Время жить и время умирать

Сказано: ни один человек не знает своего часа. Ни рож¬дения, ни смерти. И никому не дано изменить это, ибо срок от рождения до смерти каждому отпущен свыше.
Ко всему привыкшие служители больничного морга труп отодвигали все дальше и дальше, пока не потерялась бирка и не забылись все детали его смерти. Смерть нынче тоже поставлена на конвейер, и тот, кто «не вписался» в его ритм...
С очередной партией невостребованных покойников тот, кого при жизни звали Леонидом Андреевичем  Зубовым, а близкие люди—дядей Лёней, «уехал» в крематорий, где его следы, естественно, затерялись окончательно,               
То, что произошло, одновременно банально и неправдоподобно. Похоже, что «линию жизни» моего героя прочерчивал кто-то свыше,  Прежде бы сказали: ангел-хранитель. Теперь говорят: «повезло».
Леня родился за пять лет до залпа «Авроры», поэтому был лишен ностальгических   воспоминаний,   отравлявших жизнь двум его старшим сестрам. Учился он в трудовой школе, ходил в штанах из «чертовой кожи» и блистал в основном за пределами школы: быстрее всех бегал, дальше всех прыгал, лучше всех дрался. А за два месяца до выпуска сбежал на золотые прииски.
Родственники пришли в ужас, но долго переживать им не пришлось. Через полгода вслед за Лёней отправилась вся семья, од¬нако отнюдь не добровольно. «Блудный сын» оказался самым удачливым: он един¬ственный не попал в категорию «лишен¬цев».
Старики Зубовы так и остались навечно в Сибири. В их возрасте «прелести» ссыл¬ки оказались слишком суровым испыта¬нием. Сестры же — Лидия и Лариса — уцелели, довольно удачно повыходили за¬муж и вернулись в родные места.
А вскоре приехал с Алдана и Леонид. Раз¬добыл комнатушку, поступил на геолого¬разведочный факультет местного институ¬та и, по мнению сестер, «взялся за ум». Но в одну далеко не Прекрасную ночь его арестовали: шло лето 1937 года.
Цепь везения тем не менее продолжа¬лась: Леонида Андреевича выпустили в конце года, когда «исправляли перегибы». Решив не искушать судьбу вторично, он подался в геологическую партию на Алтай — и исчез для родственников почти на десять лет.
22 июня 1941 года Леониду Андреевичу никак не запомнилось: его экспедиция вернулась «с поля» лишь осенью. На фронт он попал в начале 1942 года, но сразу — под Сталинград. И прошел от Сталинграда до Будапешта без единой ца¬рапины. Рядовым. Из Будапешта без пересадки — опять воевать, на Дальний Восток. К одному ор¬дену Красного Знамени прибавился вто¬рой, плюс медаль «За отвагу»...
В родной город Леонид Андреевич вер¬нулся с женой и ее матерью.
Зажили неплохо, во всяком случае, не хуже людей. Денег на еду хватало, а за модной одеждой и стильной мебелью я те годы никто особенно не гонялся. Да и куда ее было ставить, мебель-то: на тро¬их 8 метров в коммуналке. Правда, лет че¬рез пять получили нормальную комнату в двухкомнатной квартире и жалели только, что теща не дожила.
И понеслись годы... Не затронув особенно Леонида Андреевича, отбушевали страсти   вокруг   XX съезда,   нача¬лась и быстро закончилась «хрущевская оттепель», потянулись «годы застоя».
Детей у них не было. Вместо этого Лео¬нид Андреевич все больше и больше заботился о четверых своих племянниках и племянницах: дочерях одной сестры и сыновьях другой. Обеим сестрам, овдовев¬шим в войну, пришлось не очень сладко в жизни, но обе, особенно в последние годы, честно признавали, что «без Лёни ни за что бы детей не подняли». С по¬мощью же некогда «беспутного дяди» все четверо племянников получили высшее об¬разование, один стал средней руки «аппаратчиком», другой—инженером, третья— врачом, четвертая — товароведом само¬го большого универмага в городе.
Сестры Леонида умерли, но особых забот племянники уже не требова¬ли. Помочь же им вскопать на даче гряд¬ку, дозвониться в автосервис или подвез¬ти что-то дефицитное, за чем нужно бы¬ло отстоять немалую очередь, дядя Лё¬ня всегда мог.
К моменту выхода на давно заслужен¬ную пенсию дядя Лёня получил два приятных сюрприза: вторую комнату в  двухкомнатной квар¬тире и сообщение о том, что ему, как ветерану Великой Отечественной войны, положены определенные льготы.
 Последнее, кстати говоря, еще больше сблизи¬ло его с племянниками и племянницами. Они стали значительно чаще звонить, при¬глашать его в гости и даже все время собирались приехать сами: посмотреть, как поживают дядюшка и тетушка. Но то им было некогда, то вроде бы не хотелось беспокоить больную Татьяну Николаевну — во всяком случае в гости они при¬ехали уже по очень печальному поводу: после полутора лет паралича Татьяна Ни¬колаевна скончалась...
На Леонида Андреевича особенное впе¬чатление произвел не столько сам факт смерти Таточки — у него было время под¬готовиться к этой мысли за полтора года дежурств, почти бессменных у ее посте¬ли, столько неприятная мысль: а кто же будет ухаживать за ним, если, не приве¬ди Бог, его конец будет таким же долгим и мучительным? Тем более что возраст давал о себе знать, и уже не по силам бы¬ло плавать в бассейне и ходить в турпо¬ходы на равных с молодыми.
А жизнь тем временем продолжалась. Уже многие вещи и продукты без помо¬щи дядя Лёни невозможно было достать ни за какие деньги, а племянница-товаро¬вед вышла на пенсию. Уже привыкли ви¬деть высокого, худого старика во всех секциях магазинов, где обслуживали ве¬теранов: ом брал все, что предлагали. Все продовольственные заказы целиком, лю¬бую бытовую технику, ковры, обувь... Бо¬лее крупные ветеранские приобретения распределялись самими племянниками по жребию: открытка на автомобиль, ме¬бельный гарнитур, цветной телевизор, ви¬део...
Так что вся происходившая в стране не¬разбериха была для Леонида Андреевича в какой-то степени даже выгодна. Пока »н был уверен в том, что нужен своим родственникам, он не слишком беспокоился и о последних днях жизни: без помощи не оставят, лекарство подадут, накормят, а там и похоронят, как положено у добрых людей...
Соседка по лестничной площадке плакала... Прерывала рассказ, отходила окну, вытирала глаза — и снова появлялись слезы. Тридцать лет рядом прожили, все друг о друге знали — и вот так, вдруг…
— Я же никуда не езжу, я все время дома — только до магазина и обратно. Тут, как на грех, дочку в больницу отвезли с аппендицитом, пришлось десять дней с внуками пожить, да и зять у ме¬ня — что дитя малое, сам себе хлеба отрезать не умеет. Приехала домой, смотрю — дверь к Леониду Андреевичу при¬открыта, и тихо-тихо... Ну, у меня все оборвалось: сразу в милицию позвонила, думала, ограбили или еще что похуже. Чисто все передумала, пока ждала.
В квартире никого не было. Мало того, в квартире нечего не было. Посреди кухни валялась табуретка со сломанной нож¬кой да в одной из комнат сиротливо сто¬ял огромный допотопный диван-кровать с порванной обивкой. А по легкому слою пы¬ли можно было понять, что нога человека не ступала здесь уже довольно давно.
Не буду испытывать терпение читате¬лей: дядю Лёню никто не грабил и не убивал. Он почувствовал себя плохо в один из мартовских вечеров, позвонил одному из племянников, тот немедленно прибыл (благо машина своя) и успел только пе¬редать дядюшку с рук на руки врачам «скорой помощи». По дороге в больницу Леонид Андреевич скончался, так больше и не приходя в сознание. Племянник обе¬щал приехать на следующий день с доку¬ментами и... И через неделю дядю Лёню кремировали вместе с такими же «безымянными, невостребованными»...
Что же родственники, спросите вы? Не¬ужели они все эти годы притворялись, что любят дядюшку, а тут притворяться пе¬рестали? Не знаю, как все: мне удалось поговорить лишь с двумя. С бывшим «ап¬паратчиком», а ныне директором СП и с бывшим врачом, ныне пенсионеркой. У ос¬тальных двоих телефон не отвечал, но я решила начать с соседки:
— Конечно, я их всех знаю, — от воз¬мущения она даже плакать на какое-то время перестала. — Столько лет, слава Богу, дверь в дверь прожили. Вся его родня на машинах, одеты-обуты не как мы с вами. И с пустыми руками никто не уходил, все что-то с собой от дяди тащили. Сам-то он ничего не рассказывал ни о себе, ни о племянниках. Жена его, царствие ей небесное, та поговорить лю¬била: и как Леночка диссертацию защи¬щала, и как Васенька из-за границы не вылезает, и как Леонид Андреевич устает после поездок на их дачи... А он сам больше меня слушал. Я о том, что у него два ордена, не от него узнала, нет. Ког¬да еще его друзья, фронтовики, живы были, так на День Победы всегда съез¬жались. Ну и меня звали, особенно как Татьяны-то не стало. Известное дело, женскую руку ничто не заменит: на стол накрыть, испечь чего. Они-то и рассказы¬вали, а я сяду в уголке я слушаю. Ин¬тереснее, чем в кино. Да вот и докумен¬ты его... то ли не заметили племянники-то, то ли не нужны оказались, в диване, в углу завалялись. А больше ничего: ни наград, ни вещей, ни книг. Да и продук¬тами покойный Леонид Андреевич запа¬сался, как перед войной, я еще смеялась — куда столько? «Пригодится моло¬дым», — говорил. Жалко только, что ор¬дена пропали. Он хотел, чтобы их перед гробом на подушке несли. Проговорился как-то: мол, мечтаю... Да что я, дура старая, от него и холмика-то не осталось, а я о гробе да о подушечках... Нет, не приведи Господи вот так...не по-людски.
Директор СП был любезен со мною, пока не понял, что именно меня интересует. А когда понял, то, по-моему, с трудом удержал себя в руках, хотя излагал свою версию достаточно убедительно:
— Вы поймите, драгоценная моя, сейчас не прежние времена, когда на работе южно числиться, а самому по свадьбам-похоронам разъезжать. У меня дело, у меня каждая минута на счету. Закрутился,  забыл о времени... Но в морге тоже хороши: не могли подождать или хотя бы справки навести. Вещи? Дядины? Да Бог с вами, милая, какие у старика-пенсионера вещи? Не хватало мне еще сундук с клопами в квартиру тащить! Ну, может, супруга моя и взяла что-то на память-вазочку там или... В общем, все, разговор окончен! Пишите куда хотите и о чем хо¬тите. Только ссылайтесь не на меня, а на эту старую сплетницу, дядину соседку. Все, до свидания.
Врач-пенсионерка, напротив, сразу же пошла в атаку:
— А вы знаете, что по закону кварти¬ра одинокого человека опечатывается на полгода? Не знаете? Там бы за это время мыши все съели подчистую! Да, мы собра¬лись у дяди Лёни в тот же вечер... Что значит: умер ночью? Значит, ночью собра¬лись, я на часы не смотрела! Зачем? А вы думаете, мои братцы двоюродные обо мне бы вспомнили? Или о моей сестре? Их супруги быстренько бы все к рукам приб¬рали. А там одного сахара килограммов де¬сять! Вам, может быть, этого не надо, а я в золоте не купаюсь и сахар у спеку¬лянтов покупать не могу. И вообще я ис¬кала беличью шубку, которую мамочка давала тёте Тане поносить, да так обрат¬но и не получила.
«Какая шубка? — попыталась я спросить. — Какой сахар? Человек умер, солдат, его нужно хоронить, а родственники чашки-ложки делят. О чем вы?» Но вопросы так и остались при мне — не успела да даже рта раскрыть.
— Да, с похоронами, конечно, получи¬лось... Но я буквально на следующий день свалилась с давлением, головы не могла поднять. Сестре муж запретил за¬ниматься всем этим — она тоже здоровь¬ем не блещет, а тут — покойник... Брат двоюродный, по-моему, на следующий день должен был билеты в Брюссель по¬купать — там же очередь, в этих кассах. А второй... даже не знаю, мы в общем-то мало видимся.
— Ну а ваши собственные дети? — на¬конец сумела я вставить вопрос.
— А они-то здесь при чем? — порази¬лась моя собеседница. — Им он вообще седьмая вода на киселе, двоюродный дед. Да и что с нынешней молодежи взять... Когда мамочка умерла, мы трое суток не спали, организовывали похороны, чтобы все было на высшем уровне. Дядя Леня добился для нее места на старом кладби¬ще, а то пришлось бы ехать за тридевять земель... Ничего, мы уже были в нотариальной конторе, других наследников у него нет, продадим квартиру и поделим деньги на четверых. А там и могилку справим…
Я воспользовалась первой же возмож¬ностью, чтобы уйти. По возрасту эта женщина годилась мне в матери, а учить чему-то людей старше себя я так и не умею. Никогда не умела. Да и поможет ли это кому-нибудь?
Я еще раз увиделась с соседкой Леонида Анд¬реевича. На этот раз она не плакала. Дол¬го расспрашивала меня, зачем мне нужно знать подробности. Потом, долго молчала. И наконец произнесла;
— Пишите. Могилу у человека отобра¬ли, так хоть какая-нибудь память останется. Я за него вчера опять в храме свечку поставила. Ему, может, все равно уже, да как-то несправедливо получался. Документы я вам отдать не могу — вдруг еще понадобятся, родственникам-то доро¬гим его. Не хочу связываться. А вот одну вещь я вам отдам. Портсигар. Тоже за ди¬ван закатился. Он его называл: «Мой та¬лисман». В гроб просил с ним положить. А оно — вон как вышло... Ни гроба, ни могилы... Сохрани, милая.
Передо мною лежит простой сталь¬ной портсигар, каких раньше было, наверное, десятки тысяч. Как у всех. Но это — портсигар Леонид» Андреевича, по¬этому у него есть одна особенность. Зад¬няя крышка пробита пулей. «Ангел-хра¬нитель» не подвел и в этот раз.
Не хочу никого обвинять, разоблачать, читать мораль. Леонид Андреевич Зубов заслужил покой, поэтому я не указываю его подлинную фамилию и название горо¬да. А живые «герои» очерка, думаю, уз¬нают себя и так. Единственное, что не¬много утешает во всей этой истории,—это то, что дядя Лёня не испытал перед смертью того, чего боялся больше все¬го, — неподвижности и беспомощности. Повезло?..
Что же лучше — легкая жизнь и труд¬ная смерть иди наоборот? Не мы выбира¬ем время, не мы выбираем место, не мы выбираем судьбу...
Не стоит только забывать, что все мы с годами не становимся моложе.