Выпавший из обоймы

Как чудно!..//Как чутко!.//Чуть слышно//За стеклами лепится снег//А лягу в постель/И увижу://Безбрежное летнее утро.//Спят куры в пыли золотистой,//Спят мухи на стеклах веранды,//Спят люди://Один - под телегой,//Другой - в старомодной карете,//А третий,//Наверное, я,//Лежит под раскидистым дубом,//Блаженно во сне улыбаясь,//И птица//Сидит на руке...(Чувство покоя)

Человек по-разному представляет себе себя. Евгений Блажеевский – вот таким - спящим под дубом, с птицей, сидящей на руке. И конечно – летом! Рожденный на юге обречен. Он приехал в Москву, как когда-то Леонид Зорин (и его альтер эго из Покровских ворот), из южного города с его виноградниками, запахом мазута и моря, размеренным восточным укладом, не отвечавшим размаху и порывам мятежной славянской души.

…И текли переулком, сверкая боками, машины,//И закат разгорался над морем, пустынно-багров. //Пахло газом и хлоркой, и вкрадчивый запах мышиный// Доносил ветерок из глубоких бакинских дворов.//И висели веранды, точней – деревянные грозди, //И, зажав сигарету в углу непреклонного рта,// Старичок в башмаки заколачивал мелкие гвозди, // И была в этом стуке размеренность и доброта.// И пространство синело, и небо густело, и ночью // На бульваре шумели чинары, стоящие в ряд,// И рука твою легкую руку искала на ощупь, // И стучали сердца, и, казалось, что пальцы горят!..(Первая любовь)

Родился он в 1947г в г. Гянджа (Кировабад) в семье военного врача, Ивана Блажеевского. К слову, Гянджа - родина выдающегося поэта и философа средневекового Востока – Низами Гянджеви, автора Лейли и Меджнуна, причисленного Гёте к семи величайшим поэтам всех времен. Когда мальчику было три года, умер отец, и детство его и отрочество прошло под знаком двух женщин – мамы и бабушки. Юной мамы и вечно юной бабушки – аристократки, дочки предводителя дворянства, о которой писал:

…А Вы улыбаетесь тонко
Какому-то звуку в себе...
Всего вам, родная, но только
Не думайте о судьбе...
Летите сквозь промельк нечастый
Огней за кромешной чертой...
Пусть после ваш мальчик несчастный
Оставит меня сиротой.
Живите, пока еще рано
Платить за парчу и атлас...
Я после Ахматову Анну
Прочту как посланье от Вас. (Памяти бабушки)

От бабушки, ученицы Репина, спортивный юноша, игравший за городскую футбольную команду, унаследовал интерес к живописи, уважение к фамилии и желание вернуться в Россию. Но это потом. А пока :

Ночью сентябрьской птицы кричали,
Над виноградниками шурша.
Чувству свободы и чувству печали
В эти минуты училась душа.
…Музыка шла из ночного предела,
Мучила, жалостью сердце скребла.
От одиночества ёжилось тело,
Но облегчением книга была:
"Детство" Толстого... Наставник хлопушку
Взял, обходя близоруко кровать...
Мать на дежурстве. И можно в подушку
Плакать и мамин халат целовать...

К малой родине он будет возвращаться позднее, по-разному рассматривая их отношения. Как и свои отношения с Россией.

…Из мусульманства,
Из дашбашных дел,
Из местной жизни,
Чуждой славянину,
Я непременно вырваться хотел.
И променял
Чужбину
На чужбину...(Монолог провинциала)

Блажеевский приехал в Москву, поступил в Полиграфический институт. Вошел в круг поэтов и художников. Вторая половина 60-х, излет оттепели, еще хранила подобие «времени стихов», давшего трибуну молодым и смелым голосам и вернувшего замолчавших. Еще проходили поэтические вечера, собирались у памятника Маяковскому. Еще можно было заявить о себе. Впоследствии его поэтическое определение оттепельных 60-х по частоте цитирования станет «хрестоматийным»:

…Веселое время!.. Ордынка... Таганка... //Страна отдыхала, как пьяный шахтер, //И голубь садился на вывеску банка, //И был безмятежен имперский шатер. //И мир, подустав от всемирных пожарищ, //Смеялся и розы воскресные стриг, //И вместо привычного слова "товарищ" //Тебя окликали: "Здорово, старик!" //И пух тополиный, не зная причала, //Парил, застревая в пустой кобуре, //И пеньем заморской сирены звучало://
Фиеста... коррида... крупье... кабаре...//А что еще надо для нищей свободы? – //Бутылка вина, разговор до утра... //И помнятся шестидесятые годы – //Железной страны золотая пора.

Блажеевский несет стихи в Юность, Новый мир, на суд авторитетов – П. Антокольского, Е.Евтушенко. И что же в стихах молодого человека :

…Детеныш, не стремящийся к подобью,
Обороти прощальный взгляд на лес, –
За этот выбор платят только дробью
Да одичалой пустотой небес...(Птенец)

Изначальное ощущение «не стремящегося к подобью». А еще… Вызов в виде целого цикла стихов «Из армейской тетради». Блажеевский был первым, кто в начале 70-х во весь голос заговорил о Советской Армии, непобедимой и легендарной, не в ритме бравурных маршей -

Когда забирали меня//И к Марсу везли на арбе, //Когда я свободу менял//На блеклую шкуру х/б,//Когда превращали в раба, //Совали в лицо автомат //И делала власть из ребра //Народного//серых солдат,//Когда мое время текло, //Судьбу половиня, инача, //И маму метелью секло //Всю в хохоте жалкого плача, //Тогда у истока разлук, //Явившись на сборное место, //Ударил, как репчатый лук, //По зренью армейский оркестр…

Он писал не просто об отношениях казармы и человека, о реальном положении вещей – об издевательствах старослужащих :

…Сержант Шалаев курит и смеется.//Он чувствует,//Что шутка удается,//А за окном проносится метель.//Она летит во тьме,//Под фонарями //Ее поток напоминает рысь.//Она летит,//А там –//У горизонта – //Сжигают ядовитые отходы//За крайними постройками Тольятти,//И полог неба смутен и зловещ.//А Петя Соловеевич Сорока //Стоит на табурете, //И в глазах,//Совсем стеклянных, //Отражен размах //Всей этой скверны //И почти животный, //Пронзительно-невыносимый страх... (Петр Соловеевич Сорока)

Он писал о дезертирстве, как попытке сохранить достоинство:

…Мы шли ловить//Прыщавого подростка//В рубашке синей//И в чужих штанах.//Мы шли ловить//Большого человека,//Который наши тайные мученья//И нашу человеческую трусость//Перечеркнул попыткою побега.//И мы ловили родственную душу,//Не понимая этого еще,//И не Шмелева,//А себя ловили –//Рабы всепобеждающей казармы,//А он бежал//И плакал,//И бежал…//Мы беглеца поймать бы не сумели,//Но та лошадка,//Что его дразнила//Свободою своей издалека,//Любезно предоставила и спину,//И ноги,//И ефрейтор мускулистый//Погоню продолжал на четырех!//Какая лошадь,//И какое счастье,//И похвала от командира части!..//И был беглец настигнут//И доставлен//В комендатуру,//Где перекусил//Себе зубами//Вены на запястье… (Шмелев)

В 1980-м выйдет «Сто дней до приказа» Ю.Полякова и вызовет наконец резонанс в обществе. В 80-е менялся состав воздуха, уже можно было вызывать колебания. А в 70-е…О каком признании мог мечтать поэт в стране, гордящейся военным могуществом?.. Что - жизнь отдельного солдата, вообще – жизнь человека, это ли тематика! Напрочь лишенный способности к приспособленчеству, Блажеевский выбирал темы, близкие ему, не сверяясь с авторитетными мнениями и идеологическими установками. И практически с самого начала оказался на обочине литературного процесса. Нет, его знали и признавали. Но из разнокалиберного и разномастного поэтического поколения «семидесятников» он вываливался - сложный и рано сложившийся. Крупный, задающий уровень. И стоящий особняком. И обстоятельства его жизни и он сам определили такой выбор – отдельности. Главным мотивом которого было нежелание «зависеть от властей, зависеть от народа…»** Не угождать, не подстраиваться, не бояться.

Я выпадаю из обоймы вновь,//Из четкого железного удушья.//Так выпала случайная морковь//Из рук того, кто заряжает ружья.//Но всё же у моркови есть удел,//Которого не ведаю с пеленок://Стрелок стрелять морковью не хотел,//Но подобрал и съел ее ребенок. //А мой удел, по сути, никакой.//Во мраке человеческих конюшен//Я заклеймен квадратною доской,//Где выжжено небрежное «не нужен».//Не нужен от Камчатки – до Москвы,//Неприменим и неуместен в хоре//За то, что не желаю быть как вы,//Но не могу – как ветер или море…

В поэзии Евгений Блажеевский - безусловный традиционалист. Поэт, стремящийся к гармонии. И по форме и по смыслу его стихи – завершенные и совершенные произведения. Одухотворенные, тонко и точно инструментованные. Скупо, сдержанно и вместе с тем образно. И исполненные не сразу открывающейся глубины. Так бывает, и в этом одно из чудес истинной поэзии – как из Священного писания из нее каждый берет столько, сколько способен взять. И возвращаясь, считывает новые и новые смыслы. По воспоминаниям друзей, отдельные стихи писались годами. Блистательный венок сонетов «Осенняя дорога» («По дороге в Загорск») - в течение десяти лет. Не только «Осеннюю дорогу», любовную лирику Блажеевского в целом можно отнести к эталонам жанра.

Метро Новослободская.//Декабрь.//Стою под фонарем у турникета,//Ищу в толпе желанное лицо.//Но ты подходишь незаметно сзади//И оттого становишься прекрасней,//
Внезапностью своею ослепив,//Чем есть на самом деле…//Мы берем //вина в каком-то позднем магазине,//Выходим из вечерней толчеи,//Пытаемся поймать такси, //Но тщетно://
Машины,// Занавешенные снегом,//Плывут во тьму,//Не замечая нас…//Купив билеты в привокзальной кассе,//Мы ожидаем нашу электричку.//А снег идет,//Ложится на киоски,// На крыши подошедшего состава,//Такой уютный//Домотканый снег!........................
Но с утра//В обратной электричке предо мной//Лицо, опустошенное любовью,// Холодное,//Пустое,//Словно мы друг другу не знакомы,//И слова//Скупы, // Невыразительны…//И я //Спешу сказать – Пока!//И распрощаться//Чтобы побыть с тобой//Еще вчерашней//Еще ночной//Совсем наедине… (Повесть)

Характерная особенность поэтики Блажеевского – его белые стихи настолько точно музыкально интонированы, что воспринимаются как рифмованные.

Более поздняя лирика отличается нарастающим драматизмом, почти тютчевским «О как на склоне наших дней нежней мы любим и суеверней…»

Денек появился и сник,
Как наше свиданье, короткий.
Лиловый исхоженный снег –
Грязцою на наши подметки.
“Не надо, – шепчу, – не винись…”
И так от себя отпускаю,
Как будто высокий карниз
Ослабшей рукой отпускаю...

Или это – пронзительное, звучащее предчувствием и завещанием:

И вы,//Посещавшие шумное наше жилье,//И ты,//Зазывавший ночными звонками куда-то,//Я вас заклинаю,//Чтоб вы пощадили ее,//Поскольку она//И наивна,//И не виновата.//И вас заклинаю, //Микробы,//Машины,//Моря!//Да будут уступы,//Да будут углы как из ваты!//И пусть не забудется //Горькая просьба моя,//Поскольку она//И наивна,//И не виновата.//Тебя,//Ее будущий,//Невыносимый уму//И сердцу,//Которое хочет любить по старинке,//Прошу://Покупай в ноябре //Для любимой хурму, //Хурму продают //Возле старого цирка, //На рынке... (Просьба)

В стихах Блажеевского нет эквилибристики ума, игры метафор, есть зрелое и горькое понимание жизни. И любовь, переросшая ревность и эгоизм. Есть у него и эротически окрашенная лирика, мощная, волнующая, чувственная и как все у Блажеевского – драматичная. “Я поздно пойму, что за сказочный дар…”, Последнее письмо (Прощай, моя любовь, сотри слезу..), Наваждение (Возможно, бред все это, но зачем я не могу насытиться тобою?..), Московское воспоминание (В том мире, где утро не будит тебя надеждой в оконном квадрате…)

И то, что ощутил – впервые, Боже –
Свободу, равнозначную реке:
Лежи и созерцай рассвет на коже
И первый луч на зыбком потолке…

Лишь этот миг на чувственном пределе
В каморке бедной близ Москва-реки…
Тогда не я, тогда Земля при теле
Была – как шарик с ниткой – у руки!.. (Цветаева, и Хлебников, и Рильке!..)

Пейзажные и сезонные зарисовки Блажеевского словно карандашные рисунки, с четким строгими линиями, не смягченные акварелью, не утяжеленные маслом. И практически всегда персонифицированные. Реальность, данная в ощущениях…

...Я предпочел, хмельной слегка, //Дойти с приятелем до Трубной //И выпить пива у ларька//Из кружки, по-мужицки крупной.//Я предпочел узреть мельком //У девушки, сидящей в сквере, //Полоску тела над чулком, //Как свет, мелькнувший из-под двери.//Я предпочел увидеть лед, //Который бьют кайлом с размаха.//Я чую запах талых вод, //Как раненую дичь – собака...(Весна)

Какие аллитерации – «из кРуЖки по-муЖицки кРупной», «поЛоску теЛа над чуЛком»! Такая музыка не рождается в голове, откуда-то спускается...

Разжала ночь медлительный кулак, //Стал резче контур, тверже перспектива;//И темнота с домов сходила, как //Ленивая волна отлива.//В холодном небе зрели голоса, //Гремел трамвай и каркали вороны. //Сквозь темноту, едва продрав глаза, //Спешил народ на ранние перроны.//И было грех лежать на простыне //Расслабленным, зевающим невеждой, //Когда носили утро по стране // И мыли лица ледяной надеждой (Февральское утро)

Простота поэтического языка Блажеевского – высокая простота. Передающая глубину и красоту переживаний без опоры на декоративные детали. Это простота классицизма. Реформаторам стиха непросто – ломая каноны, они обязаны доказать, что новая форма есть новое качество, развитие, а не девальвация. Ведь «Цель поэзии – поэзия», - говорил Пушкин. Не новый вид искусства, возникающий на ее обломках. Поэтому сохранить традицию – задача гораздо более сложная. Особенно на уровне, заданном предшественниками. «Тяжело Словесности Российской. Хороши ее Учителя…»**

Свое поколение – рожденных в конце 40-х Блажеевский называл потерянным:

Мы – горсточка потерянных людей. //Мы затерялись на задворках сада //И веселимся с легкостью детей – //Любителей конфет и лимонада…//Еще мы понимаем, что трава //В саду свежа всего лишь четверть года, //Что, может быть, единственно права //Похмельная, но мудрая свобода.//Свобода жить без мелочных забот, //Свобода жить душою и глазами, //Свобода жить без пятниц и суббот, //Свобода жить как пожелаем сами.//Мы в пене сада на траве лежим, //Портвейн – в бутылке, //Как письмо – в бутылке //Читай и пей! И пусть чужой режим //Не дышит в наши чистые затылки… (А.Васильеву)

Не хочется ходить в очернителях! Но факт остается фактом - наряду с официальной литературой существовала неофициальная. Бесправная, бесперспективная, загоняющая человека в самиздат, в диссиду,  в алкоголизм… «Идет суженье жизни до петли» писал  Леонид Аронзон. Что такое 70-е в контексте литературы? Ленинская премия Михалкову, Тихонову, Барто, Бондареву, Шагинян, Мележу, Симонову, Андроникову, Маркову,  Чаковскому, Шукшину (посмертно). Две международные литературные премии : Нобелевская – Александру Солженицыну, Французской академии – Геннадию Айги. Двум «непечатным». В 1971-м умирает незадолго до этого ушедший из Нового мира Александр Твардовский, не менявший убеждений, не допускавший в печать, но никогда не сдававший органам. Умирает Евгения Гинзбург и Александр Галич. Тонет в Байкале Александр Вампилов. На съемках «Они сражались за Родину» умирает Василий Шукшин. Кончают с собой Геннадий Шпаликов, Леонид Аронзон, Дмитрий Голубков, Илья Габай. Вынуждены эмигрировать Иосиф Бродский, Наум Коржавин, Лев Лосев, Александр Солженицын, Сергей Довлатов, Анатолий Якобсон, Илья Рубин. Разгромлен альманах Метрополь, Виктор Ерофеев и Евгений Попов исключены из СП, в знак протеста выходят Василий Аксенов, Семен Липкин и Инна Лиснянская. Впоследствии половина метрополевцев вынуждена эмигрировать…

Блажеевский не был диссидентом. Он сторонился объединений, любых – идеологических, эстетических. Всего, что могло ограничить внутреннюю свободу. Но придя в поэзию в конце 60-х, увидел напечатанным первый сборник стихов «Тетрадь» только  в 1984г. А нет сборника – нет поэта. В СП принимали с двумя книгами. Вот вам и 70-е… Безнадежные, циничные, душные. «А кто это признал, что Вы – поэт? Вы учились этому?» – спрашивал судья у Бродского. Хронологически это было ранее, в 60-е, но постановка вопроса оставалась той же… Следующий, и последний прижизненный, сборник «Лицом к погоне» вышел в 1995г. После смерти вышли «Черта» и «Монолог». Стараниями друзей. Друзья были важным, необходимым условием его существования. Человеческого и поэтического. Ему нужна была родственная душа, понимающая, слышащая…Вытаскивающая из этого выбранного и им и не им состояния бездомности, скитальчества, изгойства, растянувшегося на долгие годы.

А жил я в доме возле Бронной //Окно – в простенок, дверь – к уборной //Среди пропойц, среди калек.//И рупь с полтиной – за ночлег.//Большим домам сей дом игрушечный, //Старомосковский – не чета. //В нем пахла едко, по-старушечьи, //Пронзительная нищета.//Я жил затравленно, как беженец, //Летело время кувырком, //Хозяйка в дверь стучала бешено //Худым стервозным кулаком.//Судьба печальная и зыбкая //Была картиной и рассказом, //Когда она, как мать над зыбкою, //Спала, склонясь над унитазом,//Или металась в коридорчике, //Рукою шарила обои, //По сыну плакала, по дочери, //Сбежавшая с офорта Гойи.//............И я, любивший разглагольствовать //И ставить многое на вид, //Тогда почувствовал, о Господи, //Что эта грязь во мне болит,//Что я, чужою раной раненный, //Не обвинитель, не судья – //Страданий страшные окраины, //Косая кромка бытия... (1972 год)

В более поздние годы, когда открылись границы, кто-то покидал Россию, не надеясь на «ветер перемен». Блажеевский себя в отрыве от родины не рассматривал. И друзей терял тяжело…

По улице Архипова пройду//В морозный полдень//Мимо синагоги//Сквозь шумную еврейскую толпу,//Сквозь разговоры об отъезде скором,//И на меня - прохожего -//Повеет//Чужою верой//И чужим презреньем.//...И ты мне будешь объяснять причину //Отъезда своего//И говорить//О праве человека на свободу//Души и слова,//Веры и судьбы. //....И ты меня обнимешь на прощанье,//А я увижу рельсы,//По которым//Уедешь ты//Искать и тосковать.//Ох, это будет горькая дорога!..//И где-нибудь,//В каком-нибудь Нью-Йорке//Загнутся рельсы,//Как носы полозьев... //Свободы нет, //Но есть еще любовь //Хотя бы к этим сумеркам московским, //Хотя бы к этой милой русской речи, //Хотя бы к этой Родине несчастной//Да,//Есть любовь -//Последняя любовь. (Другу)***

Интонационно поэзия Блажеевского исповедальна. Не пугающе откровенна, как порой у Цветаевой, а трагически исповедальна, на той чувствительной грани, за которой - оголенный провод. О связи поэзии и боли говорили многие поэты. Блажеевский – так, устами Орфея:

И я обернулся, хоть было темно,
На голос и нежный, и тихий...
И будет во веки веков не дано
Увидеть лицо Эвридики.
Но это не слабость меня подвела,
Не случай в слепом произволе,
А тайная связь моего ремесла
С избытком и жаждою боли.
Мне больше лица твоего не узреть,
Но камень в тоске содрогнется,
Когда я начну об утраченном петь:
Чем горше – тем лучше поется... (Орфей)

Вторя Цветаевой, писал о своей нелепости «в мире, где каждый отч и зряч, //Где по анафемам, как по насыпям// - Страсти!// Где насморком назван -  плач»:

Я маленький и пьяный человек.//Я возжелал в России стать пиитом,//Нелепый, как в музее чебурек//Или как лозунг, набранный петитом.//Мои просторы, как декабрь, наги,//Но мне знакома зоркость зверолова.//И боль, как пес, присела у ноги,//И вместе мы выслеживаем Слово.

Отношения со временем у Блажеевского своеобразны.

Как обозвать тот год, когда в пивных //Я находил забвенье и отраду //За столиком на лавках приставных, //Вдыхая жизни крепкую отраву?..//Еще не зная, что и почему, //В квартире у татарина Джангира //Я пил вино в махорочном дыму //Жестокого расхристанного мира,//Где в подворотне властвовал кулак //И головы звенели от затрещин, //Где мутный бар напоминал бардак //И пахло рыбой от весёлых женщин.//………………Как обозвать тебя, как обласкать?..//Немытый, словно кружка в общепите,//Ты был прекрасен!.. Если обыскать //Словарь, то не найду другой эпитет.//Ты был прекрасен!.. //Хоть в чужом дому //Я ночевал и пиво пил в подвале, //Но молодость была и потому //Со мною времена не совпадали. (1972 год)

Но проходит молодость. И приходят мысли о конечности жизни. И своей неисчерпанности.

Теперь, когда надо проститься //По совести и по уму, //Не надо обратно проситься //В свою голубую тюрьму.//Не надо надеяться втайне //На лунный серебряный след.// Осталось одно очертанье, //Названья которому нет.//Осталось горенье заката, //Далекого моря прибой. //Осталась глухая утрата //Того, что случалось с тобой.//Того, что могло бы случиться, //Того, что в себе износил...//Но нету, увы, очевидца //Слепому горению сил.//А молодость - штучка, Лолита, -//Кивнув равнодушно душе,//Сошла, как выходит из лифта//Чужой//На чужом//Этаже...

В целом ХХ век Блажеевский оценивал с горечью:

И вот совсем немного лет
Осталось до скончанья века,
В котором был один сюжет:
Самоубийство Человека.

Самоубийство – не в буквальном смысле. Хотя их было много, слишком много в литературе советского периода. Превращение людей в других. Алкоголизм.

Коли водка сладка, коли сделалось горьким варенье// – Не вина, а беда беспробудных ваньков и марусь.//Безрассудному пьянству не буду искать объясненье, //Но насколько оно безрассудно, сказать не берусь…(Осенняя дорога)

Любая форма потери в себе человека. Не зря Человек написан с заглавной. Ведь

Одна лишь для поэта заповедь
на востоке и на западе,
на севере и на юге -
не бить
    челом
       веку своему,
Но быть
    челом века
         своего,-
быть человеком.****

Но в наступавшем времени видел что-то опасное, гибельное для культуры, с чем примирить себя не мог. В одном из последних интервью сказал: «…Мне, честно говоря, несмотря на все ужасы и кровопролития, хотелось бы чуть-чуть подольше задержаться в двадцатом веке с его пониманием традиций, эстетики и красоты. То, что грядет в грядущем столетии, мне чуждо». И обращался мысленно к прошлому. К золотой поре 60-х, куда «будущее наше во вчера //Сошло - ушло тихонько по-английски».

Благословенна память,//Повёрнутая вспять.//Ты будешь больно падать,//Да редко вспоминать.//Осядет снегом горе,//Дитя увидит свет...//В естественном отборе//Для боли места нет.//Лишь память о хорошем,//О том,//Что стало прошлым,//О нежности, //Которой //Ещё принадлежу,//О голосе любимом,//О том,//Что стало дымом,//Необъяснимым дымом,//Которым дорожу...

Умер Евгений Блажеевский 8 мая 1999 года в возрасте 52 лет, как праведник – во сне.
Наверное, это правильно, что ХХ век, в русской поэзии заговоривший «трагическим тенором» Блока, закончился трагическим стихом Блажеевского.

После смерти Евгения Блажеевского остались воспоминания друзей – Игоря Меламеда, Юрия Кувалдина, Ефима Бершина, предисловия к сборникам Ивана Жданова и Юрия Кублановского, глава в книге «Голос из арьергарда» Станислава Рассадина и «Строфах века» Евгения Евтушенко, статьи литературоведов. И четыре маленьких сборника, выпущенных скромными тиражами, давно ставшие раритетом. 
 
Но муза, правду соблюдая,
Глядит - а на весах у ней
Вот эта книжка небольшая
Томов премногих тяжелей. *****


Моя глубокая благодарность Игорю Сунеровичу Меламеду за сборник «Монолог».
__________________________________________
*Александр Пушкин (Из Пиндемонти)
** Борис Чичибабин (Стихи о русской словесности)
*** Илье Рубину
****София Парнок (Из последнего одиночества…)
*****Афанасий Фет (На книжке стихотворений Тютчева)