Жизнь и, наверное, смерть

Эта книга посвящается моей маме, а также девушке, чьи инициалы А. Е.


Книга написана в период с 1999 по 2002 год.
Спасибо, что мне было позволено ее написать.
Обращение к читателю: Приношу свои извинения тем, чьи прообразы были взяты за основу некоторых персонажей данной книги за возможное искажение их истинных взглядов на жизнь, характеров, манер и т.п.
 
«…И как эпилог, все та же любовь, а как пролог — все та же смерть…»
(К. Кинчев, «Красное на черном»)

«…Мы живем для того, чтобы завтра сдохнуть…»
(А. Григорян, «Безобразная Эльза»)

«…А потом придет она. «Собирайся, — скажет, — пошли. Оставь земле тело…»
(В. Цой, «Сказка с несчастливым концом»)

«…Я не знаю как жить, если смерть станет вдруг невозможной…»
(Ю. Шевчук, «Расстреляли рассветами»)

«…В поле бродит смерть; слева, справа — сеть; не попадись в капкан…»
(Ф. Чистяков, «Рассвет»)

«…Ты задаешь себе старый вопрос: «Ну а будет ли завтра новый день опять?»…»
(М. Науменко, «Выстрелы)

 
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
 
* * *
В голове словно стоял туман. Соображалось как-то неправильно и смутно.
— И еще продайте мне два сока, — попросил Даниил.
— Пожалуйста, — ответила продавщица и дала сдачу.
Даниил чуть отошел от окошечка; тупо соображая пересчитал деньги. И сразу понял, что сдачи дано больше, чем нужно. Ведь он заплатил 100 рублей, а в сдаче было два полтинника, десятки и мелочь.
«Надо бы вернуть лишнее, — подумал Даниил, — ведь она ошиблась». Но в следующее мгновение он позабыл эту мысль, и удивился тому, как легко он это сделал. Да, мир воспринимался совсем иначе.
В кафе было темновато. Интерьер забегаловки не был привлекательным. Он был хорош настолько, насколько этого требовал человеческий организм, который перебивался чашкой кофе с бутербродом, или салатом.
Даниил побрел к столику, засовывая кошелек в задний карман брюк. Двое его приятелей уже ждали. Один из них сидел спиной к Даниилу навалившись на стол и громко разговаривал с другим. Оба они смеялись. Продавщица недовольно и со страхом поглядела на них.
Дан не мог понять: взяли ли ребята два сока; ведь он был увлечен деньгами, и не заметил этого. Из-за спины его приятеля не было видно стола и всего того, что на нем находилось.
— Даник, ты сок-то взял? — спросил один приятель.
«Кажется, это Лёня», — подумал Дан, и повернулся обратно к кассе, чтобы забрать сок.
— Дан, мы ждем, — сказал второй.
«А это, вроде Гриша», — припомнил Даниил. Ребята снова громко засмеялись.
— Извините, — пролез в окошечко Дан, оттеснив трех-четырех покупателей. — Вы мне сок не дали.
Продавщица — грузная женщина лет сорока пяти, вдруг истерично сказала:
— Слушайте, ребята, если вы не прекратите, я сейчас милицию вызову.
Даниил сначала не понял о чем речь. Он оглянулся, и увидел, что его приятели хохочут.
— Прикалываетесь, паразиты, — незлобно сказал он им и, не извинившись, как он это делал обычно, пошел к столику.
— Слушай, чего она нервная какая-то? — спросил предполагаемый Лёня. — Разоралась ни с того, ни с сего.
— Жаба, — сказал предполагаемый Гриша.
Даниил сел, находясь по-прежнему в тумане. Лёня допил сок и нарочно поставил стакан на самый край стола. Затем подтолкнул стол так, чтобы стакан упал.
Даниил проследил взглядом за стаканом, который падал невероятно медленно. Вот он упал, и звук раздался лишь секунды через три.
Звон разлетевшихся осколков заставил продавщицу вздрогнуть.
— О-о-й! — громко удивился Гриша с поддельным чувством. — Какая досада!
Покупатели молча съежились, не желая принимать участие в скандале.
— Ну все, вы допрыгались, я вызываю милицию, — чуть не плача заголосила продавщица и исчезла в глубине коридора. Настала некоторая пауза. Лёня и Гриша упрекающее глядели на Даниила. Их взгляд спрашивал: «Долго ты собираешься сидеть?» Дан не понимал почему, но был уверен, что от него зависит: останутся ли они здесь или уйдут. Он молча раздумывал какое-то время и наконец произнес:
— Думаете, мне слабо?  Ни фига.
— Ну так пойдем? — с надеждой спросил Лёня.
— А пойдем, — согласился Дан.
— Быстрее, — заторопились Гриша и Лёня, поняв, что у них еще остается шанс смыться.
Похватав свои вещи, ребята рванули к дверям. Продавщица так больше и не появилась, а случайные посетители молча и насторожено проводили ребят взглядами.
Оказавшись на улице, Лёнька крикнул:
— В метро! Бежим!
После этого все трое помчались через дорогу к манящему метро. Даниил почти не отставал, бежал резво, однако рассудок его дремал.
Лишь только ребята пересекли дорогу,из-за угла показался милицейский «козелок», мигая красными и синими огоньками. Он поспешно свернул к злосчастной «кафешке». А троица быстро преодолела турникет в метро и поскакала вниз. Дальше Даниил «обрубился» и очнулся лишь на улице.
Он был один. Несмотря на зимнее время, Дан был в свитере.
«Куртка лежит в рюкзачке, что у тебя за спиной», — посетила его отчетливая мысль. И Даниил поверил этой мысли, прошедшей извне.
Мышление Дана немного прояснилось, и он постановил для себя аксиомы:
— сейчас я в городе Сестрорецке;
— мне необходимо попасть на железнодорожный вокзал и убираться из этого «города-зеро»;
— мне также необходимо не попасть в руки милиции. А для этого я должен идти неспеша, не оглядываясь, словно я местный житель и прогуливаюсь здесь.
— Только вот еще что, надо надеть куртку и шапку. Желательно в подъезде, чтобы никто не видел. Хотя, на самом деле, никакого холода Даниил не испытывал.
— Бред какой-то, — сказал Дан сам себе.
-Но тем не менее, милиции надо избежать.
Так он шел: неспеша, по прямой, внимательно осматривая лежащий окрест пейзаж. Дома были какие-то странные, без подъездов. Даниил никак не мог понять: где они? Вот впереди снова появился «козелок». Дан напустил на себя максимум спокойствия и даже рассеянности. Устало протер свое лицо, зевнул. Милицейское авто проехало рядом очень медленно. На Дана внимательно смотрело несколько глаз. Но он не удостоил их ответным взглядом.
Машина удалилась, и Даниил вздохнул свободно.
— А куда, собственно говоря, «пешехонить»? — удивился он сам себе.
На перекрестке Дан наткнулся на маленькую девочку с санками.
— Девочка, скажи мне пожалуйста, где вокзал? — спросил он.
— Вон там, — ответила девчушка очень детским голосом, который никак не спародируешь, и указала рукой влево.
— А…, — хотел было узнать Даня про транспорт, который может туда довезти. Но девчушка уже завернула за угол, и лишь санки еще какое-то время были видны из-за угла.
Даниил перешел через перекресток. Увидел скамейку во дворе дома. Свернул во двор. Там он снял с плеча свой «бэг»; вынул куртку, шапку; оделся. А сумку, между прочим, вешать обратно на плечо не стал. Просто понес в руке. «Чтобы не узнали, — заговорил в голове Дана Штирлиц». — Ведь до этого меня видели с сумкой на плече, а сейчас у меня сумка будет в руке. Так-то!» Даниил зашагал опять же неспеша, в указанном девочкой направлении. Видать, он шел по окраине города. По левую сторону уже были заснеженные поля. По правую — однотипные трех- и пятиэтажки. Было светло и морозно. Возле тротуаров высились белоснежные сугробы. Лишь дорога была не белоснежной. Редкие машины раскрасили ее в коричневый цвет.
— что-то больно уж холодно, — почувствовал Дан и… открыл глаза.
— Так! — сообразил он. — Да ведь это же сон.
 Как ни странно, сон запомнился хорошо. Даниил нечасто запоминал их. Но уж если запоминал, то отчетливо.

* * *

Новогодние праздники были в разгаре. Отгремел Новый год, надвигалось Рождество Христово.
 Даниил не испытывал особой радости не от первого, не от второго. Наступил такой момент в его жизни, когда нет уже той детской радости от великого зимнего новогоднего праздника, но и не настало еще взрослое понимание его. А что касалось Рождества — Даниил не был верующим. И в этом году он уяснил себе, что это вовсе не его праздник.
Вообще же Даниил (Клинских) встречал свою 23-ю зиму. Он был здоров. Ну, почти здоров. Был неплохо физически сложен. Жил с матерью в двухкомнатной квартире. Отец жил в другом конце города. Разрыв родителей произошел почти десять лет назад, когда Даниилу было 13 лет. После разрыва, мать никого себе не искала. Отец тоже жил один.
Дан не имел постоянной работы, часто сидел вообще без работы, несмотря на высшее образование. Но сейчас работа была. Он грузил продукты на оптовом рынке. Это был неплохой доход. Особенно сейчас, когда все стало дорого, и мать его подумывала об уходе на пенсию.
Прошедшим летом, в августе, подрабатывая в совхозе на свекле, Дан познакомился с Оксаной. Она была в одной бригаде с ним.
Даниил не был «рубахой-парнем» в отношении девушек. Но с Оксаной он познакомился легко. Она не сковывала его поведения.
Ксения, возможно, не была красавицей. Трудно говорить об общей красоте девушки. Ведь у людей совсем разные вкусы. Но Даниилу Оксана понравилась сразу. И он ей, кажется, тоже.
Ей было 20, исполнившихся только месяц назад, в июле.
Она была студенткой педагогического колледжа, училась на преподавателя труда, как это ни странно. Два курса были уже за плечами, и предстояло еще два. Как и первые два, третий курс начинался с работы на совхозных полях.

* * *

Выходные дни как-то выбили из колеи Даниила. До Нового года приходилось работать в поте лица, включая 31 декабря. А сейчас, ему дали 10 дней на праздники.
Дан уже не знал,чем заняться. И хотя шел только 5-ый день отпуска, сидеть дома стало невыносимо. Тем более, что Оксана уехала к родственникам во Псков, вплоть до Старого Нового года.
— Эх, надоело все, — невесело произнес Дан, сидя в своей комнате. — Смотать что ли в деревню на денек?
«Одиночество, конечно, не сахар, — подумалось ему. — Но зато сахар вреден».
В последнее время Даниил помногу размышлял. И ему все больше казалось, что с возрастом он теряет мудрость. Он почему-то считал себя достаточно мудрым. У кого-то из писателей Дан встречал мнение, что ребенок в младенчестве знает и понимает очень многое, гораздо больше, чем взрослый человек. Но, так как жизнь в данных условиях диктует свои законы, то ребенка переучивают, настраивая его как гитару для всеобщего многочисленного оркестра. И он теряет что-то безвозвратно.
Очень, очень много мыслей, порой очень странных, варилось у Даниила в голове. Он даже часто, задумавшись о чем-то, произносил, глядя перед собой: «Да, интересно». Иногда такое происходило даже в автобусе или метро, и выглядело забавным. Сам он не обращал внимания на то, что время от времени разговаривает, сам с собой, хотя удивлялся на людей, которых видел не так уж и редко, разговаривающих с собой.
Дан вышел из своей комнаты. На кухне, у плиты, хозяйничала мама. Маленький портативный телевизор показывал мексиканский сериал. Фильм образовывал необычную среду вкупе со звуками нарезаемой капусты и шипящей сковородки.
— Мам, я решил на дачу съездить. Дом протоплю, чего-нибудь поделаю, — оповестил Дан.
— С Оксаной поедешь? — отвлеклась от кулинарии мать.
— Да нет, Оксанка в отъезде, через неделю только вернется.
— Ну смотри, сынок, хочешь — съезди конечно.
— Угу.
— Поесть только с собой возьми.
— Конечно, как же без еды.
Вообще же маму Даниила звали Нина Сергеевна, было ей 54 года, работала она главным бухгалтером на слюденой фабрике. Последние два года у нее начались проблемы со спиной — боли в пояснице.
* * *
Короткий зимний день был уже на исходе. Темнеть в январе начинало уже часов в пять. Даниил добрался до вокзала. До электрички оставалось 20 минут,и он решил побродить по вокзалу.
Разглядывая стандартный товар в ларьках, Дан не заметил, как рядом появилась бабушка.
— Сыночек, миленький, дай бабушке на хлеб.
Дан повернул голову.
— Сейчас посмотрю, — достал он кошелек. В кошельке обнаружилась мелочь. Дан протянул бабушке рубль. Она зажала его в маленький кулачок и поблагодарила:
— Вот спасибо тебе, сыночек. Дай Бог здоровьица.
Дану стало неловко. Он вообще не любил, когда его хвалили или благодарили. В свое время Даниил пришел к выводу, что его главный судья и критик — это его совесть. Лишь она могла все дотошно взвесить, и указать на фальш или на «монету чистую».
Когда диспетчер объявил о прибытии электрички, Дан оторвался от витрин и поспешил на платформу. Сейчас он отметил: насколько же быстро происходит смена светового дня темнотой. Вот только было еще светло, буквально пять минут назад. А сейчас почти ночь.
Дан отправился в начало платформы, туда, где значилось: «Остановка первого вагона».
Откуда-то взявшийся бездомный пес, залаял вдруг на Дана. Дан обернулся.Пес чуть-чуть отбежал, продолжая лаять. Делал он это так: с каждым отдельным лаем поворачивал голову в сторону, но смотрел по-прежнему на Даниила. Дан продолжал шествие, а пес вновь стал наседать сзади со скучающим лаем. Тогда Дан спросил:
— Ну чего разлаялся?
Пес, естественно, отвечать не стал, а только еще пуще залаял. «Что с него взять?» — подумал Дан, хотя внутри он был несколько растерян, а поэтому и рассержен. Вообще, Дан в свое время пришел к умозаключению, что агрессия и злоба — это порождение страха. Человек становится раздражительным и сердитым, если он не в ладах с собой, что в свою очередь являет на свет страх, неуверенность и агрессию. Если, конечно, этот человек не псих. Или не в состоянии вендетты.
Электричка бесшумно подкатила к перрону, свербя своими желтыми глазами сгустившуюся темноту.
Дан вошел в вагон, сел. Новая обстановка: теплый вагон, яркий электрический свет, мягкое сидение, прокуренный воздух, звук механизма  поезда; вытеснила из сознания морозную улицу с ее чувством пространства.
Еще одно мысленное открытие, скорее даже не открытие, а смутное осознание, неопределенное чувство «варилось» в голове Дана. Он считал, что жизнь состоит из отрезков восприятия. Это означало, что какое-то время, может быть год, может быть больше, он жил, записывая, впрочем неосознанно, словно на чистую аудиокассету, события происходящие с ним. И воспринимал он эти события с разных точек зрения. Словно у каждой жизненной аудиокассеты были свое качество восприятия, свои заводские характеристики. И были совершенно определенные границы, рубежи между смежными жизненными отрезками. Правда, от чего зависит длительность отрезка и его восприятие — Дан не знал, да, честно говоря, и не сильно заботился об этом.. Просто складывал свои записанные по порядку «кассеты» в «музыкальный склад» памяти.
Дорога занимала полчаса, но Даниил не воспользовался ни книгой, ни кроссвордом, взятыми с собой. Хотелось просто посидеть, глядя за окно, во тьму.
«Интересно, а может ли человек ни о чем не думать, находясь в бодрствующем состоянии? — задался вопросом Дан. — Наверное, нет. Просто иногда человек отключается, и не помнит, о чем думал. Но процесс мышления, вероятно непрерывный».
Затем,в голове появился образ его девушки. Оксана, что-то рассказывая ему, держит в руках потрепанный конспект. В глазах ее блеск. Она отвлеклась от уроков. Иногда она смеется, но звуков не слышно. Как в немом кино.
Думая об этом, Дан улыбнулся.
Уже пятый день он не видел Оксану. Последний раз они были вместе в Новый год. Потом она уехала. Первые дни Нового года Дан отдыхал, и не чувствовал нехватки своей девушки. Теперь он понял, что ему очень не хватает ее.
«Наверное, это любовь. Хотя и у этого прекрасного чувства нет четких определений… В конце концов, какая разница как это называется. Я просто хочу быть с тобой», — подумалось Даниилу.
Следующая мысль была не новой в этом русле. Дан позволил себе снова рассмотреть ее, побеседовать с собой: «А что, если любовь пройдет? Может ли такое случиться?» — «Твои аргументы, парень», — отозвался на свой вопрос Дан. — «Какие тебе еще аргументы? Оглядись вокруг. Много ли ты видишь счастливых пар? Ну, держатся за руку, ну, целуются на эскалаторе, так разве это любовь? Делают это, в основном, молодые, немудреные. Мало? Хорошо, пойдем дальше, точнее — старше. Надеюсь у тебя не будет возражений, если я отмету тех девушек, зачастую симпатичных, которых ты видишь в компаниях хорошо одетых, «крутых» ребят. Девушек, вылезающих из заграничных авто. То не любовь, то желание продать себя подороже. Даже не в плотском смысле: продать. Просто, чудовищно ошибочная мысль (поиметь деньги взамен любви) крепко осела в их сознании. Другой случай: женщины старше двадцати, овдовевшая любовь. Они растеряны: как же так?, вот он был, вот оставил ребенка, а теперь его нет. Это, вероятно, истинная, но безответная, к несчастью, любовь с одной стороны. И непонятное, иногда принимаемое за любовь, чувство с другой стороны, с мужской... Посмотрим еще в этот калейдоскоп. Твои друзья... Ладно, пусть из всех твоих знакомых жениилось совсем немного.. Ну и где их счастье? Кто прожил вместе больше года?» — «Могу привести пример». — «Да не надо, я знаю о чем ты.Алик? Провославный?..Хорошо, согласен, меня чуть занесло. Кто-то еще не развелся. Ну что же, здесь арбитром выступит время, которое не останавливается никогда.» — «Ты закончил?» — «Нет, вот еще что. Девушки, которых ты знал. Ну, допустим, больше часа. Их интересы. Вспомним хотя бы «бордели» на даче. Много девушек напросились сами помочь приготовить ужин, помыть посуду? Да ни фига. Приезжали, делали ночью то, что от них требовалось, а утром едва ли можно было услышать от них «до свиданья» или «пока». Разве такие могут любить. Ведь любить — это, наверное, не просто целоваться, но и разделять трудно-сти вместе с избранником». — «Но, ведь не все такие». — «Да, не все. Но это не значит, что эти «не все» — ангелы. Просто, сразу не узнаешь человека…».
— Следующая станция «Гряды», — объявил машинист. Даниил поднялся и направился к выходу.
Несмотря на все свои доводы, он чувствовал, что многое о любви он еще не ведает. Внезапно он подумал: «Может мне порвать с Оксаной? Может так будет лучше… Кто я такой? Ничего особенного не представляю. К тому же, себя я люблю явно больше, эгоист. Только жизнь ей испорчу… Да, пока я с ней, я привязался к ней. Но что будет дальше?»
 Двери с шипением оттолкну-лись друг от друга и спрятались в темных щелях. Даниила встретил морозный вечер. Ботинки заскрипели по утоптанному снегу. Здесь, за городом, климат был суровее. Дану пришлось укутаться. Однако, мысли не чувствова-ли мороза.
.. «Если даже наши отношения завяжутся крепче, хорошо ли это? Я буду зависим от нее. Смерть будет труднее перенести обоим».
Смерть тоже являлась объектом долгих раздумий Даниила. Неизведанное, но неизбежное мероприятие. «Идеальной смертью, — думал Данила, — будет одновременная смерть. Никто не станет плакать и страдать… Смерть «приходит» каждый день… А почему, собственно, «приходит»? Разве она куда-то исчезает? Нет. Просто живет среди нас, такая вся — невидимая. К тому же она, по-моему, не нуждается во сне.
Многие называют ее старухой, и в шутку представляют ее в черном балахоне с косой в костлявых руках… Да, когда она забирает детей с чистыми, безоблачными, ясными глазенками — это чудовищно. Такое самому себе не объяснить. Тогда, смерть в самом деле — монстр, никогда не слышавший о таком понятии, как жалость, — безумное существо.
Но, возможно, для неизлечимых, больных людей, готовых на эвтаназию, смерть принимает другие черты: добрая волшебница с розовой аурой, избавляющая от нечеловеческих мучений.
В общем, рисуй как хочешь, насколько хватит фантазии и красок. Можешь также вчистую забыть о ее существовании. Но она, рано или поздно, сделает знак ручкой: «Здравствуй, родимый! Мне так тебя не хватает. О! Как мне тебя не достает!»
Это дико. Выше уровня понимания. Вот она реальность: я есть, и я есть живой. Но будет и иначе. Не беспокойся, будет… Для запоминания неболь-шого текста требуется прочесть его 18 раз, для среднеумного человека. А сколько потребуется для понимания сущности смерти?
В фильме о Чечне молодому солдату огромным ножом отрезали голову. Живому. Не больше, не меньше, просто отрезали. Да, есть такой глагол в русском языке. Нельзя сказать, что это ужасно. Потому, что слово «ужасно» не передает всей картины. Вообще словами многого не передашь. Да и общение будет идеальным, я думаю, на уровне мысленных разговоров, передачи чувств взглядом, прикосновением… О чем бишь я? Ах, да!  Голова… Я гляжу обычно в зеркало. Ну что, не совсем худо. Неплохие широчайшие мышцы, также пресс, дельты. Лицо — тоже ничего. А теперь я представляю себе - сталь медленно въедающуюся, увеличивающую страшную рану до диаметра хордой в круге поперечного разреза шеи. Тоже ничего. Причем, это не грезы. В принципе, такое может быть с любым…
А теперь расскажи что-нибудь в ответ на это. Например о том, как Бог всех нас любит и заботится о нас. Наверное, заботится даже тогда, когда мы в него не верим…
Ладно, нечего винить кого-то. Знай, что есть смерть, ужасная смерть, есть вера, вера во что-то великое, есть терзающее сердце чувство, которое обычно называют любовью. Знай, и принимай как есть.
Люди стараются не думать о смерти, потому что они привыкли жить. Если все идет благополучно 10 тысяч дней, то почему на 10 тысяч первый день должно что-то произойти.
Люди не привыкли умирать. Хотя, на войне, наверное, к самой смерти люди иногда привыкают. Эта неизбежность уже не столь пугает их. Подумаешь — умру, каждый день погибают тысячи — и ничего!».
Долго о смерти думать нельзя, просто не получается, приходят другие мысли. Или что-то отвлекает.
Сейчас Даниила отвлекло то, что он пришел. В скупых отблесках фонаря молчаливой тенью виднелся небольшой деревянный дом.
— У, снега навалило! — оценил Даниил подход к калитке. Он сошел с обочины вниз, увязая по колено в снегу. Кое-как протиснулся в калитку, и медленно, преодолевая снежные заносы, двинулся к дому. Изба была молчалива и выглядела покинуто и сиротливо.
Дан достал ключи из дыры под дверью. Открыл входную дверь. Наощупь пробрался в дом. Включил свет. Люминесцентные лампы нехотя, недовольно зажглись. Словно открылись глаза после долгого сна.
Лампы осветили обстановку в доме: мерзлые, съежившиеся стены; холод, осевший в каждом закутке.
— Режим «минус», — почему-то произнес Даниил, оглядывая комнату. А потом, словно спохватившись, сказал: «Ну здравствуй, дом! Принимай гостей».
Нужно было подготовить дом для того, чтобы в нем можно было жить.
— Ну что? За дело! — поплевал на руки Даниил и принялся за работу.
Первым делом, чтобы было веселее, он включил радио, которое всегда брал с собой. Настроился на музыкальную волну. Появилось ощущение большого города. Затем Дан отправился за водой на колодец. Ему было приятно хозяйничать, делать что-то для себя самому. Ощущение собственной значимости, самостоятельности и независимости заиграли внутри молодого человека.
Поднимая ведро с водой из колодца, Дан ощущал приятную работу мышц.
«Вот почему деревенские люди обычно сильные, жилистые, — подумал он. — Кругом физическая работа. Воды принести, дров наколоть, огород перекопать. Воздух чище, пища здоровая, живая».
Когда вода была набрана, Дан принялся за растопку печки. Наколол щепок, сложил их на бумагу, открыл вьюшки, запалил. Язычки пламени стали прорываться с разных сторон, облизывая дрова. Через десять минут вся изба затянулась дымом. Даниил со слезами на глазах из-за едкого чада, был, тем не менее, доволен. Печка топилась. Но дым все же стоило выпустить, и Дан открыл двери.
— Ничего-ничего, печь прогреется, дыма не будет, — успокоил сам себя Дан. Потом он вытащил провизию, поставил разогреваться чайник. Работа закипела. Теперь дом стал уютнее.
Вскоре Дан закрыл двери — угар выветрился, налил чаю — чайник закипел, скинул, наконец, куртку — стало теплее, и сел за свой холостяцкий ужин.
Неровно нарезанные, отнюдь не тонкие, ломти хлеба и сыра, яйца, фасоль, яблоки расположились на стареньком столе. Дан с аппетитом взялся за трапезу.
В памяти всплыли картины из прошлого, имевшие место в этом доме.
— Интересно, с какого же момента начинаются мои воспоминания? — задался вопросом Дан, попутно кушая.
Вспомнилось, как бабушка Маня рассказывала ему сказки на ночь. Но частенько, не досказав очередную сказку, засыпала, бормоча что-то уже совсем бессвязное. И тогда он, пробуждаясь от дремы, требовал продолжения:
— Бабушка! А что дальше было?
«Сколько же мне было лет? — попытался припомнить Дан.
— Наверное, четыре или пять».
— А дед называл меня пузырем или пузыриком. И у него была колючая борода.
Потом Даниил вспомнил себя уже подростком. Ежегодные майские поездки на дачу — огород требовал постоянной заботы и ухода. А особенно в мае, когда нужно было перекапывать землю.
А как вкусно было пообедать после тяжелой земельной работы! На столе были свои вкусные и здоровые продукты: щи, картошка, лук, кабачки, огурцы с помидорами. Да, тогда в доме был уют и порядок, а на огороде — ухоженность. А сейчас? Что осталось сейчас? Паутина и грязь — в доме, бурьян и сорняки — в огороде.
«Вот бы зажить здесь с девушкой, которой не надоест деревня и труд, — Дан невесело усмехнулся. — Оксана конечно прекрасная девушка, но она — городская. Она другой закваски». Мысли Дана снова вернулись к той, которой ему не хватало. «Все-таки нам с ней не по пути, хоть я, наверное, и люблю ее».
 Ужин был окончен. Даниил подбросил дров в печку и уселся за кроссворд. В доме становилось все жарче. Захотелось спать. Дан потянулся, перешел в спальню и, захватив кроссворд, улегся. Стоило еще закрыть вьюшки, чтобы не уходило тепло из печи.
Когда огонь в печке превратился в переливающиеся уголья, Дан перекрыл выход теплому воздуху. Теперь можно было завалиться спать, не опасаясь, что утром дом остынет.
Дан еще раз взглянул в кроссворд. Он разгадал все, что знал, но треть была не разгадана. На глаза попалась строчка: «Великий русский государь, основатель города на Неве».
— Как же я пропустил это? — удивился Дан и вписал в четыре клеточки: Пётр.
Сон наседал на глаза, и Дан не стал с ним бороться. Потушил свет и улегся в кровать. Перед тем,как провалиться в сон, Дан подумал: «Не будь Петр I таким резким, жестким и властным, столь значительных перемен в России не произошло бы. Видимо, власть и большие перемены замешаны на крови и костях».
Потом появился образ Оксаны, и Даниил уснул.
* * *
И был ему такой сон.
Даниил оказался в каком-то музее. Музей напоминал Эрмитаж, в котором доводилось бывать Дану. Белые колонны, украшенные высокие потолки, величественные своды, мраморные стены, гулкие блестящие ступени.
 Дан сновал по музею, легкомысленно пробегая глазами по искусно отделанному интерьеру. Настроение у него почему-то было веселое, беззаботное и радужное. Как у ребенка, который купил любимое мороженое. Легкость и подвижность во всем теле были сейчас непривычны для Даниила, но во сне он не удивился этому. Даниил почти бегом перемещался по музею, быстро переходя из залы в залу. Вот он пробежал короткие четыре ступени и ворвался в очередное помещение. Выбежав на середину, он на мгновение замер. Атмосфера этого зала противоречила задорному настроению Даниила. И его бодрый наскок здесь был неуместен.
Справа у икон, висящих на стене, стояли и, по всей видимости, молились люди. Их было четверо: высокая худая женщина и трое худощавых юношей. Шум, с которым появился Дан, не отвлек их от молитвы. Лишь самый крайний паренек искоса взглянул на Дана, но тут же, словно он сделал что-то неприличное, отвернул голову. Что-то очень знакомое успел заметить Дан в этом лице с послушным, покорным взглядом. Но, как это бывает во сне, Дан потерял интерес к этому проявлению чего-то знакомого, видимого раньше. Хотя, наяву он бы разгрыз орешек вопроса: «кто это такой?» или «откуда я его знаю?». Но это был сон, и Дан стал рассматривать других молящихся. Они стояли почти спиной к Дану, — полубоком. Все были одеты в черную простую одежду. Женщина — в черную блузу, длинную до пят юбку и платок, юноши — в подобие рясы, опоясанные веревками. Юноши были подстрижены как семинаристы. В руках у них были зажженные тоненькие свечки, которые они держали левой рукой. Правой рукой они крестились. Молитв Дан не слышал, но он был уверен, что люди молятся про себя. Под самой большой иконой — Николаю-чудотворцу, горела лампадка. И вся атмосфера была наполнена смиренностью, послушанием и чистотой помыслов.
Дан на некоторое время проникся этой атмосферой. Но через несколько мгновений, он тряхнул головой, как бы сбрасывая наваждение и, развернувшись, вновь обретя веселье и бодрость, отправился носиться дальше.
 Все остальные комнаты были как и раньше — праздными. И лишь та, одна комната, с молящимися, являлась особенной, одухотворенной.
На этом первый сон Даниила закончился. Без перерыва пошел второй сон, или вторая часть сна. Дан воспринимал эту смену как кинозритель, хотя он и был непосредственным участником его. Тем не менее, ничего изменить в событиях сна Дан не мог, да и не хотел. Таких желаний по другую сторону яви попросту не существовало.
Вторая часть сна выявила Даниила в другой роли, с другим грузом восприятия и мыслей. Часть два началась с показа какого-то темного, заставленного неопределенными предметами, помещения. Теперь Даниил был одним из трех юношей-послушников, тем самым, который бросил короткий взгляд на себя же в том, первом, сне. Нонсенс! Но,тем не менее,сон продолжился.
Внутренний мир Даниила теперь был «неизбежным». Неизбежность заключалась в том, что Дан являлся человеком принявшим послушание и веру безвозвратно. Саднящее чувство бесповоротности, предстоящей праведной жизни, невозможности греха и какой-то строгой дисциплины, которой теперь была обязана придерживаться душа, заполняло нутро Дана. Смирение и послушание в противовес невозможности смеяться, легкомысленно и праздно убивать время, владели Даниилом-послушником.
Женщина-наставница молча, скорбно глядела вниз. Так же безропотно и безмолвно глядели под ноги и юноши, в том числе и Дан. Это было похоже на минуту молчания.
Сколько продолжалось молчание сказать было трудно. Но когда юноши взяли по одной свечке из коробочки, а женщина ожидающе взглянула на них, то это произошло словно по молчаливому приказу извне, как будто скрытый импульс одновременно проник в сознание каждого.
Медленно, не торопясь, юноши и женщина поднялись по лестнице из темной полуподвальной комнаты и оказались в большой светлой зале. На стене висели иконы. Все четверо подошли к стене и обратили свои взоры ниже святых ликов. Затем молча юноши зажгли свои свечи и снова замерли в смирении. Началась молчаливая молитва. «Постом и молитвой», — зазвучало почему-то в голове Дана-послушника. Снова время потеряло смысл и величину. Молитва не имела временных показателей. Внезапно раздался звук распахнутой двери, и некто шумно ворвался в залу. Молитва не прекратилась для женщины и двух других послушников. Для них этот визит был незамечен, они не восприняли его. И лишь Даниил-послушник невольно обратил взгляд на вбежавшего и, не успев разглядеть его, устыдился своего поступка, быстро отвел глаза обратно. И хотя ни женщина-настоятельница, ни старшие юноши-послушники (а теперь Дан абсолютно ясно понял, что эти юноши гораздо духовнее его, старше его, ведь они даже не заметили шума, не то, чтобы оглянулись на него) не заметили отвлечения Даниила-послушника, ему самому стало очень совестно, и он еще ниже наклонил голову. Ему казалось, что некто невидимый, но всемогущий знает и видит ВСЕ.
От смущения и неловкости Даниил-послушник перекрестился и быстро зачитал про себя молитву…
На этом сон (или сны) кончились.
* * *
Даниил раскрыл глаза, силясь понять, где он находится. Было темно. Сознание явно отставало от зрения в эстафете пробуждения. Но скоро все встало на свои места. Словно водная гладь после падения камешка и расходящихся от этого кругов принимала свое обычное состояние спокойствия. «Итак, я в Грядах, и сейчас еще очень раннее утро», — заключил Дан.
Смешанное послеощущение от сна тоже озадачило его. Самого сна Дан не помнил, но чувство угрызения совести тихонько пульсировало внутри. Кроме того, пробуждение не стало результатом выспанности. Дан проснулся от гнетущего ощущения непонятного страха. Страх исходил из уверенности, что весь дом, в котором сейчас был Дан, ненавидит его за что-то, что Даниил совершил в своей жизни. Даниилу казалось, что дом что-то сделает с ним. Дискомфорт и предчувствие плохого овладели Даном.
Он отбросил одеяло, встал и быстро оделся.
С вечера Даниил планировал выспаться, потом поработать по хозяйству до обеда. Но сейчас ситуация изменилась. Сейчас уже хотелось уехать сразу. За окном была темнота раннего зимнего утра, дом хранил холодное молчание, и Даниил, несмотря на то, что его детские страхи остались на рубеже 10—12 лет, боялся чего-то.
Через некоторое время Даниил взял себя в руки. Страх исчез, но чувство душевного неудобства осталось. Заправляя кровать и умываясь, Дан решил так: «Потаскаю сейчас дров из сарая в дом, а потом… будет видно. Работа разгонит дурацкие страхи». Он накинул телогрейку, надел рукавицы и вышел на улицу. Мороз с утра был силен, и у Дана защипало в носу. Преодолевая снежные заносы, он пробрался к дровяному сараю. Но двери открыть ему не удалось, — снег преграждал путь. «Да, без лопаты не обойтись», — Дан заковылял обратно, ступая в свои глубокие следы. Когда он снова вошел под крышу дома, в сердце опять вернулась тревога. Дан поскорее схватил лопату и выбрался на воздух.
Работа на улице внесла свои приятные моменты. Волна бодрости потекла от сердца во все уголки тела. Дан энергично расшвыривал снег налево и направо. Скоро дверь сарая получила возможность совершить свою жизненную амплитуду. Кроме того, от дома к сараю пролегла дорожка. Даниил принялся носить дрова. С каждым рейсом в дом настроение улучшалось. Теперь хотелось работать. Мерзлые полешки Дан складировал возле большой печки.
И снова тревога вернулась внезапно, словно кто-то большой и ужасный, но незримый, открыл свои, леденящие душу, глаза. Гнетущий страх вновь сковал сознание Дана. Теперь это было еще сильнее, чем прежде. И теперь, Даниилу не хотелось оставаться в доме ни одной лишней минуты. Он стал торопливо собираться. Даже пробудившийся от работы голод не убедил Даниила позавтракать ЗДЕСЬ. «На фиг, на фиг, — пробормотал он, — лучше-ка я поеду отсюда поскорее». Дан наспех упаковался, наспех же закрыл дом и скоро зашагал к станции железной дороги.
По дороге он испытывал растерянность, смущение и затихающую тревогу.
 «Что бы это значило?» — недоумевал он. На ум стали приходить обрывки воспоминаний. Шумные и веселые гулянки, которые праздновались в этом доме, сколько всего нехорошего происходило подчас. «Конечно были и рабочие будни, честная и кропотливая работа в этом доме, — думал Даниил, — но то, что в доме теперь нечисто, причем и по моей вине, — это точно. Что сказали бы мои дед и бабка, живущие раньше в доме, если бы они были живы и видели бы наши «уик-энды». Внезапно Дан вспомнил минувший сон. Все до мельчайших подробностей. Четко выделились два противоположных внутренних мира, две натуры. Вот один: весельчак, повеса, в голове — беспечность; и вот другой: безмолвный, смиренный, давший обед, и самое главное, обрекший себя выполнять этот обет.
 «Какая суть у этого сна? — соображал Дан. — Может быть, кто-то свыше указывает мне цель, к которой нужно стараться прийти». Даниила давно терзала дилемма выбора. Хотелось жить праведно, но плоть не хотела терпеть лишений. По крайней мере, не всегда. Словно чаши весов, уравновешенные равнозначным грузом, хорошие поступки покрывались плохими деяниями.
Подобное течение мыслей прервалось уже в электричке, которая везла Даниила домой. От тепла и невыспанности Дан задремал, и мысли потекли самостоятельно, как им того хотелось. А проснувшись, и шагая домой, Дан думал уже немного в другом измерении.
Поездка в Гряды затянулась пеленой прошедшего. Дремота перенесла мысли в новое русло.
И вообще, Даниил был ужасно голоден.
* * *
Темнота была кромешная. По крайней мере, вначале. Даниил каким-то чутьем определял путь. И даже, вроде бы, шел куда следует.
— Да, правильно, — сказал он спустя некоторое время, когда сумел визуально определить огороженный сеткой Рабица теннисный корт. Глаза привыкли ко тьме, но совсем чуть-чуть. — Значит, я пришел.
Темное здание — цель путешествия Дана, тихонько подремывало.
— Еще целый час ждать, — определил Даниил положение черных стрелок на белом циферблате наручных часов. Затем он решил обойти здание с другой стороны. Обратная сторона, оказалось, еще не ложилась спать. Окна были освещены, но не все. Даниил не знал точно какие из окон ему нужны. Поэтому он снова вернулся на темную сторону. «А что, если уже пора?» — подумал Дан и приблизился к двери. Замка на ней не оказалось, чего он не заметил ранее: «Странно».
Дан потянул, дверь поддалась. Шаг, другой, и он оказался в коридорчике, еще более темном, чем улица. Внутренне Дан сжался, что всегда случалось с ним, когда он действовал в темноте, в мало знакомом месте, не зная, что произойдет в следующую секунду.
Предстояло открыть следующую дверь, ведущую уже непосредственно в квартиру. Дан стал наощупь искать ручку двери. Вообще, к ней вели еще три маленькие ступеньки, поэтому Дан находился ниже уровня квартиры.
Наконец ему удалось обнаружить ручку, но в эту же секунду дверь распахнулась изнутри, и яркий свет брызнул из глубины квартиры.
 На пороге стоял некто в белой одежде с палкой в руках. Так же, как и Дан, он был напряжен. Но Дан был напряжен, если так можно выразиться — мирно, а вот человек по ту сторону порога был, по-видимому, готов к бою.
Несколько мгновений оба юношей глазели друг на друга. А затем выражения лиц обоих смягчились, и оба одновременно сказали:
— Ты, чтоли? — с той лишь разницей, что Дан сказал: «Ты, чтоли, Макс?», а Макс сказал: «Ты, чтоли, Дан?».
Итак, друзья встретились. Оба увлеченно и радостно заговорили.
— А я думаю, что за ерунда, кто такой у Макса поселился? — сказал Дан.
— А я слышу чьи-то загребущие руки скребутся.., — говорил Макс.
— Это я дверную ручку искал, — пояснил Дан.
— Ну, думаю, не иначе как воры, — Продолжал Макс.— Я, хвать, палку взял, и к двери крадусь. Дверь, раз! — а на пороге маленький очкарик стоит.
— На дворе не зги не видно, я и решил очки одеть, — снова пояснил Дан и залился смехом.
Макс тоже смеялся и, захлебываясь, продолжал:
— Ну, думаю, сейчас маленького очкастого бомжа придется бить, — сказал он ,указывая на палку.
— А я, главное, никак не пойму, — перебил Дан, — Макс говорил, что приедет в пол двенадцатого, а на часах — пол одиннадцатого, я на всякий случай подхожу к двери, смотрю — дверь не заперта, странно, думаю. Если Макса нет, то кто же в доме? Соседи, ведь ты говорил, уехали. Ну я решил до конца идти, выяснить, какой хрен к Максу забрался. И тут дверь распахивается, и какой-то пижон в белых штанах нависает.
Юноши дружно захохотали. Дану стало невероятно весело, он вошел в какой-то новый режим бытия. Мысли в голове боролись за право быть высказанными.
— Макс, ну как ты? — спросил он. — Как живешь-то?
— Долго, — ответил Макс. Он вообще не любил отвечать стандартно, и где другой человек сказал бы — «хорошо» или «нормально», Макс отвечал: «молчаливо», «долго», или что-то в этом роде.
Но Дан пропустил мимо ушей ответ, потому что его внимание соскользнуло на другую тему.
— Хохлы-то чего, сбежали чтоли?
— Ха, скорее потоп начнется, чем они сбегут.
— Да, Макс, каждый раз удивляюсь: как ты здесь живешь? Лачуга какая-то.
— Но-но-но, лачуга! — прикрикнул Макс шутливо. — Глянь, хоромы!
— Макс, а ты чего, похудел что ли?
— Смейся, смейся, толстячок! — шутливо отозвался Макс.
Вообще говоря, Дан был знаком с Максом лет пять, может даже больше. В прошлом они учились в одном заведении, — в морском училище. Да, были времена. Тогда они казались невзрачными. Сейчас они приобрели серебряное напыление.
Макс был пренеобычный товарищ. Замечательный в ряду обыкновенных, и оригинальный в ряду замечательных. Свой путь — своя жизнь. Каждый сходит с ума по своему.
Даниил был по сути беззлобный, Макс, наверное, тоже принадлежал к беззлобным. На этом они, пожалуй, и сошлись. Как-то приглядевшись поближе, Даниил различил в Максе некоторую особенную силу, стержень, веру во что-то свое. Отдельные вещи, которые были священно-далеки для Даниила, Макс мог делать не напрягаясь, что вызывал в Данииле уважение к Максу. Например, Макс добровольно не принимал пищи трое суток, в то время как Дан лишь только помышлял о такой возможности, не осмеливаясь реализовать ее.
 Потом, Даниил даже возвел для себя Макса в ранг наставника, но не самозабвенно-фанатически, а в хорошем трезвом стремлении делать некоторые сложные вещи так же, как Макс.
Сейчас, правда, картина изменилась, и Дан считал себя уже не почитателем Макса, а, пожалуй, равным ему. Хотя, временами, Дан понимал, что Макс более опытен и силен в жизни.
«В конце концов, у каждого своя дорога, — думал теперь Даниил, — и у каждого свой Бог.»
После окончания училища приятели (Даниил все же не считал себя другом Макса, он понимал слово «друг» — что-то уж очень недосягаемое и святое) потеряли друг друга из вида где-то на год. Макс решился поехать работать по распределению на Север. На крайний Север. Даниил остался дома, у него и в мыслях не было куда-то распределяться. И вообще, учился он только для галочки. А сейчас, окончив ВУЗ, был не у дел. Работа по специальности не сулила денег, а самое главное была для него безынтересна.
Макс же не имел домашнего очага в Питере, не имел денег (он вообще был фрагментом «перекати-поля»), поэтому терять ему было нечего, и он взял курс на суровый Север. Такой шаг был, впрочем, свойственен Максу, и Дан снова внутренне позавидовал смелости Макса.
Спустя год он вернулся, и Дан искренне обрадовался этому. Ведь он уже было подумал, что жизнь не сведет их больше вместе, хотя они и переписывались. Тем не менее, Макс вернулся, еще более закаленный, еще более «натасканный».
По приезду,Макс некоторое время перемещался по Питеру, как это полагается, в поисках жилья и, наконец, осел в непонятного вида строении, не то жилом доме, не то в какой-то мастерской. Это место ему добыли родственники, с которыми он крайне редко контактировал. Кроме того здесь жили украинцы. Вот в этом-то доме и происходила сейчас встреча приятелей. И хотя Дан уже бывал здесь, в гостях у Макса, он не мог никак привыкнуть к мысли, что здесь живут люди.
— Нет, ну ведь дыра-дырой, — не унимался он. — Здесь в пору поросям жить.
— Пороси и живут, — согласился Макс, имея в виду своих соседей. — Бывало, как зачнут сало трескать, так потом в туалет не пробиться. — Да тут у вас везде туалет, — продолжал посмеиваться Дан.
— Так, Даня, сейчас я тебя снова за маленького очкастого бомжа принимать буду. Палка-то вона, в углу стоит, — шутливо пригрозил Макс.
— Ну ладно-ладно, Макс, пусть хоромы, — успокоился Дан. — Давай лучше перекусим. Я вот чего купил.
Дан извлек из сумки пирог с яблоками:
— Ставь воду кипятиться.
— Я тут, Дань, тоже кой-чего прикупил, — изрек и Макс.
— Ничего себе кой-чего, — удивился Дан, поглядев на появившееся угощение приятеля. — Шоколад, бананы, йогурт, арбуз?- Арбуз-то ты где умудрился отхватить?
— За деньги можно и кенгуру зажаренную достать.
— Да не-е, не продаются сейчас арбузы, не может быть, — продолжал удивляться Дан.
— Значит будем есть мираж, — предложил Макс, доставая посуду для вкусного ужина. Затем он взял нож и утопил его лезвие в недрах арбуза. Когда нож стал двигаться по окружности арбуза и успел пройти три четверти всего пути, то послышался непередаваемый звук. Это арбуз лопнул дальше сам под тяжестью двух своих половинок. Этот звук очень нравился Дану. Он бы порезал сотню арбузов, чтобы прослушать его, но такой возможности не было.
— Да, арбуз на славу, — объявил Дан, когда Макс подал ему дольку. После этих слов Дан вгрызся в мякоть плода.
— На какого это Славу? — спросил, отплевывая косточки, Макс. — Не знаю никакого Славу.
Игра слов, в которой надо было искать второй или даже третий смысл, была для Макса формой общения, делающая это общение веселым и шутливым. И Дан охотно играл в такую игру, и с Максом, и с другими людьми. Выходило смешно.
— Слава по фамилии- Никакой мне тоже не знаком, — парировал Дан, делая вид что перебирает в памяти всех знакомых по имени Слава.
— Никакой — это не фамилия, никакой — это физическое состояние, — ничуть не смутился Макс.
— Ладно, сдаюсь, — Дан вытер губы и щеки от сладкого арбузного сока, — больше в меня не вмещается.
— Слабак, — поддразнил Макс.
Еще одной сближающей особенностью Макса и Даниила являлось общение: свободное, почти без рамок, беседы; высказывание своих позиций, несогласия в которых не доходили до ожесточенных споров. Даниилу размышления товарища были притягательны, он не «проглатывал» высказывания Макса, он держал их «во рту» (аллегорически сравнивая мысли с едой). По сравнению со всей поступающей в голову Дана информацией,мысли Макса, конечно если не считать обыкновенной болтовни, были каким-то особенным образом ценны. Он много размышлял над ними. Довольно часто Дан соглашался с приятелем, иногда согласиться не мог, временами он вообще не понимал о чем идет речь.
Даниил не знал, какую реакцию вызывали его собственные высказывания в голове Макса. Точнее, как влияли они на глобальные установки, на позиции Макса. Даниил лишь замечал, что Макс не соглашался с ним более часто, чем он с Максом…

…Излагая эту книгу, я — автор, стараюсь придерживаться каких-то форм написания книги, которыми пользуются другие авторы. И мысль написать книгу «не так, как принято» пугала меня. Может, пугает и сейчас. Но может,- написать как пишется, пусть даже криво. Просто мне необходимо высказаться. Тогда, может быть, не стоит обращать внимания на «принятость». Позволю себе это попробовать. Например, я хотел бы написать какое-нибудь слово, не относящееся непосредственно к общей идее книги. Вот словцо — «малыш». Очевидно, что слово не в тему. Ну, пусть не в тему, — ничего. Это может дать свободу. Продолжаем…

Было уже за полночь. И хотя ужин был давно окончен, ребята не поднимались из-за стола. Сейчас они находились в той стадии беседы, когда разговор был предметным, в одном ключе. Прелюдия в виде ужина и вопросов типа «как дела?» и «что новенького?» была позади. Сейчас шел разговор на определенную тему. Это был разговор о любви, об отношении полов.
— Макс, ты меня раздосадовал, — сказал Дан. — Как же так? Раньше ты являлся прямо-таки образцом восточного мудреца-отшельника, а сейчас я не знаю что и думать. Перевоплотился в Казанову.
— Да нет, Дан, я не перевоплотился. Это ты, наверное, меня теперь точнее разглядел.
— Не знаю, не знаю, Макс. При всех твоих установках мне казалось, что женщины — это не для тебя.
Макс засмеялся.
— Ну-ну, Шерлок Холмс.
Дан не заметил фразы Макса и продолжал:
— Ведь это же твои слова: «человек обречен на одиночество, и людям не дано друг друга понять до конца».
— Я и сейчас так думаю, — ответил Макс.
— Так, ради чего же тебе нужна женщина?
— Понимаешь, Дан, в какой-то момент времени я стал ощущать, что все, что я делаю становится бессмысленным, и появилось желание делать что-то ради человека, для другого человека, не для себя, а именно для женщины. Тем более, природа создала женщину так, что она изначально нуждается в помощи и поддержке. Не все конечно, есть исключения. И вот в этой помощи для кого-то, у меня и появился стимул жить. Наверное, у каждого рано или поздно возникает такое чувство.
— И давно оно у тебя возникло?
— Не знаю точно. Это чувство не появилось сразу, его приход неопределенный. Может быть, оно еще не наступило окончательно. Но отголоски появились уже лет пять как.
— В таком случае почему у тебя нет постоянной девушки?
— Видишь ли, Дан, многим девушкам не по нутру моя философия, отдельные стороны моей жизни и остальные подобные вещи. Большинству девушек нужны,условно говоря, хлеб и зрелища. Еще какой-то части нужно не пойми что, они какие-то по-своему сумасшедшие.. Но, я думаю, в будущем появится та девушка, которая сможет быть со мной.
— Ну ладно. А можно ли втиснуть в свои рассуждения такое понятие, как любовь?
— Любовь? М-м-м, — Макс замолчал.
— Существует ли, как ты думаешь, любовь? — переиначил свой вопрос Дан.
— Да, любовь существует, — уверенно ответил Макс.
— Интересно, интересно, — весь прямо-таки подобрался Даниил.
— Видишь ли, Дан, для меня любовь это такое недосягаемое чувство, и вообще.., — Макс говорил с затруднением, — очень сложно выразить словами всю атмосферу этого чувства. Ну, для меня это что-то вроде «Темной башни»(1).
Дан кивнул головой, вспомнив странствия Стрелка(2).
— Иногда я вижу проблески этого чувства. Иногда я думаю, что ощущаю это чувство. — продолжал Макс, — Но, по-моему, ко мне оно еще не пришло. А может быть, и не придет совсем… Одну вещь я могу сказать с уверенностью — настоящей любви в жизни очень и очень мало.
На этом Макс остановился. Судя по его взгляду, он полез в свои мысленные лабиринты, уже не имея возможности выразить словами прятавшиеся там думы. Или, может быть, он просто не посчитал нужным объяснять Даниилу свои мысли дальше.
Даниил тоже задумчиво смотрел перед собой. Он размышлял над сказанным, сравнивая это со своими убеждениями. В его понимании любви, как таковой, не существовало. Он признавал, что есть, так называемая, «пылкая, нежная первая любовь», но он считал ее порывистой, прерывистой страстью, пиковым увлечением, временной слабостью. Даниил и сам испытывал такое увлечение. Но все это было несерьезно, и не могло быть любовью. Может быть, Дан мог бы согласиться видеть любовь во взаимном, ослепительно чистом, бесконечно нежном и заботливом друг о друге чувстве, «но таких чувств не существует», — думал он. По крайней мере, он никогда не видел этого в реальной жизни. В кино, в книгах, — да, но в жизни, — нет. А раз так, то любви просто нет. Есть отношения, которые мужчина и женщина хотят считать любовью, или считают любовью, но это лишь их совместное, условное положение, их обоюдное желание. На самом деле, происходит «раздрай» в б;льшей или меньшей степени. Вот, что подразумевается в свете под словом «любовь». Так считал Дан. Макс считал иначе. И Дан решил для себя, что Макс просто хочет верить в любовь, в то время как ему, Дану, верить в нее не стоит. Даже отношения с Оксаной он воспринимал как временные, ко-торые рано или поздно окончатся.
А уже через час двадцать, Дан провалился в сон.
Легли они поздновато, в третьем часу.
А уже через пять часов обоих разбудил противный писк будильника. Обоим надо было на работу, оба не выспались и имели «тяжелые» головы.
— Ну что, не переспали ли вы, батюшка? — сонно «подковырнул» Дан макса.
— Он еще и прикалывается, — ответил Макс. — Все, остаешься без завтрака.
* * *
Дан «зависал» дома. Уже пятый день, как приехала домой Оксана. Только Дан с ней не виделся, даже не звонил ей. Его идея «не портить ей жизнь» заработала теперь на яву. Если раньше она сидела в мозгу Дана, и периодически всплывала на поверхность, то теперь она стала воплощаться.
Эти прошедшие дни Дан держался прочно на своих убеждениях. Каждый день он думал об Оксане. Не все время, но много времени. Ему конечно не хватало ее. За эти несколько месяцев он успел сплестись с Оксаной невидимыми, но нежными и чуткими нитями. Разрыв их был теперь особенно жестоким и чувствительным. Тем более, как думал Дан, много сильнее страдала Оксана. И страдала, в первую очередь, от неопределенности, от вопроса. «Почему и зачем он так поступает». Это заставляло Даниила не раз браться за трубку телефона. В такие моменты он укорял себя в том, что поступает с Оксаной так бессердечно. В такие моменты он уже не считал себя правым в своих «праведных» убеждениях. Но… что-то удерживало Дана от решающего звонка, от горячих слов «прости», и трубка возвращалась на «рычаги своя». Вновь крепло «праведное» убеждение. Дан снова пытался представить себе дальнейшую жизнь с Оксаной. «Ну вот, они остались бы вместе.В недалеком будущем наверняка бы женились. Что дальше? Пусть возьмем по максимуму: любовь и преданность. Это в первое время. Вот они довольные, обеспеченные, любящие супруги. Романтика уходит. Но, кто там следующий? Совместная, шаг за шагом, душа в душу, жизнь? Или, может быть, страсть и огонь? Да нет,"- Дан так не считал.-" Скорее — бытовое благополучие, формальное «рядом-проживание», постепенная убыль всех отношений, утрата внимания, ласки,и обретение определенного уровня «ты — мне, я — тебе». А может быть так и должно быть? Ведь, в конце концов, жизнь не сказка, а идеал всегда остается идеалом, и он недосягаем. Может быть и так. А может и нет. В чем тут основная причина?"- Дан наступил на следующую «жердочку — мысль». —"Основная причина — я. Попробуем начистоту. Ведь это мне не хочется разменивать свою свободу. Ведь это я не готов, и неизвестно, буду ли я готов, растить ребенка. Ведь это я не хочу бытового благополучия, в погоне за которым будет умещаться смысл жизни. Такой смысл жизни сделает меня глупым, толстым ленивцем. Да, все сводится к «я не хочу»".
Дан уже давно понял, что занимаемая им позиция эгоистическая. Он это понял и принимал как факт. И вот, эта-то позиция, раскрывшись в будущем ,в их отношениях и ударит по Оксане. Дан этого не хотел.
"Пойдем дальше, — размышлял Дан, — поговорим о моем «могу». Что я могу дать Оксане? Много денег, крутые развлечения, авто? Че-пу-ха! Смогу ли я дать Оксане почувствовать себя принцессой? Тоже навряд ли".
Дан вспоминал, как Оксана не без восторга рассказывала о буднях своих подружек, бой-френды которых таскают их на продвинутые дискотеки, в ночные клубы, возят на машинах. «Веселая кампания — вливайся!» — зовут подружки фразой из рекламы Оксанку. Иногда она вливается. И глаза ее при этом блестят.
"А «крестьянкой» она, верно, быть не захочет, она рождена для большего. А может быть, это я не хочу, чтобы она была «крестьянкой». Ведь я не спрашивал ее об этом, я сам решил так. Может быть.
А что нас объединяет вообще? Ну, мне хорошо с ней где-нибудь гулять. Мне легко на сердце, когда мы сидим с ней вдвоем. И не важно, разговариваем мы, или сидим молча. Мне здорово оттого, что я делаю что-то для нее или для нас, и она видит это и понимает. По глазам ее я сужу, что и ей хорошо. Иногда, да нет, даже часто она как-то особенно настойчива. Я ей постоянно говорю: Оксана, тебе отдохнуть надо, ты же не сможешь нормально учиться без отдыха. Учеба, курсовики всякие, дома тоже дела, потом я появляюсь. Ты целый день на ногах. Хоть сейчас поспи."
 Но Оксана молчит, устало улыбается и еще теснее прижимается к Даниилу.
 "На кого ты завтра будешь похожа, бессонница моя", — говорит ласково Дан и обнимает ее крепче.
Дан очнулся от мыслей. Думая, он отключился совсем от реальности, не мог сказать что пели по радио, не знал, горел ли свет в комнате, не видел что у него перед глазами. Теперь все медленно обрело контуры. Радио кричало голосом Скутера, в комнате «горели» ночник и люстра; шкаф, книжные полки и два стула стали реальны.
«Я делаю это ради будущего Оксаны», — твердо сказал Дан, словно довернул расшатавшуюся гайку разводным ключом.
И еще он сказал: «Завтра на работу, пора спать».
* * *
За окном было темно и спокойно. Часы показывали три часа двенадцать минут ночи, и они «шли» верно. В Токио, между прочим, уже наступило утро. Впрочем, Даниил этого не знал. Он крепко спал, хотя и изредка ворочался . В его голове происходил очередной соносеанс. На этот раз, сон был мистическим и, как это часто случалось, Даниил являлся действующим лицом этого сна-фильма. Если бы, подобно кинокритикам, существовали сонокритики, то они не увидели бы в этом сне выстроенной, логически завершенной идеи. Этот сон был создан скорее для того, чтобы показать, что существуют неведомые сны, незаметные в обыденной, реальной жизни. Короче говоря: «Show mast show it».
А сон вообще-то был таким:
Даниил стоял на перроне железнодорожного вокзала. У Перрона находился поезд дальнего следования. Видимо, через какое-то время он должен был отбывать. Из окон поезда выглядывали отъезжающие. Они прощались с провожающими. Даниил и сам прощался с кем-то через открытое окно поезда. Что это были за люди, которых он провожал — Даниил не знал. И во сне это было неважно. Ожидался отъезд. Отъезд, каким он должен был быть и каким он обычно бывает. То есть, в положенный час электровоз издает веселый гудок, проводницы просят пассажиров разойтись по местам, с чем пассажиры, в общем-то, почти не спорят, состав мягко трогается, постепенно набирает скорость, провожающие выкрикивают последние напутствия. На их лицах, впрочем как и на лицах отъезжающих, развеяна вся гамма чувств. Кто-то печален, кто-то рад, кто-то завидует, иные равнодушны. И лишь на лицах проводниц, в основном, запечатлена строгость. И вот уже перрон остается позади. Поезд выпутывается из рельсовых хитросплетений, — он в пути.
 Сейчас же, во сне, все произошло по-другому, непредсказуемо и внезапно.
 Даниил говорил о чем-то с пассажирами. Кажется о том, что дорога будет благополучной и комфортной. И вдруг состав со страшным ускорением рвануло вперед, словно какая-то исполинская, чудовищная сила налетела на поезд. В том, что это была сверхъестественная сила, Дан не сомневался. Никакой, даже самый мощный, электропоезд не мог так стремительно набрать скорость. К тому же Даниил внутренним чутьем улавливал чье-то могущественное присутствие.
Мимо Дана стремглав пронеслись окна вагонов. В этих мелькавших окнах он заметил напуганные, объятые паникой лица. Поезд несло, и он быстро удалился. Рельсы примерно в километре от вокзала уходили влево, и поэтому локомотив с составом вскоре исчез из вида.
Первой реакцией Даниила был вовсе не шок, что скорее всего случилось бы наяву, а желание догнать поезд. Ему почему-то показалось, что поезд остановился за поворотом. Поэтому он побежал по рельсам.
 Его предчувствие оправдалось. За поворотом, на запасном пути, поросшем бурьяном, покинуто стоял поезд. Даниил видел не весь состав, а лишь последний вагон, точнее его поперечную сторону, ту, где находится дверь, обычно ведущая в другой вагон. Но так как этот вагон был последний, то дверь вела на улицу.
 Даниил бегом приблизился к поезду. Он чувствовал, что в поезде его что-то ждет.
 Ухватившись за поручни, Дан поднялся по лестнице вагона и открыл дверь. За дверью, как и было положено, находился тамбур. В нем было сумрачно и стояла гробовая тишина. Ничего даже похожего на звук не проникало сюда. Даниил открыл следующую дверь и оказался в салоне вагона. Это был не купейный и не плацкартный вагон. Скорее всего, это было похоже на салон вагона-ресторана с той разницей, что здесь вместо обеденных столов были канцелярские столы. Интерьер салона напоминал бухгалтерию. На столах в беспорядке лежали какие-то папки, бумаги, пишущие принадлежности и тому подобные аксессуары «подотчетного производства». В углу салона, на одном из столов, стоял включенный компьютер с клавиатурой и принтером. Экран его был пуст. Лишь в левом верхнем углу мерцал курсор.
Даниил медленно прошелся по салону. Людей нигде не было видно.
 «Куда они все подевались?» — мысленно произнес Дан. Ответа не последовало. Две-три минуты Даниил стоял, оценивая обстановку. Внезапно за его спиной захлопнулась дверь ведущая в тамбур. В ту же секунду Дан почувствовал чье-то присутствие. Возник страх, но он был не сильный. Находясь во сне, он подумал о том, что это уже где-то было. Казалось, сила, играющая с Даном, не рассчитывала пугать его сейчас. Она как будто хотела только немного проявить себя.
Теперь Дан стоял лицом к двери, ведущей в тамбур.
Он напряженно глядел на ручку двери. И, словно почувствовав на себе взгляд, ручка пришла в действие. Она начала медленно двигаться вниз. Послышался щелчок, свидетельствовавший о том, что «собачка» дверного замка вышла из углубления в косяке. Даниил замер, сердце его учащенно билось. Дверь медленно, со скрипом стала отворяться. Когда открылась достаточно широко, чтобы стало видно недра тамбура, Даниил увидел, что там никого нет.
 Дверь остановилась, не открывшись до конца. Даниил стал приближаться к двери, делая очень осторожные шаги. Его глаза были напряжены и неотступно смотрели в темноту тамбура.В горле пересохло, в висках колотилось сердце. За два шага до двери ,Дан остановился.
 Никого, кого можно было обнаружить с помощью глаз, явно, в тамбуре не было. Но незримо в нем все же кто-то присутствовал. «Бестелесная форма», — подумал Дан.
«Бестелесная форма», — подтвердил кто-то извне в голове Дана. Даниил осознал, что с ним заговорил некто на телепатическом уровне.
 «Я хочу видеть», — мысленно сказал Дан.
 «Ну что ж, ладно», — почувствовал он ответ.
 В ту же секунду из-за двери неспеша вышел черный кот. Он медленно, грациозно сел, и уставился на Дана.
 «Я не люблю котов», — подумал Дан.
 «Хорошо, — сказал без звука кто-то, — тогда подойди к компьютеру».
 Даниил повиновался и, повернувшись, двинулся в другой конец вагона. Параллельно с ним по столам с бумагами прошелся ветерок, словно какое-то невидимое существо пробежалось по ним. Даниил остановился у компьютера.
 Вдруг на экране само собой напечаталось словосочетание. Кнопки на компьютере при этом не шелохнулись.
 Дан прочитал надпись появившуюся на экране: «Кофе с молоком». И не успел он задаться вопросом: «что бы это значило?», из нижней границы экрана, прямо на клавиатуру полилась дымящаяся жидкость. Это был кофе с молоком.
«Какая странная форма существования», — подумал Даниил…
 На этом сон закончился.
По пробуждении Дан не вспомнит его. Как это часто бывает после сна, останется только какое-то неопределенное чувство. После положительных снов это чувство — светлое. После этого же сна осадок был мрачноватым.
А сейчас за окном было все также темно и покойно. Часы показывали 5 часов 48 минут утра. Все добропорядочные японцы были уже на рабочих местах. Однако Даниил не ведал и этого. Он продолжал спать, не забывая иногда ворочаться.
* * *
Даниил разомкнул очи и понял, что проснулся. Не понял он только того, что его разбудило. Будильника он не слышал, но часы показывали семь утра, и завод их был реализован. Вероятно сигнал будильника разбудив Даниила, не запечатлелся в его сознании. Такое иногда случалось при пробуждении: сознание и память еще не работали в режиме «на яву», а сон уже прерывался.
 Вот и теперь, Даниил просто не помнил, слышал ли он сигнал.
 Между тем, пограничное состояние между сном и реальностью сейчас было особенно контрастным. Сигнал будильника вырвал Даниила из глубокого сна, минуя фазу пробуждения.
В силу своих смутных знаний о механизме сна, Дан решил для себя, что сон состоит из нескольких этапов. Легкий сон или дремота (когда еще можно слышать и осознавать происходящее вокруг) наступал после того, как человек ложился спать и закрывал глаза. Дальше больше, пока не наступал этап глубокого сна, после которого, в свою очередь, следовал обратный порядок. То есть, непосредственно перед пробуждением, человек возвращался в дремоту или легкий сон. Так, все было логичным.
Даниил испытывал сейчас то же, что, наверное, и человек, перенесшийся с далекой звезды на Землю. Причем звезда эта была абсолютно не сравнима с нашей планетой.
 Он медленно обретал осмысление будничной яви, без чудес и наивности.
 «Какая все же пропасть между сном и явью!» — в  который раз удивился Дан. Он не знал сейчас что ему снилось, и снилось ли вообще, но он ощущал, что сознание его бродило по каким-то неведомым мирам, и, что памяти его не была заказано запоминать эти прогулки, а уму не было дано понять их. Вот так.
 «И почему люди приняли считать, что явь — это здесь, а сон — это там; что реальность существует, когда ты бодрствуешь? — размышлял Даниил. — Может быть, реальность как раз там, по ту сторону сна? И может быть, мое истинное «я», пусть то душа, или еще что, более полно живет во сне? Да, судя по часам я сплю третью часть суток, и, стало быть, больше бодрствую, а значит живу — на Яву. Но если во сне нет такого понятия, как время? Что, если мое «я» существует насыщенней во сне, чем на яву? И что, если предназначение моей жизни реализуется во сне, а явь по отношению ко сну всего лишь утренняя пробежка на фоне всех дел дня? Имеет ли тогда смысл делать что-то чрезмерное здесь, на Яву? — Даниил продолжал эту мысль. — Да, наверное все же имеет. Пускай даже это будет маленькой толикой в бездне потусторонних реальностей, но эта бездна невозможна без своих частичек, а значит, каждая частичка должна быть заполнена до краев. Дела бодрствования необходимы душе в любом случае. По крайней мере, на яву я способен принимать решения самостоятельно, — Дан «опустился с неба на землю». — А сейчас решение такое: пора вставать".
Подобные размышления были несколько странными в повседневной жизни, но при пробуждении они таковыми не казались. Это пограничное состояние между сном и явью часто вызывало и вовсе странные мысли и чувства, которые, впрочем, становились странными только тогда, когда Даниил просыпался окончательно и мыслил уже в ракурсе делового человека.
Даниил поднялся, умылся и стал собираться на работу. Начинался новый январский день. За окном потихоньку просыпался мир. Даниил уложил свою рабочую одежду, которую приносил постирать, в сумку. Мать уже ушла на работу.
 На кухне ждали Дана еще не успевшие остыть творожники.
 «Экие дрязги», — воскликнул он обрадовано, обнаружив их. Потом Дан поставил подогреваться чайник, включил радио.
— …По непроверенным данным, в катастрофе погибли 12 человек и еще пятеро получили ранения. Причины взрыва выясняются. В заключение выпуска — информация о погоде. Сегодня в Санкт-Петербурге ожидается облачная, с прояснениями, погода. Температура воздуха 2—4 градуса мороза. Возможен снег. Ветер северо-западных направлений, 3—5 м/с. Давление будет слабо расти. Относительная влажность воздуха 91 %. Завтра на территории Ленинградской области ожидается резкое похолодание…
«Снова смерть собирает урожай, — молвил Дан, уставившись в одну точку, что случается с непроснувшимися еще окончательно людьми. — И не знает человек, где встретит ее».
 Дан попытался почувствовать себя на месте погибших при взрыве. Вот он приходит на работу, думает о каких-то мелочах. Например о том, что неплохо бы купить себе с зарплаты любимого сыра — адыгейского. Или о том, что вечером должна позвонить девушка. А до смерти, между прочим, остается 143 вздоха. Дан представил: «вот я умру через 2 минуты». Но ничего нового он не ощутил. Такое просто не чувствовалось, и не укладывалось в голове. Должно быть, смерть — это нечто необъяснимое.
 Однако мысль о том, что должна позвонить девушка, возникла не случайно. Какие-то внутренние тайники Даниила сами напомнили об Оксане. Но Дан сразу отогнал всякие напоминания о ней.
Чайник, тем временем, вскипел, но это не прерывало размышлений Даниила. Точно так же, не помешало течению мыслей включенное радио.
 Восприняв информацию о взрыве, он уже не слышал, что там говорилось еще.
Автоматически Дан налил себе кофе, и сел за трапезу. «Интересно, — думал он, — есть ли предчувствие приближающегося конца жизни? Может быть, какая-нибудь тревога, непонятное гнетущее чувство? Или ничего этого нет? Просто — хлоп и все, готов. Самое удивительное и ужасное то, что мне суждено это узнать, как и любому живому существу, — Даниил остановился на этой фразе, как-то по-новому вникнув в нее. Возникло неопределенное ощущение подопытного существа. — Это дико, непостижимо для понимания. Как это, я — и не живой? Как это? Не понимаю. Буду ли я осознавать что происходит? На что это будет похоже?» -Дан опять приостановился в своих размышлениях, стараясь подобрать какие-то необычные чувства, пережитые им когда-либо.- «Возможно, это сравнимо с моментом засыпания. Мозг отключается от реальности, и все, что происходит дальше, ты уже не ощущаешь. Да нет, — не согласился сам с собой Дан, — сон — это закономерно: заснул — проснулся, и живешь дальше. А смерть — это нечто другое, особое. К тому уже, смерть обычно болезненна, — Дан сделал паузу, проана-лизировав последнюю мысль. — Вообще-то нет, смерть болезненна, если тебя убивают, или ты умираешь от какого-нибудь случая, который приводит к чисто механическому повреждению. Но ведь бывает смерть легкая, без боли, без страданий».
Все так же «на автомате», Дан встал из-за стола, помыл посуду, и стал одеваться.
«Да, в какой-то мере, смерть можно сравнить с засыпанием. Но во сне мое внутреннее «я» существует, я это чувствую. Оно где-то там витает. Лишь тело в этом не участвует. А сознание, наверное, сопровождает мое внутреннее «я», но не запоминает эти сопровождения, или запоминает, но не открывает их мне,- Дан запнулся в этих рассуждениях. Мысли, которые он выстраивал, не поддавались логике, поэтому выходила чепуха. — А вот будет ли это самое «я» существовать после смерти? Может, тогда уже не будет никаких витаний, может все кончится? Интересно, как это?»
Возникшее по ходу размышлений какое-то воспоминание, которое появившись, пульсировало неудовлетворенностью неприятия в течение мыслей, теперь было наконец принято к сведению.
 Даниил припомнил случай, когда он подрался, и ему здорово «заехали» в глаз. Тогда, в момент удара он отключился. Сейчас Дан снова пережил это в памяти. Вот она  — обычная серая реальность, но вот, что-то происходит, в глазах что-то ослепительно вспыхивает, и в ушах вместо привычных звуков появляется неведомый звон. «Удар», — понимает всякий слушатель этого объяснения. Но сам Дан, в первую очередь, отмечает скачок сознания, нереальность ощущений. Нет, не тех ощущений, какие сопровождают этот удар. Боль и дискомфорт уходят на второй, даже на третий план. На первом плане оказывается всеохватывающее ощущение нечто нового, уж совсем нереального и небудничного. Мир озарен тысячеватным светом, он просто залит им. И если в этот момент, указывая на гвоздь, требовательно вопросить: «Что это? Для чего это нужно?», то эти вопросы будут абсолютно не поняты. Так, все земное в этом озарении теряет смысл. Сколько длится это озарение сказать трудно. Лишь окружающие впоследствии скажут: «Ты был в отключке», — даже не указав времени. Это будет значить, что потеря сознания длилась всего несколько секунд. Да и сам ты понимаешь, когда уже очнешься, что это не могло длиться долго. И вот, озарение уходит, возвращаются земные звуки, стремительно наступает боль и ощущение тяжести. Кроме того, ты с ужасом чувствуешь, что под глазом набегает огромная опухоль, такая, что пол-лица увеличивается вдвое. И вот он, тот самый момент возвращения. Ты, наконец, способен смотреть и видеть, слушать и слышать. Ты видишь вокруг какие-то движения, чьи-то лица, какой-то пейзаж, и насколько же это кажется серым, простым и убогим по сравнению с пережитым озарением. Этот контраст вкупе с тяжестью, навалившейся вдруг, вызывает отчаяние. Невольно дуется: «Лучше бы я остался там, где было так ярко и покойно, где не было ни боли, ни горя».
«Да, — подумал Дан, — это, верно, ближе всего напоминает ощущение смерти. Это, наверное, и есть смерть. И ведь , в тот момент сознание живет, — отметил он. — Хоть оно и находится в каком-то оцепенении, гипнозе, но оно существует, не исчезает. Значит, после смерти, вернее, после жизни земной ,я не умру. Тело — да, тело сгинет. Но сознание (или душа), уж не знаю, как это назвать, да это и не важно, оно останется и будет где-то бродить, заниматься чем-то, добиваться чего-то. Но буду ли я осознавать что-либо? Помнить что-то? — Даниил задумался. — Скорее всего — нет, точно так же, как я не помню, что происходило до моего рождения. Но ведь, я не помню всего этого, находясь на позиции живущего здесь, в реальном мире. Возможно, умерев, я перейду на другой уровень приятия. И этот уровень, может быть, у меня уже был. Был тогда, когда я еще не родился. А когда я появился на свет, мне его заменили земным уровнем восприятия. Что ж, — заключил Дан, — вероятно это только мои теории, а на самом деле все обстоит иначе. Как бы там ни было, эта загадка останется неразрешенной до самой моей смерти. Так что, будь что будет, а пока я жив — буду жить».- С этими мыслями Даниил уже шагал к автобусной остановке.- «Интересно, ведь о смерти думает, наверное, каждый человек. Насколько глубоко? Глубже меня? И как они, поняв, что им всем предстоит умереть, смиряются с этим, и продолжают жить?».- Подумав так, Даниил почувствовал к окружающим людям что-то вроде симпатии, той, которая, наверное, называется «братской по несчастью».
Вот и сейчас мысли Даниила о смерти стали блекнуть. Думать об этом слишком долго не удавалось. Такое просто не получалось.
Когда Даниил добрался до остановки, то он заметил, хотя и не сразу, в числе окружающих знакомое лицо. Этим лицом был молодой человек немного постарше Дана. Он тоже заметил его и с улыбкой подал руку:
—Приветствую! Чего такой загруженный?
— Здорово-здорово, — отозвался Дан, пожимая руку, и добавил,  отвечая на вопрос: — Да вот, слушай, не проснулся еще. Да и не выспался.
— Ложиться надо раньше, — посоветовал молодой человек, которого, кстати, звали Володей. На его лице по-прежнему играла улыбка. Видно было, что настроение у него беззаботное, смешливое. Тому подтверждением явилась и речь: — Или женщины совсем спать не дают?
— Да ну, ты что? Какие женщины? Сплю один, как перст. Даже снов не вижу, — Дан отвечал в тон приятелю, бодро и с улыбкой. Однако, Володькин вопрос о женщинах, высветил, словно молния, в его сознании лик Оксаны. Дан приложил некоторое усилие, чтобы не заметить этот лик, не задерживаться на нем.
— Да ладно заливать-то, — протянул Володька, улыбаясь.— Все мы знаем. Иду тут, главное, смотрю, Даниссимо с женщиной прогуливается, на меня — ноль внимания.. Небось, уже свадьба назначена, — при этом Володька подмигнул Дану и, толкнув его, рассмеялся.
Дан немного смутился:
— Когда это было-то?
— Когда, когда, — смеялся Володька, — сам знаешь, когда. Да ладно ты, не робей, дело молодое. На свадьбу пригласишь?
— Уж куда тебя деть, конечно приглашу, — отозвался полушутя Даниил.
— Да нет, серьезно, Дан, чего ты? Самый подходящий возраст, — не унимался Володька.
Лицо его показывало, что он готов вот-вот рассмеяться. — Молодая жена, медовый месяц, свадебное путешествие.
— Да ну тебя на фиг, — сам рассмеялся Дан. К нему присоединился Володька.
— Ладно, ты лучше про себя чего-нибудь расскажи, — перевел тему Дан. — Давно уж тебя не видел. Как дела-то?
— Ой, да как тебе сказать, Даня, — лицо Володьки приняло серьезный вид. Дан в который раз отметил для себя, что серьезность совсем не к лицу этому человеку. Ему скорее подходил тот смешливый тон и вид, который отмечает людей легкомысленных и беспечных. Именно к таким людям Дан и относил Володьку. И несмотря на то, что тот уже был женат, и даже имел маленькую дочь, что для Даниила было непомерной ответственностью, все равно Дан считал, что Володька был и будет оставаться несерьезным человеком. Он, по мнению Дана, при все своем старании, даже, наверное, искреннем старании быть последовательным, целеустремленным и серьезным, не мог являться таковым.
— …так, в целом, оно вроде ничего, — после паузы продолжил Володя. — Хотя есть, конечно, свои минусы.
Было видно, что Володя вспомнил что-то не совсем приятное.
— Со своей работы, наверное, скоро уйду, — сказал он.
— А чего так? — спросил Дан.
Тем временем, к остановке подъехал автобус. Ожидающие оживленно двигались. Володька и Дан тоже «снялись с якоря», занимая место поближе к дверям. Когда двери открылись, началась небольшая толчея, обычная, впрочем, для этого часа.
Приятели пробились в автобус, стараясь, чтобы их не развело по разным углам. Такое случалось часто: поток нес стремительно, и надо было приложить усилия, чтобы оказаться в назначенном месте.
 После того, как Володя и Дан застыли в неестественных позах в общем людском сгустке, беседа продолжилась.
— Видишь ли, Даня, начальство со своими «наездами» уже «достало». Как ни работай, все не нравится. Тут недавно выговор «влепили» за несоответствие. В общем, с работой — «не лады».
Ребята помолчали.
— А куда думаешь пойти? — снова заговорил Дан.
— Не знаю пока, Даня. Подумаю. Вообще хочу на старую работу вернуться, на Ижорский завод. Я ведь по специальности сварщик. Там, говорят, сейчас платят неплохо.
— Смотри, конечно, Володь, но я бы на твоем месте еще подержался в «органах». Все-таки льготы, выслуга. Может, все нормально будет.
Вообще говоря, Володя работал в милиции уже около пяти лет. Не сказать, что работа сильно нравилась ему (в милиции любому человеку работать нелегко), но здесь была сильная материальная мотивация. К тому же, Володя привык к службе в ГУВД.
— Может и будет, — отозвался Володя. Вид у него при этом был расстроенный. Ребята снова умолкли.
«Ну. А дома как?» — хотел было спросить Дан после перерыва, но заме-тил, что Володя, вспомнив что-то, снова заулыбался.
— Тут у нас недавно «прикол» был, — сказал он весело. Сейчас он опять был готов рассмеяться. — «Оперша», короче, на работу «никакая» пришла. Такие «хохмы отмачивала». Покруче «Маски-шоу».
Между тем, автобус добрался до остановки, где Володе надо было сходить.
— Ну ладно, Даня, моя приехала, — засуетился Володька, — потом доскажу. Полезу на выход, а то застряну. Пока.
— Ну, счастливого, Вовка, — Дан пожал плечо приятелю, так как рукопожатие было совершить невозможно. — Володя обеими руками держался за поручень, пробиваясь к выходу.
Вырвавшись из объятий автобуса, Володя подмигнул Дану через окно, и быстро зашагал на работу.
Через некоторое время и Дан уже торопливо двигался по направлению к складу (каждого из них звала работа).
* * *
У ангара, в котором обычно работал Даниил, уже стояла просторная «фура»(3). Водителя в кабине не было. Дан оценивающе оглядел рефрижератор:
— часа на три, может четыре, смотря чем грузить, — сказал он сам себе. Это была фраза делового тона. Вслед за ней прокралась предательская мысль: «Поспать бы сейчас эти три-четыре часа, а то и все десять». Дан явно почувствовал, что не выспался. На этот случай у него было особенное физическое состояние. Дан именовал его «автопилот». В этом состоянии он работал молчаливо, безэмоционально, несколько в замедленном темпе, как будто дремал. Это было схоже  с работой механизма. И всякое изменение в монотонных действиях было нежелательно. В таком состоянии работа была обременительной.
Ну а уж если Даниил просыпался свежим, то и все вокруг выглядело иначе. Тогда можно было заметить и луч проглянувшего солнца, и чирикающего воробья, и симпатичную девушку, и еще много чего, чем мог порадовать этот мир. Жизнь казалась сиропом, и работалось легко.
Сегодня был «автопилот». Но еще было другое — все время возвращающиеся мысли об Оксане. Даниил не хотел признаться себе в том, что именно придуманный им дурацкий разрыв более всего тяготит его. И, скорее всего, в большей степени тяготит ее. Упрямое чувство правильности своего поступка делало Дана таким бездушным. Сейчас Даниил не думал об этом явно, это происходило на каком-то подсознательном уровне. Он просто чувствовал, что не выспался и, что у него нет настроения.
Когда Дан зашел в ангар, то увидел своего непосредственного начальника — бригадира. Тот разговаривал с незнакомым человеком, по всей видимости с водителем, попутно просматривая лист заказчика.
— Пожалуй, по полному списку я вас не отоварю, — говорил бригадир. — Некоторых продуктов у нас сейчас нет.
Водитель, особо не озадачиваясь, отвечал:
— Ну что же, возьмем что есть.
— Но большей частью я вас смогу обеспечить, — продолжал «старш;й».
— Здравствуйте, Александр Николаевич, — поздоровался с бригадиром Даня.
— Даниил, здравствуй, — отвлекся тот. — Скажи там мужикам, что скоро начинаем.
— Угу.
Даниил проследовал в дальний угол склада, где начиналась арматурная лестница, ведущая наверх, — в бытовые комнаты и раздевалку.
Вообще, склад являл собой большой железный ангар. У одной из стен ангара был пристроен частичный 2-ой этаж, в котором размещались комнаты. Здесь рабочие могли переодеться, попить чаю. В одной комнате был топчан, так что можно было при желании поспать, или даже остаться ночевать.
Сам же склад был обычно наполнен по-разному, в зависимости от привоза. Как правило, аккуратными штабелями коробок и ящиков была заставлена б;льшая часть склада, реже — половина. Полную наполняемость склада, Даниил за всю свою работу здесь не наблюдал, что относилось и к полной опустошенности. Хотя, перед Новым годом, склад был близок к состоянию «шаром покати», как никогда.
Содержимое коробок и ящиков по большей части составляли сухие продукты длительного хранения: крупы, сахарный песок, чай, макароны, кофе и прочее. Был здесь и скоропортящийся товар: консервы, фрукты, майонез.
В рабочую бригаду, в которой трудился Дан, входило помимо него еще четыре человека. Кроме того, были водитель автопогрузчика и сам бригадир, который частенько грузил коробки наравне с другими.
Сама процедура погрузки была такова: востребованный товар подвозился на поддоне с помощью автокара к раскрытому чреву грузовика (иногда товар вталкивался погрузчиком внутрь), дальше за дело принимались рабочие, — оставалось рационально разместить товар в кузове. Это была, собственно говоря, и вся нехитрая работа, хотя и она имела свои тонкости, и требовала навыка.
Даниил поднялся по железным ступенькам и оказался в коридоре. Шагая по нему, он услышал оживленный говор и смех, доносившиеся из открытой комнаты. В этой комнате обычно “гоняли чаи”. Дан вошел в нее и увидел свою честнyю бригаду в сборе: Гриша, Лёня, Вадик и Денис; не хватало только “Витаминыча” — водителя автопогрузчика.
 Лёня, Денис, Гриша и сам Дан были почти ровесниками.Было им по 22—23 года.  Вадику было под тридцать. Непоявившийся до сего момента Витаминыч вполне годился в отцы каждому.
Лёня с Гришей играли в карты с шутками-прибаутками. Именно их голоса Даниил слышал в коридоре. Денис дремал, и даже, похоже, успел заснуть, сидя в старом кресле. По утрам ему всегда хотелось спать, а вот зато к вечеру, он становился самой подвижностью. Наверное, он был по натуре совой.
Глядя на дремавшего Дениса, Дан невольно позавидовал ему.
Лёня, Денис и Гриша были обыкновенными молодыми людьми, каких среди молодежи — большинство. Работа являлась для них средством зарабатывания денег. Деньги были необходимы им для личных материальных нужд, и еще для такого важного занятия, как развлечения. Так все выглядело логичным. Всякие исключения были для этих ребят странными и смешными. Таким исключением, например, являлся Вадик. Сейчас он штудировал очередной талмуд, на котором значилось: “Философские очерки Иммануила Канта”. Вадик, как и Денис, тоже хотел спать. Он поминутно выключался из сознания и клевал носом. Но в отличие от Дениса, который спал по причине ночных похождений или сидений до утра в компании с бокалом коньяка (ну или чего-нибудь подобного), Вадик дремал из-за противления суетности этого бренного мира. Вообще, Вадик говорил мало. Рассуждая иногда, он изъяснялся путано, словно был в споре с самим собой. Присутствовала, надо сказать, у Вадика одна особенность — случалось, что он крепко пил. В народе такое называлось “запой”.И пил он, вероятно, тоже не по той причине, По которой выпивали и Денис, и Гриша, и, в меньшей степени, Лёня.
Естественно, что союз Гриши с Лёней, и, также, Дениса, нередко “хохмил” над Вадиком, или вел с ним благодушно-саркастические беседы о жизни. Вадик был безобиден для окружающих, несмотря на свой более солидный возраст. Вообще, он был по натуре бесконфликтным человеком. Может быть поэтому, ребята шутили над ним по-доброму, без ядовитых насмешек, на что, в принципе, они были способны. Вадик сам по началу втянувшись в спор серьезно, но потом осознавая, что этот спор затеян для “прикола”, не сдерживался и смеялся (при этом лицо его обретало детское выражение). Таким образом, спор никогда сильно не накалялся. Хотя, случались изредка принципиальные прения. Как правило, такие беседы велись один на один.
Даниил, пожалуй, не вписывался в круг большинства.
Не был Даниил заодно и с Вадиком. Нет, несомненно, какие-то отдельные его интересы совпадали с интересами и Вадика, и остальных ребят, но в целом, Дан был “сам по себе”.
Были в бригаде, конечно, и другие люди: Дмитрий Вениаминович, которого все звали Витаминычем; и сам бригадир. Но это были люди уже в возрасте, и их жизненные позиции уже давно были сформированы, и ориентированы на сохранение благополучия семейного очага.
— Всем салют, — поздоровался не особо весело Дан.
— О, Данник, салют, — приветствовал Гриша. — Чего так поздно?
— Опаздываем, опаздываем, молодой человек, — сказал Лёня, не отвлекаясь от игры в карты. Он обдумывал, какую бы карту скинуть. Денис, между тем, таки не проснулся. А Вадик, оставив чтение, кивнул головой в знак приветствия.
— По-моему, в самый раз, — ответил Дан, и указывая на Дениса, добавил: — Дениска опять, похоже, с “ночной смены” заявился.
— В самый раз, в самый раз, спит Дениска среди нас, — вывел рифму Лёня, и зашел с вольта.
Гриша побился, взял из колоды недостачу, и продолжил импровизированный стих:
— Спит, и видит сладкий сон…
— Что ему настал “каюк”, — неожиданно вставил свое слово Вадик. Он сказал это так, как будто захотел за что-то отомстить Денису, и отомстил.
Гриша от души рассмеялся.
— Да, Вадик сегодня бездушен, — произнес Лёня, не обращаясь ни к кому лично, а потом добавил: — Скажи мне пожалуйста, Вадик, чем вызвана такая жестокость к Дениске.
— Так надо, — с улыбкой ответил тот.
— Вадик, похоже, задумал какой-то коварный план, — сделал шутливый вывод Лёня.
Дан потряс Дениску за плечо:
— Просыпайся, счастье проспишь, — сказал он. Денис открыл покрасневшие от недосыпания глаза. Взгляд у него был расплывчатый. Он вряд ли что-то увидел, так как глаза его снова сомкнулись. Невнятно и недовольно он пробурчал что-то типа:
— Отстаньте, дайте поспать.
При этом он принял новую позу и опять углубился в небытие.
— Тяжелый случай, — прокомментировал Вадик.
— Наверное, Вадик хотел сказать, — произнес Лёня, — что с Дениской произойдет несчастный тяжелый случай. Но так как Вадик у нас говорит мало, то он сказал только: “тяжелый случай”.
Шутка удалась, Гриша зашелся безудержным смехом. Невольно засмеялся и сам Вадик.
— Дениска, слышишь? Просыпайся, а то ненароком больше не проснешься, — сквозь смех выдавил Гриша.
Дениска недовольно заворочался.
— Вставай, вставай, Денис, — вновь потряс его Дан. — Николаич уже звал, машина ждет. Работать пора.
Дениска наконец внял призывам: тряхнул головой, от души зевнул, почесал темя и, резко выпрямившись, встал.
— Поспать, засранцы, не дают. Сами не спят, и другим мешают, — уже очнувшимся, бодрым голосом сказал он. После этого он взглянул на Вадика и шутливо бросил:
— Ну что, буквоед, все смысл жизни ищешь? — И не дождавшись ответа, продолжил:
— Глюпый, не в книгах его надо искать.
— Ты, я вижу, уже нашел, — осклабился Вадик.
— У, какой злобный, — наигранно испугался Денис. — Того и гляди укусит.
— Я думаю для тебя, Денис, — продолжил подшучивать Лёня, — укус будет самым безобидным из того, что затеял Вадик.
— Э-эх, балаболы, — Вадик поднялся и достал папиросы. — Пошли, Денис, подымим.
— Дениска, не ходи! — вошел в роль Лёня и схватил его за руку. — Ты нам еще нужен.
Гриша продолжал хохотать от души.
— Успокойся, Леня, я буду осторожен, — Дениска не был настроен прикалываться. Он и Вадик вышли покурить.
Дан стал переодеваться.
Наконец-то появился запыхавшийся Витаминыч. Из его пестрой речи стало ясно, что он запоздал из-за задержки транспорта.
— Вот собаки, а! Главное дело, хоть бы один гад поехал. Сорок минут! Бюрократы штопаные! Народу собрали — пол улицы. И ведь как хитро, сволочи, делают. Рейсовых автобусов нет, а маршрутки — каждую минуту. Специально так поступают, деньги тянут, козлы.
Витаминыч был возмущен до крайней степени:
— А автобус подошел, попробуй влезь. Хрен там, все битком. Только на следующий пробился. Ну вот же гады!
Дан тем временем переоделся.
— Ну, чего? Я готов.
— Тогда за работу, — Гриша сгреб колоду карт в ящик стола.
— Да, пойдем, — поднялся Лёня.
Через десять минут бригада уже приступила к погрузке.
И какие бы разные не были характеры у каждого из бригады, работа происходила слаженно и четко. И какое бы не было настроение у каждого, работа не позволяла “киснуть”. Работа вообще объединяет. Если ты тормозишь или отлыниваешь, то это сказывается на общем результате. Конечно, это звучит, как на лозунге, но так оно и есть.
Даниил работал на “автопилоте”. И хотя этот ритм работы был несколько замедленный, он нормально вписывался в объединенный ритм. Внешне работа закипала. А на работе именно внешний фактор и являлся важным. Сколько сделал, столько получил. Не важно, о чем ты думал, работая, важно сколько ты сделал. Хотя, несомненно, при общем бодром настроении, выше и результат. Но сегодня этого не было. Сегодня Дан в плане настроения выпадал из коллектива. Его не “грела” мысль,- не было согревающего мотива. Думы его носили характер холодных инструкций. Словно Солнце заменили лампой дневного света. У других мечтательно светились глаза (да извинит читающий за преувеличение). У них был “грев”. У Лёни, например, вечером была назначена репетиция (он был музыкант-любитель). Он грелся мыслью о новых композициях, которые готовил их начинающий ансамбль. Он играл на бас-гитаре, и жаждал вписать бормотание своего баса в симфонию звуков остальных инструментов. И не важно, состоится ли эта репетиция на самом деле, или она останется лишь в плане. Все равно, сейчас она грела.
Гриша грелся вечерним походом со своей подружкой на вечеринку-концерт в “Money-Honey”(4).
Витаминыч готовился поздравить свою любимую, и пока единственную, внучку с днем рождения.
Дениска в этот вечер мечтал выспаться, но перед этим, хотя бы чуть-чуть пообщаться с друзьями (теми, с которыми он и кутил предыдущую ночь), ну хотя бы самую малость.
Бригадир — Александр Николаевич души не чаял в своей жене. Надо ли говорить, что он после работы спешил домой, волнуясь, словно школьник, идущий на первое свидание. Даже Вадик — противник всего суетного и материального, ждал очередного вечера. Ведь, во-первых, ему обещали принести редкие книги по философии. Из-за таких книг ему приходилось ходить в читальные залы библиотек. И там их не выдавали на дом. Вадик расстраивался по этому поводу.
А во-вторых, сегодня вечером шли футбольные баталии — кубковые европейские матчи. В такие вечера Вадик забывал о философии. И он не мучался тем, что тогда в нем уживались отреченность от мира во имя человека, и безумное увлечение футболом из “ящика”(5). В эти вечера Вадик включал свой старый черно-белый телевизор (который он смотрел крайне редко), и тогда места Мора, Ницше, Кампанеллы занимали Батистута, Ван-дер-Саар, Рональдо.
“Выпадал” лишь только Даниил. Он тщетно пытался найти согревающую мысль. Но ее не было. В другое время, в принципе, и его могла увлечь тема футбола, или книга, или поход куда-нибудь. Но сейчас его мысленный взор обращался к глухой серой стене, которую выстроил он сам. Эта стена отделяла его от Оксаны. И он прогуливался вдоль этой стены. Его человеческое “я” стремилось за стену, но его логично-принципиально-правильное “я” принуждало его уйти подальше от этой стены, и твердить при этом заученные слова, наподобие текста аутотренинга: “Я поступаю правильно, так будет лучше для нас обоих. И не стоит сомневаться, и думать больше об этом”.
Даниил постарался найти другую пищу для размышления. И она нашлась — смерть. Он вспомнил утреннее сообщение по радио о гибели 12 человек в результате взрыва. “Двенадцать человек, — промолвил про себя Дан, — двенадцать”. Он оторвался на несколько секунд от работы, обвел взглядом ребят своей бригады. Он сосчитал их: “Вадик — раз, Гриша — два, Лёня — три, Денис — четыре”. Он сосчитал и себя: “Я — пять”. Мысли текли сами собой: “Вот, все мы разные. Живые и разные. А вот, все мы одинаковые: молчаливые, смирные и мертвые. Холодные тела”. Даниил задержался на последней мысленной фразе: “Холодные тела… Кто-то это тело лелеет. Хочет всегда иметь загар. Такие, как я, не отказались бы от бугристых мышц. Чаще на внешние данные плюют, так как какая-нибудь из привычек слишком сильно развита. Например, алкоголь, тяга к вкусной, излишней пище, наконец, просто лень к подвижному образу жизни. А то, и все вместе. А в итоге — не важно, какое у тебя тело. А что важно? По церковным канонам, важно какой груз имеет твоя душа после жизни (если она вообще существует). Надо себе признаться, я все же склонен верить именно в такую форму бытия. То есть, нельзя сказать, что я твердо уверовал в существование души, но часто мне кажется, что после жизни я, или лучше сказать, какая-то часть меня, продолжит путь. Тогда, мне должно быть безразлично что станет с моим телом, моей оболочкой. В таком случае, почему сейчас меня беспокоит как я выгляжу, какой у меня вид, какая фигура? И ведь все вокруг заботятся о своей внешности. Кто-то в бoльшей степени, кто-то в меньшей. А зачем? — Дан чувствовал какую-то нестыковку. — Неужели, это просто глубокое заблуждение? Каждый разумный человек понимает, что его тело сгниет. Так, в чем же дело? Зачем человеку привлекательная или, по крайней мере, аккуратная внешность? — Дан занял позицию вопрошаемого, и рассудил: — Видимо, в человеке от рождения присутствует зависимость от общественного мнения. Он хочет быть не хуже других. У молодых, у таких как я, в голове много ложных порывов. Например, подверженность моде, подражание кумирам, или, наоборот, стремление показать всем своим видом независимость. И конечно же, главный фактор — желание понравиться противоположному полу…
Люди постарше? Здесь тоже правит бал мода. У женщин, которые от природы вообще обречены на внимательный и пристрастный осмотр своего отображения в зеркале, есть еще огромное желание всегда выглядеть моложаво. В меньшей степени и мужчины склонны к этому. Надо добавить сюда также хотение иметь свой стиль, свое “внешнее лицо”. Зачем это надо? Ну, это обращает на себя внимание других людей. Привлекательное внимание. А человеку разве не приятно, когда его замечают, когда его внешность притягивает взгляды, когда им восхищаются?.. Но это все равно, как игра, которая не стоит свеч, — продолжал  Дан диалог с собой. — Может стоит, а может и не стоит свеч. Человеку это льстит. Ему приятно… А что, относительно людей духовных? Ведь они не выглядят неаккуратными, — Даниил представил себе священника. — Здесь, прежде всего, заметна простота и скромность и… и, что-то еще. Что-то в выражении лица. Ну, может терпение и скорбь. Да, наверное так. И все же, чувствуется ухоженность и аккуратность. И вот, зачем ИМ это? Ведь они, как никто другой, верят в существование души. Значит, их мотивы вызваны какими-то иными стремлениями, не связанными со светскими идеями. Вероятно, их аккуратность — это уважение к людям, которые приходят в церковь; и вообще, к окружающим людям. Ведь лицо духовное призвано помогать человеку, и его внешний вид должен располагать этого человека ко вниманию, к беседе, к исповеди, к другим таинствам. Но это, с другой стороны, не разрешает им выглядеть броско. Священник не должен иметь такой вид, чтобы его разглядывали. Хотя, в большие церковные праздники, высшие духовные лица, когда ведут службу, имеют отнюдь не монотонные облачения. Но это, скорее всего, такой обычай. Эти яркие убранства положено, наверное, одевать в праздники. Так что…” — Даниил не понимал почему течение его мыслей свернуло в церковное русло. И сейчас, осознав это, он приостановился. Ему почему-то не хотелось в этот момент рассуждать о религии. Какое-то странное противоречивое чувство неизменно возникало у него при мыслях о духовности.
Даниил протер глаза и лицо, встряхнулся, и снова почувствовал, что его внутреннее “я” нуждается в “согревающем мотиве”. Но ведь его, этого мотива, не было. И он опять мысленно увидел себя около стены. С одной сороны стены, с его стороны, она была серой, холодной и мрачной, а сам он видел себя железным застывшим существом, похожим, может быть, на бессердечного персонажа истории “Волшебник изумрудного города”. С другой, противоположной стороны этой стены росли удивительно красивые и яркие цветы. И они, повинуясь ветру, склоняли свои бутоны над землей. А еще по эту сторону стены, в поле, покрытом теми же цветами, кто-то стоял. Но Даниил не хотел разглядывать этого кого-то...
Спустя несколько часов работы усталое сознание Даниила посетила мысль о том, что если он не попытается как то отвлечься, сходить куда-нибудь в ближайшие дни, то наверняка он вновь возникнет в жизни Оксаны.
“Но нет, этого не случится, — рассудил твёрдо Дан, — я не вернусь”.
* * *
Наконец рабочая смена, обременительная для Дана, закончилась. Но даже этому обстоятельству он обрадовался вяло. Какое-то тупое безразличие сидело внутри. Однако, что касается разрыва с Оксаной, здесь все оставалось “железно”.
Со склада Даниил ушел почти последним. Уже умчались его однобригадники (все они торопились по своим делам), а Дан неспеша переодевался. Уже они переключились с работы на досуг, рассыпавшись по своим направлениям, а Дан только переступил порог ангара. На складе оставался лишь один бригадир, да и то, только потому, что он ждал какого-то важного заказчика для деловой встречи.
Даниил походкой пожилого человека побрел к автобусной остановке. Ни о чем таком особенном он сейчас не думал. Мысли протекали сами по себе. Они не были радостными. Картина, ожидавшая его около остановки, отнюдь не добавила веселья.
На противоположной стороне дороги стояла милицейская машина. Но стояла она не как обычно, примкнув боком к бордюру, а поперек, занимая всю крайнюю полосу дороги. Все спешащие машины вынуждены были объезжать милицейское авто, которое стояло так именно для этой цели. Обычно это делалось при авариях. Но сейчас, Дан не видел за милицейской “пятеркой”(6_ никаких искореженных машин.
По мере приближения, Дан осознал что произошло. Сначала из-за закрывавшего обзор автомобиля стали видны ботинки лежащего. Сердце Дана отреагировало на увиденное неприятным импульсом. Сразу в голове мелькнула версия, в которой Дан был почти уверен. Глаза напряглись, стараясь не мигать, что произошло неосознанно. Еще несколько шагов, и Дан окончательно убедился в своей гипотезе. Теперь стали видны ноги, чуть позже — кисти рук и живот (рубашка, свитер и куртка погибшего были задраны). И именно они были открытыми участками тела. Именно на них была видна пепельная, бледная кожа, присущая только мертвому. Затем взору Дана предстала грудь и голова мужчины покрытые белой тканью. С одной стороны ткани алели кровавые пятна. И асфальту тоже не удалось избежать участи окраситься кровью несчастного. Все виденное было неестественным, пугающим, неприятным, но Дан, повинуясь какому-то уродливому желанию, продолжал смотреть. Вероятно, он пытался понять суть смерти, сделать ее приемлемой для восприятия живущего. Глядя на тело, он, может непроизвольно, хотел привыкнуть к виду не живого человека, привыкнуть к мысли о том, что это нормально, что это неизбежно, и потому — нормально. Он хотел запомнить эту картину: распростертое тело, которое потеряло безвозвратно что-то. Может быть, душу, может еще что-то. Тело, которое покинула жизнь, тело, которому уже больше ничего не надо.… Ни один искусный актер или йог не может передать этой неподвижности и покинутости тела. Можно сыграть убитого, но всякий поймет, что это лишь игра. В любой такой подделке, если даже актер или йог будут совершенно неподвижны, видно потенциальное движение, видна внутренняя энергия, видна жизнь. А в этом теле уже больше ничего не жило. Оно было покинутым. Даже нет, не покинутым, оно было мертвым.
Ничего похожего на внутреннее согласие и принятие мысли о возможности собственной смерти, возможности лежать вот так же, не возниклов сознании Даниила . Результатом смотрения на труп явились лишь внутреннее содрогание и страх.
Дан отвел глаза от лежащего и заметил, что другие прохожие, минуя место трагедии,тоже смотрели на мертвого. Дану было это неприятно, хотя сам он только что был одним из таких смотрящих. Дан постарался отмежеваться от неприязни и подумать об ином.
“Еще один человек, окончивший земной путь, — думал он. — Вот так просто выпал из общей людской суеты. Как будто очередной шар в розыгрыше “Спортлото”. Еще несколько минут назад он имел стимул, планы, настроение, надежды, обиды, все, присущее живому. Он жил этим. И вдруг — хлоп… Предчувствовал ли он? Что теперь с его сознанием? Что испытал он в последние секунды? Может, удивление и испуг? Или облегчение? Существует ли теперь его сознание? Может нет? Просто нет. Совсем нет. А если, если оно еще живет? Если, оно не в силах подчинить себе тело, но все еще мыслит? — Даниил углублялся в необычные размышления. — Тогда, вероятно, сознание сейчас пробует принять и осмыслить происходящее: “Как это могло случиться? Почему все так глупо вышло? Я ведь еще столько не доделал, я ведь еще мог жить… “А вдруг это самоубийство, — мелькнуло предположение. — Нет”, — что-то интуитивно подсказывало Дану, что эта смерть случайная, а потому — трагическая.
 Снова вспомнилось утреннее сообщение по радио: “по непроверенным данным в катастрофе погибли 12 человек…”. Даниил сейчас смог представить себе их: такие же серые, бледно-пепельные лица, неестественные позы, ощущение покинутости, неживого существа, даже ощущение неодушевленного предмета.
“Неужели, и я обречен на это?” — за этим вопросом логичное мышление растворялось, унося с собой способность представить это и поверить в это. Снова, лишь только внутреннее содрогание стало итогом этих дум. И снова Дан постарался переключиться на другое, не о смерти. Но мысли о ней, как будто по инерции, продолжали еще свое броуновское движение. Они зацепили одно детское воспоминание.
 Однажды, когда Дану было лет пять, он гостил с родителями в деревне у бабушки. Как и сейчас, рядом с домом проходило Московское шоссе. Родители всегда запрещали Данилу ходить к дороге одному. Но ему очень хотелось, ведь там ездили “башие красивые машины”. А еще, рядом жил Сёмка, соседский мальчишка. Они часто играли вместе во дворе. Как-то раз Сёмка предложил:
— Данька, пойдем на дорогу.
Но Даниил помнил наказ родителей не приближаться к шоссе.
— Мне нельзя, — ответил он.
— Не бойся, мы быстро. Никто не узнает.
Даниил колебался. И тогда Сёмка, сам того не зная, выдвинул аргумент, который убедил Дана.
— Пойдем, там кошка, посмотрим. Я тебе покажу.
“Ну, раз уж кошка пошла на дорогу, то и мне можно”, — решил про себя Даниил. И они пошли. Впереди храбро шел Сёмка, за ним (не так уж и храбро) Даниил. За калиткой почти сразу начиналась дорога. Рядом с ней узенько вилась тропинка для пешеходов. Очутившись на ней, Сёмка зашагал вправо.
— Она там, — интригующе произнес он.
Скоро Даня заприметил впереди, на обочине шоссе, что-то бесформенное, неподвижно лежащее. Сёмка пошел быстрее.
— Вот, гляди, — довольно сказал он, когда они пришли.
Даниил внимательно смотрел на то, что лежало на обочине, и не понимал, где тут обман? Он ожидал увидеть пушистую кошку, которая, возможно, мурлычет в полудреме, которая смешно подергивает ухом, и, время от времени, поднимает голову и лениво жмурится. Образом фантазирования, конечно же, являлась кошка Муська, живущая у бабушки. Но то, что увидел Даниил нельзя было сравнить с Муськой. На обочине лежало какое-то ужасное подобие кошки, причем это подобие выглядело как-то совсем не так, непривычно, неправильно. Даниил не понимал почему. Свалявшаяся шерсть, обнаженные маленькие острые зубы и остекленелый взгляд широко открытых желтых глаз, которые запечатлели неимоверное усилие, близкое к пределу, к надрыву, лишали Даниила возможности верить в то, что это кошка. Но это были не главные причины. Главная причина крылась в том, что Дан не мог поверить, что это некогда была живая кошка. Тогда, впрочем, Даниил не осознавал так четко этой причины. Он лишь думал, что это лежащее существо больше похоже на куклу, причем очень неприятную и мерзкую.
— Это что, кошка? — недоверчиво спросил Даня.
— Конечно кошка, а кто же? — беспечно сказал Сёмка.
И Дан, поверив скорее сёмкиным словам, чем собственным мыслям, спросил снова:
— И что с ней?
— Машина сбила, — даже как будто с гордостью в голосе, произнес Сёмка.
Дан силился разъяснить себе эту неприятную ситуацию, но ничего не выходило. Он спросил тогда еще:
— А чего теперь с ней будет?
Но Сёмка не успел ответить на вопрос, так как за их спиной раздался вдруг тревожный и сердитый голос мамы Даниила:
— Вот ты где, сорванец эдакий?
За такую самовольную прогулку Даниил получил хорошенькую взбучку. Но уже вечером мир был восстановлен. Мама с папой больше не сердились, а Даниил больше не обижался на наказание. Теперь он смог снова вернуться к большому вопросу в его голове:
— Мам, а что там лежало?
— Где? — не поняла мама.
— Ну там, на дороге. Куда мы с Сёмкой ходили.
— Кошка.
— А почему она такая.., странная?
— Она не странная, сынок, она — не живая.
— Как это?
— Кошки иногда умирают, но тебе думать об этом еще рано. Просто такое иногда случается. Не бери в голову, — и мама поцеловала Данилку в макушку…
Вспоминая сейчас этот случай, Дан пришел к выводу, что ничего-таки за ти годы он не прояснил себе о смерти. Все сейчас было на том же уровне, что и 18 лет назад. Он лишь повидал некоторое количество трупов за эти годы, и познакомился со всякими гипотезами, пытающимися объяснить смерть. Но в осмыслении смерти он не продвинулся ни на миллиметр. “Зачем тогда об этим рассуждать? — думал он иногда. — Все равно без толку”. Но об этом все равно думалось. Ведь смерть, как и всякая тайна, интересна и притягательна. Не в смысле смотрения на мертвецов, а в смысле внутреннего перехода на “тот свет”, понятия сущности смерти…
Даниил добрался до остановки, и занял свое место среди ожидающих. Он решил больше не смотреть в сторону места трагедии. Людей на остановке было немного. Кто-то из них, так же, как и Даниил, изображали, что ничего не случилось, и не показывали вида реакции на событие неподалеку. Может, кто-то и вправду не заметил его. Другие заинтересованно смотрели на тело. Кто-то переговаривался:
— Да, бедолага, добегался, — говорил один.
— Кранты, — отвечал собеседник.
— Вот и не знаешь, где тебя смерть застигнет, — продолжил первый, и после паузы добавил: — Юрик тоже, помнишь? Ну Юрик соболь, с арматурного. Помнишь?
— Ага.
— Тоже под машину попал. Я его, главное, в тот день утром встретил. Он такой бодрый был, а вечером уже сказали — в морге…
Дан, невольно подслушавший разговор, попытался представить себя на месте рассказывающего. Он подумал, кого он встречал утром. Володьку. “Ну и каково это? Каково это узнать, что, допустим, Володьки не стало? — Даниил помыслил. — Ну, я, наверное, вспомню то, как мы попрощались”. Дан увидел мысленно перед собой Володьку, пробирающегося к выходу из автобуса. Дан еще пожал тогда Володьке плечо, так как руки у того были заняты. “Попрощались мы в общем-то по-дружески, — заключил Дан, — без обид друг на друга”. То, что не было обид друг на друга, было очень важным для Даниила, хотя, сама ситуация со смертью была вымышленная. Тем не менее, Дан почувствовал нечто приятное оттого, что он не имел злобы на приятеля. Здесь, вероятно подсознательно, всплыли слова, сказанные Даниилу кем-то из его хороших знакомых (он уже не помнил кем именно) о непрощенной обиде на умершего. В словах этих было горькое сетование на себя за непрощение какой-то мелочи близкому человеку, который вскоре после последней встречи умер. Даниил не мог вспомнить, от кого он слышал это признание. Он только помнил, что говоривший сильно раскаивался, и не мог себе простить этого.
“А еще, наверное, я вспомню каким он был, — продолжал плести нить рассуждения Дан, — и подумаю, что больше никогда его не увижу… — Дан приостановился. — И что? Это все, что будет мне говорить о смерти Володьки? Только лишь то, что я его никогда не увижу?..” — “Ну, если я не заявлюсь в морг, чтобы посмотреть на труп, — ответил сам себе Дан, — то, да, одно единственное обстоятельство, что я его никогда не увижу, будет являться для меня фактом Володькиной смерти”. Даниил снова остановился в развитии своей мысли. “Интересно… Так я его и так могу долго не увидеть. Мы, бывает, и по два месяца не встречаемся. Значит, можно в этот срок считать его погибшим?..  Да, интересно…”.- Даниил еще некоторое время стоял, витая в своих рассуждениях, пока его внимание не привлекла странная бабушка. Точнее, вид у нее был обычный, а странность заключалась в ее поведении. Она расхаживала по остановке, как-то чуднo покачиваясь из стороны в сторону, глядела себе под ноги, но иногда резко поднимала глаза, ни на кого, собственно, определенно не смотря. Взгляд ее был какой-то ненормальный. Такой бывает у пьяных, у шокированных, и, видимо, у психических нездоровых людей. При этом она, не обращая никакого внимания на окружающих, громко разговаривала сама с собой. Даниил не слышал ее полных речей, так как шальная бабушка то удалялась, то приближалась. Но даже, если бы Дан слышал все говоримое, то все равно, он не смог бы понять о чем речь, потому что разглагольствования бабки были бессвязными. Однако, тон произносимого монолога был определенно ругательным. До Даниила долетали обрывки фраз:
— … ну и что он, Наполеон этот? Все бахвалился: я — новый властитель. Ну и что? Где он теперь? Тлена, и того не осталось.., — говорила бабка, сама себе.
— …они думают народ одной только капустой кормить. Думают у людей вместо мозгов опилки. Не-ет, ребята, подождите, нервы у народа не железные. Дождетесь.., — слышал Дан в другой раз. А через некоторое время, бабка вещала уже совсем иное:
— …а какое право модельеры эти западные имеют диктовать свою моду? И наши туда же: подиумы, галереи высокой моды, топ-модели. Срамники! На Руси что всегда ценилось? Тулуп, валенки, платок, сарафан. А они — каблучки, юбочки до пупа. Совсем стыд потеряли!
Даниил несколько минут наблюдал за бабкой. Ее непонятные беседы вкупе с впечатлением от увиденного мертвеца, и он размышлений с ним связанных, создали картину нереальности происходящего. Даниил почувствовал, что воспринимает действительность не как обычно. Еще он почувствовал, что где-то это он уже ощущал и переживал. Такое, кажется, называлось дежа вю.
Даниил не сильно потряс головой, протер лицо руками, нажал на глаза. После этого, он оглядел людей, так же, как и он, ожидавших автобуса. Никто, как увидел Дан, не переживал каких-то нереальностей, какие испытывал он. Да, некоторые обращали внимание на бабку, но они смотрели на нее, кто с усмешкой, кто с брезгливостью.
Даниил на минуту забыл обо всем пережитом и происходящем вокруг. Покойник, чуднaя бабка, остановка, ожидающие; — все куда-то провалилось. Если бы сейчас можно было взглянуть на Дана со стороны, то предстала бы такая картина: несколько сморщенное лицо (словно он съел лимон, или переживает приступ зубной боли) и замерший взгляд, направленный куда-то за горизонт. О чем он думал в данный момент, трудно было бы сказать и ему самому.
Через минуту ощущение дежа вю пропало. Но сохранилось непривычное восприятие. Правда, сейчас оно не так сильно отличалось от нормального. В момент дежа вю сознание Даниила, если так можно выразиться, необычно действовало, а сейчас же оно — необычно бездействовало. Это можно было, наверное, сравнить с падением в воду. Первый этап — это когда человек стоял на берегу, и это было нормальное состояние. Второй этап — это падение в воду и первые секунды нахождения в воде, и это состояние необычного действия. Третий этап — это уже адаптированное нахождение в воде — состояние необычного бездействия.
Кроме того, на Дана как-то вдруг опустилось состояние сонливости и усталости. И когда через 15 минут подошел автобус, Даниил еле волочил ноги. Еще через полчаса, Даниил добрался до дома. Состояние усталости сейчас обрадовало его. Ему ничем не хотелось заниматься. И он с удовольствием завалился спать.
Мать еще не пришла, так как на работе намечался какой-то юбилей. Поэтому Даниил, не вымолвив ни одного слова с момента ухода с работы, спокойно уснул.

* * *


Даниил проспал около двух часов. И хотя это не так много, Дан получил настоящее удовольствие от сна, и даже как будто хорошо выспался. Открыв глаза, Даниил услышал, что за стеной работает телевизор. “Мама пришла”, — понял он. Он поднялся и прошел в другую комнату. Мама гладила выстиранное белье.
— Мам, привет.
— Ой, Данилушка, — повернулась мама. — Встал уже? А я специально стараюсь не шуметь. Думаю, пускай выспится.
— Да я и выспался. С работы чего-то пришел усталый. Так и повалился спать… А ты, мам, чего-то поздно.
— Да ты знаешь, на работе у нас вечер был. Немножко погуляли.
— Чего праздновали?
— День рождения сотрудника был. В столовой стол организовали. Начальник фабрики тоже присутствовал. Музыка была, банкет, выпили немножко, потанцевали, — мама засмеялась. — Меня все время один военный танцевать приглашал. Вы, говорит, прямо светитесь, я не могу вас не пригласить. Откуда он взялся — непонятно. Наверное, чей-то из работников знакомый. Я, говорит, все время на вас смотрю, и насмотреться не могу. Даже хотел провожать. Я ему говорю, вы знаете, у меня семья, сын взрослый. А он отвечает, я не могу себе позволить, чтобы такая женщина домой одна шла.
Даниил слушал, понимая, что маме очень нужно такое внимание. В свое время, насколько помнил себя Дан, отец никогда не говорил маме подобных слов, не восхищался ею. И конечно, маме этого не хватало. Рассказывая сейчас, она была искренне рада, испытывала свои маленькие счастливые минуты в цепи неинтересных будней.
Поэтому Даниил просто слушал, не перебивая, зная, что маме важно также, чтобы это было услышано кем-то.
— Я уже не знала как отказаться от ухаживаний. Но потом он куда-то вышел, и я быстренько домой ушла. Подруги меня удерживали, но я ушла. Прогулялась с работы пешком. Погода чудная, воздухом подышала.
— Завтра похолодание будет, — сказал Дан, и добавил:
— Да, мама, военный, наверное, до сих пор тебя там пытается найти.
— Наверное, — мама отложила отглаженную уже рубашку и взяла из кипы белья тельняшку.
— Не, мам, тельняшку не надо гладить, — Даниил взял морскую майку, оставшуюся у него с “мореходки”: — Все равно она под низом. Не видно: мятая или нет.
— А я еще, когда домой шла, — мама вновь засмеялась, вспомнив что-то, — мимо яслей, там сейчас ночлежка для бездомных.
— Да, я видел, там бомжи обитают, — сказал Даниил.
— Ну вот. Там мужчина такой есть — смешной. Маленький, усатый, ну, конечно, видно ,что к алкоголю неравнодушен, но одет аккуратно, побрит, осанистый, держится с достоинством, вежливый такой. Я в последнее время сколько раз там проходила, часто его вижу. А он все на меня посматривает. Все время “здравствуйте” говорит, учтиво так при этом кивает, — мама не смогла снова не засмеяться, — я, говорит, заведующий здесь, за порядком слежу. Ну вот, и дня три-четыре назад, я как-то раз шла, и он опять. А я чего-то не в настроении была. Я ему говорю, вы знаете, вот у вас тут на дороге глыба такая лежит, если ее обходить, то в лужу приходится наступать. Раз вы тут за порядком следите, не могли бы вы ее отодвинуть в сторонку чуть-чуть. А он: вообще-то, это для того, чтобы здесь машины не ездили, но для вас, я сделаю. А сегодня иду, вижу — стоит, весь важный такой, рукой за спиной держит, и камень сдвинут. Меня увидел, обрадовался. Я его поблагодарила: спасибо, что мою просьбу выполнили. А он замялся, мы, говорит, учитываем мнение жителей, особенно ваше. Я, говорит, здесь каждый вечер прогуливаюсь, чтобы вас повидать, — мама никак не могла рассказывать без смеха. — Ну, умора.
— Да, мам, скоро тебя надо будет провожать на работу и обратно, а то отбоя нет от поклонников.
В это время зазвонил телефон.
 “Оксана?” — абсолютно непроизвольно возникла догадка в голове Даниила. Он нахмурился, рассердившись на себя за слабость.
— Алло, — подняла трубку мама, — кого? Нет, это не офис, это квартира. Ничего страшного…
- Не туда попали.
Тут же раздался звонок в дверь.
— Да что они, сговорились чтоли? — усмехнулся Дан и пошел открывать.
На лестничной площадке оказался мальчишка лет десяти. Он выглядел напуганным.
— Здрасьте, покупайте газеты, — пролепетал он.
Даниил несколько секунд соображал:
— Газеты?
— Да, один рубль, — несмело выговорил маленький продавец.
— Нет, спасибо, — сухо ответил Дан и закрыл дверь.
— Кто там, Даня? — спросила мама.
— Да паренек какой-то, газеты продает.
— Ну и чего, ты купил?
— Нет, зачем они нужны.
— Надо было купить. Ушел он уже?
— Ушел.
Мама быстро открыла дверь и крикнула в темноту парадной:
— Мальчик, мальчик, постой! Иди сюда! Ты продаешь газеты?
Внизу послышались торопливые шаги наверх, и затем робко появился мальчишка.
— Ты газеты продаешь? — снова спросила мама.
— Да, — прошелестел он.
— Ну, сколько стоит?
— Рубль.
— Сейчас, подожди минуточку, — мама ушла за деньгами.
Мальчишка настороженно ждал.
— Пройди в коридор, не бойся, — сказал Дан. Паренек зашел.
— Вот тебе рубль за газету, — вернулась мама.
Маленький бизнесмен протянул газету, взял плату.
— Спасибо, — смущенно сказал он и быстро повернулся, чтобы уйти.
— Постой, мальчик, — сказала мама, — вот тебе еще денежка, за доставку. Ну, беги теперь.
Глаза мальчишки счастливо вспыхнули, и он еще более робко и смущенно пролепетал:
— Спасибо, — и побежал. Когда он оказался внизу, послышалась его восторженная речь: — У меня купили!
— Честно? — спросили два других детских голоса.
— Да, мне еще даже.., — с этими словами группа маленьких деловых людей покинула подъезд.
— Видишь, как он обрадовался? — сказала мама.
— Да, мам, я чего-то не сообразил, — согласился Дан.
— Конечно, он маленький, — еще сказала мама. — Кто его поддержит, приободрит? Глазенки напуганные. Своим побежал говорить. Конечно, для него счастье, у него газету купили, он сам заработал.
Даниил, впоследствии вспоминая этот случай, нередко укорял себя: “Ну что мне стоило раскошелится?”. При этом пред глазами его возникало счастливое лицо мальчишки, когда он получал деньги за газету.
“Как это у матери легко получилось”, — подумалось Даниилу.
— Он мне чем-то тебя в детстве напомнил, — сказала мама, вернувшись ко глаженью.
Даниил сейчас слушал отчасти, и отчасти же был погружен в только что происшедшую ситуацию с мальчишкой. Он испытывал неловкость, что так холодно обошелся с пареньком.
 “Это все из-за разрыва с Оксанкой, — подумал Дан. — Я невольно переношу на других свое бездушное отношение. Хотя они-то здесь при чем?”.
— Помнишь, как ты бегал по квартире в больших шерстяных носках, — продолжала мама. (Даниил эту историю вовсе не помнил, но мама ее нередко рассказывала, и Дан уже при помощи собственной фантазии нарисовал себе тот случай.) — Из кухни в комнату из комнаты в кухню. Радостный, хохочет, щеки красные.
Даниил знал, что концовка у этой истории была трагикомическая. Он, добегавшись до того, что носки сползли, зацепился ими за ковер, и бухнулся носом об пол. Тогда это было пугающим, сейчас казалось веселым.
— …а потом, как упал. Я думаю, что такое? Смотрю, а ты лежишь, и лицо бледное и испуганное. И нос, нос такой огромный стал… У меня тогда сердце в пятки ушло, думаю, убился парень…
— Не помню, — улыбался Дан.
— Горе ты мое, горе, — мама подошла, обхватила голову Дана руками и поцеловала в нос. — Напугал ты меня тогда. Больно было?
— Да мам, я не помню, — говорил Дан.
— Ты же у меня единственный сыночек, — сказала мама.
— Единственный, — подтвердил смущенно Дан. Он не хотел такого внимания к себе, потому что в такие моменты обнажались какие-то чуткие сердечные нити, из детства. Дан считал, что это не должно быть свойственно молодым людям, разве только — девушкам. И еще он подумал: “Вот, мама сейчас улыбается, вспоминая меня малышом. А что будет, если меня не станет?"
— Дан поскорее отогнал от себя эту мысль. Об этом было тяжело подумать.
Дан прошел в свою комнату.
Снова зазвонил телефон.
— Алло, — взял трубку Дан, — слушаю.
Сначала на том конце провода было тихо. Только через несколько мгновений послышался голос:
— Здравствуй, Даниил.
“Она”, — за одну короткую секунду осознания Дан испытал скачок эмоций. Тут были радость, неловкость, неожиданность, польщенная гордость, словно он одержал важную победу, было что-то еще, что-то трудноуловимое. Вкупе эта смесь эмоций тряхнула Даниила изнутри. Но он не дал выйти ей наружу. В голосе Дана были сдержанность и обыденность. Хотя, в данный момент это не являлось нормальным.
— Привет, — после паузы сказал Дан. Тон его голоса был такой, как будто он отвечал только для того, чтобы не быть невежливым.
На том конце провода снова возникла пустота, словно она “проглатывала” такое приветствие.
— Как дела? — с каким-то сдержанным напряжением в голосе, вновь заговорила Оксана.
— Ничего, нормально, — в прежнем тоне ответил Дан.
Снова помолчали.
— А у тебя как дела? — спросил, опять как будто из вежливости, он.
Оксана не ответила. Даниил молчал, и она тоже хранила безмолвие.
Потом, после тягостной паузы, она спросила:
— Даниил, ты решил со мной расстаться? — слова ее прозвучали так, как будто она с трудом сдерживалась, чтобы не разрыдаться.
Даниил ответил не сразу. Когда он подобрал нужные, как ему казалось, слова, Оксана снова спросила:
— Почему ты молчишь?
— Я думаю, нам надо расстаться. Так будет лучше.
— Кому будет лучше? — Оксана заплакала.
— Нам обоим, — с трудом выговорил Дан. Ком подступил к горлу.
— Пока, — сквозь рыдание сумела сказать она.
После этого Дан услышал короткие гудки. Он еще несколько минут держал трубку в руках. Опять смесь чувств и эмоций наполняли его сейчас. Отчаянно хотелось позвонить ей, и много и долго извиняться, успокоить ее, сказать, что он дурак, и чтобы она забыла то, что он наговорил ей. С другой стороны, некто равнодушный и хладнокровный говорил из глубин, что все сделано правильно. Когда эта борьба поутихла, Дан повесил трубку. Он не встал ни на чью сторону, но по умолчанию стал ясен итог: он расстался с ней.
— Ну что, празднуй победу, победитель, — невесело сказал он. Сейчас осадок от разговора остался такой, словно он долго готовился к бою, тренировался, одел латы, наточил меч, и ринулся в бой, но, вместо такого же хорошо подготовленного соперника, он встретил беззащитную кошку и расправился с ней. Такое у него было чувство.
Однако, несмотря на этот осадок, ее звонок придал Дану еще больше упрямства, и он сказал сам себе:
— Я поступил правильно. Так будет лучше. Я сделал это для нее.
* * *
Даниил не мог уснуть.Подолгу лежал, глядя в темноту и думая об Оксане, потом ловил себя на мысли о том, что думает о ней, осознавал, что происходит это непроизвольно, заставлял себя переключиться на другое, при этом он переворачивался на другой бок, а через какие-то мгновения вновь видел ее, вспоминал о ней. В его мысленном взоре поднимались из залежей памяти сюжеты прошедших дней: вот, их первая встреча (вспоминая это, он немного улыбается), движения у обоих неловкие, будто они только что научились ходить, какая-то особенная серьезность на лицах, обращение на “вы”, и много вежливости, прямо как на уроке этики. Разговоры — о книгах, музыке, летних походах, месте жительства и тому подобном. О любви — никаких рассуждений. Как будто, это тема — минное поле, по которому ходить не стоит. Слова их часто начинались одновременно, оба немного смущались и предлагали: “Ой, я вас перебил, извините. Что вы хотели сказать?”.
Еще Дан вспомнил неловкий случай, в котором он тогда раскаивался. Сейчас раскаяния не было, потому что на этот раз, он осуществил свое предположение. Тогда, он сказал ей невзначай, без тайного умысла:
— А представь, Оксан, случится так, что мы расстанемся. А когда встретимся, лет через двенадцать, то я не смогу даже вспомнить как тебя зовут. Хотя не забуду лицо, не забуду, что ты была моей девушкой, но вот имени твоего не смогу вспомнить.
Даниил сказал это тогда, находясь в очередном сеансе своих размышлений. Он и не сообразил взвесить эту речь. Он просто ляпнул то, о чем подумалось.
Это было у Даниила дома, Оксана приехала к нему. Мама была в отъезде, и Дан пригласил Оксану к себе. Они лежали, почти уже уснув, и Дан сказал это. Оксана вдруг приподнялась на локте и посмотрела ему в глаза. На лице ее изобразились тревога, неверие, и какая-то внутренняя боль. Она не знала: шутит Дан или нет. А он, находясь по инерции в своих мыслях, взглянул на нее задумчиво и серьезно. А она, тоже вдруг, отвернулась от него и, Дан не понял этого сразу, — заплакала. Только после этого до него дошло, что он сильно обидел ее. Он успокаивал ее тогда долго. Говорил, что он не думал об этом серьезно, что просто он вдруг помыслил об этом и сказал, но ничего не имел в виду, что это вообще все чушь, и что у него часто в голове возникают дурацкие мысли, и чтобы она забыла эти фразы и не принимала всерьез. Некоторое время спустя она успокоилась, но Дан чувствовал, что внутри нее остался след от обиды. Может небольшой, но остался. И, наверное, этот след надолго. Тогда он раскаивался и жалел о сказанном. Сейчас же он подумал, что без ран человеку не дано прожить.
Еще Дан подумал о том, что будет теперь с Оксаной. Он, конечно, попытался заглянуть за тот рубеж времени, когда останутся позади слезы и душевная боль (да, Дан осознавал, что причиняет ей страдания, но то, во имя чего он шел на это, требовало в его сознании такого шага). За этим рубежом Даниил видел благополучие. “Все с ней будет нормально. Пройдет время, и в памяти у нее сотрется этот эпизод, — думал он. — Полюбит она другого, никуда не денется. Так часто бывает с другими. А я ей только все в жизни испорчу”.
Дан еще долго размышлял и ворочался, прежде чем уснуть. Но наконец, мысли его потекли вяло, тело расслабилось, дыхание стало ровным и чуть заметным, и Дан забылся сном.
Когда через несколько часов он внезапно проснулся, то понял, что отлежал руку. Такое нередко случалось с Даном, и что-то неизменно пробуждало его, словно будильник. Но сейчас он очень сильно отлежал руку, и это напугало его. Даниил вмиг очнулся от сна и поспешно схватил левой рукой затекшую правую (сама правая не подчинялась приказам мозга). Ощущение при этом возникло неприятно-жуткое, как будто он схватил дохлую холодную рыбину. Но осознание того, что это его рука ужаснуло его. Дан усиленно стал массировать свою отекшую руку. Его движения были суетливыми и лихорадочными. В голове, подобно тому, как если бы лопнул резиновый шар, наполненный горячей жидкостью, разлились пугающие мысли. “А вдруг произошло омертвение тканей — тогда гангрена”. В мозгу стремительно возникло воспоминание о том, что при гангрене конечности отрезают. А если этого вовремя не сделать, то смерть. Это добавило скорости в действия Дана. Его охватила паника. Он не на шутку перепугался, что он реально может сейчас, вот так глупо умереть. Все эти версии проносились в сознании очень быстро. Однако, параллельно с ними пульсировала уверенность — надежда, что все нормально. И это действительно было так. Через несколько секунд Дан, хоть и с трудом, но уже мог чуть-чуть двигать пальцами. Еще через несколько секунд эта способность стала нарастать. Руке стало больно, тесно и жарко одновременно. Даниил облегченно вздохнул. Он знал, что это признак того, что с рукой все в порядке. Тем не менее, он продолжал левой рукой разгибать и сгибать правую. Когда наконец правая рука пришла в состояние самостоятельных движений, Дан поднялся и стал делать ею различные элементы из утренней гимнастики. Он даже несколько раз отжался от пола на правой руке. Внеплановая зарядка продолжалась несколько минут. Тревога пошла на убыль. Дан снова лег в кровать. Он все еще испытывал неприятные ощущения в руке: тяжесть и холод. Поэтому он не прекратил массирования. Но внутренне теперь Дан успокоился. “Интересно, а мог бы я и вправду от этого “кони двинуть?” — подумал он. — Нет, наверное вряд ли. Я всегда просыпаюсь, когда отлеживаю руку. Что-то меня будит. Наверное, в мозг поступают какие-то будоражащие импульсы от руки. Хотя…”. Дан припомнил рассказанную кем-то историю о том, что один мужик, будучи пьяным, уснул в кресле, подогнув под себя ноги, и они у него затекли. Началось омертвение ног, и он умер.
Еще какое-то время Дан размышлял на вопросом угрозы жизни от отлежания конечностей. Когда ему это надоело, он примирительно подумал: “Будь, что будет. Все равно, один раз умирать. Если суждено будет умереть от гангрены, что делать? — придется умирать. И какая в принципе, разница, отчего я умру? Все равно умру, все умирают. Я — не исключение.
С таким детским выводом он, во второй раз за эту ночь, погрузился в сон.
* * *
Сегодня у Даниила выдался выходной, и он, чтобы отвлечься, отправился походить по городу. Питер со всей своей всеобъемлющей атмосферой вполне мог отвлечь. Он был способен и на гораздо большее.
Даниил высадился на Невском проспекте у площади Восстания, и побрел к центру. У него не было каких-то совершенно определенных целей. Только так, мелочи. Например, купить футляр для проездного билета, скотч, батарейки для часов, и тому подобные незначительные вещи.
Было зимнее морозное утро, которое, конечно, хорошо было ощущать за городом, может быть даже в лесу, когда природа свежа и великолепна. Когда безмолвные лесные жители: березки в хрупком инеевом убранстве, елочки с густыми лапами, наряженные в снежные шубы и шапки, пни, издали похожие на маленькие избушки, тоже с большими нахлобученными шапками; замерли под строгим и холодным, но ярким светом Солнца. Необыкновенная ясность очертаний, чистота и свежесть воздуха приятно и бодро радовали тогда что-то внутри.
Почему-то Дан припомнил зимний лес. Может быть потому, что там, в лесу, можно было расслабиться, раскрепоститься, повеселиться без тени неудовольствия. Здесь же, в городе, Дан был как-то сжат, напряжен, вел себя неестественно. И хотя здесь так же было морозно, так же светило Солнце, так же скрипел под ногами снег, вместо деревьев со снежными нарядами были люди в настоящих одеждах, которые в отличие от деревьев куда-то шли, выпуская изо рта белые облачка морозного воздуха, и Дан не мог здесь улыбнуться от души. Мало чего светлого и хорошего встречал Дан на главных улицах Питера. Все больше попадались ситуации, которые совсем не вызывали радости. Может быть, такой раствор вызываемых эмоций и чувств был замешан на четко видимом контрасте. Среди дорогих, очень дорогих магазинов; автомобилей; богато одетых людей” встречались бомжи, сцеплявшиеся друг с другом из-за пустой бутылки; бедно одетые старушки и инвалиды с коробочками для подаяния. Стенд, с кадром жителя блокадного Ленинграда, держащего в руке свой хлеб, отстоял на почтительном расстоянии от рекламы “фэстфудовых” обедов с рождественской скидкой. Еще были голубое бездонное небо над головой и информация на знаменитом мультипликационном табло Московского вокзала о том, что бумага “Лотус”, между прочим, не просто бумага. Вот так. Такие несогласия метко били Дану в хорошее настроение и насупливали его брови. Питер не стеснялся в показе таких вещей. Даниил часто именовал по-разному такое состояние мира: “от и до”, — вспоминал он альбом Юрия Шевчука” “козыри-доллары”, — сочинял он сам; “богач бедняк”, — приходило на ум название многосерийного кино. Приходили на ум и многие другие мысли.
Даниилу казалось, что Питер — это очень могучая, и, главное, зловещая сила, но, в которой, впрочем, находится место и добру. Питер виделся Дану холодным, циничным существом, разрешавшим делать все, что может сделать человек (не очень добрый, честный и красивый человек), существом, наблюдавшим за жестокой, определенной игрой живущих в нем миллионов людей. И каждый человек был щепкой, песчинкой в вихре дел и происшествий. Питер, как казалось Дану, отнимал у людей силу, не давая взамен ничего хорошего. И Питер довольно неохотно отпускал от себя людей. Он держал человека, словно жучкa, попавшего в паутину. Бывали моменты, когда Даниил удалялся из Питера на неделю-две-месяц.
И тогда, особенно отчетливо чувствовались нити, его опутывавшие. Какая-то сила тянула в Питер. Временами эта тяга ослабевала, временами нарастала. Но все же, Дан чувствовал, что, чем дальше во времени, тем нити слабее, что появлялась возможность их порвать, или они рвались сами. Это было похоже на кусок оторванный от теста: сначала, вместе с куском, тянулись короткие толстые канаты, но, чем дальше от теста, тем тоньше и слабее становился их стан. Еще несколько вершков, и первые охудавшие канаты, превратившиеся теперь в нити, рвались. И лишь самые жилистые и выносливые веревочки-дорожки цепко держались за оторванный ломоть. Но и они, в конце концов, теряли свою целостность.
А когда Даниил возвращался, набравшись внутренних сил, снявший с себя копоть города, прояснившийся, то Питер неумолимо и без церемоний втягивал Дана в свой водоворот, как постиранное белье в центрифугу. Все начинало заворачиваться по-новой.
Дану часто приходилось слышать фразы типа: “Я люблю Питер”, “Питер помог мне стать…”, “все хорошее в жизни у меня связано с Питером”. Сначала он как-то не вдумывался в такие фразы. Потом, когда мысли о Питере стали бродить в голове Дана, он стал анализировать эти фразы:
“Скорее всего, — думал он, — речь идет не о Питере, а о каких-то конкретных людях, счастливо сложившихся делах, местах, с этим связанных. И если человек обрел мастерство, успех, любовь в городе Петра, то он объясняет это влиянием этого города. Вероятно, и я хочу объяснить все злое, творимое в этом городе, влиянием его. Может, я не хочу видеть Питер другим, кроме как существом, наделенным злой исполинской силой. Но, по крайней мере, это обобщение без тайн и теней. Контраст виден во всей своей сути и наготе, когда просто идешь по главной улице. Можно, конечно, свернуть во дворец Белосельских, и тебе любезно расскажут историю династии Романовых и покажут их восковые подобия, но где гарантия, что у экскурсовода не гложет в почках, и она не сдерживается, чтобы прогнать всех вон?
Во многих бизнес-домах, и за многими дверьми идет премьера театральной постановки — жизни. А вот после работы, на улице, этой игры почти нет, и здесь можно смотреть и видеть”.
За размышлениями Даниил добрался до Гостиного двора. Оказавшись внутри, он взял курс против часовой стрелки по трапеции “Гостинки”(7). Здесь было людно. Даниил то и дело с кем-то сталкивался, уворачивался, протискивался. В некоторых залах универмага было наоборот, почти пустынно. В основном, это были залы фирменной торговли. Например, спортивные пенаты фирм: “Найк”, “Актив”, “Адидас”; галерея вин, цены за бутылку в которых переваливали за тысячу; кулуары высокой моды с нарядами на любой вкус, но не на каждый кошелек (а лучше сказать — мешок денег). Тут все было стильно, подтянуто, блестяще, иногда в матовых оттенках. Проходя через такие холлы, Даниил невольно оглядывал свои одежды, сравнивая их с модными одеждами продавщиц, строгими костюмами охранников и дорогими облачениями единичных покупателей.
“Вообще-то, мне надо купить батарейки”, — вспомнил Дан и ускорил шаги, поскорее покидая “чужие” для себя отделы. Впрочем, были и “свои” отделы. Так, Дан с каким-то внутренним удовольствием остановился в музыкальном отделе. Печальным взглядом осмотрел он блестящую никелированным покрытием барабанную установку. Дан раньше немного “бил”(8). и хотя, это было давно, еще в школе, мечта иметь установку не исчезла.
Другим “своим” отделом был зал фотоаппаратов. Даниил занимался (любительски конечно) черно-белой фотографией. Сейчас это занятие тоже отмерло, но, тем не менее, Дан планировал, что как-нибудь еще “поколдует” в своей фотолаборатории при красном фонаре. Фотобумага и реактивы подорожали, и Дан все не мог отложить денег, чтобы купить их. Конечно, на первом месте, и с большим отрывом, сейчас была цветная фотография, но Дану хотелось делать “фотки” самому, без услуг фотостудий. Естественно, с фотостудиями было проще. Надо было только сдать отснятую пленку, заплатить по тарифу, и уже через час можно было видеть свое цветное фото в любом размере. Дану же нравился процесс. И, конечно, результат. Когда он держал в руках уже сделанные им, пусть и не очень качественные, снимки, его охватывала гордость. Хотя, черно-белое фото не сравнить с цветным.
Даниил обогнул “Гостинку” за полчаса. Когда он вновь очутился на улице, то почувствовал, что устал. Атмосфера города часто воздействовала так на Дана. Он объяснял себе это тем, что большое количество людей имеет вампирическое свойство в отношении энергии. И дело не в том, что Дан устал от долгой ходьбы. В бoльшей степени он утомился оттого, что по частицам раздал свою энергию многим проходящим людям. Дан не понимал по какому принципу это происходит, но то, что это происходит он для себя твердо решил.
Даниил немного постоял, глазея на небо и вдыхая поглубже. Физическое состояние было опустошенным.
Хотя Даниил пытался отвлечься, невольно вернулись мысли об Оксане. Сейчас Дан увидел их в ином ракурсе. Убеждение, что его поступок с Оксаной — правильный, оставалось в голове Дана на прочных позициях. Но “иное” здесь было то, что все это сейчас приобрело оттенок безразличия. Дану сейчас было все как-то по фигу. Он оценивал свой отрыв от Оксаны как бы со стороны, как равнодушный наблюдатель. “Ничего. Она переживет это. Никуда она не денется”, — устало пробормотал Даниил, и переключил свое сознание на другую волну. Вспомнилось, как ночью он отлежал руку. Сейчас, днем, страхи о смерти показались ему смешным и глупыми. Стряхнув и эти воспоминания, Дан сказал себе:
— Ну что, домой? Все мелкие покупки сделаны, время убито, усталость появилась, что еще надо?
Дан посмотрел на часы: час дня.
“Не так уж и много убито времени. Чего я сейчас дома буду торчать? — взвесил он другую сторону. — Сгоняю-ка я сейчас на “Удельную”, на рынок. Посмотрю старье. Деньги есть — может чего-то прикуплю”. Дан направился в метро.
Со стороны его жизнь казалась скучной, но ему в этой скукоте было покойно, уютно.
Турникеты нового типа, недавно, может быть год назад, установленные в метро, не очень нравились Дану. Теперь они принимали не только монетки, но и магнитные карточки. Они были, конечно, красивее. Но они были современные.
 Раньше, насколько помнил прошлое Даниил, в них кидали “пятачок”. Потом, в течение короткого периода — по три “пятачка”, — росла инфляция. Потом появились жетоны, которые надо было предварительно покупать. А еще потом, появились магнитные карты. Но не все это разочаровало Даниила. Ему не нравилось то, что турникеты-“старички” отмерли и остались в прошлом вместе с его счастливым детством, отрочеством и юностью. Воспоминания о них были как-то особенно теплы. Так же тепло вспоминал Дан прежнее название города — Ленинград. Нынешнее — Санкт-Петербург, было какое-то лицемерное, наигранное, особенно “Санкт”. И хоть название — Санкт-Петербург было возвращенным, первоначальным, Дан не хотел его принимать. Но с другой стороны, и старые турникеты, и старое название города, имели бы они тот теплый оттенок, если бы не канули в лету? Не поэтому ли они вызывали симпатию? И могли ли они удержать свои добрые имена в нынешнем времени?
Новому турникету было, однако, все равно, что о нем думают. Он пропустил тетеньку в драповом пальто и изящном берете, высокую, но уже не молодую. Потом “съел” жетончик Дана, подмигнул зеленым глазом, и разрешил пройти. Вслед за этим, турникет не стал возражать против десерта, ведь на десерт была магнитная карточка. Предложена карточка была тетенькой в драповом пальто и темно-синем берете, высокой, лет под сорок. Дан повернул голову назад, глянул снизу вверх. Затем посмотрел на женщину, идущую впереди. Глядя на этих двух женщин можно было сказать: “до чего ж они похожи”, и начать этому удивляться. Даже, наверное, долго удивляться. Но Дан отреагировал не совсем должным образом. Просто подумал: “странно, и тут же переключился на другое.
 В животе Дана что-то заурчало,  появилось чувство голода. Совершенно естественно, что Дан подумал о еде. “Надо чего-нибудь купить и съесть, — пробормотал он — Да,  сначала купить, а потом съесть. Вот именно — съесть”. Но в метро, как известно, не продается съестное. И даже не видно людей, которые чего-то кушали бы в метро. По крайней мере, сейчас их Дан не видел. Поэтому ему пришлось потерпеть. Он побежал по эскалатору вниз. С каких-то пор, он перестал ездить на эскалаторе неподвижно. И даже, когда он уставал, как сейчас, он не мог стоя выжидать тягостные минуты, пока эскалатор дотянет его до низшей точки. Поэтому он бежал. Глядя на двигающихся впереди, Даниил сравнивал их шариками, падающими вниз по желобу, так неестественно и смешно колебались фигуры бежавших. “Интересно, — думал Дан, — я выгляжу так же?” — “Конечно так же”, — с выражением произнес чужой голос в голове Дана. Дан замедлил бег, недоуменно оглядываясь: “Кто это сказал?”. Однако, ответа не последовало ни сейчас, ни потом, в течение всей жизни. “Странно”, — произнес Дан и сошел с эскалатора, ведь он уже приехал вниз.
В метро в редкий час было пустынно. Метро пользовалось популярностью у горожан. В метро люди были более обычного похожи на муравьев. Они спешили, двигались колоннами, иногда сталкивались, но снова тотчас бежали дальше. Так же перемещались и мураши. В отличие от муравьев, люди при столкновениях, или других трениях нелестно высказывались друг о друге. Не всегда, но часто. Дану доводилось видеть и слышать это не раз. При этом, как правило, слова выговаривались со злобой. Дану почему-то становилось обычно стыдно за ругавшихся. Быть может поэтому Даниил видел в атмосфере метро — негативное, минор. Это не было похоже на восприятие Даниилом Питера в целом. Нет, в отличие от восприятия Питера, как существа, “подземка” представлялась частью его, причем частью, лишенной доброго ингредиента, лишенной романтики. Перемещаясь в потоке людей, Даниил и сам невольно становился каким-то раздраженным, безрадостным и безликим. Он крайне редко видел в метро смеющихся или хотя бы улыбающихся от души. Чаще выражения лиц были хмурыми, озадаченными. У Даниила на лице было то же. Бывали, правда, случаи, когда он улыбался, но это происходило в моменты забвения. Даниил окунался в воспоминания или в мечтания, и тогда смеялся чему-то, забывая о том, где находится. При возвращении к действительности, улыбка на его лице тускнела. “Возможно, — думал Дан, — хмурость связана с увеличением атмосферного давления под землей”. Дан где-то слышал версию о том, что у людей в метро нередко ухудшается самочувствие, особенно у людей преклонного возраста. Действительно, Даниилу на своем веку приходилось видеть в метро несколько случаев потери сознания, когда у людей “прихватывало” сердце и “кружилась” голова. Картина была малоприятная. Тогда яснее осознавалось, что человек смертен.
Внезапно в голову Даниилу пришла одна очень простая мысль. “Ну конечно, — подумал он, — конечно. Основная причина мрачности — отсутствие солнечного света, полное отсутствие естественного света. Кроме того, здесь нет свежего воздуха. Камень, металл, электричество — все искусственное, неживое”. Такая мысль была похожа на детскую и наивную, но, кажется, была подлинной. “И как я об этом раньше не подумал?” — удивился Дан. Он огляделся кругом, разглядывая пассажиров... Правда, у большинства выражение лиц было траурным. За окном вагона проносилась темнота тоннеля, и люди не интересовались пространством за окном. Другое дело — окно пригородной электрички, за которым один пейзаж сменяет другой. И у всякого человека, взглянувшего за пыльные стекла, взгляд проясняется, светлеет...
Когда Даниил добрался до нужной станции, он чувствовал себя как сомнамбула. К тому же одеревенели ноги. Но оказавшись на улице, он вздохнул свободнее. Усталость отступила. Зато наступил голод.
Небольшой эпизод, случившийся тут же, ненадолго оттеснил голод и вернул Дана к реальности. “У жизни, как и у монеты, две стороны. Не все так мрачно”, — как бы говорил этот эпизод. А был он, впрочем, самый обыкновенный. По улице вели группу детского сада. Три воспитательницы и много детей — пестрый ручеек звонких и смешных карапузов.
Даниил остановился, глядя на детей, как на маленькое чудо.
Взгляд его приковался, словно при взгляде на огонь. Было в этом какое-то магическое действие. Даниил жадно смотрел на “ребенков”, стараясь не упустить ни одной детской рожицы. “Ручеек” медленно и неуклюже двигался куда-то к конечной цели своего путешествия. Держась за руки по парам, дети совсем не понимали этого действия. Они не думали, зачем их ведут строем, они просто жили своей маленькой ясной жизнью. Над “ручейком” и внутри его стояла ни на секунду не прерывающаяся мелодия. Это была, конечно, не та мелодия, которую можно услышать в филармонии, но та, которую не транслируют нарочно, и которая все-таки существует. И состояла она из гармоничного сплетения тоненьких, как у птиц, голосов, смеха, визга, плача, а еще — шарканья ножек и шелеста курточек и пальтишек. Сюда же добавлялись наигранно строгие реплики воспитательниц: “Костиков Миша, отстань от Кати”, “Игонин Денис, не ковыряй в носу, это некрасиво”, “Андрюша, вернись в строй”. Вся эта несуразная, разноцветная гурьба оказывала необыкновенное, сильное впечатление. Дети, сами того не осознавая, являлись тем волшебным эликсиром, который был способен лечить души, превращать плохое в хорошее и светлое, помогать различать Солнце за тучами.
На какое-то время Даниил почувствовал себя находящимся в сказочном мире, наполненном исключительно хорошей и доброй атмосферой. Улыбка посетила его лицо, и не покидала до тех пор, пока “ручеек” не скрылся из вида. Но и затем она еще некоторое время не сходила с его чела.
Даниил задумался над этим явлением. “Почему маленькие дети, маленькие животные радуют глаз? И почему, взрослея, они уже не являются такими привлекательными? Что происходит. Ведь человек, или, допустим, там — котенок, внутренне остается тем же, меняется только оболочка, форма. Хотя вообще-то, происходят и внутренние изменения. Тогда, — продолжал размышлять Даниил, — по какому-то неписанному закону природы, с возрастом что-то безвозвратно исчезает. Что-то такое, связанное с неуклюжестью, беспомощностью, и еще с чем-то умилительным. Причем, малыш не понимает что он теряет. Он не в силах сейчас, в таком возрасте, оценить эту потерю. И только будучи повзрослевшим, он может осознать ее и пожелать вернуться в детство”...
 Вскоре Даниил очнулся от мыслей, потому что какое-то чувство настойчиво напоминало о себе. Это возвратился голод.
А затем появился дурацкий смех. Даниил не мог точно сказать, когда он возник. Может, когда он пил кефир и ел сдобу, может потом, когда он бродил по рынку, где торговали, в основном, вещами бывшими в употреблении. Да, скорее всего там, ведь Дан отвлекся от всего ,кроме товара, который предлагали, по большей части, пожилые люди. Чего только здесь не было. Купить можно было все, что угодно. Хотя, здесь не продавались автомобили, не было и кактусов, но что касается сферы быта, то душа покупателя просто пела. Именно тогда, когда Даниил вырвался из магического круга рынка, держа в руках томик Дюма “Три мушкетера”, многофункциональную отвертку, зимнюю удочку и прочные рабочие рукавицы, он осознанно уловил идиотский смех в голове. Это был внутренний смех, неизвестно чем вызванный: “Их-х-ха-ха-ха-ха-ха, а-а-и-и-х-х-ха-ха-ха!”. Даниилу, впрочем, этот смех был знакoм. Это было что-то вроде привязавшегося мотива или песенки, которые порой возникали при пробуждении. Поешь такую песенку пол дня или даже целый день, и сам не понимаешь: что в ней такого? Прицепилась, и не отстает. Вот и этот смех был какой-то реакцией мозга. То ли это была разрядка мозга вследствие напряженных мыслей, то ли ответ на общую усталость, то ли что-то другое. И продолжался этот смех часа четыре. Уже Даниил вернулся домой, уже занялся своими делами, а смех все присутствовал: “У-х-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха, э-э-э-их-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-а, ой-о-о-о-ох-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-а, э-ха-х-х-ха-ха-ха-ха-ха, ну, уморил, ну, даешь, ха-ха-ха-ха, ха-ха-ха-ха-ха, хэ-хэ, ой, у-у-их-ха-ха-ха, ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха, у-у-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха, ой, не могу, ха-ха-а-ха-ха-ха-ха-ха-ха-а, хе-хе-хе-хе, ой, ю-ю-ю-ю-ю, их-ха-ха-ха-ха-ха, ой, умру, гы-гы-гы-гы-гы-гы-гы, ха-ха-ха-ха, ге-ге-ге-ге-ге, ух-х-хо-хо-хо-хо-хо-хо-хо-хо-о, га-га-га-га-га, ну, дал, ну, уел, паразит, ой-ой-ой, й-о-х-ха-ха-ха-ха-ха-ха, хы-хы-хы-хы-хы-хы-хы-ы-ы-ы-ы, ой-ох-ох-ох, ой, ну, ах, да, ух, эх-ха-ха-ха-ха-ха, ха-ха-ха-а-а-а-а, ой, хо-хо-хо-хо-хо, хо, хо, хо, хо-о-оо, хе-е-э-э, ой, ну, дал, ой-ой, у-х-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-а-а, ну, эк, ох, эх, ой, а, а, а, э, э, э, э, эх-х-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-а-а-а, эк ты!, а-а-ох-ну-ха-ха-а-а, а, а.”
В общем чушь какая-то.
 
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
 
* * *
Даниил все чаще входил в эту дрожь. Хотелось и плакать, и смеяться, и завоевывать мир, бешено мчаться, громко и протяжно кричать. Сердце что-то сжимало, но было не больно, наоборот, приятно. Все дела, все проблемы и заботы, помыслы и рвения, попытки и поползновения, любое движение, любые действия не связанные с Оксаной не имели смысла, были пусты, глупы, незначительны.
Даниил вспоминал свое прошлое, все свое прошлое. Вспоминал, и не мог понять для чего он раньше жил, как он раньше жил без нее. Что была его жизнь без нее? И насколько же прояснилась, наполнилась и зацвела всеми красками она после встречи с Оксаной. Он почувствовал, что все его желания, обычные человеческие желания сна, голода уменьшились во сто крат, съежились и расползлись в тень, по углам. И лишь тревожное, беспокойное, нектарное чувство заслонило разум. “Для чего теперь я? Почему я думаю теперь иначе, чем думал раньше? Что происходит?” — он смотрел вокруг, а видел только ее. Обстоятельства заставляли его что-то соображать, размышлять о чем-то, но мысли его все равно возвращались к ней. Однажды ему очень явно подумалось, что вот сейчас он сожмется в тугой комок необъяснимого чувства этой дрожи, а затем взорвется, и больше ничего не останется.
Одевая свою куртку, которую иногда он набрасывал ей на плечи, чтобы ей было чуточку теплее, и чувствуя еще, хотя и отдаленный, запах косметики ее; завязывая  шнурки на своих ботинках и вспоминая, как она завязывала свои длинные шнурки, которые никак не укладывались в один бантик, и их приходилось завязывать на два так, что получалась фигурка бабочки; слыша ту песню, которую она любила напевать по утрам, Дан летел в пропасть этой безумной дрожи. Временами ему казалось, что он начинает, если не сходить сума, то впадать в какое-то ненормальное состояние…
Это прошло два месяца. Может, чуть поменьше. Бесспорно — бастионы рухнули. Кто их разрушил? — Никто, они сами.
Тогда в основе своей праведности Дан применял идею не портить ей жизнь. Сейчас он мог бы спросить (если бы задался целью анализировать “тогда” и “сейчас”) с шутливой издевкой: “Чего-чего не портить? Аси? Не портить жизнь? — и наигранно-серьезно подытожить: — Так ты у нас спаситель чужих судеб? Вона как!”
Но Дан не задумывался о прошлом. По крайней мере, пока. Он все время (почти все время) думал об Оксане. Все праведные мотивы покатились куда подальше. Она и все. Она и ничего больше. Дан воспаленным сознанием очертил себе следующие шаги, и теперь  эти шаги занимали его чуть ли не всецело.
План был прост. Он придет к ней 8 марта и поздравит. И ничто не принудит его изменить  этот план. Дан не знал что его ожидает. Об этом он тоже не задумывался. Сейчас он жил только настоящим. Он хотел ее увидеть, непременно увидеть. Но он не мчался к Оксане сию минуту, он постановил для себя дату и ждал этой даты, ждал, когда будет можно. Ожидание было мучительным, прожигающим изнутри, но в то же время светлым. Конечно, дата 8 марта была здесь не при чем. Не международным женским праздником прельстился Дан в выборе дня для встречи. Это не был повод поздравить от души Оксану. Просто, он решил увидеть ее 8 марта и все. Хотя нет, не все. Существовал здесь один момент, может даже подсознательно, который, скрываясь где-то в закоулках сознания, имел “недоброе начало”, “темную окраску”. Но Дан теперь не хотел его замечать, как и многого другого, ведь чувство охватило его с неведомой силой. Этот момент всплыл позже, потом, после встречи.
А сейчас Даниил носил в нагрудном кармане тетрадный лист в клеточку сложенный вчетверо. Конечно, это был мусор для любого человека, так — промокашка. Но не для Дана, который держал этот лист возле сердца. Там был текст, написанный Оксаной. И лишь этим он был дорог Даниилу. Он не помнил откуда у него осталась эта “частичка ее”. Он не знал, к чему она писала тот текст.  Может это было сочинение, или просто проба пера. Но Дан почти наизусть заучил его. Часто доставал лист из кармана и подолгу вчитывался в текст. В минуты чтения он ощущал Оксану рядом, совсем близко. В эти минуты возвращалась непередаваемая дрожь.
Текст был такой:
“…есть в жизни такие случаи, когда в беседе с кем-то ты узнаешь ситуации, жизненные ситуации, с аналогами которых сталкиваешься и ты. Выводы из тех ситуаций, к которым ты пришел сам, звучат из уст собеседника. Пусть немного в другой форме. Но по сути, по своей сути они такие же. И ты хочешь согласиться, и говоришь не просто: “да”, а много раз: “да, да, да, точно, да, согласен”. И что-то изнутри рвется из тебя в порыве согласия. Тебе уже мало солидарности, выраженной словом, ты хочешь всем своим видом подчеркнуть (хотя это и происходит как бы само собой) то, что тебе так близко и знакомо. После этого ты чувствуешь какую-то радость и удовлетворение. Что-то происходит, что заставляет тебя даже немного гордиться. Может быть это момент единства, может подсознательное стремление оторваться от обречения человека на одиночество (в данном случае на одиночество в образе мыслей), может это что-то иное…”.
Каким-то резервным сознанием Дан ощущал, что этот текст точен и правдив, что написанное имеет место в жизни, что он продукт переживаний и размышлений, и излит на бумагу в порыве. Но главное сознание сейчас не обращало внимания на смысл текста, он дорожило тем, что эти слова и знаки препинания писала она, писала своей рукой. Буквы были как ноты чувственной музыки.
Даниил ждал, сильно ждал, очень ждал 8 марта.
* * *
Взятое за основу на территории Российской Федерации времяисчисление от рождества Христова зарождалось сегодня седьмым марта 1999 года. В частности в Ленинградской области этот день уже прожил 1/6 часть своей жизни и пребывал сейчас в периоде отрочества. Дан же пребывал во временных рамках молодости. Но это вообще. А в данный час, он пребывал во сне. Он ворочался, иногда негромко стонал и дрыгал ногой или рукой. Словом, он спал напряженно и неспокойно. Спал, и видел сон. Вот такой:
Действие происходило в помещении, напоминающем заводской цех. Даниил не видел отчетливо вокруг. Он сидел с каким-то молодым человеком, ровесником, на скамейке. Краем сознания, по тем предметам, что попадали в его поле зрения, Дан понимал, что цех — или заброшенный, или недействующий. Дверей в цеху не было, и в проеме дверных косяков виднелся снег. Еще Дан осознавал, что он здесь работает, и что сейчас перерыв.
Следующий эпизод сна явил еще одного персонажа — пьяного “в хлам” грузного мужика, который брел куда-то из глубин цеха. А может быть его задачей было просто как можно дольше удерживаться на ногах, и стараться идти прямо. По пятибалльной шкале оценок это получалось на “тройку” с огромным минусом. Мужик поминутно сбивался с курса, задевая станки, скамейки и прочую недвижимость. Кажется, он направлялся к выходу, к снегу. Может быть, такое передвижение для пьяного угара было нормой, и все было бы ничего, но случилось непредвиденное. Мужик в очередном “штормовом порыве” наткнулся на приоткрытый электрощит. Ток принял мужика в свои объятия, и бедолагу затрясло крупной дрожью, как в приступе лихорадки. Даниил и его сосед по скамейке вскочили, но обоих застал “дядюшка Врасплох”. Как показали дальнейшие действия, первым очнулся Дан. Он схватил лежащую на полу доску, и с размаху, плашмя, треснул мужика в область правого уха. Это подействовало. Мужик оторвался от щита и приземлился в кучу како-то барахла, состоящего из коробок, тряпья, банок и остального всего. Ребята замерли, ожидая что будет дальше. Пострадавший, однако, удивил их своим поведением. Вместо криков боли или даже не дай Бог, бледной неподвижности, мужик тотчас же стал подниматься, словно не было ни удара током, ни удара доской. Он лишь стал мычать себе под нос что-то бессвязное. И глаза его, хоть и были открыты, но, кажется, ничего не замечали. Обретя кое-как подобие вертикального положения, мужик принялся снова упорно следовать на улицу. Даниил с напарником глядели ему вслед, не зная, что предпринять, и надо ли вообще что-то предпринимать. Мужик в это время добрался-таки до цели и вышел из цеха вон. Даниил и другой парень постояли еще некоторое время. Потом переглянулись, и оба последовали к выходу, как будто взяли на себя обязанность с этой минуты нянчиться с пьяным. Как выяснилось чуть позже, ситуация того требовала. Когда ребята оказались на улице, то обнаружили, что мужик преспокойно спал прямо на снегу. При этом он не тихо храпел. Молодые люди снова переглянулись. “Надо перенести его в цех, а то он замерзнет”, — понял во сне Дан. Ему вдруг подумалось, что его приятелю пришла в голову такая же мысль. И как бы в подтверждение этой догадки, тот побежал в цех, и вернулся вскоре с длинными полотенцами в руках. Одно он отдал Даниилу, а другое стал сворачивать в трубочку. Дан понял затею своего знакомого по сну, и стал заворачивать свое полотенце. После этого, не обращая внимания на дремотные возмущения опекаемого, ребята, путем кантования, просунули полотенца под спину и под бедра мужика, затем взялись покрепче и поволокли бедолагу в цех. Даже во сне Дан ощущал, что мужик неимоверно тяжелый. Согнувшись, они дотащили мужика до настила, сколоченного из досок, и с явным облегчением сгрузили его навзничь, а сами уселись отдохнуть рядом. В сознании Дана замаячила мысль, что он и его товарищ сделали для пьяного мужика все, что могли. На такой логичной ноте сон, в общем-то, и осекся.
* * *
Переходя из глубокого сна в дремоту, Дан отметил начинавшим пробуждаться сознанием, что первое,о ком он подумал была Оксана. Это было похоже на то, как если бы включился некий тумблер образа мыслей человека бодрствующего. Хотя Дан проснулся не до конца, он уже понимал, что спит и находится дома, а не где-то там в сновидениях. Кстати, послеощущение от сна было удовлетворяющим, но самого сюжета Дан не запомнил. Он только испытывал какое-то успокоенное чувство, как будто сделал что-то хорошее. Или уж, по крайней мере, неплохое. Окончательно разбудил Даниила его старый знакомый — будильник.
Сейчас, открыв глаза, и поняв, что завтра 8 марта, и что завтра в его глазах появится она, Дан ощутил сбитый ритм сердца, тревогу и даже страх. Перед чем? Дан сам не понимал перед чем. Какие-то несуразные, глупые опасения громоздились в голове. Ему очень остро почувствовалось, что, вот сегодня, может быть уже через час или там, два, произойдет что-то необычное, что отнимет у него шанс прийти завтра к ней. Пускай, это будет даже не несчастный случай, а так — какой-нибудь пустяк, который помешает ему. Ну, например, он потеряет ключи от квартиры, и не сможет завтра уйти из дома не дождавшись матери (ведь ключи у них останутся одни на двоих). Или бригадир объявит на завтра аврал, и весь день придется “пахать” на складе (а ведь Дан вообще собирался взять завтра выходной). И таких опасений в мозгу Дана стало появляться великое множество. И чем больше Дан думал об этом, тем сильнее появлялась тревога. Единственным, сильным и нужным желанием Дана было — “пусть сегодняшний день я проживу как обычный человек, без приключений и происшествий, пусть после утра настанет день, за ним — вечер, потом — ночь, все как обычно и, чтобы завтра я получил выходной”.
Даниил встал и проследовал в ванную комнату. Сердце сильно билось, во рту пересохло, но пить не хотелось, в руках ощущалась небольшая дрожь. Чтобы успокоиться, Дан решил принять холодный душ. Может это было не совсем подходящим средством для успокоения, но так как Дан верил в это средство, оно помогло. Тревога поутихла и страхов стало значительно меньше. Холодная вода пробудила также логическое мышление, и подумав теперь трезво, Дан почувствовал что-то схожее с уверенностью. И к месту можно было сказать: “уверенностью в завтрашнем дне”.
Спустя несколько минут Дан позавтракал. Он совершенно не хотел есть, и ел лишь потому, что это было одной из утренних необходимостей. Мама еще спала, поэтому Дан не включил радио. Хотя, и радио он вряд ли бы услышал. Он сосредоточенно уставился в стенку, ничего, впрочем, не видя. Когда, наконец, его зрачки ожили, он увидел на стене лицо в профиль. Оно складывалось в сумме из точек, полосок, теневых бликов, оттенков краски стены и чего-то еще другого, почти незаметного. В определенный момент Дан увидел лицо очень отчетливо. Правда, это произошло не сразу. Как будто, оно проявилось в результате напряженного всматривания. Это было сравнимо с различением цифр или геометрических фигур на фоне одно- или разноцветных тонов. Такой жест обычно проводили на медкомиссиях окулисты.
Даниил давно заметил у себя такую особенность. Довольно нередко он наблюдал подобные проявления. Эти проявления чаще всего складывались в миниатюрные портреты. И почти всегда портреты были мужские. Их размеры никогда не были большими и может оттого они казались очень искуссно нарисованными. Но нарисованными ли?
Дан не понимал, как у него получалось видеть такие образы на пустом месте. Он просто разглядывал их с интересом. Он никому не говорил про это: не старался показывать их кому-то (он почему-то думал, что, кроме него, портреты никому не видны). Это было для него небольшим секретом. Но Дан не зацикливался на этих образах, не рассматривал их чересчур долго. Вот и теперь, полюбовавшись с минуту на мужчину в картузе, с длинными волосами, напоминавшего (как показалось Дану) приказчика из дореволюционной России, он бросил эту процедуру. Посмотрев затем на часы, Дан осознал, что пора выходить. Он торопливо собрался и отправился на работу. Но подгоняла его сегодня, да и в последнее время, не работа, а желание поскорее прожить это время, время, которое было ДО 8 марта.
Обычная, повседневная дорога на работу была безынтересна и обременительна, но не в последний месяц. Невыспанность, толчея в автобусе, однообразие отдалились. Теперь Дан испытывал частую, причем внезапную, смену настроения. Порой он уходил в себя и был задумчив и очень рассеян. Хотелось побыть одному, вдали от всего. В этом состоянии Дан был как бы беззащитен от внешних обстоятельств. И на работе, и дома, он часто делал что-то не то, путал очередность совсем простых действий, плохо разбирался в происходящем вокруг. Ребята на работе подшучивали под Даниилом, но он этого почти не замечал. Впрочем, иногда он не был замкнут в себе. В эти периоды он больше, чем обычно почему-то обращал внимание на природу. Смотрел, как качаются деревья, слушал ветер (хотя, чего его слушать?). Или его посещали неудержимые приступы веселья, когда он смеялся и радовался любому пустяку. Но веселье, как правило, длилось недолго. И Дан снова становился задумчивым.
Вот и сейчас, спускаясь по лестнице, Дан еще раз за сегодняшнее утро отчетливо осознал, что завтра он увидит ее. “Я приду к ней через каких-то 20—30 часов”, — пробормотал он. И эта мысль настолько ясно очерченная в уме, что Дан удивился, почему она не возникла раньше, вызвала ту самую безудержную радость. Даниил возликовал каким-то почти детским восторгом. Это было, как синее небо без облаков.
Даниил легко вынырнул из парадной и бодро зашагал к остановке. Глядя на него, прохожие, наверное, могли подумать — “жизнь прекрасна”.
Приютившись на остановке, Даниил принял озабоченное выражение лица, как будто он был недоволен и рассержен. Но это была только маска. Внутри клокотал гейзер стремительной радости. И когда у остановки притормозила очередная “маршрутка”, и Дан увидел в окошке серьезного вида маленькую девочку, то он не удержался и показал ей язык и прищурил левый глаз. Девочка сначала растерялась, но в долгу все же решила не оставаться. Уже из отъезжающего микроавтобуса, она изобразила нечто с надутыми щеками и оттопыренными ушами.
Некоторые окружающие, наблюдавшие эту сцену, заулыбались. Дан немного смутился, и потому снова напустил на себя угрюмость.
Вскоре, к удовольствию большинства, появился желанный рейсовый автобус. Дребезжа задней площадкой, он распахнул двери еще не доехав до остановки. Дан, в числе вторых, уследил траекторию открытых дверей, и после того, как автобус замер, стал пропихиваться внутрь. В голове Даниила зазвучал веселый барабанный бой. Восхождение было, как обычно, бойким. Дан просто не мог не проявить радость. Он был как волна в прибое. Следовало течь так же быстро и направленно. Автобус еще несколько секунд после активного заполнения постоял, словно спрашивая: “ну, все что ли?”. И только потом, напрягая все изношенные “радикулитные” механизмы, затрясся по сырому асфальту.
— О, здорoво, Данила, — услышал рядом дан.
— Романыч? Привет, — Дан был рад видеть приятеля, с которым когда-то учился в одном классе. Сейчас Роман работал проводником почтово-багажного вагона, и Даниил, в общем, был в курсе его дел. — Чего, опять в рейс?
— В рейс.
— На этот раз куда? В Москву.
— Да нет, Данила, я в последнее время в Москву не катаюсь. В Новосибирск.
— А, понятно. И сколько это, неделю?
— Две. А ты, все там же, продукты грузишь?
— Да, пока там. Ну а чего, деньги не задерживают, выходные есть, я не жалуюсь.
— Тоже верно. А вот у нас, блин, раз на раз не приходится. Одна поездка — просто замечательно, а потом две-три — глухо. И ревизоры наседать стали… Посмотрим, как в этой поездке выйдет.
— Погода-то какая дрянная, — сменил тему Дан, хотя в последнее время ему было абсолютно все равно какая погода, просто хотелось пообщаться. — Зимы настоящей почти и не было.
— Ну здесь-то — да, кивнул Роман. — Зато там, блин, в Новосибирске, морозец неслабый. Уши можно отморозить. Все время вагон протапливать приходиться.
— Чего, неужели такой “дубак”?
— Ну как, градусов под тридцать имеется.
— Под тридцать? Ни фига.
— Ну а чего, это ж, блин, не вечно промозглый Питер.
Автобус, меж тем, подъехал к очередной остановке, и в салон внедрился свежий поток утренних рабочих. Стало заметно теснее.
Тем, кто хотел выйти на следующей остановке пришлось изрядно поработать локтями, продираясь к дверям. Среди них из недр автобуса выбрался небольшого роста мужичок. Увидев Романа, он приветливо улыбнулся:
— О, елки-палки, Димыч? Сколько лет, сколько зим. Давненько я тебя не видел, — он протянул для рукопожатия длань.
— Здорoво, коль не шутишь, — Роман был удивлен не сильно, и руку протянул.
— Ты чего, в кузнечном цеху так и вкалываешь? — продолжал улыбаться мужичок, не имея и тени подозрения, что обознался.
— Ну да, — усмехнулся Роман, — там же.
— А я вот на новое место кинулся. Теперь в 47-ом цеху шпарю. Так-то, конечно, то же самое, но халтура всегда есть.
— По-онятно, — потянул безэмоционально Роман.
— Ну ладушки тогда, Димыч. Моя остановка. Бывай, свидимся, — мужичок резво десантировался в уже открытые двери автобуса.
— Давай, — расслабленно попрощался Роман, и уже когда автобус отправился дальше, рассмеялся: — Блин, что за личность опять?
— А кто это? — спросил Дан.
— Хрен его знает. Честное слово — достали уже, — посетовал Роман. — Вот не совру, за последний месяц раз пять уже не за того принимают. Главное, имена все время у меня оказываются разные… Ну тут еще понять можно, вот таких, — кивнул он головой в сторону вышедшего мужичка, — может вправду не помнит с кем пил. А вот недавно, в электричке еду, подходят мужчина с женщиной, одеты так — солидно, немолодые уже. Здравствуйте, говорят. Уж не помню, как меня назвали, помню, что по отчеству. Что-то вроде — Юрий Петрович. Как, говорят, вы вчера добрались? — Да хорошо, говорю, спасибо. А сам думаю: куда добрался? А они: Долго вы вчера еще сидели?” И при этом такие добродушные улыбки. Я им: “Где сидел?”. Вижу, они растерялись, видать, заподозрили что что-то не то. Как, говорят, разве не вы вчера на юбилее у Савельевых были? — Нет, говорю, не знаю таких. Они сконфузились, извинились очень вежливо. Я говорю: “Да ничего, бывает”. Они после даже в другой вагон ушли.
— Да-а, Романыч, — засмеялся Дан. — Ты, как Ленин прямо, все тебя узнают… Милиция тобой еще не интересуется?
— На фиг, сплюнь, а то сглазишь еще, — отмахнулся Роман.
Дан так же шутливо сделал вид, что сплюнул.
Он пообщался бы еще, но подоспела пора выходить. Он пожелал Роману счастливого пути. Так и сказал:
— Ну, Романыч, счастливого пути. Удачи.
И, прежде чем сойти, услышал в ответ:
— Ты тоже там смотри — не надрывайся.
Двери захлопнулись, и Роман покатил дальше. И Даниил направился по своему обычному пешему маршруту. Он был опять один. Внимание, которое в автобусе отвлеклось беседой, вновь обратилось внутрь. Дан увидел, что его утренние страхи выбрались погреться на солнышке. Он вспомнил мысль о ключах и быстро сунул уку в карман.
 “На месте”, — почувствовал он связку, но все равно вытащил их, чтобы убедиться наглядно. Глаза удостоверились, что на ладони лежали ключи и, кроме того, монетки. Одна упала. И перед тем, как поднять ее, Дан мгновенно решил: “Орел — завтра я ее увижу, решка — бригадир не даст выходной”. Взгляд упал на медь — орел. Дан ощутил приятно-счастливый укольчик. Правда, действие его длилось недолго. Какое-то глупое детское суеверие ворочалось в сознании. Оно создавало сумбур. К тому же, в поле зрения Даниила попала легковая машина, стоявшая к нему задом. Багажник был приоткрыт. Из него, как показалось Дану, торчал ящик, обитый темной материей. Он не помещался в багажнике, и потому тот не закрывался. На торце ящика виднелось что-то похожее на крест. Дан всматривался, не мигая. Воспоминание из свежего прошлого нарисовалось само: сбитый насмерть мужчина, покрытый белой тканью. Это воспоминание потянуло за собой догадку: гроб. Но Дан не был уверен до конца, потому что ящик был похож еще и на другой предмет. На совсем другой предмет. На предмет, противоположный гробу. На предмет, связанный с рождением, а не со смертью. И как же сейчас Дану захотелось чтобы ящик оказался именно этим, другим предметом — детской коляской. Пусть разобранной, без колес, но детской коляской. Дан не хотел, почему-то очень не хотел, видеть гроб в это утро.
Шаги сокращали расстояние, и Дан ел глазами ящик. “Гроб или коляска?”. Секунда, две, три, четыре. У Дана отлегло от сердца: “коляска”. “И крест этот, на торце, совсем не похож на крест”, — подумал он. — Просто фигура цветка с четырьмя лепестками. А обивка, обивка — да, темно-коричневого тона. Почему бы и нет?”. Дан опять почувствовал укольчик преободрения.
Так, себе на уме, он добрался до ангара, в котором работал. Вокруг не было заметно движения, ворота были заперты. “Что-то я рановато”, — пробормотал Дан. Но это его не огорчило, напротив, он был рад побыть один. Он опустился на грубо сколоченную скамейку и вытянул ноги. “Хорошо”, — улыбнулся он, глядя на хмурое небо. Потом он достал заветный тетрадный листок в клетку сложенный вчетверо, аккуратно развернул его и приник глазами к знакомым строчкам. Он глотал их залпом. “…есть в жизни… сталкивался и ты… в другой форме… хочешь согласиться.., — мчались по написанному зрачки, — …близко и знакомо… какую-то радость… немного гордиться… человека на одиночество…”. Несколько раз Дан перечитал текст. И несколько секунд Оксана казалась ему ближе. Но он не хотел транжирить это ощущение, а потому убрал лист на место. И снова ушел в свои переживания.
Первым на горизонте показался Вадик. Отличительной чертой его походки была упорная неторопливость.
— Привет, Вадик, — поздоровался Дан.
— Приветик. Давно чтоли ждешь?
— Да минут пятнадцать.
— А сейчас сколько?
— Без десяти.
— Время еще есть, — Вадик опустился рядом и достал “Беломор”. Закурил.
С дороги свернула легковая машина синего цвета и устремилась к складу.
— Николаич чешет, — затягиваясь папиросой отметил Вадик.
Синяя “шестерка”(9) подъехала, и из нее выбрались трое: бригадир — Александр Николаевич, водитель автопогрузчика — Витаминыч и новый рабочий — Алексей. Последний работал на складе недавно, недели две.
— Здорoво, мужики, — приветствовал Николаич Вадика и Дана, — а я вам пополнение привез, по пути встретил.
Те, кто приехали, и те, кто ждали обменялись рукопожатиями. Бригадир открыл ангар, и тут же запиликал его сотовый телефон.
— Алло. Да, уже приехал. Да, можно. Масло? Есть. Чай? Тоже. Вот кофе — уже нет. Ну, это всегда есть. Подъезжай, сам посмотришь. Жду.
Склад, как и перед Новым годом, был полупуст. Перед праздниками товар шел хорошо.
— Мужики, минут через пятнадцать “Газель” подскочит. Масло, чай, макароны, возьмет точно, может что-то еще. Вениаминыч, сориентируйся сразу откуда удобней зацепить. Пока остальных нет, будьте готовы.
— Добро, Саша, сделаем, — отозвался Витаминыч. И бригада отправилась в раздевалку. В течение 10 минут подтянулись и остальные: Денис, за ним Лёня с Гришей. За спиной у Лёни виднелась гитара в чехле. Верно сегодня он торопился на репетицию.
— Всех с наступающим, — озвучил свой приход Денис.
— Извиняюсь, цветы не успел купить.
— Шутка принята, Денис, и так как у меня сегодня хорошее настроение, ты прощаешься, — промолвил Вадик, хотя, такие длинные тирады были не в его стиле.
— Огромное, человеческое спасибо, — с иронией, разделяя слова, сказал Денис.
— Завтра что, 8 марта? — озадачился Алексей. — О, Господи, блудный праздник, — поморщился он.
Появившиеся на пороге Лёня с Гришей, сразу поставили вопрос ребром:
— Всем привет! Какие у Николаича планы, долго сегодня работаем? — осведомился Лёня.
— И отдыхаем ли завтра? — поинтересовался Гриша.
Эти вопросы встрепенули Даниила. В отличие от Лёни и Гришы, он задать их еще не успел.
Могу вас обрадовать, ребяты, завтра гуляем, а сегодня — короткий день, — ответил за всех Витаминыч.
— А это точно? — спросил Вадик.
— Да вот, нас с Лёшкой Николаич подвозил сейчас на машине, разговор о праздниках был. Сегодня “Камаз”-фура где-то к 10, к 11-ти подойдет, сейчас “Газель” будет, и так, по мелочи, частники на легковых.
— Эт-то кла-ассно, — весело сказал Лёня.
— Вау, значит отдыхаем, — поддержал минор Гриша.
Дан воспринял это сообщение, как подарок свыше. “Спасибо”, — про себя поблагодарил он кого-то, кто живет на небесах. Сердце радостно задрожало, и захотелось отдать кому-то пол жизни.
— Есть повод выпить, — то ли в шутку, то ли всерьез сказал Алексей.
— Можно, — понял это как потенциальное мероприятие Вадик.
— Обождите, братцы. Не так скоро, праздник еще не начался, — запротестовал Витаминыч. — Вот отгрузимся, тогда да. После работы — это святое.
— Не, это само собой, — в деловом тоне заверил Алексей.
— Я пойду пока, посмотрю где лучше подобраться погрузчиком. Догоняйте, — сказал Витаминыч и вышел.
— Ну чего, тогда пойдем и мы чтоли? — обратился Лёха к Вадику.
— Пошли.
— Слушай, Вадик, у тебя закурить есть чего? А то я не успел купить.
Вадик достал традиционный «Беломор». Приятели последовали за Витаминычем. За ними отправился и Даниил.
Вадик и Лёха. Наблюдая их, Дан осознавал, что между этими людьми завязалась дружеская нить.
Внутреннее понимание друг друга, в чем-то схожесть взглядов на мир, одинаковый возраст (Алексей был ровесником Вадима) были тому причиной.
 Читая на днях в очередной раз текст Оксаны на потрепанном листке, Даниил вдруг подумал, что написанное очень подходит к отношениям Вадика и Лёхи.
Кроме того, объединял их еще один нюанс: Алексей, так же как и Вадик, водил дружбу со змием. Да, тем самым — зеленым.
— Лёнька никак концерт нам собрался дать? — молвил Денис, имея в виду принесенную Лёней гитару.
— Почти угадал, — ответил тот.
— Лёня сегодня выступает в «Молоке»(10), — пояснил Гриша.— Пойдешь, Дениска?
— А где это?
— Ну, помнишь, мы перед Новым годом там зависали? Ты еще все торопился куда-то, но так и не ушел.
— Да, что-то припоминаю. А во сколько?
— В пять. Я с Варькой иду. Бери тоже кого-нибудь.
— А контромарочкой обеспечите?
— Это без проблем, — ответил Лёня.
— Надо подумать.
Внизу, с улицы, раздался сигнал автомобиля.
— Оп-па, по ходу «Газель» прикатила, — отреагировал Гриша. Процесс переодевания ускорился.
Спустя сорок минут «Газель», набитая до потолка желаемыми продуктами, отчалила. Сегодня работа спорилась. Сегодня хотелось работать. Работать, чтобы побыстрее закончить. Побыстрее закончить, чтобы уйти. Сегодня у всех была согревающая мысль: «Завтра — праздник, и все, что с ним связано». И сегодня Даниил не был исключением. Его стимул работать был не просто греющим, он был обжигающим изнутри. Поэтому Дан работал «закатав рукава», сосредоточенно, быстро. Он согласился бы отгрузить все сегодняшние машины в одиночку, лишь бы завтра увидеть её.
Примерно около часа дня работа приостановилась. Уже отправили наполненную фуру «Камаз» и пару легковых машин, и теперь ждали микроавтобус, который задерживался. Вся бригада расположилась на улице, тем более. Что скупая погода сегодня расщедрилась на солнышко. По большому счету кому-то уже можно было уйти домой, работы оставалось максимум на пол часа для двоих-троих человек. Однако, Николаич, обещавший сегодня досрочный аванс, уехал за звонкой монетой в банк, связав, тем самым, всех невидимой цепью ожидания.
Витаминыч выгнал автопогрузчик из ангара и ковырялся сейчас в его железном сердце под кожухом. Лёня, пользуясь передышкой, достал гитару, и что-то тренькал «себе под нос». Гриша с Дениской дулись в карты. Лёха с Вадиком не занимались ничем конкретным. Даниил, в общем, тоже. Сейчас он был погружен в себя, находился наедине со своим счастьем. Он только время от времени испытывал неприятную, настораживающую тревогу. «Как это все сегодня так хорошо складывается, — думал он. — Половину дня только трудимся, завтра — выходной, денег дадут. Слишком уж все гладко. Так не бывает. Не случился бы где облом».
И если Даниила на этот час ситуация устраивала, то Лехе она была не по нутру.
— Слушай, Вадик, может портвешка возьмем, пока суд да дело.
— Да можно, — ответил как бы неохотно Вадик.
— Ну давай, тогда, я бутылочку возьму, у меня рублей двадцать есть.
— Погоди, у меня в раздевалке тоже «чирка»(11) есть. Сейчас принесу, — Вадик в своей неспешной манере оторвался от скамейки и прошлепал за деньгами.
— Ну чего, Денис, Гриша, скрасим будни? Леонид, Даниил, вы как? — обратился Лёха к остальным.
— Не, Лёха, я чего-то не хочу, — задумчиво произнес Дан.
— У меня концерт, — не отрываясь от штудирования аккордов, сказал Лёня.
— А вы, господа? — повторил Алексей вопрос для картежников.
— А что, мысль заманчивая, — отреагировал Денис.
— Я, если только чуть-чуть, — ответил Гриша.
— Да конечно чуть-чуть, мы ж не собираемся упиваться, — успокоил Алексей.
Ребята внесли свою лепту, и через четверть часа Алексей уже выставлял на импровизированный столик в виде ящика две бутылки портвейна «72»-ого(12).
— Ты, однако, метеор, — удивился за всех Денис.
-Так а что здесь, до ларька идти пять минут всего, — Лёха был серьезен, как будто он ответствовал в суде.
Вадик приволок кружки из раздевалки. Появилась нехитрая закуска.
— Я думаю, не будем терять время, — командовал парадом Лёха. Он уже откупоривал бутыль.
— Это правильно, — поддержал Денис, выставляя тару в рядок.
Подошел и Витаминыч.
— Однако, как вы спелись, — усмехнулся он.
— Бригадный подряд, — как бы похвастался Гриша.
— Дан, Лёня, давайте по сто грамм, — снова предложил Алексей. И снова отказ.
— Дмитрий Вениаминыч, ну уж вы-то не откажитесь, — Лёха никогда не пользовался общепринятым в бригаде обращением «Вениаминыч», только по имени отчеству.
— Ну что с вами поделать? — сдался почти без боя тот. — Плесните малость.
Стало налито.
— За что пьем? — спросил Гриша.
— Сегодня вроде бы еще не за что, — отозвался Алексей.
— Как не за что? За наступающий, — нашелся Денис.
— Ладно вам, не до тостов, вот-вот машина подойдет, — сказал Вадик. — Поехали, — и он первым опрокинул греющую жидкость в рот.
— Вот это верно, — поддержал Витаминыч.
Лёня и Дан находились сейчас за основным кругом, как бы на запасных дорожках, вне игры. Но у них была своя игра.
— Фу, какая гадость, — выдохнул Денис, когда выпил.
— Конечно, это тебе не коньяк, и не амаретто, — «кольнул» его Вадик.
— Шутка принята, Вадик, но я тебя прощаю, так как у меня хорошее настроение, — перефразировал утреннюю шуточную угрозу в свой адрес Денис.
Вадик заулыбался.
— Блин, где этот Николаич? — оторвался от гитары Лёня.
— Микроавтобус тоже чего-то застрял, — поставил кружку обратно, на «стол», Витаминыч.
— Давай чтоли закурим, Лёха, — предложил Вадик.
Алексей вынул только что купленную пачку «Петра-I».
— Вениаминыч, что с погрузчиком-то? — спросил Денис.
— Да свеча чего-то мозги компостирует. Надо Николаичу сказать, чтобы новую покупал.
— Дениска, ну что, надумал? Идешь на концерт? — поинтересовался Гриша.
— Надумал, иду.
— Отлично. Давай тогда стрелку забьем на пол пятого.
— Давай. Где?
— На выходе с эскалатора на «Восстания».
— Договорились, — сделал ударение на первом слоге Денис, и добавил:
— Наливай, Лёха, чего тянуть?
Не вынимая сигареты изо рта, Алексей добился равномерного распределения сладковатой жидкости по кружкам. Бутылка опустела.
— Ну, вздрогнем, — поднял свой объем Витаминыч.
— Вздрогнем, — как-то невесело произнес Алексей, но, кажется, печаль его тоже была маской, как давеча у Даниила на остановке.
Выпили.
— Спасибо, ребяты, хорошего помаленьку, — отстрелялся в плане «дегустирования» Витаминыч. — Пойду, прожарю свечу.
— Я тоже, пожалуй, пас, — сказал Гриша.
— Лёнь, сыграй чего-нибудь, — попросил Денис.
— Ты мне предлагаешь уже начать концерт? — ответил вопросом Леонид.
— Почему бы и нет?
— Правда, Лёня, сыграй, — присоединился Гриша.
— А что бы вам хотелось услышать?
— «Yesterday»(13) могёшь? — после паузы спросил Денис.
— Могёшь, — кивнул Лёня.
— Просим, просим, — подключился и Вадик.
Философское настроение сегодня явно его покинуло.
— Ну, раз уж Вадик просит, то отказываться просто неприлично, — заключил шутя Лёня.
Он взял первый аккорд, и все немного притихли.
Когда зазвучала песня, Дан оторвался от своих размышлений. Голос Лёни ложился стройно, выверено, в унисон гитаре. Даниил с интересом слушал знакомую мелодию, английские слова, и удивлялся, насколько это непривычно, слышать в этом месте, вживую то, что обыкновенно доносится из приемников и магнитофонов.
Впрочем, не один Дан сейчас внимал музыке. На лице Дениса расположилась романтическая улыбка, Вадик, покуривая, смотрел вдаль, Гриша постукивал в такт пальцами по «столу». Только вот Витаминыч копался у погрузчика. Хотя, наверное, и он слушал вполуха. А вот Алексей, похоже, был больше увлечен техникой лёниной игры.
— Ну спасибо, Лёня, уважил, — поблагодарил Дениска, когда Лёня закончил.
— Браво, — изрек Вадик.
— Да, песня, конечно, сильная, — как бы перебирая в голове репертуар «Битлз», сказал Лёха (это, тем не менее, не помешало ему уже освободить от пробки вторую бутылку).
— Насколько я понимаю, — подвел итог Денис, — пьющих осталось трое.
— Абсолютно точно, — подтвердил Гриша.
— Соображаем на троих, — заметил Вадик.
Алексей на этот раз налил побольше.
— Да, классический вариант, — согласился он.
Вадик выдержал свой стиль.
— Будем, — сказал он и в два больших глотка покончил с дозой.
— Стаж, — засмеялся Денис.
— Брависсимо, — в свою очередь оценил Лёня.
Лёха как-то неопределенно улыбнулся, потом на несколько мгновений посмотрел в кружку. Будто прикидывая, сколько еще подобной гадости ему предстоит выпить, и последовал примеру Вадика.
— Лёнька, сыграй «Дом восходящего солнца», — пожелал Гриша. — Помнишь, ты на дне рождения у меня играл?
— Было дело. Но только я слов сейчас не вспомню, — не смог порадовать приятеля Лёня. — Вот мелодию — сумею наиграть, — и он показал, как красиво может звучать предмет, сделанный из дерева, пластмассы и железа.
— Куда же они все запропастились-то? — подошел, вытирая руки о тряпку, Витаминыч.
— Да, по ходу мы здесь надолго обосновались, — предположил Гриша.
— Лёня, разрешил гитару ненадолго, — попросил Алексей.
— Ну держи, с легким удивлением передал инструмент Лёня.
— О, концерт продолжается, — воодушевился Денис.
— Лёха что ли играешь? — задал не совсем правильно вопрос Вадик. Хотя, подобными оборотами он славился.
— Да есть немного.
Алексей попробовал аккорд, другой, чуть поднастроил гитару, глянул на подушечки пальцев левой руки.
— Эх, давненько я не брал в руки шашек, — процитировал он гоголевского персонажа. Затем он выдержал паузу, словно собираясь с духом, и сделал этот шаг. Шаг, который перенес его с острова под названием «Лёха что ли играешь?» на материк многочисленных последующих просьб (не только в этот день): «Слушай, Алексей, сыграй, а?». Его пение не оставило равнодушным никого из бригады. И только Лёня ревностно поглядывал на гитару в руках Алексея, остальные были радостно поражены. Нет, бесспорно Лёня играл хорошо, но у него получалось как-то заученно, концертно. У Алексея же слова рвались изнутри, и не голос строился под гитару, а гитара металась под голосом. Он пел Розенбаума. И если исполненные Лёней песни вызывали интерес, то Алексея слушали с восторгом. И пока звучали слова и чувства, сменялись интонации и паузы, громоздились ноты, все немного позабыли о том, где они, и… слушали, слушали, слушали.
И вновь Дан подумал, что алкоголь и талант очень часто живут вместе.
* * *
Дан улегся спать в 9 часов вечера. Так рано он обычно никогда не ложился. Он понимал, что поступает не логично,- все равно не уснуть, но делал это нарочно, чтобы создать иллюзию окончания дня. Предпоследнего перед встречей дня. От иллюзии ему стало спокойней. Тем более, предпринимать что-то другое имело дня него смысл не более, чем склеивание разбитой бутылки.
Маме он сказал, что устал. Она посмотрела, немножко не веря, и спросила:
— У тебя все в порядке?
— Да, все нормально, мам. Просто спать хочется.
— Поел бы чего-нибудь. Я пирожки вкусные принесла.
— Не, мам, не охота…
Ему нужно было побыть одному. Он сам отказался от яви. Явь была сейчас совсем ни к чему.
Московское время изменялось, шероховато текло, пересыпалось, не зная покоя. Даниил тоже не знал покоя, ворочался, вздыхал. Но он не замечал этого, и вовсе не ожидал полного безмятежности сна. Его состояние не было сном, не являлось и бодрствованием. Час, два, три, четыре — все наполнены размышлениями, близкими к грезам. На секундочку только он высвобождался, как лист из осеннего вихря, улавливал городскую тишину, и вновь, тотчас же, был гоним дальше водоворотом мыслей.
Спал ли он вообще этой ночью? Трудно сказать. Но эта ночь, в череде ей подобных, оставшихся в недалеком прошлом и ожидавших Дана в будущем и была частью того самого удивительного и прекрасного чувства, которое может испытать человек.
«…Неужели я не знал тогда: люблю ее или нет? Неужели я сомневался, что любовь существует? Почему я не осознавал тогда того чувства, которое заполнило собой теперь весь мой внутренний мир? И неужели я сам уничтожил наши отношения? Кому сейчас нужен я? Кому нужны мои руки, ноги, сердце? Ради чего они теперь мне? И почему мне не случилось умереть тогда, рядом с ней? Когда Солнце только показывалось из-за горизонта в морозной дымке, когда на ветвях сверкал хрупкий иней, когда все это можно было едва разглядеть сквозь причудливый узор на стекле, когда пробуждаясь ото сна, мы были сплетены в одно счастливое, нежное, взаимное и покойное нечто… Оксана… Я готов каждый день будить тебя ласковыми словами, одевать обувь на твои маленькие ножки, завязывать твои узелки-бантики…».
Все другое не имело смысла. Самое время теряло в такие моменты свою сущность.
* * *
— Будьте добры видеокассету «Осенний марафон», — сказал Дан в окошечко и протянул деньги. Он не видел продавца или продавщицу — окошечко было слишком низко, а стекло — заставлено новинками видеопродукции.
— В каком ряду? — спросил негромкий  женский голос.
— Вот здесь, — ткнул Дан в витрину. — Вторая сверху.
Невидимая продавщица поворошила лицензионный товар, и через секунду в окошечко легла глянцевая кассета. Марина Неелова и Олег Басилашвили(14) застыли на картинке в растерянности. Дан улыбнулся.
— Спасибо, — забрал он покупку. Он задумал подарить Оксане непременно «Осенний марафон». Дану казалось, что в этой киноленте отчасти отражен он сам. И поэтому, он хотел передать ей вместе с фильмом кусочек себя.
Даниил убрал видеокассету и посмотрел вперед. Он видел ее дом, дом красного кирпича в 12 этажей. При желании, он мог бы оказаться у ее дверей минут через пять. Но он чувствовал, что время еще не пришло. Какой-то невидимый секундомер отсчитывал мгновения в обратном порядке. «Если я не буду спешить, то приду вовремя», — понял он для себя.
Еще несколько минут Даниил потратил на поиски аудиокассеты. Он купил ее. Это тоже была часть подарка — группа «Чай-Ф». Альбом назывался «Пусть все будет так, как ты захочешь». И если замысел подарить ей «Осенний марафон» возник спонтанно, буквально накануне, то решение протянуть ей при встрече именно этот альбом «Чай-Фов» созрело давно. «Пусть-все-будет-так-как-ты-захочешь». Именно это был готов сказать и он.
Все — финишная прямая. Все последние дни и ночи ожидания,страхи, приступы веселья, моменты задумчивости, минуты тоски, всполохи тревоги, порывы доброты остались ДО. Впереди была ВСТРЕЧА. А между ними лежала дорожка. Обычная пешеходная асфальтовая дорожка — тротуар. Сейчас по ней шагали сотни ног и ножек. Кто-то прямо, кто-то назад. Вряд ли кто-то в этот момент видел в дорожке нечто б;льшее. Так, средство для шагания. В другой раз Даниил тоже не обратил бы внимания на этот отрезок длинного суетливого пути. Но теперь это была заветная тропа, последний этап пути, каждый шаг по которому гулко отдавался в сердце. Дорожка чувства. И пусть для некоторых мокрый снег и песок на асфальте означал гадость, для Даниила же они были такими же заветными, как и сама дорожка.
Он не понимал сейчас, что его сознание совсем не видит будущего, даже не пытается его нарисовать, того будущего, что ожидает его после встречи. Он шел к ней и все. Весь смысл и вся цель — увидеть ее.
Дорожка свернула к дому. Ноги дрожали, сердце укоротило паузы. Дан проследовал под арку, сохраняя неспешную, но твердую походку. Вот и ее подъезд. Дан зашел внутрь. Она жила на 9-ом этаже, но на сей раз он не воспользовался лифтом. «Я должен пройти этот путь сам, до конца», — подумал он и стал подниматься. Этажи молчаливо приветствовали его веселыми пошлыми надписями и рисунками на стенах, разностилевыми дверями, другими любопытными вещами. Но Дан не мог ответить вниманием, не имел такой возможности.
Перед ее дверью он почувствовал, что сильно волнуется. Он достал подарки, посмотрел на часы: половина первого. «Все дороги когда-нибудь кончаются, — мысленного проговорил он, не отрывая глаз от циферблата. — Вот я и пришел». Он засек минуту. «Последние песчинки времени перед встречей», — подумал он. Зрачки неотступно наблюдали за острием хрупкой черной, тонюсенькой стрелки. Когда она пробежала круг, Дан нажал кнопку звонка. Сейчас он почувствовал себя водителем, который разогнал свой автомобиль до опасной скорости, рискуя не справиться с управлением. Сердце колошматило, протестуя против заточения. Никто не открывал. Дан позвонил снова. Спустя секунду ему показалось, что он услышал за дверью движение, но уверен не был. «Вдруг ее нет дома», — ощутил Дан тревогу другого рода. И тревога эта стала стремительно расти. Рука метнулась для третьего звонка, но нет. Замок с той стороны пришел в действие и дверь стала растворяться. Дан замер.
На пороге была Оксана. И этот миг Дан вспоминал потом может тысячу раз. Она стояла напротив него. В такой простой домашней одежде, такая маленькая. Два метра отделяли их.
— Привет, — сказал Дан, задержавшись на ее глазах, пытаясь прочесть что-то в них. Но, кажется, там не было ничего необычного. Спокойствие, вежливость, немного усталости.
— Привет, — она как будто знала, что он придет. Проходи.
Пауза.
— Я поздравляю тебя, Оксана. Это тебе, — Дан протянул подарок и вошел.
— Ой, спасибо, — ответила она, и в ее голосе зазвучала какая-то наигранность. — Мне очень приятно.
Дан был сбит с толку, со своего, ненормального в последнее время, толку. «Ее глаза, ее поведение. Почему они такие?» — Дан ничего не понимал. Он почувствовал, что его несущийся автомобиль проколол колеса и разбил ветровое стекло. Но он все еще мчался.
— Как у тебя дела? — спросил Дан. Он по-прежнему глядел ей в глаза.
— Ничего, нормально, спасибо, — обыденно ответила она.— А у тебя?
— У меня тоже, — сказал Дан. Его ощущения сейчас походили на стайку рыб, попавших из пруда в море. Они не узнавали ничего вокруг, и отказывались верить в то, что слышат и видят.
— Может зайдешь, чайку выпьешь? — предложила она, будто из вежливости.
«Чайку выпьешь?» — отчетливо осознал про себя вопрос Дан.
Оксана ждала ответа с несколько отсутствующим видом.
Дан внутренне попятился. Его искореженный автомобиль не вписался в поворот.
— Нет, спасибо, — произнес Дан. После паузы он добавил:
— Я пойду, мне пора.
— Ну ладно, — без эмоций согласилась она. — Мне тоже скоро уходить надо.
Дан повернулся, немного повозился с замком — тот не сразу открылся, толкнул дверь, и сказал ей последнее слово:
— Пока.
— Пока, — ответила она. Дверь захлопнулась.
Все. Автомобиль Дана застыл, врезавшись в столб. Из под капота вился дым. Собственно, он уже и не напоминал автомобиль. Так, бесформенная железная конструкция.
Ноги сами несли Даниила прочь. Он осознавал это лишь как пассажир, которого такси доставит куда надо. Ноги были неплохим такси.
В какой-то момент пришла мысль, сама, без поиска ее. Та самая, с «недобрым началом», с «темной окраской». Теперь она будто сбросила масхалат. «Пусть она думает, что я хотел ее лишь поздравить, и вовсе пришел не затем, чтобы отдать ей свое сердце». Это заговорила гордость. Вслед за тем, Дан достал спички (он всегда имел в куртке спички) и листок, сложенный вчетверо. Он отошел в сторонку и поджег. Он ни за что не сделал бы этого до встречи. Но теперь, теперь лист запылал, и Дан ни разу не спохватился потушить его.
Все.
 
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
 
* * *
Время — хороший доктор. Верный. К тому же, не требует благодарности и гонораров.
Интересно, жалеет ли время пациентов? Или просто, некто приказал ему лечить всех подряд, и оно покорно исполняет приказ? Не исключено, что исцеление — не основная его задача, а второстепенная, так — побочный эффект. А первая задача — идти, течь, двигаться, короче — вперед, при одном лишь, нехитром условии — никогда, ни за что не останавливаться.
Курс времятерапии для Даниила длился порядка четырех тысяч часов, что равнялось более привычному для слуха промежутку — полугоду.
В Сентябре Дан уже вспоминал Оксану как персонаж любимой сказки, который не вызывал теперь переживаний. Оставалось только воспоминание, что некогда он болел этой сказкой, этим персонажем, и, что это было взаправду. Но воспоминание было как констатация факта, как историческая справка, начертанная на казенном листе бумаги аккуратным типографским почерком, черным по белому. Ничего лишнего, ничего одушевленного. Хотя, это выглядело и звучало бы враньем, если не добавить пару фраз. Иногда память очень живо выдавала эпизоды из прошлого, и Дан ощущал отголоски пережитого чувства. И еще, если бы Оксана пусть ненадолго, пусть вдали показалась бы на его горизонте, то любовь могла бы ожить с новой силой. Но этого не случилось, она вышла замуж. Свадьба состоялась в день ее рождения, 7 июля. Об этом Дан случайно узнал в конце июня от ее подруги. До этого он все еще отдаленно надеялся на что-то, мысль поздравить ее с днем рождения тлела глубоко в сознании. Какая-то упрямая часть Даниила все еще не верила в происшедшее 8-го марта. Но это известие… оно разметало все глупые надежды и иллюзии. Ни углей, ни дыма, тихо, и даже не тепло.
Порой думая об Оксане в эти пол года, возвращаясь к их последней встрече, Даниил задавал себе вопросы: «А мог бы я пойти к ней снова? Мог бы рассказать ей обо всем, что чувствую, что испытываю? И быть может, все сложилось бы иначе». Но ответ складывался как бы сам собой, лишь только Дан вновь видел ее глаза тогда, 8-го марта. «Нет. Она была какой-то другой, чужой. Прежней Оксаны не было. Трудно поверить, но это так. И если бы хоть что-то можно было различить из той, «моей Оксаны», хоть нечто похожее на взаимность, то я вернулся бы к ней непременно». И в какой-то момент времени Дан понял, спокойно, без порывов, понял, что сам виноват в случившемся. Однако, ни о чем он не сожалел. Просто принял аксиому своей вины, глубоко вздохнул, и стал жить дальше.
* * *
Сны. И откуда они только берутся? И кто придумывает сюжет?
На этот раз сон не отличался многометражностью.
Было тихо. Очень тихо. Стояла ночь. Даниил шел по еле освещенной тусклыми фонарями улице. Смутно осознавалось, что шествие — не просто прогулка, а движение к цели. К дому. Все вокруг спало и Дан испытывал возбуждение от чувства одинокого бодрствования в огромном темном пространстве. Но вот в отдалении, где-то в стороне от улицы послышался вой. Не одиночный вой. Он был похож на собачий.
Даниил ощутил неприятный страх и ускорил шествие. Но как бы в ответ на это, вой раздался снова и ближе. И он опять не исходил из одного места. Дан почувствовал пробежавший по спине холодок. Он хотел побежать, но что-то внушало ему не поддаваться панике, не мчаться отсюда стремглав, а лишь продолжать быстро идти. И он шел.
Через мгновения будоражащий вой стал исходить отовсюду: сбоку, сзади, где-то впереди, и чуть левее тоже. В этих страшных звуках Дан лихорадочно уловил агрессию, угрозу и нетерпение.
Нужное слово проявилось откуда-то из недр воспоминаний о фильмах ужасов, которые Дан «проглатывал» в возрасте дефицита испугов. «Оборотни» — слово в точку.
Дан боялся, ощущал ужас, может даже сходил с ума от страха, но он шел. Продолжал идти — единственное, что мог предпринять для спасения.
А чуть-чуть спустя ситуация уже разрешилась сама собой. Как? Вот посмотрите.
Дан двигался. Он слышал вой, но не видел существ его порождавших. Хотя, по сторонам он и не смотрел. Судя по истошным приближающимся звукам, кольцо вокруг Даниила смыкалось. Оно сжималось до тех пор, пока все эти зловещие создания вокруг не заткнулись разом. Они как бы оказались на том расстоянии от Дана, когда можно определить, чем здесь можно поживиться. Но только вышло не в их пользу.
Оборотни определили, что перед ними свой, один из них. В эту секунду Даниил ощутил, что напряжение, тревога, беспокойство исчезли. Еще он почувствовал какую-то внутреннюю связь, какое-то родство, единение с этими темными существами. И тогда что-то удовлетворенно шевельнулось в нем. А они, потеряв теперь интерес к нему, стали даже как будто разочарованно расходиться. Дан не видел этого, но каким-то образом чувствовал.
Этот сон Дан не вспомнил по пробуждении (и потом тоже не вспомнил). Проснулся выспавшимся, но с хмурым настроением.
* * *
Какое бы настроение ни было, Дан намеревался поехать сегодня в гости к Максу. Вечерком.
Дан по-прежнему работал на складе, но сегодня снова выдался выходной. Дома сидеть не хотелось, и до визита к Максу Дан решил прогуляться по Питеру, а заодно и сделать небольшие приобретения.
Сперва он задумал навестить Васильевский остров и проведать то самое здание, в котором сиживал бывало на лекциях в морском своем наряде.
После эпопеи с Оксаной, Дан вернулся, пожалуй, к привычному своему образу размышлений. И если потрудиться, то можно будет вспомнить, что часто Дан думал о смерти. Вот и теперь возникали нередко такие думы. Причем, наверное, появлялись мысли о смерти схожие с теми, что бродили в мозгу и раньше. Но только о том, что было прежде, Дан забыл. Ну. Может не совсем, но большей частью.
И как-то неосознанно и не в меру Дан стал связывать эти мысли с собой. Конечно это не было всерьез и, надо сказать, что каких-то чересчур глубоких «задвигов» или там — депрессий на такую тему не было. Но, тем не менее, сравнение себя и этого неизведанного процесса продолжалось. Это было как-то особенно, по своему интересно. Дан подумал например, что формально для окружающих его людей, за последний месяц (или около того), он находился близко к состоянию смерти. Но смерти не физической, а… функциональной что ли. То есть, он осознавал, что является для других незаметным, безэмоциональным, бездеятельным (хотя свою норму на погрузке он выполнял), безрадостным ко всему. Да и в плане помыслов не было каких-то мажоров и новшеств. Такой расклад натолкнул его на мысль: «А не пессимист ли я по жизни?». «И не потому ли, — думал он, — мои убеждения относительно свадьбы так мрачны?». Но едва ли Дана искренне волновал этот вопрос. Он размышлял дальше: «И даже если мне нынче «отдать концы», то, вероятно, того и не заметят». «Наверное так», — соглашался он спустя минуту, чуть «потоптавшись» на последней идее.
Подобные отождествления зачастую переводили поток мыслей в новое русло. И лейтмотивом здесь выступал вопрос: «А что будет с мамой без меня? Как она станет жить дальше?». Однажды, когда Дан оказался на «рельсах» этих вопросов, он вспомнил, как умер дед — мамин отец. Последние, примерно, пол года до смерти он жил вместе с ними. Он не то, чтобы явно страдал каким-то недугом, но все же возраст брал свое, и здоровье было слабым, а организм — болезненным.
Однако Дан вспомнил не эти факты из жизни деда, а непосредственно смерть.
Дед умер скорее всего во сне. Вечером мама уложила спать его как обычно, а утром он не проснулся. Но не это поражало Даниила всякий раз, как он возвращался в воспоминаниях к тому скорбному утру. Был тогда один нюанс, и он вызывал трудноопределимое чуткое печальное чувство. Что-то схожее с душевным плачем, жалостью, обреченностью бессилия изменить ситуацию. Дан даже не желал пробовать полностью переживать тот случай, лишь поверхностно.
Его мама в то утро приготовила деду блины. Да, такие горячие штуки не совсем правильной круглой формы. Она думала побаловать деда вкусным и необычным, а он уже не дышал. Она, когда закончила печь и выключила газовую плиту,позвала его, просила просыпаться. Но он уже не слышал. Ничего. В то время, как мама добавляла в молоко муку и яйца, она рассуждала: «Блины, а почему бы и нет? Это ведь так вкусно». Но она не знала.
Дан думал об этом, и боялся мысленно заглянуть внутрь мамы в момент осознания случившегося, боялся увидеть ее ощущения в ту секунду, ее чувства.
«Все, — останавливал себя Дан, когда добирался в размышлениях до этого места. — Достаточно». За тем следовало обычно состояние сравнимое с погруженностью с головой в мутную воду. Тихий шум, матовая видимость, но в основном тишина и чувство покинутости.
После этого Даниилу всегда хотелось быть с мамой, делать все лишь ради нее, и даже плакать, деля с ней скорбь, бесконечно жалеть ее.
В последний раз вспоминая горестный эпизод, он представил себя на месте деда. И это, по-видимому, стало отправной точкой странной теории, которая родилась в голове Даниила впоследствии. Той теории, что в недалеком будущем изменила нормальное положение вещей в жизни основного персонажа этой книги. Но об этом позже.
А сейчас Дан находился под землей, и юркая электричка метро перемещала его по направлению к «Василеостровской». В этот час в метро было людно. Даниил стоял, держась за блестящий металлический поручень и взирал на пассажиров. В большинстве своем люди подремывали, часть предавалась чтению, кто-то задумчиво смотрел в одну точку. Оглядевшись по сторонам, Дан отметил, что в одежде у окружающих преобладает черный цвет,  вообще — темные тона. Это не являлось открытием, Дан давно обнаружил у многих людей (и у себя в том числе) тягу к черному цвету. Для кого-то этот цвет означал элегантность, строгость, стиль; для кого-то — простоту; иные предпочитали видеть в нем отражение своего внутреннего состояния: печали, скорбности, траурности; кто-то просто не хотел выделяться. Несомненно, черный цвет был любим, загадочен, притягателен, а в метро, где люди держались серьезно, неулыбчиво, молчаливо, — даже уместен.
— «Площадь Александра Невского», — произнес изысканный мужской голос. Двери автоматически открылись, и на смену трем-четырем пассажирам вошли восемь-девять. Свободного пространства, а следовательно и обзора, поуменьшилось. И теперь Даниил обратил внимание на вновь вошедших людей чуть левее перед собой, у дверей. С этой стороны вагона двери не открывались. Такая ниша была удобна для езды в заполненном транспорте.
Оставшиеся три остановки Дан невольно наблюдал их, хотя понимал, что некрасиво глазеть на людей вот так — просто из-за своего любопытства.
— Осторожно, двери закрываются. Следующая станция — «Маяковская», переход на линию один, — голос на магнитопленке не испытывал лишних эмоций.
А люди были: дочь и мать. Дочь — пожилая женщина лет 50-ти, и мама — бабушка 80-ти лет. Неуверенный взгляд мамы — взгляд человека, который находится в чужой, неродной обстановке. Наверное, она приехала погостить к дочери из деревни в город. Натруженные руки, немного печальный и строгий взор, косынка, простенькое ношеное пальто. Это мать. Дочь — похоже коренной горожанин. В глазах — общая усталость, желание быть внимательной к маме и, как будто, некоторая вина перед мамой. Дочь старается выглядеть оптимисткой, несмотря на несколько утомленный вид. У нее городская внешность: прическа, выкрашенные волосы, косметика, сезонный плащ. В руках — цветы и торт. Видимо у кого-то день рождения. А может быть, какой-то другой юбилей. Еще в глазах дочери — забота о маме, стремление оградить маму от влияния города. И поэтому, именно мать стоит в самом уголке, а дочь — лицом к ней. Спиной ко всем остальным. По долетающим обрывкам фраз можно понять, что дочь пытается найти близкую для матери тему для беседы, отвлечь ее от городской суеты, развеять печаль. Но получается плохо. Мама отвечает односложно: «Да, доченька… Хорошо бы, доченька…». Она как-то зажата.
Дан, смотря на них, почувствовал, что некая когтистая лапа производит скребущее-царапающее движение по душевной плоскости. Кроме того, что-то внутри сжимается. Он немного морщится.
— «Василеостровская», — неназойливо напоминает мужчина на внутренней связи.
Вагон заметно колеблется. Выходят почти все. «Василеостровская» — глобальная станция. В том числе выходит и Даниил.
Он уже поднялся из метро, уже дождался трамвая, а из головы все не шли мать и дочь. Почему ему так приглянулись эти люди? — Дан не понимал. Был тут какой-то незаметный момент.
Даниил доехал по хорошо знакомому маршруту до кольца. Памятное место. Здесь, где трамваи отдыхали немного перед обратной дорогой, где они были абсолютно пусты, Даниил переодевался наспех холодными зимними днями, приезжая на уроки не в бушлате, как это было положено, а в куртке. Здесь он, опять-таки наспех, перекусывал чем-нибудь, припасенным в сумке и старался настроиться на учебу. Правда не всегда это имело успех. Сейчас Дан вспоминал прошедшие эпизоды с доброй улыбкой.
Он сошел с трамвая и неспеша направился к учебному корпусу — зданию красного кирпича. Его архитектура не являлась безликой, определенно был стиль, даже, как казалось Дану, свой характер.
С веселым говором Даниила обогнали трое ребят — нынешние курсанты. «Другие люди, другие времена», — подумалось ему. Потом еще несколько будущих бакалавров(15) оставили Дана позади. Затем прошествовал морской офицер. Такая обстановка окунула Даниила в прошлое. Словно потревоженные в своем жилище мураши, стали появляться кадры из минувших дней. Припомнились случаи и люди, с ними связанные. Всплыли даже события, которые Дан вообще вряд ли мог бы вспомнить в другом месте.
Он подошел ко главному входу. Два гордых черных якоря расположились с обоих сторон. Такое же число таких же черных табличек красовалось слева и справа от входных дверей. «Государственная морская академия им. С. О. Макарова» — гласил русский вариант таблички «The state maritime Makarov academy» — вещала на заморском языке ее соседка.
Дан осознал, что вот так — без спешки, ему стоять здесь, наверное, не приходилось. Во время обучения присутствовал момент суетности, принужденного движения. Теперь же, ушедшая канитель казалась незначительной. Но Дан понимал, что это иллюзия.
Внутрь заходить он не стал. Ему приятно было просто постоять свободным от прежних обязанностей, но загруженным воспоминаниями.
Возвратиться к метро Дан решил пешком. Не взирая на прохладную погоду, хотелось прошвырнуться.
Дойдя до Большого проспекта, Дан свернул к Неве.
Набережная со своим кругозором, ощущением пространства и сквозняком манила. И вскоре Дан оказался на ее ухоженном, местами гранитном, местам асфальтовым покрытии. Он редко ходил здесь пешком, все больше ездил на трамвае. А место было красивое.
Главный корпус Горного института начинал цепь зданий набережной. Вид был, конечно, великолепный. По бокам скульптуры. Дан даже знал кем сии фигуры являлись. Как-то в Макаровке им рассказывал об этих скульптурах один преподаватель, профессор, занимательный и замечательный человек. И хотя, он являлся лектором дисциплины не связанной с архитектурой, говорил он порой совсем на отвлеченные темы. И до того увлекательно, что это невольно вызывало интерес и западало в память.
Фигуры эти, например, вовсе не были аналогичными, как это часто случается, а представляли собой персонажей древнегреческой мифологии. На одной композиции застыли Геркулес и Антей, на смежной — Плутон и Прозерпина. Еще Дан помнил, что по легендам, Геракл одолел доселе непобедимого Антея, оторвав его от земли, а Плутон похитил себе в невесты божественную дочь в свое подземное царство. «Удивительно, — подумал Дан. — Я так хорошо запомнил вещи, мне абсолютно ненужные».
Далее следовали дома уже отнюдь не нарядные. Один из домов имел вход с массивной дверью, но некогда красивая арка над ней была совершенно обветшалого вида. «Похоже, это учреждение на ремонте», — подумал Дан. Однако, словно вопреки мыслям Даниила, дверь натужно растворилась и на улицу высыпала разновеликая группа. Тут были и дети пяти-шести лет, и подростки возраста первой любви, и другие ребята промежуточных лет. Кроме того, выделялся высокий мужчина в бороде, державший за плечо парня с белой тростью — наверное, незрячего. Увидев трамвай, выкатившийся на набережную, они разом побежали к остановке.
Даниил остался к трамваю равнодушным. Спешить ему было некуда. До условленной встречи с Максом оставалось часа четыре.
«Куда спешат эти люди? — спросил Дан в пустоту. — И что это вообще за здание? Может — школа». Но ноги уводили Даниила дальше и, отбросив незначительные для себя вопросы, он переключился на другое. Асфальтовая дорожка, по которой он двигался, была засажена по краям молодыми деревьями. Они еще не покрылись тем чарующим золотом, что присущ классической осени. Для того было еще слишком рано. «Вот через месяцок, — прикинул Даниил, — здесь будет идиллия». Затем взгляд его обратился вдаль, через Неву. Купола Исакия, шпиль Адмиралтейства, далекий, но реальный Эрмитаж достойно занимали в поле зрения свои величественные места.
— Да, — согласился про себя Дан, — архитектура в Питере, конечно, впечатляющая. Ничего не скажешь».
Вскоре он поравнялся со храмом. Из случайно услышанных разговоров, Дан знал, что храм называют Оптина. Но в отличие от скульптур Горного института, ничего более об этом храме он не знал. Да, честно говоря, и не интересовался.
О религии и церкви Дан размышлял не часто, но, если задумывался, то погружался глубоко. В зависимости от настроения, он, то принимал основные духовные каноны, то цинично ругал их. Временами Даниил приходил к мысли, что воцерковленная жизнь — это единственно правильный путь. Иногда, при других обстоятельствах, он судил так: «Если мои грехи, которые с точки зрения церкви я совершаю в жизни, впоследствии лягут тенью на моего ребенка, то я не захочу иметь его. Если такова позиция религии к грешникам, то где же всеобъемлющая и всепрощающая любовь Бога?». Такие выводы вызывали у Даниила сарказм и несогласие. А не так давно, совершенно без предпосылок к каким-либо заключениям, Дан пришел к выводу о том, что каждый человек рано или поздно приходит к Богу и отдает ему свою душу и волю, и самую жизнь. И все, что ДО прихода — проба человека выдерживать в мире самому. Самому быть себе богом, воспитывать волю собой, надеяться только на себя. Но приход к Богу все равно когда-нибудь осуществляется. Вот только смерть может помешать этому приходу.
Дан почему-то назвал вывод: «принцип-убеждение», и нередко задумывался над ним. Вот и сейчас, увидев храм, Дан невольно вспомнил это принцип-убеждение.
Относиться к вероучениям в данный момент он был настроен предвзято. Какая-то внутренняя сила, питаемая противоречиями, порождала возмущение. «А как же все те люди, — будто спрашивая кого-то, задавал вопросы Дан, — которые не знали православия в силу разных причин, не вникали в его суть? Те, кто жил при коммунизме; до принятия христианства на Руси; наконец, просто другие народы? Что, если кто-то из них жил праведно, по совести? Что, они тоже грешники и ослепленные души, следовавшие по ложному, не истинному пути?».
«Или вот еще, — продолжал Дан, — по закону церкви, самоубийство — есть смертельный грех. Но что называть самоубийством? Александр Матросов бросился на пулемет, спасая своих боевых товарищей, погиб на поле брани. Он, вероятно, по мнению духовенства — великомученик. А вот, какой-нибудь замученный безвыходностью отец семейства, который решил свести счеты с жизнью — есть грешник. Но почему же? Ведь он преследует весьма гуманные цели — погибнув, оставить семье пособие по утере кормильца, страховку на случай летального исхода, не быть обузой и нахлебником родным. Ведь, гуманизм, если не ошибаюсь, это забота о чужой жизни, больше, нежели о своей. И чем, в этом свете, Матросов лучше этого запутавшегося бедолаги? Вполне возможно, что и у Александра Матросова осиротела семья».
 Почувствовав, что достаточно высказался, Дан успокоился. Он вновь осмотрелся вокруг, бросил взгляд на гордо скрестившего руки Крузенштерна(16). Но как бы и не заметил его. Остаточное мыслеверчение мешало пристальному вниманию.
* * *
Даниил опять находился в метро. На этот раз он направлялся на встречу с Максом. Бывшее в распоряжении свободное время он потратил с пользой для дела: сделал небольшие приобретения (в том числе, подарок Максу), сфотографировался на новый паспорт и заказал дубликат ключа. Мелочи, конечно, но Дан испытывал небольшое облегчение. Он не любил отправлять дела в долгий ящик, старался избавляться от нужд без проволочек, даже в пустяках.
Лимит глубоких раздумий на сегодня был почти исчерпан, и Даниил пребывал в режиме «смотрю и слушаю». Рядом с ним расположились два парня. Дан почему-то посчитал их студентами. Они беседовали. Впрочем, большую часть повествования вел один:
— Тут, вчера вечером свое почтение засвидетельствовал августейший Кира.
— Колюжный, что ли? — уточнил собеседник.
— Он самый. Как ты думаешь, какова была цель столь позднего визита?
— Денег, наверное, просил.
— Именно так, — в голосе присутствовала сердитая ирония. — Я ему говорю, я не сомневаюсь, что ты и сам сейчас веришь в то, что отдашь, но пройдет несколько дней, и обстоятельства поставят тебя в позу «бегущего египтянина», и ты скажешь с чистой совестью, а у меня просто нет денег…
«Верно подмечено, — подумал Дан. — Мы, порой, так усердно выдаем желаемое за действительное, что сами в это верим».
— Ну и чего, дал?
— Да с ним, ты знаешь, общаться бесполезняк. Себе дороже выйдет. Дал ему десятку, лишь бы отстал.
— Ну и зря. Не вернет.
— И слава богу. Мне бы его хоть четыре века не видеть…
Через несколько минут Дан уже поднимался по эскалатору станции метро «Лесная». Только сейчас он понял, что использовал свободное время с лишком, — он опаздывал уже на двадцать минут. «Хотя, Макс — товарищ стойкий, все равно дождется», — мысленно махнул рукой Дан.
Ближе к вершине подъема ступеньки, утопая и превращаясь в ровную дорожку, исчезали в щели. Дан шагнул с движущегося на недвижимое.
«Хм, а где же Макс?» — огляделся он. Действительно, его приятеля на месте, называемом «при сходе с эскалатора», не было. Дан нахмурился: «Неужели не дождался, змей?» Он еще раз осмотрел ожидающих без положительного для себя результата. «Может, на улице», — предположил он. Вклинившись в поток пассажиров, Дан стал пробираться к выходу. Еще издали он заметил Макса снаружи. На смену напряженному поиску пришла широкая улыбка. Дан надумал разыграть товарища, просто выйти навстречу ему стало не интересно. Он выбрал прохожего покрупнее и, скрываясь за его могучей фигурой, вынырнул из метро незаметно для Макса. Макс же продолжал с серьезным сосредоточенным видом вглядываться в выходящих. Такая мина на лице приятеля еще пуще развеселила Даниила. Еле сдерживая клокочущий в груди смех, Дан тихо подкрался к Максу сбоку, попытался придать своему лицу такую же серьезность и озабоченность, чуть выдвинулся вперед. Но макс его еще не замечал. Тогда Дан размашистым движением поднес часы к глазам, громко причмокнул языком, картинно шагнул в поле зрения Макса, но, впрочем, как бы его и не замечая, и отчетливо произнес: «Ну где же это паразит эдакий шляется? Долго мне его здесь ждать?» Через секунду он повернулся и, уже не в силах дальше сдерживаться, залился смехом. На лице Макса медленно «всплыла» ответная улыбка — осознание того, что над ним шутят. Вообще Макс любил шутить, но сейчас шутки не ожидал.
— А я думал мистер Клинских уже не приедет, — молвил он.
— Привет, Макс, — все смеясь, сказал Дан.
— Привет, привет, — тоже улыбался Макс. — Значит, шутки шутим?
— извиняюсь за опоздание. Твой официоз на лице, — Дан на мгновение изобразил серьезность Макса, — так и подмыл меня над тобой посмеяться.
— Смейся, смейся, остряк, — съязвил шутливо Макс.
Приятели пересекли проспект и устремились к парку Лесотехнической академии. Там Макс жил.
— Ну, Макс, давненько я тебя не видел, — начал было Дан. — Рассказывай, что…
— Айн момент, — перебил Макс, уцепившись за слова «не видел», и застыл перед Даниилом в целеустремленной позе, обратив героический взор вдаль. — Видал?
— В профиль — вылитый Че Гевара(17), — поддержал Дан. — Ладно, счет по приколам: один-один.
— То-то же, — как бы успокоив свое самолюбие, подытожил Макс.
— Рассказывай, что необычного произошло в твоей безумной жизни, — продолжил Дан.
— Значит та-ак, — Макс изобразил опытного рассказчика.
— Ну все, Макса понесло, — обратился к невидимым зрителям Дан. — Плотину приколов прорвало.
— Ага, сдаешься? — шуточно-злорадно пробасил Макс.
— Ни-за-что, — не уступил позиции Дан.
— Ну, тогда я поведаю тебе историю про одного крутого пацана, а ты скажешь, веришь ли ты, что это было взаправду, — предложил Макс. Его начальная серьезность полностью сошла на нет. Он был в прекрасном расположении духа.
— Слушаю, — выпалил Дан.
— Примерно месяц назад, некий молодой человек, почти одного со мной роста, решил проверить себя на прочность. Он нарочно не брился два дня, оделся, как бомж, специально оставил дома паспорт, взял на работе трехдневный отгул, и отправился шляться на Финляндский вокзал. По расчету, его должны были арестовать стражи порядка до выяснения личности на срок, не более трех суток.
— Увлекательная байка, — вставил ремарку Дан.
— Объясняю, зачем это было нужно, — продолжил Макс.
— Этот крутой чел, подталкиваемый изнутри коварными бесплотными существами, замыслил попасть в общество уголовников, или тому подобной отпетой братии, на денек-другой, и посмотреть на себя со стороны, мол, каков я буду герой?
— Интересно, интересно, — заинтриговался Даниил.
— Поначалу все шло как по маслу. Приблизительно через десять минут после появления на Финляндском вокзале, перед ним вырос наряд милиции. Тыры-пыры, слово за слово, и вот уже нашего молодца препроводят под белы рученьки в ближайшее отделение. Он ведет себя не совсем покорно, но осмотрительно — в рамках закона. Типа, вы не имеете права, я буду жаловаться, вы должны меня отпустить, и подчеркивает: немедленно. Однако, называет фамилию и адрес. Нужные струны затрагиваются, как и предполагалось, и вскоре дежурный милиционер сопровождает непокорного бомжа в КПЗ(18). Все складывается удачно. Но вот дальше начались неувязочки. Вместо пресловутых рецидивистов в камере обнаружились лишь: настоящий бомж, который мирно храпел в углу, да стайка наглых рыжих тараканов. Тем более, бомжа через час увели. И вот, наш герой остается на нарах в полном одиночестве. В уязвленном сознании возникают вопросы: «Где же мазурики? Неужели я просчитался? И что же, я — единственный хулиган в этом районе?». На смену вопросам к этому молодому человеку приходит надежда: может, еще не вечер. Так проходит час, два, три, и даже четыре. И наконец, вдруг, будничную тишину дежурной части прерывают шум и крики. Ориентируясь на слух, становится ясно, что задержали кого-то, уж по крайней мере, не ниже лидера «Коза Ностры»(19). Шум нарастает, и уже отчетливо слышны яростные проклятия: «Отпустите, уроды! Никуда не пойду, суки!». Однако вопли непродолжительны. Доносится  топот подмоги, и за ним — глухие удары и вскрики. Наш персонаж напрягается и уже ожидает увидеть представителя криминального мира в натуре. Но того, по закону подлости, волокут в соседнее помещение. А еще через пару часов, нашего искателя приключений со словами: «Иди отсюда, не занимай место и пайку. Больше не попадайся», — выгоняют из отделения милиции… Для повторного испытания судьбы у него уже нет д;лжного настроя. И он убирается восвояси. Вот такая вот история. А теперь, Даня, обещанный вопрос: «Веришь ли ты, что этот рассказ — быль, и, что она приключилась со мной?
Даниил, слушавший сказание с нескрываемым увлечением, даже в первый момент не нашелся что ответить.
— С то-бо-ой? — озадачился он. — Ну, не знаю, не знаю. …Я, конечно, помят;ю о том, что ты — товарищ у нас странный, но больно уж история невероятная… Не, Макс, не верю. Враки, — окончательно определился Дан.
Макс изобразил звук фанфар и торжественно произнес:
— Ваше предположение — неверное. Это действительно была правда. Вы покидаете студию.
— Чего, правда, правда? — все не верил Дан.
— Чистейшей воды.
— Да ну.., — Даниил мысленно перебирал подробности истории. — Добровольно… Для проверки… В КПЗ…
— Ладно, Дан, пока ты привыкаешь к мысли, что я — окончательный психопат, — весело сказал Макс, — давай зайдем в магазин, купим чего-нибудь на ужин.
Дан, как под гипнозом, пытался представить себе историю, уже не как сказку, а в реальности, проследовал за Максом в магазин.
В то время, как Макс стал тщательно сканировать полки с продуктами, Дан рассеянно уставился на витрину с мясо-молочными яствами.
— Эй, Даня, если ты так будешь стоять, то мы ничего не выберем. Вернись на землю. Что предпочтешь на ужин?
— На ужин-то? — внял призыву Дан. — Ну что ж, сейчас глянем-поглянем что у нас тут есть, — теперь он рассмотрел полки предметно.
— Я предлагаю: фасоль, плавленый сыр, макароны и сгущенку, — после паузы сказал он. — Можно из фруктов чего-нибудь, яблок например… Ну и хлеба, конечно.
— Возражаю против макарон, — ответил Макс, — у меня есть пюре. А в остальном — согласен. И я бы еще добавил к этому молоко.
— Не, Макс, я чего-то молоко не пью последние лет пять.
— Ну и славно, я зато пью, — бодро заявил Макс, и назвал вышеперечисленные продукты продавщице.
Та сняла с полок заказанные баночки и упаковки, хлеб, взвесила яблоки и, после операции с кассовым аппаратом, озвучила счёт:
— Пожалуйста, шестьдесят семь, двадцать.
Приятели скинулись примерно поровну и засунули купленное в рюкзачок Даниила.
— Ну а теперь, когда вопрос о хлебе насущном решен, отправляемся пировать, — сказал Макс.
— Ай-да, — согласился Дан.
— И все же, Макс, — вернулся он к теме. — Не могу поверить, что тебя угораздило сдаться в милицию, вот так, без причины.
— Ну как же? — запротестовал Макс. — Причина очень даже была.
— Напомни, — попросил Дан.
— Посмотреть на себя со стороны в иных условиях, в необычной обстановке.
— Ну.., — усмехнулся Дан. — Подожди-ка. А почему бы, например, — Дан попытался предложить другую ситуацию, под стать происшедшей, — просто не пойти в какой-нибудь кабак, не повыпендриваться там. И там, по-моему, как раз можно было бы ввязаться в какую-нибудь разборку.
— Видишь ли, Дан, — Макс отвечал с паузой, видимо оформляя большой поток мыслей, — во-первых, в твоем случае следовало бы что-то выдумывать, чтобы разжечь конфликт, в каком-то смысле даже сыграть театральную сценку «а-ля сама крутость». Но я, честно говоря, не умею этого делать, да и зачем заранее становиться не правым… Я, кстати, такой вариант в голове просчитывал… А во-вторых, мне не нужна была разборка, как таковая. Я хотел… э-э, ну, попробовать остаться собой чтоли, в чужеродной среде, отстоять свою позицию, особо не заявляясь. И посмотреть, удастся ли мне это. И в этом плане, КПЗ мне показалось подходящим местом. Ведь в пивной, или там, в баре можно благополучно протусоваться весь вечер и остаться незамеченным. А вот в камере, мне казалось, незаметным остаться достаточно затруднительно. Правда, при наличии деятелей криминального мира. Но вот тут я, к сожалению, просчитался, — посетовал в итоге Макс.
— Да, Макс, чего-то ты от одинокого образа жизни совсем у нас поплыл, — теперь поверив окончательно, заключил Даниил.
— Ну, скажем, сейчас я не совсем одинок. Вот, например, позавчера у меня в гостях была девушка.
— Да? Ну, тут я охотнее поверю, чем в предыдущий рассказ, — прервал Дан. — В последние встречи ты меня приучил к мысли, что девушки для тебя — это не предмет за семью печатями.
— Да и всякие нахальные товарищи беспардонно прутся в гости, — продолжил мысль Макс, отпустив хохму в адрес Дана.
— Значит так, да? — принял шутку Даниил. — Ну ладно, гоблин, — и он дружески ткнул приятеля в бок.
Макс засмеялся, отстраняясь.
-Хотя, надо признаться, в одиночестве странные мысли появляются гораздо чаще, чем в компании, — отметил еще он.
— А ты, кажется, что-то упомянул там о бесплотных существах, — спросил Дан.
— Да, было дело.
— И что же это за существа?
— Ну я их, например, называю делирингами.
— Как?
— Делиринги. Если не ошибаюсь, мне это название приснилось. Хотя, сон — такая странная вещь… Но, иначе говоря, может тебе так будет понятнее, это бесы. Ну, или темное начало в человеке.
— Хм, интересно, — снова усмехнулся Дан. — Ну и чем же они себя проявляют?
— Чем проявляют? М-м-м.., — на миг задумался Макс.
— Помнится, Даня, ты мне как-то повествовал о том, что хотел сигануть в бассейне с десятиметровой вышки, и как в тебе благоразумие спорило с желанием рискнуть. Это вот и есть классический пример деятельности демонов.
— То есть, желание прыжка — это подговор, или подталкивание человека бесами? — уточнил Даниил.
— В данном случае — да, — подтвердил Макс. — Но есть и другие случаи… У меня однажды возникло явное желание повеситься. Причем, я до сих пор не могу точно сказать, откуда оно появилось.
— Повеситься? — Дан не понял, шутит Макс или нет. Тон его был скорее бодрым, чем мрачным, и потому, это больше походило на шутку.
— Кроме того, — продолжал Макс, — я уверен, что делиринги только для того и существуют, чтобы навредить человеку, или даже убить его… Ну что, веселая теория? — умолк Макс.
Дан ненадолго задумался.
— Но ведь если они погубят человека, то потеряют среду обитания и поле деятельности. По-моему, им это не выгодно, — рассудил он.
— Не знаю, не знаю, Дан, — ответил Макс. — Может, как раз смерть им и выгодна.
За разговором приятели до шли до домика, где жил Макс.
— Да, макс, озадачил ты меня своими теориями, прямо голова пухнет.
— Пухнет говоришь? Ну ничего. Мы как раз пришли, сейчас под холодную воду голову подставишь, обратно сдуется, — посоветовал с иронией Макс, уже открывая замок.
— Неужели твое бунгало еще не развалилось? — засмеялся Дан ( с темы бесплотных существо он уже снялся) и добавил: — Ну, здравствуй, хибара.
— Мы еще посмотрим, у кого жилище дольше простоит, — с улыбкой дал отпор Макс.
Ребята вошли в помещение.
— Чего-то тихо, — прислушался Дан. — Опять чтоли соседи смылись?
— Да я их за прошлый месяц раза четыре всего лицезрел. — пояснил Макс. — Мне от этого только лучше.
— Вижу я, как тебе лучше, — съязвил Дан. — Того и гляди, на суицид решишься.
— Ха-ха-ха, — сказал Макс, — Даня действительно поверил в мое сумасшествие.
— А не боишься ли ты, — добавил он, изобразив опасного безумца, — оставаться в этом доме на ночь?
Дан шутливо отмахнулся:
— Чур меня, чур, — и опустился на стул.
— Фу-у, чего-то я притомился за сегодняшний день, — выдохнул он. — Просто кранты.
— Кран я? — переспросил Макс. Он любил игру слов. — Так ты еще и обзываешься?
Дан стал выкладывать продукты на стол.
— Да, Макс, чуть не забыл, — спохватился он, — я же тебе подарок принес. Вот, — он вытащил книгу, — последнее произведение Стивена Кинга — «Зеленая миля». — Держи, это тебе.
— Ну-ка, ну-ка, — заинтересовался Макс. — О, что-то новенькое. Спасибо, Даня. Будет чем заниматься на обеденном перерыве.
Дан испытал удовольствие второй степени. Вообще, в его «табеле об удовольствиях от подарков» значилось три степени: первая — это, когда ты получаешь подарок, значимый для тебя; вторая — подарок даришь ты, и он является желанным для того, кому он предназначен, и ты сам немного горд, что сумел приобрести именно такой нужный подарок; и третья — это, когда подарок принимаешь снова ты, но он чуточку «мимо цели», зато ты делаешь приятное дарящему.
— Ну а на работе как успехи? — задал вопрос Дан.
Макс включил плиту, поставил на огонь чайник.
— Ох, мне эта работа, — поморщился Макс. — Достали. Но других вариантов пока нет.
— А чего так?
— Да видишь ли, Даня, вот это жилище мне предоставили с условием работы на оконном предприятии. Поэтому, дергаться мне сейчас нет резона. А так как я работаю еще слишком мало, и являюсь относительным новичком, то мною часто затыкают дыры. То остаться просят на пару часов сверх смены, то в выходной выйти, то склейщика заменить, то сушильщика. Так-то я на станке вроде числюсь… Да и на станке тоже покоя не дают. То один подойдет «знаток», начнет умничать, мол, неправильно работаешь; то другой, типа, того не слушай, слушай меня. Каждый со своим наказом.., — Макс вывалил на сковородку обещанное пюре и тоже поставил разогреваться.
Дан, обнаружив консервный нож, принялся открывать фасоль и сгущенку.
— Да, наверное на каждой работе в начале так, — сказал он.
— Наверное, — автоматически повторил Макс, но продолжил свое: — Вообще, моя бы воля, если бы не было острой денежной нужды, я с удовольствием работал бы дворником в каком-нибудь парке, мел бы листья, без всяких горе-советчиков, любовался природой… Но это лишь глупые, наивные мечтательства, — осекся он.
Пюре сердито зашипело, и Макс, накрыв сковороду крышкой, через минуту погасил огонь.
— Ладно, давай за стол садиться, — пригласил он.
— Да, сейчас, руки только помою, — поднялся Дан и направился в ванную.
— Там полотенце зеленое, можешь руки вытереть, — бросил вдогонку Макс.
Дан около минуты провозился с краном, настраивая воду. С такими видами кранов он нигде больше не сталкивался.
— Макс, этот твой чудо-кран выдает только кипяток, — крикнул он.
— Эх ты, Архимед! — засмеялся Макс. — Надо для тебя инструкцию вешать. Верх вправо — холодная, вверх-влево — горячая, просто вверх — теплая.
— Это, смотря, что принимать за точку отсчета, — тоже засмеялся Дан, мучаясь с непослушным рычагом. Наконец, вода потекла «что надо».
— Макс притащи яблоки, я заодно помою, — вспомнил Дан.
— Поздняк, уже помыл, — отозвался из кухни Макс.
Даниил оглядел себя в зеркало и почему-то подумал: «А ведь для незрячих, зеркало — совершенно никчемный предмет».
— Ну вот, теперь порядок, — появился он на пороге кухни. — Можно приступать к ужину.
— Тогда, садитесь жрать пожалуйста, — ответил Макс фразой из кинофильма(20).
— Данке шон(21),—Дан почувствовал,что сильно проголодался. И он с аппетитом приступил к трапезе. Фасоль и пюре, сыр и свежий хлеб, лук — все это казалось сейчас невероятно вкусным. Дан отметил про себя, что ему сделалось вдруг как-то светло, уютно и радостно, и осознал, что искренне рад видеть Макса. Может потому, что знал его давно; может из-за возможности беседовать на любые темы, не опасаясь, спрашивать, интересоваться, и самому высказывать свое мнение; может — по причине какой-то родственности душ (или ему так только виделось) или — по схожести отдельных черт характеров. А скорее, вследствие всех этих причин, взятых вместе. И, кроме того, может быть потому, что им нечего было делить, и они не зависели друг от друга.
-Все же классно, Макс, иногда побывать у тебя в гостях, — выразил кусочек своего настроения Дан.
— Ну такось, еще бы, — не особо отвлекаясь от кушанья, ответил Макс.
— Мне тоже иногда хочется пожить вот так, без родителей, — признался Дан.
— Сразу видно, — усмехнулся в ответ Макс, — что это говорит человек, живущий не один. По крайней мере, некоторые «макаровцы»(22), которых я встречаю, вынужденные делить кров с кем-то еще, говорят то же самое. Но на самом деле, я считаю, привлекательности в одиночестве мало.
Макс отставил тарелки в мойку, снял с огня чайник и бросил в него заварку.
— Ну, может быть, — согласился Дан, чуть задумавшись.
— Слушай, Макс, а ты с матерью общаешься? — спустя мгновения, неожиданно для себя, спросил Даниил.
— Переписываемся несколько раз в год. В основном она мне пишет, — просто ответил Макс. — На день рождения открытку с поздравлениями прислала… Хотя, вот, последние месяцев пять — ни я, ни мама — ни одного письма. Может, конечно, и почта халтурит… Так что, мать сейчас даже не знает, жив ли я.
Последняя произнесенная фраза немного озадачила Даниила. Что-то знакомое прозвучало в ней. «О чем-то похожем я размышлял.., или нет?» — подумал Дан. «Мать даже не знает, жив ли я», — повторил он про себя. Смутно припоминая обрывки прошлых рассуждений, он так и не выкопал из памяти ничего конкретного. «Наверное, о чем-то подобном я думал неосознанно, не имея возможности сформулировать содержание». Но и сейчас, впрочем, в голове не было четкой идеи. Дан лишь почувствовал, что в его сумбурной, неочерченной мысленной «куче-мале» возник импульс к упорядоченности.
— А чего ты спросил-то? — запоздало отреагировал Макс.
— Да так… Просто, — возвратился из глубин Дан.
— Я вот чего тебя еще хотел спросить, — снова заговорил он. — Как ты относишься к религии?
— Примерно, под углом сорок пять градусов, — отшутился Макс.
— Нет, Макс, серьезно.
— А что ты имеешь в виду?
— Ну, как ты относишься к православию? — уточнил Дан.
— К православию? — переспросил Макс. — Трудно сказать однозначно. — По выражению его лица можно было предположить, что в нем спорят противоречия. — Ну, в целом, терпимо. Хотя, эта религия мне не очень нравится.
— А поподробнее, — попросил Даниил.
— Ты, Даня, что, собрался докторскую диссертацию писать? — поднялся Макс. Он убедился, что чай настоялся и разлил его по кружкам. Даниилу досталась огромная кружка с видами Петербурга.
— Ну до докторской еще далеко, — подыграл Дан. — А вот трактат — в самый раз.
— Вообще, Даня, о таких темах говорить вот так просто и априорно, довольно затруднительно, и не совсем правильно.
— Согласен, — ответил Даниил. — Но я хотел бы узнать твое мнение.
— Вообще, я думаю, любая из религий нужна человеку для обретения смысла жизни. Иначе, ему живется не комфортно. Но иногда мне кажется, что никакого смысла жизни вовсе нет. Просто человек — такое существо, которому от природы дана возможность спрашивать «зачем», и в частности: «зачем я живу?». Вот он и мечется. Кто-то, устав от поисков, спивается; кто-то успокаивает себя тем, что уходит в работу.., — Макс приостановился, достал из холодильника лимон. Предложил Дану.
— Спасибо, — угостился долькой тот.
— А что касается православия, — продолжил Макс, — то из того, что я знаю о нем, можно заключить, что основа этой религии — отдать себя служению Иисусу Христу: молиться ему, прославлять его, следовать его заповедям в обмен на возможность попасть в царствие небесное. То есть, как я это вижу — отдать свою волю, мысли, желания в руки Господу. Причем желания, отнюдь не пожрать-прелюбодействовать-поспать, а, допустим, работать в воскресенье, когда каждый истинный христианин, по церковному обычаю, должен усердно молиться. И если ты не поступаешь, как велит церковь, то это является грехом (в этом месте Даниил согласно кивнул). Мне такая постановка формы жизни не нравится... Кроме того, насколько я видел людей, называющих себя верующими, у основного числа из них не порицается просьба к Богу о земных благах. И это мне видится минусом, потому что дает основание для корысти… Хотя, я встречал людей, которые в этой вере достойны уважения и учения у них. И в каждой вере, и даже без веры, я считаю, есть хорошие и скромные люди, живущие искренне, поступающие по зову сердца, не способные делать зло.
— «Добрый человек — это не тот, который делает добро, а тот, который не умеет делать зла». Кажется так, — припомнил Дан.
— Ну, в общем, да, — кивнул Макс. — И такие люди, я полагаю, живут в относительной гармонии с собой, и с окружающим миром.
— То есть гармоничность — и есть замена смыслу жизни? — предположил Даниил. Макс задумался.
— В какой-то мере для человека — да, — ответил он. — Хотя, я, например, убежден, что перед лицом гармонии, личность человека и его судьба не имеют никакого значения. Вообще, гармония — понятие для определения очень сложное. Хотя, можно, конечно, например так: гармония — это высшая упорядоченность. Гармонией является хорошая музыка, гармонией является грамотно и тонко организованный процесс, гармонией являются глубокие доверительные отношения между людьми и многое другое.
Но что меня больше всего задевает и беспокоит, так это то, что, с одной стороны, в человеке присутствует жажда стабильности, а с другой стороны в мире людей нет такой штуки, как стабильность. И что человек должен делать с этой жаждой? То ли пытаться ее подавить и отдаться хаосу, то ли создавать стабильность искусственно. Например, назло всему оставаться неизменным, то есть надежным, или, может быть, деревянным. Не знаю, Даня, да и, наверное, никто не знает. Каждый выбирает для себя.
В природе, образцом гармонии выступает смена времен года, например, когда после весны, через год, снова наступает весна. Я ведь не напрасно упомянул, что хотел бы работать в парке дворником. Ведь, глядя на природу, на деревья, на озеро, на траву, можно бесконечно удивляться правильности гармонии, и любуясь этим процессом только и продолжать смотреть… и, может, учиться полноценности жизни…
— Ну-у, Макс, — протянул Дан. — Ты прямо, как в песне поется: «все мозги разбил на части, все извилины заплел»(23)… Однако. Какие интересные идеи у тебя в голове варятся.
Макс посмеялся не совсем весело:
— Ну так ведь сам напросился.
— Нет, я же не к тому, что ты меня здесь загружаешь, — поправился Дан. — Просто, мне в этом ключе слышать и думать — в новинку…
Минут через десять, когда ребята допили чай, Дан снова почувствовал усталость. Но теперь она была раза в три обременительней. И тело, и сознание взывали об отдыхе. Начинали слипаться глаза.
— Слушай, Макс, чего-то я уже засыпаю. Может, ближе ко сну, —утомленно вымолвил Дан.
— Да, пожалуйста, без вопросов, — отреагировал Макс.
После вечернего туалета, как только было принято горизонтальное положение на расстеленном кресле-кровати, Дан провалился в сон.
* * *
— Да-а-а, сорняки не дремлют. Тут, как тут, голубчики, — оценил картину Даниил. — С прополкой придется повозиться.
Он прошелся вдоль грядки, рассматривая засохшую б;льшей частью ботву картофеля.
В самом конце мая, когда Дан посадил здесь, на даче, три гряды картошки; а также — в последних числах двух последующих месяцев, когда Дан окучивал всходы, грядки выглядели аккуратными, ухоженными и радовали глаз. Даниил даже гордился своим маленьким огородом. Забота и ожидания были неподдельными. Но и природа «помогала» не дремала. Она упорно не желала обделять этот небольшой участок земли своей любовью в виде сорняков. Но Дан всякий раз с каким-то особенным удовольствием брался за работу. Вот и сейчас, когда сентябрь уже на треть исчерпал себя, и следовало поторопиться со сбором урожая, Даниил не считал это бременем. А поторопиться — действительно следовало. Ведь все хорошие хозяева уже выкопали и отправили «второй хлеб» в надежные погреба и подполы. И хотя Дан сажал картофель не ради продуктовой наживы, он не хотел, чтобы случайный мороз испортил все старания. Это была работа ради работы, законченной работы.
В прошлый раз, когда Дан гостил у Макса, он имел единственный выходной, и посчитал, что все равно не успеет снять урожай. Теперь, выходных выпало два, и Дан решил, что пора. Сразу после работы, он отправился на вокзал, сел на электричку, и через полчаса уже был в Грядах.
— Ну что, часок сегодня можно попол;ть, пока не стемнело, — заключил Дан обход своих картофельных владений. После этого он, наконец, достал ключи и отпер дом. Привычный, неповторимый запах жил здесь, насколько помнил себя Дан, всегда. Трудно сказать на что он был похож и чем вызван, но перепутать его с другим не представлялось возможным. Порой, когда мать собиралась стирать вещи Даниила, она безошибочно определяла свитер или рубашку, в которых Дан ездил на дачу. «Грядами пахнет, — говорила она. — Удивительно, как впитывается запах». На самом деле, сколько бы Даниил не носил тот или иной предмет одежды после дачи в других местах, запах непременно оставался. И только стирка устраняла его.
После городской квартиры, и вообще, — после многоголосицы и суеты большой земли, здесь, в деревенском доме, если можно так выразиться — звучала тишина. И особенно она была заметна и непривычна с первых минут приезда. Хотя, какие-то звуки, несомненно, существовали: то пошуршит кто-то под полом, — может мышь, а может соседский кот; то ветер загнет лист кровли, или стукнет веткой в окне, то посыплется что-то в стенке или в печке, — наверное, старый цемент; да и Московское шоссе, почти никогда не отдыхающее, рядом. Но эти звуки все равно были иными, нежели в городе. Там такой шум не воспринимается, и на него не обращаешь внимания. И потому, шумом-то его и не назвать.
Даниил прошествовал внутрь, открыл второй замок на двери, ведущей в комнаты, растворил ее, остановился на пороге.
— Ну здравствуй кантри-хаус(24). Как живешь-можешь? — сказал Дан (он нередко разговаривал в одиночестве). — …Придется тебе на пару дней вместить гостей… Меня, то бишь.
Комната всем своим видом показывала долгое отсутствие в ней людей: пыль и паутина на полках, печке и столе, мухи на подоконнике, погрызанные мышами обои; предметы и вещи, съежившиеся и застывшие из-за своей невостребованности и неуклюжести, атмосфера непроветриваемого помещения.
— Ну ладно, — пришел в движение Дан. Он снял рюкзачок, куртку.
— Огонь, воду и медные трубы создадим попозже, — произнес он, имея в виду: сходить в колодец, растопить печь и вскипятить чайник. — А пока займемся сорняками.
Он быстренько переоделся в рабочее; накинул фуфайку, — хоть и бабье лето, но к вечеру — уже не тепло; взял из рюкзака радио, к которому заранее купил батарейки; влез в резиновые сапоги и вышел. Солнце, еще греющее почти по-летнему, склонялось к горизонту.
Прежде чем приступить к ликвидации сорняков, Дан еще с минуту провозился с сапогом. Что-то внутри кололо ногу. Пошарив рукой, он извлек наружу репейник.
— Ступай-ка отсюда, — отшвырнул его Дан и натянул обувку обратно.
В этот момент из соседнего дома вышла девушка. Она что-то тихо напевала. Не заметив Даниила, она вылила ведро воды под куст и снова исчезла в сенях.
«Инна, — узнал ее Дан. Он не поздоровался, чтобы не смутить ее, только молча посмотрел. — В гости, значит». Она была внучкой Софьи Николаевны, или бабы Сони, как с детства называл ее Даниил, — давней-давней жительницы Гряд. Дан сейчас не помнил, жил ли раньше в доме бабы Сони кто-то еще. Но, по крайней мере, в последнее время она жила одна, исключая, разве, нечастые приезды родных. Тем не менее, огород бабы Сони был несравним с огородом Даниила, где царило запустение. Там, за забором, помимо всех обычных овощных культур, красовались даже цветы. Конечно, чтобы следить за огородом, надо было жить рядом. Даниил это понимал, и поэтому немного сожалел о нехватке времени для огорода.
Иногда, когда требовалось, Даниил починял что-нибудь по просьбе бабы Сони, а та, в благодарность, угощала Дана вареньем или разносолами. Беседовали за чаем. Баба Соня спрашивала какие там события в городе, а Дан интересовался как живется в деревне.
Немало интересных случаев, рассказанных бабкой Соней, запомнилось ему. Рассказывала она и про войну, через которую пришлось пройти. Для Дана — из поколения, не знавшего войны, это звучало, как далекие легенды. Порой Дан пробовал представить войну в реальном свете — не получалось.
С другими соседями Даниил почему-то не знался. Здоровался, конечно, бывало о чем-то разговаривал, но на «короткой ноге» не был.
Инну Даниил тоже знал с детства. Она была года на четыре постарше. Вместе с деревенскими мальчишками и девчонками носились и Дан, и Инна, будучи и сами детьми, измеряя огромный мир беззаботными шагами… А случалось, дрались. Сейчас, понятно — без причины. А тогда, доводы казались вескими и непоколебимыми. И не думалось в то время: девчонка или нет, бац — в глаз, и ничего.
Теперь — иначе, и мир уже не столь огромный…
Баба Соня говаривала, что внучка в последние года три ушла в религию. Дан не совсем понимал о чем идет речь…
— Ну-с, начнем, — Даниил включил радио, примостил его на заборе, и принялся выдергивать нежелательные растения.
Несколько минут спустя, он вошел в рабочий ритм, погрузившись в прополку и размышления, отчасти слушая радио.
Наряду с мыслями о смерти, Дан временами думал о людях, ставших тому виной. А конкретнее — об убийцах.
Да, пусть Дан сомневался в религии, не соглашался с видением церковью истинности жизни, но его внутренние правила перекликались с заповедями православия. Да, он считал, что нехорошо красть и злословить, пить водку, много есть и лениться. Он понимал, что быть равнодушным и жадным — тоже плохо. Но все это в жизни, в этом странном процессе, происходить могло. И происходить лично с ним. Дан допускал это. И только один пункт, тот, который среди церковных заповедей был записан обычным шрифтом, в правилах Даниила был НЕВОЗМОЖЕН ни при каких обстоятельствах: убийство. Дан даже не знал как назвать убийство. Случай, ситуация, поступок? Он лишь был уверен, что за этим действием не могло быть жизни, точнее — уже не могло быть смысла жизни для человека, совершившего это. Этот момент в жизни был самым чудовищным и, без сомнений, последним. Дан часто думал, что больше всего на свете он боится этого. Были, правда, при других мыслях, и другие страхи. Например, страх быть калекой, или подвергаться мучительным пыткам. Но то был страх за тело. А убийство — страх за внутреннюю сущность.
Дан спрашивал себя, думал об этом, представлял и анализировал. «Неужели, — мыслил он, — человек не сходит с ума после убийства? Неужели, он все так же может позволять себе есть, спать, смеяться? Как, с каким грузом можно жить дальше? Чем может заниматься человек, пускай даже отсидевший за это в тюрьме много лет? И считает ли он себя после отсидки оправданным?»  Какие-то предположения, к которым стоило прислушаться и понять их, могли быть найдены для случаев самообороны и нечаянных, и оттого — нелепых убийств.В этих вопросах, Дан еще мог бы ответить себе что-то вразумительное, приемлемое. Но что, что исполненного здравым смыслом можно было пытаться говорить об убийствах ради денег, карьеры, принципа? Киллер; человек, давший ему заказ;  уголовник, решившийся на убийство «по закону»; — чем руководствовались они, помимо выгоды и неписанного закона? Как работает их сознание и, неужели, такое возможно? Здесь Дан становился в тупик, и только смутно понимал, что, если в мире живут убийцы и мир продолжает существовать, то жизнь — очень и очень страшная вещь, о которой он знаешь лишь чуть-чуть, и что, она порой гораздо страшней смерти.
Иногда Дан вдумывался в принципы жизни «воров в законе», насколько понимал их. Он осознавал, что эти принципы — бескомпромиссные и жестокие, как рифы. Ведь, даже во время войны, «по понятиям» нельзя было сражаться на стороне государства против Германии. И те, кто видел в боях не только «искупление кровью» своего преступления, а просто — защиту своей земли, своих близких и родных, — считались «вне закона». И человек в этой среде должен был надеяться, как казалось Дану, исключительно на себя. Твой сегодняшний приятель мог оказаться вскоре твоим врагом.
Однажды Дан услышал где-то фразу: «Там выживает сильнейший и хитрейший, — закон зверей». И, в общем, был согласен с этим.
Мысли об уголовниках повлекли за собой воспоминание о странной затее Макса. Дан, уже поверивший, что Макс говорил правду, удивляться, однако, не перестал. Ему казалось, что Макс поступил безрассудно, но в то же время — смело, хоть и закончилось все благополучно. Правда, Дан забывал, что сам временами действовал вопреки здравому смыслу.
 «С другой стороны, — полагал он, — выходку Макса правильней было бы назвать не безрассудной, а непонятной, непонятной для меня. Ведь Макс наверняка считает, что совершал все логично и правильно. И многие другие его поступки, скорее всего, для большинства людей выглядят необычными. В том числе и для меня. Но это не означает, что Макс — ненормальный. У каждого человека есть своя особенность. Вадик, вон — фанат заумных книжек, Витаминыч, кажется, живет только ради внучки, Лёня — прожженный музыкант… Да мало ли, кто чем или кем увлечен… Окружающим такое отдание себя в жертву видится чудаковатым. Впрочем, не всегда. Спортсменов, например, или тех же музыкантов за это ценят. Я и сам, помнится, восхищался Максом за некоторые его эксперименты над собой. Но это ему как наркотик. Просто мне его нелегко понять, потому что я — это я, а он — это он. А ему совершать такие шаги приятно и легко… Хотя нет, легко — вряд ли. Ну, скажем так — необходимо для успокоения. Или, как выражается Макс, для гармонии».
Еще Дан вспомнил слова Макса о матери. «Кажется, он сказал: «…она даже не знает, жив ли я…». Тогда, в гостях у Макса, Даниил тщетно будоражил память. Фраза приятеля была ему смутно знакома. Теперь же, Дан понял, почему возникла ассоциация. Будто он взглянул на фразу в другом свете.
«Если не ошибаюсь, примерно год назад, я думал так о Володе. Прикидывал, что, вот если он умрет, то, что для меня будет являться свидетельством этого? — раскручивал Дан клубок воспоминаний. — И пришел к выводу, что доказательством его смерти выступит то, что я его больше никогда не увижу. Но был и еще вариант — сходить в морг и посмотреть… Да, так». Сейчас в голове Дана словно что-то заняло свое предназначенное место. «Теоретически — верно, отсутствие в моей жизни Володи может означать, что он умер, — еще раз постановил Дан. — Так, вероятно, для Оксаны, я — как бы умер. А потом и она для меня как бы умерла… И еще вероятно, — продолжал он рассуждения, — при отсутствии рядом человека, к которому ты неравнодушен, любовь может утихнуть, и даже совсем исчезнуть со временем… Хотя, фиг его знает… Вот, если бы я ушел из дома безо всяких слов, что было бы с мамой?» — подумал Дан без определенного чувства. Но ничего подходящего он представить не смог. Тем более, на радиоволне пошла в эфир разбитная песня — «журавль по небу летит». Дану она нравилась. Он отвлекся от мыслей (Но нельзя сказать, что последнюю идею он выбросил из головы. Скорее, он ненадолго отложил ее.) и с удовольствием послушал песню.
Солнце, между тем, в своем бесконечном движении, все больше близилось к краю земли. Дан решил, что на сегодня пора заканчивать. Он дополол борозду и оценил результат. Больше половины грядки красовалось без сорняков. Дан удовлетворенно кивнул.
— Ничего, совсем даже неплохо.
Затем он забрал радио и пошел в дом.
Когда через четверть часа, Дан появился у колодца, солнце село наполовину.Оттого было замечательно красиво. Взгляд невольно приковывался к закату. Это была та красота, понятие которой не прививается с годами, а закладывается с рождения.
Дан набрал два ведра студеной прозрачной воды. Потом отлил немного от краев, чтобы не плескать по дороге. Чуть задержался, переходя шоссе (два автофургона-близнецы стройно прошуршали в сторону Москвы). И наконец, поставил ведра в доме на специальную скамейку, сколоченную еще дедом…
 Это была вода.
После этого Дан наполнил водой электрический чайник и вставил изуродованную вилку (во время одного из пьяных вечеров здесь, в Грядах, кто-то без задней мысли опустил чайник на горячую печку, и оттого вилка расплавилась) в розетку. Спустя минут семь вода в нем уже клокотала.
 Это были медные трубы.
Оставался еще огонь. Даниил вытащил из под плиты топор, выбрал поленце посуше и расщепил его на лучины. Отделил самые тонкие от остальных, приготовил материал посолидней. Затем открыл вьюшку и стал складывать костер. В основу легла бумага. Сверху щепки. Другие дрова — на изготовке. Порядок. Дан чиркнул спичкой, но сера с шипением сорвалась и, очертив полоску дыма, отлетела на пол. Вторая спичка сделала работу за себя и за предшественницу. Бумага с готовностью переняла оранжевый всполох с загибающейся и чернеющей спички.
Дан всецело погрузился в процесс разжигания огня. Что-то гипнотическое было в этом. Даниил чувствовал, что ему нравится возиться с костром. Хороший костер не терпел суеты и спешки. Он просто бы не загорелся. Есть, конечно, бензин, но это нечестно…
Язычки пламени — оранжевые сверху и синие у истоков, стали завиваться вокруг палочек, вовлекая их в единую субстанцию огня. От всего этого медленно, словно нехотя, поднимался густой белый дым. Такой густой, что, казалось, можно взять его рукой. Дым скрывал пламя и можно было подумать, что огонь чахнет. Огонь с жадностью прорывался сквозь молочную пелену и дым стал терять свою плотность. «Он растет и требует б;льшей пищи», — подумал Дан и подложил щепок потолще. В его голове возникла ассоциация огня с ребенком. И тот, и другие требуют материала для роста в постепенно увеличиваемых дозах. И того, и другое можно перекормить или не додать пищи, и тогда рост их прекратится. И за тем, и за другим надо неотступно следить, пока они достаточно не окрепнут.
Тем временем, огонь без труда перешел на «щепки потолще» и был готов к «более солидному материалу».
Появилась тяга. Она, как невидимый помощник, безо всякой выгоды и роптаний, включилась во взращивание «оранжевого дитяти».
Дан подкинул тонкие дрова. Пламя становилось подвижней и больше. «Будет жить», — сказал Дан и закрыл дверцу печки.
Минут через десять он снова проведал самочувствие «красного цветка», и на этот раз подбросил уже настоящих полешек…
Это был огонь.
Теперь Даниил расслабился, словно переключился на нейтральную скорость. Все необходимое для уюта было создано. Можно было есть и отдыхать. Но Дан отчего-то не испытывал удовлетворения от работы. Такая работа подчеркивала самостоятельность и обычно радовала. Но сейчас — нет. Особых эмоций не возникло. За окном было уже почти темно, и это добавило невеселости в настроение Даниила. Он включил радио, но как-то не смог сосредоточиться на его прослушивании.
 — Ну что ж, пора есть, — бесцветно произнес он никому. Затем налил чаю, достал снедь и неспеша приступил к трапезе. Аппетита не было.
Огонь в печке бросал отблески на пол, обитый жестью, и время от времени яростно выстреливал окрест. При одном из хлопков, в щелочку выскочил уголек. Но Дан не обратил на это внимания. Он забыл об огне. Он задумчиво жевал бутерброд и смотрел в стену. Сейчас он снова видел образ. В хаотично наброшенных точках, пятнышках, вмятинках и царапинках на стене проглядывало суровое мужское лицо. Дану оно показалось похожим на лицо витязя времен XIV века. В какой-то момент Даниил уловил лицо очень-очень четко: глаза были большими и решительными, рот — плотно сжат, носа не было видно. Дан подумал, что то, что он видит вместо носа, напоминает полоску железа, спускавшуюся со шлема и защищающую нос. Четкость длилась долю секунды. Через мгновение Дан уже не смог бы так реально увидеть черты лица. Он еще видел портрет, но уже как бы в наброске.
Таким видениям Дан не удивлялся. Он мог при всматривании во что-то видеть образы снова и снова. Но ему это почему-то было безынтересно.
Дан заканчивал бутерброд с плавленым сыром и подумал, что в другой раз бутерброд возможно будет вкуснее.
Потом медленно возникла мысль, что, в общем, нынешняя и будущая жизнь какая-то бесполезная, глупая и показная. «Действительно, — осознавал квёло он, — зачем я нужен миру, а он мне? Правильно толковал Макс, судьба и жизнь человека в отдельности ничего не значат. И, что каждый жаждет выдумать себе смысл жизни — тоже правильно… А смысла-то и нету… Деньги, работа, семья, хобби, здоровье, квартира — все для мига настоящего. Но какой прок в этом для будущего? Лет через четыреста потомкам будет наплевать, что я кого-то любил, умел глубоко рассуждать, растил картофель и жил не по моде. Всем все по фигу. Жернова времени трут все подряд… Возможно, следующие поколения вспомнят меня, если я изобрету что-то полезное. Но лишь потому, что изобретение поможет им в быту или там, в другой сфере. Но до моей личности им все равно будет глубоко параллельно… Тем более, и изобрести-то мне ничего не дано…».
Второстепенным сознанием Дан отметил про себя, что почти кончились хлеб и булка. И того, и другого оставалось по кусочку. «Надо будет завтра купить», — вяло подумал он.
«…Да мне, в принципе, чье-то внимание и не нужно, — еще не сходил с основного размышления Дан. — Окружающие меня люди проживут без меня, а я — без них, — он мысленно огляделся, проверяя, верно ли изложил мысль. Приятели по работе, по школе, другие знакомы небольшой вереницей предстали перед взором. — Здесь все сходится… Макс.., увлекательный человек, с ним интересно общаться.., но в целом, нужны ли мы друг другу?.. Вряд ли, — Дан подумал об Оксане, но она вспомнилась очень отдаленно и остывше. Само имя ее потеряло смысл. — …Мама.., — здесь Дан почувствовал, что мысль изложена не верно. Тысячу раз не верно. — Это единственная моя нить».
Дан встал из-за стола, ужин был окончен.
Посуду он помыл скорее по привычке, чем по необходимости. Затем прошел в комнату, приблизился к серванту. Равнодушный взгляд задержался на фотоальбоме. Даниил взял его и залез на тахту.
Это был старый фотоальбом. С фотографиями из жизни его прородителей: бабушки и деда. Почти все фотокарточки были черно-белыми, чуть пожелтевшими, но хорошо сохранившимися. И только снимков пять-шесть были цветными. Такое фото тогда едва появилось, и поэтому цвета не были сочными.
Даниил открыл альбом. История вместе с книжным запахом встречала зрителя.
Даниил всматривался в кадры, запечатлевшие другую, неведомую ему жизнь, перелистывал страницу и вновь всматривался: хотел увидеть больше, чем умещалось в рамке; пробовал представить, что все это было, было на самом деле и, что все это уже в прошлом. Лица родных, знакомых, малознакомых и незнакомых вовсе — какие-то другие они были. Не в смысле их той молодости и теперешней старости, но в выражениях их, во взглядах, в глазах.
«Сейчас в объектив смотрят иначе», — подумал Дан. Он повнимательней пригляделся к глазам, стараясь объяснить себе разницу. Они были светлее, более наполнены жизнью и, казалось, таили в себе настороженность. Будто глаза канатоходца, который сосредоточен на движении и равновесии, но в то же время помнит о риске.
«Еще, — подметил для себя Даниил, — они более одухотворенные и.., иногда… безумные, что ли…».
Кроме того, эти лица были словно другой нации. Ушедшей, может быть — советской, нации. Какие-то особенные черты выделяли людей, к ней принадлежавших.
Дан перебирал возможные причины непохожести.
«Не исключено, — предположил он, — что светлые глаза — результат отражения фотовспышки. Ведь раньше для фотографирования применяли химические смеси, дающие слишком яркие лучи, — затем Дан переходил в другие сферы гипотез. — Послевоенные годы, голод и изнурительный физический труд, горе от потерь, режим Сталина — вероятно, это причина напряженности и некоторой неадекватности, — Даниил осознавал, что его версии могут совсем не являться истинными и поэтому он подумал: — Понять печать на лицах того времени я, может быть, сумел бы, живя в то время… Но и то, поняв, я вряд ли смог бы выразить это понимание словами». Дан в который раз приходил к выводу, что много человек не может заключить в скудное, данное ему, средство, — в слова.
Он переворачивал страницы, растворившись в фотографиях, этих застывших частичках прошедшего. Огонь в печке потрескивал уже не так лихорадочно. В комнате стало заметно теплее. Стрелки часов на руке отсчитали минут тридцать.
Отдаленно Дан ощутил, что ему трудно размышлять. Голова становилась тяжелой, — это пожаловала сонливость. Он с трудом поднялся, расстелил кровать, почистил зубы и снял верхнюю одежду: кофту и брюки. Затем погасил свет и улегся под одеяло. Тело с благодарностью отозвалось на это.
Уже в полудреме Дан с удивлением, на которое было способно засыпающее сознание, обнаружил в себе почти сформированную мысль. Он подумал: «Если я исчезну из дома, то мама не будет знать что со мной. И сможет жить надеждой, что я живой.., и вернусь… Ведь факт моей смерти будет лишь гипотезой».
Эта догадка испугала Даниила своим возникновением, и он сонно сказал себе: «Наверное, я дурак, раз продолжаю думать об уходе из дома».
Еще ему снова показалось, что удививший его вывод уже встречался где-то раньше, очень давно. «…Или нет? — Дан попытался вспомнить, но мысли все более терялись и путались. И в какой-то, незамеченный миг Дан полностью отключился от яви. Он уснул.
* * *
«Трудно дышать… Не сделать вдох… Я задыхаюсь», — Дан стремительно просыпался. Ему никак не удавалось вдохнуть. Он старался ухватить больше воздуха, но от этого только больше ничего не получалось. Ему было невдомек, что легкие переполнены воздухом, и, что надо всего-навсего начать с выдоха.
Организм требовал возобновления дыхания, и уже посылал волны паники.
Даниил открыл глаза. И спустя секунду включилось сознание. Оно сразу разобралось в обстановке, почти автоматически. Поступил сигнал и Дан сделал продолжительный выдох. В груди сразу стало легче. Затем он задышал не глубоко, но часто. Дыхание вскоре восстановилось и организм успокоился. Наступил паритет.
Такие задержки дыхания изредка происходили, и всегда — во сне, в моменты отключения сознания. Когда с Данном случалось подобное в первый раз, он не на шутку испугался. Тогда, пожалуй, он поддался панике. Но организм сам, инстинктивно, справился с перебоем.
После нескольких таких стопоров, Даниил уловил их причину. Это было связано с простудой, когда болело горло и дышать становилось труднее. В какое-то мгновение сна, кислородное голодание заставляло организм сделать очень большой вдох, но выходила лишь судорога. Оттого и просыпался Даниил. Оттого проснулся и сейчас.
Ощутив свое нутро, он почувствовал боль и сухость в горле. «Ну вот, блин, простудился где-то», — мысленно посетовал он.
За окном улица вполне проснулась и солнце поднялось уже часа два назад.
 Утро. Даниил тоже решил вставать, тем более, что невыспанности он не испытывал.
 «Хлеб. Мне же надо купить хлеба», — вспомнил он.
Через полторы минуты Дан уже выжимал на щетку «Жемчуг»(25). А еще через девять — выходил из дома.
До магазина было меньше километра. По деревенским меркам это расстояние называлось «рукой подать». Даниил был рад пройтись. В теле и сознании звучал мажор. Часть вчерашнего вечера, так же как и всю ночь ,Даниил не помнил и не вспоминал.
Погода сегодня выдалась замечательная. Солнце грело как в августе и, наверное, можно было даже позагорать.
«Еще один заплутавший в осенних числах кусочек лета», — подумалось Дану.
Он вышел к Московскому шоссе и бодро зашагал вдоль. По шоссе с сухим шорохом проносились все марки автомобилей. От знакомых Даниилу с детства до неизвестных ему доселе. В связи с наступившей пятницей, б;льший поток двигался от Питера, — многие выезжали за город, кто отдохнуть на природе, кто поработать и тоже отдохнуть на даче.
Даниил с каким-то детским любопытством глазел на машины, попутно рассеянно решая что надо купить из провизии.
 «…Ну, пол хлеба, печенья какого-нибудь, банку консервов овощных,.. остальное вроде бы есть.., и лимонад еще. С собой на огород возьму».
Дан почувствовал, слабину в правом голеностопе. То ли от бодрого шага, то ли из шалости развязался шнурок.
 Даниил склонился над ботинком,увязывая непослушные концы. Еще полгода назад в этой ситуации он вспомнил бы об Оксане, о том, как она завязывала кроссовки на своих маленьких ногах, как укладывала шнурки в «бабочку». Теперь же его память не выдала ничего, он лишь подумал, что ведь все люди когда-то впервые учатся завязывать шнурки, что все проходят через те или иные страдания, чтобы овладеть этим нехитрым искусством… Эта мысль показалась ему забавной.
«Да, — усмехнулся про себя Дан, — это мне сейчас легко завязывать «бантик», а лет восемнадцать назад, я долго возился и сопел, чтобы узел вышел правильно». Он улыбнулся, припоминая смутные картинки из детства.
Ноги, меж тем, приближали Даниила к сельмагу(26). Он увидел, что перед магазинам собралась небольшая очередь, — человек восемь. Преимущественно бабушки.
«Наверное, хлеб еще не привезли, — предположил Дан. — ….Да, это не Питер с его круглосуточными магазинами и батонами, упакованными в целлофан. И иногда даже уже порезанными. Здесь хлеб привозят раз в день, а то и в два. И здесь это нормально, к этому привыкли».
До того, как Даниил подошел к ожидающим, к ним присоединились еще две старушки.
— Ну, бабоньки, за кем я буду? — обратилась первая из них.
Но отозвался высокий пожилой мужчина:
— За мной, баба Валя, становись.
— А я, стало быть, за Валей, — подоспела другая старушка.
«Да, здесь все привычно», — еще раз подумал Дан, а вслух сказал:
— Здравствуйте.
В ответ многие, если не все, поздоровались. Кой-кого Даниил знал в лицо.
— Наверное, я за вами буду, — спросил Даниил бабушку, что подошла перед ним.
— За мной, за мной, милок, — согласилась она.
Даниил тоже кивнул.
Краем глаза он заметил: кто-то подходит к нему сбоку.
— Здравствуй, Даниил, — услышал он знакомый голос.
Дан повернулся. Перед ним была Софья Николаевна, бабушка Инны, его соседка. Даниил не заметил ее сразу среди остальных.
— Здравствуйте, баб Соня, — приветливо улыбнулся он.
— Погостить никак приехал?
— Нет, баб Сонь, картошку решил выкопать.
— Картошку? — засмеялась баба Соня. — Неужто сохранилась? — и продолжила: — У нас, нынче, у хозяев-то из под носа картошку воруют, а уж бесхозную-то, — тем паче. Мы, вон, свою с дочкой и зятем раньше времени сняли, а то и того не осталось бы.
— Да у меня, баб соня, все в сорняках. И клубней-то не видно, — получилось, что похвастался Даниил. — Как говорится «не было бы счастья, да несчастье помогло».
— Ну ладно, а то я смотрю вчера — свет у вас горит. Думаю, или Данил, или Нина приехала.
— Нет, мама дома осталась.
— Понятно… Как у нее здоровье-то?
— Вы знаете, баб сонь, не важно. Спина чего-то начала болеть.
— Ну, этот недуг всех прихватывает к сорока годам, а то и раньше. Я, вон, тоже в свое время помучалась. Лечилась змеиным ядом… Сейчас привыкла уже.
— Ядом? — удивился Дан, хотя и слышал о применении змеиных сывороток в медицине.
— Да, посоветовали знакомые. Я и попробовало. Помогло, и хорошо так помогло. Правда вот жжет сильно. Поэтому я его только при острых болях применяла.
— Надо будет маме посоветовать, — заинтересовался Дан.
— Попробуйте, хуже-то не станет.
— Тебе сколько хлеба-то надо? — словно забыв, а теперь вспомнив, спросила баба Соня.
— Да пол буханки всего.
— Ну так я тебе в свою очередь возьму. Я, вон, вторая стою.
— Спасибо, баб Соня… А что, скоро машина-то придет?
— Да вот, ждем. Должна быть.
— У вас Инна сейчас в гостях? — переменил тему Даниил. — Я вчера ее видел.
— Да, выбралась проведать. Два дня уже, как приехала… Время даром не тратит. Кабачки, да огурцы на зиму закатываем. Вчера — по дому убиралась… А на завтра-то — в церковь собирается. Служба там будет. Инна мне давеча говорила, какой святой поминается, да я запамятовала… Иоанн Креститель, что ли? Или еще кто? Не помню… И в кого она такая богопослушная? В роду вроде бы церковных у нас не было. Ни я, ни дочка, ни зять, верой не отличались. А она… Не понимаю… И работает-то — не пойми где.
— И что, она завтра в церковь пойдет? — переспросил Дан. Внутренне, он и сам не мог понять ситуацию, будто таких вещей, как посещение церкви в жизни людей не существовало, и не могло существовать. Если только в сказках.
— Пойдет, — подтвердила баба Соня.
— Хм.., да.., —задумчиво произнес Дан. У него появилось еще неопределенное желание попробовать пообщаться с Инной, словно со времен детства он и она были одинаковыми, нормальными людьми, а теперь Инна превратилась в человека из другого мира. Правда, еще не ясны были тема и цель общения. Но интерес присутствовал.
— А я вот, Данилушка, тебя чего просить хотела. Не зайдешь ли ты к нам, если время будет? Утюг у меня поломался. Не греет чего-то. Не посмотришь ли?
— Хорошо, баб Соня, обязательно посмотрю. Вечерком зайду.
— Ой, спасибо тебе, сынок, а то бабке и погладить нечем.-А в ремонт сдавать — так надо в Любань ехать, да потом забирать еще, — морока.
— Ну, баб Соня, спасибо еще не за что говорить.
— Все равно, за согласие.
— Я пойду пока другие продукты куплю, — после паузы сказал Дан.
— Конечно, конечно иди. Я тут тебя заговорила.
Дан прошел в магазин. Там тоже было несколько человек, ожидающих хлебного фургона, но меньше. Даниил подумал, что остальные тоже оказались бы внутри, если б не прекрасная погода.
Сельмаг был абсолютно типичным: не очень богатый выбор продуктов, устаревшие рекламные картинки, шум люминесцентных ламп, изношенная мебель. В таких магазинах продукты питания делили полку с хозяйственными товарами и прочими необходимыми вещами.
И конечно, все местные жители знали продавщицу в лицо и называли ее просто, по имени.
К Дану, однако, это не относилось.
После недолгого исследования товаров, он молвил:
— Будьте так добры, баночку зеленого горошка, вафли, лимонад «Колокольчик»…
Когда Даниил закупился и вновь оказался на улице, он увидел, что народу прибавилось.
Он подошел к Софье Николаевне.
— Баб Сонь, так что мне, сказать что я в очереди не стою?
— Да я уже сказала, Даня, — отвечала та, и добавила: — Ну, все купил?
— Да, только хлеб остался.
Баба соня отошла чуть в сторонку и села на чурбак.
— Ох, ноги у бабки болят, — пожаловалась она.
В числе только что подошедших, были двое пожилых мужчин, которые вели беседу. Один из них посмотрев по сторонам, громко произнес:
— А где мой мальчик?
Оказалось, что «мальчиком» звался юркий дворовый пес. Он выбежал из-за магазина на зов хозяина, радостно виляя хвостом. Попутно обнюхав Даниила и нескольких других сельчан, он приблизился к мужчинам.
— Смотри мне, не убегать, — погрозил хозяин пальцем, нарочито сердясь.
Но пес продолжал вилять хвостом, будто его похвалили.
— Иди сюда, лохматенький, — ласково поманила баба Соня.
Мальчик доверчиво побежал, высунув язык и восторженно закрутив мордой. Баба Соня слегка потрепала дворнягу, почесала за ухом, погладила. Пес умильно заскулил.
Даниил улыбнулся, наблюдая за этой сценой.
— Хороший Мальчик, хороший, — приговаривала баба Соня. — Моего-то Пирата в том году сбило машиной, — обратилась она к Даниилу. — Другого не завела. А надо бы. В деревне собака — и помощник, и радость, — баба Соня вздохнула.
— Идет, кажись, — сказал кто-то из ожидающих, видимо разглядев уже машину с хлебом.
Действительно, вскоре с шоссе свернул синий автофургон с надписью «хлеб». И Даниил, и баба Соня и другие деревенские жители пришли в движение, создавая очередь непосредственно.
«В деревне хлеб имеет б;льшую значимость, чем в безалаберном городе», — мелькнула мысль у Даниила…
Купили хлеб.
— Ну ладно, баба Соня, я к вам вечером тогда зайду, — уже у дома сказал Даниил, — посмотрю утюг.
— Ага, приходи, Данилушко, — кивнула Софья Николаевна. — Приходи, сынок.
На том и расстались.
Даниил поспешил в дом. Хотелось побыстрей приступить к работе, — настроение того требовало. Он наскоро позавтракал, затем открыл форточки и дверь, чтобы проветрить дом; захватил с собой лимонад, радио и отправился на грядки.
Работа сегодня, определенно, спорилась. Даниил с азартом выдергивал буйный цвет разросшихся сорняков, оставляя чахлые стебли картошки наедине с землей. Он старался также извлекать и корни сорняков, но те предательски обрывались.
Некоторые, самые коварные, сорняки вплетались в картофельные побеги, и, выдирая их, Дан случайно обнажал землю у корней картошки, обнаруживая при этом, насколько невелик размер у созревших нынче клубней.
В уме он прикидывал, что урожай будет не богат. Еще он понимал, что само выкапывание картошки займет гораздо меньше времени, чем прополка. Поэтому он не расстраивался по поводу медленного с виду результата.
Роскошность урожая его тоже не сильно заботила. Это было, как рыбалка ради интереса, но не ради улова.
И Даниил испытывал сейчас удовольствие. Хорошо было от старой доброй музыки, музыки-ретро, с привычной радиоволны. Хорошо было от восхитительной погоды, от еще летнего тепла. А когда от работы в наклоне болела спина, то Дан на минутку-другую укладывался на бревна,с незапамятных времён сложенных у огорода. И тогда боль отступала, и появлялась заветная расслабленность, приятным теплом замещая ломоту. И это тоже было хорошо. Просто замечательно.
Безусловно, понято и названо было не все. Что-то еще теснилось в груди, что-то светлое, большое и доброе, и кто его знает, отчего возникшее. И Дан не мог не подумать в эти мгновения, что вот это, верно, и есть счастье…
Но такое ощущение, увы, а может быть, и к лучшему, не задерживается слишком долго. Уж больно оно — натуральное, без примесей.
Вслед прорвавшимся ярким впечатлениям явился прилив обыденного восприятия. Впрочем, совсем не серого, а все-таки розоватого.
Все это не мешало Даниилу раздумывать о жизни, уходя от реальности, и раздумывать, также, о смерти.
Сейчас он размышлял о постоянстве внутреннего состояния человека.
«Человек по большому счету не изменяется, — думал Дан. — Он рождается с определенными возможностями и взглядами. Если в детстве он жесток с окружающими, это проникает с ним в молодость, и далее. Если — по настоящему тих и незаметен — останется таковым в будущем. Если — дни напролет возится с живностью — быть ему каким-нибудь зоологом, ну, или хотя бы иметь любимую собаку, или кошку, — Даниил вспоминал себя, своих старых знакомых, сравнивал и подводил итог: — Тих и незаметен — это, пожалуй, как раз я и был, и таким сохранился по сей день… Правда, в школе частенько дрался. Но помешан-то на этом не был, не испытывал ликования от тумаков раздаваемых и получаемых… Другие тоже дрались. Это что-то вроде мальчишеской моды. Как разговоры о фильмах, или пристрастие к жевательной резинке… Одноклассники… Коля, Мирон, Саня, — тяготели в школе к миру криминала, и он их, впоследствии, услышал, принял в свои ряды… Все побывали в тюрьме. И то, что они там приобрели, уже навсегда… Были в классе и «отличники». Знали больше других, имели авторитет у учителей. Рассчитывали ходы в уме, в то время, как другие делали эти ходы без задней мысли… И юмор у них был какой-то неординарный, со вкусом, что ли… И теперь они в жизни если не «отличники», то уж точно — «хорошисты».., — Даниил перешел к другой сфере анализа. Вспомнил слухи о, якобы, изменениях коренной позиции людей, припомнил и реальные случаи: — Да, есть несколько человек, которые пробовали «завязать» с водкой, уйти от алкоголя, стать «хорошими». Кто подшился, кто закодировался, кто ушел полностью в работу. Ну и что? Что в финале? Некоторые — вернулись к прежнему. Другие от появления вакуума, образованного от сгинувшего «зеленого змия», попали в мрачность и неудовлетворенность от жизни. Вшитые таблетки не позволяли пить, но это не значит, что они не позволяли перейти на другие, неалкогольные вещества… Внутренний мир не изменился, изменилась лишь форма ухода от реальности, расслабления…
Есть, правда, люди — достаточно легко и достаточно надолго отказывающиеся от спиртного, и от сигарет, хотя периодически и курят,и пьют. Но это лишь говорит о том, что они не предрасположены к пьянству и к никотиновой тяге. И внутреннее состояние у таких людей не претерпевает сильных амплитуд… Но есть, также, и те, кто бросил и алкоголь, и табак — просто, без взаимозамен на что-то в этом роде, Даниил полумал теперь о людях религии. Учась в «мореходке», он знал несколько таких ребят. Ему казалось, что они вели себя неестественно. Они улыбались и были терпеливы, когда следовало ожидать от них раздражения или, по крайней мере, хмурости. Говорили не о том, и не так, как другие. Дан не понимал их тогда, не мог разобраться и сейчас: — Что происходило с их внутренним состоянием? Действительно ли они переосмысливали свое мировоззрение, или только делали вид? Что было в силах заменить их прежние способы удовлетворения? — Дан предположил сейчас, что жажда порождающая подобные вопросы, живет в нем на самом деле, вероятно, давно. Просто он не всегда ее замечает. И именно по ее потребности он пожелал пообщаться с Инной. — Да… Инна, наверняка, из того числа… И что-то знает об этом,.. и может сказать…».
Около трех часов дня маленький огород Даниила стал почти образцовым. Природе пришлось ощутить, что ее любовь в виде сорняков не всегда желанна. Грядки ожидали последнего штурма. Теперь картошку можно было брать голыми руками, хотя, нет, — нужна была еще лопата.
Дан откинулся на бревна, расслабив затекшую спину. Он отвлекся от глубоких дум и созерцал очищенные гряды.
— Больше, — произнес он, по аналогии с выигрышной ситуацией в теннисе при балансе.
Центр тревожности внутри Даниила, отвечающий за улавливание сигналов угрызений совести, если что-то не было сделано, сейчас замолчал почти полностью. Еще до завтрака он довольно неслабо звонил. А теперь угомонился, как будто картофель уже был выкопан, просушен и убран в подпол.
— Эй, ты рановато притих, — обратился Дан внутрь себя. — Картошка все еще в земле.
Тем не менее, Даниил в успокоении и с хорошим, все-таки ,настроением удалился на обед.
В отличие от вчерашнего ужина и сегодняшнего завтрака, обед явился необходимым, желанным и приятным. Дан по-настоящему проголодался и аппетит был отменным.
После трапезы Даниил решил немного отдохнуть. Он отыскал в серванте пару номеров журнала «Смена» десятилетней давности, разместился поперек тахты и закинул ноги на стенку. Он вычитал где-то, что такая процедура полезна для ног, для предупреждения варикозного расширения вен.
Журналы прошедшей эпохи. Даниилу они казались выдержанными в жизнеутверждающем стиле. Статьи, стихи, очерки, — стремление и порыв в них, не застой. И еще, присущая тому времени, скромность.
Дан наткнулся на автобиографический рассказ некоего молодого человека. В рассказе автор повествовал об экспериментах над собой, о смертельно опасных экспериментах. Например о своем 42-дневном добровольном голодании, и о, опять-таки не принудительном, прыжке с теплохода в Тихом океане в двадцати километрах от берега. Таким необычным образом экстремал пытался остаться за границей.
Даниил с интересом прочел рассказ, не подозревая, что суть его неосознанно проникла в копилочку сознания, где уже хранились кое-какие соображения, не совсем логичного характера, подобравшиеся один к одному.
Даниил вообще не замечал этой копилочки.
Находясь под впечатлением от рассказа, он размышлял примерно в том же русле.
«Да, в человеке присутствует жажда необычных, рискованных поступков. И если поступки удаются, это очень самоутверждает человека, дает ему возможность гордиться собой, и выделывать новые неповторимые вещи… Это, верно, и есть причина, по которой Макс сунулся в КПЗ, — провел аналогию Дан. — И еще, эта жажда растет, особенно при удачах. Человек забывается, что он всего лишь человек. И тогда, он запросто может погибнуть… И так, вероятно, чаще всего и случается…»
Даниил переместил ноги вниз, поднялся с тахты.
— Отдых отдыхом, но работа еще не закончена, — с хрипотцой отметил он.
Затем Дан обулся, взял в сарае лопату, ведра для мелкой и крупной картошки, вытащил на улицу старые листы фанеры для просушки на них овощей. Все пошло своим чередом, как и д;лжно быть. И мысли тоже обрели прежний ход. Хотя, порой, и сбивчивый.
«Есть, правда, поступки, совершаемые в силу рабочей необходимости, — Дан уже воткнул лопату под первое картофельное семейство. — Каскадеры, летчики-испытатели, цирковые артисты. Их работа и представляет собой самый настоящий риск, — он ковырнул землю и отдаленно понял, что урожай будет таким,каким он представил его по замеченным утром клубням,скромным. — И здесь,если случается трагедия, все, в общем, закономерно и ожидаемо. Впрочем, может ли быть смерть закономерной? — Даниил осознал,что видит последнюю мысленную фразу одновременно с разных позиций. Будто смысл жеста, например — кивка головы, который у одних народов трактуется как согласие, у других — как отрицание, а у третьих — как нечто совсем иное.
— С одной стороны смерть как раз, и именно закономерна, ведь такова природа человека. Но — чужая смерть, никак не своя. Свою смерть, то есть непосредственный переход от жизни к смерти, закономерным назвать невозможно. Ожидание смерти, представление ее себе, мысли о ней — это да, это допустимо. Но сам факт собственной гибели — это непостижимо, нелепо и противологично, — Дан почувствовал, что телега его размышлений скатилась с грунтовой дороги в болотистую местность, где было вязко. Поэтому, он предпочел вернуться на твердую почву. — А ведь, есть смерти и нелепые. Тоже, вроде бы, из-за риска, но риска никому не нужного, пустого. Типа, хочешь выпью стакан спирта на «слабо», хочешь перед поездом перебегу, а то и переплыву Неву в сентябре, или, классический вариант: «русская рулетка». Раз, и нет человека. Досадно, глупо и, — картофелины под неспешной рукой Даниила, проступали из недр, — жалко… Или другие, случайные, но не менее нелепые смерти: заснул в горячей воде в ванне пьяным и утонул; не выключил конфорку, и не проснулся. И все. Все, конец. Вечный сон. …Душа, если она все-таки есть — на свободу, а тело — в землю.., или в крематорий.., — Дан попробовал сделать новый виток вдумывания: — Крематорий… То есть, вместо человека — кучка пепла? Вместо чувств, эмоций, переживаний, взгляда, привычек, аппетита, боли, радости, наконец — умения свистеть сквозь зубы, — небольшая масса серого вещества? Все? В-с-е? — и снова в мозгу Даниила не произошло ничего необычного, словно взамен ожидаемого выстрела прозвучала осечка. Неспособность осознания и предел представлений всякий раз были ответом на подобные вопросы. — Да, смерть это тайна. Тайна за семью печатями. Хотя нет, не за семью, за одной… Человек уходит в мир иной. Оставляет оболочку. Сам случай и характер гибели, в сердцах живущих людей, могут носить печать самую разную: от смерти героической и достойно встреченной или покойной и красивой, до смерти пугающей, приводящей в ужас, безсочувственной, и даже — злорадной. Гамма очень широка. Но человеку «отошедшему», верно, уже все равно что с его телом, и что о нем думают. Он либо где-то там, на небе, либо вообще нигде.. Никто и нигде, — опять под колесами мыслей оказалась хлябь болот, и Даниил вновь закарабкался к тверди. — …А стоит ли человеку вообще думать о смерти? Какой смысл? Понятно, что любопытно, что неизведано, что окутано ореолом загадочности. Ну и что? Мало ли в жизни удивительных и таинственных вещей, — Дан неудачно копнул и порезал несколько картофелин. Чтобы они не погнили, он затер срезы землей (как учил дед) и отложил дольки в ведро с мелкой картошкой. — Вот, например, случайности, продлил он линию размышлений. — Случайны ли случайности? Так ли уж не за что человек получает травмы, терпит неудачи в силу обстоятельств, обретает проблемы? И совпадение ли то, что совершив «нехорошо», допустим — украв или обманув, человек вскоре сам оказывается обведенным вокруг пальца или лишенным собственности? Или это все чушь, и такой взаимосвязи вовсе нет?» — Дан пробежался по своим воспоминаниям в этом роде. Где-то, действительно, просматривался эффект «возвращения недоброго поступка», но часть случаев, припомнившихся ему, персонажами которых были как он, так и другие люди, не упорядочивались.
Даниил, в том числе, вспомнил, как, еще учась в школе, он бросил палку и попал ею в глаз однокласснику во время очередных бесконечных детских игр. И, как у одноклассника мгновенно возник огромный синяк вокруг глаза. Такой большой и яркий, что Дан очень испугался. Правда, он не знал, за что он испугался, но в тот момент внутри у него все сжалось.
А после этого, наверное, в том же году, и сам Даниил раза два-три обретал «фонарь» под глазом, как по причине драк, так и в тех же детских играх.
И это виделось ему сейчас закономерным.
Однако, другой случай, когда Дан глупейше разбил голову о низкий турник на территории детского сада, не оправдывался ничем конкретным. Дан тогда очень спешил и, чтобы укоротить путь, решил пройти напрямик, через садик. Был осенний вечер, и в темноте он не заметил железную конструкцию. На всем ходу «вошел головой в перекладину» и сначала даже не понял,что произошло.
В травмпункте пришлось накладывать швы, и неделю потом ходить с перевязанной, как у боевого командира, головой.
Сейчас Дан не мог понять, за что ему была послана тогда такая «удача». Но, справедливости ради, надо сказать, что это был чуть ли не единственный случай серьезного травмирования. Поэтому Дан полагал, что жизнь к нему благосклонна в плане неприятных сюрпризов.
Помыслив в этом ключе, Даниил склонился к выводу, что случайности все же происходят не напрасно:
— Просто человек не всегда помнит содеянное, часто действует впопыхах, повинуясь эмоциям, не замечая обиды или несправедливости в своих поступках для других. А какой-то неумолимый закон жизни возвращает человеку посеянное им, приводя в равновесие деятельность общества…
Работа двигалась в хорошем темпе. Как и предполагал Даниил, копать было легче, чем полоть. Легче и быстрее. И урожай вырисовывался, в общем,каким, каким ожидал Дан.
Когда ведра наполнялись, Даниил высыпал картошку на листы фанеры. Сегодняшняя солнечная погода охотно сушила урожай, испаряя с него излишни влаги.
Часам к семи Дан отнял у земли последний картофельный куст.
— Все, сделано, — немного победно объявил он, хотя знал, что другого итога быть не могло.
Затем Даниил стал собирать подсохшую картошку и переносить ее в дом, точнее — в подвал. Там он складывал ее в мешки и помещал в большой ящик, обитый железной сеткой. Дан сколотил его после того, как однажды незащищенный урожай основательно уничтожили мыши. А может даже крысы.
Раньше, когда в доме жили бабушка и дед, а потом — только дед, они держали кошек. Поэтому грызуны «обходили дом стороной». Впоследствии, когда дом опустел, в нем объявились мыши. Ну, может не сразу, может года через два-три. Так что, в каком-то смысле, дом не был покинут полностью…
Ту картошку, которая еще не подсохла, Дан перенес в дом и рассыпал ее прямо на полу. После этого он вернулся на огород, собрал весь инвентарь и бросил несколько горделивый взгляд на грядки. Три прямоугольника выделились среди прочего пространства темнотой свежевпаханной земли. Посередине каждого из них присутствовала куча картофельной ботвы.
Дан ожидал почувствовать радость, облегчение и удовлетворение, но почти ничего не ощутил. Лишь, возможно, самую малость. Слишком уж предсказуем был результат. Даниил подумал, что это сравнимо с ожиданием обеда, когда человек, будучи не в силах терпеть, утоляется кусочком хлеба, и в конце концов, когда блюдо готово и подано, он уже не хочет есть.
— Ну да ладно. Все равно ты молодец, — похвалил себя Даниил и пошел в дом.
* * *
— Баб Сонь, а у вас случайно какого-нибудь старого электроприбора не осталось? — спросил Даниил. Он развинтил утюг и теперь озадаченно исследовал его провод с вилкой. — Тут, возможно, шнур плохой.
— Сейчас посмотрю, — отвлеклась от приготовления ужина Софья Николаевна. Она отставила с огня сковородку с нарезанными кабачками. — Была у меня где-то грелка электрическая, прохудившаяся. Если не выбросила, на веранде должна быть, в тумбочке.
Баба Соня вышла.
Дан еще раз осмотрел внутренности утюга. Никаких торчащих проводков, болтающихся деталей. Все с виду, было на месте.
— Много картошки уродилось, Даниил? — получил вопрос Дан.
Его задала Инна. Она находилась тут же, в комнате, готовила к консервированию огурцы.
Дан взглянул на нее, ощущая, что хочет спросить ее и сам, но о другом, но не решается, и ответил:
— Примерно, три мешка, — и добавил: А сажал около полутора.
— У нас тоже, бабушка говорит, в этом году с картошкой — неурожай. Зато кабачков вон сколько. И огурцов, хоть отбавляй.
— Инна, — Даниил решил, что, если он не начнет спрашивать ее хотя бы о чем угодно, то не сможет задать и других интересующих его, вопросов, — расскажи, где ты работаешь?
— В Новгородской области, в деревне, — ответила девушка. — Там есть что-то наподобие детского приюта. Но на самом деле, это обыкновенный деревянный дом. И там живут пять-шесть детей из Ленинграда. И я работаю там воспитателем. Так это официально называется. Но вообще-то, это простая деревенская жизнь. Как здесь. И я для детишек — просто как старшая сестра.
— Ты одна с ними, что ли, работаешь? — удивился Дан.
— Нет, в смене со мной еще воспитатель, мужчина. Получается, как бы, модель семьи.
— А сейчас там дети одни?
— Нет. Почему? Сейчас там другая смена. Тоже воспитатель и воспитательница. Мы работаем чередуясь, примерно по две недели…
— Ну вот, на удачу не выбросила, — вернулась баба Соня.
Она протянула Даниилу электрогрелку, отслужившую свой век. — Такая сойдет?
— Я думаю, сойдет, баб Сонь, спасибо, — принял электроприбор Дан и задал встречный вопрос: — Ничего, если я от нее шнур отрежу?
— Конечно, ничего, я ж ее все равно выкинуть собиралась, — баба Соня снова принялась за кабачки.
Дан решительно отрезал провод питания у грелки и у утюга, и стал присоединять шнур от первой ко второму: «Может, что и выйдет».
— Инна, а почему именно в деревне, и почему именно в Новгородской области? — вернулся к беседе Даниил, зачищая проводки шнура.
— Ну, во-первых, для детей со склонностью к алкоголю, токсикомании, это очень полезный шаг — удаление из пагубной городской среды. И именно социально незащищенных ребят к нам привозят. А во-вторых, наш батюшка из этой деревни родом. И родители его там живут, — держала ответ Инна.
— Батюшка? — не понял Дан.
— А, понимаю, — улыбнулась Инна. — Сейчас объясню. Дело в том, что наш приют православный, и директором является священник, отец Лев. Мы его называем батюшкой. Большинство сотрудников — тоже воцерковленные люди. Вообще, основной приют находится в Ленинграде (как в начале беседы, так и сейчас, Дан внутренне одобрил, произнесенное Инной, старое название города) и у него есть, как бы, две базы. Одна в Пашитнях, тоже — деревне, там работают те, кто сидел в тюрьме. В основном, из колонии для несовершеннолетних, ребята до двадцати лет. С ними там, тоже посменно, живут воспитатели. А другой филиал — это Заклинье, наша деревня. Там беспризорные дети до четырнадцати лет.
— Заклинье? — переспросил Дан и подумал: «Производная от моей фамилии».
— Да, — утвердила Инна. — Ну вот, отец Лев там родился. Поэтому и купили там от приюта дом, у знакомых батюшки.
— Понятно, — Даниил может и не совсем интересовал полный ответ Инны, но промелькнувшие слова о православности приюта, о настоятеле — священнике, привлекли его внимание. Беседа, как будто, принимала нужный Дану оборот. Но, тем не менее, от все еще не был готов спрашивать Инну напрямую, и поэтому задал бытовой вопрос:
— А кто там готовит еду?
— Да сами и готовим. И дети помогают, особенно девочки.
— А вообще, чем там дети занимаются? — Дан уже присоединил шнур к утюгу и вставил вилку в розетку.
— Утром учатся. Вечером гуляют, как и в обычной деревне.
— Там что, школа есть? — Дан ощутил ладонью, что утюг греется.
— Есть, начальная. Как раз для наших ребятишек, для нашего контингента.
— Порядок. Заработал, — озвучил Дан результат починки. — Баб Сонь, у вас изоленты не найдется, провода надо замотать.
— Что, починил? — повернулась Софья Николаевна. — Ну, молодец! Вот спасибо. Как замечательно! Теперь белье будет гладкое, аккуратное. Ну спасибо, сынок. Дай, Бог, здоровья.
— А я видела изоленту, — сказала Инна, поднимаясь. — В столе лежит, — она подошла и выдвинула ящичек. — Вот.
— Ага, то, что надо, спасибо, — взял моток Дан.
Вскоре баба Соня и Инна стали накрывать на ужин. Все возражения и отказы Даниила от трапезы были пресечены и решительно отметены. Дан был усажен за стол и точка.
Подсознательно, Даниил добивался задержки в гостях. В конце концов, не только ради починки пришел он.
— Иннушка, садись ужинать, — пригласила Софья Николаевна.
— Сейчас, чай только заварю, — еще хозяйничала у плиты Инна.
Она сняла прихваткой старинного вида чайник и залила крутым кипятком заварку.
— Ну, Данила, давай тарелку, я тебе кабачков положу, — обратилась к Дану баба Соня. Даниил передал тарелку.
— А то, что же? Нам одним с такой оравой кабачков и не управиться будет. Вот, котлетку тоже поешь. Ну а салат уж сам клади, — вернула тарелку Софья Николаевна.
— Ну, спасибо, баб Сонь, сейчас с удовольствием поем. После огорода-то аппетит созрел.
— Верно, сынок, верно. После работы покушать как раз надобно.
Инна в эту минуту пересекла комнату и остановилась под висящими в углу иконами. Она что-то быстро зашептала и несколько раз перекрестилась.
Для Даниила это было неожиданностью, но вида он не показал. Он лишь украдкой взглянул на бабу Соню, но та сидела просто и обыденно, нимало не дивясь обряду Инны.
— Простите, — спустя несколько секунд заняла место за столом Инна.
— Садись, садись, молитвенница, — добродушно ответила Софья Николаевна. — Клади себе, пока не остыло еще.
Инна наполнила тарелку кабачками только на третью часть. Вдобавок к этому она положила ложечку квашеной капусты.
— Ты что-то совсем есть перестала, — заметила баба Соня. — Котлетку хоть возьми.
— Я не хочу, бабушка, спасибо, — отказалась Инна.
— Постишься опять? — чуть укоризненно произнесла Софья Николаевна.
— Ну, в общем, немножко, — скромно ответила Инна.
И этот ответ, и сам факт поста, также не прошли мимо внутреннего состояния Даниила, — он снова почувствовал укол удивления.И, возможно, этот укол и подтолкнул его к вопросу на тему, близкую и интересовавшую его:
— Инна. А ты не могла бы рассказать, что завтра за праздник такой?
— Праздник? — удивилась в свою очередь Инна. — Не знаю.
— Ну, я имею в виду церковный праздник, — поправился Даниил.
— Церковный?.. Но это не праздник вообще-то, — после паузы ответила Инна. — Это день поминовения… В этот день произошло усекновение головы пророка Иоанна, Крестителя Господня. В церкви завтра будет служба в знак скорби об этом событии.
— Почему он был казнен? — спросил Дан.
Инна коротко посмотрела в глаза Даниила, разрешая, вероятно, для себя причину его заинтересованности.
— В Писании говорится, — заговорила она, — что властитель древней Галилеи, царь Ирод, вскоре после крещения Иоанном Иисуса Христа, заключил святого пророка в темницу за то, что тот обличал его за беззаконное сожительство с женой своего брата. И вот, в один из церковных праздников, Ирод, позволил своей падчерице загадать любое желание, пообещав исполнить его. И та, подстрекаемая своей злопамятной матерью, то есть беззаконной женой царя Ирода, попросила в награду голову Иоанна крестителя. И царь был вынужден исполнить свое обещание.
Дан молча выслушал сказанное, попутно не спеша вкушая ужин. Он придумывал следующий вопрос, который вывел бы его к необходимой цели.
— Ты, никак, Данилушка, тоже о вере задумываешься? — спросила Софья Николаевна. Она как-то неопределенно оглядела Даниила и затем Инну (так, видимо, мог бы посмотреть мудрый учитель на своего юного, с виду — неопытного подмастерье, показавшего вдруг неожиданное уменье). И следующие ее слова будто бы понесли в себе позицию внутреннего состояния их обладателя: — Ох, не знаю, ребята. По-моему, рано вам еще о таких глубинах думать (Инна в этот момент, как показалось Дану, еле заметно потупила взор, словно винясь в чем-то)… Мне иногда кажется, что нет вовсе никакого Бога. Особенно, когда я в силе и здоровье была. Все на себя надеялась… А сейчас часто мысль приходит: нет, думаю, есть все же Божий промысел, не может не быть… Ну да ладно, — добавила она. — Трудно нам об этом судить, — и, точно уловив другую мысль, спросила спустя мгновенье:
— Ну, Данилушка, не разучилась еще бабка кабачки тушить?
— Что вы, баба Соня. Все вкусно. Спасибо, — Дан скромно отодвинул опустевшую тарелку.
— Ну тогда чаю сейчас. С шиповником. С вареньицем.
— Да-да, я налью, — встрепенулась Инна.
— Кушай, кушай, внучка, — остановила ее баба Соня. — Я сама. А то, ты так и не поешь как следует.
Вслед за этим на столе появились кружки с ароматным чаем, варенье и сухари. Даниил почувствовал сейчас, что в гостях его аппетит почти всегда отменный и… «искренний», чтоли. Кушанье было, если можно так сказать, веселым.
За чаем, Инна снова ограничилась. Лишь один сухарик употребила она и только пол-кружки душистого напитка оказали ей услугу утоления жажды.
— Ну ладно, ребятушки, вы почаевничайте еще, а я пойду «Дикого ангела»(27) смотреть. Время поспело, — баба Соня поднялась из-за стола. — Хоть и пустое это занятие, да без него уже и день — не день.
Инна и Даниил остались наедине.
Некоторое время помолчали. Затем Дан спросил:
— Инна, а ты… давно церковь посещаешь? — в голосе слышалось еще волнение.
— А почему ты, Даниил, спрашиваешь? — ответила вопросом Инна.
И Дан, словно с этим вопросом для него зажегся зеленый разрешающий сигал, заговорил, теряя с каждым словом частички волнения:
— Видишь ли, Инна… Я, временами, раздумываю о религии… И часто нахожу противоречия, которые остаются без ответов… А спросить мне вроде бы и некого. Знакомых в этой сфере у меня нет. Да и просто — расспрашивать кого-то — неудобно… Вот, я подумал, может ты мне немного разъяснишь.
— Не знаю, Даня, смогу ли я тебе ответить, — негромко произнесла Инна после небольшой паузы. — Я еще мало верую. Нет у меня еще нужного послушания и знаний.., — и добавила: — Права бабушка, многого еще в таком возрасте не видишь, и не понимаешь…
Дан подумав, решил, что не разделил бы последнего высказывания Инны. Но вслух возражать не стал.
— …Ты извини, Даниил, я сейчас прочитаю только молитву после трапезы, — сказала Инна.
— Да, конечно, — уступил Дан и подумал: «Неужели Инна в своей повседневной жизни не обходится без молитв? Неужели это стало ее потребностью?».
Он, несомненно, слышал о подобных правилах у людей религиозных, но чтобы наблюдать это воочию, в знакомом, пусть давнем, — это было впервые. Поэтому, вероятно, и порождало недоумение.
— Ты, Даниил, может принял мои слова за отказ ответить тебе? — вернулась после молитвы Инна. — Но это не так. Я готова постараться объяснить, если знаю.
— Да нет, я так не подумал. Просто ты для меня сейчас как… человек из… другого измерения, — признался Дан, — …и я не совсем поэтому понимаю того, что ты излагаешь.
Инна улыбнулась:
— Ну ты, Даня, скажешь тоже. «Из другого измерения».
— Извини, если я, может, грубо выразился, — спохватился Дан. — Но… мне и правда кажется, что ты отличаешься от обыкновенной молодежи, и от себя прежней.
— Да брось ты, Даня, — шутливо реагировала Инна. — Нафантазировал невесть чего. Я такая же, как и многие мои сверстницы. И от меня прежней уйма чего осталось, — заверила она.
— Ну не знаю… Может я действительно преувеличиваю, — неуверенно произнес Дан.
— Давай я тебе лучше чаю еще налью, — предложила, вновь улыбнувшись, Инна.
— Спасибо, — согласился Дан. По ощущениям тела, ему правильнее было бы пойти домой и лечь спать. Но пытливое сознание пробиралось к скрытым ответам, настойчивости ему было не занимать. И Даниил дал волю накопившимся вопросам:
— Вот скажи мне, Инна, — начал он снова, — насколько я знаю, есть такое действие — причастие. И для него людям надо каяться в своих грехах.
— Да, правильно, — подтвердила Инна.
— Хорошо… А ты не могла бы мне объяснить суть этого… обряда.
— Ну, исповедь и причастие — это необходимые для души человека таинства. Они нужны для внутреннего очищения, для осознания греховности своих поступков, и для раскаяния, — пробовала ответить Инна.
— А почему тогда люди повторяют свои грехи? — продолжал Дан.
— Потому, что все мы — люди. И все мы немощны и имеем свои слабости. Не всегда можем и хотим сопротивляться бесам, — искала понятные для Дана варианты Инна.
— Бесам? — акцентировал внимание Даниил. — А можно вот про бесов поподробнее?
— Поподробнее? А что именно? — уточнила Инна.
— Ну… что есть: бес?
— Бес — это падший дух, бывший ангел, отступивший от Бога и ставший демоном. Он может присутствовать в человеке.
— А зачем он присутствует в людях? Какая его цель? — уходил в беседу «с головой» Дан.
— Они отводят людей от Бога, толкают человека на путь греха, жаждая в итоге погубить его, — тоже вовлекалась в диалог Инна. — И их конечное намерение и цель — уничтожить душу и тело человека.
Даниил вспомнил, что нечто подобное ему говорил Макс: «Да, точно. Он их еще как-то называл. Не демоны, а.. как-то… делюриги или делириги. И Макс-то предположил, что смысл их существования — ликвидировать человека».
— А зачем им это надо? Ведь они же тогда теряют поле для деятельности, если человек погибнет, — спросил Дан и смутно осознал, что, кажется, он уже задавал такой вопрос Максу.
— Они находят себе другую душу, без дела не остаются. А в итоге, погубленные души не попадают к Богу, в рай. Вот именно это им и нужно, — вывела Инна.
— А почему тогда бог позволяет бесам губить людей? — снова спросил Дан.
— Это непростой вопрос, — приостановилась Инна. — …Вообще, батюшка объяснял нам, что в человеке всегда есть два начала: доброе и злое; и он сам делает выбор в ту, или иную сторону, тем самым, увеличивая влияние этого начала на себя, и что Господь не попускает искушать бесам человека свыше его сил, и в борьбе подает человеку силы для того, чтобы выйти победителем. Господь дозволяет демонам воздействовать для того, чтобы человек имел возможность либо, выдержав испытание, остаться верным Богу; либо отдаться тьме. Бог не может приневолить человека, он лишь указывает путь ко спасению. Конечный выбор добра и зла всегда остается за самим человеком.
На мгновение Дан подумал, что все, что говорит Инна ясно, как день, правильно, закономерно, гармонично, и что здесь нет ни доли сомнения. И в это мгновение он удивился, как он сам не сумел понять этого раньше.
— Понятно, — ответил он.
— Я по своему маловерию, к сожалению, не могу объяснить более полно. Не дано мне это еще. Так что ты, Даня, прости меня за скудность объяснений.
— Да ладно ты, Инна, для меня таких ответов более, чем достаточно…
Еще около часа общались молодые люди. И когда у Инны пришло время читать вечерние мотивы, или как она называла их — правило, Дан попросил Инну позволить ему поприсутствовать при этом. Инна не возражала. И Дан, отстояв на молитвах, еще долго повозвращении домой размышлял над увиденным и услышанным, прежде ,чем уснуть в этот поздний вечер.
* * *
Раннее утро. Но утро не следующего дня, а одного из воследпришедших. Сбор урожая картошки в Грядах, Инна, баба Соня, новые впечатления, — все это осталось позади, в двух-трех днях раньше. А нынче…
Звон будильника и далекая мысль: «Время сна истекло».
 Даниил постепенно пробуждался, возвращался к привычному восприятию и ощущениям. Он почувствовал болевой импульс в правой ноге, и другая далекая, но отчетливая мысль возникла в голове: «Я помню тебя. Ты довольно глубока». Вместе с мыслью Дан представил себе рану, забинтованную сейчас. Именно она и давала о себе знать. Дан сам вчера вечером бинтовал ногу и сейчас без труда мысленно видел рану.
Ну что ж, бывает. Небольшой несчастный случай на работе… Иногда на складе помимо продуктов хранились другие принадлежности. Это было исключением, но все же. Вчера исключением являлось листовое железо. Утром его привезли, вечером должны были забрать. Какое дело бригаде? Железо — так железо, главное — не урезали бы зарплату. Даниил тоже придерживался этого мнения. А еще,он придерживал в числе других это самое железо, когда его забирали, и Витаминыч уже подсунул под листы «руки» своего автопогрузчика. «Вира», — крикнул Денис и «руки» медленно пошли ввысь. Железные листы не ложились целиком на подхватившие их «руки». Поэтому при подъеме неподхваченная часть прогнулась вниз и, спустя секунду, верхние листы как по маслу  заскользили по наклонной на пол. Бригада  среагировала, но двое из них — поздно. Когда сход железных пластов прекратился, Даниил и Денис оказались на полу. Их сбило листами. Удары пришлись ниже колен. Дану повезло чуть меньше. Несколько листов задели ногу углами: порвали брюки и немного плоти. У Дениски обошлось без крови, но тоже приятного мало. Но в целом, как потом обсуждали однобригадники, «пронесло», могло быть и хуже…
Сейчас, просыпаясь, в этой среде «пограничного состояния между сном и явью», Дан с каким-то особенно чутким ощущением реальности фантазирования, фантазирования — очищенного от убеждения: «меня это не коснется», почувствовал, что он беззащитен и беспомощен перед случившимся. В эти мгновения, когда он мог себе позволить еще минут пять «поваляться в кровате», он ясно представлял себе: «Вот моя нога повреждена. Но я знаю, рана заживет. Вот так всегда бывает: поцарапаешься, а потом пройдет. Организм самовосстанавливается. Но… Давайте рассмотрим другое ранение. Например — ужасный разрез, который или вообще не заживает, или заживает очень долго и с непоправимыми последствиями, а может — приводит к гибели. Как вот это чувствуется? Дайте посмаковать. Вот эта секунда, когда это случилось. Ты смотришь на рану и не веришь, что это именно с тобой. Ты очень сильно удивлен и напуган. Даже не «очень сильно удивлен и напуган», а в 57 тысяч крат увеличено удивлен и напуган. И ты смотришь будто изнутри на свою кожу, сухожилия и другие внутренности, и не понимаешь, а почему не видно крови, где она?, и еще — осознаешь, что хрипишь и, что с  тобой такое впервые, первый раз в твоей наивной детской жизни, в которой может только и было, что лишь царапины и занозы. И еще ты думаешь, что может сейчас умрешь, и отчаяние вместе с ужасом и паникой накрывают тебя как девятый вал...», — Дан не совсем обычно взглянул на циферблат часов, с небольшим усилием осмыслил значение положения стрелок и стал подниматься.
«Да, это другой мир, другой. Другая реальность. Новые законы, беспощадно перечеркивающие многие прежние установки. Это как человек, с детства живший во тьме, выходит на свет. И тогда, о, Боже! что это! Сильнейшая резь в глазах, руины в мировоззрении и единственное на что способен человек — жмуриться, жмуриться…».
Дан проследовал в ванную комнату. Бросил взгляд в зеркало и отметил, что видит немного осунувшееся, уставшее лицо. Он ополоснулся холодной водой и тело отреагировало зарядом бодрости. Вслед уходящим дремотным рассуждениям, он подумал. «Согласен, с человеком может всякое случиться. Не важно — кто он, чем занимается и чем обладает. Вопрос не в этом. Вопрос в том, что дальше? Что потом?.. А что потом? Да ничего. Дальше жить, если не погибнешь-таки. Ведь человек ко всему привыкает», — это заключение было сделано уже вполне проснувшимся, будничным сознанием. Ощущение реалистичности фантазий угасли и Дан вновь представлял себе все беды и недуги, как нечто неправдоподобное. Такова, вероятно, была защитная реакция сознания бодрствующего.
Стараясь не шуметь (мама еще спала), Дан пробрался на кухню и подогрел завтрак: чай и голубцы. Затем неспешно поел. Радио он тоже включать не стал, чтобы не будить маму. Поэтому сознание, не видя возможности бездействовать, взялось размышлять дальше. Даниил вспомнил между прочим, что некогда выдумал теорию, по которой его жизнь состояла из отрезков восприятия. И сейчас Дан не подвергал эту теорию сомнению.
«Действительно, — думал он, — тот «я», который ходил по свету весной, который мечтал об Оксане и жил надеждой; и другой «я», который появился в конце лета; — это совсем разные фигуры. Два человека, по-разному видящие мир... Один сменил другого. Это, как будто, во мне за время жизни должно просуществовать несколько личностей с разными мироощущениями. И когда, отбыв свой срок, очередная натура уходит, или умирает, ее сменяет последователь, со своим багажом мыслей и поступков. И эта цепочка периодична. Но, несомненно, остается какой-то общий тон, объединяющий всех персонажей в одну команду. Какой-то единый стержень, от которого далеко не уйти…».
Спустя, может быть, полчаса, Дан уже ждал автобус на старой знакомой остановке.
Природа нынче уравнивала количество погожих и ненастных дней. Сегодня был черёд сырой и пасмурной погоды, и к тому же с ветром. Дан, как и другие ожидающие, ежился от сырости, но все же делал вид, что погода его вовсе не заботит.
Боль в ноге, к которой Дан еще не успел привыкнуть, в основном заявлялась при движении. Но все равно он не нагружал больную ногу, и посему, вопреки традициям, Дан позволил себе усесться на скамейку. Обычно он полагал, что скамейки для пожилых людей и инвалидов, и поэтому принципиально не садился.
«А теперь я, пожалуй, и есть инвалид», — пошутил он про себя.
Откуда-то появилась собака — кокер. Она заметалась среди людей, перебегая от одного к другому. Она нюхала воздух, крутила головой, и все ее движения были какими-то отчаянными, и вызывали жалость. Дан заметил на ней ошейник.
— Потерялась, — сказал кто-то.
— Бедняжка, — добавила какая-то старушка и заглянула в авоську. — Сейчас, обожди, где-то у меня печеньице было.
Собака выжидающе застыла около бабушки, заглядывая в ее глаза.
— Вот, держи, — старушка бросила на сырой асфальт печенье.
Собака понюхала лакомство, но не притронулась. Видимо, не этого она ждала. Голод, если он и присутствовал, отошел на далекий задний план. «Где мой хозяин?» — словно говорил собачий взгляд.
Дан вспомнил фильм, виденный в детстве: «Белый Бим — черное ухо». Тогда, много лет назад, он запал в глубины детского сознания, затронул какие-то чувствительные нотки и остался, скорее всего навсегда, в памяти. Что-то далекое, и потому почти волшебное, шевельнулось внутри.
Собака удалилась, здесь ее хозяина не было.
На остановку подошел новый человек. Даниила он не заметил. Зато Дан заметил его. Это был Володя. Лицо его хранило серьезность и спокойствие. Дан отчего-то очень обрадовался встрече. Он поднялся со скамьи.
— По моему, этот человек мне знаком, — чуть ли не в ухо приятелю заявил Дан.
— О, Даня, — чуть отстраненно ответил Володя. — Привет.
—Здорово, серьезная личность, — засмеялся Дан. — Стоит, главное, в ус не дует.
— Не заметил чего-то, — как бы извинился Володя. Он не перенял радостного тона Даниила, чем немного удивил его. Дан ожидал привычной веселости и беспечности. Но Володя был сдержан.
— Я уже забыл как ты выглядишь, — продолжил Дан. — Ну, рассказывай как живешь.
— Помаленьку, — серьезно и спокойно ответил Володя. — Месяц тому назад перешел работать на Ижорский завод.
— Что, уволился все-таки из милиции? — удивился Дан.
— Да, пришлось, — тон приятеля оставался ровным.
Дан явно не узнавал Володю.
— Ну ты даешь! Столько лет проработал.
— Ничего. Другие и с б;льшими стажами уходят, — без разочарований произнес Володя. — Все же, что ни говори, в милиции нервозная работа. Это я сейчас еще больше ощутил, когда на завод перешел.
Дан не понимал причины изменений в Володе. Его приятель выглядел серьезным, чего Дан никогда ему не приписывал. Да, бывали случаи, когда человек находился в зоне неудач, и в таких ситуациях было не до смеха. Но вид Володи был спокойным и бодрым. Никаких теней грызущих изнутри проблем, никаких признаков озабоченности или недуга. «Наверное, я просто построил стереотип относительно Володи, — подумал Дан. — Просто, так мне было удобней его воспринимать, и… немного ставить себя выше», — Дан почувствовал небольшую вину перед приятелем.
— Ну а ты,там же? — спросил в свою очередь Володя.
— Да, пока там же. У нас перемен нет. Все по-старому.
— Что ж, стабильность — это неплохо, — заключил Володя.
В это время к остановке подкатил новенький автобус, из тех, что были потеплее и вместительней.
— Похоже, и транспорт становится стабилен, — не без минорной нотки отметил Володя.
Приятели проворно внедрились в салон и продолжили беседу:
— Как семья? — поинтересовался Дан.
— Ничего. Все хорошо. Дочка в садик пошла.
— Сколько ей уже?
— Три с половиной.
— Да, время бежит, — произнес Дан.
— И мы бежим вместе с ним, — подхватил Володя.
На очередной остановке в автобус, среди утреннего рабочего люда, вошла девушка. Взгляд Даниила невольно скользнул по незнакомке. Она была одна из тех, перед которыми Дан терялся. Красивая и, с виду, гордая.
Даниил не стал, да и не хотел продолжительно смотреть на нее. Но в течение беседы с Володей, время от времени, его взгляд словно магнитом притягивало к девушке. Она, однако, этого не замечала.
— А какой нынче непредсказуемый финал вышел(28), — затронул новую тему Володя.
— Да, французы сорвали куш, ничего не скажешь…
Тема футбола увлекла обоих молодых людей в воспоминания прошедшего чемпионата.
Вскоре Володе подоспела пора выходить, и приятели стали прощаться:
— Ну давай, Даник, удачи тебе, — протянул руку Володя.
— Всего доброго, Володь, — постарался как можно радушнее ответить Дан, и пожал руку.
Володя вышел, и теперь Дан вернулся к действительности.
 А действительность не была такой уж и серой. Незнакомка все еще делила с Даниилом, впрочем, как и с другими пассажирами, этот уютный салон автобуса.
В очередной раз взглянув на девушку,Дан встретился с ней глазами. И это было ему немного приятно.
И даже когда девушка сошла, Дан не утратил того романтического оттенка в душе, который затеплился в момент появления незнакомки.
В какой-то миг Дан попытался подвергнуть логическому анализу свое поведение: «Какая такая нужда — смотреть в глаза? — мыслил он. — Зачем? — и сам, чуть позже, выдвигал версию: — Быть может, это происходит на уровне инстинкта. Встретиться глазами, считать информацию. Ведь глаза, говорят, зеркало души. А потом, или снова почувствовать желание заглянуть в эти глаза, или навсегда забыть об их хозяине… Смотря, что прочтешь во взгляде…».
В глазах незнакомой девушки Дан, как будто, уловил нечто взаимное. И именно это не угасило заветного огонька.
«А может мне показалось?» — усомнился Дан.
Когда настал и его черед выходить. Ноги сами понесли его по привычному маршруту, к складу.
Еще он подумал: «А ведь мое отношение к Володе, которое действовало раньше, и изменилось теперь, — тоже доказательство того что моя прежняя натура, мой очередной «часовой» исчез, и уступил место новому действующему лицу».
* * *
— Полна коробочка, — объявил Витаминыч.
«Зил» с объемным кузовом заполнился до отказа.Пару коробок водитель даже погрузил в кабину.
— Ну что, пора на обед, мужики, — справедливо отметил Витаминыч.
Возражений не было.
— Спасибо, ребята, — поблагодарил пожилой водитель и отправился заверить накладные к бригадиру.
Витаминыч покатил погрузчик в ангар.
— Покурим что ли? — сказал неспешно Вадик.
— Доставай, — поддержал Алексей.
— Только, что попало — я не курю, — подключился Гриша.
Он вынул сигареты взамен появившейся в руках Вадика пачки папирос: — Угощайтесь.
— О, давненько я не куривал таких, — взял Алексей.
— Мерси, — угостился Вадик.
Вообще, Гриша курил очень редко, но если курил, то — высокие сорта табака.
— А я уж вас не поддержу, извините. Больно кушать хочется, — это молвил Денис.
— И меня прошу простить, — добавил в ритм Дан, — курить я еще не выучился.
Таким образом, бригада была в сборе. Не хватало только Лёни, но он уволился в середине лета. А новых рабочих бригадир брать не торопился.
— Ну что, коллега по несчастью, пойдем пошамаем, — Денис хлопнул по плечу Даниила.
— Я бы даже сказал: калека по несчастью, — ответил Дан, — но от предложения не откажусь.
И оба,раненных давеча,заковыляли в раздевалку, вспоминая по дороге вчерашнее событие.
Несколько минут спустя,когда Денис и Дан уже приступили к обеду, подоспели курильщики. По двум-трем последующим фразам и увлеченным лицам ребят, Дан сообразил, что на перекуре они затронули спорную тему разговора, и сейчас продолжали дискуссию.
— …Мне кажется это просто твое хотение выдавать желаемое за действительное. Да и не только твое, а многих, — сел на потрепанную тахту Вадик.
— Ну хорошо, а что по-твоему есть Бог? — спросил Алексей.
— Да ничего. Выдумка, — рубанул Вадик.
— Я бы добавил — хитрая выдумка, — произнес Гриша.
— Ну а как же тогда все святые, которые являли чудеса, как же целая история России, связанная с православием? Как же наследие ученых, писателей и других знаменитых людей, которые жили в вере? — как-то даже подрастерялся Лёша.
Даниил подумал, что, пожалуй, впервые видит так спорящих друг с другом Вадика и Алексея.
— Ребята, ребята, кончай спорить, — попробовал остановить беседу Денис. — Давайте-ка к столу. Я понимаю, что человеку нужна духовная пища, но и о физической забывать не следует.
Молодые люди-спорщики как-то не очень вняли призыву. Только Гриша достал свой сверток со снедью, да и то не раскрыл.
— Вот ты сейчас сказал про историю, да? — выхватил вопрос Вадик. — Ну и что — история? Ты хочешь сказать, что история творилась по закону Божьему, — Вадик сделал коротенькую паузу. — Ну ладно, вот тебе пример: при Петре I появился сильный военный флот, Россия получила неплохие позиции среди европейских держав и появился город, который не уступает многим мировым столицам по культурным ценностям. И это при царе, которого церковь не чтит. А Николай II, причисленный к лику святых, не мог или не хотел удержать царствование и не противился революционерам, которые его убили. Я, конечно, не ахти какой историк, но по-моему так и происходило, — сейчас Вадик почти не сбивался и говорил устойчиво. — А при Петре I почему-то революционеры как-то не высовывались.
— Конечно, он одинаково легко и бороды брил и головы сек, — произнес Алексей, как бы не находя в словах Вадика доводов против церкви. — Но так это держалось на страхе наказания и смерти.
— А, значит страх царского наказания был сильнее наказания Божьего? — подхватил Гриша.
— Но ведь Николая II свергли не верующие, — ответил Алексей, и добавил: — А для них, конечно, страха Божьего нет, а есть страх смерти.
— Хорошо. В таком случае к чему тогда стремился человек, бросивший бомбу в Александра II. Ведь он же понимал, что его за это могут казнить. Где же здесь страх смерти безбожника? — выдвинул другой вопрос Гриша.
— Я не знаю его мотивов, — Алексей не торопился выдавать ответ. — Может он был просто обманут, введен в заблуждение.
— Вот ты еще говоришь о наследии ученых и писателей. Это ты про кого? — взял слово Вадик.
— Ну как про кого? — переспросил Алексей. — Вот взять хотя бы Гоголя, Достоевского, Пушкина; из ученых — Павлова, Пирогова.
— Ни и что они? — словно бы заранее зная ответ поинтересовался Вадик.
— Во дают! — удивился Денис. — Похоже, дискуссия разгорается. И кажется, им уже не до обеда. Ну, как хотите.
Денис налил себе еще чаю.
В плане трапезы его поддерживал только Даниил. Он внимательно слушал спор, но создавал видимость увлечения обедом и равнодушия к диспуту.
Гриша наконец развернул свои бутерброды, и тоже подсел к столу.
— Эти люди писали о существовании Бога и необходимости жить по законам Божиим, — отвечал Вадику Лёша.
— Они говорили, что это единственный путь в жизни.
— Есть мнение, что христианство вовлекло в себя и затуманило головы многим, включая и гениальных людей, — парировал Вадик. — Но это вовсе не повод утверждать истинность религии.
При последних словах вошел Витаминыч. Он вытирал вымытые руки носовым платком.
Он так же, как и Денис, удивился спору, но сделал это как-то особенно, как бы с высоты своих лет.
— Никак тут происходит словесная баталия? Молодежь ищет точку отсчета, — усмехнулся он, присаживаясь к столу.
— Именно, — подтвердил Денис и предложил: — Вам чаю налить?
— Да, спасибо, а то так есть хочется, что и переночевать негде, — соглашаясь, шутил Витаминыч.
— А что тогда по-твоему истинно? — продолжая беседу, решил узнать Алексей.
— Свободный и чистый разум, — изрек Вадик, будто бы давно держа эту фразу наготове.
— Свободный от чего? — уточнил Алексей.
— От религиозных представлений, от сознания собственной якобы греховности и незначительности, а если говорить правдивей — собственной ничтожности. Ведь как говорят богословы: «Живи так, как учит церковь, всякое самодовольство и вольнодумство, против Богу, а значит — от лукавого… Человек — ничто… Все в руках Божьих… Всяк грешен…». И человек таким образом начинает считать себя каким-то гадом прокаженным, недостойным «милости Божьей». Он теряет свои личные идеи, не решается поступать как видится ему, урезает свои интересы, желания, стремления.
— Ну а почему тогда знаменитые люди, призывающие к церкви, все же совершали открытия, писали книги, картины? Как же здесь отречение от своих идей? — подверг сомнению выводы Вадика его собеседник.
— Да вот именно потому, что не всегда находились под действием религиозного гипноза. И если бы обошли вообще религию стороной и не попали под влияние проповедников, то, я думаю, создали бы гораздо больше, — заявил Вадик.
— Браво, — поддержал Гриша.
— Складно у тебя получается, — иронически произнес Алексей.
— Складно, да, — еще не успокоился Вадик.
— Вот вам чай, спорщики, вот печенье, — снова пригласил к столу Денис. — Хотите обедайте, хотите — нет. Мое дело предложить.
— Спасибо, — взял кружку Алексей.
Вадик тоже оторвался от тахты и подошел к столу.
— Ну вот можешь ли ты мне объяснить практикуемое в православии таинство причастия? — вновь заговорил он. — Зачем оно?
— Для того чтобы покаяться и очистить душу.
— От чего очистить душу?
— От грехов.
— А почему тогда после этого человек снова грешит? Ведь причастие, насколько я знаю, — периодическое мероприятие, — допытывался Вадик.
Алексей высказывал свое мнение не менее настойчиво:
— Потому что жизнь сопряжена с искушениями, и человек не всегда избегает их. Поэтому ему дается возможность очищаться снова, снова раскаиваясь и, таким образом, совершенствоваться, быть более стойким ко грехам, укрепляться в вере.
В эту минуту Дан вдруг вспомнил, что задал подобно Вадику такой вопрос в разговоре с Инной, и получил от нее очень похожий на этот, ответ.
— угу, понятно, я так и думал, — скорее сам себе сказал Вадик, и спросил еще: — И все это, наверное, нужно для спасения своей души и жизни вечной в загробном мире?
— Ну да, — ровно ответил Алексей. Не было заметно, чтобы он хотел в чем-то убедить Вадика или Гришу.
— То есть, христианин — это тот, кто заботится о своей душе прежде всего? — сделал вывод Гриша.
— Здесь надо понимать каким образом это достигается, — молвил Алексей. Он видел, что беседа принимала бескомпромиссную перепалку, поэтому не старался подробно разъяснить свою позицию.
Дан с интересом воспринимал сказанное, но не делал никаких выводов. Просто пока слушал.
— Хорошо, если по-твоему Бога нет, — спросил в свою очередь Алексей, — то на что надеется и во что должен верить человек? И на чем основывается его понятие о существовании мира?
Вероятно Алексей хотел узнать, чем вызвана критика религии: просто ли ропотом из-за какого-то неудовлетворения жизнью, или, действительно, прочными убеждениями об ином устройстве мира. И, вероятно, такой вопрос возник подсознательно, не имея четких мотивов.
Вадик с охотой принял вызов:
— Человек, после того, как выходит из-под родительской опеки, ищет себе новую опору в жизни. И часто именно поэтому принимает Бога, как могущественного покровителя, — в своих словах Вадик был тверд, и говорил сейчас, словно цитировал. — Мало кто отваживается посмотреть на действительность, в которой ему неуютно, сиротливо и опасно. Но если человек примет свое неуютное положение как оно есть, то и обретет спокойствие и уверенность. Он будет стараться жить логично, не в ущерб себе, накапливая жизненный опыт и используя его в своей жизни. Есть в мире неумолимые законы, которые он примет как должное. Из них есть усвоенные человеком, такие, как наличие времен года, старение организма… ну и другие. И есть еще не открытые человеком законы, которые постепенно поддаются ему.
— То есть, если я правильно понял, природа и законы в мире творятся сами по себе, и их надо только усвоить? — осведомился Алексей.
— Да, — утвердил Вадик. — И человек верующий приписывает еще не понятые законы к промыслу Божию, в то время, как человек лишенный предрассудков осознает, что не все ему еще известно об этом мире… Ведь не знали же раньше люди как летать по небу, а сейчас расчеты и раздумья привели к созданию… хотя бы — вертолета. И летает он безо всякого Бога.
— Снова браво, — отозвался Гриша.
Алексей немного помолчал. Он не выглядел уступившим в этой беседе, но и готовности к дальнейшим обсуждениям не читалось в лице его.
— А мне иногда кажется, — совершенно безоблачно произнес Денис, — что Бог — это инопланетянин, более разумное и совершенное, чем человек, существо, и что жизнь на планете Земля — это своего рода эксперимент, подвластный создателю, или создателям… А ангелы — это те же инопланетяне, но только пониже рангом. И в общем представлении, Бог и его ангелы — это, как люди, разводящие, например, рыб в гигантском аквариуме, или создающие сыворотку… А библейское учение — это свод правил, придерживаясь которых, человек сможет жить наиболее счастливо, полезнее, дольше и тому подобное. И правила подкинуты в самом начале развития цивилизации самим Богом. Или посланниками его.
— Интересная мысль, — откликнулся Витаминыч. — О чем-то похожем я в свое время размышлял.
Ни Вадик, ни Алексей не отреагировали на гипотезу Дениса. По крайней мере, не подали вида.
— А как насчет смерти, Вадик? Что, по-твоему, ожидает человека после смерти? — это был последний вопрос Алексея. В этой беседе.
— Ничего не ожидает. Мы не помним, что было до нашего рождения, мы не понимаем, где наше сознание в момент сна без сновидений. Нечто подобное произойдет после остановки сердца (в речи Вадика Дан уловил собственные, некогда мелькавшие в голове соображения о смерти, и сейчас на долю лишь секунды вспомнил он текст, написанный Оксаной, который он сжег, и почувствовал этот согласительный порыв, когда хочется поддержать человека, думающего так же, точь-в-точь), — предположил Вадик.
Гриша на этот раз промолчал.
— Но этот вовсе не значит, — добавил Вадик, — что, если церковь дает свое объяснение и жизни до смерти, и жизни после смерти, то ее постулаты верны. Я, лично для себя, ставлю утверждения христианства о рае и аде в один ряд с другими гипотезами. С кармой, реинкарнацией, нирваной… И еще я вот хочу сказать: перед смертью человека, как и перед всем неизвестным, теряется и страшится. И все эти учения о жизни после смерти — не что иное, как самообман для самоуспокоения.
Повисла небольшая пауза.
Даниил пытался не упустить ничего из услышанного в этом разговоре. Он чувствовал себя в эти минуты, как грибник, плутавший долго по лесу с полупустой корзинкой и набредший случайно на полянку с россыпями боровиков.
Паузу прервал Лёша:
— Я вижу, Вадим, твои убеждения не дают тебе возможности принять, хотя бы на время, сторону верующего. Поэтому, я думаю, не стоит нам обсуждать дальше, а то это перерастет просто в ожесточенный бессмысленный спор… Мне кажется, тут все просто: либо веришь, либо не веришь. Ты, я понял, не веришь. Ну и ладно.
— Ну а чего мне? И ладно, — уже в своей привычной манере, тоже смягчаясь, ответил Вадик.
— Ну вот и поговорили, — весело сказал Денис. — Вадик, наверное, теперь целый год молчат будет, весь свой словарный лимит исчерпал.
Вскоре в коридоре послышались торопливые шаги. Их автором оказался Николаич, бригадир.
— Мужики, ну вы где пропали-то? — горячился он. — Машина уже ждет.
— Аврал, — поднялся Витаминыч.
Вадик на ходу допил чай и взял горсть печенья.
— Чего-то скоро, — удивился Гриша.
— Меньше спорить надо, — кольнул Денис.
— Да, за разговором время быстро летит, — молвил Дан.
Бригада снялась. Обеденный перерыв окончился.
В продолжение рабочего дня Дан раздумывал над произошедшими трениями. Теперь можно было провести параллели со своими взглядами. Ничто этому не мешало. Он взвешивал высказывания обеих сторон.
То, что говорил Лёша, было знакомо Даниилу. И несмотря на немногословность Алексея, Дан (по крайней мере, ему так казалось) понимал его позицию. «И очень верно, — думал он, — Алексей заметил: можно верить, а можно не верить. Если поверишь, будешь понимать происходящее в одном свете. Нет — найдешь другие критерии оценки… У Вадика они точно — другие».
В речах Вадика Дан отметил необычную свободу мысли. Его смелое попрание церковных устоев удивило Даниила.
«Я порой сомневаюсь, даже очень часто, в правильности православных утверждений, — параллельно с погрузкой проводил анализ Дан, — но так, чтобы высказывать абсолютно отстраненную от религии точку мировоззрения, — это сильно».
В своих обычных, сколько помнил Дан, поисках истины, внутренних раскопках, мысленных водоворотах, он никогда не выдвигал новой целостной модели существования мира, просто временами критиковал имеющуюся и пытался заменить некоторые ее стороны на свой лад. Но вот, не более часа назад, он услышал это покушение, эту претендующую на аксиому версию, этот другой взгляд.
Дан не мог расценить его однозначно. Один внутренний голос соглашался с отсутствием единого и бесспорного начала — Бога; другой — не находил в царствовании природы, как вечного самодвигателя, причин и мотивов существования человека; третий — не вторил, и не перечил ни первому, ни второму, он говорил, чтобы что-нибудь понять,надо много думать, читать, размышлять, вдаваться, докапываться… Были, вероятно, и другие голоса, но Дан уже не различал их четко. Хотя, и не голоса это вовсе были, нет, так, — отдельные сгустки мыслей.
* * *
Спустя, может быть, пару часов случилось так, что присутствие всей бригады стало необязательным. Основные грузы были отправлены, и теперь маячила перспектива дождаться еще одной небольшой машины — «Газели», отоварить которую было делом несложным. Поэтому помимо Витаминыча, как водителя погрузчика, требовалось еще максимум два человека. Эта необходимость явилась цепной реакцией добровольных согласий остаться и доработать. После небольшого совета из желающих утвердились, как и требовала ситуация, двое: Гриша, заявивший: «Да я останусь, без проблем. Все равно, пока ждем — я почитать успею. Книжонка с детективом мне попалась занятная, теперь пока не узнаю чем дело кончилось — не успокоюсь. А то дома-то мне — не до книг»; и Дан, который несмотря на отговоры, мол, «у тебя нога, ты ранен, ступай домой», твердо решил остаться. Да, упрямиться он умел.
Таким образом часам к трем пополудни ангар опустел от Дениса, Алексея и Вадика. Уехал, кроме того, и бригадир. Он лишь оставил указания что следовало отгрузить, и покинул склад.
Гриша, как и обещал, сел за выяснение деталей очередного детективного произведения Джеймса Хедли Чейза(29).А Дан, попытавшись сначала подремать и поняв, что сон нейдет, спустился вниз и расположился на скамейке у входа. Хоть и хмурая стояла погода, но хотелось побыть на воздухе. Нередко именно природная пасмурность улучшала настроение Даниила. Как-то созвучно его внутреннему  состоянию бывала она. Наверное, Дан мог бы долго-долго сидеть вот так, в одиночестве, безмятежно, не думая ни о чем конкретном, будто в забытьи.
Из ангара вышел Витаминыч. Увидев Даниила он произнес:
— У, как ты здесь хорошо расположился. Дай-ка и я присоединюсь. А то ноги гудят как высоковольтные провода.
— Присаживайтесь, — подвинулся Дан и подумал, что тоже иногда испытывает гудение в ногах, и что тогда, по приходу домой, он закидывает ноги на стенку, и оттого вроде бы становится легче.
— Ну что, Данчик, как жизнь молодая? — осведомился Витаминыч.
— Да ничего, по-маленьку.
Чуть помолчали.
— Слушай, Даня, я вот чего давно узнать хочу, — заговорил вновь Витаминыч, — чего вы здесь сидите на этой работе? И ты, и Гришка. Кажется все есть для нормальных, денежных мест: и молодость, и голова на плечах, и не пьете. Что еще надо? Вадик с Лёшкой — еще понятно, не упустят шанса «за воротник заложить»(30),потому, может, и не уходят. А вы? Давно бы уже карьеру делали… Я б на вашем месте тут не пылился.
— Не знаю, Дмитрий Вениаминыч, — пожал плечами Дан. — Мне кажется, не так уж это и просто.
— Да что сложного-то? — повернулся Витаминыч. Вот, Леонид, — понял, что время дорого и в другое место ушел. И правильно… Надо просто поискать работенку, и пробовать, пробовать. Не получится в одном, так в другом повезет… Годы-то летят. Я вон, когда ваших лет был, так уйму мест переменил, и сейчас понимаю — все не зря. Двигаться надо, действовать.
Даниила почему-то такого рода разговоры побуждали к противодействию. На призывы искать «перспективные», квалифицированные места, ему еще больше хотелось уйти от дел и не думать о них. Быть может, это внутри молодого человека заявлялся дух противоречия, который в свою очередь, вероятно, порождался неудовлетворением своего положения. Все же особенных причин преданности погрузочному делу не было. Но неудовлетворение это не сквозило явно, а сидело глубоко внутри, и справедливости ради надо сказать, что не часто было востребовано. Тому были причины, а иначе и быть не могло.
Если кто-нибудь из знатоков человеческих душ взялся бы рассудить положение Даниила, то он пожалуй увидел бы, а точнее говоря НЕ увидел бы заинтересованности Даниила в успешном будущем. Его существование не имело сейчас целей, и при необходимом течении мыслей вылилось бы в вопрос «зачем». Но Дан не склонен был рассматривать такой вопрос на данном временном участке, и именно — относительно себя. Осознанно, или неосознанно, но он избегал этого горбатого знака вопроса, призывающего к ответу.
Однажды зимой Даниил мог бы осмыслить свою будущую, и, возможно, далеко будущую жизнь. Но не сделал этого. Не захотел.
А теперешнее его положение было спокойным и достаточным. И какой смысл заключался в поиске б;льшего достатка?
Но по неумолимому закону, если Дан не стремился к развитию жизненного устройства, не ждал ничего от жизни, то, уже против его воли, должен был возникнуть обратный процесс, — разлад, ведь мертвой точки, неподвижности не существовало. И этот процесс уже возникал, семена разлада пустили ростки. Но Дан еще не распознавал их.
— Надо, — с некоторой внутренней мрачностью, согласился Дан.
— Ведь ты смотри, Данчик, — продолжал Витаминыч. — Вот ты сейчас один, без семьи, молодой, красивый. Допустим, денег тебе хватает, график устраивает. Ну а как, если девушку встретишь? Или, не дай Бог, случись что, что не сможешь коробки тягать? Тогда что?
— Ну девушки у меня нет пока, и вроде бы не предвидится, — как-то со злорадством на самого себя заявил Дан. — Ну а на случай рассчитывать, так это со всяким может выйти. И в любое время.
— «Пока нет», — иронизировал Витаминыч. — Будет! Никуда от этого не денешься. И жена будет, и дети будут. Будь уверен.
Дан  промолчал, не чувствуя ни возможности, ни порыва объяснить себя.
— Так что, подумай, мой тебе совет, не теряй драгоценного времени, — добавил Витаминыч. — Работу грузчика ты всегда сможешь найти. А вот чем-то ст;ящим заняться можно и не успеть… А насчет случая ты верно заметил, со всеми может произойти.
После этих слов он задумался о чем-то, словно его фраза задела какое-то воспоминание.
— Но ты знаешь, я хочу тебе сказать, — будто подводя итог, заговорил опять он, — если рассматривать глубже, то так ли уж слепы эти случайности? (И вновь за сегодняшний день Даниил уловил созвучие со своими некогда мыслями.) Вот, допустим, случай, слушай. Путешествуем мы с женой за границей, а с ней подруга ее. Ну вот — отдыхаем, гуляем, туда-сюда, и чего-то заходим в магазинчик, а там лотерея. Ну так, сбоку, в уголке. Моя супруга: «давай сыграем», подруга: «да нет, мне все равно не везет никогда». Ну это — ладно. Купили три билета. У меня — ничего, у жены — ничего, а у подруги — бац — выигрыш, тысяча долларов. Она в восторге, звонит домой поделиться радостью, а у нее накануне полквартиры выгорело, соседи-пьяницы чего-то нахимичили. Слава Богу еще, никто не пострадал. Вот и думай: удача или неудача… Или вот еще тоже тебе факт. Правда, я даже не знаю, к чему его приписывать. Есть у меня приятель один, вот однажды собрались мы куда-то, уж не помню, а он говорит: «по пути в мастерскую зайдем, обувь надо починить». Ну ладно, приходим в мастерскую, и он встречает там соседа. За ним очередь занимает. Вот мастер берет ботинки этого соседа, посмотрел и возвращает, говорит: «их чинить уже не надо, не пригодится». А сам мастер, мне показалось, цыганских кровей. Ну сосед, понятно, в недоумении: «как не пригодится, вы что?». Мастер ему: «ну как хотите, можете, конечно, оставить, но зря  это». Одним словом, сдает этот сосед ботинки, потом — приятель мой тоже сдает. А на другой день соседа этого машиной сбивает. Вот так. Хочешь верь, хочешь не верь.
— Насмерть? — как-то по-детски спросил Дан.
— Вот именно. И приятель мой затем как-то подходит к этому мастеру, спрашивает, мол, откуда ты знал-то? А тот, сам, говорит, не понимаю, только откуда-то твердая уверенность была, будто кто ко мне в голову эту мысль втолкнул.
— Да, невероятно, — протянул Дан, не зная, сомневаться или нет, это не укладывалось в голове.
— Судьба, видно, — произнес Витаминыч с оттенком сочувствия.
Понятие о судьбе в хранилище остальных понятий Даниила, являлось неуютной, неудобной поклажей, как комок в манной каше. Дану не хотелось, чтобы жизнь каждого человека (и это подразумевало его собственную жизнь) была предрешена. Это виделось ему неправильным, нечестным и бесперспективным. «Какой интерес жить, если все уже расписано?» — думалось ему. И всякий раз при мысли о судьбе, возникало какое-то упрямое нежелание принимать на веру этот постулат. Но независимо от суждений Даниила, иногда разговоры, претендующие на доказательство «книги судеб», проникали из разных источников.
— Вы думаете, судьба есть? — выдвинул свое сомнение Дан.
— Судьба? — Витаминыч снова задумался. — Ты знаешь, не исключена такая штука. Некоторое такое предопределение. Хотя ведь для многих, судьба — это просто красивая сказка. Что можно сказать о судьбе? Да ничего, только свои суждения. Здесь все довольно туманно… Но все же что-то такое есть… Я вот для себя, например, в какой-то момент понял, что все мои возможности, а сюда что можно включить: здоровье, карьерный рост, везение; все это имеет рамки, некий такой индивидуальный коридор. Вот, допустим, даны мне при рождении определенные параметры здоровья, и я знаю, что я могу заболеть тем-то, тем-то и тем-то, — Витаминыч сделал паузу, — вот предрасположен я, скажем, к диабету и мочекаменной болезни, а вот к пьянству и радикулиту — нет, или вот есть у меня свои дни болезней, — вторая половина сентября, и как ни крути, как не предостерегайся, но числа восемнадцатого-девятнадцатого — бац, и температура с кашлем, и держится, собака, неделю. Или взять карьерный рост. Вот был я арбитром на линии по водному поло, я ведь, если ты не знаешь, мастер спорта по водному поло; ну вот, неплохо вроде судил, шансы были выше пойти, но вот не клеится что-то и точка. То семейные проблемы, то случай какой, то другого кандидата выдвигают. Приятели, казалось бы, такие же, как я — вперед ушли, а я — словно на невидимую преграду нарвался. Пробовал и тренером работать, тоже получалось, успехи были, но и здесь — будто стена, дальше районной команды — никак. Но для истины надо заметить, что и нижняя граница чувствуется. Сколько было, когда уже крах близится, но — раз! — и что-то подворачивается, и вновь порядок… Или вот тоже — удачливость. Я, к примеру, знаю, что когда с неощутимым соперником веду игру, положим — та же лотерея, или там, займ, то почти никогда не везет. А вот если противник мой рядом, в карты ли мы играем, или в лото, или жребий тянем, — вот здесь мне, как правило, фартит. Тут я лидер… И что бы я ни делал, как бы ни рвался из жил, или, напротив, как бы ни скатывался, — все в коридорчике этом: выше головы не прыгнуть, ниже колена не нагнуться… Вот и думай: судьба это или нет.
— Да, интересно, — «взвешивал» сказанное Дан.
— Это я вот сейчас про отдельных людей говорил, — продолжил Витаминыч. — А ведь можно отнести это к целым народам, нациям. Вот, думаешь, случайно ли фашизм зародился в Германии? И случайно ли преследуются евреи? Опять же, случай ли — революция семнадцатого года? И, если обращаться к далеким событиям, то стоит ли относить, допустим, расцвет и падение Рима, монгольское иго к неуправляемым, слепым процессам?.. Я иногда вот посмотрю какую-нибудь передачу серьезную, или книгу прочитаю, или газету там, и прихожу к мысли, что события-то — достаточно уместны. Вот потянули бы Гитлер или Ленин такие глобальные изменения просто так, на пустом месте, только своим авторитетом? Я, конечно, не сомневаюсь, что это были великие личности, но ведь в мире людей с еще б;льшим потенциалом предостаточно. И, тем не менее, они не заметны. А вот, нет-нет, да и проявится мировой лидер. И заметь, появится он в нужное время и в нужном месте, когда и народ уже подготовлен к изменениям, и события в его пользу, и вообще, удача сопутствует ему. Вот отсюда-то и вытекает другой вопрос: почему это так? Кто это так ловко подстроил?.. Денис в беседе давешней теорию толкнул, будто мир наш — результат создания другими, более развитыми существами.
 И я, сказать по правде, к такому выводу склоняюсь. Ну не может оно все так случайно происходить. Не может. Что-то над нами есть. Пусть одни его Богом считают, другие — провидением, третьи — высшим законом, а то — и всем, вместе взятым, но все это — разные формы понимания одной сути: наш мир развивается и существует по определенным законам. Малую часть мы уже знаем, а бесконечно много нам еще не дано понять.
После этого Витаминыч замолчал, но было видно, что он еще много говорит, но уже не озвучивая, мысленно двигаясь по своей теории.
Даниил тоже безмолвствовал, снова «примеряя» к своим понятиям и установкам слова этого немолодого человека.
Машина так и не приходила.
Вскоре Витаминыч позвонил бригадиру. Тот, связавшись с заказчиком, выяснил, что машина сломалась, и заявка снимается. Он извинился и дал «отбой».
— Ну все, мужики, по домам, заказ отменяется, — объявил Витаминыч итог переговоров. — Николаич просил прощения за задержку и обещал ее оплатить.
— Классно, — сказал Гриша, — за прочтение книги мне еще и деньги платят.
Оставшаяся бригада разошлась по домам.
* * *
Возможно Даниил не отправился бы сразу домой, по внутреннему состоянию он был готов прогуляться, сменить обстановку работы, но недавняя травма ноги побудила его ограничить ходьбу.
Впрочем сейчас, ковыляя домой, Даниил едва ли томился болью. Его сознание собирало услышанные сегодня различные теории и высказывания в общий штабель. Получалось это плохо. Взгляды разных людей противоречили друг другу, но Даниилу почему-то отчаянно хотелось подогнать, хотя бы «за уши», эти взгляды под одни рамки, найти единую основу.
«Если не ошибаюсь, — припоминал Дан, — Витаминыч сказал: «…одни верят в Бога, вторые — в высшую силу, третьи — в природу, но суть всех верований одна: над нами есть какой-то еще далеко не понятый закон, и он един и постоянен». Да, эта фраза, пожалуй, объединяет все позиции. Но как быть все же с пониманием происходящего? Вадик и Витаминыч предполагают, что случай — это результат еще не изученной закономерности; Алексей, как человек, думающий по-церковному, расценивает случай — как награду или наказание от Бога, в зависимости от того, что этот случай несет… Вот моя нога, — мысленно обратился к себе Дан, – тоже ведь случай. Именно я и Денис. Что, в этом тоже можно увидеть расплату?» — Даниил неясно уловил, что о случае он размышлял, будучи в Грядах. И, кажется, довольно подробно. Но сейчас он не мог вспомнить, к какому выводу пришел тогда.
Даниил временами основательно забывал собственные мысли, посещавшие его накануне. Почему это случалось, он не понимал. Бывало, что Даниил, засыпавший вчера, и он же, но просыпавшийся сегодня, являлись совсем разными личностями, с разными ценностями во главе угла.
Но, правда, это происходило не столь уж часто. Да.
Часам к пяти Дан добрался домой, а вскоре пришла и мама.
— Здравствуй, Данилушка, возьми у меня сумку, — сказала с порога она.
— Привет, мам, — Дан принял ношу. При этом он почувствовал приличную тягу вниз, и его рука пружинисто отреагировала на увесистую сумку. — Мама, у тебя же спина болит, — чуть укоризненно сказал он, — а ты такие тяжести таскаешь.
— Ну что делать, сынок, жизнь-то продолжается, — улыбнулась мама.
Даниил вынул содержимое сумки: кочан капусты, свеклу, банку развесной сметаны, банку маринованных огурцов, сыр. И что-то еще — легковесное, оставалось внутри.
— Мам, ты бы сказала, я и сметану, и огурцы, и капусту купил бы, — произнес Даниил.
— А у нас сметана, ты знаешь, лучше, чем в магазине, свежая, и недорогая. Да и овощи дешевле.
— Вот огурцы-то я уж точно достал бы, и по малой цене. У нас — на складе, — не успокаивался Дан.
— Ладно тебе, Даня, не ворчи, — ласково ответила мама.
Дан извлек то, что лежало на дне сумки: две пары новых носков.
— Мам, ну чего ты тратишься? Носки-то у нас есть еще, — скряжничал Даниил. Вон сколько.
— Носи, носи, Данилушка, пусть у тебя запас будет, — смягчала ворчанье Даниила мама.
— Спаси-ибо, — протянул Дан, малость смущаясь.
— На здоровье, сыночек, — мама снова улыбнулась. — Я хочу, чтобы ты ни в чем не нуждался.
— Да я не нуждаюсь, — еще более терялся Дан.
— Как у тебя на работе дела? — спросила мама.
— Да сегодня впустую два часа потратили, машина не пришла, — как бы пожаловался в ответ Дан.
— Ну ничего, бывает… А ножка как?
— Да так, болит чуть-чуть, — признался правдиво Дан. Действительно, болело чуть-чуть.
— «Чуть-чуть», — в свою очередь с укоризной покачала головой мама. — Ох, не бережешь ты себя, Даня.
— Ну мам, я ж тебе говорил, — успокаивал теперь Даниил. — Могло быть хуже. Это, можно сказать, повезло.
— Да уж — «повезло». Скажешь тоже, — горько улыбнулась мама.
Дан хотел было добавить, что, кстати, пострадал-то не он один, но тут позвонили в дверь.
Даниил открыл. На пороге, переминаясь с ноги на ногу, стоял сосед, ровесник Дану, Миша. Иногда он занимал у Даниила деньги, позже отдавал. Причина тому была его дружба с «огненной водой». Дан обычно с пониманием и сочувствием относился к Мише и если было что, то давал взаймы.
— Даня привет, — поздоровался сосед. Весь вид его показывал неловкость.
— Привет, Мишаня.
— Дан, можно тебя на минутку, — позвал заговорщицки Миша.
Дан ступил на лестничную клетку и прикрыл за собой дверь.
— Слушай, Даня.., — сосед на мгновение замялся. — …можешь выручить? До 25-го. 25-го у нас аванс. А то вообще «по нулям».
На эту полушифрованную фразу Дан лишь уточнил.
— Сколько?
— Полтинник, если можешь.
Дан почему-то припомнил слышанную им на днях беседу о «даче взаймы». «В той беседе, кажется, было сказано: «…легче дать в долг, и тем быстрее отделаться», — Дан согласился, что так поступить было легче. Так он чаще и поступал. Однако сейчас, он, почти неожиданно для себя, спросил:
— А на что тебе?
— Да похавать куплю чего-нибудь, папирос.., пива, может, бутылочку.
Слово «пива» прозвучало будто сигнал. Дан почувствовал, что внутри крутанулся вихор противоборства.
— Пива? — переспросил он сухо.
— Ну да, — просто кивнул Мишаня.
— Хм.., — Дан осознал, что теперь вовсе не намерен дать взаймы. Стрелой мелькнула мысль сказать: «нет денег», но Дан отмел ее. Врать ему не хотелось. «Тогда, что? — подумалось ему. — Тогда…».
— …не дам, — продолжил он уже вслух. И в глазах его тотчас появилось выражение, сходное, вероятно, со взглядом поставленного в безвыходное положение человека, некоего такого «нападения от защиты».
— Почему? — переменился в лице и Миша.
— Потому.., — теперь настала очередь замяться и Даниилу.
Ему редко удавалось отказывать, и каждый раз это стоило ему неловкого напряжения, — у меня для пива денег нет, — наконец справился он с собой.
— Ну ладно, не буду я пиво покупать, — ухватился Миша за ускользающий шанс.
Даниил почему-то не поверил, и снова сделал «выпад».
— И на курево я тоже денег не дам.
— Да ладно, Даня, чего ты? — сосед словно бы не верил отказу. — Через неделю верну.
Но Даниилу уже окончательно «развернуло».
— Я не настолько богат, чтобы покупать другим сигареты и пиво.
Сказав это, Даниил понял, что теперь уж он точно не одолжит денег. Сам он в этом плане знал: если упрямство не было сломлено в начале, то чуть позже оно превращалось в «камень».
— Ну а на хлеб-то дашь? — «проглотил» Миша «горькую пилюлю».
— На хлеб? — какую-то малую временную долю Дан находился в тупике. Впрочем, совсем недолго.
— Подожди-ка, — молвил он, и скрылся за дверью.
Когда через три минуты Дан снова появился на пороге, в руках у него было: пол буханки хлеба, банка зеленого горошка и два яблока.
— Вот держи, — протянул он продукты. — На первое время, я думаю, хватит.
Прозвучало это довольно холодно. Дан осознал, что говорит таким тоном дабы скрыть свое замешательство, вызванное отказом. Все же в душе ему было неловко. Поэтому он добавил уже приветливей:
— А завтра, Миша, зайди в это же время. Я чего-нибудь еще куплю.
Сосед немного помолчал (вид у него при этом был помрачневший), затем принял продукты.
— Может все-таки на «Беломор» дашь? — со слабой надеждой спросил он.
— Нет, Миша, извини, не дам.
— Ну ладно, — негромко заключил сосед. — И на том спасибо. До встречи, — и он со смешанным чувством досады и, все же, благодарности, отправился восвояси.
С не менее противоречивыми эмоциями вернулся в квартиру и Даниил. Он ощущал себя «не в своей тарелке».
— Кто заходил? — спросила из комнаты мама (рейда за продуктами она не заметила, Дан провел его тайно).
— Сосед, отвертку попросил, — соврал Даниил. Говорить всю правду ему не хотелось. — Ремонтирует чего-то.
— Ясно, — отозвалась мама и, после паузы, сменила тему: — Даня, а ведь кое у кого скоро день рождения.
Даня понял, что других вариантов нет: кое-кто — это он. Но до дня рождения оставался еще месяц.
— Ну это еще не скоро, — возразил Дан.
— Скоро, скоро, — утвердила мама. — Ты знаешь как время летит! Не успеешь оглянуться, и уже бац! — завтра праздник. Поэтому я уже сейчас об этом думаю. И хотела бы узнать, что желает именинник в подарок.
— Да мам, ничего не надо. Все у меня есть, — вновь почувствовал неловкость Дан. Сейчас в нем, плюс ко всему, заговорило самобичевание из-за отказа в долге соседу. И он повторил:
— Ничего не надо, мам.
— Здравствуйте, день рождения — и «ничего не надо», — шутливо возмутилась мама.
— Да правда, мама. У меня все есть.
— Эх, скрытный ты у меня, Даня. Ничего не говоришь, — слегка покритиковала мама. — Не даешь сделать тебе приятный подарок.
Дан промолчал.
— Ну ладно. Времени еще немного есть, — вынужденно согласилась мама. — Ты подумай, Даня, чего бы тебе хотелось. Обязательно подумай.
— Хорошо, — промямлил Дан, но, как показало время, так ничего и не заказал себе ко дню рождения. Ведь, разве понимал он весь смысл маминых просьб, разве видел их истинную причину? Он наблюдал в них лишь свое отношение к своему подарку, считал правильным отказываться от материальных благ. А зачем? Осознавал ли он — зачем? Нет, вероятно он действовал подсознательно, стараясь приблизиться к идеалу человека, человека хорошего и честного. И так все казалось правильным. Но как же он пропустил другое? Как же в таких ситуациях он забывал об иной стороне действительности? Разве не в его выдуманном «табеле об удовольствиях» значилась степень, в которой, дарящий подарок получал бульшее удовольствие, нежели принимающий его? И понимал ли он, наконец, что своим благочестием он отнимает у мамы маленькие сердечные радости? (Да и такие уж маленькие ли они были?) — Нет, Дан вряд ли видел всю истинную картину. Что-то затмевало часть обзора. Порой, бульшую часть.
* * *
Прежде чем уснуть в этот день, Дан еще около часа был погружен в размышления о событиях, наполнивших этот кусочек жизни. Он припомнил утренние страхи, казавшиеся сейчас глупыми; разговор с Володей; спорящих Вадика и Алексея; Витаминыча, рассказывающего невероятные случаи; растерянное лицо соседа — Миши; и ему подумалось, что мир часто удивляет его тем, что предстает в ином свете, в деталях, которые уже давно были привычны и непоколебимы, и, что самое его отношение к миру — тоже, временами, неузнаваемо.
Еще Даниил вспомнил девушку, ту, которая ехала с ним утром в автобусе. И что-то из приятного и хорошего прошлого просочилось из кладовой минувших дней.
Общение с мамой Даниил нарочито не вовлек в сферу воспоминаний. Какой-то барьер отчужденности присутствовал в сознании Дана, и он, опять-таки почему-то, неосознанно, не снимал его.
Вскоре наконец фаза бурных «мыслеварений» сошла на «нет». И перед тем, как провалиться в сон, Дан подумал: «Вадик прав, человек беспомощен, потому и ищет Бога».
* * *
Примерно в два часа ночи Даниил проснулся. Внутренний будильник вынудил его сходить в уборную. Ноги «на автомате» прошлепали туда и обратно. Сознание пробудилось лишь на ту удивительную величину, при которой восприятие существования мира и своего «я», не отличалось от восприятия пятилетнего ребенка. У Даниила это называлось «пограничное состояние между сном и явью». И лишь в этом состоянии была возможна мысль (и она была абсолютно реальна), которая возникла сейчас в голове Дана.
«Придет время, когда я умру. Это будет точно и неизбежно», — таких немногих слов в этой мысли было достаточно, чтобы ужаснуться и увидеть на мгновение все свои будничные жизненные установки в безысходном, неминуемо-зависимом положении.
Однако, даже в «пограничном» состоянии Дан не мог долго задержаться на таком сильном прозрении. Мозг среагировал однозначно и, видимо, единственно правильно. А попросту говоря — отключился. Дан снова уснул.
* * *
И в который раз был ему сон. Впрочем, просто сном он не являлся.
В этом сне Даниилу поначалу было уютно. Он находился в Грядах, в доме бабы Сони и Инны, той самой Инны, которая внутренне поразила Дана своей духовностью.
Даниил стоял в углу большой комнаты. Именно с ощущения себя, находящегося в комнате, Дан и начал видеть свой сон. Пространственным чутьем он определил, что находится в положении «стоя». Зрительным чутьем он увидел перед собой стол, стену с иконами и горящей под ними лампадой. Справа была печка. Слуховое чутье ловило стройное чтение. А может быть это больше напоминало пение. Что-то знакомое расслышал Дан в этом пении. И через мгновение вспомнил: это были церковные молитвы. Узнал он и голос, читающий их. Это был голос Инны. И этот голос, произносящий церковное правило, пусть не являлся идеальным, оперным и густым, но он вносил чувство покоя, создавал атмосферу удовлетворения. Сочетание усиления или, наоборот, — затихания голоса, скольжение молитвенных нот, не имеющее при этом никакого напряжения, выстраивались в негромкий мелодичный звук, который был приятен и для слуха, и для ума, и для нервов, и для всего внутри.
Ощущая полно пение, Дан забылся и как бы ушел, если можно так сказать, из реальности сновидения. Правда, он не осознавал куда он ушел. Просто провалился куда-то, словно в сон без картин и образов, в темноту и глухоту.
Это была одна часть. Продолжение было следующим. Даниил вернулся из своего небытия, в которое он погрузился, убаюканный молитвами. Точнее, его что-то вернуло. Умиротворение было нарушено, так как нарушился и сам источник его. Теперь в самой молитве что-то изменилось. Читаемое уже не было молитвой. И каким-то странным стал голос. Даниил, всплывая к «реальности во сне», с тревогой воспринимал все явственней ощущаемые изменения.
«Что случилось с голосом?» — в замешательстве подумал он. Голос Инны каким-то образом трансформировался до неузнаваемости. Теперь  это был грубый и неестественный бас, полный агрессивного напряжения. Да и Инне ли он сейчас принадлежал?
Даниил с испугом повернул голову влево. В первой части сна он этого не делал. И вообще, он как-то не рассмотрел что находилось слева в начале сна. Тогда он просто слышал гармоничный голос Инны, и ему было покойно. А сейчас он был встревожен, и потому хотел понять что его встревожило.
Даниил увидел, что слева от него на раскладном кресле-диване (которое сейчас было разложено и выполняло функцию дивана) кто-то лежит. Подлокотники кресла-дивана скрывали голову и плечи лежащего. Судя по видимой одежде, в кресле лежала Инна. Но Дан никак не мог связать изменившийся голос с образом девушки. Все эти мысленные удивления и сравнения происходили в голове Дана стремительно. Он не мог понять что происходит. Он мог только продолжать наблюдать. При этом его тревога перерастала в страх, в сильный страх. Неестественный голос становился все громче и зловещей. Дан с ужасом обнаружил в своей памяти то, с чем можно было сравнить слышимое. Это было очень похоже на сатанинские заклинания, аналоги которых Дан слышал в голливудских фильмах ужасов. Тембр голоса (если его можно было назвать голосом) был жутким. Он напоминал гортанные звуки, перемешиваемые с рычанием и стоном. Этот чудовищный, нечеловеческий «голос» нарастал, становясь быстрее и резче. Дан застыл в кошмарном оцепенении, словно парализованный. Он не мог пошевелиться. Все внутри у него похолодело.
В следующее мгновение произошло нечто необъяснимое. Лежащий на диване стал подниматься, продолжая изрыгать жуткие заклинания. Но поднимался он странным образом, не как обычный человек, которому для того чтобы встать, нужно было сначала принять сидячее положение, потом согнуть в коленях ноги, и уж потом встать. Сейчас поднятие происходило вопреки законам физики. Тело лежащего стало подниматься не сгибаясь никоим образом, как палка. Или, как если бы вы хотели поднять брус за веревку, накинутую на один конец, в то время, как другой упирался бы в землю.
Даниил, сквозь переживаемый им в эту минуту сильнейший ужас, почувствовал что тело (а это было все-таки тело Инны) поднималось не само, а под действием какой-то чудовищной, исполинской силы. Даниил понял также, что от Инны сейчас оставалась лишь оболочка и, что внутрь ее вселился некто зловещий и могущественный.
Сейчас тело поднялось почти отвесно и было видно в профиль. Произносимые диким существом звуки уже даже отдаленно не напоминали голос человека. Это были ни с чем не сравнимые истошные вопли.
Даниил почувствовал одновременно, что волосы его стали шевелиться, что его бьет сильная дрожь, и что виски его сжало ледяными тисками. Он хотел закричать, но и горло было сдавлено, а само дыхание было судорожным. Воздух врывался в легкие жесткими толчками.
Существо стало медленно поворачиваться лицом к Даниилу. Крайне медленно. Весь организм Даниила лихорадило, и даже сознание зашлось в конвульсиях.
«Не-ет, я не хочу это видеть!! Пожалуйста!» — пронеслось в мозгу кривой синусоидой.
Поворот существа преодолевал градусы все уменьшающегося угла между линиями взглядов: его и Даниила… Очень медленно…
«Не-е-ет!!!..».
И в эту секунду Дан проснулся. Сердце его бешено колотилось в кулуарах грудной клетки. Холодный пот покрывал тело с головы до пят. Леденящий, животный ужас переполнял его сознание.
Дан наконец осознал, что проснулся, но жуткий страх не проходил. Сон во всех своих тонкостях, и удивительно ярко запечатлелся в памяти. Он казался реальностью. Дан вновь и вновь переживал этот безумный кошмар. Такого глубокого и сильного страха он, пожалуй, не испытывал никогда.
Но вот, сквозь ужас, стали просачиваться отрезвляющие лучики реальности пробуждения. Пробуждение не несло зла. Пробуждение несло реальность, а реальность по эту сторону сна была обыденная и логичная. Никаких чудес, все на старых местах.
До предела напряженное тело и сознание Дана стали обмякать. Началось расслабление. Дан впал в пустую ото сна дрему. В таком состоянии его и застал вереск будильника.
Впоследствии Дан неоднократно вспоминал (хотя и не так ярко) этот страшный сон. И всякий раз, снова переживая испытанный страх, он невольно содрогался. Какой-то ледяной жутью веяло ото сна. «И насколько же контрастной, — поражался Дан потом, — была разница между двумя несомненными силами, действующими во сне: силой, источающей молитву и силой, извергающей заклинание». Это были словно два полюса.
* * *
Тот день, о котором говорила мама и который сам Даниил старался не вспоминать, уже получил право именоваться завтрашним днем. Да, день рождения выпадал на завтра.
Довольно скоро миновал сентябрь и часть октября. Жизнь Даниила текла вроде бы так же размеренно и не сулила перемен. Дан существовал в своем несколько отрешенном пространстве, скрытом от посторонних глаз пеленой безмолвия. Нельзя сказать, что он был доволен всем происходящим вокруг и в нем самом, но менять что-либо он не собирался и даже противостоял каким бы то ни было переменам.
Подарка на день рождения он себе так и не заказал. Хотя мама несколько раз напоминала ему об этом, и Дан даже прикидывал в уме, что ему хотелось бы получить в подарок. Но в итоге пожелания не последовало.
Впрочем, лежа сейчас в сумерках и размышляя, Дан не сомневался, что мама уже что-то приготовила для него. «Завтра я получу подарок. Это точно. И подарок будет единственным. Как будет единственным и человек, его подаривший. Этот человек — мама… Больше никого.., больше никого вокруг. На всех горизонтах и во всех полях зрения живущих ныне людей я значим и заметен на одном и в одном… А может я этого и добивался — уйти от всех. Только мама и все… Она хочет видеть меня счастливым, но я сам не хочу этого. Я не хочу быть в центре внимания, даже если это центр внимания одного человека…», — примерно такие мысли все чаще посещали Даниила за прошедшие месяцы. Он уже незаметно для себя свыкся с ними и как-то настойчиво тянулся к ним. И если бы сейчас Дан взялся бы продолжить такие рассуждения и задался вопросом «почему», то ответ вышел бы однозначным, приблизительно таким: «Я уворачиваюсь от маминой любви, чтобы уменьшить эту любовь. Ведь, если меня не станет, что будет с мамой? Как она сможет пережить это? А так, постепенно отдалившись, я, возможно, уже не буду той «единственной радостью и надеждой» в жизни моей мамы».
Однако, Даниил предпочел не касаться этого последнего логического рубежа, этого неизбежного объяснения, выставляя перед ним опорную точку, если угодно — предохранитель, добравшись до которого, он уже не проникал дальше.
Вот и теперь, дойдя до контрольных фраз, Дан направил вектор мыслей в другую плоскость. Впрочем, для него и эта плоскость была привычной, — плоскость дум о небытии, дум о смерти, об этом «третьем состоянии» («первое» — бодрствование, «второе» — сон, — так виделось Даниилу), о его сущности, причинах, ожиданиях и переживаниях, и еще много о чем с ним связанным.
В течение прошедшего дня Дан наткнулся на новую, показавшуюся ему интересной, аллегорию. Тогда, днем, он не разглядел ее хорошенько. Теперь же ему ничего не мешало. Мысль, мелькнувшая несколько часов тому назад, как-то удивительно отчетливо высветила необратимость и неминуемость смерти пришедшей, той смерти, которая уже получила «заказ» от кого-то свыше, той, которая уже возникла на земле — в мире людей, той, которая теперь не уйдет с пустыми руками и той, которая сработает быстро, точно и безошибочно. И вот эта последняя фаза — фаза исполнения своей «работы», и блеснула в сознании Дана, словно кадр кинохроники.
 Дан мысленно увидел двух человек, друзей. Они устало и неспешно вели разговор, сидя то ли в окопе, то ли в траншее. Наверное это происходило на войне, после боя. И вот, один из товарищей отвернулся и потянулся в сторону, может за кителем с махоркой, может еще за чем. Другой же — с задумчивой улыбкой откинулся на бруствер, видимо вспомнив что-то хорошее и… вдруг, одновременно с тихим и коротким свистом рассекаемого воздуха, мгновенно и резко вздрогнув и утратив улыбку на устах, он  с удивленным взглядом широко открытых глаз, обмяк, безвольно свесив голову на бок. Все. ВСЕ… Неважно, был ли это снайпер или лишь случайная шальная пуля. Неважно, что его другу почудилось будто, судя по звуку, кто-то «подсек» удочку и леска с грузилом и крючком с тонким свистом рванула из воды в воздух. Неважно, что уже через несколько секунд он отчаянно и безумно тряс друга, боевого однополчанина. Неважно, потому что все это было бесполезно, безнадежно и глупо, для того чтобы что-то исправить. Жизнь оборвалась. Оборвалась в долю секунды…
«В такие моменты невольно осознаешь законность момента прихода смерти, своего последнего часа», — подумалось Дану. И он еще какое-то время «кружил» над запечатленным образом. Но постепенно ход размышлений становился все путаней и прерывистей. Дан погружался в сон. И, как это часто бывает, он не почувствовал момента отключения от мира «полного и ясного сознания».
* * *
Данилушка, тебя к телефону, — позвала мама.
Дан возился со столом, точнее с его поломанной ножкой. И хотя он не очень любил, когда его отвлекали, все же подошел к телефону с некоторой радостью.
Несмотря на сознательную замкнутость и отрешенность, а особенно сегодня, в день своего рождения, Дан где-то в сокровенных кельях своего «я» все же надеялся на чей-то отзыв, знак внимания.
— Алло, — взял он трубку.
— Здорово, Дань, — послышался в ответ бодрый голос. — Это Роман.
— А, привет, Романыч, — узнал Дан своего бывшего одноклассника, с которым часто виделся и поддерживал приятельские отношения.
— Если не ошибаюсь, у тебя сегодня день рождения, — полувопросил, полуутвердил Роман.
— Так точно, — неестественно весело ответил Даниил.
— Прими поздравления, именинник. Желаю, чтоб деньжат к зарплате прибавили, здоровья, ну и жену, конечно, видную, — произнес тираду приятель. — Эх, жаль по телефону — никак, а то я б за уши тебя подергал, — добавил он.
— Так ведь после шестнадцати лет уже уши не рвут, — отшутился Дан.
— Рвут, рвут, — протянул в том же веселом духе Роман, — но продолжил уже в несколько ином тоне: — Ну чего, празднуешь?
— Да в общем-то нет, — сознался Дан. — Так, с матерью посидим сейчас.
— Я-сно, — ответил Роман.
Дан, будто оправдываясь, пояснил:
— Не люблю я эти дни рождения.
— Ну у меня, кстати, такая же ерунда, — вторил одноклассник. — Тоже, день рождения наступит, и не знаешь — радоваться или нет. С одной стороны, тебя вроде бы поздравляют, дарят что-то, а с другой, все потом перетекает в обыденную пьянку, и просыпаешься на следующий день — как инвалид. Опять же — стол организовать — в копеечку влетает, а не накроешь стол — так никто засиживаться не станет, интереса мало… В общем, — заключил Роман, — это в детстве только хорошо было, — ты именинник, а остальное — хлопоты родителей. Сейчас уже не то.
— Ну да, — согласился Дан, — в детстве забот было мало.
— Я еще чего звоню-то, — словно спохватился Роман, — я же в ноябре женюсь.
— Женишься?
— Да, семнадцатого ноября регистрация, — довольно объявил приятель. — Ну вот, хочу тебя пригласить на свадьбу.
— Чего, правда что ли? — Даниил как-то не особенно верил в быстроту таких решений.
— Ну а что? Не век же нам в холостяках прозябать, — радостно изрек приятель. — Так что, приходи, будем ждать.
— Спасибо, Романыч, за приглашение, — находясь в процессе осознания факта предстоящей свадьбы, ответил Дан. — Я постараюсь быть.
— Не постараюсь, а обязательно, — в игровой форме, словно сердясь, настаивал Роман.
— Ну ладно. Хорошо, — соображал Дан. — Когда ты говоришь? Семнадцатого? Во сколько?
— Семнадцатого в час, — уточнил Роман.— Но я, скорее всего, тебе еще позвоню. В любом случае.
— Ладно, договорились, — согласился Дан.
— Вот это другой разговор, — «успокоился» Роман. — Ну давай тогда, удачи.
— Спасибо за поздравления, что не забыл, — поблагодарил Дан, — и за приглашение тоже. Буду искать подарок.
— «Мерседес» только не дари, а то у меня их уже семь, — пошутил напоследок приятель.
— Лады, — усмехнулся Дан.
— Ну пока.
— Пока, — Дан повесил трубку. Может быть не совсем такого звонка ожидал сегодня он, но все же на душе стало чуть светлее.
— Да-ня, что там со столом? — спросила из кухни мама после того, как Дан вернулся к починке. — Можно накрывать? У меня уже все готово.
— Уже заканчиваю, — отозвался, скрепя отверткой, Дан. — Сейчас, еще немного.
Минут через десять столик был накрыт. И салат, украшенный зеленью и помидором, и сельдь под шубой, и жареная картошка, — все было по-домашнему вкусно и аппетитно, старательно и с любовью. И причиной тому были заботливые руки мамы, ее ласковое сердце. И лишь торт, изготовленный на кондитерской фабрике «Север», по характеру своего рождения, выбивался из ряда остальных яств. Но и он был гостеприимно порезан на кусочки.
— Ну что, Данилушка, можно садиться, все накрыто, — пригласила мама.
— Угу, — Даниил сделал потише телевизор. В это время шло какое-то кино, и Дан сделал вид, будто он заинтересован фильмом и отвлечен от настоящего момента.
— Интересное кино, — постарался живо и выразительно выговорить он, вставая с кровати и подходя к столу.
— У, какой пир сегодня. Ну, мам, ты даешь, — такими словами оценил Дан мамины старания. Он нарочито поскупился на более нежные слова, а скорее даже — на чувства. Весь сегодняшний внутренний настрой Даниила побуждал его к тому, чтобы держаться замкнуто, сухо, почти безэмоционально, вести себя так, якобы все в порядке, что все так и должно быть, что отсутствие гостей за столом и поздравлений — норма.
— Это же все для тебя, Даниилушка, — отвечала мама с улыбкой.
— Ты садись пока, а я сейчас кое за чем схожу, — добавила она с секретом в интонации.
Когда мама вышла в другую комнату, Дан ощутил, что внутри него зашевелились, если их можно так назвать, «чувства ожидания подарка». Даниил приложил усилие, чтобы притупить возникшую смесь из любопытства, смущения, корысти и чего-то еще, и напустил на себя завесу равнодушия.
Через минуту появилась мама, держа в руках какую-то небольшую коробочку.
— Данилушка, сыночек, поздравляю тебя с днем рождения, желаю тебе всегда только хорошего, здоровья, успехов в работе, в личной жизни и всего, чего ты сам себе пожелаешь. Я тебя очень-очень люблю, — с этими словами мама нежно обняла Даниила и поцеловала.
Дан был сильно смущен, он еле-еле устоял на грани между парализующей растроганностью и чем-то похожим на холодную серьезность. Ком подступил к горлу, и Дан пришлось сдерживаться, чтобы не поддаться чувственной волне.
— Я хочу, чтобы ты у меня был современным молодым человеком, — продолжила мама, — и решила подарить тебе.., забыла, как он называется.., пейдж.., пейдж.., пейджер, вот. Пейджер. Это тебе, — мама протянула глянцевую картонную коробочку.
— Спасибо, — пролепетал Дан и, будто в тумане, принял подарок, неловко поцеловал маму. — Спасибо, мама.
— Пожалуйста, сынок, — мама несомненно ожидала реакции: «попадет ли в точку» ее подарок, будет ли он той радостью, которую хотела она преподнести?
Даниил понимал это. Поэтому разворачивая яркую упаковку, он уже готовил нужные в этот момент слова и мимику. Он даже попробовал заставить себя проникнуться соответствующим настроем. Но на душе у него растекалось совсем противоположное ощущение — какое-то горькое, щемящее, досадливое чувство.
«Разве не мое упрямство вынудило маму покупать подарок наугад? — сетовал он. — И разве не из-за этого ли упрямства выбор мамы попал мимо цели, срезав ее лучшие ожидания, и заставил меня играть роль восхищенного именинника? Что мне стоило, к примеру, попросить в подарок плеер и радиоприемник? Ведь это пригодилось бы мне, бесспорно, больше… А пейджер… Вещь, конечно, качественная, ценная, и даже нужная. Но только не мне… Кто пришлет мне сообщения? — Кроме мамы, никто… Да, в общем, ладно. Сам виноват. Что посеял, то и пожал»...
Дан попытался отвлечься, «сменить пластинку», на фрагменты сегодняшнего «праздника» как нарочно, сами собой возникали перед взором. Вспомнилось, как мама с заботой и тревогой спрашивала, почему Дан часто молчалив, мрачен, ничего про себя не рассказывает, почти не улыбается.
(«—…нет друзей, нет девушки, — меня это беспокоит.
— Да все нормально, мам. Мне так спокойней и… лучше…»).
Вспомнилось, как мама с надеждой и теплотой дарила пейджер, подарок, отнявший у нее, быть может, не один день размышлений и поисков.
Вспомнилось и другое.
Перед тем, как уснуть, Дан мысленно взглянул в будущее, в дни надвигающиеся,в поисках каких-то обнадеживающих грядущих событий, событий, которые, как спасительный жилет удерживают на плаву, придают стимул проживать одинаковые будни, позволяют не падать духом. И это было очень характерно для нынешнего внутреннего состояния Даниила.
«Кроме того, что я приглашен на свадьбу, в ближайший месяц меня, вроде бы, ничего не ожидает, — оценил Дан свои свободные от работы дни. — Если только я сам куда-нибудь не впишусь… Ну да ладно. Поживем — увидим».
Затем Дан, повинуясь какому-то ребячьему баловству, попробовал уснуть с одним закрытым глазом. — Не получилось. Через несколько секунд благополучно захлопнулся и второй глаз. Сон.
* * *
Да, время — хороший доктор, верный. Время лечит. Правда оно же, как это ни странно, и калечит. Нет, не то, чтобы время оказывает злодеяние, просто оно позволяет калечиться, сопутствует и не противится этому при определенных условиях. Хотя, вполне возможно, что время здесь совсем ни при чем. Ведь,что оно может сделать? Остановиться? Или надоумить? Вряд ли. Такие действия для времени не характерны. И даже исключены.
Как бы там ни было, случилось то, что случилось. Очередная безумная, навязчивая, утопичная идея настойчиво продвигаясь сквозь отборочные турниры, минуя все осьм-, четверть- и полуфиналы, наконец оказалась в финишной стадии, в этом последнем решающем поединке. И оказавшись там, где соперником и несомненным фаворитом выступала сборная трезвой логики и здравого смысла, эта идея смяла, заставила дрогнуть и отступить своего именитого оппонента, захватив, таким образом, кормило власти в свои руки. Тот незамеченный или малозаметный чулан, тайник, ящик (как угодно), в который время от времени ссыпались безумные песчинки, однажды почувствовал свои размеры и уже не мог ничего больше вместить в себя.
И любовь мамы, и, в частности, минувший день рождения, а также множество второстепенных факторов придали Дану еще больше решимости для осуществления сумасшедшего плана, ухода из дома. В какой-то миг Даниил понимал, что ситуация схожа с ситуацией, когда он покинул Оксану; все повторялось, все шло по кругу. Но Дан не мог изменить это круговое движение, а скорее -даже не считал верным изменять его. Он, словно назло чьему-то благополучию и самому себе, становился бездушнее, молчаливей, холодней; все более укреплялся в своих алогичных помыслах.
Изредка случалось Даниилу ловить себя на том, что в минуты апатии, устали или сонливости, сознание его вместо вялотекущих бессвязных процессов, выдавало ни с того, ни с сего весьма четкие и определенные самостоятельные шаги с, опять-таки — самостоятельными, законченными и уместными умозаключениями. Для себя Дан окрестил это явление «возможностью действия сознания без участия и согласия моего «я».
Так однажды, отправившись побродить по Питеру, Дан посетил Русский музей. И так как, перед этим он уже успел изрядно побороздить проспекты, улицы и переулки Северной Венеции, усталость и рассеянность одолели его. Расхаживая в полудреме по просторным залам музея с его скрипучими половицами, Дан очутился в холле с полотнами художников-маринистов. Насколько это было возможно, он сосредоточенно и с интересом осмотрел работы великих художников. Уже покидая зал, Дан обнаружил, что мозг его сформировал цепочку самостоятельных рассуждений с логическим выводом. Ход размышлений был оригинальным и Дан немало удивился как возможности самопроизвольных дум, так и самой теме идеи. Мысль представляла собой примерно следующее: «…Не для кого не секрет, что бульшую часть земного шара покрывает мировой океан. И если это так, то возможно владыкой Земли в целом является Посейдон, царь большей территории. Тогда, не исключено, что художники, воспевающие водную стихию, эту любимую субстанцию установленного владыки, удостоены на том свете особой благодати. И можно предположить, что старине Айвазовскому неплохо живется по «ту сторону», и что прижизненный его талант сослужил ему неплохую службу…».
Как-то раз, впоследствии, Дан постарался проанализировать причины прорыва наружу своей безумной идеи. И тогда ему показалось, что решающую роль в том сыграл, как раз, один из сеансов «возможности самостоятельного действия сознания». Дан предположил, что до этого сеанса положение мыслей было нормальным, а вот после него (своего рода короткого замыкания) порядок, скорее всего, нарушился. И уже тогда, оказавшись в нужном месте в нужное время, идея ухода принесла реальные очертания. И при врожденной настойчивости Даниила, при его упрямстве, в прицеле побуждений оказалось осуществление этой идеи. Впрочем, Дан не был уверен, что так оно и происходило.
Но как бы это ни развивалось, а сегодня, спустя месяц после своего дня рождения и накануне свадьбы, куда Дан был приглашен, реалии были таковы: уже были назначены время отправления поезда и конечный пункт побега. Этим конечным пунктом являлась деревня Пашитни. Та самая, о которой в разговоре с Инной случайно узнал Даниил. Дан был уверен, что сможет осесть в Пашитнях без лишней огласки.
Оставалось только одно «но» — свадьба. Даниил решил для себя, что это будет его последняя нить, последнее связующее звено между привычной и распланированной, пока еще теперешней, не прошлой жизнью и чем-то надвигающимся и новым.
«Итак, завтра я иду на свадьбу», — почти торжественно оповестил сам себя Дан.
* * *
Мамины шаги остановились у его кровати, и затем Дан почувствовал, что на него заботливо опустилось еще одно одеяло.
В это утро было не так уж и холодно, но,тем не менее,мама решила укутать сына потеплее. Могла ли она догадаться что задумал он? Могла ли предположить, что видит его сегодня,возможно,в последний раз?
Дан не спал. И не спал давно. С самого раннего утра. Он слышал, как в комнате мамы звонил будильник, как она собиралась на работу. Но во все это время он не давал себе и тысячной доли шанса обнаружить, что не спит. Этим действием, а вернее — бездействием, сам того не осознавая, Даниил уже осуществлял задуманный план.
Разбуженный ранним утром смутноразличимым чувством, Дан был настроен лишь на уход. Только этим он, наверное, и был полон. Только этим и болел.
Посетившее его чувство напоминало волнение, но только совсем не то, которое следовало ожидать. Не сомнения в правильности принятого решения, не колебания совести и не жалость породили взволнованность. Нет. Тревожность была вызвана неуверенностью во внешних обстоятельствах, которые могли перечеркнуть осуществление плана. То же, верно, испытывают и спортсмены перед тем, как выйти на соревнование.
Совершенно очевидно, что в жизни Даниила начался очередной, новый отрезок. И о многом на этом отрезке Дан временно позабыл. Затуманились и отошли в фон прошлые переживания, мысли о религии, смерти, любви; заретушировались былые значимые события: уже едва ли Дан помнил беседу с Инной; кошмарный, словно пережитый на яву, сон; странные страхи в доме его деда и бабки; встречи с Максом; многие другие эпизоды. Где-то вдалеке, будто в другой жизни, в другом веке затерялась некогда яркая и реальная сказка, луч по имени Оксана. И даже мама, словно сама любовь, причина всего, даже она сделалась только персонажем развивающегося сюжета.
Наконец Даниил услышал то, чего ожидал в оцепенении последние часа полтора, — щелчок замка. Дверь захлопнулась, и это значило, что Дан остался один, мама ушла на работу.
В квартире воцарилась тишина, и именно она вместо успокоенности привнесла ритм. Именно тишина послужила сигналом к действию.
— Пора собираться, — буркнул Дан. Он откинул так бережно уложенное мамой минутами раньше одеяло. В голове уже лихорадочно составлялся порядок приготовлений. В общих, и даже в некоторых конкретных деталях план был продуман.
Дан положил исчезнуть из дома будто бы внезапно и случайно. Даже вещи должны были говорить за это. Поэтому Даниил справедливо решил взять только необходимые вещи, и только те из них, исчезновение которых не бросилось бы в глаза. Хотя, не так уж и много требовалось Даниилу: одежда, деньги и некоторые необходимые мелочи. С деньгами проблем не было, — тайные сбережения Даниила были для мамы неведомы. Не возникло трудностей и с одеждой: обыденный, ближе к парадному, наряд Дан планировал одеть на себя, а рабочий костюм, куртку, свитер и спортивные брюки он выкопал из старых, уже забытых вещей на антресолях. Нож, кипятильник, железная кружка и тому подобное тоже являлись заброшенным антиквариатом. Часы, паспорт и миниаптечку Дан почти всегда носил с собой.
Даниил поднялся, умылся, достал большую дорожную сумку и принялся укладывать скарб.
Довольно скоро эта процедура исчерпалась, за одним лишь исключением. Пейджер. Дан сомневался, брать его или нет. Несколько минут он простоял в задумчивости, кусая нижнюю губу. Затем глубоко выдохнув, положил пейджер на видное место, в сервант.
— Он может мне помешать, — негромко подвел итог Дан.
После этого он оделся, насильно принудил себя позавтракать.
 Проглатывая без аппетита бутерброд, он в режиме повышенной въедливости проверял кулуары памяти, ничего ли не забыл? все ли сделал правильно? Выходило, что вроде бы все в порядке.
Потом Дан глянул на время и прикинул дальнейшие действия. Через три часа надлежало прибыть на свадьбу, точнее — на регистрацию бракосочетания. Чуть больше, чем через девять часов отправлялась электричка до Луги. На ней Даниил и собирался «рвануть».
«Итак, до свадьбы осталась одна операция, — рассудил Дан, — поехать на Балтийский вокзал и сдать вещи в камеру хранения. Лишнее время можно убить».
Даниил встал из-за стола, смахнул со стола крошки, вымыл кружку, — все очень привычно, на «автомате». Затем прошел в прихожую, одел куртку и сапоги, — действия, разученные с детства. Постоял, взял дорожную сумку, — и это было сотни раз. Попробовал осознать, почувствовать этот момент. Заставил себя подумать: «Может быть, я уже никогда не вернусь сюда». Но это вышло только как цитата, как строчка, как пустые слова. Не отозвалось ни в мозгу, ни в сердце.
— Ладно, — пробормотал Дан. — Пока, — он вышел из квартиры.
Спускаясь по лестнице, он уже переключился на другое: «Как бы не столкнуться со знакомыми с такой сумкой. Сейчас мне такие встречи ни к чему».
* * *
Как ни старался Дан опоздать к назначенному часу, а все-таки пришел почти вовремя. Регистрация даже еще не началась.
Дан, соблюдая ситуационную тишину, примкнул к родственникам и знакомым «молодых». Общее число собравшихся не превышало пятнадцати человек.
Теперь Дан осмотрелся. Убранство зала создавало условия для приподнятости и торжественности. Светлые тона комнаты, матовый свет люстр и бра, мягкие красочные ковровые дорожки, изумительный искусственный фонтан в центре с фигурками амуров вкупе с тихой, почти камерной, музыкой невольно вызывали праздничное настроение.
Однако, в стане гостей отнюдь не существовало недостатка торжественности. И в нарядных одеждах, и в роскошных букетах цветов, и в тихих волнительных полушепотах, и в самих лицах, утративших на какое-то время выражение озабоченности, будничности и усталости, царила атмосфера радости, участия и какого-то положительного единения.
Среди родственников Дан еще издали узнал родителей Романа. Кроме того, он разглядел несколько знакомых лиц, — общих с Романом приятелей. Один из них стоял чуть в стороне и составлял дуэт высокой блондинке. У обоих через плечо были перекинуты голубые ленты. И хотя Дан первый раз присутствовал на бракосочетании, он догадался: «свидетели».
Все это Дан уловил в первые же секунды, почти одновременно со справедливым вопросом: «Но где же жених и невеста?». Действительно, их нигде не было видно. Дан снова покрутил головой, и на этот раз усмотрел-таки нового персонажа. Но это был всего лишь фотограф, что-то настраивающий в своей сложной аппаратуре. Впрочем, в легком недоумении Даниил пробыл недолго. Мягкая музыка стихла. Из боковых дверей появилась женщина средних лет в строгом костюме и заняла место перед столом. Лицо ее выражало официальность и в то же время, доброжелательность.
Шепот среди гостей стих. И, будто дождавшись полной тишины, зазвучало то самое, единственно возможное в данной ситуации музыкальное произведение — увековеченное сочинение немецкого композитора Феликса Мендельсона-Бартольди.
Вслед за этим боковые двери, но уже с противоположной стороны, медленно растворились, и тут-то Даниил и увидел молодую чету. Роман и его невеста выглядели великолепно. Свадебный наряд был и к лицу и хорош сам собой. Роман держался с достоинством и, к удивлению Дана, без волнения.
Взоры родственников и знакомых обратились к виновникам торжества. Фотограф, уже давно взявший в прицел объектива пространство дверного проема, сверкнул яркой короткой вспышкой. Под звуки свадебного марша «молодые» медленно двинулись навстречу улыбающейся служительнице Гименея. Началась основная торжественная часть регистрации.
Когда все оказались на улице, у Даниила в голове сидели слова: «Итак, Роман и Света, с этой минуты объявляю вас мужем и женой. Пусть дом ваш наполнится…».
«Да, — подумал он, — и это всего лишь так быстро и так просто. Уже муж и жена».
— Привет, Даня, — услышал Дан знакомый голос.
— Привет, повернулся он и увидел того самого молодого человека, который был в роли свидетеля.
— Давненько я тебя не видел, — продолжил Андрей, — так звали свидетеля.
— Это точно, — согласился Дан.
— Ну что, погуляем сегодня? — подмигнул Андрей.
— Погуляем, отчего ж не погулять?
— Андре-ей, — позвала свидетеля его спутница.
— Да, радость моя, — оглянулся тот.
— Ты в фотоаппаратах разбираешься? Я вот взяла у подруги, а как настраивать — не знаю.
— Конечно, солнце, — ответил Андрей и добавил уже обращаясь к Даниилу: — Пойду гляну, а то в руках женщины все горит.
Даниил поздоровался с остальными.
Примерно половину из собравшихся Даниил видел в первый раз, как, впрочем, и они его. Из этого числа Дан безошибочно определил лишь родителей невесты (это нетрудно было сделать).
Кто-то из гостей подарил «молодым» набор бокалов, и почти сразу же нашлось что в них наливать.
В руках свидетеля откуда-то появилась бутылка шампанского. Он довольно опытно расправился с ненавистной для рвущегося напитка пробкой, и через секунду из узкого горлышка хлынула пена. Это вызвало восторженные реплики.
«Очень типичная свадебная картинка, — подумалось Даниилу, — как с открытки».
Первыми по праву подняли бокалы «свежеиспеченные» и их родители.
— За «молодых», — коротко произнес тост отец Романа.
И тотчас слабоалкогольное игристое вино засеребрилось в лучах скупого ноябрьского солнца.
— Горько, — выпив отчеканил отец невесты.
— Горько! — подхватили остальные.
Обычай есть обычай. «Теперь уже муж» чуть склонился над своей избранницей и под одобрительные восклицания поцеловал ее.
После появилась вторая бутылка шампанского, содержимое которой было преподнесено уже друзьям и знакомым новобрачных.
Провозглашенный чуть раньше тост не подвергся изменению, — пили за «молодых».
Когда бокал оказался в руке Даниила, а Андрей наполнял его, Дан тайком поинтересовался:
— Слушай, Андрюха, в какой момент подарки супругам дарить?
Поняв конфиденциальность вопроса, Андрей заговорщицки понизил голос:
— Чуть позже. За столом.
По окончании первых поздравлений, равно как и первого поднятия бокалов, отец невесты громко объявил:
— А теперь все гости приглашаются в гости. Самоотводы не принимаются, все равно никого не отпустим.
— Ну что, если возражений нет, то по машинам, — добавила после короткой паузы невестина мама.
Возражений не было. Самоотводов не было тоже. А вот транспорт был. Украшенная лентами, шариками и нарядной куклой «девятка», строгая «Волга» и микроавтобус составляли свадебный эскорт и ожидали пассажиров.
Вскоре все благополучно разместились,и автомобили, дав будто по уговору звуковые приветствия, оставили дворец бракосочетания позади.
Дороги в этот час были разгружены и довольно скоро машины добрались до дома, где уже ждали. Правда, обнаружилось, что транспорт с «молодыми» затерялся где-то в пути, но чуть позже Дан понял, что это было сделано нарочно и являлось частью торжественного действа под названием свадьба.
Всем гостям невестина мама раздала рис и мелкие монеты. Даниил тоже получил горсть сырого риса и три копейки.
— Будете бросать «молодым» под ноги, — объяснили ему.
Затем невестина мама передала отцу жениха поднос с шампанским и двумя наполненными бокалами, а сама подняла поднос с хлебом и солью.
Дан с интересом наблюдал за этими действиями.
Через несколько минут, тоже — словно по уговору, из-за угла ближайшего квартала выехала вишневая наряженная «девятка». Невестина мама попросила гостей встать по обе стороны от подъездной дорожки, а сама в паре с отцом жениха заняла место у ступенек парадной.
Автомобиль мягко подкатил к тротуару и мгновения спустя по дорожке зашагали «молодые», и вслед за ними — свидетели.
Когда они приблизились, на дорожку перед ними посыпались горсточки риса и звонкие монеты, сопровождаемые напутствием:
— Пусть путь совместный будет долгим,
Счастливым, для примера многим.
Пусть будет он богатым, гладким,
И как пирог клубничный — сладким.
Вслед за напутствием, навстречу молодоженам выдвинулся отец жениха с подносом. Он произнес: — За счастье «молодых» прошу поднять бокалы.
Роман и Света исполнили просьбу и, осушив бокалы, разбили их об асфальт.
— На счастье! — зашумели весело собравшиеся.
— Горько! — крикнул кто-то, и вновь этот призыв был поддержан: — Горь-ко! Горь-ко!
Роман повторно склонился над супругой и, полуобняв, нежно чмокнул ее в уста.
Ощущение праздника набирало обороты.
Затем «новоиспеченным» поднесли каравай:
— Чтоб в жизни вашей хлеб всегда был на столе, и чтоб друг к другу отношенье сохранялось бы в тепле, — вместе с этим пожелала хозяйка.
Роман и света отломили от хлеба и, мокнув краюхи в соль, накормили друг друга под радостные возгласы гостей. Это, как догадался Дан, тоже было элементом свадебной программы, своего рода домашней заготовкой.
После этого родители невесты пригласили всех в дом, где уже были накрыты праздничные столы.
Оказавшись в большой, украшенной яркими платками, цветами и, опять же, яркими шариками комнате, гости были рассажены невестиной мамой по какому-то особенному, ведомому лишь ей, расчету. Мужчины и юноши чередовались с женщинами и девушками, а для родителей «молодых» и их ближайших родственников были забронированы почетные места возле, если можно так выразиться, истока посадочных мест. Новобрачные, естественно, расположились на самом видном месте, как раз в упомянутом истоке.
Когда все расселись, то атмосфера комнаты сделалась густой, насыщенной. Возможно, это было вызвано теснотой, столь непривычной для казавшейся огромной и просторной в будни комнаты. Возможно, что и тема застолья создавала такое ощущение «высокой плотности веселья», которое почти можно было потрогать руками.
Неудивительно, что Даниил на какое-то время проникся этой атмосферой, позабыв о своих обособленных и тайных мыслях.
Необычность ситуации измерялась еще тем, что  в комнате за одним столом собрались два поколения. Нет, даже, пожалуй, три поколения.
Здесь присутствовала бабушка невесты. Вполне возможно, что она жила при Ленине, терпела блокаду и была красивой в своей молодости. И теперь,на этом очередном, потерявшим счет для нее празднике, она смотрела на своих детей и внуков выцветшими глазами из глубин своего возраста и, быть может, какие-то воспоминания поднимались из коридоров памяти.
Другое поколение — это родители новобрачных или те, кто по возрасту приближался к ним. Те, кто уже отдал жизни бульшую часть себя и получил от нее взамен тоже почти весь лимит впечатлений, перемен и результатов, но, тем не менее, не утратил способности загадывать лет на двадцать в будущее.
Ну и третье поколение — внуки, двадцатилетние, только начинающие свою настоящую, полноценную жизнь.
И как бы ни были противоречивы взгляды каждого из поколений, сейчас всем было хорошо и уютно.
Как и полагается сначала снова подняли тост за здоровье и счастье «молодых». И снова над столами пронеслось: «Горько!». И снова молодожены слились в поцелуе.
Затем наступила небольшая пауза: гости оценивали праздничные блюда. Слышались приглушенные — несколько натянутые и более громкие — несколько официальные разговоры. Кавалеры старались ухаживать за своими посаженными дамами. В числе их, Даниил, чуть растерявшись и оттого неловко себя чувствуя, предлагал незнакомой соседке справа различные яства. Та тоже явно испытывала стеснение.
Затянуться паузе не удалось. Едва успевшие опустеть бокалы и стопки вновь наполнились и снова был провозглашен тост за, уже в прошлом, жениха и невесту.
Основное слово, по праву, конечно держали родители, и речи их выслушивались в почтительной тишине.
Потом поднимали бокалы, собственно, за самих родителей и отдельно за хозяев дома, чуть позже виновники торжества произносили ответный благодарственный тост всем собравшимся.
Вино делало свое дело и праздник становился все более неофициальным и раскрепощенным.
Требование «Горько!» вошло в свою пиковую фазу. Также часто слышались звонки в дверь, и отлучавшиеся из-за стола то свидетель, то его спутница приносили листочки примерно следующего содержания:
«Ты навсегда ушел, разбив мне сердце.
Теперь меж нами навсегда закрылась дверца.
Подпись: Твоя холостяцкая жизнь».
или:
«Просим уточнить дату вашего санитарно-курортного отдыха.
Подпись: Коллектив роддома».
Свидетели называли их телеграммами и громко зачитывали для всех.
Даниил мало чего съел и почти ничего не выпил. Сейчас он был зрителем, слушал и смотрел вокруг, обострив внимание.
Время от времени, впрочем, Дан пробовал ухаживать за своей посаженной дамой, а говоря иначе — предлагал ей то или иное кушанье, вино или сок. Но девушка, которую, как узнал Дан, звали Олеся, тоже почему-то решила в этот день оказывать себе во всем. Дан не настаивал, не желая быть навязчивым, за что и получил два-три раза слова укора:
– Что же вы, молодой человек, девушку на голодном пайке держите? — слышал Дан из уст всевидящей невестиной мамы, являвшейся к тому же и хозяйкой.
— Да я сама не хочу, — пыталась протестовать Олеся, но невестина мама была непоколебима: — Нет, нет, нет, Олесенька. Только не сегодня. Сегодня отказы не принимаются, и слово «не хочу» надо забыть, — и с этими словами она сооружала на небольшой тарелке проштрафившейся девушки некое подобие шведского мини-стола.
— А.., — обреченно прогладывала удивление Олеся, смиряясь с нелегкой долей гостьи на празднике.
Даниилу в этот момент становилось еще более неловко и он напускал на себя серьезный вид, отчего выглядел довольно глупо.
Свидетели, тем временем, предложили новоявленной чете конкурс. Андрей положил перед молодоженами яблоко, утыканное спичками.
— А теперь — внимание, конкурс! — объявил он.
— Дорогие Роман и Света! — подхватила свидетельница. — Перед вами яблоко, но это не просто яблоко. Это яблоко-еж. И ваша задача подстричь этого ежа, по очереди убирая «колючки» по одной. Но перед тем, как вынуть очередную «колючку», каждый из вас должен наградить свою «половинку» ласковым словом.
— Да, — поддержал Андрей, — к примеру «солнышко».
— Пока не останется ни одной «колючки». И тогда яблоко станет гладким, каким мы и желаем быть вашей совместной дорожке, — закончила спутница Андрея.
— О-о-о! — радостно отреагировали гости.
— Да, это настоящий экзамен, — оценил конкурс невестин папа.
— Ну, «молодые», не подкачайте, — подбодрила мама жениха.
— Гм, — прокашлялся Роман, — первым, я так понимаю, начинать мне?.. Ладно. М-м… Ненаглядная моя, — он вынул первую спичку.
— Единственный, — вытащила спичку и Света.
— Радость моя, — ласково произнес Роман.
— Солнце мое, — отщипнула от ежа она.
— Свет очей моих, — ответил он, чем вызвал одобрительные реплики родных и знакомых.
Света на мгновение задумалась, и затем выдала эпитет, который получил, пожалуй, не меньше одобрения:
— Мой голубь сизокрылый.
Роман польщенно заулыбался.
Очередное слово он произнес не сразу…
Даниил с интересом следил за конкурсом.
Когда в «еже» осталась последняя спичка, супруги уже успели побывать и представителями фауны: «медвежонком», «зайкой», «рыбкой»; и представителями флоры — «незабудкой» и «одуванчиком»; и даже вовсе сказочными персонажами: «феей», «дюймовочкой» и «добрым молодцем».
После конкурса, как полагается, были наполнены бокалы и провозглашен очередной тост, на этот раз — «за крепость заключенного брачного союза».
Потом, конечно, послышалось уже традиционное «Горько!», и, державшиеся молодцами, Роман и Света запечатлели друг у друга на устах знак своей любви.
Вслед за этим, свидетели, по внегласному договору с хозяйкой, объявили перекур, к чему, между прочим, было добавлено:
— А те, кто приготовил для «молодых» подарки, смогут вручить их лично в руки виновникам торжества через несколько минут в этой комнате.
Эта информация для Даниила не была лишней. Он уже давно хотел подарить свой небольшой, купленный заранее презент.
После объявления перерыва, за столами, кроме мам для обоих супругов и невестиной бабушки, оставшихся прибрать на столе и проветрить комнату, никого не осталось. Молодежь, включая некурящих, проследовала на обширный подъездной балкон, «отцы» вышли на кухню, молодожены отправились переодеться и перевести дух.
Однако уже через четверть часа новоиспеченная чета принимала личные поздравления, подкрепленные подарками. Образовалась даже небольшая очередь.
Заходили по одному. Каждый из желающих поздравить получал из рук молодого мужа рюмку того или иного напитка, произносил торжественную речь, затем, согласно обычаю, обязательно выпивал за здоровье и счастье «молодых» и, наконец, вручал подарок.
Чаще всего в качестве подарка преподносились необходимые в домашнем хозяйстве вещи.
Когда наступил черед поздравлений Даниила, новобрачные уже были основательно обложены подарками, среди которых были весьма дорогие предметы. Дан, приготовивший всего-навсего семейный фотоальбом (на котором так и было выведено — «Семейный альбом»), немного смутился. Но, все же, снова сделался серьезным, и шагнул навстречу «молодым».
«Ведь в фотоальбоме уже есть первая «фотография», — подбодрил себя он.
— Ага, вот кто у нас весь день хмурной и сейчас будет пить «штрафную», — в предвкушении потер руки Роман.
— Точно-точно, — подхватила Света.
— Не-не, вы что? — попытался отнекиваться Дан.
— Надо, Даня, надо, — Роман выбрал рюмку покрупнее и наполнил ее до краев. — Сегодня все должны веселиться.
—Эх, да-вайте, — махнул рукой Дан, принимая емкость. Он вновь смутился.
— Дорогие Роман и Света, во-первых, благодарю вас за оказанную мне честь быть приглашенным на ваш.., на ваше.., на этот торжественный вечер, и хочу поздравить вас с этим решающим.., значительным событием в вашей жизни. Пускай  это событие останется в памяти ярким и волнующим, и будет на всю жизнь… И хочу, конечно, пожелать любви, счастья и здоровья. Вот… Прошу вас принять скромный маленький подарок, — Дан протянул фотоальбом, — в котором уже есть одна фотография».
— Интересно, — Роман принял подарок и открыл первую страницу. Вместо фотокарточки там оказалась денежная купюра, вставленная на манер фотографии.
— О! Это хорошая фотография, — засмеялся Роман.
— Ну-у, Данька, спасибо, — тоже засмеялась Света. — Оригинальная фотка.
— И, главное, долго не залежится, — и пожелтеть не успеет, — добавил Роман. — Спасибо, Даня.
— Да ладно вам. Пожалуйста, — боролся со смущением Дан.
— За вас, — через мгновение произнес он и выпил положенную «штрафную».
Приблизительно через час основная часть торжественного вечера, наполненная импровизациями, а также конкурсами и заданиями домашнего приготовления, подошла к концу. В соседней комнате, освобожденной от мебели, поставили музыкальный центр, и хозяйка, в коалиции со свидетелями, пригласила всех танцевать.
Гости уже основательно засиделись, поэтому предложение явилось кстати. Впрочем, сначала большинство собравшихся вышло проветриться и покурить.
Даниил же остался и предложил свою помощь невестиной бабушке и маме жениха, которые уже наводили порядок на столах:
— Давайте, тетя Поля, я тоже чего-нибудь поделаю.
— Да ладно, Даня, не утруждайся. Сегодня праздник, отдыхай, — ответила мама Романа, Полина Алексеевна.
— Да давайте, давайте, — настоял Дан.
— Ну хорошо, — согласилась тетя Поля. — Открой, Даня, тогда окна, проветрить.
— Ага, — Дан взгромоздился на табурет и, чуть не упав, открыл фрамугу. В комнату хлынул холодный ноябрьский воздух.
— Вот хорошо, свеженько, — поощрила невестина бабушка.
— Давайте я и тарелки помогу собрать, — снова вмешался Дан, взяв первую попавшуюся тарелку.
— Ой, да не надо, сынок, — остановила бабушка, — не пачкайся.
— Да ничего, — ответил Дан.
— Ну пусть, пусть поможет, — согласилась тетя Поля.
— Как вас звать-то, — спросила бабушка.
— Даниил.
— Ага. Вот, Данечка, возьми тогда побольше тарелку, то, что осталось туда сметать.
— Да, спасибо.
— Давно тебя, Даниил, не видно было, — не отрываясь от уборки, сказала тетя Поля.
— Ну, работа, дом. В общем и не гуляю почти, — объяснил Дан.
— Ясно… А сам-то жениться не собираешься? — продолжила беседу Полина Алексеевна.
— Не-ет, тетя Поля, пока нет. Это Роман у нас молодец, решительный. Честно говоря, немного удивил меня.
— Ну а что тянуть-то? Парню третий десяток идет. Встретил, полюбил. Все взаимно. И слава Богу.
— Ну это — да, в общем-то верно, — согласился Дан.
— Ну что, убираетесь? — вошел в комнату пожилой мужчина. Его вопрос прозвучал как-то уныло.
Как позже узнал Даниил, это был старший брат невестиного отца. Дан как-то мало обратил на него внимание до сих пор. Видимо потому, что тот почти ничего не говорил, сидел тихо и был, пожалуй единственный, не весел.
— Убираемся, Степан, — ответила невестина бабушка, — к чаю стол готовим.
(Для него она приходилась мамой жены его родного брата).
— К чаю, — с непонятной интонацией то ли вопроса, то ли утверждения повторил тот. И снова в его голосе прозвучала какая-то тяжелая нотка.
Он сел, налил себе стопку и, без всяких тостов, выпил.
—Что-то вы, Степан, не в настроении, — поинтересовалась тетя Поля.
— Есть немного, — согласился мужчина и умолк.
Наверное, он не был расположен к беседе. Полина Алексеевна, заметив неразговорчивость Степана, тоже больше ничего не спросила.
Впрочем Степан добавил к двум своим словам:
— Да вы не обращайте на меня внимания… Так, нашло что-то.
Грязная посуда, тем временем, была собрана и тетя Поля с невестиной бабушкой, насильно усадив Даниила поесть, унесли ее на кухню.
Даниил, оставшись наедине с родственником невесты, неловко ковырялся вилкой в курином крылышке.
Наступила относительная тишина. Для Дана она была тягостной паузой.
— Как звать-то вас? — поднял глаза Степан.
— Даниил, — ответил Дан.
— А меня — Степан Палыч, — он протянул руку, — будем знакомы.
Дан ответил на рукопожатие и вернулся к мучительной трапезе.
— Что не веселитесь? Почему в одиночестве? — спросил Степан Павлович.
Даниил подумал, что подобный вопрос он и сам мог бы задать своему собеседнику, но вслух ответил:
— Да я веселюсь… Помог просто… Сейчас справлюсь с заданием, — указал он на курицу, — и пойду к остальным.
— Ясно.
Помолчали.
— Вы тоже что-то невеселы, — после перерыва произнес Дан.
— Да знаешь ли, Даниил.., — начал Степан Павлович, но прервался: — ничего, что на «ты»?
— Ничего-ничего, — успокоил Дан.
— Поводов веселиться не много… Жизнь какая-то стала волчья.
— Почему? — не совсем понял о чем речь Дан.
— А иначе не назовешь — волчья, — повторил Степан Павлович. — Вот ты, Даниил, сам посмотри. Что сейчас в стране творится? Делать никто ничего не хочет, производство встало, а если не встало, то продано иностранцам. Все маломальски прибыльные места охвачены бандитами… Народ совершенно четко поделен на «кидал» и «лохов». Те, кто живет на свою зарплату и пенсию, горбатится на государственных службах — «лохи»; а те, кто грабит, ползет по головам, махинации всякие, те «новые русские», хозяева жизни, мать их… Вот сказал бы мне кто-нибудь лет тридцать назад что я к своей пенсии вынужден буду копейку экономить чтобы не загнуться, я бы его за сумасшедшего принял. А сейчас. Сейчас ничему не удивляешься. Наркомания детская, детская проституция, однополые браки, заказные убийства; — все теперь норма… Люди моего возраста обречены на медленное вымирание.., да и вообще любой обыкновенный человек в нашей стране — дойная корова, которую выбросят и забудут, когда уже все выжмут…
Даниил, вслушиваясь в слова пожилого человека, будто очнулся, будто захлопнул томик детских сказок, оказавшись на яву.
«А ведь все действительно так, — подумал он, — все это есть, здесь, рядом».
— …Я всю свою жизнь проработал на «Кировском заводе», и никогда и в мыслях не было, что буду бедствовать, что, чтобы купить продукты подешевле, мне понадобится ехать на другой конец города и еще торговаться из-за каждой копейки с приезжими торговцами, которые меня еще за гостя в моем городе принимают… Эх… что за жизнь такая?.. Ладно, — махнул рукой Степан Павлович. — Давай выпьем, Даниил, что ли.
— Да, давайте, — не отказался Дан. Сейчас он находился под впечатлением.
Новый знакомый Даниила разлил по «маленькой» и поднял свою рюмку:
— Ну ладно. Дай Бог вам, молодым, по-другому жить.
Выпили.
В соседней комнате уже, похоже, началась дискотека. Звучала рьяная музыка, слышались бодрые возгласы и смех.
— Ты, Даниил, извини, если я тебя заговорил здесь, — произнес Степан Павлович. — Накипело уже это все.
— Да все нормально. Вы очень даже верно все сказали, — высказался Дан. Он все еще обдумывал услышанное.
— Ну ладно. Ты извини.
В этот момент в комнату вошли отцы «молодых».
— Степан, заканчивай ты гостей нагружать, — молвил своему брату отец невесты. — Отвлекись, праздник же сегодня.
— Да это я так. Беседы о жизни.
— Ты лучше скажи, где хозяйки-то наши?
— Придут сейчас, — информировал Степан.
И словно в подтверждение его слов в комнату вернулись мамы обеих супругов и невестина бабушка. Они принесли чайные сервизы.
— Ну что, Данечка, поел? — спросила старшая из женщин.
— Да, спасибо, — дважды кивнул Дан в ответ.
— Вот и хорошо. Сейчас скоро чай поспеет.
— Кажется, сейчас молодеже не до чая, — указал на другую комнату отец Романа.
— Ничего, пригласим, — ответила мама Светы, расставляя блюдца.
— Ну что, хозяюшки, может выпьем? — спросил отец невесты.
— Отчего не выпить, можно, — согласилась невестина мама.
— Поля, будешь?
— Если только немножко, — отозвалась мама жениха.
— Доча, смотри, нам еще дел много, — предостерегла мама мамы невесты.
— Я чуть-чуть, мамуль, — ответила дочь.
— Молодой человек выпьет с нами? — предложил хозяин, разливая по стопкам.
— Да нет, спасибо, — взял самоотвод Дан. — Я с вашего позволения пойду потанцую. Засиделся чего-то.
— Конечно, Даниил, мы тебя и так тут задержали, — ответила за всех тетя Поля.
Дан покинул старшее общество. Естественно, не из-за желания танцевать он вышел из комнаты. Находиться среди людей родительского возраста было неловко, а являясь гостем — вдвойне. Кроме того, монолог Степана Павловича подействовал на Даниила, как это ни странно прозвучит, отрезвляюще. Дан почти с удивлением обнаружил, что все время до этого момента он и вправду был гостем на свадьбе, забыв о том, что ему предстоит. Теперь же осознание ближайшей действительности вернулось, а вместе с ним вернулось и волнение.
Дан взглянул на часы. Было почти пол пятого. Он вышел на пустующий балкон. Нужно было взвесить дальнейшие действия.
«Чтобы неспеша, с запасом, добраться до вокзала, нужно пару часов. Может, чуть поменьше, — прикинул Дан. — Хотя, еще вещи из камеры хранения надо взять. Тогда, через полчасика желательно уже отчалить… Пить больше не стоит, достаточно. А вот что-нибудь поесть — можно. Все же — неизвестно где и когда я теперь поем… Да и вид нужно, действительно, повеселее изобразить. Чтобы потом догадок не было…».
— А, вот он где прячется! — услышал Дан знакомый голос и повернулся.
На балкон вышли Роман и Андрей.
— Чего прячешься-то? — спросил свидетель.
— Я не прячусь, — искренне ответил Дан. — Просто на воздух давно не выходил.
Ребята закурили.
— А чего напряженный такой? — задал вопрос Роман.
«Вот и подтверждение того, что вид у меня подозрительный», — мелькнуло в голове у Дана.
— Да-а, голова чего-то болит, — как можно естественней для данной выдумки протянул Дан. — Я, наверное, пойду скоро.
— Голова болит? — переспросил Андрей. — Так вот и пошли, чтобы голова не болела, танцевать. Там такие девушки скучают, — подмигнул он, — сразу голова пройдет.
— Тебе то, Андрюха, беспокоиться не о чем. Тебе «персональный наряд на все пятнадцать суток»(31) — свидетельница, — остудил приятеля Роман.
— Ну а чего, я не жалуюсь, — без огорчений сказал Андрей.
— А ты, Даня, действительно брось «грузиться», — обратился к нему Роман, — "домой, домой". Успеешь ты домой. Пошли в компанию. Там тобой кое-кто интересуется.
— Да? Любопытно, кто это? — спросил вместо Даниила Андрей.
— Да Ольга. У Светки моей спрашивала про Даню.
— Ольга? Это такая светленькая? — уточнил свидетель.
— Угу.
— Мировая девушка! — поняв о ком идет речь, хлопнул по плечу Даниила Андрей. — Даня, тебе повезло. Завидую. Не теряйся.
— Да, девчонка хорошая, — согласился Роман. — Светкина подруга.
— Ладно вам, — отозвался Даниил. — Меня этот вопрос пока не беспокоит, — он постарался выглядеть непроницаемым, однако, небольшая искорка заинтересованности все же зажглась.
— «Не беспокоит», — перефразировал Роман. — Меня тоже раньше не беспокоило. А вот — оглянуться не успел, уже и кольца пора заказывать.
— Дело молодое, — подхватил Андрей.
Ребята выбросили окурки.
— Ну что, пошли? — спросил теперешний муж.
— Пойдем-пойдем, — Андрей взял на буксир Дана.
— Ну хорошо, пошли, — капитулировал Даниил.
И все трое переместились в танцевальную комнату, где в самом разгаре была плясовая.
Под энергичную музыку молодежь, каждый на свой манер, выдавала разного рода притопы, вращения, прогибы и тому подобные кренделя. Выглядело это довольно гармонично. И даже не совсем устойчивые выкрутасы некоторых подвыпивших танцоров не выбивались из общего ритма, а наоборот, создавали какую-то свою стройность и отличались оригинальностью.
— О! Народ зажигает, — весело прокомментировал Андрей.
— Ну и мы поддадим, — подзадорил Роман.
Ребята присоединились к танцующим.
Дан, чуть постояв, тоже ринулся в движение, изобретая что-то на ходу. В голове у него сейчас засели две мысли: одна, запланированная — «как бы поудачнее «сняться с якоря» в ближайшие полчаса?»; и вторая, нештатная — «что это за Ольга, о которой упоминал Роман?».
В комнате общий свет был погашен, а номинальную видимость обеспечивали два «ночника». Но несмотря на это, Дан уже через минуту уяснил для себя ситуацию. Среди приглашенных на свадьбу девушек «светленькими» являлись две: первая — Олеся, которая волею случая оказалась соседкой Даниила за столом и которая сейчас не проявляла к нему внимания; и вторая — как верно рассчитал Даниил, являющаяся, собственно, Олей. Как раз эта девушка несколько раз, совсем не отстраненно, обратила свой взгляд на Дана.
Даниил снова, в который раз за сегодняшний день, почувствовал неловкость. Правда, данное смущение все же было иного рода.
Дан применил свой обычный прием — переключился на другую волну. Его задачей было поскорее уйти со свадьбы, поэтому все препятствующее этому было лишним и, следовательно, должно было быть отметено. Он сосредоточился на пляске, одновременно готовя предлоги для ухода и извинительные слова.
Ритмическая музыка, тем временем, прервалась и следующей мелодией звучала медленная композиция. По мере ее развития стали образовываться танцующие пары. Роман пригласил свидетельницу. Света, по взаимодоговору с мужем, позвала в кавалеры Андрея. Еще две пары медленно покачивались в танце. Но несколько человек так и не приняли в этом участия. Среди них был Дан. И Ольга.
Две девушки из числа танцующих, видимо уморившись и пожелавшие сделать перерыв, вышли на балкон. За ними потянулись и трое ребят. В комнате таким образом, остались не у дел Даниил и Ольга.
«Чего же я жду?» — подумалось Дану, но вопрос этот был двойным. Его можно было продолжить или: «надо пригласить ее на танец», или «надо уходить со свадьбы».
Даниил подумал над обоими вариантами. Однако первый вопрос был из разряда иллюзий, — Дан знал, что все равно никого не пригласит; последний — из области ближайшей реальности, и Дан решил так: «После танца — подхожу к Роману и откланиваюсь…».
— Можно вас пригласить? — услышал Дан совсем рядом. Ответил он не сразу. Он должен был отказать, но сделать этого не смог.
— …Да, — был его ответ.
Новая пара присоединилась к танцующим.
— Если не ошибаюсь, вас зовут Даниил? — спросила девушка.
— Да.
— А меня Ольга.
— Очень приятно, — к чему-то сказал Дан.
— Вы приятель Романа? — чуть помолчав, продолжила знакомство Ольга.
— Да. В одном классе учились.
— Понятно.
Помолчали еще немного.
— Как вам здесь? — опять же непонятно отчего спросил Дан.
— На свадьбе?
— Да.
— Хорошо… Я люблю праздники, — пояснила Оля.
Снова пауза.
— А вы чем занимаетесь? Работаете, учитесь? — вновь прервала молчание девушка.
— Я работаю на складе. Грузчиком.
— Тяжело, наверное? — не сразу спросила Ольга.
— Да нет, нормально.
Даниил кое-как отвечал на вопросы, пребывая в легком смущении. В голове пульсировала мысль: «Меня затягивает, надо прекращать это. Если в ближайшее время я не покину свадьбу, мой план может подломиться».
— О чем вы думаете, если не секрет? — вывела Даниила из оцепенения Ольга.
— Да ни о чем, — быстро среагировал. — Так, просто.
— Да? Взгляд у вас туманный, как будто вы не здесь.
— Не знаю, — попытался изобразить улыбку Даниил. — Может быть.
Наконец неспешная музыка смолкла, что положило завершение беседы.
— Спасибо, — поблагодарила Ольга. — Надеюсь, это не последний наш танец.
Даниил несколько секунд безмолвствовал, а потом, внезапно для себя, прямо и открыто взглянул в глаза девушке, словно стараясь прочесть все ее мысли.
Ольга, не ожидая такого внимания, несколько смутилась. Кажется, она хотела добавить что-то еще к своей последней фразе, но теперь промолчала.
— Извините, — Дан потупил глаза, — но мне, к сожалению, сейчас надо уходить, — сказал он отчетливо.
И почти одновременно с его словами прозвучал призыв:
— А теперь в дискотеке объявляется перерыв и все приглашаются на чаепитие! — это вошла в комнату невестина мама.
— Да, перерыв-то можно сделать, — согласился Роман.
— «Я требую продолжения банкета»(32), — произнес некто Вадим.
— Вот сейчас и будет продолжение банкета, — подсказал Андрей. — Пойдем, Вадик, вы-ыпьем, по-си-дим.
— А чего, есть чего?
— Само собой.
Молодежь потянулась на чае- (и не только) питие.
Дан понял, что нужно действовать.
— Слушай, Роман, я конечно извиняюсь, но мне пора, — подошел он к новоиспеченному мужу.
— Да ладно тебе, Дань, куда ты торопишься?
— Нет-нет, Роман, я пойду, — настоял Дан.
— Да оставайся, — уговаривал Роман.
— Да нет, точно. Мне надо идти.
— Ну смотри, конечно, дело твое, — отступил виновник торжества.
Дан в ответ промолчал, но это засчиталось как лишнее подтверждение своего намерения.
— Жаль. Остался бы, — еще попробовал уговорить Роман. — Пойду.
— Чего, уходишь что ли? — подошла Света.
— Да, пора.
— Нет.., — хотела предпринять «штурм» и Света, но Роман мягко прервал ее.
— Свет, ему действительно пора.
— Да? Ну жаль, жаль. Веселье только начинается, — немного расстроенно произнесла Света.
— Ну на «посошок»-то выпьешь, — пригрозил пальцем Роман.
— Да, да, да, никуда не денешься, — поддержала мужа Света.
Даниилу пришлось согласиться. Отступать было некуда.
— Уважаемые гости, минуточку внимания! — объявил Роман, когда все вновь сели за столы. — Нас покидает один из моих друзей. Очень жаль, что он не может остаться. Поэтому прошу вас попрощаться с ним, но учтите, что никого больше я так легко не отпущу. Праздник в самом разгаре и будет еще много интересного.
— Ой, Данечка, уходите уже? Жаль, — посетовала невестина бабушка.
— Что-то ты быстро, Даниил? — чуть укоризненно произнесла Полина Алексеевна. — Даже «наполеон» мой не попробуешь?
— А мы ему с собой дадим, — внесла предложение невестина мама.
— Да что вы? Не надо, — отказался Дан.
— Надо-надо.
— Ну ладно, молодой человек, спасибо что пришли. Поддержали, так сказать, «молодых», — сказал невестин папа.
Были и еще благодарственные и напутственные слова, и Даниилу на секунду показалось, что все здесь знают что он задумал. Уж больно к месту, хотя и случайным образом, приходились пожелания.
— А теперь на «посошок», — налил Роман объемистую рюмку и сам преподнес ее Даниилу.
— Спасибо вам за все, — принял рюмку Дан (похоже неловкость являлась для него сегодня нормой). — Спасибо. Прошу прощения, что покидаю раньше времени… Позвольте снова поднять бокал за виновников торжества: за Романа и Свету, — и Даниил в три больших глотка выпил алкоголь.
Боковым зрением он видел Ольгу, но посмотреть на нее прямо больше не решился.
* * *
Наконец дверь за Даниилом захлопнулась и он оказался один, держа в руке кусок торта. Шумный праздник остался позади.
«Так, вот я и вырвался, — подумал он, — и последний рубеж перед исчезновением из дома преодолен».
Эта мысль, однако, не принесла Даниилу ожидаемого облегчения. Кроме вернувшегося волнения он ощутил сожаление, что покинул свадьбу, а вместе с тем и долю сомнений.
Несмотря на это, ноги уже сами несли Даниила к ближайшей остановке.
Может быть Дан не осознавал сейчас, но никакие сомнения не переломили бы принятого уже однажды решения. Это было однозначно. Впрочем, эта твердая верность своему решению не лежала на поверхности. Она таилась где-то в недрах, составляя основу, стержень всех действий, что не мешало в то же время размышлять о неправильности этого решения, порождало десяток сомнений и кажущуюся возможность это решение изменить.
Именно в подобных размышлениях Дан и пребывал сейчас, стоя на остановке, ожидая подходящего транспорта.
«Там жизнь бьет ключом, а я почти всегда вне ее», — как-то обреченно подумалось ему.
Ощущался какой-то контраст, разница между привычно сложившейся жизнью Даниила и той жизнью, какой она бывает вокруг, и от которой он нарочно отказывался.
«Ведь по идее, — продолжил рассуждение Дан, — мне стоит только протянуть руку, сделать шаг навстречу и я тоже смогу участвовать в естественных радостях жизни. Многое, до сих пор призрачное, станет реальностью. И компания, и девушка, и семья, наконец, — все это в жизни бывает, и это норма».
На некоторое время Дан увидел себя со стороны в необычном, ином, неповседневном свете. Сейчас он показался себе ханжой, занудой, неудачником, крайне закомплексованным человеком и, плюс ко всему, упрямцем… Быть может, это действовала водка.
К остановке припарковалось маршрутное такси. Это был его конечный пункт назначения.
Пассажиры сошли, и машина была готова к обратной дороге. Не хватало только новых седоков.
Дан и еще две женщины стали первыми пассажирами.
Даниил задумался. Перед его мысленным взором проплывали эпизоды только что покинутой свадьбы. Справедливо сказать, что часто взор останавливался на Ольге. Но Дан, будто виня себя в этом, нарочно гасил всякую, даже мизерную чувственность. Это, в свою очередь, укрепляло его в своей затее.
Салон микроавтобуса-такси, между тем, медленно, но верно заполнялся. Еще минуту-другую передавали плату за проезд, а затем тронулись.
«В принципе, я уже беглец», — мысленно произнес Дан, но как-то не смог поверить и почувствовать это.
Машина ехала по хорошо знакомым улицам, и все это тоже было привычно.
Вскоре Дан почувствовал, что заметно хмелеет. Это было несколько неожиданно для него.
«Надо купить активированного угля — загасить алкоголь», — сообразил он не совсем четко.
Еще минут через десять Даниил ощутил себя неважно. Голова потяжелела, к горлу подступила тошнота. Все это вместе встревожило Дана и заставило сосредоточиться на самообладании. Он постарался смотреть вперед — через лобовое стекло такси на впереди идущие машины, сделал несколько глубоких вдохов, попробовал расслабиться.
От тяжести в голове и вынужденного смотрения заболели глаза. Дан опустил веки.
«Надо было не пить, отказаться», — промелькнуло в неясном сознании.
Видимо, как защитная реакция организма наступила дремота. Ехать, впрочем, оставалось недолго, меньше половины. Это обстоятельство немного успокоило Даниила. Изредка приоткрывая глаза, определяя где они едут, он всякий раз чуточку радовался сокращающемуся пути.
По мере приближения, однако, самочувствие, словно по закону баланса хорошего и плохого, ухудшалось. На первый план выдвинулось пульсирующее ощущение дурноты и ожидание облегчения. Ладони сделались холодными, а к вискам, наоборот, — устремился жар. Борясь с внезапным недугом, Дан еле сдерживался, чтобы не попросить водителя остановить такси.
Поворот, остановка на светофоре, разгон, снова поворот. Дан сидел сцепив зубы и вжавшись в кресло, находясь в какой-то прострации.
Но вот еще один вираж, и микроавтобус, наконец, вырулил на финишную прямую.
«Приехали», — с облегчением отметил Дан, когда машина стала. До физического облегчения, правда, было еще далеко.
Пассажиры, согнувшись из-за крайне скупой высоты салона, один за одним покидали такси, почти тут же растворяясь в толпе.
Дан выбрался последним, очень слабо закрыв за собой дверь. Свежий воздух приятной прохладой принял его в свои объятия. Не двигаясь с места, Дан глубоко вдохнул, но уже в следующую секунду почувствовал головокружение и предательскую слабость в коленях. Тут же сработало аварийное подсознание, которое, быстренько отыскав резервную энергию, направило стопы Даниила на ближайшее посадочное место. Выборы и размышления здесь не имели места. Лишь дойдя до невысокого бордюра, Дан сразу же тяжело опустился на него и уронил голову на руки, впав в полуобморочное состояние.
Сколько оно длилось, Дан сказать бы не мог, время в этом состоянии не действовало. Впрочем, продолжительным этот промежуток времени быть не мог. Вероятно, что Дан не сидел и трех минут. Правда столь короткому сеансу самовосстановления способствовала и другая причина…
— Человек… Челове-ек! — услышал Дан и, по легкому потрясыванию своего плеча извне, сообразил, что обращение направлено к нему.
— Спит что ли? — прозвучало в продолжение чьего-то обращения. —
Э-эй! Челове-ек!
Дан с трудом приподнял голову и, выплывая из тумана, увидел двух милиционеров.
— Что здесь сидим? — спросил один из них.
— Да так, — осипшим голосом ответил Дан.
— Что, просто решил отдохнуть? — внимательно посмотрел на Даниила другой милиционер.
— Ну да, — согласился Дан. — В такси укачало.
— А мне кажется, что вы в алкогольном опьянении, — выдвинул утверждение тот же блюститель порядка.
— А что? — спросил Дан.
— Да ничего. Пройдемте-ка с нами, — предложил милиционер. И оба стража мягко, но требовательно подхватили Даниила за плечи.
— Не надо меня держать. Я сам пойду, — возмутился он, хотя дрожь в ногах все еще не унялась.
— Сам? Ну давай сам, — один из опекунов отпустил плече Даниила. Другой — лишь ослабил хватку.
Они проследовали к стоящему рядом желтому пикапу. Многие прохожие с любопытством посматривали на шествие.
Один из милиционеров распахнул заднюю дверцу.
— Прошу, — пригласил он.
Дан смутно посмотрел на нутро автомобиля, оглянулся по сторонам. В голове выкристаллизировался неутешительный вывод: «Похоже, я влип, и пути к отступлению отрезаны».
Преодолевая немощь, Дан залез в железную клеть авто. Дверь со сдавленным эхом захлопнулась и неминуемо послышались два оборота ключа.
Милиционеры заняли свои места и машина двинулась.
«Чего-то подобного я как-раз и боялся», — посетовал Дан. Он снова опустил голову на руки. И хотя тошнота и головокружение вроде бы отступили, тяжесть и тупая боль в глазах не сдали своих позиций.
«Десять минут назад я ехал в маршрутке, а теперь меня везет «маршрутка» иного рода… Вот тебе и поворот событий… С другой стороны, может оно и к лучшему, — попробовал найти что-то положительное в данной ситуации Дан. — По большому счету, моя основная идея — уйти из дома, осуществилась. Я, конечно, не еду сейчас на поезде, как планировал. Но ведь я и не вернулся домой… К тому же, выходит, что я не вернулся домой не по собственной воле». Эту последнюю мысль Дан не призывал, она возникла собой, как оправдание, как ответ на укоры погребенной совести.
Затем Дан мысленно обратился к ближайшему будущему: «Скорее всего, меня везут в вытрезвитель… И пробуду я там, скорее всего, до утра». В этой связи Дан почему-то вспомнил Макса. Точнее, случай, когда Макс сам, добровольно искал привода в милицию.
— Да, только я еду туда вовсе не добровольно, — мрачно усмехнулся Дан.
Вскоре машина затормозила.
Хлопнула передняя дверца и Даниил услышал гулкие шаги, приближающиеся к корме авто, и, затем, скрежетание отмыкаемого замка. Он сидел не шелохнувшись, по-прежнему опустив голову на руки. Двигаться не хотелось. «Так бы и просидел несколько часов», — подумал он.
— Приехали, приятель, выходи, — донеслось в адрес Даниила.
Дан оторвался от столь удобного и желанного в этот миг положения и, пошатываясь, выбрался наружу.
— Пойдем оформляться, — с усталостью в голосе произнес сотрудник милиции. Его напарник остался в кабине, отвечая что-то по рации.
Даниила сопроводили в здание медвытрезвителя, где он предстал перед дежурным офицером. Тот, в отличие от провожатого милиционера, был бодр.
— Присаживайтесь пока здесь, — пригласил он. — Подождите несколько минут.
Дан охотно сел, стоять было тяжеловато.
— Слава, давай там на выписку клиента! — крикнул дежурный куда-то вглубь коридора, и затем занялся спешным заполнением бумаг.
Зазвонил телефон.
Дежурный, не отрываясь от письма, снял трубку:
— Вытрезвитель слушает… Да… Здорово, Егорыч… Да все по-маленьку. Чего там у тебя?.. В какой кондиции?.. Побоев нету?.. Буйный? А, ну ясно… Ладушки, сейчас ребята подъедут… Ага. Ну давай, до связи, — он повесил трубку.
— Дима, — обратился дежурный уже к, вышедшему покурить, милиционеру, — по вашу душу звонок. Наш подшефный завод подсобил.
— Егорыч чтоли опять клиентов поставляет? — появился в дверях тот.
— Именно он.
— Вот кому премиальные надо выплачивать, — усмехнулся именуемый Дмитрием.
— Это точно. Как внештатному сотруднику.
С улицы появился второй экипажный милиционер, тот, который задержался в машине.
— Ну и холодина у нас! — подернул он плечами. — В пору тулуп одевать.
— Я тебя еще «обрадую», — с ходу огорошил его коллега.  На завод, к Егорычу сейчас покатимся.
— Да дайте хоть кофейку попить! — возмутился вошедший.
— Ну, это обязательно. Это надо, — согласился все тот же коллега.
Даниил сидел, откинув голову к стене, глядя потухшим взглядом куда-то вниз, ожидая своей очереди. В данную минуту все происходящее вокруг воспринималось безразлично и смутно. Дурнота отхлынула (не исчезнув, впрочем, совсем), уступив место разбитости и сонливости.
Напарники удалились пить кофе, а на смену им в комнату вошли: средних лет гражданин с заспанным лицом и красными глазами, и сопровождающий его милиционер. Первый рассеянно застегивал верхние пуговицы рубашки.
— Ну что, господин Шилов, отдохнули хорошо? — осведомился дежурный.
— Порядок, начальник, — кивнул тот, справляясь с последней пуговицей. Но в следующую секунду лицо мужчины выразило тревогу.
— Оп-па! Цепочки нету, — беспокойно ощупывал шею он. — Я же в ней спал… Золотая.
Он снова расстегнул рубаху, посмотрел у пояса.
— Вот, черт. Нету!.. Это ж подарок!
— Я же вам говорил — «сдайте», — укорил дежурный.— Сейчас бы все в сохранности получили.
— Может, в спальной обронил? — исполнился надежды мужчина. — Командир, можно я загляну?
— Глянь, глянь, — разрешил дежурный. — Слава, открой ему, пускай ищет.
— Хорошо.
Они покинули помещение.
— А вы, пожалуйста, пересаживайтесь ближе, — указал на стул рядом дежурный.
Даниил перекочевал на новое место.
— Итак, молодой человек, вы задержаны нашими сотрудниками за появление в общественном месте в состоянии алкогольного опьянения, — учтиво произнес офицер.
— Первый раз в вытрезвителе? — спросил он уже не столь официально.
— Первый, — сознался Дан.
— Ну ничего. Будем надеяться, что и последний, — приободрил дежурный. — А сегодня побудете у нас, посмотрите, как и что, будете представление иметь о подобных заведениях, чтобы в следующий раз не попадать к нам.
— Ну да, — вяло ответил Даниил.
— А сейчас, — снова заговорил как по инструкции офицер, — вы пройдете у нашего фельдшера освидетельствование факта наличия алкогольного опьянения, после — вы сдадите нам все ценное, чтобы не вышло, как только что, — кивнул он в сторону ушедшего на поиски мужчины, — затем мы с вами познакомимся: кто вы, откуда; и потом на покой, поспите, пока не придете в норму… Ну и, конечно, неприятный моментик — штраф… Вопросы есть? — подытожил дежурный.
— Нет, — негромко произнес Дан.
— Ну и хорошо, — удовлетворился собеседник Даниила. — Пойдемте тогда, я отведу вас на прием к нашему фельдшеру.
Дан поднялся, и они проследовали в другой кабинет.
— Виталий Алексеевич, покой нам только снится, — отвлек от газеты фельдшера дежурный. — Новости придется дочитать позже.
— Какие там новости! Газета — за сентябрь, — поднялся медработник. Это был седеющий уже мужчина со строгим лицом.
— Тем более, — сказал дежурный.
— Проходите, садитесь, — произнес фельдшер.
Дан подумал, что приглашение «садитесь» он уже слышал сегодня по крайней мере раз десять.
— Ну ладно, Виталий Алексеевич, как управитесь, отправляйте молодого человека снова ко мне, — откланялся дежурный.
— Добро, — ответил фельдшер.
— Ну как, молодой человек, — продолжил он, — проведем небольшое тестирование на алкоголь. Или сразу запишем среднюю степень?
— Пишите сразу, — выбрал Дан. Как ни крути, а все-таки он был пьян.
— Жалобы на здоровье есть? — снова спросил медработник.
— Нет, — Дану не хотелось признаваться в том, что он чувствует себя плохо.
— Ушибы, гематомы?
— Нет.
— Поднимите, пожалуйста, одежду до груди, — попросил фельдшер.
Дан встал и задрал рубаху и свитер.
— Так, — осмотрел фельдшер живот, — спиной, пожалуйста.
Дан повернулся.
Хорошо, достаточно, — фельдшер сел. — Часто употребляете алкоголь? — осведомился он.
— Нет.. Раз в месяц, может.
— А сегодня сколько выпили?
Дан прикинул суммарное возлияние:
— Грамм триста. Водки.
— Понятно, — кивнул медработник — … Ну ладно. Сейчас я вас отведу обратно…
Когда после всех положенных процедур Дан впервые в своей жизни оказался на койке медицинского вытрезвителя, он, вместо ожидаемых досады и растерянности, воспринял это как само собой разумеющееся и закономерное событие. Необычность ситуации заключалась лишь в непривычном ощущении от новой обстановки и довольно явственном запахе видимо недавно окрашенных стен.
Но все это не сильно обратило на себя внимание, так как утомленное сознание, а вместе с ним и тело, просили об отдыхе.
«Все же — к лучшему, что я сюда попал, — угасая, подумал Дан. — Если бы и хотел теперь отказаться от своей цели, то уже и не смог бы… Так что, как это ни нереально выглядело, а я уже в побеге». Мысль эта, однако, не была достаточно убедительной. Какая-то противовесная догадка мелькала в голове. Дан почувствовал, что засыпает, и потому с усилием будоражил отключающееся сознание, стараясь уцепиться за хвост призрачной мысли и, наконец, ему это удалось.
«Все дело в том, — понял он, — что по прошествии этой ночи, и даже — этого вечера, меня будут искать. И вот именно поэтому мне надо было бы находиться подальше от города. Это сделало бы поиски напрасными. А теперь… Я даже не знаю, как получится теперь…».
* * *
Дан, кажется, зацепился за вешалку с одеждой, а скорее даже за саму одежду, и она его не отпускала, причем не просто держала, а тормошила и трясла. Дану почему-то никак не удавалось повернуться, увидеть что его держит. Он только удивился: «Что же это в меня вцепилось?».
Недоумение сменилось большим, просто-таки огромным нежеланием, неохотой, сопротивлением чему-то. И как понял спустя несколько секунд Дан, относилось это к пробуждению. Да, кто-то тряс Даниила за плечо, требовательно и упрямо. И так же упрямо Дан не хотел выходить из сна, так хорошо было во сне, и так скверно на яву.
Сознание вело себя как раненный солдат, которого поднимали на бой, но он, то и дело, падал в обморок.
Дан не мог понять зачем, зачем его толкают? что от него хотят? почему не оставляют в покое? Но вопросы эти не находили ответа и, естественно, никоим образом не влияли на тормошение.
— Вставай, парень! Ну же! Что ж ты такой тяжелый-то, а?.. Под-ни-майся! Э-эй, подъем! Подъём! — сотрясения усилились.
Наконец сознание Даниила на каком-то отдаленном уровне вышло на связь с внешним миром, настроилось на едва уловимую волну. И прежде всего сознание задалось вопросом: «На работу мне, или у меня выходной? Можно ли поспать еще, или пора вставать?». Такое обычно бывало дома, когда Дан просыпался от сигнала будильника, не понимая еще для кого он звенит.
Следующим этапом пробуждения явилась четкая мысль: «Да я и не дома!».
— Па-рень! Вста-вай! — впервые явственно донеслось до Даниила, и через пару секунд он, наконец, осознал где он: «Вытрезвитель». Эта мысль сразу же подействовала пробуждающее. Сон, словно держась за край пропасти , теперь оторвавшись, полетел в бездну, и в голове возникло руководство к действию: «Конечно надо вставать».
Дан открыл глаза и резко сел на койке.
— Ну наконец-то! — выговорил с облегчением милиционер, тот самый, который накануне сопровождал хозяина потерянной цепочки. — Ну ты и спать!
Даниил покрутил головой и протер глаза.
— Ну ладно, хоть проснулся, — продолжил речь милиционер. — Вставай, пошли к дежурному.
Дан поднялся с койки, ощутив через носки холодный линолеум. Кроме того, Дан был одет в трико и футболку. В помещении была довольно низкая температура, и именно поэтому ему позволили остаться в такой одежде.
Насколько знал Даниил, в вытрезвителях требовалось раздеваться до «семейников».
Дан осмотрелся. Меньшая часть коек была занята такими же жертвами алкоголя, каким сегодня являлся Дан. Слышался храп и даже где-то стон. Некоторые накрылись одеялом с головой.
— Ну пойдем, — поторопил сотрудник МОБ(33).
— Можно, я в туалет? — осипшим голосом проскрипел Дан.
— Ну сходи.
Даниил прошлепал в уборную. В висящем там зеркале он увидел незнакомую физиономию. Все лицо, а особенно веки припухли, изменив привычный вид почти до неузнаваемости.
«Ну и рожа», — мелькнула в голове оценка своего отражения.
Дан несколько раз ополоснул лицо холодной водой. Это придало бодрости.
Принимая утренние водные процедуры, Дан попытался припомнить сон уже с точки зрения проснувшегося сознания и расставить все по полочкам. Но сюжет сна прочно заблокировался. В том, что что-то снилось, Даниил не сомневался. Но что именно он не знал. Какое-то движение, действие, динамика. Какие-то срочные маневры. Морально Дан чувствовал себя как после упорного футбольного матча или как после праздничного рабочего дня, когда не было и минуты для отдыха.
Даниил вытер лицо рукавом футболки и вышел в коридор. Только сейчас он обратил внимание на свое самочувствие. Оно было хорошим, тяжесть и тошнота остались по ту сторону сна. Это открытие обрадовало Дана.
Милиционер сопроводил Даниила в уже знакомый ему кабинет.
— Вот, насилу добудился, — доложил он дежурному.
— Да, в такое время — самый сон, — согласился офицер. Он, как ни странно, выглядел по-прежнему бодро.
Дан посмотрел на настенные часы, которые показывали в этот момент три ночи. Кроме того, еще с порога Дан увидел на столе дежурного свои вещи, сданные на хранение. Эти два обстоятельства озадачили его и вызвали вопрос: «Почему так рано?»  И какое-то предопределяющее убеждение воспарило из уголков сознания, как реакция на этот вопрос.
— Собирайтесь, молодой человек, за вами приехали, — сообщил дежурный.
— Кто? — с замиранием сердца спросил Дан.
Следующая фраза прояснила всю ситуацию, подтвердив предчувствие Даниила.
— Полчаса назад до нас дозвонилась ваша мама. Обзвонила все возможные места и случайно нашла вас у нас, — объяснил офицер.
— Да, напугали вы ее, — добавил дежурный, чуть помолчав. — Попросили б позвонить домой, раз такое дело.
— Не знаю.., не сообразил чего-то, — промямлил Дан, пряча глаза, будто в лице дежурного выступала совесть. Сейчас он испытывал стыд и укор за содеянное, но это еще не были те стыд и укор, которые должен был бы испытать человек раскаявшийся.
— Ладно, — не стал задерживать офицер, — вот ваши вещи. Берите свою одежду. Проверьте, все ли на месте. И распишитесь, что не имеете к нам претензий.
Будто в тумане, Дан облачился в свои одеяния, рассовал по карманам сданные на хранение вещи, расписался.
— И вот вам квитанция об оплате штрафа, — сунул дежурный прямоугольный листок.
— Спасибо, — пробормотал Дан, машинально принимая бумажку.
— Спасибо, я полагаю, вы должны сказать своей матери, — сказал милиционер, приведший Даниила. — Если б не она, мы бы вас еще часов пять промурыжили.
— Это верно, — поддержал дежурный. — Ну да ладно. Нет худа без добра. Теперь будешь аккуратней со спиртным… Давай, будь здоров. Не попадайся к нам больше, — напутствовал он.
— Да и не только к нам, — произнес сопровождающий милиционер. — Пойдем. Мать тебя внизу ждет.
Опустив голову, Дан вышел из кабинета. Двигаясь по коридору, он с каждым шагом все явственней ощущал растущее напряжение. Внизу его ждала мама. Мама, которую он хотел покинуть. И сейчас ему предстояло посмотреть ей в глаза. И пусть она ничего не знала о замысле сына (а так оно и было), Дан, не раздумывая, избежал бы, стер из памяти, уклонился бы от этой, сложившейся именно так, встречи, если б мог. Но все шло своим чередом.
Ступеньки кончились. Миновали короткий коридор, и Дан увидел маму. Он увидел ее сразу. Она сидела, склонив голову, задумавшись о чем-то. В руках ее белел носовой платок.
Она не слышала как вошли.
— Вот ваш сын, — произнес милиционер. — Жив и здоров.
Даниил остановился, понуро глядя под ноги и ожидая неминуемой развязки.
Слова милиционера заставили мать вздрогнуть. Очнувшись от забытья, она подняла голову. И тут Даниил посмотрел ей в лицо…
То, что он увидел привело его в трепет.
В глазах матери он прочел одновременно боль и светлую радость, скорбь и надежду, отчаяние и счастье. Взгляд родных маминых глаз был настолько полон чувств, настолько трогателен и нежен, что Дан ощутил как что-то щемящее, знакомое с детства, пронзило все его тело, и сердце заныло от невыносимого импульса. Твердый и безупречный фундамент его безумной идеи надломился и здание, получившее, огромную трещину от крыши до основания, стало крениться и заваливаться.
— Мама.., — пораженно глядя на вмиг постаревшую мать, на ее припухшее от слез и в то же время осунувшееся лицо, выговорил Даниил.
— Данилушка, сыночек, — слезы стоявшие в глазах матери покатились сами собой, и она, не в силах сдерживаться, заплакала, обняв сына.
— Не надо, мам, — Дан почувствовал как к горлу подступил ком и на глаза навернулись слезы. Ему пришлось приложить все свои силы, все самообладание, чтобы не дать волю нахлынувшим эмоциям. С невероятным трудом это получилось. На смену выворачивающей чувственной волне пришло какое-то отрешение, скребущее оцепенение, сопровождаемое предельным напряжением, и именно благодаря ему и возможное.
Здание безумной идеи, таким образом, замерло в нескольких сантиметрах от положения, когда ничто уже не смогло бы спасти его от полного обрушения, от падения в пропасть, от окончательного низвержения.

 
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ


Пила с трудом вгрызалась в отсыревшие бревна, часто застревала, оттого работа двигалась медленно.
Погода, так обнадежившая с утра, сейчас, к середине дня,в конец «расклеилась». Мороза и так густо повалившего на рассвете снега — этих настоящих атрибутов зимы, сейчас не было и в помине. И хотя на носу был Новый год, по погоде улица выглядела совсем по-осеннему. Мокрая, чавкающая под ногами земля, темные, отсыревшие, сиротливые деревья и дома и отвратительная морось; — вот с чем подходил к финалу год здесь, в Пашитнях.
— Да, с такой погодой, пожалуй, в Новый год снег можно будет увидеть только в холодильнике, — с иронией произнес воспитатель — Петр Андреевич, с трудом проталкивая сквозь бревно пилу.
— Да, — согласился Даниил, натужно двигая свою сторону двуручной пилы, но думая, впрочем, о чем-то своем.
— Что-то я такого бесснежного Нового года и не припомню, — продолжил мысль воспитатель. — Прямо катаклизмы какие-то.
— Глобальное потепление, — автоматически поддержал разговор Дан почти крылатой фразой.
— Уж чересчур глобальное, — ответил Петр Андреевич.
Чуть поодаль, на других козлах, с другой двуручной пилой, так же рывками половинили бревно два парня: Сергей и Никита. Третий — Олег, сносил отпиленные чурбаки в кучу и пытался раздробить их колуном. Еще один — Саня, помогал готовить обед воспитательнице — Марфе Алексеевна.
Все четверо подростков являлись бывшими малолетними зеками и оказались тут, в деревне, благодаря священнику — отцу Льву. Здесь, вдали от дома, они работали, дабы снова не пойти по «скользкой дорожке». Здесь и жили.
В принципе, добротный деревенский дом мог вместить еще около десятка ребят, но далеко не каждый из освободившихся подростков желал ехать в такую глухомань, к тому же сейчас — зимой.
Пилка дров, приготовление пищи и тому подобное не считались показателями здешнего труда, это было только самообслуживание и занимало небольшую часть времени. Основным же занятием являлась стройка.
Сарай для дров, летняя кухня, забор из сетки Рабица, обшив подвальной части дома — все это было сработано руками ребят. Конечно, сами бы они вряд ли проделали это, если бы не умелое руководство местного «мастера на все руки» — Юрия Арнольдовича, старшего по хозяйственной части. В отличие от работающих поочередно воспитателей, он жил здесь постоянно и отвечал за организацию работ. И именно в его ведение и поступил не так давно Даниил.
— А в Новый год здесь останется кто-то? — спросил через несколько минут Дан с каким-то своим умыслом.
— Нет, пацанва разъедется, — ответил воспитатель. — Арнольдыч только. Он у нас невыездной.
— А вы? — после паузы поинтересовался Дан.
— Мы  тоже. Пестовать-то некого будет, — усмехнулся Петр Андреевич. — А ты что, остаться что ли хочешь?
— Я? Да нет, почему? — изобразил улыбку Даниил. На секунду ему показалось, что его мысли не скрыты от других. — Просто… Я не знаю, как здесь заведено. Может, на Новый год здесь никто не разъезжается… Это все же праздник-то светский.
— Да ну, брось ты! Что мы не люди что ли? — улыбнулся Петр Андреевич. — Новый год — семейный праздник.
— Ну да, — как-то неоднозначно произнес Дан.
Во время обеда Даниил обратился к бригадиру:
— Юрий Арнольдович, мне позвонить сегодня надо, я хотел бы в поселок отлучиться.
—Да пожалуйста, - ответил тот, держа кружку с крепким чаем. — Вообще, я думаю, сегодня мы пораньше закончим. Не к спеху в этом году все пилить, на следующий оставим.
— Это хорошо, — переглянулись ребята, наверстывая ложками потраченную энергию.
— А завтра за день веранду быстренько утеплим, — поделился планами бригадир, — и шабаш! Трудовой год окончен, можно по домам — отдыхать.
— То есть можно будет уехать, да? — вывел Дан.
— Конечно. Хоть завтра.
— Ну удобней-то с утра послезавтра уехать, — вмешался Петр Андреевич.
— На семь-сорок до Питера, как раз, автобус есть, — поддержала его Марфа Алексеевна. — Все и поедем.
— А завтра торопиться не будем, доделаем что надо спокойно, без спешки, — добавил воспитатель.
— Ну это дело ваше, смотрите сами, — пожал плечами Юрий Арнольдович. — Я-то — все одно — здесь остаюсь.
* * *
В предпраздничные дни желающих поздравить родственников и знакомых было немало, и поэтому Дану пришлось простоять на почте около часа, ожидая своей очереди позвонить.
В помещении было непривычно оживленно: те, кто, как и Дан, ожидал положенного времени, беседовали меж собой; те, кому уже поспела очередь, сменяли друг друга у телефона.Хлопала входная дверь.
Несмотря на вновь, в который раз за день, начавшийся мелкий дождик, общее настроение было приподнятым. Праздник есть праздник. Тем более, если он — Новый год.
Невольно выслушивая поздравительные речи, доносящиеся из двух будок «междугородки», Дан, немного нервничая, прикидывал что скажет матери.
Очередь, в целом, продвигалась медленно, но и ей в итоге надлежало закончиться.
По истечении уже упомянутого часа, Дан услышал странный голос из окошка:
— Следующий, говорите пожалуйста.
Дан понял, что, собственно говоря, следующий — он и есть, и, спохватившись, выговорил:
— С Санкт-Петербургом три минуты, будьте добры.
— Номер абонента, пожалуйста, — четко произнесла телефонистка.
Дан продиктовал диспетчеру домашний телефон.
— Двенадцать шестнадцать, пожалуйста, первая кабина, — записывая на ходу телефон, распорядилась та.
Дан заплатил деньги и проследовал в указанную будку. Поплотнее закрыл за собой дверь и снял трубку старомодного телефона.
— Набираю Санкт-Петербург, — донесся до Даниила голос диспетчера. В трубке проследовал ряд непонятных гудков, затем повисла небольшая пауза и, наконец, Дан уловил продолжительные гудки. Секунда, две, три, четыре…
— Алло? — услышал Даниил очень далекий голос матери.
— Мама! Это я, — чуть ли не прокричал он, — Даня!
— Данилушка! Сыночек!..
* * *
Даниил лежал в темноте с открытыми глазами уже долгое время. Он не мог спать сейчас.
Часы буднично цокали на серванте. В комнате пахло валерьянкой.
Мама, наконец, уснула, но из-за пережитого сон ее был беспокойным. Даже из своей комнаты Дан слышал ее постанывания.
С момента, как он и мама покинули вытрезвитель прошло около двух часов. И все это время он пребывал в состоянии, похожем на шок или гипноз, снова и снова переживая события последних часов.
По дороге домой мама с теплотой и болью расспрашивала его о случившимся, сетовала, рассказывала о своих переживаниях, вновь радовалась, что все сложилось хорошо, а Дан лишь невнятно, каким-то не своим голосом, что-то объяснял маме. И затем, когда наступила тишина, всю оставшуюся дорогу она не выпускала из своих рук плечо Дана, будто боясь потерять сына снова…
Потом он снова увидел мамино лицо: состарившееся, одновременно убитое горем и озаренное радостью, милое и родное.
«Я отнял у мамы сразу несколько лет жизни», — Произнес он мысленно и ему почему-то вдруг вспомнился эпизод из детства, очень далекого, почти нереального детства. Было ему, быть может, лет пять.
…Большая, уютная, но пустая квартира. И в ней Дан был один. И ему казалось, что он один не только в этой, пусть родной, квартире, но и во всем мире.
Был зимний вечер и за окнами было темнее мрака. И хотя мама и папа, всего-навсего, задержались на работе, Дану представлялось, что они сейчас где-то на других планетах.
Оттого свет был зажжен во всех комнатах, и даже в туалете и ванной.
Чтобы хоть как-то ускорить почти застывшее время и разбавить это давящее, гнетущее состояние одиночества, Даниил включил магнитофон (он уже умел это делать). Магнитофон отозвался голосом Аркадия Райкина (Дан почему-то очень отчетливо это запомнил), рассказывающего, наверное, что-то забавное (ведь слушая его, взрослые почему-то смеялись). И от этого голоса, пускай даже записанного на пленку, Даниилу сделалось чуточку легче.
Когда родители не пришли еще минут через десять, казавшимися вечностью, Даниил открыл входную дверь и вышел на лестничную площадку, в надежде услышать заветные шаги, ну или хотя бы скрип подъездной двери. Но в парадной было тихо. Тихо, как в погребе.
Он стоял неподвижно, прислушиваясь и ощущая нарастающее отчаяние.
В подъезде было холодно. Кроме того, голос из магнитофона доносился сюда измененным и звучал странно, с неприятным пугающим эхом. Поэтому Даня зашел обратно, но дверь не закрыл. Ведь эта открытая дверь на долечку секунды приближала приход мамы или папы.
Когда кассета кончилась, Дан перевернул ее на другую сторону и в сотый раз за сегодняшний вечер принялся листать любимых «Фантазеров»(34). Там было много картинок.
И конечно, в конце концов, когда отчаяние, казалось бы, заполнило всю сущность Даниила, когда его одиночество во вселенной стало почти «взаправду», внизу, в парадной хлопнула дверь и послышались знакомые (а как же?) шаги.
Даниил сорвался с места и, забыв одеть тапки, стрелой помчался навстречу.
— Мама! — с разгону влепился в нее Дан. — Мама!
— Сыночек, — ласково обняла мама своего пятилетнего сына…
Все это Даниил припомнил в мельчайших подробностях, так четко и ясно, будто снова вернулся в прошлое и прожил кусочек того вечера. И воспоминание это, словно последняя капля, переполнило то неимоверное напряжение, в котором находился Дан. И тот транс, оцепенение, шок, гипноз, в который он впал, увидев маму, в одно мгновение сорвался, рухнул, полетел в пропасть, увлекая за собой лопнувшее пару часов назад, но каким-то чудом устоявшее на решающих сантиметрах, здание противоестественной, убивающей человеческие отношения, безумной идеи.
Слезы, детские неудержимые слезы густо потекли из глаз. Даниил не мог их остановить. Да он и не стал этого делать. Он лишь ощущал их: соленые по вкусу, горькие по чувствам, мокрые на ощупь. В горле и груди хозяйничали спазмы и сердце перешло на «перебой». План перетек в рыдания, и Дан уткнулся в подушку, чтобы его не было слышно.
* * *
…— Очень плохо слышно, мам! — вновь приходилось чуть ли не кричать Даниилу.
— Я буду говорить погромче, сыночек, — пообещала мама. — Как я рада, что ты позвонил. Как у тебя дела? Как работа? Как устроился?
— Все хорошо, мам. Работая по-немногу. Утепляем веранду, дрова пилим… Все нормально.
— Ну и слава Богу… Ой, как я рада слышать твой голос… На Новый год приедешь, сыночек?
— Да, мам. Здесь все разъезжаются. Меня тоже числа до третьего не отпускают. Послезавтра, скорее всего, приезду.
— Хорошо, Данилушка. Я тебя очень жду. Приезжай поскорее.
— Мам, а у тебя как дела? — непривычным для себя голосом спросил Дан.
— У меня все хорошо, сыночек. Все хорошо.
— Мам, тут, к сожалению, времени звонить мало. Я с почты звоню.
— Да, конечно, сынок. Конечно, — заторопилась мама. — Я очень рада, что ты позвонил. Я тебя очень жду и люблю.
— Я тоже, — Дан почувствовал, что что-то вновь подступает к горлу. — Ну пока, мам. Я приеду послезавтра.
— До свиданья, сыночек. Приезжай скорей… С богом.
— Спасибо, мам. Пока, — Даниил повесил трубку…
Через минуту он уже шагал сквозь ненастье по направлению к своему временному дому. На непогоду, впрочем, он не обращал внимания. Он был полностью погружен в мысли.
Под впечатлением от разговора с мамой, он окунулся в воспоминания. Вновь увидел ту решающую ночь: вытрезвитель; неожиданные приезд мамы; ее глаза и то, что он прочитал в них; свой ступор по дороге домой; внезапный эпизод из детства; и тот решающий, неудержимый, приносящий великое облегчение, прорыв…
Затем припомнился откровенный, очень долгий разговор с мамой на следующий день, как раскрыл ей свои мысли, как попросил прощения и, как мама, поняв его, согласилась отпустить его пожить и поработать вдали от дома. И пусть в итоге конечный результат помыслов Даниила — его уход из дома — осуществился, теперь он был в корне другим. Теперь это было не только его личное решение за себя и за мать, а совместное, пусть непростое и нелегкое, соглашение.
Дан хотел попробовать пожить самостоятельно, независимо, и мать, скрепя сердце, уступила сыну. Она признала, что рано или поздно ей придется расстаться с ним и жить бульшую часть времени врозь. А Дан понял, что любовь матери — это любовь матери, и ее надо принимать такой, как есть, а не сторониться. Хотя, впрочем, может быть, он понял это не сразу…
Еще Дан подумал, что через четыре дня — Новый год, и, что он поедет послезавтра домой. Дом показался ему сейчас чем-то вроде колыбели. Какое-то светлое ощущение легкости и радости возникло в груди Даниила.
«Может, это и есть счастье, — произнес он, — может, и есть та Гармония, о которой говорил Макс. Может…».
Жизнь продолжалась. Она была уже несколько иной. В чем-то она стала яснее, в чем-то непонятней. Но это не мешало Даниилу иногда размышлять и о смерти, и сравнивать ее с жизнью.


ПОЯСНЕНИЯ


1 «Темная башня» — роман С. Кинга. Темная башня — символ разгадки бытия, ключ к пониманию мира, эта башня практически недоступна.
2 Стрелок — главный персонаж романа «Темная башня», вечный странник — воин, имеющий цель жизни — найти Темную башню.
3 Фура — автофургон.
4 «Money-Honey» — ночной клуб.
5 «Ящик» — телевизор.
6 «Пятерка» — Жигули ВАЗ-2105.
7 Трапеция «Гостинки» — Гостинный двор имеет вид сверху в форме трапеции.
8 «Бил» — имел практику игры на барабанах в коллективе.
9 «Шестерка» — Жигули ВАЗ-2106.
10 «Молоко» — ночной клуб.
11 «Чирка» — десять рублей.
12 «72»-ой — марка портвейна.
13 «Yesterday» — одна из наиболее хитовых песен «Битлза».
14 Марина Неелова и Олег Басилашвили — актерский дуэт, сыгравший в картине главные роли.
15 Бакалавров — по окончании ГМА им. Макарова курсантам присваивалась степень бакалавра по компьютерной дисциплине.
16 Крузенштерн — имеется в виду памятник.
17 Че Гевара — Латино-американский революционер.
18 КПЗ — камера предварительного заключения.
19 «Коза Ностра» — (в переводе с итал. «Наше дело») — название мифиозных организаций в США.
20 — имеется в виду к/ф «Джентльмены удачи».
21 Данке шон — (немец.) Спасибо.
22 «Макаровцы» — здесь имеются в виду приятели — бывшие однокурсники.
23 — здесь имеется в виду песня В. Высоцкого о сумасшедшем доме.
24 Кантри-хаус — (англ.) деревенский дом.
25 «Жемчуг» — отечественная зубная паста.
26 Сельмаг — сельский магазин.
27 «Дикий ангел» — аргентинский телевизионный сериал.
28 — речь идет о финальном матче чемпионата мира 1998 года по футболу между Бразилией и Францией.
29 Джеймс Хедли Чейз — известный автор произведений детективного жанра.
30 «За воротничок заложить» — т.е. «выпить».
31 — фраза из отечественной кинокомедии «Операция «Ы» и другие приключения Шурика».
32 — фраза из отечественной кинокомедии «Иван Васильевич меняет профессию».
33 МОБ — милиция общественной безопасности.
34 «Фантазеры» — сборник рассказов детского писателя Н. Носова.