10 октября

Дождь был несильный, и размашистый дуб, под которым я сидела на самодельной лавке, защищал меня от мелких капель. Передо мной чернела выжженная проплешина кострища – точно такая же зияла у меня в груди.
Об виски, с назойливостью августовской мухи, бьющейся об стекло, в поисках выхода билась обида.
Обида на нее за то, что она ушла тогда, за то, что мы не простились, за то, что она оставила меня одну, много за что – куча мелких обид, которые не могли найти выхода.

Вдалеке появилась черная точка, принимающая по мере приближения очертания незнакомого силуэта. Наконец, из серой мутной пелены августовского дождя вынырнул молодой человек в макинтоше. Прошлепав по мокрой траве, он зашел в мое укрытие под дубом, откинул капюшон и спросил разрешения присесть рядом. Равнодушным жестом я указала ему на длинную скамью – места, мол, много
Незнакомец порылся в карманах, выудил пачку Бонда, отвесил щелбан пачке, захватил зубами выскочившую сигарету, достал ее и, сломав одну спичку, прикурил от второй.
- И какой идиот такие пачки придумал? – спросил он лесную тишину.
Оставив его соображение без комментариев, я пошарила по лавке, нашла свою пачку Кента и тоже закурила.

Сколько курится сигарета? Я сама никогда не засекала – говорят пять-семь минут, но это была, пожалуй, самая длинная сигарета в моей жизни. Незнакомец попытался заговорить со мной еще раз, но я не могла придать беседе баланса между высказыванием и выслушиванием – я боялась разжать губы и выпустить на волю рвущийся из горла ком обиды.

Докурив свою сигарету, незнакомец метнул окурок в кострище, поднялся и растворился в дожде. Спустя мгновение его уже и след простыл, и я подумала, что это было виденье, однако, на черной выжженной земле дымился непотушенный окурок.

Много лет спустя я снова была под этим дубом. Кострище заросло новой травой, хоть и не так густо как везде вокруг. Самодельная лавка наполовину сгнила, но я вспомнила незнакомца в макинтоше и тот ком в горле, который я так боялась выпустить.
О виски снова забилась обида, почти забытая, но все еще живущая во мне.

«Почему ты оставила меня тогда, почему мы не простились, зачем ты ушла?» - с упреком крутится у меня в голове пока я трясусь в наполненном старушками автобусе, держа высоко над головой букет белых роз, который я везу тебе на день рожденья. За окном мелькают красно-желтые наряды деревьев, не успевающие высохнуть после дождей сменяющих друг друга.

Я иду мимо цветов, газонов и мрамора. И даже не успев дойти до цели, даю волю слезам. И вот я стою, как получившая двойку школьница, сжимаю в руках колючие стебли и реву. Реву. Как почти одиннадцатилетняя девочка. Реву так, как ни разу не ревела за эти пятнадцать лет без тебя.
Кашляю от рыданий –  ком из горла оказывается у меня на ладони, и теперь я могу его разглядеть. Хитросплетение беспричинных детских обид и больше ничего - я выкидываю его за ограду, немножко собираю сырые листья, кладу на землю цветы.

За воротами кладбища я вижу мост между мирами живых и мертвых, символ прощения человечества – радугу.