Роман глава сорок девятая

1
Живучесть прозвища «Кулёк», пусть и в лестном исполнении, навроде: «Наш Кулёк кого хочешь за нос проведёт!» или «Кулёк любое дело разрулит!», Кулешу бесила. Он пробовал протолкнуть взамен другое: звучное, свирепое, легендарное - Магвайр! Имя штаб-сержанта морской пехоты США из романа Робберта Фленагана «Черви». Очень уж привлекал этот персонаж своей жестокостью и мощью!

Драпук по тайной просьбе Кулеши регулярно вбрасывал «Магвайра» в обиход. После удачной сержантской афёры, приносившей благо взводу (избежать отправки на работы – тут требовалось убедить ротного, что завтра чрезвычайно важный семинар, где строгий полковник Степурко понаставит двоек, от которых и за месяц не избавиться; или наоборот, пробить, чтобы весь взвод сняли с самоподготовки и послали в оцепление на городской стадион, где концерт или футбол, поскольку именно во втором взводе завтра самые пустяшные предметы), почин подхватывали – и Кулеша, заслышав в свой адрес «Магвайр», расцветал. Но от души, или за спиной он по-прежнему удостаивался только «Кулька».

От чрезмерной осведомлённости Прискалова чемпион Чувашии тоже выходил из себя. Специалист по части доложить-заложить, он считал личной прерогативой представлять наверх степень чьей-либо вины - через это демонстрировалось его командирское умение и всесильность.

Замкомвзвод не подозревал, что перемены продлили его сержантскую жизнь, ибо Резко уже выжидал первое серьёзное обстоятельство, чтобы освободить бойкого проныру от нашивок. У Прискалова Кулеша вновь «кошеварил» в котле человеческих и служебных отношений на свой вкус, и способен был, шельмец, выдаивать навар даже с офицеров.
Но к его неудовольствию стратегия нового командира отличалась от стратегии Резко непредсказуемостью и какими-то дьявольскими сокрытыми расчётами. Тут Кулеша улавливал схожесть собственной натуры с прискаловской, и это тревожило его всё сильнее.

В том, что кто-то со взвода приладился барабанить Прискалову напрямую – Кулеша не сомневался. И начиная понимать натуру капитана, боялся лишь одного: до последнего дня он - прилежный замкомвзвода, тащит все дела как вол, а распределение ему устроят как ничтожному середнячку – в тьму тараканью. Такую перспективу он иногда читал в прискаловских глазах, где вперемежку с недовольством, гневом, проскакивали отблески незаслуженного равнодушия, а то и презрения к персоне старшего сержанта.

Поскольку Кулеша решительно не терпел вокруг себя неясностей и никогда не полагался на попутный ветер судьбы, то настрой к себе капитана наметил прощупать серьёзным разговором. Случай, однако, возник сам собой. Случай необычный и грозящий обернуться для четвёртой роты громкой позорной славой, а то и вмешательством правосудия.
Виной всему стала Репка – преданная Драпуку девушка.

2
Не желая смириться с женитьбой сердечного друга, Репка по-прежнему объявлялась по первому его зову. Драпук умасливал гостью заезженной сказкой о невозможности ему развестись сейчас и о замечательном будущем, когда он офицером спровадит под зад гнусную Липу. Теперь курсант не прятался с предметом телесной утехи по зарослям и окраинам, а конспиративно – через окно, тянул в кубрик, и после всех дел выпроваживал обратно.

Скорое расставание, и как шептало ей сердце – навсегда, терзало Репку всё сильнее. И в один из дней, когда Виктор заперся с ней в кубрике, когда стянул с неё одежду – по своей манере – дико, яростно, когда отмотал её пушинкой с кровати на кровать, не обмолвившись ни ласковым словом, ни даже прежним утешением, внутри девушки вызрела великая обида.

Виктор уж потянулся за невзрачными армейскими трусами - одеваться, а Репка стояла, с глазами полными слёз и, удручённо прикрывалась платьицем.
- Э, скоро командир придёт! – мотая портянки, Драпук намекнул на уход.
- Ты её в самом деле любишь! – с горькой ревностью всхлипнула девушка.
Как не просвещал её друг о тонкостях брачный отношений у военных, что часто сродни волчьему капкану, мысль, что её ненаглядный Витя женился по любви, тяжко скребла душу Репки. В утверждении же обратного она мечтала услышать искреннее «нет» и заверения в любви к ней.

Один только намёк в сотый раз доказывать, что постылая Липа ему - никто, взорвал Драпука: вчера эта курва Липа, заглядывая в глаза мерзким, елейно-издевательским взглядом, сообщила, что беременна снова. Молодой муж от негодования закостенел не хуже, чем в первый раз – дочке только-только пять месяцев!
«Куда ты наладилась, сука! – возопил он. – Первый ещё на ногах стоять не может»! «Маменька сказала, чтоб крепче привязать», - по-простому, как есть пояснила Олимпиада. Ему осталось только за голову схватиться – ведь привяжет! И что страшное, если не от него, так морда рыжая, сообразит от соседа зачать. И тёща, змея подколодная, запросто посоветует!

Теперь, когда дети от постылой жены мерещились Драпуку частоколом, за которым его пожизненно заточат в семье, с претензиями подлезла ещё и Репка!
- Мне ни та дура не нужна, ни ты! – закричал курсант в ярости.
- Витя, и я не нужна? – наивно опешила Репка.
- Одевайся - и к чёрту! – разразился он матом.

Репка тянула отношения с полюбившимся курсантом долго и настойчиво, словно вытягивала с глубин морских канат – длинный, тяжёлый. Там, на конце, по её скудному уразумению должен был быть драгоценный груз, ради которого она трудилась и надеялась. Девушка не блистала умом и не осмысливала ни своё странное положение, ни отношение к ней Драпука; она просто любила его с покорностью монашки, проявляла преданность – и всё. А желанный плод, думала она, упадёт сам собой.

Сейчас, к её жесточайшему разочарованию канат вытащен, но долгожданного подарка нет – лишь пустой конец. Это открытие озарило девичье сознание ужасом потери, но она спешно закрылась от очевидного и попыталась возыметь над любимым хоть какую-то власть.
- Я тоже буду тебе изменять! – пригрозила Репка козырем, который показался её весомым. С картой вышла ошибка – единственная ценность, которую находил в девушке Драпук – готовность раздеться, с окончанием училища теряла смысл.
- Кувыркайся с кем хочешь! – зло бросил он, ухмыльнулся.

Репка торопливо одела белые трусики, состроила плаксиво-недоумённое лицо, отчего её нос пуговкой страдальчески поморщился: - Да ты же подлец просто гадкий!
- А ты - ****ь! – парировал Драпук. – Я тебе обещал что-нибудь?!
Дыхание у Репки схватило холодом – как не обещал? Обещал, и этими обещаниями она жила! И предана была ему – а теперь – ****ь?!
- Или, иди, можешь прямо здесь давать! Дел-то - трусы скинуть!
- Ах, так! Так! – Репка, сама не своя, чуть не разрывая ситцевое клетчатое платье, взвыла. – Может ты ещё и смотреть будешь?
- И посмотрю! – огрызнулся курсант. – На акробатов что не посмотреть.
- Я думала…
- Чем ты думала? Своей репой?

Так ненавистно Виктор никогда ещё не смотрел, и от страшной пустоты его глаз голову девушки вдруг охватило жаром. Не помня себя, Репка выскочила из кубрика, прикрыла голую грудь платьицем.
- Мальчики, вот вам девочка! – она пошла по коридору, громко, надрывно оглашая этаж дерзким, откровенным приглашением. – Девочка готова на всё! – Её туфли – простенькие, приземистые, нервно притопнули о мраморный пол.

Странный призыв толкнул курсантов к дверям, они жадно пялились на полуголую фигуру. Многие знали, что это и есть драпуковская Репка, знали об истинном к ней его отношении. А Репка распалялась – от захлестнувшего разум разочарования, от сдавившей сердце ревности, а самое главное - от понимания, что её надежды насчёт Виктора уж никогда не сбудутся.
- Кто, кто меня желает?! - девушка словно слепая вертелась по сторонам.

Курсанты молчали, не зная, что за представление здесь разыгрывается, но это представление будило в них голос плоти. Репка напористо подскочила к огроменному Остапенко и часто, мелко дыша, спросила: «Хочешь такую как я»? Остапенко молчал и только шевелил пересохшим языком, словно пытаясь спросить – шутка ли это?
Но голая грудь и белые трусики – совсем не шуточная приманка, и курсант с радостью потянулся за Репкой в кубрик. Сосед по комнате Василец, видя какого рода дело назревает, лишь широко распахнул глаза и подался прочь, тиская свои пальцы.

- Девочка и тебе не откажет! – жарко выпалила Репка Васильцу, и ласково тронула руку. - Девочка добрая. Это для Вити я – ****ь!
- Какому Вите? – растеряно пробормотал Василец, но его детские глаза вдруг запылали плотоядным мужским блеском.
Подружка Драпука резким, остервенелым движением сорвала с кровати одеяло и набросила на дверь. Надсадно дыша, еле сдерживая себя от слёз, она потянула Остапенко за воротник вниз и впилась губами в его губы...

В этот вечер несчастную Репку настигло помешательство. Она ходила по кубрикам в наспех накинутом клетчатом платьице – даже не оправленном, навязывалась парням. Кто бойко отбивался, Репка оставляла сразу, раздумывающих тянула за руку – словно звала на помощь, в кубрик, где сама завесила дверь одеялом…

Драпук делал вид, что ничего не замечает. А Репке не надо было и прикидываться – курсанты, что проходили перед ней не имели ни лиц, ни выражений, ни фигур – были все как один – большие, расплывчатые...
Осознание, что тут, в общежитии, через стенку-другую, всего лишь за наброшенным одеялом творится самое притягательное действо, какое только может быть между женщиной и мужчиной, одурманивающими флюидами окутывало всю роту. Именно эти флюиды - невидимые, но мощные, неукротимые, обрекают лишённых женской ласки мужчин на безрассудство плоти.

Зная цепкость, силу и власть этих флиюдов, давным-давно вывели моряки непреложный закон - «Женщина на корабле – к несчастью»! Ведь несчастье, что лишь одним присутствием женским сотворится, по цене своей и близко не встанет с утолённым ею мужским желанием…
Так всё выходило и здесь - доступность девушки стегала парням пульс, фонтаном взрывала их природную жажду тела – выше всякого разума! Похихикивая и приговаривая «Что момент упускать?» открыл зашторенную дверь Агурский. Отметился и растерянный Василец, который по-пионерски краснел и шёл за Репкой как неразумный телёнок на верёвочке. Закашлялся и нервно заходил по кубрику Рягуж и подёрнув мощными плечами, тоже направился туда...

Тураев и Круглов обо всём произошедшем между Драпуком и Репкой знать не могли. Но финальную сцену – дикую, вопиющую, они видели, и душевное ощущение чего-то нехорошего, противного охватило обоих. Зазывающая Репка больше нуждалась в человеческом успокоении, чем в веренице овладевающих ею парней – друзья это понимали. Но тягостно молчали – всё, как ни странно, шло по обоюдному согласию.

Оргия продолжалась, манила к себе курсантов, затягивала неудержимой воронкой. Кулеша часто зашмыгал носом и словно невзначай оказался у нужных дверей – заглянул, будто для проверки…
Среди гнетущей молчания Тураева и Круглова возвратился Рягуж - на его лице не отражалось удовольствие, какое он пятнадцать минут назад мечтал заполучить.
- То ли дура, то ли…больная, - негромко сказал Николай, ложась на кровать. Тураев, наоборот, резко поднялся, словно получил пинок в спину, поспешил к тумбочке дневального.

- Смирно! – лёгкие его изо всех сил разразились криком – будто на этаже появился большой начальник. Команда, хоть и ложная, вмиг осадила возбуждение, что охватило многих курсантов. Кто ещё лелеял мечту оказаться один на один с несчастной Репой, разошлись, словно подхлёстанные бичом. Через полминуты и сама Репка, прикрывая лицо руками, исчезла из расположения. Последний партнёр её - Кулеша, торопливо одевший брюки, выглядывал в коридор, хлопал испуганными глазами, и негромко, отрывисто вопрошал: «Кто?! Кто пришёл»?!

Узнав, что ложную тревогу поднял Тураев, Кулеша злобно на него выматерился: мало что не дал до самого смака добраться, так ещё и заставил как дурачка от страха трястись.
3
Кулеша вошёл в канцелярию и нутром понял – Прискалов уже в курсе вчерашнего вечера. Прискалов ещё как был в курсе! Капитана лихорадило так, словно Репка и ему только что показала свои белый трусики. Правда, причиной нездорового возбуждения офицера было истинное понимание того, что натворили подчинённые. О таких оргиях он знал поболее курсантов и лично видел, какой ценой оплачивается это сомнительное удовольствие.

Дорвавшихся до лакомой клубнички сослуживцев (в бытность его обучения), а их тогда набралось четырнадцать человек, уже утром построили в казарме. По тревоге были собраны командиры взводов, роты, батальона, ходил незнакомый майор милиции. Прибыл начальник училища – сурово молчащий генерал.
Девица, ласково зазвавшая курсантиков попробовать своё тело – худая длинноволосая кляча с утопленными глазами, обиженно посматривала на «насильников». Милиционер, слова которого в присутствии генерала обретали особый вес, обрисовал перспективу: за групповое изнасилование до пятнадцати лет тюрьмы. Каждому, если пострадавшая скажет лишь три слова - «Они меня насиловали».

Пятнадцать лет заключения, возникшие на ровном месте за каких-нибудь полчаса как реальность, шокировали всех, и в первую очередь участников половой катавасии. Один из них – белокожий курсант, с синими болезненными веками, упал в обморок. Офицеры встрепенулись звать врача, но генерал лишь презрительно бросил – «поднесите эту тряпку к окну»!

Другой вариант, озвученный милиционером, подразумевал сексуальное баловство супружеской пары, в которую, естественно, включалась эта длинноволосая кляча и ещё один курсантик. Тот самый, на которого теперь покажет «пострадавшая», желающая за одну ночь перековаться в добропорядочную супругу. Остальные будут проходить товарищами, присоединившимися к брачному ложу на принципах добровольности и обоюдного согласия, и заслужат лишь моральное порицание за свою развращённость, да дисциплинарное наказание за нарушение порядка.

В действие вступала редкая, но крайне несправедливая формула взаимовыручки: «Все на одну, один за всех». Это звучало смешно, но никто не смеялся: и строй и сами «насильники» стояли с суровыми, паническими выражениями лиц.
Истрёпанная кляча, осознав свои бесконечные полномочия, теперь чувствовала себя королевой. Она три раза прошлась вдоль бледных курсантов, каждый из которых молил бога, чтобы свалившаяся на их голову сучка не обратила на него внимания.

«Это чудо в строй поставьте! - скомандовал генерал, показывая на оклемавшегося белокожего, - может, приглянётся». «Пострадавшая» еле заметно усмехнулась: что ей тот хлюпик, когда тут гренадеры на выбор! И её паскудный выбор конечно же пал на самого высокого и красивого Лёника. Так и пропал с этой худой клячей Лёник. А командир курсантской роты из Киева поехал подставлять свою лысину знойному туркменскому солнцу.

Прискалов оправился от воспоминаний, вздохнул. Что предпринимать он не знал. Пускать дело на самотёк – словно и знать ничего не знает? Если всплывёт – взгреют так, что мало не покажется. Докладывать? Себе камень на шею надевать раньше времени, может, и не страшно, но кидаться с ним в омут – шалишь!
- Рассказывайте, как взвод этой профуре ляжки за голову заворачивал! – хлопнул Прискалов по столу. – С вашим личным участием!

Кулеша набрал в грудь воздуха, словно выходил на любимую дистанцию – три километра, и принялся бойко тараторить. Безобразие в самом деле имело место. Дурная девка сама тащила курсантов, да так, что отбиться от неё было невозможно. Он, сержант Кулеша, в расположении в это время отсутствовал, но по прибытии, как только понял в чём дело, бросился пресекать безобразие – гнать дурочку из роты.
Прискалов слушал внимательно, будто верил, кивал головой.
- А ты со спущенными штанами девку гнал? – вдруг спросил он.
- Какие штаны?! – Кулеша изобразил негодование.
- Вот эти! – капитан ткнул в галифе Кулеши.

Сержант сыграл роль обиженного командира, который честно и добросовестно прибежал доложить – и нате! Ему никакой веры! «Не доверяете»? – хмуро изучая глазами пол, спросил Кулеша, втайне надеясь на «отцовскую» отходчивость командира. Но Прискалов подобные спектакли сердцем не воспринимал.
- Я никому не доверяю, - отрезал он. – Женишься… кстати, - капитан поднял палец, - не исключено, что на этой самой Репе, и будешь тему доверия с ней обсуждать. А тут мы на государственной службе.
- От меня же повода, чтобы не верить! Никогда! – от угрозы жениться на Репе Кулеша передёрнулся. - Сами знаете – всегда честно докладываю!
- Сержант! – осадил его Прискалов, гневно сужая глаза. – Голову мне не морочь! Сниму в два счёта, лычки как перья от драной курицы полетят!

«Уж что-что, а меня не женишь! – Кулеша взял себя в руки, но с привычной наигранной озабоченностью потёр подбородок. – Да и лычки? До офицерских погон два месяца. Подавитесь своими лычками»!
- Я девку погнал, товарищ капитан! Я! – чеканя слова, он пошёл ва-банк. – И всё что творилось - пресёк тоже я! Как верный помощник! Без меня бы!
- Ладно, - убавил тон Прискалов. – Разберусь как ты помогал.
- У меня во взводе врагов много, - набычился сержант. – Они наговорят.
- Мы объективных товарищей спросим,- загадочно пообещал капитан.

- Ну, да, – Кулеша зыркнул выпученными глазами на Прискалова – в меру обидчиво, в меру недовольно. – Я как командир докладываю, всё-таки должность, звание. А вы наслушаетесь кого попало… недоразумения выйдут…
- Вот оно! На какой-то шалаве перед всей роты голой жопой дёргал и недоразумения?! – офицер усмехнулся. – Может, напомнить твою объективность? Когда месяц назад взвод бросил и в госпиталь к медсестре чесанул? В самоволку! Что ты своему командиру доложил? 

«Стукачёк! Крепкий во взводе стукачёк»! – Кулеша вышел из канцелярии злой – сошлёт Прискалов к чёрту на кулички и ещё посмеётся. Четыре года нелёгкого труда козе между задних конечностей! Четыре года суеты, конфликтов, горлопанства и - задарма! Ещё сучья Репа! Зачесалось ведь залезть!

Впрочем, насчёт Репы у Кулеши было предчувствие – лично у него всё обойдётся. Но гнев от обрисованной несправедливости разрастался сам собой: эту Репу он даже как следует не поимел! А стукачёк за свой простой труд (что тут надрываться? Пришёл, да в ушко нашептал!) наверняка будет вознаграждён щедрее чем он… Неужели Горелов? Ему-то смысл? А может…?

Подозревать кого-либо без веских оснований что в воровстве, что в стукачестве – дело неблагодарное: пальцем в небо попадёшь! Кулеша знал, что в таких делах ловить за руку надо конкретно. И всё же кое-какие мысли в голову ему пришли.

4
Прискалов уже и не рад был, что согласился приехать в училище. Струя не заладилась - не командир роты, а канатоходец на высоте десятиэтажного дома. То пошевелиться страшно, то изо всех сил надо балансировать, чтобы не загреметь вниз. А желающих потрясти канат, сбросить - хоть отбавляй. Так, суки и стараются! От последнего курсанта до полковника Беклеса.

Вдобавок ****ская Репа - готовая бомба! Если сведения дойдут до политотдела, если объявится детонатор – сама эта сучка или ещё какая стукаческая рожа, то взрыв произойдёт непременно! И завалит кого угодно: хоть дюжину курсантов, хоть командира роты!

Доказывать, что публичный дом в общежитии был устроен сумасшедшей дурой, дело просто невозможное: вылезет тот же полковник Беклес и гневно спросит: «Что обязан делать советский курсант, когда перед ним похотливая девка трясёт передком»? С точки зрения партии, уж точно не снимать штаны.
А дальше вопросов против Прискалова изобретай сколько хочешь: «Как она оказалась в расположении, на курсантской кровати? Где был секретарь комсомола? Где комсомольский комитет, сержанты»?! Только с ответами не всё просто…

Особого пристрастия удостоился Драпук – виновник крайне неприятной каши. Разговор с ним был долгий, с матом, угрозами и вспышками ярости. «Если эта сука здесь с претензиями появится – лично придушу тебя»! – без всяких шуток грозил капитан. Драпук дрожащими руками выводил подробный отчёт, каким образом он привёл девушку и что у них получилось, часто поднимал голову и на поток брани заверял Прискалова, что Репка больше в училище не объявится.
- И что бы у прокурора! – рычал тот.
- И у прокурора не появится! – лепетал курсант. Прискалов нервно прохаживался по канцелярии и никак не успокаивался: - я тебя знаю! Ты этих жалобщиц специально собираешь!

Остальных участников гнусного совокупления, опрометчиво полагавших заполучить с Репкой одно лишь удовольствие, Прискалов без особого распространения тоже вытащил на свет божий. Расспрашивал лично, выбивал объяснительные в двух вариантах – в одном моральная распущенность, в другом – преступление, перечитывал, прятал бумаги и, глядя в глаза каждому пояснял, чем закончится половые увлечения. «Я тебе поиграю «балалайкой»! – вздувался он желваками и тыкал пальцем в карту СССР – в Якутию или в Чукотку. – Тут будешь со своей «балалайкой» родину стеречь»!

Предстоящие невесёлые назначения, никаких надежд на снисхождение, в конце-концов, просто нелепость положения (что Прискалову какая-то Репа, силком затянувшая на себя дюжину курсантов?!) угнетали участников истории чрезвычайно серьёзно. Потому самый реальный враг в лице тайного стукача им открылся хоть и заочно, зато красочно и с осознанием непримиримой ненависти.
Желание выяснить его имя и окунуть лицом в унитаз минут на тридцать, курсантов охватило не на шутку.

Глава 50
http://www.proza.ru/2010/03/11/955