сарабанда

 В темноте я буду складывать твоё имя из букв на гранях детских кубиков. Петь о любви словами несуществующих языков, зная, что никто не услышит мой голос. Прятать руки в вытянутых рукавах и одними ногтями играть сарабанду на воображаемом ксилофоне.

Из сюиты бальных танцев Де Визе. Похоронный танец, утонувший в светских разговорах.

Я буду думать о том, что могла бы сказать тебе, о том, что ты никогда не услышишь. Пальцами в волосы, косой пробор, солнце нового дня.

Сарабанда ля-минор. Вечер полудня. Закат в зените.

Солнце взойдёт ещё, радуйтесь, люди! Взойдёт, озарив своим радостным светом тела повешенных, украсившие за ночь ваш город. И будет ещё много солнц и много ночей, будет суеверный страх в темноте и безумное счастье вперемешку с похмельем наутро. Новые жертвы богам и новая радость. Разве это не есть настоящая жизнь - радоваться каждому восходу солнца?..

В моих чертогах чересчур длинные рукава - плохой тон, и тем не менее их носит почти каждый. Много белого - белые одежды, белые голоса, белое небо в окнах. Всё белым-бело, а внутри - одна тьма. Даже лампы горят как-то тускло, то и дело перемигиваясь между собой.

Всё это навевает тоску.
Всё это и есть тоска.
А сарабанда, танец, её олицетворяющий, играют шутовски разряженные музыканты на балах, на потеху достопочтенной публике.

Белые парики, а по ним ползают блохи.
Такие же безразличные ко всему, как и их хозяева. Или, если хотите, жертвы.
Часто это одно и то же.

В темноте я буду складывать твоё имя из букв на гранях детских кубиков. Больше ничего не дадут мне в руки, как опасному сумасшедшему не дали бы остро оточенный нож. Да и вообще любой нож. Даже, пожалуй, и авторучку не дали бы.

Всё так.
Всё так, как и должно было быть.

Всё так.
Но было же что-то ещё.
Было. Но теперь уже нет.

Дописать последнюю строку стихотворения.
Допить последний глоток виски.
Последний раз посмотреть в чьи-то глаза.
Вульгарно? Просто? Глупо и банально?
Всё так. Но иначе быть и не может.
Посмотреть в глаза самому себе.

Петь о любви словами несуществующих языков, зная, что никто не услышит мой голос.
Да, конечно.
Высоки стены, сотканные из белого камня, как паутина из тончайших нитей. Нерушимых для мухи, попавшей в западню, но ничего не значащих для человека, пробирающегося сквозь лес.
Для призрака неощутимых вовсе.
Для Бога вообще невидимых.

А лампы всё так же тускло горят, то и дело перемигиваясь между собой.