Зинаида Кудряшова Зеленый длинный

Зинаида Кудряшова

Зеленый длинный
Юмористические рассказы

 



г. Долгопрудный, г 2009
 


ЛЮБИТЕЛИ  ЖИВОПИСИ. 3
ИЗМЕНЕНИЕ ЧУВСТВ 4
ЗОЛОТОЙ ГУСЬ 5
НЕ ОСТАВЛЯЙТЕ ДЕТЕЙ ОДНИХ… 7
НУДИСТКИЙ ПЛЯЖ 9
СТРАСТИ-МОРДАСТИ 11
НА ЧУСОВОЙ 12
О ВРЕДЕ ТРЕЗВОСТИ 12
ГУСИ-ЛЕБЕДИ 13
ЧУВСТВО СПРАВЕДЛИВОСТИ 14
МНЕНИЕ ПРОТОТИПА 16
ЧТО ЛУЧШЕ 17
В АМЕРИКАНСКОМ ПОСОЛЬСТВЕ 19
ВСТРЕЧА В АЭРОПОРТУ 20
ГНОМ В УПСАЛЕ 22
БЕЗ МАМ И ПАП 23
БОРДОВАЯ ВОСЬМЕРКА 33
НАШ ПРИЯТЕЛЬ САШКА 34
ДЕЛА СЕРДЕЧНЫЕ 36
ТАБЛИЧКИ 37
БАБУШКИ И ВНУКИ 38
ЗА ЧТО КУПИЛА 44
ТЕЗКИ 45

 

 Армянская загадка:
Зеленый длинный, висит в гостинной, висит-пищит.
Отгадка:
 Селедка.
Почему зеленая?
 Моя селедка, в какой цвет хочу, в тот и покрашу.
Почему висит в гостиной?
 Моя селедка, куда хочу, туда повешу.
Почему пищит?
 Чтобы ты не угадал.

Любители  живописи.
Я установила  этюдник возле живописного прудика, огляделась, порадовалась тишине и безмолвию вокруг. Был пасмурный день конца августа,   никто не купался, не скатывался с металлической горки в воду, не оглашал воздух радостными криками, не собирался мне мешать.
Выдавив  краски на палитру, я взяла кисть и провела по картону первую линию.
Появились двое. Мальчик и  девочка. Встали за моей спиной и задышали, задышали.
Когда они подошли так близко, что невозможно стало  отвести руку с кистью, я обернулась и прямо посмотрела на них. Лет семи – восьми, не больше. Мальчишка весь в вихрах, девочка стриженная.
 –Мешаете– строго сказала я. – Держитесь подальше.
 Дети сделали вид, что им неинтересно, скорчили равнодушные мордочки, и стали кидать камни в воду прямо передо мной. Я терпела, хотя круги на воде мне мешали. Пошептавшись, дети ушли, но не надолго.
Через пятнадцать минут они вернулись, залезли на  детскую вышку рядом со мной,  стали грызть принесенные семечки, плеваться шелухой и обсыпать этой шелухой мое творение.
 –Не плюйтесь.
 Я скинула шелуху с волос, недовольно посмотрела на детей.
Они  слезли и ушли, как оказалось, за подкреплением. Вернулись вчетвером.
К этому времени измазанная мною картонка стала напоминать пейзаж. Приведенные товарищи, два мальчика, громко одобрили его, и теперь четверо стояли за моей спиной и наблюдали, как я вожу кистью. Дышали доброжелательно, подбадривающе дышали.
Так прошло полчаса.
 Кого-то из них позвали обедать, но мальчик решительно отказался от еды, дышать за моей спиной было важнее. Через час я, утомленная своей неожиданной популярностью, решила сворачивать  деятельность.
 Стали собирать кисточки, укладывать их. Но этюдник закрыть мне не удалось.
 Только я взяла в руки картон с пейзажем, как услышала за спиной горестный вопль:
 –Ой подождите! Не убирайте, всего минуточку, а то мой брат не увидит вашу картину.
 Я вздохнула, поставив картину на этюдник. Подождали брата.
 Подошла женщина с младенцем на руках.
 –Вот он мой брат! –закричал вихрастый поклонник живописи мне и обернулся к брату:
 –Смотри, какая красивая  картина.
 Младенец пускал пузыри и таращил глаза. Видимо, одобрял.


Изменение чувств
Мягкое полуденное солнце стучало в окна веранды, звало на простор полей и озера, но мы, расслабившись после дневных трудов, накормив детей и мужчин, перемыв посуду, накрепко приросли к стульям и оставались глухими к зову летнего дня.
Виола с Дианой не виделись тридцать пять лет и встретились сегодняшним утром, здесь, на Динкиной Селигерской даче.
 Девчонки, вернее бывшие тридцать пять лет назад девчонками, болтали, радуясь  встрече, всматривались друг в друга, находя через толщу дней, изменивших облик, привычные, знакомые черты, а я сидела, щурилась на солнышке, и гордилась тем, что их свела.
Беседа прыгала с одного на другое, с детей на внуков, со своей жизни, на жизнь общих знакомых и друзей, сейчас отсутствующих.
Разговор зашел о Люси, нашей близкой подруге.
 Люсина жизненная дорога была трудной, запутанной, и  Виола рассказывала, как к  Люсе, после того, как она овдовела, сватался бывший друг, надеясь в конце жизни соединить их судьбы.
 –Представляете,– Виолетта поднимала  брови, округляла темные глаза,– она ему отказала. Я ее  спрашиваю:
 –Люсь, а что ты так? Все же у вас любовь была.
 Люся отмахнулась:
–Да как представлю эту семейную жизнь, опять начнется: где мои носки,  где трусы, где брюки, все время мечись, бегай, помни, обслуживай, нет, не хочу, на свободе лучше. У меня внуки пошли, хватит с меня и этих забот. Не хочу замуж…
 –Да вот так, –подытожила Виола.–– то кровь кипит, страсти полыхают, а теперь носки, трусы, где…
 Мы погрузились в раздумье о превратности чувств, и трудностях быта.
 Стало тихо, слышно было, как жужжала, билась в стекло заблудшая оса.
 В наивысший пик наших раздумий о любви и браке, открылась дверь веранды и в щель показалась голова   Димки,  Виолеттиного мужа.
 Три пары глаз выжидательно уставились на нее.
 –Вета, –спросил он, –ты не знаешь, где мои рыбацкие сапоги?
В ответ грянул хохот.
Смеялась Дина, не склонная к бурным проявлениям чувств, хихикала Вета, сморщив тонкий нос, усыпанный веснушками, хохотала я, опустив голову на стол, и вытирая набегающие слезы.
 –Вот пожалуйста, –проговорила Виолетта, между приступами смеха– вот оно, отчего Люся отказалась.
Дима переводил голубой ясный взгляд с одной женщины на другую, недоумевая, почему такой простой вопрос вызвал столь бурное веселье.
Во всяком случае, он понял, что ответа ждать не приходится, почесал редеющую макушку, и исчез.
 Мы отсмеялись, отвлеклись, заговорили о другом. Прошло минут десять.
 Дверь вновь приоткрылась и в щель  просунулась все та же розовощекая физиономия неугомонного Димки:
–А где мой плащ?– спросил  он. –Хоть это ты можешь сказать??!


Золотой гусь

План возник в голове Любы. Она представила  путь денег ясно, и как ей казалось, во всевозможных деталях. Риск, конечно был, но небольшой.
Муж Слава, когда она рассказала ему задуманное, возражать не стал, но рубить гуся отказался.
–Подстрелить, это пожалуйста,– сказал он жене.– А рубить гусей я никогда не рубил, испачкаюсь кровью с головы до ног. Гусь все же не курица.
Люба вздохнула, зажала гуся под мышку и пошла к соседу Федору. Федя уже два дня, как вышел из очередного запоя, был мрачен, но чисто выбрит и стоял  возле покосившегося курятника, раздумывая, чем бы его подпереть, чтобы до осени продержался.
Осенью Федя надеялся закончить отделку веранды и построить новый курятник.
Увидев Любу, решительно идущую к нему с гусем под мышкой, Федя кивнул ей головой издалека, одновременно и, здороваясь и подтверждая, что он понял, что ей нужно и сейчас сделает.
Он зашел в полутемный сарай, нашел топор, вышел, молча взял у Любы гуся, положил на пень для рубки дров, крепко зажал птицу, и уже через пару секунд крепко держал ее, обезглавленную, сливая кровь на землю. А через пять минут Люба  шла обратно, аккуратно неся гуся за лапки головой вниз.
Гуся общипали, выпотрошили, нафаршировали зеленым фаршем, завернули в полиэтилен, и в пять часов Слава повез птицу к поезду, чтобы передать с проводницей в Москву, сыну с дочкой, вернее сам гусь был для детей, а вот начинка была только для сына, старшего.
Люба же позвонила Сашке, дочери, и сказала, что они передают им гуся.
Собственно говоря, Люба пыталась сначала прозвониться сыну Валере, для которого предназначались внутренности гуся, а саму птицу дети могли и поделить между собой. Но у Валеры на фирме было занято и занято, и Люба, устав выслушивать в трубке короткие гудки,  позвонила дочери.
–Встречайте гуся, – кратко сказала она .
Александра училась в аспирантуре, дел у нее было по самую макушку, да гусь ей был не нужен, не могла она съесть этого гуся, много было.
Поэтому Сашка позвонила брату Валере и передала ему слова матери.
Краснодарский поезд, с которым путешествовал гусь, прибывал в Москву полшестого утра. Валера не любил эти ранние подъемы и хлопоты и, прикинув, что за деньги, выложенные за такси, он без всяких хлопот купит себе такого же гуся на рынке, решил на вокзал не ездить, тем более что мать позвонила не ему, а сестре.
–Вот пусть Сашка и едет,– сказал он жене Кате,– ей было сказано встречать гуся, а не мне.
Катя представила большого жирного, вкусного гуся, и как его надо будет выделывать, жарить, потом долго-долго есть, потом мучаться, куда девать остатки.  И выбросить жалко, и съесть невозможно. Можно, правда, будет не жарить целиком, а разрубить на части, часть спрятать в морозилку, ну да что думать о гусе, которого муж не хочет встречать. Не хочет, его дело, если его мамочка обидится.
Проводница Оксана, которой было заплачено за доставку двадцать рублей, немногословная хохлушка,  выбрасывать посылку за которой никто не пришел. не стала. Решила вернуться с ним в Краснодар, а если там за ней хозяева не придут, тогда и подумать, что с этим гусем делать.
Днем Люба позвонила сына на работу:
– Ну и что встретил гуся? Все в порядке? Нашел?
– Что нашел? Что я должен был найти? Ничего я не нашел.  Работы много, я устал, поленился вставать так рано. Я думал Сашка встретит. Да бог с ним, с гусем. Спасибо, мама, но так получилось.
– Да что ты такое Валера говоришь? Как так рано вставать. Валера, да ты с ума сошел,– запричитала в трубку мать. –Как ты мог! Мы гусю во внутрь заложили три тысячи долларов, которые отец тебе должен. Не знали, как передать, вот и решили с гусем. Это же золотой гусь.
– Да что ж Сашка мне не сказала?
– Не знаю. Я ей намекала, не хотела прямым текстом говорить.
 Валера затосковал. Жалко было три тысячи, жалко  и мать, которая очень расстроилась.
–Шлите обратно,– сказал Валера.
 –Ну, тогда встречай этого гуся в том же вагоне через два дня утром, мы снова его вам пошлем.
Днем, Слава, чертыхаясь, поехал встречать вернувшегося из Москвы  золотого гуся.
Была весна, но уже припекало, и гусь, перевозившийся под полом вагона в естественном холодильнике, уже начал задумываться, а не протухнуть ли ему, и Слава завернул его еще в пару полиэтиленовых мешков, проверив предварительно внутренности птицы. Заветная пачка была на месте.
На обратном пути было жарко.
Пассажиры стали волноваться, в коридоре появился легкий запах, заставляющий думать о расчлененных трупах, спрятанных в чемоданах.
–Что-то у нас как-то плохо пахнет,– пожаловалась проводнице одна пассажирка, тощая и нервная дамочка, с круглыми глазами и острым носом-клювом, которым она поводила по сторонам.
Оксана, только что закончившая мыть туалет с хлорирующим очистителем, и успевшая после этих тяжких трудов пропустить рюмочку перед обедом, напрочь лишилась обоняния, и, возможно, именно это спасло протухшую птицу.
–У меня чисто, нюхайте у себя, – сказала она.
Ей очень хотелось уточнить, какое именно место у себя надо понюхать нервной дамочке, но связываться было опасно, острый клюв выглядел кляузным.
 Пассажирка поджала губы и ушла, чувствуя, что ее  как-то оскорбили, а как именно, она не поняла.
Утром, проспавшись, напарница проводницы тоже почувствовала запах.
Они посидели, принюхиваясь, потом открыли люк, где лежала птица.
–Это гусь, похоже, протух,– поняла Оксана.
–Если и сейчас его не возьмут, выброшу к чертовой матери.
–Закрывай скорей,–закричала напарница.– А то опять придет эта тощая, принюхиваться.
Валера встречал Птицу. Подвез его к поезду Михаил Иванович, шофер с фирмы.
Сонная Оксана отводила нос в сторону, передавая Валере полиэтиленовую сумку.
В нос ударил отвратительный запах.
Подъехали к ближайшей помойке.
Валера, заткнув нос платком одной рукой и отвернувшись от сумки, другой в слепую нашарил глубоко засунутый  в птицу пакет с чем-то твердым, вытащил, трясясь от отвращения снял с пакета первый слой полиэтилена, и посмотрел на то, что вытащил. Сквозь облепленный чем-то скользким и вонючим бок пакета мирно просвечивали зеленые купюры долларов.
Валера оставил вытащенное себе, остальное,  бросил в мусорный бак.
Вонь стояла невообразимая.
Валера вытер пакет и  руки платком, и платок тоже бросил в контейнер.
Дома Валера снял с денег еще два кулька полиэтиленовых,  тщательно вымыл руки ароматическим мылом, пересчитал деньги, потом понюхал купюры.
В отличии от его рук доллары не пахли.


Не оставляйте детей одних…
Рассказ молодой женщины

 …Это было до моего замужества. Я  с Тимофеем Гуровым только встречаться начала.
 Он в общаге тогда жил, и был у него друг Сашка, которого девушка в тот момент бросила.
 У друга страдания, Гуров его одного оставлять не хочет, всюду с собой таскает, все время мы трое, и Сашка чувствует себя  лишним. И вот, чтобы он не чувствовал неуютно, я стала приглашать свою подругу, Виолку, невообразимую красотку, натуральную блондинку и полную пофигистку.
 Спокойная, как тюлень, никогда из себя не выйдет, ото всего отмолчится.
 Характер полностью моему противоположный, может быть именно поэтому мы  сошлись.
 Она к нам в девятом классе пришла, а в десятом мы уже накоротке были, много времени вместе проводили, или у нее, или у меня.
 У нее родители целыми днями на работе, у меня тоже, – настоящая свобода.
В тот день была пятница. Гуров накануне  вечером позвонил мне и пригласил в театр, у него было четыре билета на всю нашу компанию.
 Я позвонила Виолке, и она мне говорит:
 –А у меня есть бутылка шампанского. Выпьем перед  выходом по бокалу.
А я в тот день пошла в магазин за продуктами, маме написала список, и после этого попробуй, не сходи, занудят. Тогда еще не супермаркеты были, а магазины самообслуживания.
 Я стою возле винного отдела, в руках у меня бутылка  вермута, «Букет Молдавии», и на этикетка написано, что он особенно хорош с шампанским. Изысканное сочетание.
 Ого, думаю, вот мы с Виолой и попробуем.
Взяла я этот вермут, принесла домой, нарядилась, накрасилась, жду подружку.
 Виола пришла, красивая, волосы золотые по темному пальто распущены, голубой песец оттеняет серые глаза, красотища.
 Очень приятное было у нее пальто с песцом, мне нравилось, у меня такого дорогого пальто не было.
Начало спектакля было в половине восьмого. Зал был маленький, без балкона, и на билетах было написано, что опоздавших пускают только на второй акт. Артистов  тогда уважали.
 Я достала фужеры, мы с Виолкой сели за стол, такие обе шикарные, нарядные, открыли шампанское, налили пополам с вермутом, сидим, пьем, вкусно очень.
Не заметили, как налили по второй.
 Нам хорошо, но в голове копошится мысль, что надо ехать, ребята нас ждут у метро рядом с театром. Мысль эта медленно так копошится,  и мы решаем, а чего там, успеем, и наливаем себе по третьей.
 Надо сказать, что в те юные времена закалки к алкоголю у нас не было никакой, и после третьей рюмки все покрылось туманной дымкой.
 Помню, что мы вышли на морозный воздух, когда уже стемнело, и ждали троллейбуса, который шел до метро. Мысль у нас была одна, как добраться до кавалеров и сделать так, чтобы они не увидели, до какой степени мы наклюкались.
 Дальнейшее рассказываю со слов Гурова, память мне отказала напрочь:
Мы опоздали на сорок минут относительно условленного времени. Сашка порывался уйти, но Тимофей его останавливал:
 –Подожди, они придут, некуда им  деться, придут обязательно.
 И наконец на верхних ступенях выхода из метро показались наша парочка. Мы шли, нежно обнявшись, поддерживая друг друга.
 Я смутно припоминаю, что   в тот момент все силы моей окосевшей души были направлены на то, чтобы справиться с неодолимой преградой в виде лестницы,  возникшей на нашем пути. Одна из нас делала шаг на ступеньку вниз,  перетаскивала другую, потом мы медленно покачиваясь, шли вдоль ступеньки, как по краю обрыва, выискивая, где удобнее спустится еще на ступеньку ниже.
 Когда одной из нас казалось, что она нашла этот единственное счастливое место  то напряженно тянула ногу вниз, выискивала поверхность ступени и осторожно на ней укреплялась.
Потом помогала сойти подруге, и возобновлялись поиски удобного спуска пониже.
Народ спешил из метро густой толпой, нас толкали, обгоняя, что создавало дополнительный эффект случайного блуждания.
 В первые минуты Тимофей и Сашка растерялись, не понимая, в чем дело, потом ринулись нам навстречу и помогли сойти вниз.
 Очевидно было, что в таком состоянии идти в театр не имело смысла. Но понимали это только трезвые кавалеры, нам же с Виолкой, после того, как  мы, вместо того, чтобы спокойно лечь спать дома, проделали такой путь, отказаться от театра казалось просто невозможным.
Мы зашли в фойе, разделись, но в зал нас не пустили, нужно было ждать конца первого акта.
 Мы начали просить с женщину из обслуживающего персонала, умолять ее пропустить нас в зал. Женщина стояла, как гранитный утес, и тут я заплакала, и сказала:
 –Ну не лишайте нас пожалуйста этого удовольствия. Пустите нас в зал. Ну хотите., я перед вами на колени встану?
 И не успел Гуров меня удержать, как я, рыдая, упала перед билетершей на колени.
 Театр всегда рядом. Жалко только, что в нашем спектакле, где я играла главную роль, зрителей было маловато.
  Гуров, только сейчас осознав, до какой степени мы пьяны, и что с мечтой посмотреть спектакль придется расстаться, подхватил меня с колен, извинился перед билетершей, и потащил, упирающуюся в гардероб. Сашка увел Виолу, которая шла за ним покорно, не протестуя.
 Я же рыдала, отбивалась от Гурова и мечтала проникнуть в зал.
 Ребята привезли нас в общагу, уложили спать, а сами позвали третьего, и расписали пульку.
Около двенадцати взяли такси, и доставили нас по домам.
 Родители мои мирно спали, думая, что дочь в театре, а утром укатили на дачу.
 Я проснулась с ужасной головной болью и отвращением к жизни. Блуждая по квартире, я вышла на кухню. Взяла яблоко, погрызла его от тошноты, не помогло.
 Я открыла мусорное ведро и увидела там бутылку из-под букета Молдавии.
 Рефлекс был такой быстрый, что я еле- еле добежала до унитаза.
 После рвоты полегчало.
 Я взяла мусорное ведро, и выкинуло его содержимое в мусоропровод. Избавилась от проклятой бутылки, радуясь, что родители ее не заметили. Подремав на диване, я собралась с силами и позвонила Виолке. Человек, снявший трубку на том конце провода, говорил слабым хриплым шепотом.
–Это ты, Виолка?– спросила я.
 –Да…
 –Плохо тебе?
 –Да…
 –Мне было очень худо, а потом я блеванула, и полегчало.
 –Даа.. А я никак не могу.
 –А ты представь себе мысленно бутылку «Букет Молдавии»
 На том конце раздались всхлюпывающие звуки, а потом короткие гудки. Помогло,– подумала я удовлетворенно.
 
 
Нудисткий пляж
 Только в метро Ваня вспомнил, что не сделал задание по испанскому языку: не подготовил рассказ о походе на пляж.
 Иван, это дома он был Иван, Ваня, и даже Ваняткин, а в школе он звался   Айвен, так произносилось его имя на американский манер.
 Айвен был хитрый  русский мальчишка, и не зная таких испанских слов, как полотенце, плавки, и прочее, он решил упростить ситуацию и отправить себя, если его спросят, прямиком на нудистский пляж.
 Конечно, здешние нравы он уважал, купался  не в русских плавках-трусиках, как у дедушки на даче под Москвой, а в длинных, до колен американских плавках-шортах, но делать сейчас было нечего, либо двойка, либо отправиться на нудисткий пляж.
Урок испанского был первым, и Эльмира, учительница испанского языка, сразу вызвала Ваню.
 Проистекала беседа на испанском.
 Говорила, в основном, Эльмира, а Ваня  делал вид, что понимает. Наконец, в речи позвучала фразу, которую Ваня понял:
–Айвен, расскажи, как ты пошел бы на пляж.
 Ваня молчал, думал.
 –Я бы почистил зубы, –сказал он фразу из предыдущего урока.
Учительница одобрила его действия, но спросила, что бы он на себя надел, собираясь на пляж.
 Мучительное копание в памяти не помогло. Слово плавки Ваня как не знал, так и не знал.
 –Ничего,– ответил он.
–Как это? –Брови Эльмиры угрожающе поползли вверх, как это ничего?
 –А я бы пошел на нудисткий пляж.
Ну действительно, если у тебя нет плавок, или ты не знаешь, как они называются по-испански, что в данном случае одно и то же, что остается ребенку делать, как не идти голяком. А куда можно так пойти? Только на нудисткий пляж.
При словах нудисткий пляж Эльмира, благоверная католичка, стала напоминать по цвету рака, только что вытащенного из кастрюли. И пар от нее пошел, как будто ее вынули только что из кастрюли с кипятком.
–Так совсем ничего не наденешь,– подумай, настаивала она.
 Ваня еще покопался в памяти, перебрал небольшое количество испанских слов, которые знал, выбрал из него слова тапочки:
 –Я пойду в тапочках.
 –В тапочках? На нудисткий пляж?
 –Да я пойду в тапочках на нудисткий пляж.
 Ивану еще не стукнуло пятнадцати, расти он не начал. Маленький, весь покрытый крохотными, как булавочные уколы, темными веснушками, Иван смотрел открыто и ясно снизу вверх в глаза учительнице,  и выглядел так, как будто он только и делает, что разгуливает по нудистким пляжам.
Эльвира быстро и горячо сказала что-то по-испански, Ваня не понял ни слова и на всякий случай сказал:
– Да
 Учительница еще что-то произнесла, Ваня потерял окончательно нить разговора и ответил в паузе, для разнообразия:
 –Нет.
 Это было как игра в чет-нечет.
 Бордовая учительница перешла на английский.
–Хорошо, – сказала она, хотя ничего хорошего не просматривалось. Ваня не знал урока, а учительница думала, что он над ней издевается. –Пойди к наставнику и скажи ему, что я тобой недовольна.
 Ваня отправился к наставнику и обнаружил его в кабинете, что само по себе было большой удачей.
–Учительница испанского языка отправила меня к вам,– сказал Ваня и потупил скромный взор на пол. Темные ресницы придавали Ване застенчивый вид.
 –А в чем дело, что ты натворил?
 –Я решил пойти на нудисткий пляж в тапочках, а она мне этого не разрешила. Не понравилось ей, что я хожу туда в тапочках.
–А почему ты решил пойти в тапочках?
 –А в чем?
 –Ну, босиком. Надо быть последовательным.
 Хорошо бы быть последовательным, но я не знаю, как по-испански босиком, с тоской подумал Ваня, а вслух сказал:
 –Имею я право выбирать?
 Наставник задумался, так, как будто от права Вани пойти в тапочках на нудисткий пляж зависел международный престиж Соединенных Штатов.
 Прошло несколько минут томительного молчания. Наставник почесал редеющую макушку.
–О кей, Айвен,– сказал он, наконец,– вернись на урок и скажи учительнице, что я разрешаю тебе ходить на нудисткий пляж в тапочках, раз тебе этого хочется.
 И Иван вернулся на урок.
–Наставник разрешил мне ходить в тапочках,– сказал он учительнице по-английски.– Наверное, он и сам так пошел бы на нудисткий пляж, чтобы ноги не наколоть.
Учительница беспомощно оглянулась. Вокруг нее сияли радостные рожицы четырнадцатилетних мальчишек, которых было больше половины класса.
 В этот момент, к счастью, закончился урок.
 К следующему  занятию Ваня подготовился, но его почему-то не спросили.

Страсти-мордасти

 Два года спустя я снова была на даче у подруги. На этот раз я решила изобразить ее ближайший пруд, а не дальний, где живут  рьяные поклонники живописи, и где мне так досталось позапрошлым летом. Я подошла к пруду, нашла место, с которого мне вид и освещение показались наилучшими,  и вернулась за этюдником и красками.
 Когда я вновь появилась на пруду, на моем месте, чуть ближе к воде, сидели две юные велосипедистки десяти-одиннадцати лет от роду.
 Все время, пока я пыталась изобразить домик на противоположной стороне, березу, кусты, четкое в безветренную погоду отражение в воде, девушки беседовали, вернее, это была не беседа, а монолог, тоже живопись, только словесная.
 Говорила одна, черненькая, постарше. Рассказывая, она изредка скашивала глаза на меня, слушаю ли я ее и проникаюсь ли сочувствием и уважением.
 Разговор, как я поняла, шел о велосипедной аварии.
 …Я боялась сбить его, стала объезжать и врезалась в ствол дерева. Я упала, руль велосипеда воткнулся в руку, и я потом  уже помню только, как брат бьет меня по щекам, и кричит:
 –Очнись, очнись, очнись. Сколько времени я была без сознания, не помню.
 Повезли меня к врачам на рентген, а там меня так заставили руку вывернуть, просто жуть. Мне  страшно больно было, а они: положи кисть в таком положении и не шевелись (взгляд в мою сторону).
 –А что все же они у тебя обнаружили, перелом?
 –Нет, очень сильный ушиб. Сказали покой, и руку держать на перевези. Я в школу ходила, и куртку не могла снять, и портфель еле-еле несла. И мне две девочки помогали и сочувствовали, Галя и Женя. А Майка, она была до этого моей подругой, она только посмотрела издалека, сказала:
 –Ну просто цирк
 И ни разу не подошла мне помочь, только шушукалась и смеялась надо мной с мальчишками.
 Я теперь с ней больше не дружу (взгляд в мою сторону).
 Младшая закивала головой, одобряя обрыв дружбы.
 Это я один раз сознание потеряла.
 А еще теряла, когда мне прививку в школе делали. К нам в класс девочка из Воронежа приехала учиться и она рассказала, что у них одной школьнице сделали прививку, и она осталась на всю жизнь инвалидом.
 И мама  мне говорит: ты смотри, как они делают. Все ли стерильно, одноразовые шприцы употребляют, в общем, чтобы инфекции не было.
 Я смотрю, как они целлофан снимают, лекарство набирают, уколы делают, внимательно так смотрю, и когда до меня дошла очередь, я бряк, и без сознания.
 Мне нашатырный спирт поднесли к носу, ты никогда не нюхала нашатырный спирт? (взгляд в мою сторону).
 Ну повезло тебе, это такая дрянь.
Я еще  в обморок в магазине упала.
Мне обруч на голову хотели купить, чтобы волосы держать.
 В магазине было душно, мы ходили, ходили, вдруг у меня потемнело в глазах, и  я упала.  Мама потом говорила, что я страшно побледнела, и завалилась.  Меня на улицу вынесли, я тогда маленькая еще была. Я в обмороке все слышу, что вокруг, но сказать ничего не могу, и глаза открыть тоже.
 А вот когда я с рукой упала, тогда все темно было. И я ничего не помнила, а в магазине я помнила, только все в таком тумане…
 Представляешь?
 Не представляешь?
 Ты никогда в обморок не падала?
 Повезло тебе (забыла посмотреть на меня).
 А я четыре раза сознание теряла, вот три я тебе рассказала, а четвертое давно было. Я маленькая была, гвоздем ногу поранила, кровь течет.
 Я помню, как кровь по ноге течет, и она такая красная, а трава рядом такая зеленая и вдруг эта трава начала ко мне приближаться и все… Больше я ничего не помню. А вообще-то я много из своей жизни помню. Вот. У меня такая память. А ты из своей жизни ничего не помнишь?
К счастью для девочек, вторая не вспомнила ничего достойного внимания, такого, что можно было бы рассказать после перечисленных выше страстей. Только это их и спасло.
 Я уже подумывала, а не искупать ли их в пруду.
 Столкнуть легонько, они и кувыркнутся. Тоже было бы событие, достойное красочного рассказа.
На Чусовой
Я писала  белый храм, расположенный на высоком обрывистом берегу реки Чусовой.
 Расположилась я недалеко от мостика через речку, и народ ходил мимо, заглядывал. Взрослые деликатно смотрели издали, но дети подходили близко, смотрели,  разговаривали, беззастенчиво комментировали, предполагая, видимо, мою полную глухоту.
 –Ой, наш храм, –услышала я девчачий голос за спиной. –Как красиво.
 –Ну и что, храм, как храм,– раздался в ответ мальчишеский голос. –Я тоже его на уроке рисования рисовал. –Интонации не оставляли сомнения, что мой рисунок и в подметки не годится его произведению.
Я спорить не могла.
 Мои неудачи вот они, налицо, а его гениальное произведение отсутствует, и обругать его нет никакой возможности. Пришлось  промолчать.

О вреде трезвости

Как-то в июльский воскресный день мы решили прогуляться, и  утречком отправились в деревню, расположенную, как мы знали, на берегу реки Москвы. Путь туда был не близким, и мы взяли с собой еду, обычный набор – вареные яйца, кусок колбасы любительской , хлеб, огурцы, прихватили с собой дочку и потопали.
Не прошли мы и с километр, как Катенька стала отставать, Алешка взял ее на руки, а тут нас догнал рафик, затормозил и спросил:
–Куда?
Мы назвали деревню:
–Садитесь, довезу.
Мы уселись в машину, в которой уже сидел, как мы выяснили, Мишка, и потряслись по колдобинам посередине дороги..
 Навстречу из клуба пыли вынырнул грузовик, шофер лихо крутанул баранку, избегая столкновения, машина завизжала, как живая и накренилась, норовя кувыркнуться в канаву.
 Шофер дал задний ход, рафик закачался над канавой, раздумывая, падать ему или нет, а Алексей, не дожидаясь, героически выпрыгнул наружу. Я с Катей и Мишка не менее героически остались в фойе. Сидели, как сидели, ждали, что же будет.
 Автомобиль задумчиво кренился набок, шофер газовал и давал задний ход, открытая дверца болталась, Алешка снаружи просил подать ему Катю и прыгать самой, но я трусливо сидела и на призывы мужа не реагировала: боялась, что машина завалиться на нас именно в тот момент, когда мы будем из нее вылезать.
 Дальше канавы упасть не удастся, это все же не серпантин в горах, и не в ущелье мы сползаем. Рафик завалился в кювет, но не боком, а носом. Машина фыркнула пару раз, чихнула и замолчала, стояла, задрав зад.
 Алексей сполз в канаву и принимал нас с Катей, а грузный Михаил выполз сам. Выбрался из кабины и шофер. На лице его от уха до уха сияла счастливая улыбка.
Он обошел вокруг машины, почесал затылок.
–¬ Ну, здесь уже недалеко, – ободряюще сказал шофер нам, как бы извиняясь перед нами, что взялся вести и не довез.
А Михаилу сказал:
–Кликни там шурина, скажи: Колька к нему ехал, да застрял в кювете, пусть приедет с трактором и вытащит. И все это звучало, как дело обычное, чуть ли не каждодневное.
Мы вчетвером продолжили путь, а шофер сел на обочину, подперев голову рукой. Лицо его приняло мечтательное выражение.
 Я подумала, что мы с Катей очень мешались: в такой ситуации Колька ни разу ни матюкнулся
Пыльной деревенской дорогой мы вышли на берег реки  Москвы. Спускаться к самой воде с обрывистого берега мы не стали, гуляли по травке, Катя радостно рвала цветочки, и вскоре  у нее были полные руки куриной слепоты и колокольчиков, и потом мне вверилась честь таскать эти увядающие букетики. Мы прошлись вдоль реки, посидели в тени, съели припасы и повернули к дому, закончился наш пикник.
Не успели мы пройти и пятисот метров, как  нас обогнал знакомый  рафик, лихо затормозил, Колька высунулся из окна и приветствовал нас, как родных.
Встреча с шурином не прошла для него бесследно, он был веселый, красный, и глаза как-то странно косили. Само собой, он ждал, что мы поедем с ним.
– Лучше плохо ехать, чем хорошо идти,– закричал он нам.
 Можно отказать человеку, который зовет с собой от чистого сердца?
 Мы сели, и он, крутя баранку, рассказал нам, что его вытащил из кювета проходящий грузовик минут через двадцать после того, как мы ушли.
–Хорошо посидели у шурина, –заключил он, –но завтра на работу.
Минут через двадцать мы благополучно, несмотря на  совершенно пьяного водителя прибыли в свой поселок.
–Вот голову поправил, и все в порядке,– сказал нам на прощание Николай. –А то поехал утром, не опхмелившись, и что вышло?
Гуси-лебеди
Дело было в К;амышине.
Мы шли втроем, мой муж Алеша, я, а между нами, за ручки, наша трехлетняя дочка Катя. Расслаблено так плелись на рынок, вечерело, и перед нами пылила стая крупных белых уток.
–Посмотри, какие красивые уточки,– обратилась я к дочке перед тем, как их обогнать.
–Это гуси, – строго сказал Алексей.
–Это утки,– не согласилась я,– видишь же какие у них низкие попки и походка утиная.
–Это гуси, – не меняя интонаций, как заезженная пластинка, утверждал Алексей.
–Но утки это, самые обыкновенные белые утки, – закипая слезой, с вибрациями в голосе настаивала я.
–Это гуси, – также монотонно, без эмоций продолжал муж.
Вдруг птицы встревожились, замахали крыльями и пронзительно закрякали. Объясняли Алексею, что они утки.
“Послушай, кря-кря кричат” –  я повернулась к мужу, чтобы сказать ему это, но он опередил меня:
–Слышишь, га-га говорят,– радостно, как будто он действительно получил доказательство своей правоты, произнес Лешка.
Я почувствовала отчаяние: наша маленькая девочка никогда  не научится отличать гусей от уток, и я никогда не смогу доказать никому на свете, что сейчас перед нами идет стая уток. Если же начну плакать, то он скажет:
–Ну, если ты так хочешь, то пусть это будут утки.
Если я так хочу, а объективной истины не существует, утки крякают, подтверждают свою принадлежность к утиному роду, а ему они га-га кричат!
–Посмотри внимательно, может это лебеди, – раздался иронический голос. Нас обогнал идущий сзади мужчина, бросил на Алешку уничтожающий взгляд и пошел себе дальше. Он слышал, как Алексей пытался кряканье выдать за гоготанье.
 Алексей сдался. Очевидно было даже ему, что перед нами не лебеди.
 

Чувство справедливости

 Степе 4 года, Арина 2, Соня 9, Насте 16. Мой возраст роли не играет.
–Степа, представь себе, на столе лежат два яблока. Нас с тобой тоже двое. Как мы поделим яблоки?
Степа внимательно посмотрел на пустой стол, поднял ясные глаза на меня:
 –Мне большое, тебе маленькое.

Я вынула из шкафа четыре ириски, протянула на ладони внуку:
 Степа, вот что осталось. Это тебе и мне.
Степа сгреб три конфетки, одну сиротой оставил на ладони.
 Степа, а как было бы разделить по-справедливому ?– спрашиваю я:
 –Ну,–тянет Степа,– ну, тебе еще и еще. Если можно разделить не существующие яблоки, почему не добавить  мифические ириски? Главное, себя не ущемить.

Арина забрала себе и Сониного любимого льва и Степиного надувного щеночка.
 Куклу свою подцепила  кончиком пальца, все прижала к груди:
 –Мое!
 –Не-е-ет, это мое, –запищал Степа, пытаясь вырвать у нее пятнистого щенка.
 –Нет мое– Арина держала игрушки насмерть.– Мое, аааа.
 –Это несправедливо, несправедливо,– закричала Соня,– ты жадина-говядина, соленый огурец. Отдай сейчас же.
 Спасаясь от старшей сестры, Арина торопливо, чуть ли не зубами открыла тяжелую дверь избы, скрылась за ней. Оттуда раздавался ее пронзительный рев:
 –Я не жадина-говядина, ты сама жадина-говядина.
 Я не разрешила детям идти отбирать у Арины игрушки.
 –Сделайте вид, что вам наплевать, пусть подавится,– сказала я.
 Степа вытирал слезы, Соня уверяла меня, что я неправильно воспитываю Арину, заступаюсь за нее, только потому, что она самая младшая. А Арина продолжала вопить за дверью, что она не жадина-говядина.
Вдруг наступила тишина, потом открылась дверь, надувной щенок вылетел из двери и упал на середину веранды.
 Дверь с треском захлопнулась.
 Степа посмотрел на игрушку, вытер слезы, поднял щенка на диван и ушел на улицу к живой собаке.
Соня же, не получившая льва, все взывала к справедливости.

Мы были на пляже.
–Бабушка, я построил домик из песка и дарю его тебе, пойди посмотри, какой домик, – тянул меня за руку Степа.
 Я успела увидеть горочку песка только издали.  Разбойница Аришка подобралась к песочной кучке, пришлепнутой Степиными руками, и разметала ее в стороны.
 –А-А-А,  завопил Степа.
 Сотворив злодейство, Аришка покинула двоюродного братца в горести, а сама побежала к своему домику, возвышающемуся в двух метрах от Степиного.
 Соня все видела из озера. Тут же выскочила на песок, бросилась к Аришкиной песочной постройке, уничтожила ее, еще и ногой  притоптала.
–Ааа, –плакала теперь Арина.
 –А что ты плачешь, что плачешь? Ты сломала Степин домик,  мы сломали твой. Все по справедливости.
 –Ааа, плакала Арина, замахивалась крохотным кулачком на сестру.  Ты плохая, дура ты, уходи.
 –Бабушка, ну ты посмотри, что она орет! Она же первая начала!
 –У нее свое представление о справедливости,– я решила не вмешиваться.

Дед протянул три чупа-чупса
–Аришка выбирай чупа-чупс первая.
Аришка сомнительно осмотрела их, поколебалась, но выбрала.
 Степа взял другой.
 Не успел он развернуть и засунуть его в рот, как оказалось, что Аришка не хочет свой, а хочет именно Степин.
 Но Степа на отрез отказался меняться.
 Опять скандал.
 Выручила Настя, наша старшая внучка. В шестнадцать лет уже приходит мудрость. Она выменяла Степину конфету на свою, и отдала ее Аришке, а себе взяла ее.




Мнение прототипа
( думаю, что сам рассказ, о котором идет речь, не столь уж и важен.)
–Это вовсе и не я. Кто-нибудь почитает, подумает, я и взаправду хожу по своей собственной квартире на цыпочках. Нет, я хожу, как хочу, и всю жизнь так ходила.
Это я-то сучковатое дерево? Это я пень? Ты совсем сдурела.
.–Да пойми ты, это же не ты, это образ такой, трагический. Как будто ты сама про себя думаешь, что ты уже пень…
–Как это я сама про себя думаю, что я уже пень. Да еще сучковатый. Я ничего такого про себя и не думаю. Да и где ты видишь сучки?  Я еще гладенькая вполне. У меня хорошие формы. Один бюст чего стоит. Сучковатый… Интересно, ты про себя думаешь, что ты уже сучковатый пень?
–Да внешность же тут ни при чем. У тебя душа стала как сучковатый пень. От переживаний.
Переживания да. Но причем тут пень?
–Как это я утром собралась голову мыть? Утром мыть голову! Я всегда мою голову только вечером, иначе у меня волосы не уложатся и прическа будет не та. И душ я никогда не принимаю, только ванну. Я очень люблю полежать в ванне, расслабиться.
–Я никогда в сумке долго не копаюсь. Расческа у меня в стакане стоит, ручки у меня в сумке нет, только кошелек. И пачка сигарет у меня не мятая. Теперь только дешевые сигареты в мягких пачках, а я покупаю хорошие, дорогие сигареты, я себя хоть этим балую.
–Да ведь я этого не знаю, мне нужно всякие мелкие детали описать для правдоподобности, вот я и придумала…
–И ничего я не опаздываю. У нас теперь строгостей нет.
–И почему ты не опишешь, как я спешу на работу,  встречаю соседа и он меня подвозит? И сосед этот твой муж?
 Ну даешь… Как это она старше меня на десять лет. Она старше меня на двадцать. Прибавила мне целых десять лет. Через десять лет, я может и буду  сучковатым пнем. И вообще,  я так про нее не думаю. Я ее уважаю и она мне очень помогла. И помогает. Если она прочитает, то обидится. Ты испортишь мне с ней отношения.
И нет у меня подола у пальто, чтобы  мести пол в маршрутке. У меня полушубок.
Где-то ты видела на мне шляпку, которой в обед сто лет? Да у меня дорогая шляпка, я ее за тысячу на Савеловском рынке купила и всего-то  три года назад.
Нет, я тысячу не пожалела, чтобы нарядно выглядеть, а ты описываешь, как будто я ее из старого сундука вытащила.
–Да я хотела, чтобы пожалостливей было… Я твоей шляпки и не помню даже.
–А не помнишь, не пиши, не выдумывай.
–Это я влюбилась в него девочкой в школе? Да в школе у меня другой был,  такой был роман, большая любовь. А Петя за мной семь лет бегал, пока я согласилась замуж за него выйти. Ну почему ты это не опишешь, а врешь все?
–Да так  лучше. Сюжет лучше закругляется.
–У них любовь, а ты: она остыла. Ничего подобного.
–Ну ладно, я пойду. Меня на день Валентина трое мужчин поздравили, а разве было бы это, если бы я была сучковатый пень? Посмотри, я даже в твоем зеркале еще хоть куда. Не вздумай эту муру печатать.





Что лучше

Что лучше, склероз или маразм?
Склероз, забываешь, что у тебя маразм.

Когда доживаешь до определенного возраста, когда  руки и ноги скрипят, но еще движутся, а мозги, утомленные все возрастающим потоком информации, уже отказываются даже скрипеть, возникает состояние, наиболее точно характеризующееся   фразой моей приятельницы Людмилы:
– Голова, как дуршлаг.
Людмила, как и все прочие персонажи этой интермедии, достигла  вполне зрелого возраста, который, как мой  случайный попутчик по купе, рассказывая о своей соседке, бегающей по снегу босиком, охарактеризовал так: она  настоящая женщина, ей пятьдесят-то есть.
Так вот, достигнув, наконец, настоящего возраста и заимев голову, как дуршлаг, мы все обнаружили, что жизнь  не кончилась, только как-то упростилась; дел стало поменьше, часть вывалилась из дырок в решете, зато полноценные дела заменились суетой.  Как то поиски очков и вставных зубов.
Ну, хватит о грустном.
Вчера вышла погулять, встретила Татьяну, соседку из квартиры подо мной.
–Не спеши, говорит мне Таня, подожди. Я тебе что-то расскажу:
«Я мыла окна недавно, а штору не повесила и сегодня решила повесить. Залезла на табуретку, нанизала на крючки часть петель, увидела пыль на карнизе, думаю надо пыль стереть. Бросила штору, пошла, взяла тряпку, намочила,  обратно иду мимо телевизора, присела на минутку на диван сериал досмотреть. Просыпаюсь, обнаруживаю: дремлю на диване, в руке мокрая тряпка. Удивилась, отнесла тряпку в ванную, прошла в маленькую комнатку, вижу, штора недовешенная на двух петельках болтается. Встала я на табурет, пыль увидела, вспомнила, почему тряпка в руке была, пошла в ванную, снова ее взяла. На обратном пути телефон зазвонил, оказалось, подруга год не звонила, вдруг вспомнила. Поговорили, так с часок. Я пока разговаривала, весь телефон протерла тряпкой, чистый стал. Трубку положила, тряпку в ванную отнесла, прополоскала, разложила на раковине сушиться, иду в маленькую комнатку, вижу, штора на двух петлях висит. Залезла на табуретку, вижу пыль не стерла… Зоя, ну вот только на третий раз удалось мне пыль смахнуть и штору повесить.»
***
В конце лета  мы с Алексеем, моим мужем, гостили на даче у моей подруги Иришки.
 Ирина ищет кошелек мужа. Ищет с обеда., даже есть не хотела садится.. Я уговорила ее отложить поиски, пообедать, отдохнуть, а потом он и сам найдется, но уже темнеть начинает, а кошелька все нет.
–Это ты его куда-то сунула, – наступает на Иринку муж Юра.
Кошелька нет, но обед переварен, пошли ужинать. Я плотно обедала, и поужинала йогуртом, сижу, смотрю, как остальные жуют. Ира с Юрой все ссорятся, выясняют, кто из них кошелек потерял.
«А где же мои ключи от дачи», думаю я. «Тоже не знаю, где и искать».
Я представляю мысленно их дачу, еще раз слышу голос Юры: ты его куда-то засунула и оправдывающийся писк Ирки:
–Я уже все комнаты убрала, нигде нету.
«Засунула», звучит у меня в ушах. Я вижу глазами свою красную сумку, валяющуюся на полу открытой, которая так и просит что-нибудь туда сунуть, может быть и ключи, а может быть и кошелек.
Пойду, поищу ключи от дачи, говорю я жующим и ухожу.
Я иду в комнату, ставлю на колени сумку, опускаю в нее руку, нашариваю кошелек и вытаскиваю на свет божий. Кошелек не мой, в полтора раза больше, но точно из такой же кожи. Тем не менее, у меня четкое ощущение, что я держу эту вещь в первый раз в жизни, но разве можно быть в чем-то уверенной, если у тебя голова как дуршлаг?
 Шлепаю обратно на летнюю кухню, появляюсь, в руках у меня кошелек.
Наступает пауза, потом Ирка кричит свирепо:
–А где он был?
И правда, где?
–А ключи от дачи ты нашла?– строго спрашивает меня Алешка.
–Нет, – говорю я. – С меня на сегодня уже хватит находок.
Спустя год я спросила у Иры:
–Все же я все думаю, ну как твой кошелек в мою сумку попал?
–Так я его и положила!
–А мне мерещится, что я.
***
Пьем чай у Людмилы. Рассказываю историю про кошелек.
Под конец заключаю:
–Все же не я его туда положила. Он тяжелее моего, должна же была я разницу в весе почувствовать.
–Ой, насчет разницы в весе, которую надо почувствовать, я сейчас тебе расскажу:
« Приезжала погостить сестренка Таня, и мы с ней собрались в универсам.
Я положила кошелек в сумку, оделась, взяла сумку с вешалки и мы пошли.
Пока я  товары выбирала, полиэтиленовый пакет с кошельком Танюшке отдала, чтобы он не мешался, а когда стала кассирша пробивать,  я взяла у Тани сумку, чтобы кошелек приготовить, заранее деньги вынуть.
Заглядываю в пакет, а там сандалий мужа.
Стою как громом пораженную: ну что за чертовщина, кошелек превратился в сандаль.
Медленно всплывает в памяти, что два дня назад я положила порванный сандаль в сумку, чтобы отнести его в починку, да так и не собралась, и сейчас я взяла вместо сумки с кошельком сумку с сандалией, но все же, надеясь на какое-то чудо, я вытаскиваю сандаль на свет божий и заглядываю в сумку. Кошелька под сандалией нет.
На вытащенную обувь в изумлении смотрит  кассирша, вздыхает и говорит:
–Пока сандалиями не принимаем.
Я всю дорогу тащила тяжелый сандаль, вместо легкого кошелька, и даже и не заметила, а ты говоришь, по весу…,» смеется Люда.
–Главное, мы хорошо к этому относимся, с юмором, так что еще не все потеряно,– продолжает она.
–Боюсь только, что к семидесяти мы будем непрерывно хохотать, – умеряю я ее радость.
И будем!
P.S.
 Этот рассказ прочитала мать одной моей знакомой.
 –Зиночка, –сказала она мне при встрече.– Старость это не тогда, когда залез на табуретку и забыл зачем. Старость, это когда ни за какие коврижки на табуретку  не залезешь.


В американском посольстве
Американское посольство, с которого начинается путешествие за океан, оказалось закрытым по санитарным причинам, а на другой день  я была просто шокирована  видом толпы, запрудившей улочку перед входом.
Вздохнув, я уговорила мужа,  остаться со мной и оказать мне как моральную, так и физическую поддержку. Мы, проявляя невиданный героизм и стойкость привычных людей, которым если не постоишь, то ничего и не достанется, отстояли с утра до половины четвертого в этой фантастической очереди,  и бывалые люди вокруг нас говорили, что такое скопление людей видят  первый раз в жизни. Это всегда приятно, когда при тебе происходят такие вещи, которых до тебя никогда и не было. Чувствуешь себя где-то там отмеченным существом.
Шесть часов срок большой, и  человеческие потребности надо было справлять.
 Можно голодать, и даже не пить, но извините, не все в этой жизни можно отложить на шесть часов. Очередники, по переменке, чтобы не потерять очередь, бегали в разведанный туалет в метро, ходили в магазин ткани напротив греться.
Когда мы в половине четвертого миновали милицейский кордон, оказалось, что я не успевала заполнить анкету, а без заполненной анкеты у меня не брали деньги за услуги в кассу.
 Тогда еще заполняли анкету вручную, и теперь, кажется, что это было во времена царя Гороха, а на самом деле всего лет восемь назад.
 Касса закрывалась в четыре часа, о чем нам при входе сообщил жизнерадостный голубоглазый милиционер, дежуривший внутри здания. В отличие от замерзших товарищей, сдерживающих натиск толпы снаружи, он выглядел довольным жизнью.
В спешке, в две руки написали мы эту анкету, еще успели один экземпляр испортить, а другой не дописали, кассирша сама заполнила и поставила печать, что оплачено, она спешила домой, но и уйти, не обслужив нас, ей не позволила совесть. Встречаются и такие чувствительные кассирши, правда, только при американском посольстве.
Наконец, все утряслось,  мы встали в нужную очередь, куда-то по ступенькам вверх, где проверят наши анкеты и назначат день собеседования.
Народ, который проскочил в здание в последний запуск,  успокоился, улеглась тревога, что не пройдешь, зря потеряешь день. Все сидели тихо, расслаблено, и мы после спешки с анкетой, последовали их примеру.
Перекрывая приглушенный шум разговоров сидящих людей, раздался веселый тенор дежурного лейтенанта.
–Кто забыл книгу?– кричал он.– Чья эта?
Мгновенно в памяти высвечивается картина, как я ищу в спешке ручку, мне мешает книга в сумке, я ее достаю, кладу на стол, на котором пишу.
Я встаю и начинаю двигаться по направлению к милиционеру, сначала с радостью, что книжка не потерялась. Книжка не моя, дочкина, дорогая, Генри Миллер. Не хорошо было бы не вернуть.
Увидев голую бабу в облике статуи свободы с бокалом вина, мотающуюся над головами сидящих людей и готовую спрыгнуть с обложки, я замедляюсь,  радость моя гаснет, шаги становятся неуверенными.
Я встречаюсь глазами с победно держащим над собой книгу молодым парнем при исполнении и уже понимаю по мерцающей в его глазах скрытой насмешке,  что сейчас он сделает то, что я так не хочу… Я втягиваю голову в плечи, как в ожидании удара.
Розовощекий лейтенант с восторгом поднимает книгу еще выше, совсем высоко над головой и поворачивает ее к себе. На обратной глянцевой цветной и броской обложке вполне отчетливо виден огромный фаллос, покрытый следами помадных поцелуев.
–Сексус,– громко читает милиционер, просто выкрикивает в воздух название романа. 
Шум вокруг затих еще и при первом взгляде на обложку. А сейчас наступила звенящая тишина, в которой я медленно, как  во сне шла к проклятой книге.
–Прошу вас, – розовые щеки взяли под козырек, и протянули мне Генри Миллера. За моей спиной послышалось хихиканье. Две молодые девчонки, мимо которых я только что прошла, скрывшись с поля зрения, не выдержали и прыснули.
– Дочь дает читать, образовывает,– с тоской сказала я.
–Учиться никогда не поздно,– раздался насмешливый тенор из угла. Мой муж.
– Тем более, что в Америку собралась, – подхватил шутку еще кто-то и  теперь уже, раскрепостившись, хохотал весь зал.
Я взяла злополучную книгу, спрятала ее в сумку, чувствуя, как горят щеки, и вернулась к своему месту в очереди. Довольный моим смущением, муж прилюдно потрепал меня по голове.

Встреча в аэропорту
Через девять часов полета мы приземлились в Нью-Арке.
Сынок меня встречал. Он был доволен, что самолет прилетел не в Кеннеди, сюда ему было на час ближе рулить.Мы обнялись, поцеловались. Сережка был весь худой, взъерошенный, и голодный к тому же.Стал усиленно предлагать мне зайти в буфет съесть булочки. Мы как раз проходили мимо буфетной стойки.
США это тебе не Финляндия, и булочки в аэропорту здесь такие же несъедобные, как и у нас в подобном месте, правда оформлены они красивее, но это никакой роли не играет, лучше их не есть.
И я отказалась. Тогда Сережка сказал:
–Ну и как хочешь, я себе я куплю.
И стал пытаться объяснить продавцу, что он хочет.
–Никак не могу вспомнить, всегда путаюсь, как тут что называется.
Сережка одновременно разговаривал с продавцом, молодым парнем, по-английски и со мной по-русски.
– Короче,– сказал вдруг продавец,– Покажи лучше пальцем, что хочешь. А то я и сам никак не выучу, как что тут называется.
Сережка засмеялся и перешел на родной язык.
С двумя булочками, одной в руке, другой во рту, с сумкой на плече и с чемоданом, Сергей пробирался сквозь толпу и ухитрялся при этом болтать со мной. Нет, вторую булочку все же несла я. Он хвастался новой машиной, которую купил месяца два назад за пять тысяч.
–Тоёта, корона.
Всё расписывал ее преимущества.
Мы подошли к красивой темной машине. Сергей сделал приветственный жест рукой:
–Вот она.
Я облегченно вздохнула. Хотелось скорее сесть в машину и расслабиться уже до Итаки.
Не тут-то было!
Сережка полез в карман, потом в другой, в третий, потом огорченно подергал ручку машины, заглянул вовнутрь, перевел глаза на меня:
–Знаешь, мама, я забыл ключи в машине и захлопнул ее. Подожди, я позвоню в сервис, я взял Людмилину (Люда жена друга и одногруппиника Пети) страховую карточку.
Страховая карточка означала, что можно вызвать сервисную службу к себе бесплатно, но только карточка была на Людину фамилию, а машина на Сережину. По Людиной страховке предусматривалось ограниченное число вызовов в год, и если теперь Сергей вызывал помощь, то потом  могло случится так, что Люда  уже не смогла бы воспользоваться своей страховкой.
 Сергей ушел звонить, а я села на бордюр вокруг стоянки, с Сережкиными булочками в руках. Одной обкусанной. Подперла ладошкой голову, стала ждать возвращения сына. Толпа спешащих по своим делам людей не обращала на меня ровно никакого внимания, обтекала меня, сумку и чемодан.
Минут через десять Сережа вернулся.
–Сказали, в течение полутора часов приедут.
Он уселся рядом и стал дожевывать булки.
Обслуга в виде мулата на драндулете, который с моей точки зрения больше всего походил на колесный трактор, (драндулет походил, не мулат) появилась минут через двадцать.
Сережка  добивал вторую булку.
Мулат молча выслушал рассказ Сергея, подкрепленный жестикуляцией, открыл машину, списал номер страховой карточки, не придираясь к разным фамилиям.
Сергей дал ему пять долларов. И мулат, довольный укатил.
Мы с облегчением сели в машину, я погладила новые сидения ладошкой, сынок повернул ключ, раз, другой. Мотор не заводился!
–Разрядился аккумулятор, я ведь оставил ключ в зажигании, – сказал сын обескуражено.
–И что теперь?
–Надо опять звонить
–Так звони скорее, он еще недалеко отъехал, они его вернут к нам.
Сережка помчался к телефонной будке.
Я сидела в машине, задумчиво вертела в руках обкусанную булку, думала съесть ее, что ли, с горя, или воздержаться.
Южного вида мужчина, по нашему лицо кавказской национальности,  а у них, возможно, мексиканец или итальянец, что-то говорил мне.
Я опустила стекло и стала напряженно понимать.
Поняла таки, не столько по словам, сколько по жестам. Он предлагал завести нашу машину от его машины, хотел нам помочь.
Пришлось говорить, что я can’t drive, And my son go to call ( я не могу водить, а мой сын убежал звонить). Не знаю, насколько он понял мой английский, но помахал рукой и ушел.
 Я вздохнула. Обнадеживало лишь то, что я  не на бордюре,  в машине.
Мулат на тракторе прибыл минут через десять после того, как вернулся Сергей.
Он завел машину, получил еще пять долларов и уже не уезжал до тех пор, пока мы не тронулись с места.
Сел в свой драндулет, и невозмутимо наблюдал оттуда за нами. Интересно, какие мысли о нашей тупости скрывались за этой золотисто-коричневой непроницаемой маской?
Сережа усиленно гнал меня зайти в туалет, объяснял, что он в течение трех часов не сможет остановить машину, но я отказалась:
–Я не знаю, что со мной будет через три часа, но если я сейчас не хочу в туалет, то и какой смысл мне туда переться? Едем, и все тут.
И мы поехали, наконец, потеряв на всех пертурбациях часа полтора, не меньше.

Гном в Упсале
(Из рассказа «Путешествие в Стокгольм»)
Я купила билет, вышла на перрон, увидела электричку, рядом стоял молодой блондин.
 Я показала ему свой билет, и спросила, это ли мой поезд, что стоял на платформе. Швед кивнул, но стал быстро говорить мне что-то по-английски.
 Если финны вообще не говорили по-английски, и по этому с ними невозможно было объясниться, то шведы говорили слишком хорошо, на большой скорости тараторили, не разобрать.
 В речи шведа я уловила международное слово  компостер, мах рукой в сторону вокзала указал мне направление, и я   потащилась обратно, вертя головой в разные стороны, как сорока, выискивая этот самый компостер.
За мной послушались крики. Швед бежал за мной и манил рукой обратно, указывая на  железный столб, который я прошла. Я вернулась к столбу, стала его разглядывать. Подбежавший швед взял у меня билет, воткнул в щель на столбе, сверху ладонью нажал. Щелк, и  билет снова  у меня в руках.
Наконец, я в вагоне. Первом от конца. Сил не было совсем. Я устала и от дороги, и от того, сколько забот я причиняю окружающим людям.
 Вагон поразил меня: чистенький, уютный, белые занавески на окнах, сидения расположены один против другого, между сидениями столики. Я села у окна, электричка тронулась, я глядела в окошко и думала, ну чем здесь сыну не нравится?
 Был март 98 года, и я  хорошо помнила разор наших электричек: разрезанные сидения, выбитые окна, кучи нищих, со сказочными историями своих злоключений.
 Напротив меня в вагоне сидела женщина. Но какая!
 Сухое вытянутое лицо с горбатым носом, юбка в складку до самых щиколоток, модная лет двадцать пять тому назад, жакет самого унылого синего цвета и белоснежная сорочка. Блеклые волосы затянуты в чахлый пучок на затылке, на носу очки. Настоящий, сто процентный синий чулок.
 Синий чулок заметила мой взгляд и приветливо улыбнулась.
 Я увидела себя ее глазами и содрогнулась. Разница между нами была такой же, как между мной и цыганкой  в цветастом платке, кучей пестрых юбок и каскадом разноцветных дешевых бус.
 На мне была фиолетовая куртка с капюшоном, обитым по краям мехом, крашенным в тон куртке, но сейчас от времени  порыжевшим, шляпа,  не берет, как мне вспоминалось, а именно теплая шляпа из зеленого набивного плюша, сшитая дочкой из наволочек, которые дала ей моя мама.
 Шляпа была украшена небольшим пучком  пестрых коричневатых  перьев, и бисером. Из-под куртки волдырями топорщились черные брюки, заправленные в высокие коричнево-красные сапоги, купленные на Долгопрудненском рынке. Из-под шляпы, наверняка, выбивались черные лохмы волос.
 Я осторожно пощупала пряди, поправила их.
 Только украшения на мне были приличные: серебро северная чернь в ушах и на пальце.
Пока я предавалась раздумьям о своей внешности, пришел контролер, посмотрел мой билет и стал настойчиво вытеснять меня из этого рая,  указывая жестом на следующий вагон.
Кое-как я поняла, что мой билет не для проезда  здесь и прошла за контролером, который привел меня в другой вагон: занавесок не было, стояли ряды кресел с пестрой потертой обивкой.
 И людей было много.
 Я вздохнула и уселась на свободное место.
 Такие вот дела. Я влезла в вагон первого класса, имея не только билет, но и общий облик пассажира второго класса. А Синий чулок осталась в первом классе.
Упсалу я каким-то чудом не пропустила, вышла из вагона и издалека увидела худую высокую фигуру сна. Он поскакал навстречу, как кузнечик. Мы поцеловались, и я не стала говорить, что успела на эту электричку просто чудом.
Посреди сквера, на привокзальной площади, куда мы вышли с Сережей, возвышалась  на постаменте фигура из камня, а между ног у нее торчало заостренное бревно, придерживаемое рукой.
 Я замерла, подошла поближе, разве что очки не надела.
 –Это что?– спросила я сына строго, как будто он поставил здесь это безобразие. –Я правильно понимаю?
 –Ну мама, правильно, правильно,– смеялся Сережка.
 –Ну и что символизирует этот непристойный гном со своим непомерного размера членом здесь, в Упсале?
 –Мужскую силу.
– Мужскую силу?
–Ну, мама, здесь  с этим не очень, и они уважают…
 Может лучше все же Ленин с протянутой в светлое будущее рукой,– подумала я.– Во всяком случае, привычнее. Пройдешь и не заметишь.
Без мам и пап
Действующие лица: Алексей и я –дедушка с бабушкой, Ваня и Степа родные братья, пять и четырнадцать лет, Настя, Соня и Арина, двоюродные сестры Вани и Степы, семнадцати, одиннадцати и четырех лет, Сергей отец Вани и Степы, Овсянниковы Оля и Витя другие дедушка с бабушкой Вани и Степы.


Мы со сватами в конце июня получили получили из штатов внуков, Ваню и Степу.
 Комплект внуков на два комплекта бабушек и дедушек.
Предполагалось, что старший, Ваня, через неделю после перелета  помчится с бабой Олей в Черногорию на десять дней, а младшего, Степушку, сваты милостиво оставляли нам.
 «Хочешь насмешишь бога, расскажи ему о своих планах на завтра». Я подслушала эту мексиканскую поговорку в фильме, и с тех пор она не сходит с языка, ее можно повторять каждый божий день, и не один раз, а множество.
 В четверг я получила Степочку, а в пятницу оказалось, что Ваня в Черногорию не летит: таможня не пропустила его, на доверенности,  выданной родителями в США, не было печати Российской Федерации. И мальчишки в полном составе свалились мне на голову.
 Двое выходных провели на даче, а потом ударили дожди, просто потоп. Невесело на даче в дождь. Мокро на участке, скучно в затемненных деревьями комнатах, и бегать под дождем за баню в туалет тоскливо. Мы вернулись в город, в цивилизацию, к компьютеру, Интернету, и  теплому туалету.
К компьютеру и Интернету приходил снизу сосед Юрик, товарищ Ивана, и они часами сидели в дедовой комнате, сражались, стреляли, а Степочка стоял возле них и рыдал, что они ему не дают поиграть.
 После двух дней непрерывных Степиных стенаний, утихавших только во время еды, Алексей в среду, после работы, отвез измученную меня, обиженного Степу и протестующего Ивана снова на дачу, а в субботу  привез еще двоих, теперь уже особ женского пола, четырехлетнюю Аришку и одиннадцатилетнюю Соню. Дочь с зятем решили отдохнуть на югах одни, а дитя младшее и самое строптивое, подкинули нам на неделю. Соню же Алексей должен был в воскресение отправить в Ирландию, изучать английский язык с ирландским акцентом. Успехи Сони в английском языке превосходили самые мрачные прогнозы: уже второй раз она попадала в начинающую группу.
 С момента приезда Арины и Сони и образования детского коллектива в количестве четырех разнополых и разновозрастных внуков я   начала отсчет времени.Все стало, как в песне: нам бы ночь простоять и день продержаться.
День первый.
 Первого дня нет. Записала события, но в суматохе не успела сохранить, и вечером такого файла я не нашла. На даче компьютер старый, электричество скачет, и кто не успел,  тот опоздал.
 А сейчас  вечер. Дети, наконец, наелись, и смотрят мультик все четверо. Аришка хочет спать, зевает, но они отвлекают ее разговорами.
  Завтра Алексей повезет Соню в аэропорт.
Алексей ушел наверх, спасается от любимых внуков. Иван строит планы, как он унесет телевизор на мансарду, и будет смотреть его ночью. Но навряд ли ему это удастся, во всяком случае, сегодня уже нет.
Соня съела две тарелки макарон с сыром, Степа – одну, и сосиску, Ваня два куска мяса, и только Аришка один небольшой кусок мяса.
Вечером с шести часов старшие вместе с соседним Алешкой заперлись наверху и играли в монополию, младшие бегали по участку, я смотрела «Чисто английское убийство», а когда собралась в баню, оказалось, что место занято, Иван уже там. Напарился, и прыгал в холодный бассейн, который только что  наполнили водой.
 Сейчас погоняю лаинз, разгоню детей и лягу спать.
День второй.
 Небо окутано серой пеленой и льет унылый мелкий дождь. Льет с пяти утра, а сейчас
двенадцать. Звонила Алексею, Соню уже увела проводница, и он сидит, ждет их вылета.
 Дети встали, сразу включили мультик, потом поели шоколадные шарики с молоком, которое позавчера я купила у мужика. Он держит корову, привозит молоко и продает 3 л за сто рублей.
 Молоко вкусное.
Иван  просится в Долгопрудный, но там не разместимся с тремя детьми.
 Вчерашний день так и пропал, не сохраненный, но я сейчас вспомнила, как дети играли в прятки:
 Иван залез на грушу, высоко, спрятался в ветвях, Соня его искала, а Степан, как только его нашли, сразу сказал:
 –А Ваня на дереве…
В конце концов, маленьких за доносительство вывели из игры и играли втроем: соседский Алешка, Иван и Соня.
Вечером Арина  устала, и сама, без понуканий, собралась спать. В секунды разделась перед изумленным и смущенным Алешкой, выросшем в сугубо мужском окружении (у него два брата).
 Степан стал ее дразнить:
 –Голенькая, голенькая, – но она не смутилась.
 Степан подумал и разделся сам, после чего начались головокружительные прыжки с кровати на пол.
 Кое-как натянула на них пижамы, и уложила. Арина уснула под мультик, а Степа не спал до пятнадцати минут двенадцатого, смотрел.
 Ночью раздался стук. Прибежала, Степан упал с кровати. Сидит на полу, не плачет. Я помогла ему забраться в постель обратно.
 А под утро он всхлипывал, я подошла, но оказалось, что он спит, и плачет во сне. А мои дети, оба, ночью во сне часто смеялись. Утром Степан не помнил, что упал с кровати.
Пять часов вечера. Все еще идет дождь. Соня, наверное, уже долетела. Возможно, в Ирландии дождя нет. Иван со Степаном ссорятся непрерывно.
 Иван дразнит его бебой. Беба, это такой Бруклинский жаргон, обозначает ребенка. Затесалось в русскую речь из английской.
 И вот Степа беба, и почему-то это  обидно.
 Степан работает на два фронта. Он еще ссорится с Аришкой, и плачет, что Ваня обращается с Аришкой не так плохо, как  с ним. Ревнует. Требует, чтобы Ваня изводил Арину так же, как и его.
 У всех свои понятия о справедливости.
И пищит непрерывно противным голосишком, маленький, жалкий, обиженный.
 Разговор детей:
Ариша: Не лезь ко мне под юбку, там ничего нет.
 Степа: Как ничего нет, там голая попа.
 Арина: Попа совсем не голая, я в трусиках и колготках.
 Дальше Степа уже ко мне:
 –Бабушка, Аришка меня толкнула и ударила.
 Я: Правильно, так и надо Арина, если кто-нибудь под юбку лезет.
 Арина: Да, я всегда дерусь, когда мне под юбку лезут.
 Тоном многоопытной женщины.
Мелкие залезли на мансарду и перемяли все деньги в Ваниной игре «монополия».
Сговорились, сшептались и напакостили. Не простили старшим, что те играли, запершись, и их не взяли. Когда сделали, неизвестно, но Иван обнаружил злодеяние после ужина, стащил с визжащего Степана штаны и пару раз поддал.
 Степка  извивался, прикрывал попу, орал, что он ничего не делал, но куча измятых бумажек доказывала обратное.
–Скорее, это Арина сделала, – сказала я задумчиво.
 Аришка испугалась, закрутилась в сторону, забегала глазами.
 –Да, да,– кричал обиженный Степан,– Это мы вдвоем делали, но придумала Арина. Это Арина придумала.
 Иван с Ариной воспитательную работу не проводил.
 Сказал брату:
 –Ты старший, тебе и отвечать
 Унес телевизор наверх, спрятался от малышни.
 А они сейчас звенят в комнате, хотя сами собрались спать, решили раздеться и лечь, но это был обман.Дезинформация.
День третий.
С утра прояснило, и настроение поднялось. Иван спал до одиннадцати. Сегодня седьмое июля, день его рождения. Я обещала увести его в город, а подарки попозже..
 Дети мирно ели манную кашу, играли во дворе, потом ссорились.
 Арина просила оставить ее:
 –Я хочу побыть одна.
 Степан этого не понимал,  и приставал, за что был укушен за локоть. И горестно вопил.
 Пришлось вмешаться:
–Арина, ты девочка?
 Арина на провокационные вопросы не отвечала, мрачно молчала, потом замахнулась на меня.
 –Если ты девочка, ты не должна кусаться, кусаются только собачки.
– А мы с Соней кусаемся, – Арина спряталась за авторитет старшей сестры.
 –Не знаю, не знаю, Соня маленькая никогда не кусалась (это не воспитательный ход, а чистая правда). Это она просто хотела показать тебе, как противно быть укушенной.
 Арина молчала, кривила личико, но вой не подняла, глянула на меня:
 –Гав!
 Потом еще и еще:
–Гав!Гав!
 Я потеряла интерес к воспитательной работе и ушла полоть розу, задавленную снытью.
 Ваня утром кашу манную не ел, смолотил тарелку серил, а потом прибегал ко мне, скоро ли суп.
 А я навела клецки и никак не могла их спустить. Все время меня отвлекали.
 Наконец, пообедали, стали собираться в город.
 Шмоток много, все надо уложить, ничего не забыть, а дети шалят, мешают.
 Наконец, собрались, можно выезжать, но Иван крутил Степу, уронил его в траву, а там оказалась лужа, пришлось в последний момент Степана переодевать.
 У нас образовалось три сумки с вещами детей, наша клетчатая челноковская сумка,, моя обычная сумка, и еще Степа взял леопарда, которого он упорно зовет львенком (влёнок), и автомат, а Арина свою тряпку – сосальную подушку – и сумку с порванной ручкой, в которой были косметичка и игрушки.
 Хорошо, что я, удивленная тяжестью сумки заглянула в нее и вытащила арифмометр, и Арина не видела, отчего мы лишились слез и капризов.
 Когда я подошла к машине, сзади сидели трое детей, а все переднее сидение было завалено сумками: Матиз не для  бродячего табора.
–Возьмешь Степу на колени,– сказал Алешка, но я запротестовала. Ехать далеко, устанем и ребенок и я.
Пришлось Алешке вылезать, доставать сумки и складывать их на прикрученный сверху багажник, а потом привязывать сумки веревками.
 Ехали 55 минут, по дороге я пыталась научить их играть в слова, Степа немного понимал, а Арина нет, и плакала.
 Когда приехали, я взяла свою сумку, сумку с Арининым горшком, Алешкину обычную, а дети взяли свою манатки, т.е. Степа был с огромным автоматом и леопардом, а Арина с сумкой с косметикой и в руке тряпица, и руку и тряпку она держала возле рта, сосала палец.
Я взяла маленьких, и пошла, а меня догнал Иван с двумя большими, но легкими, набитыми детским бельем, сумками.
 Так мы и завалились в подъезд, еле протиснулись, так кА дети рвались все одновременно и застревали. И консьержка преследовала нас, чтобы спросить, куда мы, как будто в таком виде можно заявиться в чужой дом или, тем более, идти на ограбление.
Она увидела Арину, узнала ее и заодно и меня:
– Ах, это бабушка.
 Да, уж действительно, ах, я бабушка.
  И я зря паниковала, все говорила, ну куда мы едем, давайте останемся, здесь все же как-то уже налаженная жизнь. А вот мы все же доехали. 
 Когда мы поднялись и вошли в общий коридор на одиннадцатом этаже, шел пятый час. Мимо нас вихрем пронеслась девушка с голой спиной и зелеными волосами. Короткая юбку раздувалась ветром. В первый момент я удивилась, кто такая, но потом вспомнила, что теперь моя старшая внучка имеет такой зелено-русалочий вид.
 Настя мчалась по коридору выкидывать мусор. Она готовилась к этому испытанию с часу дня, когда я позвонила и сказала, что мы приедем.
 –Ну что ж делать, приезжайте,– гостеприимно сказала она.– Придется мусорное ведро вынести.
Настя решила испечь пирог в честь дня рождения двоюродного брата и, когда переворачивала его на тарелку, хлопнула часть яблок на пол. Потом она умчалась  на занятия, подняв яблоки, а я отмывала липкий пол и плиту.
 Алексей поел манную кашу, а теперь уже восемь, и он подумывает об ужине. А на ужин докторская колбаса, которую он же и купил.
 Еще приготовлю салат.
 Вечером нужно будет искупать детей.
 Сегодня выяснилось, что никто не знает, когда возвращаются  родители и на какое время они оставили нам малышку.
 А я почему-то рассчитывала, что мы пятнадцатого освободимся.
День четвертый.
Опять хорошая погода, и непонятно, почему мы в городе.
 Я проснулась в девять, а следом за мной Арина. Арина поела серилы: свои колечки, а Степа просто сидел на стуле, не завтракал, сытый был. Он вчера в двенадцатом часу пришел к нам на кухню. Мы, это Иван, Настя и я, а Алексей спал, вечеряли. Дети болтали,  я рассказывала им о проделках Кати и Сережи в детстве, и кто на кого похож, а Степан заявился на шум беседы и попросил что-нибудь покушать, а это что-нибудь, как всегда, оказались серилы.
 Я насыпала ему все те же колечки, и он, засыпая, слушал наши разговоры и ел.
Вспомнила, как два дня назад Арина стояла за моей спиной, когда я катала шарики. Я ошиблась и рассердилась:
 –Это из-за тебя Аришка, это ты мне мешаешь, стоишь над душой.
 Ребенок опасливо отскочил от меня и сказал:
 –Я часто стою у мамы за спиной.
 –И ей это нравится?
–Еще как не нравится!
 То-то думаю, ты так быстро убежала подальше.
 Алексея нет, он уехал в Конаковский мох, может быть, сегодня зальют фундамент.
 Если дождя не будет.
 Без двадцати минут шесть его уже не было дома.
 А ночью, полвторого, Настя еще не спала, играла в свой компьютер.
 Утром шум детей, конечно, ей мешает спать. Не зря она уже вчера вечером мечтала, когда мы уедем.
–Я не хочу вас шокировать своими друзьями, вдруг они переберут,–сказала она мне.
 Такие вот дела. А всем ее друзьям и подругам далеко до двадцати одного года.
 Алексею не могу дозвониться.
 Дети вчера в девять часов вечера просились гулять, просились и сегодня с утра, но я затаилась, а они заигрались и забыли.
 Сейчас полчетвертого, я уже пообедала, а остальные молчат, и на мои призывы пообедать никак не реагируют.
 До Алешки не могу дозвониться, связи нет.
 Позвонила Ирке, она говорит, что такое часто бывает.
 На улице 20 градусов и ветер. Такое лето.
  Катя с Валерой приедут в эту субботу, т.е. двенадцатого, а мы собирались героически сидеть с Ариной до 15 числа.
 Вообще, Арина хорошо ест на даче, и последние дни они со Степаном не ссорятся.
 Скучно в чужой квартире.
 Семь вечера.
 Иван снова играет  на телевизоре, дети вдвоем, то ссорятся, то мирятся, а я, наконец, догадалась позвонить Акбару, нашему строителю, и так связалась с Алешкой. Он все еще там.
 У строителей телефон берет, а у нас нет. Я целый день не могу дозвониться до мужа, и нервничаю. Думала, он к пяти приедет, а уже семь, и там во всю работа.
День пятый.
 Утро было тихое, после вчерашнего буйного вечера со слезами, воплями, беготней особенно тихое. Вечер я не описала сил не было.
 Первым встал Алексей, за ним я, потом чутко спящая в общей комнате Аришка.
Иван, который ждет, не дождется, когда уедет к Овсянниковым, тоже проснулся рано, а Степочка около десяти.
 Степа сразу присосался к геймбою, а Аришка просилась гулять. В конце концов, вместо того, чтобы ехать в Долгопрудный, ушли гулять втроем: дед, и двое маленьких. Алексей покорно тащил и самокат и велосипед и Аришка навесила на себя тяжелый рюкзачок  с косметикой, гейм боем и зарядным устройством к нему. Я пыталась объяснить ненадробность зарядного устройства в парке, но разве ее убедишь!
 А вчера был такой разговор между детьми.
 Они прыгали на кровати голышом, как уже не раз это делали, и я никак не могла заставить их надеть пижамы.
 Вдруг Степа приостановил свои прыжки, глянул на Аришку и закричал:
 –Смотри, смотри, у тебя пиписки нет!
 Арина глянула на себя.
 –Нет есть! Просто у тебя другая, чем у меня.
 Арина была спокойна: мудрая девочка, не знавшая, что по Фрейду она должна завидовать пенису.
 –А как ты писяешь? Откуда?
 –Не знаю.
 Аришка заглянула себе между ног, сделала неопределенный жест:
 –Откуда-то оттуда.
 –Бабушка, – Степа заглядывал мне в глаза:– бабушка, это не фокус? Она ее не спрятала?
 Ребенку казалось, что он видит фокус что-то вроде оторванного большого пальца: как будто его нет, а на самом деле он есть, только спрятан.
 –Нет,– сказала я. – Фокус весь в том, что у мальчиков и девочек разные пиписки.
 Голый Степа сел в позе Роденовского мыслителя, задумался. Аришка продолжала радостно прыгать.
 Мне было смешно и удивительно. Степа уже не раз и не два видел Арину голышом, они даже сняты на видео сидящими вместе на горшке, и только сейчас Степа сделал анатомическое открытие.
 Вечером, уже в пижамах, они гонялись друг за другом и с ними уставший от сидения за играми Иван, визжали, кричали, а потом все кончилось плачем, укусами, взаимными попреками и истерикой  Степана, который привычно бегает ко мне и жалуется на Арину.
 Степашка младший в семье, и Арина младшая, но Арина ни на кого не надеется, а сражается и отстаивает свои права сама.
 Разные характеры, да к тому же  Степа второй ребенок в семье, а Аришка третий.
Устаю от Степиных жалоб.
Вечер пятого дня. Наконец, мы на даче.
 Ивана спровадили.
Иногда создается впечатление, что Иван  не переносит, когда все хорошо и всем легко и приятно. Во всяком случае, стоит Степушке стать радостным и веселым, Иван тут же спешит испортить ему настроение и, играя и возясь с ним, как-нибудь довести до слез.
 В какой-то момент казалось, что мы никогда не выйдем из квартиры
 Перед самым выходом все трое детей носились по квартире и орали, а Анастасия отсиживалась в своей комнате за компьютером.
 Наконец, я одела детей и вытолкнула их за порог, чтобы они нас там подождали, а когда мы втроем, с сумками: Ваня, Леша и я выбрались из квартиры, то ни в коридоре, ни на балконе, ни на лестничной площадке детей не было. Шумел лифт, и мы решили, что дети уехали без нас.
 Так оно и оказалось.
 Вызвали лифт и зашли в него вдвоем, Степа и Арина,  и укатили. Мы спустились, а они стояли и ждали нас внизу.
 Иван накинулся на Степу и ругал его за непослушание, а Степа жалобно пищал, что его подбила Аришка, и это чистой воды правда, такой разбойной девчонки днем с огнем не сыщешь. Не девочка, а казак в юбке.
 Конечно, она не такая подвижная, как Степушка, но характер!
 Мы сбагрили Ивана вернувшимся из поездки сватам, и продолжили путь в Долгопрудный.
В Долгопрудном мы с Алешкой поднимались в квартиру  по очереди, а дети играли на детской площадке  и раскрутили нас: сначала меня на два твикса, потом Алешку на твикс и Кит-кат, причем во второй раз Аришка пыталась захватить обе шоколадки себе, по той причине, что она сама их выбирала, а Степа не выбирал.Еще пришлось купить Аришке игрушечный сотовый телефон, такой же, как у Степы.
 Сначала она просила десять телефонов, потом шесть, а когда я купила один, то долго плакала, там оказалась картинка не такая, не для девочки.
 Я посмотрела, а там изображен мужчина, так что это был не телефон, а видеофон.
 –Почему мужчина не для девочки? Как раз для девочки. Ты папе звонишь и видишь его.
 Арина перестала плакать, стала звонить папе.
 На даче пока с ними полегче, бегают по участку и даже есть не просят.
Зато Степа потерял батарейку от своего телефона, и теперь играют одним, Аришкиным.
 Играют они, как будто разыгрывают пьесу, каждый раз кто-то исполняет какую-то роль.
 То Степа папа, то ребенок, в зависимости от того, как решит Аришка.
 Аришка может быть Степой, а Степа Аришкой.
 Они называют друг друга любименькими и целуются, но только по роли.
 Вне роли пойди, попробуй поцелуй Степа Аришку!
 Сейчас Степа – Ваня, и Арина все время зовет его, кричит: Ваня, Ваня.
 Пойду, послушаю и заодно попробую развести костер, сжечь опиленные деревья.
День шестой.
 Уже час дня.
 Дети на  участке.
 Играют. Воздух периодически сотрясается Ариниными горестными воплями.
Ссоры по любому поводу.
 Утром положила им на тарелки кашу. Овсянку.
 Арина колебалась. Она хотела отказаться от овсянки, просила манную кашу, но, увидев, с какой охотой Степа согласился на кашу, рискнула сама.
 Степан быстро доел свою порцию и попросил добавки.
 Каши было мало, и добавка набиралась со дна.
 Как только Арина увидела, что Степе дают добавку, тут же стала плакать, просить себе еще.
 И задала рев над полной тарелкой!
Алешка что-то наскреб и ей, но она долго рыдала, что ей досталось мало добавки, потом кое-как успокоилась.
 Нужно ли говорить, что кашу она не доела. Даже и половины не съела.
 Конфликт второй. Тут  был виноват и Степа.
 Степа попросил у меня ручку, чтобы Арина нарисовала на его руке.
 Я предложила рисование на бумаге. Арина согласилась, а Степа нет.
 У меня была сложенная вчетверо оберточная бумага, и я разрезала ее на 4 листа, взяла пастель и увела Арину на открытую веранду возле бани рисовать.
 Степа через некоторое время тоже заинтересовался изобразительным искусством, но Арина наотрез отказалась дать ему большой лист.
 Разорвала его пополам, и давала Степе половинку, а Степа жаждал целый.
 Кое-как отобрав силком у Арины один лист из четырех, я восстановила справедливость, причем Степа сразу сказал, что ему одного листа хватит.
 А Степе я сказала:
 –Что с возу упало, то пропало. Ты отказался от бумаги, я всю отдала Арине, а так сразу поделила бы пополам.
 Следующий скандал из-за пистолета, в прошлом году забытого Степой у Арины.
 Пистолет сломанный, не стреляет, а вот, поди ты, оказывается, ценность.
 Сейчас Степа сидит в комнате, играет в гейм-бой, Аришкин, своего у него нет.
 Дверь закрыл на крючок.
 Арина постучала, Степа открыл.
 –Больше меня не мучай,– сказал он.– Не дразни. Надоела.
 Арина прониклась, ушла и зовет теперь меня, а меня в комнате у компьютера они не заметили.
Пятый час. Вдруг стало жарко.
 После обеда ходили к соседям смотреть котят, потом купались в бассейне.
Степан перерезал провод у газонокосилки. Ножницами.
 Спасибо, я до этого обесточила косилку.
 Просто шла мимо, споткнулась об шнур и, чтобы он не мешался, выдернула вилку из розетки. Можно сказать, спасла внука.
 Совершенно невозможно предвидеть, что они придумают.
 Вышли за ворота, собирать камни у соседей с дороги. У Любы, соседки слева.
 Когда ходили к Рае смотреть котят, Степа прибежал первым, вытащил гвоздь, на который обычно запирали, из петли и утащил. Мне пришлось заткнуть палочкой.
 Палочку легко вынуть, что они и сделали.
 Вечером Степа, примирившись с Ариной в очередной раз, решил жениться на ней, когда вырастет.
 Арина, которая уже провентилировала вопрос о свадьбе со мной, ему отказала:
– Ты мой брат, я не могу замуж за тебя выйти. Но я найду тебе невесту. Не волнуйся, я женю тебя.
 Не бросила брата в тяжелую минуту, готова помочь.
 Уснули быстро. Прослушали муху Цокотуху, потом  съели еще по куску мяса, легли, Степан, который утром встает позднее, мешал Арине заснуть, и она сердилась, а сейчас тишина, угомонились оба.
 Ну, да и время уже к одиннадцати клонится, пора и нам ложиться.
День седьмой.
 Алексей повез Ванины документы на визу бабе Ольге, я сижу за компьютером, а дети обедают.
 Изредка ко мне прибегает Степа и докладывает об Арининых прегрешениях.
 Мой сын растит доносчика.
 Утром возле куста розы у нас со Степой состоялся разговор о Ване.
 –Вы почему не наказываете Ваню, не бьете его, когда он меня дразнит? Родители всегда его наказывают.
 –А мы жалеем Ваню и не хотим наказывать.
 –Это неправильно. Нужно жалеть меня.
За завтраком снова овсяная каша.
 Степа съел тарелку, Арине положила чуть-чуть, она кривила нос.
 После каши предложила серилы.
 –Колечки, колечки, – закричал Степа.
– И мне колечки, – откликнулась Арина и отодвинула недоеденную кашу.
 Поставила тарелку с колечками Арине первой. Степану сказала:
 –Она медленнее тебя ест.
 Степочкин промолчал, а Аришка бы подняла рев, что не ей первой.
Но и тут не ладно.
–Это мои колечки, я их привезла.
 Арина щурит глаза, сейчас начнет отбирать тарелку у брата.
 –Это не ты привезла, это деда Леша привез, и до дома дотащил, а ты что ли машиной управляла?– говорю Арине.
Арина думает, потом находится:
–Это мой папа купил! Для меня!
–Но твой папа знал, что здесь Степа, и что мы его  будем угощать. Разве когда к твоему папе приходят гости, он их не кормит?
–Даже мой папа, если к нему приходят гости, он их кормит. Угощает,– вмешивается Степан.
 Получи фашист гранату, думаю я про сына, отца Степы, даже ты угощаешь. Приласкал тебя младший сынок.
Разговор тем временем переметнулся на Степину школу:
 –У нашей учительницы очень красивое имя: мисс Готлин. Дети ее обнимают.
 Я открываю рот.
 –Дааа, а в русских школах с учительницей не обнимаются.
 –Я тоже не обнимаюсь, я боюсь,– говорит Степа.
 Но чего именно он боится, я уточнить не успеваю, внук говорит без умолку.
 –У нас в классе есть такая злая девчонка, очень злая, все время дразнится,  и мне очень хочется  ее побить.
 У всех свои мечты.
В три пошел дождь.
 Вышла на веранду, она вся завалена вещами: маленькая скамеечка, Степин горшок, пластмассовая машинка, кастрюля эмалированная старая, пластмассовый совок, дырявое ведерко и формочка.
 А с открытой веранды принесли две маленькие подушки и наволочки. И все грудой набросали у порога.
 Спасали от дождя.
 Груда накиданных как попало вещей, вызывает ощущение стихийного бедствия.
 Дети же наверху во что-то играют. И теперь я не знаю, то ли самой все убрать, то ли их позвать на помощь. Второе опасно.
 Алешка предполагал приехать к четырем, но пока вот его нет.
 Похолодало, и хочется растопить печку.
Растопила, а когда убирала нагромождение возле входа на веранду, обнаружила скомканное чистое белье, которое я развесила на открытой веранде возле бани.
 Развесила на веранде, чтобы если дождь, не перевешивать.
 Аринка, спасая его от дождя, собрала с веревки, при этом им пришлось залезать на стол и отщеплять прищепки, а потом она бросила его на пол, и все изгваздалось в песке.
 Тут терпение мое лопнуло, и я нашлепала ее.
 В пять приехал Алексей, и оказалось, что большой железный штырь, которым он крепил ворота, вытащен и потерян.
 А как раз там возилась с чем-то именно Арина, я помнила.
 Да, послал бог внучку.
День не знаю какой, но суббота, двенадцатое. Подсчитала, восьмой
 Солнечно.
 Дети гоняют во дворе.
 Обедали не очень хорошо, но перед обедом съели пять пластинок виолы.
Вчера топили баню, пришлось нам с Аришей идти первыми, учитывая ее характер.
 Степа просился с нами, но я не взяла.
Перед сном трагедия: Аришка потеряла свою наволочку, которую держит в руках, когда сосет палец.
 Степа слишком озабочен анатомическим строением женщин.
Воскресение, тринадцатое. День девятый
Жарко. Одиннадцать часов.
 Только что приехал Алешка, ездил в Москву, отвозил Катерине документы для Ваниного паспорта.
 Утром дети играли в пластмассовые ложки и вилки.
 Вилки и ложки ходили друг к другу в гости, разговаривали.
 Ох, вилки, как вас много, а нас, ложек, мало.
 Степа прицепил на пальцы прищепки, растопырил на меня на ладонь.
 –Прелесть,– сказала я.
 –Ужас,– сказала Аришка.
 Пожалуй, она была права.
Жара. Дети накупались и сейчас играют.
 Степа жаловался, что его укусила оса за ухо.
 Аришка тоже тут же предъявила укус на запястье.
 Никакого укуса нет, но пришлось помазать и ей руку.
 Вот на ноге я вижу большой отек от укуса муравья, но она на него не жалуется.
Девять часов, а дети все бегают. Только-только надела на них шлёпки.
День десятый, понедельник.
 Еле нашла очки, чтобы написать. Сегодня все тихо. Степа включил мультик, а Аришка нам помогала, принесла нарядную клеенку.
  Обедать решили в саду, а то до бани пятнадцать метров по солнцепеку носить еду  нет сил.
Два дня  Арина все ходила за мной,  все искала наволочку, и  жаловалась:
 Ну, бабушка, ну я с ней успокаиваюсь.
 Нашел ее Степа только на другой день. Он  так проникся словами Аришки, что тоже захотел наволочку, чтобы сосать пальцы и успокаиваться. Пришлось пристыдить, сказать, что  в его возрасте это стыдно.
Вечером приехала Катя, побыла, и в восьмом часу уехала, забрав детей.
 –Вы так откровенно рады их отъезду, – сказала она нам на прощание с укором.
 Дети уехали, наступила тишина и пустота в разгромленной избе.
 Я походила по дому, подержала в руках одну вещь, другую, и мы решили на завтра уехать в гости, оставив все, как есть.
А вот два взаимных портрета Арины и деда, поочередно сделанных на одном листе бумаги, правда одна рука деда оказалась отстриженной.
Бордовая восьмерка
Перед глазами встает ряд железных гаражей возле железной дороги, неширокий проезд между ними, открытые двери, копошащиеся там люди, непролазная грязь вокруг и яркое апрельское солнце.
 Не могу сейчас объяснить, почему, но Алексею необходимо было заехать в гараж задом, развернуться мешали открытые двери.
 Алексей последний раз ездил на грузовике в 1971 году, больше двадцати лет назад, когда работал шофером на Камчатке, а на легковушке еще раньше, когда дядя разрешил побаловаться, покрутить баранку Победы.
 Когда он обновлял права, то проехался один раз на Жигулях, и это было все.
 Сейчас ему предстояло заехать в гараж задом по двум уложенным доскам: насыпи у дверей гаража не было.
Михаил Иванович, знакомый шофер, тоже имел гараж в тех же местах, и присутствовал, и сообщил всем окружающим, что вот человек, можно сказать, первый раз за рулем за много лет, габариты машины не чувствует, так как работал только на большой, и должен заехать в гараж задом по двум доскам.
 После такой рекламы предстоящее действо вызвало непреодолимый интерес у окружающих.
 Народ побросал свою работу: починку и мытье автомобилей, накачку шин, и собрался у нашей машины и гаража, чтобы не пропустить предстоящее зрелище: а вдруг что случится тут, прямо под носом, и ты прозеваешь. Я мрачно смотрела на сборище и думала:
 Нет, не изменился русский человек со времен Гоголя, совсем не изменился! Лучше бы закрыли свои широченные железные двери и дали человеку проехать, нет ведь, только  с советами лезут.
 Алеша невозмутимо положил доски, отошел, вернулся, переложил по-другому, еще отошел, еще подвигал.
 Наконец народ признал, что доски лежат правильно, лучше их не уложить и пора заезжать.
 Алексей понял, что тянуть дальше нельзя, публика свистит и просит поднять занавес, вздохнул, сел за руль и проехал по направлению к гаражу где-то с метр.
 Вышел, и долго и внимательно глядел на колеса, правильно ли они нацелились на доски.
 Снова сел за руль, отъехал полметра вперед, потом еще назад: оказался на том же самом месте, что и был, только в другом положении колес.
 Дабы не утомить читателя скажу просто: он вылезал и смотрел на колеса шесть раз.
 Каждый раз публика давала ему советы, а когда он был за рулем, одобряюще и подбадривающе кричала и махала руками.
И Алексей заехал-таки, несмотря на все усилия окружающих помешать ему. Народ слегка разочарованный разошелся по своим гаражам. Спектакль закончился.
Наш приятель Сашка
Телефоны в его комнате звонили не умолкая. Сразу два: городской и местный. Сашка, устав от трезвона, вскакивал и перемещался в мою комнату, которая находилась напротив его.
 Не успевал он зайти, как начинал трещать телефон на моем столе.
 Я снимала трубку.
 –Лебедев не у тебя случайно?– звучал вопрос.
 –Да, –отвечала я.
–Меня нет,– шептал мне Сашка.
 Я закрывала микрофон рукой.
–Начальство– врала я.
 Сашка чертыхался, но трубку брал.
 Поговорив под мои веселые ухмылки, он бросал трубку, грозил мне кулаком, и устремлялся к двери.
 –И куда ты?– кричала я в спину. –Мне надо кое-что с тобой обсудить. По заявке.
 –В первый отдел, требуют, чтобы я бумаги им сдал. Со вчерашнего дня ищут.
 И он испарялся. И раз он был мне нужен, то исчезал до конца рабочего дня.

У нас субботник, мытье лабораторий.
 Сашка пришел в старых джинсах и бегает с не застегнутой молнией.
 Мне надоело делать вид, что я ничего не замечаю и конфузиться.
–Сашка, ты бы застегнул, что ли ширинку,– говорю я.
 –Ты с ума сошла, –отвечает Сашка.– Это же советские джинсы.
 –Ну и что, патриотизм не позволяет тебе ходить с застегнутой ширинкой?
 –Газет не читаешь? Советское,– значит отличное. Я только из магазина их принес, как молния тут же и сломалась.
 Захожу через десять минут в их комнату, Сашка наклонившись, что-то шьет, прямо на себе.
 –Ты что, решил насмерть зашить ширинку?
 –Да не, пуговица  от пиджака отвалилась, смеется Сашка.

У меня грипп. Лежу в жару. Звонок. Снимаю трубку, разговариваю лежа:
 –Привет!
 –Привет
 –Как дела.
 –Да вот заболела.
 –Сильно?
 –Температура 38. А с кем я говорю? Может, вы не туда попали?
 Мой телефонный собеседник ответил, но в этот момент сосед сверху уронил гантель на пол. Он гимнастикой занимается и грохает этими гантелями,  в результате я не поняла, с кем беседую. А разговор между тем продолжается:
 –А твой мужик дома?
 –Да нет, утром на работу убежал.
 –Тогда я сейчас приду к тебе.
Тут меня прошиб пот. Я села и стала судорожно соображать, кто мог ко мне рваться, когда мужа нет дома.
 Выходило, что те, кто мог рваться, не знали ни моего адреса, ни телефона, ни такая уж я дура, а среди тех, кто знал, некому рваться.
 И сейчас произойдет невесть что. Человек заявится к бабе, будучи уверенным, что ее мужика нет дома, а он тут как тут. И будет большое кровопролитие.
 –Вы все же не туда попали…– растеряно говорю я.
– Как это я не туда попал? Как это не туда? Да у тебя совсем крыша  съехала.
 Наконец, по последней фразе узнаю звонящего.
 –Сашка, ты что ли?
 –Ну а кто?
 –И зачем ты ко мне завалишься?
 –Мне нужно жене в Мытищи позвонить, я обещал утром звякнуть.
–Я болею…Позвони оттуда, откуда мне звонишь.
 –Не могу. У нас определитель номера стоит. Я обещал от тебя позвонить, нужно, чтобы твой номер у нас высветился.
Пришлось мне с температурой вставать, одеваться и открывать Сашке, чертову конспиратору, дверь, только чтобы  его семья жила в мире и согласии. А теперь даже странно такое вспоминать, в век сотового телефона.

Сашка сказал, что меня засекли вчера на проходной, когда я сбежала раньше времени.
 Звоню начальству, прощупываю почву, а вроде тихо.
–Ну что ты все врешь?– я всерьез обиделась на Сашку.– Я чуть было сама не доложилась начальству, что ушла с работы раньше.
 –Да вы такие скучные, озабоченные, квохчите, вот я наврал, чтобы веселее было.
 –И кому стало весело?

 Сидим с приятельницей, обе мы замужние и обсуждаем вопрос, кого бы из нашей лаборатории мы выбрали бы в мужья, если бы случилось такое несчастье, что никаких других мужчин в мире не было бы. Вот только из наших…
 Перебираем, перебираем, ни на чем остановиться не можем.
 Если что интересное, так характер жуткий, а так зануда на зануде…
 –Вот разве что Сашка– неуверенно говорит моя подруга.
 Я думаю.
 –Да вот разве что Сашка. Хоть с тоски не помрешь.
 Третья наша сослуживица, смотрела, слушала согласна не была..
 На другой день говорит мне:
Прихожу на работу, а в нашей комнате Сашка. Страшила-страшилой. И две такие симпатичные женщины выбрали его в мужья.
 Что-то, а красотой Александр действительно, не блистал. Ну да ему и не надо было, его так любили.
 
Дела сердечные

Внучка жалуется нам на мать своего бой-френда.
 Нравится мне это английское  слово, расширяющее границы понятия френд до всеобъемлющих: бой-френда может иметь как пятилетняя девочка, так и семидесятилетняя старуха. Друг он и есть друг.
 Но в нашем случае героине 19 лет и она сердится:
 –Мы с ним на даче, мать его знает об этом, но регулярно звонит около полуночи и спрашивает:
 –Мишенька, а что ты делаешь?
–И что отвечает твой друг?
 –Пью чай.

Дед подслушал разговор.
 В следующий раз звонит внучке на дачу утром. Она не отвечает.
–Как бы не угорели,– беспокоюсь я.
 –Да не…. Чай пьют.

Невестка звонит мне из штатов. Сообщает про своего сына, моего внука :
 –У Вани девочка появилась.
 –Что за девочка?
 –Русская.
 –Как зовут?
 –Хана.
 –Не знаю ни одной русской девочки с таким именем.
–Ну, мама, я имею в виду,  что ее родители евреи из России.
– Ааа. Ну Хана, так Хана. В случае чего все нормально: евреи считают национальность по матери,  русские по отцу. Так что дети не пропадут.
–Какие дети?
–Ну, какие, какие… Внуки твои.
 –Мама, вы меня до инфаркта доведете. Какие внуки, Ване только пятнадцать.
 Спустя две недели:
 –Мама, он водил ее в кино, и сознался мне, что целовался.
– Ну и что? Для чего, по твоему, он ее в кино водил, если не для этого?
Еще через неделю.
– Это Хана оказалась такой захватчицей. Хочет, чтобы Ваня выставил ее фото в Интернете, как гёл-френд. Устроила ему скандал за то, что он танцевал с другой .
 –А зачем он танцевал с другой.?
 –Он говорит, зачем танцевать с одной, когда можно с несколькими?
 –Какой молодец. Этот не женится, как мой сын в девятнадцать лет.
 –Мама, вы меня задолбали. Он  шестнадцать лет тому назад женился, а Вы все помните, в каком возрасте.
  Еще через месяц:
 –Ваня сознался, что он с Ханой поссорился навсегда. Бросил ее, в общем. Я ему долго внушала, что так с девушками поступать нельзя. Они бывают чувствительные и очень страдают.
–Так она же захватчица?
 –Ну, теперь-то видно, что нет…. Ваньку разве захватишь.

Арина ( шести лет) плачет:
 –Что я все одна и одна. Я хочу бой-френда. А у нас в группе все мальчишки хулиганы.
 У меня был бой-френд, он один был хороший, а теперь его нет.
– Он ушел в другую группу?
 –Нет, он ушел к Маше. Он теперь с Машей дружит.

Соня в те же шесть лет.
 Не знаю уж, кто мне с детьми поможет нянчиться. Может быть Настя?
Настя тебя на 6 лет старше. Когда у тебя будут дети, она замужем будет, ей будет некогда.
 Как это,  я раньше замуж выйду. У нее даже парня нет, а у меня уже есть.
 Спустя  год спрашиваю про ее парня.
 Ты с Димой все еще дружишь?
Нет, я поняла, что мы совсем не пара.
 Почему?
 Он все еще в Санта Клауса верит, а ведь он старше меня.

Таблички

 Если свернуть с Дмитровского шоссе в сторону Катуара и Марфино, проехать под  мостом и свернуть направо, то после мостика через речку Уча можно было увидеть синюю табличку с надписью:
 «Катуар 2»
 Пять лет, каждый раз, когда мы ехали на дачу, я смотрела на эту таблицу и думала:
 А где «Катур 1»?
Через пять лет проезжаем через тот же мостик, через ту же речку Уча, и  я вижу, что поблекшая синяя табличка заменена на новую, блестящую и на ней написано:
« Катуар 1,5»
 –Как же это может быть, –удивилась я.– что значит Катуар полтора? Один понятно, два тоже, но полтора?
 –Видимо, это означает– муж объяснял мне, как ребенку,– что до станции Катуар полтора километра.
 –А почему до сих пор было два? Что, станция приблизилась, или километры удлинились?
– Мостик перебежал,– пошутил муж.
Через месяц я снова посмотрела на табличку и глазам своим не поверила: на том же самом месте на том же столбе висела уже другая таблица, на которой красовалась: « Катуар 1,8»
–Что творится в стране, мистика какая-то. Станции и мосты передвигаются относительно друг друга. Наперегонки, что ли, бегают?
 –Да уточнили, перемерили, вот и получили 1.8, – муж был невозмутим.
 –А с первого раза правильно померить было нельзя?
 –Не получилось.
 В следующий раз, когда я увидела там же новую надпись: « Катуар 1,7»,  сделала вид, что ничего не заметила.
 И подействовало!
 Уже два года ничего не меняется.
 От мостика до станции остается пока 1700 метров.
И еще про таблички:
Перед железнодорожным переездом в том же Катуаре висел синий указатель:
РОСПТИЦСНАБСБЫТ
Гениально в своей краткости, но не понятно: все же снаб или сбыт?


Бабушки и внуки
Насте полтора года. Она очень деятельное существо. Целый день трудится. Пакостит. Сережка (дядя ее) нашел в ванне беляш и хохотал до слез.

Настя бросила куклу в ванну, я убрала, бросила пакет супа вермишелевого, я тоже убрала и пальцем погрозила.
Настя стоит, смотрит на белое пустое пространство ванны, думает.
Подумала, вздохнула и плюнула туда.

Как-то раз, в  перерыве между занятиями в школе малышке, пятилетняя Настя стояла в коридоре рядом с мамой и жевала булочку.
Подошла учительница:
–Настя, ты будешь петь буквы?
Настя молчит, жует, как глухая.
– Настя, я тебя прошу, ответь мне, ты будешь петь буквы?
Настя мрачно посмотрела на учительницу:
–Ты, что, не видишь, что я ем?


Настя ( 8 лет):
–Бабушка, у нас на Новый год ожидается бал-маскарад. Ты приходи, будешь бабой-ягой.
 –Хорошо, внучка, наложу грим и приду.
 –Нет, грима не надо.

Арик был недоволен приездом бабушки.
 –Ты когда уедешь?
 –Не скоро.
 –Уезжай!
 –Я дорогу домой забыла.
 Целый вечер он сидел, рисовал что-то, потом принес рисунок бабушке.
 –Вот, смотри, это тебе дорога в Баку.
 Утром открыл глаза, увидел бабушку;
– Ты все еще здесь?

Дед привел Соню в музей. И она увлеклась изготовлением картины из соломки.
Проходит, час, другой, ребенок клеит, дед устал, проголодался., зовет внучку домой, она не идет.
 –Соня, я сейчас упаду, и тебе придется меня тащить.
 –А как тащить?
 –За ноги.
 Соня задумалась:
–Не получится, –сказала она.– Голова твоя по ступеням биться будет.

В день Степиного прилета мы застряли на Дмитровке в пробке.
Ребенку было скучно, он болтал ногами, сидя в кресле на заднем сидении. Ни игрушек, ни книжек с собой я взять не догадались, а сказку слушать он не хотел.
 Не зная, как отвлечь ребенка от попыток открыть дверь в машине,  я вынула изо рта зубной протез и показала ему.
Степа  был потрясен,  стал окликать деда Витю с переднего сидения, чтобы он тоже посмотрел.
Тсс,– сказала  я внуку. Им знать не нужно, что у меня зубы вынимаются. Пусть это будет наша маленькая тайна.
Степа внимательно, с глубоким интересом посмотрел на меня:
А язык вынуть  можешь?
Ну действительно, если зубы вынимаются, почему бы и языку не отстегиваться?


Степа, знаешь, я тебя люблю.
Ты меня любишь? Почему?
Ты мой внук, я твоя бабушка
А почему ты моя бабушка.
Потому что я мама твоего папы.
Ты мама моего папы? Но почему ты меня любишь?
Бабушки любят своих внуков.
А почему бабушки любят своих внуков?
По глупости.
Степа удовлетворился и замолчал. Странно, но действия по глупости не вызывали у него вопросов.

Степан залез на яблоню. Ухватился за тонкую иссохшую ветку, она стала трещать, он начал вопить на весь участок от страха.
 Я прибежала на звук: внук высоко, не достаю даже до кроссовок, прилепился к стволу, уцепился правой ручонкой за сухой ломкий сук, чувствует, как он ломается и плачет:
–Ой боюсь, ой боюсь.
Я  боюсь вместе с ним: если начнет падать, то пока долетит до меня, весь издерется о сухие ветки и не факт, что я его поймаю.
Земля в саду, правда мягкая, покрыта травой, и это утешает.
–Держись за ствол, за ствол держись, –командую я, оглядывая дерево, и обдумывая его путь наверх.
Как-то он туда залез, значит и слезть можно.
Внук обнял шершавый ствол, прижался к нему , перестал выть от страха.
–Ногу тени вниз, еще вниз, направо, еще тяни.
Маленькая нога с задранной штаниной медленно сползла до развилки дерева, укрепилась там. Мальчишка перенес на нее центр тяжести, высвободил вторую ногу и ухватился руками за толстый сук, расположенный  ниже.
Вторая нога стала спускаться, скользить по стволу, достигла моих поднятых рук, и уже не ища опоры, внук мешком  валился мне на руки.
Я его поймала, поставила на землю.
Степа подергал руками и ногами, как бы проверяя, все ли в порядке, и ухватился за яблоню, чтобы повторить восхождение, вернее вползание на ее макушку.
Достигнутый в первый  раз результат, видимо, не удовлетворил его.
Я разозлилась:
Даже и спасибо не услышала за спасение, и он снова за старое.
– Если еще хоть раз полезешь на эту яблоню, я наподдаю тебе хороших.
Мой американский внук задумался. Угрозу он слышал в интонации, но четкий смысл слов был ему неясен.
 Ребенок уточнил:
–Ты нашлепать меня хочешь?
–Да, именно так. Я хочу тебя нашлепать.
–А почемууууу… заплакал так, как будто уже получил.
– Чтобы не лазал на деревья, с которых сам слезть не можешь.
– А почему…?
–Вот только попробуй, тогда все  и узнаешь, почему.
Я ушла. Направилась в сарай, к холодильнику, чтобы поставить суп варить. Я туда и шла , когда услышала крики о помощи.
Я взяла кастрюлю, вынула из пакета разморозившееся мясо, но поместить его в емкость не успела, снова раздался плач.
Я пошла на голос, он доносился из самого угла сада, где стояла старая вишня.
Внук сидел невысоко, на наклонном стволе, обхватив его руками и ногами, и плакал.
–В чем дело?
– А почему я не могу на это дерево залезть?
– Потому что на нем веток внизу нет.
– А почему нет?
Я отвернулась и ушла. Направилась к холодильнику.
Если ответить ему, потому что не выросли, он спросит, почему не выросли, и пойдет сказка про белого бычка, а мне суп варить нужно.

 Соседский мальчик Дима подходит к ограде. У нас рабица, и виден он хорошо.
 С другой стороны к нему подбегает Степа.
 Дима,– радостно кричит он, Дима! Как тебя зовут?
 Дима младше Степы, говорит плохо, нелогичность вопроса ему не заметна.
 Дима, Серьезно отвечает отвечает он.
 Они бегают вдоль забора и смеются. Наконец, Степа устает и останавливается:
 Дима, снова говорит он, Дима, как тебя зовут?
 Дима, невозмутимо следует ответ.

Степа нашел червяка, зажал в руке, принес мне. Я должна была восхититься червяком.
Я восхитилась.
Потом пришлось подержать его в руке.
Я подержала, но созналась, что не очень люблю червяков.
–Соня любит,– решил Степа.
–Навряд ли.
–Нет, Соня мне говорила, что очень сильно любит червяков.
Оставим это сомнительное утверждение на совести Степана.
–Я съем червяка.
–Нет, ни в коем случае. Нельзя есть такую гадость.
– А почему?
–Он грязный, ты его в земле нашел.
–Тогда ты съешь. Помой и съешь.
–Я не люблю червяков.
– Тогда я Раде отдам.
– Хорошо, Рада пусть ест.

Гуляли по садовому товариществу, Степа нашел красную пластмассовую трубочку, похожую на трубку из шариковой ручки, в которую заливается паста.
Несмотря на мои протесты, взял ее с собой.
На дороге лужи, их приходится обходить.
–Почему здесь лужи маленькие, а там были большие?
–Там почва неровная, здесь лучше.
Степа подносит найденную трубку ко рту и наклонятся над лужей.
Такое впечатление, что он хочет в нее подуть.
–Ай-яй, –кричу я. –Нельзя грязную трубку в рот совать!!!
–А она грязная?
–Да, ты же ее на дороге нашел.
–Я приду, ее на стол положу.
–Нельзя находить всякую дрянь на дороге, и класть на чистый стол.
Идем дальше.
Степа смотрит на лужи.
–А Рада из них пила.
–Рада собака, ей можно.
–Я ей трубочку дал, она из трубочки пила.
Господи, что только не выдумает человек, когда ему три с половиной года!

Степочка повернулся и посмотрел на входящих. Когда его взгляд упал на двухлетнюю Аришку, идущую впереди сестры и матери. он заулыбался и личико его засияло.
–Она маленькая?– зазвенел его голосок.
–Маленькая,– сказала Катя.
Она маленькая,– умильно повторил Степа, подошел к Арине и ладошкой ударил ее по голове.
Вмешаться мы не успели. Арина не только не заплакала, но развернулась и шлепнула в ответ своего двоюродного братца по темени.
Степочка обиделся, лицо его сморщилось, и он заплакал.
–Степа, ты почему ударил Арину?– спросила я строго. –Ты хотел ее обидеть?
–Нет,– с горечью непонятого человека ответил Степа. –Я хотел с ней поиграть.

Хочу поставить Степе мультик. Беру диск, он весь в пятнах.
Это кто своими пакостливыми ручонками весь диск опять заляпал? Я его сегодня уже протирала, а он опять грязный.
Это Арина. Я ее за это по попе нашлепал.
А она кричала:
Мама, мама, я боюсь Степу, боюсь.
Убедительнейшая картина. И все вранье от начала до конца. Арина только мама и говорит. Да и были они всего один день. Два дня, как уехали.
Внук Степа таращится в телевизор, хотя время позднее, но он выспался днем.
В 11 началась передача: голые и смешные, вот уж  совсем не для ребенка, но переключить он не дал.
 Ничего страшного, оправдывалась я мысленно перед родителями, он еще маленький,  не понимает, таких в старые времена матери с собой в общую баню брали.
Степа подходит к моей кровати шепчет доверительно:
 Знаешь, бабушка, а мне голые женщины нравятся!

–Симпатичные округлые ножки в розовых колготках торчали из собачьей будки коленками вверх.
Ступни в красных туфельках скользили по зеленой траве в тщетной попытке сдвинуться с места, и непонятно было, толи ноги собираются совсем спрятаться в будке, что казалось невозможным, толи пытаются упереться и вытянуть все тело наружу.
–Помоги дочери,– сказала я свату, тащи ее из будки за ноги.
– Еще чего,– возмутился Витя. –Буду я дуру такую вытаскивать. Как сама залезла, так пусть и вылезает.
Ноги еще поелозили по траве , потом стали вытягиваться, удлиняться, показалось туловище , а затем и растрепанная голова   десятилетней Лизы.
По взрослому, серьезному выражению ее лица никто не догадался бы, что эта девочка только что вылезла из собачьей будки.
А где же Степа? Ты его совсем задавила?
Я заглянула во внутрь.
Нет, оказывается не задавила и Степушка барахтался в глубине, пытался выкарабкаться.
 Собачий домик был такой высоты, что даже ему, трехлетнему, невозможно было передвигаться иначе, как на четвереньках.
И как они вдвоем с Лизой там поместились, осталось загадкой.

Прошел год. Степа опять в Москве.

–Я хочу поговорить с Аришкой, –просит Степа. Я подаю ему трубку
 Ариша, это ты?
 И без предисловий, видимо, услышав на том конце трубки утвердительный ответ.
 Ты дура. Дура ты.
 Ты думаешь, что  тебе пять лет, а тебе всего три года.

 Фу, собачьими руками пахнет. В слове руками ударение поставил на первый слог.
Степа, тебя можно поцеловать в щечку?
Ну, если тебе очень этого хочется, тогда ладно, целуй.

Кенарь прыгал по жердочке, на полу клетки  был рассыпан корм, а возле клетки сидел  усатый   полосатый, и следил за кенарем желтым глазом.
Когда голодная птица спускалась вниз,  кот не выдерживал, прыгал. Громко лязгали когти по железу клетки, испуганный кенарь взлетал вверх, обиженно тряс хохолком.
 Кот внизу застывал в ожидании. На морде у него было написано: не очень-то и хотелось.
 Пятилетняя внучка Соня таращилась на экран, пищала:
 –Ой, ой, страшно, жалко птичку.
 Папа Валера тоже смотрел, волновался:
 –Так ведь можно и инфаркт схватить! Пища рядом, а не ухватишь.
 –Да, у птиц бывают инфаркты, – согласилась я.
 –А причем тут птица? Я про кота говорю.

Читаю Ване (4 года) Чуковского:
 –И мочалку, словно галку, словно галку проглотил.
 –А она у него внутри и мылила и юлила?– спросил он.

 Степа (6 лет)
 –Бабушка, можно задать тебе один вопрос, ты не рассердишься?
 –Постараюсь.
 –Правда, не рассердишься?
– Ну, спрашивай, спрашивай.
– Ты, когда молодая была, сексом занималась?

– Внучатки вы мои, горошинки вы рассыпучие,– сказала я Степе и Арине, когда, наконец, запихнула их в машину и пристегнула ремнями.
 Четырехлетняя Арина строго на меня посмотрела:
– Я цыпленок и ягодка.
 Подумала и добавила:
 –Наполовину цыпленок, наполовину ягодка.

Арина гостила у нас сутки.
Смилостивилась и приехала, а уезжая взяла у меня в качестве подарка:
яшму с серебряной цепочкой, две брошки: одна финифть, вторая тоже эмаль в виде стрекозы, смешную таксу на красном шнурке для ношения на шее и кольцо серебряное. Положила все это в деревянную красную шкатулку, которую тоже пришлось подарить.
А серебряное кольцо с большим аметистом я ей не отдала: и плохо смотрится такое кольцо на маленькой ручке, и легко потерять.
 Арина ушла в слезах, оскорбленная моей жадностью.

У Насти день рождения. Я купила ей ожерелье из лунного камня.
Думаю, вот буду Насте подарок дарить, Арина заплачет, будет стенать, что она тоже хочет день рождения, и вообще почему они, эти дни рождения не каждый день.
 И я взяла  свою старую брошку филигранную для Арины. Соня будет в школе, обойдется.
 Приехала, Настю поздравила, достаю брошку.
 –Ой,– радуется дочь, мать именинницы, –моя любимая брошка.
  Я закрывая ладонь, на которой лежит брошка.
 –Вообще-то это моя брошка.
 –Да, да,– кричит дочь.– Твоя моя любимая брошка.
 От этих «твоя моя» я теряюсь, и дочь ловко вытаскивает брошку у меня из кулака, уносит и прячет в шкатулку.
 Да, сурово, когда в семье четыре женщины, и я пятая. Тоже что-нибудь сопру, пусть только зазеваются.




За что купила…


Когда валяешься в больнице, разговор часто касается медицинских учреждений.
 Одни больницы и поликлиники, в которых пришлось побывать, хвалят, другие,– ругают, а потом больные приходят к единодушному мнению, что  все зависит от врача: повезет с врачом, так и в простой больнице поднимут, а не повезет, так и в какой-нибудь дорогостоящей (о которых мы знали лишь понаслышке), загубят.
 –Меня вот в Н-ской больнице хирург поднял, а то осталась бы одна нога короче другой, а теперь вот обещают, что ходить через полгода буду нормально.
 И Зинаида приготовилась в очередной раз утомить  соседок по палате рассказом о своих злоключениях.
 –Ой,– прервала ее  Вера, которая слышала Зинины рассказы о чуде-хирурге уже не один, не два, и даже не три раза. Ой, ну с врачом тебе, может быть, и повезло, а тут я своему Пете говорю как-то про Н-скую больницу, что хочу туда съездить на консультацию, а он мне в ответ:
– Никогда при мне ничего не говори про эту больницу, как вспомню, как я там работал, и что со мной произошло, так слышать про них не могу.
 –А что, что?
 Больные женщины оживились, обрадовались возможности услышать что-то новенькое.
–Ну,  и я вот его спрашиваю, а что  там случилось?, а он мне в ответ:
 –Да не хочу рассказывать, все равно не поверишь.
 И я  вспомнила, что он около года в стационаре в Н-ской работал, а потом  уволился, а что и почему, мне не объяснил.
 Ну я допытывалась, допытывалась, и вот что он мне рассказал:
 «В тот день с утра я на своем рафике продукты возил для столовой, и когда все ящики перетаскали, перерыв у меня образовался. Я вышел перекурить.
 А тут сестра из отделения мне и говорит:
 –Раз ты свободен пока, помоги перевести труп до морга, а то все труповозки заняты, а женщина  умерла, и надо ее поскорее увезти, а то сам знаешь этих живых больных, они нервничают.
Я  согласился.
 –Несите, говорю, ваш труп, тут недалеко.
 Они втроем, санитар из морга  и две сестры труп на носилках вынесли, я помог им загрузиться,   сестра села в фойе сопровождать, а санитар со мной рядом в кабине пристроился.
 Припахивало от него спиртягой, известное дело, ну да на такой работе они всегда пропускают, весело ли в трупах ковыряться.
Труп на носилках простыней прикрыт, волосы слегка видны, понятно, что женщина.
В тот день сильный снегопад был, все кругом занесено, и ехал я по территории больницы медленно, буксовал.
Скорость, наверное, километров пять была, не больше.
Едем мы, я баранку кручу, санитар что-то болтает сбоку в ухо, вдруг слышу сзади голос:
 –А куда это вы меня везете?
 Я глянул в зеркало, и обмер:
 Труп сидит на носилках, простыню к груди прижала, и недоуменно оглядывается по сторонам.
 А медсестры  уже нет, только распахнутая дверь болтается.
Машина моя без управления медленно сползает с дорожки и едет по глубокой пороше.
 У меня в глазах чертики прыгают, я смотрю на дорогу, лишь бы назад не смотреть, и вместо того, чтобы тормоза жать, да мотор выключать думаю: ну, на такой скорости мы далеко не уедем, скоро завязнем.
 А пьяный санитар поворачивает голову, и говорит бывшему трупу, как ни в чем не бывало, хамит, как живой:
 –Чего привязалась, куда, куда. Куда надо, туда  и везем.
 Я смотрю на санитара, он на меня, и я вижу, как глаза его медленно стекленеют, он наклоняется к двери, губы начинают прыгать, пальцы скользят по дверце машины в поисках ручки, и никак не попадают на нее. С третьей попытки  ему удается открыть дверь, и он вываливается головой в сугроб, вскакивает и бежит к моргу, проваливаясь в снегу и почему-то припадая на левую ногу. Я жму на тормоз, открываю дверь, прыгаю, и машина, наконец, глохнет. Краем глаза я вижу женскую фигурку в белом халате, улепетывающую в сторону больничного корпуса.
 А труп сидит на носилках и жалобно так пищит:
 –Куда же все подевались?
 Женщина, не пожелавшая живой ехать в морг, спустя три часа все же умерла окончательно, в одиночной палате, куда ее в конце концов я  привез.
Кто там был наказан за такое разгильдяйство, чьи головы пострадали, не знаю, но моя пострадала точно, и  на другой же день я принес заявление об увольнении».
 –Вот такую историю рассказал мне  Петя. А уж правда это или нет, не знаю, я там не была. За что купила, за то продаю.


Тезки
Мы были тезки, обе Ирки.
Сейчас мы не общаемся много лет.  И не то, чтобы между нами черная кошка перебежала, нет, просто в какой-то момент пути наши разошлись и мы пропустили  тот момент, когда приятно было бы встретиться, поболтать, посмотреть друг на друга.
А сейчас не хочется тревожить себя, накладывать на запомнившийся образ молодой девушки образ состарившегося человека. А  самые яркие воспоминания  детства связаны у меня именно с Ириной. В восьмом классе ее родители получили квартиру и переехали в район Новых Черемушек, в начало Ленинского проспекта, а школу Ира не поменяла, осталось в той, в которой мы  учились с первого класса. Она ездила каждый день туда и обратно до центра, и я после уроков часто ездила к ней, была своим человеком в их семье. Иркины родители каждые выходные до глубокой осени проводили на даче, играли в бридж со своими друзьями. Ее оставляли в городе, а чтобы дочке не было страшной и скучной одной, позволяли приводить меня. Я  была рада-радехонька вырваться из своей скучной коммуналки, набитой сварливыми старухами и провести выходные на просторах чужой квартиры.
Шкодничали мы много, всего не упомнишь, но один эпизод  я помню в деталях.
В Иркиной квартире стояла стенка, а в ней был бар.
 Дверца бара открывалась вниз, образуя столик, внутри было встроено зеркало, в котором множились, отражаясь стоящие в баре бутылки.
 Бутылок было много, все с импортными этикетками, родители только недавно справили новоселье, а остатки роскоши спрятали в бар.
 Мы взяли бутылки, расставили их на журнальном столике, нарезали яблоки и апельсин на закуску, расставили рюмки и  начали дегустировать спиртное. Сидим в креслах в ярких халатах, Ирка в своем, я в ее матери, ногу на ногу закинули, потягиваем из рюмок,  поглядываем в телевизор, представляем себя героинями импортного фильма, загадочными и красивыми, мечтаем о том, как вырастем и сколько крови попортим противоположному полу.
 Рюмка за рюмкой, глоток за глотком, и наклюкались мы с этой дегустацией прилично.
 Это я сейчас  считаю, что мы наклюкались, но тогда мы об этом не думали, просто нам стало тепло и весело.
 И чем дольше шло время, тем теплее и веселее нам становилось.
 На улице был сентябрьский сырой и серый день, навевающий скуку и утомление, но под влиянием выпитого скука и утомление развеялись, и нам захотелось пойти погулять.
 Мы оделись и вышли.
 Кругом их недавно сданного дома была стройка, строился магазин «Тысяча мелочей».
В выходной день на стройке никого не было. Часть территории была огорожена забором, а фасадная часть нет. Вдоль всего вскопанного перерытого пространства были проложены доски, служившие тротуаром.
 Сейчас, утопающие в бурой жидкой глине, доски намокли, стали скользкими.
 Мы весело топали по этим доскам, и радостно пересмеивались.
 Не знаю почему, каким именно образом, под действием горячительных напитков события потеряли свою стройность и между ими стали появляться неожиданные провалы, только вдруг я стою уже не на досках, а посредине глины, которая засосала мои резиновые сапоги и крепко держит, несмотря на все мои попытки вырваться, я никак не могу вытащить из нее ноги.
 Стараюсь изо-всех сил, но никак.
 И мне это так смешно, просто необыкновенно смешно, что я непрерывно хихикаю. В какой момент мне удается поднять ногу, но при этом сапог остается в глине, и я стою, балансирую на одной ноге, и пытаюсь ухватиться за Ирку, которая  рядом, на тротуаре, смотрит на мой застрявший в глине сапог и тоже заливается смехом.
 Так и не ухватившись за Ирку, я наклоняюсь, чтобы вытащить сапог, теряю равновесие и падаю в грязь.
 Тут мне становится так смешно, что даже живот подводит.
 Я лежу на боку в жидкой  глине и хохочу во все горло, просто остановиться не могу.
 Ирина, заливаясь смехом, пытается поднять меня с земли и падает рядом со мной.
С нами начинается настоящая истерика. Мы лежим в жидкой глине в наступающих сумерках, грязные, румяные, веселые и гогочем во всю силу своих легких.
 Странно, но я совершенно не помню, как реагировали окружающие на наше поведение.
 Конечно, был субботний вечер, людей было мало, но все же кто-то был, мимо должны были идти взрослые люди, но я помню только себя и Ирку.
Вечно лежать в грязи не будешь, даже если это необыкновенно весело.
 Кое-как, встав на карачки, мы выползли на доски и мой сапог вытащили тоже.
 Пока лежали, пока  вытаскивали сапог, пока я натянула его на скользкий грязный носок, немного успокоились, но тут я взглянула на Ирку:
 Ее щегольский розовый берет был запятнан бурыми комками глины, прядь волос справа совершенно слиплась, и на щеке темнело грязное пятно.
 –У тебя лицо грязное, –сказала я .
 –У тебя тоже.
 Ирка подняла руку и рукавом пальто провела по лицу, пытаясь стереть грязь.
 Но рукав был весь в глине, и  она изукрасила себя до неузнаваемости, просто превратилась в негритянку, что вызвало у меня новый приступ смеха.
 Так грязные, пьяные, довольные жизнью мы ехали в лифте, и, изгадив его чистенькие пластиковые стенки, добрались до квартиры.
 Дальнейшее я не помню совершенно.
Как мы выпутались из ситуации, почистили пальто, помылись сами,  я не знаю, но утром в понедельник мы с Ириной, как обычно, сидели рядом на парте, и сосредоточенно решали задачку по алгебре. 








 







Зинаида Кудряшова

Зеленый длинный
Юмористические рассказы

 



г. Долгопрудный, г 2009
 


ЛЮБИТЕЛИ  ЖИВОПИСИ. 3
ИЗМЕНЕНИЕ ЧУВСТВ 4
ЗОЛОТОЙ ГУСЬ 5
НЕ ОСТАВЛЯЙТЕ ДЕТЕЙ ОДНИХ… 7
НУДИСТКИЙ ПЛЯЖ 9
СТРАСТИ-МОРДАСТИ 11
НА ЧУСОВОЙ 12
О ВРЕДЕ ТРЕЗВОСТИ 12
ГУСИ-ЛЕБЕДИ 13
ЧУВСТВО СПРАВЕДЛИВОСТИ 14
МНЕНИЕ ПРОТОТИПА 16
ЧТО ЛУЧШЕ 17
В АМЕРИКАНСКОМ ПОСОЛЬСТВЕ 19
ВСТРЕЧА В АЭРОПОРТУ 20
ГНОМ В УПСАЛЕ 22
БЕЗ МАМ И ПАП 23
БОРДОВАЯ ВОСЬМЕРКА 33
НАШ ПРИЯТЕЛЬ САШКА 34
ДЕЛА СЕРДЕЧНЫЕ 36
ТАБЛИЧКИ 37
БАБУШКИ И ВНУКИ 38
ЗА ЧТО КУПИЛА 44
ТЕЗКИ 45

 

 Армянская загадка:
Зеленый длинный, висит в гостинной, висит-пищит.
Отгадка:
 Селедка.
Почему зеленая?
 Моя селедка, в какой цвет хочу, в тот и покрашу.
Почему висит в гостиной?
 Моя селедка, куда хочу, туда повешу.
Почему пищит?
 Чтобы ты не угадал.

Любители  живописи.
Я установила  этюдник возле живописного прудика, огляделась, порадовалась тишине и безмолвию вокруг. Был пасмурный день конца августа,   никто не купался, не скатывался с металлической горки в воду, не оглашал воздух радостными криками, не собирался мне мешать.
Выдавив  краски на палитру, я взяла кисть и провела по картону первую линию.
Появились двое. Мальчик и  девочка. Встали за моей спиной и задышали, задышали.
Когда они подошли так близко, что невозможно стало  отвести руку с кистью, я обернулась и прямо посмотрела на них. Лет семи – восьми, не больше. Мальчишка весь в вихрах, девочка стриженная.
 –Мешаете– строго сказала я. – Держитесь подальше.
 Дети сделали вид, что им неинтересно, скорчили равнодушные мордочки, и стали кидать камни в воду прямо передо мной. Я терпела, хотя круги на воде мне мешали. Пошептавшись, дети ушли, но не надолго.
Через пятнадцать минут они вернулись, залезли на  детскую вышку рядом со мной,  стали грызть принесенные семечки, плеваться шелухой и обсыпать этой шелухой мое творение.
 –Не плюйтесь.
 Я скинула шелуху с волос, недовольно посмотрела на детей.
Они  слезли и ушли, как оказалось, за подкреплением. Вернулись вчетвером.
К этому времени измазанная мною картонка стала напоминать пейзаж. Приведенные товарищи, два мальчика, громко одобрили его, и теперь четверо стояли за моей спиной и наблюдали, как я вожу кистью. Дышали доброжелательно, подбадривающе дышали.
Так прошло полчаса.
 Кого-то из них позвали обедать, но мальчик решительно отказался от еды, дышать за моей спиной было важнее. Через час я, утомленная своей неожиданной популярностью, решила сворачивать  деятельность.
 Стали собирать кисточки, укладывать их. Но этюдник закрыть мне не удалось.
 Только я взяла в руки картон с пейзажем, как услышала за спиной горестный вопль:
 –Ой подождите! Не убирайте, всего минуточку, а то мой брат не увидит вашу картину.
 Я вздохнула, поставив картину на этюдник. Подождали брата.
 Подошла женщина с младенцем на руках.
 –Вот он мой брат! –закричал вихрастый поклонник живописи мне и обернулся к брату:
 –Смотри, какая красивая  картина.
 Младенец пускал пузыри и таращил глаза. Видимо, одобрял.


Изменение чувств
Мягкое полуденное солнце стучало в окна веранды, звало на простор полей и озера, но мы, расслабившись после дневных трудов, накормив детей и мужчин, перемыв посуду, накрепко приросли к стульям и оставались глухими к зову летнего дня.
Виола с Дианой не виделись тридцать пять лет и встретились сегодняшним утром, здесь, на Динкиной Селигерской даче.
 Девчонки, вернее бывшие тридцать пять лет назад девчонками, болтали, радуясь  встрече, всматривались друг в друга, находя через толщу дней, изменивших облик, привычные, знакомые черты, а я сидела, щурилась на солнышке, и гордилась тем, что их свела.
Беседа прыгала с одного на другое, с детей на внуков, со своей жизни, на жизнь общих знакомых и друзей, сейчас отсутствующих.
Разговор зашел о Люси, нашей близкой подруге.
 Люсина жизненная дорога была трудной, запутанной, и  Виола рассказывала, как к  Люсе, после того, как она овдовела, сватался бывший друг, надеясь в конце жизни соединить их судьбы.
 –Представляете,– Виолетта поднимала  брови, округляла темные глаза,– она ему отказала. Я ее  спрашиваю:
 –Люсь, а что ты так? Все же у вас любовь была.
 Люся отмахнулась:
–Да как представлю эту семейную жизнь, опять начнется: где мои носки,  где трусы, где брюки, все время мечись, бегай, помни, обслуживай, нет, не хочу, на свободе лучше. У меня внуки пошли, хватит с меня и этих забот. Не хочу замуж…
 –Да вот так, –подытожила Виола.–– то кровь кипит, страсти полыхают, а теперь носки, трусы, где…
 Мы погрузились в раздумье о превратности чувств, и трудностях быта.
 Стало тихо, слышно было, как жужжала, билась в стекло заблудшая оса.
 В наивысший пик наших раздумий о любви и браке, открылась дверь веранды и в щель показалась голова   Димки,  Виолеттиного мужа.
 Три пары глаз выжидательно уставились на нее.
 –Вета, –спросил он, –ты не знаешь, где мои рыбацкие сапоги?
В ответ грянул хохот.
Смеялась Дина, не склонная к бурным проявлениям чувств, хихикала Вета, сморщив тонкий нос, усыпанный веснушками, хохотала я, опустив голову на стол, и вытирая набегающие слезы.
 –Вот пожалуйста, –проговорила Виолетта, между приступами смеха– вот оно, отчего Люся отказалась.
Дима переводил голубой ясный взгляд с одной женщины на другую, недоумевая, почему такой простой вопрос вызвал столь бурное веселье.
Во всяком случае, он понял, что ответа ждать не приходится, почесал редеющую макушку, и исчез.
 Мы отсмеялись, отвлеклись, заговорили о другом. Прошло минут десять.
 Дверь вновь приоткрылась и в щель  просунулась все та же розовощекая физиономия неугомонного Димки:
–А где мой плащ?– спросил  он. –Хоть это ты можешь сказать??!


Золотой гусь

План возник в голове Любы. Она представила  путь денег ясно, и как ей казалось, во всевозможных деталях. Риск, конечно был, но небольшой.
Муж Слава, когда она рассказала ему задуманное, возражать не стал, но рубить гуся отказался.
–Подстрелить, это пожалуйста,– сказал он жене.– А рубить гусей я никогда не рубил, испачкаюсь кровью с головы до ног. Гусь все же не курица.
Люба вздохнула, зажала гуся под мышку и пошла к соседу Федору. Федя уже два дня, как вышел из очередного запоя, был мрачен, но чисто выбрит и стоял  возле покосившегося курятника, раздумывая, чем бы его подпереть, чтобы до осени продержался.
Осенью Федя надеялся закончить отделку веранды и построить новый курятник.
Увидев Любу, решительно идущую к нему с гусем под мышкой, Федя кивнул ей головой издалека, одновременно и, здороваясь и подтверждая, что он понял, что ей нужно и сейчас сделает.
Он зашел в полутемный сарай, нашел топор, вышел, молча взял у Любы гуся, положил на пень для рубки дров, крепко зажал птицу, и уже через пару секунд крепко держал ее, обезглавленную, сливая кровь на землю. А через пять минут Люба  шла обратно, аккуратно неся гуся за лапки головой вниз.
Гуся общипали, выпотрошили, нафаршировали зеленым фаршем, завернули в полиэтилен, и в пять часов Слава повез птицу к поезду, чтобы передать с проводницей в Москву, сыну с дочкой, вернее сам гусь был для детей, а вот начинка была только для сына, старшего.
Люба же позвонила Сашке, дочери, и сказала, что они передают им гуся.
Собственно говоря, Люба пыталась сначала прозвониться сыну Валере, для которого предназначались внутренности гуся, а саму птицу дети могли и поделить между собой. Но у Валеры на фирме было занято и занято, и Люба, устав выслушивать в трубке короткие гудки,  позвонила дочери.
–Встречайте гуся, – кратко сказала она .
Александра училась в аспирантуре, дел у нее было по самую макушку, да гусь ей был не нужен, не могла она съесть этого гуся, много было.
Поэтому Сашка позвонила брату Валере и передала ему слова матери.
Краснодарский поезд, с которым путешествовал гусь, прибывал в Москву полшестого утра. Валера не любил эти ранние подъемы и хлопоты и, прикинув, что за деньги, выложенные за такси, он без всяких хлопот купит себе такого же гуся на рынке, решил на вокзал не ездить, тем более что мать позвонила не ему, а сестре.
–Вот пусть Сашка и едет,– сказал он жене Кате,– ей было сказано встречать гуся, а не мне.
Катя представила большого жирного, вкусного гуся, и как его надо будет выделывать, жарить, потом долго-долго есть, потом мучаться, куда девать остатки.  И выбросить жалко, и съесть невозможно. Можно, правда, будет не жарить целиком, а разрубить на части, часть спрятать в морозилку, ну да что думать о гусе, которого муж не хочет встречать. Не хочет, его дело, если его мамочка обидится.
Проводница Оксана, которой было заплачено за доставку двадцать рублей, немногословная хохлушка,  выбрасывать посылку за которой никто не пришел. не стала. Решила вернуться с ним в Краснодар, а если там за ней хозяева не придут, тогда и подумать, что с этим гусем делать.
Днем Люба позвонила сына на работу:
– Ну и что встретил гуся? Все в порядке? Нашел?
– Что нашел? Что я должен был найти? Ничего я не нашел.  Работы много, я устал, поленился вставать так рано. Я думал Сашка встретит. Да бог с ним, с гусем. Спасибо, мама, но так получилось.
– Да что ты такое Валера говоришь? Как так рано вставать. Валера, да ты с ума сошел,– запричитала в трубку мать. –Как ты мог! Мы гусю во внутрь заложили три тысячи долларов, которые отец тебе должен. Не знали, как передать, вот и решили с гусем. Это же золотой гусь.
– Да что ж Сашка мне не сказала?
– Не знаю. Я ей намекала, не хотела прямым текстом говорить.
 Валера затосковал. Жалко было три тысячи, жалко  и мать, которая очень расстроилась.
–Шлите обратно,– сказал Валера.
 –Ну, тогда встречай этого гуся в том же вагоне через два дня утром, мы снова его вам пошлем.
Днем, Слава, чертыхаясь, поехал встречать вернувшегося из Москвы  золотого гуся.
Была весна, но уже припекало, и гусь, перевозившийся под полом вагона в естественном холодильнике, уже начал задумываться, а не протухнуть ли ему, и Слава завернул его еще в пару полиэтиленовых мешков, проверив предварительно внутренности птицы. Заветная пачка была на месте.
На обратном пути было жарко.
Пассажиры стали волноваться, в коридоре появился легкий запах, заставляющий думать о расчлененных трупах, спрятанных в чемоданах.
–Что-то у нас как-то плохо пахнет,– пожаловалась проводнице одна пассажирка, тощая и нервная дамочка, с круглыми глазами и острым носом-клювом, которым она поводила по сторонам.
Оксана, только что закончившая мыть туалет с хлорирующим очистителем, и успевшая после этих тяжких трудов пропустить рюмочку перед обедом, напрочь лишилась обоняния, и, возможно, именно это спасло протухшую птицу.
–У меня чисто, нюхайте у себя, – сказала она.
Ей очень хотелось уточнить, какое именно место у себя надо понюхать нервной дамочке, но связываться было опасно, острый клюв выглядел кляузным.
 Пассажирка поджала губы и ушла, чувствуя, что ее  как-то оскорбили, а как именно, она не поняла.
Утром, проспавшись, напарница проводницы тоже почувствовала запах.
Они посидели, принюхиваясь, потом открыли люк, где лежала птица.
–Это гусь, похоже, протух,– поняла Оксана.
–Если и сейчас его не возьмут, выброшу к чертовой матери.
–Закрывай скорей,–закричала напарница.– А то опять придет эта тощая, принюхиваться.
Валера встречал Птицу. Подвез его к поезду Михаил Иванович, шофер с фирмы.
Сонная Оксана отводила нос в сторону, передавая Валере полиэтиленовую сумку.
В нос ударил отвратительный запах.
Подъехали к ближайшей помойке.
Валера, заткнув нос платком одной рукой и отвернувшись от сумки, другой в слепую нашарил глубоко засунутый  в птицу пакет с чем-то твердым, вытащил, трясясь от отвращения снял с пакета первый слой полиэтилена, и посмотрел на то, что вытащил. Сквозь облепленный чем-то скользким и вонючим бок пакета мирно просвечивали зеленые купюры долларов.
Валера оставил вытащенное себе, остальное,  бросил в мусорный бак.
Вонь стояла невообразимая.
Валера вытер пакет и  руки платком, и платок тоже бросил в контейнер.
Дома Валера снял с денег еще два кулька полиэтиленовых,  тщательно вымыл руки ароматическим мылом, пересчитал деньги, потом понюхал купюры.
В отличии от его рук доллары не пахли.


Не оставляйте детей одних…
Рассказ молодой женщины

 …Это было до моего замужества. Я  с Тимофеем Гуровым только встречаться начала.
 Он в общаге тогда жил, и был у него друг Сашка, которого девушка в тот момент бросила.
 У друга страдания, Гуров его одного оставлять не хочет, всюду с собой таскает, все время мы трое, и Сашка чувствует себя  лишним. И вот, чтобы он не чувствовал неуютно, я стала приглашать свою подругу, Виолку, невообразимую красотку, натуральную блондинку и полную пофигистку.
 Спокойная, как тюлень, никогда из себя не выйдет, ото всего отмолчится.
 Характер полностью моему противоположный, может быть именно поэтому мы  сошлись.
 Она к нам в девятом классе пришла, а в десятом мы уже накоротке были, много времени вместе проводили, или у нее, или у меня.
 У нее родители целыми днями на работе, у меня тоже, – настоящая свобода.
В тот день была пятница. Гуров накануне  вечером позвонил мне и пригласил в театр, у него было четыре билета на всю нашу компанию.
 Я позвонила Виолке, и она мне говорит:
 –А у меня есть бутылка шампанского. Выпьем перед  выходом по бокалу.
А я в тот день пошла в магазин за продуктами, маме написала список, и после этого попробуй, не сходи, занудят. Тогда еще не супермаркеты были, а магазины самообслуживания.
 Я стою возле винного отдела, в руках у меня бутылка  вермута, «Букет Молдавии», и на этикетка написано, что он особенно хорош с шампанским. Изысканное сочетание.
 Ого, думаю, вот мы с Виолой и попробуем.
Взяла я этот вермут, принесла домой, нарядилась, накрасилась, жду подружку.
 Виола пришла, красивая, волосы золотые по темному пальто распущены, голубой песец оттеняет серые глаза, красотища.
 Очень приятное было у нее пальто с песцом, мне нравилось, у меня такого дорогого пальто не было.
Начало спектакля было в половине восьмого. Зал был маленький, без балкона, и на билетах было написано, что опоздавших пускают только на второй акт. Артистов  тогда уважали.
 Я достала фужеры, мы с Виолкой сели за стол, такие обе шикарные, нарядные, открыли шампанское, налили пополам с вермутом, сидим, пьем, вкусно очень.
Не заметили, как налили по второй.
 Нам хорошо, но в голове копошится мысль, что надо ехать, ребята нас ждут у метро рядом с театром. Мысль эта медленно так копошится,  и мы решаем, а чего там, успеем, и наливаем себе по третьей.
 Надо сказать, что в те юные времена закалки к алкоголю у нас не было никакой, и после третьей рюмки все покрылось туманной дымкой.
 Помню, что мы вышли на морозный воздух, когда уже стемнело, и ждали троллейбуса, который шел до метро. Мысль у нас была одна, как добраться до кавалеров и сделать так, чтобы они не увидели, до какой степени мы наклюкались.
 Дальнейшее рассказываю со слов Гурова, память мне отказала напрочь:
Мы опоздали на сорок минут относительно условленного времени. Сашка порывался уйти, но Тимофей его останавливал:
 –Подожди, они придут, некуда им  деться, придут обязательно.
 И наконец на верхних ступенях выхода из метро показались наша парочка. Мы шли, нежно обнявшись, поддерживая друг друга.
 Я смутно припоминаю, что   в тот момент все силы моей окосевшей души были направлены на то, чтобы справиться с неодолимой преградой в виде лестницы,  возникшей на нашем пути. Одна из нас делала шаг на ступеньку вниз,  перетаскивала другую, потом мы медленно покачиваясь, шли вдоль ступеньки, как по краю обрыва, выискивая, где удобнее спустится еще на ступеньку ниже.
 Когда одной из нас казалось, что она нашла этот единственное счастливое место  то напряженно тянула ногу вниз, выискивала поверхность ступени и осторожно на ней укреплялась.
Потом помогала сойти подруге, и возобновлялись поиски удобного спуска пониже.
Народ спешил из метро густой толпой, нас толкали, обгоняя, что создавало дополнительный эффект случайного блуждания.
 В первые минуты Тимофей и Сашка растерялись, не понимая, в чем дело, потом ринулись нам навстречу и помогли сойти вниз.
 Очевидно было, что в таком состоянии идти в театр не имело смысла. Но понимали это только трезвые кавалеры, нам же с Виолкой, после того, как  мы, вместо того, чтобы спокойно лечь спать дома, проделали такой путь, отказаться от театра казалось просто невозможным.
Мы зашли в фойе, разделись, но в зал нас не пустили, нужно было ждать конца первого акта.
 Мы начали просить с женщину из обслуживающего персонала, умолять ее пропустить нас в зал. Женщина стояла, как гранитный утес, и тут я заплакала, и сказала:
 –Ну не лишайте нас пожалуйста этого удовольствия. Пустите нас в зал. Ну хотите., я перед вами на колени встану?
 И не успел Гуров меня удержать, как я, рыдая, упала перед билетершей на колени.
 Театр всегда рядом. Жалко только, что в нашем спектакле, где я играла главную роль, зрителей было маловато.
  Гуров, только сейчас осознав, до какой степени мы пьяны, и что с мечтой посмотреть спектакль придется расстаться, подхватил меня с колен, извинился перед билетершей, и потащил, упирающуюся в гардероб. Сашка увел Виолу, которая шла за ним покорно, не протестуя.
 Я же рыдала, отбивалась от Гурова и мечтала проникнуть в зал.
 Ребята привезли нас в общагу, уложили спать, а сами позвали третьего, и расписали пульку.
Около двенадцати взяли такси, и доставили нас по домам.
 Родители мои мирно спали, думая, что дочь в театре, а утром укатили на дачу.
 Я проснулась с ужасной головной болью и отвращением к жизни. Блуждая по квартире, я вышла на кухню. Взяла яблоко, погрызла его от тошноты, не помогло.
 Я открыла мусорное ведро и увидела там бутылку из-под букета Молдавии.
 Рефлекс был такой быстрый, что я еле- еле добежала до унитаза.
 После рвоты полегчало.
 Я взяла мусорное ведро, и выкинуло его содержимое в мусоропровод. Избавилась от проклятой бутылки, радуясь, что родители ее не заметили. Подремав на диване, я собралась с силами и позвонила Виолке. Человек, снявший трубку на том конце провода, говорил слабым хриплым шепотом.
–Это ты, Виолка?– спросила я.
 –Да…
 –Плохо тебе?
 –Да…
 –Мне было очень худо, а потом я блеванула, и полегчало.
 –Даа.. А я никак не могу.
 –А ты представь себе мысленно бутылку «Букет Молдавии»
 На том конце раздались всхлюпывающие звуки, а потом короткие гудки. Помогло,– подумала я удовлетворенно.
 
 
Нудисткий пляж
 Только в метро Ваня вспомнил, что не сделал задание по испанскому языку: не подготовил рассказ о походе на пляж.
 Иван, это дома он был Иван, Ваня, и даже Ваняткин, а в школе он звался   Айвен, так произносилось его имя на американский манер.
 Айвен был хитрый  русский мальчишка, и не зная таких испанских слов, как полотенце, плавки, и прочее, он решил упростить ситуацию и отправить себя, если его спросят, прямиком на нудистский пляж.
 Конечно, здешние нравы он уважал, купался  не в русских плавках-трусиках, как у дедушки на даче под Москвой, а в длинных, до колен американских плавках-шортах, но делать сейчас было нечего, либо двойка, либо отправиться на нудисткий пляж.
Урок испанского был первым, и Эльмира, учительница испанского языка, сразу вызвала Ваню.
 Проистекала беседа на испанском.
 Говорила, в основном, Эльмира, а Ваня  делал вид, что понимает. Наконец, в речи позвучала фразу, которую Ваня понял:
–Айвен, расскажи, как ты пошел бы на пляж.
 Ваня молчал, думал.
 –Я бы почистил зубы, –сказал он фразу из предыдущего урока.
Учительница одобрила его действия, но спросила, что бы он на себя надел, собираясь на пляж.
 Мучительное копание в памяти не помогло. Слово плавки Ваня как не знал, так и не знал.
 –Ничего,– ответил он.
–Как это? –Брови Эльмиры угрожающе поползли вверх, как это ничего?
 –А я бы пошел на нудисткий пляж.
Ну действительно, если у тебя нет плавок, или ты не знаешь, как они называются по-испански, что в данном случае одно и то же, что остается ребенку делать, как не идти голяком. А куда можно так пойти? Только на нудисткий пляж.
При словах нудисткий пляж Эльмира, благоверная католичка, стала напоминать по цвету рака, только что вытащенного из кастрюли. И пар от нее пошел, как будто ее вынули только что из кастрюли с кипятком.
–Так совсем ничего не наденешь,– подумай, настаивала она.
 Ваня еще покопался в памяти, перебрал небольшое количество испанских слов, которые знал, выбрал из него слова тапочки:
 –Я пойду в тапочках.
 –В тапочках? На нудисткий пляж?
 –Да я пойду в тапочках на нудисткий пляж.
 Ивану еще не стукнуло пятнадцати, расти он не начал. Маленький, весь покрытый крохотными, как булавочные уколы, темными веснушками, Иван смотрел открыто и ясно снизу вверх в глаза учительнице,  и выглядел так, как будто он только и делает, что разгуливает по нудистким пляжам.
Эльвира быстро и горячо сказала что-то по-испански, Ваня не понял ни слова и на всякий случай сказал:
– Да
 Учительница еще что-то произнесла, Ваня потерял окончательно нить разговора и ответил в паузе, для разнообразия:
 –Нет.
 Это было как игра в чет-нечет.
 Бордовая учительница перешла на английский.
–Хорошо, – сказала она, хотя ничего хорошего не просматривалось. Ваня не знал урока, а учительница думала, что он над ней издевается. –Пойди к наставнику и скажи ему, что я тобой недовольна.
 Ваня отправился к наставнику и обнаружил его в кабинете, что само по себе было большой удачей.
–Учительница испанского языка отправила меня к вам,– сказал Ваня и потупил скромный взор на пол. Темные ресницы придавали Ване застенчивый вид.
 –А в чем дело, что ты натворил?
 –Я решил пойти на нудисткий пляж в тапочках, а она мне этого не разрешила. Не понравилось ей, что я хожу туда в тапочках.
–А почему ты решил пойти в тапочках?
 –А в чем?
 –Ну, босиком. Надо быть последовательным.
 Хорошо бы быть последовательным, но я не знаю, как по-испански босиком, с тоской подумал Ваня, а вслух сказал:
 –Имею я право выбирать?
 Наставник задумался, так, как будто от права Вани пойти в тапочках на нудисткий пляж зависел международный престиж Соединенных Штатов.
 Прошло несколько минут томительного молчания. Наставник почесал редеющую макушку.
–О кей, Айвен,– сказал он, наконец,– вернись на урок и скажи учительнице, что я разрешаю тебе ходить на нудисткий пляж в тапочках, раз тебе этого хочется.
 И Иван вернулся на урок.
–Наставник разрешил мне ходить в тапочках,– сказал он учительнице по-английски.– Наверное, он и сам так пошел бы на нудисткий пляж, чтобы ноги не наколоть.
Учительница беспомощно оглянулась. Вокруг нее сияли радостные рожицы четырнадцатилетних мальчишек, которых было больше половины класса.
 В этот момент, к счастью, закончился урок.
 К следующему  занятию Ваня подготовился, но его почему-то не спросили.

Страсти-мордасти

 Два года спустя я снова была на даче у подруги. На этот раз я решила изобразить ее ближайший пруд, а не дальний, где живут  рьяные поклонники живописи, и где мне так досталось позапрошлым летом. Я подошла к пруду, нашла место, с которого мне вид и освещение показались наилучшими,  и вернулась за этюдником и красками.
 Когда я вновь появилась на пруду, на моем месте, чуть ближе к воде, сидели две юные велосипедистки десяти-одиннадцати лет от роду.
 Все время, пока я пыталась изобразить домик на противоположной стороне, березу, кусты, четкое в безветренную погоду отражение в воде, девушки беседовали, вернее, это была не беседа, а монолог, тоже живопись, только словесная.
 Говорила одна, черненькая, постарше. Рассказывая, она изредка скашивала глаза на меня, слушаю ли я ее и проникаюсь ли сочувствием и уважением.
 Разговор, как я поняла, шел о велосипедной аварии.
 …Я боялась сбить его, стала объезжать и врезалась в ствол дерева. Я упала, руль велосипеда воткнулся в руку, и я потом  уже помню только, как брат бьет меня по щекам, и кричит:
 –Очнись, очнись, очнись. Сколько времени я была без сознания, не помню.
 Повезли меня к врачам на рентген, а там меня так заставили руку вывернуть, просто жуть. Мне  страшно больно было, а они: положи кисть в таком положении и не шевелись (взгляд в мою сторону).
 –А что все же они у тебя обнаружили, перелом?
 –Нет, очень сильный ушиб. Сказали покой, и руку держать на перевези. Я в школу ходила, и куртку не могла снять, и портфель еле-еле несла. И мне две девочки помогали и сочувствовали, Галя и Женя. А Майка, она была до этого моей подругой, она только посмотрела издалека, сказала:
 –Ну просто цирк
 И ни разу не подошла мне помочь, только шушукалась и смеялась надо мной с мальчишками.
 Я теперь с ней больше не дружу (взгляд в мою сторону).
 Младшая закивала головой, одобряя обрыв дружбы.
 Это я один раз сознание потеряла.
 А еще теряла, когда мне прививку в школе делали. К нам в класс девочка из Воронежа приехала учиться и она рассказала, что у них одной школьнице сделали прививку, и она осталась на всю жизнь инвалидом.
 И мама  мне говорит: ты смотри, как они делают. Все ли стерильно, одноразовые шприцы употребляют, в общем, чтобы инфекции не было.
 Я смотрю, как они целлофан снимают, лекарство набирают, уколы делают, внимательно так смотрю, и когда до меня дошла очередь, я бряк, и без сознания.
 Мне нашатырный спирт поднесли к носу, ты никогда не нюхала нашатырный спирт? (взгляд в мою сторону).
 Ну повезло тебе, это такая дрянь.
Я еще  в обморок в магазине упала.
Мне обруч на голову хотели купить, чтобы волосы держать.
 В магазине было душно, мы ходили, ходили, вдруг у меня потемнело в глазах, и  я упала.  Мама потом говорила, что я страшно побледнела, и завалилась.  Меня на улицу вынесли, я тогда маленькая еще была. Я в обмороке все слышу, что вокруг, но сказать ничего не могу, и глаза открыть тоже.
 А вот когда я с рукой упала, тогда все темно было. И я ничего не помнила, а в магазине я помнила, только все в таком тумане…
 Представляешь?
 Не представляешь?
 Ты никогда в обморок не падала?
 Повезло тебе (забыла посмотреть на меня).
 А я четыре раза сознание теряла, вот три я тебе рассказала, а четвертое давно было. Я маленькая была, гвоздем ногу поранила, кровь течет.
 Я помню, как кровь по ноге течет, и она такая красная, а трава рядом такая зеленая и вдруг эта трава начала ко мне приближаться и все… Больше я ничего не помню. А вообще-то я много из своей жизни помню. Вот. У меня такая память. А ты из своей жизни ничего не помнишь?
К счастью для девочек, вторая не вспомнила ничего достойного внимания, такого, что можно было бы рассказать после перечисленных выше страстей. Только это их и спасло.
 Я уже подумывала, а не искупать ли их в пруду.
 Столкнуть легонько, они и кувыркнутся. Тоже было бы событие, достойное красочного рассказа.
На Чусовой
Я писала  белый храм, расположенный на высоком обрывистом берегу реки Чусовой.
 Расположилась я недалеко от мостика через речку, и народ ходил мимо, заглядывал. Взрослые деликатно смотрели издали, но дети подходили близко, смотрели,  разговаривали, беззастенчиво комментировали, предполагая, видимо, мою полную глухоту.
 –Ой, наш храм, –услышала я девчачий голос за спиной. –Как красиво.
 –Ну и что, храм, как храм,– раздался в ответ мальчишеский голос. –Я тоже его на уроке рисования рисовал. –Интонации не оставляли сомнения, что мой рисунок и в подметки не годится его произведению.
Я спорить не могла.
 Мои неудачи вот они, налицо, а его гениальное произведение отсутствует, и обругать его нет никакой возможности. Пришлось  промолчать.

О вреде трезвости

Как-то в июльский воскресный день мы решили прогуляться, и  утречком отправились в деревню, расположенную, как мы знали, на берегу реки Москвы. Путь туда был не близким, и мы взяли с собой еду, обычный набор – вареные яйца, кусок колбасы любительской , хлеб, огурцы, прихватили с собой дочку и потопали.
Не прошли мы и с километр, как Катенька стала отставать, Алешка взял ее на руки, а тут нас догнал рафик, затормозил и спросил:
–Куда?
Мы назвали деревню:
–Садитесь, довезу.
Мы уселись в машину, в которой уже сидел, как мы выяснили, Мишка, и потряслись по колдобинам посередине дороги..
 Навстречу из клуба пыли вынырнул грузовик, шофер лихо крутанул баранку, избегая столкновения, машина завизжала, как живая и накренилась, норовя кувыркнуться в канаву.
 Шофер дал задний ход, рафик закачался над канавой, раздумывая, падать ему или нет, а Алексей, не дожидаясь, героически выпрыгнул наружу. Я с Катей и Мишка не менее героически остались в фойе. Сидели, как сидели, ждали, что же будет.
 Автомобиль задумчиво кренился набок, шофер газовал и давал задний ход, открытая дверца болталась, Алешка снаружи просил подать ему Катю и прыгать самой, но я трусливо сидела и на призывы мужа не реагировала: боялась, что машина завалиться на нас именно в тот момент, когда мы будем из нее вылезать.
 Дальше канавы упасть не удастся, это все же не серпантин в горах, и не в ущелье мы сползаем. Рафик завалился в кювет, но не боком, а носом. Машина фыркнула пару раз, чихнула и замолчала, стояла, задрав зад.
 Алексей сполз в канаву и принимал нас с Катей, а грузный Михаил выполз сам. Выбрался из кабины и шофер. На лице его от уха до уха сияла счастливая улыбка.
Он обошел вокруг машины, почесал затылок.
–¬ Ну, здесь уже недалеко, – ободряюще сказал шофер нам, как бы извиняясь перед нами, что взялся вести и не довез.
А Михаилу сказал:
–Кликни там шурина, скажи: Колька к нему ехал, да застрял в кювете, пусть приедет с трактором и вытащит. И все это звучало, как дело обычное, чуть ли не каждодневное.
Мы вчетвером продолжили путь, а шофер сел на обочину, подперев голову рукой. Лицо его приняло мечтательное выражение.
 Я подумала, что мы с Катей очень мешались: в такой ситуации Колька ни разу ни матюкнулся
Пыльной деревенской дорогой мы вышли на берег реки  Москвы. Спускаться к самой воде с обрывистого берега мы не стали, гуляли по травке, Катя радостно рвала цветочки, и вскоре  у нее были полные руки куриной слепоты и колокольчиков, и потом мне вверилась честь таскать эти увядающие букетики. Мы прошлись вдоль реки, посидели в тени, съели припасы и повернули к дому, закончился наш пикник.
Не успели мы пройти и пятисот метров, как  нас обогнал знакомый  рафик, лихо затормозил, Колька высунулся из окна и приветствовал нас, как родных.
Встреча с шурином не прошла для него бесследно, он был веселый, красный, и глаза как-то странно косили. Само собой, он ждал, что мы поедем с ним.
– Лучше плохо ехать, чем хорошо идти,– закричал он нам.
 Можно отказать человеку, который зовет с собой от чистого сердца?
 Мы сели, и он, крутя баранку, рассказал нам, что его вытащил из кювета проходящий грузовик минут через двадцать после того, как мы ушли.
–Хорошо посидели у шурина, –заключил он, –но завтра на работу.
Минут через двадцать мы благополучно, несмотря на  совершенно пьяного водителя прибыли в свой поселок.
–Вот голову поправил, и все в порядке,– сказал нам на прощание Николай. –А то поехал утром, не опхмелившись, и что вышло?
Гуси-лебеди
Дело было в К;амышине.
Мы шли втроем, мой муж Алеша, я, а между нами, за ручки, наша трехлетняя дочка Катя. Расслаблено так плелись на рынок, вечерело, и перед нами пылила стая крупных белых уток.
–Посмотри, какие красивые уточки,– обратилась я к дочке перед тем, как их обогнать.
–Это гуси, – строго сказал Алексей.
–Это утки,– не согласилась я,– видишь же какие у них низкие попки и походка утиная.
–Это гуси, – не меняя интонаций, как заезженная пластинка, утверждал Алексей.
–Но утки это, самые обыкновенные белые утки, – закипая слезой, с вибрациями в голосе настаивала я.
–Это гуси, – также монотонно, без эмоций продолжал муж.
Вдруг птицы встревожились, замахали крыльями и пронзительно закрякали. Объясняли Алексею, что они утки.
“Послушай, кря-кря кричат” –  я повернулась к мужу, чтобы сказать ему это, но он опередил меня:
–Слышишь, га-га говорят,– радостно, как будто он действительно получил доказательство своей правоты, произнес Лешка.
Я почувствовала отчаяние: наша маленькая девочка никогда  не научится отличать гусей от уток, и я никогда не смогу доказать никому на свете, что сейчас перед нами идет стая уток. Если же начну плакать, то он скажет:
–Ну, если ты так хочешь, то пусть это будут утки.
Если я так хочу, а объективной истины не существует, утки крякают, подтверждают свою принадлежность к утиному роду, а ему они га-га кричат!
–Посмотри внимательно, может это лебеди, – раздался иронический голос. Нас обогнал идущий сзади мужчина, бросил на Алешку уничтожающий взгляд и пошел себе дальше. Он слышал, как Алексей пытался кряканье выдать за гоготанье.
 Алексей сдался. Очевидно было даже ему, что перед нами не лебеди.
 

Чувство справедливости

 Степе 4 года, Арина 2, Соня 9, Насте 16. Мой возраст роли не играет.
–Степа, представь себе, на столе лежат два яблока. Нас с тобой тоже двое. Как мы поделим яблоки?
Степа внимательно посмотрел на пустой стол, поднял ясные глаза на меня:
 –Мне большое, тебе маленькое.

Я вынула из шкафа четыре ириски, протянула на ладони внуку:
 Степа, вот что осталось. Это тебе и мне.
Степа сгреб три конфетки, одну сиротой оставил на ладони.
 Степа, а как было бы разделить по-справедливому ?– спрашиваю я:
 –Ну,–тянет Степа,– ну, тебе еще и еще. Если можно разделить не существующие яблоки, почему не добавить  мифические ириски? Главное, себя не ущемить.

Арина забрала себе и Сониного любимого льва и Степиного надувного щеночка.
 Куклу свою подцепила  кончиком пальца, все прижала к груди:
 –Мое!
 –Не-е-ет, это мое, –запищал Степа, пытаясь вырвать у нее пятнистого щенка.
 –Нет мое– Арина держала игрушки насмерть.– Мое, аааа.
 –Это несправедливо, несправедливо,– закричала Соня,– ты жадина-говядина, соленый огурец. Отдай сейчас же.
 Спасаясь от старшей сестры, Арина торопливо, чуть ли не зубами открыла тяжелую дверь избы, скрылась за ней. Оттуда раздавался ее пронзительный рев:
 –Я не жадина-говядина, ты сама жадина-говядина.
 Я не разрешила детям идти отбирать у Арины игрушки.
 –Сделайте вид, что вам наплевать, пусть подавится,– сказала я.
 Степа вытирал слезы, Соня уверяла меня, что я неправильно воспитываю Арину, заступаюсь за нее, только потому, что она самая младшая. А Арина продолжала вопить за дверью, что она не жадина-говядина.
Вдруг наступила тишина, потом открылась дверь, надувной щенок вылетел из двери и упал на середину веранды.
 Дверь с треском захлопнулась.
 Степа посмотрел на игрушку, вытер слезы, поднял щенка на диван и ушел на улицу к живой собаке.
Соня же, не получившая льва, все взывала к справедливости.

Мы были на пляже.
–Бабушка, я построил домик из песка и дарю его тебе, пойди посмотри, какой домик, – тянул меня за руку Степа.
 Я успела увидеть горочку песка только издали.  Разбойница Аришка подобралась к песочной кучке, пришлепнутой Степиными руками, и разметала ее в стороны.
 –А-А-А,  завопил Степа.
 Сотворив злодейство, Аришка покинула двоюродного братца в горести, а сама побежала к своему домику, возвышающемуся в двух метрах от Степиного.
 Соня все видела из озера. Тут же выскочила на песок, бросилась к Аришкиной песочной постройке, уничтожила ее, еще и ногой  притоптала.
–Ааа, –плакала теперь Арина.
 –А что ты плачешь, что плачешь? Ты сломала Степин домик,  мы сломали твой. Все по справедливости.
 –Ааа, плакала Арина, замахивалась крохотным кулачком на сестру.  Ты плохая, дура ты, уходи.
 –Бабушка, ну ты посмотри, что она орет! Она же первая начала!
 –У нее свое представление о справедливости,– я решила не вмешиваться.

Дед протянул три чупа-чупса
–Аришка выбирай чупа-чупс первая.
Аришка сомнительно осмотрела их, поколебалась, но выбрала.
 Степа взял другой.
 Не успел он развернуть и засунуть его в рот, как оказалось, что Аришка не хочет свой, а хочет именно Степин.
 Но Степа на отрез отказался меняться.
 Опять скандал.
 Выручила Настя, наша старшая внучка. В шестнадцать лет уже приходит мудрость. Она выменяла Степину конфету на свою, и отдала ее Аришке, а себе взяла ее.




Мнение прототипа
( думаю, что сам рассказ, о котором идет речь, не столь уж и важен.)
–Это вовсе и не я. Кто-нибудь почитает, подумает, я и взаправду хожу по своей собственной квартире на цыпочках. Нет, я хожу, как хочу, и всю жизнь так ходила.
Это я-то сучковатое дерево? Это я пень? Ты совсем сдурела.
.–Да пойми ты, это же не ты, это образ такой, трагический. Как будто ты сама про себя думаешь, что ты уже пень…
–Как это я сама про себя думаю, что я уже пень. Да еще сучковатый. Я ничего такого про себя и не думаю. Да и где ты видишь сучки?  Я еще гладенькая вполне. У меня хорошие формы. Один бюст чего стоит. Сучковатый… Интересно, ты про себя думаешь, что ты уже сучковатый пень?
–Да внешность же тут ни при чем. У тебя душа стала как сучковатый пень. От переживаний.
Переживания да. Но причем тут пень?
–Как это я утром собралась голову мыть? Утром мыть голову! Я всегда мою голову только вечером, иначе у меня волосы не уложатся и прическа будет не та. И душ я никогда не принимаю, только ванну. Я очень люблю полежать в ванне, расслабиться.
–Я никогда в сумке долго не копаюсь. Расческа у меня в стакане стоит, ручки у меня в сумке нет, только кошелек. И пачка сигарет у меня не мятая. Теперь только дешевые сигареты в мягких пачках, а я покупаю хорошие, дорогие сигареты, я себя хоть этим балую.
–Да ведь я этого не знаю, мне нужно всякие мелкие детали описать для правдоподобности, вот я и придумала…
–И ничего я не опаздываю. У нас теперь строгостей нет.
–И почему ты не опишешь, как я спешу на работу,  встречаю соседа и он меня подвозит? И сосед этот твой муж?
 Ну даешь… Как это она старше меня на десять лет. Она старше меня на двадцать. Прибавила мне целых десять лет. Через десять лет, я может и буду  сучковатым пнем. И вообще,  я так про нее не думаю. Я ее уважаю и она мне очень помогла. И помогает. Если она прочитает, то обидится. Ты испортишь мне с ней отношения.
И нет у меня подола у пальто, чтобы  мести пол в маршрутке. У меня полушубок.
Где-то ты видела на мне шляпку, которой в обед сто лет? Да у меня дорогая шляпка, я ее за тысячу на Савеловском рынке купила и всего-то  три года назад.
Нет, я тысячу не пожалела, чтобы нарядно выглядеть, а ты описываешь, как будто я ее из старого сундука вытащила.
–Да я хотела, чтобы пожалостливей было… Я твоей шляпки и не помню даже.
–А не помнишь, не пиши, не выдумывай.
–Это я влюбилась в него девочкой в школе? Да в школе у меня другой был,  такой был роман, большая любовь. А Петя за мной семь лет бегал, пока я согласилась замуж за него выйти. Ну почему ты это не опишешь, а врешь все?
–Да так  лучше. Сюжет лучше закругляется.
–У них любовь, а ты: она остыла. Ничего подобного.
–Ну ладно, я пойду. Меня на день Валентина трое мужчин поздравили, а разве было бы это, если бы я была сучковатый пень? Посмотри, я даже в твоем зеркале еще хоть куда. Не вздумай эту муру печатать.





Что лучше

Что лучше, склероз или маразм?
Склероз, забываешь, что у тебя маразм.

Когда доживаешь до определенного возраста, когда  руки и ноги скрипят, но еще движутся, а мозги, утомленные все возрастающим потоком информации, уже отказываются даже скрипеть, возникает состояние, наиболее точно характеризующееся   фразой моей приятельницы Людмилы:
– Голова, как дуршлаг.
Людмила, как и все прочие персонажи этой интермедии, достигла  вполне зрелого возраста, который, как мой  случайный попутчик по купе, рассказывая о своей соседке, бегающей по снегу босиком, охарактеризовал так: она  настоящая женщина, ей пятьдесят-то есть.
Так вот, достигнув, наконец, настоящего возраста и заимев голову, как дуршлаг, мы все обнаружили, что жизнь  не кончилась, только как-то упростилась; дел стало поменьше, часть вывалилась из дырок в решете, зато полноценные дела заменились суетой.  Как то поиски очков и вставных зубов.
Ну, хватит о грустном.
Вчера вышла погулять, встретила Татьяну, соседку из квартиры подо мной.
–Не спеши, говорит мне Таня, подожди. Я тебе что-то расскажу:
«Я мыла окна недавно, а штору не повесила и сегодня решила повесить. Залезла на табуретку, нанизала на крючки часть петель, увидела пыль на карнизе, думаю надо пыль стереть. Бросила штору, пошла, взяла тряпку, намочила,  обратно иду мимо телевизора, присела на минутку на диван сериал досмотреть. Просыпаюсь, обнаруживаю: дремлю на диване, в руке мокрая тряпка. Удивилась, отнесла тряпку в ванную, прошла в маленькую комнатку, вижу, штора недовешенная на двух петельках болтается. Встала я на табурет, пыль увидела, вспомнила, почему тряпка в руке была, пошла в ванную, снова ее взяла. На обратном пути телефон зазвонил, оказалось, подруга год не звонила, вдруг вспомнила. Поговорили, так с часок. Я пока разговаривала, весь телефон протерла тряпкой, чистый стал. Трубку положила, тряпку в ванную отнесла, прополоскала, разложила на раковине сушиться, иду в маленькую комнатку, вижу, штора на двух петлях висит. Залезла на табуретку, вижу пыль не стерла… Зоя, ну вот только на третий раз удалось мне пыль смахнуть и штору повесить.»
***
В конце лета  мы с Алексеем, моим мужем, гостили на даче у моей подруги Иришки.
 Ирина ищет кошелек мужа. Ищет с обеда., даже есть не хотела садится.. Я уговорила ее отложить поиски, пообедать, отдохнуть, а потом он и сам найдется, но уже темнеть начинает, а кошелька все нет.
–Это ты его куда-то сунула, – наступает на Иринку муж Юра.
Кошелька нет, но обед переварен, пошли ужинать. Я плотно обедала, и поужинала йогуртом, сижу, смотрю, как остальные жуют. Ира с Юрой все ссорятся, выясняют, кто из них кошелек потерял.
«А где же мои ключи от дачи», думаю я. «Тоже не знаю, где и искать».
Я представляю мысленно их дачу, еще раз слышу голос Юры: ты его куда-то засунула и оправдывающийся писк Ирки:
–Я уже все комнаты убрала, нигде нету.
«Засунула», звучит у меня в ушах. Я вижу глазами свою красную сумку, валяющуюся на полу открытой, которая так и просит что-нибудь туда сунуть, может быть и ключи, а может быть и кошелек.
Пойду, поищу ключи от дачи, говорю я жующим и ухожу.
Я иду в комнату, ставлю на колени сумку, опускаю в нее руку, нашариваю кошелек и вытаскиваю на свет божий. Кошелек не мой, в полтора раза больше, но точно из такой же кожи. Тем не менее, у меня четкое ощущение, что я держу эту вещь в первый раз в жизни, но разве можно быть в чем-то уверенной, если у тебя голова как дуршлаг?
 Шлепаю обратно на летнюю кухню, появляюсь, в руках у меня кошелек.
Наступает пауза, потом Ирка кричит свирепо:
–А где он был?
И правда, где?
–А ключи от дачи ты нашла?– строго спрашивает меня Алешка.
–Нет, – говорю я. – С меня на сегодня уже хватит находок.
Спустя год я спросила у Иры:
–Все же я все думаю, ну как твой кошелек в мою сумку попал?
–Так я его и положила!
–А мне мерещится, что я.
***
Пьем чай у Людмилы. Рассказываю историю про кошелек.
Под конец заключаю:
–Все же не я его туда положила. Он тяжелее моего, должна же была я разницу в весе почувствовать.
–Ой, насчет разницы в весе, которую надо почувствовать, я сейчас тебе расскажу:
« Приезжала погостить сестренка Таня, и мы с ней собрались в универсам.
Я положила кошелек в сумку, оделась, взяла сумку с вешалки и мы пошли.
Пока я  товары выбирала, полиэтиленовый пакет с кошельком Танюшке отдала, чтобы он не мешался, а когда стала кассирша пробивать,  я взяла у Тани сумку, чтобы кошелек приготовить, заранее деньги вынуть.
Заглядываю в пакет, а там сандалий мужа.
Стою как громом пораженную: ну что за чертовщина, кошелек превратился в сандаль.
Медленно всплывает в памяти, что два дня назад я положила порванный сандаль в сумку, чтобы отнести его в починку, да так и не собралась, и сейчас я взяла вместо сумки с кошельком сумку с сандалией, но все же, надеясь на какое-то чудо, я вытаскиваю сандаль на свет божий и заглядываю в сумку. Кошелька под сандалией нет.
На вытащенную обувь в изумлении смотрит  кассирша, вздыхает и говорит:
–Пока сандалиями не принимаем.
Я всю дорогу тащила тяжелый сандаль, вместо легкого кошелька, и даже и не заметила, а ты говоришь, по весу…,» смеется Люда.
–Главное, мы хорошо к этому относимся, с юмором, так что еще не все потеряно,– продолжает она.
–Боюсь только, что к семидесяти мы будем непрерывно хохотать, – умеряю я ее радость.
И будем!
P.S.
 Этот рассказ прочитала мать одной моей знакомой.
 –Зиночка, –сказала она мне при встрече.– Старость это не тогда, когда залез на табуретку и забыл зачем. Старость, это когда ни за какие коврижки на табуретку  не залезешь.


В американском посольстве
Американское посольство, с которого начинается путешествие за океан, оказалось закрытым по санитарным причинам, а на другой день  я была просто шокирована  видом толпы, запрудившей улочку перед входом.
Вздохнув, я уговорила мужа,  остаться со мной и оказать мне как моральную, так и физическую поддержку. Мы, проявляя невиданный героизм и стойкость привычных людей, которым если не постоишь, то ничего и не достанется, отстояли с утра до половины четвертого в этой фантастической очереди,  и бывалые люди вокруг нас говорили, что такое скопление людей видят  первый раз в жизни. Это всегда приятно, когда при тебе происходят такие вещи, которых до тебя никогда и не было. Чувствуешь себя где-то там отмеченным существом.
Шесть часов срок большой, и  человеческие потребности надо было справлять.
 Можно голодать, и даже не пить, но извините, не все в этой жизни можно отложить на шесть часов. Очередники, по переменке, чтобы не потерять очередь, бегали в разведанный туалет в метро, ходили в магазин ткани напротив греться.
Когда мы в половине четвертого миновали милицейский кордон, оказалось, что я не успевала заполнить анкету, а без заполненной анкеты у меня не брали деньги за услуги в кассу.
 Тогда еще заполняли анкету вручную, и теперь, кажется, что это было во времена царя Гороха, а на самом деле всего лет восемь назад.
 Касса закрывалась в четыре часа, о чем нам при входе сообщил жизнерадостный голубоглазый милиционер, дежуривший внутри здания. В отличие от замерзших товарищей, сдерживающих натиск толпы снаружи, он выглядел довольным жизнью.
В спешке, в две руки написали мы эту анкету, еще успели один экземпляр испортить, а другой не дописали, кассирша сама заполнила и поставила печать, что оплачено, она спешила домой, но и уйти, не обслужив нас, ей не позволила совесть. Встречаются и такие чувствительные кассирши, правда, только при американском посольстве.
Наконец, все утряслось,  мы встали в нужную очередь, куда-то по ступенькам вверх, где проверят наши анкеты и назначат день собеседования.
Народ, который проскочил в здание в последний запуск,  успокоился, улеглась тревога, что не пройдешь, зря потеряешь день. Все сидели тихо, расслаблено, и мы после спешки с анкетой, последовали их примеру.
Перекрывая приглушенный шум разговоров сидящих людей, раздался веселый тенор дежурного лейтенанта.
–Кто забыл книгу?– кричал он.– Чья эта?
Мгновенно в памяти высвечивается картина, как я ищу в спешке ручку, мне мешает книга в сумке, я ее достаю, кладу на стол, на котором пишу.
Я встаю и начинаю двигаться по направлению к милиционеру, сначала с радостью, что книжка не потерялась. Книжка не моя, дочкина, дорогая, Генри Миллер. Не хорошо было бы не вернуть.
Увидев голую бабу в облике статуи свободы с бокалом вина, мотающуюся над головами сидящих людей и готовую спрыгнуть с обложки, я замедляюсь,  радость моя гаснет, шаги становятся неуверенными.
Я встречаюсь глазами с победно держащим над собой книгу молодым парнем при исполнении и уже понимаю по мерцающей в его глазах скрытой насмешке,  что сейчас он сделает то, что я так не хочу… Я втягиваю голову в плечи, как в ожидании удара.
Розовощекий лейтенант с восторгом поднимает книгу еще выше, совсем высоко над головой и поворачивает ее к себе. На обратной глянцевой цветной и броской обложке вполне отчетливо виден огромный фаллос, покрытый следами помадных поцелуев.
–Сексус,– громко читает милиционер, просто выкрикивает в воздух название романа. 
Шум вокруг затих еще и при первом взгляде на обложку. А сейчас наступила звенящая тишина, в которой я медленно, как  во сне шла к проклятой книге.
–Прошу вас, – розовые щеки взяли под козырек, и протянули мне Генри Миллера. За моей спиной послышалось хихиканье. Две молодые девчонки, мимо которых я только что прошла, скрывшись с поля зрения, не выдержали и прыснули.
– Дочь дает читать, образовывает,– с тоской сказала я.
–Учиться никогда не поздно,– раздался насмешливый тенор из угла. Мой муж.
– Тем более, что в Америку собралась, – подхватил шутку еще кто-то и  теперь уже, раскрепостившись, хохотал весь зал.
Я взяла злополучную книгу, спрятала ее в сумку, чувствуя, как горят щеки, и вернулась к своему месту в очереди. Довольный моим смущением, муж прилюдно потрепал меня по голове.

Встреча в аэропорту
Через девять часов полета мы приземлились в Нью-Арке.
Сынок меня встречал. Он был доволен, что самолет прилетел не в Кеннеди, сюда ему было на час ближе рулить.Мы обнялись, поцеловались. Сережка был весь худой, взъерошенный, и голодный к тому же.Стал усиленно предлагать мне зайти в буфет съесть булочки. Мы как раз проходили мимо буфетной стойки.
США это тебе не Финляндия, и булочки в аэропорту здесь такие же несъедобные, как и у нас в подобном месте, правда оформлены они красивее, но это никакой роли не играет, лучше их не есть.
И я отказалась. Тогда Сережка сказал:
–Ну и как хочешь, я себе я куплю.
И стал пытаться объяснить продавцу, что он хочет.
–Никак не могу вспомнить, всегда путаюсь, как тут что называется.
Сережка одновременно разговаривал с продавцом, молодым парнем, по-английски и со мной по-русски.
– Короче,– сказал вдруг продавец,– Покажи лучше пальцем, что хочешь. А то я и сам никак не выучу, как что тут называется.
Сережка засмеялся и перешел на родной язык.
С двумя булочками, одной в руке, другой во рту, с сумкой на плече и с чемоданом, Сергей пробирался сквозь толпу и ухитрялся при этом болтать со мной. Нет, вторую булочку все же несла я. Он хвастался новой машиной, которую купил месяца два назад за пять тысяч.
–Тоёта, корона.
Всё расписывал ее преимущества.
Мы подошли к красивой темной машине. Сергей сделал приветственный жест рукой:
–Вот она.
Я облегченно вздохнула. Хотелось скорее сесть в машину и расслабиться уже до Итаки.
Не тут-то было!
Сережка полез в карман, потом в другой, в третий, потом огорченно подергал ручку машины, заглянул вовнутрь, перевел глаза на меня:
–Знаешь, мама, я забыл ключи в машине и захлопнул ее. Подожди, я позвоню в сервис, я взял Людмилину (Люда жена друга и одногруппиника Пети) страховую карточку.
Страховая карточка означала, что можно вызвать сервисную службу к себе бесплатно, но только карточка была на Людину фамилию, а машина на Сережину. По Людиной страховке предусматривалось ограниченное число вызовов в год, и если теперь Сергей вызывал помощь, то потом  могло случится так, что Люда  уже не смогла бы воспользоваться своей страховкой.
 Сергей ушел звонить, а я села на бордюр вокруг стоянки, с Сережкиными булочками в руках. Одной обкусанной. Подперла ладошкой голову, стала ждать возвращения сына. Толпа спешащих по своим делам людей не обращала на меня ровно никакого внимания, обтекала меня, сумку и чемодан.
Минут через десять Сережа вернулся.
–Сказали, в течение полутора часов приедут.
Он уселся рядом и стал дожевывать булки.
Обслуга в виде мулата на драндулете, который с моей точки зрения больше всего походил на колесный трактор, (драндулет походил, не мулат) появилась минут через двадцать.
Сережка  добивал вторую булку.
Мулат молча выслушал рассказ Сергея, подкрепленный жестикуляцией, открыл машину, списал номер страховой карточки, не придираясь к разным фамилиям.
Сергей дал ему пять долларов. И мулат, довольный укатил.
Мы с облегчением сели в машину, я погладила новые сидения ладошкой, сынок повернул ключ, раз, другой. Мотор не заводился!
–Разрядился аккумулятор, я ведь оставил ключ в зажигании, – сказал сын обескуражено.
–И что теперь?
–Надо опять звонить
–Так звони скорее, он еще недалеко отъехал, они его вернут к нам.
Сережка помчался к телефонной будке.
Я сидела в машине, задумчиво вертела в руках обкусанную булку, думала съесть ее, что ли, с горя, или воздержаться.
Южного вида мужчина, по нашему лицо кавказской национальности,  а у них, возможно, мексиканец или итальянец, что-то говорил мне.
Я опустила стекло и стала напряженно понимать.
Поняла таки, не столько по словам, сколько по жестам. Он предлагал завести нашу машину от его машины, хотел нам помочь.
Пришлось говорить, что я can’t drive, And my son go to call ( я не могу водить, а мой сын убежал звонить). Не знаю, насколько он понял мой английский, но помахал рукой и ушел.
 Я вздохнула. Обнадеживало лишь то, что я  не на бордюре,  в машине.
Мулат на тракторе прибыл минут через десять после того, как вернулся Сергей.
Он завел машину, получил еще пять долларов и уже не уезжал до тех пор, пока мы не тронулись с места.
Сел в свой драндулет, и невозмутимо наблюдал оттуда за нами. Интересно, какие мысли о нашей тупости скрывались за этой золотисто-коричневой непроницаемой маской?
Сережа усиленно гнал меня зайти в туалет, объяснял, что он в течение трех часов не сможет остановить машину, но я отказалась:
–Я не знаю, что со мной будет через три часа, но если я сейчас не хочу в туалет, то и какой смысл мне туда переться? Едем, и все тут.
И мы поехали, наконец, потеряв на всех пертурбациях часа полтора, не меньше.

Гном в Упсале
(Из рассказа «Путешествие в Стокгольм»)
Я купила билет, вышла на перрон, увидела электричку, рядом стоял молодой блондин.
 Я показала ему свой билет, и спросила, это ли мой поезд, что стоял на платформе. Швед кивнул, но стал быстро говорить мне что-то по-английски.
 Если финны вообще не говорили по-английски, и по этому с ними невозможно было объясниться, то шведы говорили слишком хорошо, на большой скорости тараторили, не разобрать.
 В речи шведа я уловила международное слово  компостер, мах рукой в сторону вокзала указал мне направление, и я   потащилась обратно, вертя головой в разные стороны, как сорока, выискивая этот самый компостер.
За мной послушались крики. Швед бежал за мной и манил рукой обратно, указывая на  железный столб, который я прошла. Я вернулась к столбу, стала его разглядывать. Подбежавший швед взял у меня билет, воткнул в щель на столбе, сверху ладонью нажал. Щелк, и  билет снова  у меня в руках.
Наконец, я в вагоне. Первом от конца. Сил не было совсем. Я устала и от дороги, и от того, сколько забот я причиняю окружающим людям.
 Вагон поразил меня: чистенький, уютный, белые занавески на окнах, сидения расположены один против другого, между сидениями столики. Я села у окна, электричка тронулась, я глядела в окошко и думала, ну чем здесь сыну не нравится?
 Был март 98 года, и я  хорошо помнила разор наших электричек: разрезанные сидения, выбитые окна, кучи нищих, со сказочными историями своих злоключений.
 Напротив меня в вагоне сидела женщина. Но какая!
 Сухое вытянутое лицо с горбатым носом, юбка в складку до самых щиколоток, модная лет двадцать пять тому назад, жакет самого унылого синего цвета и белоснежная сорочка. Блеклые волосы затянуты в чахлый пучок на затылке, на носу очки. Настоящий, сто процентный синий чулок.
 Синий чулок заметила мой взгляд и приветливо улыбнулась.
 Я увидела себя ее глазами и содрогнулась. Разница между нами была такой же, как между мной и цыганкой  в цветастом платке, кучей пестрых юбок и каскадом разноцветных дешевых бус.
 На мне была фиолетовая куртка с капюшоном, обитым по краям мехом, крашенным в тон куртке, но сейчас от времени  порыжевшим, шляпа,  не берет, как мне вспоминалось, а именно теплая шляпа из зеленого набивного плюша, сшитая дочкой из наволочек, которые дала ей моя мама.
 Шляпа была украшена небольшим пучком  пестрых коричневатых  перьев, и бисером. Из-под куртки волдырями топорщились черные брюки, заправленные в высокие коричнево-красные сапоги, купленные на Долгопрудненском рынке. Из-под шляпы, наверняка, выбивались черные лохмы волос.
 Я осторожно пощупала пряди, поправила их.
 Только украшения на мне были приличные: серебро северная чернь в ушах и на пальце.
Пока я предавалась раздумьям о своей внешности, пришел контролер, посмотрел мой билет и стал настойчиво вытеснять меня из этого рая,  указывая жестом на следующий вагон.
Кое-как я поняла, что мой билет не для проезда  здесь и прошла за контролером, который привел меня в другой вагон: занавесок не было, стояли ряды кресел с пестрой потертой обивкой.
 И людей было много.
 Я вздохнула и уселась на свободное место.
 Такие вот дела. Я влезла в вагон первого класса, имея не только билет, но и общий облик пассажира второго класса. А Синий чулок осталась в первом классе.
Упсалу я каким-то чудом не пропустила, вышла из вагона и издалека увидела худую высокую фигуру сна. Он поскакал навстречу, как кузнечик. Мы поцеловались, и я не стала говорить, что успела на эту электричку просто чудом.
Посреди сквера, на привокзальной площади, куда мы вышли с Сережей, возвышалась  на постаменте фигура из камня, а между ног у нее торчало заостренное бревно, придерживаемое рукой.
 Я замерла, подошла поближе, разве что очки не надела.
 –Это что?– спросила я сына строго, как будто он поставил здесь это безобразие. –Я правильно понимаю?
 –Ну мама, правильно, правильно,– смеялся Сережка.
 –Ну и что символизирует этот непристойный гном со своим непомерного размера членом здесь, в Упсале?
 –Мужскую силу.
– Мужскую силу?
–Ну, мама, здесь  с этим не очень, и они уважают…
 Может лучше все же Ленин с протянутой в светлое будущее рукой,– подумала я.– Во всяком случае, привычнее. Пройдешь и не заметишь.
Без мам и пап
Действующие лица: Алексей и я –дедушка с бабушкой, Ваня и Степа родные братья, пять и четырнадцать лет, Настя, Соня и Арина, двоюродные сестры Вани и Степы, семнадцати, одиннадцати и четырех лет, Сергей отец Вани и Степы, Овсянниковы Оля и Витя другие дедушка с бабушкой Вани и Степы.


Мы со сватами в конце июня получили получили из штатов внуков, Ваню и Степу.
 Комплект внуков на два комплекта бабушек и дедушек.
Предполагалось, что старший, Ваня, через неделю после перелета  помчится с бабой Олей в Черногорию на десять дней, а младшего, Степушку, сваты милостиво оставляли нам.
 «Хочешь насмешишь бога, расскажи ему о своих планах на завтра». Я подслушала эту мексиканскую поговорку в фильме, и с тех пор она не сходит с языка, ее можно повторять каждый божий день, и не один раз, а множество.
 В четверг я получила Степочку, а в пятницу оказалось, что Ваня в Черногорию не летит: таможня не пропустила его, на доверенности,  выданной родителями в США, не было печати Российской Федерации. И мальчишки в полном составе свалились мне на голову.
 Двое выходных провели на даче, а потом ударили дожди, просто потоп. Невесело на даче в дождь. Мокро на участке, скучно в затемненных деревьями комнатах, и бегать под дождем за баню в туалет тоскливо. Мы вернулись в город, в цивилизацию, к компьютеру, Интернету, и  теплому туалету.
К компьютеру и Интернету приходил снизу сосед Юрик, товарищ Ивана, и они часами сидели в дедовой комнате, сражались, стреляли, а Степочка стоял возле них и рыдал, что они ему не дают поиграть.
 После двух дней непрерывных Степиных стенаний, утихавших только во время еды, Алексей в среду, после работы, отвез измученную меня, обиженного Степу и протестующего Ивана снова на дачу, а в субботу  привез еще двоих, теперь уже особ женского пола, четырехлетнюю Аришку и одиннадцатилетнюю Соню. Дочь с зятем решили отдохнуть на югах одни, а дитя младшее и самое строптивое, подкинули нам на неделю. Соню же Алексей должен был в воскресение отправить в Ирландию, изучать английский язык с ирландским акцентом. Успехи Сони в английском языке превосходили самые мрачные прогнозы: уже второй раз она попадала в начинающую группу.
 С момента приезда Арины и Сони и образования детского коллектива в количестве четырех разнополых и разновозрастных внуков я   начала отсчет времени.Все стало, как в песне: нам бы ночь простоять и день продержаться.
День первый.
 Первого дня нет. Записала события, но в суматохе не успела сохранить, и вечером такого файла я не нашла. На даче компьютер старый, электричество скачет, и кто не успел,  тот опоздал.
 А сейчас  вечер. Дети, наконец, наелись, и смотрят мультик все четверо. Аришка хочет спать, зевает, но они отвлекают ее разговорами.
  Завтра Алексей повезет Соню в аэропорт.
Алексей ушел наверх, спасается от любимых внуков. Иван строит планы, как он унесет телевизор на мансарду, и будет смотреть его ночью. Но навряд ли ему это удастся, во всяком случае, сегодня уже нет.
Соня съела две тарелки макарон с сыром, Степа – одну, и сосиску, Ваня два куска мяса, и только Аришка один небольшой кусок мяса.
Вечером с шести часов старшие вместе с соседним Алешкой заперлись наверху и играли в монополию, младшие бегали по участку, я смотрела «Чисто английское убийство», а когда собралась в баню, оказалось, что место занято, Иван уже там. Напарился, и прыгал в холодный бассейн, который только что  наполнили водой.
 Сейчас погоняю лаинз, разгоню детей и лягу спать.
День второй.
 Небо окутано серой пеленой и льет унылый мелкий дождь. Льет с пяти утра, а сейчас
двенадцать. Звонила Алексею, Соню уже увела проводница, и он сидит, ждет их вылета.
 Дети встали, сразу включили мультик, потом поели шоколадные шарики с молоком, которое позавчера я купила у мужика. Он держит корову, привозит молоко и продает 3 л за сто рублей.
 Молоко вкусное.
Иван  просится в Долгопрудный, но там не разместимся с тремя детьми.
 Вчерашний день так и пропал, не сохраненный, но я сейчас вспомнила, как дети играли в прятки:
 Иван залез на грушу, высоко, спрятался в ветвях, Соня его искала, а Степан, как только его нашли, сразу сказал:
 –А Ваня на дереве…
В конце концов, маленьких за доносительство вывели из игры и играли втроем: соседский Алешка, Иван и Соня.
Вечером Арина  устала, и сама, без понуканий, собралась спать. В секунды разделась перед изумленным и смущенным Алешкой, выросшем в сугубо мужском окружении (у него два брата).
 Степан стал ее дразнить:
 –Голенькая, голенькая, – но она не смутилась.
 Степан подумал и разделся сам, после чего начались головокружительные прыжки с кровати на пол.
 Кое-как натянула на них пижамы, и уложила. Арина уснула под мультик, а Степа не спал до пятнадцати минут двенадцатого, смотрел.
 Ночью раздался стук. Прибежала, Степан упал с кровати. Сидит на полу, не плачет. Я помогла ему забраться в постель обратно.
 А под утро он всхлипывал, я подошла, но оказалось, что он спит, и плачет во сне. А мои дети, оба, ночью во сне часто смеялись. Утром Степан не помнил, что упал с кровати.
Пять часов вечера. Все еще идет дождь. Соня, наверное, уже долетела. Возможно, в Ирландии дождя нет. Иван со Степаном ссорятся непрерывно.
 Иван дразнит его бебой. Беба, это такой Бруклинский жаргон, обозначает ребенка. Затесалось в русскую речь из английской.
 И вот Степа беба, и почему-то это  обидно.
 Степан работает на два фронта. Он еще ссорится с Аришкой, и плачет, что Ваня обращается с Аришкой не так плохо, как  с ним. Ревнует. Требует, чтобы Ваня изводил Арину так же, как и его.
 У всех свои понятия о справедливости.
И пищит непрерывно противным голосишком, маленький, жалкий, обиженный.
 Разговор детей:
Ариша: Не лезь ко мне под юбку, там ничего нет.
 Степа: Как ничего нет, там голая попа.
 Арина: Попа совсем не голая, я в трусиках и колготках.
 Дальше Степа уже ко мне:
 –Бабушка, Аришка меня толкнула и ударила.
 Я: Правильно, так и надо Арина, если кто-нибудь под юбку лезет.
 Арина: Да, я всегда дерусь, когда мне под юбку лезут.
 Тоном многоопытной женщины.
Мелкие залезли на мансарду и перемяли все деньги в Ваниной игре «монополия».
Сговорились, сшептались и напакостили. Не простили старшим, что те играли, запершись, и их не взяли. Когда сделали, неизвестно, но Иван обнаружил злодеяние после ужина, стащил с визжащего Степана штаны и пару раз поддал.
 Степка  извивался, прикрывал попу, орал, что он ничего не делал, но куча измятых бумажек доказывала обратное.
–Скорее, это Арина сделала, – сказала я задумчиво.
 Аришка испугалась, закрутилась в сторону, забегала глазами.
 –Да, да,– кричал обиженный Степан,– Это мы вдвоем делали, но придумала Арина. Это Арина придумала.
 Иван с Ариной воспитательную работу не проводил.
 Сказал брату:
 –Ты старший, тебе и отвечать
 Унес телевизор наверх, спрятался от малышни.
 А они сейчас звенят в комнате, хотя сами собрались спать, решили раздеться и лечь, но это был обман.Дезинформация.
День третий.
С утра прояснило, и настроение поднялось. Иван спал до одиннадцати. Сегодня седьмое июля, день его рождения. Я обещала увести его в город, а подарки попозже..
 Дети мирно ели манную кашу, играли во дворе, потом ссорились.
 Арина просила оставить ее:
 –Я хочу побыть одна.
 Степан этого не понимал,  и приставал, за что был укушен за локоть. И горестно вопил.
 Пришлось вмешаться:
–Арина, ты девочка?
 Арина на провокационные вопросы не отвечала, мрачно молчала, потом замахнулась на меня.
 –Если ты девочка, ты не должна кусаться, кусаются только собачки.
– А мы с Соней кусаемся, – Арина спряталась за авторитет старшей сестры.
 –Не знаю, не знаю, Соня маленькая никогда не кусалась (это не воспитательный ход, а чистая правда). Это она просто хотела показать тебе, как противно быть укушенной.
 Арина молчала, кривила личико, но вой не подняла, глянула на меня:
 –Гав!
 Потом еще и еще:
–Гав!Гав!
 Я потеряла интерес к воспитательной работе и ушла полоть розу, задавленную снытью.
 Ваня утром кашу манную не ел, смолотил тарелку серил, а потом прибегал ко мне, скоро ли суп.
 А я навела клецки и никак не могла их спустить. Все время меня отвлекали.
 Наконец, пообедали, стали собираться в город.
 Шмоток много, все надо уложить, ничего не забыть, а дети шалят, мешают.
 Наконец, собрались, можно выезжать, но Иван крутил Степу, уронил его в траву, а там оказалась лужа, пришлось в последний момент Степана переодевать.
 У нас образовалось три сумки с вещами детей, наша клетчатая челноковская сумка,, моя обычная сумка, и еще Степа взял леопарда, которого он упорно зовет львенком (влёнок), и автомат, а Арина свою тряпку – сосальную подушку – и сумку с порванной ручкой, в которой были косметичка и игрушки.
 Хорошо, что я, удивленная тяжестью сумки заглянула в нее и вытащила арифмометр, и Арина не видела, отчего мы лишились слез и капризов.
 Когда я подошла к машине, сзади сидели трое детей, а все переднее сидение было завалено сумками: Матиз не для  бродячего табора.
–Возьмешь Степу на колени,– сказал Алешка, но я запротестовала. Ехать далеко, устанем и ребенок и я.
Пришлось Алешке вылезать, доставать сумки и складывать их на прикрученный сверху багажник, а потом привязывать сумки веревками.
 Ехали 55 минут, по дороге я пыталась научить их играть в слова, Степа немного понимал, а Арина нет, и плакала.
 Когда приехали, я взяла свою сумку, сумку с Арининым горшком, Алешкину обычную, а дети взяли свою манатки, т.е. Степа был с огромным автоматом и леопардом, а Арина с сумкой с косметикой и в руке тряпица, и руку и тряпку она держала возле рта, сосала палец.
Я взяла маленьких, и пошла, а меня догнал Иван с двумя большими, но легкими, набитыми детским бельем, сумками.
 Так мы и завалились в подъезд, еле протиснулись, так кА дети рвались все одновременно и застревали. И консьержка преследовала нас, чтобы спросить, куда мы, как будто в таком виде можно заявиться в чужой дом или, тем более, идти на ограбление.
Она увидела Арину, узнала ее и заодно и меня:
– Ах, это бабушка.
 Да, уж действительно, ах, я бабушка.
  И я зря паниковала, все говорила, ну куда мы едем, давайте останемся, здесь все же как-то уже налаженная жизнь. А вот мы все же доехали. 
 Когда мы поднялись и вошли в общий коридор на одиннадцатом этаже, шел пятый час. Мимо нас вихрем пронеслась девушка с голой спиной и зелеными волосами. Короткая юбку раздувалась ветром. В первый момент я удивилась, кто такая, но потом вспомнила, что теперь моя старшая внучка имеет такой зелено-русалочий вид.
 Настя мчалась по коридору выкидывать мусор. Она готовилась к этому испытанию с часу дня, когда я позвонила и сказала, что мы приедем.
 –Ну что ж делать, приезжайте,– гостеприимно сказала она.– Придется мусорное ведро вынести.
Настя решила испечь пирог в честь дня рождения двоюродного брата и, когда переворачивала его на тарелку, хлопнула часть яблок на пол. Потом она умчалась  на занятия, подняв яблоки, а я отмывала липкий пол и плиту.
 Алексей поел манную кашу, а теперь уже восемь, и он подумывает об ужине. А на ужин докторская колбаса, которую он же и купил.
 Еще приготовлю салат.
 Вечером нужно будет искупать детей.
 Сегодня выяснилось, что никто не знает, когда возвращаются  родители и на какое время они оставили нам малышку.
 А я почему-то рассчитывала, что мы пятнадцатого освободимся.
День четвертый.
Опять хорошая погода, и непонятно, почему мы в городе.
 Я проснулась в девять, а следом за мной Арина. Арина поела серилы: свои колечки, а Степа просто сидел на стуле, не завтракал, сытый был. Он вчера в двенадцатом часу пришел к нам на кухню. Мы, это Иван, Настя и я, а Алексей спал, вечеряли. Дети болтали,  я рассказывала им о проделках Кати и Сережи в детстве, и кто на кого похож, а Степан заявился на шум беседы и попросил что-нибудь покушать, а это что-нибудь, как всегда, оказались серилы.
 Я насыпала ему все те же колечки, и он, засыпая, слушал наши разговоры и ел.
Вспомнила, как два дня назад Арина стояла за моей спиной, когда я катала шарики. Я ошиблась и рассердилась:
 –Это из-за тебя Аришка, это ты мне мешаешь, стоишь над душой.
 Ребенок опасливо отскочил от меня и сказал:
 –Я часто стою у мамы за спиной.
 –И ей это нравится?
–Еще как не нравится!
 То-то думаю, ты так быстро убежала подальше.
 Алексея нет, он уехал в Конаковский мох, может быть, сегодня зальют фундамент.
 Если дождя не будет.
 Без двадцати минут шесть его уже не было дома.
 А ночью, полвторого, Настя еще не спала, играла в свой компьютер.
 Утром шум детей, конечно, ей мешает спать. Не зря она уже вчера вечером мечтала, когда мы уедем.
–Я не хочу вас шокировать своими друзьями, вдруг они переберут,–сказала она мне.
 Такие вот дела. А всем ее друзьям и подругам далеко до двадцати одного года.
 Алексею не могу дозвониться.
 Дети вчера в девять часов вечера просились гулять, просились и сегодня с утра, но я затаилась, а они заигрались и забыли.
 Сейчас полчетвертого, я уже пообедала, а остальные молчат, и на мои призывы пообедать никак не реагируют.
 До Алешки не могу дозвониться, связи нет.
 Позвонила Ирке, она говорит, что такое часто бывает.
 На улице 20 градусов и ветер. Такое лето.
  Катя с Валерой приедут в эту субботу, т.е. двенадцатого, а мы собирались героически сидеть с Ариной до 15 числа.
 Вообще, Арина хорошо ест на даче, и последние дни они со Степаном не ссорятся.
 Скучно в чужой квартире.
 Семь вечера.
 Иван снова играет  на телевизоре, дети вдвоем, то ссорятся, то мирятся, а я, наконец, догадалась позвонить Акбару, нашему строителю, и так связалась с Алешкой. Он все еще там.
 У строителей телефон берет, а у нас нет. Я целый день не могу дозвониться до мужа, и нервничаю. Думала, он к пяти приедет, а уже семь, и там во всю работа.
День пятый.
 Утро было тихое, после вчерашнего буйного вечера со слезами, воплями, беготней особенно тихое. Вечер я не описала сил не было.
 Первым встал Алексей, за ним я, потом чутко спящая в общей комнате Аришка.
Иван, который ждет, не дождется, когда уедет к Овсянниковым, тоже проснулся рано, а Степочка около десяти.
 Степа сразу присосался к геймбою, а Аришка просилась гулять. В конце концов, вместо того, чтобы ехать в Долгопрудный, ушли гулять втроем: дед, и двое маленьких. Алексей покорно тащил и самокат и велосипед и Аришка навесила на себя тяжелый рюкзачок  с косметикой, гейм боем и зарядным устройством к нему. Я пыталась объяснить ненадробность зарядного устройства в парке, но разве ее убедишь!
 А вчера был такой разговор между детьми.
 Они прыгали на кровати голышом, как уже не раз это делали, и я никак не могла заставить их надеть пижамы.
 Вдруг Степа приостановил свои прыжки, глянул на Аришку и закричал:
 –Смотри, смотри, у тебя пиписки нет!
 Арина глянула на себя.
 –Нет есть! Просто у тебя другая, чем у меня.
 Арина была спокойна: мудрая девочка, не знавшая, что по Фрейду она должна завидовать пенису.
 –А как ты писяешь? Откуда?
 –Не знаю.
 Аришка заглянула себе между ног, сделала неопределенный жест:
 –Откуда-то оттуда.
 –Бабушка, – Степа заглядывал мне в глаза:– бабушка, это не фокус? Она ее не спрятала?
 Ребенку казалось, что он видит фокус что-то вроде оторванного большого пальца: как будто его нет, а на самом деле он есть, только спрятан.
 –Нет,– сказала я. – Фокус весь в том, что у мальчиков и девочек разные пиписки.
 Голый Степа сел в позе Роденовского мыслителя, задумался. Аришка продолжала радостно прыгать.
 Мне было смешно и удивительно. Степа уже не раз и не два видел Арину голышом, они даже сняты на видео сидящими вместе на горшке, и только сейчас Степа сделал анатомическое открытие.
 Вечером, уже в пижамах, они гонялись друг за другом и с ними уставший от сидения за играми Иван, визжали, кричали, а потом все кончилось плачем, укусами, взаимными попреками и истерикой  Степана, который привычно бегает ко мне и жалуется на Арину.
 Степашка младший в семье, и Арина младшая, но Арина ни на кого не надеется, а сражается и отстаивает свои права сама.
 Разные характеры, да к тому же  Степа второй ребенок в семье, а Аришка третий.
Устаю от Степиных жалоб.
Вечер пятого дня. Наконец, мы на даче.
 Ивана спровадили.
Иногда создается впечатление, что Иван  не переносит, когда все хорошо и всем легко и приятно. Во всяком случае, стоит Степушке стать радостным и веселым, Иван тут же спешит испортить ему настроение и, играя и возясь с ним, как-нибудь довести до слез.
 В какой-то момент казалось, что мы никогда не выйдем из квартиры
 Перед самым выходом все трое детей носились по квартире и орали, а Анастасия отсиживалась в своей комнате за компьютером.
 Наконец, я одела детей и вытолкнула их за порог, чтобы они нас там подождали, а когда мы втроем, с сумками: Ваня, Леша и я выбрались из квартиры, то ни в коридоре, ни на балконе, ни на лестничной площадке детей не было. Шумел лифт, и мы решили, что дети уехали без нас.
 Так оно и оказалось.
 Вызвали лифт и зашли в него вдвоем, Степа и Арина,  и укатили. Мы спустились, а они стояли и ждали нас внизу.
 Иван накинулся на Степу и ругал его за непослушание, а Степа жалобно пищал, что его подбила Аришка, и это чистой воды правда, такой разбойной девчонки днем с огнем не сыщешь. Не девочка, а казак в юбке.
 Конечно, она не такая подвижная, как Степушка, но характер!
 Мы сбагрили Ивана вернувшимся из поездки сватам, и продолжили путь в Долгопрудный.
В Долгопрудном мы с Алешкой поднимались в квартиру  по очереди, а дети играли на детской площадке  и раскрутили нас: сначала меня на два твикса, потом Алешку на твикс и Кит-кат, причем во второй раз Аришка пыталась захватить обе шоколадки себе, по той причине, что она сама их выбирала, а Степа не выбирал.Еще пришлось купить Аришке игрушечный сотовый телефон, такой же, как у Степы.
 Сначала она просила десять телефонов, потом шесть, а когда я купила один, то долго плакала, там оказалась картинка не такая, не для девочки.
 Я посмотрела, а там изображен мужчина, так что это был не телефон, а видеофон.
 –Почему мужчина не для девочки? Как раз для девочки. Ты папе звонишь и видишь его.
 Арина перестала плакать, стала звонить папе.
 На даче пока с ними полегче, бегают по участку и даже есть не просят.
Зато Степа потерял батарейку от своего телефона, и теперь играют одним, Аришкиным.
 Играют они, как будто разыгрывают пьесу, каждый раз кто-то исполняет какую-то роль.
 То Степа папа, то ребенок, в зависимости от того, как решит Аришка.
 Аришка может быть Степой, а Степа Аришкой.
 Они называют друг друга любименькими и целуются, но только по роли.
 Вне роли пойди, попробуй поцелуй Степа Аришку!
 Сейчас Степа – Ваня, и Арина все время зовет его, кричит: Ваня, Ваня.
 Пойду, послушаю и заодно попробую развести костер, сжечь опиленные деревья.
День шестой.
 Уже час дня.
 Дети на  участке.
 Играют. Воздух периодически сотрясается Ариниными горестными воплями.
Ссоры по любому поводу.
 Утром положила им на тарелки кашу. Овсянку.
 Арина колебалась. Она хотела отказаться от овсянки, просила манную кашу, но, увидев, с какой охотой Степа согласился на кашу, рискнула сама.
 Степан быстро доел свою порцию и попросил добавки.
 Каши было мало, и добавка набиралась со дна.
 Как только Арина увидела, что Степе дают добавку, тут же стала плакать, просить себе еще.
 И задала рев над полной тарелкой!
Алешка что-то наскреб и ей, но она долго рыдала, что ей досталось мало добавки, потом кое-как успокоилась.
 Нужно ли говорить, что кашу она не доела. Даже и половины не съела.
 Конфликт второй. Тут  был виноват и Степа.
 Степа попросил у меня ручку, чтобы Арина нарисовала на его руке.
 Я предложила рисование на бумаге. Арина согласилась, а Степа нет.
 У меня была сложенная вчетверо оберточная бумага, и я разрезала ее на 4 листа, взяла пастель и увела Арину на открытую веранду возле бани рисовать.
 Степа через некоторое время тоже заинтересовался изобразительным искусством, но Арина наотрез отказалась дать ему большой лист.
 Разорвала его пополам, и давала Степе половинку, а Степа жаждал целый.
 Кое-как отобрав силком у Арины один лист из четырех, я восстановила справедливость, причем Степа сразу сказал, что ему одного листа хватит.
 А Степе я сказала:
 –Что с возу упало, то пропало. Ты отказался от бумаги, я всю отдала Арине, а так сразу поделила бы пополам.
 Следующий скандал из-за пистолета, в прошлом году забытого Степой у Арины.
 Пистолет сломанный, не стреляет, а вот, поди ты, оказывается, ценность.
 Сейчас Степа сидит в комнате, играет в гейм-бой, Аришкин, своего у него нет.
 Дверь закрыл на крючок.
 Арина постучала, Степа открыл.
 –Больше меня не мучай,– сказал он.– Не дразни. Надоела.
 Арина прониклась, ушла и зовет теперь меня, а меня в комнате у компьютера они не заметили.
Пятый час. Вдруг стало жарко.
 После обеда ходили к соседям смотреть котят, потом купались в бассейне.
Степан перерезал провод у газонокосилки. Ножницами.
 Спасибо, я до этого обесточила косилку.
 Просто шла мимо, споткнулась об шнур и, чтобы он не мешался, выдернула вилку из розетки. Можно сказать, спасла внука.
 Совершенно невозможно предвидеть, что они придумают.
 Вышли за ворота, собирать камни у соседей с дороги. У Любы, соседки слева.
 Когда ходили к Рае смотреть котят, Степа прибежал первым, вытащил гвоздь, на который обычно запирали, из петли и утащил. Мне пришлось заткнуть палочкой.
 Палочку легко вынуть, что они и сделали.
 Вечером Степа, примирившись с Ариной в очередной раз, решил жениться на ней, когда вырастет.
 Арина, которая уже провентилировала вопрос о свадьбе со мной, ему отказала:
– Ты мой брат, я не могу замуж за тебя выйти. Но я найду тебе невесту. Не волнуйся, я женю тебя.
 Не бросила брата в тяжелую минуту, готова помочь.
 Уснули быстро. Прослушали муху Цокотуху, потом  съели еще по куску мяса, легли, Степан, который утром встает позднее, мешал Арине заснуть, и она сердилась, а сейчас тишина, угомонились оба.
 Ну, да и время уже к одиннадцати клонится, пора и нам ложиться.
День седьмой.
 Алексей повез Ванины документы на визу бабе Ольге, я сижу за компьютером, а дети обедают.
 Изредка ко мне прибегает Степа и докладывает об Арининых прегрешениях.
 Мой сын растит доносчика.
 Утром возле куста розы у нас со Степой состоялся разговор о Ване.
 –Вы почему не наказываете Ваню, не бьете его, когда он меня дразнит? Родители всегда его наказывают.
 –А мы жалеем Ваню и не хотим наказывать.
 –Это неправильно. Нужно жалеть меня.
За завтраком снова овсяная каша.
 Степа съел тарелку, Арине положила чуть-чуть, она кривила нос.
 После каши предложила серилы.
 –Колечки, колечки, – закричал Степа.
– И мне колечки, – откликнулась Арина и отодвинула недоеденную кашу.
 Поставила тарелку с колечками Арине первой. Степану сказала:
 –Она медленнее тебя ест.
 Степочкин промолчал, а Аришка бы подняла рев, что не ей первой.
Но и тут не ладно.
–Это мои колечки, я их привезла.
 Арина щурит глаза, сейчас начнет отбирать тарелку у брата.
 –Это не ты привезла, это деда Леша привез, и до дома дотащил, а ты что ли машиной управляла?– говорю Арине.
Арина думает, потом находится:
–Это мой папа купил! Для меня!
–Но твой папа знал, что здесь Степа, и что мы его  будем угощать. Разве когда к твоему папе приходят гости, он их не кормит?
–Даже мой папа, если к нему приходят гости, он их кормит. Угощает,– вмешивается Степан.
 Получи фашист гранату, думаю я про сына, отца Степы, даже ты угощаешь. Приласкал тебя младший сынок.
Разговор тем временем переметнулся на Степину школу:
 –У нашей учительницы очень красивое имя: мисс Готлин. Дети ее обнимают.
 Я открываю рот.
 –Дааа, а в русских школах с учительницей не обнимаются.
 –Я тоже не обнимаюсь, я боюсь,– говорит Степа.
 Но чего именно он боится, я уточнить не успеваю, внук говорит без умолку.
 –У нас в классе есть такая злая девчонка, очень злая, все время дразнится,  и мне очень хочется  ее побить.
 У всех свои мечты.
В три пошел дождь.
 Вышла на веранду, она вся завалена вещами: маленькая скамеечка, Степин горшок, пластмассовая машинка, кастрюля эмалированная старая, пластмассовый совок, дырявое ведерко и формочка.
 А с открытой веранды принесли две маленькие подушки и наволочки. И все грудой набросали у порога.
 Спасали от дождя.
 Груда накиданных как попало вещей, вызывает ощущение стихийного бедствия.
 Дети же наверху во что-то играют. И теперь я не знаю, то ли самой все убрать, то ли их позвать на помощь. Второе опасно.
 Алешка предполагал приехать к четырем, но пока вот его нет.
 Похолодало, и хочется растопить печку.
Растопила, а когда убирала нагромождение возле входа на веранду, обнаружила скомканное чистое белье, которое я развесила на открытой веранде возле бани.
 Развесила на веранде, чтобы если дождь, не перевешивать.
 Аринка, спасая его от дождя, собрала с веревки, при этом им пришлось залезать на стол и отщеплять прищепки, а потом она бросила его на пол, и все изгваздалось в песке.
 Тут терпение мое лопнуло, и я нашлепала ее.
 В пять приехал Алексей, и оказалось, что большой железный штырь, которым он крепил ворота, вытащен и потерян.
 А как раз там возилась с чем-то именно Арина, я помнила.
 Да, послал бог внучку.
День не знаю какой, но суббота, двенадцатое. Подсчитала, восьмой
 Солнечно.
 Дети гоняют во дворе.
 Обедали не очень хорошо, но перед обедом съели пять пластинок виолы.
Вчера топили баню, пришлось нам с Аришей идти первыми, учитывая ее характер.
 Степа просился с нами, но я не взяла.
Перед сном трагедия: Аришка потеряла свою наволочку, которую держит в руках, когда сосет палец.
 Степа слишком озабочен анатомическим строением женщин.
Воскресение, тринадцатое. День девятый
Жарко. Одиннадцать часов.
 Только что приехал Алешка, ездил в Москву, отвозил Катерине документы для Ваниного паспорта.
 Утром дети играли в пластмассовые ложки и вилки.
 Вилки и ложки ходили друг к другу в гости, разговаривали.
 Ох, вилки, как вас много, а нас, ложек, мало.
 Степа прицепил на пальцы прищепки, растопырил на меня на ладонь.
 –Прелесть,– сказала я.
 –Ужас,– сказала Аришка.
 Пожалуй, она была права.
Жара. Дети накупались и сейчас играют.
 Степа жаловался, что его укусила оса за ухо.
 Аришка тоже тут же предъявила укус на запястье.
 Никакого укуса нет, но пришлось помазать и ей руку.
 Вот на ноге я вижу большой отек от укуса муравья, но она на него не жалуется.
Девять часов, а дети все бегают. Только-только надела на них шлёпки.
День десятый, понедельник.
 Еле нашла очки, чтобы написать. Сегодня все тихо. Степа включил мультик, а Аришка нам помогала, принесла нарядную клеенку.
  Обедать решили в саду, а то до бани пятнадцать метров по солнцепеку носить еду  нет сил.
Два дня  Арина все ходила за мной,  все искала наволочку, и  жаловалась:
 Ну, бабушка, ну я с ней успокаиваюсь.
 Нашел ее Степа только на другой день. Он  так проникся словами Аришки, что тоже захотел наволочку, чтобы сосать пальцы и успокаиваться. Пришлось пристыдить, сказать, что  в его возрасте это стыдно.
Вечером приехала Катя, побыла, и в восьмом часу уехала, забрав детей.
 –Вы так откровенно рады их отъезду, – сказала она нам на прощание с укором.
 Дети уехали, наступила тишина и пустота в разгромленной избе.
 Я походила по дому, подержала в руках одну вещь, другую, и мы решили на завтра уехать в гости, оставив все, как есть.
А вот два взаимных портрета Арины и деда, поочередно сделанных на одном листе бумаги, правда одна рука деда оказалась отстриженной.
Бордовая восьмерка
Перед глазами встает ряд железных гаражей возле железной дороги, неширокий проезд между ними, открытые двери, копошащиеся там люди, непролазная грязь вокруг и яркое апрельское солнце.
 Не могу сейчас объяснить, почему, но Алексею необходимо было заехать в гараж задом, развернуться мешали открытые двери.
 Алексей последний раз ездил на грузовике в 1971 году, больше двадцати лет назад, когда работал шофером на Камчатке, а на легковушке еще раньше, когда дядя разрешил побаловаться, покрутить баранку Победы.
 Когда он обновлял права, то проехался один раз на Жигулях, и это было все.
 Сейчас ему предстояло заехать в гараж задом по двум уложенным доскам: насыпи у дверей гаража не было.
Михаил Иванович, знакомый шофер, тоже имел гараж в тех же местах, и присутствовал, и сообщил всем окружающим, что вот человек, можно сказать, первый раз за рулем за много лет, габариты машины не чувствует, так как работал только на большой, и должен заехать в гараж задом по двум доскам.
 После такой рекламы предстоящее действо вызвало непреодолимый интерес у окружающих.
 Народ побросал свою работу: починку и мытье автомобилей, накачку шин, и собрался у нашей машины и гаража, чтобы не пропустить предстоящее зрелище: а вдруг что случится тут, прямо под носом, и ты прозеваешь. Я мрачно смотрела на сборище и думала:
 Нет, не изменился русский человек со времен Гоголя, совсем не изменился! Лучше бы закрыли свои широченные железные двери и дали человеку проехать, нет ведь, только  с советами лезут.
 Алеша невозмутимо положил доски, отошел, вернулся, переложил по-другому, еще отошел, еще подвигал.
 Наконец народ признал, что доски лежат правильно, лучше их не уложить и пора заезжать.
 Алексей понял, что тянуть дальше нельзя, публика свистит и просит поднять занавес, вздохнул, сел за руль и проехал по направлению к гаражу где-то с метр.
 Вышел, и долго и внимательно глядел на колеса, правильно ли они нацелились на доски.
 Снова сел за руль, отъехал полметра вперед, потом еще назад: оказался на том же самом месте, что и был, только в другом положении колес.
 Дабы не утомить читателя скажу просто: он вылезал и смотрел на колеса шесть раз.
 Каждый раз публика давала ему советы, а когда он был за рулем, одобряюще и подбадривающе кричала и махала руками.
И Алексей заехал-таки, несмотря на все усилия окружающих помешать ему. Народ слегка разочарованный разошелся по своим гаражам. Спектакль закончился.
Наш приятель Сашка
Телефоны в его комнате звонили не умолкая. Сразу два: городской и местный. Сашка, устав от трезвона, вскакивал и перемещался в мою комнату, которая находилась напротив его.
 Не успевал он зайти, как начинал трещать телефон на моем столе.
 Я снимала трубку.
 –Лебедев не у тебя случайно?– звучал вопрос.
 –Да, –отвечала я.
–Меня нет,– шептал мне Сашка.
 Я закрывала микрофон рукой.
–Начальство– врала я.
 Сашка чертыхался, но трубку брал.
 Поговорив под мои веселые ухмылки, он бросал трубку, грозил мне кулаком, и устремлялся к двери.
 –И куда ты?– кричала я в спину. –Мне надо кое-что с тобой обсудить. По заявке.
 –В первый отдел, требуют, чтобы я бумаги им сдал. Со вчерашнего дня ищут.
 И он испарялся. И раз он был мне нужен, то исчезал до конца рабочего дня.

У нас субботник, мытье лабораторий.
 Сашка пришел в старых джинсах и бегает с не застегнутой молнией.
 Мне надоело делать вид, что я ничего не замечаю и конфузиться.
–Сашка, ты бы застегнул, что ли ширинку,– говорю я.
 –Ты с ума сошла, –отвечает Сашка.– Это же советские джинсы.
 –Ну и что, патриотизм не позволяет тебе ходить с застегнутой ширинкой?
 –Газет не читаешь? Советское,– значит отличное. Я только из магазина их принес, как молния тут же и сломалась.
 Захожу через десять минут в их комнату, Сашка наклонившись, что-то шьет, прямо на себе.
 –Ты что, решил насмерть зашить ширинку?
 –Да не, пуговица  от пиджака отвалилась, смеется Сашка.

У меня грипп. Лежу в жару. Звонок. Снимаю трубку, разговариваю лежа:
 –Привет!
 –Привет
 –Как дела.
 –Да вот заболела.
 –Сильно?
 –Температура 38. А с кем я говорю? Может, вы не туда попали?
 Мой телефонный собеседник ответил, но в этот момент сосед сверху уронил гантель на пол. Он гимнастикой занимается и грохает этими гантелями,  в результате я не поняла, с кем беседую. А разговор между тем продолжается:
 –А твой мужик дома?
 –Да нет, утром на работу убежал.
 –Тогда я сейчас приду к тебе.
Тут меня прошиб пот. Я села и стала судорожно соображать, кто мог ко мне рваться, когда мужа нет дома.
 Выходило, что те, кто мог рваться, не знали ни моего адреса, ни телефона, ни такая уж я дура, а среди тех, кто знал, некому рваться.
 И сейчас произойдет невесть что. Человек заявится к бабе, будучи уверенным, что ее мужика нет дома, а он тут как тут. И будет большое кровопролитие.
 –Вы все же не туда попали…– растеряно говорю я.
– Как это я не туда попал? Как это не туда? Да у тебя совсем крыша  съехала.
 Наконец, по последней фразе узнаю звонящего.
 –Сашка, ты что ли?
 –Ну а кто?
 –И зачем ты ко мне завалишься?
 –Мне нужно жене в Мытищи позвонить, я обещал утром звякнуть.
–Я болею…Позвони оттуда, откуда мне звонишь.
 –Не могу. У нас определитель номера стоит. Я обещал от тебя позвонить, нужно, чтобы твой номер у нас высветился.
Пришлось мне с температурой вставать, одеваться и открывать Сашке, чертову конспиратору, дверь, только чтобы  его семья жила в мире и согласии. А теперь даже странно такое вспоминать, в век сотового телефона.

Сашка сказал, что меня засекли вчера на проходной, когда я сбежала раньше времени.
 Звоню начальству, прощупываю почву, а вроде тихо.
–Ну что ты все врешь?– я всерьез обиделась на Сашку.– Я чуть было сама не доложилась начальству, что ушла с работы раньше.
 –Да вы такие скучные, озабоченные, квохчите, вот я наврал, чтобы веселее было.
 –И кому стало весело?

 Сидим с приятельницей, обе мы замужние и обсуждаем вопрос, кого бы из нашей лаборатории мы выбрали бы в мужья, если бы случилось такое несчастье, что никаких других мужчин в мире не было бы. Вот только из наших…
 Перебираем, перебираем, ни на чем остановиться не можем.
 Если что интересное, так характер жуткий, а так зануда на зануде…
 –Вот разве что Сашка– неуверенно говорит моя подруга.
 Я думаю.
 –Да вот разве что Сашка. Хоть с тоски не помрешь.
 Третья наша сослуживица, смотрела, слушала согласна не была..
 На другой день говорит мне:
Прихожу на работу, а в нашей комнате Сашка. Страшила-страшилой. И две такие симпатичные женщины выбрали его в мужья.
 Что-то, а красотой Александр действительно, не блистал. Ну да ему и не надо было, его так любили.
 
Дела сердечные

Внучка жалуется нам на мать своего бой-френда.
 Нравится мне это английское  слово, расширяющее границы понятия френд до всеобъемлющих: бой-френда может иметь как пятилетняя девочка, так и семидесятилетняя старуха. Друг он и есть друг.
 Но в нашем случае героине 19 лет и она сердится:
 –Мы с ним на даче, мать его знает об этом, но регулярно звонит около полуночи и спрашивает:
 –Мишенька, а что ты делаешь?
–И что отвечает твой друг?
 –Пью чай.

Дед подслушал разговор.
 В следующий раз звонит внучке на дачу утром. Она не отвечает.
–Как бы не угорели,– беспокоюсь я.
 –Да не…. Чай пьют.

Невестка звонит мне из штатов. Сообщает про своего сына, моего внука :
 –У Вани девочка появилась.
 –Что за девочка?
 –Русская.
 –Как зовут?
 –Хана.
 –Не знаю ни одной русской девочки с таким именем.
–Ну, мама, я имею в виду,  что ее родители евреи из России.
– Ааа. Ну Хана, так Хана. В случае чего все нормально: евреи считают национальность по матери,  русские по отцу. Так что дети не пропадут.
–Какие дети?
–Ну, какие, какие… Внуки твои.
 –Мама, вы меня до инфаркта доведете. Какие внуки, Ване только пятнадцать.
 Спустя две недели:
 –Мама, он водил ее в кино, и сознался мне, что целовался.
– Ну и что? Для чего, по твоему, он ее в кино водил, если не для этого?
Еще через неделю.
– Это Хана оказалась такой захватчицей. Хочет, чтобы Ваня выставил ее фото в Интернете, как гёл-френд. Устроила ему скандал за то, что он танцевал с другой .
 –А зачем он танцевал с другой.?
 –Он говорит, зачем танцевать с одной, когда можно с несколькими?
 –Какой молодец. Этот не женится, как мой сын в девятнадцать лет.
 –Мама, вы меня задолбали. Он  шестнадцать лет тому назад женился, а Вы все помните, в каком возрасте.
  Еще через месяц:
 –Ваня сознался, что он с Ханой поссорился навсегда. Бросил ее, в общем. Я ему долго внушала, что так с девушками поступать нельзя. Они бывают чувствительные и очень страдают.
–Так она же захватчица?
 –Ну, теперь-то видно, что нет…. Ваньку разве захватишь.

Арина ( шести лет) плачет:
 –Что я все одна и одна. Я хочу бой-френда. А у нас в группе все мальчишки хулиганы.
 У меня был бой-френд, он один был хороший, а теперь его нет.
– Он ушел в другую группу?
 –Нет, он ушел к Маше. Он теперь с Машей дружит.

Соня в те же шесть лет.
 Не знаю уж, кто мне с детьми поможет нянчиться. Может быть Настя?
Настя тебя на 6 лет старше. Когда у тебя будут дети, она замужем будет, ей будет некогда.
 Как это,  я раньше замуж выйду. У нее даже парня нет, а у меня уже есть.
 Спустя  год спрашиваю про ее парня.
 Ты с Димой все еще дружишь?
Нет, я поняла, что мы совсем не пара.
 Почему?
 Он все еще в Санта Клауса верит, а ведь он старше меня.

Таблички

 Если свернуть с Дмитровского шоссе в сторону Катуара и Марфино, проехать под  мостом и свернуть направо, то после мостика через речку Уча можно было увидеть синюю табличку с надписью:
 «Катуар 2»
 Пять лет, каждый раз, когда мы ехали на дачу, я смотрела на эту таблицу и думала:
 А где «Катур 1»?
Через пять лет проезжаем через тот же мостик, через ту же речку Уча, и  я вижу, что поблекшая синяя табличка заменена на новую, блестящую и на ней написано:
« Катуар 1,5»
 –Как же это может быть, –удивилась я.– что значит Катуар полтора? Один понятно, два тоже, но полтора?
 –Видимо, это означает– муж объяснял мне, как ребенку,– что до станции Катуар полтора километра.
 –А почему до сих пор было два? Что, станция приблизилась, или километры удлинились?
– Мостик перебежал,– пошутил муж.
Через месяц я снова посмотрела на табличку и глазам своим не поверила: на том же самом месте на том же столбе висела уже другая таблица, на которой красовалась: « Катуар 1,8»
–Что творится в стране, мистика какая-то. Станции и мосты передвигаются относительно друг друга. Наперегонки, что ли, бегают?
 –Да уточнили, перемерили, вот и получили 1.8, – муж был невозмутим.
 –А с первого раза правильно померить было нельзя?
 –Не получилось.
 В следующий раз, когда я увидела там же новую надпись: « Катуар 1,7»,  сделала вид, что ничего не заметила.
 И подействовало!
 Уже два года ничего не меняется.
 От мостика до станции остается пока 1700 метров.
И еще про таблички:
Перед железнодорожным переездом в том же Катуаре висел синий указатель:
РОСПТИЦСНАБСБЫТ
Гениально в своей краткости, но не понятно: все же снаб или сбыт?


Бабушки и внуки
Насте полтора года. Она очень деятельное существо. Целый день трудится. Пакостит. Сережка (дядя ее) нашел в ванне беляш и хохотал до слез.

Настя бросила куклу в ванну, я убрала, бросила пакет супа вермишелевого, я тоже убрала и пальцем погрозила.
Настя стоит, смотрит на белое пустое пространство ванны, думает.
Подумала, вздохнула и плюнула туда.

Как-то раз, в  перерыве между занятиями в школе малышке, пятилетняя Настя стояла в коридоре рядом с мамой и жевала булочку.
Подошла учительница:
–Настя, ты будешь петь буквы?
Настя молчит, жует, как глухая.
– Настя, я тебя прошу, ответь мне, ты будешь петь буквы?
Настя мрачно посмотрела на учительницу:
–Ты, что, не видишь, что я ем?


Настя ( 8 лет):
–Бабушка, у нас на Новый год ожидается бал-маскарад. Ты приходи, будешь бабой-ягой.
 –Хорошо, внучка, наложу грим и приду.
 –Нет, грима не надо.

Арик был недоволен приездом бабушки.
 –Ты когда уедешь?
 –Не скоро.
 –Уезжай!
 –Я дорогу домой забыла.
 Целый вечер он сидел, рисовал что-то, потом принес рисунок бабушке.
 –Вот, смотри, это тебе дорога в Баку.
 Утром открыл глаза, увидел бабушку;
– Ты все еще здесь?

Дед привел Соню в музей. И она увлеклась изготовлением картины из соломки.
Проходит, час, другой, ребенок клеит, дед устал, проголодался., зовет внучку домой, она не идет.
 –Соня, я сейчас упаду, и тебе придется меня тащить.
 –А как тащить?
 –За ноги.
 Соня задумалась:
–Не получится, –сказала она.– Голова твоя по ступеням биться будет.

В день Степиного прилета мы застряли на Дмитровке в пробке.
Ребенку было скучно, он болтал ногами, сидя в кресле на заднем сидении. Ни игрушек, ни книжек с собой я взять не догадались, а сказку слушать он не хотел.
 Не зная, как отвлечь ребенка от попыток открыть дверь в машине,  я вынула изо рта зубной протез и показала ему.
Степа  был потрясен,  стал окликать деда Витю с переднего сидения, чтобы он тоже посмотрел.
Тсс,– сказала  я внуку. Им знать не нужно, что у меня зубы вынимаются. Пусть это будет наша маленькая тайна.
Степа внимательно, с глубоким интересом посмотрел на меня:
А язык вынуть  можешь?
Ну действительно, если зубы вынимаются, почему бы и языку не отстегиваться?


Степа, знаешь, я тебя люблю.
Ты меня любишь? Почему?
Ты мой внук, я твоя бабушка
А почему ты моя бабушка.
Потому что я мама твоего папы.
Ты мама моего папы? Но почему ты меня любишь?
Бабушки любят своих внуков.
А почему бабушки любят своих внуков?
По глупости.
Степа удовлетворился и замолчал. Странно, но действия по глупости не вызывали у него вопросов.

Степан залез на яблоню. Ухватился за тонкую иссохшую ветку, она стала трещать, он начал вопить на весь участок от страха.
 Я прибежала на звук: внук высоко, не достаю даже до кроссовок, прилепился к стволу, уцепился правой ручонкой за сухой ломкий сук, чувствует, как он ломается и плачет:
–Ой боюсь, ой боюсь.
Я  боюсь вместе с ним: если начнет падать, то пока долетит до меня, весь издерется о сухие ветки и не факт, что я его поймаю.
Земля в саду, правда мягкая, покрыта травой, и это утешает.
–Держись за ствол, за ствол держись, –командую я, оглядывая дерево, и обдумывая его путь наверх.
Как-то он туда залез, значит и слезть можно.
Внук обнял шершавый ствол, прижался к нему , перестал выть от страха.
–Ногу тени вниз, еще вниз, направо, еще тяни.
Маленькая нога с задранной штаниной медленно сползла до развилки дерева, укрепилась там. Мальчишка перенес на нее центр тяжести, высвободил вторую ногу и ухватился руками за толстый сук, расположенный  ниже.
Вторая нога стала спускаться, скользить по стволу, достигла моих поднятых рук, и уже не ища опоры, внук мешком  валился мне на руки.
Я его поймала, поставила на землю.
Степа подергал руками и ногами, как бы проверяя, все ли в порядке, и ухватился за яблоню, чтобы повторить восхождение, вернее вползание на ее макушку.
Достигнутый в первый  раз результат, видимо, не удовлетворил его.
Я разозлилась:
Даже и спасибо не услышала за спасение, и он снова за старое.
– Если еще хоть раз полезешь на эту яблоню, я наподдаю тебе хороших.
Мой американский внук задумался. Угрозу он слышал в интонации, но четкий смысл слов был ему неясен.
 Ребенок уточнил:
–Ты нашлепать меня хочешь?
–Да, именно так. Я хочу тебя нашлепать.
–А почемууууу… заплакал так, как будто уже получил.
– Чтобы не лазал на деревья, с которых сам слезть не можешь.
– А почему…?
–Вот только попробуй, тогда все  и узнаешь, почему.
Я ушла. Направилась в сарай, к холодильнику, чтобы поставить суп варить. Я туда и шла , когда услышала крики о помощи.
Я взяла кастрюлю, вынула из пакета разморозившееся мясо, но поместить его в емкость не успела, снова раздался плач.
Я пошла на голос, он доносился из самого угла сада, где стояла старая вишня.
Внук сидел невысоко, на наклонном стволе, обхватив его руками и ногами, и плакал.
–В чем дело?
– А почему я не могу на это дерево залезть?
– Потому что на нем веток внизу нет.
– А почему нет?
Я отвернулась и ушла. Направилась к холодильнику.
Если ответить ему, потому что не выросли, он спросит, почему не выросли, и пойдет сказка про белого бычка, а мне суп варить нужно.

 Соседский мальчик Дима подходит к ограде. У нас рабица, и виден он хорошо.
 С другой стороны к нему подбегает Степа.
 Дима,– радостно кричит он, Дима! Как тебя зовут?
 Дима младше Степы, говорит плохо, нелогичность вопроса ему не заметна.
 Дима, Серьезно отвечает отвечает он.
 Они бегают вдоль забора и смеются. Наконец, Степа устает и останавливается:
 Дима, снова говорит он, Дима, как тебя зовут?
 Дима, невозмутимо следует ответ.

Степа нашел червяка, зажал в руке, принес мне. Я должна была восхититься червяком.
Я восхитилась.
Потом пришлось подержать его в руке.
Я подержала, но созналась, что не очень люблю червяков.
–Соня любит,– решил Степа.
–Навряд ли.
–Нет, Соня мне говорила, что очень сильно любит червяков.
Оставим это сомнительное утверждение на совести Степана.
–Я съем червяка.
–Нет, ни в коем случае. Нельзя есть такую гадость.
– А почему?
–Он грязный, ты его в земле нашел.
–Тогда ты съешь. Помой и съешь.
–Я не люблю червяков.
– Тогда я Раде отдам.
– Хорошо, Рада пусть ест.

Гуляли по садовому товариществу, Степа нашел красную пластмассовую трубочку, похожую на трубку из шариковой ручки, в которую заливается паста.
Несмотря на мои протесты, взял ее с собой.
На дороге лужи, их приходится обходить.
–Почему здесь лужи маленькие, а там были большие?
–Там почва неровная, здесь лучше.
Степа подносит найденную трубку ко рту и наклонятся над лужей.
Такое впечатление, что он хочет в нее подуть.
–Ай-яй, –кричу я. –Нельзя грязную трубку в рот совать!!!
–А она грязная?
–Да, ты же ее на дороге нашел.
–Я приду, ее на стол положу.
–Нельзя находить всякую дрянь на дороге, и класть на чистый стол.
Идем дальше.
Степа смотрит на лужи.
–А Рада из них пила.
–Рада собака, ей можно.
–Я ей трубочку дал, она из трубочки пила.
Господи, что только не выдумает человек, когда ему три с половиной года!

Степочка повернулся и посмотрел на входящих. Когда его взгляд упал на двухлетнюю Аришку, идущую впереди сестры и матери. он заулыбался и личико его засияло.
–Она маленькая?– зазвенел его голосок.
–Маленькая,– сказала Катя.
Она маленькая,– умильно повторил Степа, подошел к Арине и ладошкой ударил ее по голове.
Вмешаться мы не успели. Арина не только не заплакала, но развернулась и шлепнула в ответ своего двоюродного братца по темени.
Степочка обиделся, лицо его сморщилось, и он заплакал.
–Степа, ты почему ударил Арину?– спросила я строго. –Ты хотел ее обидеть?
–Нет,– с горечью непонятого человека ответил Степа. –Я хотел с ней поиграть.

Хочу поставить Степе мультик. Беру диск, он весь в пятнах.
Это кто своими пакостливыми ручонками весь диск опять заляпал? Я его сегодня уже протирала, а он опять грязный.
Это Арина. Я ее за это по попе нашлепал.
А она кричала:
Мама, мама, я боюсь Степу, боюсь.
Убедительнейшая картина. И все вранье от начала до конца. Арина только мама и говорит. Да и были они всего один день. Два дня, как уехали.
Внук Степа таращится в телевизор, хотя время позднее, но он выспался днем.
В 11 началась передача: голые и смешные, вот уж  совсем не для ребенка, но переключить он не дал.
 Ничего страшного, оправдывалась я мысленно перед родителями, он еще маленький,  не понимает, таких в старые времена матери с собой в общую баню брали.
Степа подходит к моей кровати шепчет доверительно:
 Знаешь, бабушка, а мне голые женщины нравятся!

–Симпатичные округлые ножки в розовых колготках торчали из собачьей будки коленками вверх.
Ступни в красных туфельках скользили по зеленой траве в тщетной попытке сдвинуться с места, и непонятно было, толи ноги собираются совсем спрятаться в будке, что казалось невозможным, толи пытаются упереться и вытянуть все тело наружу.
–Помоги дочери,– сказала я свату, тащи ее из будки за ноги.
– Еще чего,– возмутился Витя. –Буду я дуру такую вытаскивать. Как сама залезла, так пусть и вылезает.
Ноги еще поелозили по траве , потом стали вытягиваться, удлиняться, показалось туловище , а затем и растрепанная голова   десятилетней Лизы.
По взрослому, серьезному выражению ее лица никто не догадался бы, что эта девочка только что вылезла из собачьей будки.
А где же Степа? Ты его совсем задавила?
Я заглянула во внутрь.
Нет, оказывается не задавила и Степушка барахтался в глубине, пытался выкарабкаться.
 Собачий домик был такой высоты, что даже ему, трехлетнему, невозможно было передвигаться иначе, как на четвереньках.
И как они вдвоем с Лизой там поместились, осталось загадкой.

Прошел год. Степа опять в Москве.

–Я хочу поговорить с Аришкой, –просит Степа. Я подаю ему трубку
 Ариша, это ты?
 И без предисловий, видимо, услышав на том конце трубки утвердительный ответ.
 Ты дура. Дура ты.
 Ты думаешь, что  тебе пять лет, а тебе всего три года.

 Фу, собачьими руками пахнет. В слове руками ударение поставил на первый слог.
Степа, тебя можно поцеловать в щечку?
Ну, если тебе очень этого хочется, тогда ладно, целуй.

Кенарь прыгал по жердочке, на полу клетки  был рассыпан корм, а возле клетки сидел  усатый   полосатый, и следил за кенарем желтым глазом.
Когда голодная птица спускалась вниз,  кот не выдерживал, прыгал. Громко лязгали когти по железу клетки, испуганный кенарь взлетал вверх, обиженно тряс хохолком.
 Кот внизу застывал в ожидании. На морде у него было написано: не очень-то и хотелось.
 Пятилетняя внучка Соня таращилась на экран, пищала:
 –Ой, ой, страшно, жалко птичку.
 Папа Валера тоже смотрел, волновался:
 –Так ведь можно и инфаркт схватить! Пища рядом, а не ухватишь.
 –Да, у птиц бывают инфаркты, – согласилась я.
 –А причем тут птица? Я про кота говорю.

Читаю Ване (4 года) Чуковского:
 –И мочалку, словно галку, словно галку проглотил.
 –А она у него внутри и мылила и юлила?– спросил он.

 Степа (6 лет)
 –Бабушка, можно задать тебе один вопрос, ты не рассердишься?
 –Постараюсь.
 –Правда, не рассердишься?
– Ну, спрашивай, спрашивай.
– Ты, когда молодая была, сексом занималась?

– Внучатки вы мои, горошинки вы рассыпучие,– сказала я Степе и Арине, когда, наконец, запихнула их в машину и пристегнула ремнями.
 Четырехлетняя Арина строго на меня посмотрела:
– Я цыпленок и ягодка.
 Подумала и добавила:
 –Наполовину цыпленок, наполовину ягодка.

Арина гостила у нас сутки.
Смилостивилась и приехала, а уезжая взяла у меня в качестве подарка:
яшму с серебряной цепочкой, две брошки: одна финифть, вторая тоже эмаль в виде стрекозы, смешную таксу на красном шнурке для ношения на шее и кольцо серебряное. Положила все это в деревянную красную шкатулку, которую тоже пришлось подарить.
А серебряное кольцо с большим аметистом я ей не отдала: и плохо смотрится такое кольцо на маленькой ручке, и легко потерять.
 Арина ушла в слезах, оскорбленная моей жадностью.

У Насти день рождения. Я купила ей ожерелье из лунного камня.
Думаю, вот буду Насте подарок дарить, Арина заплачет, будет стенать, что она тоже хочет день рождения, и вообще почему они, эти дни рождения не каждый день.
 И я взяла  свою старую брошку филигранную для Арины. Соня будет в школе, обойдется.
 Приехала, Настю поздравила, достаю брошку.
 –Ой,– радуется дочь, мать именинницы, –моя любимая брошка.
  Я закрывая ладонь, на которой лежит брошка.
 –Вообще-то это моя брошка.
 –Да, да,– кричит дочь.– Твоя моя любимая брошка.
 От этих «твоя моя» я теряюсь, и дочь ловко вытаскивает брошку у меня из кулака, уносит и прячет в шкатулку.
 Да, сурово, когда в семье четыре женщины, и я пятая. Тоже что-нибудь сопру, пусть только зазеваются.




За что купила…


Когда валяешься в больнице, разговор часто касается медицинских учреждений.
 Одни больницы и поликлиники, в которых пришлось побывать, хвалят, другие,– ругают, а потом больные приходят к единодушному мнению, что  все зависит от врача: повезет с врачом, так и в простой больнице поднимут, а не повезет, так и в какой-нибудь дорогостоящей (о которых мы знали лишь понаслышке), загубят.
 –Меня вот в Н-ской больнице хирург поднял, а то осталась бы одна нога короче другой, а теперь вот обещают, что ходить через полгода буду нормально.
 И Зинаида приготовилась в очередной раз утомить  соседок по палате рассказом о своих злоключениях.
 –Ой,– прервала ее  Вера, которая слышала Зинины рассказы о чуде-хирурге уже не один, не два, и даже не три раза. Ой, ну с врачом тебе, может быть, и повезло, а тут я своему Пете говорю как-то про Н-скую больницу, что хочу туда съездить на консультацию, а он мне в ответ:
– Никогда при мне ничего не говори про эту больницу, как вспомню, как я там работал, и что со мной произошло, так слышать про них не могу.
 –А что, что?
 Больные женщины оживились, обрадовались возможности услышать что-то новенькое.
–Ну,  и я вот его спрашиваю, а что  там случилось?, а он мне в ответ:
 –Да не хочу рассказывать, все равно не поверишь.
 И я  вспомнила, что он около года в стационаре в Н-ской работал, а потом  уволился, а что и почему, мне не объяснил.
 Ну я допытывалась, допытывалась, и вот что он мне рассказал:
 «В тот день с утра я на своем рафике продукты возил для столовой, и когда все ящики перетаскали, перерыв у меня образовался. Я вышел перекурить.
 А тут сестра из отделения мне и говорит:
 –Раз ты свободен пока, помоги перевести труп до морга, а то все труповозки заняты, а женщина  умерла, и надо ее поскорее увезти, а то сам знаешь этих живых больных, они нервничают.
Я  согласился.
 –Несите, говорю, ваш труп, тут недалеко.
 Они втроем, санитар из морга  и две сестры труп на носилках вынесли, я помог им загрузиться,   сестра села в фойе сопровождать, а санитар со мной рядом в кабине пристроился.
 Припахивало от него спиртягой, известное дело, ну да на такой работе они всегда пропускают, весело ли в трупах ковыряться.
Труп на носилках простыней прикрыт, волосы слегка видны, понятно, что женщина.
В тот день сильный снегопад был, все кругом занесено, и ехал я по территории больницы медленно, буксовал.
Скорость, наверное, километров пять была, не больше.
Едем мы, я баранку кручу, санитар что-то болтает сбоку в ухо, вдруг слышу сзади голос:
 –А куда это вы меня везете?
 Я глянул в зеркало, и обмер:
 Труп сидит на носилках, простыню к груди прижала, и недоуменно оглядывается по сторонам.
 А медсестры  уже нет, только распахнутая дверь болтается.
Машина моя без управления медленно сползает с дорожки и едет по глубокой пороше.
 У меня в глазах чертики прыгают, я смотрю на дорогу, лишь бы назад не смотреть, и вместо того, чтобы тормоза жать, да мотор выключать думаю: ну, на такой скорости мы далеко не уедем, скоро завязнем.
 А пьяный санитар поворачивает голову, и говорит бывшему трупу, как ни в чем не бывало, хамит, как живой:
 –Чего привязалась, куда, куда. Куда надо, туда  и везем.
 Я смотрю на санитара, он на меня, и я вижу, как глаза его медленно стекленеют, он наклоняется к двери, губы начинают прыгать, пальцы скользят по дверце машины в поисках ручки, и никак не попадают на нее. С третьей попытки  ему удается открыть дверь, и он вываливается головой в сугроб, вскакивает и бежит к моргу, проваливаясь в снегу и почему-то припадая на левую ногу. Я жму на тормоз, открываю дверь, прыгаю, и машина, наконец, глохнет. Краем глаза я вижу женскую фигурку в белом халате, улепетывающую в сторону больничного корпуса.
 А труп сидит на носилках и жалобно так пищит:
 –Куда же все подевались?
 Женщина, не пожелавшая живой ехать в морг, спустя три часа все же умерла окончательно, в одиночной палате, куда ее в конце концов я  привез.
Кто там был наказан за такое разгильдяйство, чьи головы пострадали, не знаю, но моя пострадала точно, и  на другой же день я принес заявление об увольнении».
 –Вот такую историю рассказал мне  Петя. А уж правда это или нет, не знаю, я там не была. За что купила, за то продаю.


Тезки
Мы были тезки, обе Ирки.
Сейчас мы не общаемся много лет.  И не то, чтобы между нами черная кошка перебежала, нет, просто в какой-то момент пути наши разошлись и мы пропустили  тот момент, когда приятно было бы встретиться, поболтать, посмотреть друг на друга.
А сейчас не хочется тревожить себя, накладывать на запомнившийся образ молодой девушки образ состарившегося человека. А  самые яркие воспоминания  детства связаны у меня именно с Ириной. В восьмом классе ее родители получили квартиру и переехали в район Новых Черемушек, в начало Ленинского проспекта, а школу Ира не поменяла, осталось в той, в которой мы  учились с первого класса. Она ездила каждый день туда и обратно до центра, и я после уроков часто ездила к ней, была своим человеком в их семье. Иркины родители каждые выходные до глубокой осени проводили на даче, играли в бридж со своими друзьями. Ее оставляли в городе, а чтобы дочке не было страшной и скучной одной, позволяли приводить меня. Я  была рада-радехонька вырваться из своей скучной коммуналки, набитой сварливыми старухами и провести выходные на просторах чужой квартиры.
Шкодничали мы много, всего не упомнишь, но один эпизод  я помню в деталях.
В Иркиной квартире стояла стенка, а в ней был бар.
 Дверца бара открывалась вниз, образуя столик, внутри было встроено зеркало, в котором множились, отражаясь стоящие в баре бутылки.
 Бутылок было много, все с импортными этикетками, родители только недавно справили новоселье, а остатки роскоши спрятали в бар.
 Мы взяли бутылки, расставили их на журнальном столике, нарезали яблоки и апельсин на закуску, расставили рюмки и  начали дегустировать спиртное. Сидим в креслах в ярких халатах, Ирка в своем, я в ее матери, ногу на ногу закинули, потягиваем из рюмок,  поглядываем в телевизор, представляем себя героинями импортного фильма, загадочными и красивыми, мечтаем о том, как вырастем и сколько крови попортим противоположному полу.
 Рюмка за рюмкой, глоток за глотком, и наклюкались мы с этой дегустацией прилично.
 Это я сейчас  считаю, что мы наклюкались, но тогда мы об этом не думали, просто нам стало тепло и весело.
 И чем дольше шло время, тем теплее и веселее нам становилось.
 На улице был сентябрьский сырой и серый день, навевающий скуку и утомление, но под влиянием выпитого скука и утомление развеялись, и нам захотелось пойти погулять.
 Мы оделись и вышли.
 Кругом их недавно сданного дома была стройка, строился магазин «Тысяча мелочей».
В выходной день на стройке никого не было. Часть территории была огорожена забором, а фасадная часть нет. Вдоль всего вскопанного перерытого пространства были проложены доски, служившие тротуаром.
 Сейчас, утопающие в бурой жидкой глине, доски намокли, стали скользкими.
 Мы весело топали по этим доскам, и радостно пересмеивались.
 Не знаю почему, каким именно образом, под действием горячительных напитков события потеряли свою стройность и между ими стали появляться неожиданные провалы, только вдруг я стою уже не на досках, а посредине глины, которая засосала мои резиновые сапоги и крепко держит, несмотря на все мои попытки вырваться, я никак не могу вытащить из нее ноги.
 Стараюсь изо-всех сил, но никак.
 И мне это так смешно, просто необыкновенно смешно, что я непрерывно хихикаю. В какой момент мне удается поднять ногу, но при этом сапог остается в глине, и я стою, балансирую на одной ноге, и пытаюсь ухватиться за Ирку, которая  рядом, на тротуаре, смотрит на мой застрявший в глине сапог и тоже заливается смехом.
 Так и не ухватившись за Ирку, я наклоняюсь, чтобы вытащить сапог, теряю равновесие и падаю в грязь.
 Тут мне становится так смешно, что даже живот подводит.
 Я лежу на боку в жидкой  глине и хохочу во все горло, просто остановиться не могу.
 Ирина, заливаясь смехом, пытается поднять меня с земли и падает рядом со мной.
С нами начинается настоящая истерика. Мы лежим в жидкой глине в наступающих сумерках, грязные, румяные, веселые и гогочем во всю силу своих легких.
 Странно, но я совершенно не помню, как реагировали окружающие на наше поведение.
 Конечно, был субботний вечер, людей было мало, но все же кто-то был, мимо должны были идти взрослые люди, но я помню только себя и Ирку.
Вечно лежать в грязи не будешь, даже если это необыкновенно весело.
 Кое-как, встав на карачки, мы выползли на доски и мой сапог вытащили тоже.
 Пока лежали, пока  вытаскивали сапог, пока я натянула его на скользкий грязный носок, немного успокоились, но тут я взглянула на Ирку:
 Ее щегольский розовый берет был запятнан бурыми комками глины, прядь волос справа совершенно слиплась, и на щеке темнело грязное пятно.
 –У тебя лицо грязное, –сказала я .
 –У тебя тоже.
 Ирка подняла руку и рукавом пальто провела по лицу, пытаясь стереть грязь.
 Но рукав был весь в глине, и  она изукрасила себя до неузнаваемости, просто превратилась в негритянку, что вызвало у меня новый приступ смеха.
 Так грязные, пьяные, довольные жизнью мы ехали в лифте, и, изгадив его чистенькие пластиковые стенки, добрались до квартиры.
 Дальнейшее я не помню совершенно.
Как мы выпутались из ситуации, почистили пальто, помылись сами,  я не знаю, но утром в понедельник мы с Ириной, как обычно, сидели рядом на парте, и сосредоточенно решали задачку по алгебре. 








 







Зинаида Кудряшова

Зеленый длинный
Юмористические рассказы

 



г. Долгопрудный, г 2009
 


ЛЮБИТЕЛИ  ЖИВОПИСИ. 3
ИЗМЕНЕНИЕ ЧУВСТВ 4
ЗОЛОТОЙ ГУСЬ 5
НЕ ОСТАВЛЯЙТЕ ДЕТЕЙ ОДНИХ… 7
НУДИСТКИЙ ПЛЯЖ 9
СТРАСТИ-МОРДАСТИ 11
НА ЧУСОВОЙ 12
О ВРЕДЕ ТРЕЗВОСТИ 12
ГУСИ-ЛЕБЕДИ 13
ЧУВСТВО СПРАВЕДЛИВОСТИ 14
МНЕНИЕ ПРОТОТИПА 16
ЧТО ЛУЧШЕ 17
В АМЕРИКАНСКОМ ПОСОЛЬСТВЕ 19
ВСТРЕЧА В АЭРОПОРТУ 20
ГНОМ В УПСАЛЕ 22
БЕЗ МАМ И ПАП 23
БОРДОВАЯ ВОСЬМЕРКА 33
НАШ ПРИЯТЕЛЬ САШКА 34
ДЕЛА СЕРДЕЧНЫЕ 36
ТАБЛИЧКИ 37
БАБУШКИ И ВНУКИ 38
ЗА ЧТО КУПИЛА 44
ТЕЗКИ 45

 

 Армянская загадка:
Зеленый длинный, висит в гостинной, висит-пищит.
Отгадка:
 Селедка.
Почему зеленая?
 Моя селедка, в какой цвет хочу, в тот и покрашу.
Почему висит в гостиной?
 Моя селедка, куда хочу, туда повешу.
Почему пищит?
 Чтобы ты не угадал.

Любители  живописи.
Я установила  этюдник возле живописного прудика, огляделась, порадовалась тишине и безмолвию вокруг. Был пасмурный день конца августа,   никто не купался, не скатывался с металлической горки в воду, не оглашал воздух радостными криками, не собирался мне мешать.
Выдавив  краски на палитру, я взяла кисть и провела по картону первую линию.
Появились двое. Мальчик и  девочка. Встали за моей спиной и задышали, задышали.
Когда они подошли так близко, что невозможно стало  отвести руку с кистью, я обернулась и прямо посмотрела на них. Лет семи – восьми, не больше. Мальчишка весь в вихрах, девочка стриженная.
 –Мешаете– строго сказала я. – Держитесь подальше.
 Дети сделали вид, что им неинтересно, скорчили равнодушные мордочки, и стали кидать камни в воду прямо передо мной. Я терпела, хотя круги на воде мне мешали. Пошептавшись, дети ушли, но не надолго.
Через пятнадцать минут они вернулись, залезли на  детскую вышку рядом со мной,  стали грызть принесенные семечки, плеваться шелухой и обсыпать этой шелухой мое творение.
 –Не плюйтесь.
 Я скинула шелуху с волос, недовольно посмотрела на детей.
Они  слезли и ушли, как оказалось, за подкреплением. Вернулись вчетвером.
К этому времени измазанная мною картонка стала напоминать пейзаж. Приведенные товарищи, два мальчика, громко одобрили его, и теперь четверо стояли за моей спиной и наблюдали, как я вожу кистью. Дышали доброжелательно, подбадривающе дышали.
Так прошло полчаса.
 Кого-то из них позвали обедать, но мальчик решительно отказался от еды, дышать за моей спиной было важнее. Через час я, утомленная своей неожиданной популярностью, решила сворачивать  деятельность.
 Стали собирать кисточки, укладывать их. Но этюдник закрыть мне не удалось.
 Только я взяла в руки картон с пейзажем, как услышала за спиной горестный вопль:
 –Ой подождите! Не убирайте, всего минуточку, а то мой брат не увидит вашу картину.
 Я вздохнула, поставив картину на этюдник. Подождали брата.
 Подошла женщина с младенцем на руках.
 –Вот он мой брат! –закричал вихрастый поклонник живописи мне и обернулся к брату:
 –Смотри, какая красивая  картина.
 Младенец пускал пузыри и таращил глаза. Видимо, одобрял.


Изменение чувств
Мягкое полуденное солнце стучало в окна веранды, звало на простор полей и озера, но мы, расслабившись после дневных трудов, накормив детей и мужчин, перемыв посуду, накрепко приросли к стульям и оставались глухими к зову летнего дня.
Виола с Дианой не виделись тридцать пять лет и встретились сегодняшним утром, здесь, на Динкиной Селигерской даче.
 Девчонки, вернее бывшие тридцать пять лет назад девчонками, болтали, радуясь  встрече, всматривались друг в друга, находя через толщу дней, изменивших облик, привычные, знакомые черты, а я сидела, щурилась на солнышке, и гордилась тем, что их свела.
Беседа прыгала с одного на другое, с детей на внуков, со своей жизни, на жизнь общих знакомых и друзей, сейчас отсутствующих.
Разговор зашел о Люси, нашей близкой подруге.
 Люсина жизненная дорога была трудной, запутанной, и  Виола рассказывала, как к  Люсе, после того, как она овдовела, сватался бывший друг, надеясь в конце жизни соединить их судьбы.
 –Представляете,– Виолетта поднимала  брови, округляла темные глаза,– она ему отказала. Я ее  спрашиваю:
 –Люсь, а что ты так? Все же у вас любовь была.
 Люся отмахнулась:
–Да как представлю эту семейную жизнь, опять начнется: где мои носки,  где трусы, где брюки, все время мечись, бегай, помни, обслуживай, нет, не хочу, на свободе лучше. У меня внуки пошли, хватит с меня и этих забот. Не хочу замуж…
 –Да вот так, –подытожила Виола.–– то кровь кипит, страсти полыхают, а теперь носки, трусы, где…
 Мы погрузились в раздумье о превратности чувств, и трудностях быта.
 Стало тихо, слышно было, как жужжала, билась в стекло заблудшая оса.
 В наивысший пик наших раздумий о любви и браке, открылась дверь веранды и в щель показалась голова   Димки,  Виолеттиного мужа.
 Три пары глаз выжидательно уставились на нее.
 –Вета, –спросил он, –ты не знаешь, где мои рыбацкие сапоги?
В ответ грянул хохот.
Смеялась Дина, не склонная к бурным проявлениям чувств, хихикала Вета, сморщив тонкий нос, усыпанный веснушками, хохотала я, опустив голову на стол, и вытирая набегающие слезы.
 –Вот пожалуйста, –проговорила Виолетта, между приступами смеха– вот оно, отчего Люся отказалась.
Дима переводил голубой ясный взгляд с одной женщины на другую, недоумевая, почему такой простой вопрос вызвал столь бурное веселье.
Во всяком случае, он понял, что ответа ждать не приходится, почесал редеющую макушку, и исчез.
 Мы отсмеялись, отвлеклись, заговорили о другом. Прошло минут десять.
 Дверь вновь приоткрылась и в щель  просунулась все та же розовощекая физиономия неугомонного Димки:
–А где мой плащ?– спросил  он. –Хоть это ты можешь сказать??!


Золотой гусь

План возник в голове Любы. Она представила  путь денег ясно, и как ей казалось, во всевозможных деталях. Риск, конечно был, но небольшой.
Муж Слава, когда она рассказала ему задуманное, возражать не стал, но рубить гуся отказался.
–Подстрелить, это пожалуйста,– сказал он жене.– А рубить гусей я никогда не рубил, испачкаюсь кровью с головы до ног. Гусь все же не курица.
Люба вздохнула, зажала гуся под мышку и пошла к соседу Федору. Федя уже два дня, как вышел из очередного запоя, был мрачен, но чисто выбрит и стоял  возле покосившегося курятника, раздумывая, чем бы его подпереть, чтобы до осени продержался.
Осенью Федя надеялся закончить отделку веранды и построить новый курятник.
Увидев Любу, решительно идущую к нему с гусем под мышкой, Федя кивнул ей головой издалека, одновременно и, здороваясь и подтверждая, что он понял, что ей нужно и сейчас сделает.
Он зашел в полутемный сарай, нашел топор, вышел, молча взял у Любы гуся, положил на пень для рубки дров, крепко зажал птицу, и уже через пару секунд крепко держал ее, обезглавленную, сливая кровь на землю. А через пять минут Люба  шла обратно, аккуратно неся гуся за лапки головой вниз.
Гуся общипали, выпотрошили, нафаршировали зеленым фаршем, завернули в полиэтилен, и в пять часов Слава повез птицу к поезду, чтобы передать с проводницей в Москву, сыну с дочкой, вернее сам гусь был для детей, а вот начинка была только для сына, старшего.
Люба же позвонила Сашке, дочери, и сказала, что они передают им гуся.
Собственно говоря, Люба пыталась сначала прозвониться сыну Валере, для которого предназначались внутренности гуся, а саму птицу дети могли и поделить между собой. Но у Валеры на фирме было занято и занято, и Люба, устав выслушивать в трубке короткие гудки,  позвонила дочери.
–Встречайте гуся, – кратко сказала она .
Александра училась в аспирантуре, дел у нее было по самую макушку, да гусь ей был не нужен, не могла она съесть этого гуся, много было.
Поэтому Сашка позвонила брату Валере и передала ему слова матери.
Краснодарский поезд, с которым путешествовал гусь, прибывал в Москву полшестого утра. Валера не любил эти ранние подъемы и хлопоты и, прикинув, что за деньги, выложенные за такси, он без всяких хлопот купит себе такого же гуся на рынке, решил на вокзал не ездить, тем более что мать позвонила не ему, а сестре.
–Вот пусть Сашка и едет,– сказал он жене Кате,– ей было сказано встречать гуся, а не мне.
Катя представила большого жирного, вкусного гуся, и как его надо будет выделывать, жарить, потом долго-долго есть, потом мучаться, куда девать остатки.  И выбросить жалко, и съесть невозможно. Можно, правда, будет не жарить целиком, а разрубить на части, часть спрятать в морозилку, ну да что думать о гусе, которого муж не хочет встречать. Не хочет, его дело, если его мамочка обидится.
Проводница Оксана, которой было заплачено за доставку двадцать рублей, немногословная хохлушка,  выбрасывать посылку за которой никто не пришел. не стала. Решила вернуться с ним в Краснодар, а если там за ней хозяева не придут, тогда и подумать, что с этим гусем делать.
Днем Люба позвонила сына на работу:
– Ну и что встретил гуся? Все в порядке? Нашел?
– Что нашел? Что я должен был найти? Ничего я не нашел.  Работы много, я устал, поленился вставать так рано. Я думал Сашка встретит. Да бог с ним, с гусем. Спасибо, мама, но так получилось.
– Да что ты такое Валера говоришь? Как так рано вставать. Валера, да ты с ума сошел,– запричитала в трубку мать. –Как ты мог! Мы гусю во внутрь заложили три тысячи долларов, которые отец тебе должен. Не знали, как передать, вот и решили с гусем. Это же золотой гусь.
– Да что ж Сашка мне не сказала?
– Не знаю. Я ей намекала, не хотела прямым текстом говорить.
 Валера затосковал. Жалко было три тысячи, жалко  и мать, которая очень расстроилась.
–Шлите обратно,– сказал Валера.
 –Ну, тогда встречай этого гуся в том же вагоне через два дня утром, мы снова его вам пошлем.
Днем, Слава, чертыхаясь, поехал встречать вернувшегося из Москвы  золотого гуся.
Была весна, но уже припекало, и гусь, перевозившийся под полом вагона в естественном холодильнике, уже начал задумываться, а не протухнуть ли ему, и Слава завернул его еще в пару полиэтиленовых мешков, проверив предварительно внутренности птицы. Заветная пачка была на месте.
На обратном пути было жарко.
Пассажиры стали волноваться, в коридоре появился легкий запах, заставляющий думать о расчлененных трупах, спрятанных в чемоданах.
–Что-то у нас как-то плохо пахнет,– пожаловалась проводнице одна пассажирка, тощая и нервная дамочка, с круглыми глазами и острым носом-клювом, которым она поводила по сторонам.
Оксана, только что закончившая мыть туалет с хлорирующим очистителем, и успевшая после этих тяжких трудов пропустить рюмочку перед обедом, напрочь лишилась обоняния, и, возможно, именно это спасло протухшую птицу.
–У меня чисто, нюхайте у себя, – сказала она.
Ей очень хотелось уточнить, какое именно место у себя надо понюхать нервной дамочке, но связываться было опасно, острый клюв выглядел кляузным.
 Пассажирка поджала губы и ушла, чувствуя, что ее  как-то оскорбили, а как именно, она не поняла.
Утром, проспавшись, напарница проводницы тоже почувствовала запах.
Они посидели, принюхиваясь, потом открыли люк, где лежала птица.
–Это гусь, похоже, протух,– поняла Оксана.
–Если и сейчас его не возьмут, выброшу к чертовой матери.
–Закрывай скорей,–закричала напарница.– А то опять придет эта тощая, принюхиваться.
Валера встречал Птицу. Подвез его к поезду Михаил Иванович, шофер с фирмы.
Сонная Оксана отводила нос в сторону, передавая Валере полиэтиленовую сумку.
В нос ударил отвратительный запах.
Подъехали к ближайшей помойке.
Валера, заткнув нос платком одной рукой и отвернувшись от сумки, другой в слепую нашарил глубоко засунутый  в птицу пакет с чем-то твердым, вытащил, трясясь от отвращения снял с пакета первый слой полиэтилена, и посмотрел на то, что вытащил. Сквозь облепленный чем-то скользким и вонючим бок пакета мирно просвечивали зеленые купюры долларов.
Валера оставил вытащенное себе, остальное,  бросил в мусорный бак.
Вонь стояла невообразимая.
Валера вытер пакет и  руки платком, и платок тоже бросил в контейнер.
Дома Валера снял с денег еще два кулька полиэтиленовых,  тщательно вымыл руки ароматическим мылом, пересчитал деньги, потом понюхал купюры.
В отличии от его рук доллары не пахли.


Не оставляйте детей одних…
Рассказ молодой женщины

 …Это было до моего замужества. Я  с Тимофеем Гуровым только встречаться начала.
 Он в общаге тогда жил, и был у него друг Сашка, которого девушка в тот момент бросила.
 У друга страдания, Гуров его одного оставлять не хочет, всюду с собой таскает, все время мы трое, и Сашка чувствует себя  лишним. И вот, чтобы он не чувствовал неуютно, я стала приглашать свою подругу, Виолку, невообразимую красотку, натуральную блондинку и полную пофигистку.
 Спокойная, как тюлень, никогда из себя не выйдет, ото всего отмолчится.
 Характер полностью моему противоположный, может быть именно поэтому мы  сошлись.
 Она к нам в девятом классе пришла, а в десятом мы уже накоротке были, много времени вместе проводили, или у нее, или у меня.
 У нее родители целыми днями на работе, у меня тоже, – настоящая свобода.
В тот день была пятница. Гуров накануне  вечером позвонил мне и пригласил в театр, у него было четыре билета на всю нашу компанию.
 Я позвонила Виолке, и она мне говорит:
 –А у меня есть бутылка шампанского. Выпьем перед  выходом по бокалу.
А я в тот день пошла в магазин за продуктами, маме написала список, и после этого попробуй, не сходи, занудят. Тогда еще не супермаркеты были, а магазины самообслуживания.
 Я стою возле винного отдела, в руках у меня бутылка  вермута, «Букет Молдавии», и на этикетка написано, что он особенно хорош с шампанским. Изысканное сочетание.
 Ого, думаю, вот мы с Виолой и попробуем.
Взяла я этот вермут, принесла домой, нарядилась, накрасилась, жду подружку.
 Виола пришла, красивая, волосы золотые по темному пальто распущены, голубой песец оттеняет серые глаза, красотища.
 Очень приятное было у нее пальто с песцом, мне нравилось, у меня такого дорогого пальто не было.
Начало спектакля было в половине восьмого. Зал был маленький, без балкона, и на билетах было написано, что опоздавших пускают только на второй акт. Артистов  тогда уважали.
 Я достала фужеры, мы с Виолкой сели за стол, такие обе шикарные, нарядные, открыли шампанское, налили пополам с вермутом, сидим, пьем, вкусно очень.
Не заметили, как налили по второй.
 Нам хорошо, но в голове копошится мысль, что надо ехать, ребята нас ждут у метро рядом с театром. Мысль эта медленно так копошится,  и мы решаем, а чего там, успеем, и наливаем себе по третьей.
 Надо сказать, что в те юные времена закалки к алкоголю у нас не было никакой, и после третьей рюмки все покрылось туманной дымкой.
 Помню, что мы вышли на морозный воздух, когда уже стемнело, и ждали троллейбуса, который шел до метро. Мысль у нас была одна, как добраться до кавалеров и сделать так, чтобы они не увидели, до какой степени мы наклюкались.
 Дальнейшее рассказываю со слов Гурова, память мне отказала напрочь:
Мы опоздали на сорок минут относительно условленного времени. Сашка порывался уйти, но Тимофей его останавливал:
 –Подожди, они придут, некуда им  деться, придут обязательно.
 И наконец на верхних ступенях выхода из метро показались наша парочка. Мы шли, нежно обнявшись, поддерживая друг друга.
 Я смутно припоминаю, что   в тот момент все силы моей окосевшей души были направлены на то, чтобы справиться с неодолимой преградой в виде лестницы,  возникшей на нашем пути. Одна из нас делала шаг на ступеньку вниз,  перетаскивала другую, потом мы медленно покачиваясь, шли вдоль ступеньки, как по краю обрыва, выискивая, где удобнее спустится еще на ступеньку ниже.
 Когда одной из нас казалось, что она нашла этот единственное счастливое место  то напряженно тянула ногу вниз, выискивала поверхность ступени и осторожно на ней укреплялась.
Потом помогала сойти подруге, и возобновлялись поиски удобного спуска пониже.
Народ спешил из метро густой толпой, нас толкали, обгоняя, что создавало дополнительный эффект случайного блуждания.
 В первые минуты Тимофей и Сашка растерялись, не понимая, в чем дело, потом ринулись нам навстречу и помогли сойти вниз.
 Очевидно было, что в таком состоянии идти в театр не имело смысла. Но понимали это только трезвые кавалеры, нам же с Виолкой, после того, как  мы, вместо того, чтобы спокойно лечь спать дома, проделали такой путь, отказаться от театра казалось просто невозможным.
Мы зашли в фойе, разделись, но в зал нас не пустили, нужно было ждать конца первого акта.
 Мы начали просить с женщину из обслуживающего персонала, умолять ее пропустить нас в зал. Женщина стояла, как гранитный утес, и тут я заплакала, и сказала:
 –Ну не лишайте нас пожалуйста этого удовольствия. Пустите нас в зал. Ну хотите., я перед вами на колени встану?
 И не успел Гуров меня удержать, как я, рыдая, упала перед билетершей на колени.
 Театр всегда рядом. Жалко только, что в нашем спектакле, где я играла главную роль, зрителей было маловато.
  Гуров, только сейчас осознав, до какой степени мы пьяны, и что с мечтой посмотреть спектакль придется расстаться, подхватил меня с колен, извинился перед билетершей, и потащил, упирающуюся в гардероб. Сашка увел Виолу, которая шла за ним покорно, не протестуя.
 Я же рыдала, отбивалась от Гурова и мечтала проникнуть в зал.
 Ребята привезли нас в общагу, уложили спать, а сами позвали третьего, и расписали пульку.
Около двенадцати взяли такси, и доставили нас по домам.
 Родители мои мирно спали, думая, что дочь в театре, а утром укатили на дачу.
 Я проснулась с ужасной головной болью и отвращением к жизни. Блуждая по квартире, я вышла на кухню. Взяла яблоко, погрызла его от тошноты, не помогло.
 Я открыла мусорное ведро и увидела там бутылку из-под букета Молдавии.
 Рефлекс был такой быстрый, что я еле- еле добежала до унитаза.
 После рвоты полегчало.
 Я взяла мусорное ведро, и выкинуло его содержимое в мусоропровод. Избавилась от проклятой бутылки, радуясь, что родители ее не заметили. Подремав на диване, я собралась с силами и позвонила Виолке. Человек, снявший трубку на том конце провода, говорил слабым хриплым шепотом.
–Это ты, Виолка?– спросила я.
 –Да…
 –Плохо тебе?
 –Да…
 –Мне было очень худо, а потом я блеванула, и полегчало.
 –Даа.. А я никак не могу.
 –А ты представь себе мысленно бутылку «Букет Молдавии»
 На том конце раздались всхлюпывающие звуки, а потом короткие гудки. Помогло,– подумала я удовлетворенно.
 
 
Нудисткий пляж
 Только в метро Ваня вспомнил, что не сделал задание по испанскому языку: не подготовил рассказ о походе на пляж.
 Иван, это дома он был Иван, Ваня, и даже Ваняткин, а в школе он звался   Айвен, так произносилось его имя на американский манер.
 Айвен был хитрый  русский мальчишка, и не зная таких испанских слов, как полотенце, плавки, и прочее, он решил упростить ситуацию и отправить себя, если его спросят, прямиком на нудистский пляж.
 Конечно, здешние нравы он уважал, купался  не в русских плавках-трусиках, как у дедушки на даче под Москвой, а в длинных, до колен американских плавках-шортах, но делать сейчас было нечего, либо двойка, либо отправиться на нудисткий пляж.
Урок испанского был первым, и Эльмира, учительница испанского языка, сразу вызвала Ваню.
 Проистекала беседа на испанском.
 Говорила, в основном, Эльмира, а Ваня  делал вид, что понимает. Наконец, в речи позвучала фразу, которую Ваня понял:
–Айвен, расскажи, как ты пошел бы на пляж.
 Ваня молчал, думал.
 –Я бы почистил зубы, –сказал он фразу из предыдущего урока.
Учительница одобрила его действия, но спросила, что бы он на себя надел, собираясь на пляж.
 Мучительное копание в памяти не помогло. Слово плавки Ваня как не знал, так и не знал.
 –Ничего,– ответил он.
–Как это? –Брови Эльмиры угрожающе поползли вверх, как это ничего?
 –А я бы пошел на нудисткий пляж.
Ну действительно, если у тебя нет плавок, или ты не знаешь, как они называются по-испански, что в данном случае одно и то же, что остается ребенку делать, как не идти голяком. А куда можно так пойти? Только на нудисткий пляж.
При словах нудисткий пляж Эльмира, благоверная католичка, стала напоминать по цвету рака, только что вытащенного из кастрюли. И пар от нее пошел, как будто ее вынули только что из кастрюли с кипятком.
–Так совсем ничего не наденешь,– подумай, настаивала она.
 Ваня еще покопался в памяти, перебрал небольшое количество испанских слов, которые знал, выбрал из него слова тапочки:
 –Я пойду в тапочках.
 –В тапочках? На нудисткий пляж?
 –Да я пойду в тапочках на нудисткий пляж.
 Ивану еще не стукнуло пятнадцати, расти он не начал. Маленький, весь покрытый крохотными, как булавочные уколы, темными веснушками, Иван смотрел открыто и ясно снизу вверх в глаза учительнице,  и выглядел так, как будто он только и делает, что разгуливает по нудистким пляжам.
Эльвира быстро и горячо сказала что-то по-испански, Ваня не понял ни слова и на всякий случай сказал:
– Да
 Учительница еще что-то произнесла, Ваня потерял окончательно нить разговора и ответил в паузе, для разнообразия:
 –Нет.
 Это было как игра в чет-нечет.
 Бордовая учительница перешла на английский.
–Хорошо, – сказала она, хотя ничего хорошего не просматривалось. Ваня не знал урока, а учительница думала, что он над ней издевается. –Пойди к наставнику и скажи ему, что я тобой недовольна.
 Ваня отправился к наставнику и обнаружил его в кабинете, что само по себе было большой удачей.
–Учительница испанского языка отправила меня к вам,– сказал Ваня и потупил скромный взор на пол. Темные ресницы придавали Ване застенчивый вид.
 –А в чем дело, что ты натворил?
 –Я решил пойти на нудисткий пляж в тапочках, а она мне этого не разрешила. Не понравилось ей, что я хожу туда в тапочках.
–А почему ты решил пойти в тапочках?
 –А в чем?
 –Ну, босиком. Надо быть последовательным.
 Хорошо бы быть последовательным, но я не знаю, как по-испански босиком, с тоской подумал Ваня, а вслух сказал:
 –Имею я право выбирать?
 Наставник задумался, так, как будто от права Вани пойти в тапочках на нудисткий пляж зависел международный престиж Соединенных Штатов.
 Прошло несколько минут томительного молчания. Наставник почесал редеющую макушку.
–О кей, Айвен,– сказал он, наконец,– вернись на урок и скажи учительнице, что я разрешаю тебе ходить на нудисткий пляж в тапочках, раз тебе этого хочется.
 И Иван вернулся на урок.
–Наставник разрешил мне ходить в тапочках,– сказал он учительнице по-английски.– Наверное, он и сам так пошел бы на нудисткий пляж, чтобы ноги не наколоть.
Учительница беспомощно оглянулась. Вокруг нее сияли радостные рожицы четырнадцатилетних мальчишек, которых было больше половины класса.
 В этот момент, к счастью, закончился урок.
 К следующему  занятию Ваня подготовился, но его почему-то не спросили.

Страсти-мордасти

 Два года спустя я снова была на даче у подруги. На этот раз я решила изобразить ее ближайший пруд, а не дальний, где живут  рьяные поклонники живописи, и где мне так досталось позапрошлым летом. Я подошла к пруду, нашла место, с которого мне вид и освещение показались наилучшими,  и вернулась за этюдником и красками.
 Когда я вновь появилась на пруду, на моем месте, чуть ближе к воде, сидели две юные велосипедистки десяти-одиннадцати лет от роду.
 Все время, пока я пыталась изобразить домик на противоположной стороне, березу, кусты, четкое в безветренную погоду отражение в воде, девушки беседовали, вернее, это была не беседа, а монолог, тоже живопись, только словесная.
 Говорила одна, черненькая, постарше. Рассказывая, она изредка скашивала глаза на меня, слушаю ли я ее и проникаюсь ли сочувствием и уважением.
 Разговор, как я поняла, шел о велосипедной аварии.
 …Я боялась сбить его, стала объезжать и врезалась в ствол дерева. Я упала, руль велосипеда воткнулся в руку, и я потом  уже помню только, как брат бьет меня по щекам, и кричит:
 –Очнись, очнись, очнись. Сколько времени я была без сознания, не помню.
 Повезли меня к врачам на рентген, а там меня так заставили руку вывернуть, просто жуть. Мне  страшно больно было, а они: положи кисть в таком положении и не шевелись (взгляд в мою сторону).
 –А что все же они у тебя обнаружили, перелом?
 –Нет, очень сильный ушиб. Сказали покой, и руку держать на перевези. Я в школу ходила, и куртку не могла снять, и портфель еле-еле несла. И мне две девочки помогали и сочувствовали, Галя и Женя. А Майка, она была до этого моей подругой, она только посмотрела издалека, сказала:
 –Ну просто цирк
 И ни разу не подошла мне помочь, только шушукалась и смеялась надо мной с мальчишками.
 Я теперь с ней больше не дружу (взгляд в мою сторону).
 Младшая закивала головой, одобряя обрыв дружбы.
 Это я один раз сознание потеряла.
 А еще теряла, когда мне прививку в школе делали. К нам в класс девочка из Воронежа приехала учиться и она рассказала, что у них одной школьнице сделали прививку, и она осталась на всю жизнь инвалидом.
 И мама  мне говорит: ты смотри, как они делают. Все ли стерильно, одноразовые шприцы употребляют, в общем, чтобы инфекции не было.
 Я смотрю, как они целлофан снимают, лекарство набирают, уколы делают, внимательно так смотрю, и когда до меня дошла очередь, я бряк, и без сознания.
 Мне нашатырный спирт поднесли к носу, ты никогда не нюхала нашатырный спирт? (взгляд в мою сторону).
 Ну повезло тебе, это такая дрянь.
Я еще  в обморок в магазине упала.
Мне обруч на голову хотели купить, чтобы волосы держать.
 В магазине было душно, мы ходили, ходили, вдруг у меня потемнело в глазах, и  я упала.  Мама потом говорила, что я страшно побледнела, и завалилась.  Меня на улицу вынесли, я тогда маленькая еще была. Я в обмороке все слышу, что вокруг, но сказать ничего не могу, и глаза открыть тоже.
 А вот когда я с рукой упала, тогда все темно было. И я ничего не помнила, а в магазине я помнила, только все в таком тумане…
 Представляешь?
 Не представляешь?
 Ты никогда в обморок не падала?
 Повезло тебе (забыла посмотреть на меня).
 А я четыре раза сознание теряла, вот три я тебе рассказала, а четвертое давно было. Я маленькая была, гвоздем ногу поранила, кровь течет.
 Я помню, как кровь по ноге течет, и она такая красная, а трава рядом такая зеленая и вдруг эта трава начала ко мне приближаться и все… Больше я ничего не помню. А вообще-то я много из своей жизни помню. Вот. У меня такая память. А ты из своей жизни ничего не помнишь?
К счастью для девочек, вторая не вспомнила ничего достойного внимания, такого, что можно было бы рассказать после перечисленных выше страстей. Только это их и спасло.
 Я уже подумывала, а не искупать ли их в пруду.
 Столкнуть легонько, они и кувыркнутся. Тоже было бы событие, достойное красочного рассказа.
На Чусовой
Я писала  белый храм, расположенный на высоком обрывистом берегу реки Чусовой.
 Расположилась я недалеко от мостика через речку, и народ ходил мимо, заглядывал. Взрослые деликатно смотрели издали, но дети подходили близко, смотрели,  разговаривали, беззастенчиво комментировали, предполагая, видимо, мою полную глухоту.
 –Ой, наш храм, –услышала я девчачий голос за спиной. –Как красиво.
 –Ну и что, храм, как храм,– раздался в ответ мальчишеский голос. –Я тоже его на уроке рисования рисовал. –Интонации не оставляли сомнения, что мой рисунок и в подметки не годится его произведению.
Я спорить не могла.
 Мои неудачи вот они, налицо, а его гениальное произведение отсутствует, и обругать его нет никакой возможности. Пришлось  промолчать.

О вреде трезвости

Как-то в июльский воскресный день мы решили прогуляться, и  утречком отправились в деревню, расположенную, как мы знали, на берегу реки Москвы. Путь туда был не близким, и мы взяли с собой еду, обычный набор – вареные яйца, кусок колбасы любительской , хлеб, огурцы, прихватили с собой дочку и потопали.
Не прошли мы и с километр, как Катенька стала отставать, Алешка взял ее на руки, а тут нас догнал рафик, затормозил и спросил:
–Куда?
Мы назвали деревню:
–Садитесь, довезу.
Мы уселись в машину, в которой уже сидел, как мы выяснили, Мишка, и потряслись по колдобинам посередине дороги..
 Навстречу из клуба пыли вынырнул грузовик, шофер лихо крутанул баранку, избегая столкновения, машина завизжала, как живая и накренилась, норовя кувыркнуться в канаву.
 Шофер дал задний ход, рафик закачался над канавой, раздумывая, падать ему или нет, а Алексей, не дожидаясь, героически выпрыгнул наружу. Я с Катей и Мишка не менее героически остались в фойе. Сидели, как сидели, ждали, что же будет.
 Автомобиль задумчиво кренился набок, шофер газовал и давал задний ход, открытая дверца болталась, Алешка снаружи просил подать ему Катю и прыгать самой, но я трусливо сидела и на призывы мужа не реагировала: боялась, что машина завалиться на нас именно в тот момент, когда мы будем из нее вылезать.
 Дальше канавы упасть не удастся, это все же не серпантин в горах, и не в ущелье мы сползаем. Рафик завалился в кювет, но не боком, а носом. Машина фыркнула пару раз, чихнула и замолчала, стояла, задрав зад.
 Алексей сполз в канаву и принимал нас с Катей, а грузный Михаил выполз сам. Выбрался из кабины и шофер. На лице его от уха до уха сияла счастливая улыбка.
Он обошел вокруг машины, почесал затылок.
–¬ Ну, здесь уже недалеко, – ободряюще сказал шофер нам, как бы извиняясь перед нами, что взялся вести и не довез.
А Михаилу сказал:
–Кликни там шурина, скажи: Колька к нему ехал, да застрял в кювете, пусть приедет с трактором и вытащит. И все это звучало, как дело обычное, чуть ли не каждодневное.
Мы вчетвером продолжили путь, а шофер сел на обочину, подперев голову рукой. Лицо его приняло мечтательное выражение.
 Я подумала, что мы с Катей очень мешались: в такой ситуации Колька ни разу ни матюкнулся
Пыльной деревенской дорогой мы вышли на берег реки  Москвы. Спускаться к самой воде с обрывистого берега мы не стали, гуляли по травке, Катя радостно рвала цветочки, и вскоре  у нее были полные руки куриной слепоты и колокольчиков, и потом мне вверилась честь таскать эти увядающие букетики. Мы прошлись вдоль реки, посидели в тени, съели припасы и повернули к дому, закончился наш пикник.
Не успели мы пройти и пятисот метров, как  нас обогнал знакомый  рафик, лихо затормозил, Колька высунулся из окна и приветствовал нас, как родных.
Встреча с шурином не прошла для него бесследно, он был веселый, красный, и глаза как-то странно косили. Само собой, он ждал, что мы поедем с ним.
– Лучше плохо ехать, чем хорошо идти,– закричал он нам.
 Можно отказать человеку, который зовет с собой от чистого сердца?
 Мы сели, и он, крутя баранку, рассказал нам, что его вытащил из кювета проходящий грузовик минут через двадцать после того, как мы ушли.
–Хорошо посидели у шурина, –заключил он, –но завтра на работу.
Минут через двадцать мы благополучно, несмотря на  совершенно пьяного водителя прибыли в свой поселок.
–Вот голову поправил, и все в порядке,– сказал нам на прощание Николай. –А то поехал утром, не опхмелившись, и что вышло?
Гуси-лебеди
Дело было в К;амышине.
Мы шли втроем, мой муж Алеша, я, а между нами, за ручки, наша трехлетняя дочка Катя. Расслаблено так плелись на рынок, вечерело, и перед нами пылила стая крупных белых уток.
–Посмотри, какие красивые уточки,– обратилась я к дочке перед тем, как их обогнать.
–Это гуси, – строго сказал Алексей.
–Это утки,– не согласилась я,– видишь же какие у них низкие попки и походка утиная.
–Это гуси, – не меняя интонаций, как заезженная пластинка, утверждал Алексей.
–Но утки это, самые обыкновенные белые утки, – закипая слезой, с вибрациями в голосе настаивала я.
–Это гуси, – также монотонно, без эмоций продолжал муж.
Вдруг птицы встревожились, замахали крыльями и пронзительно закрякали. Объясняли Алексею, что они утки.
“Послушай, кря-кря кричат” –  я повернулась к мужу, чтобы сказать ему это, но он опередил меня:
–Слышишь, га-га говорят,– радостно, как будто он действительно получил доказательство своей правоты, произнес Лешка.
Я почувствовала отчаяние: наша маленькая девочка никогда  не научится отличать гусей от уток, и я никогда не смогу доказать никому на свете, что сейчас перед нами идет стая уток. Если же начну плакать, то он скажет:
–Ну, если ты так хочешь, то пусть это будут утки.
Если я так хочу, а объективной истины не существует, утки крякают, подтверждают свою принадлежность к утиному роду, а ему они га-га кричат!
–Посмотри внимательно, может это лебеди, – раздался иронический голос. Нас обогнал идущий сзади мужчина, бросил на Алешку уничтожающий взгляд и пошел себе дальше. Он слышал, как Алексей пытался кряканье выдать за гоготанье.
 Алексей сдался. Очевидно было даже ему, что перед нами не лебеди.
 

Чувство справедливости

 Степе 4 года, Арина 2, Соня 9, Насте 16. Мой возраст роли не играет.
–Степа, представь себе, на столе лежат два яблока. Нас с тобой тоже двое. Как мы поделим яблоки?
Степа внимательно посмотрел на пустой стол, поднял ясные глаза на меня:
 –Мне большое, тебе маленькое.

Я вынула из шкафа четыре ириски, протянула на ладони внуку:
 Степа, вот что осталось. Это тебе и мне.
Степа сгреб три конфетки, одну сиротой оставил на ладони.
 Степа, а как было бы разделить по-справедливому ?– спрашиваю я:
 –Ну,–тянет Степа,– ну, тебе еще и еще. Если можно разделить не существующие яблоки, почему не добавить  мифические ириски? Главное, себя не ущемить.

Арина забрала себе и Сониного любимого льва и Степиного надувного щеночка.
 Куклу свою подцепила  кончиком пальца, все прижала к груди:
 –Мое!
 –Не-е-ет, это мое, –запищал Степа, пытаясь вырвать у нее пятнистого щенка.
 –Нет мое– Арина держала игрушки насмерть.– Мое, аааа.
 –Это несправедливо, несправедливо,– закричала Соня,– ты жадина-говядина, соленый огурец. Отдай сейчас же.
 Спасаясь от старшей сестры, Арина торопливо, чуть ли не зубами открыла тяжелую дверь избы, скрылась за ней. Оттуда раздавался ее пронзительный рев:
 –Я не жадина-говядина, ты сама жадина-говядина.
 Я не разрешила детям идти отбирать у Арины игрушки.
 –Сделайте вид, что вам наплевать, пусть подавится,– сказала я.
 Степа вытирал слезы, Соня уверяла меня, что я неправильно воспитываю Арину, заступаюсь за нее, только потому, что она самая младшая. А Арина продолжала вопить за дверью, что она не жадина-говядина.
Вдруг наступила тишина, потом открылась дверь, надувной щенок вылетел из двери и упал на середину веранды.
 Дверь с треском захлопнулась.
 Степа посмотрел на игрушку, вытер слезы, поднял щенка на диван и ушел на улицу к живой собаке.
Соня же, не получившая льва, все взывала к справедливости.

Мы были на пляже.
–Бабушка, я построил домик из песка и дарю его тебе, пойди посмотри, какой домик, – тянул меня за руку Степа.
 Я успела увидеть горочку песка только издали.  Разбойница Аришка подобралась к песочной кучке, пришлепнутой Степиными руками, и разметала ее в стороны.
 –А-А-А,  завопил Степа.
 Сотворив злодейство, Аришка покинула двоюродного братца в горести, а сама побежала к своему домику, возвышающемуся в двух метрах от Степиного.
 Соня все видела из озера. Тут же выскочила на песок, бросилась к Аришкиной песочной постройке, уничтожила ее, еще и ногой  притоптала.
–Ааа, –плакала теперь Арина.
 –А что ты плачешь, что плачешь? Ты сломала Степин домик,  мы сломали твой. Все по справедливости.
 –Ааа, плакала Арина, замахивалась крохотным кулачком на сестру.  Ты плохая, дура ты, уходи.
 –Бабушка, ну ты посмотри, что она орет! Она же первая начала!
 –У нее свое представление о справедливости,– я решила не вмешиваться.

Дед протянул три чупа-чупса
–Аришка выбирай чупа-чупс первая.
Аришка сомнительно осмотрела их, поколебалась, но выбрала.
 Степа взял другой.
 Не успел он развернуть и засунуть его в рот, как оказалось, что Аришка не хочет свой, а хочет именно Степин.
 Но Степа на отрез отказался меняться.
 Опять скандал.
 Выручила Настя, наша старшая внучка. В шестнадцать лет уже приходит мудрость. Она выменяла Степину конфету на свою, и отдала ее Аришке, а себе взяла ее.




Мнение прототипа
( думаю, что сам рассказ, о котором идет речь, не столь уж и важен.)
–Это вовсе и не я. Кто-нибудь почитает, подумает, я и взаправду хожу по своей собственной квартире на цыпочках. Нет, я хожу, как хочу, и всю жизнь так ходила.
Это я-то сучковатое дерево? Это я пень? Ты совсем сдурела.
.–Да пойми ты, это же не ты, это образ такой, трагический. Как будто ты сама про себя думаешь, что ты уже пень…
–Как это я сама про себя думаю, что я уже пень. Да еще сучковатый. Я ничего такого про себя и не думаю. Да и где ты видишь сучки?  Я еще гладенькая вполне. У меня хорошие формы. Один бюст чего стоит. Сучковатый… Интересно, ты про себя думаешь, что ты уже сучковатый пень?
–Да внешность же тут ни при чем. У тебя душа стала как сучковатый пень. От переживаний.
Переживания да. Но причем тут пень?
–Как это я утром собралась голову мыть? Утром мыть голову! Я всегда мою голову только вечером, иначе у меня волосы не уложатся и прическа будет не та. И душ я никогда не принимаю, только ванну. Я очень люблю полежать в ванне, расслабиться.
–Я никогда в сумке долго не копаюсь. Расческа у меня в стакане стоит, ручки у меня в сумке нет, только кошелек. И пачка сигарет у меня не мятая. Теперь только дешевые сигареты в мягких пачках, а я покупаю хорошие, дорогие сигареты, я себя хоть этим балую.
–Да ведь я этого не знаю, мне нужно всякие мелкие детали описать для правдоподобности, вот я и придумала…
–И ничего я не опаздываю. У нас теперь строгостей нет.
–И почему ты не опишешь, как я спешу на работу,  встречаю соседа и он меня подвозит? И сосед этот твой муж?
 Ну даешь… Как это она старше меня на десять лет. Она старше меня на двадцать. Прибавила мне целых десять лет. Через десять лет, я может и буду  сучковатым пнем. И вообще,  я так про нее не думаю. Я ее уважаю и она мне очень помогла. И помогает. Если она прочитает, то обидится. Ты испортишь мне с ней отношения.
И нет у меня подола у пальто, чтобы  мести пол в маршрутке. У меня полушубок.
Где-то ты видела на мне шляпку, которой в обед сто лет? Да у меня дорогая шляпка, я ее за тысячу на Савеловском рынке купила и всего-то  три года назад.
Нет, я тысячу не пожалела, чтобы нарядно выглядеть, а ты описываешь, как будто я ее из старого сундука вытащила.
–Да я хотела, чтобы пожалостливей было… Я твоей шляпки и не помню даже.
–А не помнишь, не пиши, не выдумывай.
–Это я влюбилась в него девочкой в школе? Да в школе у меня другой был,  такой был роман, большая любовь. А Петя за мной семь лет бегал, пока я согласилась замуж за него выйти. Ну почему ты это не опишешь, а врешь все?
–Да так  лучше. Сюжет лучше закругляется.
–У них любовь, а ты: она остыла. Ничего подобного.
–Ну ладно, я пойду. Меня на день Валентина трое мужчин поздравили, а разве было бы это, если бы я была сучковатый пень? Посмотри, я даже в твоем зеркале еще хоть куда. Не вздумай эту муру печатать.





Что лучше

Что лучше, склероз или маразм?
Склероз, забываешь, что у тебя маразм.

Когда доживаешь до определенного возраста, когда  руки и ноги скрипят, но еще движутся, а мозги, утомленные все возрастающим потоком информации, уже отказываются даже скрипеть, возникает состояние, наиболее точно характеризующееся   фразой моей приятельницы Людмилы:
– Голова, как дуршлаг.
Людмила, как и все прочие персонажи этой интермедии, достигла  вполне зрелого возраста, который, как мой  случайный попутчик по купе, рассказывая о своей соседке, бегающей по снегу босиком, охарактеризовал так: она  настоящая женщина, ей пятьдесят-то есть.
Так вот, достигнув, наконец, настоящего возраста и заимев голову, как дуршлаг, мы все обнаружили, что жизнь  не кончилась, только как-то упростилась; дел стало поменьше, часть вывалилась из дырок в решете, зато полноценные дела заменились суетой.  Как то поиски очков и вставных зубов.
Ну, хватит о грустном.
Вчера вышла погулять, встретила Татьяну, соседку из квартиры подо мной.
–Не спеши, говорит мне Таня, подожди. Я тебе что-то расскажу:
«Я мыла окна недавно, а штору не повесила и сегодня решила повесить. Залезла на табуретку, нанизала на крючки часть петель, увидела пыль на карнизе, думаю надо пыль стереть. Бросила штору, пошла, взяла тряпку, намочила,  обратно иду мимо телевизора, присела на минутку на диван сериал досмотреть. Просыпаюсь, обнаруживаю: дремлю на диване, в руке мокрая тряпка. Удивилась, отнесла тряпку в ванную, прошла в маленькую комнатку, вижу, штора недовешенная на двух петельках болтается. Встала я на табурет, пыль увидела, вспомнила, почему тряпка в руке была, пошла в ванную, снова ее взяла. На обратном пути телефон зазвонил, оказалось, подруга год не звонила, вдруг вспомнила. Поговорили, так с часок. Я пока разговаривала, весь телефон протерла тряпкой, чистый стал. Трубку положила, тряпку в ванную отнесла, прополоскала, разложила на раковине сушиться, иду в маленькую комнатку, вижу, штора на двух петлях висит. Залезла на табуретку, вижу пыль не стерла… Зоя, ну вот только на третий раз удалось мне пыль смахнуть и штору повесить.»
***
В конце лета  мы с Алексеем, моим мужем, гостили на даче у моей подруги Иришки.
 Ирина ищет кошелек мужа. Ищет с обеда., даже есть не хотела садится.. Я уговорила ее отложить поиски, пообедать, отдохнуть, а потом он и сам найдется, но уже темнеть начинает, а кошелька все нет.
–Это ты его куда-то сунула, – наступает на Иринку муж Юра.
Кошелька нет, но обед переварен, пошли ужинать. Я плотно обедала, и поужинала йогуртом, сижу, смотрю, как остальные жуют. Ира с Юрой все ссорятся, выясняют, кто из них кошелек потерял.
«А где же мои ключи от дачи», думаю я. «Тоже не знаю, где и искать».
Я представляю мысленно их дачу, еще раз слышу голос Юры: ты его куда-то засунула и оправдывающийся писк Ирки:
–Я уже все комнаты убрала, нигде нету.
«Засунула», звучит у меня в ушах. Я вижу глазами свою красную сумку, валяющуюся на полу открытой, которая так и просит что-нибудь туда сунуть, может быть и ключи, а может быть и кошелек.
Пойду, поищу ключи от дачи, говорю я жующим и ухожу.
Я иду в комнату, ставлю на колени сумку, опускаю в нее руку, нашариваю кошелек и вытаскиваю на свет божий. Кошелек не мой, в полтора раза больше, но точно из такой же кожи. Тем не менее, у меня четкое ощущение, что я держу эту вещь в первый раз в жизни, но разве можно быть в чем-то уверенной, если у тебя голова как дуршлаг?
 Шлепаю обратно на летнюю кухню, появляюсь, в руках у меня кошелек.
Наступает пауза, потом Ирка кричит свирепо:
–А где он был?
И правда, где?
–А ключи от дачи ты нашла?– строго спрашивает меня Алешка.
–Нет, – говорю я. – С меня на сегодня уже хватит находок.
Спустя год я спросила у Иры:
–Все же я все думаю, ну как твой кошелек в мою сумку попал?
–Так я его и положила!
–А мне мерещится, что я.
***
Пьем чай у Людмилы. Рассказываю историю про кошелек.
Под конец заключаю:
–Все же не я его туда положила. Он тяжелее моего, должна же была я разницу в весе почувствовать.
–Ой, насчет разницы в весе, которую надо почувствовать, я сейчас тебе расскажу:
« Приезжала погостить сестренка Таня, и мы с ней собрались в универсам.
Я положила кошелек в сумку, оделась, взяла сумку с вешалки и мы пошли.
Пока я  товары выбирала, полиэтиленовый пакет с кошельком Танюшке отдала, чтобы он не мешался, а когда стала кассирша пробивать,  я взяла у Тани сумку, чтобы кошелек приготовить, заранее деньги вынуть.
Заглядываю в пакет, а там сандалий мужа.
Стою как громом пораженную: ну что за чертовщина, кошелек превратился в сандаль.
Медленно всплывает в памяти, что два дня назад я положила порванный сандаль в сумку, чтобы отнести его в починку, да так и не собралась, и сейчас я взяла вместо сумки с кошельком сумку с сандалией, но все же, надеясь на какое-то чудо, я вытаскиваю сандаль на свет божий и заглядываю в сумку. Кошелька под сандалией нет.
На вытащенную обувь в изумлении смотрит  кассирша, вздыхает и говорит:
–Пока сандалиями не принимаем.
Я всю дорогу тащила тяжелый сандаль, вместо легкого кошелька, и даже и не заметила, а ты говоришь, по весу…,» смеется Люда.
–Главное, мы хорошо к этому относимся, с юмором, так что еще не все потеряно,– продолжает она.
–Боюсь только, что к семидесяти мы будем непрерывно хохотать, – умеряю я ее радость.
И будем!
P.S.
 Этот рассказ прочитала мать одной моей знакомой.
 –Зиночка, –сказала она мне при встрече.– Старость это не тогда, когда залез на табуретку и забыл зачем. Старость, это когда ни за какие коврижки на табуретку  не залезешь.


В американском посольстве
Американское посольство, с которого начинается путешествие за океан, оказалось закрытым по санитарным причинам, а на другой день  я была просто шокирована  видом толпы, запрудившей улочку перед входом.
Вздохнув, я уговорила мужа,  остаться со мной и оказать мне как моральную, так и физическую поддержку. Мы, проявляя невиданный героизм и стойкость привычных людей, которым если не постоишь, то ничего и не достанется, отстояли с утра до половины четвертого в этой фантастической очереди,  и бывалые люди вокруг нас говорили, что такое скопление людей видят  первый раз в жизни. Это всегда приятно, когда при тебе происходят такие вещи, которых до тебя никогда и не было. Чувствуешь себя где-то там отмеченным существом.
Шесть часов срок большой, и  человеческие потребности надо было справлять.
 Можно голодать, и даже не пить, но извините, не все в этой жизни можно отложить на шесть часов. Очередники, по переменке, чтобы не потерять очередь, бегали в разведанный туалет в метро, ходили в магазин ткани напротив греться.
Когда мы в половине четвертого миновали милицейский кордон, оказалось, что я не успевала заполнить анкету, а без заполненной анкеты у меня не брали деньги за услуги в кассу.
 Тогда еще заполняли анкету вручную, и теперь, кажется, что это было во времена царя Гороха, а на самом деле всего лет восемь назад.
 Касса закрывалась в четыре часа, о чем нам при входе сообщил жизнерадостный голубоглазый милиционер, дежуривший внутри здания. В отличие от замерзших товарищей, сдерживающих натиск толпы снаружи, он выглядел довольным жизнью.
В спешке, в две руки написали мы эту анкету, еще успели один экземпляр испортить, а другой не дописали, кассирша сама заполнила и поставила печать, что оплачено, она спешила домой, но и уйти, не обслужив нас, ей не позволила совесть. Встречаются и такие чувствительные кассирши, правда, только при американском посольстве.
Наконец, все утряслось,  мы встали в нужную очередь, куда-то по ступенькам вверх, где проверят наши анкеты и назначат день собеседования.
Народ, который проскочил в здание в последний запуск,  успокоился, улеглась тревога, что не пройдешь, зря потеряешь день. Все сидели тихо, расслаблено, и мы после спешки с анкетой, последовали их примеру.
Перекрывая приглушенный шум разговоров сидящих людей, раздался веселый тенор дежурного лейтенанта.
–Кто забыл книгу?– кричал он.– Чья эта?
Мгновенно в памяти высвечивается картина, как я ищу в спешке ручку, мне мешает книга в сумке, я ее достаю, кладу на стол, на котором пишу.
Я встаю и начинаю двигаться по направлению к милиционеру, сначала с радостью, что книжка не потерялась. Книжка не моя, дочкина, дорогая, Генри Миллер. Не хорошо было бы не вернуть.
Увидев голую бабу в облике статуи свободы с бокалом вина, мотающуюся над головами сидящих людей и готовую спрыгнуть с обложки, я замедляюсь,  радость моя гаснет, шаги становятся неуверенными.
Я встречаюсь глазами с победно держащим над собой книгу молодым парнем при исполнении и уже понимаю по мерцающей в его глазах скрытой насмешке,  что сейчас он сделает то, что я так не хочу… Я втягиваю голову в плечи, как в ожидании удара.
Розовощекий лейтенант с восторгом поднимает книгу еще выше, совсем высоко над головой и поворачивает ее к себе. На обратной глянцевой цветной и броской обложке вполне отчетливо виден огромный фаллос, покрытый следами помадных поцелуев.
–Сексус,– громко читает милиционер, просто выкрикивает в воздух название романа. 
Шум вокруг затих еще и при первом взгляде на обложку. А сейчас наступила звенящая тишина, в которой я медленно, как  во сне шла к проклятой книге.
–Прошу вас, – розовые щеки взяли под козырек, и протянули мне Генри Миллера. За моей спиной послышалось хихиканье. Две молодые девчонки, мимо которых я только что прошла, скрывшись с поля зрения, не выдержали и прыснули.
– Дочь дает читать, образовывает,– с тоской сказала я.
–Учиться никогда не поздно,– раздался насмешливый тенор из угла. Мой муж.
– Тем более, что в Америку собралась, – подхватил шутку еще кто-то и  теперь уже, раскрепостившись, хохотал весь зал.
Я взяла злополучную книгу, спрятала ее в сумку, чувствуя, как горят щеки, и вернулась к своему месту в очереди. Довольный моим смущением, муж прилюдно потрепал меня по голове.

Встреча в аэропорту
Через девять часов полета мы приземлились в Нью-Арке.
Сынок меня встречал. Он был доволен, что самолет прилетел не в Кеннеди, сюда ему было на час ближе рулить.Мы обнялись, поцеловались. Сережка был весь худой, взъерошенный, и голодный к тому же.Стал усиленно предлагать мне зайти в буфет съесть булочки. Мы как раз проходили мимо буфетной стойки.
США это тебе не Финляндия, и булочки в аэропорту здесь такие же несъедобные, как и у нас в подобном месте, правда оформлены они красивее, но это никакой роли не играет, лучше их не есть.
И я отказалась. Тогда Сережка сказал:
–Ну и как хочешь, я себе я куплю.
И стал пытаться объяснить продавцу, что он хочет.
–Никак не могу вспомнить, всегда путаюсь, как тут что называется.
Сережка одновременно разговаривал с продавцом, молодым парнем, по-английски и со мной по-русски.
– Короче,– сказал вдруг продавец,– Покажи лучше пальцем, что хочешь. А то я и сам никак не выучу, как что тут называется.
Сережка засмеялся и перешел на родной язык.
С двумя булочками, одной в руке, другой во рту, с сумкой на плече и с чемоданом, Сергей пробирался сквозь толпу и ухитрялся при этом болтать со мной. Нет, вторую булочку все же несла я. Он хвастался новой машиной, которую купил месяца два назад за пять тысяч.
–Тоёта, корона.
Всё расписывал ее преимущества.
Мы подошли к красивой темной машине. Сергей сделал приветственный жест рукой:
–Вот она.
Я облегченно вздохнула. Хотелось скорее сесть в машину и расслабиться уже до Итаки.
Не тут-то было!
Сережка полез в карман, потом в другой, в третий, потом огорченно подергал ручку машины, заглянул вовнутрь, перевел глаза на меня:
–Знаешь, мама, я забыл ключи в машине и захлопнул ее. Подожди, я позвоню в сервис, я взял Людмилину (Люда жена друга и одногруппиника Пети) страховую карточку.
Страховая карточка означала, что можно вызвать сервисную службу к себе бесплатно, но только карточка была на Людину фамилию, а машина на Сережину. По Людиной страховке предусматривалось ограниченное число вызовов в год, и если теперь Сергей вызывал помощь, то потом  могло случится так, что Люда  уже не смогла бы воспользоваться своей страховкой.
 Сергей ушел звонить, а я села на бордюр вокруг стоянки, с Сережкиными булочками в руках. Одной обкусанной. Подперла ладошкой голову, стала ждать возвращения сына. Толпа спешащих по своим делам людей не обращала на меня ровно никакого внимания, обтекала меня, сумку и чемодан.
Минут через десять Сережа вернулся.
–Сказали, в течение полутора часов приедут.
Он уселся рядом и стал дожевывать булки.
Обслуга в виде мулата на драндулете, который с моей точки зрения больше всего походил на колесный трактор, (драндулет походил, не мулат) появилась минут через двадцать.
Сережка  добивал вторую булку.
Мулат молча выслушал рассказ Сергея, подкрепленный жестикуляцией, открыл машину, списал номер страховой карточки, не придираясь к разным фамилиям.
Сергей дал ему пять долларов. И мулат, довольный укатил.
Мы с облегчением сели в машину, я погладила новые сидения ладошкой, сынок повернул ключ, раз, другой. Мотор не заводился!
–Разрядился аккумулятор, я ведь оставил ключ в зажигании, – сказал сын обескуражено.
–И что теперь?
–Надо опять звонить
–Так звони скорее, он еще недалеко отъехал, они его вернут к нам.
Сережка помчался к телефонной будке.
Я сидела в машине, задумчиво вертела в руках обкусанную булку, думала съесть ее, что ли, с горя, или воздержаться.
Южного вида мужчина, по нашему лицо кавказской национальности,  а у них, возможно, мексиканец или итальянец, что-то говорил мне.
Я опустила стекло и стала напряженно понимать.
Поняла таки, не столько по словам, сколько по жестам. Он предлагал завести нашу машину от его машины, хотел нам помочь.
Пришлось говорить, что я can’t drive, And my son go to call ( я не могу водить, а мой сын убежал звонить). Не знаю, насколько он понял мой английский, но помахал рукой и ушел.
 Я вздохнула. Обнадеживало лишь то, что я  не на бордюре,  в машине.
Мулат на тракторе прибыл минут через десять после того, как вернулся Сергей.
Он завел машину, получил еще пять долларов и уже не уезжал до тех пор, пока мы не тронулись с места.
Сел в свой драндулет, и невозмутимо наблюдал оттуда за нами. Интересно, какие мысли о нашей тупости скрывались за этой золотисто-коричневой непроницаемой маской?
Сережа усиленно гнал меня зайти в туалет, объяснял, что он в течение трех часов не сможет остановить машину, но я отказалась:
–Я не знаю, что со мной будет через три часа, но если я сейчас не хочу в туалет, то и какой смысл мне туда переться? Едем, и все тут.
И мы поехали, наконец, потеряв на всех пертурбациях часа полтора, не меньше.

Гном в Упсале
(Из рассказа «Путешествие в Стокгольм»)
Я купила билет, вышла на перрон, увидела электричку, рядом стоял молодой блондин.
 Я показала ему свой билет, и спросила, это ли мой поезд, что стоял на платформе. Швед кивнул, но стал быстро говорить мне что-то по-английски.
 Если финны вообще не говорили по-английски, и по этому с ними невозможно было объясниться, то шведы говорили слишком хорошо, на большой скорости тараторили, не разобрать.
 В речи шведа я уловила международное слово  компостер, мах рукой в сторону вокзала указал мне направление, и я   потащилась обратно, вертя головой в разные стороны, как сорока, выискивая этот самый компостер.
За мной послушались крики. Швед бежал за мной и манил рукой обратно, указывая на  железный столб, который я прошла. Я вернулась к столбу, стала его разглядывать. Подбежавший швед взял у меня билет, воткнул в щель на столбе, сверху ладонью нажал. Щелк, и  билет снова  у меня в руках.
Наконец, я в вагоне. Первом от конца. Сил не было совсем. Я устала и от дороги, и от того, сколько забот я причиняю окружающим людям.
 Вагон поразил меня: чистенький, уютный, белые занавески на окнах, сидения расположены один против другого, между сидениями столики. Я села у окна, электричка тронулась, я глядела в окошко и думала, ну чем здесь сыну не нравится?
 Был март 98 года, и я  хорошо помнила разор наших электричек: разрезанные сидения, выбитые окна, кучи нищих, со сказочными историями своих злоключений.
 Напротив меня в вагоне сидела женщина. Но какая!
 Сухое вытянутое лицо с горбатым носом, юбка в складку до самых щиколоток, модная лет двадцать пять тому назад, жакет самого унылого синего цвета и белоснежная сорочка. Блеклые волосы затянуты в чахлый пучок на затылке, на носу очки. Настоящий, сто процентный синий чулок.
 Синий чулок заметила мой взгляд и приветливо улыбнулась.
 Я увидела себя ее глазами и содрогнулась. Разница между нами была такой же, как между мной и цыганкой  в цветастом платке, кучей пестрых юбок и каскадом разноцветных дешевых бус.
 На мне была фиолетовая куртка с капюшоном, обитым по краям мехом, крашенным в тон куртке, но сейчас от времени  порыжевшим, шляпа,  не берет, как мне вспоминалось, а именно теплая шляпа из зеленого набивного плюша, сшитая дочкой из наволочек, которые дала ей моя мама.
 Шляпа была украшена небольшим пучком  пестрых коричневатых  перьев, и бисером. Из-под куртки волдырями топорщились черные брюки, заправленные в высокие коричнево-красные сапоги, купленные на Долгопрудненском рынке. Из-под шляпы, наверняка, выбивались черные лохмы волос.
 Я осторожно пощупала пряди, поправила их.
 Только украшения на мне были приличные: серебро северная чернь в ушах и на пальце.
Пока я предавалась раздумьям о своей внешности, пришел контролер, посмотрел мой билет и стал настойчиво вытеснять меня из этого рая,  указывая жестом на следующий вагон.
Кое-как я поняла, что мой билет не для проезда  здесь и прошла за контролером, который привел меня в другой вагон: занавесок не было, стояли ряды кресел с пестрой потертой обивкой.
 И людей было много.
 Я вздохнула и уселась на свободное место.
 Такие вот дела. Я влезла в вагон первого класса, имея не только билет, но и общий облик пассажира второго класса. А Синий чулок осталась в первом классе.
Упсалу я каким-то чудом не пропустила, вышла из вагона и издалека увидела худую высокую фигуру сна. Он поскакал навстречу, как кузнечик. Мы поцеловались, и я не стала говорить, что успела на эту электричку просто чудом.
Посреди сквера, на привокзальной площади, куда мы вышли с Сережей, возвышалась  на постаменте фигура из камня, а между ног у нее торчало заостренное бревно, придерживаемое рукой.
 Я замерла, подошла поближе, разве что очки не надела.
 –Это что?– спросила я сына строго, как будто он поставил здесь это безобразие. –Я правильно понимаю?
 –Ну мама, правильно, правильно,– смеялся Сережка.
 –Ну и что символизирует этот непристойный гном со своим непомерного размера членом здесь, в Упсале?
 –Мужскую силу.
– Мужскую силу?
–Ну, мама, здесь  с этим не очень, и они уважают…
 Может лучше все же Ленин с протянутой в светлое будущее рукой,– подумала я.– Во всяком случае, привычнее. Пройдешь и не заметишь.
Без мам и пап
Действующие лица: Алексей и я –дедушка с бабушкой, Ваня и Степа родные братья, пять и четырнадцать лет, Настя, Соня и Арина, двоюродные сестры Вани и Степы, семнадцати, одиннадцати и четырех лет, Сергей отец Вани и Степы, Овсянниковы Оля и Витя другие дедушка с бабушкой Вани и Степы.


Мы со сватами в конце июня получили получили из штатов внуков, Ваню и Степу.
 Комплект внуков на два комплекта бабушек и дедушек.
Предполагалось, что старший, Ваня, через неделю после перелета  помчится с бабой Олей в Черногорию на десять дней, а младшего, Степушку, сваты милостиво оставляли нам.
 «Хочешь насмешишь бога, расскажи ему о своих планах на завтра». Я подслушала эту мексиканскую поговорку в фильме, и с тех пор она не сходит с языка, ее можно повторять каждый божий день, и не один раз, а множество.
 В четверг я получила Степочку, а в пятницу оказалось, что Ваня в Черногорию не летит: таможня не пропустила его, на доверенности,  выданной родителями в США, не было печати Российской Федерации. И мальчишки в полном составе свалились мне на голову.
 Двое выходных провели на даче, а потом ударили дожди, просто потоп. Невесело на даче в дождь. Мокро на участке, скучно в затемненных деревьями комнатах, и бегать под дождем за баню в туалет тоскливо. Мы вернулись в город, в цивилизацию, к компьютеру, Интернету, и  теплому туалету.
К компьютеру и Интернету приходил снизу сосед Юрик, товарищ Ивана, и они часами сидели в дедовой комнате, сражались, стреляли, а Степочка стоял возле них и рыдал, что они ему не дают поиграть.
 После двух дней непрерывных Степиных стенаний, утихавших только во время еды, Алексей в среду, после работы, отвез измученную меня, обиженного Степу и протестующего Ивана снова на дачу, а в субботу  привез еще двоих, теперь уже особ женского пола, четырехлетнюю Аришку и одиннадцатилетнюю Соню. Дочь с зятем решили отдохнуть на югах одни, а дитя младшее и самое строптивое, подкинули нам на неделю. Соню же Алексей должен был в воскресение отправить в Ирландию, изучать английский язык с ирландским акцентом. Успехи Сони в английском языке превосходили самые мрачные прогнозы: уже второй раз она попадала в начинающую группу.
 С момента приезда Арины и Сони и образования детского коллектива в количестве четырех разнополых и разновозрастных внуков я   начала отсчет времени.Все стало, как в песне: нам бы ночь простоять и день продержаться.
День первый.
 Первого дня нет. Записала события, но в суматохе не успела сохранить, и вечером такого файла я не нашла. На даче компьютер старый, электричество скачет, и кто не успел,  тот опоздал.
 А сейчас  вечер. Дети, наконец, наелись, и смотрят мультик все четверо. Аришка хочет спать, зевает, но они отвлекают ее разговорами.
  Завтра Алексей повезет Соню в аэропорт.
Алексей ушел наверх, спасается от любимых внуков. Иван строит планы, как он унесет телевизор на мансарду, и будет смотреть его ночью. Но навряд ли ему это удастся, во всяком случае, сегодня уже нет.
Соня съела две тарелки макарон с сыром, Степа – одну, и сосиску, Ваня два куска мяса, и только Аришка один небольшой кусок мяса.
Вечером с шести часов старшие вместе с соседним Алешкой заперлись наверху и играли в монополию, младшие бегали по участку, я смотрела «Чисто английское убийство», а когда собралась в баню, оказалось, что место занято, Иван уже там. Напарился, и прыгал в холодный бассейн, который только что  наполнили водой.
 Сейчас погоняю лаинз, разгоню детей и лягу спать.
День второй.
 Небо окутано серой пеленой и льет унылый мелкий дождь. Льет с пяти утра, а сейчас
двенадцать. Звонила Алексею, Соню уже увела проводница, и он сидит, ждет их вылета.
 Дети встали, сразу включили мультик, потом поели шоколадные шарики с молоком, которое позавчера я купила у мужика. Он держит корову, привозит молоко и продает 3 л за сто рублей.
 Молоко вкусное.
Иван  просится в Долгопрудный, но там не разместимся с тремя детьми.
 Вчерашний день так и пропал, не сохраненный, но я сейчас вспомнила, как дети играли в прятки:
 Иван залез на грушу, высоко, спрятался в ветвях, Соня его искала, а Степан, как только его нашли, сразу сказал:
 –А Ваня на дереве…
В конце концов, маленьких за доносительство вывели из игры и играли втроем: соседский Алешка, Иван и Соня.
Вечером Арина  устала, и сама, без понуканий, собралась спать. В секунды разделась перед изумленным и смущенным Алешкой, выросшем в сугубо мужском окружении (у него два брата).
 Степан стал ее дразнить:
 –Голенькая, голенькая, – но она не смутилась.
 Степан подумал и разделся сам, после чего начались головокружительные прыжки с кровати на пол.
 Кое-как натянула на них пижамы, и уложила. Арина уснула под мультик, а Степа не спал до пятнадцати минут двенадцатого, смотрел.
 Ночью раздался стук. Прибежала, Степан упал с кровати. Сидит на полу, не плачет. Я помогла ему забраться в постель обратно.
 А под утро он всхлипывал, я подошла, но оказалось, что он спит, и плачет во сне. А мои дети, оба, ночью во сне часто смеялись. Утром Степан не помнил, что упал с кровати.
Пять часов вечера. Все еще идет дождь. Соня, наверное, уже долетела. Возможно, в Ирландии дождя нет. Иван со Степаном ссорятся непрерывно.
 Иван дразнит его бебой. Беба, это такой Бруклинский жаргон, обозначает ребенка. Затесалось в русскую речь из английской.
 И вот Степа беба, и почему-то это  обидно.
 Степан работает на два фронта. Он еще ссорится с Аришкой, и плачет, что Ваня обращается с Аришкой не так плохо, как  с ним. Ревнует. Требует, чтобы Ваня изводил Арину так же, как и его.
 У всех свои понятия о справедливости.
И пищит непрерывно противным голосишком, маленький, жалкий, обиженный.
 Разговор детей:
Ариша: Не лезь ко мне под юбку, там ничего нет.
 Степа: Как ничего нет, там голая попа.
 Арина: Попа совсем не голая, я в трусиках и колготках.
 Дальше Степа уже ко мне:
 –Бабушка, Аришка меня толкнула и ударила.
 Я: Правильно, так и надо Арина, если кто-нибудь под юбку лезет.
 Арина: Да, я всегда дерусь, когда мне под юбку лезут.
 Тоном многоопытной женщины.
Мелкие залезли на мансарду и перемяли все деньги в Ваниной игре «монополия».
Сговорились, сшептались и напакостили. Не простили старшим, что те играли, запершись, и их не взяли. Когда сделали, неизвестно, но Иван обнаружил злодеяние после ужина, стащил с визжащего Степана штаны и пару раз поддал.
 Степка  извивался, прикрывал попу, орал, что он ничего не делал, но куча измятых бумажек доказывала обратное.
–Скорее, это Арина сделала, – сказала я задумчиво.
 Аришка испугалась, закрутилась в сторону, забегала глазами.
 –Да, да,– кричал обиженный Степан,– Это мы вдвоем делали, но придумала Арина. Это Арина придумала.
 Иван с Ариной воспитательную работу не проводил.
 Сказал брату:
 –Ты старший, тебе и отвечать
 Унес телевизор наверх, спрятался от малышни.
 А они сейчас звенят в комнате, хотя сами собрались спать, решили раздеться и лечь, но это был обман.Дезинформация.
День третий.
С утра прояснило, и настроение поднялось. Иван спал до одиннадцати. Сегодня седьмое июля, день его рождения. Я обещала увести его в город, а подарки попозже..
 Дети мирно ели манную кашу, играли во дворе, потом ссорились.
 Арина просила оставить ее:
 –Я хочу побыть одна.
 Степан этого не понимал,  и приставал, за что был укушен за локоть. И горестно вопил.
 Пришлось вмешаться:
–Арина, ты девочка?
 Арина на провокационные вопросы не отвечала, мрачно молчала, потом замахнулась на меня.
 –Если ты девочка, ты не должна кусаться, кусаются только собачки.
– А мы с Соней кусаемся, – Арина спряталась за авторитет старшей сестры.
 –Не знаю, не знаю, Соня маленькая никогда не кусалась (это не воспитательный ход, а чистая правда). Это она просто хотела показать тебе, как противно быть укушенной.
 Арина молчала, кривила личико, но вой не подняла, глянула на меня:
 –Гав!
 Потом еще и еще:
–Гав!Гав!
 Я потеряла интерес к воспитательной работе и ушла полоть розу, задавленную снытью.
 Ваня утром кашу манную не ел, смолотил тарелку серил, а потом прибегал ко мне, скоро ли суп.
 А я навела клецки и никак не могла их спустить. Все время меня отвлекали.
 Наконец, пообедали, стали собираться в город.
 Шмоток много, все надо уложить, ничего не забыть, а дети шалят, мешают.
 Наконец, собрались, можно выезжать, но Иван крутил Степу, уронил его в траву, а там оказалась лужа, пришлось в последний момент Степана переодевать.
 У нас образовалось три сумки с вещами детей, наша клетчатая челноковская сумка,, моя обычная сумка, и еще Степа взял леопарда, которого он упорно зовет львенком (влёнок), и автомат, а Арина свою тряпку – сосальную подушку – и сумку с порванной ручкой, в которой были косметичка и игрушки.
 Хорошо, что я, удивленная тяжестью сумки заглянула в нее и вытащила арифмометр, и Арина не видела, отчего мы лишились слез и капризов.
 Когда я подошла к машине, сзади сидели трое детей, а все переднее сидение было завалено сумками: Матиз не для  бродячего табора.
–Возьмешь Степу на колени,– сказал Алешка, но я запротестовала. Ехать далеко, устанем и ребенок и я.
Пришлось Алешке вылезать, доставать сумки и складывать их на прикрученный сверху багажник, а потом привязывать сумки веревками.
 Ехали 55 минут, по дороге я пыталась научить их играть в слова, Степа немного понимал, а Арина нет, и плакала.
 Когда приехали, я взяла свою сумку, сумку с Арининым горшком, Алешкину обычную, а дети взяли свою манатки, т.е. Степа был с огромным автоматом и леопардом, а Арина с сумкой с косметикой и в руке тряпица, и руку и тряпку она держала возле рта, сосала палец.
Я взяла маленьких, и пошла, а меня догнал Иван с двумя большими, но легкими, набитыми детским бельем, сумками.
 Так мы и завалились в подъезд, еле протиснулись, так кА дети рвались все одновременно и застревали. И консьержка преследовала нас, чтобы спросить, куда мы, как будто в таком виде можно заявиться в чужой дом или, тем более, идти на ограбление.
Она увидела Арину, узнала ее и заодно и меня:
– Ах, это бабушка.
 Да, уж действительно, ах, я бабушка.
  И я зря паниковала, все говорила, ну куда мы едем, давайте останемся, здесь все же как-то уже налаженная жизнь. А вот мы все же доехали. 
 Когда мы поднялись и вошли в общий коридор на одиннадцатом этаже, шел пятый час. Мимо нас вихрем пронеслась девушка с голой спиной и зелеными волосами. Короткая юбку раздувалась ветром. В первый момент я удивилась, кто такая, но потом вспомнила, что теперь моя старшая внучка имеет такой зелено-русалочий вид.
 Настя мчалась по коридору выкидывать мусор. Она готовилась к этому испытанию с часу дня, когда я позвонила и сказала, что мы приедем.
 –Ну что ж делать, приезжайте,– гостеприимно сказала она.– Придется мусорное ведро вынести.
Настя решила испечь пирог в честь дня рождения двоюродного брата и, когда переворачивала его на тарелку, хлопнула часть яблок на пол. Потом она умчалась  на занятия, подняв яблоки, а я отмывала липкий пол и плиту.
 Алексей поел манную кашу, а теперь уже восемь, и он подумывает об ужине. А на ужин докторская колбаса, которую он же и купил.
 Еще приготовлю салат.
 Вечером нужно будет искупать детей.
 Сегодня выяснилось, что никто не знает, когда возвращаются  родители и на какое время они оставили нам малышку.
 А я почему-то рассчитывала, что мы пятнадцатого освободимся.
День четвертый.
Опять хорошая погода, и непонятно, почему мы в городе.
 Я проснулась в девять, а следом за мной Арина. Арина поела серилы: свои колечки, а Степа просто сидел на стуле, не завтракал, сытый был. Он вчера в двенадцатом часу пришел к нам на кухню. Мы, это Иван, Настя и я, а Алексей спал, вечеряли. Дети болтали,  я рассказывала им о проделках Кати и Сережи в детстве, и кто на кого похож, а Степан заявился на шум беседы и попросил что-нибудь покушать, а это что-нибудь, как всегда, оказались серилы.
 Я насыпала ему все те же колечки, и он, засыпая, слушал наши разговоры и ел.
Вспомнила, как два дня назад Арина стояла за моей спиной, когда я катала шарики. Я ошиблась и рассердилась:
 –Это из-за тебя Аришка, это ты мне мешаешь, стоишь над душой.
 Ребенок опасливо отскочил от меня и сказал:
 –Я часто стою у мамы за спиной.
 –И ей это нравится?
–Еще как не нравится!
 То-то думаю, ты так быстро убежала подальше.
 Алексея нет, он уехал в Конаковский мох, может быть, сегодня зальют фундамент.
 Если дождя не будет.
 Без двадцати минут шесть его уже не было дома.
 А ночью, полвторого, Настя еще не спала, играла в свой компьютер.
 Утром шум детей, конечно, ей мешает спать. Не зря она уже вчера вечером мечтала, когда мы уедем.
–Я не хочу вас шокировать своими друзьями, вдруг они переберут,–сказала она мне.
 Такие вот дела. А всем ее друзьям и подругам далеко до двадцати одного года.
 Алексею не могу дозвониться.
 Дети вчера в девять часов вечера просились гулять, просились и сегодня с утра, но я затаилась, а они заигрались и забыли.
 Сейчас полчетвертого, я уже пообедала, а остальные молчат, и на мои призывы пообедать никак не реагируют.
 До Алешки не могу дозвониться, связи нет.
 Позвонила Ирке, она говорит, что такое часто бывает.
 На улице 20 градусов и ветер. Такое лето.
  Катя с Валерой приедут в эту субботу, т.е. двенадцатого, а мы собирались героически сидеть с Ариной до 15 числа.
 Вообще, Арина хорошо ест на даче, и последние дни они со Степаном не ссорятся.
 Скучно в чужой квартире.
 Семь вечера.
 Иван снова играет  на телевизоре, дети вдвоем, то ссорятся, то мирятся, а я, наконец, догадалась позвонить Акбару, нашему строителю, и так связалась с Алешкой. Он все еще там.
 У строителей телефон берет, а у нас нет. Я целый день не могу дозвониться до мужа, и нервничаю. Думала, он к пяти приедет, а уже семь, и там во всю работа.
День пятый.
 Утро было тихое, после вчерашнего буйного вечера со слезами, воплями, беготней особенно тихое. Вечер я не описала сил не было.
 Первым встал Алексей, за ним я, потом чутко спящая в общей комнате Аришка.
Иван, который ждет, не дождется, когда уедет к Овсянниковым, тоже проснулся рано, а Степочка около десяти.
 Степа сразу присосался к геймбою, а Аришка просилась гулять. В конце концов, вместо того, чтобы ехать в Долгопрудный, ушли гулять втроем: дед, и двое маленьких. Алексей покорно тащил и самокат и велосипед и Аришка навесила на себя тяжелый рюкзачок  с косметикой, гейм боем и зарядным устройством к нему. Я пыталась объяснить ненадробность зарядного устройства в парке, но разве ее убедишь!
 А вчера был такой разговор между детьми.
 Они прыгали на кровати голышом, как уже не раз это делали, и я никак не могла заставить их надеть пижамы.
 Вдруг Степа приостановил свои прыжки, глянул на Аришку и закричал:
 –Смотри, смотри, у тебя пиписки нет!
 Арина глянула на себя.
 –Нет есть! Просто у тебя другая, чем у меня.
 Арина была спокойна: мудрая девочка, не знавшая, что по Фрейду она должна завидовать пенису.
 –А как ты писяешь? Откуда?
 –Не знаю.
 Аришка заглянула себе между ног, сделала неопределенный жест:
 –Откуда-то оттуда.
 –Бабушка, – Степа заглядывал мне в глаза:– бабушка, это не фокус? Она ее не спрятала?
 Ребенку казалось, что он видит фокус что-то вроде оторванного большого пальца: как будто его нет, а на самом деле он есть, только спрятан.
 –Нет,– сказала я. – Фокус весь в том, что у мальчиков и девочек разные пиписки.
 Голый Степа сел в позе Роденовского мыслителя, задумался. Аришка продолжала радостно прыгать.
 Мне было смешно и удивительно. Степа уже не раз и не два видел Арину голышом, они даже сняты на видео сидящими вместе на горшке, и только сейчас Степа сделал анатомическое открытие.
 Вечером, уже в пижамах, они гонялись друг за другом и с ними уставший от сидения за играми Иван, визжали, кричали, а потом все кончилось плачем, укусами, взаимными попреками и истерикой  Степана, который привычно бегает ко мне и жалуется на Арину.
 Степашка младший в семье, и Арина младшая, но Арина ни на кого не надеется, а сражается и отстаивает свои права сама.
 Разные характеры, да к тому же  Степа второй ребенок в семье, а Аришка третий.
Устаю от Степиных жалоб.
Вечер пятого дня. Наконец, мы на даче.
 Ивана спровадили.
Иногда создается впечатление, что Иван  не переносит, когда все хорошо и всем легко и приятно. Во всяком случае, стоит Степушке стать радостным и веселым, Иван тут же спешит испортить ему настроение и, играя и возясь с ним, как-нибудь довести до слез.
 В какой-то момент казалось, что мы никогда не выйдем из квартиры
 Перед самым выходом все трое детей носились по квартире и орали, а Анастасия отсиживалась в своей комнате за компьютером.
 Наконец, я одела детей и вытолкнула их за порог, чтобы они нас там подождали, а когда мы втроем, с сумками: Ваня, Леша и я выбрались из квартиры, то ни в коридоре, ни на балконе, ни на лестничной площадке детей не было. Шумел лифт, и мы решили, что дети уехали без нас.
 Так оно и оказалось.
 Вызвали лифт и зашли в него вдвоем, Степа и Арина,  и укатили. Мы спустились, а они стояли и ждали нас внизу.
 Иван накинулся на Степу и ругал его за непослушание, а Степа жалобно пищал, что его подбила Аришка, и это чистой воды правда, такой разбойной девчонки днем с огнем не сыщешь. Не девочка, а казак в юбке.
 Конечно, она не такая подвижная, как Степушка, но характер!
 Мы сбагрили Ивана вернувшимся из поездки сватам, и продолжили путь в Долгопрудный.
В Долгопрудном мы с Алешкой поднимались в квартиру  по очереди, а дети играли на детской площадке  и раскрутили нас: сначала меня на два твикса, потом Алешку на твикс и Кит-кат, причем во второй раз Аришка пыталась захватить обе шоколадки себе, по той причине, что она сама их выбирала, а Степа не выбирал.Еще пришлось купить Аришке игрушечный сотовый телефон, такой же, как у Степы.
 Сначала она просила десять телефонов, потом шесть, а когда я купила один, то долго плакала, там оказалась картинка не такая, не для девочки.
 Я посмотрела, а там изображен мужчина, так что это был не телефон, а видеофон.
 –Почему мужчина не для девочки? Как раз для девочки. Ты папе звонишь и видишь его.
 Арина перестала плакать, стала звонить папе.
 На даче пока с ними полегче, бегают по участку и даже есть не просят.
Зато Степа потерял батарейку от своего телефона, и теперь играют одним, Аришкиным.
 Играют они, как будто разыгрывают пьесу, каждый раз кто-то исполняет какую-то роль.
 То Степа папа, то ребенок, в зависимости от того, как решит Аришка.
 Аришка может быть Степой, а Степа Аришкой.
 Они называют друг друга любименькими и целуются, но только по роли.
 Вне роли пойди, попробуй поцелуй Степа Аришку!
 Сейчас Степа – Ваня, и Арина все время зовет его, кричит: Ваня, Ваня.
 Пойду, послушаю и заодно попробую развести костер, сжечь опиленные деревья.
День шестой.
 Уже час дня.
 Дети на  участке.
 Играют. Воздух периодически сотрясается Ариниными горестными воплями.
Ссоры по любому поводу.
 Утром положила им на тарелки кашу. Овсянку.
 Арина колебалась. Она хотела отказаться от овсянки, просила манную кашу, но, увидев, с какой охотой Степа согласился на кашу, рискнула сама.
 Степан быстро доел свою порцию и попросил добавки.
 Каши было мало, и добавка набиралась со дна.
 Как только Арина увидела, что Степе дают добавку, тут же стала плакать, просить себе еще.
 И задала рев над полной тарелкой!
Алешка что-то наскреб и ей, но она долго рыдала, что ей досталось мало добавки, потом кое-как успокоилась.
 Нужно ли говорить, что кашу она не доела. Даже и половины не съела.
 Конфликт второй. Тут  был виноват и Степа.
 Степа попросил у меня ручку, чтобы Арина нарисовала на его руке.
 Я предложила рисование на бумаге. Арина согласилась, а Степа нет.
 У меня была сложенная вчетверо оберточная бумага, и я разрезала ее на 4 листа, взяла пастель и увела Арину на открытую веранду возле бани рисовать.
 Степа через некоторое время тоже заинтересовался изобразительным искусством, но Арина наотрез отказалась дать ему большой лист.
 Разорвала его пополам, и давала Степе половинку, а Степа жаждал целый.
 Кое-как отобрав силком у Арины один лист из четырех, я восстановила справедливость, причем Степа сразу сказал, что ему одного листа хватит.
 А Степе я сказала:
 –Что с возу упало, то пропало. Ты отказался от бумаги, я всю отдала Арине, а так сразу поделила бы пополам.
 Следующий скандал из-за пистолета, в прошлом году забытого Степой у Арины.
 Пистолет сломанный, не стреляет, а вот, поди ты, оказывается, ценность.
 Сейчас Степа сидит в комнате, играет в гейм-бой, Аришкин, своего у него нет.
 Дверь закрыл на крючок.
 Арина постучала, Степа открыл.
 –Больше меня не мучай,– сказал он.– Не дразни. Надоела.
 Арина прониклась, ушла и зовет теперь меня, а меня в комнате у компьютера они не заметили.
Пятый час. Вдруг стало жарко.
 После обеда ходили к соседям смотреть котят, потом купались в бассейне.
Степан перерезал провод у газонокосилки. Ножницами.
 Спасибо, я до этого обесточила косилку.
 Просто шла мимо, споткнулась об шнур и, чтобы он не мешался, выдернула вилку из розетки. Можно сказать, спасла внука.
 Совершенно невозможно предвидеть, что они придумают.
 Вышли за ворота, собирать камни у соседей с дороги. У Любы, соседки слева.
 Когда ходили к Рае смотреть котят, Степа прибежал первым, вытащил гвоздь, на который обычно запирали, из петли и утащил. Мне пришлось заткнуть палочкой.
 Палочку легко вынуть, что они и сделали.
 Вечером Степа, примирившись с Ариной в очередной раз, решил жениться на ней, когда вырастет.
 Арина, которая уже провентилировала вопрос о свадьбе со мной, ему отказала:
– Ты мой брат, я не могу замуж за тебя выйти. Но я найду тебе невесту. Не волнуйся, я женю тебя.
 Не бросила брата в тяжелую минуту, готова помочь.
 Уснули быстро. Прослушали муху Цокотуху, потом  съели еще по куску мяса, легли, Степан, который утром встает позднее, мешал Арине заснуть, и она сердилась, а сейчас тишина, угомонились оба.
 Ну, да и время уже к одиннадцати клонится, пора и нам ложиться.
День седьмой.
 Алексей повез Ванины документы на визу бабе Ольге, я сижу за компьютером, а дети обедают.
 Изредка ко мне прибегает Степа и докладывает об Арининых прегрешениях.
 Мой сын растит доносчика.
 Утром возле куста розы у нас со Степой состоялся разговор о Ване.
 –Вы почему не наказываете Ваню, не бьете его, когда он меня дразнит? Родители всегда его наказывают.
 –А мы жалеем Ваню и не хотим наказывать.
 –Это неправильно. Нужно жалеть меня.
За завтраком снова овсяная каша.
 Степа съел тарелку, Арине положила чуть-чуть, она кривила нос.
 После каши предложила серилы.
 –Колечки, колечки, – закричал Степа.
– И мне колечки, – откликнулась Арина и отодвинула недоеденную кашу.
 Поставила тарелку с колечками Арине первой. Степану сказала:
 –Она медленнее тебя ест.
 Степочкин промолчал, а Аришка бы подняла рев, что не ей первой.
Но и тут не ладно.
–Это мои колечки, я их привезла.
 Арина щурит глаза, сейчас начнет отбирать тарелку у брата.
 –Это не ты привезла, это деда Леша привез, и до дома дотащил, а ты что ли машиной управляла?– говорю Арине.
Арина думает, потом находится:
–Это мой папа купил! Для меня!
–Но твой папа знал, что здесь Степа, и что мы его  будем угощать. Разве когда к твоему папе приходят гости, он их не кормит?
–Даже мой папа, если к нему приходят гости, он их кормит. Угощает,– вмешивается Степан.
 Получи фашист гранату, думаю я про сына, отца Степы, даже ты угощаешь. Приласкал тебя младший сынок.
Разговор тем временем переметнулся на Степину школу:
 –У нашей учительницы очень красивое имя: мисс Готлин. Дети ее обнимают.
 Я открываю рот.
 –Дааа, а в русских школах с учительницей не обнимаются.
 –Я тоже не обнимаюсь, я боюсь,– говорит Степа.
 Но чего именно он боится, я уточнить не успеваю, внук говорит без умолку.
 –У нас в классе есть такая злая девчонка, очень злая, все время дразнится,  и мне очень хочется  ее побить.
 У всех свои мечты.
В три пошел дождь.
 Вышла на веранду, она вся завалена вещами: маленькая скамеечка, Степин горшок, пластмассовая машинка, кастрюля эмалированная старая, пластмассовый совок, дырявое ведерко и формочка.
 А с открытой веранды принесли две маленькие подушки и наволочки. И все грудой набросали у порога.
 Спасали от дождя.
 Груда накиданных как попало вещей, вызывает ощущение стихийного бедствия.
 Дети же наверху во что-то играют. И теперь я не знаю, то ли самой все убрать, то ли их позвать на помощь. Второе опасно.
 Алешка предполагал приехать к четырем, но пока вот его нет.
 Похолодало, и хочется растопить печку.
Растопила, а когда убирала нагромождение возле входа на веранду, обнаружила скомканное чистое белье, которое я развесила на открытой веранде возле бани.
 Развесила на веранде, чтобы если дождь, не перевешивать.
 Аринка, спасая его от дождя, собрала с веревки, при этом им пришлось залезать на стол и отщеплять прищепки, а потом она бросила его на пол, и все изгваздалось в песке.
 Тут терпение мое лопнуло, и я нашлепала ее.
 В пять приехал Алексей, и оказалось, что большой железный штырь, которым он крепил ворота, вытащен и потерян.
 А как раз там возилась с чем-то именно Арина, я помнила.
 Да, послал бог внучку.
День не знаю какой, но суббота, двенадцатое. Подсчитала, восьмой
 Солнечно.
 Дети гоняют во дворе.
 Обедали не очень хорошо, но перед обедом съели пять пластинок виолы.
Вчера топили баню, пришлось нам с Аришей идти первыми, учитывая ее характер.
 Степа просился с нами, но я не взяла.
Перед сном трагедия: Аришка потеряла свою наволочку, которую держит в руках, когда сосет палец.
 Степа слишком озабочен анатомическим строением женщин.
Воскресение, тринадцатое. День девятый
Жарко. Одиннадцать часов.
 Только что приехал Алешка, ездил в Москву, отвозил Катерине документы для Ваниного паспорта.
 Утром дети играли в пластмассовые ложки и вилки.
 Вилки и ложки ходили друг к другу в гости, разговаривали.
 Ох, вилки, как вас много, а нас, ложек, мало.
 Степа прицепил на пальцы прищепки, растопырил на меня на ладонь.
 –Прелесть,– сказала я.
 –Ужас,– сказала Аришка.
 Пожалуй, она была права.
Жара. Дети накупались и сейчас играют.
 Степа жаловался, что его укусила оса за ухо.
 Аришка тоже тут же предъявила укус на запястье.
 Никакого укуса нет, но пришлось помазать и ей руку.
 Вот на ноге я вижу большой отек от укуса муравья, но она на него не жалуется.
Девять часов, а дети все бегают. Только-только надела на них шлёпки.
День десятый, понедельник.
 Еле нашла очки, чтобы написать. Сегодня все тихо. Степа включил мультик, а Аришка нам помогала, принесла нарядную клеенку.
  Обедать решили в саду, а то до бани пятнадцать метров по солнцепеку носить еду  нет сил.
Два дня  Арина все ходила за мной,  все искала наволочку, и  жаловалась:
 Ну, бабушка, ну я с ней успокаиваюсь.
 Нашел ее Степа только на другой день. Он  так проникся словами Аришки, что тоже захотел наволочку, чтобы сосать пальцы и успокаиваться. Пришлось пристыдить, сказать, что  в его возрасте это стыдно.
Вечером приехала Катя, побыла, и в восьмом часу уехала, забрав детей.
 –Вы так откровенно рады их отъезду, – сказала она нам на прощание с укором.
 Дети уехали, наступила тишина и пустота в разгромленной избе.
 Я походила по дому, подержала в руках одну вещь, другую, и мы решили на завтра уехать в гости, оставив все, как есть.
А вот два взаимных портрета Арины и деда, поочередно сделанных на одном листе бумаги, правда одна рука деда оказалась отстриженной.
Бордовая восьмерка
Перед глазами встает ряд железных гаражей возле железной дороги, неширокий проезд между ними, открытые двери, копошащиеся там люди, непролазная грязь вокруг и яркое апрельское солнце.
 Не могу сейчас объяснить, почему, но Алексею необходимо было заехать в гараж задом, развернуться мешали открытые двери.
 Алексей последний раз ездил на грузовике в 1971 году, больше двадцати лет назад, когда работал шофером на Камчатке, а на легковушке еще раньше, когда дядя разрешил побаловаться, покрутить баранку Победы.
 Когда он обновлял права, то проехался один раз на Жигулях, и это было все.
 Сейчас ему предстояло заехать в гараж задом по двум уложенным доскам: насыпи у дверей гаража не было.
Михаил Иванович, знакомый шофер, тоже имел гараж в тех же местах, и присутствовал, и сообщил всем окружающим, что вот человек, можно сказать, первый раз за рулем за много лет, габариты машины не чувствует, так как работал только на большой, и должен заехать в гараж задом по двум доскам.
 После такой рекламы предстоящее действо вызвало непреодолимый интерес у окружающих.
 Народ побросал свою работу: починку и мытье автомобилей, накачку шин, и собрался у нашей машины и гаража, чтобы не пропустить предстоящее зрелище: а вдруг что случится тут, прямо под носом, и ты прозеваешь. Я мрачно смотрела на сборище и думала:
 Нет, не изменился русский человек со времен Гоголя, совсем не изменился! Лучше бы закрыли свои широченные железные двери и дали человеку проехать, нет ведь, только  с советами лезут.
 Алеша невозмутимо положил доски, отошел, вернулся, переложил по-другому, еще отошел, еще подвигал.
 Наконец народ признал, что доски лежат правильно, лучше их не уложить и пора заезжать.
 Алексей понял, что тянуть дальше нельзя, публика свистит и просит поднять занавес, вздохнул, сел за руль и проехал по направлению к гаражу где-то с метр.
 Вышел, и долго и внимательно глядел на колеса, правильно ли они нацелились на доски.
 Снова сел за руль, отъехал полметра вперед, потом еще назад: оказался на том же самом месте, что и был, только в другом положении колес.
 Дабы не утомить читателя скажу просто: он вылезал и смотрел на колеса шесть раз.
 Каждый раз публика давала ему советы, а когда он был за рулем, одобряюще и подбадривающе кричала и махала руками.
И Алексей заехал-таки, несмотря на все усилия окружающих помешать ему. Народ слегка разочарованный разошелся по своим гаражам. Спектакль закончился.
Наш приятель Сашка
Телефоны в его комнате звонили не умолкая. Сразу два: городской и местный. Сашка, устав от трезвона, вскакивал и перемещался в мою комнату, которая находилась напротив его.
 Не успевал он зайти, как начинал трещать телефон на моем столе.
 Я снимала трубку.
 –Лебедев не у тебя случайно?– звучал вопрос.
 –Да, –отвечала я.
–Меня нет,– шептал мне Сашка.
 Я закрывала микрофон рукой.
–Начальство– врала я.
 Сашка чертыхался, но трубку брал.
 Поговорив под мои веселые ухмылки, он бросал трубку, грозил мне кулаком, и устремлялся к двери.
 –И куда ты?– кричала я в спину. –Мне надо кое-что с тобой обсудить. По заявке.
 –В первый отдел, требуют, чтобы я бумаги им сдал. Со вчерашнего дня ищут.
 И он испарялся. И раз он был мне нужен, то исчезал до конца рабочего дня.

У нас субботник, мытье лабораторий.
 Сашка пришел в старых джинсах и бегает с не застегнутой молнией.
 Мне надоело делать вид, что я ничего не замечаю и конфузиться.
–Сашка, ты бы застегнул, что ли ширинку,– говорю я.
 –Ты с ума сошла, –отвечает Сашка.– Это же советские джинсы.
 –Ну и что, патриотизм не позволяет тебе ходить с застегнутой ширинкой?
 –Газет не читаешь? Советское,– значит отличное. Я только из магазина их принес, как молния тут же и сломалась.
 Захожу через десять минут в их комнату, Сашка наклонившись, что-то шьет, прямо на себе.
 –Ты что, решил насмерть зашить ширинку?
 –Да не, пуговица  от пиджака отвалилась, смеется Сашка.

У меня грипп. Лежу в жару. Звонок. Снимаю трубку, разговариваю лежа:
 –Привет!
 –Привет
 –Как дела.
 –Да вот заболела.
 –Сильно?
 –Температура 38. А с кем я говорю? Может, вы не туда попали?
 Мой телефонный собеседник ответил, но в этот момент сосед сверху уронил гантель на пол. Он гимнастикой занимается и грохает этими гантелями,  в результате я не поняла, с кем беседую. А разговор между тем продолжается:
 –А твой мужик дома?
 –Да нет, утром на работу убежал.
 –Тогда я сейчас приду к тебе.
Тут меня прошиб пот. Я села и стала судорожно соображать, кто мог ко мне рваться, когда мужа нет дома.
 Выходило, что те, кто мог рваться, не знали ни моего адреса, ни телефона, ни такая уж я дура, а среди тех, кто знал, некому рваться.
 И сейчас произойдет невесть что. Человек заявится к бабе, будучи уверенным, что ее мужика нет дома, а он тут как тут. И будет большое кровопролитие.
 –Вы все же не туда попали…– растеряно говорю я.
– Как это я не туда попал? Как это не туда? Да у тебя совсем крыша  съехала.
 Наконец, по последней фразе узнаю звонящего.
 –Сашка, ты что ли?
 –Ну а кто?
 –И зачем ты ко мне завалишься?
 –Мне нужно жене в Мытищи позвонить, я обещал утром звякнуть.
–Я болею…Позвони оттуда, откуда мне звонишь.
 –Не могу. У нас определитель номера стоит. Я обещал от тебя позвонить, нужно, чтобы твой номер у нас высветился.
Пришлось мне с температурой вставать, одеваться и открывать Сашке, чертову конспиратору, дверь, только чтобы  его семья жила в мире и согласии. А теперь даже странно такое вспоминать, в век сотового телефона.

Сашка сказал, что меня засекли вчера на проходной, когда я сбежала раньше времени.
 Звоню начальству, прощупываю почву, а вроде тихо.
–Ну что ты все врешь?– я всерьез обиделась на Сашку.– Я чуть было сама не доложилась начальству, что ушла с работы раньше.
 –Да вы такие скучные, озабоченные, квохчите, вот я наврал, чтобы веселее было.
 –И кому стало весело?

 Сидим с приятельницей, обе мы замужние и обсуждаем вопрос, кого бы из нашей лаборатории мы выбрали бы в мужья, если бы случилось такое несчастье, что никаких других мужчин в мире не было бы. Вот только из наших…
 Перебираем, перебираем, ни на чем остановиться не можем.
 Если что интересное, так характер жуткий, а так зануда на зануде…
 –Вот разве что Сашка– неуверенно говорит моя подруга.
 Я думаю.
 –Да вот разве что Сашка. Хоть с тоски не помрешь.
 Третья наша сослуживица, смотрела, слушала согласна не была..
 На другой день говорит мне:
Прихожу на работу, а в нашей комнате Сашка. Страшила-страшилой. И две такие симпатичные женщины выбрали его в мужья.
 Что-то, а красотой Александр действительно, не блистал. Ну да ему и не надо было, его так любили.
 
Дела сердечные

Внучка жалуется нам на мать своего бой-френда.
 Нравится мне это английское  слово, расширяющее границы понятия френд до всеобъемлющих: бой-френда может иметь как пятилетняя девочка, так и семидесятилетняя старуха. Друг он и есть друг.
 Но в нашем случае героине 19 лет и она сердится:
 –Мы с ним на даче, мать его знает об этом, но регулярно звонит около полуночи и спрашивает:
 –Мишенька, а что ты делаешь?
–И что отвечает твой друг?
 –Пью чай.

Дед подслушал разговор.
 В следующий раз звонит внучке на дачу утром. Она не отвечает.
–Как бы не угорели,– беспокоюсь я.
 –Да не…. Чай пьют.

Невестка звонит мне из штатов. Сообщает про своего сына, моего внука :
 –У Вани девочка появилась.
 –Что за девочка?
 –Русская.
 –Как зовут?
 –Хана.
 –Не знаю ни одной русской девочки с таким именем.
–Ну, мама, я имею в виду,  что ее родители евреи из России.
– Ааа. Ну Хана, так Хана. В случае чего все нормально: евреи считают национальность по матери,  русские по отцу. Так что дети не пропадут.
–Какие дети?
–Ну, какие, какие… Внуки твои.
 –Мама, вы меня до инфаркта доведете. Какие внуки, Ване только пятнадцать.
 Спустя две недели:
 –Мама, он водил ее в кино, и сознался мне, что целовался.
– Ну и что? Для чего, по твоему, он ее в кино водил, если не для этого?
Еще через неделю.
– Это Хана оказалась такой захватчицей. Хочет, чтобы Ваня выставил ее фото в Интернете, как гёл-френд. Устроила ему скандал за то, что он танцевал с другой .
 –А зачем он танцевал с другой.?
 –Он говорит, зачем танцевать с одной, когда можно с несколькими?
 –Какой молодец. Этот не женится, как мой сын в девятнадцать лет.
 –Мама, вы меня задолбали. Он  шестнадцать лет тому назад женился, а Вы все помните, в каком возрасте.
  Еще через месяц:
 –Ваня сознался, что он с Ханой поссорился навсегда. Бросил ее, в общем. Я ему долго внушала, что так с девушками поступать нельзя. Они бывают чувствительные и очень страдают.
–Так она же захватчица?
 –Ну, теперь-то видно, что нет…. Ваньку разве захватишь.

Арина ( шести лет) плачет:
 –Что я все одна и одна. Я хочу бой-френда. А у нас в группе все мальчишки хулиганы.
 У меня был бой-френд, он один был хороший, а теперь его нет.
– Он ушел в другую группу?
 –Нет, он ушел к Маше. Он теперь с Машей дружит.

Соня в те же шесть лет.
 Не знаю уж, кто мне с детьми поможет нянчиться. Может быть Настя?
Настя тебя на 6 лет старше. Когда у тебя будут дети, она замужем будет, ей будет некогда.
 Как это,  я раньше замуж выйду. У нее даже парня нет, а у меня уже есть.
 Спустя  год спрашиваю про ее парня.
 Ты с Димой все еще дружишь?
Нет, я поняла, что мы совсем не пара.
 Почему?
 Он все еще в Санта Клауса верит, а ведь он старше меня.

Таблички

 Если свернуть с Дмитровского шоссе в сторону Катуара и Марфино, проехать под  мостом и свернуть направо, то после мостика через речку Уча можно было увидеть синюю табличку с надписью:
 «Катуар 2»
 Пять лет, каждый раз, когда мы ехали на дачу, я смотрела на эту таблицу и думала:
 А где «Катур 1»?
Через пять лет проезжаем через тот же мостик, через ту же речку Уча, и  я вижу, что поблекшая синяя табличка заменена на новую, блестящую и на ней написано:
« Катуар 1,5»
 –Как же это может быть, –удивилась я.– что значит Катуар полтора? Один понятно, два тоже, но полтора?
 –Видимо, это означает– муж объяснял мне, как ребенку,– что до станции Катуар полтора километра.
 –А почему до сих пор было два? Что, станция приблизилась, или километры удлинились?
– Мостик перебежал,– пошутил муж.
Через месяц я снова посмотрела на табличку и глазам своим не поверила: на том же самом месте на том же столбе висела уже другая таблица, на которой красовалась: « Катуар 1,8»
–Что творится в стране, мистика какая-то. Станции и мосты передвигаются относительно друг друга. Наперегонки, что ли, бегают?
 –Да уточнили, перемерили, вот и получили 1.8, – муж был невозмутим.
 –А с первого раза правильно померить было нельзя?
 –Не получилось.
 В следующий раз, когда я увидела там же новую надпись: « Катуар 1,7»,  сделала вид, что ничего не заметила.
 И подействовало!
 Уже два года ничего не меняется.
 От мостика до станции остается пока 1700 метров.
И еще про таблички:
Перед железнодорожным переездом в том же Катуаре висел синий указатель:
РОСПТИЦСНАБСБЫТ
Гениально в своей краткости, но не понятно: все же снаб или сбыт?


Бабушки и внуки
Насте полтора года. Она очень деятельное существо. Целый день трудится. Пакостит. Сережка (дядя ее) нашел в ванне беляш и хохотал до слез.

Настя бросила куклу в ванну, я убрала, бросила пакет супа вермишелевого, я тоже убрала и пальцем погрозила.
Настя стоит, смотрит на белое пустое пространство ванны, думает.
Подумала, вздохнула и плюнула туда.

Как-то раз, в  перерыве между занятиями в школе малышке, пятилетняя Настя стояла в коридоре рядом с мамой и жевала булочку.
Подошла учительница:
–Настя, ты будешь петь буквы?
Настя молчит, жует, как глухая.
– Настя, я тебя прошу, ответь мне, ты будешь петь буквы?
Настя мрачно посмотрела на учительницу:
–Ты, что, не видишь, что я ем?


Настя ( 8 лет):
–Бабушка, у нас на Новый год ожидается бал-маскарад. Ты приходи, будешь бабой-ягой.
 –Хорошо, внучка, наложу грим и приду.
 –Нет, грима не надо.

Арик был недоволен приездом бабушки.
 –Ты когда уедешь?
 –Не скоро.
 –Уезжай!
 –Я дорогу домой забыла.
 Целый вечер он сидел, рисовал что-то, потом принес рисунок бабушке.
 –Вот, смотри, это тебе дорога в Баку.
 Утром открыл глаза, увидел бабушку;
– Ты все еще здесь?

Дед привел Соню в музей. И она увлеклась изготовлением картины из соломки.
Проходит, час, другой, ребенок клеит, дед устал, проголодался., зовет внучку домой, она не идет.
 –Соня, я сейчас упаду, и тебе придется меня тащить.
 –А как тащить?
 –За ноги.
 Соня задумалась:
–Не получится, –сказала она.– Голова твоя по ступеням биться будет.

В день Степиного прилета мы застряли на Дмитровке в пробке.
Ребенку было скучно, он болтал ногами, сидя в кресле на заднем сидении. Ни игрушек, ни книжек с собой я взять не догадались, а сказку слушать он не хотел.
 Не зная, как отвлечь ребенка от попыток открыть дверь в машине,  я вынула изо рта зубной протез и показала ему.
Степа  был потрясен,  стал окликать деда Витю с переднего сидения, чтобы он тоже посмотрел.
Тсс,– сказала  я внуку. Им знать не нужно, что у меня зубы вынимаются. Пусть это будет наша маленькая тайна.
Степа внимательно, с глубоким интересом посмотрел на меня:
А язык вынуть  можешь?
Ну действительно, если зубы вынимаются, почему бы и языку не отстегиваться?


Степа, знаешь, я тебя люблю.
Ты меня любишь? Почему?
Ты мой внук, я твоя бабушка
А почему ты моя бабушка.
Потому что я мама твоего папы.
Ты мама моего папы? Но почему ты меня любишь?
Бабушки любят своих внуков.
А почему бабушки любят своих внуков?
По глупости.
Степа удовлетворился и замолчал. Странно, но действия по глупости не вызывали у него вопросов.

Степан залез на яблоню. Ухватился за тонкую иссохшую ветку, она стала трещать, он начал вопить на весь участок от страха.
 Я прибежала на звук: внук высоко, не достаю даже до кроссовок, прилепился к стволу, уцепился правой ручонкой за сухой ломкий сук, чувствует, как он ломается и плачет:
–Ой боюсь, ой боюсь.
Я  боюсь вместе с ним: если начнет падать, то пока долетит до меня, весь издерется о сухие ветки и не факт, что я его поймаю.
Земля в саду, правда мягкая, покрыта травой, и это утешает.
–Держись за ствол, за ствол держись, –командую я, оглядывая дерево, и обдумывая его путь наверх.
Как-то он туда залез, значит и слезть можно.
Внук обнял шершавый ствол, прижался к нему , перестал выть от страха.
–Ногу тени вниз, еще вниз, направо, еще тяни.
Маленькая нога с задранной штаниной медленно сползла до развилки дерева, укрепилась там. Мальчишка перенес на нее центр тяжести, высвободил вторую ногу и ухватился руками за толстый сук, расположенный  ниже.
Вторая нога стала спускаться, скользить по стволу, достигла моих поднятых рук, и уже не ища опоры, внук мешком  валился мне на руки.
Я его поймала, поставила на землю.
Степа подергал руками и ногами, как бы проверяя, все ли в порядке, и ухватился за яблоню, чтобы повторить восхождение, вернее вползание на ее макушку.
Достигнутый в первый  раз результат, видимо, не удовлетворил его.
Я разозлилась:
Даже и спасибо не услышала за спасение, и он снова за старое.
– Если еще хоть раз полезешь на эту яблоню, я наподдаю тебе хороших.
Мой американский внук задумался. Угрозу он слышал в интонации, но четкий смысл слов был ему неясен.
 Ребенок уточнил:
–Ты нашлепать меня хочешь?
–Да, именно так. Я хочу тебя нашлепать.
–А почемууууу… заплакал так, как будто уже получил.
– Чтобы не лазал на деревья, с которых сам слезть не можешь.
– А почему…?
–Вот только попробуй, тогда все  и узнаешь, почему.
Я ушла. Направилась в сарай, к холодильнику, чтобы поставить суп варить. Я туда и шла , когда услышала крики о помощи.
Я взяла кастрюлю, вынула из пакета разморозившееся мясо, но поместить его в емкость не успела, снова раздался плач.
Я пошла на голос, он доносился из самого угла сада, где стояла старая вишня.
Внук сидел невысоко, на наклонном стволе, обхватив его руками и ногами, и плакал.
–В чем дело?
– А почему я не могу на это дерево залезть?
– Потому что на нем веток внизу нет.
– А почему нет?
Я отвернулась и ушла. Направилась к холодильнику.
Если ответить ему, потому что не выросли, он спросит, почему не выросли, и пойдет сказка про белого бычка, а мне суп варить нужно.

 Соседский мальчик Дима подходит к ограде. У нас рабица, и виден он хорошо.
 С другой стороны к нему подбегает Степа.
 Дима,– радостно кричит он, Дима! Как тебя зовут?
 Дима младше Степы, говорит плохо, нелогичность вопроса ему не заметна.
 Дима, Серьезно отвечает отвечает он.
 Они бегают вдоль забора и смеются. Наконец, Степа устает и останавливается:
 Дима, снова говорит он, Дима, как тебя зовут?
 Дима, невозмутимо следует ответ.

Степа нашел червяка, зажал в руке, принес мне. Я должна была восхититься червяком.
Я восхитилась.
Потом пришлось подержать его в руке.
Я подержала, но созналась, что не очень люблю червяков.
–Соня любит,– решил Степа.
–Навряд ли.
–Нет, Соня мне говорила, что очень сильно любит червяков.
Оставим это сомнительное утверждение на совести Степана.
–Я съем червяка.
–Нет, ни в коем случае. Нельзя есть такую гадость.
– А почему?
–Он грязный, ты его в земле нашел.
–Тогда ты съешь. Помой и съешь.
–Я не люблю червяков.
– Тогда я Раде отдам.
– Хорошо, Рада пусть ест.

Гуляли по садовому товариществу, Степа нашел красную пластмассовую трубочку, похожую на трубку из шариковой ручки, в которую заливается паста.
Несмотря на мои протесты, взял ее с собой.
На дороге лужи, их приходится обходить.
–Почему здесь лужи маленькие, а там были большие?
–Там почва неровная, здесь лучше.
Степа подносит найденную трубку ко рту и наклонятся над лужей.
Такое впечатление, что он хочет в нее подуть.
–Ай-яй, –кричу я. –Нельзя грязную трубку в рот совать!!!
–А она грязная?
–Да, ты же ее на дороге нашел.
–Я приду, ее на стол положу.
–Нельзя находить всякую дрянь на дороге, и класть на чистый стол.
Идем дальше.
Степа смотрит на лужи.
–А Рада из них пила.
–Рада собака, ей можно.
–Я ей трубочку дал, она из трубочки пила.
Господи, что только не выдумает человек, когда ему три с половиной года!

Степочка повернулся и посмотрел на входящих. Когда его взгляд упал на двухлетнюю Аришку, идущую впереди сестры и матери. он заулыбался и личико его засияло.
–Она маленькая?– зазвенел его голосок.
–Маленькая,– сказала Катя.
Она маленькая,– умильно повторил Степа, подошел к Арине и ладошкой ударил ее по голове.
Вмешаться мы не успели. Арина не только не заплакала, но развернулась и шлепнула в ответ своего двоюродного братца по темени.
Степочка обиделся, лицо его сморщилось, и он заплакал.
–Степа, ты почему ударил Арину?– спросила я строго. –Ты хотел ее обидеть?
–Нет,– с горечью непонятого человека ответил Степа. –Я хотел с ней поиграть.

Хочу поставить Степе мультик. Беру диск, он весь в пятнах.
Это кто своими пакостливыми ручонками весь диск опять заляпал? Я его сегодня уже протирала, а он опять грязный.
Это Арина. Я ее за это по попе нашлепал.
А она кричала:
Мама, мама, я боюсь Степу, боюсь.
Убедительнейшая картина. И все вранье от начала до конца. Арина только мама и говорит. Да и были они всего один день. Два дня, как уехали.
Внук Степа таращится в телевизор, хотя время позднее, но он выспался днем.
В 11 началась передача: голые и смешные, вот уж  совсем не для ребенка, но переключить он не дал.
 Ничего страшного, оправдывалась я мысленно перед родителями, он еще маленький,  не понимает, таких в старые времена матери с собой в общую баню брали.
Степа подходит к моей кровати шепчет доверительно:
 Знаешь, бабушка, а мне голые женщины нравятся!

–Симпатичные округлые ножки в розовых колготках торчали из собачьей будки коленками вверх.
Ступни в красных туфельках скользили по зеленой траве в тщетной попытке сдвинуться с места, и непонятно было, толи ноги собираются совсем спрятаться в будке, что казалось невозможным, толи пытаются упереться и вытянуть все тело наружу.
–Помоги дочери,– сказала я свату, тащи ее из будки за ноги.
– Еще чего,– возмутился Витя. –Буду я дуру такую вытаскивать. Как сама залезла, так пусть и вылезает.
Ноги еще поелозили по траве , потом стали вытягиваться, удлиняться, показалось туловище , а затем и растрепанная голова   десятилетней Лизы.
По взрослому, серьезному выражению ее лица никто не догадался бы, что эта девочка только что вылезла из собачьей будки.
А где же Степа? Ты его совсем задавила?
Я заглянула во внутрь.
Нет, оказывается не задавила и Степушка барахтался в глубине, пытался выкарабкаться.
 Собачий домик был такой высоты, что даже ему, трехлетнему, невозможно было передвигаться иначе, как на четвереньках.
И как они вдвоем с Лизой там поместились, осталось загадкой.

Прошел год. Степа опять в Москве.

–Я хочу поговорить с Аришкой, –просит Степа. Я подаю ему трубку
 Ариша, это ты?
 И без предисловий, видимо, услышав на том конце трубки утвердительный ответ.
 Ты дура. Дура ты.
 Ты думаешь, что  тебе пять лет, а тебе всего три года.

 Фу, собачьими руками пахнет. В слове руками ударение поставил на первый слог.
Степа, тебя можно поцеловать в щечку?
Ну, если тебе очень этого хочется, тогда ладно, целуй.

Кенарь прыгал по жердочке, на полу клетки  был рассыпан корм, а возле клетки сидел  усатый   полосатый, и следил за кенарем желтым глазом.
Когда голодная птица спускалась вниз,  кот не выдерживал, прыгал. Громко лязгали когти по железу клетки, испуганный кенарь взлетал вверх, обиженно тряс хохолком.
 Кот внизу застывал в ожидании. На морде у него было написано: не очень-то и хотелось.
 Пятилетняя внучка Соня таращилась на экран, пищала:
 –Ой, ой, страшно, жалко птичку.
 Папа Валера тоже смотрел, волновался:
 –Так ведь можно и инфаркт схватить! Пища рядом, а не ухватишь.
 –Да, у птиц бывают инфаркты, – согласилась я.
 –А причем тут птица? Я про кота говорю.

Читаю Ване (4 года) Чуковского:
 –И мочалку, словно галку, словно галку проглотил.
 –А она у него внутри и мылила и юлила?– спросил он.

 Степа (6 лет)
 –Бабушка, можно задать тебе один вопрос, ты не рассердишься?
 –Постараюсь.
 –Правда, не рассердишься?
– Ну, спрашивай, спрашивай.
– Ты, когда молодая была, сексом занималась?

– Внучатки вы мои, горошинки вы рассыпучие,– сказала я Степе и Арине, когда, наконец, запихнула их в машину и пристегнула ремнями.
 Четырехлетняя Арина строго на меня посмотрела:
– Я цыпленок и ягодка.
 Подумала и добавила:
 –Наполовину цыпленок, наполовину ягодка.

Арина гостила у нас сутки.
Смилостивилась и приехала, а уезжая взяла у меня в качестве подарка:
яшму с серебряной цепочкой, две брошки: одна финифть, вторая тоже эмаль в виде стрекозы, смешную таксу на красном шнурке для ношения на шее и кольцо серебряное. Положила все это в деревянную красную шкатулку, которую тоже пришлось подарить.
А серебряное кольцо с большим аметистом я ей не отдала: и плохо смотрится такое кольцо на маленькой ручке, и легко потерять.
 Арина ушла в слезах, оскорбленная моей жадностью.

У Насти день рождения. Я купила ей ожерелье из лунного камня.
Думаю, вот буду Насте подарок дарить, Арина заплачет, будет стенать, что она тоже хочет день рождения, и вообще почему они, эти дни рождения не каждый день.
 И я взяла  свою старую брошку филигранную для Арины. Соня будет в школе, обойдется.
 Приехала, Настю поздравила, достаю брошку.
 –Ой,– радуется дочь, мать именинницы, –моя любимая брошка.
  Я закрывая ладонь, на которой лежит брошка.
 –Вообще-то это моя брошка.
 –Да, да,– кричит дочь.– Твоя моя любимая брошка.
 От этих «твоя моя» я теряюсь, и дочь ловко вытаскивает брошку у меня из кулака, уносит и прячет в шкатулку.
 Да, сурово, когда в семье четыре женщины, и я пятая. Тоже что-нибудь сопру, пусть только зазеваются.




За что купила…


Когда валяешься в больнице, разговор часто касается медицинских учреждений.
 Одни больницы и поликлиники, в которых пришлось побывать, хвалят, другие,– ругают, а потом больные приходят к единодушному мнению, что  все зависит от врача: повезет с врачом, так и в простой больнице поднимут, а не повезет, так и в какой-нибудь дорогостоящей (о которых мы знали лишь понаслышке), загубят.
 –Меня вот в Н-ской больнице хирург поднял, а то осталась бы одна нога короче другой, а теперь вот обещают, что ходить через полгода буду нормально.
 И Зинаида приготовилась в очередной раз утомить  соседок по палате рассказом о своих злоключениях.
 –Ой,– прервала ее  Вера, которая слышала Зинины рассказы о чуде-хирурге уже не один, не два, и даже не три раза. Ой, ну с врачом тебе, может быть, и повезло, а тут я своему Пете говорю как-то про Н-скую больницу, что хочу туда съездить на консультацию, а он мне в ответ:
– Никогда при мне ничего не говори про эту больницу, как вспомню, как я там работал, и что со мной произошло, так слышать про них не могу.
 –А что, что?
 Больные женщины оживились, обрадовались возможности услышать что-то новенькое.
–Ну,  и я вот его спрашиваю, а что  там случилось?, а он мне в ответ:
 –Да не хочу рассказывать, все равно не поверишь.
 И я  вспомнила, что он около года в стационаре в Н-ской работал, а потом  уволился, а что и почему, мне не объяснил.
 Ну я допытывалась, допытывалась, и вот что он мне рассказал:
 «В тот день с утра я на своем рафике продукты возил для столовой, и когда все ящики перетаскали, перерыв у меня образовался. Я вышел перекурить.
 А тут сестра из отделения мне и говорит:
 –Раз ты свободен пока, помоги перевести труп до морга, а то все труповозки заняты, а женщина  умерла, и надо ее поскорее увезти, а то сам знаешь этих живых больных, они нервничают.
Я  согласился.
 –Несите, говорю, ваш труп, тут недалеко.
 Они втроем, санитар из морга  и две сестры труп на носилках вынесли, я помог им загрузиться,   сестра села в фойе сопровождать, а санитар со мной рядом в кабине пристроился.
 Припахивало от него спиртягой, известное дело, ну да на такой работе они всегда пропускают, весело ли в трупах ковыряться.
Труп на носилках простыней прикрыт, волосы слегка видны, понятно, что женщина.
В тот день сильный снегопад был, все кругом занесено, и ехал я по территории больницы медленно, буксовал.
Скорость, наверное, километров пять была, не больше.
Едем мы, я баранку кручу, санитар что-то болтает сбоку в ухо, вдруг слышу сзади голос:
 –А куда это вы меня везете?
 Я глянул в зеркало, и обмер:
 Труп сидит на носилках, простыню к груди прижала, и недоуменно оглядывается по сторонам.
 А медсестры  уже нет, только распахнутая дверь болтается.
Машина моя без управления медленно сползает с дорожки и едет по глубокой пороше.
 У меня в глазах чертики прыгают, я смотрю на дорогу, лишь бы назад не смотреть, и вместо того, чтобы тормоза жать, да мотор выключать думаю: ну, на такой скорости мы далеко не уедем, скоро завязнем.
 А пьяный санитар поворачивает голову, и говорит бывшему трупу, как ни в чем не бывало, хамит, как живой:
 –Чего привязалась, куда, куда. Куда надо, туда  и везем.
 Я смотрю на санитара, он на меня, и я вижу, как глаза его медленно стекленеют, он наклоняется к двери, губы начинают прыгать, пальцы скользят по дверце машины в поисках ручки, и никак не попадают на нее. С третьей попытки  ему удается открыть дверь, и он вываливается головой в сугроб, вскакивает и бежит к моргу, проваливаясь в снегу и почему-то припадая на левую ногу. Я жму на тормоз, открываю дверь, прыгаю, и машина, наконец, глохнет. Краем глаза я вижу женскую фигурку в белом халате, улепетывающую в сторону больничного корпуса.
 А труп сидит на носилках и жалобно так пищит:
 –Куда же все подевались?
 Женщина, не пожелавшая живой ехать в морг, спустя три часа все же умерла окончательно, в одиночной палате, куда ее в конце концов я  привез.
Кто там был наказан за такое разгильдяйство, чьи головы пострадали, не знаю, но моя пострадала точно, и  на другой же день я принес заявление об увольнении».
 –Вот такую историю рассказал мне  Петя. А уж правда это или нет, не знаю, я там не была. За что купила, за то продаю.


Тезки
Мы были тезки, обе Ирки.
Сейчас мы не общаемся много лет.  И не то, чтобы между нами черная кошка перебежала, нет, просто в какой-то момент пути наши разошлись и мы пропустили  тот момент, когда приятно было бы встретиться, поболтать, посмотреть друг на друга.
А сейчас не хочется тревожить себя, накладывать на запомнившийся образ молодой девушки образ состарившегося человека. А  самые яркие воспоминания  детства связаны у меня именно с Ириной. В восьмом классе ее родители получили квартиру и переехали в район Новых Черемушек, в начало Ленинского проспекта, а школу Ира не поменяла, осталось в той, в которой мы  учились с первого класса. Она ездила каждый день туда и обратно до центра, и я после уроков часто ездила к ней, была своим человеком в их семье. Иркины родители каждые выходные до глубокой осени проводили на даче, играли в бридж со своими друзьями. Ее оставляли в городе, а чтобы дочке не было страшной и скучной одной, позволяли приводить меня. Я  была рада-радехонька вырваться из своей скучной коммуналки, набитой сварливыми старухами и провести выходные на просторах чужой квартиры.
Шкодничали мы много, всего не упомнишь, но один эпизод  я помню в деталях.
В Иркиной квартире стояла стенка, а в ней был бар.
 Дверца бара открывалась вниз, образуя столик, внутри было встроено зеркало, в котором множились, отражаясь стоящие в баре бутылки.
 Бутылок было много, все с импортными этикетками, родители только недавно справили новоселье, а остатки роскоши спрятали в бар.
 Мы взяли бутылки, расставили их на журнальном столике, нарезали яблоки и апельсин на закуску, расставили рюмки и  начали дегустировать спиртное. Сидим в креслах в ярких халатах, Ирка в своем, я в ее матери, ногу на ногу закинули, потягиваем из рюмок,  поглядываем в телевизор, представляем себя героинями импортного фильма, загадочными и красивыми, мечтаем о том, как вырастем и сколько крови попортим противоположному полу.
 Рюмка за рюмкой, глоток за глотком, и наклюкались мы с этой дегустацией прилично.
 Это я сейчас  считаю, что мы наклюкались, но тогда мы об этом не думали, просто нам стало тепло и весело.
 И чем дольше шло время, тем теплее и веселее нам становилось.
 На улице был сентябрьский сырой и серый день, навевающий скуку и утомление, но под влиянием выпитого скука и утомление развеялись, и нам захотелось пойти погулять.
 Мы оделись и вышли.
 Кругом их недавно сданного дома была стройка, строился магазин «Тысяча мелочей».
В выходной день на стройке никого не было. Часть территории была огорожена забором, а фасадная часть нет. Вдоль всего вскопанного перерытого пространства были проложены доски, служившие тротуаром.
 Сейчас, утопающие в бурой жидкой глине, доски намокли, стали скользкими.
 Мы весело топали по этим доскам, и радостно пересмеивались.
 Не знаю почему, каким именно образом, под действием горячительных напитков события потеряли свою стройность и между ими стали появляться неожиданные провалы, только вдруг я стою уже не на досках, а посредине глины, которая засосала мои резиновые сапоги и крепко держит, несмотря на все мои попытки вырваться, я никак не могу вытащить из нее ноги.
 Стараюсь изо-всех сил, но никак.
 И мне это так смешно, просто необыкновенно смешно, что я непрерывно хихикаю. В какой момент мне удается поднять ногу, но при этом сапог остается в глине, и я стою, балансирую на одной ноге, и пытаюсь ухватиться за Ирку, которая  рядом, на тротуаре, смотрит на мой застрявший в глине сапог и тоже заливается смехом.
 Так и не ухватившись за Ирку, я наклоняюсь, чтобы вытащить сапог, теряю равновесие и падаю в грязь.
 Тут мне становится так смешно, что даже живот подводит.
 Я лежу на боку в жидкой  глине и хохочу во все горло, просто остановиться не могу.
 Ирина, заливаясь смехом, пытается поднять меня с земли и падает рядом со мной.
С нами начинается настоящая истерика. Мы лежим в жидкой глине в наступающих сумерках, грязные, румяные, веселые и гогочем во всю силу своих легких.
 Странно, но я совершенно не помню, как реагировали окружающие на наше поведение.
 Конечно, был субботний вечер, людей было мало, но все же кто-то был, мимо должны были идти взрослые люди, но я помню только себя и Ирку.
Вечно лежать в грязи не будешь, даже если это необыкновенно весело.
 Кое-как, встав на карачки, мы выползли на доски и мой сапог вытащили тоже.
 Пока лежали, пока  вытаскивали сапог, пока я натянула его на скользкий грязный носок, немного успокоились, но тут я взглянула на Ирку:
 Ее щегольский розовый берет был запятнан бурыми комками глины, прядь волос справа совершенно слиплась, и на щеке темнело грязное пятно.
 –У тебя лицо грязное, –сказала я .
 –У тебя тоже.
 Ирка подняла руку и рукавом пальто провела по лицу, пытаясь стереть грязь.
 Но рукав был весь в глине, и  она изукрасила себя до неузнаваемости, просто превратилась в негритянку, что вызвало у меня новый приступ смеха.
 Так грязные, пьяные, довольные жизнью мы ехали в лифте, и, изгадив его чистенькие пластиковые стенки, добрались до квартиры.
 Дальнейшее я не помню совершенно.
Как мы выпутались из ситуации, почистили пальто, помылись сами,  я не знаю, но утром в понедельник мы с Ириной, как обычно, сидели рядом на парте, и сосредоточенно решали задачку по алгебре.