Дядя Миша

В нашей коммунальной квартире на Разъезжей среди соседей жила, еще с довоенных времен, тётя Поля. Когда я в детстве читала "Тома Сойера", то именно такой представляла себе тётю Полли, хотя у Тома тётка была, наверное, ангелом по сравнению с моею соседкой. Наша тётя Поля страшно не любила детей, и нам с Сашкой от неё постоянно влетало за всяческую мелочь. Чуть наследишь после прогулки возле входной двери, не успеешь еще раздеться, чтобы за тряпкою сходить, как она уж тут как тут:
- Вас не учат родители ноги вытирать как следует?! Что вы тут наляпали, косолапые?! Живо убирайте!
Только собираешься посуду помыть, положишь на свой же кухонный стол, ждёшь, когда вода нагреется в ковшике, а она уже орёт мне, что меня мать ничему не учит, что я её не жалею, и не убираю, и не мою, и не помогаю...
А если наша с мамой очередь квартиру убирать, то тут уж точно без тети Полиной "инструкции" не обходилось. А уборка была строго по графику, сколько людей в семье - столько недель надо всё кругом намывать, следить за порядком и мусор выносить, а в конце каждой недели мыть полы везде: и в коридоре огромном, и в туалете, и в ванной, и на кухне. Кроме того чистить плиту, раковины, ванну и унитаз. Так вот, только дождешься пока все соседи угомонятся, и уже часов в одиннадцать вечера с ведром и шваброю начинаешь играть в юнгу на палубе. Тут же наш "боцман" тётя Поля, хлопая дверьми, выходит на "палубу", и, точно в рупор, отчитывает,бранится, что я бессовестная - пол шваброй мою, а надо в раскоряку руками мыть, и чуть ли не голиком. Именно тогда я научилась мысленно ругаться, к позору моей интеллигентной мамы, о котором она не догадывалась даже, ибо никто не слышал этих многоэтажных ругательств, которыми я молча крыла злобную особь.

И вот, у этой самой тёти Поли был совершенно безобидный, добрейший и беззащитный, пузатый дядя Миша. Еврей дядя Миша тишайший и приветливый с вьющимися чуть с проседью кудряшками,всегда сидевший на диване возле окна, потому что почти не выходил из дома, он вязал сетки, авоськи,и раз в месяц сдавал их куда-то, и получал деньги. Он всегда рад был купить нам с Сашкой красивых и сладких петушков на палочке. И где он только их доставал? Теперь я думаю, что на Кузнечном рынке.
Конечно, он еще получал пенсию.
Это он заплетал мне перед школой косички, когда мамы не было дома, а мне во вторую смену идти на уроки.
Ещё у них с тётей Полей был телевизор, что было невероятной редкостью в те годы. И дядя Миша всегда приглашал нас с Сашкой смотреть детские передачи и даже футбол, потому что ему одному болеть было скучно, а мы вместе с ним громко кричали УРА!, когда Лев Яшин в очередной раз вытаскивал труднейший мяч из самого уголка.
Тетя Поля в такие часы либо уходила в магазин, либо лежала за шкафом в широченной своей кровати, и её было не видно,и не слышно, так, что мы забывали о ней совершенно. Но как только звучала мелодия спортивного марша, означавшая окончание матча, она выходила из-за занавески и выпроваживала нас вон:
- Всё, всё по домам, дайте отдыха!
 
Дядя Миша был младше тети Поли на много лет, никто так и не осмелился спросить на сколько же. И нашла его сварливая женщина где-то в доме отдыха после войны.
А до войны тетя Поля была замужем за партийным работником из райкома партии, который в начале войны поехал на дачу за поросенком, которого они там держали, и не успел даже спрятаться, как немцы на мотоциклах появились в Дудергофе, когда в стремительном наступлении овладели Дудергофскими высотами. Тут же её мужа кто-то услужливо сдал немцам, и его расстреляли.
Тетя Поля до самого конца войны не знала о судьбе мужа, и только всю блокаду сокрушалась о поросенке, надеясь, что муж где-то в армии оказался или, не дай Бог, в плену...

Иногда, когда были у тёти Поли в гостях родственники, она пекла пироги с капустой и с вареньем, тушила капусту со свининой и варила картошку, доставала графины с вином и откуда-то извлекала Московскую водку и переливала её в бутылки из под Столичной на кухне. Вот в такие вечера она вдруг становилась раскрасневшейся и невероятно доброй. Она стучалась к нам в двери и угощала пирогами. А дядя Миша выходил в коридор топая так, что дощатый пол колыхался под его весом, сажал меня на плечи и маршируя взад-вперед по просторному коридору пел:
По морям, по волнам,
нынче - здесь, завтра - там!
По-о морям, морям, морям морям!
Нынче - здесь, а завтра - там!

Мне казалось, что я вот-вот ударюсь головой о раскаленную лампочку. Мама, неловко как-то улыбаясь, уговаривала его:
- Миша, хватит, Мила тяжелая уже, хватит...
Но дядя Миша еще больше раззадоривался, и запевал "цыплёнка":

Цыплёнок жареный,
(и мы вместе)
цыпленок пареный!
Пошел по Невскому гулять,
его поймали, арестовали,
велели паспорт показать.

Мама улыбалась, а дядя Миша еще громче запевал:

– Я не советский,
Я не кадетский,
Я не партийный большевик!
Цыпленок жареный,
Цыпленок пареный,
Цыпленок тоже хочет жить.

После чего мама под благовидным предлогом удалялась в комнату. Наверное потому, что она как раз была партийной. И тогда, распоясовшийся совсем, дядя Миша пел победно "Яблочко", и я подпевала подскакивая у него на плечах:

Эх, яблочко,
Да куда котишься?
В ГУБЧеКа попадешь -
Да не воротишься!

Эх, яблочко
Да ананасное!
Не ходи за мной, буржуй,
Да я вся красная!

Особенно мне нравилось прикрикнуть, что я вся красная, потому что я уже и вправду становилась краснощёкой от жара, который шел от распаренного дяди Миши, и от духоты под потолком.

Эх, яблочко
Да на завалинке!
Да продает офицер
Да стары валенки!

И тут выскакивала тётя Поля и кричала:
- Пошёл в комнату, пошёл! Оставь ребенка! Иди сейчас же!

Она шлёпала его по спине полотенцем, а потом, видя его детское упрямство, и мой шаловливый вид,заговорщицки произносила:
-Пошли, пошли, я тебе рюмочку налью, посиди с гостями, скоро расходиться уж будут.
И тогда дядя Миша осторожно, словно куклу из тонкого стекла, опускал меня на пол, гладил своей пухлой рукой по голове, махал застенчиво рукою, и исчезал за занавеской.

У тети Поли везде висели занавески от сквозняков. Она их стирала, крахмалила, наглаживала и меняла чуть ли не каждую неделю.
Очень редко к дяде Мише приходил его взрослый сын. Где он жил никто не знал, но после его визита тетя Поля шипела, как раскалённая сковорода, ругала нас с Сашкой, явно придираясь ко всему, гремела на кухне кастрюлями, и даже плевалась куда-то в сторону.
После ухода дяди Мишина сына, она начинала ругать дядю Мишу на чем свет стоит, и он вдруг начинал волноваться, и слышно было, как билась посуда у них в комнате. Потом вдруг приезжала "скорая".
Потом дядя Миша становился мрачным и тихим.
А однажды он так разошелся, что вышел в коридор и кричал:
- Да здравствует коммунистическая партия Советского Союза и знаменосец мира Никита Сергеевич Хрущёв!
При этом он маршировал, изображая знаменосца, и выкрикивал эту фразу, и что-то еще, словно транслировал парад на Красной площади.
Тогда дядю Мишу на несколько месяцев упекли в дурку, и тетя Поля намывала комнату, окна, и распевала при этом что-то себе под нос.
Мне было жалко добряка дядю Мишу. Мы с Сашкой даже не помышляли в эти дни про телевизор, и старались не попадаться на глаза тете Поле. И вот как-то, намывая посуду в кухне, а Сашка мне помогал и вытирал, я завела как-то неестественно протяжно:
- Цыплёнок жареный,
цыплёнок пареный,
цыплёнок тоже хочет жи-и-ить.
Как вдруг из-за спины появилась тётя Поля,и загремела кастрюлями. Она бесцеремонно отпихнула нас от раковины, открыла на всю катушку кран, так что мельчайшие брызги окатили нас с ног до головы, и стала набирать воду в свой огромный чайник.
Я стояла рядом растерянная и с моих рук на пол капала мыльная пена. Наполнив чайник водой, тетя Поля резко повернулась, и поскользнувшись на мыльной лужице начала падать, вскинув руку, и засветив локтем Сашке в лоб. Тяжеленным чайником она с размаху грохнула по своему столу, который стоял справа от раковины, и вдребезги разлетелась чашка и несколько тарелок, приготовленных к обеду.
Я застыла, как вкопанная. Сашка, зажав лоб руками, кричал мне:
- Беги!
А я стояла, и волна страха холодом перехватила горло. Тетя Поля смотрела на меня, вытаращив глаза и лишившись дара речи.
Поняла ли она, что поскользнулась на мыльной воде? Или опешила от неожиданности? Не знаю. Но мы обе стояли друг против друга и напряженно молчали. И вдруг Сашка заплакал. Из  комнаты выскочила Сашкина мама, обнаружила на лбу у сына шишку, и уже в свою очередь оттеснив в сторону тётю Полю, подвела его к крану, и прикладывала стальную ложку к его лбу, периодически держа ее под студёной струёй.
Я подхватила вытертую посуду, и унесла ее к себе, закрылась на крючок и до прихода мамы не выходила на кухню.

Дядя Миша приехал осунувшимся, но его огромный живот по-прежнему возвышался и торжественно шествовал по коридору впереди хозяина. Опять мы, как ни в чем ни бывало, приглашались на детские передачи и на футбол. Но однажды, когда уже Сашка с родителями уехал на новую квартиру, когда я уже давно не ездила на плечах дяди Миши, приехала за ним "скорая" и увезла этого доброго, самого доброго, после мамы, человека моего детства в больницу. Увезла навсегда.

Потом тетя Поля собрала нас всех на поминки. Там я узнала, что у дяди Миши была водянка живота, ему ведрами откачивали воду, и умер он от цирроза печени.
Потом уже соседи шептались, что тетя Поля затравила его дустом, который часто применяла, опасаясь клопов. А дядя Миша сидел тут же в комнате, он и не гулял никогда, сидел и вязал сетки.

И спустя какое-то время, тетя Поля стала приглашать нас в деревню на лето к своим родственникам, пыталась ездить со мною в ЦПКиО. Но мы только один раз согласились, как мама говорила, из приличия, ради памяти о дяде Мише. Соседки рассуждали, что она хотела тоже таким образом помянуть его доброту. В парке она постоянно одергивала меня и не давала ни качаться на качелях, ни бросать камушки в пруд... С нею было тоскливо, и почему-то всегда в уме уныло прокручивалась песня "Цыплёнок жареный"...

 Спустя много-много лет, я нашла в мамином дневнике запись, датированную осенью 47-го года: "У нас появился новый сосед. Поля приехала с ним из санатория, представила как мужа Мишу. Миша лечится после серьёзной контузии на фронте, кажется под Корсунью... Родные от него отказались, а Поля пожалела.