Богиня по имени мама

          Отрывок из автобиографической повести
               

        … Кира ждала, боясь заснуть преждевременно, и и часов в девять в детскую обычно заглядывала мама, чтобы поцеловать девочек на сон грядущий. Учительница русского и литературы советской школы - мама Лиля - тогда была еще очень далека от того, чтобы перекрестить чад на ночь, но в поцелуе ее было тоже нечто священное. Она казалась Кире прекрасной богиней, сошедшей со светлых сияющих небес в их затемнённую комнатку, не забывшей в разгаре праздничного приема гостей о них, маленьких и несчастных… От неё пахло чудными духами, длинная нитка жемчужных бус свешивалась вниз и матово посверкивала в темноте, и вся она была легкая, воздушная, словом – идеальная. Наверное, это была Богиня Любви, и заодно, Красоты…
        И, несмотря на то, что были в жизни мамы и черные дни - дни болезни и скорби, именно такой мама и останется для Киры – на все времена: стройной, улыбающейся, возвышенной, к которой нельзя было испытывать других чувств, кроме восхищения и желания видеть и касаться ее еще и еще раз, а лучше бы – постоянно. Что же это значило? А значило это не что иное, как  Совпадение – образа мамы реальной и Мамы Идеальной, Прекрасной Дамы из блоковских грёз, Вечной Женственности прочих гениев искусства, Богоматери в конце концов – и это было невероятно важно! Редко кому выпадает столь полное совпадение числителя и знаменателя – символа и конкретного объекта. А может быть, именно от этого зависят и все прочие образы, составляющие нашу последующую жизнь? Включая и образ самой жизни…
  Здесь можно легко сделать поворот – во времени и мысленном пространстве – совершенно в другую сферу обозрения: имеется  в виду вообще роль совпадений в нашей жизни.  Иными словами, роль Синхронистичности, прямиком ведущей к Неслучайности. Почему у И.Талькова в его песне (неслучайно!) утверждается: «несовпадение – вечная драма»? Несовпадение – травма, боль, крестик в судьбе. Несовпадения разного рода – не вовремя встретились, не так понимали истину, как другой человек, не сошлись характерами и т.д. и т.п. Не совпал архетип Любимого, Отца, Вождя, Подруги с реально существующим человеком, выполняющим волею судеб эту роль. Вот и вопит душа: «Совсем не такой должен быть мой Отец!», «Не так должен вести себя мой любимый!» Протест, гнев, ярость, полное отрицание, неприятие, неверие… Несколько таких отрицаний, разочарований (а модель эта, как правило, повторяется, закрепляясь в сознании) – и вот уже вползает ядовитой змейкой в душу сомнение – а есть вообще гармония, тем более божественная? Предусмотрена ли она устроителями мира,  если я – лично я – не встретил ее? Что мне до абстрактных теорий высшей целесообразности, гуманистических философий, если в строительном материале моей судьбы ни один фрагмент, ни одна плиточка не соответствует проекту? Тому прекрасному проекту, который был изначально встроен в мою ДНК? О котором мечталось с первых дней существования в теле, и гарантией которого должна была являться мама – твоя Матрица, твоя Первоматерия, твой небесный и земной Покров (от слов кровь, покрывало, укрытие). Так что же тогда значит для ребенка это совпадение (или наоборот) Образа мамы, укорененного в душе, записанного нестирающимся шифром на магните твоих нейронов, и мамы земной – далеко не столь совершенной и любящей, истеричной и усталой, не всегда грамотной и просветленной, питающейся не только святым духом, ошибающейся и жалкой, жестокой и грубой - словом, полной противоположности своему сияющему нимбами, божественному Архетипу?   
На этом мы прервем наше отступление, попрощаемся – на время – с уважаемым К.Г.Юнгом, вмешавшимся в наше повествование со своей хитрой теорией коллективного Бессознательного, и вернемся к Кире, которой очень повезло – в смысле этих самых совпадений. И, если исходить из теории, что каждый ребенок выбирает себе родителей сам, выбор нашей героини был, прямо скажем, удачным. Мама продолжала удивлять Киру всю жизнь, она не просто оставалась богиней и на восьмом десятке лет, она делалась всё совершенней и совершенней, производя какую-то немыслимую по тонкости и силе работу в своей душе, трансформируя и обновляя ее, а заодно и всё вокруг…
Мама Лиля была одной из чудом сохранившихся веточек рода, который не избежал исторической мясорубки, кровь с которой до сих пор  не отмывается, подобно тому ключику, который обронила в таинственной комнате не в меру любознательная жена Синей Бороды. Мамин отец, дед Киры попал в один из поворотов колеса этой адской машины, приходящийся на 37 год двадцатого века. Красный командир со слишком явными вкраплениями «белого и голубого», белой кости и голубой крови – если не по рождению, то по воспитанию, сейчас это уже трудно установить. Умница, талантливый оратор и немного сибарит, с интеллигентскими замашками, к примеру, любви к чтению настоящей литературы, неприятием всего того, что имеет приставку "псевдо" и вытекающей отсюда опасной привычкой говорить правду, – как занесло его в отряды борцов за всеобщее равенство? Впрочем, виной всему была, видимо, его увлекающаяся, огневая натура. Говорят, что Господу Богу мы интересны лишь как носители высоких идей, способные безоглядно верить  в эти прекрасные идеи, а значит, быть доверчивыми, аки дети… Именно таким и был Михаил Сиводед. Атеист, белозубо смеющийся в ответ на мольбы престарелой своей бабушки Неонилы "Мишенька, побойся Бога, не гневи Его!..."
         Он опомнился быстро, уже в середине двадцатых, но было поздно.  К тому же на кармический счет его записалась, впечаталась к этому времени предсмертная боль погубленных во имя светлого будущего людских душ. Тоже русских. Расплата совершилась скоро. Мама четко помнит тот вполне обычный выходной день, когда за ним пришли двое в неприметном штатском, вызвав его прямо от обеденного стола, и после которого она, девятилетняя девочка больше ни разу в жизни не увидела своего любимого папу...   
Но эстафету от него принять успела. Дочь "врага народа", взглянула в лицо смерти и пережила ее - в виде намертво примерзающих ко льду ног своих в резиновых ботиках, лежание ночью в чужой могиле на кладбище, пока мать выискивала остатки мерзлой картошки на колхозном поле, уход из жизни некрещеного братика с привидениями после его похорон, ночные набеги домушников, когда она оставалась дома за старшую и яростно защищала младших...  Кира впитывала мамины зарисовки о своих учениках с пеленок. Вот один из них: девочка-первоклашка учится читать. Складывает: "В -а -З -А". Что будет? - спрашивает мама. "Сахарница!" - радостно восклицает ученица, видя на странице перед собой этот предмет. И к своим 70-ти мама Киры стала самой настоящей энергетической осью, центруя и структурируя живые клетки человеческих душ вокруг себя, подпитывая их своей верой, любовью, духом живым. Никто не мог так читать Лермонтова и Пастернака, рассказывать мистические легенды о перстне Веневитинова и о мистических встречах Гоголя, как мама-Богиня. Сколько несчастных детей из семей алкоголиков и самоубийц собрала она вокруг себя, согрела и наставила на путь истинный! Ее неколебимая вера в высший Разум, детское доверие к Его воле, непосредственность восприятия всех энергетических полей и событий, случавшихся вокруг неё, делали ее прозрачной для света сердечной истины, гибкой и полной жизни – до самого конца ее наполненных чудесами дней.
        Это наводит на мысль, что в процессе выбора родителей Кире была всё же оказана определенная помощь  со стороны более сведущих в этой области существ… Во всяком случае, без наличия в жизни Киры такой мамы-Богини вряд ли было бы возможным настоящее повествование. Вряд ли было бы возможным образное мышление, развившееся у Киры впоследствии, сделавшее ее поэтом, способным рождать целые ряды образов, придавая им ту утонченность, красоту и в то же время жизненную силу, которая была воплощена в Матери.
Однако здесь нельзя не сказать и о том, что время рождения Киры совпало (опять!) с временем прихода на Землю энергии Богини, светлой, живо- и миротворящей Первоматерии, Звенты-Свентаны, той о которой писали, предчувствуя её, русские духовидцы Даниил Андреев, Владимир Соловьев, Елена Рерих, а позднее, Николай Левашов и многие другие вестники-трансляторы благих вестей или, говоря современным языком, информации, приходящей из необозримого Океана Вселенского сознания. К середине ХХ-го столетия признаки прихода этой энергии стали всё более проявлять себя. Кончалось время Суховея, и наступало время Великой Весны. Точнее, Второго пришествия.
Это новое Время врывалось – нахально, с какой-то космической иронией, используя щедро символы и знаки, новые формы, звуки и ритмы. Оно то имело вид капели – из оттепели 60-х, то образа женщины-космонавта, незабываемой Валентины, то нежными аккордами Окуджавы, воспевавшими Женщину-Мечту, Женщину-Надежду. Время впечатывалось в черты героинь экрана нового типа – загадочных, неразговорчивых, светловолосых и маняще-недоступных: Тереховой, Польских, Купченко, словом, «странных» женщин.
        Но вместе с тем до культа Богини, конечно, было еще далеко…
        Весьма далека была от него и маленькая Кира. В ее мире пока еще властвовали атрибуты «мужской» цивилизации, построенной по их расчетам, согласно их принципам. Правда, нельзя сказать, что это был малоцивилизованный мир – мир шахтеров, монтеров, начальников станций, машинистов, военных, мир подлежащих и сказуемых мужского, в крайнем случае, среднего рода. Город Черемхово, дом культуры, уголь, снег, мороз, пустырь, столб, забор. Но были слова и интереснее – магнитофон, телефон, ксилофон (уже появившиеся к тому времени). 
         Мальчишки играли первую скрипку и во дворе. Их надо было уважать или по крайней мере признавать, не ссориться всерьез, не игнорируя, позвать поиграть во что-нибудь, и не особенно дразниться. Вообще, любое общение с мальчиками, а тем более, мужчинами было сопряжено со смутно ощущаемым риском. Надо сказать, что Кира не была склонна никогда к тому, чтобы осмеять или поддразнить кого-либо. Гораздо чаще ей бывало стыдно, даже больно – за кого-нибудь, например, за соседского Борьку, если она видела, что его отец – ссыльный чеченец опять выпил и опять продолжил многолетнюю борьбу за мужские права со своим единственным конкурентом – женой, то есть, матерью Борьки. Это была рано постаревшая, не очень опрятная женщина, носившая в основном темные одежды и с утра до ночи делавшая какую-то однообразную работу в слабоосвещенном доме (так виделось Кире). Неясное чувство сопричастности и жалости она испытывала, когда из-под Борькиного носа неожиданно выкатывалась нежно-фисташковая сопля, и он должен был что-то с этим делать, используя ручные и подручные средства. Или когда оказывалось, что вынесенный им бутерброд не намазан маслом, а просто чуть-чуть присыпан сахаром. Самой же Кире, как и ее сестрице, носить бутерброды  на улицу  категорически запрещалось - неприлично. От чего желание поедать их именно на улице возрастало неимоверно.
        А мама Богиня устраивала для окрестной детворы спектакли - это могла только она. Вдвоем с папой, зараженным поневоле ее энергией, они вешали тяжелую штору на самую широкую дверь в доме, и за ней творилось действо! Сначала это был Буратино, потом Морозко, потом Ромео и Джульетта. Сейчас Кире даже не верится в реальность тех удивительных праздников: где можно было раздобыть весь этот чудный антураж и когда вечно занятым родителям удавалось смастерить необходимое для подмостков оборудование, одежду, маски? А может, это было просто-напросто внушение мамы-Богини им, несмышленышам? Гипноз? Магия? Как у Мессинга...   
Так шла   - естественными, но не простыми, отнюдь не маленькими  шагами=днями Кирина «маленькая» жизнь. Однако не бывает жизни маленькой или большой – это один из вредных стереотипов, сфабрикованный для нас специально. Например, с помощью фильмов  с названиями типа «Большая жизнь». Между тем жизнь не подчиняется меркам – ни возрастным, ни статусным, ни каким-либо иным – она по сути своей не устроена так, чтобы иметь размерность: быть маленькой, быть средней, или великой…. Жизнь – БЕЗразмерна!!! Девочка могла ощущать это и (ощущала!) своим пупком, сплетением лучиков где-то под цыплячьими рёбрышками, в точке единой любви – ко всем, но особенно к маме – Главному Лучику, Первоисточнику Любви, поскольку атеистическое воспитание не давало возможности поставить на это тронное место кого-то более великого и более необходимого, чем МАМА. 
         И сейчас, когда пишутся эти строки, автор безмерно счастлив тем, что он может опять с той же силой и остротой восприятия ощутить этот «запах мамы» – ее вещей, например, ее кофточки – он чудесным образом не изменился с тех далеких пор. Это благоухание, невероятной нежности аромат, не сравнимый с лучшими парижскими духами. И он божественен! Дело в том, что Кира как раз сейчас «взяла поносить» мамин бежевый свитерок – подарок из Америки от младшей дочери. И в этом не было случайности, ведь едва взяв свитерок в руки, Кира заново вдохнула в себя весь свой мир – мир детства, полный любви к маме и потому ко всему остальному, вдохнула квинтэссенцию благоухающего жизнеутверждения, и вечной женственности…  Ясно вспомнила, как, будучи маленькой, всегда в отсутствие мамы, засиживавшейся в школе допоздна, прижимала к себе какую-нибудь ее вещицу, лучше шерстяную. И спать с ней же ложилась. Вот такая сублимация…
          Так вот. Жизнь безразмерна всегда, у всех и при любых ее условиях! Но сформулировать эту простую мысль могла только взрослая женщина. И только теперь, после прохождения тысячи жизненных тренингов и жестких нокаутов, постижения основ эзотерики и метафизики, после прихода в храм Божий, Кира может видеть в этом своём семилетнем цикле=периоде  бесчисленное количество самых важных вех, символов и знаков своей судьбы. А тогда – тогда девочка просто дышала, двигалась, вставала и ложилась, засыпала и просыпалась, подчинялась воле старших, росла… И ждала с работы маму-Богиню.

                НА ЗАПАД
               
  И так незаметно, постепенно, согласно высшему промыслу, приблизился он - срок отрыва от родовой плаценты. Вступала в силу Кирина Судьба, которая, как будет ясно далее, очень любила вокзалы как наиболее точную и ясную форму своего проявления.   
Лето Кириного семилетия было необычным. Разговоры о переезде «на Запад» велись уже около года – о золотых горах, прежде всего, фруктово-овощных, обещаемых маме отцом на его исторической родине, правда, брошенной без колебаний в пору его безотцовского шестнадцатилетия: будучи еще совсем мальчишкой, отец просто-напросто сбежал «на Восток», завербовавшись на шахту и не сообщив никому о своем весьма неопределенном направлении движения. Его мать, бабушка Фрося, оставшаяся вдовой после гибели юного мужа в 1932-м, горько обижалась, но всё же непрестанно и истово молилась за «блудного» сына, что и спасло юношу от гибели в шахте – один из немногих, он выжил под завалом.
Отец настойчиво уговаривал маму ехать. Но относительно окончательного решения о переезде на «Запад» мама слегка сомневалась, не говоря ни да ни нет. Это было своего рода кокетство, видимо, до сих пор неутоленное (если учитывать мамину пуританскую юность и папину арийскую сдержанность): «Ну, поуговаривайте меня! Ну, позовите меня в даль светлую! А я ещё подумаю над Вашим предложением….» 
           Надо сказать, что пробная поездка родителей на эту самую родину, славящуюся своими непроходными черноземами, состоялась у родителей год назад,  оставив, однако, некоторую неясность у всех членов семьи и уж тем более, практически не обсуждавшаяся среди детской ее части. Но к маю все эти разговоры или точнее, дискуссии, обрели реальное выражение. Как-то быстро были куплены билеты и собраны чемоданы, назначен срок отъезда…. И снова, смотря на это судьбоносное для многих членов семьи решение с высоты своего возраста и почти выпускного класса жизненной школы, Кира не может не удивляться немалому авантюризму, смелости (или инфантильности?) своих драгоценных родителей. Ехать на другой конец света с двумя малыми детьми, не имея существенных сбережений, надёжной профессии (отец-инвалид) и сколь-нибудь серьезной поддержки в месте предполагаемого базирования – что это? Ощущение руки неминуемой Судьбы и подчинение ей? Легкомыслие? А может, это одно и то же?...            
Она отчетливо помнит (как далеко не все свои дни) этот пыльный перрон провинциального городка, солнце, которого бывает много в Восточной Сибири, немногочисленных персонажей этого прощальной церемонии и свое ощущение неправдоподобности происходящего, какой-то шутки, игры – это не может быть всерьез и надолго! - а главное, фигуру бабушки у ступенек вагона  – совсем еще молодой женщины, отрывающей от себя свою плоть – с кровью, с нескрываемой мукой, с отчаянными глазами, которые хотели вобрать в себя, закрепить навеки образы этих единственных в мире, родных до смерти малышек. Минуты разрыва всегда более памятны, чем минуты встречи. Почему? Бог весть… Однако, это не помешало, впечатав, пожалуй, навек, в себя облик страдающей бабушки, вскоре отвлечься на новые впечатления, звуки, волны и – пусть незамысловатые – но уже коллизии неизбежно расширяющейся жизни….
           Железнодорожное полотно как-то незаметно приобрело статус полотна жизненного. Точнее, последнее вытекло из первого. И Кире поневоле пришлось стать если не участником, не ткачом, то, по крайней мере, наблюдателем за этим полотном.. Что ж, они, эти живописные полотна, как все творения, нуждаются в наблюдателях, в Смотрящих на них… Иначе зачем же они создаются?
Здесь надо сказать особое слово о поездах. Ибо поезд – это не просто слово, не просто средство передвижения, собранный из кусков металла, фанеры, ткани и прочей материи. Во-первых, это идея. Во-вторых, это образ жизни, ее символ. Феномен поезда проявился как никакой иной со всей своей силой в русской (и не только) литературе – вспомним хотя бы Анну Каренину. Или Чука и Гека. И поэтому нет никакой случайности - и удивляться тут  совершенно нечему - в том факте, что поезда сыграли совершенно особую роль в жизни нашей героини.
Тогда, шестилетней девочкой, Кира, разумеется, не была способна  систематизировать, обозначать, разлагать на отдельные части, словом подвергать анализу, это целостное железнодорожно-жизненное полотно. Всё было единым пестрым фоном, нарисованным за окном для того, чтобы оттенять события вагонной жизни – знакомств с попутчиками, хождений в гости в другие купе, игры в карты взрослых, завтраков, обедов и ужинов, ассоциирующихся потом на всю жизнь с вареными яйцами, а также стоянок. Одну из них Кира запомнила на всю жизнь. Это было в горах Урала. Стояли часа три или четыре – в чем-то золотисто-голубом, слегка дрожащем, неподвижном, с фантастическими очертаниями темно-синих гор – то ли совсем близких, то ли невероятно далеких. А вокруг поезда разливалась инопланетная зелень – такого оттенка не было в коробке Кириных карандашей, даже в двенадцатицветной, подобные оттенки она видела потом несколько раз только во сне. Казалось, что поезд попал в волшебную страну, где всё не так, как в обычном месте, всё смещено, и все приборы беспомощны – в этом странном месте и пространстве. А машинист поезда, он очень хороший, но он не знает волшебных законов этой страны. Поэтому он должен был надолго остановить поезд, затихнуть, прислушаться к этой стране, почувствовать ее всем организмом, и только тогда можно будет понять, как действовать дальше, чтобы происходило движение. Конечно, это было похоже на сон – одновременный сон сразу для всех, кто ехал в этом поезде…  (кстати, причина остановки была так и не выяснена, но уже гораздо позднее автор этих строк узнал о существовании Аркаима – города богов, древнего священного места примерно в той области, где тогда застыл поезд, идущий из детства Киры в ее совсем другую жизнь…) 
           Да, к сожалению, невозможно было увидеть, проследить всё, что предлагала дорога, поучаствовать во всём…. Поезд почти все время двигался по расписанию, и по расписанию же приходил вечер, и надлежало укладываться спать, пропуская, может быть, нечто невероятно важное – разговоры, вечерние чаепития, новые станции… Но впитывать все оттенки этого странного состояния – движения ВНУТРИ движения, течения жизни СКВОЗЬ другую жизнь - Кира – уже тогда, ребенком - каким-то образом могла – целиком, не по частям, единым духом, как говорят. Наверное, это может любой человек, особенно, ребенок. Но что же дальше?....
А дальше – надвигался тот самый «Запад». «Въезжаем в новую жизнь, нас ждёт Белый Город» - торжественно объявила мама на утро пятых суток пути. И шестилетняя Кира тогда еще и близко не могла представить, до какой степени она будет новой, их жизнь, заставив и прогибаться до самого дна землянок, оставшихся с войны, и воспарять до верхушек корабельных сосен. И погибать не понарошку, и воскресать всерьёз...