырубили на дрова. Может быть, про этот райский уголок в Атлантическом океане, а может быть, про другой уголок на земле писал сто лет назад Алексей Константинович Толстой: «А сад изгадить надо, за то, что он тенистый». 
Экономсоветник перехватил мой вопрошающий взгляд и грустно сказал:
- В этом городе пьют все: и мужчины, и женщины, и никто не работает. На что они пьют и живут, не знаю. Когда здесь были испанцы, каждое утро улицы драили щетками. А теперь, сами видите. Но зато свобода.
По тону, с которым были произнесены эти выразительные слова, я понял, что экономсоветнику обрыдло здесь все: и сам остров, и его население, и пьяные крики под окнами по ночам.
А мне почему-то вспомнились зассанные, вонючие подъезды московских восьмиэтажек.
Как принято в Африке, мы поехали на рынок. Держаться за карман, где лежал бумажник, меня не надо было учить. Проходя через черную, крикливую толпу покупателей и продавцов, я снова почувствовал себя «в своей тарелке» - в африканской «тарелке», но опять что-то здесь выбивалось из родственных по духу и по крови африканских рынков. Продавали фрукты, овощи, тряпки, посуду: все, как обычно, как в любой африканской стране. Но вдруг на одном, на втором, на третьем прилавке я увидел разливное вино, напомнившее мне Кавказ и Крым, и бутылки с виски и джином, дешевле которых я не встречал даже в Мали – самой дешевой африканской стране. Для тех, кто в Африке не был, раскрою секрет: ни на одном африканском рынке не принято продавать спиртное, это привилегия магазинов.
Экономсоветник скорбно посмотрел на разливное вино, к которому выстроилась очередь местных жаждущих, и саркастически заметил:
- Все это дешевка и подделка. Спаивают народ.
С вопросом, кто спаивает, я решил пока подождать. Но ответ на него нашелся, буквально, через полчаса.
Как добросовестный экскурсовод, экономсоветник решил показать мне весь город и повез меня смотреть местный Кремль. Это была старинная испанская крепость, спускающаяся по мысу к Атлантическому океану, огороженная со всех сторон высокими белокаменными стенами.
За квартал до крепости мы остановились и вышли из машины:
- Дальше ехать нельзя, - загробным шепотом сказал экономсоветник.
- А что там? – тоже шепотом спросил я.
И тогда, с тяжелым придыханием в голосе, экономсоветник рассказал невеселую историю о том, что происходит за стенами крепости. Эта история была, как две капли воды, похожа на сказки братьев Гримм про людоедов и на известную всем советским детям книжку «Три толстяка», и что-то она еще смутно напоминала мне: совсем близкое, родное и не сказочное.

Когда на острове Фернандо По сбросили иго проклятых испанских колонизаторов, доны и донны бросили свои резиденции, похватали в руки сумочки и стали спасаться бегством: кто на лодке, кто на самолете. В те дни на острове царствовала смута, вдохновляемая двумя лозунгами: «Грабь награбленное» и «Долой империалистов-колониалистов». Когда ни одного испанского империалиста на острове не осталось, стали решать, как и на что жить дальше. Раньше деньги в казну поступали от богатых туристов: остров Фернандо По был одним из самых известных мест отдыха в мире. Деньги текли рекой на остров еще потому, что там были самые большие в Африке плантации какао. Но после революции почему-то туристы перестали приезжать на остров, а свободолюбивый народ Экваториальной Гвинеи, только что сбросивший оковы и поднявший голову, перестал собирать какао и гордо сказал: «Хватит горбатиться, сыты по горло, работать не хотим». И вскоре после хаоса наступила разруха. Революционные вожди, избранные на волне всенародного энтузиазма и ликования в президенты и в правительство, куда-то исчезли, а через несколько лет стало известно, что никуда они не делись с острова, а спрятались в старинной крепости и незримо управляют народом под охраной армии. Прошло несколько лет, и народ, регулярно подпитываемый дармовой выпивкой, успокоился и почувствовал себя значительно лучше, веселей и свободнее, чем раньше. Кто возглавляет страну, все давно забыли, их никто никогда не видит, а телевидения в стране нет. Так они и живут до сих пор: правительство по одну сторону белокаменной стены, население острова – по другую.
Так закончил свой рассказ экономсоветник и добавил:
- У них там вертолетная площадка и в город они никогда не выезжают. Ближе лучше не подходить, стреляют без предупреждения, а все, кто туда попадает, исчезают бесследно.
Видимо, проникнувшийся моей задумчивостью после своего рассказа, экономсоветник предложил:
- Миша, здесь ходить вечерами некуда. Приглашаю вас после сиесты спуститься во двор посольства, мы все там собираемся каждый вечер. Посидим, выпьем. Посла, конечно, не будет, это не по рангу: обычно, он из своих апартаментов не выходит.
Это был тихий, посольский, семейный вечер, скрашенный женами посольских сотрудников. Из-за окружавших нас со всех сторон зданий во дворе было уютно, спокойно, и не слышно было хамских, орущих, пьяных голосов, заселившихся в соседней испанской вилле.
Наутро я сказал экономсоветнику:
- Я хотел бы искупаться в Атлантическом океане. Никогда не доводилось. Поедем?
Экономсоветник посмотрел на меня мрачно, но смолчал. Через час мы поехали купаться на атлантический пляж.



Проселочная дорога пролегала через густые заросли.
- Глядите, - сказал экономсоветник, - это все плантации какао.
Я никогда в жизни не видел, как растет какао, и смотрел по сторонам, разинув глаза. Только сейчас я заметил, что это не беспорядочный, глухой тропический лес, а, скорее, огромный, заброшенный сад. Мы медленно ехали около получаса, а сад все тянулся, пока хватало глаз, по обе стороны дороги. Деревья напоминали развесистые, большие, старые яблони, усыпанные вдоль стволов зелеными фруктами, похожими на кокосы.
- Это и есть какао, - сказал экономсоветник.
- Я чего-то не понимаю: такое богатство вырастает из-под земли само по себе, и такая нищета вокруг.
Экономсоветник посмотрел на меня так, будто хотел спросить:
- А вы давно на родине не были?
Но, вместо этого, ответил:
- Какао вызревает, падает на землю и гниет. Собирать его некому.
Мы грустно поехали дальше, деревья расступились, черный пляж заскрипел под колесами, и моему взору открылась великолепная тропическая лагуна.
Если бы я был художником, я бы тут же стал писать этот пейзаж красками. Если бы я умел рисовать, я бы хоть что-то набросал на бумаге. Во мне не было даже капли художественного мастерства, поэтому лагуна просто впиталась в мою память.
Простирающаяся на несколько километров плавным изгибом берега бухта, окаймлялась, с одной стороны, строем склонивших к океану голову пальм, которые, как часовые, охраняли песчаный пляж от вырастающих за ними непроходимой стеной джунглей, а, с другой стороны, омывались лениво ласкающим своим длинным языком берег океаном. Черный мелкий песок напоминал о вулканическом происхождении острова.
Стометровой полосой песчаный пляж, манящий поваляться и побегать босиком, изогнулся, как змея, между океаном и джунглями. И был он абсолютно пуст, ни одной живой души, кроме нас.   
Машина въехала по брюхо в воду и остановилась. Я еще подумал: «Мотор ведь заглохнет, как обратно выезжать будем?»
- Миша, - замогильным голосом сказал экономсоветник, - раздевайтесь и ныряйте из машины в воду. Плавайте, сколько душе угодно, только на берег не выходите. Когда накупаетесь, забирайтесь сразу в машину, плотно закрывайте дверцу, насухо вытирайтесь полотенцем и одевайтесь.
- А что происходит? Почему здесь никого нет?
- Миша, я вам потом объясню. Идите, купайтесь.
Он так сказал: «Идите», - будто прогонял меня в преисподнюю.
- А вы?
- Нет, я вас в машине подожду, - траурно сказал он.
Желание поплавать в Атлантическом океане было сильнее неведомой опасности, и прямо с борта машины я нырнул в воду и поплыл.



Когда через двадцать минут одиночества, покоя и безмятежности я забрался в машину, плотно захлопнул за собой дверь, насухо вытерся и оделся, он рассказал мне еще одну грустную историю этого райского острова:
- Когда-то на этом самом месте находился лучший пляж Атлантического океана. Поэтому я вас сюда и привез. Представьте себе толпы народа, купающегося, загорающего, бегающего по песку. Вдоль берега стояли рестораны и бары, и белые шезлонги принимали в себя белые тела богатых людей со всего света. Сколько романтических историй, сколько любовных поцелуев под шляпкой полуголой, изящной женщины.
Он, несмотря на свой мрачный вид, наверно, был романтиком, но я слушал его, не перебивая.
- Вы видели, во что превратился город. Когда не стало колонизаторов, загадили не только город, но и весь остров. Я думаю, что сама эта благодатная природа не стерпела такого издевательства над собой и решила отомстить. Теперь на берегу океана появилась какая-то мошка. Она нападает только на влажное тело и въедается в его поры. Никто не знает, что это за мошка и что это за болезнь, но через два года человек умирает.
- Спасибо. А что же раньше не предупредили?
- Зачем? Вы так хотели искупаться в океане. И вы все сделали правильно, все, как я вам сказал. Надеюсь, обойдется.
Экономсоветник оказался не только романтиком, но и фаталистом.
Домой мы ехали молча, и почему-то даже плантации какао не будили восторг в моей душе.
Через два дня я взял сумку, и экономсоветник повез меня в приемную местных авиалиний. Видимо, я заразился от него за эти три дня фатализмом и даже не переживал: «Полетит самолет сегодня или не полетит». Как ни странно, мне пообещали, что самолет взлетит. По-моему, экономсоветник даже удивился:
- Повезло вам.
Когда он провожал меня к самолету, мне показалось, что с большим удовольствием он посадил бы меня в лодку, и тогда бы, наверно, он, наконец, улыбнулся и сказал бы мне на прощание:
- Плывите, Миша, плывите.