Глаза цвета неба

                Когда я смотрю в твои глаза, то вижу
                в них пустоту, и мне сложно  поверить,
                что пустота может быть столь прекрасной.

Сквозь отчаянье, под проливным дождем, вперед, в бесконечность.

Серые будни, нескончаемый поток тоскливых лекций. Скучно. До абсурда. До крайностей.
- Хочешь сказать, что ты ее любишь?
- Нет.
- Тогда какого черта?
- Твоя школа, детка, - улыбаюсь, нежно провожу рукой по коротким волосам. Молчит. Задумалась.
- Хреновый из меня учитель, - поворачивается, пристально смотрит в глаза, целует, легким прикосновением губ к небритой щеке, и уходит. Любит усложнять себе жизнь, но сейчас вновь поступает правильно. В соответствии с хорошо продуманным кодексом правил. «В чужую душу только в бахилах», - и все же не оставлять следов по-прежнему не получается.
- Не надоело разыгрывать из себя моралистку? – спрашиваю скорее и входной двери, чем у нее. Услышала.
- Прости, образ стервозной идиотки все еще плохо отрепетирован, - улыбается, ловлю себя на мысли, что хочу, чтобы она осталась, чертовски хочу. Я молчу, она уходит.

- Я люблю тебя.
- Ты что-то сказала? Прости, я отвлекся.
- Нет, ничего. До завтра.
- До завтра.
Дежурный поцелуй на прощанье, а в голове вертится фраза из дешевой мелодрамы: «Завтра не наступит никогда».

- Прости, я не знала, что ты не один, - взъерошенная, заплаканная, без капли сожаления на лице. Поймал себя на мысли, что вновь восхищаюсь ей, никаких уколов совести, только блеск ее, кажется уже не трезвых, глаз.
- Ты нам не помешала, ну, почти, - насмешливая улыбка, насмешливый взгляд, но никаких комментариев.
- Что случилось? – в ответ из сумочки появляется бутылка Nemirova. «Все как всегда», - говорят глаза.
- Он меня не любит, - наигранно-обиженное выражение лица выглядит до абсурда милым.
- А разве ты его любишь? – удивленно спрашивает Маша. Ответом ей служит фирменный взгляд. Так мог смотреть Шерлок Холмс на доктора Ватсона, произнося свое знаменитое: «Это элементарно».  Не дожидаясь новых вопросов, ухожу на кухню за закуской, накрываю на стол. Пьем, философствуя о каких-то глупостях. Маша уходит спать, она не пьет, ей неинтересно с нами. Укрываю, целую в щеку с пожеланием приятных снов. В комнате ее нет, курит на балконе. Наливаю водку в рюмки, выхожу с ними на балкон.
- Неужели он все-таки тебя бросил? – нерешительно спрашиваю, протягиваю рюмку. Получаю в ответ усмешку, сознаю, насколько глуп вопрос. Таких как она не бросают.
- Ненавижу, - тихо шепчут губы. «Я устала», - говорят глаза.
- Совесть замучила? – иду в комнату за бутылкой, возвращаюсь с ней на балкон, наливаю еще. Мир медленно расплывается перед глазами, - знаешь, ему за три месяца с тобой, нужно медаль выдать.
- Мы знакомы почти всю жизнь, прикажешь поставить тебя за это памятник?
- Было бы неплохо.
- Следуя твоей логики, в честь меня уже давно пора назвать маленькое государство, а в честь Маши улицу, сколько вы уже вместе?
- Не переводи стрелки на меня, - нервно кусает губы, теребит потухшую сигарету.
- А ведь она кажется тебя любит.
- Он тебя тоже.
- Обязательно было напоминать?
- А что, надо было соврать?
- Да.
- Хорошо. Ты ему совершенно безразлична, - улыбается. Знает, что это наглая ложь, но успокаивает совесть как умеет.
- Самовнушение великая вещь.
- Неужели самообман помогает?
- Боюсь, я просто не создана для любви, - слишком пафосно, даже для нее.
- За любовь не чокаясь?
- Мы повторяемся.
- Мы просто не умеем любить.

Перебираю струны гитары. Так и не научился играть. К черту! К черту идиота вместе с Достоевским, и Анну Каренину с Толстым, просто к черту… А в каждой ноте я слышу ее голос, она не поет, она читает стихи под музыку. Она восхитительный образ печального ангела. Она роль, весьма посредственно исполняемая бездарной актрисой. Но она роль сочиненная гением, ставшим заложником своего же таланта. Порой мне хочется взять его за руку и вывести на сцену жизни, ведь он гораздо прекрасней созданного им образа, но что-то меня останавливает. Может быть ее нежелание быть настоящей, а скорей всего собственный эгоизм и эксклюзивное право на общение с ней, какая она есть, а не той кем она кажется всем остальным.
- Если хочешь упасть, пожалуйста. Я устал говорить тебе не лежать на парапете, - легкая улыбка, и тихое фырканье.
- Видишь вон ту яркую звезду.
- Возможно, - закуривает, улыбается. На крыше небо кажется ближе. Она любит небо, и любит крыши. Она ненавидит одиночество, но на высоте 20 этажей, она не чувствует себя одиноко.
- Это Сириус.
- С чего ты взяла? – не отвечает. Лежит на парапете, смотрит в небо и улыбается. В такие моменты мне безумно хочется знать о чем же она думает, глядя на ночной небосклон.
- Меня наверное скоро уволят.
- За что?
- Мне все это надоело. Бесполезные уроки глупым бесполезным детям. Каждый рабочий день одно и тоже, надоело, но пока меня не уволят, я не стану искать новую работу, а значит скоро меня уволят.
- А если нет?
- Возможно, я все-таки уволюсь сама, и уеду жить в Ярославль.
- Почему именно туда?
- Там вокзал красивый.
- Ты сумасшедшая.
- Возможно, я просто романтик.

- Привет, как тебя зовут?
- Тебе то что?
- Фи как грубо, собственно не больно-то хотелось знать.
- Вообще-то Санек, а тебя?
- Рита, пиво будешь?

- Странный ты…
- На себя посмотри. Такие как ты пьют мартини в дорогих ночных клубах, а не пиво на холодном вокзале.
- Что ты знаешь о таких, как я?
- Ничего, конечно же, я ведь не разъезжаю на бентли по ночному городу. Мне и жить то негде…


- Кретин! Идиот малолетний!
- Странная ты все-таки, и не кричи, а то нас мусора на улицу выгонят.
- Не выгонят.
- Тебе лучше знать, ты ведь здесь живешь.
- Прости.
- Не извиняйся. Просто в следующий раз удачней выбирай собутыльников, когда захочется построить из себя разобиженную и разнесчастную, те кому нечего есть и негде спать, твоих душевных драм не оценят.
- Спи уже, философ недоделанный, а утром я тебя завтраком угощу.

- Ты с ума сошла? Не могла найти себе секс-игрушку подороже? -  уничтожающий огненный взгляд в ответ.
- Он не игрушка! Он человек! А то, что у него нет квартиры, машины и диплома о высшем образовании совершенно ничего не меняет, - растягивает слова, и в голосе сквозит тоска, словно она не беспризорника домой притащила, а второго Иисуса Христа, - и я не сплю с ним.
- Так ты решила организовать дома приют, как это мило.
- Да пошел ты! – ради одного такого взгляда стоит пробовать злить ее чаще. От ярости глаза полыхают синим огнем, и этот решительный огонь прекрасен.
- Я просто за тебя волнуюсь, - растягиваю слова, передразнивая ее, - вещи-то хоть возьми.
- Спасибо.
- Не за что, мне они все равно не нужны. Думаешь, ему подойдут?
- Будут слегка великоваты.
- Что думаешь делать дальше?
- Не знаю, - кусает губы, складывая мою старую одежду аккуратной стопочкой, - можно я у тебя еще твою черную рубашку заберу, мне кажется ему пойдет.
- Бери, если хочешь, - складывает вещи в пакет. Закуривает. Затяжка, тяжелый вздох, затяжка. Не выдерживаю гнетущий тишины, задаю вопрос, мучающий меня весь вечер. Знаю, что не ответит, но все равно спрашиваю, - да что с тобой, в конце концов, происходит?
- Если бы я только знала…

- Это вещи моего друга.
- Не стоило.
- Переодевайся и не выпендривайся.

- У меня завтра учеба начинается, до двух я буду на парах, потом можем вместе пообедать, затем мне на работу надо будет заглянуть. У тебя хоть аттестат-то есть?
- А зачем он мне?
- Не отвечай вопросом на вопрос.
- Это допрос?
- Да, с пристрастием. Так что у тебя с образованием?
- После восьмого класса я бросил школу.
- Тогда я поговорю завтра с директором, может быть она сможет определить тебя в девятый класс, в этом году ты уже получишь аттестат и сможешь поступить в какой-нибудь техникум. С учебой я тебе как-нибудь помогу.
- Если так уж приспичило заняться благотворительностью, придумай себе что-нибудь другое.
- Я хочу помочь тебе.
- Почему?
- Я не знаю. Просто, пожалуйста, разреши тебе помочь.
- Думаешь я нуждаюсь в помощи?
- Нет. В этом нуждаюсь я… Пожалуйста.
- Хорошо, я сделаю то, что ты хочешь.

Совсем еще детские черты лица, впрочем, они выглядят ровесниками, и оба в моих футболках. Никогда раньше не видел, чтобы она так оживленно с кем-то спорила. Обычно печальные глаза, провожающие солнце за линию горизонта, не отрываясь, следят за собеседником. Искренние улыбки озаряют их лица в лучах заходящего солнца.
- Идиот! – с нежностью брошенное в лицо, как воздушный поцелуй. Закуривает, замечает меня, улыбка становится несколько натянутой, - хорошо, что ты все-таки пришел, давно хотела вас познакомить.
- Санек, - пристальный, изучающий взгляд, затравленных, темно-карих глаз, полных недоверия и нескрываемой враждебности.
- Дмитрий, - протянутую руку пожимает с явной неохотой. Чувствую себя лишним, так некстати вторгшимся в их идиллию. Ее глаза улыбаются, наблюдая немую сцену между нами. В ее глазах все тот же лед. На небе появляются первые звезды.
- Я хотела тебя попросить, - обмениваются взглядами, в его явный протест, в ее упрек, и что-то еще, вместе с отражением холодных звезд в ледяных глазах, что-то, кажущееся нелепо теплым, как свеча, одиноко горящая в бескрайних льдах Антарктики, - ты не мог бы позаниматься с Сашей, - от произнесенного ей собственного имени, морщится как от лимонной кислоты, - русским и литературой?
- Зачем? - пытаюсь выразить слабый протест.
- С биологией и химией ему я помогу, с математикой и физикой сами как-нибудь справимся, а вот с русским у меня всегда было отвратительно, ты же знаешь. Да и литературу я люблю совершенно специфическую, не думаю, что переварю школьную программу. Вот я и подумала, что раз уж ты филолог, то мог бы... Попробуй просто, пожалуйста.
Ей невозможно отказать. Она и сама это знает, и бессовестно эти пользуется. Ругаю себя за слабохарактерность, но отвечаю:
- Хорошо, сделаю все от меня зависящее, - благодарность? Нет, скорее тихое одобрение вижу я в ее глазах. Новая немая сцена между ними. Глаза в глаза. Огонь и лед. После продолжительной паузы, он отвечает на не заданный вопрос.
- Я тоже, сделаю все от меня зависящее, - ироничная издевка и неуместное сочувствие во взгляде живых карих глаз. Он понял, что нам нечего делить, ни мне, ни ему она не принадлежит. «И принадлежать не будет» - соглашаются глаза. В душе зарождается уважение к милому мальчику с красивыми чертами лица, в моей старой одежде, так быстро заметившему то, в чем я все еще боюсь себе признаться.

- Всё. На сегодня с меня хватит, да и к тому же я уже опаздываю...

- Выглядишь как дешёвая шлюха. Тебе не идет.
- Да пошел ты! Черт!

- Можно мне с тобой?
- Тебе не понравится. Ты не любишь такую музыку, подобные компании, зачем тебе со мной?
- А может ты боишься, что я не понравлюсь твоим друзьям?
- Хорошо, поехали.

- Думаю алкоголя с тебя хватит.
- Решил на вечер примерить мою роль заботливой мамочки?
- Нет, но... Неважно. Купишь мне еще текиллы?
- Понравилась?
- Возможно.

- Кто этот ублюдок?
- Мой бывший. Неважно.
- Важно.
- Не смей! Саш, не надо. Пожалуйста. Он борьбой занимается.
- Да хоть анонизмом. Этот кретин тебе нахамил и должен извинится.
- Он пьян и не понимает, что говорит.
- Он мужчина оскорбивший девушку, а состояние алкогольного опьянения не снимает степень ответственности. Слышь, ты придурок, пойдем выйдем.

- Тебе больно?
- Я привык. А твоя улыбка стоит большего.
- Ненавижу драки, но врезал ты ему очень красиво. Спасибо, но все-таки я не понимаю.
- Чего?
- Ты ведь сам сказал, что я выгляжу как шлюха.
- Я только сказал, что такое количество штукатурки накладывают на себя шлюхи, и что вульгарная одежда тебе совершенно не идет. Я констатировал факт, а этот ублюдок намекал на твое поведение, а это уже оскорбление.
- А может быть он прав, откуда тебе знать?
- Моя мать шлюха.
- Прости.
- Прекрати постоянно извинятся, это тебе тоже не идет.

- Почему ты оправдывала его поведение? Ты все еще его любишь?... Что смешного я сказал?
- Я ему благодарна.
- За что?
- За тебя.
- В смысле?
- Он остался у меня ночевать. Мы поругались, и мне безумно захотелось оказаться от него как можно дальше. Я больше не могла выносить его затравленный влюбленный взгляд, его упреки, его претензии, но выгнать его ночью на улицу я тоже не могла, поэтому ушла сама. Холодный воздух отрезвлял, но через пару часов зубы стали стучать от холода, а денег я конечно же с собой не взяла. Было странно. Все эти люди на вокзале. Бомжи, пьяницы, милиционеры, уголовники. Холодный зал ожидание с застывшим в воздухе гнетущим чувством опустошенности. И мне вдруг стало до тошноты противно жить в обществе, где людей так легко списывают на помойку, где милиционеры будят бомжей электрошоком и выгоняют на холодные улицы умирать от переохлаждение, где во взглядах читается откровенное отвращение ко всем, кто не вписывается в социальные нормы, к нетрезвым, грязным, спавшим в неудобных позах отбросам общества. Но тут я увидела тебя. Ты улыбался, с кем-то разговаривая. Нелепые джинсы с глупыми детскими аппликациями, легкая грязно-белая куртка, и улыбка, искренняя, потрясающая улыбка. Мне безумно захотелось выпить. Потом ты сел рядом, у тебя было такое потерянное выражение лица, а я не могла выкинуть из головы твою улыбку. Я увидела мир с наиболее отвратительной стороны и мне необходимо было спросить у тебя, чему ты улыбался живя в этом ужасном мире.
- Ты такая смешная, когда пьяная.
- А ты милый, когда улыбаешься.

- Тебе пора спать.
- Но...
- Никаких «Но», спокойной ночи.
- Черт!

- Что случилось на этот раз? - светлые волосы взъерошены, под глазами синяки, чашка кофе дрожит в трясущихся руках, - что вообще с тобой происходит?
- Я не знаю, - красные глаза от слез или недосыпа, трогательно-милая, слишком уязвимая и настоящая. Такой она меня всегда пугала, такую я ее и полюбил.
- Где твой подопечный? - вздрагивает при последнем слове.
- В школе, - закуривает, морщится от утреннего приступа тошноты с похмелья.
- Может все-таки расскажешь, что случилось, или я зря на лекции не пошел? - смотрит с упреком, взвешивает все за и против, просит таблетку анальгина и еще одну чашку кофе.
- Он вчера подрался из-за меня на концерте.
- И что? - мученически закатывает глаза, словно не она, а я пришел к ней пол восьмого утра и при этом выгляжу так, словно не спал неделю.
- Я поцеловала его, - с губ готово сорваться новое «И что?», но в ее усталых глазах мелькает что-то такое, от чего в груди болезненно сжимается камень, зовущийся сердцем. Сжимается, и раскалывается на много маленьких камушков.
- А он?
- Он пожелал мне спокойной ночи и ушел! - не могу сдержать смех, как и представить ее лицо, в тот момент когда ей сказали «Нет». Детскую обиду в голосе можно выставлять в музей, любой ребенок позавидует такой интонации.
- На сколько я помню, ты не собиралась с ним спать, так в чем проблема? В том, что мальчик поступил правильно или ты собиралась совершить ошибку?
- В том, что я хочу с ним переспать! - голос срывается на крик, а каждое слово дается с трудом и пропитано странным отчаяньем, болью пронзившем мою душу.
- Монашеского образа жизни ты никогда не придерживалась, так в чем проблема? - как можно спокойней, как можно тактичней.
- Ему 17.
- Маше 16.
- Это другое... - в чужую душу только в бахилах, но я и так уже знаю что с ней происходит, хоть она и боится признаться в этом самой себе, - он особенный. Он из другого мира, который существует по своим законам. То что для меня поступок с большой буквы, для него что-то само собой разумеющееся . Я пытаюсь втащить его в свой мир, считая, что он правильней, благополучней, но что если я ошибаюсь? Он гораздо честней и искренней всех моих знакомых, он гораздо лучше их. Мальчишка с улицы, вор, как такое возможно? А вчера он сказал мне, что я просто боюсь быть такой как все. Случайным прохожим, закрывающим глаза, отворачивающимся и проходящим мимо всего, что меня не касается, что не вписывается в мою картинку мира. И он прав! Я боюсь, но я такая же. У меня своя двухкомнатная квартира не в самом плохом районе столицы, я учусь на четвертом курсе престижного вуза, у меня хорошая работа, а я? Я схожу с ума от скуки и разыгрываю из себя героиню трагедии. Я рассуждаю о том, как ужасен мир, но и пальцем не пошевелю чтобы сделать его хоть капельку лучше. Я презираю людей за то, что они такие же как я... Это он, он должен ненавидеть мир за то, что у кого-то есть все, а у него ничего. Но он просто живет, а мы бесимся от тоски по заведомо невозможным идеалам, - курит подряд пятую сигарету, говорит в полусне, горячо, пылко, с непривычно-светлой грустью в голосе, - он не сказал мне этого, но... Он считает, что он для меня что-то вроде игрушки «собери успешного человека», что наигравшись я выставлю его обратно на улицу, навсегда стерев из своей жизни, но я не смогу, никогда уже не смогу... Он считает меня чудовищем, - в глазах появляются слезы, и в голосе звучит искреннее, глубокое переживание. Всхлипывает, тянется за очередной сигаретой, - и ведь он прав, в какой-то мере я действительно им пользуюсь. Когда он рядом на душе восхитительно спокойно, словно этот мальчик способен защитить меня ото всех внутренних демонов. Рядом с ним не хочется думать ни о чем, просто держать его за руку и слушать мягкий бархатный голос. В его поцелуе было столько нежности, словно это он всю жизнь рос в тепле и заботе, так легко он готов дарить эти чувства другому человеку. Он робко обнимал меня за талию, но в этом почти не ощутимом объятии, я чувствовала себя полностью защищенной. А потом он нежно отодвинул меня, грустно улыбнулся, и движимый каким-то порывом дотронулся до щеки, поцеловал в нос и ушел. Просто ушел спать, а вот я так и не смогла уснуть, не смотря на изрядное количество алкоголя выпитое за вечер.
- Ты влюбилась в него, - слова даются нелегко.
- Нет, конечно же я не... Просто он другой, - отвечает сонный голос. «Я люблю его до безумия» - отвечают глаза.
- Тебе нужно поспать.
- Разбуди меня в два, а то мне еще обед приготовить надо.
Сразу же засыпает. В два приходит он. Более задумчивый чем обычно, более печальный. Занимаемся анализом Евгения Онегина. Вспоминаю утренний разговор. Кажется он действительно считает, что для нее он игрушка. Кажется он любит свою хозяйку. Думал больнее не будет, ошибался. В пять приходит Маша, готовит ужин. Ближе к семи она наконец-то просыпается.
- Что, уже два? - видит его, сонно улыбается, - а почему за окном темно?

- Здравствуйте, садитесь. Надежда Борисовна заболела, и ближайшие пару занятий проведу у вас я. Зовут меня Маргарита Александровна, и если у вас нет вопросов помимо размера моей груди, приступим к уроку.

- Саш! Я же просила тебя не курить на крыльце.
- Прости, но сегодня я уже вдоволь наслушался о том, какая у тебя потрясающая задница и восхитительная грудь четвертого размера.
- Вообще-то третьего.
- Тебя все эти разговоры совсем не раздражают?
- Сейчас уже нет. Я год веду спецкурс у старшеклассников, поэтому привыкла ко всему, но не скажу, что начинать было легко, до сих пор удивляюсь как я не переубивала их всех. А тебя значит это задевает?
- Немного.
- Врешь.
- Раздражает очень.
- Просто не думай о них, ладно? Пойдем домой, если честно я ужасно устала, да и еще не хватало, чтоб нас школьники вместе видели.
- До свидание Маргарита Александровна.
- До свидания, мальчики. Саш, ну ты идешь?
- Угу.

- Пойдем домой.
- Прости, я не хотел, правда.
- Просто пойдем домой.
- Ты плачешь? Я, я, я поговорю с директором, все будет хорошо! Выгонят и выгонят, сдался тебе этот мой аттестат. Ну не плачь, пожалуйста! Наталья Николаевна замечательная женщина, она поймет. Не надо плакать. 
- Ты действительно не понимаешь, или просто придуриваешься?
- Я извинюсь перед этими ублюдками, их родителями, всеми родственниками, только не плачь! улыбаться тебе идет гораздо больше.
- Дурак ты! Какой же ты дурак. До лампочки мне и эти придурки, и директор и твой аттестат. Я же за тебя испугалась! Они ведь мои ученики, я же знаю, что они на многое способны. Что я должна была подумать, когда ко мне прибежала Олеся и сказала, что ты в мед.пункте, потому, что подрался с тремя одиннадцатиклассниками. Кто же знал, что ты парочкой синяков отделаешься.
- И кто еще из нас дурак?
- Ты конечно... Никогда больше так меня не пугай.
- Хорошо, если ты пообещаешь больше никогда из-за меня не плакать.

- А дальше что?
- Дальше я ответил, что-то вроде того, что в период беременности его мать очень много курила, что наверно и послужило причиной его умственной недоразвитости, - с разбитой губой он выглядит еще более милым, чем обычно.
- А потом я долго уговаривала Наталью Николаевну не вызывать их родителей на пед.совет, - почти семейный ужин, я с Машей и они вдвоем. Безумно, отвратительно горько видеть их рядом. Никогда раньше, ни на кого не смотрела она такими сияющими глазами, ни с кем не говорила с такой нежностью, ни о ком не заботилась с такой самоотдачей, - а она меня не отказываться от спецкурса в 11«Б». В итоге весь класс пришел просить меня не отказываться от них, мальчишки с кем ты подрался тоже. Извинились, мне даже показалось, что они и вправду сожалеют о случившимся. Вот и вся история. Маш, поможешь мне посуду помыть?
- Конечно.
- Славненько, - мимолетно брошенная улыбка. Сердце вновь болезненно сжимается. Больно, очень больно видеть когда другому так улыбаются, и в глазах вместо привычного ледяного блеска фиалки. Может быть мой печальный ангел никогда и не был ангелом с ледяным сердцем, просто в ее сердце никогда не было места мне.
- Ты прочитал список книг, который я тебе давал? - повисшее в воздухе неловкое молчание становится невыносимым.
- Почти, - слишком искренний, слишком хороший, поверить в то, что еще совсем недавно он был вором невозможно, - чушь полнейшая.
- В какой-то степени я с тобой согласен, и все же надеюсь, что это не все, что ты можешь сказать о прочитанном, - в реальности я не надеюсь, я знаю. Он удивляет меня от занятия к занятию, схватывает все на лету, беспрекословно выполняет все задания, фантастически трудоспособный и невероятно умный.
- В общем-то нет, но ведь ты не об этом хотел бы поговорит? - внимательный взгляд глаз, цвета горького кофе. Слишком проницательный.
- Почему ты все это делаешь?
- Ты знаешь.
- Я хочу услышать это от тебя.
- Уверен?
- Да.
- Потому, что я люблю ее.

- Он меня не любит.
- Кто?
- Димка, кто ж еще.
- Прости, я немного задумалась. Почему ты так решила?
- Может быть я и наивная, но не слепая же!
- Может и не любит, но разве это что-то меняет?
- Конечно.
- Разве? Он ведь с тобой. В любое время ты можешь обнять его, нежно провести рукой по слегка колючей щеке, легким поцелуем коснутся ямочек на щеках, провести языком по слегка обветренным губам, зарыться носом в его мягкие волосы, вдыхая запах апельсинов. Смотреть в его глаза и видеть в них свое отражение, и просто не думать ни о чем.
- Думаешь этого достаточно?
- Для чего? Прости, я слегка отвлеклась, о чем мы говорили?
- Забудь, думаю тебе сейчас не до моих проблем.

- Обалдеть.
- Что?
- Ты знал, что у Саши ямочки на щеках?
- Нет, а что должен был? Маш, ты о чем?
- Не обращай внимания, просто мысли вслух.

Маша спит. Курю на балконе, наблюдая за ними через окно. Их идиллия выглядит до отвратительного милой. Душу пронзают миллионы иголок. Она любит его, любит до боли, до невозможности. И рядом с ее болью, моя кажется только тенью. Но вот в случайном жесте их руки соприкасаются, пальцы переплетаются, и оба замирают от неосознанного порыва оказаться в объятье другого. Он притягивает ее к себе и целует. Курю одну сигарету за одной. Их поцелуй не похож не на что виденное ранее, не порыв случайно вспыхнувшей страсти, не нежный жест любви, не случайная встреча губ двух людей. Отчаянье сквозит в каждом жесте, в робких пальцах слабо обнимающих ее за талию, в ее изящных пальчиках зарывшихся в его черных взъерошенный волосах.  Отчаянье и бессилие от понимания краткосрочности момента встречи губ и возможности растворится в прикосновениях друг друга. Закусываю губы до крови, но не могу оторвать взгляд от подсмотренной сцены невысказанных чувств, ревность отступает перед красотой момента. Я не ревную ее, я наслаждаюсь болью, пронзающей душу, ледяными иглами собственной ничтожности, мелочностью своих чувств перед теми, за которыми я наблюдая в окно. Отстраняется от нее, несколько резко, смущенно улыбается, -мальчишка! – получает в ответ грустную улыбку и кивок. Выходит из комнаты, оставляя ее одну. Закуривает, закрывает глаза, но не может сдержать слез.  Тихо возвращаюсь в комнату, закуриваю, еле сдерживая отвращение от пятой подряд сигареты. Хочется подойти, обнять и утешить. Такую хрупкую и уязвимую. Молча наблюдаю, курю. Открывает глаза, и вновь стена льда, пылает, синим блеском.
- Я думала ты спишь?
- Я думаю, тебе стоит переспать с ним.
- Я так не думаю, - и глаза грустно констатируют факт: «Это не поможет». Смирилась с тем, что не может подавлять в себе чувства.
- Ты окончательно проиграла.
- Жизнь не игра, - слишком серьезный тон, слишком жестокое для нее утверждение.
- Мне жаль, что ты поняла это так.
- А мне нет, - улыбка мазохиста на лице. Привычка получать удовлетворение от собственных страданий всегда была свойственна нам обоим.
- Спокойной ночи.
- Дим…
- Что?
- Поцелуй меня.
- Зачем? – сдерживаю рвущуюся наружу усмешку, контрольный выстрел судьбы и я полностью сломлен.
- Не хочу засыпать со вкусом его губ на своих.
Несколькими шагами медленно пересекаю комнату, у меня есть шанс отказаться, и сохранить остатки собственного сердца, но я безвольная марионетка ее несчастного взгляда и покорно повинуясь ее прихоти, я мимолетным касанием целую ее губы. Этого ей недостаточно, чтобы отвлечься от мысли о нем, и она привлекает меня к себе и целует долгим проникновенным поцелуем. Раздавлен. Улыбаюсь.
- Спасибо, - она приходит в себя, ухожу спать к Маше, обнимаю свою девушку, и радуюсь, что хоть что-то свое у меня еще осталось. Сердце, душа и даже тело тданы ей безвозвратно.

- Это не может так дальше продолжатся!
- Что?
- Я не могу вечно жить за твой счет.
- Иди к черту! Или ты хочешь чтобы я занялась твоим официальным усыновление.
- Моим чем?
- Есть еще вариант чтобы мы поженились, но тебе еще нет 18, да и жить за счет жены ты тоже не захочешь, но вот как приемная мать я буду иметь возможность заботится о тебе не задев мужской гордости.
- Дура!
- Сам такой!

- У тебя хоть документы есть?
- Должны быть где-то, если мать их еще не пропила.
- Черт! Как я могла раньше об этом не подумать…

- Я взяла в школе отгул, так что собирайся.
- Куда?
- К тебе, за паспортом и свидетельством о рождении.
- Ты сошла с ума?
- Нет, придурок! Если в школу прислали твое личное дело из твоей старой школы, это не значит, что в техникум тебя тоже примут с одним аттестатом.

Самоистязание у меня всегда получалось превосходно, бессонные ночи, немереное количество кофе и сигарет. И только университет служит спасательным кругом, чтобы окончательно не пойти ко дну собственного безумия. Вырываю себя из бесконечного потока абсурдных мыслей рождаемых ночами без сна, пусть сосредоточится на лекциях не удается, но они немного отвлекают, засыпаю после занятий до ужина когда приходит Маша, еще одно проявление изощренности собственного мазохизма. Совесть? Можно ли назвать проявление собственной жестокости слабостью?
- Я люблю тебя.
- Я знаю.
- Это все, что ты можешь мне сказать?
- Прости.
Может быть к  мазохизму склонны все люди, или только люди меня окружающие. Знает, что не люблю ее, но не уходит. Юношеский максимализм или детская глупость. Она нужна мне, и я не отпуская ее, пользуясь как вещью. Совесть? Да пошла она, вместе с педагогикой и гуманизмом. От любви до ненависти один шаг. Застала с другой. Пусть, пусть  лучше ненавидит.

- Хватит уже!!! – отнял у нее бутылку, закурила. Видеть эту жгучую боль в ее ледяных глазах невыносимо, - я с Машей расстался, она как-то очень не вовремя пришла, зря я наверно дал ей ключи.
- Быть циничным тебе не идет, - пьяный голос, пьяная улыбка, но трезвые глаза и разрывающая остатки души боль в них.
- Жалко девочку?
- Нет. Ни любви, ни тоски, ни жалости, разве ты забыл? – ухмылка, так не сочетающаяся с выражением глаз, в которых явное отвращение, ко мне, к жизни, к миру.
- Да что случилось в конце концов?!!
Леденящий душу истерический смех.
- Ни-че-го! – медленно, по слогам, - и что ты смотришь на меня так, как - будто я раньше никогда не напивалась.
- Это все твой мальчик?
- Он не мой!!! – отчаянье.
- Он тебя любит.
- Я не заслуживаю его любви.
- Дура!
- Никогда не называй меня так, - словно удар, четко проговаривая каждое слово. Сдерживаю слезы, впервые хочется разрыдаться. Ненавижу ее за то, что она может быть такой хрупкой и в то же время сильной.

- Где ты была?
- Как будто тебя это заботит.
- Дура!
- Иди к черту!!!
- Да вы пьяны товарищ учительница, в стельку.
- Не растягивай столь манерно слова, и вообще  как, как тебе удается быть таким?
- Каким?
- Хорошим.
- А как тебе удается произносить слово «хороший» с интонацией судьи зачитывающего приговор убийце?
- Разве я тебе не говорила не отвечать вопросом на вопрос? И лучше заткнись, а то я за себя не ручаюсь.
- Отшлепаешь меня, мамочка?
- А почему бы и нет?
- Ну хотя бы потому, что ты на ногах-то не стоишь.
- Ну вот, сам напросился, и не говори, что я тебя не предупреждала.

- Черт! Ты хоть отдаленно понимаешь что делаешь?
- Ну почему тебе обязательно быть такой правильной сволочью?!
- Потому, что я люблю тебя…

- Я сексуально озабоченная идиотка, - в глазах, наблюдающих за закатом озорные искорки, так гармонично подходящие к ярким краскам неба, окрашенного заходящим солнцем в ярко-лиловые цвета.
- Вполне адекватно для тебя, - констатирую факт.
- Ему неделю назад исполнилось 18.
- Бредишь.
- И он опять меня отшил, я уже сбилась со счета, в который раз.
- Его выдержке можно только позавидовать.
- Чем я собственно и занимаюсь.
- Как экзамены.?
- Сдает на отлично, преподавательский состав в шоке, - ослепительная улыбка, искренняя гордость озаряет и без того прекрасные черты лица.
- Я вообще-то про твои спросил.
- Сдаю, к своему удивлению.
- Вот и славненько, - от собственной фальшивой улыбки уже тошнит. Дайте мне яду, я отравлю кого-нибудь и сяду в тюрьму, все равно чувства к ней та же неволя.

- Поздравляю.
- Спасибо…За все.
- Это прозвучало так, словно ты прощаешься.
- В самом начале знакомства, я сказал, что сделаю то, что ты попросишь, и я сделал, но больше я так не могу.
- Да ты пьян.
- Не больше чем ты. Завтра я уезжаю.
- Почему?
- Потому, что слишком люблю тебя.
- Слишком любить невозможно, если ты любишь меня хоть немного то останешься.
- Не могу.
- Но я люблю тебя!!!
- Ты заслуживаешь гораздо большего чем я могу тебя предложить…
- Но мне не нужно ничего кроме тебя…
- Дура! И не смей затыкать меня поцелуями.
- Дурак…

Две бутылки водки. И пустота, абсолютная пустота в глазах.
- Он уехал.
Пьем молча.
- Я не могу находиться в квартире без него.
Пустота, глаза цвета неба перед грозой, с зачаровывающей пустотой в них.
- Можно я поживу у тебя? – ни интонации, ни эмоций, ничего. Только пустота.
- Если хочешь, - минутная догадка, - ты переспала с ним?
- Да.
- И как это?
- Что?
- Заниматься любовью.
- Восхитительно, - а в глазах пугающая безразличием пустота.

Дни сливаются в единую липкую массу утекающего времени. Все та же пустота в глазах. Хочется уехать далеко и забыть обо всем. О ее тихом голосе, синих глазах и жемчужно-пепельных волосах с запахом ландышей. Забыть о тонких пальцах ловко перебирающих струны гитары, шепчущей баллады о любви. О написании диплома и гос.экзаменах. Она рядом, всегда рядом, и ее нет, нет уже почти год. Только пустота. Пустота в глазах, смотрящих сквозь людей, предметы и время. Ни любви, ни тоски, ни жалости, вялотекущее сосуществование.
- Как день прошел?
- Хорошо, а твой?
- Как всегда.
Дописываю диплом. Все меньше разговариваем друг с другом. Дружеский секс ничего не значит. Дружеского секса не существует, нам просто больше не о чем поговорить. Она уже никогда не станет прежней прекрасной актрисой театра одного актера, что-то в ней сломалось и на смену печальному ангелу, пришел механический робот с чарующей пустотой в глазах на безучастном ко всему лице.

- Ты еще не устал от меня? - ничего не значащий вопрос, ничего не утверждающая констатация факта. «В чужую душу только в бахилах», - чужой души больше нет, своей, впрочем, тоже.
- Ты ведь знаешь, что нет. Но ты не думаешь, что тебе необходимо съездить к себе?
- Зачем?
- Убедится что там все в порядке.
- Я не хочу, ты не мог бы сделать это вместо меня?
- Хорошо, и все же это твоя квартира.
- Я знаю.

Время. Время всего лишь обозначение течения бытия. Жизнь необратимо меняется. Вместо учебы начинается работа. Бесцельная деятельность вызванная бесперспективностью существования. Только пустота в глазах остается прежней, ставшей уже привычной. Лишь иногда она говорит во сне, и в голосе, бессвязно шепчущем: «Не уходи...Пожалуйста, останься со мной..» появляются интонации. Обнимаю ее,прижимаю к себе, и очень хочется закричать: «Не уйду!», но не я снюсь ей в ночных кошмарах, не со мной хочет она просыпаться каждое утро, и засыпать каждую ночь, не меня держать за руку сидя на крыше и любуясь закатом. Что только нашла она в своем мальчишке, которого не может забыть на протяжении почти двух лет? Наверно то, чего мне никогда не понять, то, почему он уехал...

Около трех часов ночи. Раздается звонок в дверь, словно выстрел не отставляющий времени простится. Открываю.
- Здравствуй, прости, что разбудил, я... - запинается. Уже не тот мальчик; все те же растрепанные черные волосы, глаза, цвета горького шоколада; хрупкое телосложение, неловкие движения и сбивчивая речь, но это уже не тот мальчик. Что-то неуловимо изменилось в нем, превратив в зрелого мужчину. Внутренний свет, раньше больше похожий на слабое сияние зари, стал ощутимым светом зрелой самодостаточности человека, которому пришлось через многое пройти, и который прошел через все с достоинством, - я просто подумал, что ты знаешь где она.
- Знаю, - замечает ее вещи разбросанные в коридоре, на мгновенье меняется в лице, но быстро берет себя в руки.
- Мне наверно не стоило возвращаться? - слабым стоном звучат слова, пропитанные надеждой.
- Тебе не следовало уезжать, - плохо скрытое обвинение, слова звучат жестоко, словно удар, - пойдем, она на крыше.
- Думаешь она захочет меня видеть? - смущенно, растерянно, неуверенно, но так похоже на него, каким он сохранился в памяти.
- Не знаю, - действительно ничего не знаю о ней, которой она стала, с пустыми глазами и тихим голосом, - можно спросить?
- Спрашивай.
- Почему ты уехал?
- Юношеский максимализм взыграл.
- Нелепый ответ.
- Потому, что дурак. Звучит более убедительно?
- Скорей более правдоподобно.

Лежит на парапете, курит и смотрит в небо. Тихо подпевает раздающейся из плеера песне на французском. О любви. Подхожу, снимаю наушники. Мысленно прощаюсь с ней. От нее пахнет ментолом и ландышами, смешанными с запахом весны витающем в воздухе. Последний раз заглядываю в привычную пустоту в глазах с утопающим в ней отражением звезд. И еле слышно, срывающимся голосом, говорю, что с ней хотят поговорить. Что-то недовольно ворчит о прерванном одиночестве, цитирует Чехова, и вдруг встречается взглядом с ночным гостем. Закусывает губу, глаза наполняются слезами. Слабая улыбка появляется на его лице, нерешительно подходит к ней.  Забывают о моем присутствии, отхожу чуть в сторону, сажусь на парапет. Закуриваю. Наблюдаю.
Глаза в глаза. Аккуратно вытирает слезы едва касаясь ее лица. Проводит рукой по его волосам, прикосновение кажется настолько невесомым, словно она боится, что он растает утренним туманом, стоит ей прикоснутся к нему. Обнимает ее, словно она это что-то очень хрупкое. Сильней прижимает его к себе и беззвучно рыдает, уткнувшись носом в его плечо. Что-то нежно шепчет ей на ухо, про то, каким был дураком, о том, что больше никогда ее не оставит. Целует заплаканные глаза, искусанные до крови губы. Думаю о наших с ней поцелуях, знаю, что ничего подобного у нас никогда не было и не могло быть. Они похожи на двух лебедей, что любят лишь раз, но в искренности чувств которых никто не смеет усомнится.
Ухожу, оставляя их вдвоем, с блестящими ярче звезд, от слез и счастья, глазами.

Утро, пьем на кухне кофе, втроем. Их глаза светятся любовью, и нет в мире ничего прекрасней этого света. Глаза цвета неба и глаза цвета вечернего солнца, моря и берега, и в их глазах лшь отражение глаз друг друга.
- Почему ты вернулся? - спрашивает, не требуя ответа, она все увидела в его глазах на крыше, спрашивает чтобы удовлетворить мое любопытство, зная, что сам я об этом не спрошу. Спрашивает, чтобы просто слышать его голос.
- Я вернулся за тобой. Чтобы забрать тебя из серой и пыльной Москвы, и увезти в самый красивый город контрастов, мостов и северного ветра.  В город, который так же прекрасен как твои глаза.
- Кажется это был комплимент? - ирония, улыбка, озорной блеск в глазах, - кажется воздух культурной столицы не пошел тебе на пользу.
- Угу, наверно в Эрмитаже отравился воздухом пропитанным искусством, - несколько по-детски обиженно звучат слова. Но вдруг голос становится крайне серьезным и натянутым как струна, - ты поедешь со мной?
- Ну слава богу, как был дураком, так и остался, а то я уже начала всерьез волноваться, - сталкивается с крайне серьезным взволнованным взглядом, целует его в лоб, пытается сделать крайне серьезное выражение лица и кивает, - нет, ну неужели ты действительно думаешь, что я еще раз тебя отпущу?
По глазам вижу, что думал, но отрицательно покачал головой. Улыбаются друг другу, понимаю, что лишний, ухожу бродить по весенним улицам. В смотрящих с отражения в витринах на меня глазах вижу только пустоту.

Эпилог.

Они уехали через пару недель после его возвращения. Поменяли ее квартиру в Москве на жилплощадь в Питере, с видом на Финский залив, и уехали. Ее глаза сияли счастьем, а мне больше нет места в ее жизни. Бесцельно блуждаю по улицам, несколько недель подряд. Если бы только у неба не было цвета ее глаз, возможно все было бы иначе, наверно я смог бы забыть.  Но под синим небом мне нет места. Был рядом, когда был ей нужен. Теперь я могу уходить. Я устал.
Через несколько месяцев после переезда они поженятся. Пригласят свидетелем на свадьбу, но я уже не смогу приехать. Она будет великолепна, в прекрасном белом платье, он прекрасен в черном костюме. Она тихо назовет его дураком, и громко скажет «Да». Через пару лет они будут проездом в Москве, приедут навестить ее родителей, сообщить им, что в семье ожидается пополнение. Она узнает причину, по которой меня не было на их свадьбе.  Она не будет плакать. Принесет мне две алые розы, выкурит сигарету. Долго будет смотреть на фотографию на надгробии и думать, почему ей никто не сообщил. «Это я их попросил» - прочитает она в глазах застывших навсегда в могильном камне. А потом она с любимым мужем вернется домой, в ставший им родным Петербург. Они будут долго гулять вдоль Невы по вечернему городу и вспоминать обо мне. У них родится сын, и они назовут его моим именем. Они будут жить долго и счастливо, но...
Но я никогда не узнаю так ли это будет в действительности.  Не узнаю не разбегутся ли они после месяца совместной жизни, не наскучат ли друг другу через год, не устанут ли друг от друга через пару лет. Я устал. Я не хочу умирать, мне просто надоело жить. ..