Эх, Кузя

     Сергей Анатольевич неслышно брел по коридору, слегка сутулясь. Второй этаж блистал показным уютом комнатных цветов, нагоняя скуку последнего приюта. Крадущаяся мука, а не шаг. Плохо, Старик? Плохо-плохо - тускло отсвечивали бежевые стены и двери. Благолепие июня манит шелестом подросших берез за открытым окном. Привет-привет, перезимовали. Правильно, что ребят оставил на улице. Он предвидит, как резко изменятся выражения лиц, едва они войдут сюда, приступят к работе. Глупые и толстые мордашки засопят, натирая полы, чтобы не расплакаться. В фойе пансионата он уже столкнулся с обитателями и был готов нести на руках подвернувшуюся старушечку. Но «обеспечиваемые», словно бы проступали из стен, и, видимо, никак не желали его шарахающейся вежливости. Но почему он думает о них, если это просто летняя практика? А он... он никто, всего лишь учитель. Учитель физкультуры, внушающий детям почтение одним своим ростом. Да уж, Кузя, ты был выше всех. Кузя, ты был. Не кто-то, а ты согласился на две недели, но не потому, что не знал, где пройдет практика. Это не костры и походы. Это...
     Крахмальный халат хрустнул, пролистывая журнал движения, выбирая умерших для отчета. Кто-то выжил, а кто-то и нет. Вечно кто-то забывается, а кому-то напрягать память. Сергей Анатольевич наклонился, заглянув в кабинет, и закружилась голова от нахлынувшего аромата…
     Травма – Склиф - операция. Какие могут быть игры? Девочки, ах, девочки, вы понимали это. Снисходительные, ласковые, все принимающие руки, которые умеют делать больно. Особая порода - сестрички милосердные. Чума наркоза отходила, заслоняя мир невыносимой горечью:  игра! А как же игра?! Как же так, девочки, милые?! Ведь невозможно, чтоб кузнечики не прыгали, чтоб Кузнечику не опустить элегантно мяч в корзину? Девочки, как больно, милые. И хитрые пальчики и легкие шуточки: «Засыпай, Кузя, я не уйду». И кто-то не уходил, был рядом. А кто? Всех не упомнишь. Эйфория, бред и запах бреда. Полгода баловства, но встал и пошел, но куда? Склоненные головки, красивые затылки, белый колпачок греется у настольной лампы. И я маюсь молча, а они продолжают ставить крестики-нолики в дурацких журналах, не отрываясь и ожидая не вопроса, а просьбы...
- Таисия м-м-м...
- Федоровна, - она поставила галочку, заложила линейкой тетрадь, карандашом папку, закрыла ручку, надела колпак, повернула голову и подняла глаза. Нет, не изумилась.
- Присаживайтесь, вам так будет удобней.
     Сергей Анатольевич сел у двери на кушетку. Она складывала аккуратную стопку, пользуясь необъяснимым принципом и его молчанием. Резкий шлепок, папка сброшена на пол, дополнив кучку до нужной цифры. Она поднялась, убирая в шкаф истории болезней со стола и ногой, задвинув те, что скопились на полу, чтобы не споткнуться. Он представился. Она сухо распорядилась временем, количеством школьников на ее этаже, объемом и условиями работ. Он ожидал, что ознакомление займет полчаса, а хватило минуты.
- Вы спешите?
- Да, я сейчас могу выпить чаю, - мягко заметила Таисия (Таис!), - могу и вас угостить.
     В буфетной парил «титан», чай заварен крепко и быстро - «первачок». В открытом окне шорохи леса, тепло, умиротворение, никаких нервов, только даль неба, сияющего над березовой рощей. За спиной шаркающие движения, лаконичные ответы - без вопросов, словно все давно известно и отмерено. Как у нее все ловко и просто. Они перешли в заветную комнатку отдыха.
- Как давно вы ушли из баскетбола?
- Второй год, могу я называть вас по имени?
- Нет такой необходимости, - Таиса рассмеялась неожиданно откровенно, сняв не только колпак, но и дежурную маску.
     Сергей Анатольевич наблюдал чаепитие медиков. Прибауточки вперемежку с короткими вопросами по делу: кто-где-что-как-сколько. «Зав-гав» очень молод для должности главного врача и явно питает слабость к Таисии Федоровне, которая кокетничает, вытребовав поблажки для своих. Претензии обоюдны и, если убрать терминологию, то весьма напоминает семейную сцену, где участвуют все родственники. А гость всегда посторонний и ничего не понимает. Вошла «Арнольдовна», подозрительно оглядев всех.
- Так, наконец-то отловили доктора, и сейчас он нам все и подпишет. 
     Споры о мертвой душе, затерявшейся меж двух корпусов, о списках, процентах санитарских, дежурствах, отгулах и о том кто, что и сколько с этого будет иметь. Закончилось все смехом и фигой. Разбежались, накинув добродушную вуаль сосредоточенности. Церемония чаепития завершена.
     Она прошуршала мимо, к зеркалу, все еще сверкая лукавыми искорками, спрятала запушившиеся локоны с висков. Каштановая киса Таиса, так ли уж ты добра, как мне замечталось? На вопрос она обернулась спокойно, без строгого отказа. Подошла вплотную, провела быстро холодной ладонью от запястья к плечу, задрав рукав рубашки так внезапно, что Сергей поймал ее уже на своей правой руке. Он припал губами, зная, попался. Проверила и что-то врать поздно. Он сполз из кресла на одно колено, не отпуская ее ледяных пальчиков.
- Спаси меня, Таиса, ты можешь! 
     На грудке топорщился жесткий лацкан халатика, а под ним почти ничего - лето. Он мог обнять ее, уткнуться всей своей беспутной душой в треугольник голой кожи, но руки важнее, удержать-убедить-упросить. Она не шокирована, не удивлена даже! Словно каждый день к ее ногам падают красавцы «Кузнечики», делая предложения. Таиса тронула лоб и ноготком постучала по следу в локтевом сгибе: не старайся, Кузя.
- Я помогу вам встать.
     Сергей Анатольевич изучал закулисную жизнь богадельни, слонялся по зданию, подбадривая ребят, некоторых пришлось отпустить по просьбе родителей: дома были истерики. А персонал ему казался меланхоличными всезнайками, словно эти девчушки впитывали в себя мудрость уходящих в царство небесное.
- Где ты была утром, Таис?
- На пятом этаже, выносила.
- Что? Сама?!
- Да, нет же, вчетвером. Я не решилась просить вас.
- Но ведь это тяжело!
- Да, особенно на лестничных поворотах. Корпус предназначен для ходячих, ничто не приспособлено. Переводить в лежак негуманно, ведь на своем привычном месте умирать легче. Вот и споры. А переведешь, так вечная ругань, что день-два-три  и только занимайся оформлением бумаг.
- Сколько тебе лет, Таиса?
- Лет триста, не меньше, Сергей Анатольевич, - вяло откликнулась она.

     Кипели, завораживали, погромыхивали шприцы в стерилизаторе, но не для него. Моралистка самоуверенная. Жуткая ортодоксальность у всех. А сестрички совсем не видят живой природы. Ночь в лесу такое чудо! Приятели: физик и математик, тоже Сереги, помогут их выманить.
- И не женаты? - пошутила она за чаем, оставаясь безразличной к предложению.
     Он приметил, что у нее (в аптеке) кое-что водится. От нечего делать он листал журналы «снотворных» и «дефицита», она не замечала. Или хитрила по привычке? Лиса Таиса, а я тебя встречу после дежурства. Так-то.

     Она сидела, вытянув босые ноги на стул, дымя сигаретой в отведенной руке. Матрена Сергеевна, увещевала ее (о Боге?) и мыла посуду после ужина. Таиса слушала, отвернувшись к окну.
- Девонька моя, - бабуля заметила его, поклонилась, - Молодой человек к вам, Таисия Федоровна.
     Сергей Анатольевич, нагнув голову, ждал в проеме двери.
- Присядь, Сергей, а вы продолжайте, Матрена Сергеевна.
- Так ведь нет твоей вины, девонька, коли люди не готовятся к смерти. А где бы подумать, как предстать пред Всевышним. Ведь какие мученья примут.
- Но здесь-то пострашнее ада, Матрена Сергеевна.
- Господи, я ж не о теле толкую, о душе, - вздохнула бабуля. Она отличалась благоговейным просветленным лицом.
     Сергей Анатольевич хорошо запомнил или Таиса особо выделяла ее, любила, называя ангелом и ангелом-хранителем. Но от чего надо хранить тебя, Таиса? Ты так молода, великолепна. Неунывающая Таиса. Разве бывают у тебя проблемы, Тая? Ну, конечно, устала, вижу.
- Добрый вечер.
- Добрый вечер. - Юноша подошел к ней, она улыбнулась его поцелую.
- Знакомьтесь.
- Сергей Анатольевич К-в.
- Сергей Анатольевич С-в…
     Совпадение. Неприятное. Вынужденная светская болтовня. Уходить как-то глупо, двусмысленно. Матрена Сергеевна покончила с кастрюлями и мисками, простилась. Зашла Арнольдовна. Поговорили о школе. Уточнили выходные и день похода на Истру. «Сережечкин» (умница!) отказался - занят. Поговорили о спорте.
- Ах да… помнит, приятно удивлен. Никто не знал, что так нелепо закончилась спортивная карьера. 
     Да так! Именно так гибнут кумиры, Сережечкин. Приятного мало. А поклонники тех самых кумиров отнимают единственную соломинку, потому что у них было время вскружить голову девушке с чудесными руками, которые могли бы подарить каплю - кубик блаженства в прискучившем мире.
- Я не знал Тая, что у тебя уже есть сын. Не предполагал. Да, конечно, могу потренировать.
- Если будет настроение, - замечает она.
     Арнольдовна взглянула с прискорбием: вот именно, если будет, Кузнечик. Дохлый кузнечик на ладони судьбы.

     Костер замирал на черной глади озера. Гитара, философия, стихи. Как всегда, как прежде. Почти те же ощущения. Чуть в стороне щемящий сердце монолог Таи заглушал его лихорадочные мысли о своем.
- Ты разведена, а этот щенок?
- Блестящее будущее, как на ладони.
- А я дурак, Тая. У меня была блестящая карьера. Я гибну.
- Ты воспитываешь детей, Сережа.
- Эх, Кузя, чего ты не видел в этой жизни?! Я устал от девочек, от славы, призов, путешествий. Я устал, Тая, поэтому...
- Поэтому ты крадешь рецепты?
- Прости, давай поженимся.
- Зачем?

     Первое свободное лето обернулось кошмаром. Скользкие стены домов, по которым я все же взбирался и уходил от погони. Свистки. Облавы. Что явь, что бред? Свыше голос Таи, убеждающий маму и сестру. Ах, ох... Сон. Она не знает, где я живу... Хрустнула спинка, екнули внутренности, хрустнула грудка под иглой, но я еще живой кузнечик! Я запутался в ватном космосе эфира... Нет-нет, не снимайте стеклянного укрытия... Эти любопытные дети всегда отрывают мне лапки, заглядывают в глаза и суют соломинку в оскаленные челюсти. Уйдите!.. Я взмываю вслед за упругим солнцем и знаю: это мой трехочковый за две секунды до свистка! Азарт победы не страшен, мне не нужна земля... Это тоже мяч, упавший в корзину... Таиса взметнула искры волос: Браво! Я с тобой...
- Это правда? - мама сурово повторила вопрос.
- Мама, что... сколько боли в глазах... что...
- Правда.  - Тая протягивает горсть таблеток и стакан воды, чтобы облить тех мальчишек, садится на край постели. Снится. Таиса залепила рот ладонью и погасила вспыхнувшее солнце. – «Спи».
     Сергей очнулся в шортах, вышел на кухню. Таиса, мама и сестра. Смутился, шрам на левом бедре доходил до колена. Она изучала его, ничуть не стесняясь.
- Хорошо выглядишь, Сережа, - солгала она, глядя прямо в глаза.
- За чем вы здесь?
- Они  все знают.
- Уходи.
- Чай допью, можно, Сергей Анатольевич.
     Я, пошатываясь, ушел к себе. Я любил своих, любил бы и Таю. Зачем понадобилось разрушать благородную иллюзию благополучия? Они столько пережили. Все, к черту, брошу. Я не помню какой день сегодня. Опустился, Кузя, небрит, замызган, в синяках и словно черти когтями драли. Ах, девочки, зачем баловали? Вот она где ваша снисходительность к кумиру. Доброта и жалость разве совместимые понятия? Конечно, Тая права, но так жестоко права. Ведь у мамы сердце, у сестры нервы. Ведь они любят меня, а ты. Ты и Сережечкина не любишь. Так... блестящий вариант. То, чем я был, уже был. Почему все не так, Тая? Ты могла бы спасти. Ты из той, из моей недавней затянувшейся юности. Светящаяся, уверенная, сильная, побеждающая вдохновенно, играючи. Я готов преклониться пред тобой, преклонился. Я бы удержался рядом с тобой, Тая.
     Сливы на венах пожелтели, отеки с лица спали. Пробелы в памяти: неделя, две? Три.
- Я просила Таисию Федоровну приходить к нам, - мама закончила отповедь, грустно добавив, - пока ты не поправишься.
- Мам, давай накупим шампанского. Год назад я вышел из больницы. Соберем гостей, позвони.
- Хватит с нас шумихи на всю оставшуюся жизнь. Я позвоню Таисии Федоровне. Съездите на дачу, еще куда-нибудь.

     Сумерки. Высокие стволы сосен. Я не люблю теплую воду. А маленькая Таиса плещется в пруду, смеясь над ним. Оживают воспоминания, как шалил здесь от раннего детства до взлета. Давно же не был здесь. Все запущено, но мило. Что, Кузя, любуешься ею?.. Это все на что ты способен. Ужин. Первый ужин вдвоем. Стихи, гитара. Как могло быть хорошо. Сергея трясло все сильней.
- Таиса, я больше не могу, - стучали зубы.
     Она перебралась к нему, поглаживая по волосам, отирая пот со лба.
- Несколько дней ломки, перетерпи. Ты такой большой, сильный, ты справишься. Ты еще сможешь начать жить. Серенький, перетерпи. «Кузнечик», так тебя называли?
     Он чувствовал тепло, но не Таису, думая о том, что у нее с собой. Руки подпрыгивали, судороги скручивали из тела веревки. Она же умела держать мертвой хваткой, пигалица. Впервые ему так плохо, отвратительно до умопомрачения. Он выл и бился. А Таиса раздражающе мурлыкала, набирая успокаивающее в шприц.
- Умоляю, пусти по вене!
     Она холодно оценивала ситуацию, пропуская мимо ушей оскорбления. Борьба ни к чему не привела. Таиса оказалась увертливой и всадила иглу в ягодицу. Но сна не было. Мышцы болели, расслабляясь. Но надолго ли? Ныло все и все поблекло, ушло. Тая слушала рассказы о тонкостях игры, казалось, внимательно. Казалось, и он во всем с ней согласился. Но кому достанет сил преодолеть треклятую зависимость от иглы, ведомому или ведущему? Сергей удивлялся, сравнивая ее годы, прожитые в дрязгах, и свои такие замечательные.
- Тебе было интересно, но скучно, - подытожила она.
- Да, пожалуй. Но, если бы я не сломался, ты думаешь, я бы стал таким пустым?
- Пустой сосуд забыли наполнить.
- Но кто это сделает, если ты не хочешь?
- У меня свой мир, иной круг, заботы. А ты просто избалован. Увы.

     Лето в разгаре. Питерские друзья и рестораны. Заздравные вирши за тех, кто не сломается никогда. Никто о нем не беспокоился и ничего не подозревал, не спросил. На море Черном все те же пустотелые бравады и полный провал с подружкой. А ведь еще два года назад, какие номера откалывали здесь же, в машине, в духоте. Да ладно, все еще отпуск. Москва. Непривычное безденежье. Грибы на рынок, а лес как-то успокаивал, но тянуло к удовольствиям более ощутимым. Женщины его любили прежде, а сейчас.
     Он не знал,  как к ним подходят обычные мужчины. Ведь он теперь обычный парень. Не бог весть кто, но в хорошей форме. Сергей Анатольевич зашел к Тае, а девочки расхохотались над его серьезными намерениями. Для них он навсегда останется «больным», подопечным. Неумелое объяснение с Таисой превратили в шутку. Но веселая компания не распалась. Иногда и Тая выбиралась на купания под луной.
     Впервые понравилось пить водку, ощущать тепло, разливающееся по жилам,  играть в догонялки с подругами Таи. Но все пустое, ничем не заканчивающееся. Отношения упрощались, но не в лучшую сторону. Таиса ругала его, что теперь он решил стать алкашом, что снова все ее труды идут прахом, что сам дурак! А он подтрунивал над честолюбивым «Сережечкиным», убеждая ее, что она не любит щенка. Она оказалась довольно сварливой бабой. Стычки. Некрасивые стычки с ним и классические сцены ревности между ними. Он знал, что Тая оставит соперника. Таиса видела, что Сергей, не умеет пить, как все вокруг, не теряя головы. Случалось, она внезапно выдергивала его с очередной пирушки. И приятели смиренно кланялись: «Каштановая Таис пришла!» Они пасовали пред такой роскошью волос. Тая выветривала его то в роще, то по берегу канала, как последнего паршивца, будоражила мысли своими слишком трезвыми рассуждениями. Но это ничуть не сближало: зачем?..
     Осень. Уроки. Окна. Тоска. Худосочные дети или толстые. Разве это спорт? Или тренировки?! Но Таис не звонит. «У нее первый класс, у сына», - сообщает мама. Да, он помнит. Но так хочется поспорить, по душам поговорить, вдруг она все-таки вышла замуж за юнца? Взять бутылочку, погрустить вдвоем о несбыточном, сидя в парке на пеньках. Она могла красиво махнуть стаканчик без закуски. Какие пустяки – после спирта! Таис выпорхнула из подъезда. Легка...
- Рада видеть вас, рада! Беспокоилась, как вы.
- Да, вот, бреду, скучаю. Пойдем к нам.
- Но, не могу. Я часто вижу тебя из окна. Я ведь живу над винным отделом, Сережа.
- Ну, мне все ясно. Не читай мораль, не надо!
- Как вам будет угодно, сударь! Я все давным-давно сказала.
- Ты одна?
- Почти, я тороплюсь.
- У всех дела, а я не знаю - куда себя деть...

     Зима. Весна. Лето. Смутные воспоминания. Мелкие удачи и просветы. Заскоки. Падения. Еще раз разбил машину. Редкие встречи. Случайные. Напился. Попало. Педсоветы. Обещания. Напился. Попался. Физик с лириком взяли на поруки. Зима. Весна. Лето... Осень. Уроки. Тоска. Напился. Разбился. Жив-здоров. Привет-привет. Предупредили: раз-два, год-три... Терпели. Уволили. Сколько можно? Советы, обещания, родственные укоры. Сколько можно, Тая?.. Сестра вывела в кино. Осень поздняя. Фильм никчемный. Почти зима. Мерзко и холодно. Таиса не узнала, долго всматривалась. Только  рост трудно забыть. – «Боже ж мой!».
- А вас и годы не берут, - Сергей Анатольевич ухмыльнулся горько, - Жаль, такие были косы.
     Грустная тень соскользнула скоро. Таиса забавляла иронией о своих делах – бедах – приключениях – недавнем разводе. Она не помнит «Сережечкина», всех пациентов не упомнишь.
- Как смешно, что вы-то его помните! Сколько лет прошло, - щебетала она, - А я переехала и не раз, поэтому больше не сталкиваемся с вами как прежде.
     Она по-прежнему спешила, убегала, махнув рукой на прощание. Маска жалости так и не сошла с ее лица: ты жалок, Кузя…
- Идем-идем, - сестра погладила по спине, подбадривая его, - Таисия Федоровна все такая же... неунывающая.

     Поднимаясь по эскалатору, Сергей Анатольевич хмуро оглянулся. Он узнал ее. Последняя катастрофа добила машину, изуродовала лицо. Как остался жив, так и не понял. Баловень судьбы. Кошмарное падение продолжалось. Год от года все хуже и хуже. Поезд метро не торопился в ночь. Он подумал, что выглядит ужасно. Эх, Кузя... И вернулся, вскочил в вагон, подсел. Она вздрогнула, конечная станция, никого нет. Он взял ее руку, поднес к губам, задыхаясь от вкуса ладони, целуя непрерывно. Она не смогла ни пошевельнуться, ни припомнить. Онемевший взор изучал его мутные глаза, ожидая опасности. Нет, не узнала, но предположила, что все-таки, Сергей. Больше некому, все-таки рост. Две-три станции прогрохотали в безудержном порыве, в безумном стремлении в пропасть, в молчании, словно и не было остановок. Редкие пассажиры сторонились.
- Мне скоро выходить, - дрогнули губы, и она потянула руку к себе, отнимая.
- Таиса... Тая... почему ты разлюбила меня? - спросил он, не ожидая ответа и отпуская ее.