ИМЯ ТВОЁ2

ИМЯ ТВОЁ гл2
Евгений Вахромеев
                - II -
               

                «Цветами монастырь наш
                славится давно.
                Весной в нём рай земной,
                но ныне,
                Глубоким снегом всё занесено
                Всё кажется мне белою
                Пустыней»
                /А.Апухтин/
 

          - Вставай, Фома. Уже утро на дворе. Скоро, глянь, рассветать будет. Попей, вот чайку с лепёшкой, и пойдём снег сгребать, а то совсем тропинки занесет.
         Фома протер кулаками глаза и сел на железную кровать. Которая с удивительной неповторимой таинственностью издавала какой-то живой писк. Который он, за все время, живя в этой келье, так и не смог обнаружить…
         Машинально, пятернёй, он зачесал растрепанные после сна свои черные кудри. Потом почесал не сильно заросшую, черную бороду. И никак не может проснуться, толи определить истинную реальность своего положения, где он, на самом деле, находится…
         Ведь его, только что разбудил знакомый голос… Ах, да, вот и он – старец, с кем он ныне проживает в этой уютной келье. И он долго сидел бы и соображал, определяя свое положение, где он, и в какой, на самом деле, действительности…
         - Ну что, Фома, опять сны вещие видел?
         Наконец-то до него дошло, кто он есть и где, на самом деле находится.
         Подожди, подожди, а если он всё же тот, кто в многочисленных сновидениях заставляет ворошить страницы его памяти, которые, словно ржавые чугунные колёсики крутятся в его голове?
         Так почему же такая неясность в его памяти создаётся, что  определённо связано с его именем. Где даже легко начинаешь свыкаться с чужим именем? А почему бы и не Варфоломей? Так кто же он?...
         Ведь он так легко и быстро вжился в, казалось бы, не совсем чужой образ. Что он уже не может не ощущать себя этим юношей в реальности. Да неужели он тот, которого знали таким во все времена и все народы? А может быть, это такая гордыня, возымела надо мной власть, что я собственные сны начинаю превращать в священные легенды? Становится смешно…
         Но это не так, нет во мне этой самости, да и тот, мой предшественник тоже был обыкновенной личностью. Правда, он жил в ту эпоху. А ныне многих свидетелей Свершения, легко зачислили в героев того времени.
         Опять какие-то фразы из школьного сочинения… А почему бы и нет? Наше время, нынешнее, по всей видимости мало чем отличается от того времени. Много знамений об этом говорит…
         Ведь прежде важно, как ты к этому относишься, и какую пользу сумеешь принести человечеству и этому Времени. Звучит, конечно, пафосно, но если такая мысль будет двигать мои сокровенные чувства, можно и жить и творить пафосное. Опять смешно…
         Важно, именно сейчас не присваивать чужих подвигов, даже если и носишь схожее имя. Ведь не имя делает человека, но сам человек делает и славит своё имя.
         После таких мажорных заключений, у Фомы нынешнего появляется уверенность, что он не случайно носит такое имя. Довольно распространенное в православном мире, которое действительно может вскрыть что-то из его потаённой памяти…
         Как бы он не хотел, чтобы его кто-то, во сне, словно в гипнозе, водил бы за нос…
         - Ну что, Фома, ты проснулся? Говорил же тебе, не читать перед сном Апокрифы. Эта фантастика не для легко восприимчивых праведников.
         И если она так тебя интересует, постарайся в ней найти то полезное, что тебе понятно и сердцу близко. А не то, что покрыто тайной, и разум соблазном прельщает.
         Фома, кивая головой в знак согласия, стал одеваться. Быстро собравшись, он сел за скромно собранный стол, за которым уже сидел старец. Это был его «сподвижник» (как любил выражаться Фома) монах Олег.
         Старец разламывал лепёшки и разливал горячий светлый чай в обливные кружки.
         Покончив с завтраком, они надели, не очень тёплого вида, длинные, словно шинели, пальто, и взяв деревянные лопаты, вышли во двор.
         Искрящийся белый, пушистый снег, который бывает в рождественскую пору зимы, кружился над ними, словно новогодний серпантин.
         Двор «пустыни» был освещён единственной лампой на столбе, которая таинственно поскрипывала от ветра, словно предупреждая Фому, что именно здесь кроется тайна железной кровати в келье…
         Хотя снег был сухой и лёгкий, но за ночь его навалило столько, что при его уборке приходилось прикладывать немалые усилия к деревянной лопате.
         Монотонно, под «аккомпанемент» качающейся лампы и таинственного скрипа «неизвестного», Фома ловко работал своей лопатой, более погружаясь в мысли о грядущем житие предрассветного монастыря.
         Когда-то он работал в институте сельхоз. машиностроения, конструктором. И со своими проектами много раз приходилось ездить по стране. Еще, будучи молодым, он увлекался искусством восточных стран, живописью, фотографией, йогой и нетрадиционной философией. Он не особо придерживался классических традиций философии запада и востока, но аккуратно разбирался в них.
         Впоследствии эти ступени и привели его к изучению и познанию Христианской религии.
         А может быть увлеченность работами А.Меня, его и заставили пересмотреть свою, казалось бы, незыблемую позицию, на ряд восточных философских учений. Потому как, именно Христианское учение, стало основной целью его жизни.
         Хотя нельзя будет сказать, что он стал пренебрегать какими-то свежими работами современных философов, на тему духовных учений.
         Потому как, в них тоже были близкие его духу высказывания о предначертанных этапах человеческого общества, которые судьбоносно перекликались в истории русского народа. Которые непременно должны сказаться на судьбе всего человечества.
         И в этом Фома не сомневался, он просто был убеждён.
         В годы «перестройки» институт, в котором он работал, развалился. И ему, как и многим инженерам, приходилось искать работу, то в одной частной компании, с незрелым опытом деятельности, то в другой замысловатой «хитрой» фирме, с подозрительными коммерческими наклонностями.
         И в один прекрасный момент, он решил порвать со всеми нерешенными проблемами классической трудовой деятельности.
         Вот тогда, он и уехал в Оптину, как это произошло с его друзьями, которые приняли здесь свой постриг.
         Правда, здесь, зная его философские наклонности, его приняли не с огромной охотой. Но на правах послушника (работника монастыря) он согласился исполнять здесь любую работу. И его поселили в келью, где уже и проживал старец, Олег (как тот называл себя: бывший монах).
         Потому как его судьба в этом монастыре складывалась не совсем удачно для старого монаха. И ему приходилось покидать эту священную «пустынь».
         Старик росту среднего, худощав, седоволос и седобород, с серыми молодецкими глазами и красноватыми веками, которые выдавали его за мудрейшего человека, знающего жизнь праведника и испытавшего жизнь грешника.
         Голосом он обладал высоким, но чуть глухим и с хрипотцой, словно был простужен.
         Дружба у них завелась сразу, словно и не было разницы в их возрасте. И они даже не замечали, что могут принести друг другу какие-то неудобства. Наоборот, они постоянно искали общения и поддержки друг в друге. Они никогда не надоедали друг другу своими разговорами, даже, если они становились продолжительными.
         - Фома, а почему ты не женат? (и как он только мог догадаться об этом?)  Ведь ты в таком возрасте, когда создается семья. Потому как мужчине, еще год, два повременить с этим, и он навсегда может остаться холостяком. Ведь мужчина после 35 лет не может стать нормальным семьянином.
         - ???
         - Ежели я коснулся твоих сокровенных тайн, то прости меня, Фома. Ибо вижу, как ты располагаешь к сему разговору…
         - Пожалуй, это так, отец Олег…
         - Фома, родной, давай договоримся, не зови меня отныне «отцом». Это сильно величественно для такого грешника, как я.
         - Но так принято в обращении к сану…
         - Да ладно, пусть себя другие кличут так, а я не хочу. Меня изнутри жечь начинает, когда ко мне так обращаются. Уж очень я ценю и почитаю слово это. Непростое оно, Фома, в нём что-то Божественное есть. Уж, коль мы по сану все братья, то зови меня, просто брат, я ведь таков и есть…
         - Хорошо, брат Олег. – Фома почувствовал особо нежное отношение к этому старцу. Ведь и поучения от него исходят добрые, с самых первых минут их общения, - Так вот, о моей несостоявшейся семье, это пока.
         Я просто чувствую, что я еще не готов возложить на себя эту священную ответственность. Пока жизнь моя напоминает больше жизнь странника. Так говорят все мои знакомые девушки…
         А ведь я и, правда, странник и «бродяга» заядлый был. В этом сказались мои увлечения к путешествиям и туризму. Да и частые мои командировки по городам и весям, тоже помешали мне обзавестись семьёй.
         Вот такой я был странник.
         Когда-то у меня была английская футболка, которую, можно сказать, я не снимал все лето. Так вот, на ней была надпись на английском языке: «Strangers». Потому все мои знакомые, так и называли меня – Стренжер.
         Так уж вот, получилось…
         - Это верно, такое бывает только с теми, кто в суете дорог находится, да в постах великих…
         Еще кто-то в древности сказал, что: «Только воин, монах и пилигрим – есть вечные странники. И в их обозе никогда нет место суженной, или возлюбленной». А?...
         - Хотелось бы, чтобы сейчас это было не так…
         - Вот именно. Не нужно чтобы человек имел такую непомерную власть над собственной природой. Беречь надо свою природу. Она от Бога. Чтоб те законы, что предписаны нам Богом, чтились яко собственные желания.
         - Я бы этого очень хотел…
         Конечно, не исчезает из памяти моей образ один… Наверное единственный, вошедший в мою судьбу, как и в жизнь, желанный и любимый…
         - Уж не однолюб ты, Фома?
         - Может оно и так… Еще с юности этот образ закрепился в душе моей. Вот так долго он и властвует моими чувствами.
         - Что ж так-то, Фома?
         - Наверное, привычка все идеализировать. Знаю, что это не совсем верно, но со мной случилось именно так.
         Когда-то был влюблён в свою одноклассницу, которую звали Люда. Причем она жила по соседству, недалеко от нашего дома.
         По утрам, отправляясь в школу, я ожидал её возле дома, забирал её портфель, и мы, не проронив ни слова, вот так молча, шли, не замечая своих одноклассников.
         Мои товарищи часто насмехались надо мной. Но когда они неосторожно начинали задевать мои чувства, я не сдерживал себя и бросался на них с кулаками.
         Люда, как мы её ласково называли, Люся, была очень красива. Стройная, с нежным грудным голосом, она всегда привлекала внимание старших ребят. Её кудрявые шелковистые волосы с каштановым отливом обрамляли красивую головку, словно на портрете классического мастера, эпохи возрождения. Как я «заводился» когда кто-то из мальчишек  пытался проводить своей рукой по её кудрям, когда те были собраны в пучок… И ещё больше меня раздражало, когда она спокойно на это реагировала, продолжая мило улыбаться.
         Но когда она их распускала, то они, словно соболиный воротник ложились на её белый школьный фартук, царственно облегая изящную шею.
         Глаза, цвета морской волны, всегда выражали какой-то детский восторг и радость. А вот, весёлые ямочки на её щеках, придавали ей особую привлекательность. И у неё была такая интересная привычка, указательным пальчиком удерживать эту ямочку, словно она хотела скрыть её от лишних глаз. Я даже часто шутил по этому поводу, что «не бойся, пока ты со мной, их у тебя никто не заберет».
         Тогда я посвящал этим ямочкам и стихи и песни. И Вы знаете, она их до сих пор помнит… При встрече, она их может мне прочесть.
         Однажды, как-то вечером, мы с ребятами прогуливались по посёлку с гитарой. Мы тогда пели какие-то модные песни тех времён. И тут, вдруг, я увидел её с одним незнакомым молодым мужчиной. Тот был высок, широкоплеч и явно старше меня. На вид ему было лет двадцать пять. Был он красив и очень обходителен.
         Вот тут я по-настоящему, по-мужски почувствовал, что такое ревность. А она-то, ревность, и взяла надо мной верх. Ревность просто лилась через край, чего не могли не отметить мои друзья.
         Я оставил своих ребят, и пошел к ним навстречу. Её кавалер не испугался моего «маневра», как я на это рассчитывал.
         Но я продолжал крепко держать свою гитару за гриф в правой руке, и скулы мои «трещали по швам» от ревности…
         Но тут Люся встала между нами, и загородила незнакомца своей изящной фигуркой. И в этот момент, она мне казалась такой родной и желанной… Её зелёные глаза смотрели прямо мне в глаза, но на этот раз в них не было, ни нежности, и не улыбки. Этот её взгляд, меня просто сковал…
         Мои скулы сильно «сводило», и слёзы вот, вот могли выступить из глаз…
         Мы так ничего и не сказали друг другу, как это часто бывало в каких-то спорных вопросах, когда нам нужно было обязательно что-то друг другу сказать. В этот момент мы понимали всё без слов…
         Тогда-то я и понял, что она наконец-то встретила свою любовь…
         И мне, настолько было ясно всё, что я уже знал, как моя любовь, для меня уже была потеряна… Не осознавая почему, но я сделал несколько шумных аккордов на гитаре, и громко запел самый смешной куплет, модной в те времена бардовской песни, делая особые ударения на обидные слова…
         Подходя к своим друзьям, я боялся обнаружить выступившие на глаза слезы. Лишь темнота вечернего переулка, спасала меня от позора, скрывая их от моих приятелей.
         Наверное, брат Олег, это и был такой первый удар по моей любви, по моему самолюбию, по моей юношеской гордыне. Лишь осознавая эту ситуацию сейчас, становится понятно, что, совсем и не было это ударом по любви. Да были испытания, в плане самолюбия для такой мальчишеской, эгоистической любви. Наверное, тогда было это так…
         Ведь любовь, если она от чистоты сердца, она неуязвима.
         - Наверное, тут ты прав, Фома. Любовь всегда рождается и живёт в чистом сердце. И конечно её нельзя убить, она от Бога, а значит, сильно защищена и непобедима. Нет такой силы, Фома, которая могла бы это сделать.
         И даже тот, кто думает, что его любовь растрачена или убита, он не прав. Её там и не было. Ведь она не поддаётся безмерному истощению. Любовь только спрячется под защиту чего-то светлого и чистого, что ещё есть внутри этого несчастного.
         Да и сама темнота её не одолеет, даже если в ней будет буйствовать сильная ревность. Ведь если любовь-то сама восстанет, она воистину силу свою проявит, и темнота ей будет не помеха, она её просто растворит в лучах света своего.
         Вот так-то, милый мой человече…
         Хочу сказать тебе ещё одно, Фома. Это мои сокровенные мысли, ради которых я жив и здравствую без всякой злобы и ненависти. Ведь все мы и живём благодаря этой человеческой любви. И не только потому, что она, любовь, заставляет нас сильно трудиться ради всего того, к чему проявляется эта любовь. А потому, Фома, что именно она, любовь-то наша, и даёт нам немереную силу, без которой человек и прожить не сможет.
         Я уверен, Фома, если нам от Бога дана такая сила, то мы, (настанет такое время!), не будем прятать её в своих душевных закоулках. Мы её из души-то, выливать в мир начнём – дарить каждому человеку будем! Она, любовь, для всех открыта будет…
         Вот тогда человек Вечность-то и познает. Вот тогда мы дольше жить станем и болеть не будем…
         Ведь вот она где, недосягаемая «Чаша Грааля» спрятана – в душе нашей! Вот он, эликсир вечной молодости! Видимо она, любовь наша, которой наделил нас Господь наш, для того нужна, чтоб наша природа, плоть наша, не старела никогда, а имела вечность свою…
         А? не так ли, Фома?...
         - Скорее всего, так… Знать не случайно в нас есть такие гормоны, которые способствуют нашим клеткам стать более выносливыми и долговечными, а плоти стать вечной. Но к этому, как Вы успели заметить, нужно правильно подойти. И, прежде всего, проявить любовь свою, эту великую движущую силу.
         И если в действительности естественно исполнять каждую букву, предписанного нам закона, то можно выйти на этот путь вечности.
         Только вот, без поддержки самого общества, без соответствующего взаимопонимания с окружающей средой, человек этого достичь не сможет.
         Выходит, что прежде общество такое создаться должно, как бы один человек этого не хотел. Только совместные усилия, совместный труд, для каждого в отдельности, могут стать стимулом для совершенства.
         - Во, во, Фома. Но это, опять же, когда каждый так будет исполнять своё предначертание. Но именно так, как умеет только он. Где его и должно поддержать всё общество, без общественных принципов и назиданий. Но начать нужно уже сейчас. Может времени нам не хватить, Фома. Ибо, много мы его потратили, на дела греховные. И пока далека от нас вечность, как и мы, друг от друга, Фома.
         А знаешь, как мечтали об этом наши предшественники, жившие здесь когда-то. Да и не только они жили здесь. Они создавали и обживали пустынь эту, в старчестве водительству.
         Вот они, Фома, на мой взгляд, и были, святые отцы. Это те, кто заслужил благодатное дарование свыше. Они, словно пророки в служении своём Богу, христианство славили. Вот к ним сюда и стекались когда-то, монахи и паломники, к делам праведным подвизаясь. Вот здесь они и проводили свою аскетическую Богоугодную жизнь, проповедующую уроки покаяния на пути спасения. Когда нужно было пройти долгий путь трезвения, порой занимающий всю жизнь.
         А это значит, Фома, быть в непосредственной бдительности над собой, охраняя душу свою от греховных дел и помыслов.
         Да, Фома, у них не далека была вера от самой Христовой. Ведь они по Христу учились любить учеников своих, со смирением, как назидая, так и утешая их, принимая грехи их на себя.
         И ведь они, Святые наши, могли примирить врагов наших, и прекратить междоусобицу.
        - Брат Олег, как появилась эта Оптина Пустынь? Какой старец её создавал?
         - О, Фома, эта история забавная, но длинная. Я постараюсь вкратце её рассказать.
         Когда-то в древней Руси, во времена набегов татар на наши земли, местные князья были вынуждены укрепить засеками довольно большую территорию, от Оки до Волги. Где в трех верстах от этой границы и находилась тогдашняя территория Оптиной Пустыни. А там, где совершались набеги иноземцев, обязательно возникали притоны мародёров и разбойников.
         Вот и появилась тогда шайка разбойников, атамана Опты. Так они наводили не меньший ужас на граждан, нежели набеги кочевых татар. И был у него очень жестокий напарник, Кудеяр, который ни в чём не уступал по жестокости татарам.
         По-видимому, по этой причине их пути и разошлись. И Опта, единолично стал предводительствовать своей шайкой довольно продолжительное время. Пока не свершилось чудо…
         Немало невинных граждан, живших в этих местах, пострадали от разбоя Опты. Но никакими силами поделать с ним ничего не могли. Он был просто неуловим…
         Вот тут и произошло невероятное событие, «ошарашившее» всех граждан тех мест. Опта раскаялся в своих злодеяниях, как свидетельствовали его единомышленники и современники.
         Он очень много молился и, плача, головой бился об землю, чтоб она простила его… Так он делал несколько раз на дню, расшибая лицо своё в кровь… Каясь пред Богом, несчастный молил Его о пощаде, дабы получить хоть маленький шанс, чтобы он мог искупить грехи свои за деяния злые…
         А уж потом, он круто поменял свой облик и образ жизни, словно чудом переродившись в другого, праведного человека. Узнать в нём прежнего разбойника, было просто невозможно. Даже внешность его сильно изменилась. Осанистая стать, чуть стала сутуловатой, в глазах появилась кротость и смиренность, и его покладистость и молчаливость сочетались со сдержанностью и щедростью в делах праведных.
         Вот тогда он, во искупление грехов своих и своих бывших сподвижников, с огромной жаждой исполнения дел праведных, постригся в монахи. Даже имя своё он жаждал оставить в прошлом, за что и получил монашеское имя, Макарий.
         Да на свои средства, он и основал вот этот монастырь. Который ныне, по воле Господней, увековечил имя его прежнее.
         И по ныне название монастырю сему – Оптина Пустынь.
         Многие летописцы считают, что инок Макарий, вёл строгую, подвижническую жизнь монаха, став впоследствии духовным руководителем, соблюдая строгую иноческую жизнь, сохраняя нищету и проводя правду без какого-либо лицемерия.
         Фома мог легко и просто представлять любые ситуации древних событий. Ибо он настолько удачно мог переноситься во временном и пространственном потоке, в своих воображениях, что легко представляемые им образы, моментально, уносили его в глубь веков…
         Потому он и любил слушать исторические рассказы и легенды, особенно если они исходили из уст мудрого человека. Вот такого старца, как о.Олег. И образы каждой легенды легко западали ему в душу.
         Фома даже не успел заметить, как испарина на его непокрытой голове, превращала пушистый снег в мелкую крупу… Которая, словно седина покрывала его волосы. И голова его становилась такой седой, что самого его превращала в Оптинского старца…
         Только когда его окликнули, он смог заметить, что двор Скита уже был убран от снега, и что края его, словно на спортивной площадке, были аккуратно окантованы в снежные валы.
         Фома всегда серьёзно настраивался на работу. Вот и сейчас он с нетерпением ждал, когда проснутся его братья, чтобы с ними поехать на заготовку дров.
         Нужно было из леса привезти уже заготовленные дрова, распилить их, наколоть, и уложить в дровяной сарай, который они называли, «дровяник».
         Фома полюбил эту работу, причем именно в это зимнее время. Почему так, он сам объяснить не может.
         Вероятно потому, что именно в зимнее время он прекраснее всего может контролировать свою внутреннюю энергию. А впрочем, он наиболее чувственно к этому предрасположен. И такой настрой очень сильно влияет на успех в его творческих поисках. В которые он целиком мог углубляться по вечерам.
         - Ну что, Фома, пойдём немного погреемся, а то ведь, вон, и сам в сосульку превратишься. Ишь ты, борода-то вон, вся во льде…
         - Да нет, брат Олег, это лишь видимость одна. Борода-то меня как раз и греет. Видимо для русских мужиков и служит борода, чтоб зимой греть, а летом – мух отгонять…
         - Да ты я вижу, Фома, смешной, право…

         Их откровенно доброе общение, так сблизило, будто они сто лет прожили вместе. И называя старика братом, Фома и правда чувствовал, что меж ними это братское родство есть.
         Не раз он думал, что недолгое общение с этим старым монахом, стоит его десятилетних творческих поездок по стране. Которые он называл когда-то школой мудрости.
         Может быть, эта давняя шутка в чем-то и права, потому как немалый объём серьёзных путевых заметок пришлось собрать в ту пору. Где он с большой охотой познавал свою страну.
         Но то, что он уже познал здесь, в монастыре, несравнимо, ни с одной страницей его познаний, как путешественника.
         И сидя за кружкой горячего травяного чая, который всегда умело, мог приготовить старец, Фома снова погрузился в «полудрёмные» мечты…
         Сны, однако, берут своё…