Ангелофилия

Мурат Юсупов



















АНГЕЛОФИЛИЯ






Роман



















Нижний Новгород
2008
 
ББК 84(2Рос = Рус)6
Ю91



Ю91 Юсупов, М.М.
Ангелофилия : роман / Мурат Юсупов. – Н.Новгород, 2008. – 530 с.



Коллаж на обложке – автора






Юсупов М.М. родился 10 апреля 1968 г. в г. Горьком. Закончил Горьковский радиоэлектротехнический техникум в 1987 г., служил в Воздушно-десантных войсках. В 2001 г. закончил юридический факультет Нижегородского университета.
Это третий роман автора. Ранее вышли четыре поэтических сборника: «Прекрасный день», «Пленки радости», «Кончик неба», «Герда» и романы «Поза йогурта» и «Осколки красного неба».












© Юсупов М.М., 2008
 
О КАК УБИЙСТВЕННО МЫ ЛЮБИМ, КАК В БУЙНОЙ СЛЕПОСТИ СТРАСТЕЙ, МЫ ТО ВСЕГО ВЕРНЕЕ ГУБИМ, ЧТО СЕРДЦУ НАШЕМУ МИЛЕЙ.  ТЮТЧЕВ
ПАМЯТЬ- ЭТО СПОСОБНОСТЬ СОХРАНЯТЬ И ВОСПРОИЗВОДИТЬ В СОЗНАНИИ, ПРЕЖНИЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ, ОПЫТ, А ТАКЖЕ САМЫЙ ЗАПАС ХРАНЯЩИЙСЯ В СОЗНАНИИ ВПЕЧАТЛЕНИЙ, ОПЫТА. СУЩЕСТВУЕТ МОТОРНАЯ ПАМЯТЬ(ПАМЯТЬ ПРИВЫЧКА),ЭМОЦИОНАЛЬНАЯ ПАМЯТЬ,( ПАМЯТЬ ЧУВСТВ), ОБРАЗНАЯ ПАМЯТЬ( ВРЕЗАЛСЯ В ПАМЯТЬ).
ЕВГЕНИКА- СЕЛЕКЦИЯ ПУТЕМ ПОДБОРА ПАРТНЕРА С НАИЛУЧШИМИ КАЧЕСТВАМИ.
Святый Ангеле-Хранитель, моих чад покрый твоим покровом, моих чад от стрел демона, от глаз обольстителя и сохрани их сердце в Ангельской чистоте. Аминь. Аминь. Аминь.

Молитва.

Вот и есть огонь, а некого согреть…

М.В.
                1
ЭЛЕКТРО-Н (чужое тело)
      Ветер,стучал кровельным железом,теребил форточку, шелестел тюлью наполнял комнату прохладным и пыльным воздухом. Галя, вышла в магазин купить котлет. А на первое к приезду детей,решила сварить борщ. Им  не пришлось в спешке бежать с захваченного города. Им повезло их вывезли на несколько дней раньше. Детей направили в лагерь на Азов.Но здесь в безопасности, она переживала,за мужа.И думать не хотела, что если его ранят или.
   Привычно,достала с морозилки, один из завернутых в полиэтилен кусков. Еще б парного, но пока, нет.А там дома целая морозилка осталась забита, все протухло наверно  вспоминала она.
   Ангел нашел их,после освобождения. Георгий погиб в бою от осколка,который перешиб сонную артерию. Ангел принял его вид. Зачем не знал, на сколько тоже. Да, и самого времени в человеческом представлении не ведал, являясь чем то иным. Галя казалось не чувствовала подмену,хотя во сне вздрагивала и если б даже, то верно сошла бы с ума.
   Ночью выступала певица.«А ничего поет. – вдохновился,ангел как Георгий. – Пронзительно!» К тому ж выглядела певица, вопреки слухам неплохо. За окном гремело, но дождь не шел.Снова пахло пылью, и то ничего лишь бы помойка не горела, и масложиркомбинат на выходные не портил воздух, а еще кресла и стол от жары,как будто пропитались потом! Локти  липли словно, уговаривая подожди,еще, посиди. Ангел взглянул со стороны,потом со спины и изнутри и внутрь, не вникая зачем и почему так, как есть с ним.И не найдя к чему бы могла прицепиться взглядом Галя,продолжил просмотр.
 Уши в растопырку, шея короткая, голова большая, ноги футбольные. Рядом через фарфоровые зубы посапывала Галя. Чуть ближе стоял пустой стакан.
– Вот как. А еще, когда в арбузе вода, жаль испорченный вкус, пользовался он ощущениями Георгия. И еще, вчера тряхнул с копилки  мелочь и поехал сдавать кровь, два с половиной часа в пробке, но добрался, жаль больных.Рассуждая как Георгий, рассказывал он уснувшей Гале, а на самом деле синему демону и желтой женщине, которые заговорщицки шептались. –И как здесь?–молча спросил Ангел.Галя слышала во сне: Милая, наконец то мы вместе!Пришельцы отвечали.   
– К тебе пришли!
– Ко мне? Зачем?
– Если б знать?
– К тому ж не знаете! Только сплетничать можете.Все в прошлом ответил синий демон(вот у людей ничего,кроме прошлого). Вспомнил он окружающих, вспоминающих прошедшее  с радостью. Ждите,  сейчас оденусь, и взглянул за спину. – Ну, и куда?
– Приказано в район Лыжного.
– А где это?
– Без понятия.
– Тоже не знаете? Сколько помню, все без понятия. Пропили мозги что ли?- как Георгий спросил он.А Галя слышала сквозь сон : Иди ко мне девочка!
– Что? Да!
– Тогда не лечу.
– Надо!
– И  вы,так говорите?!Олухи! Ангелы, могут в нескольких местах одновременно находится!
– Не знали.
– Не знали они!А что вообще знаете? Ну, и! Сделайте чтоб долго ис-ка-а-а-а-л!
Синий демон и желтая женщина исчезли. Ангел вздохнув  как Георгий,взглянул на спящую и  открыл невидимую панель, под которой скрывалось нечто вроде табло, на котором светилось: Ангелофилия, 2008 год. Перелистал Цхинвал, Тбилиси, Сухуми, Олимпиада в Пекине, мировой экономический кризис.Стёр написанное,и написал: Ангелофилия, 2000, и попенял, чувствуя как прошлое звенит, а то и колотит в висках: «Хоть бы что новое: ангелофилия, филия, странно, сделали б ангеллайф, или еще как красивее. Да собственно мне что?Я Ангел.Сказано!Филия так филия!Прости Галя, с тобой останется только голограмма, и ты не сойдёшь с ума наверное»
         


2
КРАСНАЯ ПЛАНЕТА
  Сквозь кусты виднелись  статуи.Затертые, смытые, и скорее серые, чем белые.Когда остовы возвышались вблизи, ощущалось, что то значительное. Приближение, навивало сравнение с римскими, греческими и петербургскими изваяниями. А когда касался холодного даже в жару камня,  невольно возникало: откуда, здесь!? Кажется, что и не к месту,а только такого по Руси накопилось.Для себя же, не считал везением рядом с домом парк со статуями.Привычка вторая натура, и привык , а первая от предков и от Бога,это кому как!?Три повторения и пропал, или спасся. Вроде каждому свое так в страшном Освенциме. А мы ответ! (Никто не забыт, ничто не забыто!)
        За парком следили.Местные называли,сквериком за небольшие,правильные формы,но и это мало кого волновало.Сквер хоть и мал, но делился еще на несколько более мелких зон. Около будки мороженного детская,с продолжением у входа на пляж. Рядом с каштановой аллеей,у пивнушки «шайба» поддатые мужики с полными и не очень кружками, с дымящимися, скрюченными папиросами, а около  летнего кинотеатра шпана и их мопеды, восходы, иж-планеты тарахтящие по вечерам, а еще  внизу на Оке, мойка для полоскания  белья, а на бетонке ,лодочные ящики и сами «Казанки, прогрессы, и деревяшки».Выходы, тот что дальний, жуткий, где можно встретить ужасающих тюремщиков, и дальше к мельнице, на мрачные пустыри, а с той стороны входа, газвода и остановка транспорта. В парке  велись озеленительные работы; зимой трактором чистили аллеи; весной сажали цветы, облагораживали клумбы. Трудились  женщины,в халатах и платках.
Одна из аллей, каштановая. Южная редкость, а потому как падают то сразу на сувениры. Людей привлекала их схожесть с остроконечными молекулами!? Как хотите, но привлекала. От этого, или еще из какого любопытства некоторые загоняли детвору на верхние ветки. И те,  пробираясь  завладевали  последними из оставшихся плодов. И пока никто не падал.
        Лет десять назад охранник следил. Но развалился Союз,  и многих красота угнетала. Почти как в октябрьские! Чем то схоже. И мало по малу статуям сломали рога, а за ними головы; горнисту руку, затем вторую и так  до уничтожения.
 Стало ясно что мазолят и мешают, некоторым. И им не то что красота нужна,а даже вредна они от нее мягчеют, когда б по ихому звереть. Их действия и желания просты. Вроде сам не хочу и другим не дам.Хочу крушить,и буду и никто  не скажет! Не те времена!
   Статуи их бесят,намеком, что некрасивы, черны в сравнении с этакой белой алебастрой. Вот смотрит с кухни,а рядом кислыми щами,  вперемежку с прошлогодними носками смердит. Само пространство за. И так плохо, так муторно, что они там  в парке белые стоят, напоминая о потерянной и уже недостижимой чистоте и красоте. И все позади и теперь с них, никакого толка! Одна морока.Вот после аванса, все к едреной фене, а пока пусть. Особо  в кайф бить о твердые спины оленей бутылки.Пустые Агдам, Ркацетели, вермут, портвейн три семерки,да тот же денатурат, иль, пшеничка и так дальше. А как!? Спросите!По другому никак! Не получится! Карма! Народный гнев!Швах! Ржачка! Наши люди,пролетарии!
Выпили! И веселись! Дико но весело! И все лучше чем в живых табуретом, утюгом, или той же ноль семь угодить. Им то каменным! И уж ясно что  нужно любых брызг, пусть из стекла. А что делать если не хватка, радости,  моря, тепла, света, да что там ума. А злой рок, укором,подвис похмельным смогом. Зима!Скоро тепло, всего семь месяцев осталось, шутят бродяги.Выехать в Египет, да даже в Анапу не представляется. Да че там, если с похмелья даже до пляжа не добраться.А не было б статуй,били б друг друга, а так хоть, без стонов, и ментуры. А вот их уж и нет, ничинай  по новой,разборки кровавые. 
Статуи, доломали быстро, в месяцы управились. Заодно ободрали, кору каштанов. Оставшись без кожи, и не перенеся морозов,часть погибла. Дальше что-то рубили, что-то ломали, топтали и ничего, не сажали, не облагораживали. Город открыли и переименовали. В город хлынуло много народа. Праздник кончился. Да здравствует праздник!
Заканчивалась перестройка.В парке появились  пеньки. Тем временем строители  готовили площадку под метромост, который когда-то видел на огромном белом листе в филиале метроинститута,что находился на первом этаже школы. От парка мало что осталось – через пять лет после детства. Рядом со строящимся мостом ловкий делец,построил казино. Тем временем игра вышла из подполья и завладела умами советских людей.
Помнишь, брат, полупустые улицы, оживленные утром и вечером, когда люди торопились. Конвейерная лента не останавливалась.На улице жило много разного люда. Днем улицы пустые. Все хочешь, не хочешь, вкалывали!
А кто нет – таился. Все как то находили общий язык. Бабки сплетничали у подъездов. Учителя, продавцы, рабочие, гаишник, работник райкома, почтальон, инженер, алкоголики, тихони трезвенники, деды, их внуки, и есть тот интернационал. Гетто на ул. Марата. «Я счастлив был когда-то» – пел Розенбаум. У него, Питерская.
Первое мая ждало, как лысина расческу!Северо-западный трепал флаги. Как обычно солнце светило,но не грело! Демонстранты грелись «Пшеничкой», «Андроповкой», а кто и – «Агдамом», густым до блювоты, портвишком. Улицы таились шума. Глядя на заграждения, в памяти ожили некоторые моменты. В шесть утра гимн,врывался в комнаты как разбойник.
 Дети и старики,вздрагивали спросони.Родители ушли полпятого, чтобы добраться до демонстрации. По радио гремит,Союз нерушимый республик свободных. Кто ж оставил? Бабка заскрипела на кровати, чтоб выключить,но опережаю ее и бегу.
На кухне подрагивает «Свияга»,и вот по холодище, где то форточка, и дверь на цепочке.А дальше чтоб бабка не опопмнилась, достаю стакан и несильным нажатием сифона вызываю  смешения газаводы. Казалось  всю ночь только, и ждал этого « движения». Пара глотков, и, во рту свежесть утра. Заряженный пузырьками,дальше преодолеваю коридор, и  влетаю в ледяной туалет.А уже после, под ворчание бабки, еще пью газировки,моюсь одеваюсь, включаю телек,хотя там все одно.
На время майских и ноябрьских,улица преобразилась.Мутная река искусственной идеологии, драпированная в красное сари, тыкалась в гремящую репродукторами пустоту. Морды грузовиков и возбужденные лица, под немыми окнами,плыли чтоб в конце впасть в последнюю и завершающую стадию –  брожения и распада. Но это в прошлый раз, а сейчас?  Тоже! Ничего  на первый взгляд! Торможение и волочение шло с потерями,состава словно их по дороге выкашивал вражеский пулемет, невидимыми пулями,и дальнейшей рассадкой по автобусам что в итоге оборачивалось дымкой  истории.
Цирк,казалось никак не заслуживал, такой роли.Откуда нам тогда было знать что там мучат диких животных.Но словно чувствуя такое напряжение и кровавую природу таких представлений, в самом цирке шпана вела себя смирно. Словно боялась невидимой агрессивной силы, исходящей от  укротителей, фокусников и мускулистых акробатов! И вокруг много чего еще. Да те же демонстрации и хулиганские разборки.
Сначала все как надо. Территория движения масс оцеплена, так что и мышь не проскочит. Мы местные,и то не могли проползти. Разве что под днищами.Да пачкаться не хотелось, да и  оригиналы райотделовцы,кое где битого стекла сыпанут,поди заметь, пока не пропоришься.
И все, что и не выскользнешь разве что в цепкие когти.Автобусная ловушка, загон. Сейчас, такое только на марше несогласных и видишь и то редко.
От «ЛИАЗов» несет дешевым бензином,от  «Икарусов» еще хуже солярой и жженой резиной. Из расхлябанных сальников,как кровь метелла капает черное масло. Поток, скоро хлынет. Обязательно явится.Так  из пятилетки в пятилетку ничего не меняется. И все считают это  благом.Привыкли и боятся перемен. Как бы хуже не стало! А приглядишься, как же глупо устроено и куда уж хуже. Человек ничто, партия все, почти как сейчас едросы и Путин! Ну уж не так категорично, человек все же,при любом раскладе что то, ведь народ и партия едины! А когда едины, то не победимы!А вот по одиночке конечно никто.
Милиция переговаривается с хрипами.Все в оцеплении.А потому на улицах тихо и пусто. Работники высматривают крамолу и зачатки провокаций.Хотя откуда им в закрытом городе взяться. Многоуровневая система контроля.Слышны  негромкие но уверенные позывные. «Первый! Первый! Третий, как понял? Прием!» – «Вас слышу, понял , прием».
Уж не суть важно, когда начнется.Главное готово,а там пусть хоть не начинается. Все под контролем.Вот пастухи стада.Конвоиры и подконвойные.Как всегда все произойдет в привычном русле.Осечки не будет,потому что именно этой дорогой вымощена дорога в ад! Так в сад или в ад!? В ад, в ад! А может все же в сад? Время покажет! Уже показало?
Здесь на улице, поток превращается в пузырящийся газ эмоций,словно намеренно вызванных властью,по аналогии с вызыванием рвоты при пищевом отравлении.В том, все же, что то есть,а может нет,кому как. Многие годы народ шел на демонстрацию:Обязаловка да и обещанные отгулы,действовали положительно.Шли с настроением, что не зря: пройдут, пронесут, прокричат, пропоют,пропьют,а потом еще и отдохнут.
   Поутру Интернациональная,и прилегающие улицы пусты и притягивают к себе нереально холодной,карикатурно-нейтронной,Картеровско-Рейгановской пустотой.Нас так и тянет швырнуться,по потайным ходам.На улице рисунок журнала начала 80- х.Кажется, что часть людей,вот конкретно с нашей и  еще Коммунистической, Вокзальной улиц, совсем исчезли, скрылись в неизвестность,притихли в засаде на врага, спрятались в схроне от облавы, или что самое фантастичное,погрузились в космолеты и взмыли на Марс. А мы остались и бредем!?
    На плите кастрюльки,включены телевизоры,звучит одинокое радио и никого.Вместе с другом идем под окнами,удивляясь отсутствию речи и какой то потусторонности происходящего.Словно из журнала про нейтронную войну!
Людей нет.Ужас подкрадывает.А людей нет? Где-то гремит музыка и ревут динамики.Преодолевая страх, бежим на берег,и из далека видим гордо марширующих по площади.Наши! Когда, издалека, слышишь их ура,то веришь в силу партии хотя еще не знаешь что это такое.Нагромождения праздника, флаги, тогда отпускает один, и возникает следующий,а дойдут? И подбадриваем. Дойдут, дойдут, рядом! Никуда не денутся!
       Понимаешь, что так лучше, чем если б все в полном составе, на Марс, или еще куда (как писали фантасты А.Беляев,и  И. Ефремов).Они взмыли в ракетах! Как, а почему не слышал старт!? Спал? Эх  проспал! Они ночью! Ладно!Вырасту, полечу! И я!Только, выучусь, окрепну,до реальных бойцовских размеров бицепсов, трицепсов, косых и икроножных, мозгов. Они летели освобождать марсиан от капиталистов и скоро  вернутся; они участники исторического события; сделают там образцово- показательную планету коммунизма.Храбрецы и герои! Пусть и посмертно! А с нуля начинать всегда легче,чем искоренять накопившееся. Там такое красное в квадрате,в кубе, емкое и всепоглощающее майское небо. Откуда знаешь!?Да через телескоп!Очень красное, как задница  мартышки! Да ну! Тихо!Шучу как алое знамя, как кровь героя!Огонь очищения, фойер, гут, нихт, найн, цейн, цвольф.
Холод и отсутствие кислорода – вот красота!Ничего лишнего,и это еще не самое, что ждет, если хоть на миг расслабимся.Страшнее предательство!Но его пока нет! Все свои. Суперэнергия, Е.И тебе хорошо, что после пустоты наконец люди, и в их руках транспаранты, и развивающиеся, стяги, марсианские реки текут по воздуху,и голос волшебника  выкрикивающего лозунги, в его исполнении больше,чем лозунги, они сама пустота, которую чтоб таковой не казалась озвучивают лучшие тембры.
Тональность высока:Партия,Ленин,Коммунизм.«Ура! Ура! Ура!», разгоряченная река, фан-фары трубят сбор.– «У-ра! У-ра! Ураааа!». А когда вернешься с набережной, то  хочется назад к воде,зачем только ушел,а спустился по бетону, сел в лодку и по течению – туда, где они, все,навстречу!Жаль только лодка на замке.
Милиция при параде. Их рубахи не делают их более человечными. А им по статусу не положено улыбаться, потому что мы должны их бояться.И боимся и ропщем!Пойди,куда не следует,и там он, сторожит.
      После   центральной трибуны поток  снижал скорость. Уже не торопятся. Это как бегун после финиша. А конец центральной трибуны есть финиш.  Улица запружена ожиданием, уставших демонстрантов. Пять четыре, три, два, один, пшли… И хлынули, волны, под гремящие марши. При приближении видно, что некоторые уже готовы, слегонца; Еще никто не падает, улыбки и энтузиазм. Устали идти! Мимо трибуны как всегда по струночке,  чеканя шаг, а уж после извините можно и выдохнуть и расслабиться и по второму, и по третьему, и по пятому ,из под полы с устатку.
За все! За светлые дали! За ночи кромешные!  «Только бы не в милицию, чтобы квартальную не отфигачили». После двенадцати понеслась душа: начинаются потуги, разброд, шатание, скрип рессор, перегазовки, передовики рабского и не очень труда  ведущих предприятий концлагеря. Все на мази, на лыжне, на выдохе, и во вздохе исторического чудовища,почти змея- горыныча и невдомек, что реликт не  больше, не меньше как былинный персонаж.
    Да, а, сказал бы тогда! В раз оказался б, где надо, несмотря на детский возраст. Где -то в районе Олы или Сосумана. Лучшие районы  прошли, а за ними тянулись отсталые и совсем гетто вот вроде нашего и там уже другой  народ. Все рассчитано, поминутно. К часу поток ослабнет, а к трем  закончиться и улицы опустеют, станет одиноко и грустно. 
Милиция и вытрезвители  работают с перевыполнением. Все довольны. Даже пленум ЦК и тот не брюзжит. Им доложили. А тем временем, тут держи ухо – пьяные срама неймут.  Охраняем двор и подъезд, с  овчарками, коих во дворе аж две. А проблема, что по дороге демонстранты, пили, а теперь невтерпеж. «Ах, вы сильно хотели? Извините, не получится!» – «Почему?» – «А потому! Живем мы здесь! И не позволим!Вот вам острые клыки нашей собаки и заправьте-ка все обратно в штаны». –
«Ах, так!» – «Флойд, фас, фас, фас! Флойд рвет и брызжет слюной. «Сказал же взять, родной, откуси им, их.» И он хватает и дерет, а люди отпрянут, и снова лезут. Людям треба и они не могут вот так, посреди улицы, сесть. Хотя многие уже и садятся и уже через час ручьи горячей мочи,  превратятся в вонючие лужи.
Но большинству нужно прятаться. Инстинкт! Даже кошка  закапывает! Но когда  хотят  и перед этим уже выпили ноль-пять, а потом еще ноль-семь и пивом накрылись, и кумарит (при одном-то бутерброде) – то поймите, им теперь все нипочем, не то что зубы овчарки – даже  крокодильи  не устрашат. Клапан давит! И вот мы салаги в гипнотическом шоке видим множество сидящих оголенных женских поп и сильные струи мочи со звуком, бьющие из под них. Мы поражены, хотя видим это каждый раз.
   А взрослые продолжают. «Вы спрашиваете, куда вам? А это уже как хотите! Да хоть в штаны – нам все равно, – сражая ехидством, отвечают сквозь щель, дворовые, растерянным демонстрантам. – А где туалет? Мы знаем, но  за ваше хамство  не скажем, что передвижной туалет в виде троллейбуса, за углом соседнего дома, но там очередина...»
И  люди, удивленные, что их обвинили в хамстве, не в силах терпеть разрывающиеся  пузыри облегчаются прямо на ворота, а мы сверху льем воду. Ни дать ни взять осада Трои! Льют  дети вроде нас, которых подсаживают на ворота старшие. Льют, и хорошо еще,  не кипяток, как кто-то предлагал. Смотрим на демонстрантов, как на захватчиков. Жалость все ж свербит, что они свои, советские, но здравомыслие в лице дяди Ромы подсказывает, что они пьяны, и если их запустить, то обгадят двор, а где потом играть, бабушкам посидеть на свежем воздухе. Демонстрация закончится, они  уйдут, а нам жить!?
А за углами уже кое-кто лежит и сидит, подпирая стены, деревья, штакетник. Пьяный пролетариат, угрюмо блюет. Он сегодня имеет право! Он заслужил этот  умательник, потому что устал от своей бесконечной диктатуры и липового господства. Правда, он еще об этом не знает, но  начал догадываться. Да и кто ему скажет? А кое-кого уже шмонает местное жулье, но они не чувствуют потому что в алкогольной коме.   
И в ответ только мычат, и пускают  слюни. Беспомощно хлопают глазами, не понимая, что пройдет  нескольких минут,  и с них снимут все ценное.
Заплутавшую одинокую пьяную женщину заведут темными коридорами в блат-хату, что на втором этаже соседнего дома, там еще  напоят  бормотушкой, потом поимеют хором, а затем в бесчувственном состоянии отнесут за сараи, где  вечером по их же наводке  заберут менты. А что? Она ж ничего не помнит. А озабоченных уродов в округе хватает. А мы хоть и салаги но все обо всем  знаем как никто другой.
    Мы, местные, соревнуемся, кто больше выпросит  шариков, флагов, значков и красных ленточек. На настойчивые просьбы откликается меньшинство. Большинство же жмет. Таким, стекляшку вдогонку и наутек.  Если слышишь «пах», то попал, а если «Ай!», значит мы уже далеко. Нас, как ветер,  уже никто не догонит.
На улице видим разное и, еще  совсем не сравниваем увиденное с изнанкой или прямой кишкой, а тем более с итальянской клоакой, но что-то в этом есть. Мы счастливы и этому еще ничто не может помешать, и уж тем более  ужасы бытия.
   До поры, происходящее казалось праздничным и веселым, но почему-то с каждым годом выглядело все мрачнее. Сейчас  понимаю, что так происходило  из-за того, что много раз видели как парадное, лицо демонстрации, бодро улыбающееся перед  трибуной, повернув  на улицу, превращалось в мало приятную, субстанцию. Кто то говорил, что после финиша всегда так, особенно если ничего не выиграл.
      Мутации происходили почти всегда после прохождения колоннами официальных трибун и если взглянуть в глаза демонстрантов, то заметны  следы мысленного ритуального прикосновения  к холодному остову, а точнее к чугунным башмакам, памятника  и внутренней готовности к жертвоприношению. «Живите так всегда! Мне приятно! –  говорил Ильич. – Но не забудьте, я высоко и, далеко и вообще я монстр, который если что, отгрызет вам головы.» Шли быстро, почти как зеки на прогулке, но в отличие от них  пока еще улыбались. Мы хозяева!  Мы дети  Октября! Скоро на Марс! А пока трудимся на благо Родины!
Пролетарии всех стран соединяйтесь! Маршируем,  под крики «ура», пси-ходелия, оркестры, делегации, транспаранты, флаги, механизмы, переделанные, в нечто и задрапированные грузовики как танки и автобусы как аэробусы. Режиссура  парторгов. Их звездный час, а что делать дальше они не знают, такую глыбу за железным занавесом удержать все трудней, как выросшее дитя в детской кроватке.
Бессильные и безутешные оборотни, не дожидаясь полуночи и полнолуния – как то безутешно торопливо преображались прямо здесь, у истоков улицы Интернациональной. Видя, это из года в год мы  уже ничему не удивлялись.  Хотя мастодонтные декорации все еще притягивали внимание, но все слабже.  А загадочные силы будили  интерес, но все меньше. 
   Мы  спокойно смотрели  на них, а они на нас, безошибочно подмечая, что за техника прячется под очередной драпировкой и так же лихо наказывали тех, кто зазевался и оставил мат часть без присмотра. В ту же секунду, оставленное  волоклось  в закрома и пряталось.
Самым желанным был флаг. Взятие флага – это в нас  замешано на живой пролетарской крови. Во лбу кокарда, в руках красные стяги. Добыть его – это высший пилотаж никому не нужного воровства. Хотя и знали, что не пригодится, но тащили  под копье или еще под что. Воздушные шары уже в комнату не лезли, а нам все надо, и несли для того чтоб потом лопнуть или отпустить в небо и смотреть как уменьшаясь улетают. Зачем? Для чего? Родители все равно  выкинут. А вот для того, чтоб сказать- Это мое!-. И тащили, кто больше, начинающие маленькие хапужки.
     Игры воздушных шариков. Полно, разноцветных, круглых, волнистых, грушевидных и реальность как то размягчалась, как сухарь в горячем супе. И подобно им, округлялась и  обрезинивалась.  А пока еще день и вокруг, много людей, хотящих в туалет, но везде перекрыто, и их дети кричат, а мужчины покачиваются и ломают ворота. Пятая волна, десятая, двадцатая.  Держим осаду, упираемся, и вот кажется сдержано. Можно расслабиться, но как раз в тот момент кое-кто мускулистый  прорвался и  наследил за сараями. Эх жаль собак увели и наш вдохновитель дядя Рома тоже ушел с ними, вот и прорвались.
    Старики и малыши, помалкиваем. Но все же в общем удалось сдержать напор! Защитники  ликуют. Подумаешь, один уголок. Там все равно ничейные сараи, гниющие доски, да и мы  там не раз ходили, когда не хотелось бежать домой.
Наша Троя, устояла. Дальше понимаешь, что хуже, осады, только свои же пьяные родители, пришедшие с демонстрации в недухах. Еще хуже, если пьянка продолжается.
Костюмы, и, белые рубашки с запонками, начищенные туфли становятся совсем ни при чем, когда ждешь длинную ночь. Острую как битое стекло, разлетевшееся по полу. Хлопанье дверьми. Осыпанная штукатурка. Шум, гам,  и слезы.
     После многолюдья, одиноко. Автобусы набитые демонстрантами разъехались. Улицы свободны, но никуда не хочется. Ребята разбрелись по домам. Завидуешь тем, чьи родители умеют пить. На улицах пустота, и только заросшая немытая шпана снует  в поисках  поживы.
И вот тысячи пьяных и не очень отходят от процесса превращений в туалетах и ваннах, держа головы под слабенькими, но очень холодными струями. Плохо освещенные улицы, гудят трансформаторной подстанцией. Звезды спрятались в пухе облаков. Страдание переламывает, сильнее чем  как перед сменой погоды, и выкручивает суставы. Отрыжка системы слышна и осязаема, похмельем. Миллионы страдают, тысячи клянутся больше не пить, потому что сходят с ума. Потому что опухшие, по утру не узнают себя.
  Отходняки, перерастают в  скандалы, надрывный плачь детей. И никого не волнует, как они там после мероприятий, а тем более какое-то далекое еле живое политбюро непричем, и не к чему, когда взрослые заняты выживанием. Белые горячки и алкогольные психозы  зарождаются в недрах пролетариата И.Т.Р. и не только. Инженерные работники  не отстают, от раб. массы. Их губы шепчут « Главное пропотеть, главное не схватить  родимую за хвост, беги, прочь, от тьмы и кошмара, будь осторожен, пей воды, а там глядишь полегчает, там утро, свет надежды, мрак отступит.» Совсем не зная, что мы не логика и уж тем более не мозги которые  думают или нет, а что то другое, на которое и одет этот абсурдный человечий балахон.От этого не легче но хоть что то что отвлекает. А когда то он казался идеальным.
Мероприятие проведено. Впереди сумерки, когда нет просвета, кроме  фонарного, и долгая ночь, в которую может произойти что хочешь. Нет-нет, и вклинится плачем женщина, и заматерится облопавшийся мужик, и вместе с ним в горячке сойдет с ума уставший от ходьбы город.
   Власть устала! Видано ли, рапортовала, но  боится, и пока сама не знает чего. Себя же! Странные догадки бередят души иерархов! Вдруг кто из своих, что то затеет!? И затеет же, вот хотя бы Горби! ЦРУ не дремлет! Не подкачали, и еще не одно мероприятие не провалено, а это значит, народ по-прежнему свой, но нефть то уже копеешная, так что.
Проверку прошли и еще полгода можно спать. Народ и партия едины! Обещания еще действуют. Публика устала, но жалеет, ведь столько сил потрачено на построение. Политбюро уже знает, что Союз трещит. Активность масс вот, вот. И многочисленные, байстрюки уже готовы побороться за власть.
И только детские гадания тихим слезливым шепотом, готовым разрыдаться во мглу комнаты: «Боже, пожалуйста! Пусть успокоятся! Они устали, ведь столько прошли, полгорода. Хоть одну ночку. Хоть единственную! Ну, пожалуйста, Господи! Другие спят, а я чем хуже?» – теплится надежда. Так ребенок из соседней комнаты через стены  гипнотизирует родителей.
Они уснут и не будут орать, а если и будут, то вяло, не страшно, без  рукоприкладства, и тогда  дядя Саша не поставит маме  синяк и не сломает руку обломком хоккейной клюшки, как после ноябрьских.
А тем более не шуранет бутылкой из-под  шампанского, и она не будет бесполезно по утру замазываться  тональным кремом.
А то, что отчим курит в туалете «Беломор», и туда после  не войти, уже привычно, потому что невыносимо только первые секунды. Радуйся, что хоть туалет не на улице как у одноклассника!
А когда  вообще нечем дышать, то и не дышу. Задерживаю дыхание.  Соседка тетя Вера ругает дядю Сашу. Говорит, что он достал дымить, и что он враг детям. На что тот только огрызается : «А мне пох-ю – они не мои!»
    Тетя Вера обзывает его бесстыжей рожей и, медленно шаркая отекшими ногами, идет в коридор кормить кошек. Это ее ритуал. Иногда  кажется, что она сама кошка.
Одним из красивых и добрых лиц улицы, являлся цирк, на который недавно некий министр отказал выделить деньги. Но если б он знал, сколько детских жизней он спас, то, возможно, передумал бы и обуздал свое упрямство и подозрительность. Нет правда спас. Хотя бы вот мою , не напрямую конечно, а так через отвлечение от психопатической и с ума сшедше однообразной реальности. Кто-то скажет, что железнодорожный вокзал важнее с него хоть куда уехать можно, а я считаю,  пляж, парк и цирк здорово поддержали в отсутствие каких-либо развлечений и перспектив. После моего рассказа вы поймете, что с такими лицами, какие в избытке проживали здесь, трудно вести спокойную жизнь. Так как основным состоянием  улицы оставалось:  поглощать и скрашивать гримасы социализма, во время демонстраций, а так обычный глухой угол, в котором  и провели свое детство и юность.
Город закрытый как и вся страна и поэтому жизнь протекала унылая. Еще и поэтому демонстрации необходимы – чтоб выпустить давящий на стенки,  творческий пар. А еще пар от брожения и распада идеалов, жизней, надежд.  По улице в межсезонье, когда нет демонстрации, не работает цирк, разведен мост на пляж, и на вокзале не бурлят ГДРовские дембеля, кроме дяди Сашиной телеги, ( не подумайте что отчима) запряженной к Орлику, редко проезжает еще и другой транспорт, не давая  лично мне утонуть в узкой и очень глубокой, почти как Байкал, но совсем не такой чистой комнате.
    Иногда кажется, что мы стали очень похожи на Индию с ее кастовым разделением, но оказалось, что в будущем у нас установится еще похлеще  кастовое общество, но может мне только так кажется.
Спасают большие полукруглые еще дореволюционные окна и то, что, когда кто-то едет,  обязательно выгляну и тем хоть на минуту, но спасусь мыслью, что меня здесь ну никак не забудут, не то что кого-то на задворках.  Кто-то из друзей или знакомых, проходя мимо, обязательно крикнет: «Эй, Андрюха, выходи!» И я выйду, без оговорок потому что побаиваюсь своей  комнаты, населенной самыми настоящими, кровожадными – клопами.
Да! Боюсь остаться в комнате навсегда, боюсь, что жизнь пройдет мимо, а я так и засижусь в  жуткой вампирской клетке. Хочу сбежать из нее и знаю, что все равно убегу, когда вырасту, и от этого для начала бегу играть в футбол, ибо только он отвлекает, от сумрачного смрада, и от не детской, сказки о потерянном времени, и еще от озверевших сверстников, которые готовы накормить с унитаза, лишь бы показать свою нечеловеческую крутизну.
  Хочу сбежать от перечеркнутых крест-накрест людей, в Малой Советской энциклопедии расстрелянных НКВД. Глядя на их фотографии, еще  ничего не понимаю – где живу и кто эти люди. Мне  весело. Я еще не знаю и не предполагаю, что скорее всего из -за  этого мы и катимся в тар тарары.
   Еще не задумываюсь, что дядя Саша как-то связан с этим заговором против перечеркнутых фигур. Он очень озлобленный и называет перечеркнутых «плохими людьми» и «врагами народа». Я хоть и мал, но не понимаю, зачем их сначала печатать как первых людей, а затем вычеркивать, и догадываюсь, что их перечеркивал не сам дядя, а еще до него возможно его отец или дед, ведь энциклопедия вышла еще до его рождения.
Клопы появились недавно. Скорее всего, их кто-то занес, потому что в детстве, когда ходил в садик, их не было. Сейчас их стало много. И их все труднее вытравить, а тем более терпеть  укусы. Запущенная квартира, давно без ремонта, мебель не обновляется, а клопам только и надо. Обои в, мазках моей запекшейся крови. Особенно они любят устраивать  колонии под спортивными картинками, вырезанными из журнала «Физкультура и спорт» и приклеенными  на стену.
Бью  ладонью и вижу, как из черных точек  брызгает  потемневшая кровь. Не брезгую, потому что это моя кровь, но все больше ощущаю себя в плену дьявольских созданий. Простыни и пододеяльники давно не стираны и испачканы засохшей кровью.
Изредка трезвея, мама жалеет, прижимая к себе, но ничего не может сделать. Сами они не чувствуют клопов, потому что все время «под газом» – так называю вино, которое иногда нахожу и выливаю в унитаз за что и получаю. За вино они могут побить. Дядя Саша так  раздает подзатыльники, а над тем, что меня поедают клопы,смеется.
Ночью, когда они трезвые и не дерутся, я ловлю момент, и демонстративно вскакиваю и воюю с клопами. Тактика простая.
  Выключаю свет и лежу , жду, когда основные клоповые силы соберутся на мне. Когда начинаю ощущать легкое пощипывание понимаю что, кое-кто из них уже приступил к трапезе.  Держу паузу, терпя  укусы жду, пока они  увлекутся процессом. И потом бью, себя как барабанщик.
Одно время стало  жалко, размазывать их по стене. Как-то не по себе, от того что представил, как их ждут голодные детишки, а я их убил. Даже слеза жалости навернулась. Но вспомнив, как они больно кусаются, и то что несмотря на жалость, это мне , а не им приходится защищаться, пристыдился  такой ущербной жалости. «Им, значит, можно вот так, без зазрения совести лазать по  телу, злобно прокусывать кожу и сосать кровь, а мне что. Да! И какая у клопа совесть? Ведь они даже не октябрята, а тем более пионеры» – иронично думал я. И в то же время, я такой большой и сильный  по сравнению с ними и к тому же спортсмен, и  являюсь их пищевой цепочкой. Я жрачка для  маленьких кровососущих паразитов! Уж лучше бы сдал  кровь для больных чем так терять.
   Охваченный чувством протеста, снова  вскакивал с постели, резко включал свет и  начинал дубасить зажравшуюся публику. Только единицы успевали бежать. Остальные  были раздавлены. Вскоре клопы поумнели и не лезли до того момента, пока окончательно не засну, а усталость после школы и футбольной тренировки брала свое. К тому же процедуру истребления кровососов приходилось повторять не раз и не два за ночь. В итоге  не  выспавшийся я клевал на уроках.
       Недовольные учителя делали замечания. Как им объяснить? Что такой удалец  всю ночь сражался с бандой вампиров! После уроков бежал на тренировку. Усталость накапливалась незаметно, и к шестому классу стала  невыносимой, грозящей перерасти в срыв.  Похудел, глаза провалились, и уже казалось, что скоро взлечу к небесам вслед за тополиным пухом.
Хотелось бежать из дома куда угодно, хоть в бескрайнии Керженские леса. Но  летом когда поспела смородина, сбежал к бабушке на дачу, мысленно, из жалости к маме, оставив вместо себя выдуманного брата-близнеца. Назвал его Гамлет!
   Пусть  он поможет ей, когда дядя Саша в ответ на обзывательства, бьет ее. Пусть Гамлет спасает ее вместо меня, пусть кормит жирных отъевшихся  клопов – ведь ему  все равно небольно, потому что он – моя выдуманная копия. Он фантом!
Он колючая роза, и  олимпийский огонь, он пахнет лесом и травами, а когда тренируется, то омывается семью потами! Он кто угодно но не реальный человек. Он мой выдуманный брат! Он  бессонный, молчаливый спаситель и терпеливый мальчик для битья!
   Откуда я мог знать, что  появится брат, в точности такой, каким  его представлял, т.е. похожий как две капли, на меня. Мой близнец, о котором до поры до времени не знал никто, кроме меня.
С тех пор, как вырос, все поменялось, и уже не хотелось соглашаться с  окружающими, что Гамлет существует не только в моем мозгу. Но оказалось,  что все и так знали и видели живого Гамлета, доказывая мне, что он – мой реальный брат- близнец, а никакая не выдумка, но я-то знал, что этого не может быть, ведь он всего лишь выдумка, фантазия уставшего ребенка.
   Оказалось, может! Кто-то сыграл со мной странную шутку. Я чувствовал себя  обманутым могущественными силами. Снаряд выпущенный в вечность обогнув  космос,  вернулся и взорвался в моей груди.
Незаметно наступило новое время.  Дар великих ученых грозил стать  проклятием. Их достижения позволили создавать копии людей по их желанию, а в некоторых случаях и без, в качестве эксперимента. Для этого в Конституцию спешно внесли поправки, разрешающие проводить эксперименты подобного рода, хотя многие знали, что они проводились и до поправок, но тогда это были единичные случаи, а в настоящее время все грозило перерасти в промышленные масштабы.
     Клонирование набирало обороты. Власти нужны были проверенные кадры для освоения новых планет, для работы на секретных подземных заводах, в агрессивных средах. Кроме того, европейская цивилизация стремительно старела и ей нужна была молодая кровь. Женщины уже не хотели рожать, а старики не торопились умирать.
А тогда, в середине восьмидесятых, как мама не просила  вернуться, я не поддался. У бабушки я хотя бы мог  выспаться.

3
ЗВЕЗДНЫЙ МАЛЬЧИК
Еще вчера вечером она светилась от счастья. Сороки на проводах и незамолкающий воробьиный куст под окном ушли на второй план перед нахлынувшей тотальной приятностью маслянистых лугов, предзакатных алых лучей, излучаемых молодым человеком. Словно сама была  немолода. Сила очарования оказалась так сильна, что позволила себя не только целовать.
Растерялась от охватившего волнения словно и не замечала, что от него несет и самым приличным из слов, которым ласкал слух, было «сука». Бесшабашный мужик. Ей в данный момент не то, что нравилось такое обращение, скорее это ее заводило. Она хотела ей побыть только с ним, здесь и сейчас, в данную секунду, но не дольше. И, ни  в коем случае, не потом когда все  закончится. Тогда пусть  попробует! Ей вдруг стало стыдно за  жуткие позывы плоти.
В конце-то концов, иногда и ей нужен мужик. А тут сам в руки приплыл и объял. Она приятно удивилась такой первобытности. А утром по дороге из спального корпуса в столовую, он прошел и не поздоровался!
Обомлев, что  кавалер пробежал и, окликнул некую особу! Она обиженно выпалила: «Вот те, здрасте и прощай, ловелас, блин. Посмотрите на него! За единицу времени решил всех баб обаять! Звездный мальчик!» Но Гамлет хоть и слышал,  не принял  на свой счет, так как бежал совсем за другой. Его брат Андрей в это время крепко спал в номере и  не испытывал  угрызений от того, что накануне именно он и целовал таинственную незнакомку.
А вокруг шумел сосновый бор. В вышине, под крыльями Ангелов, сверкали фиолетом в перемежку с густым ультрамарином грозовые пространства. Разорванное кровавое солнце слепило,  словно присмерти  выглядывая из облаков, и тяжко склоняя буйную  рыжую голову к самой земле. Рыжье, вспомнил он одно из названий золота. Как это точно! Натуралистично! Но не сейчас. Сейчас скорее размазанное кровавое мессиво!
Стволы скрипели, упираясь, выступающими из земли якорными цепями корней, и порождая в плодородной пустоте новое событие в жизни близнецов, а невидимый великан все разматывал и разматывал на небесах бескрайнее покрывало циклона.
Сидя перед телевизором, он что-то писал черно-красными чернилами. Заправленные алой сырой кровью, гудящие колени, обветренные от жадных поцелуев губы, облачные звери, монастыри, Стеньки Разина челны шли под звездами, много лет назад и сейчас.
Он спешил! Кровь сворачивалась! «Это достойная ей, жертва» – считал он. Только кровью и больше ничем! Куда не кинь взгляд, что не возьми – все уже вписано. Живот полный, мозг сытый, в носу запах крови. «Младенец  толкается изнутри, у матери начался прилив» – сочинял он.
А ты помнишь лет десять назад, не спал ночами и сидел в узкой серой ванной, расположившись на кромке стиральной машины «Ока-3, и писал стихи». На кухне сотрясалась «Бирюза». Тишина звенела турбинами падающей воды, ноги затекали и дряхлели от нехватки крови. Крови мало – она вся истрачена на никому ненужные строки сердца.
Это состояние владело, обещая стать всепобеждающим. Оно как могло доказывало что изначально сильнее тела. И с течением времени становилось  маниакальным и схожим по неприменимости с астрономией, а также с построением космического корабля по наброскам К.Циолковского, взятым из журнала «Наука и жизнь». По телевизору кто-то назвал его городским сумасшедшим. А мы  кто? Нормальные? Глупцы!?
 И что? Закончилось попыткой запустить в домашних условиях хрущевки, используя балкон и серо-марганцевый порох. Балкон чуть не отвалился. Состояние восторга подпитывал еще смутный облик будущей избранницы, который прокручивал, как колеса велосипеда, ежесекундно,  передвигаясь и, понимая, что временами действие походит на ускоренную прокачку крови по малому и большому кругам кровообращения.
 Не мог вспомнить  предыдущую жизнь, без нее, потому что гипноз неспокойных глаз лег  тающим летом счастья. Расцвел стремлением, при расставании больно кусая молочными зубами разлуки; еще не зная, что удержать счастье в себе так же трудно, как и найти, в отличие от плохого настроения и пустоты разлуки. Ты ли это «дольче вита», «Фата моргана» и еще что то совсем неведомое, как?
Увидев тебя только раз,  вдруг понял, что знал всегда  раньше, даже не зная, как выглядишь! Заболел к тебе! Ходил, бродил, искал, не зная, что ищу, и тем более, что найду такую мельчайшую частицу, такую мальчишницу, которой почти неинтересен в небритом состоянии.
Шарил, холодным щенячьим носом у закрытых ворот, из-под которых тянуло телесными духами, и дальше упирался в чьи-то насмешливые раскрасневшиеся щечки, прелестные но пахнущие совсем по другому. И все они, как будто пряничные и земляничные, оказались не для меня. Оказались уже чьи-то шустрые, хитрые, прожорливые, но почти сразу чужие и холодные, как зимние стены домов, как темные дневные окна в январский полдень, в которые хочется запустить камнем и убежать, и за шторами, которых уже кто-то другой.
И этот кто-то, даже отсутствующий в данный момент, и есть их тепло, и их человек который всегда к месту, всегда гладкий, не засаленный, такой неправдоподобно добрый и ласковый, даже если все наоборот. До поры до времени и меня устраивали даже жирные, мутные лобовые окна женских глаз, которые  вожделел и без любви, довольствуясь тем, что вокруг есть здоровенная, вонючая ляжка похоти и от нее вроде как некуда деться, она тянет.
Ее командный голос звенел в ушах. А в огромные подслеповатые глаза поцелуя, на полном ходу шмякались куриные яйца. Врезались на своих мотодельтапланах камикадзе насекомые, устраивая убиенными тельцами наваристый компост на лобовике – такую гремучую смесь, вырисованную изощренным киллером, после которого никакие импортные щетки и моющие средства уже не берут засохшую  могилку. Ведра родниковой воды не помогают очистить, превращаясь в бесполезный мутный бульон.
Артефакты грозили сохраниться для истории, еслиб не новые моющие средства. А вы говорите чужие губы, чужие щеки, шея, грудь, медь, слезы, розы, шипы, кожа. Они уже до окисления зацелованы и размазаны, что, если и захочешь, не скоро выветрятся и забудутся с поверхности. Кожа на местах прикосновения протерлась и стала тонкой, зубы с налетом, на щеках легкий волос от чьей то слюны. Вот уж и наговорил, будто пьяный и представил чрезмерного привереду, не умеющего когда надо менять тембр голоса с серьезного на несерьезный и обратно. А то, что таким привередой как будто когда-то был в юности – так это максимализм, нарциссизм, и все такое, но тоже не на все сто пятьдесят, а может и остался таким, только с оговорками. Остался, остался.
А сейчас такой же, как все, почти не отказывающийся от любого, пусть и тантрического, а тем более из-за такой ерунды, что кто-то кого-то целовал или еще что, до меня. Сейчас только бы и сказал «слава Богу, что это у вас было» иначе бы не обратил на вас  никакого внимания. Вы искушены! Сейчас,  почти как и раньше но только с трудом, интересуюсь, кто передо мной, просто хочется красоты и тепла, а не спешки и сумбура, а тем более ревностной тьмы когда смотрю на нее в упор и не вижу.
 Теперь устраивает активная участница и даже жертва секс революции. Перебесившаяся! Ой, ли! Песни, нефть, новости, оскары, глобусы, члены сообществ и дуры с жвачкой во рту, перебивающие сигаретку. Искушение всегда велико, но уже не перебарывает опыта. И это про меня!? Нет это про них. Про нас всех. Бывает останавливает не только брезгливость, и та по трезвой, а так гуляй поле, воля вольная, степная и не схожесть и принадлежность к разным социальным группам.
Тогда я искал приключений на свою голову и в итоге находил. Сказать, что плохо искал, нельзя. Получал по полной, до кровавых слюней и мочи Искал, как мог, – агрессивно или вяло, в зависимости от настроения; мог собираться часами, репетировать сутками трехминутную речь, обращенную к понравившейся девушке, даме. Дама – это громко сказано! И не мне судить, насколько. А кому? Сейчас удивляюсь! Казалось бы как же все происходит. Находил быстро и в том же темпе терял. Ну, никак они не держались, несовместимость энергий это  покруче слов или  характеров, а может и их составляющая.
Пестрые эскизы покоренных вершин сменялись грубыми мазками капитуляций, отступлений и разочарований. Кто то с пренебрежением скажет мазня, а я думаю творчество. А то, что не уговаривая и не хватая за подол, боясь раньше времени жениться, изначально искал там, где ничего и не мог найти, ибо в данной местности преобладал совсем не мой тип женщины. Это, да, издержки взросления, но откуда ж тогда было знать,  вот и растраивался зря на себя и своим неудачам.
По ходу это все равно, что амурского тигра скрестить с индийским, вроде ничего особенного, а разница есть. Малодушно, делал вид, что увлекся, и потом когда уже безразлично зевал в ее присутствии, презирал себя за это. Не знаю, как для других, а для меня это был важнейший период и выбор, потому что намеревался прожить с этим человеком всю жизнь от А до Я. И это ль не безумная идея, владевшая мной и, кажется, продолжающая владеть. Поэтому боялся промахнуться – ведь я же не Робин Гуд, а кто боится, тот и промахивается. И промахивался. Вдохновляясь не от тех. А так и  бывает. Кому мы нравимся, нам не нравятся и наоборот. Глупо как то.
И  глючило от того, что все девчонки шли не сами по себе, а со своим  набором, состоящим из мамы, папы, дедушки, бабушки. Которые на тот момент, имелись и у меня,  но были, так сказать, не лучшего качества и вряд ли могли устроить девушку из хорошей семьи.
 Часто представлял, что их коллективный прокурор будет моим пожизненным обвинителем, а, как мне казалось, своими родственниками, в отличие от девичьих, я никогда бы не  прикрылся.
Дорожил свободой. А чем дорожишь, то часто и теряешь.
Девчонки – это другое дело: за ними другой пригляд и с них другой спрос. А то и дело, что сейчас вообще никакого спроса и пригляда нет – делай, что хочешь, только по-умному. Дым в мозгу ни к чему. Пиво там глотать посреди улицы. Залеты тоже! От залетов безотцовщины рождаются.
Жить надо красиво и легко, а не тяжело, в сомнениях вдруг не совпадут экстерьер и все такое. Ходи сюда! Это уже не любовь, ибо когда любишь, о таком не думаешь – оно само на места встает. А если думаешь, то, значит, не любишь. Какое уж тут счастье? Все время думать, что она думает о твоих сексуальных способностях! Это действительно надо чтоб шандарахнуло взрывной волной, оглоушило звуком, с ног сбило, порывом дождя окатило  пятиметровой волной, нахлынуло в мозг нейрономи, и влетело в грудь соколом, на глубину гигантских кальмаров, до раскачивания Останкинской башни и непроизвольной задержки дыхания дайвинга и, повинуясь одурманенному мозгу, пришибло в космическом масштабе; чтоб даже уползти не мог, если начнется; так, чтобы уже запредельно раздербанило разрывным в башку.  Чтоб маяться, одним словом, до смерти и не жалеть!
Любоваться ее миниатюрной изящностью глядя на все и в том числе на аккуратный пробор в волосах. И  счастье, за которое переживал, и опасение, что если не встречу на пути, то придется проникать в чужие уделы и отбивать у кого-то благодатные почвы, искать на другом конце света, в чужих постелях, чужих небесах, делать жуткие морально- нравственные проломы, рубить, хамить и мудрить, и еще много чего делать.
Грешен, похотливый дурень – хотел увидеть девственную, первозданную красоту, но не увидел, не нашел. И не просил что то вроде: «Ну скажи что-нибудь! Расскажи о себе! Не молчи!» И она говорила: «Не понимаю, как ты меня полюбил: я же совсем не та, за кого  ты меня принимаешь. В душе я не она!
Знаешь, раньше, в детстве и юности, у меня был жуткий комплекс неполноценности: считала себя некрасивой, страдала по этому поводу, раскрашивала гуашью щеки.» А, коварный искуситель, успокаивал: «Да ты красавица! Красотища! Какие комплексы? Ты супер-пупер!» – «Вот видишь, только стоит захотеть и ты получишь свою долю ложных комплиментов, и сделаешь что то за гранью разумного» – «Да нет же, никакой лжи! Ты изыскана, чистоплотна, добра и справедлива. У тебя яркие, чувственные губы, одухотворенные глаза, благородная осанка, бритые подмышки, ровные ноги, холеная кожа, белые зубы, широкие бедра, осиная талия; ты следишь за собой, не храпишь, твоя гигиена бесспорна и безукоризненна, от тебя пахнет свежим утром; ты переливаешься радугой и дурманишь свежестью, твоя кожа гладкая, как у дворянки, которой с младенчества накладывали глину, замешанную на отцовском семени». И она иронично шептала: «Хорошо, хорошо, продолжай, умничка. Твоя лесть пробирает до костей, а, ну-у-у, ну. Это я сейчас понимаю, что некрасивых женщин не бывает, – и про себя: – А бывает мало водки!» И он ее не утешал, а реально восхвалял и возносил, утверждая, что ее компанейский нрав и страшной силы обаяние закроют глаза кому угодно и на что угодно.
Когда ее видел еще долгое время, старательно делал вид, что ничего не видел и не слышал, муслякал слова, переспрашивал по несколько раз, то не находя вздох, то выдох, жестикулировал  как глухой, но до заикания не дошло;
«А? Что? А?» – претворялся, что не случилось, что ослеп ненадолго, или вообще не ослеп, а наоборот прозрел и еще больше зряч и все также заряжен на поиск, но на самом деле уже знал, что нашел и боялся спугнуть, осознавая, что едва ли, раз столкнувшись с ней, остался прежним. Сознание изменилось в мгновение! И сразу стал совсем не тем светлым ребенком которым был, да собственно каким там светом,  скорее  озабоченным прыщавым юнцом, мужчиной.
Невинность ушла немного раньше ее прихода! А при виде ее робость пропала, но с отсутствием очень быстро возвращалась, и прикоснувшись теплой рукой, она с еще большей силой обхватив шею, брала на удушающий. Я был побежден.
Увидев ее,  понял, что нашел то что искал! Много времени проводил, высвобождаясь из невидимых объятий ее сине- красных артерий, исключительно с целью осуществления элементарных  функции, чтоб получать хоть какие  знания. Тем более, что  был студентом техникума и напряженно постигал иероглифы радиоэлектроники, которые проваливались в мозг, как в бездонные колодцы, бесследно растворяясь волшебством эльфов. В то время как надо было зарабатывать хорошие оценки, и сдавать зачеты, я,  с лукавой усмешкой занимался не чем иным  как поиском вдохновения.
Странный врач, похожий на сумасшедшего, объяснил мне, что я болен Ангелофилией. Что это? О чем вы, док? Я не маньяк! И не сплю. А всего лишь влюблен. Один из симптомов – неадекватное восприятие действительности и миражи, все больше заменяющие реальность. Реальность? О чем вы? Какая реальность? Нет никакой реальности! Вообще! Что же это тогда!? Это любовь и смерть, а между ними страх и больше ничего! Ничего!
В результате  вылавливал из сознания ее миражи и оставлял запертыми в комнате с закрытыми форточками. Для окружающих же она оставалась невидима!
Приглаженная бесплотная ткань, приятная на ощупь волшебным образом сливалась с обстановкой, становясь частью обычного интерьера. Для меня же она была  реальной, божественной красоты нимфой. И то, что я оставлял ее лежать обнаженной, было важно и волнительно лишь для меня. Никто так ни разу  и не увидел ее.
Когда я оставлял ее дома, это значило, что сегодня у меня не слишком загруженный  день, и сидя на лекции, я все же могу с ней общаться. Поговорить шепотом! А если оставлял одетую в свинцовый саркофаг и закрытую в темном чулане, то  сам мучился как ей там, и это значило, что  не могу по-другому избавиться от ее притяжения, но и саркофаг не спасал. Она оттуда ускользала как воздух. 
Но мне обязательно  надо отвлечься от желания притронуться и уговорить себя, не за что не смотреть на нее даже сквозь толщу пространства, потому что все остальное сразу перестает существовать,  и как можно жить постоянно ощупывая пальцами и взглядом каждый вшитый в себя сантиметр, ее образа. Так можно и под машину угодить!
У меня экзамен! Умолял я! Так мы и существовали: вроде, в разлуке, а вроде, и нет. И когда я смотрел в ее ясное, звучащее дальними раскатами небо, особенно при занятиях физкультурой, то ликовал, и тогда у меня еще не ныла натруженная шея, и мой палец еще легко влезал в дырочки почтового ящика, чтобы нащупать за газетой «Лыжногородский рабочий» долгожданное письмо. Да что там, я знал, есть ли письмо, по расположению самой газеты в ящике.
Курил много и без сожаления. И так же бегал, как чемпион, вверх через три ступеньки, но от курения бежал уже через преодоление. Ни я, ни она еще не знали, что моя любовь к ней будет сплошным насилием над собой, и что ради нее я буду делать то, что разрушит меня, как ветряная эрозия, скалу.
А бегунов, надо сказать, вокруг хватало, как и болтунов, в отличие от драчунов, правда по пьяне, и их уже не знали, куда девать. Когда шел на занятия, то вглядывался не только в небо, а смотрел по сторонам, мысленно отвлекаясь от маршрута, но еще не ожидая подвоха в виде пули в сердце и контрольного в голову. Кто я такой, чтобы бояться? Пока никто! И как мне казалось, еще никто не мог заставить меня отвлечься от маршрута и свернуть с выбранного пути. Чуть что я кричал себе: «Петрович! Не буянь!»
Тогда я был еще некто не пронумерованный и смотрящий с надеждой на Малую и Большую Медведицу, надеясь, что именно они и выведут меня к счастью и пониманию. Какой же маленький глупец! Считать, что собственное поведение или еще что то пусть и жизненные  обстоятельства  приводят туда, куда приводят. Нет, дорогой! Не только и не столько. Все случилось раньше. Много раньше, а ты лишь следствие тех далеких жизней и чьей то возможно случайной доброй или злой воли, а возможно и просто случайности.
Генная память тысячелетней выдержки накладываясь трафаретом как блины, и привела тебя в сегодняшний день. Теперь же я склонен считать, что хаос и абсурд навязчивых мыслей, совместно с эволюцией миллионов дел и поступков, да даже одного, а еще глобальная случайность и локальная закономерность правит человеческим миром! Кто то добавит добродетель, кто то ложь, страх, злость, зависть. Возможно все, но только при наличии энергии действия. Если она есть то да, все возможно.  Даже в купе грубая лесть, наглая ложь, жадность и еще много разных, символов и действенных видов поведения, дают результат! А также само бездействие, предпринятое в кажущемся правильном направлении. Продавленные решения, как танки в городе! Им  тесно и их легко устранить, но они прут и рушат, но не созидают. И кто ж знал что их так легко из подворотен из гранатометов! О чем это я? Да все о том же, не о чем. О том что нельзя насильно, о влюбленной глупости и радости которой уже может никогда не быть, и о том что всякое действие встречает противодействие, даже любовь если она против воли.
Не надо дальше распыляться, а очень хочется! Распылиться на мириады! Чтоб потом уже не собрать. Намного хуже стало, когда в жизнь с черного хода на спущенных колесах въехал бродяга алкоголь. Затуманивать еще свежие молодецкие мозги, во истину бычий удел. А я и был бык! Бычара, гопота, зверек одним словом, недобитый, марал!
Тогда уже  знал, что водка открывает любые двери! Но, слава Богу, ты вошла в мою жизнь чуть раньше, значительно смягчив возможные последствия такой дружбы.
Это произошло неожиданно и даже странно, оставив неизгладимый извилистый след и ощущение упущенного шанса. Смотрел тебе в след. Когда  ощутил себя крылатым юным конем, лошадью, орангутаном, да собственно любым диким животным подходящих размеров в период гона. Я был почти, что поэтической лошадью, пегасом. И еще не понимал, что вот только теперь и представился момент  капнуть человека не в тетради и учебнике, наслаждаясь  рисованной мощью и описательной смелостью, а вживую, со всеми его тараканами, идеалами и провалами в бездну. Страшное надо сказать действие!
Но ты вдруг, к величайшему сожалению, также неожиданно вышла из игры, оставив свой фирменный знак – маленький рубец, на трепетно- юном  лошадином сердце.
Помню, как ты вошла такая красивая и затаившаяся Венера. Я присматривался осторожно, помня, что в природе ты – хищная птица.  Смотрел сквозь колючие ветви, не моргая. Твое лицо  напоминало маску прекрасной изменщицы испанки, только не Кармен просил я.
И стряхнув налет усталости,  аккуратно отрезал от тебя спящей кусочек волоса, зачерпывал блеска глаз, еще раз слушал вибрации и еще несколько сот разных частичек включая слюну и сделав анализ, понял, что все твое не испанское, а  почти чисто славянское, просто загорелое и им можно не только любоваться, но и пить как воду. И так меня это обрадовало, что, увидев тебя, отплывающую в лодке, я, нагоняя волну, ринулся за тобой, уверенный, что после совместной ночи ты обрадуешься моему появлению!
Легко догнав, несколькими сильными гребками, схватился за борт и сделал вид, что не услышал недовольства в твоем голосе. Но позволь, хотел возразить я, между нами же была ночь, когда мы друг друга понимали и спали при свете ночника. Тем более что сейчас, когда ты всего лишь в купальнике.
Радуясь, что ты рядом, такая прекрасная, пышущая здоровьем, великолепная девушка, в которой есть сверхсекретная и к тому же совершенно внятная пусть даже и дерзкая, сила обаяния. Сделал вид, что не заметил  недовольства и тем более пронизанного ознобом вскрика. «До свидания, я сказала!» повторила ты.
Так и не понял, что это совсем не из-за отношений между тобой и одиночеством. И это без пошлых намеков. Прости что повторяюсь, но от охватившего меня счастья почти ничего не видел и не слышал, поэтому, вежливо просил тебя пересесть на корму, чтобы взяться за весла. Ты онемела, но подчинилась. Еле справляясь с нахлынувшим счастьем, я замер, как будто Солнце –  всего  сто ваттная лампочка рядом с тобой.
Так неспешно греб с закрытыми, а на самом деле открытыми газами, вдыхая сухой аромат  редкого в наших широтах южного ветра, от чего то дующего все чаще в январе. Такая парадигма? Где то в стороне остались берег, и  рыбак с удочкой. Незаметно мы  все дальше и дальше уплывали от полоски песчаного берега. Смущенно молча и на огорчение, ты все больше зажималась.
Иногда на твоем лице повисала тень проплвающего облака. Мне же хотелось надеяться, что, отплыв, между нами произойдет что-то волшебное, ну хотя бы  поцелуй, но вместо этого твоя  раковина закрылась, словно лето, молодость, и купание, не производили на тебя никакого впечатления, как и мое, по мнению окружающих,  неплохо скроенное тело.
« Не понравилось» – думал я, все больше смущаясь. Глядя на нее, можно было подумать, что она совсем не интересуется из-за привязанности к другому человеку. Но как же ночь? Ты так задумчиво смотрела в серую воду, взрезаемую веслами, будто хотела в подробностях рассмотреть небесную рябь, в противовес мне. Но я не отчаивался, стараясь что то расслышать через  дыхание.
Неровные гребки закручивали лодку, против часовой. Хотелось говорить, но не знал о чем. Молчание тянулось веками. И поймав пик смущения,  я сделал  шаг. Выпрыгнул за борт и поплыл. 
До берега целое море, глубина двадцать метров, но я хорошо плавал. Теплая вода вдобавок к безветрию успокаивали, давая уверенность и силы. И рядом бок о бок   прекрасная дама, на которую хотелось не только смотреть.
«О, если б ты снова разделила мой порыв, то не было бы счастливей нас» – думал я, плавая и ныряя и еще питая слабую надежду.  Ты сидела, чем-то похожая на ель в глубине лиственного леса. А я все дальше уплывал, словно давая  понять, что не боюсь ничего, а поэтому и ты можешь не бояться. И напоследок припустил ходу.
Затем собрался уже  плыть назад.  Еще не зная, что утром ты была сбита с толку встречей с Гамлетом, и тем самым произошло досадное недоразумение. Чувство мести захватило тебя. И вынырнув, я увидел то, что увидел. Лодка, ведомая тобой, стремительно уплывала.
Решил, что  розыгрыш, и ты так шутишь, проверяя мою выдержку. Захотел догнать, надеясь на взаимность, но, как не упорствовал, как не старался, ничего не получалось. Ты работала веслами, как настоящая спортсменка.
Расстояние увеличилось. До берега далеко.  Начал экономней расходовать силы, тем более, что  и раньше, случалось что ноги  сводила судорога.
А ты все, уменьшалась в размерах,  подтверждая мои худшие опасения. Ты была красива и стремительна как судно на подводных крыльях, и непреклонна, как проплаченная конкурентами  чиновница из отдела торговли, составившая очередной протокол.
Можно было подумать, что ты устанавливаешь мировой рекорд. И еше даже в шутку меня не посетила мысль, что ты просто решила меня утопить. «А если утону!?»- кричал я, но поднявшаяся волна и ветер заглушали мой крик.
 Все чаще переворачивался на спину чтоб отдохнуть, глядя в небо  на пролетающих птиц, представляя, как из глубины, пуская пузыри, сквозь мутную толщу, так же смотрит серебристая рыба.
Когда отдыхал на спине, небольшие волны несколько раз перехлестывали через лицо, и  захлебываясь,  резко переворачивался на живот и не отдохнув плыл дальше.
Прошло прилично времени. Уже начинало смеркаться, а я все плыл. А к вечеру поднялся ветер и стало неспокойно. В ответ я представлял себя спортсменом после изнурительной тренировки. Тело налилось тяжестью, незаметно сокращая мои шансы. Лодка уже давно качалась у берега. В этот момент хотелось жить только ради того, чтобы рассказать, как ты ошиблась в отношении меня,  трусиха такая. Хотелось, чтобы  рассмеялась, вместе со мной.
Уже подплывая к берегу,  показалось, что  на берегу горит костерок, и до него совсем ничего, как в тот же момент снова накрыло волной. Силы  оставили и, барахтаясь,  пошел ко дну. Оказалось неглубоко. Но оттолкнулся от дна ногами и  всплыл. Потом только спустя время понял, что если б попал в свал, то уже ни за что бы не выбрался из непроглядного водного шатра.
А тогда опустившись на дно, начал судорожно цепляться за ил, и водоросли. Подобно раку, полз и пускал пузыри, не видя ничего кроме серебристых блесток своих же пузырей, бликующих словно перископы инопланетян, которые , наблюдали за происходящим.
Сделав еще несколько решительных усилий, выполз на мель. И, встал в полный рост. И почти сразу под тихим натиском новой волны  упал в мягкую влажную тьму ночи.  Уже ничего не понимая скребся, резался ракушками, рыхлил прибрежный песок, густо перемешанный с донным камнем. Сил не осталось. Выбравшись на две трети, через секунду, вдруг снова провалился в шуршащие  о берег волны.
Проснулся ночью от нереальной тишины. Под прохладным лунным светом, ведомый звездами и плеском рыбешки, и заилиный как какое то дьявольское отродье побрел в направлении турбазы, спрашивая себя: «О, Боже, как же я мог полюбить такую бессердечную ! Как?»
Старался разозлиться, но не мог. Начало следующего дня ходил по берегу, устраивал засаду в кустах, искал меж деревьев глазами. Нет, не мстить. Объясниться!? Но  понял, что уехала, не попрощавшись. И уже точно зная, что бесполезно бороться с силой, с которой ни в какое сравнение не идет даже двухметровая волна, а тем более, усилия обычного человека и  даже сотни и тысячи вместе взятых – с силой любви. Все равно что Божья сила грома рядом с человеческим голосом!

4
АНГЕЛ
Телефонные трели накатывали как, холодные волны на одинокого купальщика,  мечтающего найти янтарь с доисторическим насекомым. Ждал что Ленка поднимет трубку. Вспомнил. Хорошо,  было тогда в Светлогорске,но холодно.
  Услышал звук воды. Она в  ванной. Откинул одеяло, тапки где то и пошел. Трели кончились. Зашел в ванну, сухими, еще сонными губами прикоснулся к распаренной, чистой, растянутой,как чемодан с долгожданной посылкой,коже живота.
           Вспомнил о сохранении, токсикозе,отечности, (пичкали сильнодействующими), жуть нагоняли, и от того  нормально не кушала,  нервничала, и плохо спала.
Жаловалась, что боится. Что потеряет свободу. «Ну, ну.– успокаивая, шептал на ухо. – Ты смелая, сильная! Преодолеешь, все сможешь!»
Гладил по небольшому для девяти месяцев животу и отекшим ногам. «Фу-у, противная.» – хныкала она. – «Ну что ты, прекрасна» – «Да уж, скажешь! Когда кашляю, моча не держится» – «Ну, это мелочи. Подотрем.»  Она вяло улыбнулась.
Малыш пинался. «Ай! Еще один футболист» – беспомощно вскрикнула она. Каждый день девятого месяца, унимала волнение,чем могла. Вчера меняла землю в многолетних цветах. Позавчера медленно, как гигантская черепаха, ходила по вещевым распродажам. Еще раньше ездила на дачу и привезла охапку переросшей петрушки. И так далее. Лег. Только пригрелся снова звонок.
Слышал, но лежал и ее «Алле», и дальше. «Нет, вы ошиблись, это не поликлиника». Жду. Через минуту: «Мог бы и не бежать. Как всегда поликлиника  нужна!» – «Да-а, я сделаю им врачебный прием.  А-а вы ничего не хотите?» – «Да уж, в моем положении» – «Ну что ж так!» – «Вашими бы глазами, – ответила она, взглянув, как на безумца. – Тебе не противна?»  «Нет, а что?» – «Ничего, просто отвращение к себе». Он молчал,жалея ее, и себя, вспомнив, что еще шесть месяцев назад сняла халат и юркнула, а теперь вот нельзя милой девушке Карлсона.
И он действительно с животом ее немного брезговал, даже не то резкое слово, скорей не узнавал.Она уловила. Как,ведь не чем не проявил!? А раньше. Несколько плавных движений и рядом.
Молоды и упруги, как акробатические батуты. А теперь он видит ее в снах,  в сиянье  ночей. Так тихо, не по-настоящему,наверно почти как Эрос  Психею, не понимая как это, хотябы страстно и ей ничего не остается, как подчиниться.Он и его душа давно уже у нее в плену и с ним уже произошла загадочная метаморфоза.Он не мог без нее даже хоть сколько то продолжительно.
    Ангел летел вдоль меридиана. Изредка зевал и как ему казалось, засыпал налету. Полет шел согласно магнитным параллелям и напоминал невидимый самолет-разведчик, ведущий наблюдение за суверенными территориями. Ангел не вдавался, куда летит.Обычная рутинная ангельская работа.
Координаты схожие с хорошо начищенными пастой гойя, заклепками  самолетных крыльев. И вели в один из роддомов Лыжного Ножгорода, где вселиться в одного из трех новорожденных, представленных земным биополем. Критерии на вселение известны. Все три ребенка  проблемные,как сказал бы врач и потому Ангел должен сориентироваться на месте.На самом деле выбор делался за него. Пока летел над океаном, казалось, что мерз, словно воспоминания о холоде, когда то впаялись, от того же проявлял понимание к челюскинцам, Амундсену, Берингу и другим исследователям Севера, не имея к ним отношения.
Встречные потоки жгли, и по инерции отворачивал лицо,будто чувствуя, как оно раскаляется, в потоке,огненного Везувия. «Воздух вязкий и плотный,как при быстром беге» – заметил  Ангел,  вспоминая теплый спартанский климат и  плодородную долину Нила, где, устав от праведных дел,  если слово устал применимо к Ангелам, отдыхал под кустами красно-белой акации.
На запрос ознакомиться с характерами матерей, понял все и сразу, но если зафиксировать в словах то выглядело примерно так.
№ 1. Добрая, любит детей, требовательная,  отходчивая, склонна к полноте, обаятельная, склонна к клептомании, роковая, трудоголик, любит физическую работу, хороший друг. Общительна, долго терпит, религиозна в меру, упорна,не глубока, способна на отчаянные поступки, остра на язык, первая не нападает, добродушна, не боится, что боятся женщины, т.е. мышей, насекомых.  Умерена в еде, кофеманка, чистоплотна, глаза ярко-голубые. Влюбчива, темпераментна неумеренный, скромностью, завистлива в меру.
№ 2. Резкая, противоречивая, подражательница,показно любит отца  и мужа,  на самом деле мать высокая, темпераментная, обманчиво-властная, хорошая артистка, натура увлекающаяся, отходчивая, навязчивая, склонна к насилию, часто несправедлива, подвержена влиянию, заботлива, стремительна, поверхностна, невысокомерна, психопатична, импульсивна, подвержена перепадам настроения.
№ 3. Обаятельная, поверхностная, трогательная, честная, злопамятна, легко подстраивается, хорошая мать и жена, язык острый, временами ядовитый, трезвомыслящая, со сбоями, сильная физически. К этому прилагались биометрические данные, расшифровка генокода и другие молекулярно и атомарно химические параметры объектов. Также присутствовали характеристика рода и энергетические характеры.
Женщины  станут хорошими матерями, но что-то подсказывает, что первая самая нуждающаяся – ее ребенок может не выжить при родах шансы 50 на 50. У второй  родится с диагнозом «дцп», у третей не будет различать цветов. Ангел  мог чувствовать так же как люди, но до поры  не хотел активировать в себе тот противоречивый букет ощущений.
 «Ничего себе! Мне с кем то из них жить! А если неопрятная, или злая! Как тогда  на ферме в Арканзасе». Он  был на подлете.  Все шло по чьему то всеведущему плану.


 
   5
   ХЕРУВИМ
Лена шла по зимней улице.Осторожно ступая, по неровностям бурого льда,чем то похожего на отвесные берега, с которых захватчики бросили старика,за тайну верескового меда.  «…Скалистый берег, рыцарский замок, ледяные брызги, гнезда на скалах, птицы, идти можно, того и гляди подскользнешься» – причитала она.
И сейчас, чтоб хоть как-то собраться  на предстоящее, она о чем только не мечтала, не вспоминала и не думала, но все перебарывало главное.
Вытащила записку, и еще раз всмотрелась: « Жду, надеюсь... Весь мир ты. Когда встретимся не знаю? Жду не дождусь! В конце подпись. Твоя…». Оглянулась, ни души, только холодный декабрьский ветер  настойчиво толкал в спину.
«Ребенок Стрелец! Не самое плохое! И что? О чем это? – мелькнуло в ней. – Хотела девочку, случился мальчик». Она сложила записку, потом рвала еще, зажав указательным пальцем и большим, до измельчения,бросив  в сумерки. Холодный ветер жадно схватил их, и на грязном  льду на миг зарябило чистым и невесомым. Некоторые белые лепесточки  превратились в бурые. Но ей все равно стало легче. Она еще раз вдохнула, затем повернула за угол и зашла в подъезд, медленно, в раскачку  словно в гамаке,поднялась на второй этаж и позвонила.
Гамлет встретил улыбкой. «Замерзла?» – по привычке  потянулся. И в тот момент почувствовала, что по ногам текло. Испуганно побледнела : «Что? » неотрывая взгляд спросил. Приподняла подол,показав мокрые колготки. «Кажется – воды». Через несколько минут ехали в роддом. Начинались схватки.
В ту ночь, под утро, Лена родила бездыханного мальчика.Акушеры стояли в бессилии. Гамлет выронил сигарету и что то сбивчиво шептал,будто прося подсказку у разбрызганных черной акварелью  мыслей. В тот же момент. Ангел вселился в тело родившегося.
И сразу от такой пертурбации закричал. Медперсонал и Лена вздрогнули. Лене казалось, что он плакал, на самом деле надрывался от щекотки. Глядя на Лену, Ангел сравнил ее с тем, что знал. «Да, – думал он, – оригинал в чем то лучше».
Когда Лена брала его на руки и подносила к груди, то напоминала Богиню Исиду, вскармливающую младенца Гора. Ангел не то что не любил, а, скорее, ленился сосать.
Уже вечером следующего дня Гамлет чувствовал себя свободнее, и как полагается, в компании нескольких приятелей и Лениного брата Александра напился. И только через день, и  смотря на ржавые решетки окон,  озадачился, как назвать сына.
Хотелось дать такое имя, чтоб сразу выделяло и в то же время не создавало проблем. Открыл одну, вторую, третью книгу, но не мог найти ничего подходящего. Сплошные урывки. Запрокинул голову и закрыл глаза, но пусто. Взял энциклопедию и, листал:
«Ангел–вестник. Известны ангелы вавилонско-шумерские, талмудические и зороастрийские, ангелы в книге Ездры и книге Еноха, ангелы Ветхого и Нового заветов, коранические ангелы.
Известны ангелы-андрогины и ангелы-женщины.  По близости к Богу: Серафимы, Херувимы и Престолы. Серафимы – растворимы в вечной любви и поклонении Богу, они в красных одеждах, со свечами в руках.
Херувимы – знают Бога и служат ему, представляют божественную мудрость и носят голубые и желтые одежды.
Престолы – божественная справедливость, судейские одежды, с атрибутами власти в руках.
Архангелы – небесные воины. Ангелы – хранители невинных и праведных. Ангелические хоры. Лестница Якова. Адам и Ева были изгнаны из Рая херувимом с пылающим мечом, одно из устрашающих проявлений ангелической силы.
Ангелы успокаивали Христа в Гефсиманском саду.  Михаил – подобный Богу. Гавриил – Бог – моя сила . Рафаил – божественный лекарь.
Уриил – свет Божий. Атрибуты: крылья, пылающие колеса, пылающий меч, музыкальные инструменты. Качества и функции: сила, энергия, полет, спокойствие, тишина, красота, связь, благородство, служение, опека, преданность, восхваление.»
«Ангелы – хранители невинных и праведных», – повторил он.
«Сын!А что, назову тебя Ангелом», –и захлопнул книгу.

6
ИДЕАЛЬНЫЙ КАМИКАДЗЕ
«Ибо восстанут лжехристы и лжепророки и дадут знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно и избранных».
Библия мк 13-22
 
«Буржуазия … под страхом гибели заставляет … все нации принять буржуазный способ производства, заставляет их вводить у себя, так называемую, цивилизацию, т.е. становиться буржуа. Словом, она создает себе мир по своему образу и подобию».
К.Маркс и Ф.Энгельс. Манифест Коммунистической партии, 1848 г.

Что посеешь, то и пожнешь.
Пословица

И от осины заколосятся апельсины.
Девиз генных инженеров

Какой привет – такой ответ.
 
Не исключено, что все происходящее  кажется после операции, а когда приходит в себя, то оказывается, что Андрей женат на Лене, а он на самом деле.  Кто же он? Сам Андрей, его клон, Гамлет, сын маминой первой любви, армянина Гамлета Карапетяна, в которого попала молния? Версия Андрея, что он клон, спущенный в наше время из будущего! Версия матери, что Гамлет – ее сын! Или, как многие намекали, что она нашла детей в другом городе. Их мать-наркоманка погибла, и они остались у нее на руках!
Но слухи –  и есть слухи. И где сейчас я, а где он, она, они? Не знаю: в будущем ли, в прошлом или настоящем? Все, что произошло на самом деле, как будто произошло не со мной. Просто живу! Кто даст ответ – как? И как из ничего может произойти что-то. Формула «все из ничего» напоминает о волшебстве и о том, что мы до сих пор ничего не знаем, хотя миллиарды уже вышли из дверей, вернее их вынесли вперед ногами. И, надеюсь, что последние все же стали первым и вот уже много-много лет не беспокоят нас, потому что.
 
Лена с Ангелом находятся на обследовании в Академии наук. Солидно звучит, и сразу проникаешься доверием. Еду к ним,  несколько ночей в снах. Еду на роликах, на велосипеде, на лыжах, на коньках – на всем, на чем труднее всего доехать, но польза очевидная – тренировка мускул. Еду, чтобы сдать анализы и убедиться в действительной мощи слов «Академия наук». Проводница попалась улыбчивая и приветливая – оказывается, и в шесть утра это имеет значение.
Перед отъездом так и не заснул. Нет, не из-за волнения, просто этот фонарный свет в окно, да и текст шел, как из «рога», а отключить его не в моей власти. Он невидимый! Как микробы и бактерии.
Ходил по квартире, ища потерянный сон и уже переживая за  распухшие веки, изжогу, а в результате пил кипяченую воду. Велика ли потеря, сон? Все равно что жизнь. Бродить в потемках это не жизнь. А может смерть? Не пойми что. Или любовь? Не выспавшись, теряешь и то и другое и третье, и четвертое вместе!
 Сны  забиты другими галактиками в которых он это реальность. А у нас сон это вроде как подпитка! Закрыл глаза и вроде как воткнулся в разетку с энергией. Да еще к тому же это свобода от  притяжений! Устал от кого то и уснул. А сейчас под утро я отчаянно, боролся с ним. Боялся лечь и проспать, оттого что сразу засыпает суперлегким и непроницаемым балластом, не пеплом и не пенопластом, скорее вакумом.
Ближе к четырем еще более неумолимо тянет ко сну, но все же неимоверным усилием собрался и без двадцати пять продираясь сквозь глазные коридоры, с внутренним скрипом и немыми стонами  представил что посмотрел в упор на фары, и они ослепили. Как то снова почистил пять картофелин, и поставил варить. Есть не хотел, но знал, что в противном случае будет еще хуже. Ощущения пластилиновые. Через окошко вижу что на улице сухо, но мне уже совсем параллельно, так как я в трансе. Шел как зомби и ел также. Картошка сама себя пережевывала моими зубами. Вечно все не по человечьи, наспех, брюзжал на себя, что сплошные неудобства ,надевая ботинки и узкую куртку.
 По переходу, бежал, как шел, а шел как полз, прижатый, примятый, прибитый невидимым дождем, сбиваясь, на быстрый шаг, и норовя спросони  запутаться в  ногах и упасть на грязный пол, чем взлететь к белому потолку. Одна радость кроссовки фирменно амортизировали, издавая в пространство одинокие и пружинистые звуки. Небо после ночи, какое то сказочное. Солнце  вытекало из-за домов, касаясь ледяного ветерка  путавшегося в  волосах,  холодными  невидимыми руками.
Место досталось спиной к движению. Ощущения верх тормашками. Впереди обнажая десны и даже чуточку языки, ворковали влюбленные.  Мое  сонное удивление, как это у них с утра  так, не сразу но все же утонуло, в мозговом кипятке. Я согрелся и сварился.
 Вагоны новые и пахнут нитрой. Уснул, но через час разбудили мои же пережатые сиденьем, онемевшие, ноги. Хоть бы кто нибудь наступил, размял, помял, чтоб спал дальше. Желающих нет. Снова тошняки, но все это стоило того, чтобы в конце пути увидеть обрадованное лицо Ангела.
Оговорюсь, что ехал в Москву не за тем, чтобы прооперировать нос, который, как говорит мама, достался мне, а не брату, от Гамлета Карапетяна. «Почему мне?» – часто возмущался я, не понимая своего счастья.
Сейчас благодарю Бога, что мы родились не смуглые и не сильно волосатые, каким, судя по маминому рассказу, был папа. Иногда такие мысли  казались малодушными, но ничего не мог с собой поделать – вот не хотелось быть черным. А сейчас-то, собственно, все равно – немного черноты и не помешало бы, о скинхэдах тогда даже и не думали.
Ехал, чтоб сдать анализы. После пяти часов железки и часа в Москве наконец, вместе. Семья скромно воссоединилась. Ангел показывает сувенирные боксерские перчатки и говорит, что их подарил  врач.
Вроде бы, ничего особенного, но где то врайоне сердца, подкалывает. Узнав, что лечащий врач – почти европейский светила, сомнения исчезают. Любовь и нежность лечат ссадину.
Светила! Гуру! Энергетический гигант! Это кажется чудом!  Тем более, из-за сложности болезни, нами заинтересовался. На следующий день идем на прием, а пока на ночь остановился в гостинице. Еще могу себе позволить, но если что готов и на вокзале, не в первой.
Наблюдаю за Леной и вижу, что она как то не в себе. Волнуется? Что-то в ней изменилось. Я зубрю, мантру: «Все под контролем, просто конец весны и я  должен стать донором». В голову лезут простые мысли, о самом первом, о анализах. И еще вторым и третьим и четвертым файлом, то же, то же и снова то же.
Почему!? Зачем она  так хочет, чтоб стал донором!? Это ее неосознанный порыв? А вдруг что? А вдруг  невынесем, ведь операция, двадцать часов!? И если Ангел выживет, а я нет.  На нет и суда нет. Главное чтоб Ангел выжил. Тогда она свободна. И вот у нее  новая жизнь. Высокий молодец, удалец. Ей даже выгодно, чтоб я умер! Ага, стоп, стоп! Что за бред? А почему? Да бред! Бред же! Выгодно!? Скажешь тоже.
Если она хочет, то может и так в любой момент уйти. Может ли? Насильно никто не держит. Честно! Нет не честно! Путаница еще та. Так почему же она мной не дорожит!? Не убеждает, хотя бы для вида, что не хочет операции, и поэтому я сам должен выбирать! Хотя б для вида, сказала б. – Я против, а ты решай сам!- Ну  снова начал. Тишина! сказал себе.-
После часа ожиданий появился доктор – худощавый пятидесятилетний мужчина, глаза серьезные. Оказалось, ему шестьдесят. Молчалив и рядом, как говорят в коридорах, всегда его верный ассистент – жена. Вот он видит нас, здоровается, извиняется за опоздание и снова  исчезает. Вместо обещанных пятнадцати, ждем час. Понимаю: «Вот они – Боги, и смерды, но не обидно, потому что скорее так и есть».
Разговариваю с мужчиной. Вид у него неважный. Три года назад  отсекли 80% печени. «И ничего, – говорит он,  улыбаясь. – Три года уже прошло, а еще живой. А вот недавно щитовидку удалили, – поясняет он, словно этих щитовидок у него полным-полно».
Открывает Гамлету глаза на то, что печень  отрастает. « Как? Чудо-дерево! А я уж не надеялся» – обрадовался Гамлет, не представляя, как  раньше мог  не знать, ведь в школе по анатомии  было нормально. Мальчик лет пятнадцати разговаривает с Ленкой. Оказывается,  ему уже пересадили.
Говорит, удачно. К тому же ребенок спокоен и адекватен. Перед глазами живые и неплохо выглядящие участники пересадки. Это немного вдохновляет. Настроение ровное и не улучшается и не ухудшается.  Стабильно нервное.
Время уходит и хотя бы поэтому должен совершить хоть что-то стоящее. Ведь все одно, и тоже. Сменяет  по кругу  день и ночь, жару и холод, горе и радость. День сурка продолжается! Наконец-то  мы у доктора в кабинете. Спрашиваю, чтобы поддержать разговор, хотя понимаю что уже неважно, что скажет. Так как все решил. Хватит в коридорах обтираться пора и в операционную. Решился, не то слово. Кажется, всегда был готов, и  это сейчас главное!  Лично для меня, сейчас слова ничего не  объясняют, но хоть что то и как то исподволь все же влияют. А доктор все смотрит и смотрит. Так кто же он в первую очередь, хурург или психолог или демиург собственной персоной!?
Не боюсь и готов отдать хоть часть печени, хоть всю печень. Хоть душу! А для этого ничего не ем с вечера. Смеюсь что в завязке, а сам терплю. Без еды тоскливо и заснуть трудно.
Утро. Сдача анализов. С трудом, давясь и выпячивая глаза, глотаю кишку. Глотаю громко сказано. Скорее ее энергично запихнули в онемевшую от заморозки глотку и на самом деле она не кишка, а кусок резинового шланга с металлическим набалдашником. В самом желудке она  как своя, не то что в глотке.  Через нее они смотрят, нет ли дефектов. Через минуту, под натянутые улыбки медсестер, отмучился. Подопытный экземпляр! Хотел стошнить, но  нечем. Затем на десятом этаже кардиограмма, потом  ниже, на шестом почки, УЗИ печени и так далее, смотрят, слушают, затем пишут. Сердце в норме. Печень не просматривается. Врач  хмурился и ворчал. Врач в печали. Наверное, из-за того, что как родственный донор за процедуру  не плачу, а это его зарплата.
Почки, кровь в норме. К полету готов! А, если печень отрастет, то вообще без проблем.  Обнаруживаю скрытые резервы и эйфорию, припрятанную в теле, а может и в душе, где то на самом дне.
Вот только одно «но», собственно даже и не « но», а так пустяк. Думаю, лишь бы никто не шарахнул  по идеальной модели поведения. Боюсь происков дьявола и как бы он, не полоснул шедевр, выдержки и терпения опасной бритвой страха. Не уничтожил светлый лик жертвенности концентрированной кислотой самолюбия. А самопожертвование, оказалось, страшно кайфовая штука! И оно во мне есть, в противовес страху! Есть!
Самопожертвование облагораживает и вдохновляет! Героическое в нас  и космическое чувство любви, полет вне тела и вне пространства, тоже в нас.
Непередаваемо! И никакого сравнения с двумя стаканами вермута на тощак или двумя часами футбола! Круче! Никакого омута и дури, сплошная прозрачность и возвышенность. Непокорство судьбе и уже не важно кто во что одет и как говорит и чем от него разит, и на чем  ездит, вообще ничего не важно кроме чего то огромного и невидимого, но того на чем все держится.
Есть общечеловеческие ценности, а это общекосмические. Ревность и  другие бытовухи и поглощающие чувства теперь кажутся мелкими и не заслуживающими внимания. Ничего не страшно, и ничего не дрожит, и ни одна перекушенная жилка не  искрит, и ничего не болит хоть в полнолуние, хоть в непогоду, хоть в тьму египетскую. Бог есть! Его в нас много! Удивляюсь,  аж через край.  Идеальный русо- туристо- камикадзе.
Светила, заметил, что придется худеть. Готов, хотя еще с армии знаю, что от голода  болит голова и  мокнет экзема.
Никакого хлеба, гарнира, сахара и сливочного масла. – Я, воль! Лена молчит. И смотрит на доктора, словно он, дает ей задание не готовить мучных блюд, картошки и сейчас в подтверждение могущества, не сходя с места, сотворит чудо, вызвав пламя из пальца или транспортировав из пустоты  конфету счастья.
 Кажется  медсестры, косятся, как на самоубийцу, или снова показалось. Обычные медсестры, молоденькие девчонки. Еще раз взяли кровь на анализ. Все будет хорошо. А что еще!? Доктор – светила  хирургии, и знает, что говорит, а тем более  делает. У него более двухсот успешных операций, и не одного сбоя. Тем более он через неделю улетает  в Японию, а уж если японцы доверяют, то это чего-то стоит, хотя они то наверно совсем другие, в смысле кармы, но явно не дураки. Думая и считая что утверждение, что у каждого врача есть свое маленькое кладбище, теряет  правдоподобность.
Продолжаю убеждать себя, что уже не то слово, как хочу, скорее даже мечтаю стать донором. Скепсис придавлен, до самоуверенности. Судьба решена. Настроение прекрасное. Себе верю, как никогда. И всем верю! Появился смысл существования, отсутствовавший долгое время! Стоим, смеемся вот так просто, легко, без слов. Страха как не бывало. И ничего похожего на него и близко. Вижу несколько стихшее недоумение в глазах медсестер, словно они что-то хотят сказать, о чем-то предупредить, но не решаются.
«Ты что, парень? Зачем тебе? Добровольно в инвалиды!?  Потом поздно будет дергаться». Из-за отвращения к нечистой силе, решительно прогоняю бьющегося крылами, синего демона сомнения. Я же верую! Верую понятно!
Несмотря на то, что здесь всего второй день, а Ленка с Ангелом вторую неделю, они  никуда не выходили.  И  вот наконец вышли, идем по тратуару, через несколько кварталов  метро и медленно плывем на эскалаторе, а вокруг полки с газетами и товарами, столбы, фонари и еще и еще, недолгий спуск сменяется подъемом. Есть время подумать, но не думается. Спасительная пустота среди  людей, напоминает, что каждый сам за себя и никто не поможет, никто.
Взвесить слова светилы  все за и против. Куда мне!? К тому же  закрапало. И вот уже Москва как и Ленка. Хоть и родная, а как чужая, как нелюбимая, почти как богатая, и недоступная простому смертному, к тому же сырая и безразличная.
Москва, Москау, певица, политик, строитель, коммерсант, шпион, ученый, спортсмен, поэт, президент, гастрабайтер, обычный человек. Талант, гений, энергетический вампир, подонок, аферист, святоша.
Секс, кровь и доллары – набор капиталиста, укоренившийся в сознании. А ведь они тоже люди!?  Они люди? Да Бог с вами, какие же они люди. Внутри них тоже есть сердце, кровь и душа, печень в конце концов. Ничего подобного, в них что то другое, переродившееся, а души точно нет. И их не предупредили о ее отсутствии, и они думают что есть. А когда совершали выгоднейшую куплю продажу, то никто не прупреждал что будет так хорошо, когда всем вокруг плохо. Главное не метаться и не просить вернуть обратно! Потому что вот тогда станет совсем плохо.
 Забыли зонтик,  и их так же как нас мочит ливень. Ну и что? Собак с крысами тоже  мочит. Это ничего не значит. Без оскорблений! Наверно я чего то не понимаю!? Я совсем ничего не понимаю. Запутался окончательно.
На следующий день тот же знакомый в шелковом кашнэ, прикрывающем шрам после удаленной железы, поясняет: «Теперь на гормонах». – «Они вредны?» – спрашиваю, заранее предполагая ответ. – «Ну что делать?» – пожимает плечами. Поддерживаю беседу, платя благодарностью за то, что он хвалит Ангела: «Отличный у тебя парень и имя  – Ангел!». Согласно киваю и тихо: «Спасибо». В душе надеясь на то, что когда Ангел вырастит,  не будет много пить, хотя бы, потому что  нельзя.  Причем здесь водка? А при том, что лечишь, лечишь, а он вырастит, возьмет  и, забухает всем назло, а Ленке будет больно.
 Игорь рассказывает, все более разжигая бесстрашие: «Знаешь, как все?» – «Нет». – «А вот лежишь на животе, делают укольчик, потом еще в спину около крестца втыкают китайскую иголочку и говорят: «Ну, расскажи, дорогуша,  историю». Ты еще думаешь, что рассказать. Они что-то шутят. И это последнее, что ты слышишь перед операцией, и дальше турбуленция и провал.
Просыпаешься только в реанимации. Пить,  не дают. Жажда страшная, как после пятидесятикилометрового марша по пескам в жару. Гамлет пытался представить. Ребра болят. Они, знаешь, – и он, показал согнув указательный палец острым  крючком за ребро  подвешивают.
«Потом ребра болят». Игорь  жизнерадостный, а у жены глаза  грустные, словно это она, а не он, тяжело больна. Заметно, что смущена его словоохотливостью, сидит напряженно, чуть утопленная в диван. А что ему еще остается? Только говорить, разговаривать и чтоб  запомнили вот таким  веселым и разговорчивым. Я и запоминаю. Вот ведь даже жена не понимает, а кажется такой близкий человек, ан нет. Смотрит куда –то, как чумная. Что то  видит? Похороны? Устала?
Позвал Игоря курить. Он в замешательстве отпирается. Понимаю, что спалил. Оправдываюсь: «Ах да, кажется, не с вами курил. Точно! Я же с врачом курил! » – и для достоверности несильно бью себя кулаком по лбу.
Игорь поддакнул, оглядываясь на жену: «Да-а-а, я уж давно бросил! Сейчас бы зеленого чая!» По глазам жены вижу –  не поверит сценке. Ухожу, оставляя их в фойе на бежевом диване. Лена сказала, что у Игоря дела плохи и что он только догадывается, а его жена точно знает, поэтому и вид такой. Да уж какие там дела, раз даже Ленка знает!
Ленка старается вести себя, как своя. Но видно медсестры не принимают. А мимо нас проходят люди, уже побывавшие в двадцатичасовом перелете. Некоторые приветливо здороваются, некоторые нет. Здесь находятся и доноры, и те, кому пересадили, кто-то из них спасатель, а кто-то спасенный.
Медсестры, как пчелки. Врачи задумчивы и быстры. Занавес то открывается то закрывается. Их лица не успевают перестроиться после общения с больными и носят следы  боли.
На языке крутятся бесполезные вопросы: как все то, что они делают, работает и где в этом их, а где Божье? Выращивают органы! Все божье! А дьявольское!? Обман наверно. Нет ничего невозможного! Светила с французской фамилией,   напоминающий академика Амосова, здесь главный и это все что  хочется знать. Вспоминаю, как он пристально смотрел. И в общем, исходя из ощущений, его взгляд показался не очень. Он как будто говорил: «И что, Ленка, в нем нашла?» В его взгляде настороженность. Ну и что, что полноват? Похудею! Сказал же! Пацан сказал, пацан сделал! – вспомнил он  выражение брата.
Светила обещал бесплатную операцию и бесплатные анализы. Но вот за анализы уже денег просят. В халяву не верю, но ему почему-то поверил. Светила! Карма! Честь! А Ленка, судя по  устало зомбированному виду, уже крепко села. Готова, на все. А я? Ради нее тоже на все, даже квартиру продать, если понадобятся деньги, но, надеюсь, до этого не дойдет. На съемной, жить не сахар. Да и не на что.
Мне по прежнему не страшно. После рождения Ангела, я все слабее привязан к жизни. Срашное чувство, никому ненужности. Меня держит здесь только природа, распахнутые окна,  проветренные помещения. А более  всего запах деревни, земли и любовь к Лене. В городе  воспринимаешь эту пастораль как роскошь, молодую зеленую траву и березовую рощу, Катькин тракт, Горе-море, деревню Бральгино, рыбаков, кур, сплетни, крепкий сон, азартную бухню под уху и купание.
Надеюсь на лучшее. По другому, никак.  Светила знает свое, светила спасет. У него есть опыт, у него есть имя, у него есть престиж, тем более, что все говорят,  печень никуда не денется – отрастет, как миленькая. Да нужна она мне без любви!?
Не умру-то, не умру, а жизнь инвалида страшнее. Геройство на час, а муки на годы. И как бы наперекор тревоге,  в самый неподходящий момент  хочется ее поцеловать.
И вот уже в кулуарах осторожно говорят, что почку тоже надо. Для меня это, как удар в поддых после гонга, но если честно, что то подобного я и ожидал. Яркий день погружается в полумрак. Реальность побеждает вымысел! Небеса опускаются, а на лице как не старался все же явилась растерянность.  Только отмахнулся и взял себя в руки, хотя,  чувствую, дело пахнет  разводкой.
Нахмурился сильнее, словно это поможет. Громовержца из меня не вышло. Разочарование не заставило долго ждать. Вот тебе и аура гения. Потрошитель. Сожгу нафиг, все, до копчика! Почку захотел!
Прошло время. А что? Пожалуйста, готов. На режь! Кромсай! Худеть надо? Нет другого выхода. И они знают. Черные капатели! Пусть! Раз так распорядилась судьба, не будет вам заднего. Не дождетесь. Если надо,  все отдам, но только  тогда, чтоб  не проснуться. Слышали! Чтоб не проснуться!
Вы уж  поймите. Лучше быть мертвым героем, чем жить жалким калекой. Статистика! Престиж! К черту! Трусость – это не мое. Хватит уже, натрусился. Уже не хочу. И дальше. Залитый светом рапид, герой! В возрасте Христа! Иерусалим в снегу! Саркози еврей? Медведев!? Не все ли равно! Были б людьми!
Для меня теперь не лучше три минуты трусом. Хотя, кто знает? Боль и не таких  ломала! Вот не хватит духа, испугаешься острых  лезвий, и будешь сидеть и прятаться, чтоб не нашли, когда поблизости твоих кромсают. Боль и страх! Триллер! Рваная плоть! Не для слабых! И еще один вечер прошел. Сплю плохо, словно на ночь пирожков наелся и они гниют внутри.
Сейчас не боюсь операции, а что будет через полгода или год – не знаю. Может, и дрожать буду, и мерзко потеть. Но надеюсь, что все также буду готов ради Ленки.
 Еще  вдохновлен. Страх до сих пор не появился. Ленке доверяю, хотя вижу ее неадекватность, и эйфорию. Ее стройность и  бешенство  жгут сердце. Но она все таки здесь как чужая. От ее  оптимизма, и переоценки  веет могильным холодом! Терпеть уже само по себе трудно, а терпеть боль и жалостливые взгляды, оставшуюся жизнь. Это вилы, но постараюсь. А самое страшное скажут, что тебя же никто не заставлял, сам выбрал, вот и терпи!
Заранее можно представить и прочувствовать на мелочах. Вот месяц назад Ленка впервые в жизни обозвала алкашом. Это  ерунда, но не приятно. Частично согреваюсь мыслью, что мой поступок из той же серии, что и Иисуса, и  идет от него.  Опирается на потребность человека жертвовать, хотя бы ради близкого. У животных, такое,  у матерей. А у нас уже и у отцов, пробивается. Потребность!? Сказал же! Идеалист. И в такие моменты, вспоминая Его, забываешься и плохого  не слышишь и не видишь, хотя и слышишь и видишь аж до слепоты, но делаешь вид и терпишь, как Он, когда то. 
Гамлет все больше понимал первых христиан. Их терзали, но они  шли ради  человечества. Верно, им хуже смерти надоело окружающее имперское свинство! Разврат и похотливая пустота Рима. Обрыдло! Львы рвали, а они терпели! Львы кромсали, а они молились.
Боль ничто! Боль все! Иду ради ребенка и это красиво. Это благородно! Пурпурная армия вперед! Хотя не знаю, что это за армия. Может  добра и света! А может окончательного и безповоротного мрака!? Да не все ли равно, рано или поздно!
Берусь спорить с эволюцией. Светила должен исправить ошибку природы! Да хватит уже ! Ничего он  никому не должен.
А Гамлет, чтоб не сглазить, боялся показать, что  не страшно. Думал, о разном и, в том числе, о Спартанском подходе, упрощающем все.  Оглядывался по сторонам, догадываясь, что незаметно для себя медленно дрейфует в неизвестность.

7
ХРОНИКИ
В доме мама почти со всеми дружила и со многими все больше на почве выпивки. Люди позажиточней,  считали ее недалекой простушкой, но то, что она путала падежи, не мешало им использовать ее в своих целях: что-то подать, помочь, услужить, принести, перенести. Долго такие отношения не продолжались, потому что по наущению дяди Саши мама, хорошенько выпив, устраивала хитрецам разнос.
На лавке во дворе она предавалась второй после пьянства страсти – посплетничать. Причем сплетничала чаще и больше про своих, чем про чужих. Как можно крепче прикладывая, пока та была жива, свекруху, которую не без основания подозревала в непростой связи с сыном, т.е. дядей Сашей.
Потом переключалась на пожилую соседку. Среди старушек она выглядела невестой на выданье, но именно за это никто ее по-настоящему не уважал. Хотя все  признавали ее доброту и простоту. Но, эта доброта для нас была как раз та, что хуже воровства. И обидно, за это было, нам, а не  ей.
Единственной, кто ее привечала, была строгая тетя Наташа, которая через нее подторговывала слитым с молоковоза зятя цельным молоком. Остальные подруги – являлись скорее, собутыльницами, что сильно порицал дядя Саша, из-за того что они  пьют сами, и не угощают, не уважают его!
Мама жила сама по себе, а мы сами по себе, хотя она, вроде бы, как рядом, а на самом деле в другой галактике. Позже всегда задавался вопросом: что она такого совершила, что ее так наказывал Бог? И не находил, что ответить, предполагая, что, скорее всего, она расплачивается за кого-то, а может, и вообще не расплачивается, потому что никогда не видел ее недовольство жизнью. А теперь понимаю, что, скорее, Бог наказал нас с братом, а не ее.
Он хотел подружиться с девушкой творческого направления, чтобы в ней блеснуло что-то узнаваемое, но в тоже время непредсказуемое. «Узнаваемое с кем-то или с чем-то? С колокольчиком? С объятьем мамы?» – задавался и терялся с ответом. Предполагал витиевато, что хотел бы встретится с внутренним представлением о ней, выгравированном невидимым лазером на невидимой поверхности, что-то типа голограммы, или компьютерной графики. А про себя представлял такую озабоченную, спортивную, с хорошей фигурой пофигистку, и  чистюлю.
Рисовал обнаженных женщин, подрисовывал к ним мужчин, получалось порно, но не узнавал их потом. Стирал ластиком, рвал на мелкие кусочки чтоб не нашли и снова рисовал, находили не разговаривали, ругали, но не сильно. Видимо плохо рисовал. И в начале апреля такой случай подвернулся в кафе. Они как то удивительно просто разговорились, и ему стало интересно, он что то представил, но в один из моментов увидел у нее черноту под ногтями, и желание дружить  ослабло. И, хотя она все еще нравилась ему, он все время вспоминал ее ногти, будь они не ладны.
Дяде Пете отрезали ноги. Это произошло неожиданно, когда Гамлет служил в армии. Дядя Петя – фронтовик, инвалид войны и просто хороший человек. На семидесятом году жизни схоронил свою тихую, скромную хозяйку тетю Нюру и женился на полной ее противоположности тете Маше.
После двух лет совместной жизни, убедившись, что она еще ого-го сильна, как женщина, он, наконец, прописал ее и тем запустил в ней механизм пренебрежения к себе.
К тому же у тети Маши имелась куча внуков от непутевых детей.  Теперь ей стало совсем необязательно беречь его, запрещать курить, уговаривать помыться и не выпивать сверх меры. Она ему еще и подливала и все чаще приглашала на ночлег то внука, то внучек, живущих в интернате.
Пока бабушка была жива, она хоть как-то по-соседски сдерживала аппетит дяди Пети к выпивке. Причитая, бабушка вспоминала покойницу Нюру, рыбалку, боевые заслуги. А дядя Петя только нетрезво приговаривал: «У меня все будет! Мне все дадут!» В те времена он еще, бывало, кричал, что он за Родину кровь проливал,  и это имело действие даже на самых отъявленных бюрократов.
 Дядя Петя умел постучать кулаком в кабинетах. Можно сказать, он даже  любил и всегда с настроением, требовал свое заслуженное, но обычно больше дополнительного праздничного, продуктового набора ему не давали, так как на более высокие кабинеты стучание кулаком не действовало.
Сейчас бы жил – нетужил. У него имелась бы приличная пенсия и почет. Но не дожил. Через несколько лет после смерти тети Нюры и сожительства с тетей Машей он уже так напивался, что, будучи пожилым семидесятипятилетним мужчиной, желая выйти на улицу, обессилено падал в прихожей, наглухо преграждая путь в квартиру. Гамлет по просьбе бабушки пролезал сквозь дверную щель, и затем волочил его бесчувственного до дивана.
Дядя Петя тяжело дышал и был вообще никакой. А через какое-то  время  ему  чуть выше колен отхватили обе ноги. Казалось, он и тогда не унывал, только теперь почти не выходил из дома. А выпив, что-то грустно бубнил себе под нос, типа: «Ничего, ничего-о-о, по-о-ожил я, друггг ты мой, жалко мне тебя, но-о-о-о кккварртир-у-у-у не могу тттте-е-е-бббе-е о-о-осссттта-ави-ить, но мы поживем, еще поживем, повоюем, мне все дадут, все, бля..!» –
И сидя в инвалидном кресле, пускал сизые кольца дыма, как когда-то на рыбалке, на которую  несколько раз, брал.


8
АНГЕЛ  НЕ УЛЕТАЕТ
В наше время с детским воровством жестко, а в Древней Спарте поощрялось. Своровать у взрослого считалось особо почетным, оттого что, по их мнению, это вырабатывало смелость. Гамлет вспоминал себя, отвинтившего зеркала у дорогой по тем временам «Волги-24-10». Так попросту, с отверточкой, пока она стояла у цирка, дожидаясь хозяина. И, самое главное, не нужны были!
Так и пылились под кроватью, пока дядя Саша не пропил. И когда отвинчивал, ничто внутри не екнуло, оттого что игра! А ведь могли посадить! И после стольких лет  снова замерцали кристаллики катафот, в которые попал пучок рискованного воровского света.
Воспоминания о воровстве взбодрили, и послеобеденная вялость улетучилась. «Воспоминания и то возбуждают, а уж сам процесс и подавно», – согласился он со спартанцами, еще раз вспоминая храброго царя Леонида и его триста непобедимых. Ворье, рэкет, парняги, бакланы! Андреналин раш!
А вспомнил в связи с детскими сражениями с соседней улицей за право считаться лучшими и самыми что ни на есть спартанскими, так как ни они, ни мы не хотели быть какими-то там крестоносцами, которых победил Александр Невский на Чудском озере. «Если мечи обрезали, то все что ли, спартанцы?» – подначивали крестоносцы с Вокзальной. «Мы на деле покажем!» – гордо отвечали мы. «По-о-окажжжиите, только болтать умеете» – дразнили вокзальные, и драка набирала обороты. Уколы заостренными деревянными мечами оставляли синяки и ссадины. Щиты не спасали. Руки немели от ударов.
Позже стали подставлять поролон. Горящие стрелы с пробкой из-под шампанского на острие, пущенные из лука, сделанного из старых лыж, накрывали войско. Когда  выглядывал из щита, случалось чиркали по лбу. Тут уж не зевай: кто что  умеет, все в ход. Крики, визги, построение свиньей, клином, легионом. Куча мала! Маршировали гордо, дрались смело. Проезжающий патруль остужал: «Ну ка рыцари! Быстро расходимся!»
«Милиц…, менты!» – проходил шепоток. Кто смелее, кричал: «Мы же играем».  В ответ: «Ну, смотрите! Через полчаса по домам! Кого найдем, заберем». «Хорошо-о-о-о» – от радости, что с нами считаются, отвечали мы.
Но заканчивалось обычно не дружно, часто слезами и почти всегда из-за вмешательства старших из хулиганской прослойки, привлеченной за одну из сторон. И это было вероломством и нарушением договоров. Бой заканчивался в пользу Ярослава Всеволодовича, приведшего Батыя против брата Юрия. Кажется так было.
Ангел тихо рос, словно никуда не спеша. Тек, как тихая лесная речка, и лишь иногда после процедур задумывался, но быстро забывал уколы, и обычно через месяц как будто не помнил своих больничных страданий и мучений,  как любой ребенок, предаваясь игре. Игра смягчала острые углы его маленькой болезненной жизни. «Мы его дублеры, или он наш?» –  гадал Гамлет.
В один из дней Гамлет остался без дохода. Его не обманули, просто изменились условия, ситуация на рынке, и он разорился, оставшись без оборотных средств. Дефолт. И каждый раз приходилось пускаться в новые предприятия, рассматривая их как жизненный опыт и новые впечатления, и новые испытания. Это надо же снова риск! А собраться с силами все трудней. Мотивация не та, да и груз накопленного опыта.
Багаж, который, казалось, мог пригодиться, на самом деле тянул назад и заключался в страхе перед людьми доморощенного вороватого бизнеса. Опасался коварства, тем более что рядом уже не было Андрея и все приходилось решать самому. Но волков бояться. Особенно после рождения Ангела  мучительно привыкал к тяжести пребывания наедине со своим вроде как поражением, но так и не мог привыкнуть, разбавляя одиночество футболом, купанием, обществом случайных и неслучайных собутыльников, книгами, разной неденежной работой и стараясь не слышать все более крепнущих укоров жены.
«Я же копия!» – шутя  успокаивал он себя, но в итоге  не  сдавался, убеждая, что нужно бороться. Дисциплинировался своеобразно, как когда-то дед, ложился спать после программы «Время» и вставал на рассвете, в четыре утра, когда только-только начинали ходить трамваи. Но все без толку. Не помогало. Не  в этом причина. Нет во мне этого хапужничества. Этой эго настройки в свою пользу. А может я глупец? Может лентяй? Негодяй? Нет вроде, ничего подобного. Просто не интересно. А как семью кормить? Надо выкинуть эту глупость из головы, подальше. Интересно, не интересно, надо и все! Надо!
Ангел вспархивал и словно через иллюминатор вылетал, почти как тогда в Древней Спарте, когда его отняли у матери и, согласно железному правилу, хилого и болезненного несли к обрыву. А она не роняя достоинства молча молила. И когда его бросили в пропасть, он распахнув крылья, равные двум футбольным полям,  взлетел. Это чудо видели все, кроме нее, и в тот миг она возненавидела  мужа и царя спартанцев.
А уже позже, когда Ангел родился в холодной, заснеженной России, он даже в лютый холод, словно подтверждая суровые спартанские гены, спал на одеяле, утопая в нем, как в белом облаке, а оно лишь наполовину согревало его нежные чувствительные крылья. Лена накрывала, но он снова раскрывался, и это повторялось бесконечно, пока она не сдавалась, оставив все, как есть.
Зимой Гамлет ходил с Ангелом на каток. И в середине марта после двухнедельного перерыва шел уже со слабой надеждой, на лед. По полупустому стадиону становилось видно, что сомневающихся  большинство.
Для Ангела это лучше, так как никто, не потревожит его нечеловеческую хрупкость.  А Гамлет радовался и называл  красавчиком и прирожденным спортсменом. Сравнивал с собой, сотни и тысячи раз желая  выздоровления, и чувствовал, что добрые пожелания хоть и медленно, но делают свое дело, достигая цели.
Пока  играл в хоккей, намотал  ни много ни мало, 5 км. Лицо  раскраснелось. Стало заметно, что  устал, но все не уведешь. Все таки   держа за руку, уговариваю и увожу, а то еще немного и заснет. Навстречу попадаются разные люди – красивые, ухоженные, свежие. Совсем не хочется уезжать из центра в свою дымную низину. Наконец-то закончилась зима, впереди весна, а там и солнце и надежды.
Ничего не боюсь, вот только за малыша, а за себя почти нет, и надо рисковать, но пока не рискую, чего то жду. Знака свыше что ли.  Едем по городу. Ангел спрашивает: «Папа, а в этом здании занимаются теннисом?» – «Не знаю, сынок». – «Мне почему-то теннис неинтересен! Мой одноклассник Саша Пирожков занимается,  ему стол по грудь, а мне тогда как» – и он чиркнул ладошкой по горлу. «Ну почему же? Теннис это хорошо…» – «Пап, я в футбол хочу! А когда ты меня отдашь на футбол?» – «На следующий год подрастешь, тогда.» – «Ну-у-у.» – «Тебе надо окрепнуть – там толкаются и все такое.» – «Пап, а футболисты много зарабатывают?» – «Самые лучшие много». – «А ты, когда играл, много зарабатывал?» – «Вообще ничего». – «Ничего?» – «Ничего. Тогда профессионально не играли, раньше любители были». Ангел замолчал.
Уже дома он расспрашивал о депутатах и их заработке. Когда услышал, что они много зарабатывают, сразу спросил, почему я не стал депутатом.
Ответил, что миллионы людей тоже не стали. Зная, что вот, кроме Андрея, и нет друзей, вернее, он считал, что они есть, но тогда и Андрей и бизнес, а сейчас нет бизнеса и нет друзей, а только Ленка и Ангел. Не могу никому быть полезным, вот и исчезли други, вроде как переменили сим- карты или еще что, заняты.
 Ангел играется, делает опыты с водой, что-то выдумывает,  как и я, 25 лет назад, экспериментируя с китайским фарфором, который хоть и легкий, но  хрупкий. Тонкий, и прозрачный, как будто день просвечивает сквозь штору. Так же при прикосновении оживали статуэтки – и фарфоровый конь, треснувший по левому заднему бедру.  Белый конь скакал, уточка крякала, женщина с полной корзинкой слив на плече стояла в ожидании. Золоченые фужеры, покорно молчали.
И я  молчал и смотрел. Молчание считалось одним из условий успеха эксперимента, и как только что-то шептал,  замечал, как звук разрушал невидимую ткань иллюзий.
В другой раз уже играл с содержимым дедовского ящика из-под инструментов. Глаза разбегались, руки отыскивали неизвестное и становились темными от припоя. Затем в руках застывал орден «Знак почета», трудовая с вкладышем, подробная запись премий и благодарностей! – за сорок пять лет, передовик коммунистического труда, орден «Дружба народов» .
В серванте за книгами в лакированной сумочке бабушкины облигации – красивые, большие, как царские деньги. Брал их  и по примеру фокусников не своим низким голосом объявлял: «Государственные казначейские билеты достоинством 10 и 25 рублей». И это звучало сильно – билеты!
Дальше в ход шли шахматы, но не как тысячелетняя  игра, а, скорее, как инструмент инсталляции, как черно-белое, но в реальности из-за выцветшего и потемневшего от времени лака цвета охры искусственного поля, подмостки, возвышение, полигон, крепость, объект нападения и защиты противоборствующих сил, а вовсе не игра подишахов. 
Когда решительно все надоедало, и в ход шли старые, пыльные чемоданы, платки в чулане, кухонная посуда, ложки, вилки, пельменница, крышки пластмассовые, шкаф на балконе, книги с картинками (не для чтения, а для игры), разноцветные пуговицы, высыпанные из шкатулки, иголки, грамоты, побуревшие альбомы фотографий, обувь, кепки, стулья, всякая пыльная ерунда.
Чихал, и даже это шло в топку фантазии. Игрушки, купленные в магазине, почему-то не вызывали такой заинтересованности, как обычные вещи. Со временем самым любимым занятием, стало изучение толстой домовой книги, в которой было много полезного и, что самое главное, доступного и съестного. 
Ангел отвлек: «Пап, а ты любишь собак?» – «Смотря каких? А так да». – «А вот смотри, это моя собака, – и он обнял красный пластмассовый трактор. – Это моя любимая собака». Гамлет по привычке улыбнулся: ребенку хочется щенка или он так привык к трактору, что хочет его оживить?

9
ПРЕВРАЩЕНИЕ
Контактные линзы увеличили ее голубые сфумато-зрачки. Когда она чем то вдохновлялась, они еще больше голубели. Рядом с ней он  не блистал и выглядел как ультрамариновый моллюск. А она хоть и была похожа на приятную на ощупь велюровую кофточку, являлась скорее нежеванной верблюжьей колючкой и неизлечимой клептоманкой, прихватывающей все, что плохо лежит, начиная от упаковок чулок на Черкизовском рынке до зубных щеток и бельевых скрепок в супермаркете.
На ее счету также имелись единичные случаи угона супербайков и скоростных катеров из городской акватории бассейна реки Волга, которые, накатавшись, бросала ниже, а случалось, и выше по течению, если они еще могли плавать.
Ее влекли скорость и высота, а  через какое то время ее арестовали за несанкционированный прыжок с парашютом с Останкинской башни. Далее изредка ловили, стыдили, штрафовали, пугали, фотографировали, метили, вешали на доску позора, отпускали и вновь ловили, и все повторялось, потому что с некоторых пор она почувствовала, что становится колдуньей.
Вообще ее превращение  произошло не сразу, а сопровождалось чередой неожиданных открытий, таких, например известных, как обострение слуха и обоняния почти неуловимых значений. И тогда в секретной лаборатории, пропахшей электролитом, ей по поручению президента вставили дубликат ядерной кнопки, с помощью которой она приноровилась извлекать любые «до» и «па» даже в отсутствие на кнопке борцовских пальцев командующего. Это самовольство было бы чревато, если б она злоупотребляла ей до совместных учений, но она пользовалась кнопкой, как правило, после, и поэтому ядерные пуски оказывались холостыми и не приводили к катастрофическим последствиям.
Мимо проносились облака и лица, чем то по изменчивости похожие между собой. Ее молчание сродни молчанию недр, а сам разговор напоминал извержение вулкана Кракатау, а неловкое движение порой вызывало за собой ураганы, штормы и даже землетрясения, где нибудь на границе разлома  коры. Она слышала, как, прорезая  десну, у  сынишки режется  зуб, а у мужа, тихо пощелкивая, растут волосы, которые он чешет так громко, что она морщится и ей кажется будто дворник в шесть утра соскребает наледь с асфальта. Кроме того она перестала испускать хотя бы какой-то запах, даже запах пота подмышек в самую сильную летнюю жару. И ее  запах  кожи напоминал цветущую акацию, так-же бесследно испарялся, не оставляя никаких следов на тщательно выбритых поверхностях  атласного тела.
Однажды, не услышав биения своего сердца, ей даже показалось, что   умерла, но еще не знает об этом, и сделав надрез, и увидев  алую струйку, скатившуюся на белую кожу,  успокоилась. Многие вещи, и в том числе денежные банкноты, от чего то больше не беспокоили ее. Жизнь стала   комфортной и глянцевой до того момента, пока  не обнаружила, что, родив в общей сложности 13 детей, выходила только одного.
Погоревав ровно три минуты в сильную пургу, на краю деревни, она поняла, что и этот один, уже для нее огромная радость. Обидно было то что материнские инстинкты передались ей по наследству  в полном объеме, и она хотела рожать, вскармливать и растить, но, как мы выяснили, это получалось с большим трудом и из тринадцати выжил только один.
Ее муж, точно незнавший статистики, но знавший, что у него есть сын, который, является Ангелом. «Надо же аттавизм!» – удивлялся он.
Темной ночкой, когда сынишка спал, он аккуратно подрезал невидимые крылья, боясь, что те вырастут, и придется пилить не ножовкой, а бензопилой и это уж всяко достигнет его тонкого слуха, и секрет раскроется, а что станет дальше представлял с трудом. 
Как могли, подпиливали, стригли, чтобы не отросли и не вылезли из-за плеч, потому что тогда он узнает, что не гадкий утенок, а, одетый в желтое, величиной с Тадж-Махал, настоящий Ангел. Чтобы  не узнал, они убрали из квартиры все зеркала. 
Жалели его, не ведая, что сынишка уже давно приспособился рассматривать себя в ровной глади материнских глаз, а когда ее небыло – в полных тополями и одуванчиками перламутровых окнах, сводя на нет все  старания.
Отец, вроде как, заметил и озаботился тем, что после стольких лет замужества жена оказалась никем иным, как старой девой, дремлющей в полуденную жару на солнцепеке. Он уже хотел сказать ей о своем открытии и посмотреть на реакцию, но в этот вечер она испекла прекрасную «Пеперони» с мягчайшим тестом, белыми, не тронутыми червем, грибами, оливками, фаршированными креветками, помидорами, огурцами, и он ел  все это под  влиянием ее колдовства, а там и забылось.
А как забывался,  ему становилось легко и хорошо оттого, что на носу лето и не надо кутаться и питаться калорийной пищей, чтобы греться. Прочь мясо и зашлакованность, подайте антиоксиданты ввиде зелени, арбузов, огурцов, помидоров, клубник и смородин. А Лену он знает уже более  четырехсот лет, хотя и не признается, что он  есть тот самый средневековый инквизитор, приговоривший ее к сожжению за колдовство, и  догадывается, каким способом она избежала смерти на аутодафе –  загипнотизировав толпу и обнажившись,  выскользнула из пут и улетела.
Как побочное действие ее любовных чар он забывал о фигуре и без меры налегал на тесто, твердя: «Это плоть мойя-я-я». Почувствовав и испробовав колдовские чары, она бессильно опускала руки перед процессом  деторождения, признавая, что такие вещи подчинены еще более высшей силе, обитающей в других слоях и измерениях. Она оказалась беспомощна над процессом выздоровления своего единственного отпрыска по имени Ангел.
К тому же во снах она превращалась в маленькую девочку, везде бегающую за ним, как за отцом, и просящую благословения.  А на самом деле  одновременно сладко спала в своей спальне на Горлеевской, и  чаевничала на просторной кухне где-то в пригороде Лондона. По природе она была электроном как и сын. Поедая запасы инжирового варенья, и объясняя самой себе, что оно засахаренное, забродившее, и  тем отговариваясь.
Спор с собой заканчивался тем, что она съедала все подчистую, приговаривая: «Ишь ты, забродило! Ага, забродило, а чему тут бродить, если ничего и не осталось. Посмотрите-ка на нее, еще дочка Карлсона называется. Секир башка, лорд Рочестер.» – обращалась она к мужу – поэту грядущего и лжевампиру настоящего, который  в прямом, и переносном смысле пил свою  кровь.
В полнолуние  мучился бессонницей, в жару ждал дождя, в штиль  ветра и прохлады, и  в похмельных снах ему казалось, что сынишка заглядывает в самую темную кладовую его души, освещая ее всевидящем ангельским зрачком, похожим на комету Галлея. И второй глаз прищуривал, как бы спрашивая: «Папа, за что мне мать ведьма и отец балабол?»
И отчего дети  бегут не туда, куда нужно взрослым?  Бегут, не жалея себя, порой ныряют в кипящее озеро неизведанного; часто не за грош губятся, поддаваясь влиянию демонов. Дети  рабы кармы и должны идти по стопам родителей, унаследовав их гены, чтоб затем пить свою кровь, становясь бледными.  И  у них иногда вырастают крылья и обнаруживаются недюжинные способности к игре в футбол, а также иногда они могут взлететь и присесть на фронтонах древних храмов рядом с пикасовскими голубями. Когда хочется выбирать, они не выбирают. Мылить или нет лицо, и щеки для бритья– у них еще есть эта возможность (или только кажется, что есть): и играть в футбол, как Бэкхем, есть инжировое варенье с лордом, или как девушка Карлсона толстеть, и стрелять  куда непоподя, томным раскосым взглядом, надеясь найти еще, сладкого.
Он ждал от отца признания, но отец молчал, говоря, что мы все заложники судьбы и, совсем банальное, что «от осинки». Сынишка разочарованно не соглашался, бубня под нос,  что мы же люди, людове, людишки, а не деревья. Мы голодные человеки.
Его бойкие наскоки и вопросы с разбега, не помогали и отскакивали как от стенки. Отец же продолжал внушать, что все не так просто и прозрачно и есть еще бесцветный мир, который лишь изредка оседает на голых ветках изморозью и паутинками, зачем отцу не признавать, что он не настоящий сын, а всего лишь обклеен проявленной фотобумагой и напичкан, микропроцессорами и еще Бог знает чем.
К тому же он другой. И у него,  не человеческое ДНК.   Он, хоть и сильно похож на человека, все равно чистой воды Ангел, у которого на локтях и в ладонях, не говоря уже о пятках, спрятаны острые штыри, и горящие огнем шпоры, которые если уж пропорят так пропорят, до кишок.
И это никак не связано с тем, что мама, будучи на гастролях в Поднебесной, совершенно спокойно жонглировала золотыми самородками в придорожном цирке шапито, зная, что они не бутафорские, а тяжеленные золотые. Делала вид что легко, и  не устраивала драку-собаку, подбрасывая их в толпу.
 А уже после, воспользовавшись замешательством тайных воздыхателей, темной китайской ночкой подгуляла и скрыла от папы.
Скрыла, точно подогнав сроки и направление ветра, который должен дуть с севера и приносить послания от ее матери – великой аннигилированной мадам, не носящей нижнего белья не только в сауне, той самой ледяной Снежной королевы. 
Заранее зная, что отец, как любой мужчина, будет прикидывать сроки их близости и рождения ребенка. И он сравнивал, а когда понял, что совпадает, радостно обнял , хотя ребенок ну совершенно не был на него похож.
Она знала, что это было божество. Боли не чувствовала, а наоборот, приятную оторопь во всех членах, почти также, как тогда в Поднебесной, когда после представления ее в попу ужалила волшебная пчела. Врезалась с лету. С тех самых пор она, когда ела что-то сладкое, то затем, закрывшись в туалете, приносила оттуда чистое золото. Но  оно ее не интересовало.
Она молчала и разочарованно складывала его в сундук. А по приезду, независимо от погоды и настроения, отдавала папе, который не догадывался, что золотые самородки с загадочным клеймом и есть их мертворожденные дети. По началу они выглядели как живые и за время, равное числу пи в 36-й степени,  превращались в слитки,  и что она сама теперь – вечная спутница и единственная любовь «Золотого тельца», которого и повстречала на тех гастролях.
И не хотела верить, что именно он обнял ее тогда, а она устало произнесла: «Ой, люди добрые, если б вы знали, как мне некогда». А в ответ услышала  мычащее: «А с чего вы взяли, что мы-s-s добрые, а тем более люди!»
Пляска началась. Что-то плавно и безболезненно сдавило ее, и она погрузилась тогда в свой так и неслучившийся вдох. И  летя в бездну любви, оказалась, в объятиях божества,  вдруг совершенно явно увидела ирреальную высь и формулу вещества любви, из которого сама сделана и которое из ее детей-самородков пытается обратным алхимическим действием получить муж. Это вещество называлось Ангелрод. Но, как часто бывает, она посчитала откровение пустяком и в скорости, смахнув пелену небытия, благополучно забыла, то что забывать не следует.
И вот она летит газообразная, без цвета и запаха, родившая целую гору золотых детей-самородков. Согрешив и продолжая грешить в тайне от мужа с самим божеством, и, к своей радости, без всяких там «или» родившая все же, вымучившая, выдавившая из себя хоть одного живого и такого прекрасного Ангела. Спасибо тебе, Господи. В этот момент она напряглась и, недолго думая, дернула кольцо, но не успела и  врезалась в землю, так что под глазами сразу надулись и покраснели гематомы, напоминающие индюшачьи пузыри, но зная, что на ней все заживает, как на кошке, отлежалась.
За себя она не переживала, тем более что муж в это время, как всегда, занимался с Мнемозиной и Каллиопой, что аж за девять часовых поясов доносилось, как тягостно он их любит. «Помнишь, в Серове ты стала Золушкой?» – «Да, действительно, но никто, если спросить их об этом, не припомнит и не признает этого факта». – «А я подтверждаю, что там тебя конкретно припахали, превратив в Золушку, и рядом с тобой подвывала этакая беспощадная мачеха, а своим детям для сравнения в попу дула, и они улетали». – «Да. Только кто бы еще это признал?» – «А этот факт и не требует подтверждения. Ты – Золушка, а я гадкий утенок, мечтающий найти лебединую стаю». – «Прекрати, пожалуйста! Эти пошлости меня злят!»
Он хотел возразить, что это не пошлости, а самая что ни на есть правда. Следя в окно, за улицей она заметила, что к сынишке, увлеченному игрой, сзади подкрался бесенок, подговаривающий подложить в рваный мяч кирпич и оставить на тротуаре под удар  пьянице. Она в попыхах выбнежала на улицу, схватила бесенка за рожки и хотела оттащить, но тот, щуря левый глаз и плутовато улыбаясь, забурчал: «Пашди, па-а-а-жди, па-а-ашди, сказал, коза-а-а-а драна.»

10
ПОКРОВКА
На улице не по-декабрьски льет дождь. Сырые снежные стрелы плюхают в горбатые  сугробы. За ними с грохотом стремятся кучки побольше. После каждого падения рябит телевизор. Стоя, возле дома Гамлет радовался, что нет морозов, и жадно дышал  мягким воздухом: «Хорошо! Зима не спешит. Европппа.»
Пасмурно и хочется, не делать резких движений и чтобы вот именно сегодня никто лишний раз не дергал, и тем более во хмелю, после очередного дня рождения. Возвращаясь с Ангелом из музыкалки, купили в минимаркете батон с корочкой, бананов, сухарики с запахами грибов и красной икры. Вижу,  Ангел рад. Побежал вперед, а навстречу белая в  пятнах собака с ошейником, похожая на помесь лайки. Ангел в последний момент заметил. С трудом развернулся и бежит. А та увидела, что  убегает, и  вроде, как  клыки до десен оголила.
Сумерки, и дорога скользкая. Успеваю вклиниться и недопустить развязки. Ангел в предчувствии заранее плачет. И сделав встречное движение, крикнул «Пшла!»  Среагировав псина  отбежала. Стоит  и  неподолеку лает. Ангел не выспался и плачет. «Не люблю, когда мужики плачут» – дома пристыжала Лена. На него не действует. А тем временем в музыкальной повысили плату за обучение, словно завидуя  Франции, в которой занятия музыкой – это привилегия богатых и счастливых. Нашли с кем сравнить!
Нас просвещать и просвещать! А иначе неровен час красные петухи в  ново русских поместьях  по новой заполыхают!
Свердловка, сейчас Большая Покровская. Такая довольно стандартная по размерам, но не по предназначению, слегка длиннее обычного, свеже вымощенная пешеходная. Склон от площади Горького к площади Минина. Залить водой,  нацепить полозья и, катить.
Целое мгновение вечности связано с ней. Священный лингам, мечта бизнеса и пешеходный рай. Кто-то скажет: «Ну что уж, сразу и лингам! И никакой не лингам! А уж тем более не отросток священной трубы».
Магазин «Дирижабль» – книжная Мекка. Хотя мекка не то слово, каким следует  назвать магазин принадлежащий еврею. Иногда мимо по свежеуложенной плитке, на полной скорости носятся юные безумцы на мотиках и бестормозных велосипедах. Смотришь вслед, умоляя, чтоб родители оберегали  детишек.
В «Дирижабле» на раз, два, три, кажется четвертом, если считать полуподвал как первый, этаже подают фирменный чай с палочкой корицы, вишенкой, листком мяты, и еще много чего. Кафе по вечерам заполнено, какими то другими,  не уличными лицами. Здесь не курят и не сильно пьют, а мест нет. Публика рафинированная.
 Кто то прислушивается к соседнему столику, кто то флиртует, кушает, неспеша пьет чай,  разглядывает  присутствующих, увлечен беседой.
А когда-то по Свердловке троллейбусы ходили. Рядом все тот же ветхозаветный стадион «Динамо», за которым глубокий и очень грязный овраг, прилегающий к банку. Могли б и очистить. Банкиры! Вот в этом  их характер: фасад блестит, а сзади помойка. Моральное бессилье. Им, видите ли, западло, у них видите ли  владельцы  крутые.
Если идти сверху, то стадион слева, сразу за кинотеатром «Октябрь» еще левее здание НКВД, КГБ, ФСБ. Они совсем не о чем не переживают, даже наоборот гордятся приемственностью. Силовики. Элита. Свердловку-Покровку можно признать и как, живой организм, например как шейный позвоночника у города, массажируемый ступнями горожан и гостей города.
Забредаешь обычно в приподнятом настроении (хотя случается и в подавленном), а здесь что то оживает, и бессилье, растворяется. Простому человеку, на первый взгляд, здесь и нечего делать, разве что  идти. Вот и хожу. Массирую ее любимую, открываю забитые от лежания чакры и ей кажется нравится, а мне приятно, что ей приятно, оттого что совсем нетрудно, шагать по ней.
Совсем без дела, прогуливаюсь по спортивным магазинам. Нет жальче зрелища, чем растолстевшие бывшие спортсмены. Пусть нескромно, но это про себя. В начале или в конце прогулки захожу в тот книжный. Мне это нужно. И это не выдумка, хотя кто ж знает, что конкретно.  Если не зайти, возникает чувство долга, перед собой. Хотя в последнее время книги заметно дорожали. Те,  что 150, стали 250.  Задумаешься, прежде чем купишь, да и дома уже полки забиты, хоть на пол складывай и складываю в коридоре, надо что ли в библиотеку отдать, да все как то не получается.
В магазине недавно прошел ремонт, и из подвала, он,  взмыл на второй, третий и даже в виде лит. кафе на четвертый этаж. А может, все-таки третий, если не считать полуподвал.  Мне это не очень: показалось, что исчез андеграунд. Отнесся с опаской. Стало больше места,  прибавилось лишнего народа, и ощущение что все просматривается, ну пустяк в общем.
С точки зрения бизнеса хорошо. Стеклянные двери – отлично – клаустрофобия не грозит, порядок, чистота, хотя в слякоть, понятно невозможно успеть за потоком. Проходимость улучшилась, людей стало больше, объем продаж вырос, два кассира на этаже не успевают. Пусть с опозданием, но и они  поймут, что  кто кому дает аванс, еще  вопрос, и надо как то стараться. 
И что они сделали!? Ничего страшного конечно но. Еще один книжный супермаркет, а раньше был бутик с ценами супермаркета. Парадокс и манил.
В новом магазине невозможно остаться незамеченным: над головами нависают, в затемненных плафончиках амбразурки камер слежения. Нас ненавязчиво приучают, что за нами следят. Люди снуют и толпятся, кулуарность уменьшилась если не сказать исчезла и поэтому надо следить, чтоб не крали. Спрятаться трудно. Продавец-консультант теперь не может уделить тебе времени. Человеко поток вырос в разы. И он теперь уже больше продавец, чем консультант. Так казалось до кризиса. Но несмотря на это кое-какими мнениями и взглядами на современную литературу на скорую руку еще можно обменяться, почти урывками, как в шпионском романе. Пока не накрыли укоряющим и многозначительным взглядом, более старшие менеджеры и самые крутые контролеры. Иерархия есть. И надо заметить их  взгляд не имеет ничего общего с литературой. Скорее с охранным агентством. Так кто там главный? Мушкетеры?
Их контроль деликатен, но все равно. Чувствую  неловко. Столько  книг здесь купил, а они не то что карточку( просят купить на пятьсот рублей за раз, а у меня каждый раз не более трехсот) но почти каждую неделю, нет вот теперь уже раз в месяц. Тем более консультат мужчина с которым иногда разговаривал, у них тогда был один, и все их внимание к нему, а он взял и ушел в отпуск. Устал что то, да и погода самое то, пора жечь костры.
Сразу после ремонта «Дирижабль» – огромный, нагой, шуршащий страницами, не обжитый евроофис. Все красиво, но почти также как везде. Словно потерялся шарм. От вывесок рябит. Их слишком много и они слишком однообразные. Нет больше уютного, тесного подвальчика. И поэтому долго не хожу. Долго – это где-то месяц. Затем неизбежно начинаю! А куда еще? В другие места не тянет.
И, походив еще полгода,  привыкаю. Да, почти! Потому что опять же, ничего другого все равно нет. «Дирижабль» вне конкуренции и по ценам, и по обслуживанию, и по местоположению.  А «Дирижабль» и стоящая с ним впритирку кофейня несколько лет являлись тем магнетическим местом, мимо которого не мог пройти. Казалось, невозможно. Являлся если не адептом, то фанатом места, пока оно, как сейчас уже стало ясно, временно не разрушилось и затем снова не воспряло.
Карма и магия не исчезли, но изменились. Стали менее концентрированными. Все  быстро возродилось, но той тесноты и ленивой возможности никуда не подыматься, уже нет!
Напротив «Дирижабля» за голубыми елями, как за короткими штанишками, или скорее как за портьерой,  притаился кинотеатр «Октябрь», в правом крыле которого установлены детские игровые автоматы. Туда  приводил Ангела покидать минибаскетбольный мячик в кольцо умного аппарата или поиграть в ручной футбол. Так было, пока в микрорайоне не построили спортплощадку. Благодаря главе Еримееву! Может же если захочет. Сейчас появились деньги и затеяли благоустройство, стихийные людские тропки  выложили  евро плиткой, разбили клумбы, многое заасфальтировали, хачики стараются.
Ангелу на игровых автоматах нравится, больше чем в книжном. В «Дирижабле» он грустил, словно когда-то раньше уже прочел все книги или сам же их и писал. Кинотеатр «Октябрь» – красивый, модернизированный, Dolby Surround и все такое, но в нем  один зал и часто происходит нестыковка: то фильм не тот, то сеанс, а теперь еще и билеты. Зато есть бесплатный туалет – и на этом спасибо. За кинотеатром, как уже говорил, располагается покатая впадина. Вспоминаю, сколько эмоций, приятной мышечной усталости, сколько потов сошло и выветрилось в ней, если считать еще с турниров Кожаного мяча. Другая жизнь, другого человека.
А теперь вот хоккей под недействующим табло. Вспоминая великого хоккеиста В. Васильева с перебитой переносицей, начинавшего здесь, славный путь побед.
Качусь с ветерком, по морозцу. На входе у ворот контролеры – слегка располневшие бывшие спортсмены. Много курят и хмурятся.
Странно, но над Свердловкой, в отличие от стадиона, почти не вижу  неба, и солнца! Для меня они всегда где-то высоко сзади, размазанные ветвями. Но вот деревья убрали, открылась панорама кремля, неба стало много и зрительная перспектива открылась.
А чуть раньше небо было в окружении этажей, парапетов, реклам. Туда, где Кремль с зеленой крышей и обрамляющие площадь стены встречаются с откосом. А небеса  соприкасаются с красивыми, молодыми, счастливыми лицами.  И нет ничего интересней и заманчивей этих лиц. И кажется изо дня в день  все одно и тоже, а присмотришься разное – спешащее, гуляющее, улыбчивое.
Замечаю, что в меня все меньше вглядываются молодые женщины.  Вероятно все меньше похожь на счастливого и успешного, в смысле денежного. Но если поискать, быть может, найдутся и те, которым нужны, не только мани. Врядли. Кто то сказал? Сам же и сказал! А женщин не обмануть они всегда, а сейчас тем более,  сплошь психологи и оценщицы.
Проезжая мимо, неумолимо тянет сойти и пройтись. Даже не из-за удобства, а из-за особого магнетизма и нахоженности, сродни намоленности. Ноги так и рвутся. Их не оставляет зуд и притяжение прогулочной зоны с хорошим качеством  человекопотока.
В городе  мало  где найдешь такое, разве что в парках или на набережных, но там тихо, а тишины, знаете ли, и дома хватает, если не считать грохота трамваев, и телевизора.  Выглянуло солнышко, и сразу, ручейки, люди светлеют в приветствие и становятся  чуть-чуть счастливее. Автобус, на котором ехал, сломался на площади Ленина. За билеты вернули.
Зимой на Свердловку получалось на стадион, а потом. Вступал на ее тело нежно, чтобы  не очнулась и не увлекла, как голодная медведица в  свою берлогу. Шел спокойно, сопротивляясь ее шепоткам и уговорам на повторный проход, хотя так и хотелось барражировать, всматриваясь в  не меняющиеся виды. И порой не останавливала даже мысль о том, что могут подумать те, которые заметят, шатающегося туда сюда, странника. Посчитают бездельником, или туристом. Что, что? Да никому нет дела! Вот и я говорю, распахнуться бы и через край пожить,  махнув на  чье то мнение. А не сможешь, потому что не приучен.
Проскальзывал на стадион, чтобы улица не заметила. Да и что она может заметить? Она что, живая, чтоб, вот так украдкой, прикрываясь поднятым воротником, отвлекая внимание, и  покачивая  клюшку в руке и синий рюкзак за плечом, а также натянутую на самые брови шапку, прятаться !?
 Еще с детства не стеснялся правильных вещей, вроде спорта. Вот с бутылкой пива стоять и лопать –  а уж тем более курить и материться, увольте, но если честно  случалось  всякое.
И вот начинается беседа.  О чем не знаю, не понимаю, оттого что всегда со мной начинаются превращения, перемещения, изменения – в последние лет десять, как  кажется, не в лучшую сторону. Опасности меньше только на первый взгляд. В связи с техническим прогрессом ее стало неописуемо много. Но это я только так, потому что точно не знаю, развернуло ли меня в сторону  свободы или наоборот. Я ничего не знаю, и знаю . Вывернутый Сократ, какой то, Таркос получается.
 Вот, например, забросил бизнес и начал писать, кто то считает полную ерунду.  Зачем? К чему? И снова почему? Скучно – вот почему! Надоело это доморощенное бизнес- жлобство! Игра не по правилам?  Партизанщина. Подлость, расцвела буйным цветом. Слово без бумажки ничего не стоит и не значит. И кому оно нужно! Разврат и плевки. Глаз бестыжих развелось! А жить то как то надо! А на что? Но на что то же живу.
Мне уже почти ясно, что частично из-за этого, а частично из-за увлечения восточной философией, куда то делась  жадность. И это наверное не что иное, как «сдвиг по фазе» – скажет большинство и будет право. А может и из -за Ангела. Он же не зря родился! А если взять последние три-четыре года, то внутри бурлят волны – океанические, мифические, психологические разные, к тому же перемешанные с течениями, а может и маленькие, а просто мне кажется. И такие же токи, сквозь слои,  вырванные штормом водоросли, намотанные на  винты, субмарин и капитан Нэмо, лежит на песке.
К тому же физически ощутил, что рушусь под действием времени. Волосы редеют, седеют, кости скрипят и так далее, в непогоду кто то их скоблит изнутри стомеской. После сорока даже речная вода на скорости 50 км в час уже кажется металлическим 20 миллиметровым листом, на который если выпадешь, не соберешься. Друг говорит что это вовсе не кажется, а так и есть. Видимо выпадал.
От таких, да и других открытий, куришь сильнее, хотя чувствуешь, что поры и так забиты, дымом, и что проклятое курево разрушает в разы быстрее, чем даже желтеют зубы. И  мысли о смерти, отрезанных ногах и ощущение безысходности настигают просто уже после каждой выкуренной сигареты. Пора бросать, порааа. Попробуй!
 А Свердловка, упаси Бог, не подумайте ничего плохого. Это просто совпадение с Яковом Свердловым и  его участием в расстреле царской семьи и  геноциде казачества. Не верьте  ушам. Это вообще не он такое сотворил, а он всего лишь тихий мальчик, непонятно как ставший революционером.
Хочется верить, но не верится, что оклеветали. Скорее поверю, что в него вселился бес! И в его родственника Ягоду!? В обоих! В Беллу Кун! Во всех! Но это только мое предположение, а кому-то и так сойдет: подумаешь, царь – мало, что ли их били в истории. Много-мало, но он то наш царь, а не чей то приблудный, лже. Яков вроде как исполнял приказ Ленина и Троцкого, но это уже не так важно. И так его подбросило перед соратниками, перед самим собой с их молчаливого согласия за всех бунтарей прошлого от Стеньки Разина, Пугачева, декабристов и брата Ленина, погибших на Красной Пресне, хотя в ряд то их никак не поставить. А может он и за них мстил самодержцу, и казакам, а может и за зону оседлости, кто ж его разберет.
А вот с казаками тут целенаправленный геноцид. От размаха и мощи властных рычагов, кровь в жилах , стыла.
А Яков идеологически извращался, так сказать. Уничтожить казаков, потому что они – единственная сплоченная, обладающая реальной силой  и сплоченностью, прослойка российского населения! Демонюга Троцкий! А подписывал Яков! Вот его выперло, нашего Якова, как плохо закрученную крышку огурцами. Мутно и солоно от крови, а ему сладко. Это ж надо организовать расстрел царской семьи! И тем самым закрыть историю существования тысячелетней Руси и начать новую.
Новую ли?! Как положено, шагнул в историю на штыках и спинах невинно убиенных!? Но дым от сигар  и папирос его сгубил! Всего лишь дым! Или все же время? Компромисное, дым времени. Они же марксисты-дарвинисты, нигилисты, гедонисты, морфинисты. Даже не Кромвели, и не Робеспьеры, а так хапуги. Что ж, слов из песни не выкинуть. А с набитым драгоценностями сейфом как быть!? Что пригодилось ему!?
Революционеры, борцы за идеалы, а все туда же – карманы набивать! Что, скажете, оклеветали? Допускаю, но от них же и произошли эти уже сегодняшние большевички тире демократы, что в нувориши пролезли. И так они от чего то падальщиков напоминают, а ну никак не хищников, организация конституция другая.
Ради личной выгоды пупок рвут, прикрываются высокими идеями, ух, ах, а мы слушаем их полупидорские группы с ширинкой на жопе, в полукедах и ничего уже не можем перед их кодлами, бандами, хунтами, холдингами, масонскими ложами – тихим развратом, короче. А ругай не ругай. Плебейская низость вывешена на щит!
Захватывают власть смело, по-ленински, рейдерски прикрываясь светлыми идеями. Хвалятся и бахвальствуют, своим бывшим рабством! Почти бескровный захват и раздел. А что кровить-то, коль сами дохнут. Вот в Чечне не хотели сами, так пришлось покровить, пока не поняли, как и с кем выгодней. Используя государственные механизмы, сплачиваем силой. И уже дальше, спокойно кому проперло набивают безразмерные сейфы. Повезло. Только вот зачем им столько, ведь все равно рано или поздно уйдут, сдохнут или дефолт, или еще что. Разлука с награбленным неизбежна! Так что не суетитесь, в космических масштабах, совсем не долго осталось.
А Свердловка, несмотря ни на что, остается светлой линией на сером теле города. Время летит! И как важно не променять,  важное и дорогое на пустышку.  Просто плыть, мимо фешенебельных магазинов и бутиков одежды. Молчаливо оглядывать нереальные мерседесы и бентли, соседствующие с уличными бродячими музыкантами. Идти мимо художников и кинотеатров, вслед студентам мехмата и филфака, к драмтеатру и на трамвайную остановку «единиц и двоек». А вокруг исторический центр и проведенный невидимым циркулем с высоты орлиного полета круг и две точки – площадь Минина и площадь Горького – соединены  отрезком.
Лингам, как символический отрезок священной трубы, напряжен и как бы соединяет двух мужей – Минина и Горького, а третий муж – перевоплощенный Икар, асс и Герой Советского Союза, Васильевский парень Валерий П. Чкалов и его не запечатленный в металле, но подрузмеваемый предшественник Нестеров, три пишем один в уме. А Палыч показывает  характерный жест, как бы говоря: «А нате-ка вам за то, что я здесь на отшибе! Зато возле меня свадьбы, праздники, салюты и речная заволжская ширь, а летней ночью бывает и что интересней: и байкеры шумят, и девчонки визжат.»
Вот вам, бродяги! Зато у меня лестница именная, которую пленные  строили, и еще передо мной стрелка, борский мост, тайга, заречье, на месте которого скоро какой-то супертаун построят. Восход и закат, а в зените так обжечься можно. Связь времен. Можно если захотеть еще прочертить с десяток силовых линий города, например незримую энергетическую линию от площади Свободы через Оку к Ленину, вот тогда вырисовывается что-то интересное и чем-то похожее на исключительно Лыжногородский вариант дерева Сефирот. Сефи, что? Цифры, воплощенные в буквах. Правда,  кособокенькое  деревце получилось – и не мудрено если подгонять приходится. Но вполне, если опереться на старинный из серого резного камня Центробанк и Кремль с его Коромысловой башней, то.
Девушку-красавицу замуровали, чтобы башня крепче стояла. Вот тебе и православие! Когда надо и глаза закроют, и отвернуться ради общего дела.
Деловые, блин! Представь, идешь по воду, небесами любуешься, думаешь, как тесто месить, а тут хвать под руки и тащат, и поймешь, что не шутят, только с последним камнем, который закроет солнечный свет, а плакать и молить уж поздно. И причитаешь, что уж лучше убили б сначала, ироды, а дальше, что хотите. Так нет, по поверью надо живьем замуровать. Вот они где – демоны! На экскурсиях так об этом со смаком, как похвальбу, рассказывают с придыханием.
Вот так, мол, судьба такая: шла по утру за водой с коромыслом, так взяли под белые рученьки и замуровали, чтобы башня неприступная и крепкая стала. А мы школьники млеем от страха, представляя там за кирпичами скелет!
И есть в этом явный перебор и пример человеческого брака и изуверской трусости. Человеческая жизнь тогда еще меньше стоила.  Никто не вступился, история умалчивает! Все  согласились. Не их же муровали, и никому дела нет, что она еще не скоро в темноте задохнется.  Помучается ради общего дела дева красная, а они снаружи еще и послушают, ухо приложат и пожалеют, будут по цепочке передавать, что еще покрикиват да постаныват, а уж позже затихла родимая, отмучилась.
Так надо! Тебя отдали на заклание! Гордись! «Спасибо за доверие» скажи – не каждому такая честь выпадет. А может быть,  выдумки! Уж лучше б так, но скорее правда. И репрессии тридцатых кажись на том же, держались. На жертвоприношении!
А раз пленный литвак ногайского хана из пушки шмальнул. И все. Ногайцы разбежались. Что за люди? Побежали домой в степи хоронить, а наши-то возомнили. Ух ты, форпост! Орда разбежалась! Это где же видано – ногайцы испугались! Самим не верится, что одним выстрелом – и никакой дани, никакой резни. Московский князь им судья.
В здание Центробанка раньше экскурсии водили. Сейчас снаружи туристы каменную резьбу на фотики щелкают. На Свердловке много чего есть: и оригинальных кафе, и ресторанов, пивных, пиццерий, итальяно веро, мон пари, пекинская кухня, вернисаж художников, и театр кукол, и неформальный «Орленок» и « Рекорд» в подбрюшье.  И  вот что характерно,   кандидат в президенты только в кафе «Библиотека» и зашел, книжки за чаем полистал. И губернатор привел как то ненароком.  А через день кандидат и выборы выиграл! Президентом стал! Респект и уважуха.
Центр! По-другому не положено. Архитектура не броская, но удовлетворяет кой- каким запросам. Свой Гауди у нас вряд ли вызреет – не приживется он в эдакой гонке и холодрыге, но, чем черт не шутит. Архитектурная школа реалистично приземленная. Поклонники соцреализма пока еще у власти. У них и деньги! К тому же у нас все больше протеже строят! Ну-ну, признайтесь! По знакомству! Кто с кем учился, женился, любился, напился, талан вроде как и не причем.
Так пилить сподручнее, а архитектура у всех одинаковая. Застывшая музыка! Но только не у нас! Все ради быстрых денег! Объемов! Тысяч квадратных метров торговых площадей в центре города! Про потомков некогда думать. Да что там лирика, когда речь о быстрых деньгах! Бабки пилят, моют и отмывают. Есть целый набор терминов – всех не упомнишь. Все одинаковое, жуликовато-обольстительное и страшно привлекательное, что не устоять никак.
Может, то, что до революции строили, и являлось нечто, хотя бы тот же модерн, Бугровские и другие особняки, но сейчас строят много и некрасиво, сами себя корпоративно нахваливают и по очереди премии раздают, почти как в литературе. Великая русская незаметно превратилась в какую-то другую – сами определите какую. Правды в ней мало! Однобокая!  Косо-криво- корпоративная, так кажется.
А перемен много. Поэтому иду, и  медитирую на добро.
 Вот колонны Дворца культуры им. Свердлова неплохо вписываются, почти как радиаторные батареи, обогревающие улицу. До «Свердлова» было дворянское собрание, а сейчас имущество облсовпрофа, проданное инвестору.
Во как! А там столько кружков и различного творчества заседало. Вот тебе и профсоюз! Хотя обещали сохранить профиль.
Все как-то приземленно, утилитарно, доходчиво и доходно. И что выдумывать! Из магазинов предпочитаю спортивные, стоящие в ряд и напротив друг друга. Конкуренция в них отсутствует, оттого что у всех, один хозяин. Клиентов обхаживают, согласно тренингам. Продавцы стараются уговорить и всучить не то, что ты хочешь, а главное можешь, себе позволить, а что подороже и похуже продается.
Года три-четыре назад, еще не зная о таких фокусах и попав под их обаяние, я купил одну вещь и  дома обнаружил, что кони – это мыши, а карета – тыква. А жизнь не сказка! Или все же, есть в ней что то сказочное.



11
МАНЕКЕН
В морозы торговые точки пустуют, улицы безлюдны. Если сравнить до холодов, только киргизы нечеловеческими усилиями, чернея обмороженными щеками, торгуют китайскими тапочками и ботинками «прощай молодость». Их мотивация крепче мороза. Им нужно выжить в чужой холодной стране.
Под колбасный ларек забежала крыса. Сразу расхотелось покупать колбасу, хотя раньше сотни раз делал, но из любопытства все же открыл дверь и уперся в спины. Кибитка полна стариками, испускающими холодный пар. Привычку стояния в очередях у них не изжить. Как буд то без очередей им не жизнь, а так. Здесь они чувствуют себя не такими одинокими.
Здесь им лучше, чем в пропахших лекарствами и старостью квартирах.  И не так страшно. Можно поговорить. В двухстах метрах стоит огромный, блистающий чистотой супермаркет, а они сюда из-за 10 рублей экономии, а это, надо заметить, целый батон хлеба. Но только ли из-за этого? К продуктам временно охладел – из-за новогодней вакханалии.
Ленка сидит в детской и зубрит Уголовный кодекс. Поначалу приятно, что она учится, но когда перестала улыбаться, стал возмущаться: «Хватит умничать». А она: «А что, надо докопаться?»
Гамлет хотел сказать, что она не умеет ни отдыхать, ни работать, но сдержался, и пошел смотреть сериал, потому что, что, что а работать она может. Который, рассматривал как незаменимый лакировщик  и релаксатор. Когда, например, смотрел «Няню» или «Кто в доме хозяин?» чувствовал  спокойно, да и «Солдаты»  не отторгались, а прапорщик Шматько  вообще вызывал  здоровую ностальгию, а в это время по стране, где то там в высоких кабинетах неутомимый бюрократ вершил свои темные делишки, плел сети интриг, разворовывал бюджет, оклеветывал честных людей, читая «Новую газету», представлял  Гамлет.
Ленка тем временем худела. В глазах виднелся недосып, под глазами мешки, бледная, и бессильно злая, почти как замерзшие собаки возле колбасного ларька. Свернулись, прижались друг к другу и греются, глаза мутные, с  кристалликами льда, в лучах холодного Солнца. Одна из собак замерла и стояла на трех ногах, словно четвертую сожгла о мерзлый асфальт. Не иначе чучело, набитое  ветром. После второго дня пищевого воздержания желчный пузырь расслабился и уже не беспокоил, так же и поджелудочная, уставшая от ночных поеданий сгущенки. Как же, после курева, заедал сладким, получилось горькое.
 В очередной раз оценил пользу здоровья и силу природы, которая ясно дала понять: после 30-ти со жратвой надо аккуратнее. Особенно сейчас – в стремительную  эру потребления. Правда, совсем недавно ее наступление тормознулось  повышением цен на продукты. Говорят, Китай с Индией стали больше есть. Кто говорит? Кто, кто? Спекулянты конечно, а так и нефтепродукты не отстают. Одни монополисты раззавидовались на других и шпарят не перегонки.
Ангел собирал из конструктора, самолет сажал в него игрушечного человечка, если приглядеться, похожего на В.П.Чкалова, и бил о стену. Если с первого раза самолет уцелел, то следующий заход уже пикировал в пол под звучание  двигателей «у-у-у-у-у-бу-у-ух».
Тягу к разрушению у нас не отнять, не вытравить. Лена сделала замечание: «Ангел, тебе, что энергию девать некуда?» Он ничего не ответил и пошел врезаться на кухню. Икар Валерий Палч –  всего лишь игрушка в детских руках.
Скоро Крещение и святая вода. Дед не любил таблетки и лечился самогоночкой. А в  60 лет как отрезало: бросил пить и курить и ушел на разговор к Богу. В церковь ходил, выстаивал службу, а от этого лицо  сделалось выбеленное, красивое, окладистая борода по грудь, красота.
Коммунистов не любил, но, как Бог велел, простил и, когда заходил к нам, все же слово за слово не выдерживал и поглаживая бороду, ругал. Мама да и бабушка,  замечали чтоб я его не воспринимал  оттого что он не в себе.
А я уже тогда понял, что дед другой, непохожий на  детей. И что он как раз  в себе и даже больше, чем остальные, а мама только боится, что где-то расскажу про его ругательства в адрес ком. партии и правительства, но я-то уже  догадывался, что нельзя при чужих языком молотить, что непоподя.
Зима прошла. Первое марта. Погода замечательная, солнечная, легкий морозец всего минус 7, даже собаки и те затявкали. Накормил Ангела пельменями с кетчупом. Он осоловел и не смог решить элементарные примеры. Взбесился на него. Не пустил гулять, о чем не сразу, а где то через полчаса пожалел. После меня на него орала Ленка, и здесь уже он не сдержался и пустил слезу.  Я снова раскаялся и обиделся на Лену за то, что она,  такая вспыльчивая. Она же мама.
8 марта началось хорошо, но закончилось скандалом. Отчего так  именно 8 марта? Заговоренный день? Я как всегда где-то ходил, бродил, и получилось так, что везде и со всеми, но только не с любимой женой.
Виски «Белая лошадь» медленно довезла меня до водки, которую выпивал уже у друга в его шикарной квартире. Друг смотрит, как уставший, пресытившийся роскошью патриций. Заматерел боярин. Потом с ним же сидели еще у каких-то соседей. Жена чемпионка по рукопашному бою, а муж мастер спорта по боксу и, естественно, в «бригаде» – куда еще с такими талантами, не в охранники же.
9-го марта передвигаюсь, как сонная муха. Похмелье. В такие моменты особо остро не вспоминаешь вчерашний день и то, что, если ты не принадлежишь к какой-то мафии, то рано или поздно тебя разотрут в порошок – готовься. Страх жуткий, проходит на третий день.
Одиночки у нас не приветствуются, отслеживаются, отлавливаются и им, почти как евреям в фашистской Германии, вешается ярлык изгоя под названием «легкая добыча». Погода все еще не холодная. Смышленые собаки лают исключительно на бомжей. Азербайджанцы допродают  осыпающуюся мимозу. Все идет своим чередом.
Купил «Playboy»: понравилась девушка на обложке. К тому же он оказался относительно дешевле других журналов, но секса в нем никакого – одни куклы. Кушал пельмени, прикусил язык и застонал. Наверное, до крови? Вот она – спешка  и жадность. Сразу же понял за что. За то, что Ангела поругал и не пустил гулять! 
На следующий день в качестве компенсации повел его в «Мак». Взял Хеппи Мил, а себе Чикен Макнагетс с колой и картошкой. К нашему подходу в зале освободилось только одно место, за столиком которого кушала интересная девушка в обтягивающей серебристой кофточке, темноволосая, со сверкнувшим интересом и сразу негромко предложившая: «Садитесь, пожалуйста».
Удивился, но не воспользовался ее предложением, сославшись на сынишку, который якобы хочет у окна, и сел за соседний столик. На самом деле просто не хотел, чтобы между мной и ей что-то блеснуло при ребенке. Он же  все понимает. Ведь это только  кажется, что дети.
Потом пошли в супермаркет, осторожно спустились по обледенелым ступенькам подземного перехода, сточившимися от долголетия. Держась за руки, вышли на поверхность, и его сразу обдало февральской вьюгой, хотя на дворе конец марта. Дошли до торгового центра, вошли в вертящиеся двери, спустились по сухой лестнице, миновав худеньких девчонок со стопками  буклетов, которые суют в руки и идешь с ними дальше, до первой мусорки.
Ангел раздобыл детскую тележку, и мы сквозь шлагбаумы проследовали в зал. Взяли красных польских яблок, эквадорских бананов. Когда стояли в очереди, посмотрел вдаль торговых павильонов и уперся взглядом в безголовые, безрукие, одетые в ярко красное нижнее белье, манекены.
Показалось, что им холодно и неудобно стоять без рук, без ног и еще на голом полу, коридора. То что они пластмассовые отошло на второй план. И они в чем-то неуловимо похожи на Ленку, когда у нее болит поясница. И от этого Гамлету, стало  жаль их, и Ленку, и себя, так как он  все чаще ощущал себя клоном Андрея.
От этого они казались еще более и более беспомощными, неодушевленными слепками. Словно живые люди  женского рода, стали пластмассовыми болванками от отчаяния найти нормальную работу и дать детям приличное образование. Надо отдать  должное, они борются и никто не докажет им что поезд   ушел, никто, кроме самого времени.
Финансовый факультет Лыжногородского университета – 3500 долларов семестр! Также и факультет международных отношений. Или все же год? Для того у кого их нет разницы никакой, хоть год, хоть вечность. Все одинаково недоступно. Ну и что, а в Москве десять тысяч их же!
 Где ж сейчас найти работу, а тем более с такой зарплатой, если тебе уже не 25-ть и у тебя не два или три высших и вдобавок на руках непростой ребенок. Хватит ныть! Воруй! Посадят! Боишься! Тогда не воруй! Приготовься к завуалированному рабству.  А звучит гордо: Ты рабыня 21-го века! Вот так милая. А куда деваться. Это почти как кто то там с придыханием говорит, коровка, барашка, зайка моя! А появляется пузатенький мужичок и протягивая денег говорит. «Дай мне мяса!» И ему дают. Коровку с барашкой режут, острым ножичком, а зайке сносят башку, из ружья. И все! А нет,  потом еще если заплатят, после мяса, водочки  и овощей, дают и себя. Мрак одним словом опустился на землю!

12
КИБЕРПРОСТРАНСТВО
От скуки смотрел «Фабрику », а там, что ты, – красавицы писанные, глаз не отвести. Почти как в «Доме-2». Вот слышал такое мнение. Оторваться от  выгибонов невозможно. Тянет смотреть. Магия животворящего дебилизма в действии. Разврат и халявное отношение к жизни без прикрас. Что громко!? Сношаются хоть и на словах, почти в каждом кадре, удачно вписываясь в детали интерьера. Свое отношение не сформировал, разве что про некоторых персонажей. По мне так наоборот, надо довести все до абсурда и в разы увеличить всего такого, чтоб уже обрыдло от одного их вида.
Дальше неминуемо начинаешь считать, что от такого даже киллер, уже нормальный человек,  и так подумал бы наверное и сам киллер про себя и вслед ему какой нибудь министр, который жаждет его посадить. Да иногда мысли таких разных людей удивительно пересекаются. Откуда я это знаю, а неоткуда просто мне так кажется. Ведь все же люди. И дальше они продолжают рассуждать. Детям категорически противопоказанное зрелище: насмотрятся и потом ни один психоаналитик  не скорректирует. Ладно, мы, прошедшие развитый социализм, перестройку, девяностые, и теперь нулевые. Нас уже ничем не испортишь. Ну да! Еще как! А однополой порнухой по ночам, по кабельному не пробовали? Не советую, даже случайно. Страшное зрелище. Потом по улицам ходишь и всех подозреваешь в этом, так как сразу многие подозрительно похожи на тех персонажей, да может и сам так же в чьих то глазах! И сразу уже никакой пощады, никаких тормозов, а только , брезгливость, мрак и тошнота! Да еще пустота. И это меня взрослого женатого человека, а если дите подсмотрит! Минимум неадекват в его дальнейшем поведении обеспечен.
А  «Фабрика»!?  Она тоже влияет, и сразу работать не хочется, или все меньше. Одна из них бросилась в глаза, и с ней еще много-много рядком звездочек. Похожая на среднестатистическую горожанку, уверенную в своей безоговорочной красоте. Избалованна чрезмерно. Что ж, ничего не скажешь, действительно высока, черна волосами. И имя под стать древней стране. В подружках у нее ее же противоположность – такая невысокая, беленькая, курносая буренка, хлопающая густо накрашенными ресницами. И это еще комплимент в ее адрес!
В доказательство – сейчас ее и след простыл. Полная бездарность, а чье-то место занимала за папины бобосы. Сила! А это, догадайтесь-ка, и будет моя зем-ляч-ка Лыжногородка. Хотя какая там! Мои землячки намного красивее и умнее.
Хотя такое ощущение, что  мужиков дустом великих войн повытравило и гонять бабенок некому. Они и успокоились, разъелись. Дородные стали, эдакие гамбургерши. Новую смугленькую Россию нарождают, и от этого уже никуда не денешься – объективная реальность. А почему бы и нет! Опыт имеется, да и нужда тоже. А, мало ли что вам не нравится.
И вот когда такое вижу, сразу хочется чего-то простого и понятного, ну, хотя бы гвоздь в стену заколотить и сказать вроде: «Чаго это есче выгинатся. Я те повыгинаюсь! Ходи ка сюды и сымай портки»
В последнее время хочется критиковать на ровном месте. Желчи много! Застой! И правильно. Да ничего правильного не вижу! И понеслось, главное зацепиться за слова. И удивляешься чистоте и выносливости народа. Особенно городского, так как ему в три раза сложнее. В деревне-то человек по определению с корнями. Уверен что так!? Он чище и светлее, дышит свежим, к земле ближе, но местами попивает крепко. Сподручно, понимашь ему это дело, потом в баньке отпарится грядку вскопает и снова за свое.
В Лыжногородской необъятной глубинке так хорошо и так замечательно показалось. Показалось!? Перекрестился. Нет, не показалось. А просторы впечатляют. Дороги казались еще лучше, чем в областном центре. Поля засеяны и убраны. Народ добродушный, приветливый. Виден порядок. Глаз радуется, да и только. Хочется крикнуть: «Слава Богу!», но оговариваешься и про себя отмечаешь, что вообще-то людям и губеру. Присмотрелся, а мужики все равно пьют, да что там , некоторые и лопают месяцами безпросыпно.
Своими глазами видел порядок в области. Это что обман зрения? Вроде как, нет. А с моей стороны что, подхалимство? Увольте! А что? Противопоставление. Город слабо асфальтируется и вяло благоустраивается. А вот уже и нет. Все изменилось в лучшую сторону. И асфальтируется и благоустраивается вовсю, вот только жкх по прежнему местами хурмит и пробуксовывает, что конечно не скажешь о аварийной службе. В Кумавине например работает как часы. Вызвал и уже тут, как тут. А может, мне просто везло, и им было по пути и не было других аварий.
Хотя по слухам еще много недосмотра и расхитительства. Город увлечен строительством торговых центров. Это супер выгодно. На лице города просматривается беспомощность, особенно что касаемо транспортных развязок и инфраструктуры. Но он в хорошей компании. Сильной компании. Рядом с козырным и, скорее, больше показным националистом мэром появился сильный хозяйственник – губер.
И вроде бы, город не часть государственной машины и это только пыль в глаза – муниципалитет, самоуправление и все такое, а на самом деле самая что ни на есть наипервейшая часть. Только и слышишь: мы – государственная машина, с нами тягаться бесполезно – размозжим. Ясен пень! И размозжат, камнем о камень головы снимут, а тела заминируют. «Ты, значит, дурак, раз у тебя  так все плохенько, – намекают, – продай  последнее за бесценок и ступай с Богом».
Да я согласен, почти согласен так сделать, что кричать. Раз никого не дурю, то дурят меня и еще несколько десятков миллионов таких же. Вокруг оводом крутится убеждение, что вообще уже ничего не сможешь, если родня слабая и друзья не во власти и если они вообще есть. Лекарства дорогие. Система обманывает с удовольствием, вводя в заблуждение с этическими установками.
То она говорит, что давать и брать взятки нельзя, а то утверждает, что так не делают только дураки, и, не отходя от кассы, вымогает, культивируя сама в себе дух стяжательства. А если не даешь и объясняешь, что у тебя все по закону, то так пугают и выживают, что невозможно сопротивляться.
Изгой. К конкурсам, аукционам, полезной информации под разными благовидными предлогами не допускают. И осторожничаешь и терпишь, даже когда хочется рубануть, зная, что один в поле не воин тем более перед  – холеными, сильными, бессовестными, дерзкими и решительными.
Женщины во власти – это не моя тема. На них, вроде как, не натравлен. Посмотришь все как одна на подбор. А то вот вдруг опять где-то рядом пусть маленькая, но совершенно новая, пришлая метла, подмела и опять брать в лапу опасно. Тогда чинуши уже как будто и не видят, и не здороваются с бывшими кормильцами. Кормильцы в шоке! Столько вложили! Им тихо намекают, что временно. А сказать, что ты писатель, засмеют, лукаво приговаривая: «Да бросьте вы! Писатели все в Москве, а кто нет, тот, извините, и не писатель вовсе, а так – неудачный, демагог и графоман.
И поделом вам за ваши инсинуации в наш адрес. Издательства, кстати, тоже под нашим неусыпным контролем. Больше вас не напечатают! Ишь  разошлись: безнаказанно строчат. Чтобы другим неповадно! Вы что не знаете, где живете!? Где? В джунглях – вот где!» И нет желания спорить, и  писать про них, не хочется, а надо. Надо как то хоть и со скрипом, исполнить  гражданский долг.
Порой просто не понимаешь с кем спорить, когда перед тобой непонятное существо, слепленное из такого компоста. Плетеная солома с глиной. Саман, прошлый век. А сейчас эдакая сибаритствующая химера с головой силовиков, телом правительства, хвостом здравоохранения и так далее. Вертикаль, высока и глубока, не спрячешься если что!
А вокруг такая разруха! А у них все хорошо! Берешь газеты, читаешь и впору сравнить господ наших с крысами: только они имеют такую живучесть и приспособляемость, ну разве что еще тараканы. Осторожно, крысу обидишь в год Крысы! Суеверия. Прочтешь страничку другую Бродского с утра и как то тянешь лямку до вечера. Живой бродяга. Подпитывает гениальностью.
Перед компьютером, как перед Богом, стою на коленях. Клавиатура на стуле, печатаю. Колени поламывает. Колени плющит. Чем-то жертвую, ради чего то. Здорово, знаете, терпение развивает. На многое суетное не реагируешь.
Попробуй часов пять на коленях постой в качестве успокоения. Энергия цинь все сильнее плещет о борт черепа и, перехлестывая, стекает меж затекших ляжек на ковер.
Вот бы государственные организации лишить удобных стульев, кресел и массивных столов и посадить всех на колени. И, глядишь, телом бы окрепли некоторые целлюлитные телеса. И японское терпение и уважение появилось к просителям.
Не сразу, но все же задумались бы, откуда такая спесь у носителей информации, как они сами себя скромно называют. Думаете, они что-то слышали о площади Святого Петра или хотя бы о саркофаге и «моменте мори».
Слышали и лично видели еще раньше нас, но такое ощущение, что  собираются жить вечно. И к этому же. Чего только не увидишь по телевизору, и все чаще человека, живущего не своей, а, по большей части, чьей-то подсмотренной жизнью. Он подражает. Я подражаю. Ты подражаешь. Идем по проторенным дорожкам. И это не просто свойственно, как обладателям нервной системы – это навязчиво, приятно. Мы жертвы маленьких серебристых рыбок. Мы рабы потребления. Нам всего хочется, особенно того чего у нас пока нет, а у соседа, друга, родственника есть.
И если раньше я обычно раздражался своей невъезжаемостью в их пролеты и стандарты, то сейчас успокоился. За ними не угонишься. Они больше всего этого хотят. А поэтому чтобы раздобыть что то ценное не остановятся почти не перед чем, тогда визгу будет как в песочнице.
 А периферия все больше разговаривает на телевизионном языке – баловство у нее такое, радикально забойная смесь хип-хопа и поставангардного пан-рока. Пошлость языка, тем, манер, тона, цвета, запаха, моды. А вообще извините, даже улыбки какие то подхалимские, не исключаю что и у меня. Вот  писал и  при слове «язык»  компьютер сбился на английский, а он, как известно, – язык спекулянтов, пиратов, колониалистов и финансистов, рок-н-ролла, и еще много чего. И на нем «ты» и «вы» одно и тоже – «you».
И вот, тот со звуком щелкающей фотокамеры выдал английский алфавит и получилась белиберда, а как часто такое происходит в жизни. Сбои преследуют нас. Если все просчитать, то нечасто. Но все просчитать невозможно, и поэтому сознательно не исправил, потому что думал в этот момент о компьютерных сбоях и о бедном человеке, уже окончательно ставшем жертвой средств массовой информации.
А у кого-то мозги кипят, от того что  он миллионами рулит. И уже успешно разговариваем на языке рекламных слоганов, типа «Овиплокос» и так далее, болтаемся, как мухи, запутавшиеся в сетях коммуникационных телепауков. Хочу! Хочу! Хочу!
Младенцы с пеленок впитывают рекламы и телепрограммы. Они – телевизионные рекламоманы и слоганы знают лучше, чем уроки. Это их язык! Формат, дресс-код, стандарт, форма общения и так далее – сплошные форматы.
Будущее представляется – вообще радостнее не представишь. Америка все же не выдержит. Китай посягнет. Да и все остальное близлежащее вряд ли сможет тягаться с инопланетным,  практичным Китаем. А в ответ «Тополем»!? Или   каптрудом, откуда такая роскошь!?
Быстролетящие облака рекламы порхают где-то там над куполами жилых микрорайонов. И перед окнами! Ноу-хау, бегущие строки встроены в окна, в стены в облака! Все для женщин! Представить легко. Удобство на лицо. Какое счастье прямо над головами: миллионы носителей, постеров, кластеров и еще черт знает каких блокбастеров, офисов и хедлайнеров, промодизайнеров.
Все для женщин! Они основные покупатели. Они преуспевающие амазонки! Эра водолея началась! Все небо – один большой экран, разбитый на сотни кубиков, ячеек, рекламных буклетов, указующих кому, куда и зачем нужно. И если все в порядке и есть мани, то нужно сесть на тот или иной фуникулер, транспортер, воздухоплан. И не беда, что ты Солнце хочешь, а не сможешь видеть.
Если они захотят, то покажут, а это уже зависит от  покупательной способности. Вот как! Солнечный свет оптом и в розницу! А ты как думал! Сколько купил – столько и Солнца получил! А ничего не покупал – и Солнца не увидал. Смотрел в облака, пока не устал! Также с водой и чистым воздухом. Продавцов валом. Покупателей все меньше. Мистический аспект используется в спекулятивных целях, давно и успешно.
Надо же, они и облака нагоняют, чтобы Солнцем торговать! Как это у них получается по заказу, моментом сделать окошко в облаках! Химию еще никто не отменял. Новое средство – облакорастворитель! Есть стимул работать и покупать и много потре-блять, чтобы увидеть Солнце! Чувствуешь, как все закручено! Вокруг все движется, вскипает, бреет, очищает и помогает. Тридевятое царство обильного потребления в самом соку – срывай и ешь. Вот жаль, что мы уже это добро и переварить нормально не можем. И нас уже потихоньку пробивает на дальняк.
Все чаще ходим не сварившимся. Уже «Мезим», «Хофитол» и другая приблуда не помогает. Ученые напряженно ищут. Им поставлена цель. Оцифровка всего и вся в самом разгаре! Вот не задача: дружбу, душу, любовь и самопожертвование невозможно перевести в цифру!
Окончательно их ликвидировать тоже пока не получается. Сколько едят, с кем живут, какой доход, образование, перспективы, какие потребности во всем, что можно только причислить к потреблению – все отследили, посчитали, записали и отсканировали. Но вот не задача, многими покупками невозможно пользоваться просто физически, потому что руки не доходят и организм не выдерживает.
Так и лежат годами в шкафах и кладовках, пока  не сгребут и не выкинут или не подарят кому-то. Вот он – потребительский рай. Но  времени не хватает. Отчего уже вполне серьезно встал вопрос о продолжительности суток. Кое-кто предложил по методике барона Мюнхгаузена увеличить сутки до 30 часов, а месяц до 40 дней. Но это проблема даже не планетарного, и даже не солнечного, масштаба! Вселенского! Решим, заявляют хозяева жизни, не вопрос!
Вы спрашиваете, откуда дополнительно взять такие объемы? Изыскивайте в человеческой психике, в мозге! А вообще, нам все равно – рожайте, ищите, перезагружайте матрицы, помещайте всех в сон и перепрограммируйте на дополнительные минуты, часы и секунды, увеличивайте массу земли и так д.
Мы сказали! Мы платим! Что непонятно? Платим! Энергией! «А поэтому давайте ка, быстро, изобрели расширители пространства!» – улыбчиво на людях приказывают боссы глобальных корпораций. А в тиши кабинетов они уже назначают президентов, но время пока им неподвластно. Весь мир скоро будет одна большая страна! Везде все, одно и то же, никакого разнообразия!
Унификат! Ах, уже есть новейшие разработки также по увеличению человекокопий до уровня всех воплощений, о которых только мечтал конкретный человек. Не жирно ли ему будет? В награду за все то, что с ним сделали и еще сделают. Приказано, копировать, самых лояльных и породистых. Евгеника уже никого не смущает. Надо значит надо. Кто то сравнил человечество с дитем, которому дали спички. Поздно.
Некоторые переживают, что не попадут в списки. «А зачем это нам? – вопрошают другие боссы. – Как это отразится на увеличении объемов продаж? Положительно. Тогда ладно!» И все равно, как же копии будут жить параллельно с первоисточником? Это создаст путаницу и нездоровый ажиотаж. В недрах лабораторий ведется расшифровка так называемой памяти Богов. Что? что? Хотят создать своего ручного Бога и контролировать его. Интересно, но как-то уж очень нагло.
А все оттого, что в точках бифуркации делал отличный от оригинала выбор. И слов то нахватался! А дальше то вообще, он уже лабораторно фиксировался (ведь Земля – всего лишь большая лаборатория), и на ее основе создавалась система.  Предположительно, так мы сможем избежать депрессивного состояния у клиента. Вроде как, сделать другой выбор уже поздно и ничего не вернуть, ан нет можно вернуть.
Теперь все будет не так, как прежде: человек одновременно сможет прожить столько жизней, сколько пожелает. Он сможет наглядно отслеживать неудачный опыт и использовать положительный, контролируя свои копии. А про тупик, который на протяжении существования человечества преследовал неудачников, можно забыть. Его больше нет! Вы спрашиваете: знакомо ли мне это состояние? К счастью нет.  Хотя да, да, да. А вообще-то, нет. Хотя! Конечно, нет! Я же босс и не должен жаловаться на жизнь, даже если все рушится.
Всегда был доволен своим выбором и  судьбой. Так ли? А если подумать? И что дальше? Теперь человек начнет сам посылать свою генетическую копию по другому пути. Путь конечно не будет усеян розами, но все же. То есть, если он встанет перед выбором, как тот богатырь, и ему станет необходимо пойти на три, а то и на четыре стороны, то на каждой такой развилке он реально и пойдет туда с помощью  биокопий. Это уже похоже на колдовство. Даже на шарлатанство! Да и какой смысл, если посылать свои неприспособленные для данного пути биокопии. И что будет когда они пройдут его. Что они умрут, или поменяются местами и пойдут еще куда то. И так до бесконечности. И человеку хорошо и государству польза. Сколько рабочих и других рук, и никаких гастробайтеров, все свои и все в семью.
Человек сможет частично освободиться от нелюбимой работы, которую за него выполнит  биокопия и посвятить себя чему то интересному. А может и не подчинит, а просто заскучает и запьет горькую, всякое может  стать с человеческой психикой.
Еще несколько сотен лет нахождения в глобальной паутине и отключение света, возможно, приведет к массовым психозам, суицидам и сменам правительств. Коллапсы и нервные срывы неизбежны. Но пока мегахит – проект «наноэлектронная планета» – в самом начале  пути. И мы еще какое-то время можем спать спокойно. Баю-бай.





13
ДУШЕВНОБОЛЬНОЙ
– Вы кто?
– Я? Лена.
– Лена? Хорошо, Лена.  Лена?
– Можно на «ты»!
– Мне трудно на «ты» с незнакомым человеком.
– Хорошо, хорошо.
– А что вы здесь делаете?
– Провожу с тобой  тренинг по увеличению объемов продаж.
– А-а? А что мы продаем?
– Твою  книгу.
– Мою книгу!? А-хга… Да ладно!? Шутите?
– Нет! Это действительно.
– И как же я писал эту книгу? О чем она?
– Вот и хотела услышать от тебя, Гамлет, как ты писал? Как рождалось? На какой почве прорастали зерна?
– Не знаю, какие зерна вы имеете в виду, надеюсь, не зубы дракона? И вообще в ваших речах  слышится насмешка.
– Нет, что вы!
– Замечу, что несмотря на дусмысленность, тембр вашего голоса чудесным образом успокаивает и располагает к беседе и, к откровенным заявлениям. Впрочем, меня легко расположить, тем более такой загадочной  даме, в белом халате.
– Спасибо за оценку.
Она, как психолог, ждала, когда Гамлет поведется, прогнется, что и не заставило себя долго ждать.
Гамлет продолжал:
– У Вас живое лицо, такое, знаете, внушающее доверие, почти как у моей бывшей жены. Кстати, и имя у Вас такое же. Обаяние и какая-то подозрительная душевность, но понятно, что ненадолго, как и все обаятельное. Пока не получите результат.
– Сомнения и страхи движут миром.
– Вы так считаете?
– Да, я так считаю и при том не я одна.
– А я всегда думал, что любовь движет миром.
– Это так, но согласись, что страх не менее сильное чувство.
–Необходимо учесть, что оно не только деструктивное, но и суперсозидательное. И оно может стать самым, что ни на есть конструктивным. Не стоит заблуждаться, что уговоры и просьбы «возлюбить ближнего…» действуют более эффективно, чем показательные массовые казни и пожизненные сроки.
– О, это инквизиция, линчевание, гестапо, НКВД, страх, ужас, подвалы, казематы. Позор человечества!
– Да, вспомнил, что Вас не приглашал!
– Так и есть. Меня пригласил твой литагент.
– А? У меня есть литагент?
– Его зовут Андрей!
– Андрей? Чудненько! И что он Вам сказал?
– Так, ничего особенного, кроме того что ты закончил роман и никак не можешь выйти.
– Выйти?
– Считаешь себя одним из персонажей, а сюжет повторяет твою жизнь. Поэтому он и просил помочь тебе разобраться и попрощаться с героями романа. Тебе необходимо выйти из образа. Кстати, с каким из персонажей ты себя ассоциируешь?
– Частичка меня есть в каждом из них. А если честно, то   запамятовал о чем речь.  Не помню содержания романа. И поэтому не знаю, где я настоящий, а где вымышленный.
– Ну, я тоже так сразу не укажу правильный путь. Я же не волшебница! И тем более приглашена, не только для этого, а еще, чтобы научить тебя технологиям продаж. Поэтому нам необходимо создать привлекательный образ, возбудить эмоции, проявить энтузиазм, занять позицию спокойной уверенности. А дальше, Гамлет, ты должен сам разобраться со своей книгой и, соответственно, со своим поведением. Твоя задача – соблазнить читателя, издателя, критика. Вообще поиметь их всех.
– И даже Вас!?
– И даже меня, но это, уверяю, будет нелегко.
– Да-а!? Некоторое время назад я думал, что соблазнять, мне не дано. Но однажды полюбил девушку брата. И знаете, кажется, пословица «На чужом несчастье счастья не построишь» верна!
– Ну вот, а говоришь, не помнишь. Рассказывай, рассказывай, может быть, тогда я смогу выделить доминанту и прояснить твои внутренние символы и смыслы. Но пока я еще не нащупала полного контакта. Пока мы еще топчемся на месте, где-то на уровне предконтакта. Знаешь, когда еще нельзя, но очень хочется, то, говорят, можно. Ах, я не о том.
– Конечно, не очень понимаю, о чем Вы, но, думаю, пойму по ходу общения. Кстати, у Вас жвачки нет? «Орбит-арбуз» или «Орбит-апельсин», а то свежести дыхания не хватает.
– Нет, к сожалению.
– Если нет, тогда ничего – ладошкой прикроюсь.
– Все будет хорошо, Гамлет. Думаю, все получится. Хотя, знаешь, мне порядком надоело выслушивать чьи-то откровения, а тем более детские комплексы, психические травмы, зажимы и нелепые выводы,  что в результате из этого всего или еще чего-то все и получилось так, как получилось. Ерунда! Утомляет, знаешь ли, да и физически тяжело выдерживать бесплатно такой диструктивный психологический нажим.
– Тогда, может, не стоит, потому что мои рассказы, тоже  чем-то похожи на то, что Вы сейчас упомянули.
– Нет, не переживай. Тебе можно. У тебя как раз все проплачено. Так что с тобой я на работе, а это совсем другое дело.
– А-а, Вас мой литагент Андрей проплатил?
– Да. А что?
– Да нет, ничего, кроме того что я что-то не помню никакого агента.
– Что совсем не помнишь?
– А ладно, уже забыл, что не помню. А вот никак не могу поверить, что я книгу написал. О чем? Голова в тумане и нет в ней ничего об этом.
– Написал, написал.
– Еще болтали много разного, типа, что жизнь  пинает, кирзовыми сапогами по почкам за то, что я паленой водкой торговал, людей травил.
За это, якобы, меня Бог и наказал и послал Ангела. А я им объясняю.
Если б прогневил Господа, то он послал бы дьявола, а не Ангела, и что прежде, чем торговать, я эту водку сам на себе пробовал и, как видите, до сих пор живой.
А то что у нас родился Ангел – так этому радоваться надо, а не бояться! И, честно скажу, радовался оттого, что с его появлением плохого уже не мог делать ни под каким видом и тем более прикрываться отговоркой, что, типа, кто-то что-то по-другому не понимает и поэтому можно только по-плохому.
А мама где-то разузнала, что вот такие же Ангелы рождались и раньше и что когда они достигали совершеннолетия, то у них отрастали стальные крылья и клювы и, как их не держи, прежде, чем улететь, они выклевывали сердца своим незадачливым родителям, причем склевывали живьем, так как едят только парное мясо. Жуть какая, ни дать ни взять. Гор – он и в России Гор.
– Наверное, Альберта имеете в виду, что Нобелевскую премию получил?
– Нет, я про Бога египетского! А про зверства кто-то начитался и выдал на гора, а маме-то что – ей бы только. Ей дядя Саша так и говорил: «Трындычиха! Заткнешься ты, наконец.»
– Так, так, а что это за история с паленой водкой? – глядя в  исписанный блокнотик и что-то спешно чиркнув, переспросила врач.
Гамлет и глазом не повел:
– Скажите, я в больнице?
– Да, ты в больнице, у тебя нервный срыв, – ответила врач.
– И всего лишь? А то после убийства человека можно и с ума сойти, но перед этим, говорят, наизнанку выворачивает. Тошнит!
Лена записала: «Депрессивный психоз с элементами галлюцинации. Прослеживается устойчивый бред на почве психических травм детства и комплекса вины за рождение нездорового ребенка. Отчим часто бил мать хоккейной клюшкой, сломал ей руку и ногу, бутылкой разбил голову.
Ребенок обрабатывал раны, бинтовал, видел в течение нескольких месяцев удаленную после трепанации черепную кость матери, брал ее в руки, рассматривал, следил, чтобы отчим по пьянке или специально не сварил из нее бульон (черепная кость, завернутая в полиэтиленовый пакетик, лежала в морозилке).
Больной также утверждает, что у них с женой родился не просто ребенок, а Ангел, у которого растут крылья, невидимые человеческим зрением. Информация никак не подтверждена. Имеет смысл продолжить наблюдение. В свою очередь поддерживаю у пациента убеждение, что он писатель, получивший психологическую травму».
– Знаете, я не считаю себя больным
– Так бывает.
– Вы хотите сказать, что тот, кто сходит с ума, обычно не замечает этого.
– Да, да, вот именно.
– Вы меня успокаиваете?
– А почему бы и нет.
– Значит, я действительно перетрудившийся писатель?
– Ну, что-то в этом роде.
– Размытая формулировка
– А может, продолжим?
– Извините, доктор, давайте в следующий раз: устал и чувствую в себе дефицит энергии.
– Хорошо, перенесем  встречу . Отдыхайте.
Елену Николаевну заинтересовал этот случай тем, что больной оказался родным братом депутата Заморокина. Депутат лично разговаривал с ней и произвел на нее положительное впечатление, особенно тем, что обещал хорошо отблагодарить.

14
ЛАБИРИНТ
Под ногами одинокий глянец просит рассмотреть, обещая незабываемые секунды познания. Как будто дает понять, что открытие близко и он не что иное, как частичка купеческого клада с Нижегородской Ярмарки, закопанного недалеко у реки в месте под названием «Кавказ».
Местный «Кавказ» это не копия седого исполина, а всего лишь песчаный берег реки, находящийся за две тысячи километров от оригинала – самого что ни на есть натурального терракотово жилистого хребта, остроконечные головы которого одеты в облака и белые шапки и представляют собой последовательность неровно сложенных друг на друга, расплывшихся в солнечной дымке,  картонных пиков. Возможно, две тысячи километров это не так много, если сравнивать с расстоянием в шесть тысяч от Лондона до Нью-Йорка, но, согласитесь,  их еще надо преодолеть.
Представить можно все и в том числе как  поскрипывая, передвигались груженые подводы, запряженные тяжелыми богатырскими конями. И где-то совсем рядом учился и жил Алеша Пешков, из-за которого сейчас жители памятного жилища в силу его исторической ценности и по закону об охране памятников, а так же вследствие инвестиционной непривлекательности не могут переселиться в новые благоустроенные квартиры и вынуждены прозябать в исторических трущобах, недобро вспоминая великого писателя. Еще не произошла Октябрьская и даже Февральская революция. Еще много чего не произошло, но уже назревало.
И рассматривая  бунтовщиков по отдельности можно было и удивится что люди то все хорошие, тихие, а вот если объединятся, держись, не зевай. Распаленная толпа! А если ей еще умело манипулируют. Свобода, Равенство, Братство. Землю крестьянам, фабрики рабочим! Как на такое не клюнуть!?  Как? Тем временем реклама шла, слухи полнились, а дела не делались. Связь с народом отсутствовала, чиновники на местах бесчинствовали, реальные дела забалтывались.
Приметив монетный блеск, готов поднять. Но при ближайшем рассмотрении монета оказалась потерта, мелка и расплющена, словно после рельс. В общем, пятикопеечное ничто, а раньше были деньги. Пятак, имел  вес – рогалик, почти кружка кваса, как минимум, да и размерами внушал уважение.
Советский пятак поздоровее  десяти и двадцати копеек и по габаритам мог тягаться с полтинником и рублем. После бухни на День коммунальщика тестостерон во мне, как топливо в баке бомбардировщика, – близок к нулю. Каков алкаш? А ведь от тестостерона много чего зависит и в том числе успех в жизни. Вот и долакался!
А если все же взять и поднести пятак к глазам, то потом уже можно  небрежно, с чувством легкой досады закинуть, чтобы уж совсем забыть, словно пренебрегая тем, что из мелких камешков и состоит дорога. А деньги, конечно ж не терпят, когда их пинают, а любят когда аккуратно складывают, словно больны манией величия, оттого что реальная сила и им кажется, что они  и  правят человеческим миром.
И по тихому все гробят! Все уничтожают! А  что создадут – большой вопрос? И до свершения не хватает мелочевки, такого малюсенького проводка к такой рукотворной мышке. Два щелчка и ты можешь столкнуться с чем угодно: с бешенной силой лазерного блеска, высоковольтного электрического треска, блеском интеллекта в который через щелку,  проникает свежий воздух, как тогда, в душное, грозовыми сумерками, старое помещение привокзального кинотеатра Спартак. И никакого гладиатора возглавившего восстание рабов. Только название!
Пока шло кино, ливень прошел, и духота исчезла. А  пессимизмом наверно  заразился у стариков. Долго с ними бок о бок прожил и поэтому много сомневаюсь! Если скажу, что не знаю, как выбрался из серо-сине- розового лабиринта извилин, то не погрешу от истины. Лабиринтов много. Интернет один из них. Они везде. Подстерегают эти зигзаги!
Поэтому не знаю: вылез ли, залез ли. Как и то, что не представлял его  всерьез, да и не знал вообще, где нахожусь. Хотя запах сырости и нафталина в таблетках из шифонера, преследeует до сих пор. Как и то, что лабиринт видоизменяется и существует  под носом, над носом, за носом, везде. Один раз нашел его или он меня с помощью фонендоскопа, подслушав дыхание объемом в 5000 кубиков и сердцебиение альпиниста, когда еще сам находился в утробе. «Это невозможно у младенца!» – стонал я.
И затем уже по факту рождения утвердился во мнении, что если посмотреть на лабиринт с высоты прошедших лет, то он похож на обглоданный птицами и насекомыми скелет неизвестного существа, инкрустированный драгоценными камнями и дорогими металлами. Или на потрескавшуюся от засухи землю. Или на мышиные норы. А если все же остановиться на скелете. То выяснится, что это было существо женского пола! Выбор не очевиден. Яйцо или курица!? Петух даже не рассматривается! По габаритам, скорее всего, скелет сиамской кошки, по которому меня упорно учили рисовать саму кошку. Вяло оппонировал, напрягая  красноречие, споря, что смогу нарисовать и без скелета.
Ремесленничество казалось не по вкусу. «Но разве что за хорошие деньги» – уверял  себя. Бесплатно!? Тетя говорила, что так нельзя жить! Слишком большая агрессия и чрезмерно завышенная самооценка приводят к разочарованиям и противостояниям с внешним миром. Связи нарабатывать, мордашкой торговать не любил, но приходилось. Хотя в основном предпочитал надеяться на счастливый случай и собственную готовность к его восприятию. К счастью, всегда был какой-никакой выбор и нет-нет волна и течение прибивали к нужному берегу. Но если так ждать, пока прибьет, ничего не хватит. Надо идти, плыть, ползти, бежать, даже лететь навстречу! Подозреваю, что именно тогда во мне зрел сидящий где-то в укромном уголке оппозиционный дух и я еще не задумывался, почему вокруг нет друзей. Все уже приспособились?
Во мне чего-то недостаточно, чтобы иметь веселых и ответственных друзей? Во мне нет лоска, успеха, уверенности, магнита, самопожертвенности? Я не хочу купить должность и воровать!? Боюсь запачкаться. Мне нужно достоинство! Хочу чувствовать себя человеком с большой буквы, будто остальные не хотят. Это и есть выбор! Сначала наворуют, а потом за деньги напишут биографии!
И тем более не задумывался, откуда им взяться, когда в стране после сталинской, а теперь и демократическо-либеральной чистки все ровно и гладко. И так насчет друзей до сих пор нет ответа.  Догадываюсь, что из-за какой-никакой окаймляющей нас территории непроходимых баскервильских топей, все и идет на перекосяк.
Да просто, в разных уровнях восприятия действительности. Кто то прошел больше, а кто то меньше. Разрозненность. Мы прошли разные пути отсюда и, непонимание. И в том числе  и из-за разного количества  денег. Какая глупость, скажет кто то, и ухмыльнется. Это главное!
Если говорить о дефиците, то он и сейчас есть. Он всегда есть. Теплом невозможно напитаться вдоволь. Дефицит тепла! По аналогии, раскаленное ядро Земли согревает поверхность. Ядерная мощь! Как сердце: греет тело-землю и душу-небо с помощью рек крови. А дефицит тепла не нравится никому. Дефицит тепла смертелен для нашего вида!
Каждый хоть раз в жизни да писал свой внутренний манифест, выкрикивал лозунги и затем изживал страхи и предубеждения, что был неправ и хорошо что не озвучил.  Заклевали бы!
И несмотря на то, что страхи у всех разные, и эти самые протесты, лозунги, и предубеждения, проблемы одни и те же. Дефицит человечности. Перебор чело. Нервы трещат по швам!  Стиснутые и прожженые, душевной, работой. Повсюду мерещится заговор и тление. И страх как же нас много! И как пробиться в такой толпе. Стресс.
Смею предположить, на флэш-карте имелся не только план выхода из тупиков, но и все-все-все, претендующее на глобальное понимание, в том числе называемое матрицей, ДНК, РНК. Как же выбраться из лабиринта детства? Оно само выведет тело?
Да никак! Живите в нем! Но если там жутко и одиноко? Да никак, если это не предусмотрено. И тогда кажется, что все просто. Все записано и предписано и незачем выдумывать что то еще. Порода ведет. Это, конечно, отдельный и долгий разговор, приправленный тишиной и частыми остановками, чтобы восстановить дыхание, отдышаться и послушать биение, тем более, когда еще и не  уверен, что вообще дышишь. Может это кто то, дышит в тебе, готовый восстать или предательски сбежать?
А может статься, что случайно прицепился к  одежде, как репейник, маленькими коготками, когда  летел сквозь бурьян. И уходя все дальше, оставляешь за собой след и новый лабиринт, как кильватер закручивает в косичку бурую волжскую воду, в которой  бликуют  разрозненные отражения небес.
Возможно, кто-то догадается или заметит, что отработка обманных финтов и резкая смена направления атаки – это то же, что у боксеров – бой с тенью и у художников – игра воображения. И может показаться, что я до сих пор блуждаю в  наизусть выученном лабиринте, как на прогулке,  в свое удовольствие, ловко увиливая от реальностей жизни на исписанных кровью и потом страницах, обоях, тканях, днях, ночах,  рассветах, закатах, заревах.
Покажите дорогу! А то радости мало – только кровавые отпечатки, полоски, детских пальцев, велосипедные гонки, следы вражеских солдат, сотен и тысяч убитых клопов. Неправда было и доброе. Много доброго прикосновения. Меня кажется  любили. А сейчас? Незнаю, но я точно, аж до слез, а вот меня  не знаю!
А поэтому дальнейшее  разочарование в бессмысленности происходящего, не так страшно. «Маразматические!», – как говорит любимая. «Гетто», – вторит друг. «Судьба барабанщика», – добавляю, и не на чем не настаиваю. 
Иногда кажется, что  знаю, и поучаю, опираясь на какие-то мифические зазубринки в колесе, являющиеся на самом деле  болевыми сигналами от полученных шишек, ссадин, синяков, тренировок. Да у кого их нет! Но чем дальше иду, тем меньше представляю, как и что на самом деле. «Кто бы сомневался» – вторит эхо. Как выбираются другие попавшие в неблагоприятные условия? Они тоже ищут твердую почву!
Я не знаю, и  не скажу, потому что каждый по-своему. Но большинство так тихо и исчезает в пыли бесконечных дорог, даже если они проходят по территории однокомнатной квартиры или даже ладони человека. И в этом их предназначение. Тихо исчезнуть. Это не плохо и не хорошо, а просто это так и не как иначе.
Вязнут ноги и не выбраться, а затем пересыхают реки, горло, и все бывшее когда-то влажным, мягким становится сухим и ломким. Все происходит само собой и независимо от нашего представления о процессе.
Среда задала новые вводные и закрутилось.  Впечатляет, что среди большого количества исчезнувших в сумеречных извилинах, единицы о которых бы и не подумал никогда, все же остались. Не понимая, откуда и как, сквозь потайные ходы, тупики, через строи, напролом. Но большая часть к сожалению так и не нашла выхода, сгинув от истощения в наркотическом, алкоголическом, психическом и других видах сна. Сон разнообразен и голоден. Он питается нами. Он влавствует над нашими неокрепшими душами! Сон выдумка мозга.
Не то что я сам хотел или нет стать зомби, а то, что во мне было заложено предками, воспротивилось этому. Не знал, чего действительно надо бояться в современной жизни и нередко осознавал весь ужас в самый последний момент.  Позже становилось весело и легко оттого, что  не трус и не замечаю ужаса. Его присутствие стало обыденностью. Не видел, возможно, оттого, что лицо в лицо – лица не увидать.
Иногда только ощущал сверхзвуковое дыхание и многотонный резак трамвайных колес, шепотом проходящий в миллиметрах от рук, ног, головы. Жуть! Из-за увлеченности играми, и в большей степени, спортивным,  был не чувствителен и по большей части оставался глух к испугам и страхам пьяного гетто, чем многие ровесники. Они то были плоть от плоти оттуда. А я как будто чужой, залетный, и вообще не принимал всерьез срезающие по щиколотки покосы какой-то далекой, нереальной и лишь изредка плохо пахнущей очередным мертвецом, смерти. Счастливец, не знал, что она не где-то далеко – она в нас. 
Даже находясь, по сути, в самом центре человеческой трясины и борьбы за выживание,  не понимал, где нахожусь. Преимущество молодости. Вот до чего сильно, детство. И уже топтался на краю, но не тонул из за тугодумства. Хотя признаюсь, предполагал еще и из-за того, что много-много раз, обливаясь слезами, просил и умолял:
«Не надо!  Не хочу! Я же еще такой молодой. Ну и что, что психтаблетка и, возможно, вырасту в убийцу. Все равно не надо отнимать  надежду – и у убийцы  должна оставаться надежда, на раскаяние».
 Главное, что на самом деле всегда хотел стать космонавтом. Мной владели сверхидеи. Хотя повторюсь, может, это только мне кажется, что я   тонул и выплыл, и что просил, а может  статься, что и не просил, и не умолял, а просто молча шел топориком, разрывая водой бронхи и все, и я это уже не я. Что, удивлены? Нет! Сейчас все труднее удивить. И даже любовью! Тем более любовью, без денег!
Для половины она и гроша не стоит, для четверти означает совокупление и еще для четверти еще что-то вроде извращения и похоти. Это и есть то, что реально вырисовывается.
Сразу оговорюсь, что я не собираюсь на кого-то сложить ответственность за свою жизнь, так как считаю, что и сам перед собой не несу никакой ответственности за нее: все течет и изменяется не по моей воле.
Фаталисты всех стран объединяйтесь! Мы появились на этот свет, и смею утверждать, что ни у одного из нас не спросили, хотим ли мы этого.
 Мы словно стояли в длинной очереди, занимая с рассветом, за пять часов до открытия, записываясь тридцать шестым за гражданством, которое уже имеем по факту рождения. А на самом деле стоим на поклон к чинушке из ОВИРа или отдела торговли, или соцобеспечения. Короче везде!
Блин, вот действительно Сталина на них не хватает и Берии во все места!
Барабан лото крутился и выпал шанс. Мы родились среди них, а они среди нас. Так нет, чтобы дружить.Так не хотят же!  Вне работы приятные  люди, но, как заступят на вахту, справедливости не жди. Не узнают своих. К тому же, мы далеко не центр уже не такой, как казалось раньше, бесконечной Вселенной, а уж тем более страны. Мы переферия!
Мы – случайность и селекционный экземпляр, живой пример теории вероятностей, эксклюзив, а в итоге оказываемся, мягко говоря, плохо говорящим дерьмом с окраины или из центра –  не велика разница.
Предстаем этаким мешком, напичканным трансгенным картофелем-мутантом, и что все наше внешнее уже заранее повинуется и следует тому, что происходит внутри и в том числе от пищеварения. Смысл жизни зависит от качества жизни. Задумайтесь! В этих словах весь расклад. Все гонятся за качеством, любой ценой! Все! Что вы еще скажете на это!? Ничего! Вперед за качеством! Создай себе качество!Убей за качество! Предай за качество! Оно того стоит!
Мотивация судорожная, многосотлетний голод. Натерпелись – вот и хаваем про запас. А кушаем все, что попало, и часто не знаем вообще что. Вокруг много так называемых обманок, типа крабовых палочек, чипсов, наполнителей, заменителей, закрепителей и разрыхлителей и т.д. и т.п. Особенно обильно в последние годы начали поедать круглогодичные фрукты и овощи, так сказать, продукты с модифицированными генами.
И о дорогах, которые мы выбираем, говорил О.Генри  Причем, скажете, здесь совесть, грех и голод с трансгенами. А в том-то и суть, что только на первый взгляд ни при чем. И как будто никак не связаны.  С трансгенами еще нет сильной связи. Они морально еще не встроены в системы ценностей. И их появление – это первая ласточка, несущая угрозу стройной системе устоявшихся взглядов. Темка намечается не хилая.
Это вы уже слышали, но иногда, согласитесь, и не грех напомнить, что гневом Божьим уже мало кого напугаешь, а это-то и провоцирует к тому, что он, наконец, воплотиться сам собой и независимо от нас в нашем же чреве. А кто сказал, что за трансгенным картофелем не появится трансгенный человек? Легко. И что в этом плохого? А сейчас с мутантами бюрократозаврами сладко? Нет! Вот и я говорю: еще неизвестно, что лучше? Душу обещают не трогать? Да. Ждите! Не тронут они! Только начни и понеслось.
Биотехнологи с помощью политиков, неровен час, сделают с нами (и уже фактически делают) все, что захотят, исходя из понимания: мы есть то, что мы едим и то, что мы видим, и то, что в нас вложено. Мы есть набор функций и привычек по поддержанию этих функций. Есть, дышать, разговаривать, и кое что другое, нам обязательно.
Как жить в такой круговерти? Можно и спятить. Материя определяет сознание. И это факт! Если нет, дайте мне в рожу. И дадут же, только не здесь и не сейчас, а возможно чуть позже.
И еще с окриками о том, что там наверху такие серьезные люди такими серьезными делами занимаются, как обороноспособность страны, а ты тут ерундой страдаешь, уважаемых людей прикладываешь, выкормыш перестроечный. А я скажу: «Берите раньше лет на пятьсот.»
«А ты не сумасшедший случайно, чтоб так о лучшем нашем правителе за всю постсоветскую историю?» – спросят для порядка те же самые, только удивленные, бюрократозавры. Это и будет  приговор.
Знаем, уже проходили. А если не выработать систему сдержек и противовесов, как у нас любили говорить в смутные времена, то вообще может подкрасться, кто угодно. Может начаться такое.  Какое? Страшное, аморальное, беспредельно-вывернутое – это кому как угодно, или исступленное скажем. У католиков времена индульгенций прошли, и смертные грехи вроде как не прощаются, даже если покаяться. Другое дело реально, цель у них всегда оправдывала средства. Для всех хорошим не будешь – это у них с молоком матери. А у нас времена индульгенций еще не прошли. Мы еще не перебродили.  Мы все так же даем себе зазорчик для душегубства. Мы варвары, кажется!Перекрестился. Точно.
Казалось бы, маленький пункт, что уж там исповедь и причащение, а оказывается, в глобальном общенародном масштабе – катастрофически огромный зазорище.
Хорошая почва для новой заварушки. Только исповедуйся и причащайся, а там! На Западе правительство в интересах своих граждан может поступать так, как им заблагорассудится. Но это правительство, а народ ни-ни. Субъект не правомочен судить или миловать, разве что в качестве присяжного. Это о Югославии, об Ираке и так далее, говоря об НАТОвских правительствах, отдающих почти фашистские приказы, ради высокого качества своей жизни. А нам ни – ни, незяяя.
У нас же сейчас укоренился корпоративный уклад. Сейчас то немного спохватились, а вот тогда, к семнадцатому году, предположу, что зазорчик достиг таких размеров! А еще кто то сильным плечом раздвинул щелку пошире, так что все вдруг из рабов захотели стать господами и отрастить вслед за Ницше и Горьким эти чертовы усы, как у гребаной лисы.
Смердам захотелось в калашный ряд. Померещилось, что бары. А щель при помощи данных идей увеличилась до та-а-аки-и-и-их размеров, что стала дырищей, через которую и хлынуло все помойное за тысячу лет.
Устремились нечистоты, селевым потоком, сметая, в том числе и переходящих в брод, с криками: «Ан, нечего здесь хитрить! Ишь ты, на каждую хитрую ж-пу есть болт с резьбой».
А если б они прислушались к себе еще чуть раньше, хотя бы весной перед Пасхой, то услышали б, что птицы начали скрипичные концерты, скворцы черные с фиолетовым отливом, уже во дворах и  вокруг пахнет влажной землей, и нужно сеять. Рядом живые красивые люди, а не манекены, и им очень больно и страшно, когда их угощают  штыком в живот. Да и сейчас не приглядывают, тащат, рвут, толкают, срывают, потому что главное результат, улучшение качества своей жизни за счет других.
Никто тогда еще не представлял про золотой миллиард, потому что еще много чего не было, и в том числе нужного количества лампочек, еще не было антибиотиков, приемников, передатчиков. ГОЭЛРО на подходе. Но есть враги революции и их много, и много красной материи.
Этого не спрячешь. А врагов все больше и больше и они скрываются. Если представить, что полстраны неграмотные, урожай не уродился, зарплату не выдали, жить не на что, войну проигрываем, в войсках бардак, попам не верим и поэтому Бога нет – вот тогда и посмотрим, насколько мы неспокойные и неполиткорректные . А некоторые, те, что под кайфом, уже и не люди вовсе и даже не матросики, а по Федор Михалычу, просто бесы. 
В таком состоянии и человек не человек, а так, мясо, которое можно  жечь, травить, морить голодом, штыками колоть, расстреливать, кромсать, как подручный материал. Мясо! Судя по историческим фактам, можно смеясь кожу снимать, подобно ассирийцам, сердца вырывать, подобно викингам, майя, сорматам и другим дикарям прошлого. Легко. Люди-зомби в наркотическом и массовом психозе, опьяненные кровью, не остановимы.
Раскаленные они вошли в раж. Ледяной водой для них могла стать решительность царя. Но он отрекся!
Экстаз ненависти, визги, крики, проклятия, молчаливое вожделение палачей. Как будто приговаривая: «А что же вы нас так долго за людей не считали, в крепостничестве гноили, выкупаться не давали, Юрьев день и тот отменили, дворяне и помещики вы наши зажравшиеся. Вот сейчас и посмотрим, чем вы набиты. Может быть, золотом. Чем вы отличаетесь от нас? А попы  поддакивали, почти как сейчас. Тела поотъедали будь здоров, рояль провисает. На фоне Афонских старцев, столпников и преподобного Серафима Саровского контрастирует».
Вот и получили! И нечего роптать. Где же ваш пост? Когда худеть начнете? Под рясами жуть какая пингвинья жировая мощь! Может, поэтому народ с таким удовольствием купола посшибал, потому что лжи много и несправедливости накопилось, в ваших проповедях. Друг друга не слышали и не видели, оглохли и ослепли. Ложь вместо правды.
А тем временем разврат достиг критической отметки, оттого что часть трудового народа, так называемого пролетариата, от голода, злости и потерянной веры оказались легкой добычей манипуляторов.
Распутин в спальне царицы! Охма! Конец! Дыма без огня. Под кайфом вседозволенности, напридумывав  черт знает чего, в них и воспряла вековая жуть, естественно, под граммотным руководством искристо-правдивых большевиков. Пиши не пиши, а все равно всей жути не прочувствуешь, пока не увидишь тысячи острых вил и горящих дворянских гнезд.
Кто-то скажет, после Сталина, Гитлера, Пол Пота, чумы, инквизиции, революций, конкистадоров уже ничего не страшно. Все испробовано, а от разъяренной толпы убегать. Но это еще не конец. И то, что тогда готовы были за правое дело и убивали даже матерей и сестер, в голод детей поедали – это еще не конец триллера под названием «чело-век».
Думали,  зазорчик, на всякий пожарный, имеется и ничего. Надеялись видно, что чуток выпустят дури,  потом покаятся и Бог простит. А если нет, так и тем более. А что! Вот уже трехсотого расстрелял и до сих пор никакого наказания. Жизнь прожил нелюдем и ничего.
В почете! Душегуб –  звучит гордо, почти как сверхчеловек. Он убийца! Говорят затаив дыхание. Не каждый на такое способен! Ему все можно. У нас ими, восхищаются. А если так, да пошло бы все. А если что, то и покаяться никогда не поздно – зазорчик-то есть.
Никуда не денутся, отпустят грешки. Нас таких много. А человечка-то выдрессировали религиозными посулами, а он опять за свое – кусается, плюется, матерится, насилует. Есть родимый хочет.
А щель всепрощения. Ее еще никто не замазал, не залатал. Многие и сейчас ждут своего часа. Уже устали ждать наши смирняшечки. В их генах страшная память беснующей толпы. Они догадываются, что, как дедам и отцам, им тоже понравится.  Им хочется убивать, но они пока сдерживаются. А пока каждый на своем месте пьет кровь. Попивает. А попы все наяривают, обещают отпущение – только плати.  А графа Толстого к анафеме! За что, ироды? За что? На себя-то давно смотрели ?  И не думали!
 



15
МЕЛОДИЯ
День выдался ясным. На солнце подсыхало. Но в тени слякоть: вода, песок, подмерзшие собачьи экскременты. Ветер дунет и в глаза. Потом моешь промываешь, а в них все равно что то еще мельче, чем песок, кристаллы.
Около дома потоп. Соседка меняет деревянные окна на пластиковые.  Мусорка после праздников через край, повсюду  бутылки, «Тетрапаки». Снег сырой и смуглый. После долгой зимы люди наслаждаются теплом и как будто складывают про запас. На площади перед торговым центром «Рублик»  людно и весело. Весна.
Множество красивых улыбчивых лиц. Весна, молодость – это прекрасно! Иногда по большим праздникам проходят концерты. Люди сидят на лавках, разговаривают, некоторые улыбчиво молчат, ждут, краем глаза следят за детьми и взрослыми.  Вытирают вспотевшие лбы, щурясь от яркого света. Покупают в подворотнях с лотков дешевые темные очки, радуясь припеку,  расстегивая куртки, мнут шапки. Хочется тепла и света! И еще любви и счастья. И всего то!
Неспеша иду с детьми к ближайшему  кинотеатру. Расписания не знаем. Дети, что-то рассказывают и смеются. У некоторых разговор, наивно восторженный, у других по-взрослому поставленный ловкий. Уже с детства  постановки, с подходцем.  Знают, кого из взрослых  похвалить, чтоб затем что-то попросить, а кого из ровесников поругать и при этом каким тоном и в какой момент.
Вот и сейчас племяшка рассказала об однокласснике. «Он лезет не в свой-и де-ллла! Он всех обижа-а-а-ает и обзыва-а-а-ает». Затем  радостно поделилась, что папа  подарит ей сотовый за десять тысяч. На вопрос «Почему именно ей, а не старшему брату?», объяснила, что он плохо учится и к тому же кхыкает.
И сразу же показала, как именно он кхыкает, хотя все и так знали и видели это кхыканье, которое не так давно, около года назад, сменило подергивание глазом. Теперь глаз не дергался, и, признаюсь, я думал, что маленький хитрец тогда  делал   это, чтобы обратить на себя внимание.
В тот момент, когда мысленно восхищался племяшкой и ее способностью, как взрослые,  снова вспомнил приятную в кавычках мелодию.
Наверное, оттого, что скорее уже заколебался слышать ее в искорябаном виде. Но где слышал так и не вспомнил.
Мучился, представляя себя неким соседом своей же семьи, слушающим каждый день и не по одному разу приятную во всех смыслах мелодию, до неузнаваемости измененную неумелой детской игрой.
Мелодии доносились из, непроделанных стыков потолка. Слушал  музыку и заодно, как мальчика ругает мама, иногда называя недоделком, и то, что его отцу, как плохому танцору, что-то мешает заработать денег. Совсем нет , просто надоело. Да и неблагодарность не помогает в этом деле. Совсем руки опускаются.

16
РЕКА С НЕВИДИМЫМ ТЕЧЕНИЕМ
Река с невидимым течением как стиральная доска лежала на ладони великана. Тот же невидимый великан полоскал свою лунную одежду, украшенную колыхающимися домами, церквями, мостами, деревьями, огнями иллюминации, потоками машин и многим другим, лежавшим и стоящим у берегов старого города. При дневном свете  обмелевшее русло краснело и белело жирными точками бакенов, светясь песчаной кожицей отмелей, и еще пропуская через себя плавно движущиеся, утопленные до ватерлинии, баржи. На ней уже давно не работали земснаряды углубляющие фарватер. Река мелела.
Слева краснела реставрированными углами Георгиевская башня Кремля 1508 года строения. Сзади, за спиной, на постаменте чернела чугунная фигура В.П.Чкалова. Из-под его ног в виде восьмерки уходила лестница. Она круто спускалась к реке, выходя  на площадку у реки к пестреющим свадебным кортежам. Там же на постаменте возвышался небольшой корабль.
Рядом чпокала пробка и, взлетев, ударялась о  В.П. и шампанское проливалось пеной на гранит. Счастливые молодожены фотографировались, не обращая внимания, что за рекой вовсю дымят торфяники. Они довольны уже тем, что в день их свадьбы нет дождя, словно забыв, что по примете свадьба в дождь – к счастью. «Я тоже когда-то женился, – с грустью вспомнил Валерий Палыч. – Тогда шумела февральская вьюга. Мы с Ольгой были счастливы, – глядя на себя чугунного, возвышающегося над откосом. – Сколько лет прошло, сколько воды утекло, можно было бы всех империалистов затопить. А прогресс то  скакнул. Эх, махнуть бы, как тогда, вокруг шарика!» И Валерий Палыч, со словами скорее обращенными к себе, чем к окружающим, заметил: «Помнят Вольку, Валерьяна, потомка Волжских бурлаков».
И незаметно спрыгнул с постамента. И быстрым военным шагом проследовал в сторону пешеходной улицы Б. Покровской (бывшая Свердловка). Там в книжном магазине  присмотрел книжку с названием «Наш Чкалов» автор Александр Игарев. Открыл, полистал заголовки: «Вскормила меня Волга-матушка» Так и есть, правда! И дальше все подробнейшим образом о детстве, юности, мечте и  небе. Да развеж все опишешь!? А вот мой девиз – «Если быть, то первым!» «Лет-то прошло! Уважают…, – отлегло у летчика. – Да, лихой я парень был. Но вижу, капиталистический сор пророс на моей Родине. Проникла заразушка. Сталина бы сюда. Внучка модельное агентство открыла. Не по мне все это, не мое».
Вспомнил баньку по черному. Как отец парил чах-чух, чах-чух. «Ай, больно, как будто кожа слезает». – «Так  сейчас веничком потру, и все пройдет». А как селитерных лещей гоняли, а они плыли, словно  стая касаток, рисуя горбами по заливу. Мелкая рябь и холодная вода. По народным поверьям олень рога помочил и Илья-пророк два часа уволок, а мы в воду.
Холодно! Ноги  задеревенели, и даже бег не помогает. Палка в руке и как по лещовым горбинам хвать. Гляди-ка, пять, шесть, да их целый косяк. Чпомс, чпомс, бумс – молотили только круги на круги, налетали. «Воля, Волька, давай, вот он справа всплыл кверху животом». Увлекательно. «А вон еще» – «Ладно, пошли, уж больно холодно» – «Сейчас, вот последних» – «Загоняй их, загоняй…» «Вот ни дать ни взять, доисторические люди, – заметил Валерий Палыч и сразу обратился: – Гамлет, ты тому Гамлету, случаем, не родня?» – «Нет!» – «А ты бы свою женщину прокормил – и не одну! – в доисторическое то время! Удар у тебя хлесткий, меткий, поставленный! Где занимался?» – «Самоучка! И спасибо, Валерий Палыч, за оценку скромных возможностей» –
«Да ничего, ничего, пожалуйста. Просто жаль тебя, что не стал ты из принца королем. Да и с Офелией как-то не по-человечьи получилось.» – «Говорю же, что тезки мы! Совпадение! Я, Валерий Палыч, в честь покойного папы назван. А в отношении вас так мы здесь, в Прекрасной стране, сразу знали, что Вас не Валерьяном, а Икаром зовут». –
«Икаром? Что ты, брат, эдакое выдумал?» – «Да, да, оказывается Икаром! Нет, Вы представьте, какая связь времен, реинкарнация и вера в перевоплощение. Все подтверждается! А Дедал где? Дедал – это, вроде как, Циолковский, Туполев, Королев того времени. Это отдельная тема. Лучше не отвлекаться. Вот висит Луна над долиной Нила, тростник шуршит, собаки лают, и Вы летите.» –
 «Хорошо, пусть будет так. Но все уж как-то, извините, натянуто за уши! Собственно, мне уже кажется, что я начал замерзать. Не пора ли нам, Гамлет, по чуть-чуть амброзии и в обратный путь в Прекрасную страну. А то как-то не по себе: солнце, вроде, яркое, а  прохладно, ветренно. А что Эдип?» – «Что Эдип? Он плавки пошел выжимать вон за тот куст. А пока его нет, скажу Вам, что в наших местах он звался по-другому, как и в вашем случае, Валерий Палыч» – «Как же?» – «Не переживайте, Валерий Палыч. Насчет вас все проверено-перепроверено. Если Вы были Икаром, так Эдип на самом деле был в прошлом веке Павликом Морозовым» – «Знаю такого! Слышал что-то. Это тот, что отца-кулака властям сдал? Правильно! Одобряю! Народ-то голодал, а они!» –
«Не спорю, измельчал с веками. Масштаб не тот. Уже и не царь, а так сплошное вырожденье, крестьянский мальчик. Но, надо заметить, поступку своему и року не изменил, остался верен. Не убоялся супостат и сдал отца властям, и тем, читай, убил, ревнуя к матери». – «К матери! А мать причем? Вот это новость!» – «А мать-то не простая. Там все гораздо проще и сложнее, чем у Софокла». – «Кого?» «Греческий писатель, Софокл» –
«Мать не из плоти! Мать – вроде, всплеск, глобальный катаклизм и свежая идея, овладевшая умами. Вот в чем загибон. Ее и звали на иноземный лад – Революцией! А дальше больше.» – «Что-то ты, брат Гамлет, не туда зашел! Зачем же революцию приплел!? На святое покусился!» – «Так надо, Валерий Палыч! Исторический фрагмент и правда. Без нее никак! - -Но Павлика же зарезали!? - - Да убили, вместе с братишкой, свой же дед! Он умер, его вроде как и нет больше. Но когда потом его прославили на всю страну, он вроде как и ожил!- - Ожил!?—Да ожил, чисто гипотетически в сердцах миллионов сочувствующих! Понимаете какая история!- - Да-а что то у меня в голове не укладывается Гамлет, твоя теория!- - А что непонятно, прославили и тем самым он как бы и не умер, а как Ленин, живее всех живых!- - Ну это ты загнул с вождем сравнить! Вождь нам свободу дал! Вот разве б смог я летчиком стать, не произойдя революции!? Никак не стал бы, уважаемый Гамлет! Так что ты говори да не заговаривайся!- - А историю дорассказать?- - Валяй, язык то без костей!- - Так вот Павлик Морозов умер героем, но из него сделали символ, так сказать пример подрастающему поколению, и поэтому он как бы не умер, а продолжал жить в душах и умах людей!-
«Так вот, он в город переехал, там учился, рос, окреп и вот женился, как будто для прикрытия, оттого, что только мать он больше всех любил. Ее он духом пропитался. Подрос. И мать уж не могла по-новой замуж выйти. Тем более встречаться с кем?» Валерий Палыч, сморщился.
На всех наш Павлик, вернее его дух, поправился Гамлет, сразу же писал в НКВД и не гнушался: самолично расстреливал врагов народа, тем самым развлекал Лаврентий Палыча, а перед ним Ежова, а заодно и, убирая конкурентов, рвал, метал и черепа проламывал, но больше все ж стрелял и каторжным трудом одаривал, они же тоже все себя оправдывали, что за правое дело кровь льют.
И после, как пускал в расход, старательно их перечеркивал в энциклопедии крест на крест химическим карандашом мусляканным. Был близорук, но лица, имена – все аккуратненько, словно для кого-то, по линейке. Каменев, Зиновьев, Тухачевский, Рыков, Троцкий. Всех Павлик сдал, чтоб с матерью своею, Революцией, любиться, кровосмешением страну объяв, детьми своими наводнив, голодной саранчою расплодился, и слышался уж рык, и рев, и гвалт.
И сам он не угас, забыв детей своих на улицах и в городах. Остепенился, только на словах. Те не пропали дети и.  Знакомы лица! А нам расхлебывай их эллинские страсти. Инцест твою! И однополая любовь у них в забаве, что по нашим временам почти нормально, словно эллины пришли из глубины веков, в страну медведей и осели здесь средь елей. В прошлом ли ответ? Все люди одинаковы и тогда и счас у всех все одинаково. И так сильно в нем к матери стремленье, что и сейчас, вот думали уж все, и усмирился гад, раскаиваться стал, все говорил, не знал, что с матерью он спал, что пьяную от крови выпитой людской  он возымел, ее дурак, хмельной. Инцест, идри твою! И никуда не деться. Уж больно юн был и горяч, она же как невеста. Она же опытна и страшно как сладка, манила наглеца развратом власти, дри-ца-ца.
Революция! Звала под полог сильно, завлекала, глупого юнца. Черным-черна была ее душа. Манила изувера черная дыра! Тянула гравитация. Затем, как мавр, пока старухой Революция еще не стала, не выдержал и по навету, выдумав, что неверна, убил своими же руками, так испытав катарсис и оргазм одновременно. Затем палач очнулся и, кляня, хотел уж руки наложить и на себя, и  руки-то в крови по локоть или даже выше.
Впрочем, эти сплетни идут от недругов, потомков тех, кого он вслед отцу отправил к праотцам. Как им казалось, в ад или в расход, а оказалось, что на VIP курорт, где никогда и ничего не надоест, нет скуки, нет тоски, нет страха! Это ж надо! Боли нет и туалетов нет. Видимо нирвана!
 Такая каша из вчерашних палачей и жертв, которые на брудершафт братались, радостно как будто и, не узнавая, прохлаждались в тенистых рощах. Утром нет похмелья, ешь, пей – одна отрада. Мечта революционера, каторжника Кобы – мировая революция. Мстить и покорять народы больше, вроде как, не надо, а здесь он нараспев поет псалмы на радость маме вместе с Троцким и счастлив, что не помнит, кем он был. Иль только претворяется в нирване? Иль  снится ему сон за несколько часов до Великой победы! Он просыпается в поту, и на руках у мамы.


17
ШОУ ТРУДНОГО УТРА
В четыре утра Гамлета разбудил  резкий звук – гремели входными дверьми. Нехотя поднялся, подошел к окну, никого не увидел, залез на подоконник и крикнул в приоткрытую форточку: «Э-э-э-э, х-ли вы там!» Тот, кто там был, не реагировал и продолжал стучать. «Пойду, выйду», – тихо сказал Лене. «Может, не надо?» Но терпеть  стук не было сил. Пять утра. Вышел в коридор. Где-то на верхних этажах раздался надрывный стон: «Помогите!» Женский голос чередовался с мужским. И засомневался куда же  идти, но стук в дверь резал слух.
Подумал, может это стучит тот кто все объяснит. Отвлекся на дверь, хотя показалось, что наверху кто то неземной секретно рожает квадратноголового, цилиндрического инопланетянина, и оттого, просит помощи. За дверью оказался длинный костлявый наркоман. Хотел дать ему за наглость, но не захотел пачкаться.  Как  оказалось, это он  избил девушку. Бил, пока у нее внутри что-то не оборвалось. Затем дружки выправодили его на улицу и вот он ломился.
 Гамлет этого не знал, и запустил звереныша.
– Вызовите, пож-жалуйста, «скорую», – заикаясь, попросил тот. – Дру-гу плохо-о!
– А что вызывать, вот она  и приехала.
– Видимо, кто-то раньше вызвал. – заметил Гамлет, когда двое – мужчина и женщина – в белых халатах с серебристыми, как у космонавтов, чемоданами  проследовали вверх.
Наверху продолжались стоны:
– Пом-мо-ги-и-и-ите. Словно умирает-подумал я.
Наркоман попросил воды. Я как то расслабился и вместо того чтобы послать подальше, ответил, каким то чужим голосом.
– Сейчас - заодно вспомнив, что у наркоманов «сушняк». Стало жаль. Вообщем как всегда. Брови домиком. Прилив сочувствия. Налил пластиковую 0,33. Вынес. Пьет нехотя, словно прикидывается. Спрашиваю, что с ними?
– Да что-что? Колются всякой ерундой, а потом кипят. – вяло отвечал он.
– Наркоманы? – зачем-то спросил  очевидное. – Жахнулись не тем, –
– Да-а-а, нарко-о-о-о. – на ходу засыпает и сразу просыпается.
– Не хлопай дверями – дети в доме спят, и давайте-ка уже  на выход.
Отвечает, булькая:
– Хорошо-о-о.
Замызганный, грязный, липкий, бессильный. Оборотень. Наверху стихло. Врачи, как роботы,  прошли в обратном направлении.
Вот он – апокалипсис! Зашел домой. Смотрю в окно. Минут через пять вышли. Второй поменьше и в кепке. Пошушукались и  бежать в разные стороны. Движения заторможенные, бегут как в замедленной съемке. Через минуту после еще и бомж нарисовался. Все какие то, как шкурки от соленых помидор, красно -черные. Полный упадок. Ничего не скажешь, пестрая, вернее бледная бригада смерти. Дверь на распашку. «Что за народ?» – нервничал, еще не зная, что наверху  между этажами лежат, два мертвеца.
Вот тебе и День рождения!? Подарок что надо. В пяти шагах от растворенных в нарко кислоте жизней. Сострадание есть, но что толку. Только бессонный газ в черепной коробке и муть за роговицей, словно пьяный уснул с сигаретой в постели и матрас  тлеет. И обреченное понимание, что вообще то не нам судить, а тому, кто  издает шорохи в мозгах, нагнетая ужас и низменные желания, положить на все с прибором и хапнуть передоз.
«Полный подъезд квартирантов» – пояснила Ленка. «Тогда понятно». Поспать не получилось. Через полчаса подъехала милиция, затем труповозка, а уже далее и телекомпании подтянулись. Шоу трудного утра, затем трудного дня и, вдогонку, такого же вечера началось. У меня всего лишь День рождение, в непроходимых дебрях, человеческих судеб.
Хочется любых, даже перемороженных, цветов и крепко выпить. Потом разжечь костер в любом лесу, на поляне, да хоть даже на пустыре и погреться!  Факт, как хочется! И уже прекратить  помнить о том, что нас никто не спросит, хотим ли мы стать кузнечиком или человеком. Мы бл-ть подневольные твари! И тем более нас не спросят, хотим ли умереть сегодня или завтра и какой смертью. А чего мы тогда кипишуем. Еби---кая сила! Раз это происходит не по нашей воле!? Урылись и заглохли быстро!Тянем лямку дальше! Мерием давление и снимаем кардиограмму.

18
ОСИНОВЫЙ КОЛ
Приятные открытия настигают порой самым обычным образом. Из ниоткуда, из сомнительной честности и  серой, даже если пронизанной солнцем, будничности дней вдруг осознаешь, с какой скоростью растет твой славный и древний город. Твоя любимая отчизна! Если конкретизировать, то с катастрофически быстротой. Похожей, на половой акт кролика, чтоб стало понятно, с чем сравнивать. Возмутительно!? Радостно за кролика? Или за город? Да за всех, кому улыбнулась «госпожа удача» хотя в данном случае по отношении к себе, я бы назвал его или ее потаскухой.
В какой-то момент понимаешь, что уже давно не объезжал город. Не объезжал совсем, почти как скакуна, которого никогда не объезжал, но видел как. Почти полтора года, с тех самых пор, как продал машину и стал безлошадным горожанином, что, конечно же, нетипично для нашего времени и наверно не так критично, как крестьянином, да какой там денег еще меньше. И вот случайно проехал от конечной и до конечной, от одного угла  до другого.
И был удивлен, аж на долю секунды перехватило дыхание, да и зависть проскочила: «Это ж надо, так быстро и все поделили.» Новостройки повсюду. Даже под землей. И все мало. Мало!
И, казалось бы, радоваться  надо, но не получается. Говорят, в большинстве квартир никто не живет! Никто? Да, никто! По вечерам в окнах темно, хоть глаз выколи. Все продано, скуплено, откачено и ждет перепродажи! Поговаривают, преимущественно одними и теми же людьми – чиновниками, банкирами, нефтяниками, газовиками и их окружением, генералами и их подручными коммерсами. Это их инвестиции в свое светлое будущее. А нам пока что ночная темень и дорога в никуда, да, да та самая сума и тюрьма от которой велено не зарекаться.
И не то что я на что-то сильно претендовал, но амбиции, надо сказать, кое-какие имелись.  Все же у себя дома – не где-нибудь в Европе или Азии. Зависть шевельнулась, но я давил ее нещадно и старался заставить себя радоваться за новых хозяев жизни.  В глубине души, конечно же, желая им сдохнуть, адской смертью, ну, как минимум, будучи воткнутыми на осиновый кол для исправления осанки.
Ух, на рожон лезут! Что? Я на рожон лезу!? Мы все на рожон лезем!? Так у вас рожнов или, как их там, рожонов не хватит. Хватит!? А сколько таких, как я, по кухням и подъездам. А где надо говорить, молчим. Трусим!
Самосохраняемся! Не знаю точно, сколько нас, но знаю, что пока значительно больше, чем их, но толку от этого никакого. Мы – беспонтовое неорганизованное большинство и поэтому нас как будто нет. Мы нолики! Они просчитали нас на компьютере и поняли, что неопасно. Бузим, только пьяные, а у пьяных башка совсем не варит! Если что под пресс и точка.
Ах, как расстроился город! За какие-то 500 дней. Почти по Явлинскому. А говорили невозможно! Можем же, если захотим. Какая стать и мощь, но все равно осекся, сдержал себя, как и много сот раз ранее. Праведное негодование то отступало, а то брало верх: «Это какое-то цунами, шквал, наскок. Куча грязных откатных и нефтегазовых купюр хлынула на город, и проросла дорогими, явно не по карману 99% граждан и жителей, «Porshe Cayenne», «Bentley» с административными номерами и ломовыми ценами за квадратный метр элитными многоэтажками, безнадежно отбросив нас в почерневшие от времени и сырости нештукатуренные халупы.
 В голове вместо радости и хвалы ощущение, что на-бали крепко и, если дальше так пойдет, уже довольно скоро к делу могут приступить другие команды и их смех, скорее всего, и будет последним. А что!? А ничего! Мощь еще есть! Говорю же, что все просчитано! Мы находимся в нулевой фазе импульса и пороха в нас ноль, а слабости и не сосчитать. Сплошные слабости, зияют черной бороздой тропы, по которым  убежали от их хищных пастей! Не убежишь! Но можно затаиться. И таят в себе до случая.
Если некоторые кремлевские группировки что-то не поделят, вот тогда? Тогда все возможно. Правильным людям на их празднике жизни уже хочется напиться и хамить, придумывать гадкие прозвища, пугать и стрелять не только в воздух, но и по ним. Шнур поет: «Быть плохим у нас хорошо, а хорошим плохо.» « Выборы, выборы! Депутаты пидоры!» А вообще Шнур  правильно поет. Шаман! Воистину! Гуру!
А особенно если видеть, как просветленные открытием полной безнаказанности, соблюдая тишину, они торопятся. Спешат застолбить. Занять на веки вечные и вкладывают, и закачивают в бездонную щель России. Чтобы она быстрее забеременела и принесла подобное им потомство победителей, почерневших даже не в соляриях, а на Сейшелах, Багамах, Мальдивах или Лазурном побережье или еще в какой тьму-таракани. А если на чистоту так, тьму-таракань – это мы!? Холод и мрак. Да кое какая, убогая социальная справедливость. Разве что молодежь подрастет, в новых рыночных условиях и то вряд ли, они что то смогут. Они такие!
Для них конечно и спорткомплексы построили. Несмотря не на что спасибо. За это властям можно кое что  простить. Дети на стадионе, цветочки по дороге в школу и если выглянуть из окон то уже совсем другой психологический климат в микрорайоне! Еримеев  с Булкиным уж расстарались! Хотя вот сейчас они уже и не вместе, а почти враги.
Граждане против корпорации чиновников – звучит фантастично, потому что и реальных граждан-то кот наплакал. Им и граждане-то не нужны. Есть труба, при ней охрана, аппарат, и ядерное оружие. Что еще? Полный набор механизмов действия.
Граждане, хоть так, хоть эдак, – лишние. Бюрократическое сообщество хочет и уже давно во всю обналичивает уворованное, на всякий случай безответно плюя в пульсирующее темя народа. Народ не рубит, не вешает, пока терпит. Может, разучился? Так и есть! И  кажется, будет терпеть до скончания веков. Слабый стал, бездушный.
А если точнее терпит пока его самого не станет. Это и будет  протест. А что ему еще делать? Один утирается, другая, ухмыляется. Пластмассовые лица. Жируют от скуки. Уже все перепробовали. Бахвалятся микроскопическими заслугами, за которые в том же Китае их давно бы к стенке поставили! От скуки еще и не тем займешься. Собаки от скуки вон очко лижут. Кто то сказал, что деградация это высшая форма протеста народа. И флаг ему в руки, раз хочет  пусть дохнет, читается в их лицах.
Естественно, ради сохранения такой кайфуши бюрократы пойдут на все, а тем более те из них, на ком уже есть кровь конкурентов. Им терять нечего: семь бед – один ответ. Шлепнут, любого, не задумываясь. А ты бы, скажешь, по другому, поступил? И перед тьмой вечности им жуть как хочется, покуражится, почесать затекшие мышцы, расшатать, а если получится, и притопить лодочку. Исторический масштаб им подавай!
И надо сказать бюрократы люди серьезные! С волей к власти! Виртуозы смутного времени. Да как не назови. Они рассчитывают на историческое знание и понимание, что всем, по большому счету, хочется чего-то  радостного, единения и улыбок, а не разъединения и споров. Мира, а не войны, но к сожалению. Вот, совсем как дети, в караоке поют: «Вместе весело шагать по просторам, по просторам и, конечно, запевать лучше хором, лучше хором.»
Страна запевает, а они спекулируют на естественном стремлении народа. Подкармливают  надеждой, а на самом деле прикалываются, что нас и за конфетку можно купить. Им по кайфу, они – каста избранных, когорта дирижеров, политический класс, который муштрует, казнит и милует. В их руках  скатерть-самобранка, и шапка- невидимка и золотая рыбка и еще много чего, включая ответственность, и они о ней уже думают.
А вообще, дирижируют, то, так себе –и это слишком красивое слово, скорее, они нас мучают, чтобы не только мы, но и другие боялись. Но надо отметить, что сейчас немного зашевелились и в других направлениях, не только в фискальных.  Как уже сказал, начали строить и уже построили стадионы и спортивные залы шаговой доступности, но мало. Целевые программы под выборы финансируют, армию квартирами снабжают, но тоже мало. А вот так, чтобы от себя, от сердца, оттого, что вот здесь, в этом микрорайоне, вырос и хочу помочь от щедрости своей миллионерской души, пока не дождешься. Такая позиция им пока не ясна. Жадничают. Хитрят. Недоплачивают. Думаешь, хотя бы дороги, мосты начали строить и мусор убирать и то ладно, хоть что то, за наши деньги, для нас делают, а не только для себя.
Порядок в общем кое-какой есть, но гайки с арендой земли, да и с жкх, которое по прежнему халтурит, закрутили. Дерут огого как липку.  Губернатор непростой человек, многослойный, но хотя бы спортсмен. Пришел, и облик города и области начал медленно, но верно, меняться к лучшему. Что то, скрестилось и заскрипело. Правда, не в укор, большая половина из добрых дел по старой привычке – сплошные приписки и новый дележ. Но это уж пусть контролирующие органы работают, а они не хотят. Понятно кому охота, крайними быть. Так это ж их долг! А про долг они и слышать не хотят, и так хорошо, делятся же. А может так оно и должно быть!? Пока цены на нефть высокие так и будет, ничего не поделаешь!? Не янкам же, как некоторые ноги лизать. Стыдно честное слово, биджо, геноцвале, что ты делаешь, опомнись!
Приписки по ощущениям приобрели размеры до перестроечных. Кажется, и брежневские времена переплюнули, особенно, что касается инфляции и других жизненно важных критериев. Кто-то крепко президенту впаривает, если не сказать, втюхивает.
Ощущение, что кроме президента и его ближайших замов, процветание народа никому неинтересно. Здоровые силы разрознены, а нездоровые сплочены прибылями и самосохранением и правят бал. А чего бояться: конкурентов нет, милиция бездействует, все ФСБ за некими террористами охотится, ему, вроде как, некогда с коррупцией бороться. А то, вроде как, с себя и придется начать, а так не хочется. А уж против власти она не пойдет, оттого что рука руку, и ворон ворону, ну понимаете.
Скучно! Светлых личностей мало. Трусость  сплошная. Овечьи сердца! Все как то бережливо, без хоризмы. Зато по плебейски сытно. Все-все знают, так что же скоро рассыплемся сами, если честные крепкие мужики бессеребренники во главе не встанут, да еще умные и психически уравновешенные, что утопический идеализм скажете. Хуже! Романтика!
Циклопы спят. Детишки наполовину больные, население сокращается. Это, как им кажется, не фатально. На их век порулить народу хватит, а там. За других коммерсантов во власти они не в ответе, свои миллиарды заработали честным и непосильным трудом, исполняя роли местных феодалов. А дети!?
Так их развивать надо на собственном примере. Это долго. Сделать что-то стоящее и на века – еще труднее. Но вот новый губернатор старается и это уже лучше: в коем-то веке такое случалось, разве что при молодом Немцове, Х. так вообще не жужжал. Старый был! И жаль что до сих пор показать-то, кроме олигархов и такого же кособокого шоу-бизнеса, почти нечего. Ну разве что еще военная техника, леса, поля, реки, озера, женщины – все от Бога.
 Леса, поля тоже уже кем-то огороженные под  угодья, а по периметру вооруженная охрана на джипах. Попробуй срежь грибок. Так по всей стране: лакомые куски принадлежат разным феодалам, нуворишам, траншевикам и дефолтникам. Попробуй, сунься – легко не отделаешься: запаяют в атомный реактор и отправят в Иран или на Луну, а представят как гуманитарную акцию. Все в их ловких, цепких руках. Переломают!
И склеят, как пожелают. Они – сила. Они – вассалы и новые князья 21-го века земли Русской. Их сила, каторга и острог. Глазки уже, как раньше, беспокойно не бегают – забронзовели. А за кордоном все ждут не дождутся, когда же наконец наши проявят свой исторический нрав и передерутся. Но пока цены на углеводороды высокие – всем хватает! Нет причин, сорится.
Хотя закон самосохранения торкнул – очнулись. Начали в лесу порядок наводить. А без президента так бы и не пошевелились, вырожденцы. Олимпиаду, хоккей, футбол, Евровидение им подавай. В историю хотят с позитивом, а сами по наследству должности передают!
Я тоже хочу Олимпиаду, да только кто ее даст, а если и даст, где деньги, Зин, взять, чтобы туда попасть. Дураков,  нет. Дураки есть! Навалом! И я один из них, но одна надежда не самый дурной.
Америка – она, конечно хищница, но, извините, она других бомбит ради процветания своих, а у нас своих гноят и обворовывают ради личной выгоды и еще хотят, чтобы их уважали в мире, наших доморощенных, мозолистых выродков пролетариата. Не жирно ли будет, господа: и бандитские деньги, и уважение сразу. Вы же их не заработали. Вы же их прихватизировали.
Я, конечно, понимаю, что сейчас главное при таком счастье – не потерять адекватность, но видит Бог уже потеряли.
И ВВП конечно жаль. Он старался и для многодетных семей, и для стариков: то пенсию, то пособие увеличивал. Уже и по два раза в год не успевал – инфляция  сжирала. Да и при новом президенте так же. Цены прут. Он кивает на мировой финансовый кризис. Все сложно короче.
Но надо же мне, нищему, миллиардеров жалеть! Откуда я это знаю, что они миллиардеры? Не знаю, а только предполагаю. У нас это в крови, что первое лицо должно быть первым во всем. Что за наглость! Смех без правил! Причем тут смех? Все серьезно. Закон суров, но это закон! Демагогия как стиль управления. В ответ с задних рядов звучит бессильное, Ура!
Пока не страшно, но знаю, что могут и в порошок стереть. А мои негодования что-то вроде развлечения, когда кричишь больше для того, чтобы услышать эхо, а то и его не услышать, а просто молчишь в пустоту. А не то, чтобы докричаться до небес. Но даже если я моська, а они слоны, все равно хорошо: меня радует, что они пока еще не настолько озверели, чтобы за слова растоптать, и пока всего лишь замалчивают оппозицию. Да какая, собственно, оппозиция, когда такие цены на нефть! А если бы не цены, то они бы ни за что не сдержались и дали бы некоторым в нос и размазали неблагодарных по стенке! Если б не огромный бизнес, приносящий огромные деньги, нам всем бы не поздоровилось.
И Сталин, смею предположить, если б набивал карманы, то не был бы таким жестоким. А что! Деньги бы его смягчили, но он, к сожалению, был  фанатом и бессеребренником, и рядом не нашлось того, кто бы его нормально откоррумпировал. От женщины многое зависит. Хорошая баба рядом – и никакой крови. Просто, не с руки было бы Виссарионычу от хорошего секса отрываться. Хотя необязательно, вот с Берией и женщины не помогли.
Надежда в том, что таких недовольств в их адрес направлены миллионы. И все же, рано или поздно они коснуться не только их, но и их семей. Вряд ли, конечно. Сказки это все. А карма? И карма!
Хотя она еще хоть что-то осязаемое! Вот во что хочется верить. Остальное, хиромантство не выдерживает никакой критики. На видимый и материальный мир надежды нет. Вот на невидимый,  то да! Хотя для злодеев – семь бед – один ответ. Всем предыдущим народные проклятия как будто не принесли неудобств. А природа их насилия труслива и наступала тогда, когда они равняли людей по себе.
И сразу ужасались, что те, подобно им, могут замыслить, и пресекали в корне свои страхи, терновыми венками. Вождям становилось страшно от подобного сравнения, и начинался новый виток репрессий. Невидимое информационное поле наполнялось ненавистью в их адрес, и пятьсот придворных экстрасенсов неустанно днем и ночью посменно чистили  карму, как Геракл авгиевы конюшни. На силу справлялись. Пусть тиран потеряет покой  – и это уже достижение! –
И, слава Богу, в нашей стране у руководителей лица все больше интеллигентные. А вот остальные, чтоб  испугались и подсуетились, и начали, наконец, уделять внимание избирателю. А народ, какой бы он ни был, а все же родной, и не надо его унижать своим пожизненным правлением.
Народ умный, хоть и терпеливый сверх меры. Пусть он, наконец, увидит, что вы еще чем-то всерьез озабочены, кроме собственного кармана, и что вы не просто наемник и менеджер, как стало модно во всеуслышание называться, а болеете душой за Родину и желаете  ей процветания!
Улыбнулся Андрей выступая перед зеркалом в ванной, мечтая о трибуне и пламенных речах.

19
ХРЯК
Отработав  в полумраке подвала очередную смену, насквозь вспотевший, и довольный, что удалось разлить двадцать ящиков, а это считалась неплохой производительностью и для двоих работяг, а он был один и поэтому еще кое-что делал себе. Со словами – Надо пахать, надо заработать, можно до х-я, заработать!- как обычно прихватил в потайном бутыле излишек спирта, и пошел домой.
Его работодатель Резван, работал еще на какую-то их «шишку» Кямрана, но тот никогда сам не приезжал. Резван за двадцать разлитых ящиков платил один  разливальщику. Но разливальщик разбавлял так умело, что выходило  два. За то, что не пил, Резван его и держал и поэтому пока закрывал глаза на его шалости с  градусами.
На него можно было положиться. «Забегаловка» возле пригородных касс  позволяла Резвану существовать безбедно. Деревенский люд так и валил в «капельницу», чтобы пригубить Резвановского пойла. Перед отъездом в свои деревни и областные городки они, так сказать, «чихали» на дорожку, а кое-кто и попросту напарывался в хламину. Чем их там поили, им, собственно, было все равно, лишь бы догнаться, а Резвану тем более. Главное, что никто не умирал около  кафе, а что там дальше. Таких данных  Резван не имел. «Технарь» он не добавлял – боялся, хотя и имел солидную крышу, утрясающую любые вопросы. 
Разливальщик, вернувшись со смены, плотно ужинал и, как обычно, его почти сразу морило. Спал крепким сном. Устало храпел. Но, как назло, спать не дали. Помешал даже не привычный подоконный вой сигнализаций, а какой-то нереально долгий и нудный металлический стук, продолжавшийся уже минут тридцать. Он то затихал, а то снова появлялся. Минут через пять  после затишья начинался снова.
 Ребенок орет, а тут еще какие-то типы стучат. Он уже хотел выйти разобраться, но жена не пустила. А в подъезде происходило что-то невообразимое – вой,  ор, словно дикое стадо прорвалось, почти как на прошлой неделе десять кобелей и сучка, на  третьем этаже. Но здесь, похоже, другое.
Слышны человеческие, крики.  «Не мое дело». Жена ворчит: «Как будто больше мужиков нет в этом подъезде!» Решил: «Да хоть пусть поубивают друг друга эти наркоманы – не выйду. Мне это надо? У меня ребенок! Менты то куда смотрят!?»
– Дорогая, ты что не чувствуешь, малышок навалил в памперс.
– Ну, родной! Так не хочется вставать – обработай, кисеночек, сам, – и она чмокнула его в варенникообразное ухо.
– Ладно, ладно, спи, подлиза. Кисеночек!?
– Да какой там, разве ж тут заснешь с этим зверьем в подъезде.
– Может, милицию вызвать?
– Да ладно! Еще выдумал! Что больше некому что ли? Почему сразу мы? Вон на первом этаже  аж в окно вечером лезли, так она позвонила, а ей говорят, как хотите сами разбирайтесь. Хотите, кричите, а хотите, молчите. Жизнь такая наступила – каждый за себя. Только бабьим визгом и спаслись, грабители дальше не полезли.
– Ладно, много не болтай, а то соседи услышат. Ты же знаешь, какая  акустика, здесь чихнешь, на девятом этаже слышно. Вот только весь сон, как рукой, сняло, а такой он был – благодать.
И по привычке почесал меж ног и представил любовницу Аньку, лежащую на огромной кровати. И из одежды на ней только длинный шарф из перьев и красные туфли. Красотища. Она рассматривала себя в большое настенное зеркало, бестыдно раздвигая ноги, а затем в зеркало на потолке и снова на стене. И как будто не замечая его, ласкалась, но как-то неловко, в попыхах, с всплесками и замираниями, и вдруг неожиданно заплакала и начала ругать себя: «Надо же, какая же я п---а крашенная. Какая я грязная, лживая. Я же все-все перепробовала. Куда же дальше? Ну уж не с собакой же? А с другой стороны, кто скажет, чем она хуже такого человека, как ты» как будто спрашивала она, его. А он, не обращая внимания на сравнение, уговаривал ее к соитию: «Не переживай, все образуется, не надо себя корить, не надо себя зажимать, а особенно свои тайные желания. Ну возьми в…». – «Да!?» – «Да». – «А ты бы взял в жены такую, как я? Ты! – завизжала она и, схватив себя за грудь, коротким, но резким движением оторвала ее и бросила в него. –
Тогда на, соси, мою силиконовую, урод, а если не будешь, то тогда давай я. – лживо рыдала она, пробуждая в нем еще большее желание. – Помоги же мне, помоги! – стонала она, приняв страшно привлекательную позу».
И тут он понял, что услышал в подъезде именно ее голос. Ему стало жутко и почти сразу рядом нехорошо запахло, что если он сейчас выйдет в подъезд и Анька его узнает и станет называть по имени.
Тогда жена может услышать и узнать, что он и Анька. Он даже не хотел думать об этом, потому что побаивался свою крупногабаритную Веру Палну: когда она в гневе, то ее центнер превращался в два. И он, зажав уши и накрывшись одеялом, в надежде, что обознался, уговорил себя, что в подъезде совсем не Анька. «Помогите, помогите-е-е-е же» – уже прося, стонет и кричит любовница – малолетняя проститутка с накладной силиконовой грудью, а с некоторых пор и наводчица – Анька.
«Ах, что она творила в последнюю встречу. – вспоминал он и с сожалением вздохнул: – Жаль, что не с кем поделиться. Вокруг одни болтуны – все доложат. А скакала, а стонала, наездница еще та, аж кровать сломала. А теперь если ее там, в подъезде убьют, то и вообще весь кайф, кончится. Такую, я теперь вряд ли найду, даже со своими двадцатью двумя сантиметрами. Старею.»
Так он пролежал до утра, вспоминая сквозь крики и стоны Аньки их славные деньки. А когда рассвело и крики закончились, наблюдая из-за шторы, он увидел, что из подъезда вытащили два синих мешка. Через какое-то время к ним зашел милиционер, и жена сказала, что они крепко спали и ничего не слышали. «Правильно, – подумал он, – что лишний раз рисоваться. Тем более, вдруг Анька шла ко мне. Хотя она не знала, где живу. И почему я так уверен, что она? Ее не видно, а только слышно. Как она кричала! «Помогите!» Аж, через стены  пробирало. Мог ошибиться?»
  Вечером по телевизору показали девушку, и он с облегчением вздохнул, что это не Анька, и свидания в самое ближайшее время продолжаться. И что самое главное, его, пусть и специфическая, совесть перед ней чиста.
Мертвая девушка, оказалась незнакомой, а то, что она, по версии следствия, продала наркоманам левый кайф, развеяло в нем последние крупицы жалости к покойной, и он промычал: «Не-е-а, не Анька! Она бы точно такое не сделала – пацанов травить.»
У жителей дома жалости к девушке тоже не проявилось. Каждый твердил, что, якобы, из-за того, что она пацана отравила, они и не заступились. Все, не сговариваясь, нашли причину. Вот только, говорят, один с первого этажа выходил, но было поздно: наркоман умер, а его кореша забили сучку насмерть. - Надо было и тому, что вышел, до кучи накостылять, чтобы не высовывался.- заметил он Вере Палне.
Тот, что вышел и был Гамлет, с возрастом все больше похожий на отца. А разливальщик с третьего этажа вдруг вспомнил свою юношескую мечту стать бродягой, блатным «цапаном», смотрящим, стремящимся и все такое. И он рассуждал: «А эти кореша, сядут лет на десять за убийство прошмандовки.»
«Ну, бродяги, совсем долбанулись» – с долей злорадного удовлетворения прикидывал он, до конца не понимая, отчего он так их ненавидит. Может быть, все же в глубине, своей темной души он понимал, что сам в корне неправ и что кто-то же привез и дал этой девке левый кайф на продажу, не сама же она его произвела. А может, он на мгновение осознавал, что сам вовсе уже и не человек, а самое лучшее – свинья, хряк, а то бывает после смены, как замечала Вер Пална, и козлятиной попахивало.

20
РАБОЧЕ- КРЕСТЬЯНСКАЯ
Если на секунду представить, что мы находимся в королевстве кривых зеркал и, как в сказке, человека зовут Гурд, то вот именно он и просил заняться вопросом регистрации регионального отделения политической партии.
Объяснив тем, что ему  некогда, а дело при правильном подходе может  выгореть, к тому же он сразу намекнул, что ни на что не претендует.
Да-а, вот так и попросил. Я не то что хотел, но считал, что нельзя упускать шанс. И поэтому после некоторых сомнений и раскачки, не сказать, что вприпрыжку, но все же взялся за это, на первый взгляд, гиблое дело. Поначалу все настораживало. И, в первую очередь то, что уже четыре месяца как регистрационные бумаги здесь, а воз и ныне там. Конечно, предшественники кое-что сделали.
Например, составили списки с паспортными данными желающих вступить, что уже полдела. И так как делом занимались в основном деревенские активисты, то и вступившими были в основном их односельчане. Получилась одна большая крестьянская семья. Сельсовет и сельмаг отвечают.
Дело за регистрацией. Взял бумаги, просмотрел  и решил регистрировать. Мной двигало любопытство и, если быть  честным, скрытое тщеславие, а вдруг повезет. При более тщательном ознакомлении оказалось, что люди записывались в «Крестьянскую партию», а затем, никого не спросив и не предупредив, ЦК партии кулуарно переименовал ее в «Рабочую». В том то и загвоздка.
Из-за поступка центра, и начались недоразумения. Ушли прежние активисты. «Ничего, и так пройдет, как по маслу» – шутил друг. Но я-то понимал, что совсем не пройдет и многие не поймут юмора и вслед за активистами откажутся от членства. И это их святое право! Люди по-честному отнеслись к партии, а она. Денег Москва давать не спешила. Дали три тысячи рублей. Да, вы не ослышались. Курам на смех! Партия и три тысячи рублей или приблизительно 110 долларов! И несмотря на это, я сдал документы в управление юстиции, а сам уже представлял вывеску «Рога и Копыта», и меня под белые ручки выносят, как зицпредседателя Фунта.
Но оказалось проще. Просто отказали в регистрации. Москвичи звонят, кипишуют, делают вид, что удивлены и задеты за живое. Спрашивают, надо ли надавить из Москвы. Сказал, что не надо, объяснив, что будет только хуже.
Как всегда случается, когда жареный петух клюнет, начинаются гонки и поиски знакомых, которые могут утрясти, и, естественно, находится, что кто-то с кем-то учился или рядом живет и оказывается, можно решить вопрос положительно, но цена вопроса от 15 до 30 тысяч рублей. У нас в провинции цены пока в рублях, но как вы слышали, что и таких денег нет и не предвидится. Москвичи жмутся, на связь не выходят, как будто мне это надо больше, чем им. Дело стоит, сроки поджимают. Уже пятое марта, праздники на носу, а там и апрель и конец регистрации. «Что вы там не можете денег найти!?» – с пренебрежением  спрашивают москвичи у Гурда. Он от таких вопросов  вступает в ступор и теряет всякое желание сотрудничать. А я бы на его месте ответил: «Нет, не можем, и баста!»
В общем, бардак! Особо не переживаю, жаль только что закончилась моя политическая карьера, так и не начавшись. Слушаю претензии проверяющего  из юстиции, и внутренне согласен с его удивлением, что в «Рабочей партии» почему-то одни крестьяне, пусть и прокопченные солнцем, продутые ветрами, взмокшие ста потами, но все же люди с области.  К тому же, в силу природной осторожности многие так и смалодушничали: сами записались, а когда потребовалось подтвердить проверяющему, то отказались от членства.
Ну и что, что партия сменила название, лидеры-то те же, хотя и лидеров никто толком не знал ни на слух, ни в лицо. Ну, хоть бы одного! Козырять нечем! Да и людям вот, «Крестьянскую» подавай и все тут. Да где ж ее взять, если не зарегистрировали из-за того, что одна «Крестьянская» уже есть, а вторая властям не нужна. Говорят, возникли вопросы с администрацией и там нашему лидеру вежливо дали понять, что крестьянская тема занята, а разбивать электорат стратегически нежелательно. Но лидер что то крутил и темнил по крупному!
 Друг тоже хорош! Ведь спрашивал его: «Не подведут крестьяне?» Он с неизменной улыбкой отвечал: «Нет, да ты что, железобетонно». Вот и получилось, что друг, он же по кривозеркальному ГУРД, не дождавшись обещанного финансирования, помахал москвичам ручкой, сказал «извините» и отошел от дел. Остался я. Паники не было. Остался опять же, только из любопытства и природного упорства. Стимулов почти никаких. Чем все закончится?
Намекаю москвичам  на финансирование, но они все ссылаются на то, что лидер уже столько потратил, столько раздал, а его все время обманывают. Берут, деньги, обещают и убегают с крупными суммами, потом ищи-свищи.  Короче бла-бла-бла.
Вот такие, нехорошие. Из этого вытекало, что он ничего не потратил и не собирается тратить вообще. Намек понял. Хотя, как выясняется, один раз было дело и женщина сбежала с тридцатью штуками зелени, но, глядя на лидера, все равно не верится. От такого не сбежишь!
Может, сбежала с тремя штуками, хотя по лидеру заметно, что он настоящий гедонистический мачист и любитель женщин – повелся, бродяга, на сладкое. Вот так и с крестьянами, которые уверяли, обещали, что при проверке подтвердят  причастность к партии. А как приехали, проверяющие, так сразу: «Ничего не знаем, ничего не понимаем, нигде не состоим».
Включился инстинкт самосохранения. Как увидели строгого дядю в  галстуке, так и струсили. К тому же оказалось, что москвичи через министерство все же надавили на местных и те уже в отместку, расстарались, не поленились, поехали в область и, накопали.
От друга мне, вроде как по наследству, достался его помощник Павел. С его помощью мы и нашли знакомых, и обошлось все гораздо дешевле и спокойнее. Я все это время вдохновлялся чем-то далеким, не относящимся к реальному делу. И, конечно же, не только рассказом заместителя лидера партии, который был у меня в гостях проездом в Шупашкары.
Он уверенно рассказывал о том, что у нашей партии все схвачено и мы по замыслу очень влиятельных людей должны стать буфером между народом и коммунистической партией.
И еще он обмолвился об одном из ныне действующих политиков, не буду называть  имени – догадайтесь сами.  Вроде как в начале девяностых, когда у того застревал в луже его «Москвич-412», дети нашего лидера помогали ему выезжать из лужи. «Вот так! – делал он свой далеко идущий вывод. – А теперь, где он? И где мы?» Таким образом он хотел меня вдохновить, но, глядя на того политика и на наших лидеров,  почему-то от бесспорного факта, что мы ни сколько не хуже, как он утверждал, а даже лучше , вдохновиться не получилось.
Президент тем временем давил на наболевшее, указывая нерадивой касте, то бишь бюрократам, на ее обреченность. Каста выслушивала, опускала глаза в пол, прикрывшись платочками, как бы говоря президенту: «А сами-то Вы, уважаемый, кто будете? Не иначе из наших, же» – и каждый делал вид, что это не про него и его не касается, а президент ничего не говорил. «Не берите близко к сердцу – это же шоу!» – шептал рядом кто-то искушенный. Я и не брал.
В налоговой в узких коридорах не протолкнешься. Уже давно назревают драчки. В кабинете на двух инспекторов, к тому же работающих по очереди – один до обеда, другой после – целая орава налогоплательщиков.
Люди стоят в очереди. Через год, аккурат перед выборами, кое-что изменилось в лучшую сторону! Очнулись! А на тот момент – это надо же! – с одной стороны один инспектор, а с другой все предприниматели огромного городского района. Кто-то же такое придумал? Страсти накаляются, очередь живет по своему псевдосправедливому закону, а обозленные нищенской зарплатой инспекторы по своему.
Все как всегда! Знакомые и блатные без очереди, но за определенную небольшую плату (шоколадочка, коньячок), и это же старо, как мир, и действенно. В коридорах битком, жарко, душно, женщины схватываются в нежелании пропустить. Простоял три часа! Ничего не добился. Инспекторши усмехаются: «Это разве очереди! Вы еще очереди не видели!»
Как всегда помогла знакомая. Затем нужно еще и оплатить квитанцию, а, там уважаемый монополист – Сбер. банк , а ему, по всему видно, уже ничего не надо: они там уже так упакованы, что и клиент для них не клиент, а так раздражитель, особенно в отделении, что около налоговой.
В очереди человек сорок. Для налогоплательщиков одна касса работает, а остальные семь заняты непонятно чем – возле них пусто. В очереди необходимо простоять не менее двух часов. Живая очередь спускается со второго этажа на улицу, и тогда бывает совсем тошно и безнадежно за нашу Родину-матушку и за ее терпеливый люд.
Кстати, перед выборами все как-то тоже нормализовалось! Очередь временно исчезла, чтобы так же благополучно появится после выборов. А пока заведующая объясняет положение тем, что от налогов самой сберкассе ничего не идет, а поэтому и невыгодно задействовать дополнительные силы! Ее тоже можно понять. И все равно презираешь их,  выбившихся над остальными. А они презирают в ответ, хотя убеждают, что ничего личного.
Задаешься вопросом почему же начальники, и начальники начальников так неоправданно жестоки к своим. Потому что знают: будь любой другой из очереди на их месте, он точно такую же кашу устроил бы и три шкуры снял, и унизил их первыми из первых, презрительно наблюдая из-за тонированного окошка за  беспомощными копошениями.
Молчат – вот и мучают. «Выше тоже есть начальники и они в прошлом тоже не из графьев, поэтому одно успокоение – терпите от своего же лапотника. Не так обидно и так оно даже спокойнее» – наверное, когда-то так же думал дед, сидя вечером у себя в маленькой шестиметровой кухоньке. А потом грустно так смотря и выдал - Надоело мне жить на белом свете сынок. Устал я, все одно и тоже, старуха ворчит, кости болят.-
Та же картина в Пенсионном и в ГУЮЛО. Там бабули, словно гладиаторы, машутся на сумках – здоровенные мужики в кожаных кольчугах пасуют перед их напором. Оправдываясь: «Боюсь, размахнусь, еще задену кого». Народ закипает, но вовремя осаживает. Кое-где слышны робкие проклятия в адрес властей. А власти плевать – у нее слюны много. Она пенится и копится в их алых кумачовых ртах, жаждущих орального секса с закромами Родины.
И когда все так удобно устроено, что и воровать-то не надо, а и так все лезет со всех щелей, суют так, что не успеваешь брать, и уж тогда, поймите, не до нас, им даже пописать некогда – до того загружены.
И все по плечу, нашим лидерам. Они все больше блестят, облизанные и шлифованные просителями, матереют и каменеют в своих окошечках и кабинетах. Ах, как им хорошо! За них можно радоваться. Им не грозит безработица и их детям, и их внукам тем более, а всего потрудится-то несколько пятилеток. Бумажек все больше, а контроля все меньше.
Дьяконы 21-го века. Они незаменимы. И проверять их некому! Сами себя и проверяют! Эта бумажная бесконечность  успокаивает. Они нужны. Они необходимы, умны, и со своими, вполне пристойны и моральны. И хвосты у них, как у ящериц: прижмешь – отрастают заново, только жало становится еще длиннее, острее и ядовитее. Они неприкосновенны, потому что посвящены в секреты тех или иных действий власти. Они знают ходы и мгновенно принимают решения, на лету схватывая содержание документов и просьб, и, естественно, тончайшие нити вашего нервного подергивания веком  истолкуют как заинтересованность в  услуге.
А уж о вашей платежеспособности, будьте уверены, они разузнают по мельчайшим приметам. Они профессиональные оценщики и не будут впустую на кого попало тратить драгоценное время. Берегитесь, если попадете в их черный список.
Есть, конечно, и порядочные чиновники. Их, признаться, искренне жаль, потому что среди этого образованного хищного народа они, как идолы, изгои и жертвы одновременно. Их можно приравнять к мученикам, к вымирающему виду, так как находиться у кормушки и не воровать – это вообще самоистязание, заслуживающее в масштабах России причисления к лику святых.
«Да как они вообще здесь оказались» – возмущаются боссы. Их считают хитрецами, которые через неподкупность строят карьеру, вроде того из росприрод надзора, Митволь кажется. Претворяется!? Время покажет. Но не выйдет! С нами не пройдет! И если не украл и жил скромно, обязательно, не иначе как, к лику святых, правда, посмертно. А то и «Героев России» давать, скорее, тоже посмертно.
Смешно!? Вот вам и другая реальность. И некуда от нее деться, так как самые махровые взяточники, стоя рядом и показывая пальцем на неподкупных, в прямом смысле отмываются и умудряются отмыть свою загнившую систему: «Нет, вы видели, какие люди с нами? Да!» Вот доктор Рошаль стоит, а за ним академик Лихачев, а дальше глазник Федоров. Двое последних, к сожалению, уже покойные. Не густо! Так что можно причислять смело. Поторопитесь, а то и этого права лишат, радетели.
Но наследники лжедемократов первой волны впереди всех. Они живее всех живых, их соплей не перешибешь, непробиваемы в своей аморальности. Вот они-то и ссылаются на агнцев: «Да посмотрите вы, слепцы! Они, эти святоши, в нашей команде!» А вы говорите? Да такой человечище никогда бы не промолчал, если б рядом воровали казенные деньги. И мы, собственно, им все равно не верим и говорим: «Вот хороший, добрый человек. Всю жизнь копейки не взял, берег честь смолоду, и его используют втемную и нас всех также».
Им плюнь в глаза – все Божья роса. На крайний случай лишат эфира.
Нас зомбируют. Первоначальное накопление капитала! Дичайшая стадия капитализма! Без нее никак. Невозможно не брать и не воровать! Подавляющее число состояний наживаются преступным путем! Смиритесь! По-другому – никак. И мы верим, потому что на себе пробовали по-честному – не получилось. Не дали! Единственное, что нам кажется, что таким образом любые более или менее агрессивные силы могут снова все отнять. И отнимут. Моральной прокладки то у всего этого добра, нет! Одни разговоры. Вот помянете, у кого то есть планы, только дайте срок.
Новые силы! Где их взять? Новые силы со старыми генами! Так называемое, грабь награбленное. А у наших нынешних чинуш, как и у тех, из тридцатых годов, любимое слово – комиссия! Как они обожают вызывать на комиссию!
ЧК! Особенно, если кто-то поможет из-за бугра. Да зачем, своими силами справимся! И все равно, есть толк в выступлениях Д.Б. или еще кого-то честного и умного, хотя иногда кажется что демагогия. Есть Дима! Спасибо, Дима! Но не так рьяно! И ничего мы не сможем: страна-то огромная, расстояния бескрайние. Без поддержки спецслужб как не крути никак.
И они, эти самые службы, пользуются. Хорошо хоть вид делают, что с народом считаются, а ведь чуть раньше не считались: и на кол посадят, и в подземелье сгноят, и пожизненное дадут, и в психушке у Роланда лоботамией успокоят, и стройками века, если надо, уморят и честное имя запятнают. Не зря свой хлеб едят. А нам нужны атомизированные граждане – и я за них. Но где ж их взять? Их маловато будет, в основном стадо.
Привыкшие к несвободе,  люди уже не хотят бесплатно слышать о свободе и при случае обвиняют любого освободителя, в первую очередь, в ненависти к русскому народу, не понимая, что я и ты, и он, будь он хоть эскимосом, и есть русский народ. Оттого только он и великий, что вбирает, а не прогоняет.
Уж больно много нас, хотя все меньше, чтоб просто так заметно пройти. А пока нефть с газом есть – русским быть выгодно. Те, кто остались на полях сражений, – невосполнимая утрата. Они не зная того бились за их газ и нефть. Они мои, любимые братья и сестры. А остался в окружении не плохих, не хороших, не обычных или необычных, а просто других, людей. Они более осторожные и, наверно, справедливо считают свою жизнь высшей ценностью и что отдать ее за кого-то – это величайшее заблуждение и глупость, а тем более поделится с ближним.
Потомки тех, кто отдал жизнь за Родину, видят, что жертва их отцов и матерей не оценена. Власть усиленно эксплуатирует этот подвиг в своих целях, но не сплотила нас. А демократ-президент, как мы видим, не отвергал культа своей личности. Да и правда, что я тут разошелся, наседаю, нашел тоже белую кость, голубую кровь, из обычных.
Культ личности – это приятно. А голубую кровь еще заново растить надо. Одно знаю: портреты президента уже давно много больше почтовой марки. Интересно после окончания  правления  стыдно за  пафос не будет?
И это одна из многих примет времени. Хочется смеяться, вспоминая, как говорили Мюнхгаузену: «Присоединяйтесь, присоединяйтесь, присоединяйтесь». А он не захотел, и пришлось лететь на Луну. Ему-то хоть предлагали, а вот нам нет. И не жалею?! Уверен! А вдруг предложат! Что будешь делать!? Полетишь на Луну?

21
ДОЛЖНИК
– Две тысячи голосов я бы собрал. Что ты! В двух таких больших общежитиях пару тысяч найдется! – хвалился Иван по телефону, притом, что за язык его никто не тянул.
– Тогда я зайду? – 
– Заходи. Адрес знаешь?
– Нет.
– Тогда слушай.
Когда  пришел, Иван смутился такой оперативности. Пришлось уйти и прийти через два дня. У дверей  встретили блуждающие глаза его жены, в которых особо явно пропечаталась  усталость. В руках у меня папка с бланками приблизительно на две тысячи голосов.
– Куда столько? Дай хотя бы листов десять – удивленно произнес Иван.
По его виду стало ясно, что и десять листов для него  много и даже одного листа за глаза и на  прежние слова не стоит надеяться!
Так и вышло. Зашел еще через три дня и не получил ни одной подписи, да и бланки куда-то запропастились. С сожалением посмотрел на Ивана и его, словно закостенелую, жену и, попрощавшись, без лишних слов пошел. Он шел сзади.
У двери Иван фальшиво, совсем так же, как говорил о двух тысячах подписей, произнес, словно надеясь увидеть  подтверждение правильности своих стремлений: «Надоело это общежитие. Хочу квартиру купить! Только вот зачем она мне здесь! Заколебали холод и слякоть, да и не молод я. Пора и домой, в Краснодар собираться». Заявление прозвучало еще  бессильнее, чем даже обещание собрать данные, и еще сильнее  высветило обреченность Ивана.
«Удачи, выздоравливай!» –  произнес я, поняв, что на энтузиазме сегодня  далеко не уедешь. И, придется в крупных масштабах подделывать подписи членов партии. Так, как самих членов, еще не ведающих, что они члены, в виде распечатки на пяти листах подогнал еще один старый знакомый.
Работники одного из предприятий города со всеми паспортными данными, прописками, телефонами, но без подписей. Они не знали, что станут членами партии. Что же, и я не знал, но так получилось. Успокаивало то, что это им ничем не грозило, да и мне, собственно, тоже, так как напрямую не было связано с извлечением прибыли.
Самое тяжелое в создании и функционировании партии – это люди. Но еще главнее, конечно же, личность лидера и деньги. ЛДПР тому живой пример. Кадры, как известно, решают все, а хроническая  нехватка или их отсутствие плохо действует на моральный дух руководителей, которые в итоге могут (или не могут) собрать вокруг себя крепкую команду единомышленников. Спасает авантюризм, присущий создателям политических партий, и их колоссальная энергетика, способная увлечь за собой сотни, тысячи, а потом и миллионы.
Вот так, желая помочь своему товарищу, я взялся за создание регионального отделения. Вокруг не толпились очереди желающих, и люди не просили меня принять их в члены. Рядом был только Павел и тот набегами  подогреваемый желанием получить от партии хоть какие-то деньги.
 Павел, и еще несколько меркантильных товарищей создавали, хоть какой-то фон и иллюзию существования регионального отделения. Но как доходило до реальных дел, я оставался  один и так неспешно, пришел к началу предвыборной гонки, но это было чуть позже.
Впереди предстоял следующий этап регистрации. Пришлось много раз ездить в юстицию, утрясая разные вопросы. Там по совету Павла нашел Сергея, который занимался проверками. Этот Сергей и был тем, другом Павла, который поначалу, еще до обнаружения общего знакомого, угрожал перспективами проверок наших списков. Я тогда делал вид, что боюсь.
После нескольких предварительных звонков мы договорились о встрече. При встрече непонимание быстро развеялось и с его слов стало ясно, что Павел не передавал ему никаких денег за регистрацию, которые, я ему дал, а до сих пор так и кормит обещаниями. Взгрустнулось: «Выходит, Павел украл! Вот пройдоха, если не сказать крыса. И как же  с ним работать? И кто возглавит отделение, если уйду? На кого рассчитывать?» Ситуация складывалась непонятная. В результате, оправдывал Павла только его непростым семейным положением.
Начиналась предвыборная гонка, и приходилось, в прямом смысле, бегать и разъяснять линию партии. Павел периодически исчезал из поля зрения, а когда появлялся, то начинал заниматься маниловщиной. Иногда он, плутовато бегая глазами, настойчиво предлагал поставить его первым в списке. Московские товарищи все также напористо хотели, поиметь всех бесплатно, и я для них был идеальным типом, охваченным энтузиазмом, и уже заранее не надеющимся ни на какую компенсацию. Это наверно было видно по мне. И действительно, сжигал по 25 литров в день 92-го и наговаривал по 10-20 долларов по сотовому – и все это для Партии.
Поэтому или еще почему  не питал никаких амбиций, но на всякий случай поставил себя первым номером от регионального отделения и первым же кандидатом в депутаты от региона. Все равно пашу я, а так хоть необидно. А тут еще человек из юстиции заосторожничал и при встрече говорил тихо, так и не давая четкого совета, как поступить по спискам, которые, как он говорил, были уж слишком, разнобойные,  из села, из деревни, из города.
Чиновник на все смотрел скептически, объясняя, что начальство настроено решительно и проверять будет серьезно. Я, как заклинание, проговаривал одну и ту же сумму  пять тысяч рублей, выделенную партией на регистрацию. Он как будто не реагировал. Только потом, после его ухода,  понял, что он боится. И, в свою очередь, начал переживать. Стал припоминать, не предлагал ли взятку, но ничего похожего не вспомнил. Через несколько дней при встрече он все же решился, и партийные деньги нашли обладателя.
Через некоторое время он позвонил и сообщил, что проверка прошла успешно. Москвичи же чуть ли не ежедневно звонили с ценными указаниями. Павел и другие изредка все же помогали то принять факс, то собрать подписи. Несколько раз, собравшись в кулак, порывался и, преодолевая врожденную стеснительность, раздавал у тоннеля партийные газеты, оставшиеся еще со времен Гурда. Объясняя для себя, что занимаюсь  из «спортивного интереса», а так как я бывший спортсмен, то мне нужен результат. Мысленно же для себя уже поставил сроки своего пребывания в партии – после выборов выхожу.
Надоело вранье и искажения, которых за время работы узрел немало. Фактически, не одного честного слова! Сплошная ложь! Чего только стоит невыполненное обещание создать штатное расписание для региональных отделений, из-за чего, собственно, и ушел друг. Через какое-то время из Москвы приехали Александр и Игорь. Отношения у нас ровные, но из разговоров чувствуется расхождение в понимании целей и задач.
Им все хочется быстро – без шума и пыли, как говорится, и еще, желательно, бесплатно. А ситуация проста. Я совсем как в той пословице: имею желание развить это дело, но не имею возможности. Меж нами сквозит позиционирование. Мне кажется, что москвичи высокомерны и поверхностны в отношениях. Пьем чай, разговариваем.
В городе проходит Всероссийский форум, в гостиницах нет мест. Говорю: «Какие проблемы? Приходите!» Не приходят, где-то на окраине находят места. Ложусь спать. Утром просыпаюсь от их звонка. Они уже ждут у дома.
Разговариваем, я дарю им книжецу своих стихов. Получив ее, они как-то развеселились. Сомневаюсь, что им понравится. Стоило ли? На следующий день звонок. Чувствую по голосу, стихи задели. Только не пойму, в какую сторону. Не вышло бы конфуза. Представляю, как они возвращают книжку со словами: «На забери, и больше такого не пиши!» Готов спорить.
 При встрече оказывается, нормально. Не следа высокомерия и прежней хитрости. Наивно считаю, что наконец-то они меня приняли, хоть и через поэзию.
Переговорив на дружеской ноте,  расстаемся вроде как довольные друг другом. Денег опять не дали. Зачем поэту деньги!? Странный вопрос. Чтобы жить! Оно и к лучшему: оттого что нет денег, и нет ответственности за результат. Стихи – это  средство для преодоления барьеров меж людьми. Размечтался! А сто долларов не хочешь!?
Пожелал им счастливого пути. Через две недели в десять тридцать вечера позвонили из Москвы. К разговору еще не готов и поэтому замахал Лене. Лена так и сказала: «Его нет». Она, выписавшаяся к тому времени из виртуальной больницы, громко спросила: «Ты куда-то уехал?» «Хорошо, девочка, хорошо … уехал» – прошептал, приставив палец к губам. «Позвонят через час» –  пояснила она. И действительно, в 23-40 позвонили.
Бодрый  голос, спрятавшись за партией, уверенно спросил:
– Андрей, ну как там обстоят дела со сборами подписей?
– Как?
– Как?
– Что скрывать, плохо обстоят.
– Да?
– Да!
– А что так?
– Да ничего особенного, просто времени мало. Только-только раздали списки, а уже и сдавать пора. Вот и не успели. А тут вновь суббота и воскресенье! А что? Когда необходимо послать подписи?
– Нет, Андрей, не послать! Вы должны сами приехать с подписями и отчитаться за них или, на крайний случай, послать доверенного человека. Сейчас очень много случаев пропажи списков.
– Знаешь -те! – задетый за живое, начал Андрей. – Никому, я ничего не должен!
– Но простите! У меня есть установка ЦИКа. Если Вы подписались, то Вы обязаны! –  замямлили на том конце, и уже более решительно – В общем ситуация такая, что, если Вы взяли на себя ответственность, Вы должны выполнить свои обязанности и идти до конца.
Андрей прервал  :
– Еще раз повторяю: я никому, ничего не должен, не обязан и никакими амбициями не связан. Мне ничего от партии не надо! Просто, помогаю потому, что меня попросили друзья!
– Ясно,  хорошо, хорошо. – ретировался партиец.
Андрей уже хотел продолжить, но партиец спешно простился и положил трубку.
Лена сидела в кресле, и на ее лице читалось одобрение. «Правильно, так и надо!» – как будто произнесла она. «А что, я им ничего не должен!» – с жаром произнес он, довольный, что наконец-то сказал, что хотел.
На следующий день звонили еще два раза с теми же вопросами уже совсем другие, но тоже молодые, и самоуверенные, точнее сказать, тембр разный, но интонация та же – с претензией, что я им что-то должен. Андрей злился: «Нет, ребята, так не пойдет! Вы наглые, а я упертый»
Оглянулся. Ленки уже не было. «Опять улетела не попрощавшись»– подумал он.

22
СТИЛЯГА ДЕЛОВОЙ
Приходя из школы, Андрей по просьбе бабушки шел в магазин. И терпеливо выстаивал в очередях за молоком, за суповыми наборами, за хеком, за камбалой или морским окунем (тем, что с выпученными глазами), а если повезет, то и за синюшными курами, которых стыдливо называли цыплятами. Ассортимент каждый раз был один, за исключением нескольких наименований. Очереди были длинными и долгими, приходилось часто меняться.
В магазинах в основном  старухи. Рабочий люд, зайдя в магазин  после смены, неизбежно матерился, но терпел. В магазине было душно, воняло немытыми холодильными прилавками, полом, а от этого бабушке становилось дурно, и она со стремительно нарастающей одышкой выходила на воздух.
Поначалу в очередях стоялось легко, но уже годам  к пятнадцати  стал стесняться, и роптать оттого, что никто из молодежи не стоит. Хотелось помочь, угодить, отплатить бабушке за доброе отношение, а она перебарщивала.
Когда подрос и действительно остался в гордом одиночестве со старухами. У бабушки на все один ответ: «Ну, сынонька, надо же  помочь». И помогал. Придя из школы, сразу бежал в магазин, зная, что она опять там и вот-вот должна отхватить кур или еще чего съестного, дефицитного и вкусного. «Она же для нас старается» – думал и снова бежал, чтоб, если и не успеть, то хотя бы на полпути перехватить тяжелые сумки: ведь ей же нельзя – у нее грудная жаба и еще целый букет в придачу.
И перехватывал тяжелые сетки и еще ласково журил, что ей нельзя столько. Могла бы подождать, и не затариваться по самое «не могу».
 Это было, когда он уже основательно перебрался к бабушке, а до этого вечерами, когда мама была трезвая, не было человека счастливее его. В эти  мгновения он летал по дому, подобно  птице.
Мама жарила семечки на подсолнечном масле, и они становились яркие, блестящие. Затем она насыпала их на газету, которая тут же пропитывалась, и уж затем, когда остывали высыпала в небольшую, потертую, хохломскую чашку. Дальше садились на старый проваленный диван, перед телевизором. И начинали «симфонию» хруста, кидая шкурки на центральную газету с лицами политбюро.
И если по телевизору шла кинокомедия то у дяди Саши хорошее настроение, и вообще отлично, но чаще кинокомедии нет, и у него болят зубы, а от этого и еще от того, что трезв как стекло то обычно злой. И тогда  раздражался, что мы у него под ухом грызем. В такие моменты любая мелочь  выводила его из себя. В ответ он закуривал, папиросу.
Мы с мамой сидели рядом и заглатывали сизый беломор-канальный дым. Мама не протестовала, боясь делать замечания, оттого что трезвый дядя Саша был  злее, чем пьяный. Но по мне, так трезвый, хоть и злой, но безопаснее, оттого что пьяный вообще становился непредсказуемым психопатом.
Мама уже со всем смирилась, понимая, что бесполезно спорить и тем более что то изменить. Что не скажи в ответ последует одно и тоже: «Это моя квартира, и я в ней делаю, что хочу. А если вам не нравится, то уе--вайте  на х-й…» Мама отвечала: «Размечтался, стиляга деловой!» «Снова начинаешь?» – угрожающе смотрел на нее дядя Саша, который не выносил, сопротивления. Она, если трезвая, то молча уходила на кухню, а если выпивши,  начинала спорить слово за слово.
Было время, прижимался к маме, и ее тепло согревало и вдохновляло, так что забывал все невзгоды и спокойно вдыхал запах  потных подмышек и еще не старой,  теплой и родной кожи, будто случайно прикасаясь носом, что ну никак  не нравилось дяде Саше.
Еще до дяди Саши, в раннем детстве, когда у мамы было много поклонников, я, не знавший еще совсем ничего, инстинктивно тянулся к ним, словно каждый из них был моим отцом. Верил маминым друзьям, и пусть все намекали, что болен, но я-то знал, что это не так и что я здоров и крепок, как бык, несмотря на видимую хрупкость. Когда смотрел в грубо пахнущие, обветренные, усатые лица, то часто только тем и занимался, что угадывал, кто из них действительно был отцом. Тот, который крестил. Или тот, который играл со мной в карты? А может, тот, от которого пахло сапожным клеем и керосиновой лампой, или тот, который с легкостью, как акробат, ходил на руках и затем подбрасывал к потолку. И  я все ждал, когда  ж он шмякнет о потолок, но он  подбрасывал точно, что я только чиркал волосами  и летел обратно  в  сильные руки.
Заливался от смеха оттого, что, было жуть как щекотно, что он сжимал за ребра. Но что я знал точно, что дядя Саша не мой отец. И ничего хорошего от него ждать не приходится. А еще я вспоминаю, что в последнее время, а длилось оно уже несколько лет, мамины ножи пахли всем, чем угодно: и селедкой, и луком, мясом, маслом, жиром, но только не чистотой. И поэтому, прежде чем резать хлеб или яблоко, приходилось обнюхивать, чем пахнет лезвие и, на всякий случай, споласкивать под краном.
С тех пор, как мама стала  выпивать, она перестала следить за домашним хозяйством. Ей стало все равно, что хлеб режется рыбным, а рыба – хлебным, хотя еще не так давно, всего-то несколько лет назад, она сама делала замечания на этот счет. Сейчас же они с дядей Сашей порой и арбуз резали после того, как нарезали «Иваси». Им стало все равно – лишь бы было, чем закусить, а то можно и волосами занюхать, было бы только, что выпить. Наличие  выпивки, приносило им истинное наслаждение.

23
ЛОБНОЕ МЕСТО
Вчера мне исполнилось семь лет. А сегодня ближе к вечеру дядя Рома обезглавил петуха. Смотреть не хотелось, но, движимый внутренним любопытством, обуреваемый противоречивыми чувствами, усилием воли  заставил себя , будто знал, что когда-то опишу.
Зверством это трудно назвать, скорее, ритуальное  жертвоприношение. Дядя Рома уверенно держал петуха за ноги. Тот изредка  хлопал крыльями, стараясь взлететь вместе с  рукой. Но не тут-то было. Дядя Рома, плавно покачивая, убаюкал петуха и коротким но не менее плавным движением  положил его на пенек и рубанул. Голова отделилась от окровавленного отростка шеи и замерла в траве. Несколько перьев прилипло к острию топора.
Шея, ища потерявшуюся часть, со скоростью секундомерной стрелки вращалась вокруг оси. Голова же сразу обмерла, забыв при этом закрыть глаза и словно удивлялась происходящему. Тело, проявляя самостоятельность, рефлексивно било крыльями, продолжая выплескивать из шеи небольшие  сгустки.
Сгибая и разгибая увенчанные шпорами ноги и судя по усилию намереваясь бежать,  тело не сдавалось. Словно доказывая голове, что оно само по себе, а она сама по себе.  «Так и что же? – думал я. – У петуха тело сильнее головы!?» Про душу тогда еще не думал, а если и думал, то уж точно не применительно к петуху. Можно подумать у человека по другому. А как у человека?
Через год страшнее представлялось услышенное от одноклассника, который рассказал, как в том же закутке житель нашего дома, деревенский мужик дядя Рудик   умертвлял  бычка.
Подтверждением его слов служили бурые следы и белые ссадины на досках,  сараев. Дело происходило  там же, где дядя Рома обезглавил петуха, что и дало ему название «лобное место». Но если дядя Рома казнил петуха гуманно, то тяпнувший первача дядя Рудик, на вид такой тихий, курносый, в канапушках, весь какой-то хилый, кудряво-русый человек, мало того, что плохо связал бычка, так еще, недолго думая, взмахнув колуном, как то беспомощно опустил его промеж рогов. И ладно если б хоть, со второго раза попал, так в том-то и беда, что он нормально так ни разу и не попал.
Результат казался плачевным. Бычок умирал долго и мучительно, вырываясь из пут и  сотрясаясь окровавленной массой, деревянные сараи. С каждым новым ударом дяди Рудика бык все больше обезумевал. Но не тут-то было. Малосильный дядя Рудик, облопавшись самогона, к тому же стал подкашивать правым глазом и, уже потеряв дар связной речи, под неодобрительный гул дворовых жителей продолжил, раз, за разом опускать на раздробленную голову быка злосчастный колун.
За что и получил от местных опоек прозвище «косоглазый потрошитель». Друг рассказывал, а я представлял жуткое зрелище. И как случается на похоронах или еще где в скорбных местах, почему-то хотелось смеяться! Мечущийся, и еще не обескровленный бык, сошедший с ума от боли, и  рядом пьяный, дядя Рудик с окровавленным колуном в таких же окровавленных руках.
«Еще немного и они кинулись бы друг на друга в рукопашную и еще неизвестно кто бы  победил» – рассказывал друг. Египтяне бы наверно дядю Рудика не поняли, и за Аписа он бы ответил. Но мы не в Древнем Египте,  а в родной Совдепии. А по-модному, в гетто улицы Интернациональной. Через час, а может, и больше, истерзанный бычок с проломленным черепом умер, и его кое-как на последнем издыхании начали разделывать. Пораженные люди молчали.
А затем, кто хотел, покупал парное мясо, и весь двор, хоть и возмущался, был спешно подкуплен заниженной ценой на мясо. И во многих квартирах, а особенно в семье дяди Рудика, по стенам потекло отражение пара и дыхание наваристого говяжьего бульона, на время заглушившего кисловатый запах стойла, идущего от спрятанных под кроватью шебаршащихся маленьких поросят. Все это на какой-то миг делало жизнь счастливой и умиротворенной, оттого что еще были живы те, кто испытывал голод и холод гражданской войны и продразверстки, и других нелепостей  строя.
И что такое для них какой то бык, по сравнению с миллионами жертв режима. Пшик, пшик. Дядя Рудик после экзекуции запил! Говорят, ему сильно сплохело – уж очень не любил он убивать скотину, да, надо признать, и не умел.
 
24
ГЕН ЛЮБВИ
В прошлый раз мы остановились на том, что сплетни вокруг  заставили почувствовать себя изгоем.
– Знаете, сейчас мне кажется, что это не совсем так, вернее сказать, что  слишком упрощенно. Мы ориентировались на нравственный закон внутри себя, и жили как могли.
– И как?
– Все, как обычно. Действовало, иногда.
-А люди?
-Что люди? Они просто узнали лишнего и начали обсуждать и осуждать, а некоторые особо рьяные стали сторониться. Обычная реакция толпы. Люди падки до клубнички. Кого этим сейчас удивишь? Одиночество и есть человеческая судьба, и мы это прекрасно понимали. А совесть  есть золотое сечение, и с этим мы тоже не спорили, а просто понимали, что это  надо всем знать и помнить. Это  есть то, что негоже раскатывать губенку на чужое и считать, что тебе кто-то что-то должен.
 А Лена переживала. Перекрасилась в блондинку. Ее досаду и растерянность можно было понять. А знаете, сегодня в отделении у меня спросили, как я смог добраться до Юпитера без кислородного баллона. Мы что на Юпитере?
– Ты это серьезно ?
– Вполне !
– Нет, мы на планете Земля.
– Но Вы же не менеджер по продажам и ваше  имя не Лена?
– А как же? – насторожилась врач.
– Ваше имя Е-лена! Как «Мерседес» Е-класса!
– Да, да, ты в чем-то прав.
– А вот скажи, твой брат-близнец, он сейчас где?
«Где-где – в Караганде», – произнес он беззвучно и добавил: В Госдуме, конечно.
– Депутат?
– Депутат, депутат! Андрей всегда был лидером, и не удивляюсь, что он стал депутатом. Он всегда умел улыбаться, смотреть на два хода вперед и не платить по счетам, и ему всегда везло, не то, что мне.
– Улыбаться!?
– Да. И, согласитесь, это немаловажный фактор для того, чтобы к твоим словам и делам не так сильно придирались. Чтобы тебя любили и хотели с тобой общаться, нужно улыбаться! От брата всегда источался сигнал успешности, эдакого здорового нахальства, что ли. Вот вы, психологи, улыбаетесь и от этого трудно, да и не хочется, заподозрить подвох, а на самом деле любое мое слово – это крючок и характеристика на меня.
Неосторожное высказывание и уже диагноз. А иногда хочется остаться нераскрытым, хочется показаться лишь чуть-чуть, поверхностно, издалека что ли. Лишь намекнуть, что у меня ну очень много пластов, и после этого легко задернуть шторку и сделать вид, что ничего не происходит. Людям, как правило, все равно, сколько у тебя пластов. Им гораздо интересней, смогут ли они на тебе заработать или поиметь.
Здоровый цинизм руководит ими. Они спокойно прикидывают, подходишь ли ты им как сексуальный партнер или как дойная корова, а поэтому нужно молчать и ни на что не реагировать, так сказать, давать надежду, даже если ее нет и ты гол как сокол.
– А кто тебе сказал, что я психолог?
– Ну что я вам, левый? Если у меня нервный срыв, это не значит, что я дурак.
– Хорошо! Прекрасно, замечательно! Сначала ты рассказывал миф о себе, теперь  обо мне, а реальность такова, что ты убил человека!
Он сделал вид, что не услышал, и  говорил далее:
– Вы устали от меня, я знаю. Все вокруг говорили, когда я стал писать, стал мелочным самокопальщиком, стал невыносимым переносчиком негатива, характер испортился и, наконец. Люди стали бояться общаться. С этим я категорически не согласен. Я не такой влиятельный, чтобы кого-то поджечь к восстанию или, например, кому-то отстричь бороду, как Петр, или даже голову, как Малюта Скуратов. Ну, вы поняли, о чем я. Хотя бывшая жена в последнее время так и говорила, что я стал уродом! А нервный срыв обычно бывает оттого, что тайное неожиданно становится явным, например измена.
– Ты хочешь сказать, когда ловишь их за этим – это одно, а когда не ловишь, потому что у них слух тоньше и они умнее и осторожнее, тогда тебя называют уродом и выдумщиком?
- Но, сами поймите, я-то ладно, но Бог же не фраер – он все видит. А вообще, я считаю, что прежнее искусство умирает. Новое искусство – это уже какой-то вальс стульев, игра света и сплошные электронные носители и издевательства, типа законсервированного дерьма. Хотя по сути, та же охота на мамонтов, но только шелковые тесемочки где-то как-то завязанные, светодиоды, волокно и непонимание как это родилось. И вот ты смотришь на них и думаешь, что на них, на этих тесемочках, можно легко повеситься или осуществить падение с верхотуры, и они выдержат.
Такая отключка от процесса зарабатывания денег, первородное состояние, когда еще неудобно, но уже начинается, или еще что-то вроде, как сплошное отрицание отрицаний, или еще что то непонятное.
– А с чего такая уверенность?
– Нет никакой уверенности, только частичка здоровой наглости. Наспех сложенная мозаика событий, телепатия через марлю облаков, рубаи и крик из преисподней. Ведь мы столько прожили и нам уже не так много осталось – всего-то каких-то тридцать-пятьдесят лет. А вообще, этого, как известно, никто не знает. Астероиды где-то летят! А может, их кто-то направляет при помощи спускового курка!
– А сколько осталось?
– Много.
– Ты часто выпиваешь?
– Да нет, если раз в месяц, то  уже много. Отходняки у меня зверские. Жуть! Повеситься хочется от осознания собственной непрочности. Вот в последний раз взял пол-литра и пошел к другу. Пили втроем, затем еще кто-то подключился, затем те, что пришли, принесли еще что-то, кажется, коньяк. А дальше друг приревновал и накостылял жене. А я не заметил сырой пол и промочил носки. Выступил у них миротворцем,  смутно догадываясь, что весь базар из-за меня!
А к тому времени я уже знал, что, чем хуже, тем, лучше. В наше время, а возможно, так и было всегда, вот только искажалось баснописцами, трибунами великого и ужасного позитива, что если человек – дерьмо, то ему, как правило, легко живется, а если человек хороший, то все, пиши пропало, – всех собак спустят, а затем будут упиваться его муками гнидое-ы.
От друзей я пошел в ночной клуб, нарисовался там, фиг сотрешь. И тэкилу пил, и водку, а в итоге добил меня «Абсент». Такой горький! Импрессионистское фосфорно-зеленое пойло. И в итоге опрыскал «Абсентом», рядом сидящих. Хлынул из глотки обратно (хорошо хоть не из желудка). И галюники неслись с огромной скоростью. В 6 утра еле живой на «автопилоте» добрался  домой. Никто не встречает! Никто не любит и не ждет! И поделом!
Нашел девушку, признался ей в любви, а проснулся в белых палатах, и помню только, что стрелял в меня кто-то из пистолета, кажется, его звали Павел. Я с ним боролся и победил иппоном, ну это высшая оценка в дзю-до, и потом  ног не чувствовал. Ноги дрожали от усталости, так и рухнул в преисподнюю.
– А в прошлый раз ты говорил, что невозможно какие-то вещи объяснить словами. Что ты имел в виду?
– В виду? А то, что у каждого складывается разное представление, часто  противоположное, об одном и том же. Приходится в зубы давать, чтобы отстоять свое мнение и видение.
– Хотелось услышать,  про Ангела?
– О-о, это с удовольствием! В общем, ничего особенного. Каким-то образом у нас с Леной родился,  Ангел! Но мы, конечно же, не сразу  узнали. По началу, находились в счастливом неведении. Все произошло неожиданно. Вот, пожалуй, и все, что  можно сказать.
– А с чего вы решили, что он Ангел?
– Ну как! Крылышки нащупали!
– Нащупали?
– Да, нащупали во время купания, а так их не видно. Они невидимые – только на ощупь. А когда намокнут, то переливаются радугой. Только на солнце  видны.
– А имя – Ангел?
– Что интересно, имя дал раньше, чем узнал, что он на самом деле Ангел. В том-то и метафизика. На досуге, я знаете ли, открыл энциклопедию на какой-то страничке, и перед глазами, как табло, засверкало: Ангел – Вестник. Так и пошло – Ангел и Ангел.
Он вообще обожает петь караоке, играть с ребятами в прятки и подурачиться не прочь. Песни поет, когда хорошее настроение. Зимой на коньках – милое дело. Гипнотизирует легко. На аттракционы там проходит бесплатно. Посмотрит на кассира или контролера, и те, ни слова не говоря, билет дают и катают бесплатно. Но мы подумали с Ленкой и запретили ему так делать. Сами понимаете, если нехорошие люди прознают, неприятностей не оберешься! В футбол-хоккей может сутками без отдыха. Спросишь, не устал ли ты, как попугай отвечает одно и тоже: «Ангел рад, Ангел рад.» Ну, соответственно, и мы рады, раз ребенок радуется. А так он словоохотливый!
– И как ты думаешь: кто и что для тебя Ангел?
– О, Ангел для меня все!
– Но ты, кажется, говорил, что у тебя была мысль бросить супругу.
– Почему была? Я ее и бросил! Шучу! Скорее, поменял! Нет, знаете, может, и был порыв, но сейчас я не хочу никого бросать, да и вряд ли брошу, если даже захочу. Тем более, у меня сейчас и никого нет! А так брошу, если только она сама попросит, и то вряд ли: кто тогда будет кастрюльки мыть, белье стирать. Бабское – его, знаете, не переборешь. С ней уже многое пережил, и совсем нелегко бросить. Это же не вещь – это часть меня, как рука или нога: попробуйте, отпилите или возьмите ножик и отрежьте, фантомные боли замучают.
А обещал бросить, потому что был не в себе, скорее всего, пугал ее. Она всегда говорила, что мое настроение трудно предугадать. Оно то спокойное, то взрывоопасное. Поругались там. В общем, все, как всегда из за ерунды. Через пару дней помирились. А тут случайно слышу, что о нашей размолвке подруге рассказывает. И так мне дурно стало, что я как-то притих.  Подруге доверяет  внутреннее! Передает.
Обидно стало!  Появилось ощущение, что это подруга ей более близка, чем я.
Верил. И как прикажете дальше. Вот в таких сердцах и настраиваешь себя.  И еще, когда уже не действует поэзия про радугу, там, или про тучу, и сердце не смеется. Вот тогда! Плохо, когда уже совсем не веришь, а еще хуже когда не совсем, но уже начинается. И еще веришь, что все вернется, но уже ничего и никогда! Понимаете! Никогда!
В последнее время перестал верить. И столько терпел ее равнодушие, думал поначалу, что у нее это природная сдержанность. Оказывается, конспирация от меня! Равнодушие!
– И что будет с Ангелом?
– Нам, знать не дано. Мне кажется, все будет хорошо. Знаете ли, говорят, какое имя дашь, такая и судьба. Так все нескладно начиналось, сквозь  слезы, кровь и пот. Мы не знали, что ждет нашего ребенка. Что ждет нас? Мы депрессовали по-черному оттого, что наша любовь привела к такому плачевному результату. Боялись еще завести детей. И к тому времени уже  не имели  желания. Выдохлись. Она говорила, что любила, когда была беременна. Я же разочарованный в своей породе, всячески отвергал ее инициативу завести второго ребенка. Боялся, что родится девочка и будет похожа на мою маму.
Может, по таким же причинам в масштабах страны и другие перестали рожать? Хреновая, наследственность! Чем потом мучиться с дурными генами. С дурными детьми, похожими на отца алкоголика, рецидивиста, тунеядца, и так же с дочерьми, которые гулящие и пропащие. Бежать надо из такой семьи. А Россия и есть большая семья! А Ленка  расстраивалась.
Может, еще и поэтому наши отношения начали охладевать и в итоге совсем испортились.  Будучи в плохом настроении, я  говорил, что не хочу от нее детей. С одним надо разобраться! Она обижалась, менялась в лице. Делал вид, что не замечаю, хотя бывало и упивался ее обидой. Догадывался, что унижаю ее. И понимаю для себя вот только-только сейчас, в разговоре с Вами, свое жестокосердие. И поэтому, наверное, все больше возникал вопрос: а к чему тогда жить вместе, если не рожать детей? Хотя такая постановка вопроса сейчас совсем не актуальна! Живут, чтобы просто жить.
Ангел отвлекал от грустных мыслей о расставании.  Жили ради него. Мне нравилось, что он унаследовал мое стремление к спорту. Он настоящий фанат. Когда отвел его в секцию, он по всем параметрам проигрывал, но гены брали свое. Да мне казалось, что в нем мои гены!
Как он тренировался! О-го-го! Не каждый здоровый  выдюжит! Был рад его стремлению. Ноги болели, но он терпел. Чтобы вырасти, он мог по два часа к ряду в прыжке ловить мяч. Рос  слабо, но настойчиво, почти как цветок через асфальт. Кидал ему мяч все выше  и  он тянулся.
Отрабатывал одни и те же движения, доводя  до автоматизма, сотни раз. Вначале  даже до мяча не мог дотронуться. Не мог отобрать у противника, а если отбирал, то не удерживал и двух секунд, но боролся, поражая упорством.
Так и бегал туда-сюда. Поначалу расстраивало, а он при любом результате с тренировки и с игры всегда шел в приподнятом настроении. Мышцы ныли. И хотя гол никак не забивался, радовало то, что он был счастлив от одного участия в процессе. По комплекции и манере он напоминал Тигану. И вот, вы не поверите, через пять лет занятий он стал левым крайним сборной области, а еще через три попал в юношескую сборную России. Ребенок-инвалид в сборной!
Фантастика! В его страшные диагнозы никто не верил, все думали шутка. Никому не показывал его медицинскую книжку толщиной с «Войну и мир», а он тем более молчал. Хотя поначалу был момент, и пару раз прикрылся болезнью перед ребятами из команды, удивленных тем, почему он такой маленький и хрупкий и так слабо бегает для своего возраста. Особо приятно то, что, он играл не за медали и граммоты, а за сам футбол. И вот он игрок команды мастеров! Вы не поверите, как я счастлив за него. Отличное владение мячом вывело его вперед. А сейчас он улетел, но до сих пор посылает  эсэмэски!
– Да - а, интересно. А нельзя ли взглянуть?
– Пожалуйста,  вот.
Врач посмотрела и, кроме «Билайн-инфо», ничего не нашла.
– Да- а, хорошо, действительно. – подтвердила она и записала: «Галлюцинации и устойчивый бред». – А вот скажи, насчет мнения окружающих? Как ты к нему относишься?
– Раньше был зависим, а сейчас меньше. Кому что выгодно, тот то и говорит. Раньше слушал, переживал, думал, что, вот, чем старше человек, тем мудрее, но теперь понимаю, что маразм у стариков встречается раз в двадцать чаще, чем мудрость, а может и еще чаще. Старики изношены и усталы, а мы слушаем их упаднический консерватизм.
И только потом понимаем, что жизнь прошла, а мы все слушаем,  их кряхтенье, и в результате  не там, где хотели бы быть, но и не там, конечно, куда могли бы рухнуть. 
 Не люблю  общественное мнение. Оно грязно- мутное и чаще всего создано теми шустрячками, на которых уже давно печать негде поставить. И, к сожалению, сейчас намного чаще шустрячки женского рода. И так они рьяно борются за нравственные идеалы, ратуют за нравственность, в душе радуясь, что поговорка «не пойман – не вор» действует безотказно. А судьи кто? Это главное и поэтому можно поучать. А судьи – они же! Не пойман – не вор. А депутат, генерал, прокурор, мэр, чиновник тире на 99 процентов коррупционер, но не пойман же. А поэтому клеветать изволите!?
Простите, но веры почти уже никому! Пресловутое разделение властей и демократический плюрализм. Все три власти в одном, не пойманном вовремя, лице. И подождите, дайте срок и он всех замажет, а кого не сможет, того изничтожит – грех же заразен.
– И это ты тоже написал в книге?
– Не помню, чтобы я вообще писал книгу, но, наверное, что-то писал, раз вы спрашиваете. И, об этом тоже, но обо всем сразу, сами понимаете, написать невозможно: что-то забыл, что-то не успел, что-то вылетело из головы, а что-то вычеркнул потому, что не захотел.  Сейчас все очень быстро происходит, даже быстрее чем мысли приходят.
Если заниматься мелким бизнесом, то можно окончательно потерять веру в справедливость. Если, конечно, играть против их правил, а если приплачивать кому надо, то можно хорошо и спокойно жить. Дверь пробить, чтобы люди ходили. Зам. архитектора категорически против! Не вот какая «шишка», можно даже сказать, никакая, а тоже гнет свое. Так ей легче. Чтобы получить, надо сначала запретить.
Дверь пробить, это, говорит, уже не перепланировка, а реконструкция, а для этого вам столько документов надо собрать, что закачаешься. Так я устал от этих шаворушек! Они сами ничего не знают. Работать не дают. Если не платишь, под любым предлогом препятствуют. Спасибо товарищам в Кремле за то, что смастерили такую бронебойную систему, при которой самая мелкая «шишка» душит так, что не под силу дышать, и приходится делать мимо закона а, потому что если по закону, то никаких денег не хватит.
Хорошо хоть архитектор разрешил! Архитектору слава! А так повсюду притаились маленькие кровососущие твари.
Говорю зам. архитекторше, намекая на слова президента, что сейчас все говорят о помощи мелкому и среднему бизнесмену. А вы! «Где это вы слышали? – издевательски спрашивает она, скажем так, неуважаемая чиновница.
– Нигде я таких выступлений не встречала!» Хотел ей повторить, что президент в своем послании сказал, но не стал.  А чтобы качественно описать происходящее, необходимо долго и упорно работать, и еще упорней править.
Вдохновение где-то под кожей! В крови, а не в рюмке как многие ошибочно думают. Вот в данный момент, кажется, во мне переизбыток вазопрессина. Всем не доволен. Вам не нравятся мои ответы?
– Нет, что ты, мне  нравится. Это как раз в контексте твоего расстройства.
– Ваши вопросы меня не раздражают.
– Но я их почти не задаю!
– И необязательно задавать. Главное – задать вектор, а уж дальше само льется и открывается. Вот только, что со мной?
– Невроз!
– Ясно.
– Ты счастлив?
– Грех, знаете, жаловаться. Единственное, что, не будучи врачом по образованию, всю жизнь кого-то спасал: то бабушку-сердечницу с ишемией, то маму с пробитой головой или разорванной губой перебинтовывал, а то нес ее на себе в травмпункт, когда у нее перебитая нога болталась, как сломанная хоккейная клюшка на изоленте. Смотреть жутко, а не то, что руками трогать. Потом ей за две тысячи  аппарат Елизарова поставили.
А если б не дал, то загипсовали  по самое немогу,  в июльскую то жару. Всегда есть выбор. Врач так и сказал две тысячи и аппарат, а бесплатно только гипс.  И Ангел не отстает: уже один раз ручку и один раз ножку ломал. Кальция в нем мало и фосфора. Местечковый «Красный крест» – это Ленка. А в последний раз, когда Ангел упал с велосипеда и воткнулся щекой в руль, она чуть в штаны не наложила.
Вот уж воистину, кому-то суждено всю жизнь брать, а кому-то отдавать. И надо признать, она делала для Ангела все. Она изначально по-матерински теплая и добрая для него. Для него – да, но не для меня. Хотя иногда перепадает!
«Гамлет, это все хорошо, но ты понимаешь, в чем тебя обвиняют?» – хотела спросить врач, но не стала раньше времени спугивать поющую птичку.
– Гамлет, а нельзя ли поподробнее остановиться на том, что Ангел дан тебе Богом за грехи.
– Ну, это и Лена всегда говорила. Мы даже одно время успокаивали друг друга, перетаскивая одеяло вины на себя. Говорил, что мне в наказание, она говорила, что ей. До полного перечня и ревизии грехов, слава Богу, не дошло!
Хватило ума остановиться. Тогда не понимал: как ей, за что ей. Самой чистоте! Неужели за Андрея? А исповедоваться  не хочет и не верит она в эти дела.
А водочный бизнес? Времена такие. И уже говорил, что все приходящее  спиртное, хоть по глоточку, да хоть просто на язык, на себе проверял, а от этих нескончаемых проб  поджелудочная дрожала, как будто ее поджаривали. Что-то устал, – тяжело вздохнул Гамлет, переполненный воспоминаниями. – Сейчас бы пивка, а то во рту пересохло.
«А ты знаешь, как я устала с тобой здесь. У меня же сейчас красно-зеленый период, из меня кусками хлещет. Все достало! А ты говоришь, ген любви и паленая водяра, озарение и сдвиг по фазе.
Спать не с кем! Никто не любит и не хочет! Вот и приходится, где попало, добирать на стороне, а это так тяжело – убеждать себя в своих достоинствах перед встречей с желанным, но таким холодным человеком» – мысленно причитала врач.
А Гамлет уже не слышал ее: он погрузился в свой мир. И это означало, что на сегодня сеанс закончен. А продлится ли он завтра – он не знает, оттого что от него это не зависит, а зависит от того, будет ли у него болеть шея или вспыхнет потница, пронзит мигрень и обострится эрозия желудка, вперемежку с простатитом. В конце концов, выглянет ли Солнце из-за туч.
«О Боже! – думал он. – Как же мы уязвимы! А еще что-то загадываем, планируем то, что и в 300 лет не свершить. Икры им севрюжьей подавай.
И зачем ты, Господи, делаешь так, что у людей складывается мнение, будто ты жуткий ревнивец и наказываешь за то, к чему сам и призываешь – за любовь! Но я знаю, ты скажешь, что это только поверхностное; знаю, что за любовь ты не наказываешь, а наказываешь, скорее, за греховную страсть и насилие, за разврат, короче, за все, чем сам и напичкал  нас под завязку».
Ту-ту-ту. Опять эсэмэсочка от Ангела: «Папа, не волнуйся. Тебя скоро отпустят. Спи спокойно. Твой сын Ангел».
Врач ничего не слышала, потому что за минуту до сообщения вышла.

25
НЕРАВЕНСТВО
 «Андрей пришел» – узнал он поступь брата из звука открывающейся двери. Андрей любил проникать в дом, беззвучно, как агент. Гамлет сидел на стуле рядом с бабушкой, сметающей со стола послеобеденные крошки. Андрей вошел в прихожую, одновременно являющуюся кухней и, подмигнув брату, поздоровался:
– Здравствуй, ба-а-а-аш.
– Здравствуй, сын. Как в школе?
– Н-н-н-н-мально.
– Кушать хочешь?
– Да, но мне сегодня кросс бежать.
Бабушка молчала.  Андрей прошел в свою комнату. И сняв школьную форму, быстро переоделся в спортивную и зашел в бабушкину, где, облокотившись о спинку  кровати,  сидел притихший Гамлет.
– Что вцепился в кровать? Надевай кеды, пойдем бегать! – скомандовал Андрей, ожидая возражений только от бабушки.
Гамлет покорно встал с кровати, и Андрею на секунду стало его жаль за  бледный вид. «Может, оставить?» – засомневался Андрей и вспомнил, что вчера, быстро съев яблоко, забрал у Гамлета, затем посовестился и вернул огрызок, и сейчас возможно, так бы и оставил, если б не бабушка, которая  начала:
– Оставь его! Он же слабенький. Ему тяжело. Ты его надорвешь!
Чувство противоречия распирало Андрея:
– С ним ничего не случится!  Только спасибо скажет.
– Оставь его, говорю!
– Не оставлю, ба-а-а-аш! Ты ничего не понимаешь, а я знаю, что надо.
Гамлет послушно выполнял команды Андрея. Хотя они были ровесниками, Гамлет считал брата старшим не только оттого, что тот был крепче, но и по какому-то внутреннему, неписаному ощущению. Наконец, Андрей, осмотрев  хрупкую фигуру, облаченную в синее трико, натянутое до  груди, спросил:
– Готов ?
Гамлет покорно кивнул.
– Тогда вперед, будущий  Бекенбауэр и Гердт Мюллер.
– Сильно не надо. – без всякой надежды  просила бабушка.
– Все будет хорошо! – донеслось до нее с первого этажа, и в тот же момент тяжело хлопнули натянутые пружиной двери, спугнувшие рыжего соседского кота.
Пять кругов вокруг квартала оказалось для Гамлета больше, чем достаточно. С трудом поднявшись на несколько крутых ступенек, и подталкиваемый Андреем, Гамлет, остановился. Сжалившись, Андрей схватил его на плечо и, вбежав по лестнице, поставил как оловянного  перед дверью. Покачиваясь, Гамлет зашел в открытую дверь и, пройдя мимо бабушки, не снимая кед, упал на  перину.
Довольный результатом, Андрей хотел уйти, не дожидаясь бабушкиных причитаний, но не успел. Вдогонку услышал:
– Зачем так над ребенком измываться!
– Ба-а-а-аш, а  я   по-твоему кто?
– Сравнил! Ты вон, какой битюк, а на Гамлете и кровиночки нет.
– Ничего, потом спасибо скажет. Спорт еще никому не вредил. – отвечал Андрей, ревнуя, что Гамлет – бабушкин любимчик, и, когда прыгает на ее кровати, она ему ничего не говорит и конфеточку всегда для него из заначки вытащит. – Ну и что. Зато меня мама любит. – успокаивался Андрей. – А Гамлета не так!
– Замучил ребенка. – причитала бабушка, стягивая со спящего Гамлета кеды.
– Ничего, очнется, будет как новенький – приговаривал он. – Пойду еще побегаю.
– Иди, бегай, битюк. – ворчала бабушка, вытирая Гамлету вспотевший лоб.
Если отбросить цветочную мишуру, то останутся прямые углы стен, темные коридоры, яркое солнце, серые тени и другие мелочи, маски, грим, запреты, заветы, секреты, страхи, радости которыми под завязку напичкано детство.
В первом классе Андрей с особой остротой ощутил неравенство между людьми. Его дворовый друг Колян и несколько других дошкольных, еще детсадовских, друзей неожиданно,  в школе, оказались не в силах справиться с программой. За партой от их дворовой резвости не осталось и следа, и часто они не могли сосчитать  простейшие примеры.
Андрей каждый раз удивлялся, глядя в отсутствующие глаза Коли: дважды два – для него непреодолимо. «Странно! – прикидывал Андрей. – А так, вроде  нормальный. Вот только учиться не может или не хочет. Лентяй! А с кем же тогда буду играть во дворе, если его в школу дураков упекут?»
 А девчонка из соседнего двора, что через дорогу, с которой  дружил и играл в песочнице, по словам учителя, оказалась слабоумной, и через месяц или два мучений ее перевели в спецшколу. Коляна тоже хотели, но от страха он сразу поумнел, а может, и от отцовского ремня.
«Несколько девочек учились отлично. И уже во втором классе они оказались в третьем, потом в пятом,  в седьмом,  девятом  и», – с сожалением, что  толком с ними  не познакомился, вспоминал Андрей.
К Андрею, в силу хорошего физического сложения, никто не приставал. Хуже было с Гамлетом. Но он тоже не сдавался и, наученный Андреем, на одной из перемен на глазах у  начальных классов швырнул на пол приставшего  здоровяка, да так что тот  долго не мог прийти в себя и что-то мямлил. Зато на следующей перемене здоровяк протянул Гамлету руку со словами: «А здорово!»
Гамлет думал: «Странно все устроено. Еще с детского сада знал, что, пока не подерешься, никто не примет. И мама всегда говорила: «Задели, дай сдачу. Вот и сдаю».
Школа казалась огромной. Ее плохо освещенные коридоры с трудом вмещали игры, резко контрастируя со светлыми и широкими классами. В школу вело  два хода. Один через подвал. Путь не из приятных. На узком выходе из подвала, на подоконнике, под видом дежурных, следящих за сменкой, располагалась шпана из старших классов, которая  и измывалась над поднимающимися  младшеклассниками, а также слабаками.
Пинки и затрещины сыпались сверху, как крупный град на посевы. «Кара небесная» в виде  шпанского пропуска на занятия, или чтобы у них голова не болела, что кто-то остался без оплеухи. Гамлета не трогали из-за брата, а общих друзей – Ивана и Коляна – задевали. Однажды Гамлет не выдержал: «Что трогаете!? Это мои друзья!» Курносый ухмыльнулся: «А чо, если Андрюхин брат, все что ли?» – «Не трогай, сказал!» Курносый оглядел компанию: «Ну ладно, живи, пока я добрый, салаги!»
Через несколько дней курносый по прозвищу «Лапша» со словами «Иди чо покажу» отвел Гамлета и его друзей в сторонку.  Озираясь, он вытащил из-за пазухи пачку черно-белых фоток, при виде которых внутри у них почти сразу, лопнула невидимая бутылочка со сладостью, и между ног что-то затупилось и потяжелело. Прозвучало загадочное слово «порно». Глянув на черно-белую фотку, Гамлет обомлел.  Оттуда со всей зрелищной мощью на него смотрела  непристойная правда голых тел.
В этот момент он понял, что уже никогда не сможет забыть эту голую женщину, сидящую в кресле, и тем более то, что она делала с рядом стоящим мужчиной.
«Осторожно, тихо, бля. – озираясь, шептал курносый «Лапша», приговаривая: – Видел, а как, о как. Купил и гляди целыми сутками, не выходя из туалета. – посмеивался он. – А делов-то всего – рубль штука. Почти даром. На толкучке по рубь  двадцать». Ребята не могли оторваться. Они раскраснелись и поплыли от вида голых женщин в разных позах и интерьерах. Черно-белые фотки наполнились разноцветным миром фантазий, но сколько Гамлет не старался затем реанимировать, и оживить картинки, представить их в реальности, не получалось.
А во сне это было глубоко и сильно до того, что просыпался. По сравнению с остальными ощущениями что-то подобное он испытывал только от футбола и,  страха. Ему открылся сладостный спазм, к которому он теперь всегда будет стремиться, и ничто не сможет помешать этой силе, даже страх быть пойманным. «Это еще что, а есть еще жестче! Там ваще групповуха – два на трех» – вещал Лапша. Иван с Колей молчали, а Гамлет, сделав усилие и напрягшись связками, произнес: «Клево, но нам не надо. У нас таких денег нет. Да и перед родителями боязно». «Ладно, салабоны, и в правду рановато вам – пряча фотки во внутренний карман пиджака. – Только, тссс. Могила». «Зуб даем!» – в один голос ответили ребята и почти одновременно щелкнули ноготками больших пальцев о зубы, завершив ритуал прочерченной в воздухе петлей. Это считалось самой лучшей клятвой среди пацанов, хотя и она являлась символической, потому что еще никто и никогда за нарушение клятвы, на памяти, никому зуб не выбил. Так и появлялись символические коды детства, записанные в мозги, затем раз за разом формировавшие похожие модели поведения уже во взрослой жизни.
Коля-голова был одноклассником Гамлета и больше известен как сын Сани-рыбака по прозвищу «Косяк». Коля пользовался популярностью в классе в связи с тем, что жил как раз в доме, в котором находилась баня, и поэтому наиболее  хитро-озабоченные ровесники, а также старшеклассники, дружили с Колей и оказывали ему всяческую поддержку, как многие полагали, исключительно из корыстных побуждений.
 У Коли имелся ключ от чердака, идущего по потолкам женского отделения. Разведка давно проведена, и поэтому в потолке дырок больше, чем достаточно. «Решето! Хватит на всех» – со знанием дела уверял Коля, желая угодить очередным экскурсантам. Гамлет, будучи близким другом Коли, попадал на чердак вместе с ним. А все остальные, и в том числе Иван, с целой делегацией, которая чаще посулами, а случалось, и шантажом, силой, угрозами, продавливала экскурсию на чердак.
От увиденного малолетний народец еще долго пребывал в эротическом шоке. Колени дрожали, семя текло, а убойные фантазии вырывали из реальности. Картины увиденного, делали их вялыми и тягучими, и любой, кто видел бы их в тот момент, понял, что они вошли в экстаз. От жара горели лица, пот тек по телу, звезды разочарований и сожалений, что они еще не взрослые, падали с небес. Фабрика сладострастия работала на полную катушку. Гормоны бурлили и играли с ними совсем недетскую шутку неповиновения.
Мало того, что они смогли в подробностях рассмотреть некоторых  одноклассниц и их мам, так еще и учителей. «Нет, ты видел, как Кашкина титьки натирает, а Попова меж ног драит. Лепота. Я бы ей помог» – заливисто гогоча, под общее смущение  комментировал Сергей.
Коля-голова, словно опомнившись, что делает все бесплатно, запоздало начал торговлю:
– Иван, дашь списать контру?
– Хорошо, хорошо, даст. – отвечал за Ивана Сергей.
– Не кричи! Что орете? Тише, а то поймают – позора не оберешься, – жался Коля.
– А что ты за меня отвечаешь? – возмутился Иван на Сергея.
– Ну, ты же смотрел? – давил Коля.
– Ну, смотрел и что?
– Так, так! Вот ты, значит, как наглеешь. – зашипел Коля.
– Да ладно, Вано, тебе что жаль? Дай ему списать. Он же тоже для нас сделал! – примирял довольный Сергей.
– Нет, мне не жалко, просто все посмотрели, а я крайний?
– Ладно, ладно. – обидчиво повторял Колян. – Хорошо, ладно, вот только фиг вы еще ключ от чердака получите. – А ты, Ванятка, страдалец задрипанный, даже близко не приближайся, тереби свой прыщик в туалете.
– Да больно нужно, головешка тупая! Как Мишке, Волчку, Гудку и другой братве, ты на задних лапках бежишь чердак открывать, боишься ****юлей получить, трус вонючий.
– Я-то не трус, а вот ты жмот – из-за какой-то контры зажался. А как на «телок» смотреть, так ты первый и фиг тебя оттащишь от дырочки, страдалец.
Так и расстались. А на следующий день на контрольной сколько Коля не кликал Ивана, тот не обращал на него никакого внимания. Дошло до того, что Колян заработал замечание и снижение оценки, хотя, что там снижать, если он ничего не написал.
А через месяц Коля решил помочь маме развесить соленую рыбу, пойманную отцом, и, по привычке постелив на подоконник газету «Правда» с Леонидом Ильичем на развороте, принялся насаживать серебристую чахонь на киперную ленту с привязанной медной проволокой на конце, чтобы легче продевать. Насадив несколько рыбин, Колян взял очередную и засмотрелся на Леонида Ильича. Ему показалось, что тот как-то особенно смотрит и говорит: «Хге, дарахгыие таварищы! Хге!» Коле стало смешно. И через улыбку, глядя на Леонида Ильича,  он протянулся к веревке, чтобы взять и насаживать дальше, но не найдя на привычном месте, потянулся дальше, и еще дальше  и вдруг неожиданно провалился в пустоту. Цепкие лапы пустоты схватили его за руку потом за  голову и, рванув, потащили к земле.
Все ухнуло и промелькнуло в один миг. На долю секунды его голова превратилась в свинцовое грузило, а через мгновение воды и невесомости на удивление не оказалось, она кончилась, и Колян с жутким скрежетом вонзился в асфальт и казалось,  при столкновении , высвободил миллиарды нанозвезд. Где-то в вышине заверещал материнский голос.
Все сошлись во мнении, что другой бы не выжил. Но Колина голова, из-за которой он и получил прозвище, врезавшись в мягкий асфальт, не раскололась, а лишь дала спелую арбузную трещину от лба, и за ухо. Он долго лечился. После этого его в школе зауважали еще больше, но в школу он больше не ходил. Даже хулиганы при встрече почтительно протягивали  свои немытые руки. Для всех Колян стал не просто головой, а бронебойной. Про шею, которая выдержала такой удар и не сломалась, почему-то никто не вспомнил. Шея, есть шея, считали они.
Из-за отсутствия в домах горячего водоснабжения Андрей с Гамлетом, с Иваном и Колей (еще до  падения) любили парнуться. И чтобы попариться, терпеливо выстаивали  длинную очередь. Изредка им везло и, пользуясь жалостью подвыпивших мужиков, удавалось проскользнуть без очереди. Андрей старался затащить худосочного Гамлета в парилку, но тот сопротивлялся:
– Пойдем, я тебе говорю.
– Нет, не хо-о-очу-у-у!
– Да что ты заладил! Знаешь, как здоровско! – подрагивая всем телом, изображал Коля.
Но Гамлет  не хотел понять, и поэтому Андрей во избежание ссор с бабушкой (как правило, маме и дяде Саше Гамлет не жаловался) оставлял его в покое. Из бани люди выходили легкие, распаренные и довольные собой. Бежавший по щекам и дальше в ноздри легкий морозец только усиливал удовольствие, и оставалось лишь  теплее укутаться, чтоб не застудить горло и уши.
Из развлечений самым популярным считалось кино. Тем более что кинотеатр недалеко от дома. После окончания сеанса двери «Прогресса» распахивались, и оттуда вываливалась масса детей и подростков.
Часть этой массы сразу же искала, что бы такого нашалить, кого шакальнуть, пинуть, как покурить, и чтобы завуч по воспитательной работе строгая – Ф.Салаховна не засекла. Домой они не стремились, ибо их домашняя реальность казалась страшнее жутковатой мистики – гоголевского «Вия».
В отличие от шпаны большая часть детей, сбившись в кучки и убегая от сгущающихся сумерек, без задержки преодолевала слабо загруженную в такой час улицу «Коммунистическую» и, разделившись по  направлениям, как ручейки, растекались дальше по проулкам к близстоящим домам и дворам. Андрей, Гамлет, Коля и Иван шли вместе. Они жили рядом, где-то посередине между кинотеатром и школой.
Около Колиного дома торчала чугунная колонка, из которой при нажатии стального рычага текла чистая подземная вода. А рядом на крышке канализационного люка при наличие хлебных крошек, каши или другого птичьего корма, сновали объединенные в одну разномастную армию сизые голуби, коричневатые воробьи и почти разбойничья рать галок с воронами.
Их построения менялись в зависимости от желания отведать аппетитных мокрых крошек, неизбежно ведущих к замаскированной лесочной петле. Здесь, на колонке, они и раньше не раз охотились на голубей. Перед охотой все просили Бога, чтобы на улочке стало тихо и проезжающие машины хоть какое то время не вспугивали птиц. Из многих попыток только одна увенчалась успехом, да и та была, скорее, неудачной, оттого что молодому  голубю леской отрезало ногу. Потрясенные, мы зареклись,  больше  ловить птиц.
Компания тем временем рассуждала о фильме:
– Ничего себе она летала! Так и в штаны наложить недолго!
– Нет, ты видел, Вано, как вурдалаки из стен вылезают. Вот так ночью схватят и.
– Хорош, Колян,  и так жутко, если в церкви такое творится, а мне еще по темному подъезду идти,  у нас  лампочка перегорела.
– Ха-ха, откройте мне веки. – не унимался Колян.
– Ну, это же кино. – объяснял Андрей.
Гамлет молчал. Его напрягал вопрос, получит ли он тройку за вчерашнее сочинение.
– А все бы ничего, но вот у Паночки когда кровавая слеза выступила, как настоящая, вот тогда пробрало. – заметил Иван и добавил: – Никто не хочет через меня пройти?
– Пошли, пошли. – поддержал Ивана Андрей, а Гамлету ничего не оставалось, как плестись за ними.
– Хорошо, хорошо, так и запишем: Вано наложил в штаны от «Вия».
– Знаешь что. От тебя самого уже кое-чем попахивает. Ты радуйся, что у тебя темных подъездов нет.
– Ну, ну, дристун. Вот Панночка-то за морковку схватит.
– Иди, иди спокойно, Колян.
– Ва-а-ано – дристун!
– А ну-ка повтори, тупая голова!
– А вот и повторю, – уже отдаляясь, кричал Колян.
– Тогда лучше сразу убегай к сестренке под юбку, если скажешь! – стращал Иван, осмелевший рядом с Андреем и Гамлетом.
– Да ты, Андрюх, не подумай: я не тебя имел в виду, а этого дристуна Ивашку.
– Слушай, все равно хорош, обзываться! – угрожающим тоном заметил Андрей.
– Хорош! – неожиданно поддержал Гамлет.
Коля кричал Ивану:
– Если не боишься, тогда стой здесь. Сейчас я с собакой выйду, вот тогда посмотрим, кто  боится? Гера тебе кое-что откусит!
– Ага, собака – это нечестно. Ее все боятся!
– Я не боюсь! – гордо отвечал Коля.
– Ага, умник, потому что она твоя. Свою,  любой дурак не боится.
– А я любую не боюсь!
– Да врешь ты, все, врун.
Так они уже минуты три стояли на развилке и перекрикивались.
– Слышь, Иван, пошли, а то мы идем.
– Не вру, вот клык даю. – хорохорился Коля.
– Давай, давай забожись, что чужую собаку не забоишься. Что молчишь? Давай, давай.
Коля на секунду замешкался:
– Да надо мне перед всякими божиться. А ты вот, Вано, стой. Я уже дома, сейчас Геру выведу.
И тут Андрей не выдержал и закричал на Коляна:
– Ну, ты уже, Колян, достал пугать своей, Герой. Сейчас мы тебе, бля буду, накостыляем.
А Коля, уже заходя в подъезд:
– Ждите, ждите, я сейчас выведу.
– На тренировку не забудь! – крикнул вдогонку Андрей.

– Вот я тебе  рассказывал  про детство, помнишь? – спрашивал Андрей.
– Нет, а что? – отвечала Лена.
– Ну, ты же не могла забыть! Как я рисунок нарисовал и отправил с мамой на работу, на конкурс. Старался, рисовал не тяп-ляп, а серьезную картинку – одинокую сосну на высоком утесе над сибирской рекой. Тайга  бескрайняя. На реке сплав.  Рисовал  в графическом стиле.
– Кажется, вспомнила.
– Вот и представь, тогда все первые места и призы раздали детям начальников!
– Представляю. А ты что хотел?
– Вот тогда в первый раз понял, что к чему в этом мире. Верил в справедливость, а оказалось. Этого рабства, ничем не вытравить – никаким коммунизмом. Я к чему это. А, уже неважно. Мне даже не за себя – за маму  тогда стало обидно. Так пожалел, что она не начальница, а простая работяга, и поэтому можно с ней не считаться.
И мы, ее дети. – второй сорт по сравнению с детьми начальства. А конкурс для того и придумали, чтобы начальству потрафить. Вот ведь какой характер. - А может жюри просто не понравилась твоя сосна! - - Ну скажешь тоже.-

26
ПЛАТА ЗА ОЖИДАНИЕ
Думал, что Ленка не подходит к этому серому, неталантливо застроенному, стращающему громадой производственных корпусов, разделенному, почти, что как человек, на две неравные части – верхнюю и нижнюю – городу. Ее блеск многих раздражал, а меня долгое время гипнотизировал. Сейчас же все наперекосяк пошло. Часто, говорим друг другу гадости. Мне уже кажется, что она меня никогда не любила.
Она здесь все время чего-то ждет. Ждет, что я наконец побреюсь и обрадую ее мягкой кожей лица, ждет денег и долгого поцелуя, ждет, что заработаю, ждет, что город наконец примет ее в свои объятия, даст работу, надежду, тепло, но он, как отщепенец, чурается  родства, и только предъявляет  претензии,  расстреливая небеса из дымящих пушек котельных. Ей не сидится и не спится, особенно когда  в ссоре. Ей хочется бежать, но некуда. В такие дни ей хреново, и она спит только на пустырнике: двадцать капель – и нирвана, подозревая, что здесь, в пасмурном краю, ей быть также противоестественно, как белозубому мулату, жующему «Орбит», средь белых  снегов. А где же ей еще ?
Пока она поддакивала и уступала, к ней многие тянулись, в том числе и я. Да и после непониманий и раздоров, оставались такие, как я, которые реально испытали, ее притяжение. А куда деваться? В ней была эта биполярная энергия свечения и надежды. Шутя, а на самом деле, чтобы еще раз убедиться, интересовался: «Что гормоны играют!?» – «Не так чтобы очень, но щекочут» – вдумчиво отвечала она.
Хочется смотреть на нее, как будто еще не насмотрелся. А вокруг, вслед за магнетизмом, разлилось ванильно-куличевое благовоние Пасхи. Ночи маленькие, кругленькие и сладкие, как изюм посреди белого мякиша дней.
Морковные котлеты, капустные отбивные, кексы и другая постная еда – для кого-то, но не для меня. Притяжение Пасхи, вымытые окна, покрашенные луковыми перьями яйца, полоски от ниток, верба, люди как люди, живые.
Воскресение. До Пасхи еще месяц, а цена на куриные яйца поползла. «Как с ума сошли: яйца скупают, как тот миллиардер в угоду главнокомандующему, чтобы все без остатка превратить в Фаберже, – заметила она. – И творог надо.» – «Так еще месяц до Пасхи». – «А ты думал, в большой семье».
Она развернула карамельку и протянула собаке. Та, понюхав, отвернулась.
– У нее зубы болят? – предположил он.
Собака, шевеля ноздрями, принюхивалась к запахам леса и дыма, принесенного ветерком.
– Не хочешь? На. Не хочешь? Дурочка! Конечно, это не косточка и не хрящик. Как хочешь, – заигрывающе дразнила она. – Смотри, как принюхалась. Что-то учуяла. Вокруг лес и травы, а в них зверьки.  А как ее зовут?
– Как  дворнягу зовут? Найда, наверно.
– Будь,  по-твоему.
Аккуратно завернула карамельку в обертку, убрала в карман и продолжила читать газету. Гамлет сел рядом на низкий, прогретый, бетонный перрон.
– Рано  пришли?
– Да -а.
– На целых 40 минут.
– Жарко! Тишина. Хорошо.
– В тени прихватывает  – типичная весенняя погодка.
– Ага.
– Или осенняя.
Он краем глаза смотрел на кромку ее лица, покрытого пигментами и мелким прозрачным пушком. Затем провел  взглядом по касательной и выше, к блестящим в мочках золотым серьгам, и затем еще раз на еле видимый пушок щеки и резко вниз, на начищенные до блеска ботиночки (этого у нее не отнимешь).
Слева стояли два пожилых мужчины. Один другому рассказывал, про неизвестного зверька. «Морда серая?» – спрашивал слушающий. «Нет». – «Значит, это поскребыш!» – «Поскребыша я знаю. А этот смотрит из-за бани. А я подкрался и погладил, а он не шелохнется». «Вот заливает. – думал Гамлет. – Чтобы дикого зверька гладить! Так он и подпустил». Гамлет сидел, опершись на руку, рассматривал ржавую железнодорожную гальку и ссохшиеся от старости, но еще пригодные для нашей забытой неэлектрифицированной дачной ветки, бурые шпалы. Большегрузы здесь редко ходят. Взглянул на путевых рабочих, стоявших метрах в пяти по ту сторону рельс и с пристрастием обсуждавших продолжительность  своего рабочего дня.
От ясного неба испытал легкую радость. Еще раз глубоко, полной грудью, вдохнул, желая надышаться перед городом. Впереди лето, и никто этого не отменит. Из-за леса показалась маленькая электричка. Платформа зашевелилась. Все помогали друг другу надеть рюкзаки, набитые прошлогодней капустой, морковью, свеклой, картошкой, и луком.  Подъехав, электричка  стала гигантской дизельной махиной. На небольшой бетонной платформе собралось человек двадцать пожилых .
Зайдя в вагон, они  ловко растворились в общей массе пассажиров, так что не различить, кто сел только, а кто ехал. Молодежи не было, и поэтому мы выделялись. Среди недели молодежь на работе.
– Заплачу за полпути, здесь все так делают – сказала Лена, словно сама не была уверенна, что  сделает.
Ему же всегда когда приходилось хитрить, становилось не по себе.
– А может, не надо. Что мелочится?
В вагон зашла кассир с мини-кассой в руках и сразу, игнорируя замаскировавшихся, направилась к нам. За ней семенила женщина в железнодорожной униформе. «Неплохо дела у железнодорожников, раз и на пригородные электрички проводников ставят» – подумал в тот момент, когда резким движением кассирша, взяла протянутые мной деньги – сто рублей – и пробила полные билеты, а это ни много ни мало – 90 рублей. В  руках появился сиротливый червончик. Сдача не впечатляла. Кассир с проводницей, не найдя, кого еще обилетить, проследовали дальше.
– Нет, я так больше не поеду – не выгодно – обижено заметила Лена и покосилась на неприподъемные  рюкзаки с овощами.
– Да ладно, не переживай.
– Просто удивительно! Когда я с тобой еду, всегда так бывает!
Ну, вот ты посмотри, она же больше никого не обилетила. Все к окошкам отвернулись. Старички в картишки рубятся и ничего. А как нас увидела, так быстро и подбежала.
– Ты права. Со мной всегда так. Меня без оплаты не оставят. За все плачу. Видно доля моя. – не то что корился, а просто обижался на себя, что все как-то не так, как у других. Ну, не умею я, когда надо, отворачиваться к окну или делать вид, что уснул. Хотя и такое случалось. Стыдно. А вот старым не стыдно – в картишки  наяривают. А может, у них льготные проездные? Тоже может быть. Или пенсии мизерные ? Скорее всего!

27
МАСКАРАД
«Дуэт одиночеств»! Не звучит. «Дуэт певцов»! Лучше, но тоже как-то. Речь о двух одиночествах, которые, к сожалению, не певцы. И зачем их объединять? Женить!? В надежде, что они друг друга осчастливят? Если еще и не млеют при виде друг друга то пустая затея. К тому же они безголосые – произнес он басом под звук льющейся воды, глядя, как она моет ложки, вилки, экономно поливая их сине-зеленым «Ferry», и подумал: – Хотел бы с тобой спеть, что, скорее, означает – спать, что тоже удача.
Лежал бы и смотрел на просвечивающую в свете торшера нагую красу и  тонкую линию губ, упершись подбородком в плечо вечерней вязкости. Наверное, мой напор утомлял бы лязганьем. Она молчала. Приподнял подол, равнодушно провел ладонью по бедру. Ты устала и я устал. Что-то случилось? Она не ответила, а я не спросил.
Совместное пение, как обмен энергией. Спасительный выход. Петь дуэтом с близким человеком приятно. Поэтому-то пели. Были ли счастливы?  Казалось. Я-то счастлив до полного безразличия к окружающему , а вот она не знаю. Мы с ней разные. Она только на вид стабильная, я же, наоборот, только для вида мечусь. Ирония в наших отношениях испарилась оттого, что никто из нас не придавал ей  значения. А зря. Хотя все равно это от нас не зависит. Оттого что ирония даже важнее, чем энергия секса, липнущая к разогретым мышцам. Процесс познания вносит свои коррективы. Любовь это когда хочется рассмешить, чтоб потом затащить в постель! А когда не хочется, значит не любовь, а просто секс. Иногда мерещится, что живу совсем не с тем человеком, которого когда то полюбил, и становится себя жалко, от того что ее не бросишь, и новую еще поищешь и не  найдешь.
Ирония – это желание развлечь. Ирония – это воздух любви. Нет иронии – нет воздуха, и любовь умирает от асфиксии. Туда ей и дорога.  Ее прожигает кумулятивная ругань и предательство.
Еще недавно умирал от каждой выкуренной сигареты – так  становилось плохо. А сейчас умираю, но только от ее неожиданного равнодушия. А с курением , в тысячный раз не выдержал месячного периода. Почувствовав себя сильно оздоровившимся раззавидовался и прикурил по пьянке. И понеслась. Но, впрочем, это неважно, важнее не соперничать между собой в нехорошем и желательно не видеть ее заплаканной из за себя, пустое, но грешен,  случается, иногда аж убить хочется, дураку.
Видел много домов, разных перил и ступеней. Поднимая голову во влажное содержимое облачности, навстречу летящим осадкам, опять жду. А они моросят. А я все жду чего то! Иногда с  какого то перепугу нависают на до мной побеленные потолки без дождя. А за ними темные тени на белом снегу,  кажущиеся темно-синими чертами замерзшего Кая, в которого злые люди выстрелили из гранатомета ледяным снежком. Это я.
И приходится запоздало сожалеть, что в белилах маловато синьки, размеры сняты неправильно, карниз неровно повешен, калорифер работает вхолостую, над телом без головы плачут женщины и унитаз неприятно шатается от того что не тем занимался. Головокружение от того что все мелькает, усиливается, и с тоской понимаю что я никто. И уже нет спасения от этого знания. Уже ничего не исправить и не изменить.
Обращаюсь к ней, а получается, что опять к сынишке: «Ангел зеленоглазый, прости меня, что не пошел с тобой в ГУМ за вратарскими перчатками из-за того, что вчера потратил твои пятьсот рублей на продукты; за то, что говорил тебе, что ты некрасивый, большеротый, лупоглазый лягушонок, почти уродец! А ты же талант! Ты гений красоты с немытыми коленками! Ты восхитительно красив и привлекателен! Хотя и грызешь ногти. А я в последнее время часто не думаю, что говорю. Обида, скорее, за свою, а не за твою тупость двигает мной. Десять минус шесть у тебя получалось то пять, то три, то два – и это в третьем классе.»
Воскресный звон колоколов отвлек от суетного и начертил  глубокие бороздки на невидимом виниле.
Если так неожиданно просить прощение, то можно и испортить человеку настроение, потому что он уже,  забыл, развеялся, отвлекся, а тем более Ленка может неадекватно среагировать. Она же непуганая лань. Всем доверяет, подходит, улыбается и разговаривает (порой удивляешься). Доверчива, как с самыми близкими, не замечая, что те, с кем дружит, посмеиваются над ней, относясь, как к проходной фигуре, шепчась, что у нее детский, несорванный в ругани голос и вообще она не от мира сего, наивный ребенок, хотя уже взрослая баба. А что же нам делать, если и у меня такой же.  Вспомнить как рычал и скалился!
Она для них жертва, которая, на самом деле как человек-гиря, перевесит всех  взятых.  А без обреза дробовика под полой я тоже, считай, чья-то наживка. И что она, по большому счету, если надо и  опустится, чтобы быть принятой и одобренной кем-то. Это у нее игра такая.  Ну,  хочется ей денег! А я нет, дебил!?
Фантазирует, чтобы  купила, продав частичку своей лояльности. Она так говорит, но я то, знаю что души.  С рук ее не покормишь, если не прикормил  может укусить. Или мне просто хочется в это верить.
Ей нетрудно помочь кому-то постороннему. Она может не спать и не есть ночами и днями ради того, чтобы помочь кому-то. И все это не ради благодарности, а в силу своей внутренней потребности. Помочь для нее гораздо легче, чем слышать от меня и затем пережевывать очередную порцию правды о себе. Правду она не любит, да это и понятно, кто ее любит?: поди, разбери чего в ней больше , а настроение и, даже больше – отношение, испорчено.  По ней так уж лучше таскать коровий помет, чем слушать грустную правду о себе. Она называет меня тираном, и восклицает, что я хочу ее достать. Но я же тоже страдаю и называю из вредности.
А сейчас радость, нахлынувшая из сердца, воссияла улыбкой и засветилась дружелюбием. Иногда случается. Еще не знал, как крепко прирос к ней, и вот узнал. И она, как истинная женщина, это чувствовала, показывая в разговоре свою доброжелательность, и одаривая хищной белозубой улыбкой красотки.

28
ПЕЧЕНЬ – Я
Одно время ему уже казалось, что печень – это он. Это его предназначение – быть печенью для Ангела! А выглядело в его представлении совсем не так же, как в Израиле, где из-за печени откармливают гусей. Никто меня не выкармливал! Разве что сам Господь! В День рождения Ангела Лена напекла прекрасных сдобных печений. Вытаскивая противень из плиты, она приговаривала: «Вот и испеклись печенья для Ангела». Ангел при этом потирал ладошки и облизывался. Гамлет же поддерживал общее настроение, приговаривая: «У-у-у, какая вкуснятина – печень-я для Ангела». И  дальше, услышав знакомые звуки, повторял, как робот, а ему слышалось: «Печень – я, печень – я, печень – я!»
В школе любимым делом Гамлета было готовить политинформацию. Он самозабвенно читал газеты и вырезал заметки, иногда так получалось, что с портретами членов политбюро. Учителя коробило, но он молча сносил, вспомнив, что еще утром подтерся Лигачевым.  Гамлет же вещал про газопровод «Уренгой – Помара – Ужгород» про никарагуанских сандинистов, про доктора Хайдера, Луиса Корвалана, нейтронную бомбу и о последнем заседании политбюро, про чернобыльскую АЭС, Андропова и других деятелей.
По Китаю времен молодого Мао Ангел предпочитал путешествовать с берданкой собственного изготовления наперевес.  У нее два раза разрывало ствол, и он чудом не лишался пальцев и глаз. После случившихся недоразумений он нашел трубу покрепче, и все пошло.
В Китае тогда шла культурная революция, и поэтому берданка пригодилась для отстрела воробьев, чтобы спасти от них урожай, в итоге урожай доедали гусеницы. Хунвейбины свирепствовали, и Ангел, как мог, уравновешивал их напор.
После рождения Ангела Гамлет на какое-то время мысленно и незаметно для себя превратился в людоведа, поедающего человеческое горе вместе с хозяином. Гамлету как-то вдруг стало невыносимо терпеть щемящую боль, возникающую, когда он слушал жалобщика, пеняющего на превратности судьбы. Боль была нарастающей, и когда достигала пика, покрывшись с ног до головы гусиной кожей, он терял над собой контроль и бросался на горемыку.
Когда приходил в себя, то от собеседника оставались только «рожки да ножки» в прямом и переносном смысле, а также стопы, уши, которые он отчего-то не ел – все остальное же обгладывал за милую душу до косточек.
Испытывал ли он угрызения совести? Совсем нет. Наоборот, он испытывал облегчение, что на одно человеческое горе на земле стало меньше, и он к тому же сыт и доволен. О своем психическом здоровье он не задумывался. Радикальность решения не обсуждал. На дворе стояла весна.
Если говорить, про нас, с Андреем, то внешне мы очень похожи. И с нами всегда поначалу было то не так, это не эдак. В детстве нас часто путали. В школе, в старших классах, мы друг за друга ходили на уроки, прикрывая слабые предметы. В детстве были очень похожи и в тоже время разные. Лично не вижу ничего выдающегося – быть близнецом. Только внимания со стороны людей больше, а так, если честно, ничего хорошего. Ведь, согласитесь, никто из вас не хочет иметь копию. В детстве нас называли «Электроники».
Часто издалека всякие нежелательные элементы путали меня с Андреем, и от этого мог спокойно гулять в самых неблагополучных закоулках. А бывало и наоборот: приходилось получать тумаки за Андрея, и  отбивался, как мог, не признаваясь, что Гамлет. Естественно, каждый из нас хотел быть самим собой, и мы просили покупать нам разную одежду. Мама, так и делала, пока не начала пить. Потом приходилось носить то, что есть, или то, что дадут соседи по дому или родственники, а, надо заметить, всучить  застаревший хлам они не скупились, а мама с дядей Сашей всегда искали для нас одежку дешевле, чтобы им на бутылочку осталось.
До 12 лет нас постоянно путали. Чтобы отличаться, мы по-разному причесывались. А вот девчонки, как оказалось, нам нравились одинаковые.
 Ленка  тому подтверждение.
Аппетит у нас был разный. Андрей, как правило, все сметал и потом еще успевал от моего куска откусить, но я не обижался.
Одно время Ленку замучили в суде. Ей присылали судебные решения потому, что я продал машину по доверенности, а она была оформлена на нее. Она нервничала и ходила ругалась, но, естественно, ничего не помогало. Необходимо было найти покупателя и спросить, почему он не оформляет на себя машину, как положено. Покупателем был Гаишник, и поэтому не спешил. И не платил за дороги. В общем, это была моя ошибка, за которую расплачивалась нервами Ленка. Не знал, как найти того, кто купил, что делать, и уже хотел подать машину в розыск. А сам между делом умничал и советовал Ленке тянуть время и возмущаться.
Это выглядело приблизительно так. «Интересно, почему решение от 19 января, а судебный приказ нам приносят 26 января и к тому же в пятницу во второй половине дня. А 29-го последний день подачи апелляции. Как к этому относиться, если не как к умыслу. И вы хотите сказать, что вы объективны? Что вы защищаете права граждан? Вот этими ногами сейчас иду в прокуратуру, чтобы вас проверили. Мафия! А если не подействует, то пойду в судебную коллегию, а если, а если.» «Пугай, пугай, а нам не страшно» – говорили их глаза, но с прокуратурой все же не захотели связываться. Отстали от Ленки.
Высокоразвитая держава. Тихий скромный народ. Элита ведет себя хуже захватчиков, не уважает народ за то, что он, по их мнению, ведет себя как безропотное пушечное мясо. «К тому же он развращен и сильно завистлив, вороват, бескультурен» – оправдывается в кулуарах ночных телепередач лжеэлита. «Им не приходит в голову, что народ просто скромный, благо-воспитанный на христианских ценностях, а всякие там недруги видят в нем негативные тенденции, оставшиеся от коммунистических времен, и норовят своими посильными действиями внести вклад по безболезненной замене коренного народа на мигрантов. Народ легко верит словам, забывая спросить про дела. А может просто боится.
Он ручной! Легко поддается на провокации, зачуханный, оболваненный, затравленный, опоенный левым спиртом, лекарствами, жрачкой, но ему не все по. Он хочет гордиться собой! Авторитет нашей страны на международной арене снова вырос! Он конечно по большому счету липовый этот авторитет, так сказать нефте- газовый, но все же. Это для народа главнее, чем собственное благополучие!
Ему нужно гордиться чем-то! Это ему жизненно необходимо. И он гордится! За это хоть выпить с соседом можно, не то что, за какой то новый пылесос. Неинтересно! Именно за это народ любит В.В.П. Бывший президент с Западом разговаривал, как равный, и как будто ни в чем не уступал! И за это народ готов ему простить все, даже ужасающую коррупцию, которая, в его народном мозгу, все равно непобедима! Пусть даже в нем сидит память раскулачивания, расстрелов, доносов, мракобесия – народ добр и великодушен, пока его не трогают и с ним не заискивают и держут дистанцию.
Его хоть пока и много, но он совсем не чувствует себя в безопасности. Некоторые утверждают, что не знают такой народ, а цифру в 140 миллионов считают  завышенной. Но это оставим на их совести. 
Язык вот что важно. А он надо отметить впитал в себя все, что мог: и тюркский, и фарси, английский, французский, пожалуй, не меньше тюркского, латынь, ну и санскрит, куда без него.  И у нас еще до Библии было много чего. И скифы, и варяги, и половцы с хазарами, изба, печка, репка, лапти, Перун, даждь Бог, ярило, Иван Купала, Илья-пророк, громовержец и еще целая куча – всего не перечислишь. Так что ж они пристали со своей Библией! Так этож не они, а Бог!
И держава, действительно, еще высокоразвитая, но народ, особенно рядом с вокзалами, встречается все больше плоховатенький, очень низкого качества и достоинства.
А так, в общем, народ трудолюбивый, смирный, благодатный, если ему, конечно, не разбавлять кокаин в водке» – так думал Гамлет и единственное, за что он пока принимал подлый нрав капитализма, так это за возможность выбора и за летние и зимние скидки. Глобальные распродажи радовали душу и действовали благотворно на скудный бюджет.
С тех пор как большие фирмы сожрали своим напором и сервисом его мелкооптовый склад и к нему перестали заезжать покупатели, так как крупные фирмы к тому же организовали глобальную доставку, он стал по-философски смотреть на многие вещи.

29
ОТМУЧИЛСЯ
Ангел не хотел учить музыку. Можно сказать он ее ненавидел. Исчерпав терпение, Ленка  схватила его за грудки и трясла, приговаривая: «Хватит, а-а-а-а! Ах ты, скотинка тупая! Достал уже, крейзи фрог!» В ответ Ангел готов был прыснуть. Глазки налились плачевной мутью. Истерику перебила телефонная трель. Это ее отвлекло. Бросившись на поиски трубки, она оставила обиженного Ангела. Незнакомый голос сообщил, что умер ее отец, живший в другом городе. «Его не стало. - Все, уже его нет. Теперь не говори о нем в настоящем времени. – неожиданно цинично заметил Гамлет. – Невидимый ящер пожрал его изнутри».
Она как-то наигранно скуксилась, желая заплакать, но все никак не могла. Ходила по квартире туда, сюда, как будто искала слезы. Что то вспоминала. Может из детства, или как он выглядет. Было видно, как  сникала. Гнев улетучился. Когда Гамлет что-то спросил, она, наконец, заплакала и уже не могла остановиться.
Гамлет сказал: «Отмучился» повторяя то, что говорила бабушка, когда умирал кто-то не очень близкий. Но Ленка уже ничего не слышала и не видела. Просто любила папу. Особенно после того, как мама выгнала его из дома.
Днем он купил ей билет до Серова, а вечером посадил на поезд. Нервничали то ли от расставания, то ли от потери. Прощание, получилось скомканным любовным письмом, брошенным  мимо мусорного ведра.
Как только состав тронулся, сразу стало жутко не хватать. Первые сутки звонка ждал только Ангел. Дождались на третьи. Он, сразу всплакнул. Начал худеть. Каждый вечер  спрашивал: «А что мы завтра будем есть?» В пятый раз открывая холодильник, показывал и объяснял, хотя хотелось заорать: «Вот видишь, куриные яйца, в морозилке есть курочка, а еще к этому целых пять пачек пельменей». Все это мы и ели.
Вставал в семь утра, с одной мыслью: «Как не крути, детям нужна мама». Через два дня Ангел сделал вид, что адаптировался. Как положено, утром и вечером давал ему разноцветные, похожие на пуговки таблетки. По привычке он пил уже без слов. Хотя иногда все же давился и, багровея, жалостливым детским голоском говорил: «Когда же, наконец выздоровею, чтобы не пить эти таблетки? А особенно вон те синенькие. Они огромные дурки, в горло не проходят».
Для отвлечения от грустных мыслей вожу его в «Макдоналдс», хотя понимаю, что вредно. Врач не рекомендовал. Но ему нравится, а особенно игрушки. Дома коротаем время по-разному, например, делаем упражнения от плоскостопия. Он ходит по кругу, на носочках,  на пятках, затем катает скалку. Хочет вырасти, и поэтому мы  играем во вратаря.
Все серьезно. Надевает перчатки и ловит мяч, который кидаю чуть выше головы. Так незаметно прыгает сто, сто пятьдесят раз. Лицо его краснеет. Иногда  делаем зарубки на косяке двери. Он нехотя соглашается. Растет плохо, но я, чтобы не расстроить, прибавляю, как на рынке, на поход души, делаю отметку чуть выше и радостно сообщаю: «О-о-о, классно, ты вырос. Ура! Наш Ангел вырос!» Он поворачивается, и застенчиво улыбается.
Ходим в начальную школу. Возвращаемся по темным улицам. От прогулок Ангел спит крепче, становится бодрее, и не унывает. Вечером тоскует, а я имею возможность по достоинству оценить женскую долю, не в силах вырваться из замкнутого круга домашних дел. Грязные чашки и ложки прибывают в раковине также быстро, как убывает хлеб и еда. Оказывается, мы очень много кушаем и от нас много отходов, а особенно от меня. Вес Ленки в свете домашнего хозяйства растет. Смотрим телевизор. Ангел любит телеканал «Спорт». Вечерами он все же буксует по поводу отсутствия мамы. Минутная слабость. Считает дни, часы каким-то одному ему известным способом. В минуты отчаяния начинает картавить, менять цвет кожи и настойчиво предлагает срочно выехать к ней навстречу. Он боится, что она нас бросила. Он маленький трусливый добряк!
Садится за пианино и играет и поет, приблизительно одного и того же «Мама, ма-ма, приез-жай. Ма-ма, ма-ма, я скучаю без те-бя. Ма-ма, по-жа-а-а-алуй-ста, ма-а-а-ама, ма-а-а-а-а-амочка». И так дальше, и так снова «ма-ма, ма-ма». Этот джаз длится по часу и более. Ощущение от музыки – полный хаос и нервный срыв. От его тоски не по себе. Успокойся малыш.
Через неделю ее отсутствия окончательно понимаю, что никто никогда не сможет заменить ребенку маму. Понимаю, что Ленка для него – все и даже больше, но про себя поругиваю «неблагодарным лягушонком без памяти». Терплю. По вечерам отправляю к соседскому мальчику в гости – отвлечься. Там «PlayStation» и ему нравится. На следующий день прыгают у нас. У Ангела День рождения – 7 лет. Покупаю  торт. С головной болью иду за подарком. Погода меняется. Приглашаю девочку-соседку, мальчика-соседа, и устраиваем небольшой День рождения.
Погулять Ангел не дурак, в отличие от уроков. По очереди задувают свечи, чтобы без обиды каждый задул. Снимаю это действо на телефон.
Ангел у каждого требует подарок, и это выглядит смешно. Позвонила Лена. Он на «седьмом небе». Видно, что маму с сыном переполняет океан, не то, что меня. Она ждет теплых слов, а я  провокационно спрашиваю: «Да сколько можно тебя любить? Надоело уже!» Ангел расчувствовался и в конце разговора твердо произнес только слово «Ма-а-ама!» далее обязательная программа: опять всхлипы и рыдания – ребенок тоскует. Говорю ей: «Мама, возвращайся. Мои дела встали – Ангел связал по рукам. Бизнес требует действий, а я ничего не могу, потому что занят с ребенком. С инвестиционным контрактом тишина.
Пока кормит небольшой нелегальный сахарный цех. И то хорошо, бывает и хуже. Дохода от цеха мало, потому что оборудование изношенное и часто ломается. И со дня на день жду ОБЭП, который попросит долю, которой нет, и тогда они с чистой совестью арестуют оборудование. Из-за частых поломок и на запчасти не хватает, а не то, что себе. Вопреки всему пишу какие-то странные рассказы. Голова забита словами и сюжетами, хотел сказать котлетами.
Наконец-то приехала Лена. Как радовались! До писка. Прыгали, как папуасы вокруг жаркого, и только еще не бились макушкой о потолок. А она – исхудавшая еще больше женщина. Ей нет равных. Прям погибель какая то, с ней не могу, а без нее еще хуже. Перед ее человечностью все меркнет. Мы ее боготворим, каждый по-своему. Ангел не отходит. Летаем от радости, как шарики, и счастливы, что опять вместе.
Ну вот, сглазили. Ленка заболела. Цистит. Застыла в дороге. А ночью пропотела и  пошла в туалет, а утром схватило шею. Жалко ее. Иду в аптеку, покупаю перцовый пластырь и антибиотик. Пока не колит, до врача.  Становится хуже. Вечером приходит вызванный еще утром врач. Старый, еле скрипит, и похож на  кокнутую елочную игрушку, в которой звенят осколки. Не снимая пальто, протопал по ковру в грязных башмаках. О чем-то говорил с Ленкой. Был бы толк. К вечеру ей не лучше и не хуже.
Неопределенность взяла в плен и не выпускает. Звонит знакомый, спрашивает о делах, сообщаю, что его дела не срослись. По голосу понимаю, расстроился. Я не виноват. По цене не договорились. Заехал к другу. Он тоже утром уезжает в Москву – заболел отец. Да что это за поветрие такое на отцов пошло: дохнут, как хомячки. Боже, что такое говорю? Какие еще хомячки? Нехристь,  твою. эх, хватит уже притворяться. Дохнут и дохнут. Про людей так не говорят! Не говорят!? Не говорят! Ну мрут!




30
ИНДИ-ПОП
Погода теплая, солнечная, прогулочная. Душа в расцвете лет, радуется и вальсирует. Кажется, что и у края обрыва также уверенно, как и в бальном зале. В такие моменты все видишь,  и ничего не боишься, потому что знаешь, ничего плохого не случится. В такую погоду душенька, подобно кулакам перед боем, наливается тяжестью и желанием импровизировать на себе хоть еще сто раз и тысячу лет. Мысли слетают с орбиты денег и уносятся на другую орбиту – бескорыстного восхищения и восхваления.
Кто-то скажет – на орбиту женщин, и не просто женщин, а любимых, талантливых, причем иногда ты можешь быть с ними даже незнаком. Из них есть одна на данный момент очень любимая, которую, кажется, никогда не бросишь, и она всегда будет, кружится бестелесным весенним цветением, и все в ответ, закружится вокруг с ней.
Траектория ее кружения немыслима и непредсказуема в принципе, потому что сильно напоминает квантовую, пока ты не остановил ее ласковым прикосновением. И уже дальше несильно, но снова циклишься на деньгах, как в бою на стрелах и колчане. Считаешь. Тебя обманывают. Терпишь. Все ради нее. Уговариваешь что только ради нее.
Опять пахать от зари до зари? А куда деваться? Еще неизвестно, что набегаешь! Ленка твердит: «Бог даст, Бог даст.» Притворщица. А я же не верю, да и она только делает вид. А делать вид в сто раз хуже, чем искренне заблуждаться. Это уже понимаешь, лицемерием называется. Говорю ей: «Никто ничего тебе не даст. Пока сама не подумаешь. Не порвешься, не возьмешь, не отнимешь, не украдешь, не создашь, не построишь, не придумаешь.»
Да! Иногда допускаю и воровство! А куда деваться! Когда, кажется, что его совсем нет, а его в нашей природе полно.
И это не выдумка. Когда в кармане пусто, начинаешь понимать и поймешь кого угодно, и даже Савенкова, Ленина и Сталина с Карлом Марксом и Бухарина с Троцким, Зиновьевым и Каменевым, даже Свердлова.
Сытый голодного не разумеет – это неоспоримый факт. Все происходит само собой и, слава Богу, не всегда по закону падающего бутерброда. Иногда еще хуже оттого, что бутерброда просто нет в наличии, а есть только голодный рот, который и хочет бутер.
Временная передышка как раз кстати. Деньги сами находят тебя, а ты их. И остается только благодарить Господа (в наличии которого по-прежнему малодушно сомневаешься), что вот так все просто он устроил, помог, чем мог.
Ты любишь Ангела, а он за это любит тебя, обвивая золотом прекрасных слов тире снов, а иногда и скелетом кошмаров. А на них уже и мясо бытия нарастает, а затем и жирок пресыщения. Эдакая миниферма, а дальше – бойня? И это только, кажется, что дашь, на дашь, как на рынке. Состояние выздоровления проходит, а память о нем остается надолго.
Надежду питаешь? Каждый раз вспоминаешь уже даже и не плохим словом, а так безразличным, некоторое время назад не пропустившего в помощники адвоката главу этой конторы. Казалось бы, со всех сторон положительного, правильного, причесанного  господина, окружившего себя на 80 % умницами и красавицами. Ну что ему стоило!
Обломал! Ни дать ни взять падишах, султан, никого не подпускающий на пушечный выстрел к гарему. Или подпускающий, но только за вознаграждение, которое не просил. Он не просил, а я не предложил. Зачем ему он же падишах! Жаль, а мог бы стать адвокатом, юристом и хоть так кормить  семью. Но не стал. Восток – дело тонкое. Если б не султан, охраняющий свой гарем, если б не он. Как нельзя лучше б реализовал природную потребность в защите людей. Хочу защищать! А евнухом при его гареме. Это извините не по мне, падишах.
В такие солнечные дни радуешься уже тому, что ты есть и у тебя ничего не болит, и даже мышцы после трехкилометровой пробежки не болят. Про амбиции забываешь напрочь. Хотя это громко сказано. Скорее, обо всем остальном вспоминаешь на их фоне. Амбиции всегда и везде, как небоскребы Манхеттена, и остается только делать вид, что ты их не замечаешь, что они с ч.б. фотографии, и делаешь вид, что амбиции не твои, а так, гуси-гуси, га-га-га, залетные чьи-то. А почему бы и не мои. Иногда еще чувствую  желание стать солидняком, важняком, не работая получающим деньги, но только, упаси Бог, не ментом с халявными шашлыками в глотке. Для многих то, я понимаю это основное, ради чего они там работают.
И это уже жесткое порно, но иногда в минуты душевной слабости и на него уже почти согласен. Но куда деваться, мы, мелкие предприниматели, от всех сильно зависим и часто в 2003 году приходится терпеть их тупые вымогательские физиономии, а когда угостишь их глядишь добреют.
Сентябрьское солнце при прямом попадании вполне даже обжигало, покрывая спину испариной. Кружил листопад, дворник упорно мел. Ветер дул, листья падали  чаще. Дворник перестал мести (надоело), махнул рукой, закурил. «А ну его, все равно бесполезно. Пусть все опадут, тогда» – думал, но, перекурив, взял метлу и продолжил. Никуда не деться – судьба такая, начальство достает. Похоже на правду? Похоже. Но только сейчас весна и если вычеркнуть листопад, то один к одному сентябрьское или даже октябрьское солнце, которое ничем особо не отличишь от апрельского, разве что перспективами и как-то по-другому блестящими оцинковкой карнизами.
Осень. Впереди стужа и мгла на неотапливаемых складах. Мерзлые вороны, рвущие золотинку из-под чипсов, бурые, почти буровые, скважины в снегу, особенно глубокие после мегапраздников, ошметки пиротехники, тысячи и миллионы рублей, выброшенных в воздух, а здесь и сейчас – длинный день и теплое лето.
Вот приблизительно в такой день я проснулся в очень хорошем настроении после несправленного Дня рождения. Вот взял и не справил, словно сорок стукнуло, а поздравления получил, как на 35. Понимаете,  раньше выпивал и тем самым как бы уравновешивал наносимым вредом многочисленные пожелания здоровья, а вчера схитрил и не выпивал и утром встал настолько бодрый, что просто сам не верил, оттого что ну ничего не болит, хоть в космос. Вышел из дома и легкой походкой пошел в направлении остановки,  заметив во дворе небольшое собрание.
Депутат собрал вокруг себя пожилых женщин. Метрах в ста от них контрастно стоял его новенький серебристый внедорожник «Мерседес» с номером из трех двоек. Было видно, что депутат скучает в обществе старух и издалека любуется сверхновым аппаратом, обозначенным в его изощренном мозгу просто и доходчиво, как супертачила.
Бабушкам не до нее. Они собрались, чтобы попричитать и пожаловаться на долю-долюшку. А депутат и не скрывал, что он еврей. А если что, вот именно он, в отличие от других, и никогда не скрывал, а старухам уже и все равно – хоть снова Чингиз Хан, лишь бы на русском говорил. Резких движений их теперь уже никто не заставит делать. Намахались. И из всей прошлой судьбы  поняли, что инициатива наказуема. Сейчас другое время: хотя кое-кто и сейчас депутатов побаивается, а они, вроде как, и не пугают, а тихо делают свое накопительно-обогатительное дело. Вот он еще кандидат, но уже нет никаких сомнений, что именно он, а никто другой, на своем серебряном коне и со своей многочисленной свитой въедет куда угодно. Трактор Беларусь!
Хозяин жизни, в натуре. Заслужил. Конкуренция отсутствует. Да и кто дернется, ведь здесь теперь его кормление! А ради кормления и обещал, бабкам, что тоже будет сытно  не только от слов, но и от дел, хотя понимал, что реальных рычагов и полномочий улучшить жизнь почти не имеет, а сын записывал наказы народа. Наследственность – главное в его демократии.
От отца к сыну, от матери к дочери – это святое. По-другому глупо и унизительно отдавать захваченные рубежи. Поэтому он так удивился, когда узнал, что Путин не родственник Ельцину. Вот он бы никогда чужаку власть не передал ни за что, только родственнику и желательно пожизненно!
Вот ведь они, демократы наши. Девать их некуда. Они, на первый взгляд, такие же, как мы, и в варенье интересуются больше ягодками, но на самом деле они действительно высшая раса, а мы для них запьянцовские папуасы из пампасов. А они для нас, даже произносить стыдно кто!
«И вообще, у нас климат тяжелый и гнилой. – пеняют только что вернувшиеся с Лазурного побережья. – Его только перенести, сил сколько надо!» А тем временем под их депутатски пристальным и заинтересованным взглядом мы благополучно вернулись к родовому укладу и феодализму, а там недалеко и снова до крепостничества – один шаг, а многие даже обрадуются к барину под крыло. И все так бы и шло по-тихому, но они же ненасытные, эти избранники. Они и просят, и ноют, и выпрашивают у президента денег, объясняя это тем, что им-то хватает, а вот народу не хватает.
Президент понимающе кивает и, надо сказать, это у него хорошо получается. Ему веришь сразу, почти по Станиславскому, и задумываешься только тогда, когда все остается по-прежнему. По-прежнему! Или чуть лучше! Хуже! Нет все же лучше, но только чуть чуть!
Хотя, конечно же, не все, так плохо и  до того президент у нас обаятельный, что ему как бы и делать ничего не надо, только громи олигархов и начальников нерадивых снимай с постов. Вот только про нейролингвистическое программирование вспоминаешь (программируют нас что ли), а за ним и про психотропное оружие, которое начали разрабатывать еще при Сталине. Да кому это нужно? Рычагов и так хватает. И вот кто-то же в наше время стирает людям память, проводит запрещенные эксперименты. И людям, если они выживут, приходится начинать жизнь с чистого листа. Да ну? Пьянство и стирает. Какое еще программирование нафиг!Кому мы нужны.
Ну, во всяком случае, не президент же стирает мозги ластиком для серого вещества. Народ у нас и так обработанный и сильно внушаемый. Президент же – управленец и менеджер госкорпорации под названием РоссиЯ, а никакой не помазанник Божий. О чем вы? А мы никакие не подданные. Это уже пора всем совершенно точно уяснить. Эх жаль конечно.
Президент знает, кого любит Бог. Конечно же, его! А кого еще? Все идет по его плану и хорошо, что планы в отношении нас пока позитивные. До того ему веришь, что, когда слушаешь выступления о борьбе с коррупцией, мурашки по коже бегут, и уже не так остро переживаешь, что милиция продолжает действовать на заказ, как, собственно, и остальные госструктуры, да что там энергетики и другие службы.
Слухи утверждают, что генералы всеядны! Они крышуют всех и вся с оборотом не менее миллиона в месяц! Чего? Долларов!? Да хоть бы и рублей! И мздоимцев, и казнокрадов, и наркобаронов, и воров в законе, и крупный бизнес, и их приблатненые крыши, игорный бизнес, нелегальную миграцию – вообще все. В общем, слухи утверждают, что весь основной вред от них! Но ими никто не может заняться, потому что, по идее, всем этим должны заниматься они сами. А они? Перешли на сторону врагов общества?
Вы не даете нам нормально дышать, господа генералы, со своей жадной узколобой рефлексией! И как скажите, зная про вас даже со слухов, создавать ваш положительный образ, если у многих из вас ни чести, ни совести отродясь не бывало! А тем временем ваши опричники могут заставить наркоту для них толкать или электрошоком пытать, а если надо, то и труп в багажник машины подбросят, чтобы неповадно было. Насмотрелись, понимаешь ли, их боевиков и изощряются.
Хорошо у меня машины нет и. Главное нефть с газом в надежных руках. И жить вот рядом с вами почему-то все меньше хочется, а надо. Иногда глубоко ночью хорошие передачи показывают, когда уставшие от погони за копейкой люди уже не выдерживают и спят «без задних ног».
Дибров в опале! Ух и чукчи полосатые! На кого руку подняли! Нет, вот он же на Красной площади рядом с вновь избранным президентом! Удивил! Зюганыч с Вольфычем  недовольны! Но вновь избранный приблизительно знает цену их недовольству. Все имеет свою цену! Все! Увы!
Не спят только такие шизы, как я, возомнившие себя спасителями Отечества от бюрократической инопланетной гари. Гарь повсюду и механически ее не устранишь, только метафизически, бодрствуя во сне и выступая с протестами наяву. Высокотехнологичная медитативная психоделика или лаконичный инди-поп, помогут справиться с депрессивным и истеричным постпанком, если оперировать музыкальными понятиями.
Профессиональный долг и честь стали исключительно конвертируемыми понятиями. У кого больше лаве, у того больше, соответственно, чести и долга. Госструктуры превратились в замкнутые корпорации, действующие исключительно ради собственных интересов. Чужие здесь не ходят, а если и ходят, то денег у них уже столько, что на любые самые что ни на есть проверочные проверки, хватит, хоть ООН. О чем вы! Иногда ими проводятся профилактические реанимационные мероприятия с одной целью, чтобы коровка, то бишь народ, не сдохла. Ее усиленно приводят в чувство, обещая каждому по стойлу и надбавки к пайку. Все так и шло, потому что, по большому счету, никого ни к чему не обязывало. Связи то разорвались, а новые еще не завязались.
Тишина мертвая. Еще чуть-чуть и у нас будет так же, как у Белорусского хоккеиста или у Казахского мудреца. Извините, вот тут подсказывают, что он – лыжник, а мудрец – бай. И проголосуют бабульки-крохотульки за хозяина земли русской – им-то уже немного осталось. А землица-то правителям ох как нужна для трубопроводов, хотя, вот если построить трубопроводы в Китай или Японию, то, как бы и не так, чтобы нужна. Транснефть решит любой вопрос. В том числе и Сочи. То, что земля должна плодоносить – не суть как важно.
Важнее, что на ней вырастут тысячи бизнес центров, логистических центров и еще о- го-го каких центров. «И это неизбежно» – объясняет губернатор, и мы соглашаемся. Нам нравится ход его мысли и эдакая урбанистика, в которой, возможно, нам и не найдется никакого места, но мы еще об этом не знаем. А что мы еще можем? Хорошо, что хоть какая-то им от нас польза, а то бы, глядишь, совсем забыли.
Фейсконтроль не прошел и пошел вон! А по-нашему, вроде как, рожей не вышел! А искусство – это лишнее по нынешним временам понятие. Другое дело образование или спорт. Людям некогда, людям денежку надо зарабатывать, а вы тут вы лезете со своим плодородным слоем, даже не земли, а общества. Кому он нужен? Кто его будет возделывать? Нам? Мы? Очнитесь! 21век на носу!
У нас по плану упадок и деградация, а затем подъем и процветание. Ой, скорее наоборот! Некоторые предлагают повысить жизненный уровень. Людей от тягостей и лишений отвлекать? А люди и так отвлечены, им не до чего – лишь бы семью прокормить. Скребут по сусекам, а больше не становится.
«Что за вранье?» – скажет правительство. У нас очереди за дорогими иномарками в автосалонах, на год вперед! Может и так, но только настроение все равно хреновенькое. После смены веки у народа тяжелы, после праздников неприподъемны. Да что мы им насильно заливаем что ли? Сами прикладываются. Для этого, говорят, нас, якобы, и держат в черном теле. А мы не поддаемся, мы ищем идеал! А его нет!
Зашел в автобус. Передние двери по периметру украшены серебристым кружевом пятикопеечных. Не тех огромных советских пятаков. Все измельчало. Невыспавшаяся водительская физиономия навевала смутные сомнения в правильности выбранного маршрута. Водительские украшения смущали. Водитель нервничал на ровном месте.
Грешным делом, думал: «С похмелья». И еще раз порадовался, что не пил вчера, зато позавчера. Водила то  остервенело давил на тормоз, и люди, словно сосны, кренились вперед, то отпускал педаль и жал на газ, и люди кренились назад. В голове вспыхивали искорки недовольства, и на языке лежали слова типа «Слышь, командир, не дрова везешь». Но молчу, потому что не хочу еще больше распалить взбрыкивающего мерина. Такое невозможно! Возможно! Обычное дело.
Возможно, он поздно лег и рано встал. Жена пилит, туалет он, видите ли, дочиста не смывает, дети не учатся, притворяясь, что у них ангина. А тут еще губер сказал, что частные маршрутки будут убирать из города, а он только-только освоился с заработком и маршрутом. Переживает. Так и до аварии недалеко. И в этот момент водитель в очередной раз с визгом и звуками скребущихся веток по крыше затормозил, ругая на чем свет стоит подрезавшую десятку, умчавшуюся вперед. Моя остановка. Вышел. Мне надо справку из наркологического диспансера. Без нее не поменять просроченные права. Хотя не знаю, куда мне права, так как машины  нет. Зашел внутрь. Человек пять стоят возле  регистратуры.  Одного ведут под руки.
Женщина просит знакомую в белом халате: «Помоги, пропадает! Его спасать надо». Врач сочувственно кивает, а в глазах такое знакомое ожидание чего-то конкретного, ощутимого и осязаемого для кармана. Эмоции уже совсем никого не трогают. Даже знакомых.
 Над окошком в регистратуре читаю: «Осмотр  100 рублей». «Мама, дай сублей, мама, дай мне тове сублей», – просит  маленькая девочка. Так соплей или рублей? Сублей! Сто рублей.
Водительские права. Пластиковые – 600 рублей вместе с пошлиной. Здесь сто рублей, в психбольнице сто, еще двести пятьдесят комиссия в поликлинике.
Наркодиспансер  необходим. Народ попивает, а они спецы по похмельным синдромам и белым горячкам. Белочка и интоксикация – их конек. Без них никуда. Как могут, разруливают ситуацию и нет-нет и отрывают от бутылки, чаще всего пугая  летальным исходом, понимая, что некоторые так просто жаждут его заполучить, этот исход, а он никак не приходит. По их небрежным взглядам можно подумать, что для них пациенты, отработанный материал. Да что мы! Они сами для себя. Надо же, в медицине смерть – это летальный исход.
Летательный исход. Значит, все же признают, что между покрытой трупными пятнами субстанцией и человеком мало что общего и что сам человек улетает.  Его постигает тот самый долгожданный летальный исход.
Чистая Европа. Оплатил сто рублей, получил справку.
Поехал обратно. По небу плыли облака. В автобусе передо мной села женщина в той степени возбуждения, в какой  бывают дети в  ожидании встречи с аттракционами. В руках у нее набор из новеньких фирменных пакетов. Они приятно щекочут ее ладони и зовут вперед, на выход, на простор, в шикарную квартиру, машину, офис. Так что когда она узнала, что села не в тот автобус, то в удивлении вскочила с места и, возбужденно сверкнув глазами, с трудом удержалась от реплики. Кондуктор спросила: «Что ошиблись?»
Вероятно, чтобы подчеркнуть, что покупки не зря оказались в ее руках, женщина пояснила: «Да, забегалась, заработалась, да и времени нет ездить. Когда!? Совсем некогда, совсем нет времени – одна работа». Кондуктор промолчала, но было видно, что у нее, да и у пассажиров автобуса, проявилось недоверие, говорящее: «Что это  за работа, что за раз можно приобрести целую кучу покупок в дорогих упаковках?» Чиновница, наверное, или главный бухгалтер, а может, просто соврала и мужик хорошо зарабатывает тире ворует. А женщина снова зашелестела пакетами и попросила остановить возле Речного. Перед выходом зачем-то заметила: «Скидки! Грех не воспользоваться!» Когда вышла, все как-то расслабились и выдохнули, словно в пакетах  у нее лежала бомба.
Благополучно доехав и, войдя в светло-зеленое поле дома, порадовался, как будто ко мне обратно вернулась ранняя молодость, и увидел то, чего уже давно не видел, а именно, солдатский закат над прибалтийским сочно-зеленым полем, чистых упитанных коров, на которых просто приятно смотреть, а не то что доить. Доить еще приятней. Появилось жутко провакационное желание нам всем перебраться в верхнюю часть города, а нижнюю затопить теплым, прозрачным морем, и жить у моря, а не у грязной Оки. 
Где-то рядом  за стеной на картинах соседа-художника существует страна Утопия с ее вечным летом, синими озерами и исполнением желаний; с ее стриженными для людей, а не только для гольфа, газонами; с ее рассветами и нескончаемой любовью к праздной, но в тоже время здоровой жизни.
И в этой утопии он не толстеющий в зиму чудак, а худощавый мальчик с красной обветренной кожей на щеках, в руках футбольный мяч, а на груди пригрелась синяя собачка по прозвищу Кнопа, которая, как не каждый человек, имеет стыд и прячется в шифоньер, когда в ней заводится невидимый клещ.
От него она становится совсем голая, без шерсти и поэтому прячется, вылезая из шифоньера только темными безлунными ночами, когда на улице уже выключены все фонари и во тьме ее никто не увидит. Говорят, собаки часто умнее людей, но глупее кошек. Не  уверен, но, что не бывает.
Мне снится бревенчатый дом, прекрасный в своей чистоте и безмолвии, солнечное окно и ярко-зеленая, прошитая утренним светом, трава. Спокойствие в деревне и заколдованный бревенчатый сруб, в котором живет вся доброта и хлебосольство русских бабушек.
          Из криминальной хроники. В своем кабинете найден в коматозном состоянии руководитель адвокатуры города Лыжного Ножгорода И.Чистоплюев. Следов насилия не обнаружено. При обследовании выяснилось, что желудок Чистоплюева заполнен разорванным на мелкие кусочки Гражданским кодексом РФ. Реаниматолог областной больницы сообщил, что больному сделано промывание и он находится в состоянии средней тяжести. Гамлет довольно потер руки и, закрыв газету, заметил Лене, стряпавшей на кухне:
– Надо же, я только подумал и вот случилось.
– Что?
– Только подумал, а оно взяло и произошло! Есть же справедливость на свете!
– Что? Ты о чем?
– Да так, о своем. О том, что с мыслями надо аккуратней!
– Снова ты! Не обольщайся!

31
АСТРАЛЬНЫЕ ВОРОТА
Идем в музыкальную, под ногой скользко, а навстречу,  синяки. А в прошлый раз несколько человек подряд с родимыми пятнами. Что за напасть? А сегодня сначала женщина с «фонарем» под левым глазом на испещренном морщинами, прокопченном лице, а следом мужик – то же, но под правым. Следом еще одна. И у нее уже почти все лицо синее. Такое ощущение – еще шаг и бом-жи-ха.
Вспомнил маму друга, да, собственно, и наша, после ночных столкновений с дядей Сашей не отличалась. Утром встанет с похмелья, и шаркает еле-еле, и охает у зеркала, словно плачет, штукатурится, и причитает: «Как я теперь на работу пойду? Ах! Скотина ты!» Всхлипывая говорит д. Саше и маскируется, а через крем все равно переливается  гематома, которая через два дня становится противным фиолетово-желтым  кошмаром.
Прошли еще метров сорок. Случайно посмотрел в сторону, а там еще одна – продавщица в палатке. У нее бланш  поменьше и под правым. Рядом с закрытым рынком милиционеры гоняют бабушек с лукошками, да на деревянных ящиках. Те, держа их в руках, нехотя уходят с насиженных мест. Некоторые бунтуют, доказывая, что все знают про милиционеров: кто им платит и за что им платит.
Те не спорят, потому что нечего ответить: платили, платят и будут платить. Один из милиционеров, кажется местный участковый, докладывал начальству, стоящему чуть поодаль такому высоченному менту. Жаловался так с ноткой обиды в голосе, что бабки их фашистами называют. У того на лице читалось: «А тебе не по фигу?» Все знают, что, когда милиционеры уйдут, бабки снова займут привычные места, поэтому сильно никто не расстраивается. Ангел идет как будто на автопилоте. Поветрие пошло на фингалы, побился народ хорошо. Верно, в выходные хлестался, пропивая зарплатные и пенсионные деньги, а в понедельник похмелялся.
Ангел идет уверенно. Он настоящий атомоход. Учится помимо основной еще и в музыкальной, а там хор, музлитература, сольфеджио, специальность, а между музыкой еще футбол. «Пап, а маску купи». – «Какую?» – «Льва или гориллы, а еще диск Кинг-Конг». – «Да зачем тебе Кинг-Конг? В субботу Гарри Поттер выходит на экраны». – «А как он называется?» – «Точно не помню, кажется «Кубок огня». – «Нет, пап, такой был». – «Ну, тогда не знаю». Проходя мимо книжного лотка, увидел в зеленой обложке золотыми буквами «Гарри Поттер и принц-полукровка».
 А рядом все спешат. Мы, хоть и опаздываем, но не суетимся. Идем быстро, но спокойно и уверенно, как положено. Толпа – это отдельный разговор. Но здесь, в туннеле, толпа не так чтоб густая, скорее, вязко-текучая с человековоротами на выходах. Иногда может закрутить и понести в стремнину. Каблуки застреют в стальных решетках. Спешка,  чувствуется даже в бездвижных торговцах, которым надо быстрей продать.
Людская река – та же стихия: кто-то на поллоктя обгонит, а бывает так, что обгонит и затем встанет, прижмется к грязной кафельной стене и еле дышит – сердце или ноги не идут, только и хватает на рывок. Наркоши на ходу спят и чешутся, протирая носы, кипят, а все туда же, спешат за дозой. Дорогу не видят, растопырятся, пряча за упрямством общее понижение, и  хоть факелом жги –  не чувствуют. Толпа то тормозила то ускорялась. Иду прямо, не оглядываясь, рассекая встречный поток. Навстречу попадаются красивые одухотворенные лица. Здесь, в районе железнодорожного вокзала, много Босховских персонажей. Жалкие, в своем вырождении, опустившиеся, беспомощные. Их разбавляют очень красивые, и  просто красивые девушки и женщины.
Интересных мужских лиц мало, видимо, на работе. С каждым годом все больше  худых наркоманистых парней. Несмотря на то, что почти полдня занимаюсь тем, что отвожу и привожу Ангела в школу, и  из школы, затем так же в музыкальную,  пока не надоедает, так как  это и есть самая,  приоритетная задача. Тянем-потянем вместо репки. К чему-то хорошему и светлому, лишь изредка осознавая, что  это не мы, а он нас тянет .
Росточка он небольшого и отправить его одного через многолюдье привокзальных площадей страшно, и поэтому каждый раз,  веду. А дома, в разных секторах его игрушечной страны, бежали, ходили, стояли, паслись, мини-динозавры, медведи, зайцы, рейнджеры, машинки, другие животные и игрушки, легоконструкции и многое другое. 
Ничего не жалели. Больше всего Ангел любил рисовать, играть в игрушки, смотреть мультфильмы, но сейчас игрушки медленно вытеснил футбол. А учеба – это что-то непреодолимое, вроде болотных топей, и математику, как не крути, не тянет, а при словосочетании «домашняя работа»  его неумолимо тянет в сон.
Сегодня обижен на Ленку, и поэтому даже не смотрит в ее сторону. А все оттого, что в поликлинике сделали прививку и запретили идти на футбол. Переживая за учебу,  сгрыз ногти. Лена нервничала, что второй месяц не может  постричь.
Оттого что грызу ногти, у меня глисты, и она делает мне клизму с чесноком. Действует слабо, все равно чешется. А еще, не знаю отчего, загноился и потемнел большой палец на левой руке, а папа все не мог понять, что это, и посчитал, что я раскрасил его фломастером. Сообразил только тогда, когда мама перевязывала. Еще хочу, есть в школе, а мама не разрешает потому, что там все на маргарине.
У меня хорошая память, но когда надо что-то вспомнить, волнуюсь и  забываю, и поэтому все думают, что  плохая. Но по совету мамы, который она давала папе, знаю, что хорошая, просто еще не умею ей нормально пользоваться. Особенно быстро забываю то, что неинтересно. Может, это  не нужно  поэтому. Ведь имена своих любимых мультперсонажей помню и сложные имена иностранных футболистов тоже, например Беккенбауэр и. Забыл, как его...а , точно Франц.
Иногда путаю сложение с вычитанием и умножение с делением, забываю десятки, таблицу умножения и не знаю, чем отличаются гласные от согласных. А еще эта музыка. Ух, знали бы вы, как она меня достала! И мама, чтоб не мучился, перевела меня с семилетней на пятилетнюю программу, а задания стали еще сложнее, и сразу зависаю, как папин компьютер, после того как мы с мамой нажмем не ту кнопку или сделаем еще что-то непонятное для процессора и операционной системы. И тогда уже перезагрузкой не обойдешься. А вообще люблю футбол!
Футбол отвлекает от грустных мыслей. Папа говорит, что это гены, потому что он тоже когда-то был футболистом. Готов играть весь день и даже ночь. Стучу об стену мячом, пока мама не вскрикнет и не отберет его, забросив на высокий,  шкаф. К сожалению, боюсь темноты. Иногда  кажется, что сзади  подкрадывается кто-то страшный, когтистый и зубастый, а выхода нет. Тупик. В последнее время  мерещится желтая женщина.
И когда она приближается, Ангел, живущий во мне, уносит  на  крыльях от когтистых глаз Врубелевского демона, появившегося в  квартире совсем недавно из-за настойчивых просьб папы.
Демон выполняет папины пожелания о наказании всех, кто против него, но папа этого не знает. Стоит папе только подумать или сказать что-то типа «Чтоб ты сдох!» на кого-то или «Чтоб тебе пусто было!», как демон выполняет.
Иногда мне кажется, что демон и желтая женщина – одно и тоже лицо. Так они неразлучны. А такое внимание и содействие папа получает за то, что  любит меня. Замкнутый круг какой-то!
За добро ко мне, папа получает возможность управлять злом. Неразбериха. Вы скажете, конечно: «Что здесь такого, любить своего ребенка?» Но он то, знает, что я Ангел! К тому же, нервишки у него шалят. Неспокойный он, по ночам вскакивает и кричит.
Хочу, чтобы он сам понял, что чем больше проклинает своих недругов, тем больше их становится. Такова демоническая сила проклятий. Он загоняет себя в тупик, и доброе отношение ко мне – это единственное, что пока спасает его от расправы демона. А на расправу они скоры: нашлют киллеров и те случайно с кем-то перепутают.
Зная все это, я боюсь и готов бежать на стены, затем по потолку, нырнуть в форточный проем, чтобы лететь в воздушном потоке, мчась  прочь от всего шуршащего и  темно-желтого. Ведь папа говорит, что я – частичка света и я ему верю.
А когда позанимаюсь музыкой и сделаю уроки, то иду во двор и играю с ребятами в футбол и не могу наиграться. Часто доигрываю дома. Мама ругается, что  пыль. Папа, когда вовремя не покурит, психует, что не умею завязывать шнурки, не умею намазывать масло на хлеб, не умею зажечь плиту, не знаю время, а еще чего-то хочу добиться в жизни.
Знаю, что он это не со зла – его демон одолевает. И поэтому я легко стою на своем и играю в мяч. Это моя потребность, как пить, есть или спать. Еще я рисую. Но это уже в маму. Рисую много. Папа поощряет и не жалеет бумаги. А иногда слышу, как он говорит маме, что для меня грех жалеть и в чем-то попрекать, оттого что я Ангел. И болгарское имя здесь ни при чем.
Когда вырасту, то обязательно стану богатым. А папа говорит, что если буду плохо считать, то скорее стану бедным художником или тренером дворовой футбольной команды.
Еще со мной был случай. Гулял во дворе. Затем от нечего делать пошли в новостройки. Со мной  Васька-попрошайка, его брат Пашка и еще один крепыш, Никитос. На стройку   пошли не через дыру в заборе, а через огромные железные ворота, которых еще недавно здесь не было.
Все дети пробежали, один я, как нарошно, остановился и посмотрел вверх на облака. Чем то они  привлекли. На  железном ребре двери увидел сидящую,  желтую женщину и засмотрелся на ее нереально блестящие когти и золотые крылья. А может и от страха.
Она заливисто, но в тоже время как то недобро загоготала. Так и стоял словно привороженный. Смотрел то на нее, то на облака. Ворота показались огромными, блестящими и очень массивными, похожими на те, что бывают в кино в рыцарских крепостях. Помню, подумал: «Что этой желтой тетке надо?»
Дуновение ветра колыхнуло ворота, женщина вспорхнула и они полыхнув парусом, упали. Казалось, что прежде чем загрохотать, они летели целую вечность. Я ждал, когда наступит мой конец, но оказалось, что я твердый, как сталь с алмазным напылением, и могу протыкать железо.
Больно не было, как и ясно, остался ли я жив. По-видимому, да. Только часть ауры как-то странно колыхнулась, словно прозрачный дождевик от порыва ветра. Это было намного быстрее моего понимания, и поэтому я даже не успел испугаться. Не веря себе и в то, что желтая женщина не погубила, а, спасла,  так и стоял, а потом по инерции упал и  беззвучно лежал, боясь  шелохнуться.
Подбежали ребята, помогли встать. Осмотрели. Ворота лежат. Пыль рассеялась. «Надо же, ни одной царапины!» – удивленно произнес Вася. Остальные, глядя то на меня, то на лежащие ворота, молчали. Вот повезло: дверь открытая, а так бы конец. В проем попал, а так бы раздавило. Я также, как будто дремал. Мне   казалось, что я прошел сквозь железо. Появился  охранник, и строитель и закричали, чтобы мы убирались. Я очнулся. Мы уже и сами поняли, что здесь нам не место. Ребята повели  домой.
Папа, узнав, пошел разбираться на стройку. Оказалось, что ворота только поставили и еще не успели приварить, потому что начался обеденный перерыв. Во дворе пошел слух о моем везении, и к моему имени «Ангел» прибавилась приставка «Арх». Теперь старшие ребята в шутку называли меня «Архангел». А я-то знал, что никакой не Архангел и еще совсем не готов бороться со злом. А еще слышал, что папа говорил маме, что я и в правду  Ангел и что мне только поэтому так нечеловечески везет.
И что все это похоже на аттракцион Бастора Китона, когда на него падает фасад деревянного дома, и он  попадает в чердачное окно. Но последнее мало о чем говорило, так как я не знал в нашем окружении никакого Китона, а тем более Бастора.
На следующий день мама купила деревенского творога. Папа уговаривал поесть, объясняя, что в нем много кальция, но я упирался, оттого что он напоминал мне медицинский препарат барий, который пил перед рентгеном, и меня воротило оттого, что тот тоже белый, и совсем не вкусный. Папа догадался об этом и сказал маме. Та, похлопав накрашенными ресницами, согласилась и сыпанула побольше сахарного песка.
После этого,  папа, сменил тактику и начал  весело расхваливать творог со сметанкой, при этом бодро причмокивая и приговаривая «какая вкуснятина». Я не поддавался, но папа продолжал рассказывать про кальций, про мои быстро растущие кости и что наконец-то вырастет зуб, который в молочном варианте уже больше года, как выпал, и на его месте зияла воронка для коренного. Тогда я поел.
За обедом папа часто шутил на тему, что мой зуб вырастет ближе к пенсии, когда у всех остальных уже выпадут. Я представлял старух и стариков и смеялся вместе со всеми, потому что старался не думать о плохом. Смотрел в будущее с оптимизмом.
Именно из-за него и задумался, представил, как растут мои клыки, и после такой картины решил попробовать. Понравилось. Уже через полчаса попросил новую порцию, а еще через два прихватило живот. После, уже облегченный, вовсю лазил на физкультурном уголке, висел на перекладине, оттого что знал, папе это нравится, а мне, если честно, уже порядком надоело и от этого  в его отсутствие только и делал что катался на канате.
 Еще люблю ходить на носочках, ведь я тонкий и стройный, как танцор. Хотя танцую только перед своими, зная, что они обязательно похвалят. Родители не скупятся на аплодисменты.
«Если  верить в то, чего увидеть нельзя, то по мне, лучше верить в чудеса, чем в бактерии» (Карл Краус, австрийский писатель) или «Есть только два способа прожить жизнь. Первый – будто чудес не существует. Второй – будто кругом одни чудеса» (Альберт Эйнштейн). Прочитал Гамлет в журнале и пошел на почту, получив очередные извещения. На почте очередь.
Люди томятся и недобро поглядывают на женщину, которая осмелилась при такой запарке отправлять посылку. Вместо того чтобы возмутиться, что работает всего один оператор, выдает деньги, письма, принимает посылки и бандероли, требовать жалобную книгу или, списав телефон вышестоящей организации, звонить, куда следует, и выдать им «на гора» за издевательство, все молчат и по-тихому ворчат. Бояться, потому что знают: бюрократ, а тем более мелкий, хоть и труслив, но чрезвычайно мстителен.
 А еще и потому, что они, очередники, знают про себя то, что и сами такие, каждый на своем месте: поэтому ждут, когда кто-то другой подаст пример хорошего обращения с клиентом за мизерную зарплату, так что ж на зеркало пенять. Мне, так вообще, дел на 30 секунд – только письмо взять.
А-а, здесь всем «только»! Стой час, а может, и два, а если будешь вякать, так может и не оказаться твоего письма. Скажут, почтальон забрал.
Каким-то чудом прорвался без очереди. За одно с мужчиной, который отстоял по полной, и только поэтому люди не возмутились. Спасибо им и на этом. Хватило десяти секунд. А сам думаю, переживаю, что там за письма.
Не одно. Подозреваю, что из налоговой или из пенсионного, или еще из какой фискальной организации. Любят они нервы портить. Но, что характерно, как письмо получил, так сразу расхотелось ругаться. И телефон вышестоящей организации не стал переписывать, а просто развернулся и ушел. Вот всегда так. Да и хорошо что так.
Одно письмо оказалось для Ленки из косметической фирмы, а второе из налоговой. Вскрыл, вчитался, оказалось, ничего особого не хотят, просто извещают, что позволено перейти на упрощенную систему налогообложения. Успокоился и пошел домой вдоль той самой стройплощадки, где воротами  чуть не задавило Ангела. Дальше мимо башенного крана, по стреле которого бесстрашно спускалась смелая крановщица, мимо двух строителей, упорно выковыривающих из земли чугунную крышку. Ангел с Ленкой  дома.
Ангел, захлебываясь, рассказывает: «Я руку тянул и чуть пятерку не получил». – «Как это?» – «Да руку тяну, тяну, а она не спрашивает, а я тя-я-яну-у-у-у. А она спросила других и говорит: «Ну, все, хватит на сегодня».
Улыбнулся оттого, как он умело изобразил, и прошу, чтоб  повторил роль. А он: «Ну, фсе, хватит на сегодня». Его детское видение мира отличалось относительным попаданием в детали. У него свой, далекий от взрослой конкретики, мир – и это  забавно.
«Мама, папа, вы будете у меня жить в большой,  огромной гостинице». «А что, у нас не будет своего дома?» – спрашивает Лена. «Почему, будет. Я куплю вам гостиницу!»  « Вот и хорошо. А мама будет сразу всем в этой гостинице: и ресепшен, и горничной, и охраной,» Ангел вместо мяча пинает коробку из-под  конфет, а я ему: «Лучше б что-то придумал, чем так» И он, не откладывая, занялся, будучи отзывчивым к пожеланиям старших. Нарисовал фламастером на коробке Америку, Россию, Китай и, специально для мамы, Париж. Так и сказал: «Специально для мамы, потому что только там она хотела бы быть».
Хвалю «Ангел – замечательный ребенок, прекрасный художник, архитектор, великолепный дизайнер, творец, отличный спортсмен, добрый сын, отзывчивый друг».  Засиял.
Понимаю, что нужны похвалы, а особенно детям и мужчинам и уж тем более женщинам. Женщинам тоже не помешает. Пусть и они знают, что их любят и хоть льстят, но льстят просто так, без расчета, а если с расчетом, то только чтобы увидеть  улыбку  и блеск счастья в глазах.
По утрам Лена варит кашу, но, взявшись за несколько дел, забывается, и каша пригорает. Открывает форточки, чтобы проветрить, а на улице шуршит дождь. К Ангелу пришла в гости соседка Даша. Дети уединились и увлеченно играли. Их шепчущиеся голоса напоминали заговорщиков. Слышен голос: «Ты будешь со мной дружить?» В ответ тишина. Ангел играл в обиженного, как, вырастая, любят играть многие взрослые.
Даше стало интересно, она заинтриговалась его обидой. Малюська  продолжала: «Будешь? Будешь, скасала?» Он гордо молчал, и это было спасение, потому что как только он сказал: «Да, буду. Буду, только отстань!» она тут же потеряла  интерес и стала снова бесцеремонно якать и лезть вперед  и  не уступать.
Уже дальше слышался Дашенькин голосок из другой комнаты: «Я тебе сейчас по мосгам да-а-а-ам! А ты так смозешь?» Ангел отвечал: «Могу». И затем уже детская игра в «могу – не могу» увлекала их окончательно. Они не слышали, как  их окликнули. «А почему ты фсегда первая? – спрашивал Ангел. – Я что должен тебе фсегда уступать?» – «Ну, я же маленькая же-еньщина! – капризно куксилась она. – А ты так не умеешь! – снова задиралась кокетка». Пришла ее мама, но Дашенька еще не собиралась. Она у туалета. Она почти кричит: «Хочу писять!» – «Подожди немного» – говорит из-за двери Ангел.
Через секунду он выходит и впускает ее. Ее мама повышает голос: «Одевайся, стрекоза! Ты посикала?» – «Да, я пописяла. А я ковту другую буду одевать, не ету.» С их присутствием в атмосфере прихожей что-то менялось, смягчалось. Когда гости уходили, эйфория исчезала.
 Некстати подумал, что поровну делить совместно заработанное не любит никто. Каждый норовит хоть чуть-чуть, отщипнуть побольше. И дальше, непонятно почему, думал про детей, которых отчего-то всегда тянет к помойкам. Вот и в нашем дворе дети, как правило, собираются сзади мусорных контейнеров и Ангел, естественно, с ними. Да что говорить, сами же были просто таки патологическими помоечниками. Хотели что-то найти интересное, стоящее, запрещенное, красивое, блестящее, такое, что не из нашей тогдашней, серой, жизни, которое по нелепой случайности выбросил таинственный хозяин. И находили пустые гильзы от автомата, патроны от пистолета. А район, надо сказать, у нас был не из тихих!
На помойке попадалось разное: то импортные пивные банки, бутылки, пустые пачки от  сигарет, мелкие деньги, рассыпанные пьяными, коих в округе после зарплаты немало кувыркалось.
И самые хитрые, перед уроками прочесывали окрестности в поисках рассыпанных монеток. Тогда вообще довольно много и часто в прямом смысле падал и вставал. Любое падение обогащало болью, каждое чему-то учило и оставляло зарубки на теле,  делая менее уязвимыми.
Днем, придя со школы и сидя за обеденным столом, Ангел   капризничал. Спрашивал: «Что, дружок глаза опять на мокром месте?» – «Не хочу это есть». – «А что же ты хочешь? Больше ничего нет», – срывалась Лена. – «У-у-гхк…» – «Ну вот, как его понять? – разводит она руки. Ангел трет глаза. «А ты что, не видишь, он не выспался» – заметил я, видя, что тот собирается плакать: – Не понял? Ты что это капризничаешь, как малыш! Давай-ка, веди себя, как мужик. Кушай, что дают». – «Гулять хочу!» – заявил он. «Куда ты собрался? Опять в магазин за сухариками и жвачками, которые тебе нельзя» – не унималась Лена. Ангел молчал.
Я просил: « Давай,  съешь хоть что-то. Вот макароны, сыр», – и, уступая напору, он нехотя  ел первую ложку, затем вторую и пошло.
А вечером, когда видел, что Лена черезчур серьезна, хотя и измождена подготовкой к экзаменам, напомнил ей слова Чарли , что мы смеемся, только чтобы не сойти с ума. И, следуя его словам, начал дурачиться: «Что я могу тебе сказать, птица моя, заслуженная юристка России и окрестностей, лети, лети, кар-кар-кар-кар. А-ах, так ты не бронзовая птица. Ес-ес, ОБХСС, а я тебе говорил, что хождение с младенцем на руках вокруг зажженой люстры – это не просто так. Это магический ритуал и там, в гранях магического кристалла, можно многое увидеть, и в том числе энергию ЦИ, которую многие безжалостно смывают в унитаз.
Можно увидеть краешком глаза будущее человечества: и падение империй, и новых Гитлеров, Сталинов, Ленинов. «Да нет, я ничего не вижу, потому что это невозможно, а только знаю, что в одном из хрустальных (ну это, конечно, громко сказано – скорее, стеклянных лепестков) лежит монета достоинством в один доллар». – «Доллар. А что, он еще в силе в 2306 году?» – «В силе. Живучий!» – «Вот видишь эти старинные часы. Они стоят ровно с того времени, как глобальная полиция поместила тебя в застенки.
И, надо признать, думала, что уже больше никогда не увижусь с тобой в этом мире, да и в том тоже, оттого что они научились в момент смерти перехватывать души. И поэтому, как освободилась, вступила в боевой отряд сопротивления бюрократоклонозаврам – вдохновителям укрепления глобальной системы контроля и борцов за чистоту золотого миллиарда. Вот так я вступила в отряд людей-птиц, который возглавляет твой сын Ангел».
И теперь я не просто женщина, я человек-птица. К тому же ты, наверное, не знаешь, что в 2170 году произошла генетическая революция. И многие из тех, кто в 2030 году поддержали доктора Ямарито в его научных изысканиях по программе «Ангелроз» и прошли курс ангелофилии. Будучи бойцами за истинные ценности человечества в новом свете, стали другими, вплоть до внешности, и стали неуязвимыми для ловушек врагов.
Нас отлавливали, как подопытных мышей, в Бутурлинских и Выксунских лесах, но мы стали живучи и плодовиты и еще к тому же обрели способность летать и плавать, как морские котики, и в наших руках было оружие, которое являлось подобием молнии. Я стала добровольцем и обрела бессмертие и умение оставаться самой собой в любых состояниях, что бы со мной не делали агенты Глобальной корпорации. Теперь физически я – человек-птица, а содержание моего астрального тела держится в строжайшем секрете, так как мы существуем в условиях тотального контроля системы. К тому же у меня есть несколько дублеров. Добро пожаловать к нам, любимый».
«Фантазия у тебя есть! Но не надо уже больше, спустись на землю!» – грустно, заметила Ленка. – «А ты думала! И у тебя, надо сказать, не хуже.  Особенно насчет Андрея, который тогда, в юности, якобы оглушил тебя пустой бутылкой из-под «Агдама» и, затащив в сарай, лишил девственности. Кто-кто, а я-то знаю, что Андрей на такое не способен, а если и способен, то только не с тобой». Чтобы не думать о грустном, Гамлет посмотрел на лежащие на столе аккуратные мандаринчики, похожие на грудки марсианских девушек.
Очистив и разделив на дольки, дал Лене и Ангелу, а затем  попробовал сам, вспоминая теплую Гадауту. От нескольких мандаринов на желудке стало легко. Он снова почувствовал себя 15-летним и решил не рассказывать ей об этом, впервые за все время их совместной жизни. Что-то начало в нем меняться в другую от нее сторону. Он ее разлюбил!?

32
СУП ИЗ ЧЕРЕПАХИ
Одно время во дворе жил мальчик, похожий на медведя. Не помню его имени, потому что почти тогда же он переехал в другой район. Был, он хоть и неуклюжий, но приставучий. Никого не оставлял. Ко мне же казался  особенно неравнодушен и в отсутствие взрослых без зазрения отнимал игрушки. Требовал, как свои. «Да-а-ай  бы-ы-ы-ыстро, мо-о-о-е-е-е, мойе-е-е-е», –  настойчиво хватал и, не церемонясь,  рвал из рук.
 Молча отдавал все, что  было, лишь бы он отстал, продолжая  терпеть приставания. А что делать?Детские мозги буксовали и не видели никакого выхода, кроме как терпеть. Так поступали и остальные дети. Он  был выше на голову любого в песочнице. Казалось, что справиться с ним нет никакой возможности. Если только пожаловаться маме! Но не жаловался, так как при ней он вел себя на удивление тихо. И в один из дней после очередных приставаний критическая отметка терпения осталась где-то позади. Теперь спустя много лет понимаю, что голова на время  отключилась и включились другие силы.  Страх как-то притих. И стало вдруг ничего не страшно.
Громко, чтоб дети слышали и надеясь на их поддержку,  позвал здоровяка за собой. И он подчинился. За нами никто не пошел, и мы зашли в полисадник, казавшийся, сказочным лесом.  Свидетелями  могли быть только подслеповатые глаза старух и стариков, часто дежуривших у темных окон.
От происходящего стоял сам не свой. Праведный гнев прибавлял удали, но этого еще точно не знал, и был  похож на «Кота в сапогах» против людоеда. Когда зашли за кустарник, здоровяк что то почувствовал и уже не так смело, и даже как-то  заискивающе, заулыбался. И в следующий миг со всей  силы ударил его. И что? Здоровяк даже не пошевелился! Показалось это крах!
Но волшебство случилось неожиданно! Малолетний гигант по каким-то неведомым  причинам вдруг сдулся и превратился в жирного кролика, который, испуганно и заискивающе хлопая глазами, стоял и смотрел, прося о пощаде. Я ждал ответа, но он  начал уговаривать, чтоб не бил дальше. Не веря в успех,  на всякий случай сжал кулаки, и как мог строго спросил: «Будешь еще приставать?»
«Нет, нет, нет» –  протараторил он. «А, к слабым?» – «Нет, нет, нет…» – «Не понял!!! Громче!» – «Нет, нет» – обещал он и при этом верноподданнически улыбался. Я же по полной,  прочувствовал, сладостный момент победы, над более сильным. И мог бы на всю жизнь запомнить это чувство власти и наверняка бы запомнил и пользовался бы  дальше, если б не близкие, добрые, дорогие  люди, со всей страстью выбивающие  даже самые мелкие проявления агрессии. Что они могли знать об устройстве мира?
Что знали? А вот и выбивали оттого, что не знали, или, наоборот, много чего знали! А оно во мне имелось, это непокорство судьбе, а в них как будто тоже было, но другое, вроде как «Бог терпел и нам велел».
Отсюда же  так понимаю и их полное непонимание моего увлечения спортом. Ну не понимали, зачем это нужно. А здоровяк увидел и признал, что могу, если что, и навалять, как, впрочем, позже и многие другие. А если б не было этого, то, наверняка, не сдобровать в хулиганском среде, покрошили бы  три секунды.
Как в армии: один удар в челюсть и ты бежишь дембелю за сигаретами или делаешь ответный удар и не бежишь, но месяц, а то и два, каждую ночь отбиваешься, а то и получаешь до полусмерти. Это как звезды лягут.
Рядом со смелостью часто соседствует и наивность, ибо также необъяснимо, как  разобрался со здоровяком, также просто расстался с красивым бабушкиным червонцем, отложенным ею до лучших времен.
Маленький дурачок ходил по двору и хвалился красотой. Красный профиль Ильича, а особенно завитушки узоров, гипнотизировали не только меня. Трудный подросток Цыпкин ловко выудил из моих рук красивую бумажку, обещав купить на нее запчасти и покатать на мотоцикле «Восход». Видимо безошибочно по блеску глаз угадал мое давнее и страстное желание. Не послушав соседских детей, знавших, в отличие от меня, что такое деньги и кто такой Цыпкин, и с чистой душой расстался с ассигнацией.
А дальше. Бабушка два дня «пилила» деда. На третий мне стало его жалко и, преодолев страх, признался в содеянном. Хотя подозреваю, что это был не страх, а скорее детское непонимание происходящего. Но, тем не менее, кому отдал купюру, говорить наотрез отказался. Стыдно нарушить договор. В итоге, как большинство хулиганов, он сам его  нарушил, так и не поката. Оказался болтуном и потом всячески сторонился. А бабушка от соседских детей узнала, кому  отдал деньги. И, поднажав на родителей Цыпкина, благополучно вернула червонец.
Позже, лет через шесть, многие мальчишки микрорайона собирались в стенах детского-дворового клуба «Звездочка», руководителем и лицом которого была Татьяна Александровна. Ее конькобежное прошлое напрямую отражалось на нашем физическом воспитании. Мы вовсю качали ноги при помощи бесконечных выпрыгиваний, приседаний и бега,  за пару лет тренировок у нас вырисовались крепкие, бугрившиеся бройлерные ножки.
Клуб был так себе – обшарпанная развалюха и даже, к сожалению, не антиквариат. Курящей у входа шпаны там крутилось больше, чем нормальных пацанов. Это было благом для взрослых, но не для нас, которым от них ни здесь, ни на улице, ни в школе не было покоя. Долгими вечерами они, вместо того, чтобы хулиганить на улицах, играли в теннис. Часто в пылу спора кидали друг в друга теннисными ракетками, плевались, пинались и ругались матом. Играли на вылет и в круговую. Беготня вокруг стола напоминала все тот же конькобежный забег.
Т.А. обычно сидела в своей комнатке, и что-то писала. Не совсем обычная женщина со своими радостями и печалями. Из самых крупных ее печалей я помню растерянность, когда ее сынишка откусил себе язык. Самой шокирующей кровавой картины  не видел, но, обладая  воображением, явственно представил и как мог, сочувствовал ей.
Иногда, чтобы убедиться, что это совсем не шутки – бегать и прыгать с открытым ртом,  пробовал, кусал зубами,  язык и, понимал, как легко откусить (очень мягко, тонко), и с ужасом убирал язык дальше в рот. Еще, в то время у нее побаливал муж-сердечник, который через несколько лет, так и не оправившись, скончался от инфаркта.
Она же – в меру инициативная, настоящая энтузиастка своего дела – как тогда любили говорить. Из нас ее любимчиком был С.Сомов. К нему она относилась с особым пиететом и почти всегда просила остаться помочь с уборкой клуба. Так что все, а особенно шпана, понимали и загадочно подмигивали ему, зная, что Сомов ей нравится больше остальных. Сомов молчал, как партизан, но мы-то еще сами не знали, но о чём то догадывались.
Обожал животных. Обычно летом в пионерском лагере ловил ящерку или ужа и, набросав травки, и веточек, привозил домой. Мама шокировалась, но понимала, что лучше не спорить, и выпускала их не сразу в тот же день, а скорее всего утром, пока  еще спал. Мне же говорила, что они уползли на природу. И  стремглав бежал на балкон и долго смотрел вниз в кусты, в траву, но там ничего не шевелилось. Верил, хотя понимал, что она выпустила. А как не верить? Самой доброй и честной на свете!
Еще, у соседа дяди Димы жила черепаха. Обожал ее за какую-то неземную, не местную, медлительную красоту. Ее расчерченный квадратиками панцирь слоился и смутно напоминал персонажей других планет. Ее запах напоминал цирковой. Почти через день приходил смотреть на ее узорчато-клеенчатый панцирь и неловкие медлительные поползновения.
В один из дней, зайдя к дяде Диме  ее не нашел. Мутный аквариум был пуст. Дядя Дима сказал, что ее забрали. Но я то, заметил стоящую на журнальном столике пепельницу из черепашьего панциря и долго не мог поверить, что это все, что осталось от любимой черепашки. Как мог, делал вид, что ничего не заметил, но дядя Дима с тех пор стал ужасным оборотнем, который из доброго доктора Айболита превратился в кровожадного пирата, сродни тем, что с черным флагом,  костями и черепом бороздят просторы океанов и убивают бедных зверюшек. Дядя Дима стал  олицетворением коварства и смерти.
Тем же вечером подслушал, как мама говорила дяде Саше, что дядя Дима сварил из черепахи суп, а дядя Саша смеялся, но от него не удивительно.
Бедненькая, как же ей было больно. В детском мозгу никак не укладывалось, как можно из немощного и беззащитного животного, которое живет рядом , сварить суп. Это был верх вероломства.
Это же все равно, что сварить суп из ребенка, сжимаясь от ужаса, думал я. Передо мной кипел бульон с ручками и ножками черепахи, очень похожими на человеческие. Теперь и близко не подходил и даже не здоровался с дядей Димой. Он это заметил и все норовил протянуть руку, но я уворачивался и прятал руки за спину. Мама говорила: «Это он из-за черепахи не разговаривает. Переживает. С характером». А дядя Дима хвалил за принципиальность и обещал специально для меня купить новую, но я бурно протестовал и даже закричал в ответ: «Ага, чтоб снова сварить и съесть!». И тогда в знак протеста даже пустил слезу. Позже узнал, что собутыльники уговорили пьяного дядю Диму совершить этот чудовищный поступок. «Клевый закусон» – убеждали они и подливали водки, чтоб испробовать заморский деликатес. А чуть позже стало известно, что дядя Дима – «оборотень в погонах». Это надо же? Одно к одному.
Когда сижу на подоконнике, то часто вижу одну и ту же девушку, такую модную, в белых колготках, с густо накрашенными бровями и ресницами. Она идет энергичным, вызывающим шагом. Я ее смущаюсь и, если она вдруг посмотрит в мою сторону, готов спрыгнуть с подоконника. Почему-то мне жаль ее. Летит куда-то и сама не знает куда, как та черепашка: ползла, пока не попала к дяде Диме в суп.

33
СЪЕЗД  Звонили из партии,  просили привезти на съезд восемь человек, но денег не перечислили, обещали по приезду. К тому времени мое  доверие к ним почти иссякло. Да, собственно, и брать  некого и поэтому взял только Павла. Он всегда тут, как тут. Но, надо заметить, еще не напрашивался.
По совместительству Павел являлся кэ.мэ.эсом. по боксу, отработавший опером, затем замначальником охраны крупного, по Лыжногородским меркам, холдинга, теперь, как  ни странно, являлся безработным. Это настораживало, но не фатально. Павел  ехал вообще без копейки, полностью на моем обеспечении. Его пространные, повторяющиеся по смыслу и интонации, речи достали своей монотонностью  еще до приезда в Москву, будто от него я заразился неведомой болезнью, пожирающей здравый смысл. В результате почти не слушал его, представив, что его голос на предстоящие несколько дней есть подобие оживленной автотрассы или трамвайной линии перед окнами  моей спальни.
Оказалось, что перед отъездом Павел поругался с женой, которая работала одна, и от этого они жили на ее триста рублей в день, что с его слов, семье из трех взрослых человек  явно не хватало. Павла это  мучило. В то самое утро, когда Павел уехал в Москву,  его жена Маша, залезла под душ и вместо теплой воды резко включила холодную. Ее тряхнуло, но она выдержала и стала сильней.
После душа сварила кофе. Пропылесосила ковер в зале и коврики в коридоре, пошире раздвинула шторы из темной органзы, выпустив на волю блеклый свет  пасмурного дня, затем расчесалась, собрала  вещи, тупым карандашом написала записку «Ушла совсем! Не ищи. » 
Ощущение свободы, посетившее ее в тот миг, отличалось яркостью и сочностью красок. Автобусы и листья казались более зелеными, а красные сигналы светофора более красными.
На метро добрались до гостиницы. В просторном холле, несмотря на ранний час, многолюдно. Девушки из партии, как одна одеты в неброскую офисную форму, сразу заявили, что сначала с нас документы на кандидатов в депутаты, а уж затем аккредитация и номера в гостинице. Еще подумал: «Как будто мы рвемся за их номерами » но, глядя на Павла и его энтузиазм, все же усмирил недовольство, с трудом сдерживая желание послать их и уехать обратно. Павел на удивление быстро заполнил  квитки и охотно помогал. Я же не выспался  и поэтому не успевал. 
Вокруг в фойе толпились приезжие со всех уголков необъятной Родины. В их осанистых движениях, строгих костюмах и галстуках читалось гордое звание членов партии.
У девушек озабоченные, недружелюбные лица. По их поведению можно подумать, что мы им должны. Узнаю такой знакомый  бардак. Завтраком нас не накормили, и поэтому кушаем в гостиничном кафе. Павел не поскупился и за мой счет купил самые дорогие сигареты. По нему видно, что его все устраивает, меня же ровно наоборот. Он продолжает крутить одну и ту же пластинку «Нужно сделать, мы сделаем, мы сможем сделать». И еще его мучает  вопрос – как выбить деньги. У него на уме одни деньги при полном их отсутствии. А нашего лидера, судя по всему, мучает другой вопрос: как остаться в истории, потому что, как говорил друг, он уже является несколько сот долларовым миллионером. Невольно охватывает недоумение: «Везет же дундукам!» А с чего я взял, что он дундук, по результату видно что все наоборот.
Вокруг непримечательное, запущенное пространство фойе совковой гостиницы, еще не попавшей в мохнатые руки нуворишей. Скорее, принадлежащее кучке постперестроечных жуликов времен приватизации или, что еще хуже, ныне действующих управляющих муниципальной собственностью. Оказалось, что  забыл зарядник для сотового.
Пришлось заряжать в одном из торговых павильонов у продавца сотовых за пятьдесят рэ. Как не жалко их, у партийцев с их мрачными лицами просить не хотелось. Наконец-то мы в своем номере на двадцать шестом этаже. У нас двуспальный номер. Можно прилечь досыпать.
Съезд в воскресенье, а сегодня четверг, а завтра только пятница. Жалею, что приехали раньше. Денег мало. Павлу все нравится, он  доволен. Недолго думая, он продымил весь номер. Его лысая голова и весь вид напоминают Фантомаса. Противоречия налицо: он курит – а я уже нет. Скрипя зубами, терплю. С ним тошно, до зевоты. У него все та же пластинка: как выбить деньги.
Как ни странно, она начинает меня успокаивать. Партийные девушки, прямо скажем, не красавицы, но некоторыми от нечего делать, все же можно любоваться. В своей занятости и какой-то фанатичной лошадиной загнанности они, кажется, не удивятся,  если их в конце действия пристрелят. И они, словно понимая это, не отвечают ни на какие вопросы, а если все же посчастливится, то отвечают дерзко и неприветливо, словно им не выплатили  зарплату.
Никто, в том числе и я, не ожидал такого «радушного приема». Еще мне кажется, что они такие из-за того, что им не дают спать. Видя их настрой и другие экзерсисы, по-прежнему предпочитаю  не обращаться. Зато Павел это делает систематически. Он непробиваем и уперт.
Прибывшие на съезд партийцы мелкими группами устремились к выходу из гостиницы. Им не терпится прогуляться по столице. На углу гостиницы собралась кучка негров. Мы с Павлом спускаемся с двадцать шестого на первый этаж и чего-то ждем, кажется обеда. Между делегатами нет никакого контакта, что говорит о нездоровом моральном духе в партии. Создается  ощущение, что каждый друг друга подозревает в более привилегированном положении. Все видят в товарищах  конкурентов.
По их напряженным лицам догадываешься, что ради финансирования они поддержат любые решения партии. Видно, что этому сообществу еще очень далеко до консолидации. Личные амбиции превалируют. Лукавые лица  не вызывают симпатий. На них жирным шрифтом читается: «Человек человеку, если не волк, то уж никак не друг, а что-то третье». Почти сразу становится понятно, что ко всему происходящему не имею отношения.
Театр абсурда открывает занавес. Время идет. Из-за отсутствия денег мы с Павлом гуляем вокруг гостиницы, чтобы случайно не пропустить партийную кормежку в местном ресторане, больше похожем на общепитовскую столовую. Гостиница похожа на потайной вход обратно в «совок.»
В пятницу состоялась репетиция съезда. Лидер партии по прозвищу «Ледокол», предоставлял слово активистам, а сам как-то грозно восседал рядом с трибуной и, хмуря брови, поглядывал в зал. Зал не понимал ни намеков, ни юмора. Зал тупил. Затем, взяв слово, Ледокол как-то сразу начал ругать представителей какого-то там Града. Мысленно перекрестился, что, слава Богу, не Китежа. Смысл его гневной речи сводился к следующему.
Вам, подробно объяснял, как следует строить работу на местах, как  делать! Схему объяснял? Объяснял! Как строить ячейки на основе уже имеющихся ячеек какого-то общества, например общества воинов-интернационалистов, объяснял? Объяснял! Говорил, как заинтересовать их возможностью участвовать в выборах и тем самым реально участвовать в решении судеб страны. Уже кричал он: «Я вам объяснял, а вы хрен ли!? Все можно было успеть, а вы не сделали. Вы, такие-сякие, нас подвели».
Что характерно, я  смягчаю, а на самом деле Лидер не стеснялся, и в некоторых предложениях матерных слов было больше, нормальных. В конце он с утроенной силой начал грозить нерадивым градовцам. Кричал, что пощады  не будет, и что все знают – его прозвище «Ледокол». И если, не дай Бог, мы не пройдем в Думу! Или на крайняк, не перешагнем порог в два процента, то всем активистам по его примеру придется утопиться в Ледовитом океане или, в Москва-реке, потому что везти таких дармоедов на Северный полюс топиться, для партии слишком накладно.
Приблизительно представил это зрелище. Стало не по себе от такого голого, почти как сатиновые трусы в цветочек, популизма, а затем неожиданно рассмеялся, представив, что Северный полюс с его глубинами, может быть, и не заметит их появления, а вот для Москва-реки – это станет экологической катастрофой. «Отрублю и с концами! – кричал Ледокол неведомым представителям Града. – Так и будет! А вы что думали? А то они меня обсуждают! Оценки мне ставят! Я, видите ли, не прав. Вы себе, нахер, ставьте! Все испортили своей тупоголовостью». И он еще раз при всех нарисовал какую-то странную таблицу и, делая вокруг нее пасы руками, походил на странную помесь Старика Хаттабыча и заезжего факира Копперфилда.
Выглядел  при этом так величественно, если не сказать мясисто, и был  по-настоящему  уверен в себе, что спорить с ним не хотелось. Он будто на глазах изобретал что-то великое, сравнимое разве что с таблицей Менделеева. Таблица таблице – рознь. «Как ее там? Ан…, ан… Что же это за слово сегодня снилось?» – вспоминал Андрей. Как Лидер не орал, некоторые из партийцев все же умудрялись дремать у него под носом.
Со школы невзлюбивший химию, а соответственно и таблицу, я принимал Менделеева исключительно как изобретателя водки, а не то что ему  когда то приснилась  таблица.
Далее Лидер так и не объяснил, почему же так получилось, что из крестьянской, партия стала рабочей. По его словам, это всего лишь несущественное изменение, на котором он не хотел бы заострять внимание и тратить время. Естественно, всем пришлось согласиться.
После заседания я  подошел поздороваться и передать привет от его бывшего однокурсника по институту и моего друга. В тот самый момент он любезничал с представительницей от г. Кумска. «Здоровеньки булы!» – преодолевая природную застенчивость, зачем-то по-хохляцки произнес я и протянул руку. «Здоровеньки,  видали!» – бодро отвечал Ледокол.
«Я Андрей из Лыжного  и Вам пламенный привет от Гурда». – «А!? Да! И ему тоже, тем же самым и по тому же месту»– холодно, как будто рубил лед, отвечал Лидер, показывая свое отношение к другу и желая, по-видимому, быстрее отделаться, чтобы продолжить увлекательный разговор с дамой. «Извините, мы  хотим сфотографироваться» – пояснила она. «Передавай привет партийцам» – попросил он. «Хорошо» – отвечал я.
«Ну ты схему видел? Как действовать понял?» – еще раз, видя, что я не тороплюсь уйти, заострил он внимание на своем ноу-хау. «Да!» – на его удовольствие коротко ответил я. А Лидер тем временем уже как доли секунды вышел из эфира и, улыбаясь, фотографировался на фоне растяжки «Рабочая партия России». Лидерские установки постепенно начинали действовать. У меня создалось впечатление, что я случайно попал на семинар-тренинг по нейролингвистическому программированию.
«НЛП – наше настоящее, прошлое и будущее» – вспомнились чьи-то слова и то, что сейчас по всему миру миллионы людей, не отдавая себе отчета, находятся в плену у теленейропрограммистов. Наша суббота проходит также нудно. В подъемах и спусках  на завтрак, обед и ужин. Мы меняем высоты и потеем. Воротнички рубашек темнеют. Павел много курит. Сигареты – его хлеб. Вечером, после ужина, Павел раскрутил меня на водочку и недорогую закуску в виде засушенного желторотика к пиву. Начали где-то около 11 вечера.
Задушевного разговора не получилось. Павел почти сразу начал рассказывать, как ему двадцать лет методично отбивали голову. «И вот когда, блин…» В этом месте он, по-видимому, вспомнил что-то непередаваемо важное и замолчал, утонув в ярком воспоминании. «Не-е-е-е-е, на полном серьезе, в натуре, на полном серьезе, - продолжил он - так получил, что ноги подкосились и стали свинцовые, и, представь, блин затряслись так,  что не нашел вход в душ.
И затем, так напрягшись, на ощупь, как завернуло, как намотало в клубок. И начало дальше трясти, что схватился за горячие трубы и даже не почувствовал. И так колбасило так, блин, знаешь, протрясло насквозь. Вот, после этого и проколотого мамой  церебрализина решил: надо завязать».
Затем Павел просил встать с кровати и медленно, словно получая удовольствие, начал показывать болевые и смертельные точки организма,  на поверхности моего тела. При этом с каждым разом  норовил ударить больней, что с его стороны, надо отметить, выглядело, полнейшим свинством – бить благодетеля. С тревогой посматривая на бутылочку, думал: «И выпили-то немного, а парень уже готов».
Наконец бутылочка закончилась, и я облегченно вздохнул, радуясь, что его опьянение уже не достигнет той критической точки, когда может завязаться драка. Заснул в два ночи, после того как Павел снова ушел курить. Сквозь щели, дым медленно проникал в комнату, словно пронизавший сырую землю ядовитый предутренний туман, притаившийся в низинах   вулкана.
С двадцать шестого этажа столица смотрелась ярко и  неприступно. Масштаб впечатлял. «Горящая, манящая, холеная – она оставалась предметом искреннего восхищения и оставляла только возможность сожалеть, что  не моя» – думал Андрей. Ковер мертвых огней для живых людей. Перед спящим Андреем пролетели усталые глаза одной из помощниц Лидера.
Во сне он был, как то особенно настроен к ней. Спрятанное за усталостью, его по-прежнему не покидало ощущение, что верхушка партии вместе с помощниками и помощницами всерьез презирает делегатов. И делегаты для них есть не что иное, как политическая подстилка своей игры. Это читалось. Мы, как в любом театрализованном представлении, представляем массовку, пехоту, кардебалет, как одно из условий их признания.
Мы – средство для достижения  цели, мы – товар, что-то вроде лака для волос или средства от перхоти. Они покупатели, а должны, по идее, быть единомышленниками.
По их лицам видно, что они «в гробу видали региональную ботву», то есть нас, за то, что мы, видите ли, такие-сякие, не хотим без объяснений и аванса строиться на подоконниках. Да и кто будет строиться за хавку в их третьеразрядной столовой, называемой рестораном. Вывеску повесили и все что ли? 
С их обедами еще больше хочется есть. Организм все настойчивее требует. В происходящем остается один здравый мотив – плотно поесть. Воскресенье, утро. Позавтракали. Павел доедает  дочиста, я опасаюсь, что он начнет вычищать тарелку хлебом. Сразу видно, в последнее время жена его не баловала. Ходим вокруг гостиницы, как деловые, но уже прилично помятые.
Воротнички третьей свежести. Галстук хочется скинуть. В нем душно и ощущаешь себя каким то коккер-спаниелем. Черный пиджак скрывает и подтягивает живот. Недоволен собой. Ругаю обжорой, завидую Павлу, который сколько не ест, все не в коня корм. Стройняга. Сытый и счастливый весь сияет в предвкушении предвыборного финансирования. За эти два дня его бритая лысина слегка обросла и заколосилась жиденьким пушком.
Съезд должен начаться в одиннадцать. Но, как всегда, что-то там не привезли, кто-то не подъехал. После пятничной репетиции я  не питал никаких иллюзий. После выпитого накануне стал слаб, дурен и сел в самом конце зала рядом с открытым окном, наслаждаясь видом, открывающимся с двадцать пятого этажа, и мечтая только об одном: чтоб  шоу быстрее закончилось. Но все только начиналось, и какой-то напор и убежденность приговоренных к каторге декабристов полился с трибуны.
Всерьез повеяло махровейшим шаманизмом и еще Бог знает чем. С новой силой повалило все, что угодно – от чистейшего елея в адрес Лидера до завуалированного призыва свержения существующего порядка. Но все это в моем представлении не имело ничего общего с реальностью и здравым смыслом. На мое счастье, Павел все время отсутствовал.
«Выбивает финансирование» – радовался я. Действо напоминало тщательно разыгранный спектакль, начиная от присутствия мифических центральных телекомпаний и заканчивая холеным и лукаво улыбающимся господином в дорогой оптике, якобы из администрации Президента. «Браво!» кричать не хотелось. Лидер в этот раз говорил гладко и без агрессии. Сказывалось присутствие телекамер.
Остальные члены Президиума тоже не ударили в грязь: говорили жарко и со смыслом, словно точно знали то, о чем говорят и как это выглядит со стороны. На трибуну не хотелось. Бойко выступал старичок-академик с предложением выписать каждому россиянину паспорт недр, с вписанной туда обязательной долей этих недр, причем в долларовом эквиваленте. Подумал: «Но кто же такое даст. Если что, здесь, пожалуй, и президент не уцелеет. Явно популистский лозунг». У нас же не Аравия, а мы не арабы.
Дальше шли различные регламентные процедуры. Периодическое вмешательство мандатной комиссии затягивало и прерывало живой ритм выступлений. Народ незаметно выходил перекурить. Самое интересное было в процессе прений. Взрослые мужи соревновались в ораторском искусстве, и у многих, надо отметить, речи удавались. Темы были подняты самые разные – от экстремизма до таких желанных для Павла просьб о финансировании.
Все выступления в итоге свелись к просьбе финансирования в счет будущих дивидендов. Все надеялись на победу, но по лицам  понял, что не  один уже знаю, что ничего не будет, потому что первая волна обмана, пущенная Лидером и не пощадившая его друзей, которые, собственно, и начинали создание региональных отделений, уже прошла. И в итоге вместо Гурда здесь, на съезде, присутствуем я и Павел.
«Уже невооруженным взглядом видно, что окружение Ледокола истекает слюной в предвкушении депутатских мандатов и левой хавки. А я для себя решил, что любой ценой стать депутатом, не хочу, а вот они хотят, но не станут. И Павел не станет, а так и рвется к кормушке. Как же его прет от этой перспективы»– думал я, вспоминая, что также мне говорил Гурд, а я еще тогда с ним спорил. Наконец появился Павел, который в перерывах между выступлениями бегал курить, а скорее, чтобы подловить кого-то из окружения Лидера.
И, если подлавливал, тот невнимательно слушал его умозаключения. Разговор напоминал переговоры глухих с немыми, должника с кредиторами, причем должником, судя по интонациям, был Павел. Я так и не курил, хотя после ночи, проведенной в одном  номере с Павлом,  уже нестерпимо тянуло затянуться. На удивление, в самый разгар съезда зал наполнился до отказа. После пятничного разноса не ожидал такого единогласия. Все единогласно голосовали «ЗА», солидарно поднимая мандаты.
Выступающие представители регионов продолжали  восхвалять Лидера. А я удивлялся: «Вот ведь, холуйское ничем не вытравишь: и жуют, и жуют, и с этого бока нас делай, и с этого, и так, и эдак». Ледокол не возражал. Все знали, что Ледоколом его прозвали за героическое покорение  полюса, когда он в одиночку, с ледорубом наперевес, зарубил оголодавшего белого медведя, подзаправился сырым мясом,  так и выжил, дойдя до материка. И с тех пор все знают, что если человек голоден и в его руках ледоруб, то он может быть и страшнее белого медведя. Лидер довольно улыбался, купаясь в волнах лести. Он был воспитанником системы и не возражал против моря  народной любви. «Вот он – синдром глубочайшего, до выворачивания гланд, облизывания потной слизи» – равнодушно констатировал Андрей.
Были, конечно, и достойные внимания выступления. Лидер еще что-то говорил про  веру в Бога. И так развил эту тему, что стало не по себе и непреодолимо хотелось встать перекреститься и вознести хвалу Господу. На силу сдержался.
Затем представители регионов снова затянули свою песню и так вошли в роль, что никак не унимались и продолжали священное действо по воспеванию сверхъестественных свойств тотема-лидера. А мне хотелось крикнуть: «Господа, скоро вами подотрутся и выкинут, как отработанный материал. К чему же так расшаркиваться и, главное, было бы перед кем.
Светило северное, ледяное. Видите ли, углекислотный лед он рубит. Тренируется, готовясь к новому покорению. И поделом нам за то, что мы бегали, людей агитировали, изворачивались, дешевили, по телевидению шокировали знакомых дуболомскими замшелыми лозунгами. Засветились, вообще фиг сотрешь.»
«Девальвация душ, господа. Атмосфера на съезде мерзопакостная. Ну как же такое знакомое единодушие. Вот так и испаряется из нас вещество души Ан… Как же его?» – не мог вспомнить Андрей, что ему снилось ночью. А приснилось что-то важное. Он чувствовал и вспоминал, но  бесполезно. Чуть позже началось голосование федеральных списков. Одна из обслуживающих действо дам,  узнала Андрея по голосу: «А это вы – Андрей?» – «Да-а, вот и познакомились». Кого-то не внесли в списки. Партийная масса зашебуршилась. Какую-то «шишку» не включили, а она, «шишка», обиделась и сгоряча хлопнула дверью. Браво, Лидер!
Ты четко следуешь своей бесперспективной линии. У тебя все спланировано, никто так искусно, как ты, не может попользоваться людьми и безнаказанно их  кинуть.
Браво, вурдалак! Павла снова нет. Видимо, где-то на этажах основательно ввязался в борьбу за партийные деньги. Голосую за списки этими же списками. «Ура! Апофеоз!» Я триста пятидесятый в общем списке, а Павел, соответственно, триста пятьдесят первый. Если не произошла ошибка. И только тогда еще есть надежда. Далековато, но я спокоен, оттого что мои сомнения оправдались. Павел, как узнает, не переживет. Но я постараюсь, чтоб он не узнал, а то кто мне на предстоящих выборах поможет.
А у меня такой характер, что если уж  чего начну, то обязательно доведу до конца, несмотря на результат. Мало того, что по деньгам ничего не обломилось, так и сами в конце списка. Лузеры! Думаю, что еще тут делать. Пора собираться в обратный путь. Можем еще успеть на пятичасовой поезд и в 21-30 будем дома.
Павел возвратился радостный уже оттого, что выбил малюсенькие, карликовые деньги за дорогу сюда и обратно. Его лысина все больше зарастала, и пришло время ее брить. Он был счастлив в своем незнании положения дел, а я не хотел его разочаровывать. К тому же он уже прилично хапнул лидерского пятничного психоделического, почти хард-рокового, выступления. Его пробрало. Глаза Павла выражали преданность идеалам партии. «НЛП в действии, – подумал Андрей. – Он и так подвержен влиянию, а тут в нем взыграли гены и кровь знаменитого предка – Павла Морозова».
По глазам вижу: хочет кого-то стукануть. «Это еще что, – думал Павел. – Вот в школе приходилось оттаскивать от директорского кабинета – так тянуло заложить пацанов, куривших за школой.»
Вокруг табунились все те же неконтактные и подурневшие от  бесплатных харчей и нескольких литров спиртного, выпитого за эти дни, вздутые от переедания, вспотевшие, региональные представители. В уголках их измученных унижением глаз можно было заметить скрытое недовольство положением дел. Всякая надежда на финансирование региональных отделений окончательно рухнула. В пятницу это совершенно ясно пояснил сам лидер, заявив, что не хочет, чтобы на его деньги мы трахали своих секретарш.
Этим все сказано! Для меня – просто и доходчиво, но многие посчитали  грубостью. А куда им деваться? Они его уже облизали– вот и получили откровение, хари-хари. А что ему стесняться – все свои. Но только я-то уже раньше догадался, что этот Ледокол, или, как его там, Ледоруб, просто жадный и циничный хам.
Он говорил: «Я вас поднимаю! Если все срастется, будете к губернатору двери ногой открывать» но никто ему не верил. Он разочаровал партийцев. Никто уже не верил подделкам под Жирика. Под него многие косили и уже все порядком надоели. Ж. – лучший! Ж. – чемпион! Ж. – бес!? Стать лучше и жирней оригинала – таланта ни у кого не хватило. К тому же региональные представители считали, что сами делают услугу и поднимают авторитет Лидера, продвигая его на местном уровне. А что получается?
Сколько копий сломано, сколько знакомых и незнакомых людей увидят, что ты, по жизни такой правильный и надежный, жертвуешь своим авторитетом ради этого человека и парохода по прозвищу «Ледокол», или, как его там, «Ледоруб» (и все чаще хочется назвать как покрепче.) Возникает вопрос: по что продаешь свое имя?
Да что ты! Да кто ты!? Что есть твое имя!? Успокойся! Имя у него. Да таких имен миллиарды. И потом долго придется понимать для себя, что отвернулись лишь те, кто и должен был отвернуться, а ты рисковал от скуки, бензина не жалел и как бы развлекался, что в результате и сон получился как явь.
Неужели он не видит, что делегаты его ненавидят, что они уже зло шепчутся, они оскорблены, уязвлены и жаждут мести. Их сейчас успокоили бы только деньги. Ан, нет! Он таки, как на коньках по льду,  хочет прокатиться по их головам. А у них в глазах обида, разочарование и приговор ему. Они своими недовольными лицами уже намекают, что он не пройдет, хотя, во избежание неприятностей, здесь все как один голосуют «ЗА».
Вот мы уж тебе чуть позже устроим за такое отношение! Получишь такой же результат. Их ходящие желваки и желтеющие от недосыпания и нервов белки глаз говорили Андрею гораздо больше слов. Увлеченные процессом, мы задержались и в результате еле  успели на поезд.
Павел еще успел прихватить связку партийных газет, от тяжести которых чуть руки не отвалились. Вот показушник! К чему? Все равно никто не оценит. А раздавать мне придется. И вот так тихо, и ни с кем не попрощавшись, уехали.
И  обидно оттого, что так никого и не узнали и ни с кем не познакомились. Словно три дня летали в вакууме среди подопытных мышек, и кроликов и снимали на скрытую камеру подсознания передачу о черных дырах в  дуршлаге власти. Мы уже приехали к себе в Лыжный, а Павел все продолжал крутить : «Ладно, Андрей. Мы это сделаем. Мы сможем. Это надо сделать! Мы обязательно избиремся» – твердил он все более зарастающий волосом, как саванна после дождя. Непритязательный, попивающий дешевое пивко, искусно пускающий кольца дыма,  он стоял напротив, у парапета вокзала как победитель, каких то неведомых фантомов.
Ветер кувыркал  бумажки. А я слушал и думал: «О чем этот чудик лысый талдычит. Ему бы со своим умением драться накостылять этому Ледоколу-Ледорубу. Вот это поступок. А так, как-то, все легковесно, ширпотребно, секонд-хэндно. Не партия, а так, блеф, сплошной».
Вечером приснился сон. Огромный человек, называющий себя Ангелродом, сказал, что Андрей, победит на выборах. Утром Андрей снова и снова старался вспомнить  сон, но ничего, кроме слова Ангел, не вспомнил. По телевидению на разных каналах показывали фильм про Ангела. Клип известного певца с участием ансамбля из ангелов, а в галерее в центре города проходила выставка художника, рисующего исключительно ангелов, по телевизору показывали фильм про ангела, а тренер кундалини- йоги по телевизору показывал практику как развить в себе ангельские качества, кроме того вошли в моду купальники и маечки с крылышками. -Перебор!-подумал Андрей.- Ангелофилия какая- то!

34
МАДЕ BY МИША
Будучи упитанным ребенком, я невыгодно отличался от некоторых сверстников во дворе. Толстяков, у нас не любили. А ябед тем более (о, ябедах  так, к слову). Подворотни хрущоб, заросшие травой и кустарником палисадники, огороженные остриями свежевыкрашенного штакетника. Рядом, в пол-оборота, черные квадраты подвальных окон, сверкающие звездами  кошачьих зенок. И напротив уходящая прямой линией в небо под самую крышу  ржавая лестница. И все это вроде как остроугольный план территории.
Из той же поджарой породы скрытый хулиган. И все как у них принято: при взрослых безобидно приветливый, а в их отсутствие – злобный оборотень – подросток Миша, мечтающий служить в пограничных войсках. Но что-то мне, пусть и шестилетнему, подсказывало, что этого не произойдет. Был в нем какой-то червь, пожирающий надежды.
Почему я так думал? Может, из-за обиды, что Миша  несправедлив ко мне и никак не хотел дружить. Хотя я всячески стремился завоевать его расположение, а он не торопился. Вероятно, как я сейчас понимаю, Миша, как и большинство людей, был человеком, принимавшим только себе подобных. Его любимчик и друг – мой ровесник, худощавый  паренек Саша из соседнего двора. Миша всегда хвалил его и противопоставлял, считая более сильным. Робко возражая, я предпочитал доказывать делом и тем самым ловился на его ловкий и очень острый крючок.
Мое бурлящее самолюбие и зачатки тщеславия заставляли доказывать, что если я не лучше, то и не хуже его друга. Ничья меня тоже устраивала. Миша неутомимо придумывал испытания.
Испытание № 1. Прыжки через острый штакетник. Высота 30-40 см. Для шести лет дух захватывает ровно в тот момент, когда Михаил машет рукой и испытующим взглядом  высматривает, начинается ли ужас в  глазах. Напорюсь или нет – читается в его непроницаемо карих почти обезьяньих глазах, тем более, что  легковесный дружок уже перепрыгнул и с интересом ждет.
Дружок у него, надо отметить, не хвастливый, что вызывает уважение. Время замедляется, светлая охра крашенных стен странным образом вдохновляет. Блуждаю взглядом по стене дома. Вижу в окно дядю Петю, представляю маму и вдруг, откуда что берется! – взмываю, как птица. Перепрыгиваю, не успев испугаться. Миша и его протеже удивлены. Видно, что моя прыгучесть не входила в их планы. Тогда он усложняет задание. И вот  прыжок двумя ногами с места. Уже не так страшно, хотя и более сложно.
Мечтаю: «Видели бы меня мама и бабушка с дедом. Они бы гордились. И, может, тогда  купили бы мне кутенка, от ощенившейся в соседнем доме  овчарки». Прыгать я не боялся, и это оказалось главным. Я снова взглянул на окно дяди Пети, и увидев, что он грозит пальцем, прыгнул второй раз.  Миша объявил ничью. После этого дядя Петя крикнул в форточку, чтобы Миша прекращал ерундой заниматься. Дружба между нами так и не зародилась, и с чувством выполненного долга я поплелся в сторону подъезда, а они пошли в соседний двор.
Испытание № 2. Прохождение висом на руках по крашенной газовой трубе на уровне второго этажа. С опаской прикидываю – высоко! Но если тот сможет,  я тоже. Смотрю на Мишу и понимаю, что мы совсем, совсем разные, противоположные люди. Его черная шевелюра, проваленные раскосые глаза мало напоминают славянина, но кто бы еще что понимал.
К неудовольствию Михаила, я на редкость быстро прошел пятиметровый отрезок. Прошел на одном дыхании. Труба-сотка трудна в обхвате, но я уже на год старше. Мне уже семь лет! Покрашенная, теплым летним днем она сухая и нескользкая. Забираешься на нее по пожарке. Вот только асфальтная бездна под ногами, падение в которую чревато сломанными ногами. «Молодца» – на удивление похвалил Михаил. «Что это с ним?! – подумал я, потирая горящие ладони.
Еще через год. Испытание № 3. Я уже второклассник. Миша купил собаку и готовился в пограничные войска. От того что уже реально много подтягивался на нижней ступеньке лестницы, и стал таким крепким  словно сплетенным из  стальной проволоки. «Считай!» – крикнул он и под мой негромкий счет начал подтягиваться, и подтянулся двадцать пять раз.
«Здорово!» – искренне удивился я, не осиливший бы к тому времени и пяти раз. Между нами теперь протекала целая река времени. Он был почти мужчиной, а я все еще наивным ребенком. Но желание проучить меня у него не исчезло. При виде меня, его словно передергивало и он придумывал все новые экзекуции. Хотя  давно понял, что от него ничего хорошего не жди, все равно крючок, за который он так ловко когда-то поймал, не отпускал.
Понимание, что гораздо умнее отказаться от его опасных предложений, уже перебарывало, но  все же, ждал что он наконец сдастся и посчитает меня за ровню.  Миша, задумался, а затем, крикнув «Подожди!» побежал домой. «Ну вот, опять что-то придумал – обреченно думал я.
 – А если сбежишь, значит  струсил- И от этого продолжал стоять, как «вкопанный». Через пару минут, услышав собаку, лающую в подъезде,  все же чуть не сбежал за угол, но не успел. Стало дурно, так как собак  боялся неконтролируемым мистическим страхом. Из подъезда выбежала мощная немецкая овчарка, резко натянувшая поводок и готовая разорвать все живое. «Ну  зверюга!»– подумал я.
Миша злорадно глянул на меня, стараясь выудить,  такую нужную ему искорку страха. «Ну что, поможешь?» – спросил он, как всегда обманчиво весело. «А что делать?» – озадаченно спросил я. «Ничего особенного. Пес молодой, добрый.» – «Да уж, добрый!» – сомневался я, глядя в слюнявую и рычащую пасть кобеля. «Вот смотри. Да не бойся ты, его крепко держу. Подойди ближе,  покажу». Подошел. Пес зарычал. «Вот под задней ногой у них чувствительное место. Ты щипни посильней и беги, забирайся на пожарку, а я отпущу. Понял?» – объяснял будущий пограничник Миша. Кивнул а сам только и думал, как бы он не отпустил  раньше времени.
Но чувствовало мое сердце: ради того, чтоб  псина покусала, все и затевалось. В каком-то нереальном состоянии шел к собаке, глядя на себя со стороны, и словно это не я, а кто- то другой протягивал  мою руку. Нащупал мягкое место в подбрюшье и со всей силы сжал нежную кожу, подумав, что за такое сам бы загрыз кого угодно. Щипнул и ринулся к укрытию,  запрыгнув на пожарную лестницу, на долю секунды раньше чем, рядом  заклацали челюсти разъяренного пса. Михаил  не  ждал  такой прыти и попросил повторить. Этот трюк я проделал пять раз! А на шестой Миша чуть раньше отпустил ошейник, а я, соскользнул с лестницы, и зверь крепко вцепился в мою руку. Он мог ее оторвать, но не успел.
Потом Миша оправдывался, что плохо застегнул карабин. Шум, гам, рваная ранка, извинения, родители, уколы в живот, но я-то для себя знал, что он сделал  это специально. Больше испытаний made by Миша не было, потому что на следующий год Мишу – будущего пограничника – посадили в тюрьму за кражу икон из церквей. Вот тебе и пограничные войска.
Больше я Мишу никогда не видел, но подобные ему типы  встречались и продолжают встречаться. Но я не хочу их называть Мишами из уважения к Архангелу Михаилу. Да и деда, который приучил меня, странного мальчика, играющего в пуговицы, к православию, звали Михаил. Так что имя здесь не при чем.

35
ИЛЛЮЗИЯ РАВНОВЕСИЯ
Елена Васильевна пришла, когда Гамлет вышел из тени Ангела и сфокусировал на ней, еще нетронутый мыслью, взгляд. Поворот бритой головы запустил в нем процессы переключения в активную фазу бодрствования, и он заговорил:
– Вы понимаете, на досуге я подумал, что раз у меня,  получается, то под вашим руководством я мог бы писать и дальше.
– Так, так, развивай мысль.
– Вот послушайте, что накропал вчера ночью.
– Ты пишешь по ночам!?
– Представьте, да. И часто чувствую себя при этом молодым влюбленным под сенью векового дуба.
– Ночью обязательно нужно отдыхать и поправляться.
–  Я же не каждую ночь. – оправдывался Гамлет.
– А освещение отключают? В палате разве не темно?
– В том и дело, что я пишу при свете Луны. И это прекрасно! Вы же не пожалуетесь санитарам?
– Нет, но обещай больше так не делать.
– Обещаю, но. Слушайте же.
Человечество вступает в полосу глобальных преобразований. Вместо общечеловеческих ценностей на первый план выходят корпоративные. Искусственный отбор сменяет, естественный. Обезличенные трансконтинентальные корпорации не имеют никаких препятствий к  еще большему укрупнению и относятся к людям лишь как к рабочей силе. Мистическая составляющая в расчет не идет. Тактика – выжать все до капли из молодых одиночек и расстаться. Лекарства делают чудеса. Они вытаскивают с того света даже  безнадежных.
Людей  пичкают химией, так что они не разлагаются после смерти. Их уже можно сравнить с полиэтиленовым пакетом, разлагающимся триста лет. Лозунг «В здоровом теле – здоровый дух» рассматривается больным, но хорошо обезболенным большинством, как дискриминационный.  Легкое, отступление.  Думаешь, что же может случиться, если в Америке рухнет демократия или в ядерной державе придет к власти второй Гитлер. Тогда, возможно, и никакое будущее нам не понадобится, но оговоримся, что мы все же верующие люди и на все воля Божья, но это предисловие.
А вот  набросок  будущего романа.
Они выпили пол-литра ягодной  и собирались разойтись. Хозяин, видя, что друг  «хороший», а перед праздниками в переходах много милиции, пристающей с вопросом «Как мы себя чувствуем? Пройдемте в отделение» и так далее, сказал.
– Я тебя провожу.
– Не надо, сам дойду.
– Нет, нет! Сегодня милиции много! Так мне спокойнее.
– Не надо, я тебе говорю. Я же не маленький! – дыша чесночно-алкогольным перегаром, успокаивал друг.
– Ты не маленький? Да ты давно ли смотрел в зеркало? Ты же трехлетний пацан.
– Правда!?
– Вот те крест.
И он, не поверив словам и зная, что это бухие шутки, все же взглянул в зеркало и передернулся от удивления. От того что действительно увидел себя трехлетнего. И его как кролика за уши, держал Ангел.
Он стоял великанского роста с огромными крыльями. Держа за голову, Ангел обещал показать  Москву. А друг кричал, скорее, от испуга, чем от боли, боясь, что еще немного и Ангел ненароком оторвет ему голову вместе с венами, артериями, нервами, лимфоузлами и горловыми связками в придачу и на этом все кончится.
Друг замер еще и оттого, что Ангел щекотал ухо гигантским циклоническим дыханием и что-то говорил, проникая вихрем шепота в самую глубину ушей. Говорил беззвучно, но друг  понимал и  щурился, словно к ушам приставили громкоговоритель. Сейчас грохнет бодрячок и польется знание, а от него лопнут перепонки и вместо шепота мамы и нравоучений отца из ушей хлынет красочный вермильон. От высоты захватывало дух. А Ангел все говорил и говорил, шептал крутящейся турбиной  многотонного «Боинга».
Я не могу напрямую вмешиваться в человеческую жизнь! Не имею права! Я лишь даю шанс! Да! Иногда уравновешиваю того, кого посчитают нужным. Почти каждый человек хоть раз  задумывался, что есть истина и зачем  она нужна. Почти каждому зачем-то надо ее знать, и  есть ли высшие силы и в чем смысл происходящего. Или же все это, есть цепочка случайностей из теории вероятностей и теории относительности, и никакая не система созданная творцом.
Мне всегда хотелось сказать таким: «Ну родились вы человеком, а не чудоведом, так вот и будьте им. Нечего выдумывать, что якобы из человека можно каким-то образом стать кем-то другим, ну там, ангелом или даже Богом, шаманом, колдуном или экстрасенсом. Раз вы так настойчивы в своих  просьбах, немного расскажу.
Душа есть в любой вещи, даже неодушевленной. По определению, то, что сделано с душой то и имеет душу. Наказание за тяжкие грехи настигает еще при жизни. Человек так устроен, что если он чего-то не знал, то когда ему об этом скажешь, он проникается уверенностью, что  знал или предполагал, или догадывался, что  так  и есть. Человек говорит: « Мне это давно известно». Естественно, я спрашиваю: «Если все знаете, тогда что еще вам надо? Вечного кайфа? Да, пожалуйста, торчите на здоровье, только сначала одна маленькая услуга с вашей стороны».
Вот она где собака зарыта. В услуге. Ничего просто так не дается. Только в обмен! На подтверждение!
Начинаю рассказывать о  законе равновесия, а кто-то уже машет рукой, что, мол, мы устройства весов  знаем,  Фемида там с завязанными глазами и все такое, а весы подкрутить можно, но только не божественные. Некоторые задумались, секунд на десять.
Думать – скажу, всегда лучше, чем наоборот. Даже если не получается. Никому не надо напоминать, что есть черное, и  белое, голод – сытость, ночь – день, добро – зло и так  бесконечно, вплоть до исторических процессов, человеческих судеб и поступков, все построено по закону равновесия!
Или, уравновешенности. По -разному можно сказать. На этой основе  можно рассмотреть любое событие. Кто-то, скептически заметит, что подогнать! Подогнать!? Но, тогда сами посудите, на основе своих внутренних ощущений. Они не обманут. Или возьмите первые человеческие законы, основанные на естественных стремлениях и более глубоком понимании устройства – «Око за око, зуб за зуб».  И только много позже Высшие силы донесли до вас, что возьмут на себя функцию отмщения. И это не значит, что вам запретили уравновешивать преступление и наказание, а скорее, запретили убивать, себе подобных.
Судья  принимает решения на основе внутреннего ощущения, а теперь во многом и основываясь на мнении присяжных, но все, всегда и везде ищут необходимый баланс, ищут адекватность. Вот я часто появляюсь там и тогда, где равновесие резко даже не нарушенно, а как раз восстановлено, например, внезапным и деятельным раскаянием. Да, раскаянием тоже можно пошатнуть конструкцию. Равновесие также бывает нарушено в геопатогенных зонах, там, где в любую секунду возможен изгиб земной коры, цунами и эффект падающего домино, когда земля трещит, как арбуз. Если тело не выдерживает нагрузок, связанных с поддержанием равновесия, наступает смерть, которая является, скорее, стабилизирующим фактором.
Вы спокойно живете и не знаете, что и в какой момент происходит не только вокруг, но и с вами, внутри. А внутри много чего происходит, не меньше чем снаружи. И как обязательное условие, происходит процесс равновесия, и поддерживается определенный баланс. Думаю понятно. Особенно это заметно в моменты спокойствия и связанного с ним блаженства. Даже простые требования правильного питания, гигиены, движения требуют равновесия. Наш центр тяжести легко обнаруживается, стоит нас толкнуть или качнуть, обидеть, похвалить, оставить голодными, нищими, чрезмерно богатыми.
Божья кара является глобальным балансирующим инструментом мироустройства. Поверь, она настигает неотвратимо и по силе бывает адекватна тяжести содеянного, но не более, чем человек может вынести. Это на слуху. Вокруг множество примеров. Ну оглянитесь и присмотритесь и увидите. Хотя соглашусь с мнением философа, что тот, кто сознательно и целеустремленно идет по пути зла, тот  не получает наказания при жизни. Что-то в этом есть безнадежное, но если приглядется все равно оказывается, что  вы часто удивлены, почему злодеи живут и здравствуют, в то время как положительные люди страдают. Неправильно это.
Здесь не все так просто, так как чаще расплата идет за предыдущие поколения и за свои грехи, в которых раскаялись. На первый взгляд не разбериха! На чей? На муравьиный взгляд? Да они нас совсем не видят! Так и мы возможно не приспособлены видеть, кого то, кто рядом. Инструментария не хватает! А в ушах бывает, как звенит!? Вы говорите, Ангел пролетел, но не видите же кто на самом деле. Такое видение близко к истине и многим понятно, но, на ваш взгляд, несправедливо. Это я о том, что злодеев не наказывают при жизни. А ведь знаете что раскаяние, его еще заслужить надо! И не каждому злодею оно под силу! Существует множество примеров, стоит только оглянуться вокруг. Иногда хочется придушить «гадину», наркодиллера или коррупционера! Да и просто хама загрязняющего территорию. Тем более, как правило,  они и так всем известны и конечно же тем кто по службе и должен ими заниматься, но не занимается. Слаб человек.
Часто, глядя на шлейф мучений человека, вы думаете, что его кара не соответствует содеянному, но в душе у вас, наверняка, возникает оговорка о том, что, возможно, вы не знаете всего и видите только то, что можете, а это взгляд только с вашей колокольни. Об этом я уже вспоминал.
Но по любому внутри каждого есть ощущение предстоящей расплаты за содеянное и это даже не то что на воре шапка горит, а, скорее, это из самого факта рождения, и затем уже жизненного опыта. И не спроста все самое страшное происходит с человечеством, когда оно отказывается от законов равновесия. Вспомните, что было и до сих пор есть с вами, гражданами бывшего СССР.
Все, что покушается на законы высшего равновесия, стоит на слабых ногах и будет исторгнуто, удалено, сведено с ума, выведено из сознательного состояния. И все это только с одной целью – восстановить равновесие! Вспомните, что целая страна как будто сошла с ума. А еще ранее Германия! А Япония! А Франция! Испания, Португалия, Англия, Америка, Турция,список можно продолжать. Но система рано или поздно и в любых условиях найдет свой центр тяжести и будет занимать именно то положение, которое ей предусмотрено Богом.
Периодически среди вас возникают личности, которым, образно выражаясь, если дать точку опоры,  они перевернут мир. Тогда система на время, пока эти люди энергетически сильны, словно титаны, выстроится под них. Но все возвращается на круги. Крайней мерой по восстановлению равновесия является апокалипсис. Он, также как и само равновесие, бывает разных масштабов и форм, начиная от деградации человеческой личности, деградации обществ и заканчивая крупными и сверхкрупными космическими потрясениями. На первый взгляд, это события разного порядка, но, уверяю вас, все связано. Вы спросите, а почему в обществе сейчас умирает больше, чем рождается. Это является следствием апокалипсиса Советской империи, но в большей части следствием технического прогресса, результаты которого еще недооценены и еще долго будут проявляться не только на просторах бывшей империи. Это мировая тенденция.  Глубина морального разложения огромна и не видна простым взглядом. Многим кажется что миром правят деньги. Во многом люди не заводят больше одного ребенка потому, что разуверились в своей породе. Им страшно рожать. Потому что  гены перегружены негативом. У них вперемежку гены аутсайдеров и чемпионов, но рождаются аутсайдеры. Они боятся своих будущих детей.  Что из них может вырасти? Чего ждать ? А будешь старым, еще и поиздеваются, и пенсию отберут. «Дети  шариковых!» – как выразился перед президентом Ж. Смелое заявление. Президенту не понравилось. А Ж. потом слег с сердцем.
Президент заметил ему, что он сам сын рабочих и крестьян.  Ж. побагровел!
СССР уже пятнадцать лет официально (а на самом деле много больше), как мертв. Трупным ядом иждивенчества и стяжательства заражены души людей, и поэтому, чтобы не погубить оставшиеся здоровые силы, возникли предпосылки высокой смертности. Кроме того высокая смертность есть результат протеста народа против политики властей. Вот, мол, мы назло вам возьмем и умрем! Никакими другими протестами до власти недокричишься! Только повальным мором!
Тезис о том, что останутся только самые стойкие и что в СССР выведена искусственная, нежизнестойкая, склонная к утопическому пониманию мироустройства,  порода людей, звучит во властных коридорах с начала девяностых. И поэтому позиция вроде как нечего их жалеть, исходит из недр государственной власти и опять же опирается на ложные представления о мироустройстве, и поэтому не устойчив. И что значит «останутся самые стойкие», если мы договорились, что смерти нет.  Руководители  забыли, что любая система в нас и вне нас стремится к равновесию  оптимальным для себя путем. В каждом из вас есть совесть, которая и является балансиром, но если многие из вас от нее отказываются, не пользуются, это не значит, что она не действует. Пускай хоть один скажет что нет! Действует, приводя к болезням или наоборот выздоровлению.
А если не пользуются, то лишь на короткое время все в нас разбалансируется, и в этот момент каждый в отдельности представляет угрозу всем, в том числе и более крупным системам. Если так называемый «потерявший совесть» в одиночестве, то это еще неопасно, но если таких большинство, то система разбалансируется и общество неминуемо приближается к апокалипсису. А вспомните СССР была основана на тотальном воровстве. Многие считали зря прожитым днем, тот когда они что то не вынесли через проходную завода, фабрики, прилавка и так далее. Вот и приучились тащить, а сейчас не могут отучиться.
Самое непредсказуемое происходит тогда, когда никто от человека не ожидает, а он в силу каких-то накопившихся обид или лишений начинает предпринимать неадекватные действия по нарушению равновесия.
Почти все тираны – это психически травмированные дети. И они всегда на подходе во взрослый мир и каждый со своей покалеченной судьбой. Они потеряли равновесие в детстве или не нашли его и ради обретения идут на неописуемые жертвы, становятся изгоями и пассионариями. Они ищут равновесие.
Чтобы найти равновесие в себе и окружающем мире они не пожалеют и миллионов жизней. Их ошибка в том, что они личное понимание справедливости уравняли с Божественным. И поэтому, сколько бы,  не вели за собой людей в справедливое будущее, народ интуитивно упирается, опираясь на свой собственный внутренний балансир.
Таким образом лидеры, стремясь к своему собственному равновесию,  часто нарушают божественное, потому что оно не соответствует их лжеконцепции о том, что это только вначале нужны жертвы, для того чтобы сбалансировать выстроенную ими конструкцию и найти центр тяжести путем манипулирования смыслами, понятиями, концепциями, группами людей, а дальше все будет хорошо! Все выстроится! Энергия победит! Так вот – не всегда!
Ленин и его группа разбалансировали самодержавие внутри Российской империи, выступив противовесом и балансиром мировой капиталистической системе, и в том числе стремительно нарождающемуся фашизму, показав многим, куда не надо идти и как не надо делать, а многим, наоборот, – как надо. Но внутри страны система разбалансировалась, и в результате желаемое, а именно равенство, братство и справедливость между людьми, к  которым, якобы, и вели большевики, вступило в противоречие с реальными потребностями людей и их Божественным балансиром.
Вода камень точит – это ровно то, что происходило с вашим обществом, которое условно и было той самой «водой», а искусственная идеология тем самым «камнем», который она и точила, чтобы течь единственно правильным и оптимальным для равновесия руслом – руслом Божественной совести. Таким образом, в 1991 году равновесие восстановилось и восстанавливается до сих пор.
Самые мудрые правители всегда придерживались равновесной системы ценностей, которая и заключена в десяти заповедях и в священных писаниях, поэтому их народы не сгинули на просторах истории, не разрушились и несли благую весть. Именно по противоположным причинам разрушилась Российская империя. Про тюрьму народов не зря говорили. В ней не было комфортно большинству населения.
Гамлет молча слушал беззвучный рассказ Ангела, казавшегося неземным исполином, и ему вдруг стало легко и просто. Теперь он знал формулу, по которой необходимо жить. Формулу равновесия. И теперь, как бы не завуалировали ситуацию, она вновь разбалансирована. Остается надеяться, что система выровняется и я вдруг пойму, за что мне Ангел, маме – дядя Саша и алкоголизм, бабушке – больное сердце и я в придачу, Андрею за потерю Ленки и меня – власть и деньги, а мне за предательство брата – выбитые зубы и потеря памяти. А еще за что-то, совсем не как  Гефест  хищной птице, а добровольно, от всей души я должен отдать кусок печени своему Ангелу, не спрашивая зачем она ему. «Зачем Ангелу  печень?» – задавался я вопросом. Ведь он же Ангел! И как только перестал задаваться и внутренне согласился с тем, что нужна и все. Все и случилось.
 Ангелу стало лучше и он пошел на поправку. Все  уравновесилось. Многое стало понятно, и в том числе, что Ангел нам послан, для искупления и равновесия.
«Пойдем» – сказал друг, и они вышли из дома. Моросил дождь. Шли по промозглым улицам, потом стояли на остановке, пока не подъехал  автобус.
Елена Васильевна сидела рядом и спала. Во сне она увидела сына, которого по молодости, в запале ненависти к мужу, била о картонные стены коммуналки, хлестала по красным щекам и грозилась уничтожить за то, что он разговаривает с часами. Сейчас ей было стыдно, но уже прошло столько времени, сын вырос и ничего не помнил. Гамлет притронулся к ее волосам, и она очнулась.

36
ЖЕНЩИНА-ПТИЦА
В половине пятого затрезвонил телефон. «Случилось?» – пролетело в сонном мозгу. Подскочив мягким  сердцем. Одна мысль, как последний патрон: « Под утро умирают? Умирать уже некому – все умерли!  Некому объяснять, почему я еще сплю. Только бы не Гамлет с Ленкой. Плохие новости доходят быстро. О смерти не очень близких,  сообщают с опозданием и обычно вечером, а близких – рано утром».
Андрей, огибая повороты, словно перекаченный анаболический спринтер, буксуя на коврах, несколько секунд бежал в зал. Трубка в руках. «Алло. Здравствуй, Андрей» – услышал он знакомый женский голос. Кажется, Галя. Андрей хотел спросить, как ее жизнь молодая, но в трубке раньше сказали:
– Это Полина из партии.
– Да-а, понял, слушаю. – с притворным спокойствием ответил он, пытаясь подавить  раздражение от  раннего звонка.
– Извините, что разбудила, но мы обзваниваем  регионы, подрезаем, так сказать, хвосты.
Из ее уст, это звучало зловеще. Хвосты?! Она подрезает!
– Меня интересует справка о доходах Морозова Павла Николаевича, которая почему-то отсутствует в общих списках. Почему не подскажете?
– Почему,  потому, что сколько я  не просил, он не предоставляет. Может, у него вообще нет никакой деятельности, декларации, а соответственно, и справки.
– А телефон есть? – резко спросила Полина.
– Есть.
– Дайте, пожалуйста. 
– Что? Что? – повторил я.
-  Телефон!-
 – Только вы сейчас не звоните. Еще рано – .
– Нет, вот именно сейчас я и позвоню. – неожиданно сорвалась Полина. – А то, что это! Время подходит, а справки нет! Слабаки, и разгильдяи знаете, нам в партии не нужны.
«Гм-м, вот так постановка. Да ради Бога, не больно и нужно. А Павел может и послать» – подумал Андрей и, посмотрев на часы, нервно улыбнулся: без десяти пять, рассвет в 6- 30. Рядом из-за дверного косяка как будто маячила Лена. На ее сонном виртуальном лице читался испуг: «Что случилось?» – «Да партия…» – беззвучными губами проговорил Андрей. Лена, дергая головой и постучав  по лбу указательным пальцем, произнесла: «Что они, с ума ? Что за наглость. В пять утра. Я со страха чуть…
Полина продолжила:
– А как у вас дела со списками? Собираются?
– Собираться-то собираются, только медленно.
– Как это? Вам сколько бланков послали?
– Четыре тысячи.
– И-и?
– Вы понимаете, я один работаю. Я не разорвусь.
– А как же другие кандидаты? Морозов, например.
В этот момент Андрей действительно чуть не сорвался и не сказал ей, что пусть скажут спасибо, что он хоть каких-то кандидатов  нашел.
Никто и в помине не знает про их партию, и никто не собирался раскручивать их маразм и тем более, светиться, к тому же за бесплатно. Поэтому, господа, поостыньте. Вы же не коммунисты и не партия власти, а поэтому получите то, что есть. Но сдержался и доложил:
– Я же сказал: все делаю один  без чье либо помощи.
– Так вы раздайте бланки людям, пусть хотя бы по одному листочку заполнят. – словно глухая, учила Полина.
– Да раздал я, раздал. Только что из этого выйдет – не знаю.
– А вы знаете, что списки уже через десять дней должны быть в Москве!
– Хорошо, я в воскресенье их отправлю с поездом – обещал, лишь бы  отстала. – Еще что!? – уже менее терпеливо произнес.
– До свидания. – пожелал ее возбужденный от бессонницы голос.
– Спокойной ночи. – зачем-то сказал Андрей, догадываясь, почему они не могли позвонить днем – зомбируют. Ему стало не по себе, от их методов.
Списки так и не потребовались, потому что их реально никто не собрал. В итоге партия оффициально проплатила в Центризбирком. Начиналась предвыборная гонка. Позвонил исчезнувшему после съезда Павлу и сообщил, что начинается заключительная и самая захватывающая часть гонки. С несгибаемым оптимизмом в голосе он обещал помочь, но в результате, как в случае с регистрацией списков так и не появился.
В итоге в гордом одиночестве, особо ни на что, не надеясь,  участвовал в предвыборной жеребьевке по распределению эфирного времени на местном радио и телевидении. Областная телерадиокомпания настойчиво просила подписать документ, где партия обязывалась в случае, если не проходит двухпроцентный барьер, выплатить телекомпании сто тридцать тысяч рублей, за 15 минут эфира! А эфиров предполагалось два. С их стороны документ подписал товарищ по фамилии Красный.
Итак, я должен был успеть выступить на областном радио, где мне отводилось 6 минут 30 секунд, чтобы изложить партийную платформу. Затем через два дня, тринадцатого числа, должен успеть в 18 часов 40 минут оказаться на другом конце области в Красных Даках выступить на радио драгоценную минуту и 30 секунд. Из конкурентов запомнил партию «Слон». В них виделся не африканский, не индийский и даже не розовый, а, скорее, мстительный, топчущий обидчиков. Понимал, что им далеко до состояния розовых и пушистых, как, собственно, и всем остальным, вступившим на эту стезю. Перегибать палку по методике В.Ж. собирались многие, но ни у кого не получалось. Все понимали, что выборы выборами, а  после них еще жить, и от этого атаковали  с оглядкой, а это сразу бросалось. Все хотят власти и денег. Тайно хотел их и я. Лица кандидатов говорили сами за себя, они нервничали.
Все, кроме кандидата от власти, натянуто улыбались, с трудом сдерживая волнение. В Красные Даки, я не успел. Следующее выступление только через неделю в один день и в одно и то же время в разных уголках области. Многие удивлялись, как это я, выступая в 20 часов 10 минут в Лыксе, успевал к 20 часам 40 минутам на телевидение Дергача.
А я-то знал, что все Ленка,  дорогая и горячо любимая женщина-птица, появляющаяся только от одной мысли о ней. Здорово, да! После удачного эксперимента доктора Ямарито, который на допросах Глобальной инквизиции и словом не обмолвился, что изобрел симулятивный резонатор времени. Короче, бла-бла-бла-та-та. Неожиданно, раздвигая струны времени, Ленка прорезала пространство и прилетала на помощь, как затем по-спартански кратко объясняла: «Из будущего человечества на бронзовых крыльях». «Но они же тяжелые» – хотел возразить я, как  Лена молча хватала меня под руки и несла к облакам. И для дополнительной страховки  привязывался к ней брючным ремнем, потому что, случалось, она уставала и выпускала мое бренное тельце прямо над оживленными магистралями, и, прощаясь с жизнью, летел навстречу машинам, пока она не подхватывала  у самой земли. Несколько раз мог разбиться, но, к счастью, не успевал, потому что успевала она.
 Иногда, когда несла над лесами и полями, вдруг понимал, что Лена на самом деле моя жена, а не мифического брата. Который, будучи не в себе, говорил, что видел шекспировского Гамлета под руку с Ангелом и они были в ярких маскарадных одеждах и выглядели как ровесники и близнецы!
 И что вокруг них летала разная нечисть, а конкретно, желтая женщина и синий демон. Они шли по улице и были счастливы. Ангел и Гамлет близнецы?! Это случилось как раз перед той роковой грозой. Ленка столько выдержала. Все, кроме меня, помнят брата-близнеца со странным именем Гамлет.  Почему только я не помню, и с чего взял, что он близнец Ангела? Это уж совсем не в какие ворота!
И что еще за синий демон и желтая женщина? Я же не колюсь и не нюхаю клей! Откуда  такие галлюцинации? Неужели тот взрыв в машине стер мою память? И прервал привычный ход вещей. Какой еще взрыв? Не было никакого взрыва! Или еще будет!? Он должен случиться позже, когда уже буду!? Я буду депутатом!? Бред! Это невозможно! Я умею заглядывать в свое будущее!? Доигрался!? Так не бывает! Очнись!
Двадцать первого числа выступил на Российском канале и целых пять минут  дискутировал с доктором философских наук от КПРФ. Он убеждал меня и избирателей, что мы рано их хороним. В его словах была уверенность человека, пожившего жизнь. Философ знал, что говорил.
Он смело критиковал действующую власть, называя ее Собчачьей командой (за что позже и поплатился, не попав в состав очередной Думы). Я же наивно интересовался у него, куда они, коммунисты привели нас, если сравнить с Библейским хождением по пустыне. Философ отвечал, что куда бы они нас не вели, а то место и время  было лучше и спокойнее, чем сейчас. И если их выберут, то все вернется на круги своя. И они снова поведут нас туда же.
«Сумасшедшие!» – думал я, и как мог гнул свою линию, утверждая, что у коммунистов было в два раза больше времени, чем у Моисея, но будь его и в три раза больше, они все равно  нас никуда б не привели, кроме как к тому же рынку и к десяти заповедям. Двадцать пятого числа – Морское телевидение, а уже двадцать шестого снова Центральное и оппонент Медвяная Россия.
Снова 17 минут, по пять минут индивидуально. Перед выступлением почему-то именно меня предупредили о недопустимости резких высказываний, разжигающих межнациональную рознь, нарушающих спокойствие граждан и так далее, намекая, вероятно, на предыдущий эфир и  Моисея.
Особенно укоризненно  смотрел товарищ Красный, лично напомнив о политкорректности. Также предупредили о нецензурных высказываниях и высказываниях, порочащих честь и достоинство. Все вели себя на редкость мягко и интеллигентно, словно и не было вокруг никаких проблем. Агрессии нет, а есть идиллия и почти пастушья свирель на лугу.  От волнения, или еще по каким причинам забыл о своем желании спорить с представителем партии власти, предъявить ей, так сказать, по Гамбургскому счету. Когда все началось, громогласность моя убавилась, разум как-то размяк и, слегка остолбенев, я спрашивал что-то о невыполненных обещаниях, но не так остро и не так строго, как хотелось до эфира. Меня словно загипнотизировали слова про шоу.
После двадцать шестого, был еще эфир двадцать восьмого, затем второго и третьего сразу три эфира. При том два последних начинались с разницей в пять минут, и поэтому даже быстрые крылья Елены не смогли бы вовремя донести меня. Сделав программу минимум, я успокоился. За две недели активных предвыборных действий  узнал много интересного о себе, а конкретно, что являюсь американским шпионом, марионеткой самого крупного местного олигарха, а также ярым врагом народа, аморальным типом с нетрадиционной ориентацией и, ко всему прочему, инопланетным пришельцем.
От переживаний лишился сна. Сердце и печень по очереди упирались в стальную пику и как будто кровоточили. Кровь тихо выходила из берегов, стекая и накапливаясь в животе, предвещая жутчайший перитонит и удаление толстого кишечника. Особенно задело то, что видела Лена, пролетая над жилым микрорайоном. Она стала свидетелем того, как одна из моих близких, к  которой, не скрою, я питал нежные чувства, срывала со стен мои портреты и на их место клеила портреты конкурента. Это сообщение было ударом в поддых. За такие выпады меня понесло.
Мысленно выступал  на площадях и вокзалах, призывая:
«Хватит терпеть и, словно страусы, прятать голову в песок!
Не молчите, люди! Не молчите, православные, мусульмане, иудеи!
Пусть лучше вас распнут, как Христа, чем так жить!».
И далее, чтобы угодить власти, возвещал слово, не очень популярное в народе: «Толерантность! Это то, чего не хватает сегодня, да собственно, и всегда не хватало России! Новый Вавилон – вот что такое наша страна.
Отношение к иноверцам и разным народам должно быть терпимым, если мы не хотим распада. Наша партия создана не на олигархические деньги.
Уважаемые избиратели, никто кроме вас не изменит положение в нашей стране. Времена, временщиков  уходят.
Наш девиз – «Любовь к Отечеству – твой долг!»
Наш номер – третий. Запомните, граждане, Бог троицу любит. (А про себя добавил: ангелочек – пяточек, монашка – пятнашку и так далее.)
Мы увлеклись построением рынка, что забыли, что у нас есть прошлое, отцы, матери, деды. А поэтому у нас должно быть и будущее.
И будет обязательно! Если вы проголосуете за нас, будет счастливое, светлое, безоблачное, равноправное и достойное будущее. Выбирайте людей высоконравственных, а не фиктивных реформаторов, работающих на свой карман.
Не забудьте, наш номер – три! На рейтинги не смотрите! Все рейтинги проплачены олигархами и их наймитами. Кто-то упорно навязывает нам одни и те же партии, кому-то сильно нравится такое положение вещей, при котором не надо ничего менять, ничего отдавать народу – колония и есть колония.
Страна третьего мира их устраивает – меньше проблем. А нас нет!
И куда уж хуже: на нефтяной трубе и держимся, а сейчас еще и на газовой. Этого катастрофически мало, этого ничтожно мало для всех, но для немногих это чрезвычайно много, но ясно, им хотелось бы еще больше, например, перегнать султана Брунея или Билла Гейтса, но вряд ли выйдет с большевистскими то  замашками. 
По центральной улице шли ППСовцы, человек 500 студентов с флагами, транспарантами. Телевидение, рекламные буклеты, оркестр, впереди улыбчивые партийные бонзы и никаких намеков на Ч.Н.Х.Г. Почти Чингисхан!
Хорошо замаскировались, но видно, что деньги из РАО от дорогущих тарифов, и, если исходить из цены почти что бриллиантовых подключений, по-прежнему немалые. ППСсовцы как всегда ничего, кроме либеральных свобод, не обещают. Для молодых это главное. А старикам на свободу плевать – им бы соцпакет побогаче, да чтобы неголодная и нехолодная старость впереди.
Их можно понять. Они уже забыли, как были молоды, как дерзали. И в итоге у нас государство стариков. Два, три старика на одного молодого. Старики – избиратели, и вероятно, поэтому им еще повышают пенсии.
Во время предвыборной кампании Андрей с Леной забыли про домашнее хозяйство: белье лежало на стульях не глаженное, шкаф пылился, по экрану телевизора размазался толстый слой пыли.
Мимо дома ездили агитационные автобусы, призывающие людей идти на выборы. А что нам еще? Отопление есть, горячая вода, электричество. Общественный транспорт новый! Дотации, дворники, одетые в оранжевые жилеты, убирают улицы, даже бордюры красят. И хорошо уже то, что никого не хватают и не пинают где нибудь в заплеванном «обезьяннике».
Цена на нефть высокая. По лицам правительства понимаем, что не до каких грядущих поколений им  дела нет, но все же верим в лучшее и что все не только для того, чтобы по-тихому распихать по карманам  сверхприбыли. А для чего же еще? А им - то что? На их век хватит, а там пусть думают!!
Чем больше Андрей погружался в предвыборную гонку, тем больше вспоминал, что худо-бедно вырос на Б.Ахмадуллиной, А.Вознесенском, Тарковском, песнях Камбуровой, Гребенщикове, «Кино», Окуджаве, Рязанове, Роме.  И что из этого? Само по себе это еще не о чем не говорит!
И вот выборы состоялись. Урны опечатаны. Легитимность почти никем не оспаривается, кроме коммунистов. Они утверждают, что у них снова, как в 1996 г., украли голоса, но все также понимают, что ничего не вернут. А им и не надо. Это они так цену набивают! Зю не убедительно хмурится, но кое- какое действие на руководителей это производит.
В гости приехали все те же веселые ребята из партии. Чего-то ждут. Имитируют озабоченность! Якобы ищут подтасовки, компромат, фальсификации. Ездим по городу в поисках нарушений на предвыборных участках. Девиз – «Главное – движение»! А нарушителей и нарушений все нет. Все и так ясно: в нашей провинции тихо и ровно, как в  пустыне Наска.
Удивляюсь, как я, случайный вроде бы человек, попал в политику. Выступал по телевидению, боролся за электорат, критиковал и драматизировал, обещал и  давал  надежду, а может, и забирал последнюю.
 И вот результат – начинают узнавать на улицах. Жалею, что не надел темные очки! И сквозь амальгаму времени Ленка на  стремительных крыльях принесла счастливую весть. Счастливую!? Я стал депутатом! «Я!!!» – поперхнулся и никак не мог перешагнуть через внезапно нахлынувший кашель. Моя копия уже вовсю отплясывала на сердечных рубцах конкурентов, а особенно той знакомой, которая срывала портреты.
А я ее, еще хотел! Какая ошибка! Сплетни, наставления, система, образующая ложь, попреки, бахвальство – все ушло на второй план.  И надо же, прокатило! Не может быть!?
Глаза искали Ленку, парящую где-то  в небесах. Небо первобытно чисто и прекрасно, словно еще нет и в помине никаких выхлопов и эффектов. И  так стало грустно оттого, что не с кем поделиться радостью. Не задавал себе вопроса, почему именно она. И почему  изменяет Гамлету!? Она же его жена? Или  моя!? Казалось, все происходит во сне. В глубоком, волшебном сне тайных городов, кодов, пространств, цветов, где нет лжи, предательства, нет бесконечных повторений, а значит, и денег нет, а есть только разлитая благость и уступчивость всем и каждому!
 Я сам желал, чтобы она помогла и затем сообщила мне о победе. Только она! А теперь ее нет рядом. Долго не мог  поверить, и до сих пор не верю. Так не бывает!
Один из тех снов, в которых я становился Гамлетом и жил рядом, контактировал с родственниками. Не замечал его, может, оттого, что он находился внутри? Или я внутри? А сейчас  мне нет никакого дела, что это Гамлет, а Гамлет – это я, пока не появилась Ленка. В какой-то момент наши пути разошлись, так и не пересекаясь. Он пошел своим путем, а я своим. Он Гамлет, а я Андрей.
Вся неувязка в том, что говорят, будто он – это я, а я это он. Что за бред? Путаница! Кто-то питается моим смятением. И я уже оставил надежду прояснить ситуацию. Мой брат меня предал! Также вполне возможно, у Гамлета была своя Лена, а у меня своя. Сплошные отговорки, потому что Ленка у нас была одна! А вообще уже не хочу ничего знать. Да это, собственно, и не нужно – достаточно взглянуть в зеркало или на детские фотографии, на которых нет никакого Гамлета, а есть только я, я, я. Но ничего не исключаю и даже то, что его Лена и моя Лена – одно и то же лицо с той, которую Парис украл у Минелая. Все, может статься, потому что психика темное дело.
Мифы – это  застывшие янтарем смолы. И пусть даже Ленка – человек-птица из семейства Икаров. Пусть так! Ну и что! Это не изменит моего отношения к ней. Теперь это трудно отрицать, так как лично испытал ее летные характеристики, даже не задумываясь, что всего лишь принимал участие в эксперименте по проверке того самого симулятора и на самом деле мне все привиделось, как и то, что победил на выборах!
А окружающие поздравляют. Нонсенс! А я пока спокойно прошу: «Да отстаньте вы! Что за шутки!» И после этого мне уже трудно не согласиться, что Ленка  приносит победу. Нет, вы слышали! Они опять за свое. Я депутат! Звонят и звонят! Настаивают на своем! Я депутат!? Депутат! Депутат!

37
ТАНЦПОЛ
Взбодренное водкой сердце попало в унисон и трепыхалось  в садке тела, грозясь выпрыгнуть из груди в безбрежную реку  стробоскопической ночи. Девушки на одно лицо. Звук то ускользал, то появлялся,  завладевая телом. Белокурая дама с похотливым взглядом проплыла слишком близко, чтобы быть случайностью. Ее гладкому  телу и таким же глазам заранее невозможно отказать. Завлекает. Чего хочу? Я не знаю, а если узнаю, то наверно не захочу. Секса? С ней! Еще чего! А если да! Но чтоб никто не догадался! Шикарной жизни, но чтобы не за счет кого-то и никому не во вред. Но так не бывает. Я еще не верю, что стал депутатом. Но стал же! И не  городским, а федеральным!
Пока еще сплю. Это сон! Вот сейчас проснусь, и все окажется как прежде!  Склоняюсь к мысли, что ошибка скоро выяснится. «Этого не может быть!» – говорю себе, потому что я – 350-й в списке. Если только ошибка. Роковая ошибка! Списки  своими глазами видел! Своими!? А что такое глаза? Прибор с  погрешностью.
Пусть прикалываются. Меня поздравляют и уже оказывают нешуточные знаки внимания. Звонят, и поздравляют даже незнакомые. Розыгрыш! Да с чего ради? Надо же, счастье привалило! Неужели прорвался к кормушке? Поиграю немного в их игру! Звезда! Счастлив ли? Прочь сомнения! Я босс! Окружающие это уже чувствуют. Они очень чуткие.
То, что стал депутатом,  фантастика еще похлеще летающей птицы-Ленки, которую любил и, несмотря не на что, продолжаю любить до боли в сердце, тем более она почти ничем не отличается от себя прежней. Одно лицо! Одно тело! Мне ничего не остается, как делать вид, что я верю, что я и есть уволень судьбы, счастливец, слуга народа, избранник. Ленки с нами нет, а может, и есть, только прячется.
Не она ли виновница торжества? Возможно, она где-то недалеко кружится или мирно спит с сыночком в нашей уютной мансарде на берегу великой, но в последние четверть века довольно мутной, реки. Хочу ли я покоя или хочу безумства – и сам не знаю.
Перебесятся! Пока не перебесятся – не успокоятся! Я схожу с ума! Минута на минуту не приходится. Все знает лишь тот, кто и устроил мое избрание! Кто он? И чем я обязан своему благодетелю? Чтобы решить такой вопрос, он должен занимать немалый пост в администрации. Стоп! Неужели президента? Президента! Народ меня избрал? Или? Да Бог с вами. Какой народ, когда я в третьей сотне и меня никто не знает?! Здесь точно закралась ошибка. И она скоро выявится. Друзья? Что за бред! Главное не грузится! Загадка, с секретом! Но голову не стану ломать. Тот, кто помог, пусть сам  найдет – ведь он же всемогущий в этой части суши. Может, дальний родственник по бабушке или по деду!?
Синий демон и желтая женщина переглянулись.
И что дальше? Со мной ребята-москвичи. Мы заказываем за их счет коктейли, виски, текилу, дымим, хохмим и упиваемся. Еще бассейна, не хватает или хотя бы журчащего джакузи для тела. Их присутствие есть первый признак, что не сплю и не сошел с ума. Для них моя победа в порядке вещей, словно они ее тщательно планировали. Их остроносые казаки торчат перед танцполом и садистически  втыкаются девчонкам под юбки. И это недалеко от того, что, будучи электриком, упасть со столба на острие ограды. Главный уролог Вагиф заштопает, если вот так, убегая от разгневанных избирательниц, не дай Бог. Девчонки трясут булками. Их припухлые губы уже никакой улыбкой не скроешь. Они в точности как у Лимонова Куча Олимпий, Мане. А белокурая (почти солистка из АВВы) метко стреляет в яблочко и пухнет в своем сладострастии.
Ее демонстративное непопадание в фонограмму никого не смущает. У нее и без этого есть на что посмотреть. Она умеет нравиться. С ней парень, похожий на рафинированного местечкового стилиста, у которого в глазах тоска по ее бездонной «дыре», а на губах ее же безразмерная, влажная вульва. Он по совместительству сутенер, хотя никогда не признается в этом. Кто же он ей?
Не уверен, что это  важно для меня, но что-то подсказывает, что она снимается и хочет вывернуться наизнанку под политический эфир и, скорее , уже знает, что я вышел в люди. Но денег  у меня пока нет. А такие, спинным мозгом чувствуют, что почем. Или им кто-то по рации сообщает! Третий, третий, прием! Ребята подбадривают:
«Бл-ть бери ее за…» Смотрины затянулись. Она все ближе. Она умничка, умеет по горячим следам всосать нечахлую плоть свежевыбранного депутата. И корками светить не потребуется. В голове переработанная мякоть яблока, кокоса, грейпфрутового сока в стакане. От фривольных мыслишек уже не только водка, но и виски с текилой не берет. Тело деревенеет! И вот потянувшись навстречу, щекотливым движением она схватила за пальцы. Они сразу словно не мои! Я перехватил, и вот ее белая ладонь в  моей. Такими бы ручками, вниз. По всему понятно и видно: раз протянула, значит согласна, а я от волнения зациклился, во всей красе проявив родной  упрямый менталитет.
Задумался, нахмурился. Она бесстыдно пьяна, и мне уже все равно, что неотразима. Я ее даже боюсь, уговариваюсь, но уже знаю, что сделаю все глупо. В мыслях уже бесстыдно целовал и раздвигал ноги, ощущая выросшие   кнопочки и дальше влагу. Тянул всего доли секунды, грозившие потом превратиться в года воспоминаний. В итоге разочаровал всех! В том числе и себя. И вместо того чтоб обнять, зачем-то привередливо возмутился что  она так нагло хватает. Отпрянул. Она со всеми так!? И выдернул руку. Почти рванул!  Действо вырывания руки, поразило  ее сильнее грома, словно ей никто и никогда раньше не отказывал. Скорее всего, так и есть! Я был первый и последний!
Она вспорхнула, как испуганная птичка. «Ну, ты ее обломал! – закричали  ребята. – Такой не отказывают!» – «Да -а я, я! Ну ее, она черезчур бухая. Я ее, вычеркнул из списков.» Андрей и сам не понял, что сделал, просто сразу замкнулся, и одиноко стоял, потом сел на свое место. Даже радость победы теперь не веселила. 
Как-то запоздало опомнился, почувствовав, что  приближается рвота, и даже протрезвел от позывов, но, надо сказать, переборол и почти заставил себя не сожалеть. « Я бы ее не смог! Она не по мне!» – убеждал  себя. – У меня же давным давно не с кем не было- Загрустил в сомнениях, что незаслуженно обидел красивую девушку. Все же встал и попробовал дотянуться. Опомнился. Перелез через парапет. Подошел и взял ее за руку.
Но стало только  хуже, теперь она вырвала руку и даже не взглянула. Видно,  уже поставила свой огромный, разбухший от спиртного, напомаженный крест. Уже не мог ничего поделать. - Так случилось - уговаривал  себя  - Что переживу-
 Какой из меня депутат, если даже с бабой не могу разобраться! И тем более оценить благо это или нет. Она презрительно вырвала  мраморную ручку и помахала пальчиками, намекая на то, что ее понимают и не такие, а много круче, а он болван и теперь остался с носом.
Один! Как всегда один! А так хотелось тепла! «Хотелось  радоваться!» – заметил один из москвичей. И действительно, судя  по  виду, пускать по ней слюни могли и не только стилисты. Ему показалось, что вся дискотека осуждает его, словно он беззубый и плешивый старик, а та, которую он отверг, – величественная юная красавица. Она же, пряча свою неудачу в экспрессивных движениях рук, что-то размашисто объясняла стилисту, все более удаляясь с видом непорочной, хорошенько выбритой и выпившей весталки. Андрей же попеременно чувствовал себя то хамом, то правильным пацаном, боясь только одного: чтобы кто-то не решил, что он жалеет о содеяном.  Перемахнув  через парапет, отделявший столики от танцпола, сел на  место и, демонстративно вытянув  ноги, сделал вид, что вообще  ништяк. Недовольство собой разлилось по всем углам.
«Дайте время, я вас всех натяну» – изображая пьяного, успокаивался он, потягивая холодное пиво. Вскоре на танцполе появилась та, с которой Андрей и протанцевал до утра. Она была не столь, притязательна, и очень опытна, так как содержала элитный притон. Ненавязчиво спросив «Где твой галстук?» и не потребовав ответа,  просто дала  возможность реабилитироваться. После  вопроса о галстуке он понял, что Лыжный большая деревня, мир тесен и его узнали.
Ему стало не так страшно,  что жизнь летит и не заметишь, как начнешь стареть и скоро вместо сигарет и вина начнутся, не дай Бог, таблетки и капельницы, под настораживающие боли в теле. Загнул. Мы еще повоюем. Он радовался, что еще хоть что-то будет, по другому.
И еще много чего будет! Ты – бродяга, который прорвался в суперлигу! Все не так плохо, если такие девушки обращают внимание. А ну, их! Больше, адреналина, секса, спорта и положительных эмоций. Живем один раз! А ощущение, что уже много, много раз.
Через неделю, официально узнав результаты выборов, из небытия, как из-за тридевять земель, объявился Павел и тихим повинным голосом начал что-то объяснять про здоровье мамы, папы и всех остальных родственников. Что именно это, а ни в коем случае не что-то иное, стало причиной его внезапного исчезновения и отсутствия в самый ответственный момент выборов. Андрей решил, что Павел ему понадобится. Как оказалось, это  была судьба.

38
РУБИНОВЫЕ ЧЕРВЯКИ
Ангел еще не знал, что такое жадность, и всегда делился:
– Пап, на конфетку!  Мальчик в классе угостил. У него День рождения.
– Подожди немного, сейчас  выйдем, а вообще, кушай сам.
– Пап, положи туфли в пакет.
Он поднял сменные туфли с пола и аккуратно положил в желтый пакет.
– Пап, ну на, конфету!
– Подожди, подожди, съедим пополам. – произнес он еле слышно, словно стесняясь, и затем уже громче: – Тебя никто не обижает?
– Нет. А я сегодня или четверку, или пятерку по физкультуре получил: пробежал за 12 секунд. – дрожащим голосом рассказывал он, быстро зажевывая конфету. – А они смеялись, а мне свитер мешал.
– А пусть, не обращай внимания. Это они над собой смеются. – успокаивал он сына, вспоминая из детства свою, как казалось больше инстинктивную, чем продуманную, агрессию. – Ты что не выспался?
– Выспался, просто лампа в глаза светила.
– А ты что на нее смотрел?
– Нет, ну все равно. Пап, а уроков сегодня немного – литература, окружающий мир, математика.
– У тебя зачет по музыке.
– Да. А где мама?
– Мама ушла по делу, но скоро придет. На музыку пойдешь с ней.
– А если я на четверку сдам или на пятерку, ты добавишь мне что-нибудь к  деньгам?
– Посмотрим. А что ты хочешь?
Он задумался.
– Сотовый. Или может , крылья к велосипеду и багажник?
– Это ты можешь и на тысячу купить, но только впереди зима. А может,  коньки?
– Я кататься не могу. Кто меня научит?
– Я научу.
– Ты?
– Да, я. Хорошо, подумай еще.
– А может быть, новогоднюю форму купишь? Люди придут, а я.
Ангел рассказывает. «Пришла мама, и мы кушали салат с редькой, свежими огурцами и мелко порезанными листьями китайской капусты. Жаль только, что я его  не люблю, а только хлеб мокаю в майонезный рассол. Папа с мамой разговаривали про какие-то японские танки. Папа, сказал, что это не те танки, что стреляют, а японские стихи без рифмы. Еще он заметил, что к японцам надо приглядеться, оттого что они – великая нация, и добавил, что немцы тоже великая. Раздавленные в войне, они собрались, и сейчас стали мировыми лидерами. Характер. Папа еще называл немцев Готами.
А мы, несмотря на то, что у нас столько народу погибло – миллионы! – ничего не поимели. Папа как-то сник при слове «миллионы», и я спросил: «Миллионы долларов?» Это папе сильно не понравилось, и он, строго взглянув, сказал: «Вот, новое поколение, нигде не пропадет. Везде им доллары мерещатся».
Дальше, чтобы исправить положение, спросил, кем работала его мама, он нехотя ответил,  что рабочей. Когда  спросил про деда, он ответил, что рабочим. На вопрос «Что они делали?» Папа ответил, что дед точил на токарном станке детали для военной промышленности, а мама делала детали для холодильников. По папиному тону я понял, что они мало зарабатывали, и поэтому я, как умный, не спросил об этом, но уже знал, что не хочу стать рабочим. Еще папа заметил, что его никогда никто из родителей и пальцем не тронул. На что мама поинтересовалась, в кого же он такой любитель подшлепников (так мама называла его не очень сильные, но хлесткие удары).
Надо сказать, меня он почти не трогал, а если и трогал, то несильно, больше для вида, но маме не нравилось даже такое. Папа ответил, что он  в какого-то армяна и что она прекрасно знает и придуривается.
В Москве живут Президент и все богатые люди. Я тоже хочу стать миллиардером, а от этого всегда смотрю передачи «Квартирный вопрос» и «Школа ремонта». А еще, когда у меня идет из носа кровь, я представляю себя всесильным. И сразу понимаю, что не такой, как все. Съем несколько конфет или выпью сладкого сока и потекло из носа. Кто-то обзывает меня «шибздик», кто то «индиго». Это у меня игра такая, чтобы не думать, почему  кровь так часто течет.  Сколько себя помню, всегда страдал обильными носовыми кровотечениями. Слово «обильными» мне особо нравится. Мама с папой мучаются, тампоны меняют, а, бывало, 30 минут течет и никак не остановится.
Нос разбухает, кожа бледнеет, ноздри становятся огромными и красными. Тампон с «Перекисью» скатывают и вкручивают в ноздрю, как бур в рыхлую землю. От крови он  разбухает, и с него через десять секунд уже капает. Его вытаскивают и по новой. Через пять минут их уже штук двадцать в углу раковины.
А еще холодную сырую тряпку на нос. Крови много, она просачивается и течет, и капает, и затекает, и разбрызгивается, как молоко сквозь марлю, только не белое, а красное, на вид акварельное, и с разводами. И так дальше. Если не сплевываю, то кровь утекает через горло в желудок. Белые ванна и раковина в алых брызгах. Маме не нравится. Когда крови много и она соберется в горле, то меня тошнит, и сразу блюю, такими длинными рубиновыми червяками. А после, уже как подумаю, что они тянутся из горла такие длинные и жирные, как живые, то опять тошнит, и язык против воли, повинуясь  рефлексу, гадко вылезает изо рта.
Через полчаса кровотечение ослабевает и прекращается, словно кто-то внутри перекрыл кран или ослабил давление. Мама иногда покупает грейпфрут размером с голову  куклы, режет на восемь долек и заставляет есть. Я не люблю, хотя понимаю, что это надо для прочистки сосудов. Но только вы не подумайте, что я обычный вампир. Я необычный! В отличие от них я пью только свою кровь и то не всегда, а только во время носовых кровотечений.
Пью ее, из-за того, что еще не умею  выплевывать, и часть попадает внутрь. Кровотечения случаются  часто, оттого что у меня расширение вен в носу. И если температура скачет, или давление повышенное, сока  переборщил, или погода резко меняется, или переволновался, то кожа в ноздрях пересыхает и лопается, как земля во время засухи, и начинается потоп. Уже почти привык к запаху и вкусу своей крови. Бывало, по носу попадут, и как похлещет. Все в испуге, в глазах ужас, а мне весело и, самое главное, нисколечко не больно.
Кровь хлыщет, как будто голову срезало гильотиной, стою весь кровавый – майка, трусы и даже носки алые, бурые. Хулиганы от страха, что меня убили, сразу же бледнеют, начинают просить прощения и помогать дойти до дома. Я понимаю, что им страшно, оттого что придется отвечать перед родителями и особенно, что их посадят за меня в тюрьму. Они спешно убегают и на следующий день обходят стороной, удивляясь, что я еще живой и как ни в чем не бывало, иду по улице. Я специально делаю лицо, как у зомби из фильмов ужасов, таращу и скашиваю глаза, чтобы они не расслаблялись. Папа говорил, что носовые кровотечения у нас наследственное по мужской линии.
Так что  думаю, мой папа тоже вампир и дедушка, и прадедушка, и прапра. Поэтому всегда удивляюсь, почему папа называет меня Ангелом. Лучше б назвал Дракулой. Это клево. Ведь за время последней ангины (слышал, как папа маме говорил) что я проглотил не менее двухсот грамм крови, и что пора запрещать мне смотреть мульты про Хэллуин и прочую нечисть. От того что я и разговариваю уже как то не нормально. А вышло из меня не менее четырехсот грамм, так что у меня даже уши побелели и просвечивали, как папиросная бумага. Папа маме говорил, что у меня замкнутый процесс, и, проглатывая, я как бы питаюсь собственной кровью, так что могу какое-то время обойтись без белка. Какого еще белка? Что он говорит, я не понимал, как, собственно, и многое другое.
Особенно, когда он говорил при мне или при маме намеками, не называя ничьих имен. «Это такое плебейское – сделать человеку добро и  ждать благодарности или  кичиться богатством, когда вокруг нищета.
Скромность! Верный путь к безвестности!? Ну и что! Пусть лучше так, чем быть разжиревшей дворнягой! Как вот так можно помочь человеку и затем всем рассказывать, какой он сволочь, типа, не торопится отплатить. Так ты зачем тогда делал? Разве только для того, чтобы попрекнуть, – распалялся папа, и, когда мама, слушая молча, никак не реагировала, он замолкал, разводя руки в стороны со словами: – Ну, я не знаю! Тогда я вообще ничего не понимаю! Остается надеяться только на знаки свыше, которые сначала начали и затем прекратили поступать».
 Мама и в этот раз промолчала. Раньше она спорила, а сейчас все больше молчит. И тогда папа махнул рукой с еще большей, чем в первый раз, амплитудой и вышел из кухни, где мама делала годовой отчет своего предприятия. Она его называла «своим», хотя я знал, что у нее нет никакого предприятия.
Еще мне в ближайшее время необходимо научиться завязывать шнурки на кроссовках и разобраться со временем, чтобы хоть чем-то порадовать папу, а то мама говорит, что он уйдет от нас, если я не буду его радовать. Хотя я знаю, что папа на такое не способен. Уходя в свою комнату, папа брал пол-арбуза, втыкал в него столовую ложку, надевал наушники, вставлял кассету в магнитофон, слушая концерт группы «Нирвана», ел арбуз и настукивал роман о счастливой солнечной стране, где хотел бы жить вместе с нами и со всеми хорошими людьми.
Сами понимаете, какая солнечная страна может получиться, когда слушаешь группу «Нирвана». Очень горячая страна. Обычно, увидев меня в дверном проеме, папа подзывал  и ласково трепал своей большой нетяжелой кистью, приглаживая вихор, оставшийся после сна, смазывал йодом ссадины и замечая куда-то вглубь, на бортовой самописец: «После болезни он выглядел, как вытащенный из помойки котенок».

39
ИГЛЫ
Вообще меня мало интересовала химия процессов, происходящих во мне и со мной, а тем более какие-то закономерности бессимптомного головокружения. Ну сегодня так, а завтра эдак, ну и что. Это происходит по-разному, но обычно незаметно. В один из ясных апрельских дней среди прочих забот случайно обращаешь внимание, что описание происходящего и сумбурные рассуждения о своем месте в жизни не приносят или, сказать более точно, приносят совсем не то удовлетворение, которое приносили раньше. Балом правит ностальгия. А бывает все прошлое надоело и почти ненавидишь его. Видить не можешь, а уж слышать тем более. Хотя как это возможно если детство и юность и есть то самое, что может быть лучшего всего в мире! А так тоскую по счастью или по несчастью – кто ж его разберет сейчас. Сейчас уже даже плохое кажется не очень плохим. И скорее ностальгия все же,  мешает жить. Начинаешь вспоминать разных и не обязательно старых мудрецов. И каждый раз заново узнаешь, что нужны воля в действиях, из которых и цепляешь что-то, но все лишь бы оттянуть момент сверхнагрузок. Худеть надо, но не получается. Сверхнагрузка! Придется, курить бросать! В лом! Все сильнее впадаешь в нерешительность. Впадаешь в растерянность и самое интересное в этом не виноват. Предрасположенность! О как.
Переменчивость признак неуверенности и слабости. А может ума. Заводишься с пол-оборота. Сегодня одно сказал, завтра другое, но ничего не сделал, считая, что от слов легче отмахнуться, чем от действий, а нет –  так рано или поздно  все равно придется делать, а потом и отвечать. А бывает так, что и делать-то ничего не надо, только сказани, как положено, и до действия не дойдет – слов испугаются.
Порой кажется, что сам процесс творчества не имеет ничего общего с едой, работой,  повседневными обязанностями, а занявшись, чуть погодя понимаешь, что очень даже имеет, он они и есть. В этом фарше столько намешано, что уже непонятно, чего больше – идеи или материи, или еще какой канители, вроде мудростей прошлого, памяти, исповеди, пофигизма, артистизма, да разве ж  все упомнишь»
Текстосложение – это  сродни сочинению заклинаний. Придумывание ходов сюжета и наполнению текста амброзией творения и энергией чьих-то поступков, слов, эмоционально-иррациональных действий, их хаотичных переплетений, встреч и это мало того, что герменевтика, и даже  нирвана.
Так и вообще дело горстки избранных, в которых это искусство активировано почти,  что до степени несовместимости с жизнью, и оно никогда незаметно не притупляется и не превращается в монотонную, занудную конвейерную операцию, необходимую для пропитания. Оно всегда остро наточено, потому что дано свыше, а может и из глубины веков. Оно громкое как Маяковский и тихое как Тарковский.
Короче, они кайфуют, от стихосложения. Самозатачиваются! Из их рук искусственно созданное выглядит не менее живо, чем божественное. Зачем это нужно? Кому это нужно? Да нам! Нам, чтоб не оскотинится окончательно!  По видимому так они доказывают себе и окружающим что они, да и мы не дикие животные! А люди! Высшие существа эволюции. И только!? А что мало!?
Их концентрация и самоотдача восхищают, даже если их в ней нет и никогда не было. Он просит или советует: «Если можете, не начинайте писать, потому что это превращается в главный смысл и остается до конца в виде эндорфинов, допоминов и черт еще знает каких минов. Это болезнь! » 
Ан нет, многим так и хочется оптом, по-быстрому шваркнуть романов сорок, да миллионным тиражом ба-бах, деньги на карман, и уже не считать по копейкам от романа до романа, а жить припеваючи, жизнерадостно и весело, провокационно, с легкостью миллионеров рассуждая о пагубности денег. Но таких единицы, а пишущих миллионы! Так что здесь, что то не так. Что то, по другому.
 И радость здесь другая! И ради чего все – тоже другое! Со смешанным чувством осознаешь, что ты рискнул и сейчас (кто бы, что не говорил о одаренности) тоже один из них.
Мечта идиота. Ничего подобного – скорее, мечта футболиста из неинтеллигентной прослойки. Снять слепок своей души, непросто. Ради чего все? Ради любви! Чтобы полюбили, любили еще сильнее или не разлюбили! Но разве так можно сохранить любовь? Усилить! Никто не знает, но я думаю скорее нет! Любовь же рождается на небесах и спускается свыше!? Ты так думаешь да! Да думаю. Ну и думай! Долго будешь ждать, пока тебе ее сверху спустят. А я вот на всякий случай подстрахуюсь, сам поищу.
Нагрузки на психику другие – не то, что разгружать вагоны с гречкой. Нагрузки максимальные, на порядок выше. На вагонах понимаешь, что главное – не травмировать спину, тащишь без рывков, без перекосов, потому что это хлеб и на завтра, и на послезавтра, а вагон емкий, а состав длинный, а хлеб соленый от пота и мышцы вот вот сведет и поясницу скрючит и тогда все хоть на паперть. Глубокая проработка текста. Что это такое? Онанизм? Причем тут вагон с гречкой и текст, а уж тем более онан? Уважение к себе и читателю, вот что! Ну если получается можно и без проработки.
У кого-то неожиданно красивая и глубокая строка рождается из куража. У кого-то из титанического усилия по переноске тяжестей, у кого-то из желчи и лютой злобы, ревности, любви, желания отомстить, удивить, заманить, прославится, а у кого-то от судьбы и чрезмерной образованности, наследственности, двухнедельного воздержания наконец или вот пожалуйте – дедушка острословил, бабка с причмоком сказывала и так далее.
А вообще, влюбленность и фанатизм тоже не последнюю роль играют. Чем больше вычеркиваешь и переписываешь, тем лучше! Факт! Но как же мало физического движения! Сиди, сиднем и пиши! Испытание не из легких! Особенно для живчиков. Кто хочет, ищет  интуитивное знание, что, чем от зари до зари пахать на нелюбимой работе, не щадя себя ради детей и хорошего отношения благоверной, лучше уж ответить хоть на какие-то вопросы, про себя и окружающих. И не факт что ответишь! Скорее и ничего не ответишь, а только разочаруешься. Потому что нет их ответов то!
На первом этапе эта версия прокатывает. Не покидает ощущение, что все  время стучишь и доносительствуешь на себя и близких. Но уже после первого опыта начинаешь догадываться, что просто создаешь паралельную реальность. И дальше решаешь куражиться, прочувствовать, какого им там рожна надо заниматься творчеством, опять же, как правило, не щадя себя и живота своего и близких, на последнии деньги холсты покупать или корректора оплачивать, дурь.
Ну разве это не зависимость? Счастливая! Держащая на плаву. Спасительная, от нереализованности и бухни. Мой способ выживания! То, что зависимость – это в точку, но, скорее, приятная. Кто-то добавит – садо-мазо ковыряние в психологических ранках. Кто-то считает, что похоже на медитацию. Смотришь долго в одну точку и повторяешь одно и тоже только с разной интонацией. В надежде, может, чего и сложится. Добрее нужно быть. А я воюю. Такая форма психоза вперемежку с трансцендальным. Умом не объяснить. Написал бы рассказ в три странички! Так нет, нужно себя ухайдакать до предсуицидального состояния. Здорово! Весело! Прикольно! Не прибедняйся! Хватит ныть!Веселей! Я так выживаю!
Деревья – это кровеносные сосуды неба. А небо аура? Земли? Отрубленная голова? Болтается в космосе! Всадник без головы где-то скачет? Стоп! Это было? Куча трупов, перестрелка, совращение, тоже!? Да, да, да. Кто круче, взрывы, погони!? Кругом палево и мертвая петля Нестерова, рваный ритм и штиль перед бурей. После Икара были братья Райт, Нестеров, Заикин, а уж потом Чкалов, Громов, Левандовский, Гагарин, Талбоев? Точно! Все как будто было всегда, есть и будет вечно.
Ракета полетела. В один из дней, в десятый раз прочитав написанное, ужаснулся и больше половины перечеркал, успокаиваясь тем, что если и через полгода не видишь шелухи, то тогда вообще кобздец, а я вижу через день, ну ладно через неделю, а вычеркнуть как будто не могу, но вычеркиваю только через год, когда уже не жалко. А если нет, тогда надо бросать к черту и не слушать никого. Брось, если можешь! А! Неинтересно становится? То-то. Попал ты! Теперь не выживешь без писанины!
Если постараться, то, возможно, текст станет, насыщенным и пронзительно-светлым и без яркого таланта. И воздух  станет густым, как сироп от описаний. Эпизоды, превратятся в подробные,  путанные, как сама жизнь. И потом сюжетный мираж и поэтический кураж, сделает свое дело и затянет в ловушку кого угодно. Читать даже если трудно покажется легко, и через каждую строчку придется с восхищением отбрасывать книгу в сторону и начинать заново, нашептывая: «Вот так Оля, или вот так Вера, вот так мужик в юбке, вот так баба в брюках.
А Оля концовку затянула аж на три жизни. После такого ощущаешь себя визжащей  тлей в пасти б. коровки. Что, тоже где-то слышали? Ну вот, бли-и-и-ин! И счастлив неимоверно, и в замешательстве, что писать лучше, чем талантливая баба, не получится, а по-другому не имеет смысла. Шовинист. А как же? Откуда ей? И где мой талант?  Кто скажет? Есть ли он вообще? Ау-у-у-у-у-у, а кому он дан тот знаете, его не ищет, вот и весь ответ! А я вот сомневаюсь и что есть и что нет. Как тогда? Но это временное.
Тишина и косые взгляды. Свободные женщины-писатели России окончательно перешли в тяжелую, если не сказать мужскую, категорию. Они мощные и умные амазонки, которые еще не разучились любить нас, в общей массе достаточно мелких и скандальных, мужиков. Они добродушны и серьезны!
А на войне убивает по-настоящему. Хрясь – и нет больше, в том числе и мук совести, а тем более переживаний за судьбу Отечества. Ничего! Нет писателя! И нет войны! Пули дуры сомнений свистят в мозгах с целью прошить насквозь, и если не бить, то убить. Поэтому не зевай. Так и с женщиной! Только слышишь над головой в-ши-и-и-и, в-ши-и. Много вшей! Кишит! Так свистят невидимые пули сомнений. Хватай же ее коль люба да тащи в постель, потом разберетесь, чьих она будет кровей. Целуй!
А сомнение говорит, высунься, похрабричай, и заведутся в-ши-и-и в твоей башке, получишь на входе аккуратную дырку, а на выходе пролом в стене, и хорошо если выходом будет не твое молодое лицо.
Смотрю на фотографию на обложке и не могу оторваться, не могу разгадать Олю, Оленьку, а уж тем более Веру П. Глаза проваленные, карие, мудрые. Старшеклассница. Если я в третьем, она выпускница. Отличница! Ясно, что утонешь в ней без остатка и без сожалений. Сложна! Строгая как завуч. Представляет не абы что, лишь бы что сказать, а свои устоявшиеся взгляды в маленькой коробочке. Харизма будь здоров – зашкаливает! С мужским сильвер отливом. Заматерела, не отскоблишь, из мозга, из сердца, из души, оставляет отпечаток каблучков. Мои желания легки и несерьезны рядом с такой кобылицей и глыбищей. Рядом с ней ощущаешь себя ненадежным и временным заблуждением. Но дочитать не смог! А вторую ту что Вера, проглотил вместе с ручной кладью. Велика и желанна, до рукоблудия. Живая! Не продраться сквозь частокол, людей, домов и расстояний! Ничего страшного, подумаешь поэзия.
Можно ли в таком состоянии искать вечное в контексте быстро меняющегося узора настроений, витражей небес, убогих дневных конфигураций из  обычных слов и невыполненных дел,  непредвиденных ситуаций и в таком же быстро меняющемся мире людских предпочтений в отличие от черного космоса ночей, с космолетами и квазарами февральских улиц.  Можно и нужно искать, всегда и везде! Необходимо. Ценой собственной жизни? Да уж, извольте, если по-другому никак. Недоразумение в телесной оболочке – не только я, но и она. Мы! Все! Смешны в своих потугах! Так и есть! Друг друга грузим. Все как один, недоразумения, с собственным  особым  мнением! Самомнением! По что?
 «Говори за себя!» – те-бе сказали. Ах да! За себя! Точно. Говорить только за себя, надо! Вечность припрятана в никем непознанном месте под названием «трудоголия», или прощение, или доброта. Выдумки! Трудиться надо, а там посмотрим где она припрятана и в чем. А кто сказал, что я не тружусь? Я пашу, как вол! Ни дня без страницы! Да пошел ты! Жалость он вызывает! Раскрытие таланта когда-то и где-то обязательно случится. Ну, уж на небесах точно. Ты невостребован! Никому не нужен! Все раскроется, когда тебе уже будет не нужно, чего и небыло, приплетут, припишут, домыслят и это их способ выживания.
А сейчас, в данную секунду, человеку больно, жарко, голодно и у него нет золота, нет машины, нет котеджа и самое главное перспектив. Только душа и тело. И к тому же он не упирается, чтобы все это получить, значит, с ним что-то не в порядке.  А еще есть у него, и то не всегда, какой то внутренний мир, ручка, бумага и черт знает какой силы амбиции, которые он опять же из хрестианских соображений  сдерживает.
А Оля заискивает перед критиком – Львом. Критик-Лев не рычит, а больше шепчет. Шептун! А потом, глядишь, и полголовы  в пасти! А критики же чаще не что иное, как собиратели пыли с исхоженных писательских сапожищ! Но Лев не таков! Он претендует на уважение, и он его получил. Он сам писатель. А Оля чрезмерно уперта, чтобы претендовать на идеал. Оля любит высоких геологов. И слишком уверена в своем понимании, но тоже ради карьеры многое не договаривает. Грянет ли разочарование? Необязательно. Быть может она права и ее недобрая улыбка, тому подтверждение.
Через не могу! Расчесываю зуд тщеславия до крови. На фоне все более нарастающей и витающей в воздухе самоуверенности и тоталитарной однозначности власти в оценке своих поступков, и подкупа части отмывающей ее без «пемоксоля» интеллигенции. Хватит уже, очнитесь! Некрасиво так! Патриотизм нужен, и негодование тоже, но позвольте не согласится, что это для нас сейчас  самое главное. Главное человек!  Кто то вообще то собирался с коррупцией бороться, ради людей! Вечно эти грузины и хохлы нам русским все портят. Опять из за них дома порядок некогда навести. Смешно!? И мне, прям до слез. Вечно у нас кто то виноват.
Мои же действия выражены в потребности выживания не только лично, но и напоминают хаотичные поиски рецепта выживания, для так называемой творческой интеллигенции. Готовлюсь бросить писать, а то семья грозится бросить меня. Кто раньше. Все больше понимаю, что писать не брошу, а брошу семью. Грех! Не боюсь, хотя знаю, что аукнется, и усиленно строю из себя пофигиста. Храбрюсь перед карой.
А об интеллигенции не стоит беспокоиться. Она и сама о себе побеспокоится. А в чем, собственно, проблема: дают – бери, бьют – беги. А гордость? Да опять же грех она – неужели  неясно! А, казалось бы, грех так сладок и выгоден, но в то время, когда гибель империи продолжается, пересматриваешь свое отношение и грешишь все больше назло грешникам, а не праведникам, хотя правильнее, – назло греховодникам, строящим из себя праведников. Массовое грехопадение - бич России. На экранах часто тусуют гипер бесстыжие и на них хочется смотреть. Ой как хочется!
И сам? А те, угождают, манипулируют, тасуют колоду жизни и смерти для нас, приговаривая: «Народ этого не поймет, народу это не надо, то не надо» И сужают спектр до той самой одной извилины от фуражки.
И кажется, ни к чему в театре абсурда придумывать рецепты, помимо уже имеющихся, таких как муки совести, ощущение дисгармонии, нарушение равновесия. Да брось ты, чувак! «Пусть их Бог накажет так, как они наказали нас» – обоснованно просим у Господа. Он молчит. По-видимому, занят строительством. Собственно, как и Президент. Что мы к ним привязались, а тем более к нему? Он такой же  человек, и ему хочется, чтоб все было хорошо, но не всегда получается. Вокруг друзья-олигархи, да и сам он тоже – он. А нас слишком много чтоб всем помочь.
Поэтому он с трудом понимает, как можно быть бедным в нашей стране. Ну, у них совсем другие проблемы. И бояться они не нас. И страх в глазах не перед нами, а перед противоборствующей группировкой из за океана, где такие же акульи плавники  видны. 
Ницше вместе с Алексеем Максимычем ухахатываются, слушая мои рабские проповеди. Нет, вы видели, жажды власти никакой. У кого она есть, то она уже есть и никуда не денется. По нынешним временам понимаешь, что кризис мировоззрений на пороге и что дать человеку надежду – не самая простая задача, потому что у кого-то эту надежду надо отобрать.
Иногда вообще кажется, что процветание страны – это невыполнимая задача, пустое брюшко без икры, фикция, блеф, неразрешимая головоломка многих сотен тысяч исковерканных жизней, а поэтому отстаньте от Президента – трудно ему. Нынешняя Россия это не социализм. Это олигархически-государственная диктатура или еще что-то. Да не все ли равно! Все же пока  приемлемо. Но уже снова надвигается, и понимаешь, что при случае все эти денежные мешки, просто слиняют и ничем не помогут. Ничем! А с какой стати?
Кто-то сказал, кажется В.Т, а я повторил, что нынешние – ничто иное, как хунта. Смеются. Значит, все же хунта, и, слухи о психотропном оружии имеют под собой почву. А это здесь причем? Вы что-то загнули! Прямо необратимость какая-то.
Нет, все, конечно, сложно, но не до такой же степени. Круто звучит: «Вырос я в гетто в тоталитарном государстве и сейчас нахожусь в оппозиции к хунте, которая на мне отрабатывает психотропное оружие». Смельчак! Так рисковать!
Хунта – рай для лояльных олигархов, рай для спецслужб. Это генералам в награду за всех предыдущих правителей. Наконец-то прорвались. Потрудились на славу. Свой, у власти! Эдакие переработанные на новый лад традиции русского офицерства! И поэтому сейчас уровень лицемерия и наглости на душу населения зашкаливает. Говорят одно, а на деле совсем другое. А уж чинуши, у которых имеется родственник-силовик, так вообще ни ног, ни земли не чувствуют. Небожители, которым только и осталось ноги целовать, – все остальное они уже не признают. И это надоело! Скучно. Кто сказал, что радиация опасней? Она невидимая.
У власти все те же бодрячки с замашками активистов комсомольской организации. Нет конечно, я не призываю руководство стать тормозами, подобно Николаю II или Горби, и проморгать оставшееся пространство. Активисты нужны. Дружина. Рать вашу.
И империя все никак не догниет, отравляя живое. Силовики при власти – это, судя по всему, уже последняя неоперабельная стадия догнивания империи.
А еще утверждают, что они – перегной империи и на самом деле питают и дают рост новому, единому. Лукавят, имея в виду себя. Вроде как, они и есть новое, а мы перегной или наоборот. Совсем запутался. Даже если так, только вот кому они дают рост, кроме своих родственников, неизвестно? И, соответственно, чему? Разве что своим состояниям и состояниям вассалов.
Свободное телевидение только за Президента, если против – конец фильма. Наше свободное телевидение – это свобода подхалимства ради благополучия и собачьего облизывания косточки.
Когда изо дня в день видишь, как сотрудники уг. розыска отрабатывают деньги коммерсантов, закрывая в застенках их конкурентов, становится, мягко говоря, не по себе и хочется на всякий случай вооружиться и живьем не сдаваться.
Такое свободное телевидение – это бордель и потаскуха, которую представляют порядочной женщиной. А на слуху, вроде, известные фамилии. Иногда ночью показывают еще хоть что-то серьезное и, к счастью, не на тему Единой и Справедливой. А вообще, у нас на всем политическом фронте сплошное нелюстрированное гнилье. Некого уважать – сплошные проходимцы, воры, мздоимцы и ставленники олигархии. Беснуются!
И куда ни глянь, все из бывших. Сменили имидж, переобулись, утерлись и снова в строй. Никакой смены элит. Так, крупицы. А от этого лица их, мало того некрасивы – они уродливы в своем самоуверенном циничном вранье и самодовольстве. Социализм хоть частично строили идейные бессребреники, а сейчас их беспринципные внуки набивают бездонные потайные карманы.
Мошна глубока. Похоже на папу Зю..? Есть немного. Но он не то что не авторитет, а вообще никто, так, крупный приспособленец, хотя какая то польза и от него есть. А так понятно что в отличие от нас, ему уже давно есть что терять, кроме  цепей.
В отличие от коммунистов и моралистов Андрей с удовольствием критиковал власть. Это было еще до избрания. Ругал не за отсутствие социальной или еще какой-то справедливости (он вообще не верил больше в справедливость), а ругал  за то, что при них он, как и многие сограждане, ничего для себя не заимел и почти уже не надеялся. Чувствовал, что ну никак не входит в тот золотой миллиард счастливчиков. Кроме того он не видел в существовании этой власти для себя никаких перспектив. Все, что можно, эта власть уже под себя подгребла, не оставив таким, как он, никаких надежд.
Идти на завод к станку не хотел. Пахать от зари до зари на конвейере не желал. Как он считал, всему причиной была неспокойная отцовская кровь. Ох и покрайнели мои взгляды из-за наших руководителей. Так что, наверное, уже и за космических пришельцев готов голосовать, но только не за нуворишей и их товарищей.
Вот Абрикосовцы – живчики, но тоже уже не те, кто что-то может. Боятся, оттого что наломали их, а толку нет. Все живые люди, а молодость когда-нибудь заканчивается, и начинается, вторая. Градус кипения еще (а может уже) не на том уровне. Все обесценилось.
Быть героем больше, чем на сутки, уже не получится. На одного утреннего героя к обеду массмедиа высыпает кучу новых, тепленьких. Остывают трупики быстро, и вот вам новая кучка со всех концов света.
Имя героя уже не войдет в историю надолго, если только он не покусится на устои всех и вся. А устои пока крепки. Злодеев помнят чуть дольше, чем праведников, и это их движет. Так что нечего и дергаться, господа нацболы, – охрану пока есть чем кормить, деревяшкой лома не перешибешь!
А кому это надо – отдать жизнь, и чтобы о тебе только сутки помнили!? И через сутки твое геройство станет несвежим. А это серьезный сдерживающий фактор. Свежие новости мировых агентств – вот что управляет сознанием и дает возможность реальным воротилам проворачивать свои делишки в ущерб оболваненным массам. Кто дольше в телеке, тот, типа, и Гарун аль Рашид!
Платная армия бесплатно воевать не будет! Поэтому некоторые так хотят сделать ее платной. Еще один рычаг воздействия на нефтяных баронов. А мы, население, в любом случае здесь ни при чем, хоть за тех выступай, хоть за других. Театр марионеток. Поток информации так велик, что убийство даже самого известного человека забывается мгновенно и почти не влияет на общество.
Сейчас нам представляют, что, якобы, мы любим Президента. Кто и за что его любит? И почему мы должны его любить!? Ну, уважать куда ни шло. Нет, объясните, если сможете. Покажите мне хоть одного непроплаченного влюбленного. И кому оно надо – за такую мимолетную известность бороться.
А все более-менее продолжительное стоит денег. Чеченская война – это очень дорогое шоу, но ставки высоки, и шоу, отвлекавшее внимание народа на время разграбления страны, и должно, собственно,  быть дорогим. Можно подумать, сейчас не разграбление. Беда в том, что потом оно переросло в трагедию, а теперь и в фарс. Басаев с Радуевым и Хаттабом постарались, да и наши не отставали. Покуражились всласть!
А потом Грузия. А потом Таллинн. Кто следующий? Киев? Дайте, дайте  врага на затравку, а то мы, не дай Бог, в вас врага увидим. Вряд ли!? Подумаешь, бензин дороже, чем в Америке! Не факт! Кишка у нас тонка против собственных ГБшников, тем более которые на присягу давно плюнули. И такие, к сожалению, в большинстве. Говорят, они уже за бабки ничем не побрезгуют. К тому же все видят, что они и ликвидируют по-тихому кого надо, и где надо и, конечно же, этого никто никогда не докажет.
Нет, только люстрация! Настоящая буржуазная революция и люстрация всех и каждого – только один выход, господа. О-о, осторожней на поворотах, не вставайте на пути у государственной машины. Буржуазия уже давно с нами.
Предстоит борьба за мировое господство и передел энергетических рынков, так что не лезьте под ноги со своими правами маленького человека. Кто не с нами – тот против нас. Что? Где-то уже слышали?
Они лучше там, знают, как обстоят дела в мире и как нас хотят развести империалисты, а поэтому не вставайте на пути у негодующего народного гнева. Раздавят и мокрого пятнышка не останется.
Ход конем и лошадью одновременно. Ненависть стала привычным состоянием человечества. Ее, как пар, спускают через телевизионную развлекуху. Веселимся. Наливай, а то уйду. И так далее и тому подобное.
Вот Д.Б. выступил. А госпожой Латыниной вообще зачитаешься. Антисоветчина высшей пробы! А всего то правду говорит и все! А Дима всего-то и сказал, что хватит уже, господа, врать! Как это звонко прозвучало в моих ушах! Я услышал! Они-то думали, никто не посмеет обвинить их во лжи! Даже не посмеет! Ну и что, что свет русской литературы! Ну не ожидали от него! Расстроились. Я тоже расстроился. Что же это он так на С.Б. и его папу за Есенина ополчился? Там же всего то, вещи своими именами и назвали. А он против лживого режима. И я против него. Только он – русский православный еврей, а я не поймешь кто, в общем, среднестатистический россиянин, но тоже вроде как православный, мусульманин и сочувствующий буддист.
Будьте спокойны, вы теперь вряд ли Диму увидите в эфире. Увидим, увидим.  «Времечко» тоже что-то не видно.  Нет, вот есть «Времечко»! А вот и наш доморощенный гений на месте. Обозвал С.Б. бабой! Дуэль! Смотрел, смотрел, ну ничего и близко не нашел в Сергее бабского. Обидно стало за Сергея. Ничего, значит, мы его еще увидим. Худшие ожидания не оправдались. Затаились до после выборов. А социализм? Ах, ну да, о нем потом! А времечко все же закрыли! И Д. Б. по телеку не видно, бухает,  где то. А вот и  «К барьеру» прикрыли.
И вот, тут, как тут мы, как щенята,  посреди парсеков и миллиардов лет. С нехилым аппетитом, со средненьким КПД, среди полуживого, будто законсервированного в вакуумной упаковке, космоса. С его желейными, на вид крабовыми и другими, туманностями, состоящими из вещества и прожорливых, как саранча, черных дыр с огромными расстояниями, пульсарами и другими нехилыми штуковинами. И вот мне опять что-то показалось.
Будто отвечая общими словами предположений и гипотез на такие же, собственно, бессмысленные вопросы, я как бы ставлю все происходящее в моем рассказе на твердую основу абсурда. Хрупко все в нас. Занимаюсь самовнушением. Черные дыры – это пищеварительная система космоса. Бред, полный! Но я настаиваю, что так. Да ты сам черная дыра, семейного бюджета, вот кто ты! Я!?
Цементирую  ответами зыбкую почву рациональности и объяснимости происходящего, и понимаю, что  фундамент уйдет в бездну космоса при любом раскладе, потому что висит в нем на честном пустом слове.  Сквозь тонкости мучного облака Вселенной, вокруг которой целых 95% темной, непознанной материи, рассматриваю и вижу в собственное зеркало, что наша Вселенная – раскатанный блин, из воды газа и другой  муки, таблицы Менделеева и еще чего то невидимого. 
Если на него поставить стул, сесть, и смотреть на все это Евклидово пространство с точки зрения земного понимания, то во первых ничего  толком не увидишь, а во вторых оно не выдержит и провалится в  радиоцифровое пространство и полетишь. Яхши?
Это ж не стекло! Нам все кажется фундамент. А вот так насквозь – и никакой цемент рассуждений не удержит. Привязки нет, несущих опор не видно.  А они есть! Кто они? Где они? А если не провалится? Ну и что!  Только и остается гадать, что может стул из суперлегкого и прочного углепластика. Или еще из чего, а мы, на нем сидящие, совсем не мы, а всего лишь  отражения, или энергетические сгустки, парралельных миров,  душ, астральных тел, в которых и миллиграмма не найдешь, а не то что центнера, высококачественного белкового материала. 
Так и будем продолжать играть в прятки и смотреть, удивляясь, как они нереально далеки, почти так же как волшебник Изумрудного города и Людоед, хотевший съесть малышку Элли, будоража октябрятские мозги, а кто не спрятался – я не виноват. То есть? Да, да, я хочу сказать, что все, что мы видим и знаем о космосе, это далекое прошлое. Удивил!Смешно? А будущего мы еще не видим, но оно уже есть. Их будущее несется на нас, а наше на них.
Я не астроном. Боюсь ли я чего-то еще большего? Да, наверно порабощения. Конечно! Свободу не трожь! Болезни прочь! Не дай Бог, конечно, дожить до того момента, когда люди в корыстных или еще каких целях смогут собирать отлетающие к Богу души. Тогда совсем безнадега и никакой перспективы. На кой им забирать надежду на светлое будущее! А спроси их! В хозяйстве, говорят, пригодится. Рукотворная ловушка для душ.  Что может быть хуже? Или продливать физические страдания, тоже не фонтан, а они ее обратно и дальше , выдумка на выдумку.
Ну, разошелся! Им все нужно, нашим ученым. Уж ради человечества они расстараются. О, щед! Страшно подумать, до чего они могут дойти в своем  благородном порыве. Души через наноиглы вкачают в тела новых людей- машин, людей роботов.
Всюду иглы. Иглы времени. Они торчат повсюду. Без игл мы ничто. Мир вокруг нас так мал и так огромен одновременно, что лишь игла способна попасть в нужное болевое место. Через иглы вводим лекарства: противоядие, инсулин, анальгин, морфий, достаем активные точки и смиряем аппетит – все, что нужно больному человеку. Больному, а здоровому тем более, иглами слов и эмоций доходит окружающее пространство.
Острые, толстые, тонкие, страшные, спасительные, нанотрубчатые, виртуальные иглы. Мы ничего не можем без игл: ни ввести лекарство, ни взять  анализ. Замкнутая система. Я боюсь игл. Все боятся игл. Они несут в себе спасительную боль и даже смерть.
И в ожидании очередной иглы, смотрю на город с высоты птичьего полета, с крыши типовой многоэтажки, на которой в составе интернациональной бригады меняю рубероидное покрытие. Жую булку, запиваю кефиром. Сижу на краю раскаленной крыши и  поглядываю вниз.
Невыносимая жара начинает подталкивать к прохладной пропасти. Пишу на рубероиде ржавым гвоздем формулу вещества и рядом слово из трех букв. Пошло все на х-й! Формулу вещества, из которого состоит душа. И уже ничему не удивляюсь, в том числе и слепому Асахаре и Аум-Синрике, и Гитлеру с Гебельсом, не желающим, чтобы мы жили, наверно они больше других боялись нано игл.
 
40
ДВАДЦАТЬ ПАПИРОС, ОРЛИК И КУКУРУЗА
Серега М. в  кустарнике нашел нераспечатанную пачку «Беломора»  и мы обрадовались. Решили обкурить это дело. Спрятались там же в кустах и, сидя на корточках, пока взрослые на работе в течение часа подкурили все 20 папирос. И надо же, везение, пока промышляли, никто так и не потревожил. К тому же парк, хоть и представлял собой небольшой сквер,  был с дурной репутацией, и от этого даже днем в выходные в нем  бывало мало народу. Задымились под завязку (хотя курили не в затяг, все же действовало),  пошатываясь, разошлись по домам.
 Через час, в самый разгар футбола, в дворовых воротах показалась мама Сереги. «Ко мне» – понял я. И не стал ждать, пока  позовет, а выйдя из игоы, подошел сам. Она строго посмотрела и сказала, что от курения , все болезни и что Сергея тошнило и сейчас он наказан, и дальше строго спросила. «Будем ли мы еще курить?» я сказал «Нет!»
Она еще раз для острастки окинула взглядом и  спросила: «Значит, к маме не идем?» «Нет» –  ответил я. «Хорошо, первый раз  верю на слово, но больше никогда, слышите, никогда так не делайте».
Промолчал, желая только одного: чтобы она быстро испарилась пока, не дай Бог, не явилась мама. Про Серегу подумал:
«Вот слабак! Выкурили одинаково, а он.» но, вспомнив слова, что он «бледный, как смерть» пожалел и пошел к ребятам доигрывать. На вопросы и расспросы не без  гордости отвечал, что  мамаша «застукала» Серого.
«Вместе дымили, а он спалился. Да, круто» – поддержали пацаны.
В настоящее время, кроме футбола, душу грел дяди Сашин (не подумайте, что отчима) конь – тяжеловес Орлик. Глядя на Орлика, представлял Илью Муромца. Дядя Саша – добрый, со сморщенным лицом, с вожжами в руках и на огромной скрипучей телеге. Мы, же таились сзади телеги в надежде на его согласие прокатиться. Наглых, дядя Саша не терпел. Мы же– сама скромность, замираем, когда Орлик цокает и тянет телегу. Вдыхаем запах лошади, который ни с чем не спутаешь, особенно когда хвост приподымается и оттуда падают зеленоватые дымящиеся кругляши, совсем не ядовитые, как, например, целулоидные дымовушки,  с пианинки. Дядя Саша единственный из возничих не отгонял нас. Не умерло в нем еще это детское, но баловать и попрыгушничать – не  сметь. Тут же возжами хватанет.
Сел, так сиди. Покормить Орлика хлебом – пожалуйста. Если у дяди Саши плохое настроение или с похмелья, тогда лучше  не подходить. Может и обматерить, а это даже хуже чем возжами. А мы и рады. Буханку купим, ломаем и кормим. Даешь  на ладошке так, чтобы   пальцы не куснул, и приговариваешь: «Кушай, Орлик. Хороший Орлик. Брррр, Орлик, но, но-о, нно-о-о, пшел, Орлик». И снова: «Дядь Саш, дядь Саш, можно?» – «Давай, только до поворота, а то начальств  увидит, ругать будет».
В конце лета рванули на окраину в деревню Кузнечиха. Там росла кукуруза, а совсем не гигантские кузнечики, как представлял ранее. Кукуруза для нас, городских, сродни чуду. Целое зеленое море, неглубокое, но так с головку. Хотя потеряться можно. Желто-зеленый арсенал, и почти как настоящие снаряды.
Бегай, кричи, никто не одернет, и вокруг огромные залежи живого золота – молочные початки, словно ничейные самородки. А  мы как с голодного края,  будто никогда не ели, набросились на сырую и молотили. И что-то было в сладких незрелых початках. Такое знакомое и доброе, словно знал их давным-давно и только сейчас вспомнил. Наелся от пуза и уже ждал, что , пронесет. Но все пришлось впрок,  и легло на нужные места.
Остались только прекрасные воспоминания о бескрайнем поле початков с тонкой шелковисто коричневой порослью, которую прикладывали как усы и потом заваривали в чай.  Мама варила кукурузу, и я, не дожидаясь пока остынет, перебрасывая  из руки в руку  и осыпав солью, с удовольствием поедал идеал простонародной еды, коим простолюдином, в душе сам и являлся.

                41
VIP-ПЕРСОНА
На завтрак Андрей, раздирая горло, ел несоленый рис. Перед рисом делал легкую зарядку, похожую на разминку, по комплексу хатха-йоги. После зарядки чувствовал себя хорошо, железы начинали работать, все оживало, и грусть как-то незаметно превращалась в радость. Подтянулся на турнике –  суставы скрипнули и кольнуло в сердце. Невралгия. Затем, уже в третий раз перечитав итоги избирательной комиссии, довольный закурил. Смотрел в окно, на проносящиеся трамваи с нелепыми рекламами на гладких боках и понурыми зрителями  у окон.
Подмывало присесть, спрятаться от их пристального коллективного внимания ворошиловских стрелков. Да кому ты нужен? А тем более уставшим работягам! Да и не хочу прятаться, потому что теперь я депутат, я неприкосновенная VIP-персона, но они еще об этом не знают.
Скоро перееду в столицу, и по выходным буду кататься на роликах в парке Победы, убегая от падающей, если смотреть на плывущие облака, высоченной стелы, с летящими ангелами на острие. Андрей вспомнил, что забыл выпить «Маалокс» от эрозии в кишечнике. Результат предвыборной гонки. «Нервничал, да и  курил пачку в день. Надо на дорогие сигары переходить» .
 Ленка  не ушла, а, скорее, улетела по магазинам. Понюхав пальцы, Андрей пошел в умывальник и тщательно помыл. Сидя перед телевизором, с удовольствием представлял, как совсем скоро будет ехать за рулем своего «шестисотого», двенадцатиклапанного, V-образного, четырехсотсильного, «Мерса». Обязательно проеду мимо своего не так давно разрушенного дома и уже сейчас знаю, что ни на секунду не пожалею, что сломали. Гетто любить можно, но это не про меня.
И, как символ чего-то нового, на его месте пройдет метромост. Старый дом – это старая жизнь, это жуткий детский страх, а метромост на его месте – это новая жизнь на пути к глобализации.  Наверно у меня скоро появится любовница – одна из таких моделек.
Она будет смотреть не прямо и вызывающе насквозь, а украдкой, соблазнительно, очень бережно и мягко, как бы вскользь.  Она будет знать, что я  богат, и, может быть, от этого у нее перехватит дыхание, а у меня от ее продажной красоты. Но пятьсот или пять тысяч баксов за хороший секс не жалко. Я же не считаю денег. Главное отношения. И что такое пятьсот долларов, когда за хорошее слияние и пяти штук мало.
Ее любовь к кошельку своим размахом застелит все нестыковки и неровности. Ее прет только от мысли, что она дорогая. Все остальное ей неинтересно! И не беда, что влюбленные слепы и глупы, зато ее тело комфортно и удобно, оно, как трансформер, принимает любое положение, прирастает мягкой кожей. Лечит! От мысли, что я ее делаю, меня уносит.
Надо же. Я депутат, а это уже не шутки. Это чудо природы, чем то похожее на платиновый сталагмит. Это новая кожа взамен содраной с мяса об асфальт. И не хочется думать о каком то гипотетическом наказании, ждущем в будущем. Будет так будет.
И я  не боюсь, когда после окончания депутатского срока, она также легким, резким движением, сорвет с меня не только кожу, но и, возможно, скальп, который потащит за собой, как провода, сосуды  мозга, идущие к  заколоченному фанерой сердцу. Виски стучат не от страха , а от вожделения. Будет как будет, поживем увидем.
Пощади! «Не пощажу-у-у-у!» – содрогаясь, расплываются очертания ее зрачков, растворяясь в густом тумане травянистых ресниц, тухнут и вспыхивают вновь, набухшие кровью тела. Она становится мягка, как расплавленный воск.  Сражен ее безропотностью. Мне кажется, я даже вижу сожаление в ее глазах, что я не насильник и не рву ее, как многие делали до меня. Девочки любят хулиганов, вспомнил он чье то, и добавил« Разбойников! Проходимцев!Хамов!» Она создана из склеенных обрывков. Ее стоны и красный язык сводят на нет здравый смысл. Ей нужно глубоко. Слушая ее ласковые, пропитанные вымыслом, песни, созерцая линию талии и позвоночника, и мчусь навстречу горячему нутру.
 Льстит то, что ради меня она особенно старательно разыгрывает сцены оргазма, смакуя каждый такт сердца, являясь одновременно и оголтелой, и фригидной. Нереальное и в то же время обычное сочетание для девушек ее склада. И даже не думаю щадить ее, зная, что она этого не простит, ведь я купил ее и должен пользоваться без сожалений, потому что она, хоть и дорогой, живой, но все же товар, и от этого ее пальцы сразу после тела тянуться к кошельку. Я не против, но еще не наелся, и молча, движением глаз, показываю, что только через мой интерес. Она не возражает и устраивает самый настоящий разврат. Но мне все равно, я хочу его, я его жажду, как никогда.
Торговля телом ее возбуждает. Глядя на нее, можно подумать, что она это любит больше всего на свете, но это не так. Больше всего она любит деньги!
Андрей очнулся и, собрав усилия, вспомнил, что ему надо пойти в банк и сделать небольшой перевод. Встал, оделся и вышел. Теперь, когда он одной ногой москвич, его особо забавляло провинциальное поведение мелких банковских и других клерков в связи с упоминанием города-героя Москвы. Кислые мины и безразличие  исчезали с их лиц, когда они узнавали, куда делаю перевод, и кто я. Синдром ревизора в действии. Куда? Да туда же, туда, в Москву родимую. Теперь я связан с ней по работе и еще много как. И сразу видно, в их глазах заблестело. «Ну, тогда другое дело», – как будто говорят они. Это достойно уважения и повышенного внимания, а если б местный, то и невелика честь. Помучают немного – а вот подпись им не нравится.
Видите ли, они им надоели, а тем более, что те ропщут, но терпят и будут терпеть, оттого что так приучены, и теперь уже лучше сгинут, чем найдут силы переучиваться. Нет сил, спорить. Старики глупы, молодежь упряма, средний возраст, в кризисе.
Зарекомендовали себя как беззубые, так уж извольте терпеть, а смирную овцу, как известно,  два,  раза стригут – и правильно делают. Народного бунта уже давно никто не боится. Всех бунтарей поломали давно через колено. И поэтому, извините, это как в армии: один раз сбегал, будешь всю службу бегать, один раз помыл, постирал, так, извини, будешь теперь за всех драить. Один раз постоял в очереди, будешь всю жизнь стоять. Может, кто и оспорит мои безрадостные наблюдения.
Андрей зашел в «Союзпечать» и купил журнал «Психология» с Шарон Стоун на обложке. Придя домой  даже не открыв, вырезал  лицо, а затем со словами «Извини, Шарон» прикнопил. И вот она повисла напротив рабочего стола. Рядом  с очаровательно улыбающейся также правдоподобно как и мастурбирующая в фильме Малхолланд – драйв, Наоми Уоттс. Похожа на похудевшую Ленку. А Шарон своими словами, казалось, опровергала смысл фильма: Мой основной инстинкт – это работа.
Виртуальная Ленка,  красилась. «Кому красишься?» – «Ни-ко-му». – «А то смотри. Если для Гамлета, – и он показал ей коробочку с  кнопками, – я ведь склонный к садизму: повтыкаю и получу кайф». – «Вот ты ду-ра-чок, – подпрыгнула она, словно он уже начал. – Никакого стыда у тебя. Что говоришь!» – «У меня? Все, ухожу от тебя к Шарон или вот к Наоми по фамилии.» – «Что? – Лена  взглянула.
– А ничего особенного, обычная. Видимо, у тебя уже вкус на таких». – «А что бы ты понимала, женщина-птица. Аха-ха-ха… Термоядерная смесь. Воздушный пузырь береги!» У соседнего дома он увидел столпотворение.
Оказалось, похороны уважаемого человека, начальника. Куча машин и автобусов заняли все прилегающие тротуары. Еловых веток не пожалели, разбросали метров на 300 вперед, в аккурат до конца  улицы, а там уже и катафалк стоит. Посторонний мальчик говорит: «А! Опять кто-то сдох!» – «Эй, о человеке так не говорят!» – «А как?» – «Не сдох, а умер. Надо иметь уважение». – «А на фига!» – «Ведь когда-то все сдохнут, то есть умрут». – «Все сказал?» « Наверное, много курил и пил вино» – замечает мальчик.
 – А еще говорят, что на еловые ветки наступать нельзя, а то умрешь.- Он еще по-детски боится смерти, почти также как засыпать в темной комнате.
Андрей подумал, что вот так когда-то и его понесут со всеми почестями и положат рядом с известными и богатыми. А не все ли равно? Земля для всех одна. Оттого что вытащил счастливый билет, ничего не изменится. Мертвому все едино.  Поставил чашку на карту страны, лежащую на журнальном столике, угодив в Северный Ледовитый океан. Затем глотнул остатки, и сделав усилие, удерживаясь на локтях, сполз на ковер. Растянулся во всю длину,  почувствовав  великаном, пригляделся к ворсу, в котором, подобно пряничным человечкам, прятались хлебные крошки.
Сколько тут всего? Надо пропылесосить! Ворс со временем только улучшается, но это фигня, потому что количество клещей в нем только увеличивается, и, сколько не чисти, никакая уксусная вода не вытравит. Заговорил словами продавца дорогих пылесосов. Ему позвонили. Прочитал на дисплее «Павел», сжал губы и, прислонив трубку, взглянул со стороны на себя, и как можно суше произнес: «Да! Слушаю».

42
СКИДКИ НА ВСЕ
Поездка на кладбище протекала в дымке нежаркого сентябрьского Солнца. Изначально хотел ехать один, чтобы наконец через три года после похорон прикрепить на крест мамину  фотографию.
Ленка и тетя с дочкой тоже привязались. Вообщем на общем фоне охлаждения интереса к вопросам рождения и смерти мы проявили завидную преданность традиции. Кладбище находилось на окраине и было, по мнению городского КРУЛНа, самым большим в городе, а кто-то не без гордости утверждал, что и в Европе.
«Нам есть чем гордиться» – иронизировал я. Меня как-то, по-особенному успокаивало, что кладбище стояло на песке, а не на глине, будто на самом деле не все равно. Хорошо уже то, что денег за аренду земли не берут, как в Европе. Для меня имело значение то, что тела захороненных, а тем более мамы, сохранились не тронутые тленом.
Мысль о том, что маму съедят сырые, склизкие твари, огорчала меня . С эстетической точки зрения мысли о египетских мумиях больше грели мое воображение, чем воспоминания о влажной глинистой и к тому же, как говорили специалисты в одной из передач телевидения, агрессивной почве, обильно пронизанной червем и другими земляными обитателями. В самом начале сразу охватило легкое раздражение, сменившееся возмущением, когда тетя и  Ленка с Ангелом и тетиной дочерью, не спрося, влезли не в тот автобус. А я не посмотрев,  последовал за ними.
Автобус оказался жужжаще-дымящим дизелем. «Куда вы?» – оглядев удивился я. «Поздно, уже поехали. Да и билеты взяли! Так что расслабься» – пересохшим голосом заметила Лена. «Хорошо, хорошо, но…» Через пять минут езды, понимая, что едем самым длинным маршрутом, я действительно, не найдя другого выхода, расслабился, понимая, что вот это и есть то благостное состояние непоколебимой обреченности, с которым и стоит посещать покинувших  сей бренный мир.
Уже у остановки на дальнем подступе к кладбищенским воротам нас встретили пестрые россыпи пластмассовых и тряпичных цветов по три рубля за штуку. Тетя и Ленка, недолго думая, добрались до такого разнообразия.
Сынишка же как кинэстет пробовал все на ощупь, потирая  лепестки и переминая пальчиками искусственные стебли.  Тем временем, я купил несколько живых гвоздик.
Шли  не спеша,  рассматривая огромные полированные камни  черного мрамора, с которых в полный рост  смотрели молодые, сильные, дерзкие, жестокие, но уже  почившие, местные бандиты. Кучность дат смерти почти у всех, если смотреть последние  цифры, близка к ста – с 1995 по 1998 год, что говорило о напряжении, царившем в этот период. И не секрет, что дележка и дефолт были в разгаре. Торпедоносцы, вперед! Миллениум и нулевой синдром подкараулили вас в своих дотах. Возраст и даты рождения покойных – в основном 60-70-е, а это значит, ровесники, в самом расцвете сил – 30-40-летние. Прошли километра три, особо не петляли и не плутали. Тетя все сомневалась, а я запомнил, что возле могилы нет деревьев. Так и нашли.
Подошли ближе, и стало заметно, что деревянный крест  расшатался и поблек. Сама могила чистенькая, песчаная, незаросшая, не то ,что у бабки с дедом в Вязовке. Тихо, без слов расположились, вытащили наждачку и, разорвав на куски, начали  шкурить. Тетя взяла лак, я шурупы, гвозди, кисти, отвертку и молоток. После двойного покрытия, не дожидаясь пока высохнет, сели перекусить. Без особых стеснений, как-то по-свойски за отсутствием своего,  расположились на прилегающем столике соседней могилы.
Все не мог спокойно сидеть, так как казалось, мужчина с того памятника смотрит. «Смотрит» -подтвердила тетя: «На него смотрит». Оставалось делать вид, что не замечаю. Так и устроились, разложили закуску, состоящую из печенья, вафель, огурцов, моркови, помидорки, копченой колбасы с сыром, вперемешку с нарезанными кусочками батона и ржаного хлеба. Разлили вино. «Хочу воды»– просил Ангел. «А вот воды-то не взяли» – констатировала тетя.
Из глубины кладбища прилетели вездесущие вороны. Ленка молчала. «Ну, дай ему глоточек ». – «Да не надо. Ему нельзя». – «Ну, глоточек». – «А я, представляешь, помыла бутылку, хотела налить и оставила». – «Бывает». – «Да, слишком часто бывает». – «Нечасто, нечасто, давайте. Пусть земля будет пухом, а небо. Как там?» – произнес и поднял стакан, не видя сквозь толщу песка, что со дна гроба смотрит полуистлевшая мама. После второго полстакана разговорились.
Лена рассказывала об Ангеле, который с достоинством, блестя жирными пальцами, кушал копченую колбасу. После того как выпили красненького, тетя вытащила из пакета белое кипрское в «Тетрапаке». Отгрыз уголок. Разлил. Выпили, захмелели, языки развязались и, казалось, болтали сами по себе, в то время как хозяева мирно жевали. Время от времени смотрел то на сохнущий крест, то на бутылку с надписью «быстросохнущий». Ветер убыстрял процесс. Одна из оторвавшихся греческих букв, попала в стакан и плавала на дне.
Поставив стакан на газетку и продолжая рассматривать замысловатую букву, увидел через донышко характерную, надпись. «Скидки на все!» Слова, наложенные на вино, развеселили, остальные тоже улыбнулись. Это ж надо – на все! Затем женщины начали собираться. А я привинчивал последний шуруп. Она еще, истинно молодая и неискушенная. Еще нет удушливого перегара, нет пьяной дури. Телесного томления в ней через край. Оно то и довело до цирроза.
Когда умер дядя Саша, ее как прорвало и  запила с утроенной силой, приговаривая: «А скучно мне, вот и выпиваю». Как любого алкоголика, ее невозможно было убедить, что она такая. И даже умирая, не признавала себя алкоголичкой. «Молодая она у нас! Красивая! Вот уж навестили мы тебя», – разговаривала с фотографией тетя. Слушая тетю, перетянул шуруп, и вокруг  него отлетела часть глазированной мамы.
Все  напряглись. Заметил, что Лена с сестрой стоят прямо на том месте, где под слоем песка за гробом находится мамина голова.
Она хотела погладить кого-то из них за ногу, но из-за буквально нечеловеческой любви поняла, что случится истерика, ужас, и они больше никогда не смогут спокойно спать, представляя, как ее желтое циррозное тело бродит по ночным улицам и тянет к ним руки .
Что-то почувствовав, они волнительно потоптались и отошли в сторону. «А вы что думали? Кладут так, чтоб покойник крест видел» – пояснила тетя. «Вот уж, мам, не знала», – отвечала троюродная сестра. «На похороны пойдешь, тогда узнаешь». – «Тьфу, тьфу, тьфу, не дай Бог». Затем засобирались. Тетя вытащила розовую ночнушку с цветочным орнаментом, рассмешив присутствующих. Прокомментировал: «После поминания усопшей на могиле заколосилась живая энергия торговли, – и голосом ведущего аукционы  добавил: – Скидки на все!»
Обновки, включающие в себя нижнее белье, за отсутствием посторонних, примерялись прямо здесь. От такого поворота  покойники находились в эротическом шоке. Под ногами кто-то монотонно смеялся. Женщины насторожились, а Лена даже побледнела. «Показалось…» – произнес Гамлет. «Я всегда говорила, что твоя мама с нечистым дружила». – «Ну ты скажешь. С вином она дружила, а с нечистым вряд ли. Будет тебе .».
Ситуация приобрела трагикомический оттенок. После того как Лена примерила и приобрела у тети две ночнушки, торговля благополучно закончилась, и они, слегка захмелевшие и, как ни странно для кладбища, вдоволь насмеявшиеся, простились с мамой, ушедшей из жизни в 52 года. На фотографии ей было максимум 18 лет. Противоречие не смущало.
Посреди крестов и монументов хотелось чего-то живого и легкого. Неторопливой походкой под каркание ворон, побрели на выход. На обратном пути тетя просила совета, как закодировать мужа и помочь ей с приватизацией, и затем уже, как бы невзначай, приглашала на дачу. На обратном пути они зачастили по нужде, попеременно ускоряясь то вправо, то влево,  протискиваясь меж оград, и еще издали приметив дерево.
И я в связи с этим вспомнил рассказ про землетрясение в Ленинакане, и что наши жили между мясокомбинатом и стадионом на который приносили погибших, и из за этого и еще из за жары воздух там состоял не из кислорода и других газов, а из роя мелких мушек. И для того чтобы сходить и сесть на «очко» имелось всего два способа: разжечь факел и прожечь достаточное пространство для отправления нужды, либо пойти в поле и сесть там, что они, собственно, и делали.
Как только пробило двенадцать, песок на могиле зашевелился, сначала руки, потом голова появились на поверхности могилы. В свете полной Луны мама выглядела еще желтее, словно была перед смертью вылеплена из кусков золота. Навстречу ей из-за леса вылетел синий демон дядя Саша.

43
АНГЕЛРОД – ХОЗЯИН ГЛОБУСА
– А вы, извините, кто? Не припоминаю.
– Я? Ну как же! Футболист.
– Футболист? Это с мячиком? Или который владелец, спонсор, менеджер, как этот? Ну как его, Абрамо.
– Да, да, в общем тот, который и с мячиком, и без.
– Да уж. – Про себя: – Что за ерунда! – Вслух: – Это разве профессия? Это ж  хобби.
– У меня это уже того. Навсегда, неизлечимо, призвание, понимаете. – и он вытащил из рюкзака привязанный к веревочке мяч. – Вот видите, это и есть мой мяч. Хожу, чеканю. Всесторонне и повсеместно отрабатываю технику владения мячом. Уже и рекорд десятилетней давности перебил. В тот период фактического расцвета чеканил 364, а сейчас 365. Только вот ноги устают быстрей и дыхание сбивается. – Она про себя: – Да, тут уж не попишешь. Взрослый человек, но без гармони.»
Она сделала удивленное лицо и, прикрыв ладошкой свой исказившийся гримасой ротик, прошептала:
– Это же у Вас глобус?
– Слышу, слышу. Ну и что? Для кого глобус, а для меня обыкновенный мячик, круглый и так чуть овальный. И, уверяю Вас, все зависит от того, с какой стороны смотреть на происходящее. Для вас, к примеру, это глобус с материками, океанами, реками, полями, горами, странами, в которых  бывали или хотели б побывать, а для меня всего лишь мячик, орудие игры и больше ничего. Вот в том и штука – все дело, как смотреть.
– Да, ну Вы оригинал, скажу Вам. Как не смотри, а глобус для ученья, а не в футбол гонять! А чем кормиться изволите? Чем зарабатываете на пропитание?
– И что еще Вам непонятно? Владелец я вот этого мяча, что глобусом назвали Вы. А через него земли, воды, ковров и самолетов, космолетов, и несколько межгалактических маршрутов я контролирую в отрыве от основной работы наноангелродом. Фьюзинг – мой конек. Его дизайнеры мне подсказали. Да еще я атом расщеплять умею от рожденья.
– Что, что сказали Вы?
– Нет,  ничего такого не сказал, молчал, а, собственно, хотел спросить. Как мой вопрос?
– А что там, напомните?
– Хотел бы Вам напомнить, разрешения я жду на реконструкцию всего.
– Всего? А это как, позвольте, понимать? Размыто слишком, неконкретно. Сформулировать, опять же, Вам необходимо – реконструкцию чего?
– Всего, всего. Ах, Вам не понять, тогда начнем с дверей.
Чиновница роется в бумажках.
– Нет, извините, – испуганно озираясь. – Еще не-е-е готово. Главный архитектор еще не подписал. Боится, знаете, и все чего-то тянет. Придите через месяц, быть может, решится он и больше не затянет. Осторожен стал, страхуется. Ведь власть меняется, боится не на тех поставить.
– Так я же приходил уже раз десять к вам.
– Ну а Вы думаете. Таких-то футболистов у него без счета, вот еслиб хоккеист, как новый губернатор!  И он молчит, чего-то все боится. Гха-гха. Есть смысл проангажировать его. Ой, что я говорю. Сама себя сдаю и перед кем. О, Боже.
– Я здесь! Уж ясно мне, что перестраховщик он и ангажирован давно другими лицами, поэтому боится, что чьи-то вдруг затронет интересы всесильные. Он видит происки каких-то темных сил иль конкурентов. Все ж подсидеть и норовят, а он не даст канальям обмануть и надругаться. Он начеку, объем продаж готовый увеличить в сотни раз, площадки под застройку осваивать безмерно. С Кодексом земельным он на ты. Опытный сутяга.
– А когда он перестанет их бояться?
Про себя: «Боюсь, что никогда!». Вслух:
– Скоро!
– Мне кажется, и через месяц это не случится. И здесь не обойтись без превращений. Скажите, как его зовут?
– Все величали Рыбик или Рублик.
– Так пусть он им и будет, что ж он мучается и бьется все об лед. А плавать в океане Рыбик станет, как топорик. И взятки брать – не рыбье дело. Нерест рыбе важен, и будет озабочен он молоками или икрой, как и пристало настоящей рыбе. Когда увидите Вы рыбку в кабинете на столе, то вы ее спасите. Чтоб не задохнулась, отнесите, да и бросьте в реку, в которую хоть и спускаются отходы предприятий, но все ж вольнее Рыбику все ж там, из-за того что деньги очистные он и его друзья давно уж попилили, не случится конец света.
– Ну это уж всенепременно, Господи-н футболист. Ангелро…ттт, – более официально произнесла она.
Он поправил:
– Ддддэээ…
– Ах да, господин Ангелрод. Забавная фамилия! А Вы не англичанин? Они же против нас сей-час?
– Нет, я – не он, скорее, тот, кто любит Ангелов и их на землю посылает. Ах, как бы Вам сказать попроще, чтобы понятно стало, в той степени, в которой нужно, можно и приятно. Я не человек вообще! Я, так сказать, загадка вещества души, среды создатель и ее характеристик, в каком-то роде чудотворец. И вот в таких, как Вы, и в Вашей Рыбе меня почти что нет. Пусты Вы, выхолощены плохие корни, и поэтому-ка напишу я Вам рецепт на ангелофилию, хотя душой Вы торговать так мастаки, поэтому назад вернуть Ваш облик я не обещаю.
– Что, что?
И он выключил ей громкость, затем, оказавшись один на один с мячом, прижал его к колючей щеке и, вдохнув запах крашенной кожи, заметил: «Если б не любовь  к футболу, давно бы стер людей с лица земли! Никогда не поздно, паразитов!» От этой мысли ему стало легче. Средь лабиринтов власти и извилин мозга не до отдыха. «Странно, я не хотел всего этого, а они сами строят и поощряют самоуправство. Люди, люди, так много среди вас людишек.
И я гляжу, процесс идет в обратном направлении – к зверью. Так, может, в этом фишка. Я и сам не помню, чем кончится о человеке книжка. Жаль, изменить уж я не в силах ничего – интрига и характер заданы давно.  С непослушанья! Всем станет только легче. Мне ж легче в миллионы раз». Он взялся за ручку приемника и, покрутив, нашел другую волну. Разговор из мясного отдела магазина. «Колбаса-то нынче – ни запаха, ни вкуса, а ветчины вообще какие-то искусственные, а цены ползут и ползут, – ворчала в очереди  губастая женщина. – Да-а, вот глаза закроешь, откусишь, жуешь и не понимаешь, что ешь» – продолжала она. Наконец очередь дошла до нее. Она не растерялась. «Триста граммов полукопченой и полбатончика «Молочной». Милая, только ты вкусненького  дай, хорошенького. Хорошая же она, свежая?» «Да, свежая!» – ожидаемо ответила продавщица, ловко прячущая в лукавом взгляде тайный интерес под уставшей маской и под красивыми, безразличными, глазами». «Ох уж эти мне обманщицы, как много их сейчас» – оживился он, видя, что она обвешивает и подсовывает колбаску позавчерашнего привоза, но не вмешался. Как это у них говорят – не барское  дело.
И, выключив приемник, положил в карман и пошел по обледенелой брусчатке средь елей, вдоль крепостных стен, зная, что на самом деле каждый миг только и делает, что рисует картину, а люди в его руках лишь краски, пастель, акварель, тюбики, которые выдавливает и смешивает в нужной пропорции, не спеша, расписывая картину.
Как бы они не старались на свой лад, а получается по его, создавая вокруг  них  оптическую иллюзию, продуманную до мелочей. Не верите? И правильно делаете, потому что если поверите, то куда девать все эти электроны, ионы, нейтроны, кварки, законы физики и химии, нанотехнологии и модифицированные гены. Окна, наконец! А с теорией струн что делать? Куда определить? Да если хотите знать, я и сам не знаю.
Я ж не физик – я футболист. Ангелрод – еще куда ни шло. Что непонятно? Единобожие, и то, что я один. А так, и солнца, и луны, и звездный свет нереально дальний – это как линза: с одной стороны смотришь – приближает, а с другой – отдаляет. Хотите узнать мою версию?
Если честно, я и сам не знаю, как все, получается: но только стоит мне о чем-то подумать – оно и происходит. То есть, судя по всему, я тоже не свободен и хожу под кем-то! Но я его не видел никогда! Вы скажете, что это за Бог, который ничего не знает о своей природе! Вот так бывает. Рожден таким! Когда и кем рожден – не помню, во мне всегда все было, что захочешь.
И знаете, хочу сказать, что абсолютная власть раскрепощает. А вот вы на космос смотрите  через призму удаления, а на себя по внутреннему зеркалу, которое в мозгу. Вокруг сквозь призму приближения, и не догадываясь, что космос – это то, что внутри вас и рядом, на расстоянии переносицы.
И космос  даже ближе, чем люди. Люди как далекие галактики, хотя на самом деле только руку протяни. А зрения обман и слуха искажения, чтоб облегчить земное притяжение. Давление и всю систему соблюдает автоматика и барокамера. А люди, дети иль супруг, и даже врач – они намного дальше, из другой галактики, как я уже сказал что очень далеки. Я их приблизил к вам по вашему желанию на расстояние руки, и родился обман но на руку он всем и от того велик.
Отдельная вселенная наш человек, а близость – результат увеличения. На самом деле все не  только блеф и сон в утробе матери. Любовь людская, как защитный рыцаря доспех, не более. Как спасение. Весь вопрос в размере! В масштабе! В математике! А я любовью согреваюсь, как огнем, когда реальность проморозит, до озноба так и включаю и  питаю, крови, души внутренним теплом, наперекор легчайшей невесомости.
А воровство идей такие приняло масштабы, что и ко мне все чаще залезают в банк. И мне нет дела – я ж в воде, невидимое вещество, почти медуза. Только не она – я в них, они – во мне. Все рыщут в поисках меня, а нет меня  нигде. Все оттого, что сзади  прячется – спасительная  аура  моя, любого кто занялся поиском, вокруг и не в домек, что в них я.
Воды ж пока хватает. Все пьют меня и пьют мое терпение. Чиновница, похожая на сфинкса, зовут ее Маина Патрикеевна, почти  что как лисицу. Так пусть стоит в отделе для подарков в виде маленького сфинкса.
Вокруг же столько зависти, и лжи, а я любовью их, как маслом, разбавляю, ссохшиеся души наполняю, елеем. Но толка нет, иль очень кратковременен, акулий идеал в чести, а кушать хочется, но просят же в ночи любви, сейчас все больше только после денег и здоровья.
И вот он, рыбик, или, как его, рыбак. Он счастлив, не нуждается в деньгах, уже идет на повышение. Он славный рыб, вот был же сомик иль налим, а стал акулой, и плавает в помоях тех, что сам же не очистил.  Так приспособишься, когда припрет.  Но вытащат его, я знаю, как специалиста назад, на сушу, в костюм оденут, наградят коллеги.  Сокроют, что он  рыб, и в коем веки друзей бросали они из за ерунды, подумешь взял рублик, этож мелочь.
Так два студента долго шли в прибрежной отмели водохранилища. Зеленоватый холодец цветущей воды бултыхался под ногами.
– Ну, ныряй уже.
– Подожди, еще рано. Здесь нечисто и холодно. Может, еще раздумаю.
– Поздно, осень на дворе.
– Чего ты так! Вода терпимая!
– Стой! Смотри-ка, ры-ы-ы-ыбка.
– Эх, точно. А какая здоровая, прям как морская.
– Послушай, она шевелится, и вся в тине, а как на человека похожа. Человекообразная рыба? Открытие!
– Да хорош, ты скажешь тоже.  Обычный сом. Мертвый, не бойся подходи.
–  Он не кусается?
Осторожно подходят к лежащей на мелководье большой рыбе и заглядывают  в пасть.
– У-у, зубы, как у акулы, – заметил студент.
– А я и есть акула, только пресноводная– услышали студенты от рыбы и, онемев, хотели уже бежать, но не успели:  Говорящая рыба схватила одного из них и, к ужасу второго, растерзала и проглотила. На сыром песке остались лишь окровавленные ступни в кроваво-белых носках и модных эковских тапках.
Затем сыто отрыгнулась кровавым месивом, состоящим преимущественно из рубашки, брюк, и, словно ничего не произошло, заметила второму: – Извините, просто я была так сильно голодна. Спасибо тебе, Господи, за сытный обед.
Оставшийся в живых студент упал в обморок, а когда очнулся, понял, что приснилось в наркотическом сне. «Все, – подумал он, – хватит, завязываю, в последний раз.» Но не тут-то было, куда то вдруг запропастилась его радость, а с ней и улыбка, пришлось искать ее, в новой дозе.

44
ДИКТОФОН
Зацвела черемуха,  похолодало. Вот совпадения! Андрей ожидал звонка от Павла, которого после недолгих раздумий позвал в Москву. Взял в качестве помощника, несмотря на то, что догадывался, какие структуры он может представлять.
Андрея это не пугало. Он и сам был не прочь на них работать в обмен на преференции и железо- бетонную крышу. Хорошее прикрытие лесовиков (как он называл генералов за их дубовую веточку на петлице) являлось обязательным условием спокойного или неспокойного существования!
Без хорошей крыши сейчас никуда! А генералы на дороге не валяются! И с кем попало,  не дружат. Павел не раз говорил, что с кем-то советуется, но Андрей подозревал, что это  рисовки. Вид создает и все такое!
На первый взгляд, баклан. Как боевик ходит, в грудь бьет, дышит «мху-мху-мху», выдыхая при воображаемом ударе через нос. Некоторым, особо непотнятливым или пугливым, приходится объяснять, что он не только помощник, но и телохранитель.
В их взглядах непонимание и вопрос, как меня угораздило. Голова у Павла работает, но как-то по-особенному, реверсивно что ли. Андрей тешился, тем, что нашел подход даже к такому, как Павел. А то  бывало,  Павел сморкнется в салфетку и, скомкав, бросит на стол перед собеседником, и это, согласитесь, не каждый выдержит. А куда деваться? Брать то больше некого.
Андрей недолюбливал Павла не за что-то конкретно, а вообще. К тому же тот  имел привычку исчезать в самый ответственный момент. Этого Андрей не мог понять, так как Павла трудно было заподозрить в трусости.
Андрей успокаивал себя тем, что Павел у него записан. Особенно когда доставал цифровой диктофон и прослушивал свои первые встречи с ним. Тогда, как и сейчас, он легко заглушал позывы совести, наслаждаясь записью.
Записывал спокойно. Павел ничего не замечал. А еще опер называется. Стоя в коридоре и попивая пивко, они рассуждали о партии, о жизни, о людях и не знал, что один другого пишет на диктофон: один, играя в шпиона, а второй по старой оперской привычке – мало ли, вдруг пригодится. В коридоре горела красная лампа. Павел поставил пустую бутылку на пол у стены, и начал вторую «Окского» и, глядя на лампочку, удивился:
– Улица красных фонарей? У вас, что здесь путанки, живут?
– Нет, просто чтоб не украли. – 
И не то чтобы Андрею нравилось слушать эти записи, а вообще, ради прикола так сказать, учитывая разные вариации развития событий и то, что вот он так технично его зафиксировал. Андрей нажатием большого пальца включал диктофон. Слышался голос Павла: «А ты знаешь, как сладка месть? Вот так ждешь, ждешь, терпишь, гасишь в себе, тушишь и потом – на тебе, получи.
В один момент как изрыгнется! Хватаешь за шкирдяк и тащишь его по грязи и пыли, а потом нае----шь ему и ссышь в морду где-то в зарослях у Гребного. Объясняешь, что предупреждал. Ведь предупреждал же, гада непонятливого, чтоб угомонился. Так нет же, бодливый гнида! Ну, тогда получай, по полной! А он кряхтит и тужится, дрыгается коленями, а ты ему встать не даешь и пи-дишь это говно, пока он реально рефлексивно не обосрется, а ведь предупреждал же собаку, что лучше по-хорошему.
Или знаешь, мне корефан говорит, давай ему в темном месте прутком по голове шандарахнем. А я нет. Жду, выжидаю. Мне надо, чтобы он видел свое возмездие, чтобы прочувствовал всю неотвратимость наказания. А вообще, я спокойный. Люблю уважительные отношения, но бывает, какие-то уроды сами напросятся, а потом скулят, как сучки, когда их по больницам  никаких развозят.
Один раз я с девчонками из ресторана выходил. Посидели, как полагается, выпили, закусили». Пауза. Здесь он глотнул пива, вытащил сигарету «ЯВА-золотая», затем чиркнул зажигалку, подкурил и  втягивая,  еще раз неспеша  затянулся. И закинув голову, словно собираясь с мыслями, неспеша выпустил дым. И вот, пару уродов стали к моим девчонкам докапываться. А, наверное, в сумерках подумали, я, может, лысый, там! И ну давай гоготать. Ну, типа, не показался им.
Так они и прикинули, что перед ними так, почти никто! Какой-то пожилой «валенок» в галстучке и костюме. Ну и так, не ожидая подвоха, девчонок моих взяли и с легонца обхамили. Я, конечно, тоже не Рэмбо против десяти рожь. И культурно так обращаюсь к ним: зачем, мол, хамить.
А мне, типа: «Да ты хлебало закрой!» А один особо прыткий так и хочет толкнуть или даже ударить. Ну, я расстояние чувствую – это же профессиональное – и понимаю, что надо гасить, а то потом поздняк будет, и вся эта бригада, если навалится, то меня потопчет. Ну, он меня толкает в грудь, а я шаг назад и встречку, а затем еще. Рухнул! Тут следующие, на подходе.
И уже на автомате шаг в сторону, боковуху, и еще лежит. Та-а-ак, смотрю у третьего, рука опущена вниз и прижата к ноге. Думаю, ну как пить дать, валына. А все же быстро происходит! Начинаю косить под дурака, а сам лихорадочно соображаю и обращаюсь к тому, с валыной (он еще у них, по ходу, и старшой): «Вы же, – говорю, – сами начали. Давайте договоримся», а сам прикидываю, будет стрелять или нет, и расстояние выгадываю.
А тот, смотрю, заколебался, и я уже чувствую, что достаю его, и ка-а-а-ак оторвал! Куда пистолет, куда чего. Ну, тут уж я на нем от души попрыгал, все танцы мира станцевал.
Остальные, как увидели такое, даже не дернулись, видать так обосрались, что встали, как вкопанные. А я смотрю, там кое-кто зашевелился и встать хотел, так я с ноги ему ка-а-а-ак зарядил и не так, чтобы отмазаться, а конкретно, с пырятины, прямо под носопырку.
Знаешь, какой хруст бывает, а сколько там пустоты – ботинок, блин, аж до половины заходит и весь ошкрябанный становится, – смаковал он, попивая пивко и прикуривая  сигарету. И продолжал: – А как они потом хрипят! Кровью хрипят, пидоры. А я же к ним не приставал! Я их не трогал! Я культурно отдыхал» – распалялся Павел.
«Да-а, ты справедливый садист!» – услышал себя Андрей, и как всегда его передернуло от неуклюжести голоса. Странно, а вот избирателям нравился! Каким избирателям? О чем я! Нормальный, даже, можно сказать, прекрасный голос. И тут же поймал на мысли, что, как не уговаривай, не в силах слышать – до того голос казался несовершенным и предательски разухабистым.
И дальше уже снова Павел: «Да какой я садист? Вот по молодости, там да! Тренера упрашивали: «Мальчики, только не деритесь, ручки для соревнований берегите, головки». А ты в троллейбусе едешь: кто-то не так посмотрит или что-то вякнет – и вперед, врубишь ему. Впереди соревнования, а руки поломаны, тренера за головы хватаются.
А тебе что, ты выцеливаешь справа, слева и-и-и-и-и сечешь. Сломал ему челюсть или нос? Не сломал! Тогда лови еще, еще, еще.» «Сейчас снова мой голос», – вспомнил Андрей, успев выключить и перемотать. Включил. «Зря, а кайф-то какой! Ты победитель, ты мужчина!» «Снова я» – оставил.
«Говорю, что раньше жестокость старался регулировать, а теперь понимаю, что зря, и мир суров и жесток: если не ты, то он тебя». – «Вот видишь, я тебе, о чем и говорю, потому мы и должны пробиться! Мы должны реализоваться. Деньги – это уже неинтересно, боевиком-силовиком тоже не очень – им уже был.
А вот власть! У нас есть все шансы! А этих, которые с двойными гражданствами, которые все про… и сами себя в жопу дают. Этих козлов давить надо» – настаивал слегка захмелевший Павел. Андрей, слушая диктофон, как-то невесело улыбался. «А в прошлых Думах половина с двойным гражданством была и что, суки? А мы им назло будем сейчас зарабатывать и неплохо зарабатывать, и будем тратить на партию. А ты знаешь, тратить на людей – это правильно и это приятно». И снова я. «А ты знаешь, вот в последнее время  понял, что люди неблагодарны, люди не любят добрых, они их считают, в лучшем случае, придурками». – «Это да. Но с другой стороны, провести, там, благотворительность – вот первое дело, которое надо делать.»
А ты знаешь, Андрей, это как с женщиной. В молодости жадность до баб – все себе, все сам, слово «хочу» на первом месте. Засадишь, покачал, кинул, и пошла вон.
А сейчас же все на место встало, все поменялось, и теперь уже ждешь, пока ей будет хорошо, пока ей будет по кайфу. И вот только когда она улетает, и гребень у нее встает, когда глазки закатила, и застонала, вот только тогда ты.
Так и с деньгами. Помнят не тех, кто нахапал сверх меры и сидит на них, жопу греет, а тех, кто раздал, и чем больше, тем лучше. Пропаганда, конечно, хорошо, но ее надо подтверждать. А меня лично все эти прелести богатства не интересуют: я и в плацкарте, если надо, поеду, и в автобусе, и если надо бухну с народом. Не надо от народа отрываться, не надо-о-о-о.» –
«Да и заигрывать особо тоже. Народ любит силу». Он опять сморщился от своего голоса, словно съел кислую ягоду. А Павла несло и несло. «А ты знаешь, я своими собственными глазами видел, как этот наш нынешний мэр плакал в прошлый раз, когда выборы продул. Рыдал, прям, как баба». – «Может, от обиды». – «Да какой! Я думаю, из-за бабок. Денег ему потраченных жалко. А у нас сейчас реальный шанс. Мы будем участвовать в выборах, и я реально хочу избраться. И тогда уж всю эту сволочь спокойно, без страха, только так. – выкуривая сигарету за сигаретой и попивая из горлышка «Ярпиво крепкое», стучал кулаком о кулак Павел: – А еще я сегодня купаться пойду». – «Сегодня?» – « Да-а, в проруби!» – «Где?» – «Да где угодно. Ты что забыл, сегодня же Крещение!» – «Да-а-а!?» – «Я уже девятый год купаюсь».
Андрея в этом месте всегда охватывала двоякость: с одной стороны, он видел в Павле хитрого и сурового воина, меняющего темы разговора, подменяющего понятия и до жути желающего власти. Хотя ловил себя, на мысли, что никогда не видел в реальной драке и все победы только с его слов.
С другой стороны, лезет в ледяную прорубь в Крещение. В мозгах заело, что-то совсем из другой оперы, а за тем и сразу что то из психоанализа, что Оно ест, жрет, и должно жрать. А если нет, то тогда другое Оно съест его Оно, а где будет его Я в этот момент? Вместе со съеденным Оно или все же присоединится к сверх-Я – это еще очень большой вопрос.




45
ИГРЫ ВОЗДУШНЫХ ШАРИКОВ
«Дорогие мои старики.» – пел И.С. Вспомнив деда и бабку, Гамлет без слез вздохнул. Лена тоже не отставала, но у нее слезы ближе, хотя она, наверное,  не согласится. У нее в живых только мама, а у меня совсем никого, кроме брата, тети и ее дочери. Если что помочь то некому.
«Жалостливые мы» – заметила она с неким укором в голосе. «Так это хорошо. Это и есть признак чего-то хорошего и правильного». – «Да уж! Скорее, это признак слабости и расшатанных нервов». А я продолжил: «Только такие люди и должны.» – хотел сказать «править обществом», но затем передумал, оттого что на тот момент уже не был уверен в этом и еще потому, что и так много высокопарничал, а результатов кот наплакал. Сплошная иллюзия.
А Ленка, бывало, не выдержит, попрекнет, и это неприятно резанет, но действенно. Начинаешь шевелиться. На словах «Дайте, я вас сейчас расцелую» Ленка прослезилась и тем душеньку расслабила, и все прошло. Она снова о своем: «Понимаешь, я всегда была Золушкой и Спящей царевной в придачу. Такова моя судьба». – «И что?» – «А ничего. Намучилась, но хоть чему-то научилась. Говорят же, не родись счастливой, ой, вернее». – «Хватит нюни пускать. Ты бы лучше выспалась, а затем подумала, что тебе нужно, чтобы не быть Золушкой. Отчего ты вообще такая смирная? – а про себя добавил: – Полуживая,  еле живая,  дохленькая .»
И действительно, если приглядеться, то ее внешний вид и поведение контрастировали с  действительностью. «Ты просто думай, что ты не жертва, а хищница, и тогда все  изменится. А вообще, ты меня и такая устраиваешь. Можно сказать, как Золушку тебя и принял» – «Хочется верить». – «Нет,  честно, Золушка мне по нраву. Ты ж ангельская песня, тихая радость, и сын твой – ангел, а я, скорее, стремящийся к вам». – «Да будет тебе! Иногда кажется, что ты про какую-то другую женщину судишь, и видишь во мне то, чего я и сама не вижу» – противореча себе и, ежась, она ушла на кухню.
В ванной накопилось нестиранное белье. На улице, гулко сотрясая пространство, неслись большегрузные авто. И зачем ей этот второй диплом, если и первый не пригодился. Продолжаю мысленно оправдываться: «Знаю, ты хотела выйти за Андрея. Но он всегда искал девушку из богатеньких, а ты, не такая.
Помню, как ты смотрела на него. И он тебя привечал, но ты  вышла за меня. Так бывает. И так случилось. Так это? Также знаю, что однажды, когда мы уже жили вместе, на чьем-то Дне рождения, выпив больше нормы, ты перепутала  и приставала ко мне как к нему, называя Андреем.
Если честно, мне стало  плохо, но я  стерпел. Ты хотела его, а не меня – я это видел, но ничего не мог поделать, и мне было так грустно, что я не в силах был раскрыть рот, чтобы опровергнуть. Молчал! И тогда ты от сильного желания близости с ним так разошлась, и куда что в тебе делось из воспитания. Я ж доиграл его роль, и он в моем обличие  не отказал тебе.
Такого секса я больше никогда  не получал, но что-то во мне дрогнуло. Дрогнула вера в нашу любовь. С того момента я  все еще мог играть с тобой в любовную игру, но только не в ту, где я был он. Потому что боялся потерять тебя навсегда. И тогда и в другие разы, уже чуть погодя, сколько  не твердил, что я Гамлет, а не Андрей, ты все равно весь вечер называла  Андреем.
Протрезвев, ты, наверняка, всерьез думала и считала, что Андрей тебе не отказал, но это был я! Но  ты ему не простила, так как от любви до ненависти один шаг. И, казалось бы, это мне только на руку. Когда ты хотела плотской любви, ты не чувствовала боли, наливаясь природным анальгетиком, становилась бесчувственной болванкой в руках рока, которую говоря ремесленным языком, нужно шлифовать и шкурить.
Обостренные инстинкты, напрочь, перекрывали твой болевой порог. Об этом я узнал, когда ты болела и находилась в горячечном бреду. Ты выдавала свои планы, и они сильно походили на козни.
После болезни я убедил тебя, что это уже  слишком – обвинить Андрея в ангелофилии, и, когда я спохватился, было уже поздно: сплетня набирала  обороты. Народ словно соскучился по «клубничке». Хотя что это такое никто толком так и не знал.
Подхваченная другими, сплетня зажила самостоятельной жизнью и через полгода плавно превратилась в анекдот. И так шло, как всегда: «шу-шу-шу» поливают братца, а ему и невдомек, потому что за спиной, а то, что за спиной, рассматривать не в его привычке. Он честно дружит, а они – как могут шу-шу-шу, и он не въезжает, что его оклеветали. Как говорится, был бы человек, а клеймо найдется. Старо как жизнь!
Это было еще до его депутатства. Андрей молчал потому, что так ему советовали не имиджмейкеры, а собственное, не гнилое нутро. Ему бы рассмеяться, плюнуть вих сторону, и сказать «что за глупости». А может, он не знал, может быть, до него не доходило, но какое-то время спустя, наверно, через несколько месяцев, все же дошло, что ты и состряпала большую часть глупого компромата. И со злости на твое поведение, а скорее, от бессилия, что чем больше он делал добра, тем больше получал в ответ зла,  уже хотел подкараулить тебя в ночи. И тупым кухонным ножом перерезать  горло, но побоялся ответственности и вечных мук совести и сделал наоборот – взял и простил. Только раз, будучи во хмелю, он позвонил и сказал, что я его дешевая второсортная копия и твой махровый подкаблучник, а ты сумасшедшая ****ская кобыла и шуточки у тебя соответствующие. Я возмутился и потребовал, чтоб он не смел так называть мою жену. И если он оскорбляет ее, то значит, оскорбляет меня. На что он сказал чтоб я сосал у нее дальше, а она у меня. Хам сорвался.
Он же заметил, что, когда я еще «теребил», он уже ей ноги раздвигал.  Я не мог этого слушать и повесил трубку. «Какой глупец! – думал я. – Причем здесь  ноги и сосательный рефлекс? А душа!» Он перезвонил. Я сказал, как говорила Ленка, что мы бедные, но гордые! Даже в такие моменты я говорил с ее слов, потому что не мог заставить себя злиться на брата, который уже как будто и не считал братом. До «стрелки» и драки, слава Богу, не дошло – хватило разума, чтобы не усугублять и не уподобляться прадедам, когда в гражданскую, брат брата из зависти или еще из каких обид раскулачивал и стрелял, как вредительского элемента. Нет, это надо же так друг другу надоесть! Так душу растравить, чтоб так.
Мне становилось жалко Андрея. Особенно когда представлял, как он, понурив взгляд и опустив голову, терпит и не отвечает на мои глупые предупреждения. А затем, запустив сотовый об стену, раздосадованный и не понимающий, за что ему это, еще долго сидит на лавке у подъезда и тяжело дышит. А может, и глухо рыдает о том, что потерял Ленку и меня, навсегда. Спрашивая у пустоты  « Вот им это надо? Им это надо было дуракам!?» Андрей на самом деле прямой и честный и многим помогал.
А в итоге мы с Ленкой попользовались  и тихо-тихо наступили на чистую голову грязными ногами. И прыгали бы дальше, словно неблагодарные, от бессилия, зная, что брат никогда не проиграет нам,  и никому вообще. А тем более не принизит себя в разговоре, и наши шаги по сравнению с его равны, в лучшем случае, шажку митохондрии туфельки рядом с Геркулесом.  Он чемпион просто оттого, что у него от рождения чемпионский характер, а у нас все больше мелочно-завистливые  сопли.
 Так мы и разошлись и вот уже пять лет как не видимся. С горечью осознавая, что он перестал считать меня братом. Трезвый еще ничего – терплю, а как выпью, так вою и скучаю, как человек по отсутствующей части тела, да что там по самому дорогому, по детству.
Наберу его номер и не решаюсь нажать соединение, сбрасываю. И так десятки и сотни раз. Он сделал из меня хоть какого-то положительного чувака, уже не говорю, что спортсмена и футболиста. Да, человека в первую очередь, к тому же кроме него у меня никого нет. Мы одни на белом свете, ну, не считая, конечно, жены и сына, и кое-каких дальних родственников. Мои глаза давно б потухли, если б не брат, Ленка и Ангел. Я тоскую в ночи, проклиная свою любовь к ней, из-за которой и предал его.
Она сильная и  победила. А как ей не победить, если только от одного ее вида становился самым счастливым на свете. От вида! А поначалу не мог даже на нее смотреть– так хотел. Ее голос меня парализовал! Какое счастливое совпадение, думал я. За это и умирают без сожаления! К тому же чересчур восприимчивый был и, к сожалению, пока остаюсь таким, но, к радости, все меньше.
Люблю и всегда любил, чтоб меня жалели. Вот оно – слабое место! Вот она где гниль человеческая заводится.
Помню, как мне было стыдно. Когда встретил Ленку. Такое не забывается. Это произошло в тот самый момент, когда нес на плечах  высохшего от алкоголя отчима, которого нашел обоссанного, лежащего в пыльной луже у школьного забора. Брезгливость отступила, когда забрал его из-под носа милиционеров, уже потиравших руки в предвкушении еще одной жирной палки к плану и в качестве премиальных рассчитывавших на отчимовские карманы. Идеальный бесчувственный клиент. Но не тут-то было!
Не успели. Опередил, их и главное, остаток денег чуть раньше вытащил. Они же строго заявили: «Верни объект на место. У нас вызов». На что ответил, что не отдам отца! Отца! Сам себе не поверил что так  назвал.
Тогда  в первый и последний раз назвал его отцом. Ради мамы! И пояснил, что мы живем, рядом и поэтому не стоит беспокоиться.  Не знал, что ты тогда шла сзади, след в след, и слушала мое учащенное дыхание. Ты все видела и слышала. И я, наверное, еслиб не был в запарке, окаменел бы от стыда, но, на свое спасение, увидел тебя позже, когда милиция уже уехала и я вздохнул. – Когда перед самым домом случайно обернулся назад.
Краем глаза увидел, что кто-то упорно наступает на мою тень, и хотел  шугнуть,  наглеца, резко, по-хищному оглянулся и, увидев, окаменел.
Это оказалось так неожиданно, что хотел сразу бросить бесчувственного отчима в поросшую травой и репейником придорожную пыль. Хотел оправдаться, что он не отец, что это всего лишь отчим, но не осмелился, посчитав   еще более позорным.
Стоял, перед тобой как истукан. Потом еще долго переживал, что даже не поздоровался. Спать не мог. Бил кулаком подушку. В голове звенели металлические звоны, как будто погружался на глубину. В затуманенной голове сквозила чешуя и мелькали матерные фразы. Сейчас даже смешно. А тогда казалось, что  кипящие слезы прожигают наволочку насквозь, увлажняя кишащий в ней смрад. Плакал тихо, чтобы никто не слышал, но помню, что горячо и искренне, оттого что казалось, будто потерял  навсегда, и ты никогда не захочешь выйти за сына алкаша.
 «И правильно сделаешь, – защищал я тебя. – Ведь яблоко от яблони недалеко падает, хотя это не мой отец». И, на мое счастье, ты это знала. Самое страшное, что к тому времени мама тоже пила и по ней это уже было заметно, и поэтому старался с ней никуда не выходить, стеснялся.
И это пострашнее, чем то, что ты увидела с отчимом на плече. Если б ты меня видела так же с мамой, то я не знаю, куда бы провалился, наверно прямо в ад. Но надо отметить,  мама много реже падала, а если и случалось, то как-то уж чересчур страшно – не прямо, а в бок, почти не сгибаясь, как бревно, проламывающее штакетник или проход в параллельные миры.
Мамины кости трещали, но пока не лопались. Говорят же, алкашам и младенцам везет. Это про нее. Неугомонная, прости Господи, и чаще уже дома падала от безжалостного отчима.
Андрей так сильно, как я, никогда не переживал. А для меня тогда более сильным позором, чем все вышесказанное, было, наверное, только, если б я громко пукнул в твоем присутствии. Иногда мне казалось, что и историю с братом я сам выдумал потому, что ты не могла бы такое сделать. Ты не смогла бы разлучить нас. Ведь мы же не просто братья – мы близнецы.
Cейчас, когда имею кое-какой опыт, догадываюсь, что ты тогда экспериментировала и, быть может, хотела и представляла нас двоих, но так чтобы он как бы был один, но раздвоившийся. Да, с кем не случается! Иногда такое представишь, что страшно становится. В гневных мыслях  уже человек сто на тот свет, отправил. И что? Они до сих пор живы, как ни в чем не бывало! Откуда эта вскипающая ненависть? Раньше во мне этого не было.
А ты же Ангел, незамутненной, чистой красоты, как родниковая вода, и я с самого первого дня смотрю на тебя сквозь прозрачные одежды и разговариваю языком глаз, словно ты Ева, а я Адам. Смотрю вглубь тебя, сквозь тепло кожи, сквозь волнистую рябину чистой детской мечты, без всяких там подгорелостей и вижу  красное солнце с инфракрасным теплом сердец.
Руки, пальцы, ноги, голова – это лучи солнца, которые касаются моих  эрозон, и я умываюсь им, чувствуя, как  проникает  через километровые опоры и наполняет душу. «Анг…, анг… Как же? Я еще не понимаю и, может, не пойму никогда, что не все, но кое-что, во что верил, обман» – вновь не мог вспомнить.
Вот тогда-то и понял, что вода и есть душа! И мы, состоящие из воды, состоим из души, и она испаряется, когда умирает солнце в сердце. Мы пленники сердца. Мы воздушные шарики, Ангелов. А все наши поползновения – это битвы воздушных шариков. Игры воздушных шариков.
Из-за тебя же, я словно резидент, менял имена, пароли, явки. Мама с папой звали меня Петей, Петром в честь того, который трижды отказался от Христа. Но в 16 лет я записался как Ромео, оттого что, увидев тебя с Андреем, хотел умереть, но не допустить вашей свадьбы. А потом, когда мне уже было 25-ть и мы уже пять лет как были вместе и у нас родился прелестный, но, к сожалению, больной сын по имени Ангел, я уже в честь отца стал Гамлетом. Хотя кто-то говорил, что я всегда был Гамлетом, но я-то говорю о внутреннем ощущении, которое могут уловить только сверхчувствительные датчики неземного происхождения. Ты не возражала, называя  выдумщиком и радость душила нас.
Тебе все равно, потому что ты озабочена судьбой младшего брата Александра Александровича, который, судя по всему, к тому, что был скинхедом, стал еще и нарко. Но ты не верила. В округе его звали Борманом, потому что он реально похож на фашиста. Правда, позже ты согласилась с высказанным мною мнением, что если где-то чересчур много, то где-то соответственно мало, понимая, на что я намекаю. И ты как-то по-первобытному естественно гордилась мужской силой брата и желала ему лучшей судьбы.
 Ты его любила несмотря ни на что, как, возможно, не любила больше никого на свете, а моего брата ненавидела и исподволь, заставляла ненавидеть  меня. И я делал вид, что так и есть, хотя это плохо получалось.
 После того как Бог послал нам Ангела все изменилось. В нашей жизни начались суровые испытания, и мы начали меняться.
Или это только мне казалось, что начали, потому что много позже узнал (да, да, много позже того, как тело папы  в полях поджарила молния), что женщины гуляют сами по себе, что они сильнее и выносливее мужчин и к тому же не поддаются дрессировке, или только делают вид что поддаются. А если станешь силой, то они сделают назло и образно говоря, нагадят под диваном или вообще к ребенку в постель, а это невыносимо, и вот уже кошка летит с третьего этажа.
Но Ленка никогда,  не полетит. А она взяла и улетела. Она высоко парит. Женщина-птица Сирин. Это даже не научная фантастика – это какая то сказка о Садко.


46
АНГЕЛЬСКИЙ СТУЛ
В субботу собрались прогуляться. С утра Лена накормила  блинами и ушла в библиотеку. А в прошлую субботу был «Марш несогласных». Нацболы во главе с Макаром Зацепиным чего-то хотели сказать, но им не дали. Мы же, ничего не подозревая, приехали в центр, а там  моно спектакль – иначе не назовешь. «Маски-шоу» отдыхают. Плотное кольцо милицейского окружения, внутри которого еще одно из спецназа – и все это вокруг площади Горького. Вход на Свердловку заблокирован автобусами.
Собровцы строем шли на разгон непонятно кого. Оппозиции с нашей точки не видно. В памяти всплыло слово «опричнина», и  сразу за Грозным фамилия Сорокин, а также вспомнились демонстрации восьмидесятых –  оцепление,  и что мышь не проскользнет. Они боятся нас, а мы пока не боимся их, но переживаем, что все возвратится на круги своя и в один день они все же выплеснут на нас скопившуюся  злобу.
Лица у ментов недовольные. Видно, что давно в оцеплениях  не стояли. В районе вокзала и на подступах к центру у подозрительных проверяют паспорта. В оцеплении майоры и полканы. От увиденного дохнуло  «железным»  и массовыми. А что? Легко! По глазам видно,  готовы.
Бесправный народ в психопатическом государстве, возглавляемом центральной кучкой, умноженной на бесконечность региональных кучек. Вот и результат. Не иначе, что «Хунта правит бал» (простите Виктор, что уже второй раз сослался). Она, она, родная, а сатана где-то рядом внушает, что демократия – это блеф. Демократия плохо. Да и ладно, блеф так  блеф – мы не против, но лучше то ничего не придумали.  И мы-то вас выбирали, господа, а вы взяли и многое отменили, хотя как показывает жизнь, может и к лучшему. Все у нас как то наперекосяк, того и гляди.
Перед выходом из дома позвонили в библиотеку. Лена тоже захотела пойти. На вокзале сели в 26-й. Большой, муниципальный , напоминающий океанский лайнер, плывущий перед «ГАЗелями», как перед моторными лодками. Ленка,  подсела на площади.
 «Лена Ленина» – вспомнил Гамлет. Она посетовала, что голодна. По прибытию зашли в пиццерию. Это большая редкость, что она голодна, поэтому решил  накормить. Обслуживали медленно, и от раздражения, когда подошла очередь, чуть не выронил пиццу на пол. Поварешки заржали. Тут же встрепенулся в желании найти виноватого, но, оглядевшись, так и не нашел. Сплошные школьницы – поорать не на кого.
Пиццерия разонравилась. Стаканы залапанные, пол поддернут жирком, как в советских столовках, все скользит, пицца из тарелок выпрыгивает. Но в «совке» хоть дешево было, а здесь то. Куда смотрят? Центр еще называется. Пошли вниз по Покровке мимо «Октября», мимо шерстистых пони с голубыми глазами альбиносов и бежевыми бельмами, похожими на комочки зародышей  в желтках .
Ленка зашла в шмотки, а я, в книги. Купил  книгу Памука «Меня зовут Красный». Оказалось, ничего особенного. Любят они мыльные пузыри надувать. И кто им премии дает? Такое ощущение, что Буш. А чуть раньше читал Елинек,  та вообще загнала в колючий,  кустарник, из которого выходишь весь разодранный и с зачатками мракобесия.
Ангел увязался со мной. Шмотки ему еще менее интересны, чем книги. В книгах хоть картинки. Через пятнадцать минут встречаемся и идем дальше. Сзади малолетки взрывают петарды. От неожиданности внутри екает . «Только еще брось! – строго гружу. – Отведу, куда надо» Смотрит оценивающе, смогу ли. Оправдывается: «А че, я ниче. Это я что ли?» Подождал пока мы удалились, и продолжил.
Ленка  вспомнила, что забыла отправить письмо Ангела Деду Морозу. Ангел расстроился. И надо было ей. Слышу, Ангел жалуется на плохое самочувствие. Ленка не реагирует. Смотрю,  побледнел и как-то завял. Что-то съел? Соображаю, что с ним. По пути  забываю о проблеме. Тем более что он молчит. Дошли до трамвайной остановки. Смотрю то на Ленку, то на него. Вспоминаю Ленкины вкусные блины со сметаной и посуду, накопившуюся в раковине за два дня.
Вообще, была моя очередь мыть, но, так как мы  поцапались, посуду мыла она. Ругаемся, как и все, из-за пустяка. Что есть результат глубинного напряжения, сидящего в нас. Мое напряжение из-за временной безделицы, если не считать, что я каждый день пишу по три-четыре, а иногда и по десять часов. Маньяк!  Это естественно не считается работой, потому что не приносит денег. Это моя блаж. Ощущение, что  тунеядец, не покидает  уже долгое время и подогревается косыми взглядами соседей. Козлы!
Догадываюсь, что глядя на увлечение спортом и неспешную походку, они считают бандитом, а узнай, что  писатель, окончательно разочаруются и посчитают ненормальным. А мне выходит не все равно что они думают. Может поэтому, в голову лезут, разные глупости, от которых чуть что начинаю орать, или наоборот замыкаюсь.
Иногда кажется, доверяю ей и не могу без нее, а иногда ну нисколечко. И когда случается, то замыкаюсь и  кажется, что Ленка разочаровалась жизнью в целом и мной в частности. Я то добрый, а она в гневе беспощадна.
Ляпнет такое! Она уже давно не теряет из-за меня голову, да, собственно, и я  из за нее  все реже. Туман рассеялся. Мне кажется, что она что-то для себя вдруг поняла и теперь страдает и винит всех и себя, что уж слишком поздно что то исправить. Иногда хочу ей сказать: «Ничего не поздно!»
Вот рядом стоят выпускницы.
Та, что стоит лицом, рассказывает, о сдаче единого гос. экзамена по литературе. У нее красивое чувственное лицо, горящие глаза и приятная улыбка. Но есть одно «но» – это ожог шеи и частично нижней части лица, и, наверно, что-то еще, под одеждой, но это ее не портит. Улыбаясь, рассказывает подруге, что от усталости во время сессии порой на ходу теряет сознание.
Невольно закрадывается мысль, насколько расплавлена ее кожа под одеждой. Глупое любопытство, но не до такой же степени, чтобы просить показать. Человек моментально сгорает. Он быстро поджаривается и варится. Как курица-гриль! Часто видел такое в «Вечере трудного дня» после пожара, среди грязных луж и углей, лежит дымящаяся пригорелая тушка.
Дошли до трамвайной остановки. Ленка увидела объявление, что в ДК Свердлова выставка меховых изделий. Норковые шубы от пяти тысяч рублей. «Что это за норки? Больные что ли или наркоманки! – шучу. – Не мучайся, иди  посмотри» – «Да не надо». – «Иди, иди, на улице тепло, мы постоим».
И только ушла, Ангел захотел в туалет. Спрашивает: «А мама?» – «А что мама? О чем ты думал раньше?» Продолжает бледнеть: болит и крутит живот. «Какать хочешь?» Тихо: «Да-а-а». – «Пойдем в туалет». – «А мама?» – переспросил Ангел. «А что мама? Сами сходим, без мамы». Бледнеет на глазах! Пошли. Зашли в туалет. Заплатил шесть рублей. Старуха спросила, сколько ребенку. Сказал: «Семь». «Тогда платите и за него»
Пока несколько секунд припирался и объяснял, что сам ходить в туалет не намерен, Ангел тронул  за локоть и с подавленным видом  сообщил: «Уже все. В штаны. Еще!» – и, сжавшись, еще больше побледнел до какого-то облачного цвета. «Все, не успел!» – обреченно заметил он, виновато глядя в пол. «Ну вот! – закричал я на старуху. – Из-за Ваших шести рублей ребенок обкакался!
В ваши-то годы так дешевить! Привязались со своей оплатой! А то не видите, что он маленький! И теперь что? Ничего, нормально да, просто ребенок из-за вас наложил.» Старуха слабо защищалась. «И что прикажете делать? Ну давай, маленький, садись. Сними, сними штанишки, только осторожней, не испачкайся». Стул у Ангела оказался жидкий и пахучий. «Что он кушал? От чего его?» – вспоминал Гамлет, и, как назло, опять несвоевременные мысли о времени, о том, что, вот, когда не надо, время летит. Вообще, сам факт, что уже замечаешь, и есть признак замедления. «Несвоевременные мысли,» хорошее название для текста.
Старуха-кассир и, техничка притихли.
Что же он ел? Грибной суп, сыр, пиццу. Точно! Утром ел творог со сметаной. Позвонил Лене, что так и так – наложил. Она сначала не поняла, в голосе испуг. Пришла быстро. Расстояние – через дорогу. От Ангела жутко воняло. Весь неживой. Попробуй быть живым, когда все ноги и брюки в  месиве. Забрала его в женское отделение.
До ее прихода я еще по инерции продолжал наезжать на глупую старуху, желая ей, чтобы она в час пик на оживленной улице наделала в штаны и чтоб все брезгливо разбежались прочь!
С приходом Ленки замолчал, но не успокоился. Ленка за несколько минут все сняла – испачканные штаны и трусы – застирала и сказала, что нужны штаны, так как все сырое. Я вышел из подвала, в котором  размещался туалет, и пошел в ближайший магазин. Дешевле тысячи ничего! «Только домой доехать», – твердил я. Обошел еще один магазин, дошел до «Sela», но моих трехсот рублей не хватило, потому что самые дешевые трико  триста пятьдесят. Вернулся ни с чем. Ленка побежала – у нее глаз наметан. Заглянул к Ангелу. Он сидел на лавке у входа в женское отделение, такой поникший комок, без трусов и в куртке. На меня не смотрел, с опущенной головой, и как будто совсем отсутствовующий в пространстве. Ленка сняла с себя свитер и перед тем, как уйти, укутала. «Радуйся, – думал я про него, – что у тебя такая мама. Хотя какая? Обычная. Все нормальные мамы одинаковые. » Вышел на улицу, не желая нюхать туалетное благоухание.  Занозой  сидела претензия к ней за то,  что она проморгала, такое.
Погода стояла аномально теплая для 10 декабря – плюс четыре. Снег стаял. Все вокруг шептались о глобальном потеплении. Эзотерики намекали, что планета – живой организм и ей уже порядком надоели наглые человечки.
Грозили, что она скоро стряхнет нас с себя. Вокруг темнело, и город зажигал огни. Рядом с туалетом, на углу дома с памятной табличкой «Доходный дом князей Юсуповых», стоял мужик с громкоговорителем и зазывал прохожих на выставку казней и пыток далекого и близкого прошлого.
С Калигулы он ловко перепрыгивал на Петра Первого, затем возвращался к Ивану Грозному и Малюте Скуратову. «Вы узнаете, что делали с курящими во времена Ивана Грозного! Вы узнаете, как расправлялись с изменившей мужу женщиной!» – зловеще подергивая лицом, подвывал он. «Проходите скорее! Экскурсовод уже ждет вас, чтобы начать экскурсию по музею» – проводив очередную парочку, он продолжал в том же духе и, протянув руку, желтым прокуренным пальцем указывал путь.
Через несколько минут Ленка с Ангелом вышли из туалета. Я  уже не злился. Новые штаны как-то смешно сидели на нем. Сели на трамвай «единицу» и поехали. Он был тих и слаб. Вечером по телевизору сообщили, что такой теплоты не было уже сто тридцать лет и что на Солнце опять произошли  вспышки.
Услышав о вспышке, я   сразу связал их с недомоганием Ангела. Мы с Ангелом внешне похожи, но мне почему-то не  хочется этого признать. Из него вышел бы неплохой художник, но, услышав, что художники мало зарабатывают, он и слышать о них не хотел.
Пришли домой. Форточка открыта. Переодеваюсь и слушаю. Рядом с окном, на крыльце, пьяная старуха спорит с малолетним внуком: «Ты, сучок, взял полтинник из сумочки?» – «Да не брал я не хера, отъ-бись». – «Что ты сказал, сучок?» – «Отстань, говорю, не брал я ничего». – «Как же теперь поедем? Денег на проезд нет, не хера». – «А я почем, знаю? Езжай, как хочешь, а я вообще домой не поеду».

47
ПРЕДУТРЕННИЕ МЫСЛИ
Под действием гравитации Ангел бегает с прямыми руками, похожими на балансиры. Вены вздуты, словно на соломенных ногах носит слона. На левой ноге варикоз. Состояние меняется, как погода. Может, от повышенного голоса, расплакаться. То расцветет, а то болеет, бледнеет, чахнет, становится призрачным. Плачет так громко, что соседи спрашивают: «Что вы там с ребенком? Он так кричит?» Отвечаю: «Мы его пытаем, вставляя градусник в анус, и еще проводим различные экзекуции» .
Не хочется вспоминать, сколько пришлось пройти, но оно само лезет в виде бесчисленных памперсов, отрыжек, аллергических реакций, дизбактериозов, рвоты, сыпи. Тогда то и понял, что ребенок привязывает женщину намертво. Одни приливы молока. И попробуй Ленка что-то скушать, Ангел просыпается. А если вышла из дома, то в ту же секунду и подьем. И совсем не слезал с ее уставших, немеющих рук.
Это ожидает   родителей настоящего и будущего, а у нас это в двойном масштабе. Поначалу и врачи оказались не те, далеко не те.  Как нас торкнуло. За какие-то доли сожгли защитный слой, как будто нас из засады атаковали ракетами класса земля-земля. Казалось, от волнения сгорели напалмом. Плазма слез вскипала и испарялась в загрязненную атмосферу привокзальных улочек. Было страшно.
Как распознали недуг? Да так, молча, глазами. Ленка грудью кормит, а из него обратно коктейль, разбавленный желудочным соком. В полугодовалом возрасте вдруг обнаружился животик. Насторожились. В итоге –  молоко для него оказалось ядом. Печень не переносит белок молока, но мы еще ничего точно не знаем. По инерции страх и волнение еще не набрали обороты, еще, как говорится, лавандаа-а-ла.
Мы еще не паникуем. Держимся. В  думках, как кормить и чем кормить. Купаем – он смеется, а кормим – плачет. Дальше анализы. Ничего непонятно. И известие, как снег на голову. Нам казалось, ну все, бейся не бейся – конец фильма, оттого что ребенок почти не ест и кричит, надрывается. Грудь сосет, вроде, наелся, засыпает. И, просыпается, блюет и снова кричит, уже от голода. Она кормит, животик заболит, и снова фонтан.  Одно время казалось, переедает. Ленка во время купания  пригляделась: «Что-то у него живот.» – и остолбенела от собственного открытия, словно забыв, что уже целый месяц приглядывалась, но решилась озвучить только сейчас. Вот так и обратились.
От эскулапов, повеяло радушностью могильщиков. Как всегда бывает, одна крайность сменилась другой. Консилиум во главе с заведующей поликлиники не нашел ничего лучшего, как заявить, что у ребенка несовместимая с жизнью инфекция – мегало вирус какой-то – и, вроде как, надо готовиться к худшему. Понахватались умных словечек. Ощущение такое, что когда-то поклялись  мамой Гиппократа.
Так, наобум . Начитались в умных книгах непонятных слов и играют в доктора. Со своим  приговором посылают нас на самую окраину  в детскую инфекционную больницу, похожую на огромный, темно-зеленого цвета, заплесневелый морг. Сразу вспоминается рассказ «Убийство на улице Морг» или что-то вроде. Внутри  тикает бомба.
Как увидел это чудо человеческой мысли, так  все опустилось. Мы даже не зашли. Как подъехали к темно-зеленой обшарпанной халупе, также развернулись и поехали обратно. На здание смотреть страшно, не то что зайти. Стало тоскливо, и поняли, что надо делать все по-своему. Ни в коем случае не смиряться с тем, что нужно умирать.
«Внутрь не пошли!?» – удивилась заведующая поликлиникой.
На память пришел шахматный турнир в районном Доме пионеров, находившемся в бывшей кладбищенской церкви. Зашел туда  только раз. Больше не смог! Так и тут. Вернулся в поликлинику и говорю: «Нет, господа, вы не на тех напали. Мы, блин, будем жить!» Сказал, как военный, и по их лицам понял, что прозвучало почти как «Ни шагу назад!». И не слушая «гениев» из поликлиники, начали действовать самостоятельно. Сначала растерялись, руки опустились. Пришлось звонить Андрею, а он позвонил еще кому-то. Так и вышли на  Институт.
А там совсем другое дело – профессионалы высшего класса, понимание, знание. Но, надо отметить, вокруг одни свои да наши. Ну да ничего. Спасибо добрым людям, мы тоже попали в их спасительное число. Страшно даже подумать: а если б нет, то, наверно,  сгубили бы ребенка. А так, вовремя начали лечение и исключили нежелательные последствия.
Оказалось, у ребенка  невосприимчивость к белку молока. И за этим пошли-поехали откровения. У ребенка все нарушено: биохимия никакая, животик большой из-за того, что  гусиная печень, сахара в моче немерено, кальций, вместо того чтобы остаться в организме и укреплять кости, вместе с фосфором выходит через мочу. И все. Это называется «приплыли, сушите весла в керосине». Мы снова в шоке, мы в трансе, мы в нокауте. У Лены сухой плач, временами переходящий в мокрый. Порой ребенок так пронзительно кричит, что кажется,  его разорвет на части. И вот тогда остается «сабли в ножны и ждать»
Иногда в момент крика проскальзывают предутренние мысли, кажущиеся от недосыпания единственно правильными, – уж лучше б умер, чем так мучиться. Малодушие, как правило, развеивалось в первых лучах(если оно, конечно, выходило, а не пряталось за облаками). В такие моменты снова хотелось жить, но не на долго до новых криков и  фонтанов.
Новый дом. Соседи недоуменно рассматривают нас. Нам остается виновато улыбаться. В итоге – низкий поклон Америке и врачу. Вскармливаем Ангела американской смесью, семь с половиной долларов банка.
На месяц хватает трех банок. Я работаю, но уже не с Андреем. Как-то зарабатываю. Лекарства недешевые: «Эссенциале», «Креон» и тот же кальций в таблетках. Мы с Леной уже не загадываем и ни о чем не думаем наперед, кроме того чтобы вытащить нашего мальчика.
Как это не странно, были у нас и недоброжелатели, но нас они не волновали. Мы не думали о них, а думали только о том, как выиграть сражение за ребенка, тем более он такой красивый – настоящий Ангел. Щекастый годовалый, из-за слабости ног еще не умеющий не то что ходить, а даже ползать. В два с половиной Ангел выглядел как годовалый. Отставание усиливалось с каждым днем. Мы уже начали понимать, что это не какая-то ветрянка, краснуха или скарлатина – а, на всю жизнь и Ангел есть наша судьба. Настроение от таких мыслей не улучшалось.
Расстройства заглушались радостью, что вот ребенок улыбается и что скоро, очень скоро встанет на ножки и побежит, и все в нем распрямится и выровняется. Так нас уверяла достойная самых добрых слов лечащая врач к.м.н. Валентина Николаевна. Мы наконец-то получили новую квартиру, потому что неожиданно для всех у властей появились лишние деньги и они начали расселять ветхий фонд. Ленка была счастлива.
Хоть какое-то просветление. Наши мучения без горячей воды закончились. Прекрасная двухкомнатная квартира. А дальше два раза в год, по две недели весной и осенью, Лена с мальчиком ложились на обследование в Институт. Он стал для нас вторым домом. Они бесплатно подбрасывали нам   дорогие таблетки и это принималось нами как забота государства о простых людях.
Время шло. Мы тихо жили в любви к  ребенку, все больше понимая, что только она сможет разрушить чары зла и вылечить. Мы переживали за его рост, который будто замер. Развитие скелета отстает от сверстников на два года, не говоря уже о самой печени. Чтобы усилить мышечный тонус, возим его   в институт на массаж. Ангел не любит массаж и капризничает, но когда едет со мной, то не плачет. Приехав в институт,  идем в процедурную. И на  лавке рядом с дверью, ожидаем  очереди.
Рядом сидит молодая женщина. Из кабинета выходит заплаканная девочка, но увидев маму, успокаивается. Короткий миг – и она в объятиях. И вот они спокойно идут на выход. Отправив Ангела на массаж,  смотрю им вслед, пока они не скрылись за дверью. Сижу, рассматривая в окно красные  стены, плавно переходящие в бледные, сгустившиеся на плиточном полу, тени.  Узор как  узор, один из многих! 
Мимо снуют женщины в белых халатах с пластиковыми бирками на лацканах. Врачи выделяются  осанкой и важностью в движениях. С маленькими пациентами они говорят нежно, ласково, волшебным образом успокаивая напуганных перспективами уколов, детей.
Медсестры передвигаются быстро и энергично. Лица у них простые без сантиментов. Слева подсела мамочка с сыном. «У нас все нормально, анализы хорошие, ничего не нашли» – радостно объясняет она подошедшему врачу.
Мимо  прошла медсестра, потом другая. На лавочку подсела  мамаша. Сын у нее подросток и, как видно, любит спорить. Я слышу их разговор. «Не останусь я здесь! И таблетки пить не бу-уду» – бубнит он, и видно, что уже готов психануть. Она уговаривает дежурными фразами.   Он чувствует неискренность и еще больше вредничает.
Она: «Эти таблетки надо - обяза-ательно! Тебе врач прописал, значит необходимо пить, как положено». – «Не бу-уду!» – упрямствует он. Мать раздражена. Он взрывается. «А чего они в меня плюются? Я тоже в них плюну! Ишь ты, в спину харкают. Мне что, приятно ходить оплеванным? Я им все рожи захаркаю» – вскрикнул, сын, поглядывая в конец коридора, где, предположительно, и притаились те, кто плевался.
 «Плеваться нельзя. Это некультурно» – дежурно продолжала мать. Сама же краем глаза посматривала куда-то в сторону. Ей и невдомек что его здесь обижают, ему неуютно, и он готов бежать. А я заметил, что ей действительно  нужно, чтобы сын еще немного полежал в больнице. Из-за него у нее никакой  жизни. Он не дает  покоя, у него переходный период, если хотите, эдипов комплекс, и он  ревнует.
Ее отрывистый взгляд не понятен. На мой вкус, она чуть старше, чем женщина, которая безоговорочно нравится, к тому же в ее чертах прослеживаются истерические нотки, но, надо признать, она чертовски озабочена и это заметно.
Стриженная под каре, словно чтоб осуществить свободный доступ чьих-то горячих губ к стройной шее. Алая помада – чтобы отвлечь внимание от увядающей кожи. Она усиливает натиск и жжет. Спасают только дореволюционные стены, те, что, как нарисованные, высятся в окне напротив.
Ее сын все гундит. Из-за угла появилась врач, но только без халата и, подойдя, начала успокаивать (как она выразилась) будущего мужчину. С ее появлением и заботливым отношением тот почти уже согласен, что надо еще полежать. Врач ищет закрепляющий аргумент и находит: «Ты суточную мочу собрал?» «Да», – отвечает, юнец. – «Сдал?» – «Да-а-а». – «Тогда  завтра после обеда будет ответ и станет ясно.» – успокаивала врач. «А может, вас на дневной стационар?» – предлагает врач и смотрит на мать. Та: «Нет, извините, я не могу каждый день его возить. Ничего страшного, если он останется еще на пару дней, ничего с ним не случится» – уверенно сообщает она. Сынок  несогласен, и бурчит под нос, что убежит. Врач в сомнениях встает и уходит.
Почти следом, под руку с медсестрой, в полудреме, из двери, появляется Ангел. «Ну, в понедельник, наверное, с мамочкой приедете?» – предполагает массажистка и, передав теплую, почти прозрачную, руку Ангела, скрывается за дверью.
Бросаю запоздалое «спаси-ибо», беру за руку и веду на выход. А кирпичные стены смотрят вслед, но мы не поворачиваемся, наверно, оттого, что здесь уже давно и  скорее всего  надолго.
Ангел легче переносит зиму, чем лето. Прямые солнечные лучи ему не показаны. Под солнцем он становится вялым. Сок жизни моментально испаряется. Почти так же, как из сожженного молнией папы, убегавшего через пшеничное поле, от взявших, след ОБХССников. По доносу одного из  работников, устроивших облаву на  подпольный  чайный-цех. Как бы  хотел сейчас обнять его, убеленного сединами подпольщика-цеховика. Мудреца и  умницу!
А вместо этого вижу ночной кошмар. Как папа с дымящейся  дырой в груди лежит, на сырой земле, а вокруг стоят  запыхавшиеся, сырые от дождя ОБХССники, а между ними бегает смеющаяся желтая женщина, и пролетает синий демон.  Рядом стоит ничего не понимающий, удивленный папа и тоже смеется. Их это забавляет. Они совсем другие.
-Что смешного?- спрашиваю я.
- А кто тебе сказал что мы смеемся – отвечает синий демон. – Это мы так плачем!-

48
ФУТБОЛ И ХРАМ
На тренировку Гамлет ходил по привычке. Шел с настроением, вприпрыжку, почти бежал. Дорогу знал на ощупь и, по звукам. Для проверки иногда закрывал глаза и шел. Новая сумка, подаренная на День рождения, дополняла общий настрой. Хотел с логотипом «USSR» или «FIFA», а подарили  «FIBA», но и от этого море эмоций. «А кто бы еще понимал – успокаивал он. – Здесь написано «Всемирная баскетбольная ассоциация» или «борцовская»? Завороженный ровностью букв, он радовался, что все в ней красиво, престижно и удобно. Сумка крепкая, вместительная, нетяжелая, вполне годилась и в школу. После школы была тренировка, и, чтобы не мять тетради и учебники,  складывал кеды в  пакет.
Запах  кожи перемешивался с запахом  формы. Полотенце, и мыло не брал, по причине склизкости, и потому, что не хотел лишней стирки. Горячей воды не было, и маме приходилось долго кипятить на плите воду. Для экономии вытирался майкой, которую не менял, пока по запаху ее не обнаруживала мама или бабушка и, держа двумя пальчиками, не уносила в стирку.
Одно время, как говорила мама, перепортил все майки, заболев вырезанием и печатью трафаретов. С нескрываемым удовольствием вырезал  номера – десять, девять и одиннадцать, в три полосы, а также неизменную адидасовскую коронку с надписью, приклеившую взгляд,  как и герб  «Мальборо» с двумя вздыбившимися лошадями, и геральдическими надписями «вени, види, вичи» и пышной короной.
Краска не подходила, но это не останавливало. Подложив газету и мокнув в краску кусочек поролона, аккуратно, пропечатывал края. И так увлекался, что забывал обо всем, в том числе и об испачканных пальцах, которые придется оттирать растворителем. Высохший рисунок дубел, и ткань теряла былую мягкость. Еще бы – половой краской по ткани.
Но все равно издалека ничего, а тем более что с трибун вообще  не видно, и совсем не беда, что самому некомфортно, словно фанерку к спине приколотили: искусство требует жертв.
Футбольный зал находился под трибуной стадиона,  был длинным и узким с толстыми колоннами и жидким светом, проступающим через зачехленные сетками окна первого этажа. Для Гамлета такое неудобство имело значение, как и пропахшие потом раздевалки с ритуальной примеркой  формы, натягиванием гетр или, наоборот, назло судье спущенными до щиколоток, как у аргентинца Кемпеса и бразильца Сократеса.
Он мог играть и в меньшинстве, и один. Лишь бы играть. Тренер ценил его волю и непредсказуемость в действиях. Выйти на игру со спущенными гетрами, было круто и считалось реальным вызовом, судье почти, что вечному двигателю, похожему на старого клоуна, Семену Ш.
Ты – звезда. И не беда, что пока местного значения. По просьбе арбитра поправил форму и подтянул гетры, а как начался матч, гетры сползли и судье уже не до них. Белая трикотажная форма после первого тайма и размытого дождем поля стала бурой, и тренер раздраженно заметил игроку: «Иванов, что за игра? Ты  форму не испачкал! Поборись, нечего себя жалеть!»
Особенно была важна выдача новой формы и бутс «Пауль Брайтнер». Они удобны, как, собственно, все адидасовское, и считались «писком», пусть даже сшитым по лицензии. Каждого тревожил вопрос «Подойдут или нет? Достанется или нет?» В раздевалке воцарялась пауза.
Основным игрокам тренер подбирает более тщательно, дает мерить, а защитникам и запасным – по остаточному принципу: плюс минус. Обычно размер больше. И вот уже центральный защитник, чистильщик, важнейшая фигура, по прозвищу «Слон» возмущен, что бутсы велики: «Это что такое, а? Ничего себе, Алексей Михалыч. Я в таких, не выйду. Что это за галоши? Как в них играть?» – «Ну ладно, Золотов, не капризничай». –
 «Нет, ну Вы сами оденьте и ». С другой стороны, защитнику – выноси и вставляй, а нападающему  нужно выдумывать. Прямолинейность здесь не катит, разве что как один из  ходов. Удары поставлены и неожиданны, все по-честному, все по-настоящему, все хорошо и прекрасно, если обувь по размеру, а тем более, если не бьют сзади.
Гамлет ужинал пловом. Лены еще нет. Указательным пальцем Гамлет тычет в скопления крошек,  и ловким движением отправляет  в рот. Детская привычка, к чтению. А читал «Дядю Степу» Сергея Михалкова, «Чудо-дерево» Корнея Чуковского, Маршака, Агнию Барто, «Робин-Бобин Барабек скушал сорок человек и корову, и быка, и кривого мясника, а потом и говорит: «У меня живот болит». А как стыдно, когда какой-то таракан всех животных запугал.
Негодовал на крокодила, заглотившего Солнце, хотя  понимал, что это всего то облако. Удивлялся испорченному телефону, тщательно умывался, благодаря Мойдодыру, смелел, благодаря Мальчишу-Кибальчишу, которому посмертно отдавали салют «проплывающие пионеры». А также «Тимур и его команда», «Разбитая чашка», «Чук и Гек» и другие.
Кто из нас не попадал в такую ситуацию (звучит почти как «кто без греха)? Как скажете с таким багажом сейчас?
И  вот недавно узнаю, что у человека четыре врожденные программы:  1.Защита собственности. 2. Стремление бить(кусать) других. 3. Любовь к родителям 4. Склонность к воровству. Вот тебе и божье начало! Со звериным, пятьдесят на пятьдесят.
Гамлет любил церкви. Храм несмотря на пропаганду, манил прозрачным отзвуком колокольного звона, пропитанного надежностью сводов, которую не ощущал в стенах родного, но казавшегося таким чужим, дома, в котором дядя Саша – был единоличный хозяин! Какой же он мой!? А в храме спокойно и все хорошо, пожалуй, кроме намеков на обильную трапезу священников со стопками блинов и оладьев.
Сметана! Масло! Обжорство, казалось, делало человека немым, глухим и слепым к  миру. Возьмите , хотя бы трех толстяков! Думал я.
К тому же запах пищи отвлекал от высокого. Дедушка слыл церковным человеком и два а то и три раза в неделю, а то и чаще, выстаивал службу. И Гамлет его понимал, хотя и был пионером. В храме ощущал  прилив добрых сил и светлой энергии. Она проистекала и концентрировалась в нем только здесь, и вне храма испарялась, как будто ускакав на лягушачьих лапках в сырую траву, луж и облаков.
Его чуткий нюх вдыхал разлитую в воздухе благость среди ликов святых и прочей церковной утвари. Подпевал про себя «Отче наш», не зная слов. Николу- чудотворца  уже знал в лицо, да и Богоматерь с Иисусом, были знакомы не по наслышке.
Перед учебным годом дедушка вел внуков на причащение. Все было бы хорошо, если б не приходилось глотать (и стар и млад) сотни человек, из одной ложки кусочек хлеба, пропитанный в вине. Одно и успокаивало, что это кровь и плоть Его.
 А они совершают Богослужение. Как только подходила очередь Гамлета, он с  трудом сдерживался, чтобы не отправить содержимое желудка на святого отца. Запах кадила только и отвлекал. 
Душе становилось легко среди праведников, тем более что рядом стоял дед, который на самом деле был  прадедом. Сверкая окладистой бородой и успокаивая  уравновешенным характером, он внушал, что все будет хорошо и в  толпе никому не станет плохо и никого не затопчут, потому что с нами Бог.
 Дед являлся примером трудолюбия и терпения. Правда, некоторые родственники намекали, что дед недалекий и бабка по молодости наставляла ему рога. Так кто ж без греха думал я и никого не осуждал?
Гамлет нет-нет и задумывался над тем, чтоб не ходить в школу, а ходить в храм, молиться, креститься, помогать, стоять внутри и рядом с храмом, слушать раскатистый колокольный звон, пение хора и службу батюшки, понимая, что Господь укрепит и даст силы. Только доверься, только пролей слезу жалости к ближнему, и тогда он обязательно излечит маму. Но она не верит и никогда не ходит с ними. Крещение Гамлет не помнил, но бабушка рассказывала, что их с Андреем крестили, как и многих тогда, дома, украдкой в тазу.
Окунали головками, за Отца, Сына и Святаго Духа. Оба кричали, но, увидев друг друга, в один волшебный миг замолкли. И все сразу стало хорошо! Что-то большое и всепоглощающее успокоило, приняло в свои руки. И порой Гамлету казалось, что он помнит тот момент, когда грань молельного угла раскрывалась, возникала пауза, и стало спокойно, от снизошедшей благодати, на розовощеких пупсов.
И сейчас, и всегда, когда внутри Гамлета что-то начинало мутнеть и рычать, он, недолго думая, шел в храм и ( молитв не знал)  просто стоял, замечая, как тихо раскрываются небеса, и в наглухо заколоченную душу начинает попадать лучи,  пишущие  невидимыми чернилами «Живый в помощи Вышняго. В крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой, еси и прибежище мое Бог мой и уповаю на него. Яко Той избавит тя от сети ловчи, и от словесе мятежна, плещма Своима осенит тя, и под крыле его надеешися : оружием обыдет тя истина Его. Не убоишься от страха нощного, от стрелы летящия во дни, от вещи во тме преходящия, от сряща и беса полуденного. Падет от страны твоея тысяща и тма одесную тебе, к тебе же не приближится, обаче очима твоима смотриши, и воздаяния грешника узриши, Яко Ты, Господи, упование мое, вышняго положил еси прибежище твое, не приидет к тебе зло и рана не приближится телеси твоему, яко ангелом заповесть о тебе, сохранити, тя во всех путех твоих на руках возьмут тя, да некогда не приткнеши о камень ногу твою, на аспида и василиска наступиши и попереши льва и змия. Яко на мя уповая, и избавлю и покрыю и яко позна имя мое, воззовет ко мне, и услышу его: с ним есмь в скорби, изму его и прославлю его, долготою дней исполню его, ему спасение мое.»
Иногда он приползал в храм больной и разбитый и там уже вылечивался, вдыхая живой воздух намоленных образов. И исцеляя душу от ереси и от частого забвения Господа, жалел и раскаивался, что утопал в нечистотах, злоупотреблял спиртным, курил, смердил, сквернословил.
А раньше, еще малышом, проказничал над молящимся дедом. Дед молился усердно, коленопреклоненно, а как шалил, то осенял знамением и терпеливо ждал, пока угомонюсь. И угомонился же, но, нет-нет, снова забывался и повторял: в самый разгар дедовской молитвы бил ладошкой по шкафу и смотрел, как из щелей разбегаются  тараканы.
Шкаф, как и дедовский дом, был ровесником века. Как и многих тогда,  нас вскармливали и баловали прабабушки и прадедушки пока бабушки и деды  работали, не говоря уж о родителях, которые «пахали» еще более напряженно, строя пресловутый социализм.
А старики – они золотые, мягкие и добрые. Ничто их не испортило. Сделанные из мягкого, пушистого, плюшевого золота, с серебряными стержнями внутри. Сшитые добротно, на совесть, золотыми нитками, из неземных тающих нитей и перламутровых блестков любви к ближнему в глазах. В них  еще можно было увидеть отражение деревянной Руси. А вокруг  витала аура самых красивых радуг и русских пейзажей. Их доброта, как прохладная вода мудрости. Их гнев нестрашный, а добрый.
Ах, как я их люблю, как им благодарен, как они меня пригрели, взрастили, полюбили, и я заполнился их бесконечной любовью. Теперь иду тропками, тропинками, тротуарами, пешеходными переходами, сажусь в автобус и еду в центр или на окраину, в лес, на озеро купаться и загорать, работаю в поте лица,  и всегда вспоминаю их мягкие касания.

49
ФАНАТ
Если мяч  пинать о стену, из него может вылезти грыжа, и тогда остается только добивать, пока не лопнет. Что делать? Бывает. Когда младенцы долго и надрывно кричат, у них тоже случается грыжа, но это  не значит, что их надо бить головой о стену. Хотя, надо признать, с Ленкой пару раз случалось. Ну, конечно, не головой, но когда надрывался, приложила Ангела о картонную перегородку. А с мячом все оттого, что и выкинуть жалко, и домой нести уже не с руки, но несешь на пальцах, как на подставках.
Каждый мяч, как и человек, разный, хотя на вид, издали, кажется одинаковым. Он похож на планету, летящую в космосе. Особенно когда «сухой лист» с углового – так один в один траектория Земли. За Солнце, в данном случае, фонарь, а «сухого листа» еще суметь надо, как Лобановский. Не факт, что выкрутишь. Он да Буряк, да может еще Марадонна и крутили. А у нас на улице каждый второй  мог.
Мяч  на тот момент был святым предметом и находился вне всякой  конкуренции, оттого что некоторое время назад клюшка и шайба уступили ему  позиции. А все оттого, что он сам по себе имеет сильное гипнотическое действие: как увижу его, так будто приклеили, не оторвешь.
Как не стараюсь, не получается. Готов бежать за ним, не чувствуя усталости, а без него быстро устаю и начинаю слышать не то, что нужно подростку. Не терплю, когда мяч в грязи, сразу хочется  мыть, чистить, пусть даже в луже.
После матча из волос сыпется песок. Мама удивляется, как такое возможно. Ты что, головой землю рыл? Молчание – знак согласия. Если мяч изменил форму, то пиши, пропало: он будет неправильно отскакивать, и это уже не футбол, а так, регби какое-то. Но мы, дети из рабочих кварталов Лыжного Ножгорода, играем любым мячом и даже спущенным, не говоря уже о железных банках и камешках. Кстати, кто не знает.
Регби и родилось из футбола, когда один не очень терпеливый англичанин схватил мяч руками. Как футболиста меня от этого коробит. Не переношу, когда мяч в поле хватают руками. «Хочешь играть – играй, – обычно кричу я – Ты футболист или кто? Тебе ноги для чего?» И того, который схватил, точно, поколотили. А если нет, то следовало бы, для порядка. Люблю мяч,  даже сдутый. А уж если новые надутые  блестят, как необъезженные кони, летят в воздухе, скачут, и звук у них крепче, и по голой ляжке если прижжет, так прижжет, уж не говорю об голову.
И их еще возить и возить. А когда берешь  эти кусочки сшитой кожи, прижимаешь, вставляешь иголку, и надуваешь, то ощущение, что вот сейчас с твоей помощью он и наполняется жизнью, а с ней и неповторимой судьбой.  У многих мячей судьба – жить в качестве тренировочных, у других (их меньше) игровых, и только у единиц – судьба участвовать в великих финалах. Сдутый мяч чем-то похож на эмбрион: весь такой съежившийся. А если перекачать, то камень, такой, что при сильном ударе ноги выворачивает.
Бывает бескамерный, с ниппелем под иголку, классический, пятнистый, танго. Еще застал мячи со шнуровкой из старых тренерских запасов. По мере прогресса они быстро исчезли, но, впрочем, несколько неглубоких следов на детском лбу оставили. Сами понимаете, когда надо защищать ворота,  тут уж ни на что не посмотришь, даже пушечные в упор примешь, а тем более, если надо забить – тут и ноги не пожалеешь.
Мяч – это что-то вроде начала всего, это своеобразное яйцо, из которого появилась курица, это генератор тока и предмет самореализации не только футболиста, но и зрителя. И когда игрок касается мяча, цепь чудесным образом замыкается, и происходит нечто завораживающее и прекрасное, потому что застрекотало. И вот есть контакт, сразу загораются лампочки  сердец и глаз, а кто-то падает, покрытый алыми точками. И это уже из другого сценария. Опять кровь, кругом кровь, она рядом. Где-то на юге дурные новости, а нам говорят, что все хорошо.
Очертания людей, улиц, домов появляются с новой силой. Игрок с мячом – это совсем другое, чем игрок без мяча. К нему приковано внимание. Он замыкает  цепь.
Он уже не просто человек и не просто спортсмен. Он – артист оригинального жанра. Он – маг и чародей! Его выход, его шаги, его ноги как кисти – а мяч что-то вроде красок , а поле с воротами –  холст.
Если получается, то энергетика и децибелы зашкаливают. Ты тренировался, готовился к сезону? Тогда получай, стихия несет, торнадо по зеленому сукну, маневр, финт, и гол.
Везет, сильнейшим это правда. Лево, право – отработанно сотни раз. Мышцы в тонусе. Голова ясная. Раскачиваешь тело, как лодку. Корпус пластичен и кажется, что опрокинется. Хотя всем давно известно, но каждый делает это по-своему: Горинча усыпляет и, дернув на ложном замахе, взрывается, уходя в нужном направлении; Пеле, закружив, находит одну единственную, открывшуюся на доли секунды, прореху в обороне; Марадона, привязав мяч к ноге невидимой веревкой, сливается с ним. И кажется, что мяч ведет его, а не он мяч, и судья так восхищен, что не замечает подвоха, потому что с Марадонной, рука Бога.
Когда мяч на ноге, в тебе просыпаются нечеловеческие силы. Личное и командное переплетаются, и ты полностью выкладываешься. Свист ветра в ушах. И вот он. «Го-о-о-о-о-о-о-о-о-ол!» – ревут пока еще пустые трибуны. Команда прыгает на тебе, как на батуте. Тебе больно не от них, а оттого что вратарь саданул шипами под колено и под гетрой вырван кусочек мяса, шва на четыре, и хорошо еще, что не в чашечку. Подумаешь, кусочек,  может статься, что ты уже не сможешь играть. «Сможешь, сможешь» – приговаривает многоопытный тренер.
Ребятам важно, чтобы ты забил и вывел их на первое место, а что с тобой – им, впрочем, по барабану. Им главное – результат, но ты этого не понимаешь, потому что живешь этим, и пульс отдает цокающим звуком капыт об асфальт. И ради этого ты все стерпишь. Ради того чтоб вновь выйти на поле.
Быть первым – с этим надо родиться. Засыпаешь со сдутым мячом под подушкой только потому, что накаченный не помещается.
Мяч священный татем, и  действует на судьбу и, слава Богу, действует положительно. В те счастливые времена, поздно вечером, засыпая накануне матча,  продумываешь план предстоящей игры.
Помимо тренировок еще дома приседаешь по двести-триста раз, во дворе прыгаешь через штакетник и врытые в землю автомобильные покрышки, бегаешь кроссы. Никто об этом не говорил, никто не заставлял – просто сам. Такое отношение присутствовало  всегда. Хотя по началу конечно, одолевал хаос и  желание хотя бы научиться  чтоб мячик не отскакивал, как от стенки. Приручить его – нелегко. Но  страсть и желание каждый день, хоть зимой, хоть летом, хоть в грязь, хоть в дождь выходить и играть, при этом думая о великих победах и командах.  Выходил с мячом и без мяча в дождь и в снег, что-то пинал, да хоть камешек. И не скажу, что был совсем один. Нас таких много было. Целый микрорайон. Футбол-хоккей спасал и давал надежду вылезти из трясины родительского пьянства.
Футбол – наш пароль, наш код примирения друг с другом, наша территория без насилия. Все мысли, все разговоры пропитаны футболом, особенно «Динамо» Тбилиси и Кубок Кубков. Давид Кипиани, Владимир Гуцаев, Ромаз Шенгелия кумиры детства, вместе с Коте Махарадзе, вратарем Габелия и защитником Сулаквелидзе. А что сейчас?Абра- кадабра какая то.
Футбол подстегивал учиться, но совмещать не у всех получалось. А мама и родственники не понимали такого упорства и нашей с братом одержимости. В их представлении это было пустым. На завод надо готовится, говорили они.
Дядя Саша был еще категоричнее, и его подвыпившее сознание, во-первых, не переносило балет с его обтянутыми формами, во-вторых, футболистов, особенно сбитых с ног и притворно, как ему казалось, корчившихся на газоне.
«Вставай, сука! – кричал дядя Саша в телевизор. – Хватит симулировать.» На что я  объяснял, что действительно очень больно, когда тебя бьют по ногам, а еще часто бывает локтем по ребрам или в шею и что у опытного защитника этих ломалок – вагон и маленькая тележка, и только попробуй,  разозли. Тогда гляди, в  оба!
Первые матчи на первенство района  проигрывали подчистую – 0:15, 0:10 . Но с каждым годом результат улучшался, и через два года упорных тренировок  «закусились» с бессменным чемпионом  района последних десяти лет – командой «Вымпел». И – о чудо! – выиграли по пенальти.
Все неслучайно. Просто, когда ты чего-то сильно хочешь и этого добиваешься, то обязательно получится. Вот я мечтал научиться мягко, по-кошачьи, передвигаться, жонглировать мячом, как в цирке, прикрывать корпусом и затем, сделав ускорение, увидеть мизерного вратаря в огромных воротах.
И тогда остается слать мяч чуть выше и не обязательно в девятку. Удар из разряда неберущихся и. Хотел в девятку, а получилось в шестерку. Случалось, мазал, но, слава Богу, не в ответственных матчах. Жизнь все расставила на свои места, тренировки дали, свои плоды, сомнений больше нет, сегодня наш день.
Любой, даже  незначительный матч, начинается с приветствия, затем судья бросает монету и, в зависимости от орла или решки, кто-то разводит, а кто-то выбирает ворота. И это важно, потому что солнце в глаза или сильный встречный ветер, а то и лужа во вратарской – не каждый вратарь, да и команда, освоится – вот тебе и быстрый гол, а потом пробуй переломить. Какое-то время играл под одиннадцатым номером.
Рисовал на бумаге номера и затем, хотя главным кумиром был Диего Марадона №-10, не решался и вырезал трехполосный трафарет номер девять. Р.Шенгелия. Адидас. Печатал синей масляной краской похожую на  тюльпан (а кто-то скажет – лотос или лилию) адидасовскую коронку, которая никак не хотела пропечатываться. Атрибутика придавала гордости. В душе – Марадонна и Пеле, по номеру – Ромаз Шенгелия. Представлял себя бесстрашно несущимся к чужим воротам, к победе, к счастью. И несся.
До шестого класса с футболом конкурировал хоккей.  И,  в то время это было еще более авантюрное занятие, чем футбол. Ибо формы не было, коньки-канадки, стопа гуляет, лезвия тупые, точить негде – и все это на плохом льду, на нестандартной площадке напоминало игру хромых, кривоногих снеговиков, опирающихся на самодельные клюшки из ободранных новогодних елок, но и это всяко лучше чем сейчас когда даже талантов не берут за деньги в команды. Помню первого тренера Валеру.
Усатый богатырь, десантура. Практику перед ментурой проходил. В сорокоградусные морозы заливал каток, пожарным гидрантом. С трудом, сжигая газету за газетой, лез в колодец и грел трубы, крутил вентиль, перехватывал жгущую пальцы газету, и, долго грел наконец размораживал и подсоединял пожарный рукав. Весь сырой, как моряк во время шторма, с огнем в руках он смотрелся почти как герой-панфиловец, идущий на вражеский танк, и так  героическими усилиями с нашей помощью заливал.
 Нашему счастью  не было предела. А утром, прибежав на площадку, мы в ужасе обнаружили, что лед испещрен трещинами. Вот незадача. Сколько усилий впустую.
Мороз и гидрант . Играть невозможно. По своей невезучести площадка казалась заколдованной. Скорее, как самого упитанного, но я-то думал, что и как самого смелого, Валера ставил меня в ворота.
Без защитного обмундирования, только клюшка, к тому же не вратарская. Я почти не боялся, тем более он обещал бросать несильно и невысоко, а я тогда доверял взрослым. И в результате он без замаха, по десантному лихо, кистевым броском зарядил мне меж бровей. Без тени укора  или вскрика я упал лишь на миг потеряв сознание. Всего то на долю секунды, увидел сквозь его насмешку реальный боевой оскал. И понял, что в тот момент являлся для него вражеским караульным и вместо шайбы он, мысленно бросал в меня штык-нож и поэтому  так точно попал.
Мне было не столько больно, сколько обидно, что он  обманул, а я с детства не любил обманщиков и как то сразу, понял, что с Валерой мы ничего не добьемся. Тем более,  он делал ставку на хулиганов, и нам, обычным детям, в его команде делать было нечего.
Мгновенно оплывший невидимый третий глаз стал еще более невидимым, но все же по ощущениям тогда он чуть и приоткрылся. С тех пор я кое-что видел наперед.
А в тот момент, как подкошенный, рухнул и очнулся только через несколько секунд с огромной шишкой. Скорость ее роста поразила даже видавшего виды Валеру. С единорогом меня, конечно, трудно было сравнить, но с циклопом вполне . Через несколько недель стало еще веселее: из-за отсутствия защитных краг мне проехали коньком по  пальцам. Кожа на мизинце и безымянном разверзлась, как мантия под действием магмы, а вместо  лавы текла кровь.
Как только я это представил, мне стало не страшно. Через месяц зажило. Сколько  не старался, все равно самые захудалые ребята катались лучше. Попытки научиться кататься по непонятным причинам приводили к обратному результату. Так я, провалил ледовый экзамен в хоккейный клуб «Искра». Мое горе было безграничным. Страдал от нереализованности и обиды.
Через три года  меня все же взяли, но царящая в команде атмосфера не устраивала и не могла устроить. «Может, струсил?» – спрашивал я себя. Не думаю, если только чуть-чуть, потому что в трудный момент, как не искал, не смог отыскать в себе тумблер «дурак». Тренер набрал нескольких таких дураков – ребят из школы, для умственно отсталых. Сильные физически и бессильные умственно в прямом и переносном смысле они давали жару.
Такие питекантропы современности. В раздевалке, ссорясь, они частенько кидались коньками и чаще всего в спину. Только один отвернется и понеслась. Могли ударить клюшкой по лицу, а на поле, не стесняясь, били по незащищенным местам. В результате таких подлостей командный дух отсутствовал напрочь, а вместо него царили страх и непредсказуемость. Тренер делал вид, что не замечает. Из-за этого, мечтавший о дружбе и товарищеском взаимопонимании в коллективе, я и бросил и полностью посвятил себя футболу. Дядя Саша называл футбол «бабским спортом», говоря, что у футболистов жопы толстые, а руки тонкие и что если б был мужчиной, то продолжил бы заниматься борьбой. Его слушал, но делал по-своему. Если честно, было обидно это слушать.
И только много позже начал понимать, что футбольные поля – это на самом деле бескрайние небесные луга. А штанги  – телескопические вышки инопланетных кораблей, уходящие прямо в небо и угловыми флажками размеченные где-то за облаками. Хотя догадывался, что они, возможно  отражение небес, и мы, бегущие с мячами,  являлись лишь отражениями Ангелов, играющих звездами на небесах. И это не голословные заверения, оттого что все самые лучшие финты получались как-то сами собой. Случайная неслучайность – вот истина!
Ощущение парения и горения как доказательство спонтанной, почти чудесной природы творчества. Кто-то скажет, что все это результат многолетних тренировок. Возможно! Но даже спустя время я только так и характеризую игру – как чудо. Без импровизации, непредсказуемости и увлеченности было  бы совсем блекло.

50
СТАТЬ ЧЕЛОВЕКОМ
Ангел мог нарисовать себя на бумаге, вырезать ножницами, потом приложить к  карте  и тем самым оказаться в любой точке мира. Так же обстояло дело и с космическими перемещениями.
Для этого была необходима карта звезд, желательно располагающаяся на потолке. Щелчком пальцев он мог оказаться в кафе-бильярдной на планете кошек или наступить на ботинок человеку будущего и при этом извиниться за это перед человеком прошлого. Мог находиться сразу в двух измерениях и местах одновременно! Встреча с Пифагором или Ньютоном не являлась проблемой. Он даже в мгновение мог стать здоровым, но не становился, потому что это должно произойти в результате терпеливых действий окружающих его людей, так ему предписано. Если я без их участия стану здоровым, то им не зачтется, рассуждал он.
Тогда они не смогут искупить и получить прощение, а без него они никто и звать их никак, тогда грош мне цена и миссия  провалена, и время потрачено зря. Так думал он. Но это не обязательно было так. Даже если они устанут нести свой крест, сломаются, сопьются, разочаруются, я ничем не смогу помочь. Уж извините, дорогие, значит, судьба такая, но факт тот, что совсем иная.
Ангел смотрел на кажущееся людям круглым квадратное Солнце, квадратные звезды. На растущие ввысь молодые горы, черно-белые от вулканического пепла крыши прекрасных домов. Его пугали, словно надкушенная хурма, разорванные взрывом шеи людей. И он спрашивал: «Пап, а хищные звери кушают человека, когда он умрет?» Гамлет удивился  вопросу: «Да, кушают. И даже когда не умрет. Это для них такое же мясо, как для нас говядина, свинина или курица».
Двери в подъезде также тяжело бились. Голова трещала после Дня рождения. С похмелья тестостерон падал, и он всего боялся и  даже  вздрагивал от собственной тени. Иногда, лежа на диване, неожиданно запрокидывал голову назад и таким образом разглядывал прихожую. Предметы  сразу начинали кружиться, и он, не желая головокружения, возвращался в исходное положение, так и не понимая зачем все.  «Блажь… Как много ее  в моей жизни», – подытожил он, и снова щелкал каналами, листал дешевый  журнальчик, и с тоской посматривал на толстую книгу на полке, которую до сих пор не решился читать. Нелли Фуртадо смотрела на него с экрана, как бы говоря: «Не умеешь пить, а пьешь». «Ну вот, опять ты»– отвечал он ей мысленно.
А Ленке хотелось только денег и спокойствия. Психоделия на нее  не действовала. Он же смотрел на беременную Лену и не мог представить, что ребенок уже смотрит сквозь кожу, и в  глазах, в зависимости от того, скрылось ли Солнце  или нет, краски становились то ярче, то тусклее. В этот момент он проходил фазу быстрого движения глаз и пуповина находилась в опасной близости от шеи.
Никак не мог отойти. Три бутылки водки на двоих прибили его и до сих пор, четыре часа спустя, еще булькали в горле, отчего он уже раз пятьсот просил: «Господи, прости. Прости, Господи, и дай сил бросить, Господи, господи!»
Лена тем временем могла уже сто раз позвонить подруге, но почему-то предпочитала эпистолярный жанр. Ей нравилось играть с огнем. Тем более что и огонек-то в виде ручного Гамлета был, управляемый как в газовой конфорке.  Гамлет никак не догадывался, и это само по себе  было для нее неинтересно. Ей уже несколько месяцев хотелось разнообразия, игры, и к тому же в ней  проснулось какое то изуверское желание, чтобы он узнал.
Он блуждал, засыпал, вздрагивал, потел. Один раз кричал: «У меня есть прописка! Вы не имеете права! Я гражданин!» Лена только удивлялась его выкрикам. «Ты русский?» – «Да». – «А кто такие русские?» – «Не знаю, но вот я – русский». – «Ты?» – «Да, я». – «Да нет такой нации.» – «Ты это брось. Так могут говорить только враги!» – «Да пошел ты!» – «Пошел сам. А кто, по-твоему, захватил всю эту территорию? Казаки! Голимый кикоз. Наливай, а то уйду. Русские ее захватили!»
Гамлет вспоминал, как ехал в столицу, рядом с туалетом. «Вот так всегда. – причитал он. – Попросил кассира что-то нормальное, а она.» Вагон набит белыми воротничками, никто не курит. Гамлету надоели  сугробы, снег, слякоть, мороз. Хотелось чего-то мягкого и теплого как верба.
Он смотрел на Лену. Ее зрачки в данный момент стали похожи на саму ложь, плавающую в них. Подруга все также  звонит, и они подолгу разговаривают, о всякой ерунде, лишь бы говорить. Он  что то замечал, но не предавал значения.
Ему еще всего хватало. Поэтому не переживал, и не обращал внимания, на их чрезмерно теплые объятия. На блеск,  взглядов, из самой нутри. И каких-то несуразных, показных, повышенно тонусных разговорах. 
Когда он писал, то обычно шевелил пальцами на левой ноге. Или дергал  пяткой на правой. Если что-то не получалось, то начинал строчить еще быстрее. Брови принимали форму домика, а сам  натужно улыбался, как будто только что упал с крыши и еще не понимал, что стало. Лена же смотрела и думала: «Как же мне надоели эти его крысиные глазки.  Ну никак он не хочет стать  человеком.»

51
БАЛЕТ
Кондуктор спросила у папы: «И куда такого маленького?» Я отвернулся, но слышал, помня, что, если спросят, сколько мне лет, должен сказать пять или шесть, хотя мне уже восемь. А все из-за того что ехать одну остановку и папа не хотел платить за билет. Папа ей шепотом объяснял, что я дошкольник и что из-за маленького роста в музыкальной  мне подкладывают скамеечку, а так я очень даже ничего играю. Учусь играть, хотя занимаюсь этим уже два года и сдаю зачеты. Не люблю кондукторов, и папа тоже не очень.
А еще он учит меня честности, а сам. Перед выходом я повернулся лицом к этой молодой любопытной кондукторше и взглянул со всей серьезностью, чтобы она поняла, что я не какой-то дошкольник, а вполне уже взрослый ребенок. Кажется, она поняла, но было поздно – мы сошли.
Когда вышли из автобуса, папа спросил: «Ты что не мог улыбнуться? Нахмурился, как злобный старикашка». А я не хотел быть злобным старикашкой, тем более как в страшной сказке о потерянном времени, и поэтому сильно обиделся.
Так что когда папа в школе просил снять теплые штаны, я уперся, оправдываясь, что у меня и так худые ноги, а в одних штанах это сильнее заметно. В школе было жарко, и папа настаивал, но я уперся. И уже собирался при  директрисе пустить слезу, но папа, вовремя заметил, и отстал.
И чуть позже с досадой предложил мне еще надеть пуховик, шапку и в таком виде пойти на урок. Когда я уходил, он сказал: «Смотри, взопреешь», что было правильно, но я же обиделся за то, что он говорил в автобусе и особенно за старикашку, и поэтому уперся, как бык, хотя сам Стрелец, но тоже не подарок.
Пошел на занятия, а папа вдогонку что-то бурчал про то, что если упрусь рогом, то все – конец, туши свет. Знаю, он переживал, что из-за перегрева у меня может хлынуть носом кровь. Или, не дай Бог, потного продует, и слягу с температурой.
Гамлет все больше переживал за Ангела, о заработке, о Ленкиных экзаменах, об отсутствии отношений с Андреем. А Ангел – он и есть Ангел. Он не помнил плохого. Собственно, и хорошее в нем, также, не держалось из-за выборочности памяти, словно скачущей по кочкам. Как не странно его аутичность устраивала почти всех.
Читал он неважно, страдая чем-то вроде дислексии. Как я уже сказал, он вместе с плохим часто не помнил и хорошего. Был, словно маленькая  птичка, пуглив, и даже повышенный тон повергал его в  мандраж.
Страх его бывал так велик и  заметен невооруженным глазом, что  приходилось его опекать, и особенно перед сверстниками. Он очень восприимчив, и поэтому любое замечание с моей стороны оставляло в нем осадок. «Ангел, ты что трус?» Не отвечает, боясь моего гнева. Быстро менялся, перестраивался и старался угодить, корректируя поведение, всегда вежливо говорил «спасибо» и «пожалуйста».
А после победы наших над Голандцами, ночью на лавке орали,  возбужденные болельщики. Серега с третьего этажа, так и не заснувший в эту ночь, не выдержал и по утру вырыл лавку и отнес на помойку. «Радикально» – думал я, глядя на недовольных бабусек, удивленных отсутствием лавки.
Дома иногда бил по боксерскому мешку и думал о крестьянах, которые когда-то, три поколения назад, приехали в город набожные, наивные и чистые, а мы, их потомки, уже успели нахвататься. Чем они могли заниматься в деревне, кроме пахоты, я, конечно, не думал. И сейчас те, что только приехали, еще не растеряли радушия, хлебосольства, уравновешенности, но стоит пройти небольшому времени и это исчезает.
Так стал думать, когда столкнулся с  криками и ругательствами со стороны тех, кто казался мне эталоном выдержки. Прорвало! Что поделать? Такова жизнь. Мои родственники уже в третьем поколении горожане, а посмотришь внимательно, еще так и не стали городскими. Их все также тянет к земле, и только на земле, с закатанными по локоть рукавами они и отдыхают от кислотных объятий города.
Сынишка наблюдал, как я бил по мешку. Атака, левой, правой, и из мешка уже сыпется. Мне  казалось, что от такого удара легко лопнет сетка, скрепляющая  лицевые мышцы, а не то что какой то мешок.
Кулак – мяч, лицо – ворота. Перекладина, прогибается под весом и с хрустом ломается. Так же обычно проходят автомобильные гонки, всегда заканчивающиеся визгом, переворотами, огнем и разрывом покрышек. И что, из этого следует, что я беспредельщик? В такие моменты гонки и отчаяния любил спорт и ненавидел сигареты, но стоило остановиться, и все возвращалось на круги своя: закуривал, все смягчалось, становилось проще и понятней. Никотиновое рабство огромно. Днем, когда Ангел был в школе и я не работал, Ленка готовила обед и садилась чаевничать. Андрей или еще кто-то вымышленный присоединялся к нам по ее просьбе.
И со стороны могло казаться, что между ними ничего нет, а на самом деле все было, и даже когда вокруг было множество людей, между ними все было. Они друг друга понимали с полуслова, но никто ничего не видел, оттого что все происходило по-зазеркальному, скрытно. Никто так и не смог объяснить этого фокуса про притяжение душ, если только по аналогии с притяжением тел. А у душ свои законы, они невидимы и влиятельны.
На следующий день, ближе к вечеру,  поехали в театр оперы и балета. Застряли на мосту через Оку. Наверно от  изношенности лопнули  рельсы. Пока  варили, образовалась пробка и поняли, что к началу не успеть. Наконец тронулись. А через двадцать минут  каким то чудом уже стояли в фойе.
Билеты дешевые: детский десять, взрослый двадцать рублей. Вот он, храм искусства, перед нами, а мы перед ним. Секунду оцениваем друг друга. Заходим осторожно. На удивление в гардеробе много одежды. Приветливые пожилые гардеробщицы бережно несут наши куртки в обмен на гладкие пластиковые номерки.
Затаив дыхание, входим в зал и садимся на свободные места в последних рядах. Сынишка заинтересовался. Я  дремлю с открытыми глазами. Жду, пока может, что-то зацепит. Вижу из-за зрительских голов волнующиеся верхушки дерева под действием музыкального ветра – это кисти дирижера. Он, как цветок, погружен в оркестровую яму. Только волшебные руки и палочка, выдают его присутствие. Оркестра не видно, он под землей.
Наступил антракт.  В числе первых попали в буфет, взяли по стаканчику сока и бутерброды но с колбасой. В буфете множество красивых девушек и  мам с детьми. Первая мысль: « Они прекрасны!» Сразу очнулся при виде столь концентрированной красоты. Среди зрителей есть иностранцы, из них – брюнеты-индусы, всплывшие из газетного досье, шахматные короли и новые жители американских силиконовых долин.
Второй акт на подходе. Пробрались на балкон и сели рядом со сценой,  в этот раз нависнув над оркестровой ямой. Музыканты в сборе и ждут дирижера. Каждый думает о своем. В них и близко нет того артистического лоска, что показывают по центральным каналам. На лицах некоторых,  читаются бытовые проблемы,  запущенные в угоду искусству.
Хроническая нехватка денег, времени и тоска по другим,  менее свободным, но более обеспеченным  временам. Глядя на них, показалось, что ничего нет сложнее, когда искусство становится ежедневной  пахатой ради куска . А вы как думали!? Только так! А кому то в радость!
Взмах  палочки, и начинается увертюра, льется музыка Чайковского из балета «Щелкунчик». Пробую проникнуться. Молодые артисты балета танцуют, непринужденно, как будто на тренировке по фитнесу.
Перед нами часть кулис и там они другие, более интересные: выпрыгивают и впрыгивают, в образ, словно забавляясь превращениями. На самом деле за кулисой и происходит само действо балета, а здесь, на сцене, так, шаблон и отбывание номера. Там, рядом со сценой, возле занавеса, и есть территория перевоплощений Васи, Пети, Маши в Щелкунчика, Короля крыс, Принцессу, других персонажей. Именно за кулисами сейчас их  энергетический центр и творчество. Им интересно друг с другом больше, чем со зрителем. Билеты дешевые, и за это они почти не уважают нас и не стараются. Они верят, что стоят  дорого, а мы такие сякие дешевим.
Сразу за кулисами лавочка. Там в перерывах между партиями они  смеются, толкаются, живут. Время от времени стремительно выстреливая на сцену.  И вот партнер подхватывает партнершу, а она не ожидает.
Видно, что ей  смешно в полете, и  аж захватило дух.  Все понятно, у них, забава такая – застать партнера врасплох, а затем всем вместе посмеяться над реакцией. По всему видно, режиссер на спектакле отсутствует. Слишком  за кулисами расслабленно и вольготно.
Оркестр живет отдельной  жизнью. Им руководит еще не старенький, но очень  заслуженный дирижер. Легчайшая пенопластовая глыба. Его вид серьезен и солиден, чтоб никто не сомневался, что оркестр в его руках.
Движения лаконичны, просты, экономны, все как у мастера. Флейтисты – мужчина и женщина. У женщины все с собой: и желание курить, и безденежье, и то, что она добровольная заложница обстоятельств и что уже давно во всем разочаровалась и плевать хотела на одухотворенность, когда стиральная машина сломалась, и здесь для нее никакое не творчество. Молодая арфистка – это другое. Юная богиня во всем и даже в позе, уже и омытая ста потами, но по-прежнему «сильная, святая к музыке любовь». Руки плывут по воздуху. Она серьезна и сосредоточена, и  верит, что еще возьмет свой кусочек славы. Рядом с ней мужчины-музыканты смотрятся не то что беспомощно, а скорее, интеллигентно, что почти одно, и тоже. Все  пройдено тысячи раз, наперекор всему.
Шелест нот, и движения выверены. Смотрю на Ангела. Он явно не в теме, и его интересует только финансовая сторона. Шепчет: «А танцоры много зарабатывают?» – «Нет, немного». На лице разочарование. «А дирижер? Он, наверное, больше них зарабатывает?» – «Наверное». Прошу его: «Хлопай сильней и крикни «Браво». «Не-е-е-е-е-а». Стесняется. После того как узнал, что артисты и дирижер мало зарабатывают, потерял интерес к спектаклю.
Балерины изображают добро и радость бытия. Танцуют красиво, но, конечно же, совсем не «Большой» и не «Мариинка». Ангел напрягся и спросил: «А крысы будут?» – «А зачем тебе крысы, они же страшные?» – «А мне нравится, как они танцуют». Вспоминаю, что и родился Ангел в год Крысы, как раз в пору моего еще (пусть и громко сказано) активного занятия бизнесом. Как только начали опускать занавес, он сразу бегом  на выход.
Гардеробщица, увидев нас, немало повеселилась: «Пришли последними, а уходим первыми.  «Святая к музыке любовь.» Одеваясь, проверяю карманы – все ли на месте, но так, чтоб они не видели. Знаю, что  честные, но что поделать: привычка – вторая натура, доверяй, но проверяй.
На обратном пути стемнело, и город погрузился в иллюминацию, и проступил приблизительными контурами сквозь люминесцентную пелену. Подумалось, что совсем и не в городе дело, просто сам как-то незаметно разучился радоваться. Стал равнодушен и, что еще страшней, нисколько не переживаю, и пока не боюсь, оттого что к страху тоже равнодушен. А что страх? Что смерть? Только дух на миг захватит и рванет – вот и весь страх. Если бы так, дружище! Если бы так!

52
ДЕТИ АНГЕЛА
Внизу высветились переплетенные ж.д. рельсы. Перед Новым годом откуда-то из прошлого слышишь поздравительные голоса. Вспоминают. Хуже, когда не слышишь. Сам в этом году никого не поздравлял. По городу тут и там вспыхивают салюты, венчающие радостный порыв корпоративных вечеринок.
Денег на пиротехнику не жалели. Вспоминаю, как в деревне собирались у «пьяного» дерева и ждали, когда откроют шлюзы и спустят воду.
Завораживающее действие и шелест хлынувшей воды. Из прошлого раздаются успокаивающие и  шутливые слова Андрея: «Ничего, брат, не переживай. Когда-нибудь и на нашей улице перевернется «КАМАЗ» со «Сникерсами». Ангел, сидя за обеденным столом, рассказал историю Олега, принявшего смерть через коня своего, затем без остановки историю Ольги, спалившей полян, и закончил историей Игоря, казненного древлянами.
Ангел просил конфету. Лена напряглась, дежурно причитая про повышенный сахар  и про то, что от сладостей и печеностей  по утрам изо рта несет ацетоном. Отказать не могла, дала «Школьную». Ушел в соседнюю комнату. Прибежал и неожиданно спросил: «Пап, а пап, купите мне братика». Не знал, что ответить, но ответил: «У мамы проси. Это от нее зависит».
Ангела в классе задевают. Идет притирка. Класс большой – 31 ребенок. Места не хватает, хочешь – не хочешь, а кто-то кого-то толкает. Для меня естественно, а для кого-то возмутительно, что, задевают слабых. Это было, есть и будет повсюду и всегда, но сейчас как будто особо бросается. В Советском Союзе это не поощрялось, но  присутствовало повсеместно.
Ангел вступился за девочек и за это получил. Похвально. Он не хочет соглашаться, что болен. Поддерживаю эту линию, потому что она сильная. И  радует. И, как не уговаривай, он не желает перевестись на домашнее обучение. С завучем, добрейшей Натальей Ивановной, тоже не хочет заниматься, а желает только в класс. Верю, что он сможет.
Класс на перемене превращается в улей или можно еще сравнить со зверинцем, но это как-то грубо. Учитель за всеми не уследит, да и как с ними справиться, если по ним ремень плачет, а ей рукоприкладствовать нельзя, поэтому покрикивает. После рисования дети присмиряются, волшебно выплеснув излишек энергии в рисунок, или поделку.
Строго предупредил мальчиков из класса, чтобы не трогали Ангела. Кажется, поняли. На следующий день никто не приставал. Насколько их хватит? Так по очереди с Ленкой и запугивали. Она вообще кричала, что бошки поотрывает. А тем хоть бы хны! Они переключились на других – с инстинктами не поспоришь. С другой стороны, без инстинктов человек – уже и не человек, а что-то следующее. Но так мы к Богу стремимся? Или как? Или как!
Пора уже определиться или остаться тем, кем были, пока они, наши руководители, сами не наштамповали тех, кого им надо! И наштампуют, когда флора и фауна  ослабнет! А это время уже не за горами. Не от этого ли их такое пренебрежительное  отношение, типа, какой смысл нас лечить, если все равно нам не сегодня – завтра подыхать.
И все мы в огромных количествах, потенциальные трупы. «Только бюджетные деньги  на нас тратить» – перефразируя бывшего министра.
Нынешний человек без инстинктов вымрет. Он уже порезвился за несколько тысяч лет, строитель муравейников, концлагерей и других ужасов. Кое-что, конечно, и в социальном плане воздвиг. Надо признать, постарался для всех, а не только для себя. Поддержать слабого – это, говорят, Божественное в человеке. Не знаю, им виднее, наверно.
Очеловечиваясь, мы теряем защитный иммунитет. За все нужно платить. Хочешь быть в полной безопасности от собрата? Хорошо. Но не факт, что уж очень хорошо, и не факт, что не умрешь от  другого, невидимого, например от бактерий или вирусов.
Слабые и больные – это проверка общества на зрелость. А зрелость, надо сказать, – это реальная сила, и мы это видим. Зрелые общества правят миром! Раньше естественный отбор жестко решал, кому жить, а кому умереть, а сейчас все больше фармакология, и деньги корпораций решают. 
Про Бога редко кто вспоминает, а ведь это он задал и продолжает задавать параметры жизни планеты.  Да мы и сами ощущаем и даже точно знаем, что следующие после нас – все более больные и все более вымирающие, хотя кто то говорит, что жить станут дольше.  Здоровья в этом мире не прибавляется, его все меньше, возьмите хоть физического, хоть психического. Человек не успевает эволюционировать, а тем более осмыслить происходящее, но жить реально стали дольше чем сто лет назад.
Технический прогресс быстрее эволюции. Загрязнение и изменения, столь стремительны, что человек с особой силой ощущает агрессивность своего же мегаполисного и многополярного мира. Городской человек понимает, как много  теряет, находясь в городе, но ничего не может поделать. Таковы правила большой игры. Все самое важное происходит в городах.
 Город  растворяет человека. Хочется верить, что мы, наконец, вслед за цивилизованным миром придумаем, как утилизировать отходы. Большой мозг, хилый скелет, трансгенные мутанты, клоны и всякая другая фантастическая ересь уже грядет. Очередная пугалка. Возможно. Слова, слова, переходящие в дела. Да, и еще  за словами ежедневная жизнь рядом с Ангелом.
Вот и представьте, когда врачи говорят, что в печени есть изменения не в лучшую сторону, в почке образуется камень, в крови повышенный уровень сахара и так далее, то задумаешься. От чего же так? От нагрузки! От  страха перед бройлерной, заклевывающей силой жизни. Или из-за нас. И, возможно, еще много кого невидимого, которого мы просто не знаем. От его переживаний за критику. Хотя это мелочи. И в очередной раз даешь зарок хвалить и поощрять, лелеять и защищать. Ведь он же – Ангел, а мы всего лишь люди. И прижимаешь его, и гладишь и мысленно просишь прощения.
Все оттого, что пока не можешь предоставить полную обеспеченность, а тем более роскошь. И нет  в ней аристократии и умения достойно бедствовать!? Или есть? Не поймешь, то есть, то нет, то есть, по настроению.
Сам черт не разберет. Все больше опасаюсь женщин, похожих на голодную плотву, а они, судя по всему, не терпят  меня.
Вот если б я оптом торговал героином, тогда они бы (сто к одному) обратили  внимание и не выходя из моего лексуса, высосали бы до донышка, но это совсем не то, что нужно. А что, собственно, нужно? Душевное тепло!? Блин, да достал  уже! Возьми тогда, если нужно! За деньги!?
Ангел три часа футболял, на следующий день четыре и так далее. Ноздри черные, одежда в грязи, сразу видно, по земле катался. Площадка не оборудована, по ночам на ней все равно кто-то да  распивает и, естественно, плюют, харкают,  окурки кидают. Депутат, как обещал (молодец!), все же построил спортсооружение, но не в нашем дворе, а в соседнем квартале и то ладно. Скоро новые выборы, но в тайне надеюсь, что, выберут Андрея.
К примеру, мэр Булкин на народные деньги достроил народный стадион с искусственным льдом, но не прошло и двух лет после открытия, взял и совсем отменил бесплатное катание, и теперь вот его подчиненные немалые деньги лупят с народа. Мало того, билеты дорогие, так и очереди в кассы по сто метров. А для своей администрации по субботам и воскресеньям вход бесплатный. Белая кость, голубая кровь. Коммерсант. А работники стадиона – пьяные мужики. Хамят народу! Орут на народ! Прогоняют, угрожают! Они то знают  барина, а остальные не указ! Вот тебе и народные деньги, самоокупаются.
А брат Андрей не жадный и тем более сам спортсмен. Ангел показывает синяки на ноге: столкнулся с мальчиком-китайцем. Спрашиваю: «Больно?» В ответ потирает кость: «Терпеть можно». Китаец на поверку оказался узбеком – не велика разница. Э-э-это, как сказать, огромна несмотря на схожесть.
На следующий день Ангел, не желая идти на сольфеджио, прилег на диван и уснул. Обычно его днем не уложишь, а тут. Позвонила Ленка и сказала, что находится в магазине. Спрашивает, что купить. Говорю, что книга- лучший подарок, а еще лучше – иллюстрированная. Не купила ничего, дорого.
 Перед выходными телефон взорвался. Все звонят с претензиями, требуют гасить долги, берут нахрапом, давят на психику. Всем обещаю. Некоторые  повышают голос, даже если сами не правы, угрожают санкциями, судами, разрывами договорных отношений и отключениями электричества.
Временами, глядя на исколотые руки Ангела и  его не зарастающий зубами рот, становится не по себе. В ветер у него болят колени,  стонет. Зову его «подопытным мышонком Господа». Страдалец, невинная душа! За что тебе эти бахилы? Боже, пощади его, перенеси страдания на меня! Он же совсем еще не в чем не виноват!
Сделай  его жизнь легче. Не дай ему мучений, которых он не заслужил, спаси его – , он же всего лишь маленький,  мальчик. Облегчи его участь! А Ленка старательно лечила и пичкала таблетками, искренне веря, что помогут. Собирала суточную мочу для анализов, загоняя ребенка в рамки диспансеризации. Сколько же литров и килограмм собрала? Тонну, две!?
Следы игл вытатуировались на сгибах рук в виде синих грозовых туч. «Что ты приучаешь его к таблеткам?» – «Я? А как же? Врач прописал». – «Мало ли что он прописал. Он  же человек и мог ошибаться. Таблетки вредят больше, чем помогают! И уж точно не лечат.» – «Вот ты вечно привяжешься, есть же курс лечения. Как будто мне так хочется. Твоей же матери помогали». – «Сравнила взрослую женщину и ребенка! Ему еще жить!» – «Отстань, а! Не хочу с тобой спорить» – «А тут и спорить нечего. Меня удивляет. Сразу видно, ты не верующая, прицепилась к таблеткам. Нашла панацею! И главное, не спорт, не свежий воздух и здоровое питание, а именно уколы и таблетки, уколы и таблетки.» – «Зря ты, я уже верующая.» – «Давно ли?» – «С тобой бесполезно спорить: если упрешься, не переспоришь. Видно достать меня решил». – «А ребенок – не игрушка, нечего на нем эксперименты ставить». – «Ну, все, завелся!» – «Да завелся!» – «А, хватит, ворчать. Ангел, иди пить таблетки и спать». – «Хоть сильнодействующие, не давай» –  «А я и даю-то от аллергии и «Эссенциале». – «Все равно любишь ты это дело!»
На следующий день Лена грустно сообщила: «У Ангела Манту больше, чем надо, посылают сдавать анализы на тубик!» – «Мы же два месяца назад  делали». – «Не знаю, врач настаивает, а у меня самой уже голова раскалывается, знаешь, как будто с одной стороны наросла». – «Да не расстраивайся. Это, скорее, аллергия на лекарства или намочил, когда умывался». – «Надеюсь. А врач, как узнала, что мы рядом с вокзалом живем, ужаснулась – там же сплошной тубик!» – «Ну, а куда деваться? Где взять стерильность? По воздуху летать?» – «Да надоело все. Никакого просвета. Думала, проведем курс лечения, и Ангел выздоровеет, а здесь ни конца и ни края.». Она всхлипнула.
«Ну, успокойся, надо, смириться, что это на всю жизнь. Главное, что он с нами». – «Видимо, за что-то Бог наказал». – «Да нет, ты тут ни при чем. Скорее, это я расплачиваюсь.» – «Ты!?» удивленно посмотрел он.
Ангел подошел к нему и сел на колени. Тихо произнес: «Пап, знаешь, у меня будет двое детей!» – «У тебя!?» – «Ну, когда я женюсь, у меня будет девочка и мальчик! Знаешь, я так хочу дочку!» – «Ты?» И он, словно не слыша его вопроса, продолжал: «Она будет такая маленькая, такая малюська.» Не знал, что ответить, оттого что, в устах восьмилетнего сына слова звучали как провидение. Затем спохватился: «Молодец, правильно, хорошо, сынок» – и спешно погладил по голове. Он  спрыгнул с колен и довольный пошел в детскую.

53
САХАР
Стоя перед музыкалкой, Гамлет разговаривал с соседом по дому. «Парень у тебя крепкий, ты не думал его в спорт. Кажется, у него получится». – «Да нет, что-то не хочется. Что ему ломаться зря», – неожиданно  возразил сосед, тот, что вырыл лавочку перед домом.
«Это я к тому, что спорт воспитывает в ребенке целеустремленность, силу воли, дисциплину.» – пояснил Гамлет. Сергей замялся. Стало заметно, что тема его напрягла. Далее разговор то затухал, то разгорался, и плавно перешел на деревенскую тему. Гамлет вспомнил крепкий здоровый сон в бревенчатой избе, не идущий ни в какое сравнение с городской квартирой.
В  пасторали, не смущала даже достающая к утру влажная ладонь озноба и затухающая, еле тлеющая печь, возможность угореть и надежда на сквозняк из окон. «Да, хорошо» – произнес, Сергей « А ты представь, я  в деревне, машину перебрал. Сделал фактически заново». – «Прекрасно что, что  то своими руками, а я так слабо.» Сергей промолчал.  Гамлет смотрел на него, и еще раз убедился, что сын похож на маму.
Сергей в это время рассказал анекдот, словно подозревая Гамлета в связях с преступным миром. «Братва! С первого апреля все стрелки переносятся на час назад, – на слове «стрелки» он заострил особое внимание, при этом как-то загадочно улыбнулся и пояснил: – Ну, в связи с переходом на летнее время». Гамлет не понял юмора и только поддакнул: «Да, да».
Рядом курили, и дым коснулся ноздрей. «Курить бросил, вот теперь жвачку жую» – пояснил он. «А, понятственно.» – кивнул некурящий Сергей. Рядом курили ученики, кто-то у кого-то подкуривал и стрелял сигарету, следом зажигалку, но, как часто бывает, обращались в первую очередь к некурящему Сергею и Гамлету. « Знаешь. – начал Гамлет. – Со мной учился парень из деревни, так сильно он «окал», а умный, такой талантище, на экзаменах одни пятерки. И чертил точно и чисто. Я с ним в одном институте диплом делал. Так он, пока я мучился, с трудом вникая в электронные блоки,  что-то все паял и в результате, собрал самую, что ни на есть рабочую схемку.
Гений – он и есть гений. Народный умелец. Мне тогда это казалось особо удивительно, потому что впервые такого самородка встретил, а сейчас уже много раз с такими феноменами встречался, а тогда он первый и поэтому.» –
«А что удивительного?  Родился и все!» – «Нет, я о том говорю, чтоб так чертить, надо же чтобы папа и мама чертили. Наследственность должна прослеживаться, а тут деревня деревней и такие способности именно к точным наукам.  Ну, натуральный Ломоносов! А я все же думаю, значит, кто-то был в роду.»
«Необязательно просто родился с головой» – заметил Сергей. По его лицу было видно, что он  не безосновательно прочертил аналогию с собой. Гамлет вздохнул: «Вот только в армии. В учебку вместе попали, и он там не очень  повел. Поначалу все оголодали. Вес сбросили. Всем трудно, а ему, наверное, особо. Он как-то подурнел от голода, стал по идиотски смеяться, и, в довершение, ребята  говорят, что он объедки после сержантов в кафе доедал». – «Ну, там, в армии, многие по молодости хлеб со столов тырили – по карманам и в роту». – «А он из кафе сладости недоеденные. Да что греха таить, я и сам еле сдерживался, так хотелось сладкого, но сдержался же, а он вот нет, объедки доедал. А это, сам понимаешь, как выглядит. И сразу становишься никем.»
Вероятно, что-то заподозрив, и почуяв какой-то намек, Сергей, напрягшись, поспешил выдать теорию: «Знаешь, скорее, это из-за  сахара. Такое помешательство происходит, когда жутко не хватает сахара. И ему  тоже сильно не хватало!» «Да, возможно» – согласился Гамлет. «Нет, это совершенно точно. Ты разве не слышал, что человек превратился в человека, когда выделил и съел чистый сахар, фактически, получив наркотическое опьянение. Мозги забурлили, заработали». – «А я всегда думал, что они сахар вместе с фруктами потребляли». – «Нет, то фрукты, а то в чистом виде. Это совсем другое», – пояснил Сергей. «Ну да, там фруктоза.» – «А настоящий сахар они получили, когда зерна на огне поджарили, сахар то и выкипел». –
«Также есть мнение, что человек стал человеком благодаря огню». – «Ну, огонь-то всегда был» – заметил Сергей. «Так его надо же было поддержать. Есть пещеры, где люди тысячу лет поддерживали огонь!
Понимаешь, какая напруга! Тысячу лет изо дня в день, посменно, из года в год, из поколения в поколение поддерживали , подкидывали дрова и все ради того, чтоб не остаться один на один с рычащей мглой!
Сергей неохотно кивнул, затем через стеклянный верх дверей взглянул в фойе школы. «Наконец-то закончили» – начав тяготиться беседой, Гамлет вздохнул.
Вчера около шести вечера вырубился свет. Поморгал, поморгал и затих. Вызвали аварийку. В темноте сидеть – мало приятного. Вышли на улицу. Прогулялись до рынка. Приехала аварийка,  нашла трансформатор, затем  ключ от силового ящика – не нашли. Спилили дужки.
Оказалось, перемычка сгорела. Немудрено. Ящик вместе с контактами насквозь проржавел. Оказывается, из подвала парит, а на щитке конденсирует.
Утром, не мог найти носки. Их не было ни в спальне, ни на кресле, ни в зале, под стулом. Нашел, в кальсонах, похожих в лежачем положении на фрагмент водолазного костюма. Странное впечатление, словно сдутый человек. Ехал на работу в маршрутке. Сел сзади. И все было бы хорошо, если б не недовольная кондукторша. «Из-за того что пассажиров мало, – подумал я, – а ее стихия – набитый, автобус, полный изможденных тружеников. А на них и поорать в охотку, и она, чтоб не растренироваться, орет просто так». – «Проходим, проходим назад.»
И проходят же, пока не расползутся щеками по стеклу. Но сейчас было не  так. Было пусто, и кондуктор нервничала. У психбольницы в автобус зашли три девчушки, одна  держала на руках другую, с ногами в гипсе, а третья с помощью одного из пассажиров затащила внутрь автобуса сложенную инвалидную коляску. Коляска перегородила проход. Двери закрылись, тронулись. «Ноги сломаны или вообще не ходячая» – подумал Гамлет, глядя на плохо одетых девочек.
«За проезд!» – строго потребовала кондуктор. «У нас нет» – виновато произнесла, та, что втащила коляску. «Что-о-о-о!? – возмутилась кондуктор. – А ну-ка, давай выходите на следующей остановке». Пассажиры молчали. А кондуктор продолжала: «Вот что за наглость: и проход загородили, и не платят!» Девочки сидели, как нахохлившиеся под ноябрьским дождем воробьи. Было видно, что им не по себе, хотя, должно  быть стыдно кондуктору, вполне уже взрослой, но, видно, порядком сгоревшей на работе. На следующей остановке девочки под давлением кондуктора собрались выйти. Но на остановке подслеповатые старухи ринулись в автобус, не давая  сойти.
А кондуктор, как сержант на полосе препятствий, командовала свое: «Быстрее! Быстрее же! Выходите, у нас график, выходите, у нас время, маршрут, деньги, не задерживайте». Выглядело так,  будто девченки, а не старухи задерживали автобус. Наконец один из пассажиров не выдержал и прикрикнул на старух: «Выпустите же их, куда вы, ептить, лезете, как бараны». От резкого мужского крика старухи замерли, затем, подняли глаза, и ахнули а, увидев коляску и вовсе попятились. Девочки вышли, старухи вошли, и в автобусе воцарилось молчание. Кондуктор больше не орала.

54
ТРИ БЕСКОНЕЧНОСТИ И ПУСТАЯ ЗОНА
Случалось, Гамлет забывал, по каким  причинам  клиент не заплатил за обслуживание кассового аппарата, и поэтому вкратце стал записывать  обстоятельства, по которым произошла неуплата.  Также он не хотел припоминать, какая это по счету работа, так как знал, что скоро бросит  и ее.
И когда бухгалтер начинала свой допрос – «Почему, да как, да что?» – ему уже не надо было выдумывать, он вытаскивал блокнот, открывал в нужном месте и докладывал. Тем самым бухгалтер переставала задавать вопросы типа «Они что, не дали денег? Или ты что, сам еще не ходил за ними!?»
Еще он заметил, что она наседает на тихих, а к тем, кто хамит, не пристает. Выписав очередную квитанцию и проверив пломбу на кассе, он рассказывал клиенту, что вот не далее как позавчера, когда подморозило, шел по улице Панина, и на глазах по льду закрутило девятую модель «Жигулей», так что она вылетела на встречку. И-и-и-и ничего, ни одной машины навстречу! Еще подумал, как же повезло, а потом смотрю – у них три восьмерки, на номерах, как на Пекинской Олимпиаде, 08.08.08.
«Что блатные?» – спросил клиент. «Да нет, вот у сатаны вроде как, три шестерки, а у Бога – три восьмерки» – пояснил Гамлет. «А разве не три девятки?» – «Нет, три восьмерки. Это же целых три бесконечности!» – «Да, повезло им». – «Или вот, – продолжал Гамлет. – Ехал я в Котово, стою в Пещерах, жду, автолайна. Впереди собралась небольшая очередь. Все хорошо и культурно, а не то, что скопом налетели, толкотня там локтями, кто сильнее и все такое.
Передо мной еще паренек. Мне бы 230-й. И смотрю, он как раз полный и  мимо. И так несколько раз. Не останавливает. А как остановил, откуда то,  из-под земли вырос парень, влез без очереди и уехал. Не хватать же его, за руки! Дальше стою. Затем подъехал и всего одно место, а тут женщина беременная. Ну, думаю, надо  пропустить. А мы еще с одним парнем, так и застыли: стоим и стоим.
Он чуть впереди и еще тот джентельмен – всех пропускает. Ну, думаю, там старики, а тут еще беременная, и поэтому правильно делает, не спешу .
Смотрю на часы. Уже 40 минут стою, и такое ощущение, что парень  прикрыл меня, и весь транспорт мимо и мимо. Словно  в пустую зону попал. А как понял, отошел чуть в сторону. Подошел троллейбус. Сел, и не пожалев восьми рублей, проехал остановку. Мысленно загадал, чтобы сразу 230-й подошел, а, как вышел из троллейбуса, так сразу и он. Спокойно сел и поехал. Вот так и думай что хочешь!
Раньше, разговаривая или наблюдая за человеком, Гамлету казалось, что люди, в основной своей массе, – овальные существа, реже круглые, еще часто прямоугольные и не редко квадратные. Но чем дальше продвигался по  жизни, тем больше встречал людей, словно сложенных из неправильных треугольников, и чем-то похожих на колючие кактусы или на изъеденные коростой деревья, усеянные множеством неровностей, впадин и выступов, с чернеющими карстовыми провалами, похожими на барсучьи и кроликовые норы, уходящие  корнями в ушную раковину  циклопа.
Иногда  хотелось сунуть туда руку, но боялся, что челюсти сомкнутся и  пополню ряды уродцев, посмевших  экспериментировать. «Прости, Господи! – просил Гамлет. – Ибо я сам не ведаю, что творю и говорю и вообще  неуправляемый тип. На раздрае. И все упрекаю тебя за то, что ты сделал такое ненасытное и всеядное существо, как человек, которого не оправдывает даже то, что среди нас есть Ангелы. Ну, на кой мне это надо. Мне что больше всех надо? Сиди тихо и делай свое барыжное дело.  И не суйся,  куда тебя не просят!».
А где-то под снегом лежала символика СССР, умершая утопия, припорошенная мусором и чистым снегом, картофельными очистками и ржавыми костями с дырявыми черепами. Лежат и тлеют, а когда то ходили, бродили, не знали покоя, болтали разное, строили из себя! Рядом на поверхности, кучкуются переполненные сексом подростки, подсевшие на «Макдоналдс», компьютер и отвертку. Тут же их неуемные в жажде наживы родители. А вокруг них, по-прежнему красноречивое молчание Вселенной, кричащей каждому в ухо металлическим звоном, почти как свинья перед бойней, и  древнегреческий хор и внутренний цензор и еще черт знает что. То, что фрейдистское сверх-Я, – императив- но, говно!
Гамлет подумал, что написанный им роман мог бы называться «Подражатели с периферии» или «Ржатели с переферии» или «Раздражители с периферии» « Рожатели с переферии». Почему? От чего? Или «Злоба» «Странник» «Посторонняя жизнь»! А почему?
Просто так хочется и все. Сам не знаю, как, но как то. Гамлет вспомнил совсем уж безденежные времена, и его покоробило – это так унизительно быть без копейки. Это унижение еще то. Полный кикоз. А сейчас что, лучше?
Раньше все время куда-то бежал, и это казалось смыслом. Потом родился Ангел и  остановился! Бл-ть встал как вкопанный. Медитатор хренов! Сменился и смысл. Стоять как столб и ждать чтоб мимо проехал катафалк врага. Ну, предположим, он проехал и что дальше? А результат такой что, быстро, в течение месяца, отстал от лидирующей группы бегущих. Кроме того,  уже не мог понять, где же эта группа, потому что групп стало так много, что в глазах рябило, а со всеми  наперегонки оказалось невозможно, да и неинтересно в одиночку. Можно и мысленно бежать, трусцой, и не обязательно ломиться. Можно и оббегать, главное скорость и команда, а ее нет!
Куда бежим? К смерти? Или бессмертию? Никто не знает. Кто-то бежал вверх по ступеням небоскребов, кто-то вниз к недрам, кто-то по улицам, кто-то сидя на работе за компьютером, кто-то с автоматом Калашникова наперевес, кто то проспав, в молочную кухню, но все бежали, только алкаши с наркоманами сидели и валялись, а он просто шел.
Бегущий человек и есть символ времени. Одинокий человек тоже он. Герой нашего времени!? «Одиноко бегущий человек!» Вот тоже хорошее название романа. Остановись на миг! Позвони кому нибудь! Какой же он герой, если, однажды остановившись, уже не догонит, выпадет из группы лидеров, а если и нагонит, то, дорогой ценой. Придется руки по локоть в крови заморать! На то он и герой! Ценой своей жизни! Ценой души! Или жизней! И, скорее, будет герой потому, что догнал, не догоняя! Просто он такой чумакователь! А так по ощущениям, наступило время необратимых отставаний.  И ему вдруг сильно захотелось наверстать. И показать впереди бегущим, что он, рядом, что он еще не утонул, не истлел и еще пошлет кого то из них за сигаретами. А смысл? Лидерство любой ценой! Любой! И только это имеет хоть какой то смысл! А стыдно и больно потом не будет? Будет ну и что! Ведь победителей не судят, а побочные эффекты не избежны, а может и необходимы. Без них все слишком просто.
Но никому нет дела! А тем более, бежал, бежит, или не бежал, и каким путем. Это личное дело каждого. А чтобы вновь побежать понадобится на время сбежать от Лены и  Ангела. Ему  хотелось начать все заново, заиметь здоровых, красивых детей. Пока силы еще есть. Почему и нет. Лена должна понять. Но пока не мог позволить. Пусть он и не будет любить свою новую жену так же, как Лену, но она родит ему здоровое, крепкое племя, которое будет из  бескомплексной, и безкомпромисной касты бегунов на длинные дистанции. О чем мечтаю? Вот об этом! Это же лошадизм какой то! А душа? Ну, тогда пусть дальше коверкает твою душу, пусть дожует и выплюнет уже исковерканную и обессиленную на асфальт. Потому что уже все ясно что миром правят деньги! Всем кроме тебя! Даун ты б-ять!
Я же, со слов Андрея, всего лишь его копия. Но я есть и поэтому пока играю. Но, опять же, задумался, почему  если так любил Лену и она любила, то родился больной ребенок? Почему она так легко, почти играюче согласилась на операцию? Материнский инстинкт, выше любви? И подруга ее, всегда ко мне придиралась, а как я уезжал то у нас  ночевала!?
 Она вышла за меня, чтобы прикрыть отношения с подругой. Ну вот! Перед кем прикрыть? Точно даун! Не из-за того ли все, что действительно я клон Андрея, и  мне нельзя иметь собственных детей, а я попробовал! Или все же из -за ее, выкрутасов все.
Меня никто ни о чем не предупреждал! И вообще, кто сказал, что я копия? Это Андрей внушил, что я его копия! Выдумщик! И надо же, у нас с Ленкой родился не бегун, не борец, не футболист, а всего лишь Ангел. Ничего себе «всего лишь»! О таком, человек может только мечтать! Глядя на него, я  незаметно пропитываюсь небесами! Их во мне уже чересчур! Но так он похожь на человека! Причем на очень слабого человека! Какая уж тут конкуренция.
 Ангел в ответ напитывает энергией любви! Он должен  напитаться, чтобы выжить. Но он же бессмертен! Окисление ему не грозит.
Гамлет продолжал. Ему не казались такие рассуждения зазорными. Он спал на яву и вяло представлял, как бы тренировал своих здоровых детей, если б они были. С них катил бы пот, но они бы продолжали отжиматься, приседать, бороться, плыть, прыгать, через немогу и он видел бы в них свое продолжение, свои копии.
Он понял, что только за счет них  и сможет нагнать лидирующую группу, а поэтому не даст им спуска ни в спорте, ни в учебе, ни в еде. Нужно ли им это он не думал. Никаких  фастфудов! И я ничем не хуже Андрея! Ничем! Он еще не знал, что Лена уже, что то чувствует про него и ускоренно расшифровывает, но код не поддается. Код слишком сложен.
Ее временное голографическое видение предметов и чтение мыслей отбирало в нем последнюю надежду на побег. Сама не ведая того, она не отпускала. Ее объемное видение потайных мыслей давало способность знать, о чем думает любой человек, но только не Гамлет. Его тепло согревало и держало. Ей хотелось так думать, словно в нем и не было ничего такого, что было во всех, и как будто он управлялся откуда-то со стороны, а сам был пуст и не излучал а только поглощал.
Она копалась в его кристаллической решетке мыслеформ и уже давно не питала иллюзий по поводу силы любви – в нем ее почти не осталось. Вернее сказать, ее не осталось совсем. Так не бывает! думала она. Любовь бесследно не исчезает. Ее сканер, как прожектор в облаках, искал его самолеты, полные чувств, или  следы нежности, но  находил только взрывчатку. Что стоило ему быть безразличным к ней, она не знала. А ему хотелось выть! Его сердце трещало по швам от перегрузок. Он любил ее всем сердцем, всей душой, но для нее на показ, делал все наоборот.
Гамлет пуст, как будто умер, словно кто-то специально лезвием подчистил в нем все углы и закоулки, которые могли выдать его намерения. Зная, о ее способности, он изменил свое сознание до неузнаваемости. Он не хотел давать ей надежду, но давал.
Она же, сбитая с толку, удивлялась такой нереально стерильной чистоте, словно человек только что родился. Она растворялась в тумане его мыслей и сознательно слепла, забывая все то, что могло ее отвлечь от поиска. Слушала пространство! И, заплывая далеко в него, кружила вокруг колоннад и пробовала на вкус соль его потов, проводя химический экспресс-анализ, иногда корчась от сладости мыслей, иногда, напротив, от горечи и волнения, отравляясь его токсинами. Алармия повелевала ей. Закрывала ладонями уши и, слушая дыхание, глушила нарастающий психоз, понимая, что Гамлет скоро уйдет и над ним давлеет множество факторов и всего лишь один казалось бы ничего не значащий, но все решающий и определяющий.
Это –зависть к бегущим впереди. Но у людей все переплетено. И кто скажет кто реально впереди и кто только видимо! Зависть, ревность, страх, радость. А у него все по отдельности. Как у робота, получившего вводную и не отвлекающегося на другие команды пока не завершена предыдущая! Как же сделать так, чтобы его  волновало все сразу? Как сделать так, чтобы все переплелось и не давлело по одиночке? Вот зависть – это двигатель! Чего? Как будто в нем исчезло то, чего никогда не было! Душа!? Он пуст, как клон! А что если он и есть клон!? «Ну, вот и она заговорила словами Андрея. Еще этого  не хватало» причитал он.

55
ПРАВИЛЬНЫЙ ПАЦАН
Атмосфера клубилась и неравномерными краями, надвигалась из-за серых коробок многоэтажек. Павел пил кофе, сжимая и разжимая губы. Запрокидывал голову и пялился в деревянные балки потолка, вспоминая о Маше. Мысленно целовал. Касался кончиком языка, затем, очнувшись, сглатывал вместе со слюной теплый кофе и, ощутив нарастающее движение, спохватывался. Из головы не выходил сон, приснившийся несколько недель назад: Маша обнимала и целовала женщину. Изображение было в дымке и казалось нереальным. Странным образом оно его возбуждало.
Также многим казалось нереальным, что он, с детства увлеченный игрой в шпионов, записывал чужие разговоры. «И чего это, у парнишки?» – гадали окружающие. Сначала шариковой ручкой или карандашом в тетрадочку, а затем и на диктофон. Поэтому когда подрос, то видел перед собой  два пути: в журналистику или в спецслужбы. Был еще третий – профессиональный бокс, но о нем после  нокаута  в серьез не думал.
Раньше, завидев его рядом, многие делали недовольную гримасу, вспоминая миленькую усмешечку и слова «Дядя, я вас записал!» Родители нервничали, кричали, иногда лупили, но это не помогало. «Сотри, разорви, уничтожь, убери сейчас же» – требовала мама. Но Павлик и не думал.
Любил перечитывать, и прослушивать, записанное. Несмотря на страсть к записи , Павлик рос отзывчивым и готовым придти на помощь.
В один из дней он  шел с работы, и его распирало от воспоминаний, как неделю назад  в отделе «кололи» делового, а тот никак «не кололся». Его и так и эдак. В результате,  начали сажать на бутылку, и все рассказал. «А попробуй не расскажи.» – довольно ухмыляясь, вспоминал Павел.
Возле супермаркета на его глазах  сплохело бродяге из соседнего дома.  Он держался за горло, сел на колено, потом повалился на бок и кряхтя начал бледнеть, а затем синеть. Народ все видел, но не знал, как помочь.  Но их любопытство победило даже отвращение. И они обступили бедолагу. Павел быстро сообразил, что кроме него, никто не поможет.
В толпе пронеслось «Скорую!» Он же, подошел к и,  нажав пальцами между скул, заставил того раскрыть рот. Затем также решительно просунул два пальца в  глотку. Тот подавился, и выпучив глаза  екнул.  В следующий миг, Павел  вынул руку.
 А бродягу начало рвать. И чем больше его выворачивало, тем больше он оживал. Толпа зевак зашевелилась, не ожидав такого поворота. Кто-то возмутился, что, мол, он издевается над человеком. Павел посмотрел на облеванную кисть и почувствовал, что его задели за живое. Повернулся к толпе и заорал: «Так че ж вы стояли! Не пойму, раз такие, умные. Я здесь корячусь, а вы только п-----ь можете. Да он бы сдох, если б не я. Стоите здесь, ни хера не делаете, а еще рот раскрываете. Я ж, если взялся, то, наверно, знаю, что делаю». «У меня мама врач» – хотел сказать он, но не стал вмешивать святое. Безликое болото чавкнуло в ответ и скрыло оппонента из виду. Еще минуту назад умирающий бродяга, ожил, встал на колени и начал отплевываться. «В общем, это было зрелище не для чистоплюев» – вспоминал Павел, отмечая в себе спокойствие от выполненного долга.
В последнее  время он все больше разочаровывался в людях, а особенно в богатых. Андрей, на первый взгляд, не такой, как все, но все говорило о том, что рано или поздно станет таким. Тенденция  прослеживалась. Павел помнил своих разбогатевших знакомых и думал: «Почему как богатый, то обязательно тварь мелочная. Лицо чванливое, разговаривает через губу, во время разговора прощупывает, оценивает почем на тебе что. В глаза смотрит осторожно, как жертва психологических тренингов, а если ты ему должен или зависишь, то бывает резок, визглив, чрезмерно требователен. Машина за 70 тыс. долларов, квартира в четыре раза дороже, а из-за десяти долларов удавится. Работникам платит слабо, богатых клиентов ублажает, поставщиков обламывает, кичится, что его крышует генералитет и на этой теме спекулирует. Таких капиталистов хочется придушить, раз тясячу.
А что жалеть – мелочно скупердяйского, нечестного мироеда. Есть, конечно, и, такие как Андрей, таких, иногда, даже обнять хочется. Но вот в последний раз Андрюха был неправ, когда я с ним пьяненький у гипермаркета повстречался. Видит, я никакой, и нос задрал, прыг в машину и был таков. Ну и что, что у него в машине супермодель? Я ему потом в спортзале так и объяснил, когда он на лопатках под болевым, лежал: «Ты чо,  меня за алкаша держишь? Что, если депутат, все уже! Думаешь, я твоя рабсила. А вот хрен видел! Это ты моя рабсила». «Все, все, понял, понял.» – стучал по татами Андрей.
В такие моменты  понимаешь, что Андрей может и не простить, а мне и не надо. Депутат, а не фига не успеет, даже в спину не сможет, потому что на спине у меня тоже глаза. И пусть он начинающий политик и у него скоро все будет схвачено, а я не боюсь, потому что нужен ему. Кроме меня у него никого. Пока никого и ничего!
А если и есть, то один фиг, все там будем, и ничего с собой не заберем, и хорошо, что конец зимы и авитаминоз и кожа  похожая на куриную, станет нормальной.
Не любил вспоминать, как разошелся с Машей, но оно само плыло. А тогда последней каплей в ее терпении была моя непредсказуемая ярость. Пришли гости и все сидели за столом. Хотел подшутить и незаметно кинул в нее огрызком огурца. Она кинула в ответ. Гости заметили своеобразную нежность и знаки внимания между супругами. После нескольких ответных бросков  предупредил ее, что кину вилкой. «Слабо?» – скорее на публику, вызывающе улыбаясь, отвечала она. И тут он не знал, что на него нашло, а только не успела она и глазом моргнуть, как четыре кровавые точки от вилки заалели на ее лбу, а вилка, скользнув по подолу платья, упала под стол. «Чуть-чуть не в глаз» – вспоминал Павел, и неприятный холодок пролетел по его спине.
А Маша, сдерживая боль и слезы, прикрыла ладонью кровоточащие метки. Полет вилки  никто не заметил – это произошло мгновенно. Да и вилка была не тяжелая, алюминивая. Павел сидел сама невинность и обаяние, даже улыбался. Гости в шоке! После такого «алле гоп!» Все быстро засобирались, прибывая в полной уверенности, что у Павла не все дома. Нервный срыв. «Но я же не хотел! Так вышло! – мысленно оправдывался он. Это шутка! Я же несильно!» В тот  вечер Маша не ушла, как хотела. Но появился повод. Выждала, когда Павла не было дома и даже в городе. С того момента прошло немного времени, но Павел хотел верить, что изменился, и сам замечал как ему казалось, это.
Любовь к Маше постепенно сублимировалась в ненависть к черным, к нуворишам, мздоимцам и другой нечисти, кишевшей вокруг. Забавная метаморфоза особенно обострилась после последних случаев, один из которых произошел больше года назад. Под окнами в три часа ночи орал пьяный ревнивец. И все бы ничего, но он был черный ревнивец, и его выступления подкреплялись тем, что он кидал камнями в окно своей неверной, с его слов, пассии. Дальше угадайте с трех раз. Правильно, она была блондинка. И ее окна распологались рядом с его окнами.
 А через десять минут весь двор уже знал, у кого и сколько раз она это делала, от кого ее дети и что ее мать такая же б., как и дочь, и что она отравила последнего  мужа ради квартиры.
Все это он повторял раз за разом со все большими подробностями, и все, кого он разбудил в столь поздний час, успели запомнить подробности. Гордое молчание подруги еще больше злило и распаляло его. Он кричал еще яростнее и громче, не обращая внимания на спящий микрорайон.
Павел расслабился, не желая вмешиваться в их разборки, удивляясь, до чего же обмельчал  черный «брат». И стараясь не заводиться, пошел в другую комнату смотреть телевизор. Показывали благотворительный концерт. Выступали рок-группы, а сам концерт транслировался из Лондона, вела его Энни Ленокс и проходил он в поддержку голодающего населения Африки. «Нашли, кого поддерживать. – сонно думал Павел. – Тут, по соседству, ценнейшая русская цивилизация накрывается медным тазом со скоростью выпитого пузыря технического спирта, а они Африке помогают.
Им жаль негров! И это их право! Те вдоволь попахали на белых гринго! Есть за что жалеть и помогать» – позевывая, рассуждал Павел в третьем часу ночи. Прослушав пару хороших песен, Павел выключил телевизор с намерением пойти лечь, но не тут-то было.  Со двора доносились все те же крики, подкрепленные киданием камешков. Было заметно, что пьяный не хочет разбить окна, а только пугает, и поэтому берет маленькие камешки и кидает не со всей силы, что явно противоречило грязным упрекам.
«Хитрожопит!» – решил Павел. Тот все не унимался. Павел посмотрел на часы – четвертый час. Уже светало. И со словами «Да надоел, уже и спать не дает!» надел майку, натянул трико и пошел во двор.
Как было? В том-то и дело, что после того как черный сказал, что сделал с мамой Павла и замахнулся на него, Павла перемкнуло, и он уже ничего не помнил. Его переклинило приблизительно так же, как тогда, когда он кинул в Машу вилку. Он знал, что все доведено до автоматизма и будет приблизительно как всегда. Отработанный годами  уклончик влево, удар по печени ревнивца, перегруженной алкоголем.
Когда пришел в себя, дебошир бездвижно лежал на асфальте, и к нему бежала та самая блондинка. «Ничего-о-о-о, дерьмо не тонет, жить будет, правда, жрать теперь будет только жидкое и через трубочку» – заметил Павел и пошел спать.
Второй неприязненный аргумент был еще весомее, он встретил Машу, скажем, мягче, со смуглым типом. Тогда-то уже совсем не сдержался и наподдавал кавалеру так крепко, что тот не мог самостоятельно встать. Нацмен пожаловался куда надо. После этого и еще нескольких других случаев Павла уволили из милиции, и он временно заделался выбивальщиком долгов, от чего внутренне страдал, но деваться было некуда. Занимался явно не тем, чем хотел, но тем, чем мог хоть как-то заработать. Все происходило, как он считал, довольно убого и выглядело приблизительно так.
«Ну что ты меньжуешься? Долги-то отдавать будешь?» – «Какие еще долги? Я советник губернатора!» – «Прошу заметить, что бывший советник и к тому же бывшего губернатора». – «И что из этого?» – «А то, что я тебе говорю, что ты сейчас получишь по бороде и из советника превратишься в сосуна». – «Попрошу Вас не выражаться!» – «Слушай, ты! Хочешь, чтоб я тебя в КПЗ определил? Или на зону для ознакомления закинул? А там, знаешь, на таких, холеных уже дрочат! И придется тебе еще к тому же производство в зоне налаживать! Это тебе всяко дороже выйдет». – «Да я же Вам говорю, что прогорел. Меня тоже швырнули». – «Ну это уж, советник, твои проблемы, а пока вот что. Видишь этого парня, – и Павел похлопал по плечу своего напарника Гену, бывшего ОМОНовца. – Он пока поработает твоей тенью, будет круглосуточно беречь твой покой». – «Как это?» – «А так. Жить он с тобой будет. Ты в туалет и он, ты в ванную и он тебе спинку потереть, ты спать и он рядом, и так будет до того момента, пока совесть твоя не проснется и ты не вспомнишь, где деньги. А если нет, то я тебе уже наполовину рассказал, что с тобой будет». – «Так, я сразу предупреждаю, во избежание инцидентов, у меня желтая справочка имеется». – «А белого билета у тебя нет?» – «Поймите же Вы! Я сам жертва!» – «Это ты в зоне голодным зэкам расскажешь, когда тебя нагнут.»

56
ПРОЖИЛКИ
«Внепеченочные желчные протоки не расширены. Желчный пузырь уменьшен в размерах, имеет правильную форму, в его просвете патологических образований не выявлено, стенка пузыря.» Гамлет отложил заключение. Лена с Ангелом уже три дня как в Москве, в научном центре Академии наук. За три дня их отсутствия  расслабился, что еле сдерживал желание напиться, черносливной настойки.
Крепился уверенностью, что не алкоголик. А если кодироваться, то только хуже – привяжется по аналогии с трясиной: чем больше движений, тем глубже засасывает. «Отходняки» изуверские. Токсинов видать внутри накопилось. Через несколько дней анализы. Объясняю себе  выдумкой, что очарован мистической стороной предстоящего действа и поэтому как никогда трезв. Бла-бла-бла! Вопрос «Зачем Ангелу печень?»  не стоял. Надо – значит надо, тем более он, на первый взгляд, обычный маленький человек. Кто, Ангел? Человек!? Да -а, причем с большой буквы!
А с пива наутро отекал. Побочный эффект – мешки под глазами, обрюзглость. Так и уговаривал себя, когда хотелось в жару холодненького. Фейсконтроль не пройден. И поэтому ни-ни, и только после чашки кофе не спеша прогуливался по городу, прощупывая взглядом, как миноискателем, мутное, но уже местами отстоявшееся, июньское небо. Чтобы не попасть врасплох с черными точками пролетающих птиц, иногда маневрировал из света в тень и обратно,  так и не успевая в подробностях рассмотреть проходящих мимо парадно одетых, с летящими по ветру волосами, грациозно ступающих выпускниц.
Хотя не велика потеря, потому что тут же на горизонте появлялись новые волнообразные молодые, счастливые, приветливые, смеющиеся. Гамлету ненадолго легчало. Он вдруг с очевидностью сна, обеда и туалета осознавал, что все не так плохо и, несмотря на исключительную хрупкость, жизнь продолжается и длится уже черт знает сколько времени и летит.
Временная свобода благотворно действовала. Хотелось знакомиться и идти вперед, держась за руки с молодыми, жизнелюбивыми, еще не перегруженными балластом условностей, человеками. Но понимал, что и молодежь  разная и есть вокруг немало таких юных старичков с потухшим взглядом и прикрытым ложью корысти поведением. Рухляди, шмоточники.
И не то чтобы сам состарился, просто с рождением Ангела что-то повернулось и тормознулось, напрямую или косвенно влияя  на ребенка. Но это другое! Это надрыв! Смятение! Гладило и разорвало, как бумажку. У Бога нет прямых путей, а у меня есть! Есть? Есть, есть! Обоснуй. Есть сказал и все!
И я, также как Адам, с удовольствием кусал яблоко. С наслаждением не поспоришь. Тем более если устал. Оно лечит. Но прежде чем что-то делать, должен семь раз. Пока умничал уже приехал. Должен!? Внушение действует, слабо. Ничего и никому не должен! Должен, должен.
Вот такое испытание придумал, догадываясь, что совсем и не сам, а кто-то сделал так, чтоб заметил и сделал вывод, хотя бы один. По-хорошему завидовал выпускникам, а особенно их свободе и оригинальности не только в одежде, но и в громком смехе, в радости.
Так хотел откликнуться на многоголосицу титанически легкой юности, ожидая знака свыше – улыбки, взгляда, слова, чтобы сделать первый шаг из миллиона уже сделанных, но теперь уж точно в верном направлении. Но груз обязательств реально дышал в спину и поддавливал живой, а на самом деле старческой, очередью. Пенял: «Вот так, девчонки, моя песенка  спета»,  догадываясь, куда может завести эта вербализация, если часто повторять.
Удивленно вспоминал, как на одной из дискотек назвали дядей. Они что с дуба рухнули! Какой я им дядя! Я еще молод! И чтобы  совсем не скиснуть, извергал из себя сальный юморок, вроде «сколько же их повзрослеет в эту июньскую ночь». И в заключение ко всему жалел родителей (к коим причислял и себя), которые отпустят гулять своих чад, и затем до утра не сомкнут глаз.
Гамлет вспомнил разговор перед отъездом. «Ты знаешь, у меня подруга, так ее знакомые возили ребенка в Москву делать анализы за тысячу долларов». – «Ну, значит, им деньги девать некуда». – «Да уж некуда! Вот также скребли, собирали и.» – «Да дело не в деньгах, хотя, конечно, и в них тоже, их тоже еще заработать надо, но еще и  в том, что Бог его сделал таким. Боооог!» – он запнулся. «Ты как будто не с нами, не здесь, о чем-то все время думаешь, или о ком то» – заметила Лена. «Да нет, что ты. Я в последнее время всегда такой.» – «А ты знаешь, по телевизору показывали: девочке печень удалили, а отцовскую вставили. И прижилось! Все в порядке». Он не успел ответить, как связь прервалась.
После ее слов представил взрезанное, с  прожилками, парящее теплым туманом, человеческое туловище. Почти не страшно, оттого что вскрытое и вычищенное казалось совсем не человеческим. Пустое, выпотрошенное, гладкое, полированное, как у коровы, быка или барана, вот только все остальное то дерьмо человеческое.
Похожие на вырванные свирепым викингом и подвешенные за пищевод, внутренности, висели на стальном крючке, а кишки сложенные прозрачной змеей, парили в глубоком пластмассовом тазу.
Вечером  позвонили с сотового.
– Алло! Папа?
– Здравствуй, родной! Как  самочувствие?
– Хорошо.
– Как ты? Не скучаешь?
– Не-е-т. Па-ап, я как пьяный сегодня был, когда мне укол делали. Я только немного плакал. Совсем чуть-чуть.
– Молодец, мамин защитник!
– Пап, а ты что делаешь?
– Ничего особенного, по вечерам сижу и скучаю по вам.
– А ты не боишься один дома?
– Нет, взрослые же не боятся.
«Ладно, давай, а то сейчас прервется» – услышал он где-то рядом настойчивый голос.
– Ну что там?
– Да консилиум был – ему же эндоскопию делали. Почки, говорят, тоже.
– Что «тоже»? Почки причем?
– Ну, страдают надпочечники. Ты помнишь, еще наш врач говорила. От этого и его страх!
– Да что она говорила? Любят они жуть нагонять!
– Ну, я не знаю, почки тоже, говорят.
– Ну хорошо, печень у меня возьмем, а почки у кого? Что, тоже у меня!?
– Ничего. Не переживай! Сколько проживем – столько и проживем, – словно обижаясь, замолкла она. И дальше уже объясняла более сухо, словно говорила о чужом ребенке. Так она обычно говорила, когда была недовольна.
– А ты что сразу такая?
– Я? – удивилась она. – Спрашиваешь? Да я только недавно успокоилась, а так весь день никакая была от этих новостей – нервничала.
– Брось ты это, не нервничай, когда анализы нужно будет сдать, я приеду.
– Хорошо, я позвоню завтра. Спрошу у врача, чтобы не тянуть. Они после пятнадцатого в Японию улетают. Сейчас можно сдать, и осенью.
Она не договорила. Ее голос  пропал из эфира. 
«Деньги кончились» – подумал он и еще несколько раз повторил набор, но женский голос отвечал, что абонент недоступен. Гамлет взял с тумбочки  «КЕНТ», вытащил сигарету и, не раскрывая рта, моргнув отражению, пошел курить на балкон.
«Вылечить заболевшее трудно, а рожденное больным – невозможно, – подвел он. Хотя, что мы знаем? Чудеса случаются!»
В голове откуда-то издалека звучал Ленин голос: «Ты мне всю жизнь испортил! А твой брат нас проклял.» И голос Ангела: «Папа, а у Буратино могут быть дети?» – «Могут». – «Но он же деревянный?» – «Все равно могут». – «И внуки могут?» – «И внуки». И снова: «Но он же неживой? Он – деревянный!» – «Он нашел очаг и за ним волшебную дверь, ведущую в волшебную страну. И там, в волшебной стране, ожил и стал настоящим мальчиком. Главное – найти очаг, а за ним волшебную дверь, а к ней золотой ключик. И всего то. Понимаешь?» – «Понимаю!»
Чем я отличался от Москвы? Сравнение некорректное, можно даже сказать, надуманное. Опять же, масштабы не те. Кто – Москва и кто – я? Мо-о-осква!!! И, я ! Пылинка! Чужеродный элемент, а все туда же – в судьи (если не сказать в палачи).
Оттого что вокруг все тянет перевести разговор на уровень душевного устройства, духа, метафизики, оттого что на материальном уровне у нее явный перевес. Я к тому, что, если нас реально померить, сразу понятно, кто будет выше и тяжелее. У Москвы несколько опознавательных чисел – 177, 495, 099 (это только то, что  знаю, а так много больше). Москва – город, а я – человек, и номеров у меня тоже хватает: поприсваивали да понавешали ИННов и другого, до пугающего  числа зверя.
Столица никогда не устает, а поэтому не спит. Москва – город мифов и мифотворцев. Не только лучшие люди, но и виртуозные негодяи всех мастей собрались на шабаш. Ведьмы тоже тут как тут. Спотыкаться нельзя – затопчут. Душегубцами и христопродавцами кишит, особо в центрах. Садомиты загадочно улыбаются. А они то уж точно  не Раскольниковы – их совесть не замучает никогда.
Еще надеюсь увидеть Москву нагую – розовокожую красавицу, прирожденную обольстительницу молодых и сильных. Такую ее наверное только  мэр и видел. Слабые, походя, размазываются ею по гладкому свежеуложенному асфальту. Эстакады растут, как грибы! Слабаки строят из себя смельчаков и предают при первом удобном случае. А что им делать? Куда деваться? Романтик, верящий, что она – само изящество, иногда удостаивается ее аудиенции. И вдруг ни с того ни с сего она возьмет и полюбит.
Только непонятно: он ее или она его, сильнее. Неважно. А уж если она, то такого везения удостаиваются, единицы. И вот на этом фоне, считаю себя временно запутавшимся в современной жизни,  умеренным консерватором в пасти у либеральных ценностей. Время от времени повизгиваю в пустоту!
Обратной связи никакой. Среди демократического лексикона   вспоминаю о свободе! Верю, что выпутаюсь, хотя все чаще методы не работают, а способы не действуют,  оттого, что в растерянности начинаю приписывать избитым истинам неприсущие им цветовые аллюзии, взлеты и падения каких то индексов, котировок и так далее. Плохо считаю. Не дожимаю. Жестче надо,жестче.
Боюсь проклятий, хотя догадываюсь, что проклят уже по факту рождения. С чего-то верю, что хаос куда надежнее порядка. Он неистребим и побуждает к действию. Все стоит на месте и на самом деле летит с огромной скоростью. Земля в космосе! А космос – везде! Земля бесшумный космолет. В результате выигрывает монстрейший из монстрейших чудовищ или кто-то другой, везунчик, вынужденный стать самым монструозным, и уже он объясняет нам, что чего стоит, что движется правильно, красиво, а что отвратительно, но не на его взгляд, а вообще по понятиям его прослойки, прокладки, подстилки.
Я поддакиваю, но не слушаю! Сами с усами. Даже если кто то, кому-то сейчас кажется слабейшим – это ничего не значит. Он уже затаил обиду. Возможно, завтра он отыграется и продиктует моду! За сенсациями и общей взбудораженностью «желтой» прессы,  не замечаешь обычных вещей, таких, например, как цена, качество, себестоимость, рентабельность, спрос, конкуренция, а они диктуют, ежечасно.
И выходит, что разводишь  бодягу, чтобы наложить ее на синяк под глазом, а сам не умеешь решить элементарный вопрос, просто хапануть, и в результате – выиграть всех. «Ты не умеешь пить, а пьешь!» – их любимая отмазка, когда пахнет жаренным! И когда ты буянишь! Они сразу так говорят. Пить-то я умею, вот лопать, пока нет! А вы ведите себя тихо! А то я всю правду расскажу, вам же! О вас же! И ведут тихо! Ничего не делают короче.
И в итоге  пихали и отпихивали, считая вздорным, не знающим ГОСТов, СНИПов, биржевых индексов, котировок и других нормативов и кодовых обозначений, позволяющих хотя бы на время проникнуть в то или иное профессиональное сообщество. Везде стоял вопрос, чей я человек. Когда раскрывалось что не чей, все предусмотрительно отстранялись от общения. А так, многих и гонор мой не устраивал.
Если я успевал взять одну справку, то пока брал вторую, без которой первая не действовала, срок действия первой истекал. И просроченная она становилась негодна, и требовалось пройти круг заново. Ловко. А когда все-таки брал по-новой первую – истекала вторая и так далее по кругу.
Когда Ленка все же добиралась до соцзащиты, то ее права и положенные выплаты благополучно замалчивались. Но, надо заметить, в год выборов ситуация все же менялась. Наконец разговорились на нужные темы, раскрыли секреты. А чуть раньше никто даже не пытался  сказать ей о ее льготах и пособиях, а сама она не спрашивала, оттого что считала, что они сами должны, объяснить, наивная.
Несколько лет назад я вдруг устал от умников и умниц из многочисленных юридических отделов многочисленных администраций, выдумывающих изощренные законы против предпринимателей, так как против нас им выгодней всего. С нас есть что взять. Ну и что!? Устал и устал! Это же некого не волнует! Отойди в сторону и прозябай.
Поэтому вместо помощи закабаляют – понял я и, плюнув на их нормативы, ушел под обэповскую крышу. И сразу стало хорошо. Перестал бояться. Никто не тревожил! Никаких документов не надо! Одно можно сказать: все они недаром хлеб едят. Встрепенулся и, вроде как, перестал походить на архив после стихийного бедствия. Успокоился, заматерел.
В нашей стране 15 лет предпринимательствовать и еще без крыши – это надо смочь яйца сберечь (имею в виду в одной корзине) а как хочешь понимай. И неблагодарное  дело скажу. А я бы таких, как сам, отправлял как летчиков-испытателей досрочно на заслуженный отдых и еще награждал бы правительственными наградами как первопроходцев.
Мы первопроходцы! Мы дорожку пробили! Выматались и выложились! Но в стране чинуш, это никому неинтересно. Мне-то ладно, не надо. Хотя бы остальным дайте хоть что-то, да хотя бы льготные кредиты. Заслужили! Нет, фермеров башляют, а воз и ныне там. Фермеры откроются под кредит, а потом закроются и деньги тю- тю.
Государство потопталось по нам, будь здоров! Стадо африканских слонов – пушинка по сравнению с ним. И вот я назло ему пляшу, и все еще, хоть и сильно потускневший, но все же по пьяне еще романтикую. Блин, смех и грех! Хотя во всем теперь вижу больше увядание и серость, сплетни и немое злоязычие. Стоп! Веселее надо! Еще же стоит на работу!
Уныние – грех! Даже, где ярко, у меня блекло. Спорт! Только он спасает и еще писанина, так я выживаю. Это мой способ!
Тяжело с такими недрами и с такой историей сохранять трезвомыслие, а тут еще эти старики и их внуки, инвалиды, малоимущие с пособиями и льготами. Малоприятная публика. Неотборная. Хотя выбрать пока есть из кого, но башню от халявы  накренило – Пизанская отдыхает. И не только наверху, но и на местном уровне, и поэтому дальше деклараций дело редко  идет, но пока нефть дорогая, что то идет, крохи доходят.
Застой усыпляет, подобно маковому полю! Застой развращает! Смотришь, кажется, столько ВВП пашет. Такое, планов громадье, неописуемое словами. И правда, как раб на галерах. А в итоге – выстроил олигархию с вечным городом Питером в центре! Ничего не скажу – сам город заслужил! А мы, а они!?
На фоне Москвы десятилетиями не дополучал. Но надо же знать меру! Другие что, много получали!? Ну, так нечестно. Все инвестиции куда? В Питер! Все деньги туда! А преемник еще более целеустремлен! Успокаиваться некогда! Хочется уже крикнуть: «Молодцы и ВВП, и преемник! Так держать! Затем выйдешь на улицу и ничего! Все то же, без изменений. Кто-то скажет, что и это уже не так плохо! Кто ездил на «Круизере», тот ездит на «Ламборгини», а кто пешком ходил – стер последние ботинки.
Монополии душат и душат! Из подвалов по-прежнему несет! Наркоту как пихали, так и пихают, только тактика как будто поменялась: видно невооруженным взглядом простому прохожему, но только не наркополицейскому. Теперь наркоша не едет на точку. Теперь их собирают в кучу и по сотику говорят, куда идти. И они бегут! Такие казаки-разбойники своеобразные! Смотришь, то туда бегут, то сюда бегут. Сплошные гонки. Привозят в тихое место, где-то в микрорайоне, дальше быстро рассчитались и разбежались. Мобильность во всем, а потом чушки «кипят» на парапетах.
Нарко бароны не скрывают  высоких покровителей. Год проходит, два проходит, а ими никто не занимается. Они богатеют и богатеют. Машины меняют, как перчатки. Молодежь понимает, что так и нужно жить – продавать наркоту! Самое время, потом поздно будет. Не будет, мы пришли надолго, улыбаясь, говорят они. Что сказать, на вид приятные люди.
А в следующий раз герач  везут в другое место. Продают несовершеннолетние. Для водилы здесь главное – посту на мосту их штуку с машины оставить и езжай. Связь по сотовому. Удобно. Откуда я  знаю!? Да вот, честное слово, об этом полгорода знает, включая детей! Все же перед глазами неделями, месяцами, и годами продолжается, а кто-то по-прежнему занимает свои посты. Деньги – товар – деньги. Ширнулись – и в тину. Удобно и барыге, и наркоше, и водиле и крыше. Сколько народу кормится!
Деньги с центра поступают, и немалые. Центр откупается, только непонятно от кого: от местных элит или от нас. От элит! С пособиями, пенсиями и другими субсидиями ситуация резко улучшилась. Вот только услуги ЖКХ подорожали в разы. Как это понять? Говорили, что, вроде как,  в том году на сто процентов оплаты вышли, а они – бах! – и еще на двадцать процентов подняли. Круто! Как сверхприбылей касается, так вертикаль не срабатывает. Сверхприбыли движут нашими руководителями! Кадры решают  как надо.
А кадры прежние: коррумпированные, родственные, по блату устроенные, купившие доходное место – шустрят, только по своим и начальственным интересам. Смотришь, как переставляют их родимых по карьерной лестнице. Тасуют колоду туда-сюда, сюда-туда, и радуешься за их везение. Люди-то все хорошие, а воз, правда, и ныне там. Но, конечно же, не везде, кое где и в овраге.
Видно не с проста,  придумано западными демократиями, что вредно для развития, во власти семейственность разводить! А  плодят! У наших, свой особый коррупционно-тоталитарный путь развития! Новые дворяне! Пока не развалимся! Никуда они не денутся, не перестроятся. Всем и так хорошо! Плывем по течению, куда вынесет. Ничего не изменится, говоришь! Изменится! Мужик то русский запил, а Россия только на нем и держалась!
А если нет, то вот посмотрите что скоро более справедливо устроенные общества, а соответственно, и более сильные, заставят сырьевой придаток  занять свое место! Обидно конечно, но и атомный щит не поможет. Сами себя победим из нутрии, замучаем.
Вот место в хорошей компании держат для пятикурсника, сына директора. Зачем им суперспециалист, если сынок скоро закончит учебу. Понять можно. И это же повсеместно. Дожили в хоккей детей не берут если родители тренеру денег не платят.
Патриархальную русскую семью большевики разрушили, вот тогда еще поменялась общность. Отцы уже не бьют выскочек ложкой по лбу. Выскочки сами отцов колотят и строят. Да и пороть по субботам некому, да и некогда. Вроде так!?  Да и в правду, хватит уже одно и то же молоть, как заезженную пластинку. Брат, вперед надо смотреть!
Радоваться, что государство крепчает! ГЛОНАСС свой! Вот Грузию победили! Надоело говорить, но говорил, говорю и буду говорить. С нашими боярами здоровое общество не построишь! Не те они. Некоторые уже утверждают, что коррупция – это справедливое перераспределение! Дожили! Батюшки наши светлыя! Опомнитесь что говорите, даже если так не соглашайтесь.
Ай, хитро! Ай, молодца! Угадайте кто сказал! Правильно! Самый правильный телеведущий последних восьми лет – г-н… Угадали – он! Нет я его уважаю, честно, даже за то что захвалил Президента и его команду чисто по-товарищески, а ведь они правила игры и устанавливают. Жалко его, от того что все же обидно быть разменной фигурой в чьей то большой и грязной игре. Но вот как он не старался, а и его передачу прикрыли ироды!
Но прежде надо бы осудить КПСС, ВКПб, ЧК, НКВД, КГБ и так далее. Слабо! Сами такие! Плоть от плоти! Скучаете по тем временам. А чинушам, всего и всегда мало, если даже много. Пока не произойдет осознание, что не мы для них, все будет незаметно разлагаться и покрываться плесенью. А для осознания предпосылки нужны. А их нет. Как и нет политической воли. Зажрались на верхушках. Все, все знают! Слышали миллионы раз! Шевелится лишний раз в лом, рабского вокруг до фига, а от этого и все остальное тоже рабское.
Разрешите свободную продажу оружия! Рискните! Пусть россияне почувствуют себя гражданами, с которыми считаются, которых уважают и не боятся. Чем мы хуже американцев? А чиновники о своем. Не разрешим! Опасно, видите ли! Сумасшедших много! А что ж вы их довели до ручки! Столько народу, свихнутые!
 «Пугай, пугай – не страшно, – насмехаются они в кулачок. – Но оружие не тронь!» И что толку: дрожат – не дрожат, если рулят. Реально, не по-детски вцепились в руль и рулят. Что им теперь – по рукам бить, чтобы отцепились? Отрубать не иначе! Ну может по хорошему?
Да пусть рулят, раз научились, вот только правила игры поменять. Раз рулят, то пусть жизнями расплатятся если не туда завезли! Тогда думаю желающих поубавится. А что «язык наш – враг наш» – это мы знаем из всей предыдущей истории. Вырвут? Уже много раз вырывали! А-а-а, уже и отрезали и вместе с головой! Хотя в чужих языках ни бум-бум, а на свой мы горазды. Поболтать не дураки. 
Пустомели! Гении! Да что там, «великий и могучий»! На глазах дряхлеет, покрываясь несъедобными прожилками. Куда не глянь, только и слышишь: бля… нах…, нах… бля…, бля… нах…, заеб… Я тоже не отстаю – матерюсь в сердцах, е—ть как! 
Город – это монстр, питающийся человеческим счастьем. В нем не видно никакого смысла жить, кроме как выживать. Так и живем на опережение, прячемся друг от друга. Хавка, деньги, тщеславие, новая машина, квартира, сотик, кепка, футболка, джинсы, заказ, подряд, тянут  в чудовищно притягательные жернова потребления.
Круг прошел, и теперь все то же самое только в два раза дороже, желательно, именное от Гучи или Кавали. Элитная собственность лучшая награда. Жадность незаметно высасывает здоровые соки и закачивает свои, обезвоженные. В них в виде утешения дает тщеславие и другие сомнительные ценности, вроде той, что молодежь гробясь, оттягивается в ночных клубах и дальше еще грустнее. Панки гоу-хоу! А нет – янки!
«Одного боюсь» – сказал мне как-то хмельной друг. – Как бы наши дети педерастами не стали?» – «А что есть предпосылки!? Вообще-то ученые говорят, что это врожденное.» – хотел сказать я, но не стал, боясь обидеть.
У каждого свои опасения. А тем временем толпы людей плывут и плывут на невидимых шлюпах в подземелье. Даже когда ждут на остановках автобусы и троллейбусы, и находятся в пробках, в офисах, у мониторов компьютеров – все равно плывут. Особенно в городах, напоминающих  муравейники (в худшем смысле), где каждый выполняет свою функцию – кто без настроения, а кто и вприпрыжку, где каждый заложник обстоятельств, понимающий или нет, что это наша сущность. Хорошо хоть что не замечаю,  нарастающее количество ошибок  в шестистах триллионах  клеток. Окисляюсь! Все по плану! Обреченно.
«Мозгва» идеально подходит для съемок апокалиптического сюжета, и мы  видим  руины в кино Бекмамбетова. Разрушительно и гибельно красиво, но впечатляет слабо. Если спустится на землю все гораздо проще и страшнее. Ты никому не нужен, и тебе тоже никто и это главный вывод. Не у кого нет на тебя времени, если только ты не приносишь ему деньги, славу, сэкс, компромат и снова по кругу, тот же набор, а еще удовольствие вообще.
Город мечты пережевывает без разбора. Делая каля-баля из миллионов и тысяч некогда успешных и нарядно одетых. Штампуя  их, и обгорелых и хромых, красивых, группами и порознь, не всматриваясь в физиономии, не стараясь постичь индивида, срезая верхушки, усредняя. Засвечивает негативы, выкупает участки душ под дьявольски привлекатнельные инвестиции и снова только и делает, что загоняет в подземелье и поднимает на поверхность и выше за облака. От этого никуда не деться. Это и есть она, наша  жизня!
Столица огромных, но уже, кажется, наполовину профуфуканных пространств. Спорное и пока ничем не подтвержденное утверждение. Просто есть ощущение. В ней миллионы тонн рабского бомжатского, пропитанного технарем, токсинами и немощью, пушечного мяса и всего лишь десятки – мягкого, холеного, виповского, диетического, нефтегазового, и платиново-алюминиевого. Я рассуждаю как людоед – и это симптом времени.
Слышу разговор в пивнушке: «Американцы специально повесили Саддама, чтобы у него дерьмо по ногам потекло». Кому-то это надо! А сейчас Косово у сербов забрали! Вот так, янки мелко мстят, а мы их за людей считаем. За такое им не то, что мы – за такое им никто в мире уже ничего при случае не простит. Подозреваю, что случись с ними (ну, подскользнулись, оступились, упали неосторожно – всякое бывает), тогда-то не только Аль-Кайда будет радостно прыгать на их жирном теле.  Ишь, ты в борьбе за ресурсы, теперь они и мусульманскую тему возглавить хотят, а что хотят, уже и возглавляют через Саудитов.  Москвичи, хоть и устали от чернухи, но уже как будто привыкли и не могут без нее. Заложники нереально перегруженной кармы, выполняющей функцию головного офиса огромной корпорации, храмовых комплексов капитализма! Официально в ней живет сто тысяч долларовых миллионеров, а сколько еще не оффициально.
Еще беспокоит, что в Москве и по всей стране, почти в каждой деревне, незаметно корпят те самые смуглые тихие торговцы. Кажется, ну какой от них вред – сплошная польза! Беда в том, что они всех и вся коррумпируют и без этого  шага не ступят. А потом отбашлявшись, смелеют и вовсю хамят окружающим. Это их девиз: «Даже если есть все документы,  все равно буду платить». Кроме того они, мягко говоря, везде мусорят, а жестко говоря, гадят. Их задача – больше урвать при меньших затратах и уехать к себе, отсидется, затем если тихо снова вернуться и снова башлять, нагадить, урвать и так по кругу, до бесконечности. Вопрос только, когда они расхотят уезжать?
Они все время на чемоданах. Они до сих пор удивляются, как за такое их хамское отношение к нам, их еще не выгнали. Местных жителей они между собой презирают и не считают за людей. А тактика, одна: сначала дают, потом идут. Если не дал, а твой конкурент дал и тебя заказал проверяющим – пиши, пропало: придется в два раза больше давать.
А местные, так не приучены – вот в чем закавыка! – и поэтому у себя же дома как изгои, а приезжие кайфуют вместе с теми, кого и коррумпируют. Такова реальность, срежиссированная некими монструозными шефами протоколов и другими жрецами корпорации, глобального действа, так и не дающих никаких  приемлемых шансов. Кто-то скажет, что такова жизнь!
Принимай как есть и не ропщи! «Ишь, ты, строит из себя! Козел! Я! Ты б—ть за козла ответишь!» – «Не подмажешь – не поедешь!» – «А что в этом хорошего? Развал! Молчи, да! Терпила с Н. Тагила!» – «Нет, я с другого места!» – «Да заткнись уже!» «Попкорм корпорейтед» в действии. Коррупция – это имперские пережитки! Размечтался, а объективная реальность не хочешь! Будешь платить сука! Да! Чё ж тогда пи––шь!
В 21 веке и далее по сценарию мы должны увеличиться в численности и почувствовать себя, если не богачами то свободными гражданами. Не знаю, в каком смысле, но по обещаниям очередных депутатов и Президентов,  к 2020 тому году, должны, да и Глоба предсказывает.
По их словам, ими к этому предпринимаются все необходимые действия! Кто-то считает, что в середине 22 века нас вообще не будет! И то случается в плохом настроении веришь, а то и нет, особенно в свете знания, где  живем и кто нами рулит на местном уровне. Так и будет!
В глобальном смысле верю только Ленке, признавшейся, что она на самом деле биоробот из будущего! Женщина-птица! Все сходится! Значит, мне не показалось! И когда думаешь про такое, уже не так критично, что мы заложники интересов полуфеодальных групп внутри страны и таких же, только в глянцевой упаковке, за кордоном. Мир намного сложней, красивей и чудесней, чем нам пытаются представить! Глядя на управленцев, кажется, что уже скоро финансовые потоки заменят, им в том числе и естественные  воды и воздуха. Живые люди и их судьбы – не в счет! В счет, в счет! Мы как-никак пока еще смысл их глобальной игры! И по правилам их игры наличие населения есть одно из важнейших условий! И никуда от этого не деться, пока.
Хотя глоток свежего воздуха нашим начальникам как будто и нужен то  только для вида, чтобы показать, что они люди, такие же как мы, и зависят от среды обитания. Хочу я или не хочу – ничего не решает, так как они уже есть такие как есть, и ничего с этим не поделаешь, данность.
Да, они чужие, они из телевизоров, и чистый воздух им нужен как вынырнувшему ныряльщику – чтобы снова нырнуть. При таком-то счастье они и рады бы совсем не выныривать в реальность, но боятся упустить ситуацию, не верят докладчикам. Не доверяют приборам! На поверхности может и штормить, и затянуть льдами, а им скажут жара и штиль. Они протестуют и кричат во все глотки: «Нам не нужны мрачные сюжеты!» Но мы видим, что они их терпят и сами создают. И им уже недостаточно, что они в нем живут.
В Москве из провинциального романтика нужно как можно быстрее стать циником в маске романтика. Здесь все очень реально и никакие ваши обычаи и привычки не принимаются во внимание, если за ними нет мани. Талант еще никто не отменял, и он нужен. Так легче подобраться. А если не хочешь или не можешь, то милости просим назад, в свою губернию. «П-шел вон, валенок! Никто тебя не ждал и не ждет!». Грубо, но действенно. Хамство конечно но может, одумается, прежде чем в пекло лезть.
Как сказал  один «деловой»: «Здесь на каждом коммерсанте по пять бригад сидит и еще спецслужбы в придачу, так что лихому народу особо не разгуляешься» И при чем здесь я!
В институте, как только Гамлет объяснил зам. главного врача, кто он и зачем здесь, тот сразу и заявил, что Лыжногородский бюджет нищий и за операцию 25 тысяч долларов не заплатит. Затем спокойным, отработанным до автоматизма движением вытащил из ящика стола прейскурант и еще раз с особым остервенением  в голосе повторил:
«Ваш Лыжногородский бюджет пуст, так что не надейтесь на бесплатную операцию! И мой вам совет – ищите спонсоров». Смотрел  сквозь, меня так словно шипел: «Нищ-щий, вы поняли, нищ-щ-щ-ий!» Собаки страшные! И мы представляли себя добрыми, старыми собаками, как те старики, которых везде бесполезно много.
Где их искать, этих спонсоров, мы не знали.  А Гамлет все смотрел, и смотрел на сидящего в темном зашторенном кабинете «врача», словно ожидая чуда его исчезновения в параллельном мире, но не случилось.
Уже хотел встать и махнуть рукой, но не мог, потому что не за себя здесь, а за своего мальчика.
«Лучше уж умереть, чем перед спонсорами пресмыкаться»– откуда-то появилось в Гамлете. В начале, когда только зашел в затемненный кабинет, представлял врача с большой буквы, вроде Рошаля, почти как Гудвина из страны Оз, а уже в конце разговора как обрюзгшего от халявной крови Дракулу.
Сразу опротивела жирная, лоснящаяся харя, кующая баксы на человеческой безвыходности. Захотелось избить эту сволочь. Еле сдержался. Обиднее всего, что он был армянин, как папа!
Стало жалко Ленку, которая так старается спасти Ангела, но натыкается на таких вот идолопоклонников, и в итоге ничего не срастается, не получается, и надежда разбрызгивается как кипящее масло. А я наперекор обстоятельствам как никогда спокоен и еще больше готов на все, ну почти на все.
Дальше, моя очередь бежать со всех ног, приняв эстафетную палочку. Дальше терпеть, как терпела она. По-честному. По очереди. Теперь моя боль, моя недосохшая  болячка. Не в первой, не привыкать.
Моя печень и почка – они уже не мои. Они как саженцы перейдут в тело  ребенка и там прорастут, превратившись в  дерево. И не вопрос – а нужно ли это мне? Конечно, да! Это же мой Ангел! Хотя, может показаться, что ответ на этот вопрос лежит не в плоскости разума.
Кто-то считает меня перецивилизованным, клоном, зомби, помешанном на родительском долге. Знали бы они, как оказалось легко, хотя, по секрету, дошло до смешного, и некоторое время только один вопрос шевелил  воображение: смогу ли я после операции быть с ней. Хотя вы, посмеетесь и скажете: «А на хрена лысому расческа?»
А врач добавил: «Качество жизни не улучшится». Не улучшится? И подлил масла в огонь: «Всю жизнь на таблетках». Но поймите, что Ленке очень важно, чтобы Ангел жил! Ее первенец – и такое! Ленка – это не абы, как, побубнил и все. Ради нее нужно принести жертву. Ленка – это серьезно!
Это как  чистое намерение, потому что она первая из тех, кто согрел после холода детства, потому что она сама всегда выкладывается до последнего. Ну хотя бы и мне это показалось,  ну и что, что часто привирает. Со всеми случается. А так натуральная «Белая кость», и с ней в полсилы не получится никак и ни в чем. Она – целая орда и дьяволица, когда в гневе. Фурия! Но если любит, так любит, до потери сознания, просто кокаин.
Неземной кайф! С ней каждый раз разматываешься на всю катушку и по полной. А все потому, что она настоящая, не из папье-маше, и с ней дешевые подколки типа «Что, все сама втихаря кушаешь?» и притворства вроде «а-ля друг» (вот хотел, но не получилось для вас то-то и то-то сделать) не пройдут. Она чувствует до микрона, и можно уже ничего не говорить. С ней всегда  очень серьезно. Пусть даже серебро, а все, глядя на нее, решат, что платина. Она завораживает. Но это превращение ей не нужно, просто так получается само.
И ее надо любить каждый раз как в последний, без оглядки. Ее надо мочалить, как тряпку, и при этом превозносить, как Богиню Охоты Диану. Ради нее надо периодически приносить жертвы и не какие-то отмазки, а настоящие куски жизни.
Сомнения, лишь оттого что с ней внутренняя планка и так высока – выше  только бессилие. Перехвалить не боюсь, это лучше чем переругать.
Лечащий врач уверяет, что мы не должны медлить и не должны бояться, а еще он уверяет, что для нас операция бесплатная, но до нас доходят разное, вот и выступление того.
Он просит не слушать того врача в зашторенном помещении с его прейскурантом на все случаи. И уверяет что это он, якобы, только для устрашения, для особой категории пациентов, у которых  есть деньги, но они хотят пойти на халяву, а мы к этой категории не относимся.
«Хорошо, – отвечаем дружно. – Мы подумаем». – «Думайте и худейте, а то ваша печень жирком обросла, так что уже не прослеживается в УЗИ». Обещаю ему, Ленке и себе, что приеду домой и сразу на диету! Сразу на йогу, лишь бы Ангелу на пользу. Куда – хорошо, откуда, после пересадки двух органов.
Приехал к ним. За два дня сдал анализы. Все хорошо – здоровый. Медсестры  смотрят как то не так. Ленка говорит: «Да пошли они! Даже по телефону не дают говорить». А я ей: «Давай не будем думать о плохом сквозь медицинские запахи, диетпитание, вареные креветки, наперекор сквознякам, гуляющим по коридорам. Сквозь марлевые повязки слабо дышится, а хочется, во всю грудь.
Поднимаемся на пятый этаж пешком, садимся в фойе и наблюдаем за происходящим. Медперсонал все мимо, словно где-то рядом рвет шлюзы. Это их работа, и им не до любви. Они отвечают за жизнь тел. Их горло давит вера в технологию и в то, что они, сродни Демиургу, спасают, и зарабатывают, и еще  помогают прогрессу.
Трансплантация печени. Как,  и это можете!? Солидно! Здорово! Почти как трансатлантический перелет.
Решиться  несложно, если прижмет. Кроме того, все и так решено. Многое в руках хирурга, но не все. Им интересно сделать «невозможное, возможным» как поет певец, а нам выжить, значит и в наших.
Циррозами уже не запугать. Пожелтевшую, наполненную, как бурдюк прокисшим вином, жидкостью, маму нес на руках. Спасал, как мог, уговаривал врачей лечить, когда они в один голос твердили, что поздно, хотя и сам понимал,  не оправится. Цирроз – еще то словцо! Само по себе, не только на слух, но и на вид, неприятное, как жирная ядовитая гусеница.
А как увидишь в коридоре двухлетнего позеленевшего ребеночка, так и пойдешь на что угодно! Подумаешь: «Господи, за что ? Неужели тоже карма – за родственников расплачивается». И случайно в сердцах:
«Вот ты извращаешься, Господи. По мне так тебе самому в пору уже расплачиваться за то, что ты делаешь с нами. Мы устали от твоих фокусов». В ответ слышу звук тетивы – так ты заряжаешь  арбалет, Господи. «Ату его, ату, Господь справедлив! – кричат лицемеры. – Жги еретика!»  Да пошли вы в жопу! Я сегодня жуть, какой смелый и буду судить его за все. Кого? Бога! Срочно трансляция по первому каналу, по второму по всем!
Трансплантация. Услышав это слово применительно к себе, кому-то сплохеет. А я  привык. Всего лишь за два дня здесь, и  месяцы перед поездкой. И вот вижу здесь трансплантированных, совершивших перелет.               
Резать. Резекция. Вскроют, подвесят крючьями за ребра в бессознанке, а после  разрежут,отрежут, пришьют, зашьют, и затем два года кропотливо, выращивай, живи в маске, опасаясь инфекции, пей убойные таблетки, чтобы зажило, у одного – чтобы прижилось у другого, чтоб росло! Качество жизни не улучшится? Нет  никогда!? А качество смерти!?
«Но вы будете жить!» – возвращает нас на землю зам. главного. А мы и так будем! Мы спортсмены! Тогда зачем? Чтобы Ангел жил? Так он и так, как Ленин – живее всех живых, и никуда не собирался.
Отдать сыну кусок печени? Пожалуйста, от души! Тем более у нас с ним все одинаковое и главное – кровь. Анализы, как у космонавта: эритроциты, гемоглобин – 140. Установку на добро произнес за последние две недели сотни раз. Как-то странно, словно на всякий пожарный уговариваясь не бояться не боящегося.
Мантра, как заезженная пластинка, выскальзывает и выскальзывает, мылом мыльным мылит и летит со всего размаха по гладкому желобу ванной, а потом и по бобслейной трассе. И перед Ленкой уже  неудобно – вдруг  подумает, что боюсь. А с другой стороны, и что такого – боюсь и боюсь. Но ведь не боюсь же – вот в чем  расклад. Страха нет, нет, нет, пока.
Мы уже столько вместе, а я все еще  ее не знаю. Она как будто другой человек. Как будто то мой, то не мой. И неужели люблю ее только за тело, за постель. Вот, открытие! Конечно, нет. А если вспомнить, то никогда и не ел ее вдоволь. Почти всегда выпрашивать приходилось, словно ей самой это в тягость, а то и совсем без надобности. Как будто  и не нужен ей как мужик. И ноги то как нормальная баба, никогда не раздвигала. За что еще ее можно любить? Кормит  так себе! Сало не ест, разговаривает только с подружками. Ну вот за что то же люблю! А за что не знаю. Загадка?
У Лены первая отрицательная, и она не может стать донором, а если б могла, то,  уверен, не задумалась. Вот только я не дал бы. Не разрешил! Она для меня все! И поэтому я никогда бы не дал согласие на операцию. А она? Она  мне дает. Дает!? Ну в смысле не отговаривает! Не причитает. «Но она же мать», – оправдываю я  ее.
Гамлет думал: «Рассказывай, рассказывай, родная, хорошая, милая, успокой  душеньку». Лена радовалась: «Он верит!» Он подлил масла в огонь:
– Может, и жить осталось несколько месяцев, – и как-то так, словно ради проверки, улыбнулся.
Она снова всхлипнула:
– Ну не надо! Мы крепкие, мы пересилим. Вот только почку отдавать? Без нее как-то  совсем тоскливо, в футбол уже не поиграешь.»
Она выдавила из себя:
– А не будем мы им почку отдавать! Я буду водить его к хорошему врачу. Он обещал помочь: воду из печени вывести и почки поддержать.
– Да что он может поддержать!? Что он знает этот Лыжногородский врач по сравнению с московскими светилами? Какая вода? Что ты, брось!
– Говорят, он очень опытный! У них семейная династия. Я все сделаю, чтобы почку не трогали.
– А знаешь, мне что-то не понравился этот разговор со вторым замом «светилы». Он поначалу, вроде, ничего, а потом в какой-то момент стал вести  себя как привокзальный лохотронщик.
– Да!?
– Отчего-то начал пугать! Наверно, своим собственным страхом хотел поделиться, но не прокатило. Мы Вам, говорит, все отрежем, желчный удалим, и почку тоже. И затем еще с таким явным удовольствием заметил, что «светила»  доволен,  что почки у меня здоровые.
А я после   думал, как можно взрослую почку поставить маленькому ребенку. Понимаешь, он словно ждал, что  испугаюсь, переменюсь в лице, а я, как дурак, улыбался и теперь понимаю, что он на самом деле не пугал, а наоборот втягивал. Нашел пассажира. Это такая хитромудрая игра. Он намекает, что все жутко страшно и что я не смогу и благоразумнее всего струсить, а я, доказываю, что смогу, но, думаю, он перестарался, оттого что  и без обработки согласен. Что это с его стороны, как не неприязнь! Не нравлюсь я ему!? Может, я на бывшего парня его подруги похож? Тут что хочешь,  подумаешь!?
– Вот мне говорят: «Что это вообще такое? Безобразие!» И  наш Лыжногородский лечащий врач удивился, зачем это? Почку! Не соглашайтесь. Печень, отрастет, а почку – это же слишком. Это ж два инвалида! И еще неизвестно, как приживется, и почка, в отличие, от печени  не растет.
–  Не уверен в правильности  шага, хотя мне уже все равно. Но все же, где гарантия, что они поставят мою почку моему сыну. Ничем же не докажешь. Вполне возможно, что так расплатимся за операцию. Почку заберут вместо денег!
– Вот-т-т! Кругом обман. И с ДНК-анализом лопухнули за двадцать тысяч рублей – и ничего не сделали. И здесь, в Академии. – поддакнула Лена поникшим голосом. – Ни дать ни взять, страна третьего мира!
– А что они еще говорят?
– Ну, я же  рассказывала.
– Не помню уже.
– Объясняют, что почки Ангела не выдержат действия лекарств, которые применяют для послеоперационного приживления печени.
– Замкнутый круг.
Она снова всхлипнула. Он обнял ее и прошептал:
– Родная, не надо. Ты же лучшая! Самая верная, добрая, светлая, теплая.
– Твоих слов мне как раз не хватало.
–  Все в руках Бога, и мы не в силах. Мы можем напитать Ангела любовью. И это не громкие слова – это ежедневный кропотливый труд.
– Да,  понимаю. Ты такой теплый, мягкий, хороший, – шептала она сквозь слезы. – Вот только почему я? Почему?
– Да. Это может быть любой человек. Совершенно любой, – успокаиваю  ее. – Напитаем его любовью, как ты говоришь, а он возьмет и избалуется. Кто ему во взрослой жизни будет тепличные условия создавать? Никто! Никто – понимаешь!
57
ЖИВОТЯСТИК
Выписка из истории развития. Анамнез жизни и заболевания. Гамлет читал, что мог понять, а большую часть  пропускал. Ребенок от первой беременности. Родители молодые, здоровые. В семье нет случаев заболевания печени. Беременность Ангелом протекала на фоне анемии. Роды срочные, с преждевременным отхождением вод. Оценка по Апгар – 8/9 баллов. Масса при рождении – 2777. Грудь матери получал до 8 месяцев, докорм молочными смесями с 3-х месяцев. На первом году жизни привит по возрасту. Впервые гепатомегавлия, уже значительная, была выявлена случайно, невропатологом. 
При первичном осмотре  выявлено: характерный внешний вид ребенка – кукольное лицо, большой живот, тонкие конечности, при пальпации живота печень занимает практически всю брюшную полость, исключая левую подвздошную область, селезенка не увеличена.
Умственное развитие ребенка соответствует возрасту. Кожа влажная с элементами аллергической сыпи. Со стороны органов грудной клетки без особенностей. Стул регулярный, оформленный, дизурических расстройств нет. Биопсия печени не проводилась в связи со стойкой тяжелой гипогликемией. В возрасте 1 года мальчику был выставлен диагноз.
Во время последней госпитализации отмечены неблагоприятные сдвиги в виде усиления и учащения носовых кровотечений, появление черного стула вне связи с носовыми кровотечениями, уменьшение размеров печени. 
В процессе многолетнего наблюдения за ребенком установлено: однотипность клинических проявлений и биохимических показателей. Ребенок начал расти. По данным клинического наблюдения, биохимических показателей и результатов УЗИ можно заключить, что идет формирование цирроза печени.
Мальчик не отстает в нервно-психическом развитии, контактный, активный, доброжелательный, умеет читать, играет на пианино. Рекомендации: 1. Соблюдение диеты и режима питания, ограничение сладостей, молочных и животных жиров, печеночный стол, частое кормление, показаны продукты, содержащие много крахмала.
Гамлет еще больше убеждался в необходимости операции.
– Раз уж так  сложилось, то и почку отдам! А что они про цирроз то?
– Есть вероятность. Пятьдесят на пятьдесят. А написала  для того, чтобы, не было сомнений  давать ребенку инвалидность или нет.
– А что, еще могут  не дать?
– Они все могут.
– Ясно.
В Москве  купила Ангелу шортики и маечку. Она его балует. Он любит одеваться – модник! – хотя большинство вещей из секонда.
Спасибо буржуям, за наше относительно недорогое детство, хотя сейчас снова все дорожает. А внутренний голос спрашивал: «Зачем так усложнять? Ты станешь никому ненужным!». Гамлет отмахивался. Он словно отделился от тела, и оно, переживая за свою судьбу, не прекращало сверхнудное стонанье:
«Извините! А как же с на-ми? А что будет дальше? Мы же, в отличие от души, не бессмертны! Неужели вы подвергнете нас такому испытанию? У нас все налажено, все функционирует. Мы – относительно здоровый организм.
В конце концов, нас учили, что в этом мире каждый  за себя! Выживай, как можешь! Господь не одобряет подобных жертв! Ему виднее, кто, как и каким должен родиться и жить.» – вопрошали телеса. «У меня нет слов, – отвечал Гамлет. – Понимаешь, я не знаю, что ответить. У меня просто нет сло-о-о-ов!
Для этого, надо восемь лет (а перед этим еще девять месяцев) изо дня в день, из минуты в минуту, из секунды в секунду, всей душой любить и терпеливо вскармливать этого ребенка. Чтобы потом и речи не могло быть, чтобы не помочь Ангелу – это значит попросту подписать ему смертный приговор и тем самым совершить предательство не только его, но и себя».
Хотя против смерти, как неизбежного факта любой биографии, ничего не имею. Но, знаете, не имею «против» только, если она не связана с детством, юностью и молодостью. А вот что касается старческого увядания, то, как говорится, и карты в руки. А побороться можно, если есть мотивация. Всегда! Вперед, старики!
На обратном пути в Лыжный разносчица остановилась, чтобы предложить разную всячину.
– А сколько ему? – глядя на Ангела, спросила она. И тихая, почти незаметная секунда превратилась в час непрерывного треска! Словно кто то искал на приемнике нужную радио-волну.
Ангел, смущенно, опустил голову. Приветливая, рыжеволосая официантка в хорошем настроении и поэтому ждет ответа, вероятно, думая, что  доставляет удовольствие и возможность родителям, похвалиться  чадом, а заодно купить что-то с лотка. Но просчиталась. Гамлет напрягся, ожидая, что произойдет чудо, и девушка уйдет. Чуда не произошло. Она ждала.
Следующий шаг разносчицы вылился в желание заговорить с Ангелом и потрогать его выпуклый живот, как поступали некоторые бабушки в своем сердобольном порыве, называя Ангела то животястиком, то пузыречком, то бугаечком и чуть ли не обжорчиком. На что Ангел, как правило, отворачивался и уходил в себя. Вот и сейчас он не видел ее в упор. А она повторила:
– А интересно, сколько ребенку? У него такие глазки?
Гамлет еще раз посмотрел на Ангела и его длинные словно приклеенные ресницы, затем на Лену и почувствовал, что еще немного и Лена пошлет, разносчицу куда подальше вместе с ее чипсами. «Вот прицепилась!» – пронеслось в Гамлете. А она ждала.
– Да он еще маленький. – уклончиво произнес Гамлет.
– Ну, сколько? – уже совсем нетерпеливо произнесла девушка.
Гамлету ничего не оставалось, как отвечать. Он гадал, сколько сказать: пять или шесть, хотя и то, и другое было неправдой. Он-то знал, что если скажет, как есть, то на ее лице появится  знакомая ухмылочка. А он больше всего не хотел ее видеть, типа, знаем мы, насмотрелись в поездах на всяких. Если скажешь пять, то Ангел обидется.
– Семь с половиной. – выдавил Гамлет.
Возникла пауза, пропитанная  недоумением. Официантка вместе с поездом качнулась и с легкими следами разочарования пошла дальше. Гамлет знал, что ее надежда встретиться с вундеркиндом не оправдалась, а, наоборот, произошло знакомство с ребенком, отстающим в развитии. Ангел пошел к Лене и, прижавшись, пожаловался:
– Папа сказал, что мне семь с половиной, а мне же восемь с половиной. Мам, а врать  нехорошо, а то ты умрешь!?
Гамлет, устав стыдиться, растеряно улыбнулся. Он смотрел на удаляющуюся официантку и подумал: «А ничего у нее фигурка, не хуже Ленкиной будет». Ленка же строго посмотрела на Ангела и, произнесла:
– Хватит  кляузничать!
Ангел замолчал.

58
ПО ИНСТАНЦИЯМ
Заключение УЗИ: «Признаки увеличения и диффузных изменений печени, портальной гипертензии, подозрение на наличие очагового образования в правой доле печени, вероятно, аденома печени, диффузных изменений почек...» Гамлет читал, особо не утруждаясь пониманием, и почти не рассчитывал получить гарантийное письмо в Минздраве .
На следующий день после приезда они с Леной пошли по инстанциям. И, как бывает, везде их культурно отфутболивали. «Умеют» – соглашался он. Очередная чиновница делала непонимающее лицо и никак не могла  нащупать тему. Поправляла очки, стараясь скрыть, некомпетентность и к тому же, то что думает о своем насущном. Гамлет понял, что застал ее врасплох, в тот момент, когда она решала, кому и сколько достанется бесплатных путевок в оздоровительный лагерь и поедет ли ее ребенок в бесплатный круиз по Волге.
Это серьезное дело, целый ритуал, вознаграждения за лояльность представителей районов, вассалов, а тут приходим мы и нарушаем весь расклад. «Ходят тут с какими-то трансплантациями, отвлекают, сбивая с мысли. Нарожают уродов, а потом и ноют, от дел отрывают.» – говорило выражение ее лица.
И дальше Лена читала ее мысли: «А отправлю-ка я их в соцзащиту». На что Лена, пока чиновница еще думала, заметила:
– Мы там уже были. Там даже старикам по пятьсот рублей на зубы  не дают.
– Что? – удивленно переспросила чиновница.
– Да нет, ничего.– устало сказала Лена.
– Вам надо в областное здравоохранение,  у нас в городском такие вопросы не решаются.
– Позвоните, чтобы нас там приняли. – попросила Лена.
– Хорошо, –
Гамлет знал, что чиновница хочет отвязаться и отвяжется. Одета, прекрасно и  все у нее в порядке – сплошной позитив. Подумаешь, совести нет. Вот ерунда-то. А у кого она сейчас есть? Зато красива, сексуальна, пользуется спросом, уважаема руководством. Какие проблемы!?
Идти больше никуда не хотелось, понимая, что результат будет нулевой. Но Лена настояла, и я решил поддержать ее и поэтому пошел: «А, пусть. Для очистки совести пойду. Надо поддержать ее, чтобы не боялась». В первый день ничего не вышло, а на завтра Лена уже изъявила желание пойти сама.
Поняла, что ничего страшного. Вероятно, ей не хотелось, чтобы чиновники смотрели на меня как на жертву, коим, вероятно, сочли бы, узнав, что я и есть родственный донор. «Спасибо» – мысленно поблагодарил ее. Смерти нет! Жизнь души вечна? Но так думать неинтересно – вот в чем все дело. Что это так нет никаких доказательств, а вот то что все кончается, сколько угодно много. Ну и что? И это тоже нормально. Ты засыпаешь с  мыслью, ворочаешься с бока на бок, понимаешь, что две красные звезды в ночном мраке комнаты – это огни телевизора и DVD, а ниже одна зелененькая  – это зарядник сотика. Вот, тоже правда, о мироустройстве.  Так и устроено звездное небо?!






59
АВРОРА
Андрей шел по яркому современному магазину с прекрасным названием «Аврора». В  названии ему представлялся не бронированный трехтрубный крейсер, символ  адского эксперимента, а, скорее,  утренняя звезда.
Тех оголтелых большевиков, как и революцию, он презирал. Его медитативно ровный шаг  беспокоил  уверенно вещавший голос: «Нет, никакая бабушка или дедушка не заменит ребенку мать и отца!» Андрею хотелось ответить: «А Вы в этом уверенны?  Вы  точно знаете?»  Юная дама продолжала. Андрей, видя, как она распаляется, мысленно отвечал: «Посмотрите на меня. Как я Вам? Правда, не плох. Такой молодой и уже депутат. Впереди огромные возможности. Важные государственные лица связывают со мной  надежды. Я перспективен, я член команды. Уверен,  вы бы не отказались выпить со мной чашку кофе. Я и есть прямое опровержение ваших слов. Бабушка с дедом заменили мне родителей, и я об этом нисколько не жалею».
«Хотел бы встретиться с вами в другой обстановке» – беззвучно произнес он. «С удовольствием!» – прошептала она. Выдержал ее пристальный взгляд. О, если б можно было, не произнося слов, договориться и молча следовать за дыханием друг друга, за мутнеющим от восхищения взглядом, на противоходе, с убеждением, что тогда бы  стало легче.
Она попала в зону медленного дыхания и под его блуждающим, а на самом деле пристальным взглядом, выполняла какие-то действия, медленно, почти как Шарон С., переставляя красивые ноги, растущие, из не менее прекрасных мест. Она шевелила прозрачной от блеска нижней губой.
Голос ее из звонкого сделался плавным и сожалеющим, что вот он должен уйти, а она остаться ни с чем. Он увидел на ее лакированных пальцах среди других колечек, обручальное. Но это его не остудило, оттого что слишком силен посыл, и даже мысли о том, что она привяжется к нему и начнет методично разрушать свой окольцованный мир и спокойствие, не останавливали. «Это, кажется, настоящее. – озаботился он. – Такое только с Ленкой  было».
Боязнь нарушить чье-то равновесие, а особенно свое, оправдывало его  бездействие. Он восхищался ей и ничего не делал. От этого в нем пробегали теплые волны Адриатики. Она не была похожа ни на одну его замужнюю приятельницу. Ее силуэт преследовал его в холле, в переходах, в античных интерьерах дорийского ордера и средь навязчивого притворства светских тусовок.
 Он мысленно просил ее, собственно как и всех предыдущих только об одном, чтобы она не изощрялась и не знакомила его с мужем, познакомившись с которым он уже не сможет с ней лечь. Потому что это было выше его сил, потому что  на их месте он невольно представлял  себя. А кого-то это подстегивает. И меня тоже, но это же подло! Неужели я еще реагирую на такие пустяки. Подло, не подло, вперед в пламя.
Снова взглянул. Молчаливый поединок продолжался. Еще минуту он просидел в оцепенении. Затем встал и мысленно попрощался, но, откуда то, знал, что вернется  и обязательно найдет ее здесь. И уже в следующий раз все будет по-другому, все будет по-настоящему: со словами,  улыбками и  неслучайными касаниями. Так и произошло. Она оказалась уже год как в разводе. Она скакала на нем куда-то в даль заснеженной Волги, и в один из скачков, словно забыв, что всегда боялась лошадей, земля под ее лошадью разверзлась, и они соскочили вниз, но она по инерции, находясь в плену полета, продолжила скакать, еще находясь на пике блаженства. «Стой, стой, сто-о-о-ой, тормози.» – закричал, Андрей.
А ей показалось, что лошадка говорила человеческим голосом: «Ты что  не видишь, кровать сломалась». Но она все никак не останавливалась и продолжала скакать. «Стой, говорю, бррррр, – завизжала лошадь. – Сломаешь же.» У нее быстро замерзли ноги, и побледнело лицо. Она стояла рядом такая близкая и далекая. Ему хотелось взять ее за руки и снова притянуть на диван. Но времени уже не осталось, надо было ехать.
Он протянул ладонь, и обхватил ее коленную чашечку, которая при касании легко трогалась с места, поиграл, и затем скользнув под халат по пупыристой, реагирующей на холод коже, уперся в теплый и влажный тупик, и, не хотел задержаться, вернулся обратно.
Когда ехали в Москву, его «Мерседес» сломался, и они встали на трассе в 25-ти градусный мороз. Картерные газы выбили щуп, и на раскаленный генератор выплеснуло масло. Звонить в Москву Павлу не было смысла, а в Лыжный тем более. Так и голосовали, останавливали, он договаривался на буксир, ехал на аккумуляторе. Супермодель согревалась, затем мерзла, и прыгала рядом в тонюсенькой дубленочке. В один из моментов так продрогли, что уже не могли говорить. Зубы стучали. Покушали в придорожном кафе. Согрелись.
Отпустило. После происшествия на зимней дороге супермодель заболела и две недели лежала . Он ее навещал, приносил цветы и лекарства, щекотал пяточку, сажал на колени, гладил волосы и массировал шею. Колдовал на выздоровление, мысленно вытаскивая хворь и выбрасывая в форточку, сидел рядом, прижимая, пока она не вспархивала со словами: «Ух и большой ты ребенок, но все же ребенок». А он отвечал, зная себя и свой рык:
«Да, милоя, ребенок. А разве это плохо?» Она выздоровела ровно в день своего рождения, но он был в Европе с парламентской делегацией. Прислал ей SMS-ку, и когда она через минуту с непонимающим видом пожимала плечами, перезвонил. Встречались редко. Она тосковала, а он работал, спорил, выигрывал, лоббировал, вносил законопроекты. «Разошелся жеребец, – думала она. – Как бы, не перетрудился!
Уже прошло полгода, как они встречались, когда она узнала, что Андрей помимо нее, встречается и с другими, и от этого ее  покоробило, хотя  знала, что так и есть нормально и как раз по-другому было бы неправдоподобно, фальшиво и странно, но все-таки возмутилась. Ее звали, Аврора!



60
АНИМЕ
Аврора с новой стрижкой следила за Андреем, до конца не отдавая отчет, зачем ей это. «За-муж берешь, за-муж возьмешь, по-любому возьмешь»– заклинала она.
Вот они вошли в кафе и сели где то в углу зала. Андрей смотрел на ее соломенные волосы, на вытекающее из-под них широкое лицо, светлые некрашенные ресницы и колосящиеся пшеничные брови и вспомнил легкость, с которой она еще недавно парила в его руках.
Она была похожа на юную японку, желающую стать европейкой. И была в ней еще та юность и свежесть, которую потом не купишь ни за какие деньги, а еще резкость и сила, почти как у анимашек, только реальная. Ко всему этому Андрею нравились ее белые, непрокуренные зубы и похудевшая, по сравнению с зимой, фигура. Даже после того как он два часа назад встретился с моделью, он все равно хотел еще и ее – такую гибкую, легкую.
Чем больше ешь! Плоть взяла его в оборот. Он представлял ее нагишом. Супермодель временно потеряла их из вида, но знала, что они где-то рядом. Она сильно колебалась, еще  не решив, хочет ли устроить скандал. Тяга к разрушению, зародившаяся в ней в последний день предыдущего месяца, не отпускала.
«На фига мне этот крах!?» – спрашивала она себя и не находила ответа, кроме ругательств.
Андрей заказал подружке десерт, вино, язык отварной, себе салат и 150 грамм виски, без хлеба. «Ну, что ты хотела спросить?» – обратился он к ней, скользя ладонью по ее гладкой, неприкрытой талии. Она загадочно молчала. Он почувствовал, что разговор пойдет о расставании, и поэтому решил, что именно сегодня, на прощание, затащит ее в постель.
– Что, замуж собралась? – спросил он.
– Нет, еще. А что? – она замялась.
Он с опаской отметил, что, может, она беременна от него и сейчас сообщит ему об этом, но, решил, что не зря пользовался презервативом.
Смотрел на нее, как завороженный, вспоминая ее легкий, почти воздушный, секс. Поговорить с ней особенно не о чем, и к тому же она ничего в последнее время не хотела. Собралась замуж за Руслана или Равшана, или как его там. И хочет предстать честной.
– Пони-ма-аешь, я в запале, сказала Руслану, что у меня был еще один мужчина.
– То есть? Не понял!
– Ну, раньше я ему говорила, что у меня до него был один, а в этот раз призналась, что их было два, и он обиделся.
– Н-да, интересно. А ты что думала?
– Андрюш, как ты думаешь, он простит?
– Не знаю, не знаю, я сам ревнивый.
– Представляешь, и я тоже! – как будто обрадовалась она.
«Вот и говорю, что сама ревнивая, а делаешь такие промахи. Пойми-и, нельзя мужику говорить такое! Зачем эти эксперименты? Это неправильно! Теперь ты должна из кожи вылезти, чтоб он поверил, что ты – не шлюха», – хотел сказать он, но сдержался.
– Придется его убеждать, что ты все выдумала, вроде как, проверяла, смотрела, как  среагирует.
«Дай ему почувствовать себя твоим хозяином.  Ну что ж поделаешь: не первый, но почти первый. Не факт, что он будет в восторге, но. Возможно, будет попрекать, кричать. А вообще он еще не знает, что теперь навсегда лишился покоя, и никакого второго, а тем более третьего с четвертым, не было, а было их до хер-рррра. И как-то по пьяне ты пробовала сразу с двоими» – вторую часть предложения он не озвучил, замолчав еще на слове «среагирует».
Она задумалась:
– Но он же обиделся! Простит ли?
– Если он с тобой спит и ему это нравится, то непременно простит! Ты же  умница.
– Но какая? – скептически заметила она. – Тебе было бы приятно жить с такой? – с легкой паникой и надеждой в голосе спросила она.
– Да, приятно, а что? А какая ты? Может, я чего-то не знаю? Может, он застал тебя с животным? Ну, там с собачкой, ха- ха,  или с подружкой!
– Хватит, ничего смешного! Ну, Андрей! – притворно капризничала она.
– А что? Сейчас же 21 век на дворе, интернет, телевидение, а вы не в деревне живете. Произошла сексуальная революция, а ты все переживаешь.
– Ага, а тебе приятно было бы, чтоб с твоей невестой до тебя кто-то спал?
– Неприятно. Ну, зашейся, если так переживаешь.
– Да пошел ты!
– Зашьешься, тогда он тебе тем более не поверит. Будет думать, что ты как-то по-другому.
– Испорченный! Поздно уже зашиваться. Он всегда знал об одном мужчине и  смирился. Он привык! Он мне верил!
– А, ерунда, если любит – простит.
– Думаешь?
– Знаю на собственном опыте. И тем более, куда ему деваться от такой красавицы: грудь, губки, стройная, ножки, кожа белая. Да пусть радуется, что ему досталась. Парни за такими  в очереди стоят. – и Андрей прижал ее и поцеловал в щечку. Она подставила губки и чуть, чуть язычка. – Где ему найти лучше тебя, этому Уч-ку-дуку? Может, все же пойдем – напоследок я тебя? Не пожалеешь!
– Нет, нет и нет! – капризничала она.
– Давай в гостиницу!
– Андрей, я не могу сейчас. Я переживаю, давай потом, а.
– Хорошо, хорошо, честная невеста! Мне бы такую! А как там твоя подружка Оля? Из штатов приехала?
– Нет еще, но домой хочет.
– Плачет?
– Рыдает!
– Ребятам в армии тошно, а девочке одной в чужой стране, без родителей еще как. Может и.
– Да нет. Она в гостинице работает, номера чистит, моет, трудится.
– Вот я и говорю, что номера-то разные, а в соседних номерах могут и постояльцы богатые, миллионеры.
– Она не такая! Тем более у нее папа богатый.
– Ну и что? А вот захочется ей, и бутылочка вина распита и тогда. – продолжал Андрей. – А я думал, она язык поехала изучать? В любом случае языковую школу она пройдет хорошую.
– Да уж. Хватит эти грязные намеки!
– А тогда, помнишь, она неплохо. Видимо, кто-то конкретный к ней пристроился. И соседей не стеснялась. Окна нараспашку, лето, пять утра, и ее оргазм прозвучал на весь квартал. По-видимому, у нее действительно там ядерная кнопка.
– Да будет тебе, мы тогда тоже от них не отстали.
– Это правда. Орали в унисон, как ужаленные скорпионом макаки.
– А ты что, знаешь, как ужаленные макаки ?
– А то, девочка. Я много чего знаю! А ты разве не хочешь вспомнить?
– Я же тебе объяснила.
– Да-а, смелый у нее папаша, если в Америку одну отпустил.
– Хороший папик, любит ее. Андрюш, а ты мне скажи, если б я с Русланом шла по улице, а ты навстречу, ты бы поздоровался?
– Конечно, только незаметно. Глазами! А зачем? Чтоб ему потом думалось? Я же сам такой. По мне так лучше не знать и не видеть друзей своих баб. Ну что, ты пойдешь ко мне на коктейль или.
– Баб!? – она разочарованно улыбнулась и, еще решительнее покрутив головой, добавила: – Ах! А я к тебе чуть не привыкла, чуть не полюбила. – и после этих слов они, не сговариваясь, глотнули спиртного.
– «Чуть» не считается! Придется искать новую подружку. – пошутил он.
– Да она у тебя уже есть!
– Да нет, я холостяк.
И в этот момент из-за шторки показалась  Аврора.
– Привет, дорогой!
Глаза-аниме сузились. Андрею показалось: еще немного и она вытащит свой рисованный пистолет и выстрелит ему в голову. То же могло произойти и со стороны Авроры. Ожидая развязки, Андрей застыл в межгалактической улыбке.

61
ТЕЛЕПАТИЯ
Он блуждал, в пылающих преисподней фантазиях. В последнее время украдкой плакал. Болтался как оборванная веревка. Стыдился своего непонятного происхождения. Кто я? Толи армян, толи мордвин, то ли русский, а может и вообще клон? Спешил и делал ошибки, не зная, что с этим паранормальным цукером делать.
Его несло в запретные дали, к непроходимым порогам и тромбам. Не мог скрыться от пересыпанных приторными улыбочками, молчаливых переглядок, прощальных поцелуев в алые губы, видя их голые десны, наедался, на ночь выдуманными картинками и затем зеленоватый дым кошмаров преследовал всю ночь, застилая глаза и вызывая какую то  резь в мозгах. Мерещились французские поцелуи, словно они, а не он, были рождены в пятницу, тринадцатого, в год Свиньи. Ох уж эти их языки!
В серебристых зеркалах, в захлопнутых наглухо шторах, в теплых ваннах, в согретых телами постелях, в укромных и обычных местах, на стеклах шкафов и даже на стенах совсем посторонних офисов он видел  следы измены. И самое страшное что он знал что она есть в действительности. Никакое порно не могло сравнится, с  разыгравшейся фантазией.  Полное доверие сменилось полным недоверием и жутким возбуждением. Мне что это нравится? Да! А не нравится что обманывают!?
Их долгие, полушепотом разговоры по телефону. Ей нравится ее грудь, и ему нравится ее грудь, всем нравится ее грудь. Что в ней? Обычная! Голая! Соски! Одежда Евы. Главное что с ней. Что там в груди, в душе, есть тепло или только расчет? И вот у обоих глубочайшие, вырезы и Марианские впадины. Млеющий взгляд. Много не надо – всего лишь опущенный край кофточки, и оттуда на фоне белого тела кружочек арабики со сливками, задранная юбка.
Все остальное, без свидетелей. Она гладит белье. Подруга сидит перед ней в кресле. Старательно пряча сбившееся дыхание. Рядом вьется паутина заговора. Им не до чего. Когда  они  рядом, он кушает нервно. Не жуя, и не чувствуя вкуса и запаха, проглатывает хлеб, а внизу все твердеет. Представляя как они, в этот  момент, притихли и показывают друг другу. Подруга шутя говорит словно ему, а на самом деле ей, что ее никто не хочет, а его не покидает ощущение, что энергию, предназначенную от Лены,  забирает подруга. Следовало бы подкраться, выследить, выловить, заснять. Но как? При их осторожности это невозможно. Они же умные, бестии.
Многолетняя подружка тихо, через тонкую воздушную трубочку шепота пила сильноалкогольный коктейль, распыленный вокруг невидимым спреем кокса, ботокса и секса. Раздвинуты ноги и под юбкой всего лишь ничего кроме набухшего тела. «Я купила кофточку, узкую, как презерватив», – рассказывает подружка. И фокус в том, что у них почти все, глазами. Магия. Когда же фокус раскрыт,  кажется, что  может быть проще!? Вот оно  на виду, на поверхности, а поди докажи, и ведь столько времени не замечал! А зачем открыл, и сам не знал? Толку никакого, кроме нервов.  Как было хорошо, когда ничего не знал. В неведении казалось жил спокойно и счастливо. Но ведь она меня тоже любит, но может, просто ей не хватает. Да уж любит!? Скорее терпит. Как она так ? Как ей?
Вот они молчат, подолгу сохраняя вкус близкого дыхания, друг друга. Оставь их и кажется вообще не растануться. А когда допивали, то стирали белые усики, раздевая  взглядом, облизываясь в ответ друг другу, прикладывая к молочным, испещренным бороздкам губ.  Еле уловимое дрожание на уровне зрительного нерва, казалось семибальным штормом.  Вся  наша жизнь игра, вспоминал он телеигру. Вся наша семейная жизнь, только как прикрытие, как бутафория, той ее жизни? Не велика ли жертва!? А Андрей тогда! Он бы сразу  раскусил. А может и знал. Выходит я его спас. Я спас его от разочарования. Или он знал и не предупредил. Решил проучить предателя!  Как бы ему сейчас на моем месте. А мне что делать? Без нее все равно не могу. Терпеть можно, если не вспоминать по вечерам, что она только для вида со мной а на самом деле там  с ней.
 Их  близость  читалась, невооруженным взглядом. Через некоторое время после того, как он что-то заметил, еще присматривался. Сначала безумствовал, проклинал, хотел уйти, бежать, срочно искал замену, но Ангел останавливал. Восклицал- Блин! Да что же это так все против меня! Потом уже не безумствовал, хотя порой накатывало, а, скорее, завидовал, и мучительно жалел, что столько времени потратил зря! Зря ли!? Зря, зря! Она  не любит! Но я то до сих пор мучительно люблю! И поэтому только, мотал как конь головой и просил Бога послать новую, настоящую женщину. Удивлялся себе и ей. Это надо же, провел  эксперимент длинною в юность и молодость! И еще Ангел родился! Как же он вообще !?
За такое, детей не дают! За такое их забирают! А если дают, то как шанс на исправление, а если не исправилась, то космос убивает, неужели  непонятно. Дура! Дурочка! Расплющет ведь рано или поздно и в ад! В ад! Навсегда! На веки вечные! Опомнись!
Ну предположим, бывает,  так поигрались и хватит, но  увлекаться,  и так прикепать!? Вовлекать меня в свои игры! Чтоб они страдал! Ничего не понимают, знай наслаждаются запретным! Мы с Андреем чем виноваты? И мы конкретно пострадали! И что! Кто теперь  ответит. Наша жизнь разрушена. За что она, они так. Не отдают себе отчет! Из -за одной сладкой лесбиянки! Из -за многих!? Да  хоть из -за тысячи! А человечность! А любовь? Кончилась. Так ты признайся во всем и иди с Богом. Душе то больно! Нет там у них  сильно. Темное, такое, вековое пристрастие!  Она понимает что делает, но справится с собой не сможет, никогда. Для нее это нормально, а для общества нет. Поэтому прячется за мной. Да ладно, сейчас делай что хочешь, только тихо и никому никакого дела.
С рождением Ангела только и дошло. А раньше, глухо как в танке. Как же ловко претворялась. А мы слепцы! Ничего не видели, а ведь они особо и не скрывались, просто пользовались, что у нас с Андреем такое и в голову не придет. Ну подружки и подружки. Подумаешь, спят вместе. Подумаешь, бывает, моются. А тут! Целая каша и  только претворяется нормальной. А я то, не догонял, что ж это такое, все время у нее все выпрашивать приходится. Ну  в смысле никогда  не даст, нормально, по человечьи, от души. Всегда с оговорками, то у нее голова болит, то месячные не идут, то не выспалась. И ведь  не было дня, чтоб нормально легли и встали, а я все оправдывал , потому что верил, что так и есть, болеет милая.
Всегда  клянчил. Так  потому что, ей не интересно. Она сама мужик в юбке и тоже хочет. Ей, самой надо, а тут я со своими приставаниями. Получается, насиловал ее природу. Выходит она муж… Вот ма! Если продолжать еще и не до такого додумаешься! Тут целый заговор Французского двора!
Беспомощно смеясь, уже иногда доходило, понимал, что потерял  навсегда, или и не находил совсем. Сладчайший самообман! А на самом деле, все проще простого, и  она никогда ни мне, ни Андрею не принадлежала. И то, что открыл в их  отношениях, происходило давно и стало  полной неожиданностью! А им то что, они еще не знают, что  я знаю.
Насладившись, подружка тихо выныривала из-за огромного переливающегося  пузыря похоти и победно удалялась. А началось это еще тогда, когда ни его, ни Андрея там и близко не было. И кажется, эти женщины вместе, с грудничков, и еще тогда, жадно сося одна левую, а другая правую  грудь, запомнили друг друга и с тех пор страстно желали.
Получалось, что не подруга увела ее у меня, а я увел ее у Андрея, но не смог увести у подруги. Две молчаливые, сплоченные таинственным чувством женщины, с замиранием сердца смотрящие друг на друга. «Ленка – женщина-птица, а я Авгур, угадывающий судьбу по ее полету! Так вот не угадал!» –  только твердил про любовь, и как  бычок хлопал ресницами. Несмотря ни на что, еще сохранялась незамутненная капелька надежды на ее невинность. Но только что делать с этой капелькой? Ее ни на что не хватит. Как ее противопоставить океану компромата? Он не знал. Какой еще компромат? Где он? Несколько чемоданов, как у Рудского. Да и в чем ее вина? По нынешним временам это и не вина, а почти достоинство.
Выдумки! Готов во всем обвинить себя! Готов! И готов терпеть! Только дала бы возможность! Это же не глобальный вопрос бытия – быть или не быть. Это даже не измена. Это вообще непонятно что. Так легче расстаться. Легче ли, когда  не остыло? Не могу пока.Хотя как сказать, уже рядом. Болит все и губа у нее после подруги прокусана, синяя.Да и у той застигнутой сразу после этого безумства на выходе из ванны, глаза страшные, воровские, и кажется по другому им не надо, а надо чтоб я в соседней комнате сидел и они слышали как я дышу. Это надо же так целовать чтоб губу прокусить, не по человечески. Зверско, со страстью, бросая вызов. Вот мол как мы любим, и тебя нам не надо разве, что как раздражитель страсти, или как часть интерьера для отвода глаз.И все равно!Все равно!
Миллионы микроскопических связей. Нейроны заряжены на нее! А еще обед готовит и стирает! И все рвать!? Тянет к ней, как раба к госпоже! Привык. Погреться. И снова! Обида гложет. «Столько времени водила за нос?!» –  И сразу же оправдываю. Да и в чем она, виновата, если у нее все естественно. Эти бабы любят друг друга! Но ведь обманывала же!? Это я перед ними виноват! Лезу, а им не надо! В том-то и суть! Не жалко ей, меня! А чего жалеть назойливую муху!?
Это есть. Что еще больше наводит на мысль, что отношения с подругой ей  дороги, что она их сбережет любой ценой и во что бы то ни стало, даже если придется разойтись. Эти отношения делают ее тем, кто она есть! Или хочет быть. Уговаривал себя он. Останавливая страх перерезать последнюю ниточку, тормозил эмоции. Нет так нельзя. Так с ума можно сойти! Если постоянно думать об этом, можно умереть.
И  только представлял, как бы сказал, но не в коем случае пока не собирался это делать: «Хватит, а!» « Что хватит?» «Ну, вот опять ты дурочку включаешь» « Не понимаю о чем ты?» « Хорошо! Я не сказал, что тебя кто-то! Я не сказал, что ты кого-то! Я говорю, что между вами существует более сильная связь, чем между нами. А если у тебя такая природа, то и Бог с тобой. Она все равно рано или поздно выйдет наружу! Так что хватит  мучить!
Лучше скажи правду, чтобы  успокоится. Хватит !» – Он представил ее ответ. « Что? Что, я спрашиваю ты мне предьявляешь? Какую правду? Ты что, с ума сошел?» – «Да,  сошел. Так оно и есть. Я вообще думаю не о том, что осталось ли в тебе, а скорее было ли вообще? Или твоя роль лишь для прикрытия другого чувства? ****ского, садома!» – «Какого еще другого?» – «Такого, говорю же садомского!»
Гамлет не мог заставить себя называть вещи своими именами, оттого что  они  резали слух. А надо было! Надо ли?
Думал, что после стольких лет она окончательно вызрела на дрожжах измены и ее уже ничем не напугаешь. Да и не чувствовал морального права что-то  предъявить. Не поймал же! А что тогда предьявить кроме догадок и совпадений! Но это же так много! Это все! Да и что изменит! 
Начал приучать  себя к мысли, что раз ей хорошо, и еще ее не разлюбил, то пусть  и будет хорошо. Пусть! Так он думал, на свежую голову, утром. Все повторялось ближе к вечеру, когда усталость брала верх и снова становилось  муторно, и казалось, что она никогда не была женщиной и ей всегда, хотелось выскочить из своей оболочки. Сука! На языке скапливались ужасные ругательства. Снова мерещились Содом и Гоморра, сера и соляные столбы, но страшно не было, а было  горько.
– Тебе просто завидно, что мне хорошо! –  как будто говорила она, и это было отчасти  правдой.
– Нет, нет, ты радуйся, радуйся жизни. Только  не пойму, я-то здесь причем. Я что, должен все это терпеть? За что мне этот ад?
–  Что терпеть?
– Ну вот, ты опять! Тогда я молчу, будь, как будет.
– Ты меня в чем-то подозреваешь?
– Я тебя ни в чем не подозреваю, но чувствую, что что-то происходит.
– Ничего не происходит. Все как раньше, и я люблю тебя-я-я-я…



62
ТРУБА  ОДИНОКОГО ХАЧА
Выпили по стакану портвейна, и за разговорами мысли свелись к одному.  Взяли  в нычке ножи и пошли по округе в поисках одинокого хача. Затем Чича предложил пойти  громить арбузников.
И мы согласились, подкалывая и изображая его, как он любил эту алую спелость и треск арбузной корки. Чтобы не показаться, друг перед другом, шли весело и почти в ногу. Шли , подкаченные алкоголем и адреналином.
Сумерки как-то странно дребезжали, и когда пришли к рынку уже темнело. Встали во дворе у забора, под американским кленом, сзади облезлых мусорных баков, закурили. Идти громить арбузников расхотелось. Кто-то из парней сказал, что сейчас за домом идет разгрузка товара «черных», приехавших из Москвы. Напасть на них не решились и остались ждать во дворе. Разговаривали тихо, но алкоголь утюжил мозги и незаметно повышал громкость .
В один из моментов из-за угла дома вышел «черный» и пошел прямо на нас. Затаив дыхание, мы следили за ним. Как всегда, чистенький, в белой рубашке и лакированных ботинках, выглаженных брюках, как будто и не ездил ни в какую Москву за товаром.
Умеют же! Растворенные в тени деревьев, мы затаились. Не заметив нас, он вплотную подошел к мусорным контейнерам с намерением помочиться. Кто-то из наших, кажется Логин, прошипел: «Эх, чурка, ссать на нашу землю! Конец суке!» За ним все подхватили: «Смерть суке, конец су-уке».
И в негодовании набросились на него. Он не ожидал и получил пару раз арматурой по голове. Но не упал. Крепкий оказался. Я выхватил нож, тыкнул пару раз, но он увернулся. Затем, извернувшись, начал убегать, но не за угол, откуда пришел, а  к подъезду. Мы растерялись.
Вероятно от страха, он бежал очень быстро, но я еще быстрей. Не знаю,  на что надеялся он. Может быть, на то, что  не побежим, ведь на двери кодовый замок, и ему нужны дополнительные секунды, чтобы попасть внутрь. Все встали, и Логин крикнул: «Харрррэ, валим». Но я решил доказать, что не зря ношу прозвище Борман и, несколькими прыжками настигнув беглеца, с размаха ткнул нож  в спину. Показалось что нож вошел до половины.
Хачу конец, подумал я. В конце, надо признаться,  испугался и ослабил силу. Но и так хватило! Он дернулся, прогнулся и застонал, но не упал, а по инерции оглянулся, и мы встретились глазами, и, уже открыв дверь,  он повалился в дверной проем, а я дернул окровавленный нож .
Кровь распаляла, но идти за ним внутрь и добить  не решился. «Ура-а-а!  Еще одним черным меньше! – радуясь и находясь в каком-то опьянении, размахивая окровавленным ножом,  кричал я.
– А вот теперь валим!» – еще более громко крикнул я. Меня уважали, а после такого и подавно! Стал крутой. Сплетни дошли и до ментов, но доказательств не было. Хач меня видел плохо.
А вообще, я и так в бегах, но не по этому случаю.  Третий год «кошу» от армии. Вот теперь уже и в розыске. В армию хотел, но теперь уже точно не пойду. Там вообще, говорят, предел. А еще, идейно не хочу защищать этих богачей.  Да там и чурбанов много. Говорят, кучей налетают и херачат.
А мне это надо – эти пампасы для папуасов? Я же идейный националист, и на мне  кровь. К тому же Павел обещал, что, поддержит.
 Сам Павел шел мимо здания «Трансгаза», ощущая магическую силу названия и особенно его смысла. Качают и перекачивают энергию земли, голубой поток, голубое золото. Присосались упыри. Что происходит? А то, что труба завладела страной.
Мы ее заложники. Все чаще у кого-то возникает вопрос: труба для нас или мы для трубы? Однозначно! Мы для трубы и для ее хозяев. По трубе текут  деньги, реки денег, течет сила и могущество, и наше будущее.
Они, прикрывшись красивыми лозунгами и картинками, торгуют нашим будущим! По трубе течет энергия и экономическая кровь, но, к сожалению, не нашего многострадального народа.
Экспортная труба – это символическая аорта России. Создается впечатление, что сконцентрированная в ней энергия превышает энергию самой страны вместе со всеми людьми, землями, домами, заводами, аэропортами и всем-всем, потому что с некоторых пор мы для нее, а не она для нас. Капитализация миллионы против одного. Это наш товар, но на самом деле конечно же их, потому что мы никто иные как индейцы племени чероки, только нашего времени. Капитализация триллион долларов, гордо сообщают они и от этого нам не тепло не холодно.
По поведению мира, да и отдельных наших руководителей можно подумать, что народ совсем  ни при чем. И реально так оно и есть. Они усиленно делают вид, что десятки трудолюбивых поколений не вспахивали и не проливали пот и кровь за эту землю. Слышится знакомое «Это их проблемы! Что было, то прошло!» Вроде как, по уровню развития мы уступаем ведущим нациям и цивилизациям и поэтому недостойны таких богатств.
Мы огрызаемся, вроде  если так, пусть попробуют, заберут. Что, слабо? Слабо! Легко!
 Уже забрали! Только мы еще об этом не знаем. Еще пару-тройку десятков лет и разговор может зайти о резервациях. Хотя, кому это надо – лишние траты и так сдохнем без тепла.
А пока голосуем то сердцем, то еще чем-то, зная, что все равно сосчитают, как надо. И что же тогда? Выбрали бы себе хозяина трубы тире президента трубы и не парили бы нам мозги правительством трубы. Написали конституцию трубы, парламент трубы и так далее. Нет им надо чтоб мы прогнулись! Мазохисты .
А тогда, возможно, без них и без нее, протрезвели б и начали вспоминать свой уклад, свои корни, все, все,  с перуновских времен. Вятичи, кривичи…
Скажете, уже вряд ли.  И как бы мы все не хотели что-то получить от трубы, нам все равно не дадут. Им самим мало. Так что лучше успокоиться и жить, пока дают. Хоть что-то, и для начала бросить курить и пить, заняться спортом, Богу помолиться, а  уже потом, глядишь, что-то и забрезжит. Уважать себя снова начнем, семьи укрепятся, и вопросы боярам задавать не побоимся. Что фантастика скажете? Похоже на то.
Центр города вызывал в Павле глубочайший провал и обиду до того сильную, что его разогревало, и он, не замечая холода, шел по крепкому, 20-ти градусному, морозу нараспашку, без шапки, предполагая, что,  так шли на баррикады 1905 года. Вот и я иду, и меня раздирает классовая ненависть, и я не одинок, хотя, вроде как, в одиночестве. На те рубите шашками, колите штыкножами.
Я не изгой!  Скорее узник духа! А вот они, трансгазовцы, – скопище, присосавшихся к трубе, строящих из себя благодетелей.
Около огороженного и охраняемого входа тусуются холеные, лощеные и хорошо одетые сотрудники корпорации. Их лица выражают плохо скрываемое самодовольство. Их руководитель соответствует своей фамилии и так и плавает по жизни рядом со жрецами, ритуально опустошающими недра.
Павел услышал сытое подсмеивание лоснящихся сотрудников голубого эльдорадо. И его передернуло. «Вам-то хорошо: газ течет по трубе, а денежки тикают» – «А что делать? Судьба такой.» – отвечает счастливец. Павлу от классовой ненависти стало еще жарче. «Всех к стенке, всех, всех к стенке.» – шептал он, как заклинание.
Подошел к дороге и, воспользовавшись затором, перешел на другую сторону, презрительно косясь на тонированные иномарки, тыкающиеся породистыми мордами в промозглую пустоту, полную падающими снежинками. «А я, безлошадный крестьянин на своих двоих. А буржуи шикуют, и так хреново без пистолета, что изжога одолевает, что уже и госпожу Стародворскую впору поддержать. Нет, вот ее-то никогда.
Шпийонка Запада. А как в ее словах просквозила эта фаллическая гипертоска по трубе. Как она хотела на нее сесть. Труба – это фаллический символ закачивающий газ и нефть в лоно Европы. Осеменяет Европу. Но она стара и ничего не может дать взамен, кроме опыта, желчи и искусства обмана.
Старушке Европе это жутко нравится, но она боится инфекций. Привередливая старушка, приберегает свои секреты. Она хотела бы сама себя удовлетворять, но не получается – стара уже.  И такая у нее ненависть к нынешним хозяевам этой самой трубы, что даже невооруженным взглядом видно, как она и ее демократы страдают, что приходится зависеть от жигало, получившего, хорошее наследство и виды на мировое господство.
Как им плохо, оттого что другим хорошо, аж до артериального давления в бровях и в ноздрях. Есть еще в них дух. Вот и футбол показал. В финале евро, Германия и Испания. Но все равно ненависть сочится из глаз и из слов, физиология нарушена. Им то с их родословными.  Они  же хотели  отобрать, но не готовы умереть за трубу. Они выжидают, ищут торпеду, типа меня, стремясь, как всегда, по привычке, все  делать чужими руками. «А пусть, – говорит Стародворская, – не кичатся своей трубой! Пусть ведут себя скромнее, а то.  Да, да, а то.» Стращает дядюшкой Сэмом, ох уж эта госпожа, а ведь училась в советской школе.
Европейцам действительно тяжело, не имея собственных энергоресурсов, выкручиваться, что-то придумывать, изворачиваться, чтобы поддержать  жизненный уровень. И от этого ненавидеть нас, россиян, за горстку бояр, мечтающих о мировом господстве. Мы конечно тоже мечтаем, но большая часть лишь о том, чтобы не трогали и дали жить спокойно. Какое господство? О чем вы? С таким-то уровнем коррупции! Утопают в блаженстве и в ус не дуют, наши хан- паши.
Е-ли они всех. А деньги у них там, в Куршавеле, тратят, чем еще больше  раздражают. Нас? Нам уже давно все по..!
Да и  простите, а мы то здесь причем? Не можем с прогнившей верхушкой разобраться? Что ж, да,  не можем? А вы можете! Легче всего конечно нас, простых граждан, заложников этого разврата, презирать. Хотя, кто мы для них? Как Гитлер сказал, что мы есть недочеловеки, быдло, низшая раса, а сам-то он кто, как не п----р гнойный, сводивший с ума половину Европы. 
В то время как Европа вовсю торгует политкорректной полуправильностью, наших боссов продолжают развращать халявные богатства. И главное, что не только боссов, но и, так сказать, нерадивую прослойку чинуш! Деньги несутся селевым потоком, сметая все на своем пути. Любое здравое начинание, в миг опошляется.
А питерцы пока сильны, молоды и улыбчиво агрессивны. Как они не понимают, что незаконно нажитое бросается в глаза и делает невозможным честный и самоотверженный труд всех остальных. И в итоге граждане развращаются и тоже хотят не хуже и на халяву. И они правы. Чем они хуже!?
Их души уже сжались и не видны за огромной, моргающей вывеской.  «Деньги, мани, удовольствия, роскошь, возможности, сила, власть, беспредел, коррупция.
Наживайтесь, кто может. Мораль – говно! Деньги все! Мораль х—та. Все лишнее, пустое, бесполезное, и поэтому ничего не надо, кроме денег. Своровал, обманул – хорошо! Хапай, если можешь, наедайся. В стране  навалом денег, и никаких страхов если поделился. 
И это твои проблемы, что ты стоишь в стороне, что ты выпал из темы, что ты неудачник, ты знаешь своих предков но твои родители алкаши. У тебя обрублены корни, и тебя никто не боится и не уважает, за то, что ты хоть и правильный но немного странный чувак.
 Тогда у тебя один путь – бухать до самоубийства и уйти с дороги.  И вот уже руки чешутся. Хочется. А Стародворская стонет и ненавидит, потому что ее команда проиграла и продолжает проигрывать  боярам.
Бюллетени подсчитывают боярские люди! Питерцы и их сторонники хоть вид создают, что любят народ, а, так называемые, демократы даже и не пытаются. Кто честней?
 А куда нам прикажете – тем, которые на Америку не работают и на трубе не сидят, и ментом и прокурором не являются, и никакими чиновниками или таможенниками не были; тем, кто в поте лица каким-то чудом, почти рабским трудом добывает свой хлеб; кто воспитывает детей по старинке, говоря им, что есть честь, есть совесть, есть любовь, и все это выше денег и выше формулы «деньги – товар – деньги», что у благородного человека на первом месте долг, а у низкого – выгода!? Что же мы, ошибались? И гламур победил здравый смысл. А вы еще не поняли!? Что они оказались правы!? Деньги правят миром! Деньги любой ценой!
Что делать, выходит так! Потому, что кто то, уже много раз переживал крушения империй и знает все ходы! А наши дети уже не верят нам, оттого что вокруг видят  преуспевающих, ничего не делающих, дорого одетых ухоженных бояр. Кипел от негодования Павел, так что у него заболел желчный пузырь.

64
ВИДЕО И БРОНЗОВЫЕ МАТРЕШКИ
Первая учительница Татьяна Ф. – участница войны. Черно-белые кадры хроники. Седовласая, с выжженным клеймом репрессий в глазах. Когда вспомишь ее, хочется зевнуть. Старость победила в ней окончательно. Не покидает ощущение, что она мертва. Серость и пресность навивают  скуку, несвойственную юным годам.
Разношерстный класс от суперумных до отсталых детей алкоголиков. Советский Союз, и все еще как будто равны. К тому времени мы с братом еще относились к детям из нормальных семей, к сожалению, через несколько лет все изменилось. Да и сама сверхидея через несколько лет, прогнулась и лопнула, напомнив нам об отсутствии постоянства, в непостоянном мире.
В отремонтированную школу,  находившуюся напротив дома, мы смело заходили еще будучи детсадовцами. Ходили в детские мастерские, и нам даже разрешалось пробовать на подростковых станках. Блат был со стороны друга, мама которого работала в школе завхозом. Под присмотром мастера точили деревянных матрешек, подолгу шлифуя, шкуркой пока их не становилось приятно гладить. Однажды мастер разрешил выточить матрешек из бронзы!
Бронзовые матрешки! О-о, это совсем другое, более жесткое и взрослое, ощущение. Бронзовая эра. Оружие из бронзы. Бронзовый топор, изменил ход истории, как затем пищаль и атомная бомба. Срезанная стружка вилась золотыми кудрями и опадала, поблескивая благородством и остротой.
Бронзовый цвет завораживал и вызывал сожаление, что вот такая красотища и в отходы. Хотелось ее собрать и спрятать. Сколько не старался, а мастера из меня не вышло. Как сейчас понимаю, из-за отсутствия глубинного интереса и усидчивости.
В классе, к  разочарованию, обнаружились слабоумные дети. Так  их жаль, и поэтому, чтобы спасти от школы дураков,  всячески подсказывал. Из кожи лез, чтобы сгладить стыд и удивление, когда они не могли ответить на простейшие вопросы. Присмотревшись,  заметил в них и физические недостатки. Только начать, и поехало. У одного голова приплюснутая, ноги кривые. У другого слюни текут, а платка нет. Чтение – букваря непреодолимая проблема. Начинаю  понимать, что люди  не равны.
Приняв всех  в октябрята, нас снова уравняли, и в душе воцарилось спокойствие. Хулиганские дети в тот же день,  выкинули звездочки в унитаз и вдобавок сходили на них. Кто-то решил отличиться и сверху, под одобрительный гогот и подначивания старших, наделал « по большому». Ухмыляясь, они взяли   швабру и давай мешать прекрасные, алые звездочки с юным Володей.
Звездочки тонули в зловонной коричневой массе.  А те все ржали и мешали, пока жуткий запах и дикий хохот не просочились в коридор.
Прибежала подслеповатая техничка, поорала и, не глядя в унитаз на  «пирог» из ленинских звездочек, дернула за веревку. Вандализм не раскрылся. У малолетних отморозков была своя,  непонятная мне, обида за сидящих в тюрьмах отцов и братьев, а у некоторых и за матерей, но, по большей части, из-за дурной наследственности. Хулиганы везде проявляют свою непотребность. В столовой кидаются кашей и яйцами, на уроках – соплями, ластиками, ручками, тапочками, колют впередисидящих иголками от циркуля, режут бритвами форму.
Мама записывает меня на борьбу. Быстро крепчаю. На перемене провел бросок через бедро однокласснику. Многие видели, пошли слухи, и хулиганы стали побаиваться. Начинаю догадываться, что сила много чего значит, несмотря на опровергающие слова взрослых. Не хочется верить глазам и опыту и продолжаю верить взрослым, что все люди – братья, драться нехорошо и все такое. Внушения берут свое. Хочется дружить по-чистому, без давления и с некоторыми до поры до времени это получается.
 Во втором классе кое-что меняется, и начинаю замечать, что в школе вовсю торгуют порнографией, а учителя совсем не такие правильные, как казалось, и очень часто  пресмыкаются перед хулиганами.
Зарабатывают дешевый авторитет, за который их потом и посылают на три буквы. Жутко хочется посмотреть порно, но  преодолеваю и делаю вид, что  неинтересно. Также в школе продают фотографии Boney M и ABBA, и еще KISS по 20 копеек за фотку, порно – по рублю. Ни то ни другое не по карману.
Нахожу у дома в снегу импортные бутылки с красочными наклейками, поднимаю и за пазухой несу домой. Там разглядываю итекетки и нюхаю, вдыхая приятный запах импортного алкоголя. Я уже знаю, что эти бутылки выкидывает деловая компания с третьего этажа. Нахожу импортные бутылки не только я.
Удивляюсь, что компания ничего не боится. Хожу, приглядываюсь к ним. Молодые, красивые, часто слегка опухшие, всегда хорошо и модно одетые, почти все в джинсах и водолазках, курят «Мальборо», у некоторых кожаные плащи. Говорят, что по вечерам у них происходят оргии и что они смотрят видео! Это магическое слово «видео» завладело воображением.
Мечтаю познакомиться с ними, но не успеваю. Скоро в газете «Ленинская смена» читаю о тех самых людях, у которых конфисковали видео и несколько кассет порнографического содержания. Они под следствием и, скорее всего, попадут в тюрьму. Среди них запомнились имена братьев – Андрей и Сергей.
Ангелина П., учитель по физкультуре, доверяет футбольный мяч только мне. Я вовремя привожу класс с физкультуры на следующие уроки. На борьбе тяжело, но я хожу. Тело крепчает, сверстники уважают. Что еще надо? В самой секции успехи пока более чем скромные. В школе – четверки и пятерки. Пока еще директор школы – хромой, лысый фронтовик по кличке «Дятел».
У школы часто стоят бывшие выпускники, освободившиеся из тюрем. Худые, бледные, в куполах и других наколках. Когда выходишь после школы, они подзывают и спрашивают: «Ну что, пацанва, никто не наезжает?» Не поднимая глаз, смотрю на синие перстни на фалангах пальцев и, уже готовясь припустить, отвечаю: «Не-е-ет», – и быстро-быстро, как учила мама, мимо, через ворота на улицу, пока они, как пугали учителя, не затянули нас в воровские сети. По слухам, в «малине» для малолеток не сахар – жестоко и несправедливо, а чуть, что – «перо» в бок,  и в реку.
Хулиганы все больше отстают в учебе и пытаются утвердиться. В третьем классе Леша К., Дима Г. и Коля М. несколько раз подряд перешли друг за другом по парапету третьего этажа из одного окна в другое. Из соседнего здания, где находилась СЭС, выбежали пораженные  врачи. Даже опознанная врачами, шпана перед директором пошла в отказ: «Не мы – и все!»
В другой раз коротышка Леша К. в перепалке, кинул в повернувшегося спиной директора стулом. Надо сказать, что это был уже новый директор (фронтовик по кличке «Дятел» ушел на пенсию). А новый, до этого хитривший с отморозками, наконец понял, с какой сволочью имеет дело.
«Шутки кончились!» – грозно пробасил он в погоне за Лешей. Минут пять гонялся по классу, но не мог поймать. Тот убегал по партам и с особым смаком несся по тетрадям и учебникам тех, кто не успел их спрятать, а директор неловко бегал между партами и говорил нам: «Ловите его! Хватайте эту сволочь!», но никто не осмелился: Лешу боялись больше, чем директора.
 Я тогда уже сидел за партой с Надей Ш., и все считали ее моей девочкой, но я этого не признавал, оттого что мне нравилась  Инна.
Через несколько лет нас снова всех уравняли и, несмотря на заслуги в ковычках, приурочив к круглой дате,  скопом приняли в пионеры. В ответ, все те же хулиганы демонстративно вытерли новенькими красными галстуками задницы и бросили в унитаз. Но теперь уже засоренные  унитазы просигнализировали так, что дошло до ГорОЛО. «Негодяи!» – думал я. «Подонки, фашисты, враги!» – кричал разгневанный директор.
Но у них опять были свои, известные только им, аргументы, если, конечно, они вообще у них были. Вскоре шпана сбилась в стаи и начала доставать даже крепких ребят. Я же продолжал защищать девчонок и слабаков, чем вызывал их особый гнев и раздражение. Просто  чувствовал, что если  присоединится к ним, то силы зла победят, равновесие нарушится, и это приведет к трагедии вселенского масштаба. Ведь счет новообращенных идет на единицы, и борьба идет за каждую новую личность. Откуда я это знал? Не знаю! Знал и все.
Во мне незримо присутствовало  понимание! Если я встану на сторону зла,  тогда миру наступит конец. Он погрузится во мрак, а этого я допустить не могу, оттого что внутри меня все сопротивляется и не разрешает так поступить. Тогда я еще не понимал, что крещение, причащение, церковь и вера укрепляют мой дух не меньше, чем заповеди пионера и восход Солнца.
Еще позже, можно даже сказать, что после рождения Ангела, я, наконец, понял, что это был нравственный закон. В один из дней шайка вызвала меня на разговор в пустующий класс на третьем этаже, что было равносильно вручению черной метки. И когда я пришел, кодла не медля забросала  стульями.
 Как мог, уворачивался, не желая бросать в ответ. Внушения взрослых о том «что такое хорошо, а что такое плохо» привели меня к тому, что я не мог нормально защищаться, как будто был перед ними трусом.
Они посчитали, что я запуган, но, как вы понимаете, это было не  так, а если даже так, то испугался я лишь на время и, скорее, за то, что не выдержу и прибью одного из них насмерть. А  если сломаю стул, и маму заставят покупать новый, и в результате мне не купят коньки и клюшку. Потом, взял себя в руки, понимая, что, если так пойдет и дальше, придется просить помощи у Андрея, а ему, я знаю точно, трудно будет устоять и не шандарахнуть кого-то из них хотя бы тем же стулом.
Мамино наставление «сдавать сдачу» противоречило бабушкиному «не навреди и возлюби». Когда же кто-то из шпаны долго не появлялся в школе, то за ними посылали меня. Я видел в их запущенных, задымленных, пропахших мочой и отбросами квартирах одно и то же: пьяные лица родителей, обшарпанные, засаленные обои, грязный пол, зачуханных собутыльников, пыль, грязь, неубранные,  постели и мятую скомканную одежду, а самих хулиганов – с красными от недосыпания глазами, а часто и непривычно заплаканными. «Скажи, что я болею» – просил один. «Пошла на хер эта школа, я вообще не буду учиться! У меня братуху посадили, суки.» – надрывно заявлял другой. Или: «У меня мать,  забухала, так что скажи, что я болею. Понял?» – наказывал третий. Хулиганы были не лишены талантов.
Например, Коля М. обладал прекрасным солирующим голосом, но кто-то из старших внушил ему, что это западло, и в результате он бросил петь. В нашем районе много пьяниц и уркаганов. Население многонациональное, сказывается близость рынка и вокзала. Все живут более или менее дружно. «А что делить, кроме своих цепей?» – часто слышно от взрослых.
Место встречи – лавочки во дворах и около подъездов, задымленная пивнушка, шинки, родительские собрания. Так как горячей воды нет, то еще одно место – баня, густо пахнущая дешевой парикмахерской, вениками, телами, сыростью и паром.
Детские игры сменяли друг друга. На смену ледовым побоищам шли пробки от одеколонов и духов. На них шла настоящая охота, и все окрестные помойки и другие места, включая женские трельяжи, были обчищены азартными малолетками. Сотни духов и одеколонов выдыхались, оставшись без пробок. Самым главным качеством пробки считалась ее способность вставать с боковой поверхности в рост. Еще особо ценились ее снайперские качества: будучи пнутой носком ноги, она должна была попасть в пробку соперника.
Еще пробки делились по рангам. Все как в жизни, и пробка-принц могла бить пробку-офицера, слона, колокола, но не могла побить пробку-короля. Чем выше пробка по рангу, тем больше у нее жизней. Пинать по пробке было целым искусством. Это был своеобразный футбол, но только в миниатюре. Страсти разгорались нешуточные, и часто доходило до драчек.
Один друг имел дурную привычку доедать обед на уроке.  В столовке положит масляную котлетку в карман, а затем на уроке вытаскивает и по-тихому ест. Однажды учительница заметила и, протянув руку, потребовала:
– Дай сюда!
– Не дам, –  зажимаясь, отвечал друг.
– Я тебе сказала, дай, –  решительней требовала учительница.
– Не дам! – быстро жуя, мямлил он.
И тогда она, как  пантера, схватила котлету. Друг же еще крепче сжался. Так что в результате  борьбы промасленный котлетный фарш полез промеж  пальцев… Учительница, отхватив часть изуродованной котлетки, не сдержалась и с криками «На жри, свинья!» бросила ею в лицо друга. Друг успел закрыть глаза, но не успел увернуться. Остатки котлеты шмякнулись о его щеку и упали на пол. От обиды,  плача, он  гнусавил:
– Я все па-а-апе скажу. О-о-он…
– Вон из класса, свинья-я-я-я-я! И без родителей не возвращайся! – заверещала разгневанная учительница, и, схватив за ворот, в бешенстве вышвырнула его за дверь. Ситуация усугублялась тем что его папа был татарин.
Скандал продолжился на следующий день с утра. Родители заняли сторону сына. Видимо, для них ничего особенного в том, что их ребенок на  тетради кушает масляную котлетку. Учительница у нас долго не задержалась, так как ей порядком надоел наш дебильный, как она выражалась, класс.
Собственно, и такая же школа, из которой, по общему мнению, было всего два пути: либо в тюрьму, либо в ПТУ и затем. Наверное, мне повезло, так как я не попал ни в одно из этих мест. После котлетки у друга последовала история со шлепками, которые, как только он их снимал, сразу распинывались по классу. Когда его вызывали к доске, он безрезультатно  их искал, а в журнальной графе напротив его фамилии  появлялся очередной жирный «неуд».
Однажды к нам приехала экспериментаторша из Ленинграда. «Город на Неве, колыбель революции, Ленин, «Аврора», – вторили мы. Как и многие до нее,  хотела навести порядок в наших не по детски замусоренных мозгах.
Энтузиазм переполнял ее. Но вот незадача: ее манера речи оказалась чересчур напыщенной и неубедительной для детей пролетариата. Мы записали ее в чумички и начали всячески измываться. И это сыграло свою роль. Она потерпела фиаско ровно через месяц, когда, в конец охрипшая, прощаясь, искренне восхищалась нашей тупоголовостью. Тогда я понял, что пролетариат никогда не найдет общего языка с интеллигенцией. Непонимание между ними почти сразу же переросло в классовую ненависть. Гуманитарные пропасти росли и достигали огромных размеров. А нашим придуркам было приятно, что об их суперотмороженности узнают в Ленинграде.
Еще через месяц Саша К., после всевозможных увещеваний и запретов учителей, все же прокатился на мраморных перилах эпохи классицизма. Плюнув на запреты, он лихо катился по перилам и, как результат, соскользнул, и, перелетев, ткнулся головой в пол, получив рассечение и семь швов на память. Учительница чуть инфаркт не получила.
Этот же Саша еще через неделю скатился с горки, что перед школой,  под проезжающий инкассаторский «УАЗик». Бог и в этот раз его уберег. «УАЗик» вовремя затормозил, и он проскочил между колес! У учительницы снова чуть не инфаркт, так как все произошло на ее глазах.
Учились мы на втором этаже, а на первом располагался метроинститут. На переменах украдкой бегали смотреть  эскизы будущего метро. Прекрасное, незабываемое зрелище. Эскизы мраморных станций выполненных в цвете завораживали и дарили надежду на развитие.
Мелких кровопролитий в классе было предостаточно, и происходили они  всегда через шпану. Как-то тот самый друг, который кушал  котлетку и периодически терял свои шлепанцы, не выдержал издевательств Леши К. и оправдывая папину кровь, шлепнул того по носу. Закапала кровь. Леша растерялся и не полез на рассвирепевшего друга, а только и нашелся, что запугивать:
«Брат через неделю выйдет. Он тебя зарежет. Визжать будешь как свинья, пощады просить», – стращал Леша. Друг поверил и, после того как остыл, жутко испугался, и поэтому я и еще несколько ребят целых две недели провожали его, представляя, как это страшно, когда в темной подворотне, огромным ножищем прямо в сердце. 
В другой раз уже Дима К. подрался с тем же другом и разбил о его голову бутылку. Друг с дикими криками «Мама, мамочка, меня убили!», с окровавленной головой несся домой. «Умрет – не умрет», – гадал  я по громкости его голоса. Через два часа, перебинтованный, он рассказывал, что ему выбрили пострадавшее место и при помощи  кривой иглы наложили четыре шва. Было почти не больно, кичился друг.
Его отец тогда работал механиком в гараже, бывал при деньгах и часто закладывал. Как-то раз он вез на санках телевизор. В один момент санки накренились и телевизор без упаковки, шмякнулся кинескопом о покрытый льдом асфальт, в нем сразу что-то хрустнуло. Отец друга нахмурился, выругался, бросил санки и, шатко взойдя на порог, постучал в дверь: «Веррра-а, откррррой». И дальше, как в песне, – «А в ответ тишина…»
После неоднократных и настойчивых просьб открыть, до него, наконец, дошло, что его не  пускают. И тогда он принялся бить стекла. Когда же после двух разбитых окон, дома одумались, и впустили, он молча прошел в свою комнату и, вытащив из-под дивана топор, со словами «Ах, сучье племя! Не пускать удумала.- и приговаривая-  Я тя научу! Порешу! Убью …лядину» хотел рубануть, но, не обнаружив виновницу, бросился в погоню.
Весть о скандале разнеслась мгновенно, и на «шоу» повалили люди из окрестных домов. «Шоу» имело не меньший успех, чем премьера индийского фильма «Зита и Гита, Джимми, либо Ганг, твои воды замутились»
Подходило много окрестного люда. Милицию не вызывали, так как  было непринято. Собирались, как на скачки, только вместо жеребцов была семья дебошира и сам дебошир. Народ гадал и ставил ставки: догонит или нет, убьет или не убьет. Друг же убегал так быстро, что временами догонял отца на втором, а то и на третьем круге. В истерике растопырив глазищи, выглядывал из подворотни и  кричал: «Па-апка, не надо, па-по-чка, пожжжалуйста, не-е-е-е-е нннадддо-о-о-о!» – и, заливаясь еще большими слезами, всем телом трясся, а мама через одышку на бегу вторила: «Петро, успокойся, я тебя , умоляю! Не позорь на-а-а-а-ас!» Запыхавшийся Петя- татарин, в ответ буровил:
«Поздно! Убью су-ку, зарублю па-а-адлу, тогда успокоюсь! Ишь, моду взя-ла  домой не пущать». И только по прошествии получаса, когда погоня перешла на быстрый шаг, когда ноги устали от бега, и пыл на каком-то нанннадцатом кругу иссяк, мать с сыном, улучив момент, висли на  руках гневливца и молили о пощаде.
На этом, представление заканчивалось, спускался занавес тьмы, а довольные что никто не пострадал, люди шли по домам, в который раз привлеченные  нешуточным накалом страстей. Все расходились, и семья удалялась на покой.
Уставшему, взмыленному Петеньке теперь были все условия – отвоевал. Он начинал медленно трезветь и осознавать, что не прав. И на следующий день занимался тем, что вставлял разбитые окна,  стыдливо пряча, перебинтованные  руки. А друг рассказывал, что все равно боялся, оттого что у отца под диваном лежал еще огромный тесак, почти такой, которым колют свиней.
Не скажу, что друг был уж очень труслив, но что-то было в его облике, истрепанное отцовскими пьянками и скандалами. В третьем классе к нему на спину прыгнул здоровенный восьмиклассник, и у него случилось искривление позвоночника.
Его отправили в детский санаторий, а оттуда через год он приехал совсем другим – повзрослевшим и все понимающим, в отличие от нас, намекая, что уже не понаслышке знает об отношениях с женским полом.
Еще на нашей улице жил отморозок по кличке «Коржик». Придурков на улице хватало и без него, но этот отличался своей непредсказуемой наглостью. Всплески агрессии наводили на сверстников ужас, но что-то было в его переменчивости трусливое, и от этого многие, хоть и боялись, а все же старались отвечать Коржику, несмотря на то, что он был здоровяк и в школьной столовой ел за двоих.
Его гримасы менялись в зависимости от ситуации и, вероятно, поэтому конкретные пацаны со стальными и рондолевыми зубами, куполами на спинах, вьющимися змеями и кинжалами на ногах его не уважали, но он все равно к ним стремился, не иначе на заклание. Коржик был уркаганской «шестеркой», и все видели, как его гоняли: «Эй, Коржик, иди сбегай, иди отнеси, быстро принеси. Чо, не понял?» А Коржик в ответ, припахивал того, кто слабее, но, как не запугивал, все держались, понимая, что быть «шестеркой» у «шестерки» – это двойное унижение. Кроме того Коржик считался страшно озабоченным.
И если учитывать, что тайными онанистами было большинство, то его не раз и не два  засекли за этим делом, а это являлось несмываемым позором и считалось западло среди пацанов. Таким не подавали руки, опасаясь, что он не помыл их после…
Однажды Володя С., имеющий от природы большие, пухлые губы, стал объектом сексуальных домогательств пьяного Коржика. Пригласив его, якобы, для серьезного разговора на заводскую крышу,а Коржик неожиданно расстегнул ширинку и, вытащив «хозяйство» наружу, приказал Володе.  Тот, собрав в кулак остатки храбрости,  отказался это делать.
При повторном предложении, подкрепленном для убедительности несколькими сильными ударами по лицу и телу, Володя окончательно осознал, что Коржик не шутит, что он пьян и может его.
От этой мысли у Володи волосы встали дыбом, и он, не задумываясь, что может сломать ноги, сиганул с четырехметровой заводской стены на наши еле живые сараи. И затем также лихо летел два метра, с сараев на землю, представ перед нами со следами побоев на лице, но отстоявший  свою честь.
Бледный, запыхавшийся Володя, со слюнявыми губами, глотая воздух и проглатывая слова: «Эх, блин, Кор-ик, пь-ный, чуть не трах-ул, сука. Бежим – у него ножик. Как шнягу вытащил, я о----л и бежать. У-у-у-,у полная жо-о-о-о-о-опа. Бегите, па-арни-и-и по домам. Я сестре скажу – она ему сделает.» – заикался Володя.
И я вспомнил Володину старшую сестру – приблатненную, начинающую опойку – и несколько не сомневался, что Коржик ответит перед ее дружками. Через какое-то время за подобное Коржик и попал в колонию, а там его «опустили». Вышел он уже взрослым (брился) и часто понуро стоял на углу дома. Никто с ним не общался и не здоровался. Он стал изгоем, а затем сказали, что урки его зарезали. А кто то говорил, что он подался в другие места, где его никто не знает. А я всегда с ужасом думал: «Больно, наверное, когда за-ре-жут». Слово уж больно смачное, а оттого страшное. А если по слогам, то совсем жуткое, реальное, кроваво- мясное – за-ре-жут…


65
ВАРЕНАЯ КУРИЦА
Отношения изменились. Могли не разговаривать, неделю. Иногда посмеивались, но как то вяло без настроения, каждый вдруг о чем то вспоминал и замолкал. Он  не покупал новых цветов, а она не выбрасывала  засохшие. Она придиралась, он огрызался, или наоборот.
Почесывал, слабо волосатую грудь и незаметно, в задумчивости, смешно выпячивал нижнюю губу.  Имитация ушедшей любви, в надежде, что все же вернется, с его стороны сменились болью раздавленой  души, словно он холодным телом резко поднял тяжесть, и теперь из-за этого, прострелило. Хотелось бухнуть, но  терпел, как раз потому что хотелось, геройствовал, упорно не всматривался в ее опухшие от любви и поцелуев в его отсутствие губы. В сердце, киловаттами звука отдавалась глухая боль, готовая неожиданно, в любую секунду хлынуть кипятком крови, из аорты, и из рта перемешанных слюней и несвязных звуков, паники отчаяния. Он устал за ней следить, наблюдать, нервничать. Ее не исправишь! В голове выстроились неоспоримые доказательства ее измены. Она всегда была рада когда я уезжал в командировку. Никогда не просила остаться не ездить. Бля-ха такая!
 Он уже понял, что его на самом деле никто и никогда не любил. И  все равно, что тот подзаборный пес, в ответ только беспомощно  чесался  писал стихи и скулел, скулел, а в одиночестве и слезился. Любил только он и, собственно, не жалел об этом. Любил честно и беззаветно, а она лишь делала вид. А от  нехватки тепла и писать начал. Точно! Все что пишу,  не что иное, как сублимация и излишки энергии, не растраченные на нее. Как уже сказал, смеялись все реже, пока не перестали совсем. Подруга звонила, но когда я поднимал трубку, уже бросала, видимо боясь что вот возьму и скажу правду.
Старался думать о хорошем, но катастрофически уменьшевшееся внимание с ее стороны все больше скребло и не позволяло расслабиться. Ее посыла критически не хватало и на минуту, а если сравнивать, то не далее как  три года назад  еще находился под действием ее чар все 24 часа в сутки. Нынешнее состояние можно было объяснить ломкой на почве любовной зависимости. Она заколдовала. В голову лезли, слышанные ранее, рецепты и по сути, один хуже другого. Менстру добавить в еду и!  Сука накормила своей кровью! Фу... Неужели она способна? А ты что думал? «Она еще и не на то способна!» – слышал он пророчество Андрея.
Его ломало и крутило, а руки уже сами тянулись к лезвиям и спусковым крючкам, хорошо что дома не было оружия, а резать он не мог, потому что с детства боялся ножей, голову затопляло тающим льдом, живот предательски урчал и слабил. Убить то хотелось а то нет! Ночью  вскакивал не в силах переносить иллюзион с ослеплением и пронзанием человеческой плоти, кричал: «Хватит!»  Снова неистово крестился! «Да не пошло бы оно все! – уже почти шептал. – Ну пожалуйста господи! Прочь демоны!» Хотя и знал уже, что все бабы б. ,но сомневался и еще хотел, что то уладить по-хорошему.
 Копия! Клон! Ему  нравилось слово «забавно». Он так и говорил: «Забавно, эдак получается»– и сам же себе под нос, грустно смеялся: «Но я же добрый! Нет я злой! Злобный злыдень! Да нет, добрый.» И, как назло, денег мало, и  нечем шантажировать, ее.
И вместо того чтобы спать, всю ночь  во сне, болтал то с ней, то еще с кем-то, но все без толку. Так и не уговорил раскаяться! Только разозлил! Осеннее солнце блестело как начищенная железяка, которой скоро полоснут по горлу!  Видел, что ее воркование все больше напоминало отписку, и она просто обязана уделять внимание по статусу жены.
Проформы  не хотел. А она не настаивала. Не выдерживал, срывался и сам просил. Потом снова терпел. И снова сдавался, лез  первый. А она, словно делая одолжение, после его унижений  нехотя снимала трусы и лежала, не проявляя никаких эмоций, словно говоря: «На пользуйся, раз имеешь право».
Он ничего не мог поделать с тем, что ее безразличное лицо и редкие выплески гнева говорили: «Ты мне  надоел, зая и лапа моя. Меня достали твоя предсказуемость, собачья преданность и невозможность завязать хоть какую-то, пусть и злючую, пусть подлую, но живую интригу.
Наконец, выучить иностранный язык, уехать за границу, зарабатывать, пусть и аферой, пусть и обманом, но миллионы. Да даже элементарное – завести нормальную бл-дь, чтоб ноги от ушей росли. На крайний случай, пока  у меня «месячник». Или наказать  негодяя, ради  дамы. Надо же уже хоть что-то делать с этой скукой.
Понимаешь? Что угодно делать, лишь бы не быть, как все! В тебе вот, гляжу, этого хоть шаром покати, а поэтому-то и нет нужного мне потенциала. Твои амбиции в минусе, ты не жаден и не зол и меня это не устраивает. И я знаю, что это уже мои проблемы, и, поверь, я их решу.
В ее глазах читалось разочарование, оттого что она хотела порыва, и, безбашенной безоглядности. И тогда, на первом этапе, она была уверенна, что нашла себе такого парня, который уведет ее, не посчитавшись ни с чем, даже с чувствами брата.
«А потом что? Что ты мне устроил? – будто спрашивала она. – Мне, королеве запретного плода, ты подарил больного ребенка. И мало того, ты сам стал как больной. Стал ныть, причитать, во всем винить только себя.
Жизнь твоя стала пресной и предсказуемой. Теперь ты боялся ступить не туда, начал беречь себя для загробья, сверхмеры объясняя это заботой об Ангеле. Продал машину и стал ходить пешком. Видано ли! Ты обломал меня, дорогой! Ты потерял способность к риску!
Твоя кровь загустела и превратилась в красный творог, а я-то думала, что ты настоящий конь с медными яйцами. А ты, оказывается, замаскированная, жалкая посредственность, моль, пыль, серость, копия, клон»
От таких мыслей даже ее реальные слова и обещание сделать вечером рыбу, если он  по дороге купит майонез, не имели положительного действия. Он тихо тлел, сопел и злился на себя и, действительно,  уже не мог вот так взять и рубануть.
Про себя твердил: «Я раскусил тебя! Я все про тебя знаю, меркантильная. Но как же быть с остатками нежности, которые ты продолжаешь  дарить? Что же с ними делать, с этими ошметками ? Даже они  греют!
Беру эти воздушные кусочки и приветы как взятку за то, чтобы не бросить, не оставить тебя  одну, наедине с огромными, как облако, глазами Ангела, у которого вчера какая-то залетная собачина изгрызла мячик, и от этого он в печали.
Я всегда подозревал, что грех заразен. И иногда меня посещала мысль, что возможно я и простил бы вас с подругой если б мы попробовали втроем. Но потом, понял, как это унизительно выпрашивать, и тем более у соперницы. Разве что она сама приползет на коленях и оближет мне ноги! Да я тоже подлец. Как и вы! И понимаю что не то что троем, а даже с тобой уже совсем скоро не смогу. Не смогу из принципа, из уважения к себе. Я переборю тягу. Но когда это случится пока не знаю, только знаю что случится обязательно. Время лечет. Ты же не могла представить, что все твои похождения встанут в одну линию, как чашки. А я наугад почти точно вычислил угол падения или, наоборот, взлета (не нам судить). Для меня – падения, для  подруги – взлета! Сколько людей столько мнений.
Глаза на несчастье открылись! А я то мерил угол твоего падения при помощи несуществующей логарифмической линейки. А на самом деле это была шкала, по которой оценивал, свое собственное падение, перед Андреем и затем уже на основании его, судил тебя или кого то еще. И так дошел до такой, в общем-то понятной, низости, или правды, не знаю, что в результате заподозрил тебя в подсознательном желании моей смерти и принесении в жертву! Да после сдачи анализов в академии, я вдруг задумался, от чего ты так мной совсем не дорожишь. Ну совсем! Значит я тебе не нужен, заподозрил я. И спросил себя а кто же тогда тебе нужен? И понял что она! Эта подруга! Да ради ребенка я на все готов, но я то подозреваю, что тебе это надо было, еще и  как способ  избавиться от назойливой мухи, звенящей над ухом. Изощренно!
Да-а  вот такие пропасти и пики чередовались во мне. А может и в тебе? Мне показалось, что ты была не прочь воспользоваться случаем с трансплантацией. Что сказал, то уже сказал, но как я понял, тебя вовремя остановила твоя мама. Она то, зная тебя, понимала чем это пахнет.
«Как можно такое представить!?» – наверное, горько бы удивилась ты. А я не обращаю внимания на твои заочные, и от этого слабые, возражения и продолжаю дальше, мучить себя. Тебя можно понять, если представить, что мы чужие люди и это мои проблемы. Или что я кровопийца и мучитель. Значит выходит так.
Но, видит Бог, я не то и не другое. К тому же мы не чужие. Ты забыла, как я поддерживал тебя во время сложной беременности, в другие моменты жизни, всегда?
А ты взяла и женила меня на себе. Вышла за меня для прикрытия отношений с подругой. Или для разнообразия, или ты захотела ребенка, не знаю, может все сразу. Твой план бы удался окончательно, если б не мой, как снег на голову свалившийся, кризис среднего возраста, наложившийся на рождение Ангела. Слепота бы  продолжалась.  И мне бы было все равно, но я догадывался, и мне казалось, что лесбиянкам как и гомикам вредно иметь детей, потому что дети говорят расплачиваются за их утехи.
Я не забыл твоего малодушия, когда так с теплотой и сожалением, и почти с раскаянием ты все чаще вспоминала Андрея. Ты не стеснялась меня! Ты бессовестно интриговала!
Тебе было все равно, что мне больно, что ты так тепло вспоминаешь о нем. И все оттого, что Андрей высоко прыгнул. Что же, бывает! Он же оригинал, а я – копия! Он же всеядный, как ты говорила, и ради достижения цели не побрезгует ничем! Для него, чем хуже, тем лучше! Все довольны! Но хочу открыть тебе секрет, что на самом деле это я – оригинал, а он всего лишь копия! Я – чистый родник! А он – мутная река. Подделка!
Он – моя голограмма, и поэтому у него никогда не может быть детей!  И с моей стороны это была не зависть, а что-то другое, похожее на грусть. Океан грусти. Я уже не говорю о том океане нежности, который я выливал на тебя, и мне казалось, ты отвечала на мое нежное безумство по-честному, от души, и слева, и справа демонстрируя улыбку. Так было и в начале, и в конце, и не очень долго посередине.
И, как я сейчас понимаю, это было плавным продолжением запретной любви, когда ты в той, другой жизни, отдавалась нам обоим, а может, и  троим. Нет, не сразу, конечно. Хотя, кто же знает, может, и сразу. Двум братьям попеременно. Может, ты и с подругой еще успевала, я не знаю, скорее всего. Но это был бы высший пилотаж – даже я это признаю. Я бы так наверно не смог! Ты истинная блять! Ты не похожа на то что я раньше видел в жизни , может поэтому и полюбил тебя, за необыкновенность.
Теперь я только догадываюсь, как ты терпела меня. Но тогда я, к счастью, этого не знал. Нет сейчас я вспомнил, что всегда страдал от твоих обломов, но никогда не связывал, что то с чем то, другое дело сейчас. Поэтому мне не было страшно, что ты пропала на веки вечные как человек, как жена, как женщина-птица, ощутив в тот момент что-то запредельно приятное и запретное.
Каюсь, я был грешен с тех самых пор, когда возжелал девушку брата и тем самым заложил под наши отношения бомбу замедленного действия, в душе питая надежду, что она будет библейского уровня. Не вышло! Но ведь ты была Андрею не жена, и это меня успокаивало».
И когда я осторожно осматривался вокруг эмоций и чувств, и понимал, что от усталости и однообразия последних месяцев даже не замечаю, что происходит, и уже почти заснул в дозоре. И теперь самое время кому-то напасть и прирезать во сне. И так оно и произойдет, если  вовремя не очнусь. Но, на  счастье, противник не смог воспользоваться, оттого что тоже дрых после бурного восьмого марта, и все остались живы.
Я стал для нее серой мышью, а еще чуть раньше она говорила, что  не мужчина. Такого она раньше не позволяла! И теперь выходит даже не имею права ее ревновать. Теперь она может не то что с подругой, а даже с пылесосом или со столбом, и мне, по идее, должно быть все равно – ведь я же, с ее слов, не мужчина. Она выписала себе индульгенцию на другие отношения.
Моя страсть к ней еще не прошла, но я уже не брился для нее, как она того хотела. Мне казалось, что бритый я похож на ее подругу, и, целуя меня, она на самом деле целует ее. Ее пряный запах проникал сквозь рецепторы. Он был, как ни странно, еще свежий, еще не трупный, еще травяной. И бередил центры наслаждений слабой надеждой.
Понимал, что она сушит и сушит меня, как темно-красный шиповник на белом подоконнике. Понимал что больше ей не нужен! И иногда, словно спохватившись, она вытягивает на улицу, привлекая светом серебряного солнца, а сама снова напускает северного ветра, и затем лупит свернутым журналом заиндевевшего, пока не расколюсь на мелкие кусочки, крошит теркой, и варит, как аджику, чтобы в один из дней съесть вместе с подругой, слегка разжевав, молчаливо проглатывая комок остывающей кашицы. Сердце щемит. Выхода нет, остается только уснуть и уйти от ее бледного лица. Только как это сделать, если она и Ангел пришиты неоном прожитых лет, дней, часов, минут, секунд так, что теперь не разрезать, не отрезать, не выпаять, не выскоблить, а только убить, пусть и словами.
Теперь только на разрыв, пополам руками, как вареную курицу, безжалостно разрывая мягкие кости.
 
66
ВЕРЮ – НЕ ВЕРЮ
Прекрасный солнечный день встречал  хорошо выспавшимся лицом. Даже бардак и засохшие, месячной давности, астры в вазе, стоящие на  столике, уже не раздражали. Как хорошо, когда помиришься с любимой и поставишь все точки над «i». Как прекрасно в сотый раз понять, что она не такая. Она честная, добрая и даже в чем-то наивная, против, которой просто сложились обстоятельства. Да какие там факты – всего лишь домыслы воспаленной фантазии. Все от безделья. Мама мия. А прошлой ночью все случилось как раньше. Как не крути, а и это срабатывает против нее.
Так бы ничего, а после ночи снова зашевелились подозрения. Если ко мне ее энергия ослабла, то где-то  усилилась. Недолгие поиски, куда она утекла, кому досталась, и привела туда, откуда ты в тот день и пришла. Ведь по закону сохранения энергии она никуда бесследно не исчезает.
Сегодня необыкновенный, замечательный день, потому что каким-то чудом она, хоть и на время, рассеяла подозрения. На время забылся. Моя поруганная честь не свербила. Ее нежелание как положено выполнять супружеский долг уже не рассматривалось так критично. Рога временно не росли. За это даже старался оправдать ее и объяснить себе. Я крепко к ней привязан. Не из жалости же к Ангелу? А из-за чего? Из-за того, что уже давно вместе! А может и  из жалости к Ангелу!
И вот она идет своей дорогой, а я своей. И, видит Бог, только немного ее в мыслях поругал, а она возьми да упади посреди ровной дороги.
И все – опять подозрения собрались и поплыли, как пенки в кипяченом молоке. Боком, боком, ноги, говорит, сползли, и ударилась лбом о бетонный столб. Каюсь, вспомнились аналогичные армейские истории, сочиненные для замполита. И упала ты не на улице, а в ванной у подруги в приступе экстаза. С которой, собственно, и встречалась в тот день и час. Осторожнее надо, на сырых и скользких поверхностях, голыми то ступнями.
Безумное предположение. Значит, вы еще безумства не видели. 
Обычный день прекрасен и тих, за окном щебечут воробьи, где-то играет дешевая музыка. Ни ветерка, ни пылинки. В такие дни хочется идти и идти по тротуарам города, смотреть с откоса на плоскую Оку, с высоты нескольких километров напоминающую блестящий нож, разрезающий каравай города на две неравные части. Хлеборез ненадолго, на какие-то пару миллионов лет, отлучился, так и оставив торчать нож. Хочется не отрываясь смотреть на белые храмы, на зеленую поросль, на красивых женщин, которым преподносят яркие цветы галантные кавалеры, забыть о пасмурных днях и расслабиться.
Если б она осталась с Андреем, она была бы счастлива, и у них родился бы здоровый ребенок. А я принес ей только страдания, хотя она говорит, что  всему виной моя фантазия и никто, кроме меня и Ангела, ей не нужен.  Верю, но не совсем. Услышав ее признания, я на какое-то время успокаиваюсь, но, опять же, до очередного случая ее неожиданной, да что там, как всегда , а особенно в последнее время, почти случайной, встречи с подругой.
Как это у них ловко. Случайно! Лена быстро худела и потом также быстро поправлялась. Обкусывала до крови губы, покрывалась красной сыпью, обильно потела и боролась с тошнотой. «Какой же я !» – думал Гамлет, ругая себя за ревность. Тогда все оказалось одновременно просто и сложно. Ленка уже как два месяца была беременна Ангелом. Ну вот и опять я все себе объяснил. Опять выгораживаю. Я – ее главный защитник на страшном суде! А она – мой? Не думаю! И  что же? Неужели снова (на радость Ангелу) Лена беременна? Но где же тошнота, токсикозы, где соленые огурчики? Их нет, и в помине.

67
ДЕТИ ЯРОСТИ
Бубен молчал, и к тому же в глубине души лежало что-то темное и неподъемное. Он подозревал, что это депрессия. Гамлет шел по улице и думал, как же найти деньги на операцию. Он уже точно знал: мир так устроен, что никто ничего просто так не даст. И все же, топчась на остатках СССРовского воспитания, ему хотелось верить, что это не так. Зная, что делает и думает так исключительно для оттягивания решительных и, возможно, необратимых действий по добыванию средств. Ничего, кроме того чтобы пойти по однокашникам, выбившимся в навороченные бизнесмены, или украсть, в голову не приходило. «Выбившихся» одноклассников еще найти надо: разбогатев, они всячески сторонились прежних связей. А красть он не умел.
От отчаяния  уже чаще, чем раз в неделю, напивался, но, как назло, не пьянел. Печень еще не болела, но уже чувствовалась. Лена молча сносила его улеты, зная, что он и так корит себя, оттого что пьет, до кучи пропивая уже не свою, а, скорее, Ангельскую печень. Корился, но бокал не отвергал и не выливал, а выпивал и наливал еще.
Все это, как и то, и другое, и третье, было унизительным, но ничего другого, более правильного, так и не приходило в голову, и ему казалось, что он  загнал себя в яму, оттого что не играет по общепринятым правилам.
Обратиться к Андрею не спешил, понимая, что это последний и крайний вариант. Готов был занять у кого угодно, хоть у черта, но только не у Андрея. Вера в Бога превратилась в иронию. И не сказать, что отвергал совсем из-за гордости вариант с Андреем, а, скорее, уже давно стыдился вспоминать, как же лихо увел Ленку. Увел? Она что, корова , чтобы ее увести? Да и что считай зря старался. Выходит не для себя уводил, да и не я, а меня уводили от брата. Давали поверить в то что увожу сам.
В уме все же оставлял брата как самый последний, шанс. «Мы больше не братья, и вряд ли обращусь к нему. Не хочу! Стыдно. Пусть Ленка, если хочет, обращается, а я не стану. Я для него –давно пустое место, а он для меня. Все! Надо же какая не справедливость. Не хочу слушать упреки, укоры, что в результате я и себе, и ей жизнь угробил.
Сколько можно! Я это и так знаю. Знаю без напоминаний, знаю как «Отче наш», который я не фига не знаю, кроме «Отче наш, да святится имя твое, да прибудет царствие твое… Аминь», – будучи в подпитии, ругал он себя.
 «Не богохульствуй» – тихо замечала Ленка. « А сама то! Суки, на хрен, нечего мне об этом говорить, заткнулись быстро. Блин, не оправдал надежд. Я – ноль без палочки! Но вы еще обо мне узнаете. – стонал Гамлет, сжавшись от беспомощности. – Сила воли, сила воли, воля силы, не бухать, не стонать, терпеть.
А то ежедневно и еженощно, что делаю? Борюсь с собой. Но мои силы  на исходе, и  уже близок к срыву, блин, всей своей кожи с себя и чьей-то богатенькой башки.  Уже и ору, когда нужно шептать, а когда орать, молчу.
Где моя сила воли? Потерялась на городских заснеженных улицах. Замерзла в снегу! Кусок льда. Вот моя сила воли. Ее заморозило бездействием». И он сжатыми кулаками показывал на что-то невидимо-враждебное и крепко обхваченное.
Вы попробуйте сначала вскормить без бабушек, без дедушек, в одиночку такого хиленького. И еще на музыку и на футбол отведите, жалейте, уговаривайте и ждите, что Бог поможет, и он действительно поможет, но вам этого покажется мало. Вы разочарованы, а я нет. Вот честно – нет. Ведь на самом деле Ангел это расплата, а не награда. И это надо признать.
И на том спасибо. Честно. Спаси Бог и за это. Жаль только настроение часто у него меняется. Веду Ангела на футбол к пожилому тренеру, который знал еще меня. А мой хлебный мальчик еле живой и от любого столкновения падает.
Дети рослые, откормленные. А у него не получается. Жалуется, что пасы не дают. Потом ночью плохо спит, болят ноги. Лена массирует. Долго не спит, возится. Жалуется, что ребята пас не дают. А ты не стой на месте, а открывайся, и, если получил, не отпинывай абы куда– прием, обводка, пас, удар. Играй хорошо, тогда дадут, никуда не денутся.
Захотел стать вратарем. Встал в ворота. От сильного удара вывихнул руку, плакал. В бешенстве ору, на весь зал, что он дурак, такой сякой, говорил же ему. Родители оборачиваются и осуждающе смотрят.  Папаша псих!
Отнять мяч еще может, а вот сохранить – никак. Да и удар слабоват. Тренер смотрит с сомнением, но говорит правильно, как педагог:
«Ничего, ничего, все будет хорошо! Втянется, а сейчас он еще маленький». А я вне себя не от того, что слаб, а от того, что боится, отворачивается от летящих мячей. Вратарь еще!
Веду на тренировку раз за разом. И вот уже пять, десять, тридцать тренировок позади, а дальше и сто тридцать, и тысяча тридцать. И убеждаешь: «Вот тогда и посмотрим, нужно это ему, необходимо ли»
Последняя надежда на чудо, что спорт вытянет и зачеркнет страшные многостраничные диагнозы как не подтвердившиеся. «Спорт – это тропинка к чуду, и оно произойдет» – твержу как заклинание. Обязательно произойдет!
И каждый раз, когда хочется напиться, вспоминаю, и что если не мне, то ему еще может понадобиться здоровая, не разъеденная нервами, алкоголем и сигаретами печень. Берегу не для себя. И снова вспоминаю, про силу воли, которая сильнее трудностей жизни, и петли, в которую порой с похмелья так и тянет.
Ангел пришел из школы и говорит:
– Есть две новости: одна хорошая,  вторая плохая! С какой начать?
– С плохой.
– Учитель физкультуры Сан Саныч умер. А хорошая – я четверку по матике получил.
Любимец школы! Учитель физкультуры повесился в своем школьном кабинете. Да какой там кабинет – так, фанерный закуток. Написал предсмертную записку: «Простите. Всю жизнь ждал от государства квартиру, а ее не дали. Потом связался с ипотекой и попал в кабалу.» и так далее.
Настроение – хуже некуда, оттого что два дня назад разговаривал с Сан Санычем, чтобы он Ангела не заставлял наравне со всеми. Он согласился. И надо же!
Учитель вешается из-за финансовой кабалы! На моем веку это впервые, чтобы учитель физкультуры повесился. Уж, не о таком ли плане  говорят благодетели? Спасибо за заботу! Мы уж сами.
А руководители окружили себя подхалимствующими деятелями культуры, опричниками и не жужжат, гордятся такой свитой. А как по-другому? Так безопаснее. Они как бы спрашивают: «Может, нам окружить себя теми, кто будет нас ругать!?» Нет уж, извините, с подхалимами оно как-то приятней и спокойней! За такие-то деньги они круглосуточно должны нас лизать!
А ту чиновницу, которая Сан Санычу квартиру зажала, гнать надо в три шеи, а лучше бы привлечь к суду. Доведение до самоубийства! И, судя по всему, это та же особа, которая на Ленку из-за квартиры наезжала. Мир тесен!
Не исключено, что из-за этого и Ангел такой родился. Ленка тогда сильно нервничала. Квартира все же. А чинуша не хотела оформлять, все тянула. Самые отдаленные районы и самую никудышную планировку предлагала. Вымогала. Но мы так ничего и не дали, потому что просто нечего было давать.
А чинуша выжала из нас все соки и затем на повышение пошла. Мэр Булкин ценит такое рвение. Выжать из человека последнее их стиль. Сейчас мода на таких живодеров. Некоторые говорят, что с нашим народом по-другому нельзя! Иногда я с этим соглашаюсь, но понимаю, что ой как это неправильно, как глупо – так считать. Народ-то – он умный! Тысячелетний! Он просто устал от своих ненормальных  правителей.
Шли дни, и так же, как и миллионы лет назад, их пожирала грозовая тьма, а затем пропитанную вещими снами и тенями ночь поедал, младенческий, рассвет. Менялось направление ветра и за ним погода.
Кто-то в муках рождался, а кто-то тихо, не в силах гнать по жилам загустевшую кровь, умирал. И этот каннибализм продолжался и продолжается по сей день и будет продолжаться до скончания времен.
Сильный жрет со словами «хочу и буду». Слабый просит «не надо», но его никто не слушает, и он вязнет на зубах. Смысл один – любой ценой выжить и оставить потомство. А сейчас уже скорее просто выжить.
Где-то рядом тянет про группу крови на рукаве живой В.Цой и далее про то, что жизнь – это война.
Чуть далее – просветленный буддист и бродяга, бородатый дядька Гребенщиков. Справа – гениальный светлый бес, косящий под алканавта, – Шнур. Еще дальше – как-то неестественно, как евангелистские проповедники, разговаривала с самодовольной Тиной исхудавшая Земфира. Татарка, а все туда же – к свободе! Только чего? Всего! Отношений. За ней Чулпан с Диной спасают детишек. Захар с Лимоновым словом и делом разгоняют молодую кровь страны. И все так правильно, и так нужно, что сразу жить чуть больше хочется, но когда же станет более человечно, никто не знает, скорее всего уже никогда.
Подпевал всем сразу и каждому по отдельности, и конечно же не вдруг, а постепенно понял, что все это борение накладывает неизгладимый отпечаток на характер. Только привыкну к белому – наступает черное. Переменчивость! От перемены мест слагаемых сумма не. Или изменяется необратимо! И человек изменяется по отношению к тебе, если ты ему невыгоден.
Рядом миллионы причин и комбинаций, теория вероятности, какие-то нанотрубки, куда, когда еще с обычными дорогами  не разобрались. Радуга, похожая на инфракрасный спектр космоса, почти не дает шансов предугадать, и спрогнозировать. Ей нечего сказать кроме того что лучи преломились  в  воде.  Вода течет, молния жалит, волосы земли  вспыхивают, бубен молчит, обкуренный шаман глухо кашляет  медью, жестами  бубнит духам, что слюнтяем никогда не был, хотя слюни, до сих пор текут во сне, особенно, если после месяца воздержания вижу ее нагишом. Блин как, слаб человек!
И запоздалые слова сожаления  родителя: «Эх, жаль, я вас в доброте и ласке растил! Жаль! Надо было, как собак, травить! Тогда бы преуспели. Рвали б куски, не задумываясь, что кому-то больно». Сказать легко, а сделать. Но мы же не собаки, папа. Мы – люди! Да какие мы люди!? Скорее зверолюди! Успокойся папа, ты же добрый, ты из прошлого века!
Скорости  космические, все ускорилось, всем некогда. Мы торопимся жить, торопимся докопаться раньше конкурента. Главное – не потерять жадность до жизни! Жадность до красивой модной одежды! Вкусной и дорогой жратвы, бухни! До иномарок! Бабс! Особенно, если есть потенциал!
Особо, если ты прирожденный лжец в стране лжецов, то не переживай – у тебя все получится! Это же игра такая. Кто правдоподобней соврет, и не покажет вида, и все, ты выиграл, тебе поверили, а это главное.
 С рождением Ангела потерял жадность! Что за незадача как накаркал! За несколько лет испарилась! А до этого вожделел и рвал! Да еще как рвал. С придыханием, истово, с мясом.
А то, что  узнал о Ленке, не следовало бы знать не при каких обстоятельствах! Теперь она сама поняла, что сделала ошибку, так легко жертвуя мной! Даже ради Ангела! Опомнилась, но было поздно! Все уже понял про них! И руки опустились. Да! Пофигист из меня никакой! А мог бы плюнуть на эту дурь! А не могу! Но все равно смогу! Обязательно смогу! Заставлю, ради них! Ради себя. А то сдохну еще, а это уж совсем лишнее.
А кто-то соревнуется с вечностью, ища выход и вход и стараясь успеть раньше, чем очередная катастрофа уничтожит нас как вид. Слова? Пустые слова! Что нам еще надо, чтобы успокоится? А сколько их было уже этих слов-катастроф? Сколько их уже сгинуло? И еще появится!
И еще где-то ходят дети с зеленой соплей до губы, нюхатели клея, дебильные и никому ненужные, раздолбайские, грязные, вшивые, смертники, выкинутые на помойку, бредущие в никуда под нудным моросящим дождем с пустыми, висящими рукавами, словно чудовище пооткусывало  руки. Где их папы и мамы!? Дети, детеныши, детишки моей, почти что средневековой, варварско-азиатской, колониальной, страны, которую захватили безбожные большевики, а до них и монголы, и бояре, и психически ненормальные самодержцы, а теперь и вообще не поймешь кто.
Мировой капитал, корпорации, истэблишмент – шушера какая-то, ни кожи ни рожи. Сплошные фьючерсы, котировки, промоутеры, мегалайнеры, девелоперы и ситимоллы, бл-дство короче.
Коррупция, говорят, может все. Она и есть – все. Но мы ей не нужны. Не по пути нам с ней. Она нас не любит и не приголубит. Она для нас – злая мачеха, эта коррупция. Мы не знаем, как ей пользоваться – нас не учили.
Потому что мы всегда жили у себя дома! А попробуй, приспособься на чужбине. Поэтому-то мы уважительные и гостеприимные, как тот зайчик, которого лиса хитростью выгнала из дома. Коррупция это инструмент проникновения в чужие общества. И проникают! Что же делать, коль власть  решила. Ей нравится это проникновение. Она его культивирует! А в один из дней вдруг и оказалось, что и власть уже того самого сырьевого, золотого, воровского лисьего меньшинства. На востоке подношения никогда не прекращались.
Бакшиш – это их кровь. Это у них святое, хоть за стол не садись или из дома не выходи. И на этом фоне мы даже не зайчики – мы хуже. Мы – их обглоданный скелет.
Вот паренек хорошо пел, солист хора, неплохо учился. Из неблагополучной семьи и поэтому петь и учиться бросил одновременно. Хитрец. Раскосые глаза. Начал воровать, и ненадолго сел. За кражу много не дали, поэтому быстро вышел и по наводке полез в богатую хату, как положено домушнику, без волыны. В результате застрелен хозяином  из двухстволки. Влетел на подставу? Шустрый малый, но по мне – так натуральный отброс. На положенца не тянул, но смотрящим уже стал, и кому-то не понравился своей необоснованной  дерзостью.
Это же не со всеми проходит. Одно дело – одноклассников ножичком пугать, а другое – матерых рецидивистов. Так часто в их кругах и решают: шлеп и нет баклана.
Другой одноклассник сел за изнасилование, затем вышел и сел за воровство. К тому времени его отца – матерого рецидивиста – еще не опустили по его же просьбе. И такое бывает. Тогда он еще в авторитете, а за ним и сынок с позорной статьей сидит. А сейчас отца уже давно как порешили, а сынок вернулся к корням и уехал в деревню. Живет у великой реки. Подозреваю, что кто-то из его предков числился ушкуйником пугачевского или разинского призыва, оттого что уж больно, прирожденный негодяй.  Жив ли сейчас, не знаю.
О другом. Хороший бизнесмен, крепкий парень, в доску свой, печатное дело, типография, два раза женат, маму не забывает. И это важнее важного, в наше время, маму не забывать, но он нерусский.
Другой – водила, мелковат, пройдоха, трусоват, любит выпить. Сейчас не знаю, где-то слоняется по стране: в начале сентября за ростовским луком уехал да там и обженился – он это умеет. Смазлив бродяга, правда передние зубы уже пропил, завистник и злостный сплетник, но в оправдание или нет, трусоват.
Еще один. Учился хорошо, в детстве болел, любил рисовать спартанцев и древних греков из книги К., упорно висел на турнике и довиселся, без блата поступил в тыловое училище. Окончил, служил недолго. Не воровал, был законопослушен, чем вызывал раздражение начальства. В итоге не выдержал – уволился на гражданку.
Еще один одноклассник. С детства отморозок, низкорослый ламброзовский тип, насильник, бандит, из неблагополучной семьи. В 14-ть сел за групповуху, в тюрьме заточкой убил сокамерника, вышел в 26 -ть, вор и наркоман. В последнее время что то не видно, наверное, опять в тюрьме или пошел на повышение в своих кругах, что вряд ли, потому что таких легче убить, чем переубедить, а вору и его покровителям лишние хлопоты наверно ни к чему.
«Судьба выведет», – решил Гамлет, встретив Александра Александровича по кличке «Борман», Ленкиного родного брата, с которым и говорил то ли в шутку, а то ли в серьез. Со стороны можно было подумать, что между ними  спор, и Борман наезжает.
– Ну, ты определился?
– А как это?
– Ну, ты занимаешься с той хатой, о которой я тебе тер? Наводка голимая, все пробито, его дома не будет, войдете легко. Монеты, антиквар и все такое.
– Да я же на заводе работаю токарем.
– Ну, снова ты вы-----ешься! Тогда как знаешь.
– Постой, а на сколько там?
– Штук на пятьдесят, а может, и на сто зелени. Никто точно не знает.
– А наводка верная?
– Вернее не бывает.
– И куда мы это сдадим?
– Сдавать надо не здесь! Здесь стопудово спалитесь. Отсидеться придется.
– Ты скажешь, эх-х, – отсидеться. А мне деньги срочно нужны. – Гамлет прикусил кулак, и тяжело вздохнул. – Слушай, мне же нельзя! Ой, нельзя! У меня же Ангел! Ты же знаешь, что он болен, а от этого ему плохо, станет. Мне даже и думать о таком нельзя, не то что.
– Ну, смотри, как знаешь. Веришь ты во всякую чепуху! По мне, так все – суеверия. Вот только Ленке ни- ни, а то.
На этом расстались.
Гамлет шел по вечерней улице и встретил школьного знакомого. Сколько лет прошло. Давно не виделись! Разговорились. Гамлет рассказал, что надо в Турцию смотаться за шмотками на продажу, перекрутиться сыну на операцию.
– И что, есть проблемы?
– Да, доллары надо по выгодному курсу, дешевле, чем в обменнике. Каждая копейка на счету.
– А сколько надо?
– Тысячи-четыре.
– А рубли есть? Или.
– Есть.
– Надо  пацанов спросить. Давай в девять около «Антея». Приходи.
– А не поздно?
– А что нам?
Дали по рукам. Гамлет пошел домой, взял из заначки деньги и засобирался.
– Ты куда  на ночь глядя? – поинтересовалась Лена.
– Прогуляюсь! А что, нельзя?
– Можно, но только осторожно. Что-то не нравится мне твой вид! Бледный какой-то.  Что случилось?
– Ничего, все хорошо, все прекрасно. Ты же сама говоришь, что я – псих-одиночка, а сама.
– Иди, иди, не держу!
Вечерело быстро, и Гамлет ушел. Подошел к ресторану. Его уже ждали тот знакомый и еще высокий мордастый водитель, которого он тоже припомнил, когда то тот по приказу шпаны изображал журавля, стоя на одной ноге на учительском столе. «Так это же цапля! Ты журавля давай!» – издевалась шпана. И вот таких лоботрясов бояться!? Да ни за что!
Водитель как-то странно говорил, словно хотел предупредить, но Гамлет, уловив настораживающий тон,  проигнорировал. Только когда сел в автомобиль, его прострелило, что водитель хотел, чтобы он задумался, куда лезет. Не хотел показывать, что боится бывших салаг. Да и не боялся. Ситуация казалась нелепой, но Гамлет подбадривал себя, что так  бывает.
И вообще, давно не виделись, а поэтому  трудно найти общий язык. Страха не испытывал, даже несмотря на подаваемые знаки, и легко согласился поехать за долларами на квартиру.  Сидел как будто приворожили.
Когда отъезжали, посмотрел в окно автомобиля и, увидев странного синего человека и желтую женщину, задумался. Они взглянули и рассмеялись. Простая мысль, что перед ним не те школьные пацаны, а уже отпетые уголовники, не достигала понимания.
Приехали на Автозавод. Квартира-сталинка. Дверь открыла невзрачная девушка. Карман его куртки оттягивал кнопочный нож и под брючиной, на всякий случай, еще один, вооружился. Товарищ достает из холодильника запотевшую бутылку  и предлагает выпить за встречу.
Он согласен, оттого что вооружен, и от этого не то что спокойно, но все же  лучше, чем ничего. Если что – пропорю, храбрился Гамлет.
 «Почему бы не выпить? Со школы не виделись», – вслух рассуждает Гамлет. Через какое-то время, Гамлет наконец спросил:
– А кого ждем?
– Да ты его знаешь. Гудок с деньгами должен подъехать, – поясняет Сергей и показывает Гамлету золотой червонец с Николаем II.
Гамлет внимательно смотрит на  красоту. Перебарывая себя, и еще не зная, что уже борется с подавляющим волю, клофелином. Объясняет Сергею, что деньги занял у Бормана, и поэтому червонец ему не нужен, а нужны доллары. Выпив третью стопку, Гамлет чувствует, что поплыл.
Водка «заряженная», и ему уже сильно хочется спать, но молодой организм еще держится. А Сергей входит, выходит, ждет, когда же подействует. Дает указание хозяйке прочистить карманы и удивляется, что никак не вырубаюсь. Гудок так и не приезжает. Понимаю, что дело хреново. Пока не вырублюсь. Трусят черти  забрать деньги, пока не вырублюсь.
Я  помню, что в куртке нож и под брючиной еще один. Все как в плохом детективе. Да хоть вот на столе – хватай кухонный и режь. Жаль только неумею. «Наконец, выходим на улицу» – облегченно вздохнул Гамлет и прошелся ладонями по карманам. Ножа не обнаружил. «Вытащили. Дурной знак». Сергей предложил ехать до Гудка.
 Водитель  высаживает нас, не довезя до цели. Нужно еще прилично идти по полуночным  улицам. Есть возможность расстаться, но воля  поражена упрямством и клофелином.  Идет за Сергеем и уже понимает, что никаких долларов не увидит, а получит хороших. Но еще не верит, что Гудок осмелится, и поэтому уговаривает себя не бояться.  Догадывается, что  испытывает судьбу, но идет.
Дурень, куда прешься? Поздно.  Встречаются пьяный Гудок и еще один.
Гамлет видит, что Гудок  набухался для смелости. Не оттого ли, что еще по школе его бздел. Уже ясно, что водка поведет Гудка в бой и все припомнит. А Сергей тоже хорош – подставляет, не моргнув глазом. «Шнырь гудковский!» – злился Гамлет, но было уже поздно и оставалось только держать фасон.
– А чо, Гамлет, может, тебя до дома отвезти? Чо ты будешь щас тачку искать, – предложил Гудок, вероятно, думая, что Гамлет откажется, что, собственно, любой здравомыслящий и сделал бы, но только не Гамлет.
– А деньги!?- 
- Деньги завтра!-
 -Пой-ехали, – без драматизма в голосе отвечал Гамлет,  уже понимая, что никто никого никуда не повезет. А вдруг показалось? Сели, поехали, к реке.
Утопить, что ли решили? Дальше по закоулкам на пустырь. Остановились. С заднего сидения, кроме Гамлета, все быстро вышли. И в тот момент, когда захлопнулись дверцы, Гудок вытащил обрез охотничьего ружья – и меж сидений, направил Гамлету в грудь. Гамлет не испугался. Черный круг ствола никак не подействовал. Водка и клофелин отбили страх. Гудок  предложил выйти.
Вышли. Гамлет еще раз прошел по карманам, еще раз окончательно убедился, что ножа  нет, да так и сказал: «Что, нож тиснули? Салабоны!»
Пьяный Гудок не собирался прощать такого обращения. Ему эта насмешка при корешах, как кость в горле. Гудок незаметно, словно ядовитое фосфорное облако, подплыл, и дыхнув перегаром отвлек от  сильного удара лбом в переносицу.
Гамлет пошатнулся и вылетел на орбиту. В голове и глазах опрокинулось горячее блюдо. Расставив руки, он оказался на земле.  Незаметным движением, нащупал  рукоятку ножа.
Перед ними очередная жертва. Круг сужался.  Добивать – их излюбленное блюдо. Гудок приблизился, и Гамлет, сделав выпад, воткнул  ему в живот свой тайный клинок. Тот мерзко пискнул, и удивленно посмотрел на , просочивщуюся кровь. А Гамлет понял, что еще шаг, и второй удар,  убьет Гудка. Но, не желая стать убийцей, развернулся и, побежал  прочь.
 Бежал долго. Ноги не слушались. Кто-то из догоняющих, кажется, это был длинноногий водитель, вероятно, в отместку за то, что Гамлет, мало того что был свидетелем его школьных унижений, так и сейчас, не среагировал на его предупреждение. Дал  подножку, так  что , туфля, улетела в кусты, а сам Гамлет растянулся на  асфальте.
Пробовал встать,  уронили, угостив несколькими плотными ударами по голове и шее. Дальше свалили и сосредоточенно пинали.
Сначала было больно, но через мгновение, оказавшись в  магическом круге, боли  уже не чувствовал, хотя когда подсаживали пыром в живот, или по почкам, то продирало и сквозь магию.
Но каждый раз удары казались  слабее, импульс терялся где-то в космосе копчика, продираясь, сквозь пересохшую подсоленую кровавую пелену, вслед за шуршанием в сырых листьях йоговской змеи кундалини. Тело почти не чувствовало, и тогда они словно зная это, прикладывались по голове.
Получи! «Озверели, что ли!?» – промелькнуло в нем. В голове уже собиралось тухнуть, как рядом снова и снова били кулаком по черно-белому телевизору «Рекорд». Он еще закрывался, думая, как же они на него напустились, уж скорее бы вырубиться. Через какое-то время удары достигли намеченной цели. Он рухнул в кубическую тьму. И его, наконец, забетонировали.
Обыскали, забрали деньги. В довершение раненый Гудок хотел выстрелить ему в голову, но Сергей припомнил Бормана и прошлогоднюю мокруху, из-за которой к ним подбиралась прокуратура. Истекающего кровью Гудка повезли в больницу. Ничего этого Гамлет не слышал, потому что блуждал среди молчаливых бурых медведей и белых гипсовых оленей в темных Маратовских улочках подсознания, перелезал деревянную стену кинотеатра «Летний», чтобы спрятаться в темноте зала. Не похожий сам на себя, с огромной кровавой бородой, в побуревшей  рубашке.
Зоны обитания слились в одну плохо проходимую территорию. Как медведь-шатун, он ревел, не замечая ничего. Хотел найти выход к свету площади Ленина, но дверцу, ведущую туда, заело и она, как  не пинал, не открывалась, словно была  не дверью, а накрепко заколоченной крышкой гроба.
А когда  все же открылась, стало понятно, что он ничего не помнит и что под его синим мячеобразным лицом, скрывается другое.
Документов  при себе не оказалось, а показанный один раз по телевизору, весь опухший, он не был увиден ни Леной, ни Ангелом. От того что и сам, глядя в зеркало, не узнавал себя или оттого что  телевизор уже несколько дней не работал, и их не было дома. Где они ?
Никто не знает. Быть может, они искали его? А может, куда-то уехали? Так же может статься, что их вообще никогда не было в природе и они только показались Гамлету. Также могло оказаться, что он их выдумал, чтобы скрасить одиночество, на самом деле только еще больше углубляя его. Он несколько месяцев лежал в больнице, а затем по выписке хотел уйти в город, тем более наступало лето.
Зная спокойный уравновешенный нрав и покладистость, его пригрела старшая медсестра по имени Маша. Она сразу узнала его. «Ну и что, что ничего не помнит. Это даже забавно. Начнем с чистого листа» – думала Маша, не собираясь рассказывать о своей находке подруге. «Где же, я ее видел? Ведь видел же? – вспоминал Гамлет. – Очень знакомое лицо! Где? где? где?» Загадочно улыбалась, Маша и молчала.




68
ГОЛИМЫЙ ПАТРИОТ
Тишина субботнего дня усиливалась безветрием бабьего лета, словно затаившегося у порога перед самым концом тепла. От адского грохота двух трамваев, встретившихся напротив окон, тряслись перекрытия, трескалась шпатлевка, и обваливался руст. Тишина  пряталась на ночь в прихожей, за закрытой на два оборота ключа,  не утепленной, дверью.
Ночью и утром от горящей листвы пахло гарью, а днем развеивалось. Прикинувшись домашней собачкой, тишина, навострив ушки, прислушивалась, как у порога скребутся туманы, распутица, дождливая рябь и пронизывающий ветер, скрипя железом и ржавыми петлями под перекаркивание ворон, перетирал мазолистыми ладонями, промозглые одежды пространств, трещал статическим электричеством и говорил лету: «Хватит, уже порезвилось, пора бы и честь знать. Нечего тут за наш счет сверкать вольтовыми дугами. Уходи, уходи, освободи». В последнее время каждый раз в нем зарождались спонтанные приступы гнева, и возникало желания поорать, но Александр сдерживался.
«Если б не Ленка, давно бы уехал по статье, и ладно, если по «хорошей», а то и по позорной. Но, Бог миловал, вовремя одумался, да и серьезного человека на пути встретил» – вспоминал Сашка. А мог натворить, дел.
Сейчас хоть Павел останавливает, учит уму разуму: чему отдать предпочтение, чтобы не стать безумцем, пилящим сук, на котором сидишь. До встречи с ним, надо признать, компания была скверная: бухари, хулиганы, раздолбаи и другая грубиянская публика.
Умники вокруг не держались. И это должно было насторожить, но мимо лузы. Девки, у нас с характером – кому попало ни-ни.  Часто собирались у телки по прозвищу «Кнопа». В последнее время она для ментов из управы сбывала героин, но так как сама потребляла, то, случалось, не выдерживала и скалывала их «бабки». Несколько раз ее били. Помогало, но ненадолго. Синяки проходили, и она снова торговала для них.
Опять «залет». Чтобы проучить, ее посадили на год. Вышла, снова торговала их ним. И так работала по тихоньку. По ходу прирабатывала девчонками-малолетками у вокзала, а как в очередной раз сколола ментовские бобосы – так с ней не стали церемонится и закрыли  уже на семь лет. А вы говорите, борьба с коррупцией! Сидите смирно! А то, как Кнопу, закроют, чтоб другим неповадно было. Наркотики это дурные бабки и никто их не победит, тем более у нас. Никто и никогда! Против них даже в штатах бессильны, а не то что у нас в стране победившей коррупции!
Кнопа!? Кто-то считает, что это собачья кличка, а ей, собственно, по барабану. А пока девчонки курят и попивают халявное шампанское с шоколадом. Говорят там о своем, о бабском (в основном, конечно, дымят и  сплетничают). Я как верный пес, жду подругу на лестничной площадке.
Это, конечно, глупо, но идти туда внутрь и слушать их глупости не хочется. Родителей Кнопы еще никто не видел! По тюрьмам! А я у нее бывал только потому, что моя девушка к ней заходит. Ну, то, что она моя, – это тоже спорный вопрос, потому что, кроме меня, на нее претендует еще один чалдон, но он сейчас по малолетке парится. Он, говорят, вообще безголовый! Говорят, скоро откинется, вот тогда и посмотрим, кто кому ультиматумы поставит.
Погоняла его – «Волчок». Говорят, он – квартирный вор и влюблен в мою девушку. Я же в таком состоянии, что и сам не пойму, кто чей в этой жизни. Тянусь к ней, потому что она тянется ко мне.
А так в основном, ржем и иногда мацаемся. Но дальше талии руки протягивать не дает, только целуемся (любит она это дело). И на том спасибо. По-настоящему я ее еще и не трогал, между нами еще ничего не случилось. И до свадьбы вряд ли случится. Не то чтобы я не хотел, а так что все мои приставания все больше по пьяне случаются, а она этого не любит и не дает. А я и не настаиваю – для таких дел есть и попроще бабы. Но там осторожно надо: там триппер и сифон гуляют – будь здоров! А нет, так и сам на сам не грех, прости Господи.
К хорошим девчонкам не пристаю – это табу. А вот к шлюхам, пощады нет, особенно, если выпью. Брезгливость отступает. Гуляй братва.
Но с Павлом встретился, и дела пошли другие. Политикой запахло не по-детски и классовой ненавистью. С Павлом  познакомился через Гороха, который в какой-то момент откололся. Продвинутый бродяга стал.
Курить и бухать завязал, начал железом баловаться, поздоровел. И так неожиданно на одной бабе женился, старше себя. А у нее уже к тому времени было четверо малолетних детишек, и были у нее трудные времена, что и кормить-то их нечем. Как-то раз она закрыла их дома и подожгла. Не разгорелось. Старшая девочка лет семи рассказала, что мама подожгла на кухне стопку газет и ушла. Не посадили. А куда мать четверых детей!?
Уж лучше такая, чем статистику портить и сирот плодить. Ничего же не случилось, так, детские слова. А на нет – и суда нет. Тогда вся страна на дыбах стояла, не до этого. А Горох сжалился и взял ее с детьми к себе, тем более, что она не совсем конченная была. Хотя, как сказать, если подожгла собственных ребятишек. Отчаялась!
Что-то было в его поступке за гранью нашего  понимания. Мы тупо его осуждали, считая понторылым чуваком. Вероятно, он тогда уже к чему-то серьезному стремился, что-то понял про жизнь, а нас он называл придурками, смотрел презрительно, при встрече высокомерничал, как будто мы были его личным позором и он нас стесняется. «Ну что, все бухаете черти!? Пора завязывать, за ум браться» – цедил он. Ко мне же он относился теплее, чем к остальным, и уже скоро я перешел в его компанию, а затем он познакомил меня с Павлом. Павел оказался бывшим боксером и вообще сильным мужиком, к тому же со связями. Но это позже.
А пока мы продолжали выпивать и затем творить разные глупости, но  где-то шестым чувством понимал, что бухать –  отстой. Кто-то из наших уже пробовал герач. Я тоже пару раз ширнулся. Лучше б не пробовал, потому что понравилось. Но в итоге все же перетрухал, что подсяду, а бабок на прокол нет, и завязал.
А пока мы бухие бродили по близлежащим микрорайонам и били одиноко идущих бродяг, выискивая среди них хачей. Но они не дураки – пешком по ночам не ходят, а все больше на машинах. Бывало, и нам доставалось. Случалось, и своим чертосам с других районов перепадало. Хачи часто зарубались. Вот тогда начиналась жестокая рубка, маваши гири, аперкоты, боковухи. Да, собственно, и колхозничком не брезговали.
Бывало, от их нехилых ножичков еле ноги уносили. Разное случалось на ночных улицах. Одно слово – пьяные придурки. По трезвому все, как правило, тише воды, ниже травы, но это я много позже понял, когда после передоза повстречался с духами предков. А тогда нетрезвый позволил себе бабу ударить.
Да чо там. Дал легонько пощечину, чтобы пьяная шалава не выражалась в обществе нормальных пацанов, а, оказалось, силу не рассчитал. Она и вырубилась: села на жопу и зенками хлопает. И сразу, пьянь такая, присмирела. Таких, только так и проймешь. А если нет, то еще и обматерят.
Дай волю – и все лицо расцарапают. А раз своего утомившегося пьяного бродягу чуть с девятого этажа не уронили. Хотели протрезвить. На крыше же бухали – думали, если не сделать, вот возьмет и через бордюр кувыркнется. Спустили вниз головой и держим, для протрезвления. Думали, испугается, а ему хоть бы хны. Махмуд, в натуре, не трезвеет. Дальше, больше. Начал  он потихоньку выскальзывать из рук, а мы и не заметили, как уже за пятки держим. И тут торкнуло.
Ага, блин,  сразу протрезвели, как представили, что с ним станет. А он, черт, еще вырывается и буровит. Отпустите, говорит, устал мол. И вот заладил. Ну, мы чуть не отпустили. Хорошо, что мозгов хватило обратно втащить, а это уже гораздо труднее, чем отпустить. Но уперлись. А так бы все – лепешка.
Не часто (но было дело) в ментуре загорал. Один раз доигрался: отмудохали так, что потом весь синий выписывал. Сейчас вспоминать стыдно! А тогда! Избитый человек – это что-то жалкое, и презрительно-бесправное. Один к одному – отбивная котлета. Резиновыми дубинками колотили, а затем, для усмирения, еще и на ласточку повесили. Статьей пугали не по детски.
Признаюсь, в душе дрогнул, но не подал вида. Вот только звезду на груди осталось вырезать, тогда бы стопудово и чего не было рассказал. Дурь ваще.
Орал, что участник чеченской войны, ассистент снайпера и все такое, а они еще больше лупили за бунт, за душарскую борзость, хотя не имели никакого права – у меня на лице написано, что малолетка и мне самое большее пятнадцать.
А получилось тогда в ресторане «Клен». Там с одной шалавой повздорил, а за нее сутенер впрягся. Здоровенный такой детина. А пьяный, и не чувствую его реальных габаритов, и от этого пру, беру гонором и делаю выпад, за выпадом, хотя реально в грудь дышу. Говорю: «Хрен ли твоя блять  меня за яйца хватает. А потом еще вякает, когда я  палец показал». Начали бодаться.
Он не хочет мои аргументы принять. А со мной еще два пацана впряглись (что-то у нас за праздник тогда был, не помню,  где-то мы денег насшибали). А я сильно пьяный и, по-честному сказать, весь базар и самого вышибалу, а уж тем более его телку, фрагментарно помню. Намешали пиво с водкой и так тихо-тихо своим бесстрашно нагловатым гонором всех построили, а потом, когда вышли из ресторана, еще и между собой подрались.
А получилось то, что пацаны начали мне замечания делать, что, типа, в кабаке, я был не прав. За это я одного уронил. Он не ожидал такого удара и упал затылком об асфальт. Получил рассечение. После чего за мной на всех парах на «бобике» менты припустили. Я от них. И нет чтобы во дворы, так прямо по шоссе, словно наперегонки улепетываю. Сил много – спринтер, стайер, блин, недоделанный. Мозги не фурычат. А они ка-ак приняли, как сгрудили и так несоразмерно отмудохали, что пьяный чувствовал. Потом пугали, кричали, что кореш заяву писанул. Не верил, пока они не показали.
Денег хотели, а я этим их писулькам не поверил и правильно сделал. Но под утро все равно пробило. Дрожал.
Оказалось, дружок свой адрес неправильно написал. Так и сошло. А другой дружок об меня руку сломал. Так что вот – такие гнилые дружки водились, пока не встретил Павла. Он нас от статьи отмазал, когда мы одну мразь отмудохали. Вокруг рынков крутятся, курят, пьют, предают, подставляют. Короче, п---ой торгуют. Про-бли раком Россию-матушку. Хотя не только они, конечно!
А телка получила за то, что в то время как ее пацан в горячей точке чалится, она тут у черных наяривает. Я еще подумал, если б она у кого-то из наших вот так, то тогда, вроде как, и ничего, проканает.
Павел тогда опером работал, пугнул ее, что она за проституцию и содержание притона, и, до кучи, за наркоту, которую, вроде как, нам пихала, загудит. Вроде как, за это мы ее и сделали. Она что-то отпиралась поначалу.
Дальше, больше. Короче, заяву  рвет, ноги в руки, лифчик с трусами в карман, пальто на голое тело натянула и свалила вдоль по Совнаркомовской.
С тех пор я стал обязан Павлу, но нисколько не тяготился этим. Из милиции его в итоге поперли. Он там какому-то деляге на допросе челюсть поломал, и такая каша пошла. Чуть срок не намотали. И понял, что он, хоть и мент, а свой в доску, сильный человек. Потом узнал, что он знаком с Андреем, братом Гамлета, и что он только так, для вида, для конспирации, с ним в одной партии. Помогал ему, и если б не он, то Андрей ни за что не выбрался бы в депутаты.  Павел меня предупредил, чтобы никому не рассказывал, а тем более Андрею, о нашем знакомстве, а тем более об общей борьбе. Конспирация!
Борьба – это, конечно, громко сказано, но все же. Вот он ляпнул. Вообще с Андреем не общаюсь, да он меня и не знает. Он там наезжал на Ленку, говорят, от любви, но я не понял юмора и так сильно разозлился, оттого что он сестру  материл. Тогда еще совсем пацаном был, но запомнил, и при случае обязательно припомню!
Говорят, Гамлет вызвал его на дуэль, и они в соседнем с микрорайоном лесочке стрелялись. Но я не видел – только слышал. Жаль, Гамлет его не глушанул . А с другой стороны, хорошо, а то потом парься за этого чалдона. А наболтать разное могут – язык-то без костей.
Когда представлю как два близнеца стоят напротив друг друга и хотят укокошить, то сразу Лермонтова с Пушкиным вспоминаю. Для кого-то это мистика, а мне ржать хочется. Вестерн. Боевик. Смешно блин.
Надо же, два близнеца, одно лицо, как отражение в зеркале, стреляют фактически в самих себя, чалдоны, блин, отмороженные. Копия стреляет в оригинал по его же, оригинала, приказанию!
А у наших микрорайонских опоек одно бухалово на уме, их даже е—я не интересует. Сейчас хоть, получили пару раз по харям от южных братьев, так немного отрезвились, черти. Смотрят вокруг, а тех много, и наши боятся уже. Многие пресмыкаются, за бухло шестерят вовсю.  Скололись, скурвились, в кабалу попали. Гигиены  никакой – сплошное свинство.
 А я когда с Павлом и ребятами познакомился, то даже подругу забыл, тем более ее друг Волчок откинулся, и у них там закрутилось. Оказалось, что она его тоже не подпускает, говорит, что мы с ним еще маленькие. Нашлась тетка! Месячные у нее! Мужика ей, видите ли, настоящего подавай.
Нашла  малолеток, половозрелая, вымыслила такое. Оно и видно, что взросляк ей обеспеченный нужен, чтобы по ресторанам водил, шмотки покупал, деньгами башлял. А мы что? С нас пока никакого толка, кроме малолетской похоти и собачьей преданности.  Мы даже трахаться нормально не умеем.
Я, как мне кажется, за последний год сильно изменился и повзрослел, хотя, где у девчонок там что находится, так и не уяснил. Только анатомический атлас и спасает. Для таких тугодумов, как я, наверное, жениться и придумали, чтобы хоть что-то понять. А раньше вообще доходило до абсурда.
За самогон пахану одного из корешей морду расхерачили. Мурцевали – только в путь, не хило. В общем, отпинали, как родного. Его пьяный сынок сам и навел, и лупил первый, видно, накопилось. А мы так тоже не лучше – на подхвате, больше  имитировали, за руки держали, сдерживая праведный гнев отца семейства. Папаня хорошо, до искр, получил и теперь надолго запомнит сыновью любовь. Дружок так молотил папе харю – будь здоров! – за то, что тот после выгонки первача  не проставился. Обида!
 А после того, как ту четверть самогона убили, так совсем разброд пошел. Кто храпел, кто блевал, кто-то дрался со стенами, рвал шторы, бил посуду. Еще. Все тот же сынок всю ночь безрезультатно вставлял подруге, а под утро оказалось, что она и в трусах, и в колготках  отдавалась. Ха-ха-ха, фраер!
 Вот его черт, попутал, за батю. Оказалось, наоборот, повезло, оттого что у телки там триппер нарисовался, и у другого чалдона, который все же сообразил с ней, пока она в туалет ходила, закапало с конца. А колготки качественные оказались, спасли кореша. Да и состояньице с утра – самому хоть вставляй. Вообщем, в мире животных, отдыхает.
А так обычно набухаемся и вечером в детском саде стенка на стенку рубимся, потом кого-то откачиваем. Вот такая тоска находила. Дурь выпустить некуда, с ума сходили. Сейчас я в другой команде.
Бреюсь наголо, хотя это и небезопасно. Говнотопы б.у. прикупил. Кто-то считает, что это лишний понт, а так менты прихватят и пока отпускают.
Некоторые прямо высказывают сочувствие. Таких, как я, называют по-разному: кто скинхеды, кто фашисты, а кто бритоголовые. А ментов за нас нагибают, да и черных в ментуру понабилось полно. Но они с нами не борются.
Их больше пьяные мужички, торгаши, интересуют, бобосы их интересуют, которых у нас нет. А мне вообще по хрену: клал я на Гитлера, клал я на Сталина. Мне больше нравится русский националист, борец за русскую нацию. В Москве, говорят, вообще дышать нечем от зверья. И вообще, я в последнее время жестче стал: добрячков и слабачков ненавижу, алкашей пинаю, космополитов разных, жополизов, а особенно нашу продажную бюрократию, которая за бабки готова родину продать, гнилье позорное, готов зубами рвать на куски.
И Гамлета брат такой же. Приспособленец хренов! И нашим и вашим! Как вижу его в костюме и в галстуке по телеку, так меня воротит от его гнилостности. Ну ни дать ни взять – голимый спекулянт. Сорвать бы с него все, да голышом по морозу прогнать.
И вот как столкнешься с такой безнадегой, то понимаешь: России-матушке пи-дец пришел. Поздно! Поезд ушел! Вот, казалось бы, близнецы, братья, а совершенно разные, как небо и земля. Будь моя воля, наподдавал бы этому Андрею, но сестра не разрешает, а я ее люблю – она ведь у меня одна в целом мире.
Надеюсь, Павел с Андреем временно, чтобы в большую политику попасть, а уж там, если повезет, то тогда мы предъявим Гамбургский счет за все их уловки и антинародные действия. А пока тренируемся, бьем по мешку, спарингуемся, играем в футбол, боремся.
Не ленюсь. Живу один в съемной однокомнатной хрущобе. Дома холостяцкий бардак. Не парюсь и думаю, откуда во мне эта ненависть к инородцам, ведь они же тоже люди, только другие. Уж чересчур другие. Воспитание другое – подлое какое-то. Все другое. А как их не ненавидеть, если они нас  у нас же дома херачат, как хотят, и никому никакого дела до этого. Ходят, смеются! Менты в районе вокзала все их, или наши но тоже купленные.
На дискачах не расслабишься: того и гляди по хлебалу получишь. Че говорить, если крутых коммерсов с охраной, в ночных клубах опускают. 
Вот, говорят, великорусский шовинизм. Мы, типа, русские – такие-сякие, характер у нас иссякает. А как, скажите, по-другому нам сконцентрироваться?
Наверное, потому и завоевали наши предки такие пространства, что кое-чем обладали. А сейчас от всего этого только великорусский онанизм и остался. Где донские казаки? Где дух? Где Ермаки 21 века? Где Ушаков! Суворов!? Хапужничество, спекуляция, онанизм и никакой красоты, никакой перспективы полета.
Повсеместная чинушная шваль и даздраперма. Справедливость только для своих, да и тех, кто поддакивает. Бывает, среди своих таких козлов встретишь, что думаешь – звери и то лучше.
И скорее всего, если б вот сейчас мне хорошая девчонка подвернулась с чистой биографией и добрым нравом, с которой я бы жил, как полагается, по-взрослому, то я бы все бросил. А с другой стороны, семью еще кормить надо, детей растить надо. Но все равно, даже Павел бы не удержал.
И хоть противны мне эти, а махнул бы я на них. Бог с ними, пусть власть думает, что с ними делать.
На следующий день бесследно пропал Гамлет, словно  инопланетяне украли. Первая мысль – загулял, забухал – не катила.  Факт исчезновение всерьез не принял, но потом, вспомнив что и произошло это тринадцатого числа, почуяв нехорошее, напрягся и целый день, и даже ночь, искал. Как сквозь землю.  Исчезновение было неожиданным, и уже на третий день поисков  ходил, не зная, что сказать сестре.
Никто ничего не видел и не слышал, даже те, которые, вроде бы, всегда все знают. Даже Гудковская бригада ничего не знает, а они смотрящие по району. Гудок сам какой то подраненый ходит. Морды беспредельные. Куда только вор смотрит, чтобы таким костоломам пост доверять. А может и не доверял? Сами себе доверили. Язык-то без костей.
Он не мог терпеть, когда Ленка плакала, а она не просто плакала, а уже несколько дней подряд, не переставая, глухо рыдала. Он даже не ожидал, что она так сильно переживает. Ангел сидел рядом и, казалось, все понимал. Тихо так, по-мужски, бледнел слезился, словно из Ангела на некоторое время превращался в Пьеро. А Ленка оправдывалась:
– Я еще спросила, куда. Сказал, прогуляюсь. Оказывается, деньги взял. До часу ночи ждала – не пришел. Ну, думаю, где-то в кювете. Деньги просадил. Хотя, сам знаешь, за ним такого не замечено.
Ну, думаю, не в первой, и уснула. Рано утром просыпаюсь – тишина. Его нет. Вышла на улицу, обошла микрорайон – нигде. Собаки лают, ветер свищет. Неприятно! Ну, думаю, устрою ему. Наверно, у какой-то под боком пригрелся, а я тут нервничаю, а его все нет, нет и нет.


69
МЕРТВАЯ РЫБКА
После исчезновения Гамлета Лена долго не выходила на улицу. Вернее, выходила, но это был исключительно физический процесс ее тела, не зависящий от сознания. Мысли, словно желе, застывали на стене напротив дивана и дальше висели невидимым карандашным наброском, пока она ходила за молоком и бифидком, а когда приходила, мыслей уже не было, но она знала, что они где-то здесь. Редкие прогулки по улицам лечили, но  не излечивали.
 Все связано с ним, и поэтому никакая медитация и перестановки не помогают. «Смена обоев и расцветок по Фен-шуй не действуют. – Привыкла, и куда бы деться! Хотя бы на время. Новую квартиру купить не на что, обмениваться страшно, да и не время – везде черные, черные риэлторы притаились. 
 И чрезмерно активированное пространство, и одолевающие гиганские комары, фантомы, кошмары и белая, белая,  как ленинградская ночь, бессонница. Не редкость и резвые подскоки среди ночи. Иногда  кажется, что я есть мертвая рыбка, плывущая по течению кверх брюшком. Иногда, наоборот, что слишком живая, но  сильно уставшая оттого, что только что родила тысячу икринок.
Сашка заходит чаще. Купил Ангелу батут и баскетбольное кольцо. Если б все зависело  от этого. Жалею его:
– Зачем ему эти безделушки? Дорого?
– Не дороже денег! – отвечает он.
По вечерам беру фотоальбом и листаю, понимая, что это  мазохизм. Вроде как не хочу забыть. Когда вижу нас в парке, в гостях, дома, первого сентября, так не сдерживаюсь, и плачу. Когда вижу маленького пухлого Ангела, с озорной улыбкой сидящего в кухонном ящике посреди тряпок, пакетов и пластмассовых крышек, снова. Плакса-вакса, гуталин.  Меня хлебом не корми. Он так похож на маленького, смешного хомячка. Роется в хламе, крышки и тряпки раскидывает.
Оказывается, я была счастлива. Память глотает таких, как я, как медуза мелкую рыбешку. Поздно вечером управляюсь с ней и ее желанием мучить. Сопротивляюсь как могу. Хожу вокруг кровати, поправляю матрас и слышу, как посапывает Ангел. Перед сном особенно страшно. Жалею, что иногда перебарщивала и мучила Гамлета мелкими придирками, но уже поздно. Наконец, ложусь с единственной мыслью: как дальше, как отыскать Гамлета и нужно ли его искать? На что дальше жить? Уговариваю себя, что я шустрая, как раньше, а не то, что твердит подруга, будто тугодумка и тормозуха. Словно специально говорит в самый не подходящий момент, один раз я даже обиделась. Надо говорить что все будет хорошо.
Все больше думаю об Андрее. Да что толку. Он стал депутатом и часто появляется в ящике. Обратиться к нему? Позвонить, написать с просьбой о помощи, но я твержу, как заклинание, что я бедная, но гордая. Блин вот привязалась. Гамлету бы не понравилось, что я так сделала. Но он же ему брат и должен знать? Он не меня ненавидил, а, скорее, слова Андрея, что у него больше нет брата!
А скажет Андрей другое ласковое и доброе, и Гамлет размякнет и простит! Он такой, отходчивый. А остальное так и не передала Гамлету. И правильно сделала, потому что на самом деле хватило и одного раза, когда Гамлет вызвал  на дуэль. Закончилось касательным ранением, а потом, когда Андрей хотел нажать спуск еще раз, у него заело.
Гамлет вырвал ствол. И сказал, как победитель: «Живи! Я, твоя копия, оставляю тебя! Ты ж меня так запрограммировал!» – и, развернувшись, бросил ствол. Андрей же схватил  и с криками «Болван! Какой же ты! Ты всегда был ничем! Ты ничего, ничего не понимаешь в жизни! Ты –  клон! А Лена лесб…»  и хотел выстрелить, метился и нажимал курок, но ничего не получилось, ствол не выстрелил.
А Гамлет, сел в «девятку» и уехал. После этого не встречались, и Андрей не знает, что Гамлет пропал. Или знает? Этот  «жук» всегда все знает!
Лена не могла позвонить ему, убеждая, что у Гамлета никогда не было никакого брата, и тем более близнеца. Это выдумки! И тогда Гамлет стрелялся не с реальным человеком, а со своим отражением в зеркале, осколки которого и посекли лицо. Что ж бывает, переклинило!
Сижу у телевизора за полночь, хотя понимаю, что пора спать. Глаза смыкаются. Тина беседует с Дибровым. На нем синяя казацкая форма. Бедолага! До чего довели, что уже и форму одел! Он, как всегда, обаятелен и умен, но слегка занудствует, а Тина как младшая сестра со своими наивными вопросиками к старшему братцу. Он и отвечает, как старший брат, – с  раздражением.
 Ангел уснул рядом. Понимаю, что  рано вставать, готовить Ангелу кашку и отправлять в школу. В школу ходит сам. Хотя утром, особенно зимой и осенью, тракторы носятся по микрорайону, расчищая территории.
Переживаю. Хочется спать. Преодолеваю апатию. Хоть бы какая радость. Целый день что-то делаю по хозяйству, надеясь, что вот уж сегодня упаду в кровать без задних ног, но, как ближе ко сну, снова иду к тумбочке, вытаскиваю фотоальбом. Будь он не ладен. И он еще причем?
Мягкое кресло обняло теплыми руками и вжало. Теперь понимаю, почему Гамлет  сидел на полу, называя кресло чудовищем из аленького цветка.
Откуда-то накопилась целая куча непонятных слов. Логика! Смысл! Фрустрация! Амбивалентность! Кажется, что никакие импульсы, а не то что слова, не могут теперь пробить гущу, разве что импульсы паники. Но даже если передо мной будут лязгать живые тиранозавры, это не будет так страшно, как представить, что Гамлета уже нет, и никогда не будет. Страшно! Будет! Еще как!
 Мы просто потерялись. Кто в этом виноват? Обращаюсь  к феям и жрицам грядущего. Но они, охваченные вселенской радостью бытия, только улыбаются. Все превращая в сказку! На правой ноге пульсируют иглы. Но на ноге же, а у кого-то и ноги нет! Тысячи детей, а не то, что взрослых, не имеют рук, ног, и поэтому нечего нюни распускать, и тонуть в теплом маслянистом бульоне бессонницы.
Кто-то пугает Ангела? Он не жалуется, а только улыбается, хотя в глазах страх, зрачки расширены, дыхание учащенно, а я  чувствую его беспокойство.
Готовить обед, в лом, но приходится, и все чаще из топора, чтобы только накормить. Вспоминаю только хорошее, например, как Гамлет хвалил Ангела.
Как мы танцевали шуточное танго. Все время лезет его последняя фантазия насчет моей любви к женщинам. Еще подумала тогда, что в этой жизни ничего не утаишь. И тайное, можно сказать, исконное, в котором и самой себе-то не всегда признаешься, рано или поздно становится явным.
Люблю, да! Ну и что! Не в ущерб же ему! Ну и что! Красиво! Пи-дец как сладко! Хотя кто то, скажет противно. И как же он мог такое выдумать. А все его  воображение. Его дикая схватка вымысла с реальностью. Мало ли что померещится от ревности. Фантазер! Хотя в данном случае попал в точку! Прямо меж ног!
Все его глупости от писанины. И вообще не любят так больше люди! Просила же его, успокойся! Африканские страсти в прошлом! Некогда! Скорости другие! Перепихнулись и дальше побежали! Так что тратить  время на то, что неинтересно, просто непростительное расточительство, говорит он мне. Без слов. Но страсть сжигает!
Мне даже смешно от его намеков на то, что ему все равно, люблю я женщин или нет, лишь бы в таком случае его не впутывала. Ну, зачем ему ? А то я не знаю. Видите ли, ему больно и он страдает. А я! Зная  этот морализм! Дай  волю и подружку бы  поимел заодно, подлец.
А операция теперь откладывается на неопределенный срок. Все разрешилось само собой. Нет донора – нет операции! Ее одолевала догадка:
Гамлет испугался операции и сбежал!  Убежал? Она отмахивалась и шептала: «Нет, он не трус». А, собственно, почему и нет? Может, да!
И правильно сделал! За это я  еще и уважаю его, если говорить на чистоту. Он умный. Бежать надо, драпать от той, которая хочет принести тебя в жертву, пусть и ради ребенка. Сильно хотела! И он хотел! Потому что верили: хирург сможет, мировой светила, почти волшебник, и им движет рука Господа.
Да и выхода другого не видели! К тому же  видели хорошеньких, с живым взглядом, подвижных детишек, которым  уже сделали операции.
Это вдохновляло. Хотелось также, пока у «светилы» получается. И я почти  верила, что это случится. А он, наверно, решил, что я им не дорожу, что им жертвую в пользу Ангела, и поэтому  ушел, сбежал, исчез.
Все возможно, но только не хочется так думать. Почему, спросите вы? Он же обычный человек и мог испугаться! Нет! Только не он! Потому что я знаю Гамлета, я с ним жила, я его муштровала, я знала все его помыслы, он делился со мной, и ему было хорошо. Он терпел любые  наскоки, потому что любил. Но, видит Бог, совсем не с легкостью. И совсем я им не жертвовала.
Он сам хотел сделать это, и я просто, гордилась им и была согласна с его порывом, потому что поступила бы точно также, и он знал об этом. Теперь можно говорить что угодно. Только что толку.
Он не был, как все, поэтому я его и полюбила! В нем была эта жертвенность и с ней трудно спорить, а тем более трудно его судить. Даже если так, то повторюсь, что правильно сделал.
«Но он не трус! Трус или не трус  не при чем. Отец или не отец, муж или не муж!» – уговаривала себя Лена. Так и есть, я несу с собой двухпудовую гирю вины и вдыхаю туман разочарований, протыкаю кожу и сосу скрытые силы надежды.  А люди озираются и недоумевают! Острые углы кухонных столов вонзаются в мягкое подбрюшье. Ручки дверей цепляются за карманы и рвут ткань одежды. Все как будто просит: «Стой! Подожди! Оглянись. Где он? Где?»
Меридианы струнами делят пространство. Я живу сейчас и здесь, повинуясь мышечной и нервной памяти, чувствуя, как какие-то силы взяли, в оборот и что просто переставить в другое место, кровать, стул, стол, телевизор,  не поможет. На их отношения со мной это никак не влияет. Не то это! О чем я!?
Все не то! Разве что переставить себя со всем скарбом, в другое место. Принять радикальное решение. Встряхнуться. Стоит ли? Стоит! Всегда и везде! Рисковать  интересно, но не безопасно. Только вперед! Драйв! Риск! Гамлет выдран и смят, как ненужный листок бумаги. Казалось, пустяковый стишок, а родился же и разбередил душу.
Солнце  сквозь облачные колодцы плохо согревает стылую ноябрьскую землю. Холостое солнце!
Один день  ненавижу Гамлета, другой – не могу без него! Как же мне надоело это нести. Сбросить бы, да не в моей власти. Прошу покоя. А его нет. Злюсь, беззлобно! О, это точно признак выздоровления. А я все равно не могу поверить, что с ним случилось плохое, я знаю, ему повезло. Точно где то отсыпается и кого то мнет, гад.  Когда думаю о нем, становится жарко!
Когда не думаю – холодно. Когда он был рядом, я не думала, что он имеет такое влияние.  Складывалась стопроцентная иллюзия, что владею ситуацией. Тем более в последнее время он меня и не вдохновлял.
Больше она, девочка моя! В последнее время он действительно все больше становился похож на «лопуха» (так обидно его называла подружка). Запрещала так его называть, но в душе соглашалась. Их противостояние только усиливало стремление к близости, и так меня это забрало, что я хотела ее уже постоянно.  Только недавно он начал, что то замечать, а раньше было просто  и удобно, встречались, чуть ли не при нем. А как почувствовал,  начал называть подругу «дворнягой», за то, что она, как он выражался, то лизала ему ноги, а то тявкала, как шавка. Грубо, но точно. А лизала, надо сказать, не зря, а для того чтобы усыпить внимание. А тявкала как он выражался, после того, как прорывалась ко мне или из ревности.
Иногда моя комната  становилась автобусом, набитым призраками! И я среди них как недоразумение.
У них сетки с рыбой, караси, лукошки с грибами, ягоды. Они потеют и молчат. Зачем им это? Не хватало еще, чтоб они заговорили.
С некоторых пор, как  стал их видеть, то пребываю в неосознанном страхе, что встречу среди них его. А они ждут, что их из городского смрада повезут на природу, в цветущие сады, пестрые огороды, в некошеные травы, на свежий ветер, к загородному озеру, речному заливу, но ничего не происходит, и за это они строят рожицы и пугают рычанием.
Уже не боюсь, хотя испускаемый ими запах омерзителен. Они пахнут то вареной капустой, то варящимся мясом. Их часто пучит! И они ничего не стесняются, естественны как животные.
Истерия, казалось прошла, но откуда то вновь появилась.  Иногда казалось, что и Ангел их видит, а из-за этого боится остаться один.
В искусстве наведения ужаса особенно преуспела желтая женщина,  похожая на мать Гамлета, и синий жилистый спартанец, похожий на дядю Сашу. Демоны! Лена вдруг поняла, что для нее нет ничего страшнее, чем потерять Гамлета, Сашку и Ангела. Они стали мной. С натяжкой она вносила в этот список и маму с Андреем, и уже после всех подругу, подружку, подруженьку. Надоела! А папы уже нет, все быстро проходит, а особенно жизнь близких, быстрей не придумаешь.
В случае чего  готова, идти на крайности и внушить Андрею, что он – Гамлет. И внушу!
Кашляю. Кашель не проходит. Иммунитет на нуле. Пью «Ревит». Ангел жалеет и жмется. Батареи пока холодные. По окнам течет конденсат. Ангел спит раздетый, замерзает и сикается. Обнявшись, мы греемся, но это не помогает. К утру, он все равно описал пастель. Злюсь. Стирать лень. А , казалось бы, что там, в стиралку закинуть! Сушить негде. Зима. Даже в начале осени нам холодно и одиноко, а что будет в январе.
Одежда не греет. Когда у тебя нет денег, ты никому не нужен! Никто не позвонит и не спросит, как твои дела? Люди заботятся друг о друге теперь только в кино! Помогать друг другу немодно, а просить помощи – тем более. Хотя, что пенять, когда ты и сама никогда никого не выручала, кроме подруги.
И она в последнее время, не звонит. Нашла кого-то, или муж вернулся!? Ангел уже все понимает и, как будто щадя, ничего не спрашивает. Наверное, боится, что, вместо рассказа про длительную командировку, возьму да и скажу правду.
 Но никто же  не знает, какая она – правда. Прав? Да! Неохотно вхожу в спальню, оттого что напоминает провонявшую фланелевую рубашку, которую давно нужно бросить в стирку, но  вдыхаю, и замертво падаю на подушки, терплю, потому что в этом его дух.
Дух отца Гамлета. Не смешно. Все глубже и глубже зарываюсь в одеяло. И даже брат Сашка не спасает. Нужно забыть Гамлета. Он должен ороговеть и отпасть за ненадобностью, иначе сама ороговею и отпаду от действительности.
Хочу развеяться. Хватит, сколько можно! Только как это сделать? Помыться? Мылась! Постричься? Стриглась! Иногда становится лучше. Но это быстро проходит, когда обнаруживаю, что социальные органы за год ничего не подарили Ангелу. На что мы живем? Да все на тоже, не на что!
 На то, чем жили при Гамлете: сдаем каким-то чудом купленное лет шесть назад помещение в аренду торговцам. Как не стало Гамлета, они все жалуются на плохую торговлю и денег дают все меньше, и постоянно тянут с отдачей, а некоторые вообще сбегают, так и не расплатившись.
Их любимые слова: «Красавца, двай за-автра-а-а-а-а, за-автра-а-а прррыхады, завтра-а-а.» Не спорю. У меня нет сил торговаться с ними. Они и рады, что обдурили странную.
Иногда встаю под душ и стою, и Гамлет обнимает. В этот миг  очищаюсь от скверны уныния. «Душ» и «душа» – похоже.
Душа – это фильтр, очищающий мозг от вирусов порока. И после того как душа омоет мозг, в нем происходит меньше сбоев, и он не так быстро забивается новыми ошибками и шаблонами. Становится чуть легче. Есть простор для маневра.  Нижняя челюсть расслаблена. Языком облизываю сырые губы, а на самом деле целую.  Мастурбировать нет ни сил, ни желания. Там все атрофировалось и закаменело.
Позвонить подруге? Не хочется. Я же сказала, что атрофировалось. Разве что иногда хочется прикоснуться губами к ее соску. Мама говорила, что у нее не было молока, и меня вскармливала соседка тетя Ира, которая и была матерью подруги. Машка интересная, но. Ведь мы уже столько лет вместе. Мне время от времени надоедает, а  ей нет. Иногда кажется, что она нимфоманка, оттого что ей все время хочется.
Спросите, на что надеюсь? А ни на что. Просто живу. Разве можно в моем положении, с ребенком на руках на что-то надеяться.
Цены растут! Доходы падают! Зиму бы пережить. Все хорошо, что хорошо кончается. Мусор вывозят, улицы метут, бордюры красят, батареи зимой горячие. Что еще нам? Денег! Капризы какие.
Хотя понимаю, что также как у меня, так и у других бывает перекос, недокос. А вместе может и сложится – на этом пока и стоит Россия. Вот от этого все в мире и недоумевают – как до сих пор стоит и не падает.
А что падать? Кому мы нужны упавшие? Вероятно, каждый так думает и не падает. Так и стоим! Покачиваясь!
Смотрю на Ангела и вижу, как он скучает. Такая неуловимая тоска по Гамлету поселилась. Хотя он держится. И я еще воспряну! Все при мне! И, действительно, только жду! Чего, не знаю? Известия, наверно. Вокруг идет игра, игры, много игр и много правил, и стратегии разные, для кого-то цель оправдывает средства, а для кого-то нет. Все разъеденены и расстояния между нами все больше и дальше.
И хорошо, если игра красивая, и ее концовка устраивает большинство. И ни одна игра пока не ответила, как сделать, если жизнь разонравилась, чтоб вновь понравилась. Улыбнуться! Смех без причины, а ну и пусть. Каждый выбирается по- своему. Андрею позвонить? Не-ет… А ведь я с ним не только целовалась.
Могла же тогда и сейчас смогу, тем более они – одно лицо. Хотя нет, конечно! Совсем разные! И даже запахи.
Слушаю песню «Хищник» Мумий Тролля, заполняя шумящую тишину мозга. Включаю то тихо, то громко. В ответ или по совпадению за стеной бьют отбойником. С приближением выборов страна  притихла.
Все, кто шумел и боролся, словно оказались при бобосах и без особой надобности  не лезут. Так, только слегка имитируют. Сосед, работающий на железной дороге, делает ремонт. В ответ ставлю «Машу и медведей» и слушаю «Без языка». Вздорно-гениальная девица. Лысая секси. Улицы после выборов грязные, а души чистые.
Но ненадолго. Через день-другой и на улицах чисто. Спасибо дворнику Антонине! Новый Губер – крутой, а местные его боятся и ненавидят. Спортсмен. Как старшина в армии всех строит, и они шуршат, прибираются, чистят, драют якоря, салаги.
Булкин упирается, оттого что у него тоже нехилая  крыша. Но нет никаких сомнений, что новый Губер рано или поздно  его дожмет. Хотя, неизвестно еще кто кого. «Новый Губер из Москвы, и есть надежда, что у нас станет хотя бы приблизительно как там» – надеялся Гамлет перед исчезновением.
Наивный домосед. А цены-то взлетели! Все жалуются! И на кой ему сдалась эта чистота. Все грязные – и ты не выделяйся. От чистоты все равно никакого толку, если врать, не умеешь, а тем более деньги для крыши зарабатывать, то пиши пропало, вылетишь в трубу.
У нас идет такая всесоюзная игра в лгунов! Врут все! Нахваливают Президента! Нахваливают спикера, начальника, зам. начальника. На должности ставят только тех, кто сможет захвалить и заработать для начальства. Развивают новый культ. Варварство какое то! Зависимость прямо пропорциональная. Кто больше всех хвалит – тот больше всех и ворует!
Спасибо, «Мумий», что отвлек. Хочу много-много денег – вот о чем я теперь думаю, но мысли пока не материализуются. Тогда хотя бы немного, для начала. Зато здорово отвлекает от нытья. Все это – сказки про внутренние резервы и скрытые способности. Любви больше не хочу! Разве что извращенной, чтоб потом жутко стыдно было! Ишь чего захотела, сучка!

70
МИКСТ
Файлы, нужные для правильной работы, заменены неизвестными версиями. Для обеспечения стабильной работы системы необходимо восстановить оригинальные версии . Лена откинула конспект.
– Мам, закрой пианино.
– А что?
– Мне кажется,  что по ночам на нем кто-то играет.
– Хорошо, сынок. – ответила она, в последнее время, чтобы заснуть, считая клавиши.
– Ты таблетки пил?
– Надоели они!
– Надо, сынок.
– Ну, если надо, то только не на желудный голодок.
– Хорошо, хорошо, не на желудный голодок. Они друг друга поняли.
На следующий день Александр принес Ангелу костюмчик. Ангел любит костюмы. В школу соберется чистенький, с галстуком. А  Гамлет официоз не принимал, да и Сашка тем более. Ангелу уже 8 лет, а он не то что бросает, а  еще активней играет  в игрушки. Лену это раздражает. Математику не любит, мечтает, что будет, миллионером, футболистом и депутатом, не имея для этого не одной предпосылки. Телевизор насмотрелся и невдомек ему,  что балом правят, тихие  заумные « гондурасы».
 Ангел хочет быть футболистом. А сейчас  иногда вздыхает оттого, что зуб  не растет и на футбол вести некому. Просит, и липнет к Лене.  Она обещает повести. Ездили с Александром и Ангелом за ключевой водой. Набрали четыре пластиковые полуторалитровые бутылки и две канистры – сколько могли унести.
Водопроводную, пить мало приятного: она все чаще ржавая и хлоркой воняет, но что делать, отстаиваем и пьем. Соседка называет  воду «жесткой». Соседка выгуливает собаку, а дворница ругается, что та ходит прямо на асфальте и пугает штрафом. Дворница права, а то распустят собачатин, а те и бегают без намордников, пугая людей, и гадят где попало, посреди улицы и бросаются на прохожих. 
Недавно в микрорайоне навели порядок. Благоустроили территорию. Появилось много асфальтированных дорожек, хоккейные площадки, детские городки. Перед днем города мэр Булкин, сам лично приедет проверять Зам. главы района просит дворницу провести среди жителей работу, чтобы мэру много вопросов не задавали. А дворница возмущается, говорит, еще чего не хватало, сейчас же не коммунизм. Как сказать!?
           А от воды кожа  сохнет и трескается, а волосы дыбятся и скручиваются, в проволоки. Перед самым выходом, уже одетая, стоя в дверях, обнаружила, что на правом сапожке разошлась молния. Расстроилась, но не переобулась, да, собственно, и не во что. Прикрылась брючиной и пошла.
Ангел покашливал. Вызвала врача. Перед ней, как не старался, а как  ушла так прорвало. Беспрерывно кашлял и кряхтел, и хрипел, но отхаркивать не получалось. Смотрю на отражение в трельяже. Оттого что поздно легла и рано встала, глаза краснели и проваливались в бойницы глаз, и как будто приклеились селиконом к мозгу. И не смешно так оттуда посверкивая и спасительно как шар закатываясь куда-то в лобные лузы и выкатываясь обратно, мерцают, усталым блеском.
Макияж не ношу, потому что лень да и не для кого. Стала страшненькая, кожа на лице обветрилась, на носу чирий. Больно пульсирует. Есть время спать, но не спится. Стыдно, что кто-то  вовсю работает, а я все  дрыхну, и нет моему сну конца и края. Депресивный сон, в пустых комнатах , без небес, без любви, без надежды.
 Крепко засел еще тот советский страх перед словом «тунеядец» «тунеядка». Вспоминаю, как  он ухаживал. А хочу забыть! Пришел однажды, а у меня подружки.  Так и шли вместе. Гуляли по городу. Он всю дорогу молчал, а я злилась: «Отчего  такой молчун? Никакого внимания. Глупый, что ли? Перед подружками стыдно». Хорошо хоть в самом конце додумался и купил всем  тюльпаны.
 А еще, но это уже Ангел не любил, когда Гамлет не брился, словно это нарушало равновесие, да и мне все лицо раздерет, потом ходишь красная:
– Папа, ты такой небритый. – удивлялся он и просил: – Побрейся, пожа-алуйста!

Гамлет вспоминал: Верхние Печоры – микрорайон на семи ветрах, вязкое мартовское пиво, Щербинки – ипподром, Сахаров, его умная, курящая жена в диоптриях, КГБ, сельхозинститут, Афонино – кирпичный завод, развилка на Кстово, Арзамас, Выкса, Ларина, поселок Луч, Автозавод, Северный, спорт, хоккей, футбол, СДЮШОР 8, Лескова, Южное шоссе, Стригино, блатные, золото, наркота, дворец культуры, маяк, крепкие люди, дымящие трубы, «ГАЗ, «Волга», «Чайка», левые запчасти, левая водка, хоккей. Ленинский район – кинотеатр «Россия», стадион «Красная Этна», ресторан «Океан», рэкет, первый ночной клуб «Огонек», продовольственные базы, Канавино – гетто, ул. Интернациональная, Ока, стадион «Искра», самбисты, баня, сад им.Первого мая, стадион «Локомотив» – это судьба. Сормово – стадион «Труд», Б.Козино, «Красное Сормово», завод, суда на подводных крыльях, ресторан «Плес», Центр, Маяковка, Гордеевка, Свердловка, Речной вокзал, фильянчики, набережные верхние, нижние, Гребневские пески, Стрелка, Дятловы горы, парк «Швейцария», парк Кулибина, боксеры, «Водник», Сенная, воняющая потрохами, бойня и на удивление относительно чистая речка-срачка, но если ветер в нашу сторону – вешалка, гребной канал, церковь, з-д шампанских вин, похмелье, смех, лето, Рекшино, Линда, Троца.
Гамлет давал установку продолжать. Напрягался, но не получалось. Кроме белого листа и окружающей обстановки из стола, дивана, стульев, тумбочки, телевизора, зеленоватых обоев, коврика с цветами, ничего особенного. Бесплодные попытки. Разве что еще горшки с цветами на белом подоконнике и за тюлем пустынная воскресная улица с несильными стуками из дома напротив да, шиповник в снегу и  снова  ровно.
Маша смотрела на него, словно на обнаженного Давида, не в силах с близкого расстояния охватить во весь рост. Замирая от мощи и беломраморной красоты. Возможно, она видела не его, а, впав в медитативный транс, кого-то, другого, невидимого, словно ночью в поезде считая освещенные всплески населенных пунктов, и даже его торчащее одеяло не трогало ее, совсем.
Он уже  был внутри нее, и оттого что пришелся, она вдруг очнулась и увидела его совсем близко, не как раньше. Но, прикасаясь, закрыла глаза и  до дрожи опять представила ее. Опять ее! Всегда только ее!
Гамлет не любил ходить по торговым центрам, в которых все блестело и сияло чистотой, богатством и роскошью. Ему было неприятно осознавать, что вот, наконец, и его скоро сломят эти блестящие, освещенные искусственной белизной, ламинированные пространства. И он,  не зная почему, так сопротивлялся им, хотя догадывался, что не в последнюю очередь из-за отсутствия достаточного количества денег, избегал  центров.
Идя по улице, он активировал в памяти лицо прадедушки и в который раз удостоверясь, что ни один из детей не похож на него. Вырождение! У них маленькие, несуразно костлявые кисти на фоне массивных тел. У него же огромные ладони и пальцы и поджарое тело. Вот! Из прошлой жизни всплывали дни, ночи, сумерки, восходы, закаты, шуршащие щершавыми языками пространства и горящие в ночи мусорные баки. Тушил в одиночку! Двадцатью ведрами залил, но так и не потушил. И никто не вышел. Их эгоизм,  ухмылялся над его потугами! Да гори оно синим пламенем, наверно думали они, когда  тушил.
 И вот в один из дней, после  тогдашнего студенческого полугодового исчезновения и такого же неожиданного появления, они все же объяснились. Для смелости он выпил  вина и, когда остались одни, сказал:
– Послушай, ты не думай, что я так жажду на тебе жениться. Просто так получилось. В общем, ты меня достала! Мучаешь не за что! Ты что не видишь, что я умираю без тебя, меня блин разрывает наглухо.
Она не растерялась и воспользовалась его признанием. Ее желание быть ведьмой осуществилось, но только в обратную сторону – она временно стала феей.
Что это могло значить, она не поняла, но что-то же значило! Реверс работал, не зависисмо от ее желания.  А он уже думал, что повел ее к обрыву. И она сделала вид, что пошла, а на самом деле сама вела его, куда хотела. И вертела им, как хотела,  потому что  ловко обманывала. Совместный обман увлек их. Но самое главное их запахи совпали.
– А ты думаешь, я прямо горю желанием с тобой встречаться! – честно призналась она.
Он же расценил ее слова как заигрывание.  Возникла пауза. И затем, за время которое он осмелился взглянуть на ее спадающие по плечам безлунные пряди и темные воды омутов и оценить пахучую неискусственность густых трав волос и натуральность шепота, и что особо радовало не увидеть замаскированной насмешки. И все бы ничего, но этот  прекрасный голос!  Хочу его слышать всегда! «Блин! Во что я ввязался!» – в предчувствии, маялся он.
Они очаровались друг другом. Он ею целиком, с головой, а она его твердолобостью. Они молчали. Первой сказала она:
– Ну что, может, сразу пойдем и расторгнем нашу помолвку, и Андрей будет доволен! –
– Пойдем! – заворожено  вторил он и, взяв ее за плечи, бережно, словно боясь уронить и разбить, притянул к себе.
Она не сопротивлялась,  полоски уст крепко слились, словно устали терпеть разлуку и все предыдущие обрывки, урывки, недомолвки, сгладились. От тяжести сырого белья их тел веревки оборвались и сложились на полу, отдавая дань ее женской гибкости, являющейся полной противоположностью его грохочущей, буйволиной мощи. В тот момент, когда она уже хотела ему заметить: «Ну, ты лось!» у нее  вдруг свело судорогой левое бедро, и она из грации превратилась в неравнобедренный треугольник.
А сейчас Гамлет, любовался Машей, не вдаваясь в детали.  И  что в этом такого. Быть поверхностным, мобильным, ни к кому не привязанным – это ль не  единственно правильная модель поведения. Кого? Того! Первооткрывателя! Раскопал еще!
Он еще не знал, как отнестись к ее исключительно ясному уму и способности просто и доходчиво выражать мысли. Поэтому склонялся, что это у нее врожденное, и она сама не понимает, чем владеет. Никто ее не раскрыл, и, может, это к лучшему. А если раскроет, тогда конец! Заколебет! Сладкая ягода, смерти.
Перед домом, судя по  виду, собрались официальные лица. Они с умным видом заглядывали в открытый канализационный люк. Если б это был триллер, то, по идее, внутри должен  быть полуразложившийся труп, а если фантастика, то оттуда должна  выпрыгнуть отложившая яйца самка космического монстра. Раптора!
А так как ничего подобного не произошло, то это сборище, выглядело забавно, если не сказать странно. Затем Гамлет услышал нерусскую речь и вспомнил о венграх, которые, по версии местных СМИ, подбирались к городскому водоканалу. Хотели прикупить по случаю, да и Булкин кажись был не прочь.
Гамлету стало еще интересней. Мадьяры что-то лопотали и щелкали цифровиками, заглядывая в открытый колодец.  А Гамлет с детства боялся провалиться и поэтому предусмотрительно обходил люки, помня, по детству, что пьяные и дети чаще других становились их жертвами. На поверхности  лежала длинная толстая труба из черного пластика.
– Пластик ставите? – спросил Гамлет единственного человека из той компании, который был в  спецовке и с портативной рацией.
– Да – коротко ответил рабочий.
– А у нас черная вода шла. Это не ваши делишки?
– Нет, мы только холодную подключаем.
– Так у нас холодная и шла! –
-  Не может быть!? –
- Новые технологии и венгры. Слышал, они Водоканал купят?
– На счет того, что  купят, не знаю, а вот то, что опыт перенимают – это да.
– А эту трубу немецкой техникой под землей протаскиваете?
– Да-а, но только  американской.
– А как попадаете в точку?
– Так это от меня и зависит! – похвалился мастер. – Как нацелюсь! Да-а, и венгры ходят, бродят по травке летом. А если по-настоящему, им бы зимой к нам приехать. Вот тогда!
– Вот-вот, – поддакнул Гамлет.
– Попробовали бы они зимой, при минус 25-ти, не то что открыть, а хотя бы под сугробами найти этот колодец. Вот тогда!
Дальше подошел  важный господин. Вероятно начальник. И Гамлет   потеряв интерес к разговору, выбросил окурок и закрыл окно.

71
РУБИНОВЫЕ НЕЦКИ
Александр лежал на диване и рассуждал о своих небогатых шансах. Торговать не умею и не хочу, водителем надо учиться и сдавать экзамены, на институт денег нет и знаний тоже кот наплакал, воровать не научен, да и на кичу не хочется. Остается только грузчиком. У Александра сжало в груди, оттого что он видел, как вокруг кайфуют мажорики, хачики и  другие.
 Это вызывало зависть, но он не хотел думать что завидует. Прятался в коконе. В эту секунду, он всегда жалел, что не родился понторылым наглецом.
Можно было бы спокойно врать, не краснея. И быть сытым и довольным. И что же делать такому? Мучаться и спиваться?
Но я же смелый! А еще я сын великой нации, которую эти западные пидоры называют рабской. Еще и поэтому не хочу с шести утра до девяти вечера пахать за их кусок хлеба. А буржуи хотят, чтобы я вкалывал до потери сознания и причем бесплатно. Они безжалостные эксплуататоры. Им безразлично что мы тоже люди! Да вот пусть выкусят. Не дождутся!
Я, блин, хочу им так  хлопнуть дверью, чтобы у них все их офисные окна с евроремонтами повылетали. Бюджетники мать их так! Чтоб они подавились народным  куском. Спекулянты!
А нам что, уйти в монастырь грехи отмаливать? Это еще одна их приблуда, которой они лично от меня не дождутся. Сколько же их придумали, чтобы нас, молодых, от борьбы отвлечь. Покоя им, видите ли, хочется.
Жрать, спать спокойно! Государству стабильность нужна, а на гражданина  можно плевать. Где молодежные программы, помимо каких то там «Наших», тех же сынков? Где помощь? Где социальная справедливость? Все будет. Обещают. А потом все по карманам, или между своими, и никакой правды!
А в детстве я любил делать порох из марганца и спичечных головок и взрывать в ванне. Ванна в итоге треснула. А еще вырезал фигурки из мыла, позже из опоки, и полировал под нецки. Но кому это надо? Мы же не японцы. У нас все проще, не надо сакурой любоваться на фоне Фудзиямы, нахерачился паточной, взял дрын  уe-бал кому надо и на кичу к хозяину или набухался и пиз—шь что не поподя. Язык то без костей!

Последние ночи Лена просыпалась от страха, что кто-то ходит по квартире.  Садилась на кровать и слушала мглу, потом шла в туалет сквозь ночь звенящую плеском воздушных рыб. Не услышав ничего подозрительного, задержавшись у кухонного окна и осторожно осмотрев привычные отсветы фонарей, шла обратно. Затем, вспоминая о призраках и их вариациях, осторожно, чтобы не пробудиться окончательно, лежала, сонно вглядываясь в блеклые тени сна. Сердце делалось беспомощным и легким, как раскрошенный пенопласт, и, что еще хуже, мягким, как вата, готовое сорваться и улететь в любую секунду, сквозь мрак.
Она не знала, как с таким сердцем жить, как существовать, если оно готово разорваться, рассыпаться, взлететь от одного мало-мальски неожиданного ночного звука. Затем она вспоминала, что именно так, беззвучно, скрипя косяками, по ночам ходил Гамлет, и ей становилось чуть легче от мысли, что он где-то здесь, где-то рядом. «Он жив. – ныла она. – Но что то не возвращается». Закрывала глаза, напрягалась, но телепатия не срабатывала.
Без него здесь как будто и нечего делать. Ангел играл во дворе в футбол, и ему попали мячом по лицу. Пошла кровь, он заплакал и пошел домой. Красная полоска струилась по ладоням, и запястьям.
На дворе стоял апрель. Уже вечером Лена открыла окошко и, перекрестившись, встала на подоконник. Смотреть вниз не решилась, потянулась вперед, смотря на себя со стороны. Пролетело: «Может, и так умру, без падения. Прямо сейчас, от разрыва сердца, и не надо будет шагать». В штормящую голову, лезла мысль, что ее, переломанную, на глазах у Ангела будут отскребать от бетона. А надо то сделать только  шаг, всего лишь шаг, а там уже. Накинут сверху простыню и. Как же выбить эту душу из тела? Сидит тварь крепко как незрелый  орех в скорлупе.
Надо успокоиться и сделать. А уж потом? Легко сказать сделать. Сзади скрипнула дверь, шаркнул линолеум, и в проеме показался Ангел. Сонно произнес, показывая алеющий кончик указательного пальца:
– Мам, кровь.
Бледный, словно это он, а не она, решил свести счеты с жизнью. Но кровь ей показалась, и он сказал:
– Мам, я в туалет! Что-то живот.
Про себя же шепча: «Мама, не надо, мама, не надо. Не спеши. Слезай с подоконника.»
– Иди, иди. Я окошко мыла. Сейчас приду. – понимая, что спросони, да и вообще, он не будет спрашивать, как в сумерках можно мыть окно, тем более без воды и тряпки.
Оправдывалась на всякий случай, по привычке, зная его чуткость: если Гамлет ее целовал, то обязательно во сне шевелился, а если обнял, то проснется. Поэтому Гамлет  шутливо называл  его кэгэбэшником.
Она застыла. Пик решимости прошел, и теперь осталось отложить и ждать нового полнолуния, новой магнитной бури, противостояния Солнца и Луны, шельфовой активности, перемены климата, погоды, нового апреля, осени, смены полюсов и других катаклизмов, чтобы вновь решится на такое.
– Мам, а свет включи.
– А ты же зонтиком всегда включал.
Ангел развернулся и скрылся в двери. Она слышала, как он взял зонтик и включил свет. Скрипнула дверь. Лена очнулась и вышла из смога, как-то замедленно, по-старушечьи, спрыгнула с подоконника. Подвернула ногу. Сжалась, но стерпела, прикрыв ладошкой искривившийся рот. «Ой, что это я! Ой, прости, Господи. Куда намылилась? Совсем уже! – перекрестилась, снова и снова. – Прости, маленький, прости, прости, прости…»
– Мам, все! – услышала она.
– Иду, иду.
Ночью  снова плохо спала,  вспоминала, как трудно вынашивала Ангела, как он болезненно толкался внутри. Как раз в то же время умерла мать Гамлета и Андрея, и собрались люди, а ее тошнило и воротило от них. Они казались ей дурно пахнущими, оттого что она всех их слишком хорошо знала. И их мелочные делишки, которые раньше казались обычными, теперь вызывали в ней брезгливость и отторжение. Все ночи без сна,– перебарывались ощущением счастья, что она носит под сердцем ребенка их любви.
Она благодарила Господа, что, несмотря на все свои аллергии и другие проблемы, забеременела, и сейчас, по прошествии лет, уже не винила молодую врачиху, которая что-то заметила, но поздно и в итоге проморгала патологию. Ангел рождался трудно. От этого его кожа напоминала высохшую почву. Лена была бледна и беспомощна, словно ей было не двадцать, а все пятьдесят.
Диагноз услышала через долгих шесть месяцев. Стояла, как крепкое дерево. Думала, снится. Трясла головой, волосы делились, секлись и тихо падали на пол. Долго не могла, да и не хотела, вымолвить ни слова, а не то, что ругаться, права качать и уж тем более расправляться. Что судьба – поняла почти сразу.
Стало обидно, почему мне. В ответ бледнела, качала и напевала колыбельную, прося Бога, о пощаде, когда у Ангела вместе с рвотой из глотки тянулась рубиновые червяки загустевшей крови.
Просила пощады, но не получала! Нос, лицо, руки вспухали от слез и холодной воды. Пощады!
Даже в бессознательном состоянии вздрагивала.  Всесильно кружилась голова. Из его рта вместо парного молока пахло ацетоном. А когда он немного подрос, то, как все дети, начал баловаться конфетами, чипсами, колой, не думая о прошедших и еще предстоящих лечениях. И тогда по-новой кровь и ацетон изнутри и аллергия. Грань тонкая. Грани почти нет. Он еще не понимает: то, что другим просто вредно, ему смертельно опасно.
– Мам! Можно конфетку.
Ну как же отказать, ведь ему тоже хочется сладкого. «Дура, дура… Скушай, лапочка. Скушай! Пошло оно все.»

72
НАНОПЛАНЕТЫ
В подъезде холодно, как на улице, несмотря на то, что батарея в коридоре горячая. Все из-за двери, которая не закрывается.  А Гамлет снова не брился и, сам того не замечая, выглядел как жертва августовских звездопадов.
Маша терпела, пеняя на то, что от бороды пахнет и что ее наличие – не иначе признак упадка. В тайне надеясь, что с приходом весны станет жарко, и он как миленький  сбреет. А пока  еще и не думал что-то менять, увлеченный раскопками в каменистых почвах памяти. Удивлялся, что помнит детство и очень многое из юности. И так вплоть до страха взросления, но как-то однобоко, без лиц, и почти ничего из взросляка.
Задавался вопросом: зачем? Нет смысла – и нет. Так без памяти лучше и легче! На кой она еще сдалась! Усложнять! До смешного дошло: не помню своего имени. Совсем уж маразм!
Вылетело в трубу. Был ли женат? Имел ли детей? И вообще, любил ли кого или ненавидел? Как корова языком. Вот так странно юношеский страх перед будущим сменился страхом перед прошлым. Неизвестная нейтронная бомба оставила в мозгу дома, мосты, памятные места, но не оставила людей!
И где жил,  не помню! Ничего! Сплошные закрытые файлы. Многое припоминаю, но не помню главного. А что главное? Кто я? Ничего нет главнее! Совсем ничего? Хоть подходи к людям на улице и спрашивай, вы  случайно не знаете меня!? Кто я? Раньше не видели! Все главное утонуло в сумерках! И нечего драматизировать! Надо просто жить!
Словно герой Кобе Абе, долгое время просидевший в песках и уже не знающий, как без них жить. Как деревце, которое вырыли в лесу и ясным апрельским утром посадили перед новостройкой в городе. Его поливают, а оно чахнет, почва не та, все не то.
Поэтому и начал писать дневник, в надежде, что вытяну, выторгую из подсознания, что же это за лесок, в котором рос. Он вроде где то рядом, а найти трудно. Сначала найду центр тяжести и уже от него начну раскручивать свернутые в клубок струны, шерстяные нитки, электрические провода, леску, веревку, историю, байку, слово за слово, эмоцию за эмоцией, потеря за потерей, раскручу.
К сожалению, разломанный инструмент, или конструкцию в прежнем виде уже не собрать. Только сжечь! Но если все же повезет, натяну струны, пусть и на треснутую деку, и сыграю мелодию. И, возможно, тогда вспомню, что стерлось и как происходило. Все до мельчайших подробностей. Глядишь, посчастливится, и узнаю, где семья, где работа, за что уважали или не уважали. И тогда успокоюсь хоть на время и избавлюсь от вопроса, почему никто не ищет? Почему никому не нужен? Никому!
Гамлет по-прежнему читал и, находя странные, но безполезные слова, записывал. К примеру, денонсация, ратификация или вот филистер (человек, серьезным образом занятый реальностью). Это человек без духовных потребностей и без духовных наслаждений.
Филистерская животная серьезность, а животное не умеет улыбаться. Желание богатства – это как пить соленый рассол: чем больше пьешь, тем больше хочется и так до бесконечности. Жажда богатства – лопаешь, пока почки целы. Интуиция – это сигнальная система, необходимая для самосохранения. Первое слово дороже второго. Дальше Гамлет выписывал совсем уж что попало. Слова типа, каучуковый, сплошной, творец, властелин, притупленный, шмыгнула, разлила, прототип, каркас, зеленый, размеры, успех, позволила, чернила, каприз, уродливость, нечто, исказилось, плаксивость, подножие, матушка, психология, денонсация. Надолго не хватало. То екало, то не екало – и он прекращал заниматься ерундой.
Маму не помнил, но надеялся, что она жива и здорова. Ему казалось, он бы ее боготворил. Мне должны нравиться такие с шипами, энерджайзеры, но мама, скорее, покладистая – она же мама. И на какой-то миг проникался уверенностью, что когда-то что-то умел, но сейчас ненадолго разучился. Когда долго писал,  забывал и уже не мог членораздельно говорить.
Но стоило несколько дней не писать, и слова начинали наливаться тяжестью и силой  скупой описательной точности. В тот день казалось так, в другой по другому. «Согласен почти с каждым словом, – говорил ему внутренний голос. – Но все равно что-то  не то, бледно и сухо, или наоборот многословно получается.
А нельзя ли поярче,  поострее словечек ?» – «Приукрасить?» – «Ну да, а то душновато, и так воздуха мало, сплошные стены и спины.» А порой приходилось слышать: «Ну, ты сказанул! Прям как писатель!» И как же, когда тебе такое говорят. Но после того как узнал некоторые психологические приемы, все реже хотелось верить, а тем более эластично, целеустремленно пробивать дорогу к собеседнику. Хотелось молчать.  Старался молчать и слушать, но не получалось, срывался и все выбалтывал, удивляясь как долго держал в себе.
Шел твердой поступью, еще считая себя хозяином себе. Почти ни от кого не завишу! А тут еще Битов в «Юности» и Газданов в «Студенческом меридиане», а потом и Набоков с «Даром» и еще много других, магов и заклинателей.
Надеялся, что какое-то прошлое умение вместе с другими навыками рано или поздно вернется, и проявит себя. Словно было раньше. Как и он сам не так давно вернулся из переулков, улиц, на которых лежал битый, грязный, оплеванный, безразличный к собственному падению, сносящий, когда на спящего, писали бездомные дети. Да ладно дети. Дети же, не кошаки, метящие территорию.
Он не хотел думать о том, что бы с ним стало, не окажись  Маши. Скорее всего, очень быстро окислился бы и потускнел и стал  неузнаваемой тенью, на которую люди даже не смотрят. И никакая платина дымчатого сентябрьского солнца не спасла б. Сейчас, встречая на пути одного и того же бомжа, на других по возможности вот так брезгливо и не смотрел. Да и на этого через немогу.  Просто так похож, что опускал глаза, слыша позвякивание  бутылок в  пакете.
Вот и я так, если бы. Но повезло. Нет, никогда б! Лучше сдохнуть! И сдох бы! Никто бы не пожалел. Бомж медленно шел навстречу,  западая на ногу, и тихо поскрипывая предутренним свежим, снегом. Было видно, что он как никогда близок к могиле. Сходит с ума от холода и в последнее время все больше что то несвязно бормочет. Холод доконает, кого угодно, и его так же, как и захватчиков, встретивших зиму в поле. Но он  же свой!Промороженный! Грязный но свой. Он выживет!
Доживет ли до весны? Доживет, если найдет теплый подвал. Наверное. И чем ему помочь? Ничем! Он бормочет, он неадекватен. Не найдя ответа, я как всегда шел мимо. Блестевшие золотом его кудри стояли в глазах. Лицо, подвергшееся перепадам, стало красно-коричневым, как у покорителей Джомолунгмы, губы растрескались. Этот проживет, даже может несколько лет. На бороде, болталась замерзшая похлебка. Макароны  на волосах, свидетельствали, что он заснул лицом в тарелке. Ну и что? Что? Он уже не в нашей системе координат! Он вырвался на свободу, но никуда не пришел. Свободы давно уже нигде нет, кроме как внутри.
Гамлет с сожалением смотрел на златокудрого  и недоумевал. Его бы помыть да приодеть, вполне даже ничего человек, бы был. Что могло с ним случиться? Что произойти? На вид нормальный. А что со мной произошло!? Также может и с ним, просто мне повезло! Где государство? Где общественные организации? Где? Где? Где?
Им главное – гранты не потерять! И они старательно заняты пиаром и карманом. Понимаю, что от тюрьмы и от сумы не зарекайся, но ведь молодые бомжуют.  Жалко! А им самим себя не жалко? А когда то, он бывало по пьяне смеялся, глядя в глаза холеным, неоправданно заносчивым, считающим, что они чего-то добились, согражданам. Смеялся и злил их.
«Приписали меня к тем, которые напились, укололись и дальше почили в могиле с номером на фанерке. Ну на мне же не написано, что я стал жертвой преступников. На мне написано, что напрасная трата их сил?» – оправдывал он себя и этого бомжа. До ожесточенности не дошло и не могло дойти, оттого что, видимо, и сил не осталось злиться, а может, потерял ее вместе с именем. Свою злобу!
Маша назвала Андреем, но Андрей никак не ложился в душу. Это не я! Я не Андрей! И вообще, я даже не тот, кто родился и вырос в этом государстве.
Хотя, что там! Что за выдумки! Сто процентов местный. Но лицом не похожь. Помесь, какая то. А здесь природа прекрасная, климат благоприятный, никаких тебе акул, скорпионов, мух цеце, анаконд, кобр и другой ядовитой влажно-лиственной и океанической живности. А паразиты вообще безобидные, не то, что в тропиках. Но, благодаря каким-то вурдалакам, здесь пока еще, паскудно, несправедливо, нечестно, безжалостно, слякотно и подло. А вот кто больше всех о демократии и справедливости орет, тот наверное и есть самый главный вурдалак. Так думают многие, в том числе и я иногда.
Чувствую себя фурианцем, иностранцем, немцем, французом, испанцем, итальянцем, англичанином и даже корейцем или тем же инопланетянином, но только не хозяином на родной земле. Драматизирую наверно? Может быть. Конец зимы все таки. Снегопад. Поел и помыл за собой тарелку. Уже хорошо! Первый шаг к выздоровлению.
А Маша перемывает. И вспомнилось, что в другой жизни меня бы это взбесило. И кто та, что тогда перемывала? Убей, не помню. Помню только, что это вызывало жуткое недовольство, вплоть до битья той тарелки. За мной перемывать!? Намечался спектакль. Стоп!
При приближении вспоминаю руки, перемывающие тарелку, и вот захолонуло, яростно психанул, вырвал из рук. Страсти на ровном месте. Накопилось. А на Машу не злюсь. Она сама душка и позволяет писать, хотя считает это пустым занятием, а меня я чувствую про себя кличит, тунеядцем. И она права скорей всего я ненормальная сволочь, сидящая у нее на шее, но надеюсь пока сидящая.
Гамлет догадывался, что ему еще предстоит сыграть в игру «Казаки-разбойники». И по стрелкам, начерченным на стенах домов, на асфальте, на чьей-то обветренной коже, на выбритых ногах, лобках, на мясистой родинке, по разлету бровей и ресниц, по небрежно сложенной одежде, рассыпавшимся крошкам, пестрой расцветке рано или поздно  придется отыскать ту, которая перемывала.  Поиск через  руки! Руки я помню и узнаю. Дактелоскопия. Рано или поздно я приду по  венам и кожным завиткам, и узнаю  их из миллиона и миллиарда.
А спешно начерканные мелком стрелки выведут куда-то далеко или  близко, в соседний двор, дом, улицу, подъезд, в устье реки, в пятьдесят второй регион или еще какой, где, может, кто-то знает. И , пройду этот барьер и содрогну нанопланеты, очередным дыханием огня.




73
УЛЬТРАМАРИНОВАЯ НОЧЬ
План романа – туманная дымка: как решился писать,  испарилась. Поверхность мозга играла в прятки, представляя разные реакции, но каждый раз не совсем то, что надо, или совсем то что не надо. Не стал долго смотреть на чистый лист, соблюдая нелепые предубеждения о том, что нельзя затягивать.
Иногда, из вредности  так и  тянул. Часто слышал об этом, но в себе каких-то особых предубеждений и комплексов не обнаруживал. А куда спешить? Ну, не знаю. Чистый лист, как чистый. И лучше писать, чем не писать? Кому как. Кому что хочется. Есть время и деньги, пиши, а нет, не пиши. И если даже нет пиши, но понемногу. Нет никаких советов, кроме одного: если можешь не писать, не пиши! Побойся осложнений и предстоящих испытаний. Потому что сто процентов что сразу очень много на себя возьмешь и надорвешься! Но никакой боязни и в помине нет, уже.
Это же читал у многих, но до поры не понимал. Слова сами по себе ничего не значили. Пока сам не пробовал. Дурная привычка верить на слово, для меня оказалась правильной! Кто то твердит что сейчас слово, не имеет значения. Имеет еще как, даже сильнее чем поступок. А проблемы,   уверяю, как напишешь первые сто страниц, начнутся обязательно! Борьба с собой! Рефлексия и прочие заморочки. И будешь прав, если не начнешь, потому что если начал, уже вряд ли остановишься. Считай что в полку графоманов прибыло! И ты уже выпал из реальности, и еще неизвестно вернешься ли!
На первых порах писать довольно забавно и выглядит как развлечение. Говоришь себе – Вот сейчас начну! – и начинаешь. Игра. Подглядываешь за жизнью. Снимаешь кино, в  мозгу и чтобы не забыть описываешь словами.
Пишу приблизительно  то, что вижу и как будто летаю над съемочной площадкой. Это вот о себе! А вот выдумал. Выдумывать интересней раз в сто. Или , наоборот. Когда как, по настроению. Ничего не должно ускользнуть. И вот выходит, что-то спорное и несформулированное, отрывисто-бессознательное, жуткое, аморальное, злое, не подробно описанное, а считай это лучше чем вообще ничего, или затягивать магическую паузу белого листа, вообще не по кайфу, хотя причем здесь это. Кропаю, как могу. Магия? Пока нет. Сплошной туман. Не более туманистый, чем  поначалу, бывает в любом другом деле. Бреду в утреннем лесу.
Главное – чтобы не скучно, не глупо и не вяло. Интересно короче. Быстрее, быстрого, и еще быстрее. Времени нет. Времени мало. Пауза. Чистый лист гипнотизирует пустотой. Может оставить как есть? Да не фига. Он  молчит, а ты должен перед ним выложить  как на духу.  Еще говорят, он пугает. Ну, уж только не меня. Разве что, провоцирует молчанием. Хочется его рвать, если не удается разговорить. Прям как врага какого! Что!? Иди гуляй! Бумагу не переводи.
Подумаешь, пишет он! И что если даже решителен и стремителен, как ночной голодный зверь. И что? Строчка о высоком, соседствует с кухонной сценкой. Нет общей идеи. Нет описаний внешности. Много разрозненных описаний жизни. Вы ее просто не заметили, эту идею. Без идеи скучно, но по большому она не нужна. Ага!
Цвет, звук, ощущения дополняют и делают картинку выпуклой. В том и интерес: получится или нет. Сделать правдивой? Тонкорунной. Полутона. Звуки. Например звон стекла. Быстрее медленнее выше ниже, темп, остановки. А само произведение есть не что иное, как новая реальность, не имеющая материального воплощения. Даже если картина списана с чьей то жизни. Так уж и не имеет! А если со своей  жизни списал? Все равно, не имеет, от того что по любому это то новое, чего никогда не было.
Хочется услышать стерео, объемное звучание. Персонажи разговаривают, стонут, смеются, плачут. Слушай, если так нужно. Запоминай  тембр голоса. Чтобы затем по писанному снять фильм? Увольте! Вот то, что написал, и есть фильм! А цель – вроде как, вытянуть главное о прошлом, на самом деле – лишь прикрытие перед Машей. Она все равно не знает кто такой графоман, а тем более Маркес или Кортасар, или Куэльо, с Кундерой, хорошо хоть Булгакова слышала.
Нужно жить сегодняшним днем, минутой секундой! А как ими жить, если столько всего вокруг, длится. Прикладываешь невероятные усилия, чтобы не отвлекаться, но все равно помехи заползают как муравьи. Да уж!  Пожалуйся! Бедняжка. О чем писать? О муравьях, поднимающих вес в 100 раз больше собственного и умеющих ходить по вертикали и потолку? Надоело! Про их жуткие фулинкулы! Так кажется называются их челюсти. Видано ли. Вот бы человек так. А с высоты птичьего полета мы и есть как муравьи, особенно на улицах города, тем более  машины схожи. Мы разумны!? Мы не можем и не должны быть как они, и не будем никогда? Да кому нужна эта хренатень! Сказал бы друг, или подумал или возмутился и пошел ловить рыбу.
Муравьями давно никого не удивишь, а тем более после клипа «Rammstein». Муравьи, вроде как, надоели, они же маленькие. Да они нас даже  не видят. Живут, в своем, миру. Так и мы не видим параллельные миры. Наше зрение не приспособлено, чтоб их видеть. И они нас не видят? Так почему не сталкиваемся лбами? Но я-то пишу не про них и не для кого-то, а для себя.  Полно те немудрствовать лукаво.  Мне так кажется. Знающий человек сказал бы: «Ишь, чего выдумал. Развлечение нашел – писать для себя. Такого не бывает. Пишут для кого-то! А вот и бывает.
Влиять на окружающих хотеть изволите! А через кровь и пот, через страдания и лишения пройти не желаете? А  через жуткую погибель света, загнанного в одиночную камеру квартиры? Что-то ты задумал, дружок!? Ну раз уж так! Хочется гулять, ан нет ты давай пиши раз взялся! И все, что угодно, только не серое занудство и лакейство! Тогда не стоит даже начинать!» Не задумал, а задумался, что на самом деле текст это музыка, а музыка это  текст. У каждого текста своя музыка и наоборот! И вообще все это кино, вино и домино!И не надо так усложнять, бл-ть!
Хотел бы писать музыку, да не сложилось. Картины писал, пока деньги на холсты были. Сейчас нет – и  пишу уже на написанных! И не велика потеря. Зато прикольно. Наслоения!Класс! А картины только улучшаются.
Сублимируюсь в текст! Поначалу пишу,  что попало и нарываюсь, на ровном месте, на коровьи кучки.  Тысячи плохо связанных заметок на полях, газетах, рисунках и так далее. Свяжи ка единым сюжетом. Только начал, а уже не связываются.  Некоторые увидели себя, хотя их там и не стояло. Реагируют по-разному, хорошо, что вообще хоть как то реагируют. Кто то, отрицательно и сразу почти  просто,  перестают здороваться! Терплю и оправдываю их недальновидность. Избегать писателя, что может быть страннее. Жизнь то и так серая, однообразная, а где они живого писателя еще увидят. А тут вот он живехонький, не алкоголик и вроде пока без придури.  А станет известным и  за тыщу верст будет не сыскать. Разве что  в интернете. Да их за каждым углом навалом, скажете вы. Миллионы! Этих писателей! И будете правы. Писатели отвечают молчанием. Писатели задеты за живое. А если честно им глубоко по фигу, то что про них думают. Или они делают вид, что так.
Уговариваю себя, что они, т. е. так скажем надменные господа и раньше не спешили с приветствием, часто пряча кистень под полой. Сам недоволен ими. Это уже хуже. Психую зря. Хоть если даже болит пятка, не хочется ехать в сормовский парк, а хочется на набережную потому что там лица другие, и даже если сердце, печень, мозг, пробуксовывают, все равно все наладится. Посидишь на бережку перед речкой, все понемножку и устроится. И даже если нужно худеть, но страшно хочется жрать и обязательно на ночь, то все равно не беда. Беда если вообще уже ничего не хочется. Совсем! Понимаешь! Яхши!
И еще случается много чего вылезет. Но это, опять же  не значит, что мы в первую очередь машины по потреблению. Нам все надо и надо. Жую жвачку и пишу осторожней или бесшабашней не мне судить,  и на первых порах случается, что получается совсем даже ничего, складно. Когда же побреюсь то на удивление, пишу еще более понятно. Срывы, приливы надрывы случаются. Бывает пошло-поехало: ругань, бухня и, до кучи, с похмелья цепляю грипп. Вызывающая безответственность! Пять дней высокой температуры продрали до самой ж-пы. Опустошен и напуган. Показалось, что видел смерть, вот как вас. Ее основной признак  немощь! Такие дела блять, в порядке вещей, уже становятся ближе к сорока.
В одной муравьиной колонии до 10 миллионов особей, почти как в крупном мегаполисе людей. Они готовы погибнуть, защищая потомство. А это 10 тысяч личинок и куколок. Нам до них далеко! Ничуть! Далеко. Далеко!
Они уничтожают вредных насекомых, защищая муравейник, выпускают кислоту. Пасут тлей, как коров, и доят из них пать (по-нашему, что-то вроде сгущенки). Переносят их на растения, где сок листьев слаще. Тли – их домашние животные, и они укрывают их листьями от дождя. А ты говоришь!
Только царица дает жизнь новым поколениям. И поэтому они все дети царицы и никакой путаницы. Существуют муравьи-разведчики, рабочие, личинки. Все остальные идут за разведчиками, потому что те оставляют за собой особо пахучий след. Репродуктивные крылатые муравьи. Мужские особи после оплодотворения умирают. У муравьев происходит самоорганизация в систему. Химические сигналы – одни из главных методов коммуникации. Найдя хорошую еду, муравьи вибрируют животом либо ножками.  Без пахучего сигнала в стане муравьев начинается хаос. Муравьи – мастера системы коммуникации. Химический сигнал – это команда.
Ультрамариновая ночь это наверно далеко не то, что подслеповатые дождливые сумерки. Мрачнее только под землей. Вроде как, хоть глаз выколи, но все равно не так. На машине пробираешься на ощупь, не забывая о виденном получасом ранее ужасе – распластавшемся на асфальте человеке. Его через пять минут подберут чистильщики или раскатают по асфальту, фуры. Чистильщики?
А пока события происходят в 1968 году. Пражская весна. Парижское восстание студентов. Затем перескок в 1990 год. Отделение Литвы от СССР.
Пью из поблекшей алюминиевой кружки солоноватый солдатский чай, хрумкаю  несъедобные галеты. Мы, первый взвод десантной роты, охраняем телевышку.
Наводчик -оператор, БМД – это я. Кому не понятно сижу в башне гляжу  в триплекс,  в прицел и если надо по команде,  стреляю. Волнения к вечеру усилились. Оппозиция оживилась: камни кидают, ограждение раскачивают. Достают черти. Наконец прорвались! Психи!  Лезут на броню. Еще подожгут, тогда все вилы! Не выберусь.
К этому все шло. Достали стучать по броне. Не выдержал напряжения. Без приказа (да и какой приказ, если нападают)!
Еще и рация с шлемофоном не пашут. И как назло командир пошел отлить и где то застрял. Совсем близко с машиной в триплекс вижу беснующуюся толпу. Перекошенные злобой лица. Что то во мне екает. Заряжаю! Поднимаю ствол к небу и открываю огонь из пулемета. По звездам. В небо! Трассерами!
Есть жертвы! Какие жертвы! Я в воздух! Потом оказывается «левый» труп с огнестрельным ранением. Подкинули ! А тогда в потемках попробуй, разбери! Журналисты раструбили. Все орут. Убили! Паника! Политика! Пошло по телевидению! А тем временем десантники, а на самом деле ВВшники, в Тбилиси усмиряют демонстрантов саперными лопатками.
Лопатки острые, а головы не железные! Новые жертвы!  Вот там уже реальные! С прорубленными черепами! Здесь я, а там  Андрей постарался, но я не верю что он бил людей лопаткой.
И все от страха! Все от растерянности, смятения, затмения, магнитных бурь. Союз рушится. Миру прикольно. Дядя Сэм доволен! Он со стороны наблюдает! Свобода кого хочешь, затуманит. Свобода покупается кровью. Америка из-за океана, арабы на юге, Япония на востоке, потирает ручки. Карабах, Сумгаит. Страна в конвульсиях бьет, режет, стреляет, взрывает. Талоны, фарцовщики, «Ласковый май», «Аквариум», «Кино» «Мираж» «Веселые ребята» Ю. Антонов. Сначала в спешке, озираясь, потом не спеша. Все настороженны от такого начала. СССР проиграло холодную войну. Цены на нефть упали, так что вслед за ними рухнула империя. Гонка вооружений закончена. Какое же будет продолжение?
Сестра – 1976 года рождения, брат – 1972. Так в 1990 году брату 18 лет, матери в 2000 году. 48 лет.
Фантастический сюжет. 2098 год. Нет, это слишком близко. Лучше 2398 год. Шунгитовая беззвездная ночь, вокруг полный штиль. Нефть кончилась еще сто лет назад. Самое начало ядерной цивилизации. Отсутствие иммунитета у людей. Эпидемии неизвестных болезней. Бог все еще не обнаружен. Клонирование идет полным ходом. Человек считает, что полностью выявил свои гены и может воздействовать на них.
Голография решила многие проблемы общения и времени. Ваши голографические копии доносят позицию. В связи с расстаяниями и эпидемической опасностью личное присутствие не обязательно!
Вокруг глобальный мир машин. Тишина смазанного металла и пластика. Название новых материалов засекречено. Искусственный интеллект создан, но не создано искусственное сознание. Мыслительные алгоритмы успешно скопированы в силиконе и металле.
Производство искусственных глаз, рук, ног, тел поставлено на поток. Антикоррозийная обработка. Апгрейд! Машинам не нужен президент. Их бог – биоинженер, а он – человек. Человек медленно уступает место машинам. Наступила новая, « Нано эра»!
«Ерунда! Не верю! Такого не может быть». – «Ваша вера  никому не нужна, кроме вас». Человек уступает сам, сознательно и без боя? Но это не в характере человека! Белая раса вымирает. Машины пока не могут без человека. Проблема души и сознания еще не решены. Ситуация патовая. Мотивация жить все слабее. Без человека все лишено смысла. Психика не справляется с ускорением и изменением реальности. Скорости все выше. Мужчины уступают место давно  предсказанному фантастическому существу – андроиду. Увенчались успехом эксперименты перемещения во времени и пространстве. Телепортация набирает обороты.
В наше время уже можно представить, что железяки так разовьются, что перестанут быть железяками. Таинство души не раскрыто! Технологии позволяют создавать, а также выращивать полусинтетические мышцы, органы, мозг! Любовь и другие сильные чувства приравнены к тяжелым наркотикам и запрещены законом. Двигаясь вперед, новый человек неминуемо становится жертвой своего же гения и сверхускоренной эволюции. «Рожденный смертным – Богом быть не может» – перефразируя поговорку.
Мы до сих пор не знаем, где именно находимся по отношению ко всему остальному. Остальное это то, что мы не видим, не слышим, но иногда ощущаем. С чем и с кем сравнить себя? Мы не видим целого. Мы так устроены, что не сможем существовать, если будем все знать. Нами движет тайна, а машинами алгоритм действий заданный нами.
Тайна и есть смысл нашей жизни. Разгадывая одну тайну, мы сталкиваемся с новыми. И так до бесконечности. Сердце Бога пульсирует, в глубинах подсознания. Новый тезис что Бог смертен, пока не имеет одобрения. Время идет навстречу новой катастрофе. К великому Хаосу! Ничего нового. Лишь напоминание об очистительном огне, в котором  сгорят  даже памперсы и глянец. Ну да!Круто!Даже памперсы!

74
ЦИРК ГУБЕРА
«Вышел из дома, – рассказывал он Маше, – не знаю,  какого дня, какого месяца. Помню, под ногами зеленела трава, в руке зонтик, в карманах оттопырились, мятые купюры. Короче жить можно. Наивно полагал, что надо еще подрасти или еще что-то сделать например (встать на цыпочки или на лавку и дотянуться до чего то, ну хотя бы до ветки со спелой сливой),  или просто, чтобы стать больше зонтика, как будто не было других проблем, кроме этой. Зонтик оказался пляжный…» Живо вспомнил из детства, прилипшие к спине горчичники, и всосавшие тело, банки. Детство  давало о себе знать, усиленным биением сердца в темноте, и вселенской радостью, через минуту после любой трагедии, и желанием весело играть, прыгать через резинку, кушать пирожки с повидлом и запивать крем -содой.
Надо спешить, оттого что детство, как чистое небо, в облачной пелене. Как бы, не ливануло. На мне шортики, рубашка с коротким рукавом, белые гольфы и сандалии на босу ногу, в которых и прошагал немало дорожек. Что характерно, большинство, из которых находились не под ногами, а над головами. В рыхлых холмиках пушистых облаков. Солнечный блеск то нарастал, то утихал. И не было никакой причины переживать. Потому что опасность, где то далеко, среди взрослых дядь и теть.
Смуглолицые волосатики сменяли бледнолицые и гладкокожие, высокие – низкие и наоборот. Пантомима продолжалась под меланхоличную мелодию волн.  О чем я? А! О лицах и телах на пляже! О море!
В тот момент многое не давало покоя, и в том числе то, что на рубашке,  осталась засохшая  кровь от  пореза. Вот она то и беспокоила.
И хотя пореза, да и самого кровавого пятна, уже давно не видно, я знал что,  где то, в волокнах ткани, оно есть. Когда то  эту каплю не смогли стереть даже усидчивые мамины руки, хотя она застирывала и не такие, после того как  однажды совершенно случайно дужкой ведра  под корень срезал ноздрю и оказался  с ног до головы в крови.
Это же пятнышко было такой мелочью, и казалось, не заслуживало  никакого внимания. Ну, кровь и кровь, подумаешь. След, днк. Оно служило скорее как доказательство и воспоминание о неких детских приключениях. И к тому же почти единственное, что от него реально осталось, не считая пары выцветших грамот в шкафу.
А тогда, подобно американской вертушке апачи или акуле, мимо летали стрекозлы, и, прыгали гигантские кузнечики-трансформеры. Жужжали пчелы и шебуршились в лепестках жирные июньские шмели. А я думал: «Так хорошо и прекрасно, что они все же маленькие и в реальности не нападают на людей, а особенно детей».
Тогда и был счастлив только от того, что еще опрометчивый, юный и видел мир, почти как Сера, – в виде миллионов разноцветных точек.
Красных, желтых, оранжевых, синих, зеленых.  Смотрю на территорию рядом с Машиным домом и ничего не узнаю, в отличие от территории детства вокруг цирка, которую знал досконально, почти как  лицо.
Исходил, высмотрел, вынюхал вдоль и поперек, но ничего ценного не нашел. Всякую хулиганскую рвань  узнавал по походке не менее, чем за сто метров. У служебного входа цирка не раз встречался лицом к лицу с Эмилем и Игорем Кио, еще теми дрессировщиками львов и тигров, крепышами, братьями Запашными, лилипутами, клоунами, воздушными гимнастами, эквилибристами, вольтажировщиками, канатоходцами и многими другими циркачами, имен которых просто не знал или не запомнил. Сердце заходило от волнения и при виде кумиров, нападала немота. Ну не мог вот так, запросто попросить, чтобы провели без билета, а шпана могла. А я стеснялся, вдруг откажет. Это же их заработок, а мы без билета. А отказ кумира, как трагедия. Отказ травмирует, поэтому просто стоишь и молчишь.
Фантастика! Манящий запах кулисы. В цирке даже шпана вела себя тихо, словно боясь, что их отдадут на съедение тиграм. Сейчас многих артистов уже нет. Сколько времени прошло! Только Цирк  почти 25 лет  закрыт! И стал похож на призрака из гробницы искусства. С верхней части, из-за реки,  напоминая забытый шлем Ильи Муромца. Губернатор обещал через год открыть. И открыл! Вот смог же.
Говорят, наш цирк – самый крупный в Европе. Дело сдвинулось и только за это Губера можно уважать! Слово держит! Прошел год и цирк готов! Стоило только захотеть. Спортсмен! Управляющий! Хозяин. И слава Богу! Ну, опять захвалил. А жаль только, что время цирков ушло. А захвалил , совсем  не так как молодой Хрущев, Сталина, чтобы  после смерти  развенчать вдрызг, а может и так кто ж его знает.
Первого сентября новая плеяда братьев Запашных открывает сезон. Билеты, говорят дорогие. Они и раньше были недешевые – от рубля до трех! Все равно дешевле! Коммуняги, в другом свое брали: на детском питании и цирках не экономили! Хотя может это их и сгубило, врядли.
Не забуду свою нелепую прическу – «бритый ежик», как шутя, звал дед. А  правильно,   полубокс.
Переживая за прозвище, терпеливо отращивал волос. Пристально разглядывался в зеркало, словно спрашивая, достаточно ли готов к странствиям и путешествиям, как герои Жюля Верна и Джека Лондона! Да, ни больше ни меньше! Вот только еще чуть-чуть! И в путь. Еще чуть.
Огонь умею разводить, узлы завязывать, пищу варить, деревянным мечом махать, из лука стрелять, из пугача.  Очень хотелось путешествовать. Читал и старался стать эрудированным, знатоком игры «Вокруг света». Марко Поло, Миклухо-Маклай были заочными друзьями и немыми собеседниками фантазий.
А бабушка, гладя по голове, успокаивала, называя октябренком. И это было лучше, чем «бритым ежиком». После бабушкиного заступничества проблема стрижки частично решалась и успокаивалась.
Гамлет продолжал, а Маша делала вид, что слушала.
Небо цвета мокрого мрамора, неровные шажки времени слились с уличным шумом. Хлынувший ливень мгновенно затопил округу и создал  бурление, несшееся к озеру. Мощный поток превратил озеро в маленькую лужицу, доверху заполненную несладким, пенистым сиропом. Кто-то порывался уйти, уговаривая друг друга бежать от дома к дому, от дерева к дереву. Но ливень бил, и сверкали молнии. Стена дождя! Стоять, бояться! И я боюсь от того, что ничего не видно, кроме воды!
Вспоминаю отца проткнутого молнией. По нетрезвым лицам некоторых из стоящих под грибками видно, что они уже решили идти и их  не остановит даже молния. И даже, то что вода после дождя парная! Рядом сверкнуло, а через миг и громыхнуло и полыхнуло.
Они готовы мокнуть, но стать шашлыком нет. Стоят под ветром знобящим  мокрые тела. Ждут солнца и благодати. Про себя прошу: «Господи, прости. Господи, прости. Господи, прости! Удобряю небо молитвами, а землю могилами, как у Веры П.», хотя и сам то, то верю, то не верю, что он есть. Обычное состояние. Где то слышал, что самурай без господина как человек, без Бога. Что то, в этом есть, если учесть что самурай тоже человек, но не каждый человек самурай. Так и с Богом. Для всех он разный! Стою под пляжным  деревянным, оббитым железом, грибом и жду, когда выглянет солнце, ну чем не самурай.
Боюсь, что молния прикурит от меня. Но еще ни разу не видел ее вблизи.  Кажется, что привлекателен оттого, что во мне много  электричества. И мало сопротивления. Наэлектризован по самую макушку!
Кажется,  стану этакой гальванической перемычкой, между небесным, и земным железом. При этом не только тело, но и душа  сгорит дотла. Представляюсь одноразовым огнедышащим драконом, у которого огонь из ноздрей, глаз, ушей, рта. Живой факело-носец.Олимпиец!
Уф, грохот!  Пока рядом не шандарахнет, не доходит! Такое нельзя представить и прочувствовать, потому что удар молнии – это  есть нереальный акт жизни.
Это есть момент встречи жизни и смерти в чистом виде! И вряд ли стоит утверждать, что смерти нет, потому что мы ее не видим! Видим, видим! Не видим! Считалочка! Видим! По инерции снова напрягаюсь от раскатов. А живые трупы, вокруг  это что не акт смерти. Да я сам с похмелья почти труп. Почти не считается. Вся жизнь либо пьянка либо похмелье! Короче хрень полная, трезветь некогда.
Запоздало слепну от  вспышек.
Так надо! Небеса – это чудище. Дома  забиваюсь в дальний угол, в ванную и открываю кран, резко отводя струю, а затем, подрегулировав, медленно навожу. Спине хочется тепла. Закрываю форточки, выключаю свет, опасаясь, что залетит шаровая, и читаю В. П.
Помню как в детстве сел на  контакты сломанной розетки, в углу плинтуса. У  кого то детство проходит в ящиках на кухне, в трельяже, стенке, а у меня рядом с розетками и телевизором. Один телевизор так и уронил на себя. Кинескоп чудом не лопнул. А когда сел на контакты, то  заверещал. Так, что до сих пор помню. Рядом, девушки, как красивые общипанные птицы. При случайном прикосновении  реагируют  гусиной кожей.
Эрос где-то мочкует. Купидон натянул тетиву. Тянет влажностью от  песка. Грани бриллиантов, от дуновений округляются и заостряются.  Без ветра, сыро и тепло. Пунктуализм в действии. Девушки ножками  проминают  песок, а я смотрю на их следы.
В их глазах космос, соединяющий стеклянные и  мраморные  дали. Кому-то холодно, а кому-то жарко и это прекрасно, потому что дополняет друг друга.
Они дрожат от прикосновения, ветра. И наверно мечтают согреться от горячих ладоней. Первый раз побрили ноги, выщипали брови, и у них озноб. А на лицах прыщики. Купидон где-то забухал. «Каково?» – как любил удивиться дружок.

– Ты прекрасна! – сказал Гамлет Маше.
Она, ответила:
– Ты тоже.
Его ладонь потянулась под подол. Она  не против. В этот момент часы пробили одиннадцать, стрелки встали. Он тоже остановился, как будто кончились батарейки.
– Ты лучше б вспоминал, как тебя зовут? И кто ты? Горе ты мое луковое. – играла Маша.
– Не называй меня так.
– А как?
– Ну, уж лучше назови Бура-тино. А вообще-то, я не хочу и боюсь вспоминать, – и сжался, словно лихорадочно подыскивал причину, но не получилось.
– Вряд ли. Ты хороший. Мягкий человек. У тебя все на лице! Просто, слегка заниженная само-оценка.
– Как хорошо ты разбираешься! А вообще спасибо. После твоих слов она не стала выше, но хотя бы  буду знать.
Несколько дней из жизни Ангела. Три дня мало, а семь – много. Несколько людей одного Ангела. Что за Ангел? Кто Ангел? Ангел – это религиозное? И при чем здесь я, а тем более Калигула, Нерон, Борджия, Медичи, Ликург, Грозный, Петр I, Сталин, Ленин, Троцкий, Гитлер и другие потомки вурдалаков и детей падшего ангела. Они не думали и не собирались изгонять привлекательного, демона насилия. И поэтому он жил в них, и правил.
Они были девственно звероподобны и бездушны. Обычные люди? Просто вовремя не сказали себе «Стоп!». А почему? Не могли. Не потому ли, что получали удовольствие. Теряли контроль от абсолютной власти! Кормили божьими агнцами голодных львов, медведей! Вспарывали, как арбуз, беременных, мучили девственниц! Спаивали народ, и скуривали, заставляли предавать, убивать, изощрялись, и  тяжелели, теряя и находя, никуда не спеша, собственноручно повелевая десятками, сотнями и тысячами слабых и сильных разумов.
Исступление! Не обремененные законами цивилизации, открывали шлюзы и пускали реки пузырящейся крови. Отпуская души на волю, дробили кости, насиловали и пьянели, укушенные  роком и сатаной, потирающим  шершавые ладони, и слыша истошные крики жертв.
С наслаждением невозможно спорить. Добровольно от него никто не откажется, кроме святых монахов, отшельников, и те вряд ли отказались, скорее, поменяли его на другую разновидность.
Цари! Количество жертв не вопрос! Е-ем всех! И с тех самых пор получали удовольствие, видя чужую боль. Садисты! Изуверы! Они выбрали это состояние и потребляют. И продолжают! Они вожди!
Нынешние правители, не отстают! Но уже осторожней. Нюрнберг и Гаагский трибунал не дремлют! Их спектр насыщен, цвета горячие, контрасты самые что ни на есть резкие. Жизнь и смерть рядом, и они распоряжаются ею в сотнях, тысячах и миллионах единиц. У них нет права на ошибку и поэтому они звереют, сходят с ума и еще больше ошибаются. Они есть божки, а не серийные маньяки. А без насилия они вообще никто. Жалкие плебеи. «Неееет, без насилия – никак» – глядя на желтый закат, понимали они. Казнить, жечь и снова казнить, и как можно больше. Безнаказанные. Властители. Палач рядом! Палач в них. Страх смерти, а особо жизни их главный инструмент! Но по Макиавелли и уважение народа, необходимо.
И все спокойно. Нам кажется, что мы по сравнению с ними Ангелы. Нам хочется так думать, но каждый знает, что это не так. Дай нам волю – мы такое наворотим, что потом не отмыть. И не делаем, потому что пусть уже слабо, но все еще боимся высшего наказания, возмездия, боли. Боимся бумеранга, судьбы.
Слишком много придумано. Перед Гамлетом беспорядочно летели слова и словосочетания, смысл которых в спешке он не очень понимал, а если и понимал, то не знал, откуда они и почему нашли именно его голову и душу. «Моя голова не помойка!» – хотел кричать он, понимая, что самая настоящая помойка  или проходная.
Клонирование, психическое зомбирование, право на эвтаназию, право на забвение, элементарное отчаяние, инсайд, имаго, расстегнутая рубашка, злоба дня, другие ноты, токсикология, астрономия, 25-й кадр, секрет обаяния, гнев, смерть – это  тупик. Продолжение или логический конец? Вселенная – это мяч или блин? Клякса. Живая вода – доброта? Компьютер. Живой организм.
Притягательность зла, коварство, алчность, неоднозначность добра, счастье. Люди меняются, когда узнают, что сказка – ложь, красивая статуя, кусок мрамора, а картина просто холст и масло. И когда понимают, что евро и бакс – всему голова, тогда-то, да. Что тогда никто не знает. Потому что это таинство  души. Любой ценой, разбогатеть. Заблуждения детства у многих рассеиваются, сменяясь  другими заблуждениями. Радует, что как не зомбируй, а до конца все равно не просчитаны и непредсказуемы. Старый человек все отдаст за молодость? Все ли? Все – это понятие растяжимое, а что конкретно, если у него почти  ничего нет, кроме воспоминаний. Имя! Он торгует именем! А оно никому не нужно!Облом!
 Цинизм! Капитал? «Виагра» дорогая и не каждому по карману, к тому же возможен сердечный приступ и сладкая смерть, старика в объятьях прекрасной нимфы. У кого-то есть деньги, но нет здоровья, а у кого-то наоборот. У кого-то ни того ни другого, а у кого-то все! И не заслуженно!
Пресной воды мало. Мусор горит. Канцерогены копятся. Материки раскалываются. А я радуюсь, что пока где-то далеко, но чувствую, что все ближе, магма уже жжет подошвы, а горящий мусор травит. Бегу на лыжах средь елей и сосен,  иней на ушанке – не что иное, как замерзшая влага. Прошлогодняя трава под снегом. Над головой силовые линии электро передач, опоясывают землю. Точка росы. Простуды. Камень с императивом. Куда не иди, а по-любому  потеряешь.
Пуля в лоб, и мгновенная смерть. Кто ты? Я! Твой конкурент! Завистник! Брат! Посланец из будущего! Клон, которому ты дал задание себя же убрать, ревнивая жена, подруга,бл-ть.
Простуженная Маша говорила в нос, и от этого было не понятно, что она говорит. Ее темперамент перебарывал все возможные барьеры и препятствия, пасуя только перед невидимыми глазу аллергенами. Чихала громко! Покрывалась налетом повседневности. Баловалась таблетками. Профессиональное помешательство медсестры.
Гамлет замечал, что мобильность ее психики натыкается на косность внутренних построений. За смехом если не грянут слезы, считай зря смеялась. Дура, дурой, а не дура. Почти животное, блин, а не оно. Это она? Как можно? Так о ней? И близко нет, почти святая. Вот и разве что , почти!
К тому же  не помнил, что когда-то ненавидел ее, встречая у себя дома рядом с Леной, про себя называя «ис-бийской дворнягой». А она его (тоже не из дружеских соображений) – «лопухом». Тогда симпатии друг к другу не питали. Ничего  в отличие от нее  не помнил,  она  же опасалась.
Она играла ва-банк и ее заводило. Сначала хотела поиграть и передать обратно Ленке. Но когда он стал с ней спать, ей вдруг стало жалко расставаться.  Она поняла, что Ленка и без него обойдется, а он если быть честной ей нравился и раньше. Лене о находке так и не сказала, наслаждалась тайным владением. Все откладывала передачу. Спасало что жили в разных концах города. И даже все знающие взгляды Ангела ее не трогали. А кому сейчас легко? –Знаешь, но молчишь?! – мысленно спрашивала она у него. И молчи чудо, дай нам людям самим разобраться!
А Гамлет ошибался в ней дальше. Решительность сдобрена застенчивостью, и, как не замахивается ручищей, все равно ударить не может ни человека, ни скотину. Сплошное сжатое в теле исступление. Когда что-то перетягивало, то включалось внутреннее выравнивание, балансир взвешивал и создавал впечатление, что в ней нет ничего лишнего. Он опять что-то припоминал. Снова детство, урывками, а в итоге ничего конкретного. Как рассказать о нем. Она молча слушала. С трудом сдерживая зевки. Ей скучно и не интересно? Она не понимает, зачем это нужно. Она боится, что в результате он вспомнит все!
Когда надевал белую рубашку и синие шорты, поднимал воротничок повязывал красный галстук и прилаживал перед зеркалом пилотку, все сразу  натягивалось и замирало в предвкушении праздника. Следом, надевал барабан, брал гладкие деревянные палочки, выдерживал необходимую паузу, дальше  стремительная дробь и поднятие знамени в Алсменском бору.
Надо же! Оказана честь! Оправдаю! А если нет. Погибну, но не опозорю честь пионера. Оголенные сосновые корни расползались щупальцами гигантского спрута. Если надо, готов прыгнуть и перегрызть их, но спасти пионервожатую Ирину.
Из-за деревьев на бой барабана слетались видимые только ему существа – живые эльфы, подносящие дары божеству леса.  Строили смешные мордочки, по-кошачьи урчали и терлись в самых щекотливых местах (подмышками и у ноздрей). Так что в самое затишье перед поднятием знамени неожиданно чихал, рассмешив   дружину.
Рассказывая он мечтал вновь ударить в барабан и вызвать добрых духов леса. Гамлет ничего не помнил ни о Лене, ни об Ангеле, словно этого никогда не было, а когда силился откопать засыпанное под многокилометровым слоем, то чаще вдруг пасовал и махал в растерянности рукой, что, означало: «Хватит, хватит, хватит. Все равно не могу нащупать, что надо». Обычный неврастеник, никогда не видевший своей спины. А кто ее видил без зеркала? И в эти моменты подкатывающего к горлу ожидания он, что то вспоминал, но не успевал понять что, от того что его звала Маша. Она словно отвлекала его от мыслей.
Он был сейчас как раз той самой уязвимой пустой сферой, и  если вдруг Маше захочется разжать руки и выпустить, готовой взмыть в небеса. В голову лезла ерунда, типа долга, чувства вины и обязательства перед обществом. «Разве это ерунда?» – доставал он себя. Нет же?
Но я же не японец, рожденный с набором долгов перед обществом. Всего то русский  раздолбай, язычник и христианин с натяжкой, хотя чувствую, что, благодаря крепостным предкам, уже рожден с чувством вины перед барином. Раб!А как же Урарту и армянские корни. Блин! В них сам черт, ногу сломит!И откуда я знаю про армянские корни!?
Желания извлечь из всего выгоду  нет, и в помине. Нервно рылся в карманах, заранее зная, что  уже  смотрел, и там ничего нет. Хоть шаром, покати, даже намека. А уж про паспорт и говорить нечего. Мелкий мусор летел на коврик, потом собирал с коврика.
Идти в милицию не спешил, как будто боялся,  подробностей, которые, возможно, она знает. Проходя мимо отделения, вглядывался в фотографии и ксерокопии на щите разыскиваемых. Не находил ничего похожего. И, стягивая майку, натягивал  на лицо, чтобы не видеть себя в зеркале. Может,  натворил, что в прошлой жизни? И выпущен, под подписку! А кореша и подловили. И как говорится, нет человека и нет проблемы. Решили не убивать, а просто отбить голову! И отбили, культурно так, без проломов! А Маша наблюдала за ним. «Какой нешустрый, медлительный мужик. И сдался он мне? А Ленке уж тем более. Вот только телом, темпераментный. За это и терплю. А не так давно был другой. Шустрый и злой! Изменился. – думала она.
 А он смотрел куда-то в стену и улыбался, как ребенок во сне, подергивая веком, вдруг что-то вспоминал, и снова уже в который раз, начинал выворачивать  карманы в надежде найти что-то стоящее внимания, но ничего, кроме мусора, шкурок семечек и старых автобусных билетов, не находил. Маша в такие моменты напрягалась и настороженно следила за ним со стороны, готовая к любому развитию событий. Никаких прямых фактов, явных намеков, косвенных улик, ничего.
Он теперь не мог знать, что где-то там, на другом конце города, Ангел болеет, и у него по-прежнему носом хлыщет кровь. Он так неожиданно исчез, что и Лена ничего не поняла и ходит как сомнамбула, еле живая, мучаясь  коньюнктивитом, вызванным каким-то стрептококком.  А Сашка Борман сбился с ног.
– И что, ты даже не помнишь, как тебя зовут? – тихо спросила Маша.
– Представь, нет.
– Ну, тогда ничего что зову тебя Андрей?
– Так ты же зовешь! Андрей? Если тебе так хочется,– заметил он. – А я тебя тогда – Лена!
-Лена!? А что так? Почему не Маша? – насторожилась она.
– Не знаю, просто  так хочется. Лена мне нравится!
– Ладно, Бог с тобой, зови Леной, хотя. –
Круг замкнулся, и теперь уже никто, кроме Ангела, не знал, кто он есть на самом деле. Все пересеклось и смешалось, хотя казалось изначально несовместимым, наподобие того, что и в те дни, когда одним хорошо, другим плохо, и все уравновешивается, а если сразу всем хорошо или сразу всем плохо, произойдет резонанс, мост задрожит и рухнет.
Так и сейчас – ее внутренний мост затрясся. «Слишком много совпадений, – думала Маша. – Точно ли он потерял память или претворяется?» Ей вдруг стало страшно.
Чувства тоже волнообразны. Все подчинено колебаниям. Поэтому если сразу все жители в один миг обрадуются, то произойдет всплеск, и по земле пронесется цунами радости. Датчики зашкалит, и от дружного хохота магнитное поле земли лопнет, и земля  слетит с орбиты. Вот он способ и масштаб влияния на космические процессы! Только вместе.
По воле судьбы Гамлет стал Андреем! И, вероятно, чувствуя в себе бессознательное, связанное с наличием брата-близнеца, носящего такое же письменно-кодовое обозначение, среагировал тем, что начал писать слова, потом предложения, потом страницу в день, две страницы и так далее, сам не понимая, до чего доведет такое подвижничество.
Дневник зажил. Он же поначалу надеялся с помощью наживки настоящего подкормить и  изловить  рыбу прошлого, а понимание, что  это невозможно пришло чуть позже.  Память была похожа не на рыбу, а скорее на  дуршлаг, через который утекла вода прошлого, а остались только сплошные белые макароны настоящего.
Свои действия он сравнил с пьяным полуночным порывом обзвонить всех знакомых, признаваясь им в любви и дружбе, чтобы потом, наутро, жутко стыдится искреннего порыва. Да уж искреннего, если жене друга близость предложил. Сука! Дура-к! Алкаш бля! Что же здесь постыдного!? Что! Чудила !По е—лу захотел! Ругал он себя.
Ему казалось, что прошлое являлось одним из главных условий его дальнейшего существования. Но как стать по отношению к нему пьяным и где взять его телефонные номера. Где?

75
КАРТОЧНЫЙ ДОМИК
– Мам, а что папа не приезжает? Я  соскучился!
– Он уехал в командировку за границу, а как заработает денег,   вернется.
– Ну, мам, я же не маленький. Он же  не звонит.
– Он звонит, когда ты гуляешь во дворе.
– А скажи ему, чтобы позвонил, когда я дома.
– Хорошо, скажу.
– Мам, а он мертвый? – и Ангел опустил глаза.
Лена лишь на секунду замешкалась.
– Да конечно живой! Ты что это выдумал! Его еще никто не хоронил или. Тебе кто-то сказал, на улице?
– Да нет, мам, я сам.
– Не надо, сынок! Папа скоро приедет, и мы вместе поедем в лес на озеро купаться.
Большую часть времени находилась как буд то в забытьи и даже когда укладывала волосы феном,  казалось, что Гамлет стоит рядом, чуть сзади, и горячая струя падает  ему на шею. У него всегда были горячие руки, даже в мороз.
Она укладывала волосы. Жаркий летний воздух среди пустынных комнат. Из-за сквозняков, снующих по полу, стыли ноги и колыхались шторы. Из забытья иногда выводил брат. Ангел тем временем строил карточный домик и затем рушил, и дальше выкладывал по кругу карты. Получалось карточное Солнце. Лена спросила:
– Что это?
– Как что? Мам, это мир!
– А из чего состоит мир?
Отвечал:
– Дом, магазин, автобус, самолет, игрушки, футбольное поле, мама, папа, море...
– Папе бы понравилось. Дом, магазин, автобус, самолет, игрушки, деревья, море  и футбол. – повторила она словно ища чего же не хватает.
Вслед за миром он сделал дом, на колесиках. Вместо колес пластмассовые крышки. Лена улыбалась, и он был счастлив, что порадовал маму. «Ведь я все понимаю и знаю, что папа жив, а все равно переживаю. Где ты, папа? Вернись! Хотя знаю где, но не скажу!» – молчал Ангел.

Гамлет в тот момент стоял у окна, и острая зубочистка как антенна торчала из рта. Зачарованно представлял, как носил бы на руках своего ребенка. Со всей остротой чувствовал его кисло-молочный запах, сдобренный детским кремом и посыпушкой от опрелостей. «Абсолютно все зарождается в детстве, или даже еще раньше до него, в утробе, сперме, яйцеклетке, вселенной, другой реальности.» – словно выкидывая в мусорное ведро потяжелевший от мочи памперс, рассуждал он.
Его лечило тепло детской кожи и чуткий сон. Слюнки текут – зубки режутся. Он как будто помнил, как дышит его ребенок, и помнил,  как чутко он спит. И никак не мог, надышаться и (до обидного), как не силился, не помнил лица. Маша растрогалась и все чаще думала о Павле, о Лене, об Ангеле. Совесть  ее не мучила, да и при чем здесь совесть – каждый выживает, как может. Она то уже давно про эту жизнь все поняла и никого особо не жалела, даже себя. Именно сейчас, чихнув, она вдруг вспомнила о Павле: «Давно его не видно. И что будет с Гамлетом, когда тот узнает. А, будь, что будет! Не убъет  надеюсь.»
Гамлет продолжал: «Лицо, набор мышц, глаза – прекрасные голубые небеса, носик, сопельки, реснички, конопушки, улыбка, писки визги. Я представляю его, не глядя на себя, а смотря рекламу детского питания. И если учесть, что мальчики чаще похожи на мам, то, скорее, и не  на меня. Представляешь, Маш, у меня есть сын!» – хотел крикнуть он, но не стал.
– А ты ищи хорошую работу, и тогда посмотрим. Может я и ты. – неожиданно, словно слыша его мысли, предложила она.
– Что? Ты? Готова, ради меня! Рожать? А где же сейчас  найти хорошую работу? Без знакомств это невозможно! – Гамлет мысленно нес спящего сынишку в кроватку.
Гамлет вставал и уходил, чтобы Маша не видела его тоску, и, становясь из  гладкого шероховатым и дальше уже совсем бугристым почти крокодильим.
А ребенок тем временем разбил вазу, поднял пыль, шум, гам. Она кричала. И он вдобавок ненарочно попал в экран телевизора, срезал мячом стебли засохших цветов, и в довершение отрекошетив мяч распахнул стеклянные  дверцы тумбочки, и оттуда вывалились диски с фильмами.
Щелкнув, они раскрылись и замерли в ожидании, что же произойдет, но ничего. Невидимый фэн-шуй, в очередной раз, всего лишь опрокинуло вверх дном. Раньше она ругалась, а теперь, как будто по  просьбе, молчала и, даже когда Ангел  не унимался и повторял свои попадания, терпеливо объясняла, что так нельзя – и  от пыли  уже дышать нечем.
Без Гамлета она  прощала, даже то, что он не делал уроки. Бесился перед сном, без меры поглощал шоколадные конфеты, а затем никак не засыпал и жаловался, что у него не дышит нос. Ковырял пальчиком до крови, вытаскивал покрытый аллергией язык, названый лечащим врачем аллергической картой мира, указуя на выпуклый налет, явственно повторяющий материки и океаны. У нее  не хватало духу повышать на него голос. Шепот стал самым громким ее уровнем.
Гамлету нравилось с ней, но незаметно жизнь свалилась в постоянную борьбу и противостояние. «Говорил, что все из-за него!» – вспоминала Лена. Он уже не хотел видеть себя прежнего, и никак не мог найти себя нового. Что за проблема?
Стал похож на Дон-Кихота, сражающегося с ветряными мельницами. Только вместо деревянных лопастей как будто высекал острием копья,  искры из высокотехнологичных стальных и титаново-композитных сплавов.
Ощущал себя в окружении коррупционеров разного ранга и пошиба, и от их многочисленности  закралось сомнение, что, может, это он, а не они, неправильно живет.
«Вот болван! – слышал он их назидательный голос. – Кто ты есть! Кто ты такой?» – «Я – бывший спорт-с-мен!» – «Да какой ты, на фиг, спортсмен! Таких спортсменов миллионы! Сопьешься рано или поздно! Это же тебе! Тебе надо сдаться и покаяться! Придурь ты!»
Некоторое время он даже репетировал роль лжеца, льстеца и пронырливого коммерса, а еще хама, грубияна и подлеца, мечтающего заработать денег и купить себе хлебную должность. Надо сказать, ложь в отличие от всего остального, на какое-то время его даже возбудила.
Можно сказать, даже получил от лжи удовольствие! Андреналин! Хотелось лгать дальше, но не стал. Резидент в ожидании провала, это жутко приятно! Выходит, ложь – это приятно!? Щекочет нервы! На словах все выглядело, вроде, ничего, но как только доходило до дела, получалось не очень, и всякий раз  почти сразу раскусывали. Поэтому решил, что один в поле не воин и быстро оставил бесперспективное  занятие, по  своей перековке.
Это не мое! И это только на первый взгляд правда, а то что все временно и никто уже не разберет, где правда, а где ложь, старался не думать. «Хочу врать!» – уговаривал он себя. Совесть! Спасение! Прощение! Вот оно мешает! Прости, Господи, меня грешного! Наперекор желанию стучало в висках. - Хочу врать! - уговаривал он себя. -Хочу!Хочу!Хочу! Но не могу!-
После того как Гамлет исчез, Лена вплотную столкнулась с «системой». Ей постоянно кто-то звонил и требовал оплаты счетов. Платить было нечем, так как денег с трудом хватало на пропитание. Надо было идти в соцзащиту, что-то оформлять на Ангела, но она все никак не могла собраться.
То КУГИ, то электрические сети с угрозой отключения, то налоговая письмецо подкинет, а то пенсионный после очередных хищений в своем ведомстве очнется. В аптеках очереди и запись на лекарства. Все хотят, есть, но она  не в силах их кормить – у нее у самой ничего нет.
 Лена плыла по течению и понимала, что, оттого что она ни на что не реагирует, будет только хуже, долги скопятся и нарастут, и потом уже без жертв не выпутаться. Все отберут!  Придется отвечать!
Ангел приболел. Оставить его не с кем. Температурит. Лена  перестала поднимать трубку, приговаривая: «Куда деваться простому человеку? В суд подать? Так там тоже все бывшие, эти же. А  выскажись – придушат проверками и сделают злостным неплательщиком. Суд карманный. Приставы еще те мордовороты – отъелись на конфискате. А у меня ребенок.
Зима лютая, тягостная и унылая. Сплошные циклоны, тьма и осадки так и сыплют. Болото. За годы жизни в таком климате уже так привыкла, что, когда наконец выходит Солнце, то становится не по себе и сразу хочется выпить.
Дискомфорт. Кайф! Вообще-то, последнее, как говорят, и мент не берет. А у нас берет с удовольствием все подчистую, чтобы неповадно было. Ей так казалось. Лена прыгала в расщелину памяти и на ощупь пробиралась, открывая все новые ходы. В одном из них они с Гамлетом после поездки в Москву для обследования на предмет донорства.
 Вот когда приезжаешь в Москву, то с особой силой понимаешь, какая же ты! Какой ты человек с большой буквы! И уже не думаешь, что заблуждаешься или нет, а просто ценишь что есть.
А все оттого, что смотришь вокруг, и становится не по себе. Начинаешь сильнее дорожить тем, что есть, словно они сейчас отнимут это добро на растопку своего  замерзающего  с-ада.
От москвичей исходят жесткие излучения. Они конечно тоже разные. Но мне почему-то встречаются такие, в которых, почти все доброе и хорошее законсервировано. Они как будто не живут, а воюют, навязывая нам японское понимание вещей, а конкретно, что любое дело – это война. Трудно жить в состояние войны с себе подобными. Злобствовать! Бить! Отнимать! Не хочется, но придется!
Дисциплинированные, они рвут пупок, словно кольцо парашюта, и ходят вывернутыми, будто собираясь побить мировые рекорды сразу во всех дисциплинах. Но на самом деле это ловушка. Завлекают вовсю! Они сосредоточенно смотрят на нас из-под речного льда посиневшим светом фонарей. Они презентабельны и у них громкие командные голоса. Им есть что терять и они готовы к защите. И играют они в футбол белым мячом на снегу в темную безлунную ночь и удивляются, почему не получается. Не видят мяча!
Им как воздух нужна распродажа. Они жаждут скидок! Их безразличные жесты раздражают, но они так привыкли. В них до предела обострены функции выживания.
Необходимый минимум, квартира. А если две, то ты почти что успешный человек, рантье.  Душа атрофировалась за ненадобностью. Ее нет! Она есть, где то под хламом! Без души легче.  И вообще удобнее быть живыми мертвецами! Не так больно наверно!
Боже, о ком это я? Неужели о москвичах!? Вот они посмеются!А мы провинциалы чем лучше? Они скажут у нас еще жестче, потому что делить меньше. Многие, не отдавая себе отчета, пока в игре понарошку, убивают друг друга. Пейнтбол! Пока краской, а там посмотрим! Время завуалированных инстинктов, лицедейство, положительные эмоции, выход скрытой агрессии неминуем и необходим. Пока жив человек, его не изменишь, можно только отвлечь на время, наврать что он лапочка.
Провинция не отстает. Может, оно и к лучшему. Так легче. Легче ли? Легче! А совесть!? Ну вот, опять вы за свое! Совесть это повесть! Может еще про либидо вспомните!? Понизь планку говорю! Но ведь мы же еще Бог даст, встретимся! Да никогда! И как же в глаза друг другу смотреть!? В нормальном обществе совесть выгодна! Да где ж его взять нормальное-то, если не очень! На перепутье, в распутье.
И опрометчиво жалею о том, что к глобальному упрощению своего поведения не подготовлен. Скорее, к усложнению. Нас учили защищать слабых, а уж никак не добивать, как негласно призывают проповедники нового порядка. И попробуй не добей – самого добьют те же, которых ты пощадил. Минимум, убьют безразличием.
Столица империи напыщенно грустна и духовно мертва, хотя большинство считает наоборот. Не люблю, как все! А зачем наговаривать? Делать и говорить как все не по мне! Неинтересно. Декорации и хорошая режиссура привлекают зрителя. Но все равно не покидает ощущение, что разговоры стихнут скоро. Сверкает мертвыми огнями прожигателей жизни алтарь ростовщичества. Гуляют как в последний раз!
Столица динамична и пресыщена потреблением, из нее лезут зеленые водоросли блестящих солярой рек. Культурный миф жил, жив и будет жить. Ура! Попкорм уже в нас! Действует! И мы медленно, но верно, перевариваем и становимся другими! Совсем другими! Черезчур другими! До неузнаваемости другими! А как советовал К. Серебренников, так как он советовал, еще  было бы ничего.

76
ЖЕЛЧЬ ЧЕЛОВЕКА – ПОЧТИ КАК ЖИЗНЬ ЧЕЛОВЕКА
Время текло, штрихуя прошлые соблазны и, родной вчерашний город, не оставляя ничего на завтра, как не проси, кроме пожалуй обид и проблем и то не надолго, говоря: «Вот, пользуйтесь сегодня и сейчас. Я же не забираю, но пользуйтесь же…» А нам бы вернуть вчерашний вечер! Тот смех, те улыбки, те надежды. Крупные планы природы! Нетушки! Не вернешь! Теперь и всегда, все ушло и кануло в лету.
Вернуть невозможно в принципе!
Но там было хорошо!
А кто вам мешает?
Повторить? Жаль, но повторить не удастся! Уже ничего!
А он по-прежнему не знал, куда и сколько  идти, чтобы услышать хоть какой-то отклик о прошлом. Пусть плохой, но настоящий.
          Неосторожно переходил дороги, на зеленый и красный, ночью и утром. Шел под моргающий желтый, вдоль разбитых дорог, по обочине,  подскальзывался  на придорожном суглинке.
Вставал, и шел дальше не реагируя на, сигналы фур, их вихри и выхлопы. И на удивление,  не слал матерком, когда окатывали грязью.
Чего только стоит придуманный им сверхлегкий виртуальный сачок для ловли бабочек, несущих на крыльях пыльцу цветов души и летящих вслепую на звук дудуки и аромата абрикосового вина, разлитый в закатной прохладе. А взгляд огромных стрекозиных глаз, наводнивших сознание звоном материнских голосов. А запахи почек и смолы! И ничего что лица людей в этом пространстве окрасились охрой и петербургской серой. Но больше всего удивлял спокойный и краснолицый мальчик, словно сошедший с картины Петрова-Водкина.
Контрастировавший, он запечатлен на час позже, чем показано на картине, – уже после купания красного коня, с которого и сошла краска  частично перейдя на него. Рядом семенила маленькая  синяя собачка. От чего ? Она синяя в свете Луны!? Или она собачка-демон!? «Нет, от Луны!» – пояснял синий демон, парящий в предместьях.
Мальчик шел медленно среди колышущихся трав, напитавших ночной воздух пряностью, шелестом смятых колосьев, и взяв, наконец, собачку в руки, ласково поглаживая называл Кнопой. Гамлет шел ему навстречу и не знал, почему он по воле Маши стал Андреем, а не кем-то еще. Сергеем, например. Андрей? Она определенно что-то знает. Я где-то ее видел раньше.
Андрей поздоровался с мальчиком. По всем раскладам, если открыть этюдник и сравнить, то он сам и был им. Но к чему такая путаница. Внешнее сходство – обманчивая штука. Поздоровался из вежливости? «Я бы тоже поздоровался с одиноким незнакомцем, встреться он на пути» – решил Гамлет. Этот кивок и улыбка были приветливыми и в то же время сдержанными, словно он меня знает, но не хочет этого показать.
Боится завести разговор. Это и удивительно, оттого что выдуманный персонаж – фактически мое отражение на картине. И здоровается со мной как настоящий.
Гамлет не подозревал, что изображение брата Андрея выплыло из подсознания, и  он видел в красном мальчике лишь себя, отраженного в водной глади реки. А кивок головой и шаги мягчели,  на самом деле являясь проекцией многотонного состава с дрожанием стекол соседних пятиэтажек. Мегатяжесть, вот что такое его кажущаяся легкость.
Свет глаз, блеснувший полярным сиянием затопивший, пожарной пеной и двухметровыми серовскими снегами, которые скоро растают и зажурчат ручьями.
Гамлет сел на велосипед и покатил  меж  надвигающихся,  многоэтажек. Туда, где незнакомцы грохоча  выбивают ковры, выгуливают собак, прогревают машины, пьют пиво на лавочках возле дома и кошки, падая из форточек, отчаянно фырчат, но затем всегда выживают.
И кажется, что линии жизни – это уже сами по себе предсказанные и протоптанные в снегу тропинки,  которые если даже растают, не исчезнут из памяти никогда. На стоматолога учиться, в лом. Эти противные зубы! Достали своей болью! И никаких тебе сверчков, цыган, мотоциклов, и ветра с дождем на встречу. Трехсотпроцентная гарантия куска хлеба. Зубы всегда болят!
Волосы растут! Парикмахер. Но это не то. Четырехсотпроцентная гарантия куска хлеба. А мартовская метель слабее, чем февральская, но все равно хочется кричать: «Ну, хватит уже, а-миз, – полютовала!». И вот припоминаю, что кто-то рядом со мной говорил, будто ему совсем не холодно, и, козыряя, выставлял гладкие, маленькие ладошки без варежек в лютый мороз. Холодный ветер тогда почему-то  казался теплым.
«Да и хорошо. Ты же у меня сибиряк с горячей, жижестой, как вода Ангары, кровью. – » Гамлет силился вспомнить сынишку, но не мог. А Маша успокаивала:
– Ну что ты? Что-то ты какой-то взведенный со своей писаниной. Надо завязывать. Надо работу искать, пока совсем не разленился и не свихнулся.
Гамлет туманно смотрел на Машу:
– Ты о чем? Хочешь, чтоб я ушел!? Опять за свое! Надоел? Так я уйду! Что объедаю?
– Ну, завелся! При чем тут еда? О тебе переживаю, оттого что вот и плачешь ты  на ровном месте и мерещится тебе черт те, что по ночам!
– Да так, разное лезет в голову, но тебя же не трогаю!
– Ладно.
– Хорошо, хорошо.
– А-а-а, да, да! 
Вовремя сообразив, в чем дело, он сделал разворот и, как самолет, заходящий на посадку, увлек ее. Она тихо поддалась и затем уже, как опустошенные тайники, молча пили чай, думая каждый о своем (стыдясь а может, и гордясь), скрытно, исподволь разглядывая друг друга и оправдываясь, что перед отвратительно порочной сладостью никто не устоит. Ну зачем же так категорично!? Многие устоят, причем легко.
А она, эта сладость, судя по всему, и есть смысл, раз так  ее хочется!
А хочется как раз, за то, что, правильная, хоть и запретная! Выходит, в нарушении запрета и прячется смысл! В успокоении страха, кроется. И еще много в чем.
Смысл – в нарушении запрета!? Вот, вот!
Гамлет скомкал фантик и бросил в опустевшую кружку, а сам как будто раньше этого не любил. Нарушение запретов! Нарушаю! Старался нащупать ниточки, связывающие шахматные клетки и болтающиеся разноцветные тряпочные лоскутки чувств, дел, мыслей, фантазий, огорчений, разочарований, мечт, надежд, нужд. Хотелось вбить в  клетки сапожные гвоздики и соединить их нитками, и сказать: «Это хоть и игрушечная, но моя территория! И она без запретов!» Но так не интересно!
Мы все из того времени, похожего на шахматную доску, где белые клеточки воспоминаний чередуются с черными клетками того, что желательно забыть, но не забывалось. Например, что школа стоит на кладбище, а Дом пионеров – это бывшая церковь.
Не забывалось потому, что являлось неотделимым от чего-то глобального, многовекового, вечного, а особо, когда все это выкопано экскаватором и разбрасывается по школе всеядной шпаной. Реальные проржавевшие черепа, ребра, бедренные кости из разрытых могил валялись на белых подоконниках, средней  школы.
И чего он только не делал. В том числе попеременно привязывался к цифрам, например к пятерке. И еще бранил себя в никчемной затее – развязать восточное в себе. И все только чтоб как то выжить в этой неразберихе.
По восточному в природе есть пять состояний погоды: дождь, холод, жара, ветер и ясная погода.
Человеческое тело состоит из пяти частей: сердце, печень, желудок, легкие и почки.
Оно имеет пять конечностей: голова, две руки, две ноги. Органы чувств: зрение, слух, обоняние, вкус, осязание.
Пять вкусов: кислый, сладкий, горький, соленый, острый.
Пять цветов: красный – огонь, желтый – земля, белый – железо, черный – вода, синий или зеленый – дерево.
Это  хорошо, но они забыли про Желчь.
Желчь  важна. Без нее никуда. А если ее много, то беда. Желчный человек, желчные люди. Ругань! Гнев! Камни. Прободение. Таз полный выблеванной крови и желчи. Горечь.
Гамлет видел в природе следы золотого сечения, на себе ощущая его размеры. Глупо  отрицать очевидное. Гамлет удивлялся, отчего еще раньше никто всерьез не занялся поисками и выделением из окружающей действительности божественной константы, на которой, как на  каркасе, и держится конструкция всего. Ведь на земле уже жило много гениев, и все они видели прекрасное в обыденном и делали, шедевры, исходя из внутреннего врожденного представления о прекрасном, но толком ничего не прояснили.
А сколько их пошло на смерть за свое  видение. Математики неплохо разбирались в искусстве, наверное, оттого, что математика и есть часть глобально абстракционизма, популизма и еще какого нибудь изма.
И многие брались, но никто сколько-нибудь значимо не продвинулся в деле выведения константы. Ее нет? Она есть!
Если представить, что города – это огромные тотемы, если смотреть на них со стороны залива, например, как на Нью-Йорк. Города-идолы. Тогда!
Они как языческие боги.  Москва, Париж, Лондон, Дели, Куала-Лумпур, Токио, Мехико, Пекин и другие – ничто иное, как огромные храмовые комплексы, возведенные для поклонения Золотому тельцу.
Каменные мешки, заполненные живой плотью. В них происходит  действо под названием коммуникативная сублимация. Жизнь мегаполисов, быстро превращающихся в  конгломераты, зависит от множества факторов. Многие люди  не могут увидеть города с высоты, из-за того что боятся летать на самолетах. Или лететь некуда.
А от этого не в состоянии видеть другую картину. А кто может, того она восхищает и ужасает одновременно. Гамлет читал все, что нашлось у Маши. А нашлось не густо.
– Лен, слышь. – кричал он Маше. Она делала вид, что не слышит, но он упорствовал: – Лен, ты что, глух-ая?
– Слышу, слышу, не кричи.
– Лен, у тебя Шопенгауэра или Фрома нет?
– А кто это?
– Да ладно, тебе претворяться!
– Нет, честно не знаю.
– Да так, философы.
– Такого нет. Вот, если хочешь, медицинский справочник или сборник лечебных трав.
– Спасибо, я их уже смотрел. Дай сто рублей на книжку.
– Ну, Андрей, побойся Бога. Откуда у меня сто рублей?
– Ну, Маш. – не выдерживал он. – Не на вино же, а на книгу. А она, как известно. – источник знаний.
– Да уж, источник, только мозги запудривать! Вот на тебя смотрю и вижу, что правильно говорят – горе от ума. Нормальный ты мужик, Андрюш, а занялся  ерундой, книжки все читаешь, а они, по всему видно, человека портят, и  похуже  бухни.
– Не пью же. Значит, не дашь?
– Да нет у меня, ей Богу. Вот на последние продукты купила.
– На нет – и суда нет. Пойду завтра в город добывать. На рынке, наверное, можно что-то заработать.
– Вот правильно. Хоть грузчиком и то дело.
Так и сделал. На следующее утро пошел на рынок и заработал за несколько часов пятьсот рублей! Новичкам везет. В следующие дни было не так урожайно. Заодно размялся. Зашел в книжный, и купил по совету консультанта несколько книжек.  Читал, пока не надоедало.
Затем наступал период, когда  был со всем согласен. И это согласие вызывало катастрофическое побеление рассудка. Тогда, чтобы не разочароваться,  бросал философа, и брал другое. Начинал блуждать взглядом по белому, прошитому словами, телу книги и искать согласия, но не находил. И в эти моменты становился чужд и холоден, как будто хотел спать или вышел из темной комнаты, где читал в полутьме мелким шрифтом у окна при лунном свете, и затем резко попал в ярко освещенный зал и растерялся, как сын. Сын! Буквы расплылись!
Мой сын?!
На следующий день пошел на рынок.

77
ГЕНИЙ СИДОРОВ
Маша ушла на работу, а Гамлет из-за травмированной руки оказался свободен от разгрузки. Не желая скучать, собрался в «город». Гуляя по центру, случайно зашел в филармонию, рассчитывая получить хоть какое-то новое впечатление. Не пожалев  денег, купил билет. Концерт должен  состояться на следующий день вечером.
 Пошел на концерт. Третий ряд одиннадцатое место. Уровень глаз проходил вровень со сценой, и поэтому на дирижера и музыкантов смотрел  снизу. Первый акт дался нелегко из-за убаюкивающей вальяжности и раскатистости смычковых. На яву снилось, что качаюсь в гамаке, и смотрю в сосновое небо. Здорово! Дирижер, энергичными пасами рук напоминающими кто  хозяин, время от времени нагнетал звуковые волны, и тем самым пробуждал задремавших.
Периодично ловился на мысли, что почему то не слушает музыку, а она слушает его, как врач пациента. При параде, блистая  лакированными туфлями, и источая энергию, с неизменной улыбкой на лице дирижер  нешуточно вкладывался в каждый взмах,  каждое телодвижение и тем самым  поощрял оркестр.
Вероятно, в  стремительном поиске скрытых сил и подкачке атмосфер вдохновения и состоит его миссия, и еще как то относится к волшебной палочке.
В антракте вместе с половиной зала,  вышел дышать прохладным октябрьским воздухом. У входа стояли ухоженные дамы бальзаковского возраста и за редким исключением, как достопримечательность,  мужчины. Второй акт порадовал пятым концертом Бетховена и виртуозным исполнением пианиста Сидорова.
Гамлет задался вопросом, как при такой тучности ему удается парить над роялем. Исполнение Сидорова завораживало, и было логически необъяснимо. Все законы физики казалось должны востать  против такой легкости. Видимое, никак не сходилось со слышимым.
Исполнение  забирало в магический круговорот. Фокус высокого полета. Написанный одним гением, вплоть до отдельных капелек дождя, артистично исполнялся другим.
И уже становилось не  важно, так ли задумано композитором. О нотной грамоте не вспоминаешь, к тому же если ее не знал. Амплитуда колебаний – от электрического, раскатистого грома до звучания одной крадущейся по стеклу капли –  кажется широка и представляется еще шире, вплоть до какой то красной ртути, до микроскопического уровня, как будто легкость весны подвластна исполнителю, и процесс магнетического прикосновения к клавишам непостижим.
Гамлет еще на улице впитал взгляд красивой женщины, которую и раньше часто видел по местному телевидению. И сейчас лелеял мысль, что она, смотрит сканируя его, и, возможно, в  тайне мечтает о знакомстве, и поэтому он сейчас обернется и, нарушив все правила этикета, подмигнет.  И кто я такой! А кто она такая? Мы всего лишь мужчина и женщина. И скоро все пройдет! Прочь сомнения! Да здравствуют совпадения!
И никто не заметит, потому что все происходит высоко над землей. Там, где средь ветров парят самые нежные и тонкие верхушки душ. Где уже невозможно что-то точно сказать и предположить, а тем более смело утверждать, что Бога нет и нас тоже нет, и в масштабах мироздания мы лишь невидимый микроскопический блеф.
Гамлет смотрел на Сидорова, затем на сосредоточенных скрипачек и понимал: как бы далеко они не убежали в этот миг от животного, а никуда от него не денешься, пока на тебе этот телесный балахон.
Но, несмотря на то, что вот оно рядом, притаилось в них, а может, статься, что и они в нем, они все же раз за разом, преодолевая страх, воспаряют к небесам.  Можно научиться играть на инструменте, можно долго и хорошо учиться, зубрить, но, глядя на Сидорова, понимаешь, что вот так, как он это делает своими мясистыми, сарделькообразными пальцами, научиться невозможно, потому что его точно Боженька целовал. Его то не забыл!
И не покидает удивление, что вот он немолодой и такой на вид обычный, грузный и к тому же близорукий мужчина с одышкой заядлого курильщика, и вдруг такие волны, и шторма, и ямы, и пики музыки из-под самых обычных на вид и совсем не волшебных, а скорее сарделькообразных пальцев.
Они  то и извлекают  невозможное, для обычного исполнителя. Пусть для этого он будет играть на самом дорогом или самом дешевом (в смысле стоимости) инструменте. Только такой инструмент и достоин грузного, стареющего, близорукого и потеющего гения Сидорова.
Про первый акт, в котором Сидоров не играл, я умалчиваю. А вот второй акт был чумовым. Сидоров блистал на фоне далеко не серенького оркестра. Гамлету хотелось кричать «Браво», но он сдерживался и ограничился продолжительными аплодисментами в едином порыве с залом. И это не выглядело искусственно, подражательски, как дань традиции. А явилось его естеством! 
 Гамлет все равно ощущал себя неким запланированным клоном и что вокруг существуют клоны прошлого, настоящего и будущего, которым так же  улыбался  живчик,  дирижер, который тоже был клоном. Сколько же их?
  Гамлет не мог дождаться, когда можно будет в пол-оборота увидеть ее, и мгновенно отвернуться. Понять что времени  дано мало– лишь миг, а затем уже старость и понимание, что она тоже тогда смотрела с надеждой, сквозь непроходимый лес условностей, но условности как всегда победили. Оказывается из них мы и состоим, как из молекул.
После концерта на Гамлета нахлынуло чистосердечье, и он вспомнил, что общество – это духовное согревание людей друг о друга и что общительность – это пагубная наклонность, а любовь к одиночеству (на радость Шопенгауэру) – это хорошо. На секунду осознал (но не придал значения), что живет, жил и продолжает жить в ожидании чуда. А музыку же просто приятно слушать. С обаянием порока вообще не хотел никак разбираться. Оно правит бал! Сладкая ложь, посреди горькой правды! Что может быть милее!? Хватит правды, не надо ее, ибо она иногда убивает!
 Оставил, как есть, и не стал дискутировать сам с собой, почему так задиристо хочется разврата в окружении ханжей, а чистоты и красоты жаждешь среди оголтелых сластолюбцев. И что стресс разрушительнее влияет на здоровье, чем неделя запоя, а дальше и на сознание, и на потоотделение, и на железы( при стрессе особо вонюче потеешь), и по любому, сам он  питается исключительно радостью и счастьем. Вот тогда то уже бывает и совсем не до чего. Стресс это напалм!?
Вечером Маша совсем недолго допытывалась, где он был и почему сыт.
– О чем задумался? На что-то запал или на кого-то? Не влюбились ли мы? Ну-ка, посмотри на меня. – голосом заговорщицы произнесла Маша.
Гамлет улыбнулся, назвав ее сумасшедшей, но в глаза так и не посмотрел, а лишь продолжал загадочно улыбаться и молчал. Потом все же смотрел на нее, не питая надежды, оттого что уже точно знал, что они разного поля ягоды и она слишком приземленная и хороша для него. И ей не понять, что он на сегодня сыт уже просто одной музыкой и мыслью о той женщине в филармонии, которая, быть может, сейчас,  думает о нем. Сидя у телевизора, он как всегда вылавливает пультом «съедобную рыбку».
На одном из каналов услышал радостные нотки в голосе американского ученого, что, якобы, мы – одно из последних поколений, которое при рождении уповает на Бога, и что ученые-генетики совершили прямую атаку на ген и уже нашли способы влияния на генетику в целом.
Это уже происходит с фруктами и овощами, и многими другими коммерчески оправданными вещами. И что в ближайшее время наука войдет в глубочайшее противоречие с постулатами мировых религий и ненавязчиво потребует их пересмотра. Раскрытие тайн сильно колебало, но еще далеко не девальвировало, ценности религиозного знания. Он рассказал Маше. Она задумалась, и было видно, что хоть ей и все равно, но такие открытия ей не по нраву.
– Ну и что хорошего? – спросила она. – Вот я думаю, сделают кого захотят, под себя, таких устойчивых, работящих типов-трулялят, а дальше?
– Дальше! – поддержал он. – Беспорядок! Инкубатор, клоны, биороботы, гаджеты милости просим. Такая очень правдоподобная, мертвецкая игра. Бойня!
Пластик, пластмасса, евгеника, высшая раса, изменение климата, конец света, нанотехнологии. Саморегуляция машин и выход их из под контроля. Загадки исчезнут, высокого смысла не станет,  смертельная грусть исчезнет. В мозгу будет звучать красивая музыка, способствующая увеличению производительности труда.  Не сомневаюсь, что такие опыты проводятся.
Вероятно в секретных лабораториях где-то на просторах мира, но это пока в единичных случаях, а вот в будущем возможны и массовые вмешательства в личную жизнь субъекта, хотя, возможно, в будущем уже никакой личной жизни и не предвидится по Оруэллу. Тотальный контроль грядет,  да хотя бы и под видом борьбы с террором или эпидемиями.
А что? Может, действительно мучений и страданий уменьшится. Нервная система подвергнется корректировке, так сказать, избирательная чувствительность. Вместо сигналов боли в мозг будут подаваться сигналы наслаждения. Смертельная опасность станет сладкой. Умирать и болеть теперь не больно. Тело, то реально единственное, что нам как будто принадлежало, теперь нам не принадлежит.
Мутирующие гены, заменят на здоровые, генетические заболевания останутся в прошлом, дети не будут расплачиваться за ошибки родителей и диких предков.
– Болезни – это кара божья за неправильную жизнь, а они их упразднят. Тогда как человек поймет, что не так  живет?
– За него это поймут специалисты, генетики. Зато представь: потом потребляй, вноси коррективы, сколько хочешь, и все без риска для здоровья. Но суть то в том чтоб не кто то, а ты сам понял и исправил.
Если что – пожалуйста, за определенную плату стандартная процедура коррекции генов. Объемы продаж растут. Потребление безгранично, а значит и выручки корпораций, возрастут в разы, скорости прогресса увеличатся многократно, стимулы усилятся.
Понятие «грех» отпадет за ненадобностью. Заповеди частично потеряют актуальность. Украсть будет невозможно – тотальный контроль и заложенная в генах непереносимость к воровству. Агрессию снизят, и убийство будет возможно только по случайности. Многовековые усилия церкви закрепят ученые, генетики. Ура! Бог скажет спасибо и умоет ручки! Его больное сердце успокоится! Падший Ангел лишится своего влияния на нового человека и затоскует.
– Скажешь тоже!
– А им только этого и надо. А ты думаешь, нынешние, властители о человеке думают?
Конечно! Если только как об идеальном платежеспособном, работяге и потребителе. Вот такого они при помощи генной инженерии, и выведут. Чтобы  ел  за семерых и не жирел, и не подыхал от голода месяцами или от обжорства не пух, и еще работал за восьмерых, либидо на фиг, усталости – ноль, сна – минимум, дозаправка протеинами и вперед. Личной жизни никакой. Любовь всей жизни – работа! На работе он счастлив. Замкнутый круг и никаких неожиданностей! Это ли не ужас? Это ли не счастье!? Апокалипсис сегодня.
Отвлекаться на воспроизводство некогда. Сон не нужен: выпил ускорителя-восстановителя нервной системы и дальше побежал. Высчитают время окупаемости и затем.
– Будь уверен, Бог им что-то подкинет изощренное и страшное, и тогда больные гены цветочками покажутся.
– И ты в это веришь?
– Я верю, что последние станут первыми. А ты что, нет?
- Нет! –
-А Спид?  Над нами миллионы парсек звездного неба: откуда-то что-то да прилетит. Да что далеко ходить. Вот Луна с ее темной стороной. И не скажешь, что осколок Фаэтона. Что там – никто точно не знает и не узнает.
– Как и то, что про огромные расстояния космоса мы знаем  со слов!
– Но я им верю. Или возьмут и вообще Солнце погасят. – Гамлет пожал плечами.
– Да ты посмотри вокруг. Сколько подтверждений. Стоит кого-то обсмеять, осудить, брезговать, так наказание тут как тут. Вот недавно на работе. Не нравилось мне, что одна дама часто в туалет бегает, возмутилась я  про себя, ее недержанию. Так на следующий день полдня провела в туалете.
Или вот.  Сотрудник, любил сморкаться, харкаться, и так я его брезговала, что в один из дней сделала замечание. Он обиделся, а через неделю так заболела. И все у меня заложило, и харкота лилась, что я не успевала до умывальника добежать,  чтоб сплюнуть. И как это назвать.
– Можно сказать, что ты слишком впечатлительная.
– Впечатлительная? Скажешь тоже.
– Все дело в мозгах, в том, что мы сами себе внушаем.
– Тебе легко говорить, пока тебя не коснулось. А ты забыл? Тебя и коснулось! И так коснулось не слабо, что ты чуть жизнь не потерял и до сих пор ничего не помнишь.
– Ну, кое-что  припоминаю.
– Припоминаешь?! – настороженно спросила Маша.
– Ну, есть кое-какие моменты, но ничего конкретного. Так, только штрихи, интерьеры, но никаких лиц. Словно молния выжгла так, что подошвы к асфальту припаялись. Видно, и правда за грехи.
Маша поежилась.
– И действительно. – рассуждал Гамлет. – Когда я проявляю недовольство, раздражительность по поводу чьих то недостатков, то потом замечаю, что  эти недостатки переходят ко мне.
И с каждым днем совпадений больше, и уже побаиваешься вот так, запросто, ради красного словца, иронизировать, над чьими-то недостатками. Пусть остаются такими какие есть, жалко, что ли, если им хочется, мы же  люди.

78
ИСТИНА В ВИНЕ
Вечером Гамлет смотрел  «Апокриф» с Гектором Дорофеевым. Гектор пояснил, что «Апокриф – это произведение иудейской и ранней христианской литературы на библейскую тему, не включенное в канонический текст Библии и отвергаемое церковью как недостоверное». «Апокрифическая литература – это то, что  нужно» – подумал Гамлет.
Дорофеев обмолвился, о  родной несознанке. А было это по поводу темы плутовства в литературе. Гамлет переключил на Первый и увидел землячку, супермодель. Чем дальше смотрел и узнавал о ее перипетиях, тем больше проникался.
Торговала бананами у азербайджанцев.
Жили в одной комнате. Мама работала на износ на трех работах, а она следила за больной сестренкой. Не дрогнуло в них человеческое, верили, что, может, еще  что то изменится к лучшему и. Хочу, не хочу. Надо – и все! Вот где сила! В школе на будущую звезду никто не смотрел.
Обзывали вешалкой. Дети брезговали больную сестру. Отца нет. Бабушка отвернулась. Да, собственно, не нам судить. И вот, божий промысел, случай: кастинг, фотография у нужных людей. А они, спецы, они знают, они угадали, им видно, что искра в глазах и евро стандарты в порядке. И уже не важно, сколько таких вокруг. Ее  отправляют в Париж. А может кто то им сверху внушил, что она красивая!
Она бегает по кастингам – 10-15 штук в день. В движении стала, еще красивее. Страдания наполнили  светом, и теперь он сочится из глаз.
Передвигается  на метро. Вся в мыле, надо же. Одевается в секонде. Но это не  важно. Главное – отправляет домой маме и сестре по 200 долларов в месяц. И вот она – сказка. Знакомство с, английским лордом. И  чудо! – любовь! Одиннадцатого сентября опоздала на примерку в одну из башен близнецов.
Переключил канал и нашел передачу про Марка Шагала, и еще больше наводнился высоким чувством, сравнивая разрушенные башни- близнецы с собой  и с потерянной прошлой жизнью.
Дальше снова о старике Шагале. Показалось, каким то близким его нежелание высказываться о своих картинах и особо о том, что не надо выяснять, как сделана картина, а надо чувствовать: есть химия или нет, цепляет или нет.
Б.Стрейзанд еще не хватает! Попереключил, но ее не нашел. Снова на супермодель. Реклама пройдет быстро, шла как всегда, долго, а она как раз говорила, что выживать интересно и что маленькие деньги заработать намного труднее, чем большие, и когда о них не думаешь, то сразу хочется сделать что-то не связанное с ними.  Быстро привыкаешь к  хорошему.
Забываешь о трудностях, но уже сама стараешься помнить, что жизнь намного сложнее, чем начинаешь ее представлять. Затем снова переключил на  Шагала и услышал о том, что тот плохо учился. И этот посыл тоже был близким, и понятным, но применительно не к Шагалу или к себе, а к кому-то третьему, возможно, своему ребенку.
Так Гамлет утвердился, что в прошлой жизни у него был ребенок, и от этой мысли воспрял, только не знал, что делать, разве что поделиться с Машей. Осталось только вспомнить, как ребенок выглядит, какого он рода и где он есть.
Гамлет смотрел в зеркало и представлял упитанного, пышущего здоровьем, энергичного ребенка, не догадываясь, что на самом деле его сын маленький, худой, отстающий в развитии, щеки обветренные.
От волнения сгрыз ногти, зубы не растут, глисты не дают спокойно сидеть. Большеротая улыбка детеныша австралийского аборигена дорого стоит – пятьдесят штук баков от модного фотографа Треллера.
Он еще раз посмотрел на детский и по-ангельски наивный взгляд  Шагала и подумал, что когда найдет сына, то обязательно отдаст в художественную школу, чтобы научился писать такие же прекрасно наивные картины.
Маша беззлобно посмеивалась. А он понимал, что, как начал писать, стал мелочным, нервным, дотошным козлом, а как завязывал – как будто очеловечивался. И надо бы скрыть беспокойство, хотя бы перед Машей, потому что самому жутко не нравятся такие перерождения. Но не получалось.
Зато исчезла скука. Исчезла? Куда!? И вообще, пишу, чтобы не разрушиться под действием скуки, а еще, от неодназначных открытий и разочарований, например, что лжецы и эгоисты, как правило, успешны. Достал! Угомонись уже! Смени тему!
Даже не знаю, выполнил ли свою программу .
– Это какую?
– Такую, обычную: дом, дерево, сын. Вот, какую!
И ничего не мог поделать, как только жать плечами на ее все чаще проскальзывающий надменно-ироничный взгляд. – Да, какой там дом? Срывался:
– Ну что, тогда давай бухать буду! Да! Хорошо! Давай! Истина в вине. Проверено! Что? Лучше тебе станет? Сопьюсь на хер!Уйду по трассе! Не дождетесь!
Она в ответ показывала средний палец, а он большим и указательным дырку от бублика или «о’кей». Прогресс, они уже понимали друг друга без слов. Они давно понимали друг друга без слов.




79
ГОЛОДНАЯ ПАМЯТЬ
Так или иначе, Гамлет вспоминал избиение. Крутился вопрос. За что? И каждый раз заново драл от ранки прилипший бинт. Шел по вершинам той гордости, не решаясь спрыгнуть вниз, туда, где все, стыдятся, что куда уж ниже, как кто-то, взял и столкнул. И полетел. Но так и не осознал, что некая гордость на самом деле производная от всеобъемлющей и всепожирающей обиды на несправедливое мироустройство. И что? За гордыню и получил. Но не понял. Глупо обижался на брата, на Ленку, на мать, на отца.
В результате мир мстил в ответ. Из чего делал  вывод, что высшие силы злопамятны и всячески поощряют психопатов-мстителей, но не только настоящих, бегающих с шашкой наголо, а и тех, кто только мысленно желает сопернику неприятностей. Это в нас есть. Мы забиты этим. Высшие силы вообще не контролируют ситуацию, и их действия носят выборочный и случайный характер. Мщения в нас завались! Хотя и прощения хватает. Но при случае не моргнем.
И с таким же успехом утверждал обратное, что как раз нельзя мстить, иначе высшие силы накажут не меньше, а возможно, и больше обидчика.
На кого обижался, уже не помнил, но знал, что обида беспощадно пожирала, и находился внутри нее, как в коконе химзащиты, понимая, что таким образом превратится из среднего чела вообще непонятно в кого.
 Был далек от мысли сравнивать себя с библейским Ионой, находившимся в чреве кита. Не боялся проиграть, но проигрывать не любил. И выходило, что с маленькими кулачками и жирными ляжками чудом побеждал закаченных монстров, а вот обиду пока не мог.
И получал. Получал,  по полной. Обида незаметно стала кожей.   Казалось, что окружающие выдумывают легенду о том, что он только и делает, что спит и ест, чтобы порочить доброе имя. Другой вопрос, было ли оно добрым, это имя, или все из-за того, что довольно долгий период  никому не завидовал, и от этого было еще хуже, потому что на самом деле обманывал себя, что не завидую, а сам подгнивал сырыми досками. А люди то все понимали. Да не хрена они не понимали!
Нет, действительно, с определенного момента не обманывал ни грамма и никому не завидовал, отчего-то успокоился, и тем лишил себя дополнительных инструментов в борьбе, и  конкурентных преимуществ. А кто скажет обратное – не верьте. Правда не врал!
Еще чуть позже, находясь в раздрае с собой и с окружающим миром, мог погубить одним неосторожным словом, сплетней, но, как оказалось, вполне возможно и лишь одним желанием так сделать. И делал.
Готов был всему миру жаловаться на судьбу, лишь бы снять с себя ответственность за происходящее. Мог объяснить, что это все, алкоголики родители, родственники, брат, весь мир, виноваты в  проблемах и что сам здесь ни при чем. А нужно  это с единственной целью – чтобы они все вместе или по отдельности опровергли  утверждение и вернули к себе. Но они не вернули. Оказался  не нужен. Что ж, думал.  Может это и к лучшему, и может из- за того что не оправдывал так же их, как себя!?  Видит Бог, себя тоже не оправдывал, просто порой вслух искал логическое объяснение тем или иным поступкам, а люди слышали и говорили, – Вот, себя то он оправдывает, а нас нет. –
И сразу,  запутавшийся человек, если не сказать, потенциальный негодяй. Что хочет? С ума сошел! Потенциальный киллер? Вряд ли! Кишка тонка. Пис-сака! Выдумщик! Животное! Строит из себя, философа,  такой сякой!
Он так привык обижаться, что когда обида исчезала, то становился слаб и беззащитен. Мотивация исчезала. Физическое состояние ухудшалось, резкость и рывок превратились в долгий и вялый бег,  похожий на стариковский, последствия.
Одышка! И в очередной раз обещал себе, что в последний раз обижаюсь и махну на обидчиков, займусь делом и зайду в ледяную воду или жар терпения. Но выходил из воды, и какое-то время организм еще помнил это приятное обволакивающее тепло и силу хлынувшей свежести. Но затем все повторялось, и обращал внимание на то, что кто-то что-то сказал не то и не тем тоном, и зачем-то молчал в ответ, а затем, не следя за словами,  рубанул уже грубее, нахальней, самоуверенней, думая, что раз проходит и  терпит, пойдет и дальше.
А задевала не грубость как таковая, а то, что так топорно, без выдумки и фантазии закабаляют, думал, что  не понимаю, а на самом деле прекрасно вижу все  ходы. Рубака, представал неприглядно, почти как облупленная краска стен, как площадной хам, и  не понимал, как он не догадывается, что я догадался. Или он специально все упрощает. И ему плевать, что ты догадался. Он тебя топчет, потому что не боится. Ведь все его построения шиты белыми нитками, видные  мало-мальски проницательному человеку, а тем более мне – любителю разгадывать кроссворды и вникать в нюансы. А ему  нужен результат любой ценой. Болтовня,  на руку! Заговорит зубы и не почешется. Давит на мозг мощно!
Через день все менялось, и   якобы рубака (скорее всего он им и не являлся) становился  своим парнем. И ничего не оставалось, как  только взять обиду обратно и восхититься им. Через какое-то время рубака снова забывался и начинал наглеть. А потом я вдруг понял, что это он так играет, и единственный выход, чтобы он понял – тоже наглеть, а если не можешь, то тогда терпеть и  будь, что будет. Проиграешь! В морду не даешь, потому что это все равно, что ударить фантом, потому что знаешь, через несколько дней рубака вновь переменится. И ты вдруг осознаешь, что ты опять часть его плана! Часть его игры! А он разводила! Мелкий жулик! Талант! Хам! Скотина! А я жертва.
Гордыня, и  обида, воспроизводили друг друга, а рубака влиял даже на расстоянии, так как, когда его нет рядом то как правило,  почти ненавидел и презирал, а когда появлялся – то  ценил и уважал. Вот мука! Презирая себя за слабость, не мог найти причину, его переменчивости, и своей уж тем более, разве что в ответ.
А сейчас стоял на коленях на подоконнике и вдыхал холодный воздух. На улице трещал металлический дождь. Маша гладила влажное белье и просила Гамлета почистить картошку. В нем оживали звуки и жесты, и в пространстве звучали языки,  еще неведомых до селе существ. Слова, расходились с мимикой, и выдавали истинные намерения человека в отдельности и даже маленького народа, не имеющего сколько-нибудь внятного объяснения своему происхождению. Так, приблудные, дикие племена.  Гамлет чистил картошку для пирожков.
На столе лежал фантик, из которого скрутил кольцо   вместе со звездами, кометами, закатами, восходами, луной. Вот тогда бы все и закончилось. А теперь жди! Пенсии если доживешь!
Гамлет срезал картофельную кожуру больше, чем надо, оттого что спешил. Вел себя, расточительно, срезая дальше, как никогда не голодавший человек. Вместе с кожурой цеплял картофельную мякоть, словно, желая быстрее отделаться и сбежать от осуждающих глаз блокадников, от их голодного ужаса, и  натянутой  на кости кожи.
Временами Гамлет представлял себя дешифратором, в котором кодируется, раскодируется, перерабатывается и создается огромное количество химически оправданного (так как в противном случае не смог бы оставаться живым). Сейчас бы шезлонг у моря и так лежать, под зонтиком, слушая плеск! И шло бы все остальное подальше, а особо мусорные контейнеры.
Иногда Гамлета интересовали послания, летящие к нему по невидимым, бледно окрашенным воздушным коридорам волн, несмотря на то, что он не предпринимал ничего сверхъестественного, чтобы привлечь или расшифровать их. Он предполагал, что среди них встречаются  те, что называются «благими », но отличить их в общем потоке  не мог.
Наличие таких  потоков подтверждалось, в его понимании тем, что сразу много людей  ни с того ни с сего начинали озвучивать и развивать одни и те же идеи. Из этого следовало, что ничего не утаить, а стоит только подумать, и все-все уже знают, но объяснить откуда такое счастье не могут. И он всеми действиями обращен к прошлому, а денег там уже нет, оттого что они там не нужны как и на необитаемом острове. И присутствуют разве что в виде клада. Но это уже отложенное настоящее.
Он удивлялся своей детской беспечности. Когда вокруг во всю уже тысячи лет правят деньги, он упрямо старался не замечать этого. Неужели так пионерия действовала!? Полоскала мозги, дочиста! Ну это врядли.
Ну правят, и правят! За деньгами есть люди и их мозги! Оглянись! Очнись! Хватит уже выдумывать! Пора понять что деньги это главное и  заработать их непросто! Пора бы оставить уже никому не нужный символизм с постмодернизмом и, как большинство, заняться хотя бы имитацией интеллектуальной или общественной деятельности с целью прорыва к кормушке. Б—ть, а повысокопарней нельзя? Спрашивал он себя. Не-е-ет! Уже не проканает! Не пустят, никуда! Политкласс сформирован. Кланы укомплектованы! Теперь снова, только насильно, так что успокойся. А сил не у кого нет.
Он все понимал, но из жалости к Маше тормозил себя и свои гуманитарные аппетиты. Была бы его воля, он бы раздал последнее, больным брошенным детям! Ну не последнее, а хотя бы пред, пред, последнее, чтоб облегчить их участь.
Казалось, что если на себя махнул, поняв, что на внезапное богатство рассчитывать глупо, нелепо и легкомысленно, то Маше можно и не говорить об этом. Она все равно  надеется. А зря. Зря!  Хотя в ее взгляде никаких иллюзий не видно. Тем более о том, что может и придется всю жизнь пахать на дядю. И хорошо уже то, что она терпит с такими разбитыми зубами и оголенными нервами! Целует в засос, а я уже знаю, что, если б у нее такая амбразура виднелась, мне бы совсем не понравилось. А вообще, спокойно с ней. Она сильна, своей недалекостью, она обычная.
 Она не против, чтоб я пахал. Она двумя руками, за! В ее понимании, это нормальное состояние  мужика. Собственно, и в моем тоже, но вокруг все так запущено, что паши не паши, фиг  что напашешь.
Благие вести залетали внутрь. Он предполагал, что случайно, ибо не считал себя достойным их. Они были незаметны и беззвучны, и до такой степени неуловимы, что стражники головы не замечали, как те проскальзывали внутрь, вероятно иногда через почтовые ящики глаз, иногда ушей, в виде каких нибудь ультразвуковых импульсов или рецепторов кожи и еще миллионов неизвестных науке дорожек. Скоро ученые узнают с помощью коллайдера, как точно они это делают, но он пока сломался.Ха, ха!
И, не найдя отклика, незаметно в общем потоке отпечатывали стэп заряженными частицами на фольге памяти, растворяясь в неспешных ярких потоках нейрорек. Оставалось только сокрушаться, что душевный дешифратор не может прочитать эти послания. Тайна! Загадка! И, смирившись в невозможности понять, успокаивался. Но ненадолго. Сколько их! Целый листопад!
Он смотрел на них, как когда-то в парке Марата смотрел на листопад, сравнивая его с сухими мандариновыми корками, медленно падающими на дно трехлитровой банки  дедушкиной самогонки, а весной на ледоход.
Оставалось только сфотографировать или рисовать фантазии, предполагая, что эти послания как-то проявятся в них и с ними еще никем не познанной материей, как например высохшее молоко читалось на свету, на воле. Они тоньше атомов, мельче мельчайшего механизма расшифровки, сложнее слов, цветов, звуков, переработанных в цифру, и   похожи на сонное лицо ребенка. Они большие и медлительные ленивцы. Они из другого сделаны и по другому видны. Не нашими глазами, не нашими ушами и рецепторами. И, по большому счету, не важно их содержание, а важно, что они все-таки прилетали и делали его счастливым только намеками на присутствие.
У подземного перехода, бомжи, за похлебку подпевали Хари Кришна. Хари, хари.Под колокольчики и тантам, хари-хари. Это тоже жизнь. И дальше позвякивали колокольцем и улыбались худощавые женщины и мужчины не бомжи. Это надежда на то, что индийский Хари не даст им подохнуть с голоду. А за бесплатную горячую похлебку в начале февраля и не такое споешь!

80
ДЕТЕНЫШ ОРГИЙ
Дождь шел целую ночь и день. Утром в Москве стоял туман. Павел скучал по деревне, лесу, траве. Вспоминал, как с мамой, ходили по лесным лужайкам и просекам, которых почти не осталось в их местности. Вырубили под коттеджный поселок Джан-сити. Землю выкупил некто Кямран.
А тогда, в детстве, собирал землянику, а мама со знанием дела срезала боровичка. Только травинки появлялись сквозь проталины и уже незаметишь как и первые ягоды созрели и перезрели, во множестве опадая на траву к жукам, улиткам и другой живности.
 Бегая босиком, никогда и не думал ни о каких клещах. Нежнейшая малина таяла во рту. Упругий крыжовник быстро заполнял маленькое плетеное ведерце. Яблоки в том году народились мелкие, но обильные. Все было на местах, и казалось каждый занимался своим делом.
Отец сначала выкапывал чеснок, а затем взялся подкашивать лужайки и тропинки, зная, что маме нравятся его усилия и за обедом она обязательно нальет стопочку, другую. И затем, расслабившись, он сядет на лавке и закурит  любимую «примку». Где-то рядом настырно то ли плакала, то ли рычала циркулярка. Мимо с ведерками шли грибники, а сосед с полным ведром подберезовиков уже шел из леса, и от этого мама заводилась и говорила отцу, что завтра поутру надо обязательно идти, потому что после дождя гриб пошел.
«Какие трудолюбивые у нас люди – минуты на месте не сидят. А кто-то все твердит,  лентяи, пьяницы. И никакие не лентяи, а трудяги! Ни свет ни заря встанут, скотину выгонят, поросей накормят, вечером коров встретят с пастбища, подоят.» – защищал Павел. И настроение  улучшалось, почти как у Грибковца. И то, что перед грозой душно и тетя Галя, мамина сестра, ворчит, когда он идет за ней и подбирает пропущенные  грибы, считал  недоразумением. Ну не из жадности же!  Что ей жалко, что ли? А вот уже и нет ее давно, а только это и вспоминается. Навстречу попались два пожилых человека с потрескавшимися, синеющими сердечными губами.
Им бы в секонде приодеться, да разве ж туда в привоз попадешь – спекулянты затолкают. Он представил, их тихий поцелуй, и ему стало грустно.
 Подошел к машине, щелкнул сигналку, открыл дверь сел за руль, захлопнул.  Сидел, разглядывая спешащих прохожих, и, тихо выжимая газ,  тронулся, заранее представляя неблизкий маршрут. Андрей в Лыжном. На поезде уехал. Надо  забрать. И маму навещу.
Несколько дней назад умер мамин двоюрный брат. С детства был слаб сердцем, но никогда не жаловался. А тут решил помочь соседке растопить баню, а перед этим с раннего утра перекапывал грядки.  А жара стояла несусветная, и ему сплохело.
Выпил таблетки, вроде, полегчало. Вызвали «скорую». Но когда она доберется по бездорожью из райцентра в деревню? Стало хуже. «Покрылся липким потом, как при инфаркте». Все звал маму, говорил, что она стоит и зовет к себе. Так и ушел с мамой, пять минут скорую не дождался.
А тогда, при встрече с Машей, с ним произошло что-то волшебное. Она вдруг в короткий миг, равный разряду микромолнии, стала для него всем миром. Он испытал неимоверное счастье от встречи с ней. И ничем неизменимый юношеский страх от вопроса «Кто он и кем может стать в будущей взрослой жизни?» исчезал с ее появлением. Он говорил себе: «Буду жить ради нее и тогда все смогу» еще точно не представляя, что это значит.
 Цель поставлена – чтоб ей было хорошо! И еще сильнее страх появлялся, когда вновь оставался один и спрашивал себя: «Смогу ли я сделать ее счастливой? Оправдаю ли надежды? Что  вообще умею? Какие у меня способности? Драться!» Прикидывал свои возможности и не находил ответа. Думал о ней высоко, и становилось легко, испытывал невероятное наслаждение только от надежды видеться и разговаривать. Несу ответственность за ее будущее.
Вот она мягко ступает. Каждый шаг, каждое движение запечатлено в нем. Напряжение ступни, пальцев. Вот она садится. Осанка прямая. Присаживается аккуратно, по-девичьи, улыбка радушная, невероятно располагающий голос, которому доверяешь. Как у нее получается говорить шепотом. Из угловатого подростка мгновенно превращаешься в кабальеро. Без нее же все возвращалось на круги своя, и начинал испытывать физическое страдание. Болело все!
Ломало и крутило, силилось, жгло, словно кто-то вытаскивал потроха, ища пораженную  душу. И даже бокс не помогал.
Скулил, плакал, нокаутировал, сбривал шевелюру, терпел одиночество даже в ее не продолжительное отсутствие. Через несколько лет после свадьбы показалось, что все сгладилось. Потребность в ней ослабла. Родилась дочка. Привык до того, что уже казалось – надоела. Еще через какое-то время произошел срыв.
И вот сейчас, через полтора года,  ехал не за Андреем и не к маме, и не для того, чтобы выразить соболезнование по поводу кончины дяди, и даже не для того, чтобы повидать дочку. Ехал, чтобы поговорить с ней. Не хотел произносить слово «бывшей». Так назвать язык не поворачивался.  Наконец, увидел, что есть настоящее, сегодня и сейчас, и как без нее стремительно пролетает жизнь, и  собирался упрашивать  вернуться.
Без нее не видел будущего, хотя если оглянуться и тепла тоже особо не видел, так по минимуму.  Как заставить поверить ее, что он изменился. Она ему нужна! Что все впереди, он сейчас на коне и дальше только радость, и для окончательного счастья не хватает только ее. «Что это за сказка про то, что можно вот так взять и измениться?» – представлял он ее удивление. Да и сам не верю что это возможно, что уж о ней говорить.
Разве что через страдания! Ее отсутствие рядом и есть страдание! Да так и есть. И оно больше, чем когда были вместе.
Через пять часов, приехав в Лыжный, созвонился с Андреем, и тот сообщил, что освободится не раньше, чем через два часа. Поехал к маме мимо Машиного дома в надежде хотя бы случайно увидеть  на улице или возле дома – и тогда не придется заходить. Подъезжая, взволновался.
Она шла не одна! Нет, это не она, это ее тень. Его голова закрутилась как барабан стиральной машины в режиме отжима, так что он почти не мог нормально видеть, управлять собой, а тем более автомобилем. Его несло, но он все же сделал усилие и в последний момент  затормозил рядом со столбом, жестко въехав на бордюр. Медленно поднял голову и сщурясь от попавшего в глаз луча, посмотрел в их сторону и не увидел ничего, кроме ярко-красной ненависти к тому, кто был с ней. Но кто бы он ни был, он будет его жертвой и будет слабой преградой перед желанием вернуть ее.
Оставалось: взять себя в руки и каким-то образом избавиться от ползущей по запотевшему лицу, ярости. Перехватило дыхание, и он несколько раз подряд резко вздохнул и выдохнул: «Ух, е-е-е-е-е-е п-т, с Андрееммм! Не может быть. Вот так да!» Он не верил глазам. Рядом с его Машей шел Андрей. «Что за наваждение!? – снова, пригляделся. – Вот ненасытный – ему уже московских  мало и здесь решил пошерудить». Павел вспомнил, как последнее время Андрея доставала супермодель Аврора и что он просил не пускать ее, потому что она пьяная истеричка  закатывает ему скандал за скандалом, а это вредит работе и имиджу
Супермодель все равно прорывалась и, еще только взглянув на него, показывая средний палец, кричала: « Фак тебе! Да пошел ты на х-р. Фак тебе, фак, фак, в сра…» Взбрыкнув, она уходила, потом еще более нетрезвая зазванивала до опухания ушей. И так с ночи до утра. Андрей звал ее «Камчатка», потому что она была оттуда родом. Встретив Андрея, она намеревалась вывернуться на изнанку, но выйти за него.
Он не спешил исполнить ее желание, понимая, что ей, в первую очередь, нужен его тугой кошелек, а не он сам. Павел  знал, что Андрей вообще не собирался пока ни на ком жениться.
Павла ошарашило появление Андрея поблизости от Маши. Куда он лезет? И  глупо улыбнулся, разглядывая  затылок Андрея: «Такого не может быть!? Ха-а! Он же на совещании. И они незнакомы!?» Павел взглянул  внимательнее. – Да и одежка не та. Все не то!-
«Нет, это не Андрей! В нем нет, Андреевской начинки, а только оболочка, только намек на него, и тот, если снять кальку, вряд ли бы сошелся с настоящим Андреем. Следовательно, это не он!? А кто еще? Кто? Призрак! Нет, это уже слишком! Тут вообще все не так» – сомневаясь Павел  набрал Андрея. Андрей тихо ответил, что занят и освободится только через час. А Маша тем временем как-то особенно нежно держала лже-Андрея за локоть. Они улыбались, и она будто была счастлива.
«А может, не мешать голубкам, ворковать! Куда  лезу? Но она же моя! Я ее первый занял.» – проскочило в нем. Лже-Дмитрий, лже-Андрей – в России прямо эпидемия  на самозванцев. Павел завел машину, понимая, что еще секунда, и они скроются за поворотом. «Не Андрей – и точка! – окончательно решил Павел, глядя на походку и комплекцию Гамлета.
 –Тогда кто? Одно лицо с Андреем, но не Андрей. Угадайка. Бли-з-нец-леденец!? Епт! У него есть близ-нец! Вот уж чего не слышал, того не слышал! Неужели такие совпадения случаются? Скрытный ты, Андрюха: так и умолчал про близнеца. Не иначе с дальним прицелом. Да, точно. Кажется, я что-то припоминаю о том, что Андрей – близнец. Кто-то что-то говорил. Да, да, да, да, кажется Гурд говорил». Павел решал, надо ли разобраться с лже-Андреем или это усугубит отношения с Машей и сделает невозможным примирение. Да и настоящего Андрея можно обидеть. Брат все же, как-никак. От сердца немного отлегло. «Она должна знать, что я изменился, стал другим, и меня теперь не надо бояться, хотя, опять двадцать пять.» – говорил себе Павел.
Напряжение ослабло, и уже не так сильно, как минутой раньше, хотелось врезаться в них на полной скорости. Голова больше не кружилась, и он выругался: «Везде Андрей, куда не ткнись, везде он. А вот теперь и его близнец, его клон, его лапа. Час от часу, не легче. С этим надо что-то делать. Срочно! Так невозможно! Он все метит, этот детеныш оргий!» – причитал Павел. И, не в силах больше смотреть на то, как лже-Андрей поцеловал Машу в щеку, открыл окошко, и выжав до полика,  с пробуксовками, и свистом резины, с неимоверной силой, до белого дыма, и гравия, продирая асфальт, ворвался прямо к ним. 
Маша испуганно повернулась навстречу. Затормозив, Павел выскочил из машины, словно хотел начать поединок. Сработал на опережение.
– Здрасьте!
Маша в испуге, отпрянула и спряталась за  Гамлета. Повисло молчание.
– Привет, говорю, люди!
Гамлет с Машей молчали.
– Ах, как трогательно вы смотритесь: кавалер заслонил грудью даму! Достойно уважения. Как жизнь молодая, Маш? Неужели, нашла, кого посветлее и понадежнее? А ты, Андрей, что молчишь? Скажи хорошее, другу! Молчишь! Не скажешь? А зря. Мог бы и предупредить, что так, мол, и так, твою жену окучиваю.
– А кто Вы? Я Вас не знаю! – сдержано ответил Гамлет.
Павел как будто не расслышал, но про себя все же отметил, что это точно не Андрей. Голос не его.
– Маша, Машенька, мне бы с тобой. Я через полчасика заеду? Пусть Андрей погуляет пока в целях своей же безопасности.
Гамлет недоуменно молчал, не понимая, что происходит и как отвечать на угрозы.
– Не приезжай, пожалуйста, меня не будет! Между нами давно все кончено! – дрожащим голосом ответила Маша.
Павел до хруста сжал кулаки и хотел уже накостылять Гамлету, сделал шаг вперед, но остановился. Вспомнив зарок, и, совершая неимоверное усилие, вымучив улыбку отступил:
– Не будет, говоришь? Что, спрячетесь? Уйдешь, по английски, как ты любишь? Ну, как знаешь. Только знай: во мне еще к тебе не остыло. Так что думай. Тебе жить. А старый-то конь! –
И он резко сел в машину, и, снова выжав до полика, с пробуксовками и визгом сорвался вверх по улице. Ревом мотора, свистом шин разрывая пространство, пугая прохожих и автомобилистов и оставляя Гамлета с вопросом, а Машу с фактом, что вот, придется Гамлету теперь объяснять, кто ее муж.
Павел только перед Машей сжался, а на самом деле  обескуражился  поворотом. Ожидая настоящего Андрея в коридорах областной администрации, где тот встречался с губернатором. Он словно и не замечал, что вокруг идет ремонт и старая мебель, как высохшие кости мамонтов мумифицированные мифические монстры, пылятся вдоль стен, сложенные друг на друга.
 Уже давно никому не нужная, пожелтевшая документация, с приходом компьютеров, выглядела как  древние свитки и церковные книги.  Покоясь на канцелярских столах и стульях, отслуживших и сильно пахнущих пылью, переслужившие и уносящие с собой целую эпоху коридоров власти.
Павел не хотел, слышать, что Маша больше не жена тем более от нее. Не сказал Андрею, что встретил его близнеца. Мысли о Маше перекрыли сожаление, что не заехал к матери и не помянул дядю. Планы расстроились. «А чего хотел? – спрашивал себя Павел. – Чтобы она вот так сидела и ждала, пока  явлюсь. Она же живой человек! Ей тоже надо!» Павел смотрел на дорогу, убеждая себя, что кто-то должен ответить за то, что с ним случилось.
Андрей не обращал внимания на странное поведение Павла, оттого что обдумывал неофициальное предложение губернатора побороться за пост мэра.

81
НОВАЯ ФОРМА
Когда на тебе новая форма, то стараешься играть лучше. А если форма эксклюзив, то совсем рвешься. Новая и блестящая – она втройне придает  настроение. Это,наверно   как спартанцу новые доспехи.
После нескольких лет мытарств без тренера наконец, были вознаграждены. Он неожиданно, чудесным образом, как будто спустившись с небес, появился в нашем захудалом клубе. Мы смотрели на него, как на доброго волшебника. Все, кто застал начало восьмидесятых, более-менее представляют, что такое детский дворовый клуб.
Женщина руководитель! В ее руках инвентарь, теннисные ракетки, шарики и другой  хлам, например шефская хоккейная форма (рвань), коньки сорок последнего размера (дали, чтобы не выкидывать), зато какие – клепанные экстры. Пусть и побитые, ржавые, изрезанные в баталиях, но кожаные полупрофи. Пусть и старые, ссохшиеся, зато мастерские – таких в магазине не купишь. Все лучшее (до обидного) всегда достается шпане.
А на игры не приходят. Руководительница на них кричит, пугает, а что толку . А детей, что поскромнее, придерживают при раздаче, и в итоге достается самое худшее и рваное.
Во многом  из-за формы  не стал хоккеистом! Потому что за форму нужно реально драться, а я ну совсем этого не хотел.
А план по мероприятиям  делают как раз те, кому не досталось формы,но, надо отдать должное, руководительница вскоре раскаялась в том, что неправильно раздала форму.
Но прошёл год, и она все забывает, и налет шпаны повторяется. Мне кажется, что она их боится. А с нами как бы компенсируя за слабость, занимается, как может. Учит бегать, прыгать, и мы ей благодарны. Через клуб  заявляемся на разные соревнования  зимой на «Золотой шайбе»,  летом на «Кожаном мяче».
Еще есть «Веселые старты», теннис, шахматы, шашки. И не беда, что форма рваная, и играют все, кто во что горазд, никакой организации, и счет, как правило, что в футбол, что в хоккей – 15 – 0, 17 – 0 не в нашу пользу.
Мячик пока отскакивает, как от стены, никакого приема, обработки удара, паса и тем более понятия, игры как таковой. Каждый водится, кто во что горазд. Мяч отскакивает, шайба ускользает с клюшки,  соперник бьет локтями по лицу и клюшкой по носу – в игре боли не чувствуешь, а потом уже – будь, что будет. До свадьбы, заживет, приговаривает бабушка. Кровь, шишки, порезы, бывает, когда минус 40, а мы приходим на игру. Чуть не отмораживаем пальцы на ногах. Игра сильнее нас, поэтому терпим, отогреваясь в перерывах на батареях в соседних подъездах.
Игра в нас, а мы в ней. Мы преданы и это стремление быть первыми сидит крепко. Бегаем кроссы,  нагрузка растет, а руководительница, не смыслящая в футболе и хоккее, готовит нас по конькобежной программе. Приседаем до окаменения, прыгаем до судорог, бегаем до темноты в глазах. Уходим домой, сырые от пота и на дрожащих ногах, а утром с трудом ходим, но никто не жалуется.
В четверг утром, перед школой, бежим наперегонки в «Союзпечать» за свежим еженедельником « Футбол- Хоккей» и за несколько дней зачитываем до дыр. Кажется мы серьезные парни, и она, наш руководитель, это видит. Ей хочется, чтобы мы выиграли, и стараемся. Она азартно болеет у бортика и, кричит «Шайбу, шайбу!». Но пока  чаще проигрываем. Нам хочется играть. И  верим что получится, но пока ноль побед.
Мы спортсмены до мозга костей. Ждем, не дождемся следующей тренировки. Плохая погода, снег или дождь не помеха. Это вписано в нас. В общем,  расцвели не в свою пору, и, как говорят в округе, руководителю с нами повезло, но пока этого не понимаем, для нас пахать в порядке вещей, мы – фанаты.
Взрослые по-настоящему удивлены такой настойчивостью. И вот через несколько лет пахоты, после множества неудач и прочей чехарды, закаленные, незаметно как то само собой стали готовы к свершениям. В такие моменты и случаются переломы в свою пользу. Как говорят, не мытьем, так катаньем. Единственное, чего нам не хватало в тот момент, так это, говоря современным языком, хорошего менеджмента и новой формы.
Уже долгое время нам обещали тренера. И вот в один из зимних дней мы его  увидели. Длинное черное пальто, галстук, аккуратно зачесанный волос. Перед нами наш новый тренер по имени Миша.
Он, строг, авторитетен, к тому же как-то не по-местному стильно и аккуратно одет. Заворожено смотрим и понимаем, что нам сильно повезло с этим умным, стремительным и жутко деловым человеком. Откуда он взялся в нашей заболоченной местности, оставалось только удивляться. Он сразу загипнотизировал, и околдовал обаянием. Видели, что он не простак и знает, как стать чемпионами.
Уверенно и без тени сомнения, словно делал это уже не раз и не два,  он повел нас за собой к вершинам побед. «Ну что? – говорил он нам. – План такой.
Будем брать район, затем город, затем область, а уж затем и на республику замахнуться можно. А Союз только через год. Не раньше! На другое, господа футболисты, я не согласен». Наши глаза, оттого, что нас назвали господами и пораженные перечнем заявленных перспектив, заполыхали неугасимым огнем. Мы ему поверили.
Головы кружились от перспектив. И не беда, что руководитель смотрела на него как-то настороженно. Мы этого не замечали, но  знали и уже предчувствовали, что с ним каким-то  образом станем чемпионами, а ради этого  готовы были тренироваться круглосуточно и не спать, и не есть, и даже не смотреть телевизор.
Чувствовали себя темными лошадками, которые в один из дней сорвут банк. Он говорил: Каждому индивидуально пошьем форму, каждого обмерим, затем будем ее примерять и потом станем чемпионами».
Так и случилось! Чтоб не произошло ошибки в размерах, он сам всех обмерил. С некоторыми ребятами о чем-то шутил, и все мерки аккуратно занес в блокнот. Он генерал, а мы его солдаты. Про форму мы до самого конца не верили, оттого что никогда раньше у нас не было хорошей формы, а тем более сшитой на заказ.
И вот ее принесли. Она выглядела шикарно и нереально красиво. Салатовая с синим. К раздаче, как всегда, подтянулась  шпана, но Миша никому  ничего не дал.
За это один из них обозвал его пидором. Мы ждали, что он разнесет их в клочья, но он, крикнув хулигану, чтобы тот убирался, и как ни в чем не бывало продолжил выдачу.
А мы были счастливы и удивлены одновременно: ведь у нас в районе за такое слово могли и убить. Я получил 11-й номер и ощутил себя маленькой восходящей звездой с крепкими бугристыми мышцами на теле и чемпионским огнем в глазах. И наше трудолюбие и долготерпение выстрелило. Все мы тогда считали, что главное в нас – это форма и что за такую красивую, не разодранную, не гнилую можно и умереть.
Миша так и говорил: «Только попробуйте опозорить  форму! Только попробуйте играть в полсилы! Вы должны их всех сделать! Я все поставил на вас! Вы должны оправдать!» – говорил он. А убеждать он умел.
На удивление, он сделал меня капитаном, и я уже не мог подвести, не мог опозорить и, как полководец – царь Леонид, вел своих «триста спартанцев» с победным криком и свистом ветра в ушах, бесстрашно прорезая пространство. И не беда, что пас не до конца отработан и удар не поставлен.
Бей, беги, коллективный отбор и такой же напор – куча мала. Так и перебегали всех в районе, а затем и передавили по пенальти – бух-бух, криво-косо, но все в ворота. И вот мой последний и решающий удар!
Сердце выпрыгивает из ушей, висков, глаз, груди. Оно везде! Даже в ногах! Разбег! Удар! Смазал! Мяч летит низом, через чур не спеша, под правую штангу, подпрыгивая на кочках! Вратарь завалился и вот-вот дотянется, но… Чиркает пальцами, и мяч пересекает ленточку.
Го-о-о-ол! Победа! Бежим друг к другу! Куча мала! Мы это сделали, парни! Глотки содрали, орать. Слезы радости у нас – горя у них. Экстаз, крики «Пеле, Горинча, Бекенбауэр!». Мы на городе! Мы на городе! Мы сделали «Вымпел»! Сделали!!!
Непобедимый «Вымпел», в котором полкоманды подставок из детской спортивной школы. Наш тренер – гений, и не беда, что его не принимают другие тренеры и как-то презрительно смотрят. Просто завидуют и демонстративно не здороваются, чтобы унизить выскочку, а нас почему-то спрашивают, делая загадочное лицо: «А как у вас тренер?» А мы гордо отвечаем: «Нормально, отлично, классно!»
Так и есть – они просто завидуют! Они ничего не понимают! В них нет его таланта и его азарта, порыва, умения убедить!
Он не такой, как они.
Первенство города. Все матчи проходят в центре города на стадионе «Динамо». После «Вымпела» нам уже никто не страшен, мы всех колим, как орешки. «Авиатор», «Космос», «Бригантина», «Титовец» и «Автозаводец» – все повержены. Мы поймали  игру. Мы всех гасим. И – о чудо! – мы опять занимаем первое место!
Вот так незаметно, на одном дыхании, и снова без травм. У нас уже все, как у мастеров: спортивный режим, утром тренировка, вечером тренировка. Все, как у серьезной команды: форма, хорошие мячи, игры расписаны.
И результат налицо: мы всех делаем. Райком доволен. Тренер кричит: «Бежать!», и мы бежим. Тренер кричит: «Делайте!», и мы делаем, несмотря на жару, пыль, дождь, по сырому полю. И в итоге ни одного проигрыша и одна ничья. И это мы, еще в прошлом году проигравшие «Вымпелу» 0 – 9, становимся чемпионами города и едем на первенство области! От одной мысли об этом бегут мурашки, и хочется плакать от счастья, и мы радостно плачем. Мы прорвали пояс безразличия и невезения. Пустые летние коридоры школы, осенью встретят нас как триумфаторов.
Впереди область. Надо же, целая область! А там есть сильные, есть технари и бегуны покрепче наших и есть деревенские крепыши, желающие засветиться. И они будут рвать и рваться, и будут подставы, и бритые переростки. И все об этом будут знать, но будет поздно, время уйдет, а горечь поражения расползется кляксой по чистым листам детских душ и надежд.
Но мы этого еще не знаем и поэтому вышли в финал, и бились, что было сил, но, опять же, эти подставы из спортивной школы и техника у них лучше, и отбор мяча четче. Здесь уж не разгуляешься: чуть что – подкат, отбор. Отбор, да и вратарь явно не со двора пришел – видна серьезная подготовка.
И так обидно. У нас все по-честному. Мы-то и в правду со двора вышли и  выстрадали свои победы, и дошли до финала первенства области, а они, хитрецы, набрали готовеньких, стрелянных-обстрелянных из спортшколы, и то еле-еле нас по пенальти одолели в один гол.
Обидно до слез! Наш гениальный тренер кричит и рвет на себе рубашку, что снимет их, но затем с ним поговорили их представители, и он как-то присмирел. Все затихло. Закулисные игры сделали свое черное дело.
Понурив голову и разведя руками, он сказал, что мы еще не дотягиваем до республики. Впервые  увидели его растерянным. Да мы и так видели, что чуть-чуть не дотягиваем, и без его слов, но обидно, что так все и оказалось.
Нечестно победившую команду на республике сняли за подставки. Вот гады! Лучше бы уж нас пропустили. Мы-то были чисты, как слеза младенца. За год я отрастил шевелюру, как у Герда Мюллера, оттого что мне особо нравились фото из «Футбол – Хоккея», где он головой в падении забивает гол.
Такой бежит, и волосы развеваются как языки пламени, даже круче, чем у Кэмпеса. С наступлением тепла жарковато, но ради футбола  терпел и не стригся. А тут еще и Марадонна объявился и сразу завладел сознанием, словно был родственной душой.
Через год мы все же выиграли чемпионат области и дружно поехали на первенство России в город Петрозаводск, который отличался покатостью  ландшафта и прохладой даже в самые жаркие летние дни. Поэтому играть было легко и приятно, что, собственно, мы с удовольствием и делали.
Медленно, но верно, пробираясь к финалу, который нам представлялся неким эксклюзивным шедевром игры, подобно местным деревянным Кижам.
Да, да, мы уже летали от своей значимости. Именно там с полной силой и проявились наклонности нашего гениального тренера. Оказалось, что он уже сидел в тюрьме. И сейчас я думаю, как же после такого его к нам подпустили? И если б не подпустили, кем бы мы были?
Рискнули и пустили «козла в огород» из-за неугасимого тренерского таланта. Ведь, как оказалось, и раньше он не раз приводил команды к чемпионству, но только те успехи были в хоккее с мячом, и выигрывали они, аж первенства СССР!  Не одно! А несколько подряд!
В  Петрозаводске его бессознательное все же проснулось. Будучи во хмелю, он так мягко и без насилия пристал к  ребятам. Они, как претенденты на заклание, словно специально были поселены им в свою комнату. А ближе к ночи, приняв коньяка, он не удержался и как бы случайно прилег  к одному из них. Пока гладил, тот терпел, но, когда начал снимать трусы, парень как ошпаренный выпрыгнул из его объятий и со скоростью звука убежал к нам в комнату. Недолго думая,  сиганул и второй.
В недоумении слушали их рассказы и не верили своим ушам. Все истерически смеялись. У нас игра на носу, а атмосфера в коллективе возбужденная. Некоторые после случившегося спали по двое на  кровати. Решили утром поговорить с Мишей, а если не послушает, то метелить. Я волновался, ведь капитан, а он мужик к тому же тренер. Как же предъявить человеку, а тем более тренеру, такое!
 Утром  вызвал Мишу на разговор. Тот начал отпираться, мол, этого не могло быть, им показалось, но я ему, как мог,  объяснил, что это наши ребята и они врать не будут. Дальше , как робот, заметил, что если с его стороны еще что-нибудь подобное повторится, то мы соберемся и всей толпой ему накостыляем, так что мало не покажется.
Он проникся серьезностью наших намерений и дал обещание больше не приставать. Насчет нас он сдержал слово, но, кажется, в этот же вечер после ресторана, будучи в подпитии, пристал к главному судье, который на следующий день как-то загадочно заметил мне, как капитану, как мы  терпим такого тренера.
 Миша кайфовал, тратил командировочные, всячески экономя на нас. В нашу сторону мелочился и жадничал. Мы не обижались. Турнир  отыграли хорошо. Но, как всегда, напоролись на подставы из ДЮСШ.
Правда, я тоже уже был не дворовый, а, скорее, подставной, потому что уже год как после прошлого турнира занимался в спорт школе. На турнире в Петрозаводске  заняли третье место. В раздевалке Миша истерично кричал, что снимет ту команду, но мы уже сами не хотели с ним никуда ехать! Нам было стыдно и позорно, что у нас такой тренер.
Тогда  стал лучшим игроком турнира, и меня пригласили в ШВСМ г.Москва и в СДЮШОР «Динамо» г.Минск.  Не поехал, оттого что  не пустила бабушка. Так вот и остался в своей команде, в которой тренер почему-то не выдавал  награды, объясняя это тем, что мы перебежим в другие команды. Лично мне это было неинтересно. 
Играл не ради грамот и значков, а ради самой игры. Нашего гениального тренера Мишу после  турнира, больше никогда не видел.
Говорят, его зарезали урки, с которыми он выпивал. Ему как-то грубо и по-бандитски просто засадили нож в сердце, когда после третьей бутылки узнали, что он «опущенный педофил» сидит с ними бухает. Словно до выпивки, не знали.
Скорее просто, решили бухнуть на халяву. Мне было его жалко, хотя я понимал, что он негодяй, и все такое: педофил, растлитель малолетних, извращенец, приставал к ребятам.
Скорее всего, он и сам не был хозяином  себе и своим наклонностям. Он был  больным человеком, который каким-то образом своим талантом и нашим желанием все же сделал из нас чемпионов. Вот и понимай, как хочешь, такое сочетание. Гениальный педофил! Господи, за что нам такое?



82
ДОЛГОЗИМЦЫ
Павел не хотел оттягивать встречу с Гамлетом. К тому же до конца не понимал странности ситуации и тешил себя иллюзией, что Гамлет окажется импотентом, а Маша не та женщина, которая сможет полюбить такого.
 «Он ей не втыкает, не фига не втыкает, а если втыкает, тогда я ему «корень-то» подрежу. – твердил он во хмелю и, словно дервиш, подскакивал на месте, мгновенно проводя двоечку по своей тени, но так до конца и не уверил себя, что сделает. – Сначала в челюсть,  потом коленкой по яйцам, а уж затем. -
Вот Маша идет нагишом, ее руки болтаются как сосиски, и она прыгает в его глаза, не боясь разбиться, зная, что у него ей безопасно и мягко, как на батуте. Моя душа и тело как пуховая перина для ее кувырков, если, конечно, она, моя. А если она не моя, то душа отравится ревностью. Что я болтаю? Что-о-о?
«Брось ее, брось. – шепчет душа. – Сделаем все тихо, словно и ничего не случилось. Брось, пока еще не случилось» – вторит взлохмаченный синий демон.
А Гамлет все писал. Кое-что из написанного ему было интересно, но почти ничего смешно. Он блуждал и поэтому, наверное, не особо переживал, что пока все как-то усреднено, на троечку, нестарательно, как то пьяно и в полсилы.
 Нет бритвенной остроты, воинственного крика, болезненного вопля, граммотно расставленных акцентов, нет рыночного спроса, мало радужных красок, а может, и таланта нет достаточного, чтобы прорвать полосу отчуждения и выйти на широкий простор пред светлы очи читателей.
Казалось бы, ни к чему не обязывающая писанина. Но так говорить – это же себя не уважать. И как много времени занимает. Жизнь! Уважение к себе? А где любовь к себе? Эгоизм! А вы что хотели? Пишет вечером, хотя, должен ночью. Отпирается что не должен, никому и ничего. К тому же пока еще боится показаться Маше  съехавшим графоманом, а соседям – тунеядцем, поэтому пишет только по выходным и по вечерам, когда приходит с работы, а этого мало, и от этого  испытывает творческое голодание. Распирает!
Иногда так уставал, что не до чего. Хотя понимал, что надо бы недоверчиво и самоуверенно талантливо, как Пропеллер или Гектор Дорофеев, или тот же Гектор Марадонин, или Воронин, или Веничка с отстраненным видом, броситься на абордаж чьих-то, а не только своих, смыслов, случаев, ситуаций, записать на слух, изменить прежний смысл.
Ему кажется, что он видит перспективу с высоты птичьего полета. Апельсиновые рощи которых никогда не видел, радуют и удивляют солнечностью. Рядом с разноцветной сестрой таланта толпились черно-белые писатели. «Рабочий и колхозница» ушли с постамента глотнуть пивка и не вернулись, бля-ская церемония награждения MTV затянулась.
 По всему видно, что лучше сразу смириться с тем, что придется умереть в нищете. Жить в разлуке с близкими, соблюдая монашеский обет перед словом, чтобы наконец-то после долгих попыток подобраться к самадхе писания и ни о чем не жалеть, кроме того скольких женщин не полюбил и сколько денег не украл, из за того что отсутствовал в реальной жизни. Но для меня то она и была самая что не на есть реальная.
Расслабься! Думай о хорошем! И не факт, что твои опусы кому-то интересны, а тем более продаваемы. Ну, лишь бы самому было не противно перечитывать. Лишь бы незаметно не предать кого то. О, да!  И одно дело описать и как описать, другое – реально пройти, а затем уже и вербально, и снова, и снова, и снова на пятой точке искать пятый угол. Не предать кого? Пройти и выдумать, все же есть разница, при том, что часто плохо видно, заляпано, переплетено и завязано в клубок черт знает что с чем и как. Реальность с вымыслом?
Много того, что трудно не то что разглядеть, а просто понять. Как правильно начать? Как закончить? И сейчас вроде как в тебе есть все, то, что ты описываешь! О чем это утверждение. Не в чем нельзя быть до конца уверенным! Постоянные изменения основная проблема бытия. И спасение!? И несмотря на переменчивость,  делаем серьезные рожицы и пишем, и фанатеем, и перегибаем палку, чтобы натянуть тетиву, кажется что контролируем хаос, а , он, она , оно распрямляется и рвет кожу, а мы, несмотря ни на что, сочиняем и получаем удовольствие от космических перегрузок, которые испытываем и особенно в период долгозимья. Хотя предполагаю, что кто то вообще не напрягается, кто то так одарен, что просто кайфует от процесса, ну что же за них можно порадоваться и как говорится «Флаг им в руки!»
Долгозимье! Некоторым из-за «бугра» кажется, что мы не в себе и от этого так упорно не хотим жить легко, чтобы со временем превратиться в среднестатистического улыбчивого еврокорпоративного клона. Разговоры праздного человека, на праздные темы. Лучше б подумал где что спиз—ть! А ты вот попробуй, попаши от зари до зари, тем более, если никто не заставляет. Это уже гражданский выбор. Нет, это всего лишь пахота за кусок хлеба. Да не знаю что это. Рабство и рабовладение!?
Но этим путем идут они! Но не мы! И вы никуда не денетесь! Говорят они. Но нам жаль менять вольницу, на кусочек сытой жизни. Не хочется больше никого эксплуатировать. Нам и так хорошо. А если что украдем на то и будем жить дальше, а заработать это увольте, не по нашему не по советски. И от этого никакого настроения, один кисляк катит. И к тому же  пить нормально не умеем, напарываемся в хламину и мрем. Ну тоже нужно, иногда!
Япония, Китай, в первых рядах глобалистов. Кажется что личное,  жертвовано в угоду! Вот мне интересно, а клон в человека может превратиться? Нет! Это невозможно? Трудно. Сейчас пока, никто не знает. И в жизни нет ничего невозможного! А вот говорят, есть много чего! Все! Сколько людей столько и мнений. Эволюционно люди мало изменились, разве что поумнели. А так клоны и есть люди, только особенные. В общем их не жалко если что и стереть в порошок можно.
А потому и не хотим раньше времени еще и в глобальное ярмо  лезть, потому что и хотели бы, да не можем стать легче тех, которые уже давно в нем. Климат уж больно суров, дыхание простужено, внутри все что то булькает лишнее, десны кровят, денег мало – на хорошие зубы не хватит. И остается ждать чуда, и арктические отблески в небе  как серпом по яйцам, становятся единственными желанными картинками после запойной недели. Печень вздувается, и врач в ужасе, гипотоз, но тебе смешно, тебе уже почти все  по. Ты блин сдохнуть хочешь, но не просыпаться, из ночи, снова в ночь, в крик, в дым, в пот и боль.
 Время идет! И вот уже почти согласились, что  корпоратив – это, скорее, хорошо! А затяжное одиночество – усталость и болезнь! Уныние грех, не забывай об этом! Но мы же о писателях, а не об обывателях. Писатели, вроде как, не поддаются массовым законам. Одиночество их крест. Ах да! Еще как поддаются! Есть и пить хотят не меньше и есть и спать!  Философия тоже хочет крабов и устриц. И даже если нет таланта, а только одно сплошное трудолюбие и упрямство, тем более! Долгозимские тире, цинковые мазохисты, готовы к бою! Готовьтесь замарализируют до полусмерти, что даже хуже чем до смерти! Будешь жить и мучиться, преодолевая их установки! Но слава Богу не все такие, далеко не все. Есть и не обидчивые! Есть и пацаны!
Ради метафизики и профилактики толстокожести, чтобы срезы не заросли и не зажили, бередим их, руганью, приговаривая: «Мы же люди, а не клоны! И поэтому должны чувствовать боль! На этом все построено! Если не будет боли, все рухнет! Постулаты и семьи развалятся. Жены не выдержат, всем довольного  мужа. Писательская жена – это же нечто величественно ущемленное! Королева в изгнании. Подопытный экземпляр, под микроскопом.
Если же увлечен и видишь то, чего не видит большинство, тогда, возможно, ты талант, и у тебя все будет неповторимо остро, неприлизано и в то же время продумано до мелочей – так тебе объяснят, когда высокий покровитель даст команду  раскрутить. Даже если ты придурок и только тем интересен.
И раскрутят же! Вот только не хочется верить, что так все и происходит. Скорее нет. Но говорят! И, занятый любимым делом, даже не почувствуешь, что уже не просто хреново пишешь, а реально отвратительно и гибнешь в нечистотах, превратившись в нечто, чудовищное, объясняя себе что всего лишь возрождаешься в другом качестве! Тоже может, но вряд ли.
И если  выживешь, и останется в тебе кое-что человеческое, тогда, возможно, мы и познакомимся. Тебе рано или поздно заплатят! Никуда не денутся. Подозрения  застелют кому то глаза, и ты прошмыгнешь.
Хитрец! Скопировал? Где то ****анул! Но нельзя сказать точно откуда, но точно скопировал. В том то и фиг? Многие долгозимцы жизнь отдали бы за такое везение, как талант, помноженный на трудолюбие, который к тому же может видеть невидимое и предсказать непредсказуемое. А характер? И он важен. Сказануть такое! Нужно быть тугоплавким самураем!Легко! Везучий, бродяга! И кажется пока не самовлюбленный нарцисс.
Глаголом жжет сердца! Но нет пророков в своем Отечестве! Зависть к хорошему рассказчику есть, но она ничто по сравнению с жалостью к нему же. Почему? Да вот жалко его и все! Просто так. Сравнения не в свою пользу.
Думаю, куда мне до их образовательного кругозора и самопожертвования во имя литературы. Отца родного не пожалеют, препарируют. Они и есть те, кто не сломался, восхищая нас, сирых, крепостью генов и (удивительно) посреди окружающего вырождения какой-то неправдоподобно хорошей наследственностью, как будто все это время  отсиживались где-то в бункере, в лесах, на болотах, а теперь вышли.
И не удивляйтесь, если вам новомодный филистер, часто говорящий вашими же словами, разочарованно скажет, что он думал, что писатели умные, а, оказывается, нет. Не отчаивайтесь – такое случается. Тем более действительно, наверное, часто писатели дают повод. 
А скорее,  всего он никогда и не думал, будто писатели умные, а завтра он обзовет вас при всех евреем и еще удивится, когда вы поблагодарите его за столь высокую оценку. Он еще тот могильщик! Умеет на чужом горе заработать! Всеядный чувак! Пожиратель здравого смысла!
Герой нашего времени! Будет стихи читать на могиле, и соболезновать  еще год, скромно ожидая благодарности! Ничем не побрезгует, если баксы маячат! И забудет в тот же момент о вашем существовании, как разденет до трусов и  пустит по миру.
И ни за что не растеряется, ибо модное зло всегда показательно улыбчиво, бодро, и на словах нечеловечески добро, хочет умереть героической смертью, и прожить жизнь бессребреника, но на деле все оказывается ровно наоборот. Злое, жадное, похотливое чудовище.
Его трудно осуждать, ибо он успешный человек и продукт своего времени. Хоть и чудовище. А поэтому его не пугает, что откаты превысили все ожидания. А потом кто-то удивляется, отчего у нас все хуже и хуже, когда по всем параметрам должно быть все лучше и лучше. Даже Грузия с Литвой не боятся.
Да, да уже видели и знаем, что из-под маски выползет жадное, лживое, похотливое, хорошо пахнущее красивое существо, которое, если потребуется, ради наживы обвинит вас во всех смертных грехах и, как ни странно, вы согласитесь со всеми пунктам обвинения. «Потому что, извините, мне некогда ерундой заниматься» – скажете вы.
Философ! Строит из себя! Такова роль современного новомодного, обаятельно улыбчивого героя нашего времени, члена президентской партии, борца с коррупцией, который должен во что бы то ни стало обаять свою новую жертву, запугать старую, ездить на роскошном авто и иметь только самых красивых девушек, и еще желательно замужних, для перца.
Из другой оперы. А когда при Союзе все более-менее «лижущие» писатели червончики стригли, некоторые, такие как Макдональд Анин, не особо вкусили  денег. Да и  деньги тогда не были прямым продолжением славы, а были какого-то рода следствием извращенного устройства системы, когда нахрапом можно было продавить в печать любого придурка. Во избежание нападок, почвенников не трогаю.
И можно было брать нахрапом председателей союзов писателей. И брали горлом и другими местами. Говорят материально это того стоило. Жили сытно! Ради мнимой истины нервов себе испортили. Зато это влияло на творческое долголетие. Хочешь – не хочешь – пришлось пережить гонителей.
Так со стороны казалось Гамлету, который не переваривал тезку принца датского, но не как персонажа, а как одноименное название произведения, каждый раз оговариваясь, что Шекспир здесь ни при чем.
Приходилось молча игнорировать театральные афиши с одноименным названием, а хотелось рвать. Что это? Из-за чего? Он не понимал себя, считая за дурь. Утверждения, что во времена Союза литература заменяла людям церковь, его не вдохновляла. У церкви тысячелетняя история мученичества и святости, не говоря уже о кровавых заблуждениях.
А что литература? Почти тоже, но только крови меньше. А заслуг не меньше. И что-то сакральное впридачу. Камлание. Не что иное, как инструментарий -шоубиза. И относился к литературе приблизительно также как к высказыванию, что шоу продолжается при любой погоде. Ибо писать хоть и стеснялся, но хотел давно. Догадывался, что в основном для таких же, как сам задницу отсиживал, когда хочется резвиться. Предполагая, что, возможно, и для чего-то еще другого, может, ради  денег, даже не для себя, а когда нибудь, посмертно, в качестве завещания, для Ангела, но, конечно же, только в последнюю очередь ради них. Да и зачем Ангелу деньги!
И все кропал. Задира! Писал долго, упорно, не замечая, что уже пишет впроголодь. Признавать и не собирались! Уж и не надеялся! Делал вид. Обманывал провидение и себя. Бесполезно. Игнорировали и не давали рецензии, заслуженно. Только за деньги. Бесплатно не считали нужным. А за деньги покупать рецензию  не  претило. Не хотел. Да и денег не было.
Родственники и друзья, перестали понимать  мотивации. Зачем  это? В шоу-бизнес захотел? Разврата жаждет? Бес окаянный! Надо же, крыша съехала. Был мелкий бизнесмен, а стал непризнанный писатель. Это повышение или понижение ? Ладно, если совмещает. Это еще можно понять. Но если нет! Есть, конечно, примеры. Но чтоб вот так, вообще бросить все и писать. А чем кормиться? Нечем! Йог что ли? И никто не предположил что просто потребность и все, а йог, не йог, дело третье.Потребность?
Особый мазохистский кайф Гамлет испытывал, когда наблюдал облака сюжетов, фраз, слов, метафор, уплывающих за  горизонты сознания. Ну плывут как дирижабли и Бог с ними пусть плывут!
При этом  лежал, в кровати не шелохнувшись. Суставы ныли к перемене погоды, как у простуженного радиста перед сеансом радиосвязи в тылу. Изощрялся,  он над собой. За окном снова висела сизая дымка горевшего мусора. Машенька спала, а вставать, скрипеть кроватью и будить ее казалось жестоко. Она же рано встает. Остается только объяснять себе, что сюжеты и метафоры еще приплывут много раз, а пожалеть Машу правильней.
Где-то в глубине понимал, что ничего не правильней и фиг приплывут. Те, что уплыли, уже не приплывут, а возможно, именно они и были тем самым долгожданным эксклюзивом, квинтэссенцией долгой душевной работы, теми несколькими строками, по которым  запомнят.
Слово «работа» на каком-то этапе хотелось ликвидировать и наконец-то получать удовольствие, но не вышло. Работу не спутаешь ни с чем. А тем временем  малодушно дрых. Да пускай бы дрых, все же ночь на дворе, так нет же! Просто лежал и , не вставал, как предатель чистого листа и представляя,  свое место за кладбищенской оградой искусства.
В чем мое предательство и сам не знаю? Так уж и не знаешь? Ведь даже не шелохнулся! И не понял, что этим и отличаешься от тончайшего нерва гения, да и не светишься.
Кому-то совсем ничего не плывет, а тут так разбрасываться. Сволочь! «Гений бы не удержался – полз бы, если б даже ноги не ходили, на последнем издохе начеркал кровиночкой пару фраз. А ты не соизволил! Бездарь!» – разговаривал он сам с собой. Видите ли, не мог  жертвовать сном Маши, а куда уж там остальным. Ее сон пожалел!Нормально не спал уже много дней и месяцев, и, наверное, даже лет, все ждал этих опухших, напичканных настроением, беременных прозрением, и снова вдохновением, идеями, облаков.
А как они плыли, а просто не смог встать и записать, виня во всем медлительное и призрачное Дао, если б еще что-то в нем понимал. И что за проблема? Маша еще тут со своим вопросом: «А Дао – это китайский Бог?» – «Ну, что-то в этом роде!» А всему виной привычка искать виновных, а не разобраться, наконец, с собственной ленью. Да какая лень если не жалею пупка своего. Причем здесь лень? Скорее, что-то другое! Например, опасение разрушить то, что уже есть, и неуверенность найти или создать лучше. Ну это вообще виллы, какая то донная муть. Будь попроще и люди к тебе потянутся гуманитарий, гуманоид, гуманист. Кто ты такой?
Лежишь под одеялом и наблюдаешь облака мыслей. Наблюдая за их девственной чистотой, уже зная, что такое возможно только ночью, а утром из труб опять польется ржавчина, и уже ничего не разделить и не отмыть. А тут само плыло сквозь голову, а поленился встать ради ее сна, тепла и бритых подмышек, хорошего фен-шуя для самой что ни на есть обычной женщины, которая даже не жена, хотя,  что еще ценнее, спасительница в трудной ситуации.
В благородство играю, а сам даже не знаю, когда у нее День рождения! Кажется, в сентябре. Она – Весы. Она еще не видела меня в пиджаке при параде, и  тем более разного: белого, черного, пьяного, рыжего, серого, бедного, зажиточного, потного, визгливого, нет только не визгливого – всякого. Все еще впереди! Придется пройти, а так не хочется.  Так не хочется проходить  заново! С кем-то проходил же, раньше.
По ее взгляду иногда кажется, что были знакомы. Очень, близко! Что-то проскальзывает. Усмешка? Подозрительность. Так или иначе, все мы копим не только положительное, но и недовольство. И в один из дней она скажет: «Знаешь, дорогой, мне надоело, что ты ешь лук и подолгу читаешь в туалете. А еще не думаешь не о чем серьезном, о текущем кране, не хочешь заматереть, и хотя бы обеспечить свою старость.»
Глядя, как уплывают те облака, иногда хочется сказать: «А плевать я хотел на какие-то там мысли, которые к тому же не приносят ничего, кроме проблем с психикой. И  еще вызывают ощущение, что  с возрастом становишься безжалостным фантом с желаниями которым не суждено сбыться, и приносящим в жертву не только свое благополучие. А и все что под руку попадется. Уже понимая, что любое благополучие становится предметом  зависти и нападок даже со стороны близких, не говоря уже об остальных, не понимающих, что все уже давно придумано и все остальное – лишь более-менее талантливые вариации, предыдущего и ничего более. Давно было есть и будет!». И тогда хочется все бросить и бежать прочь.
А если сказать, что всему виной простая, элементарная пыль, то недалеко погрешу от истины. Сказать можно все что угодно. Демагогия сильное оружие. Почти из сериала! И прикольно увидеть, что и под эту околесицу начнут выстраиваться события. Электронные приборы прямо-таки поедают пыль, а она их обволакивает и ломает. Мы поедаем пищу, и она нас окисляет!
А без пищи – никуда! Он подозревал, что выглядит как чучело, хотя когда-то, еще не так давно, верил, что в порядке, пока кто то не назвал его пупсом с детскими глазами. Да же от сигарет он видел как с каждым днем меняется его лицо. Ему это не нравилось, но он не мог бросить! Может я просто очень хороший, но слабый думал он. Нет, я жирная тупая свинья, вот кто я. Ух блин, как!Сам про себя то можно.
И как быть, если человеку выбили передние зубы? Что ему делать? как жить? А зубы нынче, дорогие. А без зубов ты никто! Это сакральное дело. Не каждому по силам вставить. Остается одеть телогрейку, шапку-ушанку, валенки или рваные кроссовки и стать эдаким дедом с «Беломором» в деснах. А как, скажите, не реагировать на ее поцелуй, если от него даже про отсутствие зубов забываешь и за это мысленно говоришь ей «спасибо». Она жуть какая, эта Маша.
А после встречи с Павлом возможно придется реагировать на нее отрицательно, то есть совсем не реагировать. Придется  спрашивать, как она может целовать такое беззубое чудище, как я. Специально вызывать в ней отвращение. Стараться все меньше прикасаться.
С ней легко и улыбчиво, несмотря на то, что рядом мясорубка и мы все больше распадаемся на аутентичные системы. Расставаться всегда трудно. Гамлет прятал печальный взгляд под непрозрачными кожами век. Сырые листья и такие же перья птиц вместо ресниц медленно высыхали от слез под лучами теплого солнца.
Он сотни раз видел в окно, как преломляются лучи и из ничего, почти как у Гудвина, появляется радуга. Физически ощущал и слышал, как солнечные лучи, шурша сухой бумагой небес, сквозь ночь тянутся к нему с другого конца Земли. Здесь же, недалеко, на лужайке весело игрался чудо-зверь Ганеша и еще какие то диковинные звери из неведомых краев.
И Гамлет уже не старался убедить их и себя, что он – самостоятельная сила, оттого что и сам разуверился, что это так. «Ганеша – это слон?» – спрашивала Маша. «Бритый мамонт!» – отвечал он.
А вокруг много заблуждающихся и считающих себя звездами. В смысле, что они, так же как и настоящие звезды, светят, но не греют. На них хочется смотреть, в надежде рассмотреть схожесть, а от этого и перспективу.
Перспектива! Состариться и сдохнуть, так и не сыграв свою главную роль! А у них экстерьер и повадки, везунчиков. Вот только злые потухшие от нечестной борьбы, глаза многих выдают. Улыбаются они тоже через немогу.
Ищу сходство. Талант. Ничем не хуже! Много лучше! Надо признать, что в них есть магия, гипноз, перфоманс, термоядер, секс, синтез. Везение! И, глядя на себя, понимаю, что человек – это очень сложная филигранная конструкция. Фонтан с подсветкой!
Он искренне заблуждался, а в это время Солнце жгло Меркурий, Марс, Венеру, превращая их в раскаленные сферы, а уроки, якобы, в том, что не надо слишком близко приближаться к звездам, даже если у вас есть  атмосфера. Не поможет.
С перочинным ножичком против динозавра! Хотя люди-звезды вряд ли имеют такое поражающее действие. «А есть ли у планет мозги?» – спросите вы. «Не исключено» – скажу я. Откуда мне знать? У нас же есть мозжечки. А кто мы такие? Пыль в сравнении с ними!
Дистанция – это вопрос жизни и смерти. Если ее нет осколки звезд врываются и все рушат. Сначала становится очень жарко, потом очень холодно.
Гамлет ушел бы, сразу после встречи с Павлом, если б не одно «но»: ему некуда идти и, он нравится Маше. Он жалел ее, хотя знал, что, как ни странно, жалость  разрушительна, а жесткость – созидательна. Это уже как будто было со мной в другой жизни, из которой бежал, но не сбежал. Из жалости? Что за выдумки? Никто и не нуждался в жалости. Ты сам жалок. Страшный, беззубый фрик! Будешь изображать убогое ревущее белугой заколдованное чудище из былины.
Он что-то увидел в Маше. Противоречие что ли. Вместо обычных расчетливых глаз – желанную вдумчивость, такую терпеливость, словно она знала его раньше много лет подряд, и знает как с ним  вести. А еще, доброе расположение и ожидание конца истории. Она – веселая, заводная, местами задорная, и  вряд ли я бы ей понравился, если бы хранил деньги в портмоне. Но это  глупости, и совсем не обязательно, может, и наоборот.
Ему показалось, что она тоже долго искала и, наконец, нашла в нем нужное, быть может, даже похожее на себя, только в мужском обличии. И – о, Боже! – когда присмотрелся к ней тогда в больнице что то почувствовал,  а сейчас увидел, что  правда.
Мы  похожи! Теперь мы были связаны с ней невидимой нитью радости, подкрепленной стремлением к сближению. Мы – словно две женщины или два мужчины, два брата или две сестры. И это ощущение нас скорее сближало. Он затруднялся собирать их в голове из обрывков, а уж тем более формулировать из них что-то.
Это ощущение во что бы то ни стало нужно выплеснуть разноцветностью, пока глаза не замутились и не прокисли, как вчерашний суп, забытый на плите в июльскую жару. Зачем ждать, пока глаза напитаются расчетом, черствостью, пустотой и окончательно превратятся во влажную  парниковую пленку для выращивания огурцов.
После встречи с Павлом, как не старался, так нисколечко и не заревновал, и не собирался отстаивать. Не проявил желания биться  как раненый марал. Отдал все без боя. Предал ее чувства. А она, ждала, когда   перекосит. Нисколечко. Не дождалась.  И вида не подала.
Странное поведение. Даже не оскорбилась? Быть может, специально делала вид, что не поняла. Она не из тех, кто рубит сплеча. Она дает шанс. Зачем  то мучает? Хотя в душе надеялся, что не поймет, и к тому же нам сейчас не до резких движений и надо искать компромисс. Она ждет, когда начну расспрашивать, как же они  раньше жили? Как они этим занимались?
Был кем угодно, но только не ее собственником, и поэтому многое  не замечал. Обидно, но по отношению к ней я не то что как мороженая рыба, а, скорее, как плохо подогретый суп. Не считаю ее своей собственностью, а она меня тоже. Это предположение…
Во мне что-то периодически выплескивается, но это все равно не то, за что можно драться. Почти нет дурацкого поведения, перекосов и перегибов, нет дурости, и поэтому у нас все алюминиево и политкорректно. Когда любишь, кажется так не бывает!
А тогда. Не зная точно, как и куда дальше, хотел развести краски фантазий и рисовать из головы что-то, красивое. Похожее на реальное, так чтобы без расчета и без задумки, что-то наобум, чтобы получилось из репертуара Синатры или, предположим, «U-2», обнаженное, а получалось одно и то же багрово-желтое небо Э.Мунка и «прощальный Крик мумии». Хотя, какая это мумия? Это душа художника! Это моя душа, живущая в огромном мегаполисе. Это моя уставшая от меня жена! Но где она? На очень высоком этаже стоит у окна и смотрит в  ж.б. даль, жалея что встретила такого дурака на пути.
После встречи с Павлом уже знаю, что уйду. Только когда? Не по собственной воле. Вынужден буду, в связи с обстоятельствами. В один из дней это произойдет, потому что я не грузчик, а уж тем более не коммерсант, а кто-то еще. Кто же я? Дизайнер! Лицемер!? Писатель. ***кин как унизительно обозвал филистер. Машин е—рь, грубо как то!?
 Кажется, энергетика позволяет быть и тем, и другим, и третьим. Когда-то  была другая жизнь. Может быть, в ней я и был кем-то полезным для себя и для общества, хотя с трудом верится, и еще пусть для каких-нибудь далеких оленеводов Бердыевых, каким то образом. Куда идти нам с Пятачком? Большой, большой секрет. А стоять уже надоело.

83
ХИМЕРА
Глаза  смыкались, словно на них весели глыбы. А как сомкнулись, радовался, что, засыпая, уже не надо улыбаться, шокируя себя и окружающих разбитыми зубами. Мало приятного прослыть человеком без улыбки, еще хуже с такой улыбкой.
Вспомнились слова Гектора Дорофеева, что у писателей часто плохие зубы. Да какой, писатель. Так, скорее, писака или субъект дегенерации вида. В глубине конечно тлела надежда что не так. Сомнения, питательная среда. Гумус!
Наконец,  уснул, и вдруг, откуда ни возьмись, рядом  из-под одеяла выползла переливающаяся змея.  С детства не боялся змей, но  с такой расцветкой. Вздрогнул. Пробежал неприятный холодок при слове «гадюка». Отпрянул, словно и не спал, спрыгнул с кровати и на носочках засеменил к свету. В полусне подошел ближе к окошку, чтобы в случае, чего, запрыгнуть на освещенный фонарным светом подоконник.
 Взглянул сквозь шторы на ночную улицу и  понял, что все  дым.
На всякий случай еще раз посмотрел вокруг,  уползла. Но, куда: через открытую дверь в другую комнату или под кровать, а может,  где-то рядом под подушкой или за ножкой стола.
Эти мысли не перебили желания  спать. Поднял край одеяла, веки тяжелые, тело многотонное.  Не выдержав давления, упал и уснул.
Утром вспомнил, что змея – та же сплетня. Кто  говорит? И что можно про меня говорить? Что у меня нет того, того и того или, наоборот, что у меня есть то, то и то. Всех интересует только  имущество. Маловато жизненной энергии ЦИ? И что из этого?
Уж сколько есть. Нет харизмы!? Зато есть другое. Вот и Маша нашла. Наверное, ее муж клянет, кроме него некому. Некому? А те, с кем был раньше? Пока Маша на работе, Гамлет вышел на улицу,  сразу попав во встречный северо-восточный ветер.
Его порывы срывали головные уборы. И ему нравились эти конвульсивные колыхания, ветряная борьба и прохлада. Черемуха с сиренью цветет. И это после тридцати  жары! И сопротивление, которое приходилось преодолевать, как будто в радость, оттого что в тот момент  ощущал себя первопроходцем, идущим против всех, и не выезжающим за пределы мегаполиса, а влажный ветер, словно морской бриз, взбил тонкий слой облачности, с утра укрывающий город.
Вечером Маша как то тихо, вдруг извинилась за Павла. Он ответил ей, что не обиделся,  объяснив   тем, что на месте Павла так сказал бы каждый.
– Я боялась, что он нападет. Ведь он, , спортсмен, боксер!
– Да-а, но я тоже не инвалид и могу за себя постоять, –  заметил он. – Ясно, что он обеспокоен увиденным.
– Он назвал тебя Андреем? – задумчиво произнесла она. – Как будто знал, что ты Андрей. Он тебя знает и поэтому не полез. – чуть радостнее произнесла Маша. – Но, хоть так, хоть эдак, для меня все не то, понимаешь?
– Понимаю, как могу, но, не очень.
– Если он тебя знает как Андрея, то я  случайно назвала.  Интуитивно.
«Только ты не подумай, что я знала как тебя зовут и скрывала» – хотела сказать она, но повторила:
– Только ты  не подумай!
– Нет, нет, я не подумал.
– Правда?
– Правда!
– Ты,  уйдешь, когда все  про себя, узнаешь!?
– Нет, что ты! – резко мотнув головой, ответил он, но задумался. – Если честно, не знаю, как все будет. Одно могу сказать: не хотел бы тебя терять.
И при этих словах, нежно обнял.  Ему вдруг захотелось   прикосновения.
Хотя все подсказывало, что такое благополучие с ней попахивает застоем. Но пока терпимо. Пока еще не выпустила свои женские щупальца. Химера росла, пугала и набиралась сил. Это было вчера, а сегодня он ощутил, что один в целом мире и совсем никому, до него нет  дела. И от одиночества  растерялся, хотя не видел причин, но предполагал, что причины как то видят его. Они все видят. Видят и как ищейки находят.
Среда формирует субъекта. Среда и есть причины!  И снова преодолевал, но никак не хотел стать Андреем. Кто угодно, но  не Андрей! Происходило отторжение от имени и имени от тела, словно встретилась однополярность. Его стихи и проза рождались из другой, пока неведомой, ему жизни, в которой он не был Андреем. Не был! Хотя вот уже второй человек его так назвал!
Жизнь вырисовывалась бурной  и страстной, и не такой положительной, и, возможно, даже в чем-то гибельной, но прекрасной, интересной, раз такой случай, как нападение и избиение, произошли с ним.  Все, не случайно. 
Агрессия  неизвестной жизни, как неожиданный удар из толпы. Он не хотел теребить   нервы, призывал успокоиться и не думать о прошлой жизни ни плохо, ни хорошо. Пусть даже она была крамольной и некрасивой, ее больше нет, и никогда не будет.
Как же поступить!? Просто жить! Просто – не получается. Все время кто-то вторгается. Вечерами, бывало, не знал, как быстрее прожить эти несколько часов до сна, а не то, что предстоящие дни и годы. Засыпал с пустырником. И все равно спал плохо. Со слов Лены- Маши болтал во сне какую то  чепуху.
Хотелось быстрее уснуть, чтобы утром с рассветом проснуться и по мановению волшебной палочки все  вспомнить, что хоть и одинок, но как-то по-особенному, не как все, а почти как обычный пузырик «Ессентуков», которому и жизни то дано от дна до поверхности. Это и есть жизнь! Пшик – и слился с вечностью! Но то газ, а во мне много чего намешано, как с ним быть.
Он фокусировал взгляд на Машиных губах, на вершинках и впадинах, и неожиданно посетило, что Маша беременна. Несколько раз во сне привиделся младенец, которого держал на руках.
Младенец улыбался и довольный мочился  на майку.
Гамлет смотрел на него, понимая, что раньше такое было, и тогда ребенок  не был  на него похож. Он держал его над головой в вытянутых руках. Ребенок мочился, и теплая влага по телу протекала по майке в трусы.  А после душа от сквозняка холодило. Накинул капюшон толстовку и пошел на кухню. Маша жарила  мойву.
Не удержался и отщипнул кипящую маслом щепотку, ощутив  давно забытый вкус детства. Сразу расхотелось петь гимн пустоте. Кто-то готовит мне пищу, стирает белье. Связь не нарушена, ритуал ухаживания жив, и она  пока кормит и хоть немного любит наверно.
Он провел пальцем по теплой, гладкой коже Машиной кисти  и, поцеловал.
– Спасибо! Что б я без тебя? – произнес он.
И в его голосе Маша услышала грустные  нотки прощания. У нее случайно выкатилась слеза.
– Ну что ты, я же к радости. – успокаивал он.
– Да уж, к радости. Чувствует мое сердце, уйдешь скоро, упорхнешь!
–Может, совпадение, и он наугад  назвал первое попавшее имя.
– Ты  думаешь?
– Конечно. Так делают ради шутки. Ему не понравилось. Да и кому понравится? У него произошел эмоциональный всплеск. Ему хотелось разобраться, но он сдержался.Уже прогресс!
– Да, странно. Раньше никогда не сдерживался. Он уже давно, буйный и «бывший»! Он не имеет на меня никакого права. Пойми, Андрей, я все равно с ним не буду, он мне  чужой.
– Легко так! Чужой. Ты же не маленькая, а он после расставания никого не нашел, и ехал к тебе с надеждой. А то, что ты со мной, для него невыносимо.
– Его проблемы! Слышишь! Его! И пошел бы он! Да уж, вот ты его защищаешь, хотя, должен  меня. Говоришь, легко! Так легко, прямо летаю от легкости. И не хочу я о нем. Не знаю, что и сказать. – она хотела сказать Гамлету, что вот он все про него, про Павла, про его любовь, а про свою к ней еще ни разу ничего.
В ней пронеслось: « Надо же, даже безсознательно – любит Ленку. Даже ее именем меня назвал. Так и есть, любви по заказу не бывает, да и зачем она по заказу нужна. Лучше уж так. И у меня все, в полсилы, случается, зато спокойно, без нервов и сердечного надрыва: летом худеешь – зимой толстеешь. А Ленка,  теперь, жутко голодная.» –– про себя: – Нашла на свою голову, ее собственность. – и гладила его по волосам. – Помыться тебе надо Ангел, волосы уже сальные. И подстричься, а то как старик. Шея заросла, не бреешься.
– Что ты сказала?
– Подстригись, говорю, а то уж зарос.
– Нет, чуть раньше. Как назвала?
– Ангел? А что?
– Да нет, ничего, просто привиделось, что знал когда-то одного Ангела, только вот сейчас не припомню какого – падшего или светлого, – улыбнувшись, ответил Гамлет.
Маша представила лицо его сына и наиграно пожала плечами:
–  Конечно светлого!-
Ночью как обычно Гамлет  лежал рядом с Машей, ощущая ее горячее дыхание, и смотрел на ветви ночного дерева, раскинувшегося в свете фонаря   по стене: «Вот и еще один счастливый день. Уныние грех!» 

84
ЗАПОЗДАЛЫЙ СОН
Шли по улице.
– Ой, губы обветрю. – спохватилась она.
– А в чем дело?
– Забыла  накрасить.
– Так остановись и накрась!
– Что, посреди улицы?
Он пожал плечами. И правда – ничего особенного. Остановилась,  запустила руку в замшевую сумочку и через секунду, смотрясь в зеркальце, нарисовала букву о. Оправдывалась.
– В последнее время  все на бегу.
Он заметил ей, что это  лучше, чем могильная тишина и покой. Просто нужно планировать заранее, тогда все получится. Но, видя ее стремительность и ловкость в наведении красоты, промолчал.
На остановке еще раз улыбнулись друг другу до ямочек. Он послал ей воздушный поцелуй, она ответила глазами, после чего  разошлись. Она села на трамвай № 3 и поехала в салон на стрижку, а он пошел в замшелую районную поликлинику.
Занял очередь и поневоле прислушался к разговорам. Справа пожилые женщины, которых еще не поворачивался язык назвать старухами, обсуждали лечение.
– Вчера сделала «Капотэн», и, знаешь, так дурно! Еле отошла.
– У Глашки что ли?
– Да.
– Ты что не знаешь, ей уже никто не доверяет! Она вместо лекарства физраствор вливает! А кому ее вода нужна? Я вот к ней не хожу.
– Да ты что?
– Точно, точно. Веру позавчера еле откачали.
– А что, проверить нельзя?
– А как ты проверишь? Возьмешь бутылку и понесешь на экспертизу? Она не дура, бутылочки-то убирает.
Собеседница задумалась.
– Вот я и говорю, воду она в нас льет, а не лекарство.
Из кабинета вышла их знакомая.
– Ну, что хорошего сказали?
– Да вы что! Что хорошего-то? Все плохо! Все ужасно! Здоровья нет, денег на лекарства не хватает.
«При таком отношении хорошо вряд ли будет» – подумал он и зашел в кабинет к врачу, от чего то, представляя строгое лицо Президента, который однажды как-то неосмотрительно пригрозил, что пенсии отменит, как в Китае, а то разнежились. Государство, им должно! Детей надо рожать!
После осмотра пошел домой, зашел в мини-маркет и купил вареной «Докторской». Вечером пришла Маша, вся такая красивая, кудрявая.
Она вообще редко меняла облик. В этот раз сделала мелирование и на треть укоротила волос. Когда резала колбасу, порезала большой палец на левой руке. Порез оказался не глубоким, но кровеобильным. Жалко ее, но нужных слов не нашел.
– Светик не звонила? – спросил Павел.
– Звонила, тебе привет. Скучает, но говорит, что нравится.
– А я тебе давно говорил, что надо ее отправить, а ты все боялась.
– Она же маленькая!
– Я бы не сказал, что 12 лет – маленькая. Раньше в этом возрасте замуж отдавали.
– Все равно девочке без мамы плохо, хоть и двадцать.
– Конечно, куда уж ей без такой заботливой. Шаг лишний не ступишь.
– Не ворчи, дорогой – и, приблизившись, она неуловимым движением поцеловала. В этот момент он заметил, что у нее красные белки и  голодные чайки в глазах. Он встряхнул головой, и чайки взлетели, исчезнув в небесном Мексиканском заливе.
В следующий миг ей как будто капнули лимонным соком, осветлив темно-коричневый рубин до среднерусской болотной серости. Кто-то невидимый, протянув руку из других измерений, выдавил сок из Солнца, капая лучами в запаянные оловом зрачки и тем самым еще больше ослепляя.
 Она косилась на его губы, зная их наизусть. И ему с особой силой захотелось обнять  и, задрав подол, увидеть ее черное деревце на белом  теле и  пышущие здоровьем и красотой, слегка целлюлитные, ноги.
Пусть и без рейтузов, много раз виденных им в детстве. И прислониться, вжаться в теплое женское мело, чтобы ощутить себя еще счастливее, свободнее, надежнее, к тому, что уже есть, а есть уже не мало. Есть она! Есть рассвет, снегири на рябине посреди белого савана и много бессонных ночей позади. Есть предательство, и есть верность.
Она назвала его альпинист. С чего бы это? Наверное, в сравнении с Визбором, которого поставила вслед вспыхнувшему желанию. «Без Визбора у нее клитор не стоит»– пронеслось в его пьяном мозгу.
Он услышал совершенно другого Визбора: не из «Солнышка лесного» и не таежного, а глубокого гения, с каждой строчкой попадающего в самую точку ее женского сердца. Его зацепило, как будто он глотнул «Абсента» и накрыла высоченная разноцветная волна экстаза. Перестал различать слова, в глазах слились строчки замысловатых стихов про возвращение весны. И он легким движением прижал хрупкую соломинку, обхватив ладонью девственно торчащую грудь, и, преодолев резинку, проник ладонью в святая, святых пропитанного влагой мягкого разреза. Податливая влажность обязывала, и он усилил напор.
Она вздрагивала от любого движения, словно за плечами и не было 10 лет совместной жизни. И от ее вздрагивания он все больше и больше проваливался. Она его заводила, и он ее терзал, представляя какую то  другую с телом но без лица. Она тоже уже давно была не с ним, а с ней, и это ее вдохновляло. Наверное, только поэтому их тела работали как один агрегат.
Их голые ландшафты растекались и стекались, а пространства вибрировали пчелиным роем.  Его бритое лицо становилось похоже на женское, и поэтому она перед близостью,  требовала,  чтобы он брился.
Его пьяный мозг понимал, что загладить мысленную измену он может, только сделав ей приятно. За все, что она сделала для него. Она же не мучилась, потому что только терпела его ради нее. Они свободные женщины, свободной страны. С некоторого времени и в эту ночь , и во все следующие. Наступал рассвет и новый день.
Ему снилась железнодорожная платформа, душещипательные рассказы пожилых дачников. Их фольклор (а попросту сплетня) – живая и мертвая вода, плещущаяся в них и наполняющая интересом однообразную старческую жизнь.
А заставь молчать, и пересохнут, растрескается древесина их душ, и тогда жальче зрелища не сыскать. Молчание сгубит. Оно им противопоказано, и они согласны на маразматический словарный поток, даже на площадную ругань и клевету, но только не остаться один на один со своей вопящей, глухонемой ненужностью.
Чтобы освежить впечатления, послушал Визбора. На трезвую, не мог слушать! И полпесни не дослушал. Не смог!?
Далее сбор урожая! Мама аккуратно срезает кочаны капусты, и они со спелым хрустом падают в  ладони.  От ее действий веет чем то восточным. Особенно, когда кочаны вдруг отлетают от маминых рук и катятся по земле, словно головы заговорщиков отделившиеся от тел, закопанных в землю. Жестокость, коварство и кровь – их удел. Отрезая, она складывала их в таз, потому что на этом настаивал отец. И зачем это? Только двойную работу делать!
– Складывай, складывай, – упорствовал отец.
– Вот ты интересный, Коль! «Чихнешь» стопку, и сразу дури из тебя лезет. Откуда что берется?
– Не болтай, а то вот сейчас голову срублю. – угрожал он.
– И шутки у тебя, Коль, грубые!
И он, решив перевести стрелки на соседку, возмутился:
– А что она шарится? Все вынюхиват. Не видит, что заняты? И ходит и пристает! Вот ей и сказал: «Знаешь что, дорогуша, шла бы ты нахер!»
– Ой, Коль! Ой, как грубо! Вот ты скажи, как с тобой общаться.
– Да ну ее на хрен!
– Прекрати, а! Прекрати! Сил никаких больше нет, тебя слушать. «Чихнешь» и барабошишь, и барабошишь.
Дальше Павел снова шел на почту, уже как будто не по земле, а по замершим волнам северного океана. Вокруг все также шебуршились люди. За забором находились строительные вагончики, тормозки, термоса, домино и сейчас уже вряд ли, как раньше, пол-литра, потому что капиталист не потерпит пьяного. Потому что скорость, качество, высота, кирпичи, квалификация, высокое напряжение и все такое.
Он уже привык к раскрасневшимся лицам, оттого что вырос и долго жил в рабочем районе, пока как-то по-глупому, нелепо не стал помощником депутата Заморокина. На почте все та же «песня». Сразу видно, что отрасль готовится к приватизации. Тактика понятная: чем хуже работают, тем лучше для приватизаторов. Есть чем козырять. А перед Новым Годом особый завал.
В очереди человек двадцать, и, как всегда, одна работница. Еще трех разглядел в закутке! Что они там делают? Никто не знает. Прячутся и ждут, пока очередь загундит? И начала же! А они, работницы, как заорут из закутка!
Злющие, мать их так! И как заревут с надрывом: «Молчите, сказали!
В аптеке молчите, в поликлинике по 5 часов сидите. В Сбербанке часами стоите. В налоговой,  к паспортистке, в ЖЭКе – везде терпите,  молчите!? Вот и  здесь, заткнитесь! Дауны недоделанные!» И все так складно, почти по-родственному, уверенно и приказным тоном. Грозно так. Откуда что взялось.
А народ серчает, но понимает, что все правда, и молчит. Не выдержал такой глупости и ушел несолоно хлебавши. Пришел  домой.
Дочка поет караоке. Веду ее на сольфеджио, а там, по дороге, где обычно колбасу покупал, пустота. Местный начальник с помощью грейдера разрушил торговые ряды. Провел, так сказать, спецоперацию. Ночью технику пригнал и все раскурочил! Навел порядок. А он-то что! Ему из мэрии приказали расчистить площади под крупного инвестора, он и расчищает.
Попробуй не расчисть! Самого расчистят! Вот и расчистил. Молодец! А бабушки за него голосуют с удовольствием – за  крутого «хозяина тайги». Если, конечно, не учитывать, что у нас полуторамиллионный (хотелось бы думать, европейский город), а он вот так, круто, взял и решил своими силами. Борец с нелегальными торговцами!
Торговцы тоже хороши! По большей степени стихийный, неорганизованный народ, и, бояться спорить – у самих «рыльце в пушку» разрешительных бумажек вообще никаких.
Их местечковая, райотделовская крыша здесь бессильна. К тому же им еще жить как-то надо, торговать и все такое. У половины и прописки-то нет. Они и по русски  не бельмеса.
Они еще из-за спин своих местных продавщиц ропщут к телевидению и почти шепотом к самому товарищу начальнику. Робко обещают, что будут жаловаться, но все знают, что не будут.
А начальник их не чувствует и, скорее всего, даже презирает, говорит: «Да хоть Президенту жалуйтесь! Надоела мне эта дерьмократия. Я здесь хозяин!» И никто не спорит, потому что все знают: по закону им еще хуже будет. Женщинам, торговавшим на этих точках, и невдомек – им бы на хлеб заработать. Они продавцами пашут не от хорошей жизни.
А торговцы на уговоры плюют, предупреждений не боятся. Поэтому начальник применяет власть, а все остальное – эмоции. А жалобщикам, кислород  перекроют.  Начальника не трожь – он нами поставлен и нами будет снят, вот только попросят его притормозить   на поворотах.
Думаю, надо бы за народ вступиться, а потом опомнился! Что это я? Я уже не народ, а помощник его избранника. И поэтому начальник – почти коллега. И вообще! Что народу все чего-то надо? Ходит здесь, ноет, плачет. Да и что это за народ? Не народ, а так, торгаши, коммерсы черно. А за коллегу мы всех уделаем –  в том наша сила. В единении!
Еримеева бабушки любят! Таких людей ценить надо. Он незаменим для вышестоящего руководства. Гренадер, красавец, спортсмен и просто хороший человек.
Настоящий  руководитель! Без ведома которого, ни одна торговая точка не откроется, да что там точка – даже дверца!
Руководитель, уважающий таланты. Так что нет мне никакого резона вмешиваться. Уберут его, придут другие и гайки закрутят так , что мало не покажется! Народу в любом случае только хуже. Это как в армии: хотите по уставу – получайте, пока не взмолитесь, что лучше по- понятиям. Так хоть что-то оставалось на жизнь, а по закону вообще лапу сосать, если не чего  похуже.
Дальше Павел увидел себя перед телекамерой. И в этот момент проснулся. Ни Маши, ни дочки, ни Еримеева рядом не было. Он спал в своей комнате. Время, пол шестого утра.

85
АВГУР
16 июля. Восход сквозь перистые облака.  От жары мерещится, что угодно и даже ядерный гриб над Хиросимой. «Подонки! – пронеслось запоздалое негодование. – Ради мирового господства и своего брюха, и перед таким, не остановились!» Пот тек, не переставая, рубашки мокли и пахли. Кинул в стирку и решил искупаться. Но вода  не освежает.
«Вот так уже неделю – как в мыле. Тут немудрено и заразу подцепить.» – вспоминал Андрей. Вечером прошла гроза с ветром, громом, молнией и получасовым ливнем, и, кажется, отпустило.
По улицам разлилась прохлада, залаяли собаки и закаркали вороны. В воскресенье утром движение  ослабло. Можно  на велосипеде.
Вечером играл в футбол, а потом думал о Гамлете и его сыне, и, конечно же, о Лене. Какая же она все же. И помощи не просит. Гордячка! Женщина-птица! Фламинго! А я? Авгур!
Андрей рассуждал, стараясь сохранять спокойствие: «Я депутат от партии, которая не прошла в парламент. Прошел только я!  Выходит,  у меня есть очень высокий покровитель, которому и обязан взлетом. Но он пока не проявляет себя. Понимаю, что в нашей ситуации чудес не бывает.
Это лет десять назад они могли произойти, но только не сейчас. Сейчас все под контролем администрации и спецслужб. Всех более или менее ненасытных уже пристроили. Остались молодежь и  горлопаны.
Готовлюсь к встрече с благодетелем, не зная, когда и где она произойдет, и что скажу, ему, на все это. И произойдет ли вообще? Можно сказать, это будет самая важная  встреча в моей жизни. Любой, кто узнал бы мою историю, скажет, что такого не бывает. Но, как видите. Депутат и «без пяти минут» местный олигарх, в общем-то, не приложивший к этому особых усилий.
А кто-то прикладывает нечеловеческие усилия, локтями расталкивает, головы проламывает, кусается, плюется, скалится, заискивает, унижается, предает, клевещет и врет, врет и еще раз. Некоторые даже дерьмо будут, жрать, чтобы прорваться. И вот такой деятель барахтается, как жук навозный, попавший на лопатки, но жук то на мой вкус покрасивее будет, некоторых избранников.
Жук уже три дня барахтается, и четыре дня, и пять дней, а на шестой, глядишь, кто-то сверху, например я, сжалится и перевернет, и он, как ни в чем не бывало,  даже не понимая, как выкарабкался, побежит дальше, и будет лазить там, где ему не положено, и кто-то возьмет его аккуратно и выкинет в форточку. Так вот и я, депутат Андрей Заморокин, силен, как тот жук.
Наверное, жук все же чуть сильнее. Он просто титан выносливости. Ему не нужно еды, воды. И умрет он спокойно без стонов, тихо исчерпав свой ресурс. Лапками перестанет дрыгать и все. Конечно, его раньше могут раздавить или склевать, но это, так сказать, технические издержки. А я в данный момент, всего-то и хочу, чтобы люди ходили и покупали продукты и вещи в моих современных магазинах.
Кто-то скажет, что у подавляющего большинства людей таких денег нет. Не верю. Лукавят, кто так говорит. А оставлять рядом с моими торговыми центрами и мраморными чудесами архитектуры эти левые, полулегальные рынки с огромными помойками и такими же неиссякаемыми залежами китайских шмоток за бесценок – не имею права. Все по пять рублей! Или все по десять! Такие распродажи – как насмешка над инвесторами. Поймите, я не могу этого допустить.
Я и мои компаньоны слишком много вложили во все это, и народ нас по-любому поддержит. Ну и что, что я использую властные рычаги. Ведь со времен коммунизма прошло не так много времени, и пока еще ничего нового не придумали. Административный ресурс! Раболепство, ненависть, страх перед властью. Вот только с уважением как-то не сложилось. Оно как-то никому не нужно в нашей стране. Руку пожать у нас особо-то и некому. Все запачканы!
А я сильный жук! Дружу с губернатором, который, как и я, не любит чужаков, хотя и сам варяг. Не секрет, что все заняты землей и стиркой бабосов. Земля – наш козырь в глобальной игре. Вот и губернатор с мэром заняты, землей.
А она дорожает, и ее все меньше, а желающих все больше. Андрей вспомнил выпуски «Фитиля» и также благополучно забыл. Подумаешь, новость. Спецслужбы крышуют блатных, те, в свою очередь, «имеют» коммерсантов, а чиновники завершают стройную систему тантрического секса.
Коммерсантам, конечно же, лестно осознавать, что от них все зависят. Многие из чинуш, на их довольствии и во многом от них, мелким и средним чиновникам так сытно и надежно, что даже жалко разрушать такую идиллию.
А ее никто и не собирается разрушать, потому что местное население так не «подоишь». Народ, с их слов, уж больно ябедный. А можно сказать, нетерпимый к произволу и несправедливости. И народ здесь совсем ни при чем, когда речь идет об одном из последних черных налов, который  остался у бюрократов.
Хотя, возможностей у них и без торговцев предостаточно, но там изощряться надо, чтобы от бюджета откусить, а здесь сами несут. Видано ли от такого отказываться. А с другой стороны, куда нынче без крыши? Без крыши никуда не сунешься. Если ты ничей, сожрут и не подавятся.
А особо зажравшиеся коммерсы, типа Кямрана, выжимают из крыши все. И правильно делают! И при их же помощи ведут войнушки против конкурентов. Слышали такое? Кругом и рядом! Случается, целые отделы милиции (да что там отделы – целые управления) бегают по их нуждам.
Конфискуют, накладывают аресты, запугивают. Цель оправдывает средства. «Жрать-то надо!» – скажет Василич. Но Бога-то еще никто не отменял! И его суд не зависит от их веры. Как-нибудь да застрянет у них в глотке этот жирный кусок.
У Бога прямых путей нет. Напрямую он не наказывает. Пусть они в него пока и не верят, и даже если он не сиюминутный и отложенный во времени, он все же, несмотря на их ум и изворотливость, есть, этот суд! Е-е-е-есть Божий гнев! Ждите! Не вам, так детям вашим перепадет! Грехи усыпят внимание и тогда! А если не верите, тогда просто ущипните себя и спросите, а из чего я так микроскопически ловко сделан. Что это, как не чудо! С какого это боку, я такой умный!? Откуда такое счастье!? Не иначе от предков. А они от кого!? Не из камня же!
«У господина Заморокина дом имеет самый длинный балкон в Европе» – пишет об Андрее «желтая» пресса. Говорят, он скоро будет мэром, а возможно, даже  губернатором. У нас любят раздавать авансы, чтобы потом прихлопнуть. А пока в  мэрии восседает, господин Булкин, и при нем, говорят, сексуальная энергия в мэрии бьет ключом. Источником этих слухов, как вещают «желтые газеты», стала обыкновенная уборщица, пожелавшая остаться неизвестной. А люди уже шептались о специальном питании в столовой мэрии, якобы, в разы повышающем сексуальный аппетит.
Как-то, открывая очередной кабинет с намерением провести в нем влажную уборку, она наткнулась на знакомый, но давно забытый  звук – «А-ха, у-а, а-ха, а-а-а-а-о-о-о-о, а-а-а-а-а-а-ха, х-э, а-а, конча-а-ю-ю-ю-ю.» Не дослушав, она  бросила швабру, и убежала прочь.
Такая ситуация повторилась и во втором, и в третьем кабинете. И так почти каждый день, с завидным постоянством, открыв какой-либо из высоких кабинетов, она натыкалась на преследующие ее звуки и скрипы, вводившие ее, не видевшую реального секса уже более пятнадцати лет, в тихий ужас и мысли о суициде. Возникли нездоровые слухи.
В результате уборку кабинетов перенесли на утро. Казалось бы, что проблема решена, но не тут-то было. Когда как-то по утру наша многострадальная  снова зашла в один из высоких кабинетов, чтоб прибраться,  то услышала то же самое– «А-а-а-а-а-а-а, у-а-ха-а-а-а». От отчаяния она плюнула на недомытый пол, развернулась и пошла подавать на расчет.
Когда Андрея кто-то напрягал, то подключался Павел. Когда Андрей нервничал, то много ел и не наедался, так что порой самому же приходилось убирать и прятать от себя жратву! А от ночного жора толстел по кило в  день. От стресса же бывало худел на два в неделю.
«Ты слышал, эти хотят меня на бабки кинуть. Я их потеряю! Я поставлю на них крест. Паш, ты пока заряди пацанов. Проткните этому шины и поцарапайте машину. Напишите на ней что-то вроде «крыса» или нет – лучше «козел». У-у-у-у-х, уничтожу.» « А может сжечь?» « Нет не надо» Андрей в такие минуты не узнавал себя, впоследствии объясняя всплески агрессии как вновь приобретенные в процессе ускоренной эволюции.
Павел ничему не удивлялся. За свою ментовскую жизнь он и не такого насмотрелся. Такое дело, как поцарапать машину или проткнуть шины, он решил поручить Александру, объясняя это классовой ненавистью и желанием проучить богача. «Пойми, Паш, когда дело касается больших денег, мораль, совесть, все человеческие качества – по боку! В ход идет все возможное – лишь бы победить! Политика бл-ть –это искусство возможного!
Цель  всегда оправдывает средства. И победителей никогда не судят!
Я уже не верю словам. Слова – это ложь, для прикрытия.
И красота там, персидские ковры (хотя мне больше нравятся китайские, цвет граната), поэзия Бродского, сказки и культура народов мира здесь ни при чем. Она нужна для прикрытия помоек, что вокруг дворцов.
Человек на фоне этой красоты должен (и просто обязан!) хорошо драться, если не хочет оказаться на одной из этих помоек. И, я бы сказал, порой должен и убивать за мечту, и убивать жестоко, чтобы другим неповадно и страшно до дрисни стало. Пойми это, Паша! И только тогда эта мечта станет реальностью!
Вот мы с тобой побились, и поэтому мы здесь, а не там где-то бухаем в подворотне. И у нас теперь и «Lexus», и  другая навороченная приблуда имеется. Да и не мне тебе это рассказывать, что теперь все для нас: лучшее лечение, питание, отдых, почет и уважение. Помнится, что ты сам мне об этом рассказывал годика эдак полтора назад.» – уже более спокойно рассуждал Андрей.
Павел молчал, ибо трезвый, как правило, говорил мало, и язык обычно развязывался только от алкоголя. Он не хотел, да и не выпивал на работе, но посчитал то, что Андрей даже не предложил ему, тревожным знаком, первым признаком звездной болезни. Андрей себе налил, а ему даже не предложил! «Он босс, а я на службе.» – злился Павел.
– Я пойду? – спросил он.
– Ах да, иди, иди, выполняй задачу. Только смотри, чтоб  бойцы не спалились, без хвостов.
Павел молчал.
Андрей хмельно вспоминал. Раньше делал, по-доброму, бескорыстно, а в ответ – кукиш. Сейчас же требую услугу за услугу, потому что добро не действует, а если и действует, то не напрямую, а через неизвестные механизмы.
Напрямую хочу контролировать. Отчаялся ждать, хотя раньше считал себя ярым пропагандистом и часовщиком добра. Помогал маме и окружающим, тащил на себе брата. И, возможно, за это добился того, чего добился, кроме благодарности.
Но вопрос: а стал ли я от этого счастливее? Стал, стал! Мне хорошо! Хотя, окружающие, наверное, думают, что стал тварью.
Они просто завидуют и передергивают. «А как же живая жизнь человеческого духа?» – спрашивают они, а сами только и думают, как с меня урвать.
 У всех одно на уме – секс и бобосы! Много секса и много бобосов – и больше ни хрена! Если денег им не даю, то я тварь, а если даю, то меценат. И в ответ им смеюсь. Ну и что – на, те. И они хавают, жрут, мои поросятки, на убой. И души здесь просто нет в натуре. Ее нет в коридорах власти, ее нет в океанах денег, ее нет среди людей, зато есть всеохватное бездушие, безразличие и черствость мягких слов.
 Где власть – там обман! Где власть – там влияние на миллионы, там жестокость, там все любой ценой и во что бы то ни стало. Ай, молодца, Андрюха. Допер! Но что это по сравнению с ощущением, когда ты подал милостыню или помог слепому старику перейти дорогу. Во мне,  что то да екнет! У меня нет детей! Мне пора завести их! Мне нужны дети.
«Хочу детей. Делаю добрые дела и буду делать, только ради них. – готовил он очередную речь для телеэфира. – И вообще, власть – это коинтус в период менструации, сейчас бы хорррошую минетчицу, с губищами и язычищем – морщился захмелевший Андрей. – Жаль, на дебатах им свой «болт» не вытащил. Надо было бл-ть выложить на стол! В прямом эфире. Вот бы прогрессивная общественность порадовалась, да и психиатры тоже»

86
ПРОШЛОЕ
Андрей всегда  любил Москву. Он мечтал в ней жить и ждал от судьбы,  шанс, понимая, что этого может и никогда не случиться. Поначалу он никак не обосновывал для себя, на кой она  сдалась.
Ему нравились московские скорости, множество народа и статус столицы. Здесь все лучше! Он мечтал стать не одним из миллионов, а лучшим из них, так сказать, одним из жрецов, задающих колебания жизни. Чувствовал наличие  миссии.
Еще в детстве  завидовал множеству футбольных школ и клубов, из которых ребята могли прямой наводкой попасть в мастера «Динамо», «Спартака», «Локомотива», «Торпедо», «ЦСКА».
 В Лыжном  же трудно чего-то добиться. Тем более в футболе. Какая то бесхарактерность и местечковая круговая порука, не поддерживала молодые таланты.
Дыра! Сейчас же, когда он, реализовался так, что и не мог мечтать, его мозги стали заполняться акциями голубых фишек, нанотехнологиями, инвестиционными проектами, товаропотоками, да что там и отмывом денег и множеством других тем, которые он только и успевал рассматривать и курировать. И всем этим он был обязан любимой Москве и своему тайному покровителю.
Он уже не замечал, что для миллионов россиян Москва – это ужасное наваждение и кошмар. Это космические цены и усталость. Что для них биотуалеты пахнут мертвецами и очередь в рай бесконечна. Для него же – дорогой парфюм, выставки, «Мартель», прекрасный табак, небоскребы, пентхаузы, гигантские устрицы, омары, спецсигналы, фитнес, «Bentley», лучшее лечение, теплое море, одежда, в перспективе личный самолет и футбольная команда.  Слабым,  здесь не место! Впереди только высота, будущее прекрасно и заманчиво.
Знакомство с первыми людьми страны и столицы. Вот так  я! Ноги легки, пятки не болят, вокруг строгая организация и порядок, во всем видно процветание и перспектива, улыбка не сходит с лица, бобосы текут рекой, женщины любят всегда.
И я могу ответить за себя, как положено, не вставая из-за стола. Раньше пил много и водку – теперь немного и  виски. Раньше не брезговал секонд-хэндом – теперь бутиком. Раньше глотал придорожную пыль – сейчас дышу очищенным кондиционированным воздухом. Теперь уже подумываю о страховании  жизни, бизнеса, недвижимости – всего, что приносит наслаждение. При воспоминании о Лыжногородской водке к горлу до сих пор подкатывала тошнота.
Но он до сих пор вспоминал Ленку и как она кормила его охлажденной вареной курицей. И бабушку. Рядом все жили, кто как мог и кто как умел. Андрей, глядя на все это, иногда запевал: «А чтоб понять мою печаль, а чтоб унять мою печаль, в пустое небо по-о-о-о-смотри-и-и-и-и-и».
А сейчас он кушал апельсин и был счастлив, приговаривая: «Сейчас бы в баньку, оттянуться, потом «натянуть» какую-нибудь старую.» И всегда представлял Ленкину.

А Гамлета в то последнее время перед исчезновением, щемило и жгло, когда в пылу ссоры Лена притыкала его успехом Андрея. Пробирало, не по детски. В душе  понимал, что никогда не сможет так, как Андрей, вот так легко, сочиняя себя, рассказывая десятки ложных историй и так отвоевывая свое место в мире. Почему он? Как он смог стать депутатом? Это невозможно! Сын алкоголиков!
Как такое могло произойти!? Когда Лена прекращала давить, и он постепенно остывал, желчь отхлынывала, и он, исправляясь, объяснял себе, что Андрей – брат, родная кровь, и надо радоваться, что у него все хорошо.
И внутренне извинялся перед ним и перед небом, словно боялся, что его слова или мысли долетят до «н. канцелярии» и там, выслушав его доводы, перекроют Андрею успех. «Зачем мне? Пусть процветает. Его успех – мой успех. Ведь я все еще люблю своего брата!» Да знаем мы, как ты его любишь! И все шло спокойно, пока Ленка снова не задорила успехами брата, так как в ссоре это был ее первейший аргумент.
– Тогда и иди к своему Андрею – я тебя не держу! Только ты ему не нужна! Вокруг него теперь таких, валом! Вот у вас хорошая семья будет: ты будешь любить девочек, а он.
– Что ты сказал!?
– Что слышала!
– Клевещи, клевещи.
– Ах да, я же забыл: ты – женщина-птица.
Правда, ничего этого Гамлет  не помнил или делал вид, что не помнит.


87
НЕФТЯНОЙ КАДЫК
Девочка топтала пожухлую листву, вызывая у Андрея положительный ностальгический отклик и напомная  много раз виденные ужимки маленькой кокетки, легко обаявшей взрослых. В ней прослеживалась внешняя  схожесть с мамой, стоящей в нескольких метрах дальше.
Ниточка тянется, и можно любоваться и представлять, как так же когда-то прыгала ее мама. На поверхность все больше, словно белыми зигзагами соли, выступала досада о том, что она совсем не помнит отца, а все больше помнит маминых ухажеров. Все как будто разные и в то же время одинаковые.
В детстве он сравнивал их с дятлами, бессмысленно стучащими дерево. Один работал водителем рейсового автобуса. Тихий, кудрявый, светлый, голубоглазый, похожий на солиста, певшего знаменитую песню «В Вологде, Вологде, Вологде-где-е-е, В  до-о-о-оме, где лесно-о-о-о-о-й полиса-а-а-а-а-ад».
Вот он и устроил однажды «лесной полисад»: назюзюкался и чуть дверь не выломал. Маме тогда стало ясно, что тихоня – на самом деле скрытый дебошир. Павлик (так его звали) тогда еле успокоился, просидел всю ночь в подъезде на ступеньках, периодически вскакивая и  ломясь в закрытую дверь. Милицию не вызвали. Жалко дурачка: с работы попрут и премии лишат. Ждали, что сам одумается.
Бабушка через дверь внушала: «Павел, иди домой! Ты пьяный, уходи!» А он ломился. Дверь с трудом сдерживала толчки. Так и терпели всю ночь, надеясь, что, может, соседи  позвонят, куда следует. Так и стояли: по одну сторону он, по другую, мы. Мучительно трезвея и все более загнанно дыша, он понимал, что вчера и уже сегодня, одним ударом убил двух зайцев: пропил зарплату и лишился невесты. Затем, уже под утро, обтерев  стены с четвертого по первый этаж, и не попрощавшись, он тихо вышел в утренний туман и больше никогда не возвращался.
Второй был так, ничего. Мне нравился. Колоритная внешность, улыбчивый орангутанг с длинными мохнатыми руками.
Сотрудник ОБХСС, майор. 
Сразу за ним был еще один – милиционер.
Все они нравились маме и отчего-то не нравились бабушке.
Ей нужен был, как  понимаю, свой, деревенский, пахарь.
Работящий, пусть и неказистый, пусть и пьющий, но безропотный.
Но недаром говорят, что «в тихом омуте черти водятся».
По Павлу это стало ясно. Но бабушку это ничему не научило. Она с одинаковым успехом продолжала отвергать маминых женихов. Вероятно, ждала того, кто в один из дней, озверевший и пьяный, схватит ее за волосы  потащит выкидывать с балкона, и спасет ее только узкая дверь, в которую она, раскарячась, не пройдет габаритами. Таким стал дядя Саша, которого мама, уже отчаявшаяся угодить бабушке, нашла где-то на просторах города. Бабушка и в этот раз осталась недовольна и начала с того, что ей не нравится его лицо. Эти его фальшивые ужимочки.
«Образованный, идри твою мать!» – ругала она.
И вообще, лживый насквозь. Пророчила, что мама с ним нахлебается. «Ишь ты, интеллигента из себя корчит!» А она, бабушка, людей повидала на  веку. И кого-кого, а мужиков знает. Дед, как всегда, молчал.
На что мама парировала  одним, но железным, аргументом: «Зато у него жилплощадь, и мы не будем вас притеснять». – «Иди, иди, ребенка мучай. Нахлебаешься ты с ним, только потом не плачь, что я тебя не предупреждала. Злой он к тому же. На нем написано – лицемер.
Как чего надо от меня, так сю-сю-сю, «мамочкой» называет, а как от него – так не подойди, рычит. Вот только Андрюшеньку жалко, сыноньку моего.»
Но, слава Богу, тогда был настолько отстранен от окружающей действительности и заряжен на все хорошее приятное и счастливое, что этим зарядом  перешибал любые удары по разыгравшейся впечатлительности. И поэтому почти никогда не задумывался, почему у мамы приходится все выпрашивать, и  мне никак не могут купить коньки за десять рублей или клюшку за три. И часто от дяди Саши можно было услышать, что я много ем.
А это явные нестыковки,  оттого что и мама много работает, и дядя Саша работает, и еще бабушка с дедом подкидывают, а денег не хватает. Я еще тогда не знал, что мои деньги, которые раньше присылал отец и которые лежали на книжке, на самом деле прогуливаются ими.
Лишние деньги развращали.  Халявные,  они быстро портили маму. И она, находясь под действием чар дяди Саши, не понимала, что целенаправленно подрубает мое, да и свое, будущее. Уже скоро, после того как мы переехали от бабушки, вся жизнь  пошла на перекосяк.
Дядя Саша из тихого трезвенника превратился в буйного пьяницу и все чаще то угрозами, то уговорами заставлял маму поддерживать его в выпивке. Она  не отказывалась и в скором времени пристрастилась к бутылочке. Пока пили вместе, все было более, менее. А через несколько лет уже прятали вино друг от друга и пили поодиночке. Я надеялся, что все ненадолго и, увидев, какой дядя Саша плохой, мама бросит его. Но не тут-то было! Что-то непонятное детскому пониманию держало их друг около друга.
Мама говорила, что терпит только из-за квартиры, а я молчал, не понимая, как можно из-за какой-то квартиры терпеть побои и оскорбления, но постепенно  тоже привык, так и не понимая, почему нельзя вернуться обратно к  родителям. Видимо, нельзя. Мама не хотела, а я  часто навещал стариков. Дед стал набожный, и бабушка, как могла, тянулась за ним.
Чем старше они становились, тем больше молились, тем больше добрели. В отличие от мамы с дядей Сашей старики всегда были рады мне. Дедушка по праздникам брал с собой в храм, хотя мне нравилось в обычные дни, когда в церкви немного прихожан и так высоко, так глубоко, легко и прохладно в летнюю жару, и совсем нехолодно в лютый мороз. А на праздник много народу, и на пути хватает убогих, сирых, попрошаек, просящих милостыню.
Церковь стоит на холме. Лестница крутая. Старики, подымаясь, задыхаются, останавливаются на полпути и подолгу дышат, приходя в себя.
Уже на подходе слышен запах горящих свечей. В будничную службу можно просто стоять и смотреть на лики святых. Без толчеи поглядеть на огонь , выслушать молитву. В такие моменты  успокаиваешься и паришь. А перед учебным годом дедушка  вел на причащение. И ничего, что серебряная ложечка с вином на всех одна и в ней кусочек хлебца, а после еще просвирки с крестиком. Вот только, от мысли, что перед тобой ложечку облизали тысячи, брезгливость берет, и не помогает даже мысль, что ложечка серебренная, а оно нейтрализует бактерии.
Уговаривал себя тем, что всего лишь секунда и  прошел проверку Господа, и дальше все будет хорошо, потому что вино – это кровь его, а хлеб – плоть его. И так, в тягах, не смотря и не дыша, глотаешь. «Но я же не людоед! Кровь и плоть моя!» – моргало в мозгу.
Дедушка доволен, что  не капризничал, как случалось раньше. Но и теперь, чувствую, что легче пить из общей ложки не становится. Этот ритуал чуть выше моих сил, но преодолевал.
Лучше б его не было. Но он есть, и это мое испытание ради Бога?
Прошло время, может, год или чуть больше, а дядя Саша с мамой выпивали уже каждый день. После работы, за ужином обязательно бутылочка «бормотушки»: она дешевле. По праздникам водочка, а потом начинается и ругань, и шараханье. Иногда доходило до ножей, и я, предчувствуя неладное,  заранее прятал их  подальше.
А утром, не совсем протрезвев и видя, как несу их из своей комнаты, мама обижала: «Ух ты и трус! Куда опять прятал?»
Пряча ножи, я на самом деле спасал не себя, а ее. Глупая, глупая. Ее недальновидность и поверхностность лишь первое время удивляли, оттого что  понимал, что изменить уже ничего невозможно и надо смириться и как-то  жить в таких условиях. Было невыносимо видеть, как она деградирует. Одежда ее ветшала. Новую, покупала все реже и чаще надевала, кто что даст. Мама видела недоумение и горечь и оправдывалась тем, что у нее вредная работа и без выпивки на ней  умрешь.
Я этого не понимал, но, действительно, мамины подруги по вредному цеху умирали одна, за одной. Здоровые, крепкие, непьющие сорокалетние женщины из пригорода, где у них свое хозяйство, молоко, коровы, козы. «И это им надо было?» – спрашиваю я себя в недоумении до сих пор.
Замануха приличная: цеха рядом с вокзалом, зарплата хорошая. Стаж – год за два. И все устраивало. Вот только не знали они  пагубности ядовитых испарений, а те незаметно делали смертельное дело.
В результате из маминого цеха все непьющие умерли раньше ее. А она продолжала пить вместе с ревнивцем дядей Сашей, который обзывал ее «тупой, недалекой дурой», спаивал и полновластно тратил деньги, оставленные мне папой-цеховиком. «Скажите спасибо, что я вас пригрел на своей жилплощади» – любил попрекать дядя Саша. Мама спорила, что это квартира их общая и что пусть тогда возвратит деньги, принадлежащие мне. И все начиналось  заново.
И все бы ничего, если б он не наливал на ночь в бутылку из-под шампанского холодную воду и не ставил под рукой рядом с кроватью. От того что с похмелья у него, как он говорил, « трубы  горели», и ночью, просыпаясь, он жадно пил, заглатывая  так, громко что я за стеной просыпался от жадного звука его глотков и гулкого движения кадыка.  Мне было ясно, что это за звуки, и я знал, что сегодня уже драться не будут, и бутылкой он, слава Богу,  маму не саданет. Тем успокаивался и засыпал.
А наутро, д. Саша усмехаясь, говорил маме, что с похмелья «ходит» нефтью, хоть поджигай. Мама его поругивала, а он ее не слушал. «Как же, хозяин, идри твою.» – робко ругалась мама. А я все продолжал просить: «Мама, давай уйдем от него». Особенно настойчиво просил, когда он распускал руки.
А мама только грустно усмехалась в ответ: «Нет уж, сынок, отсюда я никуда не уйду. Здесь моя жилплощадь!» После десяти лет совместной жизни они уже не на жизнь, а на смерть дрались даже в постели.
Дядя Саша кричал маме, чтоб она отстала от него, а она, выпившая, тоже  нехорошая, обзывала его обидными словами, а он ей за это в темноте той самой бутылкой и шуранул. Мама пьяная, голова пробита, в крови, шатается, глаза мутные, в окровавленной ночнушке.
Черная кровь капает в белую  раковину. Промываю рану под слабой холодной струей, с которой смешивается ее теплая кровушка. Вода становится розовой. Освещение плохое. Вокруг тени и мгла. Ощущение, как будто с кровью уходит и она. Кровь похожа на ее теплую, гладкую кожу. Лью йод. Она не чувствует. Лью больше, говорит, что щиплет.
Прошу потерпеть. Не ругаю, надоело. Про себя думаю: «Так тебе и надо. Не слушаешь меня, вот и мучайся со своим  Сашей».
Затем перебинтовываю. На ней, как на кошке, через неделю  зажило.
К тому же, она совсем не злопамятная. Простушка. А простота, как известно, – хуже воровства. С ней это почти тот случай. От ее простоты плохо всем, а ей хоть бы хны. Через день уже смеется с губителем, и поэтому он ее, и не уважает. Говорю: «Купи бинт, вату и йод на всякий случай», а она улыбается. Я еще не понимаю и не знаю, что люди вот так, от страха, тоски, непролазной скуки, глупости и  тяжести бытия, а чаще просто от дурной наследственности, спиваются и незаметно сходят с ума.
Пришлось самому купить вату, бинт и йод.
Раньше у мамы было много кавалеров. А дядя Саша ревновал и даже от чего то, запрещал ей на работе принимать душ. А я еще долго продолжал надеяться, что мама и дядя Саша одумаются и изменятся.
Но они продолжали пропивать все, что с трудом зарабатывали, часто друг перед другом восклицая: «Чего тебе надо? Я на свои, пью! Отстань!»
А я этого не понимал и ходил в обносках. Мебель уже давно не покупали, обои не меняли, ремонт не делали, и тихо, а иногда, как я уже говорил, и шумно, а уже позже и боязливо, до первой стопки, катились под откос.
Поутру в выходные обычно похмелялись свежим пивком. Хоть мама была еще молода, но глаза ее с похмелья были по-стариковски пусты и походили на дно никелированного ведра. Загорались они теперь только при виде вина или водки. Трезвая она была раздражительна и грустна.
Бабушка ее называла «безмозглой дурой». Одно ее оправдывало: она была доброй, не кричала, и не била. Но, впрочем, пару раз по наущению дяди Саши пьяная дралась с дедушкой из-за  пенсии.
Мама любила, но не умела нормально краситься. Вечно у нее один глаз больше. Творила она, сидя перед зеркальцем в виде сердечка. Старательно выгибала ресницы ножом и красилась словно, маскировалась, но все равно все больше становилась похожа на жалкую пьющую женщину.
Однажды она пришла пьяная на вечерний сеанс в кинотеатр, где кишело шпаной, а особенно в первом ряду, куда ей  дали билеты. Они видят, что женщина не в себе, и не пускают, выгоняют, смеются, хватают за руки и отшвыривают. Она пьяная аж жуть, какая упорная («дрессировка» дяди Саши), лезет, спорит за место, а я сижу на последних рядах и наблюдаю.
Ребята тоже видят и уже говорят: «Андрюх, там твоя мать». Сижу, а самому стыдно, как будто спрятался за спинами.
Проклинаю ее за то, что  пьяная приперлась и позорит.
Дружок показывает пальцем. Я про себя сожалею, что не посмотрю хороший фильм. Встал и пошел в ее направлении. Еще не зная, что буду делать, если они ее ударят или обзовут так, что смолчать  станет неприлично.
Она продолжала бороться за свое место. Секунды казались  долгими и постепенно стали похожи на шаги черепахи, съеденной когда-то дядей Димой.
Еще они казались черными и тяжелыми, как застывший чугун. Я шел стремительно, но, казалось, медленно и совершенно не знал, что делать.
Про себя умоляя, чтоб погас свет. Медлил в надежде на чудо, но чуда не произошло. И теперь вижу, что друг уже показывает кому-то на меня и что ребята и девчонки видят, что я вовсе не благополучный, как они думали, и, расскажут своим родителям, а те, в свою очередь, при встрече будут так жалостливо смотреть и знать что я сын алкоголички.
К тому же, я до омерзения мнительный и неуверенный в себе подросток. Мне еще не приходит в голову, что, как бы ни было, это моя мама и что нельзя медлить. Но я корю ее и так подло тяну. И все это из-за ее пьянства.
Мои корни подрублены, и сердце прожжено. Господи, никакой защиты и сколько лишних мыслей. «Господи!» – просил я. И тут стыд прошел. 
Я перестал думать, что обо мне скажут, и просто пошел спасать маму. Спасал,  понимая, что если из них ее кто ударит, то мне придется его бить в ответ (это уж как получится), а возможно, и .
Успел, когда самый отъявленный хулиган микрорайона схватил маму за шиворот и потащил с места. Он грязно ругался, а она отбивалась и ругалась в ответ.
– Пошли, пошли, отпусти!– нервно выхватив из шпанских рук, командовал я.
– Это что, твоя, что ли? – удивился хулиган.
По его губам было видно, что он проглотил особо грязное ругательство.
– Моя, моя. Пошли, сказал!
– Не-на-до-о-о, сы-ы-ына. – буровила мама.
– Пошли, – чуть не плача, стонал я. – Позорница, алкашка. – ругал я сквозь слезы, таща ее, упиравшуюся, падающую на пол и цепляющуюся, словно клещ, за сиденья, стены, и вдобавок взбрыкивая, как напуганное животное.
– Не-е-е пра-а-ав-да, я-я-я тр-е-з-в-а-я. Отстань.
На силу  увел.
Иногда ко мне приезжала бабушка, иногда я приезжал к ней. Но вот в такие моменты было особо грустно, и, бывало, поначалу, во втором-третьем классах, когда она вдруг заглядывала, я уже ни за что не хотел отпускать ее. Чувствовал, что она любит меня, и от этого только горьче плакал, чтобы не уходила:
– Бабушка, не уходи, пожалуйста. Ты уйдешь, и они снова будут драться. Спать не дадут.
– Ну, сынонька. – поглаживая по голове и прижав к себе, успокаивала она. – Меня дедушка ждет. Он будет волноваться. Он спать без меня не сможет. Он голодный останется, если не приеду.
– Бабушка, а ты позвони, объясни ему. Он же взрослый. Не могу здесь с ними.  Они же пьяные  дерутся, до крови.
– Забрала бы, да нельзя – завтра в школу как доберешься? –
 -Доберусь- нюнил я.
-Ну, ладно, –  в сердцах произнесла бабушка.
Из-за двери послышался пьяный голос мамы:
– Не надо ей зде-е-сь ост-аться. Ба-а-абу-ушка поедет д-мой.
– А ты молчи и, уходи отсюда. Вали во-о-още, – еле слышно из-за слез огрызнулся Андрей.
– Эт-о-о-о чт-о-о-о та-а-а-ако-о-ое, – гнусавила мама.
– Как не стыдно! Молодая женщина перед ребенком напилась как свинья. А-а-а, до чего дошла. А-а-ах, бессовестная. Мало мы тебя били в детстве. А-а-я-я-я-й, непутевая ты. – стыдила бабушка.
– От, да-а-авайте, учите. А от ва-а-аших уч-е-ений он меня и не уважа-а-ает. – несвязно выкрикнула мама.
– Да за что тебя уважать!? Ты посмотри на себя! Опустила себя – дальше некуда. Лыка ведь не вяжешь.
– Да-а-а, плохая, для-я-я вас я вссе-е-е-гда пло-о-о-хая!
– О-о-о, прости Господи, свинья, да и только. – качая головой, причитала бабушка.
– Ка-а-ак ха-а-атите, я спа-а-а-ать по-о-о-ошла. Са-а-аша спи-и-ит, и я-я.
– Иди, иди к своему ироду, ложись. – ухмыльнулась бабушка.
Андрей сжался.
– Ба-а-а, она его сейчас разбудит, и снова будет драка. –  заметил он.
Бабушка глубоко вздохнула и сказала:
– Одевайся, поедешь со мной.
– Ура-а-а! – радостно кричал Андрей в душе.
Учителя же почти до восьмого класса не знали, что дома плохо и что иногда, когда дерутся и скандалят, беру матрас и ухожу спать на чердак. Мне там даже нравится: тишина, никто не орет, кошки крадутся, и голуби воркуют. Тихо. Вот только зимой холодно, а осенью еще  терпимо.
Так и занимался футболом. Забивал голы, но никто из родственников так ни разу и не пришел на матчи. Тогда я об этом не задумывался и даже был рад, что ни дядя Саша, ни мама не приходят, оттого что знал, чем закончится.
Они приезжали в пионерский лагерь. С нетерпением и опаской ждал их в родительский день. Надеялся, что приедут трезвые. Они и приезжали, но затем напивались до чертиков и ругались на глазах у других родителей и детей, что хотелось убежать подальше в лес, чтобы не слышать.
Замыкался, становясь неразговорчивым изгоем, у которого бухает мать. И никакие мои заслуги  не могли изменить жалостливый взгляд воспитателей и усмехающийся ребят. От такой «нескучной» жизни становился все более и более замкнутым и нервным. Уже долгое время нормально не ел и не спал из-за пьяных шатаний и бредней, но еще и из-за расплодившихся в квартире клопов!
Но даже это не могло умолить моей любви к маме. Все ей прощал, даже клопов, которые ежедневно откладывали  кровавые яйца, из которых через несколько дней на место убитых выползали новые голодные клопята.
Дихлофос не помогал! Видимо, твари очень хорошо чувствуют общий упадок и селятся там, где веет разрухой и гибелью. Никак не мог с этим мириться и после шестого класса сбежал к бабушке, а после восьмого перевелся в спортивный интернат. Но до этого времени еще надо было жить.
После того как дядя Саша стал болеть и уже не мог, и боялся пить с мамой, мама нашла себе подруг, собственно, таких же недалеких, спивающихся женщин. Одна из них, мать одноклассника, бывшая зэчка, муж которой не вылезал из зоны, прирабатывала проституцией.
Естественно, я был против такой дружбы. И это, единственный случай, когда мы с дядей Сашей были заодно.
Он предлагал мне проследить за мамой. Тогда я уже понимал, что, в силу болезни, дядя Саша не мог быть полноценным мужчиной.
Но это не помешало ему в один из дней так толкнуть маму, что она ударилась о батарею и проломила голову. Тут уж я не сдержался и впервые в жизни применил к нему силу: бросил через бедро и ударил.
На удивление не встретил никакого сопротивления, кроме напыщенных угроз, которые к тому времени меня уже  не пугали. Д. Саша переживал и жутко боялся, что за маму его посадят. От страха стал сам не свой – заботливый, жалостливый. Куда только  злобство подевалось?
А мама, как и много раз раньше, выжила. У нее, как у кошки, – семь жизней! Правда высохла, как мумия. Чтобы спасти, ей сделали трепанацию.
Полгода не пила.
Черепная кость лежала завернутая в пакетик в морозилке.
Я несколько раз доставал и внимательно рассматривал ее, каждый раз убеждаясь, что кость как кость, ничего особенного – тонкая и похожа на гребешок. Принюхивался, но она ничем не пахла, кроме холодильника.
Время летело через Брежневское застойное питие и ГДРовских дембелей, которые по весне и по осени, словно из-под земли всплывшие на затопленном кладбище покойнички, появлялись на железнодорожном вокзале
Чего пацанам надо? Жвачку, сигареты, сводилку с красивыми девушками в обмен на услугу. Но дембеля жмотились. Посылали за лимонадом, за едой, обещая жвачку, а сами обламывали. И только особо наглые из нас оказывались под стать дембелям и все же настырно выпрашивали разную мелочевку.
Получив от дембелей жвачку, вместо того, чтобы поделиться, они целиком запихивали ее в рот, чтоб остальные не просили. А уже затем, выпив из нее всю сладость, предлагали пожевать, но я отказывался.
Брезгливость перебарывала. Разочаровавшись в солдатах Советской Армии,  перестал ходить на вокзал.
В самом детстве мама хорошо готовила и кормила сытно, стирала раз в две недели. Как мог, помогал ей развешивать белье во дворе, а перед этим помогал нести, полоскать на реку. Горячей воды в районе не было, и поэтому мыться ходили в баню, в которой, со слов знатоков, была самая лучшая в городе парилка.
А еще, как уже замечал ранее, у нас был цирк, пока его не закрыли на двадцатилетнюю реконструкцию. Это вообще было что-то неземное, культовое.
Храм иллюзии, радости, счастья, живой музыки, мистического представления о жизни, в котором было много чего хорошего и никогда плохого. До сих пор думаю, как нам повезло, что рядом был этот пантеон радужного света посреди темных улиц. Купол, и музыка. На звезд, билеты не достать – все по организациям.
Даже нам, местным бродягам не доставалось, но мы пробирались любыми путями. До сих пор жалею, что не попал на человека-невидимку. Сейчас-то знаю, что волшебство исчезновения заключалось в зеркалах, но тогда. Во время аттракциона случайные люди исчезали бесследно! И это считалось чем-то жутко невообразимым, сейчас бы сказали, трендовым.
Пляж, лето и пионерские лагеря. Их колоритные названия – «Тимуровец», «Чкаловец», «Ласточка», «Искатель», «Керженец» – крепко засели в мозгу. Остальное время все без остатка, посвящено футболу. Если б не он.
До пятого класса болел каждую зиму, но затем совсем перестал, даже несмотря на клопов и плохую обстановку. Сказались регулярные (шесть-семь раз в неделю) занятия спортом. В больницу попадал только два раза: в детстве с дизентерией (но этого не помнил) и в шестом классе слег с бронхитом.
Положили в палату у разбитого окна, в которое дул холодный ноябрьский ветер. Спать не мог и каждый раз утром на обходе, заледеневший, робко жаловался врачу и медсестрам, затыкал дыру своей подушкой, но никто так и не среагировал до самой выписки.
Вот тебе  порядок.  Кололи  пенициллином, гнутой иголкой и всем было похеру на то, что я ропщу.
Тогда уже начал смутно понимать, что в этом мире можно надеяться только на себя, потому что самой милой медсестре гораздо ближе домашняя кошечка, чем чужой ребенок. Да что говорить за всех, если мама навестила меня только раз и то пьяная. Сам попросил ее больше не приходить – не хотел, чтобы она  позорила. И, в общем-то, после стольких лет их пьянства и нервотрепки  я  тихо сходил с ума, и  портился.
Но пока еще были футбол и цирк – все ничего. Они как-то держали и дисциплинировали, и это было важно, потому что, как сейчас понимаю, не футбол выбрал меня, а я футбол, и, значит, это была судьба.
Тогда еще не знал, но уже чувствовал, что живу в красивом, прекрасном и очень жестоком мире, где каждый сам за себя, за исключением счастливых случаев.

88
ДЕЛА И РАЗГОВОРЫ 
Вокруг вокзала слонялись бесхозные дети, нюхающие клей. Временами некоторые из них что-то кричали, закатывая глаза, подпрыгивали и конвульсивно двигали руками. Они больны, но никому нет до них дела. Их лечить надо! Поздно пить боржоми. Павел жалел их и, подозвав одного, дал пятьдесят рублей. Тот от недоумения замер, а Павел строго сказал:
– Не нюхай!  Дурачком станешь.
Александр посмотрел на Павла и вспомнил, что у него в кармане  есть монетки.
– Они и так  дурачки. – заметил он.
Павел смотрел на Александра:
– Вижу. Но мы же люди, и нечего нам всяким уподобляться, – и он посмотрел на чисто одетых торговцев, за которых торговали  местные.
– А я раньше ягод в лесу соберу и с соседями делюсь. Или когда милостыню подаю, то ни одного не пропущу – хоть копеечку, да кину, как будто в этом  сила и есть. А иногда, когда не в настроении, наоборот: иду и не могу, и говорю им: «Хватит побираться – работать надо!» В такие моменты «находит», и не верю им. Не верю, что они нищие. Кажется, обманывают.
Вижу их  каждый день на одном и том же месте со спящими младенцами на руках. Как им не жалко своих детей!? Сразу себя на месте младенца представляю. В такие моменты ощущаю себя видеокамерой, плывущей на плечах кинооператора.
– Что кинооператор!? Машину  надо  расписать 
– Буржую !? С удовольствием!
– Тогда возьми пару ребят, и проколите шины, да черкните на бампере, что он «крыса» или там «козел».
– Все четыре проткнуть?
– Да хоть пять, если успеете. Только не «палитесь». Поймают плохо будет.
– А где машина?
– Вечером владелец часто сидит, вот здесь, – и Павел показал бумажку с адресом, и следом вытащил пять тысяч рублей сотками.
– Спасибо!
– Как  сделаете, еще столько же . Звоните.
– Хорошо, а деньги как раз кстати.
– Деньги некстати не бывают. Ну давай, осторожно.
– Сделаем.
– Что еще?
– Есть вопрос.
– Говори, не тяни.
– Ты, наверно, не знаешь, что у Андрея есть брат – Гамлет. Они близнецы!
– Так. И что? Слышал!
– Так вот. Гамлет уже год, как пропал, а его жена Лена – моя сестра.
– Твоя?!  И?
– У них сын болен.  Гамлет хотел стать донором. Уже и анализы сдал, а потом вышел на улицу и как сквозь землю.
– А я чем могу?
– Не мог бы Андрею передать, что так и так, а то Ленка гордая.
Я ей говорю, сходи, попроси  денег на операцию, да и на жизнь. Она почти без средств. Я помогаю, как могу, да еще помещение у нее от Гамлета. Так ее там какой-то Кямран поджимает.
И  уже думаю, замочить гада! А он сам не появляется – деловой. Все через «пехоту» .
– Как, говоришь,  зовут?
– Кого? Ну этого.
– Кямран. Рожа,  беспредельная.
– Так его машину  вам и поручил.
– Вот и хорошо. Постараюсь! А может, ее поджечь, а самого в расход. Я смогу. – предложил Александр.
– Пока не надо. Это лишнее. И внимание раньше времени привлечет, а так. Сколько сестре  нужно?
– На операцию, кажется, тридцать пять штук долларов.
– Да-а-а, сумма не малая. У меня таких денег нет, а вот у Андрея, наверно, есть. Ему скажу и про Гамлета передам. Странное имя. Гамлет, говоришь! И о его нахождении тоже подумаем. Вы уже обращались куда?
– Да, везде, куда нужно. И даже по телевизору фотку показывали, но результата нет. Теперь Лена хочет в «Жди меня»
– Не спешите. Есть кое-какие мысли. Что-то обязательно придумаю, – пообещал Павел.
– Спасибо!
– Хорошо, хорошо. Рано еще «спасибо» говорить. Давай, а то заболтались.
Обнадеженный Александр пошел в направлении церкви, и ему навстречу попались необычные люди: бородатые мужчины, женщины в платочках, детишки, похожие на ангелочков, девочка в длинном платьице. «Идут из церкви с вечерней. Бедно одетые а в глазах счастье. Александр встречал их  не в первый раз, и ему стало жалко этих божьих людей, живущих среди телекоммуникационного мрака. – Кто, как не я, должен их защищать.»
Павел со слов Александра сразу все понял и про лже-Андрея. «Вот, значит, как выстраивается. Андрей, держи нос бодрей» – произнес он и загадочно улыбнулся.
Павел думал, как бы познакомиться с Гамлетом и убедить, что тот – третий лишний. И радовался, оттого, что чувствовал каким то седьмым чувством, что обязательно сможет убедить, но только в отсутствие Маши. «Фортуна, на чьей ты стороне-сторонушке?»
«На моей!» Найти общий язык, объясниться, намекнуть, не доводя до  рубцов и гематом. 
Это ли не игра – это ли не серьез. Почти вопрос жизни и смерти. Но если посредине будет стоять она, то договориться  невозможно. Надо его одного. Думаю, он не убежит при виде меня. С Машкой трус бы, не ужился. Она – леди Мценского уезда. И, представив ее нагую, столбенел.
На следующий день Павел рассказал Андрею о Лене с братом, из его команды, и о сынишке.
– Знаю! И это не новость. Только они сами того добились.
Он хотел кричать, что она поссорила его с братом, обвинила черт знает в чем, а Бог-то не фраер – Вот и наказывает за несправедливость.
– А я, знаешь, даже не знал, что у тебя брат.
– Есть! Есть! – подтвердил Андрей и задумался.
– Это тебе решать. – заметил Павел.
– Гамлет мне дорог, и дал бы денег на операцию, но для этого пусть сама попросит, а не так, что через тебя или через кого-то. Так и передай. Знаю, какая гордая, и, скорее, предпочтет, чтоб  ребенок чах, чем просить.
То что по-прежнему хороша, прекрасно знал, потому что скрытно видел ее много раз. «Сам  навстречу не пойду. Хватит уже – нахлебался. – вел он свой внутренний монолог. – Братуху надо искать! На его поиски денег не пожалею. Хотя какой он мне братуха, так самозванец!Клон!
– Паш! Займись его розыском. Пробей по своим каналам. Не мог же он бесследно исчезнуть. Сам знаешь – что тебе говорить.
– Как скажешь! Времени  прошло много!
– А что с этим?
– Все нормально. Машину уделали, колеса поспускали. Теперь быстро не отремонтируешь.
– И это только начало. Может, этот «баклажан» посговорчивее,  станет?
– «Баклажаны» – это не они.
– А мне все равно. Пусть хоть марсиане – главное, чтобы действовало!
– А ты бы через Еримеева попробовал. Говорят, он его друг.
– Да какая дружба – сам пойми. Ты вот лучше скажи.  Кямран догадается, кто ему свинью подложил? И если догадается, хватит ли у него духу ? Или он включит задний?
– Знаешь, Андрей, я бы советовал купить его. При своей выгоде он бы давно под тебя лег и  зарабатывал. Ты же все-таки депутат!
На них действует авторитет. Слова для них – пустой звук. А разговоры и запугивания – с Кямраном тоже не лучший ход. Он до фига, кого кормит!
Так-то  по натуре они мстительные и жадные твари.  А Кямран  сам бывший мент, так что школу прошел.
– Покупать его не хочу, так как он дорогой. А вот сбить с него, спесь, и потом купить – вот это то, что надо. Ты мне не ответил, хватит ли ему духу ответить.
– Скорее, нет, чем да. Это не в их природе – воевать с более сильными. Они хитрые. Хотя, кто его знает, кто там, в советчиках сидит. Знаешь. Они говорят так: «Мы дарака не баимса, поросто неприятности нэ лубим». Мы сильнее его!Так что!
– Смотри, ты начальник безопасности.
– Ноу проблем.

89
ГНЕВ
Кямран сильно разозлился, увидев, что сделали с машиной. Он метался по офису с телефоном в руке и беспрерывно звонил то одним, то другим знакомым, понимая, что это не просто хулиганство – это конкретный «наезд».
Его злость, как это бывает у людей его племени, была обильно замешана на страхе, до того сильном, что он решил поехать в ФСБ  к своему покровителю и письменно заявить, что ему угрожают убийством мафиозные элементы.
На кого подумать, он еще не знал, но угрозу жизни ощущал совершенно явно, и поэтому, не откладывая, пошел на самый верх с естественной для себя мыслью: что, зря их кормлю что ли, чтобы вот так терпеть, от  разных там.
Под «разными» он подрузмевал трех-четырех конкурентов, в число которых входил и Андрей Заморокин со своей группой компаний. Но его он подозревал в последнюю очередь, так как не мог предположить, чтобы крупный бизнесмен, депутат, мог опуститься до такой подлости, как царапать машину и резать колеса. Дело сделано, жалоба написана, но Кямран не успокоился и решил действовать на том же уровне, что и  против него. Недолго думая (о чем впоследствии, сильно жалел) он обратился к своему приблатненому земляку:
– Эльман, я хочу, чтобы твои ребята нашли эту суку, которая сделала это с моей машиной! Хочу конкретно насадить эту тварь. Сделай, да! Если, конечно, можешь.
– Что смогу, сделаю. А с машиной что? Слышал, сильно повредили.
– Да не говори-ка. – махая руками, выл Кямран.
– У тебя есть предположение, кто  мог?
– У меня давняя неприязнь с Асифом. Он самого Еримеева послал и меня в придачу. Ну, так же нельзя с властью – посылать. И еще Нариман тоже зазнался, как деньги появились. Никто не признает власть.
Но он вряд ли! Есть еще один. Но тот вообще неизвестный – никто, короче. Но один раз угрожал.
Еще есть группа компаний Заморокина. Ну, ты знаешь. Так вот с ними из-за хорошей площадки в центре города был разговор.
У меня КУГИ вот здесь, – и он посмотрел на свой пухлый, волосатый кулачек, – а у него замгубернатор. У меня мэр, а у него генерал. А у меня два генерала. Вот так и бодаемся, но силы, конечно, не равны.
Он местный, а мы, сам понимаешь. Нам все в три раза дороже обходится. К тому же, он крупный бизнесмен и депутат и, я думаю, на такое хулиганство не пойдет. А вот другие могут. Их пробей.
– Разберемся, дорогой брат Кямран.
– Спасибо, дорогой брат Эльман. Найди, пожалуйста, мне эту суку! Я ей вставлю, я ее медленно натяну.
– Думаю, решим вопрос.
Кямран передал конвертик с деньгами Эльману, пожал руку, как принято, три раза поцеловались, и Эльман удалился.
Через неделю Эльман знал, что это дело рук А.Заморокина, а если быть точнее, главы его службы безопасности Павла Морозова по кличке Хук. Когда Эльман сообщил Кямрану, тот был в недоумении:
– А что делать, да!? А если таки-ие люди, такими вещами занимаются, да? Как жить дальше? Э-э, что творится! Я не понмаю вообщэ. Из за чего!? За что!?
– Давай его тоже проучим. Немного взорвем нахер. Грамм сто тротила. Нет, пятидесяти хватит, чтобы его продрало до  кишки. – предложил Эльман.
– А давай-ка, да, нахер! – выругался для смелости Кямран, но все же решил несколько дней подумать над предложением Эльмана.
Ночами его одолевали кошмары на тему, что круг замкнется на Заморокине, и ему, Кямрану, сыну великого южного народа, придется ползать перед ним на коленях и еще неизвестно, что делать при этом, а морально он уже был готов ко всему и даже к тому, о чем все подумали, лишь бы тот простил  и не наказывал по всей строгости.
К тому же, он так и не дождался никаких существенных результатов ни от ментовской, ни от ФСБшной крыши. Когда ни там, ни там ничего толком не сказали, после долгих колебаний он согласился с Эльманом. И только он это сказал, то окончательно потерял сон. Страх завладел им так, что уже несколько раз порывался звонить Эльману и отменять заказ, но каждый раз в последнюю секунду нажимал кнопку «сброс» и говорил себе: «А, будь, что будет! Пайду да канца, э-э-э! Нэ мужчин, что ли? Уеду пока отдахнуть, куда подалше».
И снова не находил себе места, перепрятывал пакет с кучей «левых» печатей, благодарил Аллаха за везение, которое всегда сопровождало его на протяжении жизни: «Другого бы давно, за меньшие дела посадили, а с меня «как с гуся вода». Тьфу, тьфу, тьфу! Расту и буду расти назло всем этим пидарасам, но сейчас боюс, что все равно докопаются и разведут на бабки.
 А там, при попадании в зону, не поможет никакая крыша и тем более Эльман. Но меня посадят на ментовскую зону, как «бывшего». От переживаний Кямран получил осложнение хронической болезни.

90
ПРЫЩИКИ
Лена строго смотрела:
– Иди, мой нос!
Он сделал вид, что не слышит.
«Игнорирует» – нервничала она и для усиления слов прикрикнула:
– Быстро иди, сказала!
Ангел шмыгнул, и нехотя пошел. Затем тихо оделся и, крикнув «Мам, я во двор», вышел.
Она закрыла скрипучую дверь и снова осталась один на один с уже не супружеской, а распавшейся на сотни и тысячи бликов, жизнью. Говорила, надо дверь смазать, и не смазывала. Так и скрипела.
Почти не замечала, что перестала улыбаться. Уголки губ смотрели вниз, желудок жгло, а когда улыбалась, из глаз в виде слез самопроизвольно текла жалость, как у Жульеты Мазины. Все реже убиралась. Когда нехотя протирала влажной салфеткой пыль, натыкалась на семейную фотографию.
Смотрела на нее.  Гамлет  оживал, и выходил из фотографии. Садился в кресло, и они долго молча смотрели друг на друга.
Затем исчезал. Она смотрела, а он откуда-то из далекой телефонной трубки говорил: «Ты не думай, что мне конец. Я – не голограмма! Я еще живой.
Теперь я далеко в будущем! Меня похитили по ошибке. А у тебя все будет хорошо! Но я вернусь. С Машкой и Андреем! Ты не поверишь, но здесь, в будущем, выяснилось, что не я, а Андрей – мой клон!
Не отчаивайся. Вернусь, и у нас все будет, как прежде. Ведь мы не можем друг без друга. Мы – одно целое. И, как не банально звучит, ты – Луна, а я –горячее Солнце, и у нас все  прекрасно, как в самом начале.» «Да уж.» – сомневалась она.
А он продолжал: «Ты потеряла уверенность. Встряхнись! Покрась волосы, сделай маникюр, побрей там и»  Он манил ее. И она уже верила, что переживет боль разлуки, несмотря на то, что все вокруг меняется, и в моменты разговора на ее глазах тоже сменилось несколько эпох. Сейчас на дворе была постиндустриальная. И поэтому сейчас уже ничего и никому не докажешь.
В уголках губ прыгали смешинки, льдинки, словно он когда то на про запас щикотал ее, а не она сама все придумала, сходя с ума от одиночества и однообразия, забывая про  плохое и вспоминая заново.
Он уходил, и она снова замечала, что в углах комнаты появилась паутина, а у нее нет  сил, ее собрать веником. Не для кого. Для себя не интересно.
И в этот момент еще не спиленные сосны, как сильные руки, обволакивали и скрипели, безжалостно давя и срывая с нее одежды. Бесстыдство ненадолго отвлекало. Она лежала, голышом, потом шла в ванну, не замечая, как по телевизору президентская команда развивает бурную деятельность по осуществлению нацпроектов. Небожители обещали много денег, но ей было не до этого, хотя она мечтала, когда вернется Гамлет, попробовать родить ребенка.
Мне как воздух нужен здоровый ребенок, чтобы не чувствовать себя неполноценной. Ведь Гамлет любит детей, а особенно Ангела. Раз уж он его не бросил, то на него можно положиться. Но все это было в мечтах, в будущем, которое она  уже не видела вместе с Гамлетом. Не верила! Уговаривала себя. И без него? Смогу! Никуда не денусь!
Одно время  хотелось поехать к маме, тем более мама звала, но не было сил собраться. Она хотела видеть маму красивой, подстриженной, элегантной, а вместо этого мама часто ходила по квартире в трусах, и это нагромождение потной пожилой женщины отталкивало, противореча эстетике, не говоря уже о ее запомнившемся с детства «Иди ешь!» И, вроде, ничего такого, но сейчас  раздражало.
Чтобы отвлечься, она больше вспоминала свою учительницу. Как она ее любила и несла чувство через школу и институт. Учительница любила в ответ как хорошую ученицу. Она даже заходила за ней и будила в школу, потому что Лена часто просыпала первый урок. Все между ними было естественно, но кончилось неожиданно через пять лет после выпускного.  Лена, придя в гости, засиделась допоздна и оказалась у нее в постели.  Та растерялась, но не прогнала, потому что прогнать, значило бы разбудить мужа.
 Что было потом, Лена вспоминает спокойно в отличие от учительницы, которая обвинила себя в совращении ученицы. Лена же не понимала, зачем она на себя наговаривает. Закончилось тем, что учительница, не выдержав моральных угрызений, ушла из школы и уехала в другой город. Но Лена как то нашла адрес и еще долго назло Маше, безответно писала. Встретились случайно через десять лет, когда Лена  поступила на второе высшее.
Учительница  уже была преподавателем  института. Они встретились глазами, и Лена чувствовала, что обидное испарилось. Она поздоровалась. Ответив, учитель еще несколько секунд смотрела ей вслед.
И сейчас, вспоминая, Лена понимала, что эти три секунды, которые та смотрела, в реальности могли оказаться и одной, но этот взгляд для нее многого стоил и о многом говорил. Главное – в нем была надежда.
Лена вспоминала ее вкрадчивый голос, которым она обычно диктовала материал. Слегка эгоистичная, самоуверенная и как будто всерьез не считающаяся с мужчинами, что объяснялось, не очень удачной личной жизнью и нездоровым мужем, которому хочется, а нельзя, многие продукты, и к тому же  открыто ненавидящем женщин.
А тогда, в постели, она превратилась в маленькую испуганную девочку, которая боится, что вот сейчас войдет муж и застанет их под одеялом. Она впивалась в ее грудь. Сосок набухал и становился огромным.
А та, не зная, как себя вести, сначала страшно, до немоты, испугалась, но Ленина страсть сделала свое дело, и считала, что она теперь до конца своих дней не забудет ее напора. Теперь она кандидат наук. Зачем она мне? Как маяк без моря, как недостижимая звезда ночного неба? А в голове запах тел из под одеяла.
 В постель мы больше не ляжем, потому что и тогда все получилось случайно, и по моей инициативе. Зря она так себя винила. И винила больше за то, что не пресекла, пошла на поводу у греховного чувства, а теперь уж точно знает, что ярче этого события у нее ничего и не было и вряд ли   будет.
Она снова вспомнила Гамлета, как бывало его безразличный, смотрящий в себя, взгляд превращался в осмысленный, реагирующий. Еще тогда, с Гамлетом, и задолго до него на нее после всплеска радости и счастья неожиданно нападала хандра, и она думала. Радоваться боязно, и приходится делать вид, что грустно, чтобы вот так, почти как утку в камышах, подпустить  поближе  и, чтоб никто не перехватил, убить.»
Про помещение  старалась не думать, потому что все сводилось к одному:  ждала знаков судьбы.  Ныла, что у нее нет связей, что у нее нет денег и она никому не приплачивает, и поэтому торговцы чувствуют ее беззащитность и поджимают. А особенно, этот коррупционер Кямран. Он так вообще ничего не боится и буром прет. Денег поднакопил и башляет.
Скоро у нас будет не страна, а их северная колония. Торговцы не платят вовремя аренду, а Кямран изощряется в желании отобрать помещение, несмотря на то, что оно в собственности.
Вот недавно взяли и отключили от электроэнергии. Просто приехала бригада и, якобы по ошибке, отрезала и смотала 40 метров кабеля, а подключение стоит несколько тысяч и кабель столько же.
Все сервитуты заблокировали нелегальными торговыми точками – ни пройти, ни проехать. Пятьдесят на пятьдесят с райотделовцами и никаких проблем. Жаловаться бесполезно – все куплено.
Кямран нагло заявляет, что скоро в свое помещение я на вертолете буду летать. Своим кафешным мусором, очистками, пустыми банками и бутылками из-под водки и пива закидали прилегающий двор, а инспектор, не разбираясь, штрафует. Козлиха отпущения! Безвыходная ситуация, и жаловаться некому.
Вот только Сашке. Ему боюсь говорить, а то натворит, еще, что с этим Кямраном. В тюрьму посадят, и вся жизнь испорчена. Власть защищает только тех, кто ее коррумпирует. Это факт. Если платишь то никогда не сядешь. Власть ничуть не боится президентских угроз. Президент высоко, а они здесь, рядом, феодальчики.
 Они продолжают свое, видя, что власти пугают, а силовики свое крышевальное дело туго знают. Они президента уважают за невмешательство и за свободу действий. Что бы, не случилось – они знают одно:  он их друг и соратник, а все остальное – так, для прессы.
На местах уже давно все схвачено и за все заплачено. Куда они нас ведут? Во тьму пещер! Что-то мне туда не хочется, в их счастливое ФСБшное и ГРУшное будущее. Неужели выхода нет? Придется идти на их кабальные условия, чтобы не получить других кабальных условий из-за океана.
А куда деваться? За границей нас никто не ждет. Придется приживаться здесь. Тут мы хотя бы разговариваем на родном языке. Хотя, конечно же на разном.
Почти не от чего вдохновиться. Пустынная местность. Суховеи. Торф горит. Машин под окнами прибавилось что не продохнуть.
 Все меньше поводов для вдохновения. Если уж меня так глючит, то что должно твориться с умными, свободолюбивыми мужиками, представляла Лена.
Или свободолюбивых, не осталось? В живой природе мужчин, независимых от корпораций, спецслужб, фискалов, так же мало, как бенгальских тигров.  Жить хочется весело и красиво, но пока не получается.
Все больше склоняешься к неизбежности алкоголизма. Но это еще более противно, лучше сдохнуть.
В ее сознании появилась пауза, и затем она подняла майку и начала безудержно чесаться. Задирала майку все выше и раздирала острыми ноготками грудь. Чесалась долго,  сдирая до крови мелкие прыщики.
«Так и живу между унитазом, ванной и кухней» – замечала она. «Нет, стой, подожди-ка, не торопись. Не дело так сдаваться, негоже программировать себя.» – уговаривал знакомый с детства и упрямый внутренний голосок, который ни за что не соглашался. А на папины уговоры почитать книжечку и сделать зарядочку, тем более. Так и не почитала, упрямица, и не сделала зарядочку. А папы уже нет, и никогда  не будет. А ему было бы приятно. Глядишь,  больше прожил.
А Ангел и Гамлет еще здесь. Они рядом. Еще не все потеряно, нужно жить ради них, жить ради себя, но, блин, ведь Гамлета уже скоро год как нет!
И я не фига не чувствую, что он здесь. Сплошные  уговоры. Не чувствую что здесь! Дружок, ты где? Отзовись!
Ангел пришел с улицы с  красным  подбородком.
– Ты что это, сынок, землю рыл? – спросила Лена.
Ангел засмеялся и снова  новенькое словцо, где-то услышал:
– Ты, мам, не принимай меня близко к сердцу.
Она тоже улыбнулась, и им  стало  на йоту легче.
Вечером пришел брат Сашка. С серьезным видом предложил послать письмо и фотографию в передачу «Жди меня», которую она физически не могла смотреть из-за трагичности судеб ее участников и от наполненного слезами эфира, и мудрых глаз Кваши. От этого у нее снова заныло сердце:
– Саш, напиши,  я не в силах, не могу.
– Понял, напишу. Вот только фотографию, посвежее  найди, и пошлем.
– Хорошо, сколько хочешь найду, только ты меня оставь с этим, – и принесла из другой комнаты альбом. – Вот, улыбающегося тебе дам, с последнего Дня рождения, – и протянула в рамочке, и в ней снова, уже, наверное, в тысячный раз, одиноким болотным цветком забрезжила надежда.
Она уже не раз позволяла себе малодушничать и думать, как бы быстрее забыть, как бы переболеть  и больше не вспоминать.
Это похлеще, чем с перепою выблевать салат с грибами. Попробуй выплюнь. «Любимого» она подумала с опаской, словно сомневалась, а не ядовитый  ли он.

91
БОЛЕЗНЬ ОБЕЗЬЯН
Гамлет смотрел в окно на ветер, с легкостью выкручивающий верхушки деревьев.  Как крупная глубинная рыба он путался в сетях листвы и  становился то листвой, то рыбой.
«Сила ветра не менее 15 метров в секунду». При таком ветродуе в армейке прекращали прыжки, даже когда они были в разгаре.
Бойцов относило в разные стороны, от чего командиры заметно напрягались. Одного парашютиста несло на коровник, другого в сторону дороги. Недалеко виднелись высоковольтные линии, на которые теоретически при сильном порыве кто-то мог спикировать.
Рядом с коровником стояла силосная башня, также представляющая опасность для неопытного парашютиста. Но, на счастье, приземления прошли удачно, и оставшиеся три борта, выполнили свои заходы, и через двадцать минут  оставшиеся  бойцы собирали раздуваемые по земле белоснежные купола. Затем парашюты грузили в брезентовые сумки и затем уже в «Уралы». Далее, построение, проверка личного состава и  марш.
Ветер остужал разгоряченные тела. Настроение приподнятое после благополучно пережитого испытания. Шелковые купола, скользящие стропы, в ладонях. Пальцы еще помнят рукотворное чудо под названием Д-6. И два десятка хлопков над головой, прекращающих свободное падение.
Гамлета радовали в Маше даже самые мизерные, не заметные окружающим, приметы и симпатии. Он вдохновлялся от мягкой нотки в ее голосе, и природной плавности в движениях, почти как у сытой львицы.
Пока все было благосклонно к нему, и он дорожил ее нежностью и благодарил за еле заметные касания. Но после того, как увидел глаза Павла,  понял, что не любит ее так, как он.
Она же  не любит Павла.
Любит – не любит. Но когда-то родила ребенка, воспитывала вместе с ним, а теперь заявляет, что не хочет видеть. Жизнь – сложная! Переменчивая до безобразия.  Женщины не понимают, что от такого отношения к своим «бывшим» сами проигрывают в глазах новых избранников.
Они другие! Предположим, что Павел – тиран и невыносимый тип, но в нем все же есть хорошее, которое нравилось вначале, в пору мягких зеленых ростков и куриной слепоты,  неловких движений, и искренней несвязности слов, а также в желании осчастливить. А теперь стою между  ними и мешаю.
                «Маша спросит, где ты был? Что ей ответить? Как объяснить, что  не жил и даже не существовал, и меня вообще не было в ее отсутствие в этом мире. Словно мертвец, блуждал в плохо освещенных коридорах власти, исчезая в дымном смраде сигарет и алкогольном тумане.
Был частью ядовитого смога и плохо видел, как жизнь хитро, ни во что не вмешиваясь, утекает с черного хода, и что на самом деле только рядом с ней она обретала смысл и становилась  удивительно теплой.
Все, что тогда творил, следовало из жутко ядовитой смеси работы в ментуре, постоянной нужды и посталкогольного гнева» – мысленно оправдывался  он перед ней, понимая, что наедине  не сможет произнести и сотой доли от теперешних мыслей. Язык будет сохнуть, а в груди проснется злоба за то, что  вот так нелепо и некрасиво оправдывается.
Она будет молчать, и упиваться  унижением. Но  выдержу,  вытерплю, потому что  нужна.  Нужна!
Даже стерплю ее борзый тон и безразличие, которым, знаю, будет сверлить , делая вид будто совсем не ждала и мое место не спроста занято. Пусть только попробует. Ее тело все это время получало удовольствие не от меня. А ее душа? Хватит, уже!
А тот поймет, потому что покажу ему его  семью. Найду его для семьи. Там  пацан, и он его не бросит, а потому и не останется с Машей.
Это заметно. Маша станет свободной, и тогда, возможно, мое растянутое сердце обретет  форму, и мне будет все равно, что говорят врачи. Потому мне и не все равно, что мое сердце увеличено. Мне не  хочется бежать, а хочется только в семью, чтобы обнять родных, чтоб прекратить долгую и невыносимо холодную, до судорог, ночь разлуки. Устал если честно.
Он не питал зависти к Андрею, не проявлял  эмоций по поводу   семейных неурядиц.
Он думал о другом.  Павел ждал, когда выдастся случай, и Андрей поедет  в Лыжный.
Эльман тем временем выжидал, не желая рисковать. Выгадывал, как бы все провернуть за территорией Москвы и области. И такая возможность представилась.
Уже ближе к новогодним праздникам Андрей собрался в Лыжный, запланировав, помимо официальной части, зайти к Лене. Чтобы чувствовать себя свободно и раскованно, он послал задрапированную в красное сари супермодель отдыхать на Мальдивы, чему она не обрадовалась.
«Ну-у, опять одна! Что ты будешь делать, в рот компот.» – ныла она и успокоилась только после того, как Андрей пообещал к ней прилететь.
Царило предпраздничное настроение. Тихо падал снег. Павла же не оставляли  предчувствия.  В ночь перед поездкой ему снилась зарница, но не природного происхождения, а детская пионерлагерная беготня по лесам.  Меж сосен и сквозь змеиные папоротники, с залезанием в глухие места, в надежде встретиться там,  с первой красавицей лагеря.
Но  никак уж не с той дурнушкой, которой, чтобы отстала и не заглядывала в окно палаты, показал голый зад, а потом гадал, что сказать пионервожатой, если та заложет. Боялся, что за  жопу,  выгонят из лагеря.
Не пожаловалась!
Дышал сырой древесиной, ступая на опавшую кору деревьев. Прятался в зарослях, а то и убегал во весь опор от рук, срывающих бумажные погоны, а с ними  прекращалась и жизнь солдата. Но еще оставалась, реальная, пока еще не подвластная никакой войне.
Все как бы понарошку и не страшно, но также обидно и позорно, если раньше остальных не за грош пропадешь. Кормят в лагере хорошо. Все мучения и ранения понарошку. Можно спрятаться и пересидеть войну в глухом  непредсказуемом месте, пока все носятся. Вернешься с войны с целым  и невредимым, но никем не признанным.
Красные, победят зеленых, кто-то найдет знамя, затем все построятся на линейке, и победителям выскажут благодарность и наградят тортом.
Героизм обесценился. Славы, приносящей материальный эквивалент, мизер, и она все чаще посмертная. Журналисты рассказывают «подноготную» героев, и перед нами предстают далеко не романтики, а чаще садисты, прошедшие по трупам врагов. В том числе и поэтому люди стали во многом безразличны. Общество пресытилось героизмом.
Кроме того, герой часто неполиткорректен и может что-то ляпнуть, в прямом эфире. А это «косяк» перед главнокомандующим, который все видит, и у него миллионы глаз. После героического поступка все идет по расписанию, обычным путем, с песней и девизом: уборка территории, горн на построение, затем ужин. И время не остановить. Вот только в твоей записной книжке симптомы неизлечимого заболевания под названием «совесть». Блин еще ее не хватало.
Отсюда, конечно, не следует, что быть человеком – это тоже заболевание, причем неизлечимое. Быть человеком – это неизлечимое заболевание обезьян!?
Ха-а! На подкорке и в генах, и еще черт знает, где прослеживаются сбои.  На подкорке, так и пишется: не струсил, не дезертировал, стоял, не боялся, потому что знал, что смелость перейдет по наследству, только вот кому, если тебя уже не будет на белом свете, а детей еще не родил, но ничего не мог с собой  делать, сам заложник генов.
Ну не хотел воевать, а воевал, не зная, за кого, да, собственно, и за что. Пусть буржуи сами защищают свое добро, а мне сегодня все равно, кто их растрясет: Гаагский трибунал, жадный и свирепый чечен, или все та же прожорливая саранча Америка, а может, и миллиардный многобожный трудяга Китай. И каждая мысль, а не то, что поступок, имеет какое никакое, действие. И действует же!
Природа непредсказуема. А трусливый сын у смелого отца – это еще та трагикомедия, как, собственно, и наоборот. О чем это я? Все о том же отце и сыне, о богаче и бедняке и святом духе. Аминь.
Во сне с Павла срывали бумажные погоны, и от этого, а скорее, из-за того, что его поперли из милиции, он седел.
Суд признал, что необходимые пределы самообороны в отношении господина Хачикяна превышены. Во сне потел, сминал, а затем скручивал в колбаску, простынь и возился, испытывая жар, несмотря на холодные  всего плюс пять, ночи за окном. Горел, потел, вскакивал, как по тревоге, и снова ложился.
Проснулся в то утро, и первыми словами стали: «Спасает только Бог!» Накинув спортивную кофту, пошел в умывальник, не чувствуя после таких слов никакой опасности, и на первом же углу споткнулся, ударился и снова повторил: «Спасает только Бог!?» Ответственность за свою жизнь сдал! Ответственность принял! Какая ответственность?!
Ехали молча. Андрей коротко спросил:
– Про Гамлета ничего не слышно?
– Пока нет. – ответил он, внимательно следя за  трассой. – Колея, блин! 

Лене в туже ночь снился сон. Она разговаривала с Ангелом, но не узнавала его.
– Ты же Ангел!?
– Нет. – отвечал он, держа в руке большой окровавленный нож, а за его спиной в глубине комнаты лежал раненный Гамлет. – Что ты сделал с отцом? Мы же тебя растили в любви, а ты.
– Мама, лучше стой, где стоишь, и слушай внимательно.
– Хорошо, слушаю, только успокойся.
– Зачем вы меня родили? За что мне  мучения? Почему не избавились от меня  в зародыше?
– Что ты говоришь!?
– Слушай! Я же слабый, трусливый и еще, черт знает какой.
Не могу ни с кем спорить, боюсь, что побьют. Позорю вас.
Я не хочу быть таким! Не смогу защитить никого! Боюсь любого чиха.
Да и зачем смелому отцу трусливый сын?
Мне страшно самым что ни на есть ужасным страхом, который невозможно пересилить. Он сидит у меня в почках!
Прирожденный трус! Вы что, не понимаете, в какой мир родили меня?
Не понимаете, что все тщетно? Все напрасно! Все бесполезно!
Музыка, культура – всего лишь фикция, ширма, прикрывающая пир людоедов. Голодные и ненасытные звери всю жизнь будут мучить и кусать меня, а шакалы обманывать, отдирая, по кусочку то, что с трудом нарастало годами. Они будут рвать, пока не останутся хрупкие прозрачные кости.
Вот тогда то они перемелют и их! Ведь они же всегда хотят жрать! А если не они, то их детеныши и дети детенышей.
– Прошу, не надо, сынок! Все не так страшно! Знаю, что ты уже вырос и многое понимаешь, но ты родился не потому, что я или папа этого хотели или не хотели, а потому, что Богу так угодно, значит, это ему было нужно. Верю, ты выздоровеешь! Я верю!
– Да, давай, еще Бога приплети! Как что сами нагрешили, так Бога сюда. А то, что вы жили и продолжаете жить в театре абсурда, который давно надо рушить? И меня произвели на свет, где нет ничего постоянного, где все временно, а от этого ожесточенно. И как мне дальше жить? Как?
Скажи, если знаешь. Как иметь детей, зная, что сам нездоров? Где найти нежную, любящую женщину с моими-то недостатками?
– Успокойся, сынок. Я верю, что ты выздоровеешь! У тебя почти нет недостатков. А хрупкость всего лишь производная твердости.
– Как? Уже нет недостатков! А не вы ли с папой твердили, что я трус, недоделок, нетерпеливый, поверхностный тип, с нулевыми достоинствами.
Мне обидно, мама, за то, что во мне столько тепла и любви, что, кажется, мог бы заполнить им весь мир, но никто не хочет его. Никто!
Ты видишь, я плачу! А особенно не хотят эти глупыши и глупышки, эти лицемеры и лицемерки считая  меня «пушечным мясом» и не хотят со мной дружить.
Они хотят только секса и денег, денег и секса. Они говорят, что живем один раз. И я с ними согласен. Они говорят: «Гуляем!», а я им о любви.
Они смеются и посылают подальше – «трахать» мозги своей маме.
– Успокойся, сынок, – еще раз со всей мягкостью попросила она.
И в этот момент он замахнулся. Она закричала и зажмурилась.
Он ударил себя. Вынырнув из кошмарного сна, она проснулась.
Всклокоченные волосы, красные глаза на бледном лице.
Ангел, как ни в чем не бывало, спал рядом, посапывал, запрокинув на нее тонкую прозрачную ножку.
Павел тем временем уже ехал по заснеженному Лыжному. На пустом перекрестке неожиданно включился светофор. Тогда и произошло.
Заряд ухнул! Заложенный в днище, он оказался сильнее, чем ожидалось, и Павлу, сидевшему за рулем, не поздоровилось.
От взрыва он ударился головой и потерял сознание, а когда очнулся, то попробовал вылезти из машины и  вытащить Андрея, но одна нога не слушалась. «Сломал, бля! Покушение нах!»
Через силу сполз и распахнул заднюю дверь. Андрея не было. «Похищение!? –  пролетело в голове.
– Покушение, папуасы. – ругался он сквозь соленую горечь кровавых слюней. – Неужели я так долго без сознания, что Андрюху успели упаковать? Гондурасы бл-ть!»

92
ПСИХОЛОГИЯ – ЭТО ГЛОБАЛИЗАЦИЯ
Без пяти двенадцать Лене позвонили из социальной защиты и сообщили, что Гамлет не принес им декларацию о доходе и из-за этого они не предоставят им детское пособие.
– Как? – очнулась Лена.
– Вот так!
– Но, я и по уходу не получаю! Вы знаете, что мужа уже давно нет, он год как бесследно пропал.
– Как пропал?
– Без вести! Пропал, и мы остались без кормильца, и вы еще. – чуть ли не заикалась Лена.
– Ну, не знаю. У нас все сроки  прошли. Мы вам звонили, предупреждали, но ваш папа никаких документов не принес, и поэтому теперь только в следующем полугодии приходите!
– Но как мы без пособия?
– Ну, милочка, а где же вы были, целый год?
– Говорю вам, у меня муж пропал!
– Ну, я вам как человек сочувствую, но ничего сделать не могу.
 Вы бы хоть раньше очнулись, – успокаивала чиновница.
На Лену накатило от такой несправедливости:
– Но мне никто не звонил!
– Ну как же не звонили? Вспомните, вспомните.
– А, хорошо! Я вас поняла! Не надо нам вашего пособия!
Перед всеми унижайся! У всех выпрашивай! Перед вами я унижаться не буду, выпрашивать у вас еще! Велика честь! Как будто вы свое раздаете. Если хотите, заберите себе наше пособие.
– В общем, пособие вы не получаете! – дразнил голос.
– Заберите, заберите себе и пошлите своему министру З. – может, он еще немного разбогатеет!
– До свидания. В общем, я вам сообщила.
– Хорошо, хорошо, сообщили! И заберите наше пособие! Пусть ваши здоровые дети его сожрут, а мой больной – обойдется!
В трубке послышались гудки. Лена поставила трубку и старалась отдышаться от гнева. «Как это ребенка лишить пособия? Они что сами не могут запросить данные в налоговой? Когда им надо, они все могут! А здесь – как же!
Им не надо! Денежки  прикарманят. В других регионах и пособие намного выше. Вон в Чудашии – порядок! А здесь чинушки недобитые!» – выплеснулась Лена в пустоту, а через минуту уже улыбалась Ангелу, но в улыбке  присутствовали  не растворимые кристаллики грусти. Ей так хотелось «поплакать в жилетку»:
«Я так устала от этого Кямрана! От этого государства! Кямран тоже законченный тип. Говорил, что все будет хорошо, а сейчас окружил склад торговыми палатками и ничего не дает делать. Никаких денег. Еще и помещение просит. И не то что просит, а даже требует.
Я сначала согласилась, но, вижу, денег опять нет. Собралась духом и отказала. А он не ожидал от меня и в ответ нервничал, пугал милицией, ругался матом, обещал, что я все потеряю и еще на коленях умолять буду.
У меня, дорогой Гамлет, нет сил спорить, даже тогда, когда он обещает, что отберет помещение. Единственное, что я сказала, – «Попробуй!» Все норовят обмануть твою глупую жену. Я не спорю – боюсь, что сожгут последнее. У меня, видно, на лице написано, что я «пешка».
 Сашке не говорю, потому что знаю, он не сдержится и натворит чего. А этот Кямран – бывший мент и поэтому так хорохорится.
У него везде связи, все прикормлено. Он маститый коррупционер, живет в элитном коттеджном поселке рядом с городскими «шишками» и поэтому сейчас «на коне». Даже ты Гамлет с ним бы не справился, разве что Андрей. Он теперь в силе»
Чтобы отвлечься, она закинула в стирку бельишко, а то, что высохло, собрала в кучу перед телевизором и принялась гладить. Подбежал Ангел, взял пульт и включил спортивный канал.
– Мама, этот Дэку ничего, а Рибери – класс! Зидан, вообще, супер, а Криштиану Рональду так здорово пробил по воротам.
– Хорошо, умница. Футболист ты мой! А уроки делал?

Певец пел арию из «Призрака оперы». «Сам как призрак, – заметил Гамлет. – Но только, в отличие от него, не беру четыре октавы.
«Русский любит прошлое, ненавидит настоящее и боится будущего» (Чехов), – и добавил от себя: – Чтобы любить прошлое, надо, как минимум, его помнить. Но, даже не помня, я его люблю. Вот ведь наваждение!
С удовольствием  вспоминал как катался  на велосипеде. – не смущаясь, что велосипед Машин. Но желание  перебороло стеснение. 
Хочу! И вот кручу педали и мчусь навстречу ветру, навстречу запахам свежескошенной травы, бензина, пыли, наперекор потоку проезжающих машин, ретушируя  психический хаос!
Ехал в парк, где благоухают низкорослые сосны и раскинуто прекрасное озеро с чистой  водой. Такое маленькое море, наполненное лодками и небесами, и лишь слегка растревоженное веслами и купающимися.
На берегу торговали мороженым и пивом, а под ногами валялись высохшие окурки и миллиарды перекрестий выцветших сосновых иголок. «Сейчас как будто начало января, но снега нет, и я на велосипеде, – опомнился Гамлет. –
Вокруг огромный мир, но я по прежнему, один. И даже жаркие поцелуи Маши лишь на короткое время спасают от одиночества. Вот и я все чаще (а особенно, когда понял, что Маша принадлежит другому) прошу:
«Найдите меня! Найдите те, кому я раньше принадлежал. Пожалуйста, найдите! Хотя бы ради того, чтобы понять, что мы уже не сможем вместе.
Бесхозная, залежалая  вещь!
Я нужен Маше, а она нужна Павлу. Смотрю телевизор, слышу, как на улице за окном по дороге едут машины. Может быть, в одной из них едут те, кто ищет? Возможно, они уже отчаялись и бросили поиски, оттого что не верят, что найдут. Ночью слышно, как, стуча колесами, проносятся поезда, а в них, возможно, навсегда уезжают близкие!
А что если  вообще не из этого города? Не субъект. Над домом в облаках, свистя турбинами, пролетают невидимые вечерние самолеты. А я все жду. Я терпеливый и они такие же и пока живы будут помнить и ждать.»
Вечером пришла Маша, и он кормил ее ужином (сардельки с макаронами, политые кетчупом, и салат из капусты), понимал что зря, но  рассказывал:
– В детстве просунул голову меж  узорных решеток и не смог вытащить.
– Вот смотришь на тебя и думаешь: помнишь же, – медленно жуя, заметила она.
– Действительно, как-то странно: то помню, а то не помню. Короче, всунул голову и сдвинул вверх, а там решетка сужалась (она такая фигурная), и от этого не мог вытащить обратно. И, самое главное, что первая реакция – паника, спазм, рывки, ступор. Потом что-то «щелкнуло».
Остановился,  включил мозги, и по тихому назад. Вытащил что-то похожее на одеревеневшую болванку, повторив алгоритм  правильного действия. Зато получил урок!
– Ага! Глядя на твою неровную голову, это заметно, – жуя, улыбалась Маша.
– Что тебе заметно, кукушонок?
– Да так, кое-что! – и она будто случайно дотронулась меж ног.
– Кое-что ей понятно! Понятливая, нашлась! – продолжал он, понимая, что сейчас может делать с ней все, что захочет, но в последний раз.
– Да-а, я такая. – подыгрывала она.
– Ну, тогда много не наедайся, а то тяжело будет.
– Так считаешь?
– Да. А что, есть  возражения?
– У меня-я-я  ни-и-икаких, – шептала она.
– Ну, тогда пройдемте.
– А что, Вам очень-очень надо?
– Да не отказался бы.
– Ну, это уж слишком – сравнивать меня с дешевой – были ее  слова, когда ему показалось, что он целовал ее, а на самом деле это она целовала его, гладко, широко раскрыв рот, жадно, словно в последний раз, сглатывая нектар.
Он не мог, да и не хотел отказать ей – привык. А теперь уже понимал, что и отвыкнуть от ее поцелуев нелегко, но можно, если представить, что она – коварный враг. Коварный!? Что за глупости.
Он говорил себе: « Это прощальный и все, все.» Маша со страстью набрасывалась на его губы и целовала с такой силой, что он даже не представлял, что сможет без потерь оторваться, и в следующую секунду в нем все напрягалось и крепло.
Когда ее не было рядом, то же самое происходило от одного воспоминания. Но он понимал, что, увидев их вместе, не оставит не на миг. Так что разлука  близко.

93
ПОКУШЕНИЕ
Павел выполз из  машины и упал на  снег. Он казался горячим и синим. В пробеле ужаса увидев,  разорванный живот, кишки, намотанные на руль и раскиданные на белом металлике капота, сиренево алые мозги.
Открыл глаза. Вздохнул, на радостях, что только привиделось. Еще раз вздохнул. Не хватило воздуха. Широко разинул рот, неприятно оскалился и пошевелил конечностями, и еще раз. Постарался заглотить нужную порцию воздуха, но легкие опять наполнились наполовину. Снова вздохнул,  и уже помогая всем телом, аж до судорог, но нормально опять не получалось, словно вместо воздуха вдыхал пустоту. Вдруг понял, что еще немного и задохнется. Запаниковал и сделал сверхусилие. Получилось.
Подкопченые скулы свело, из глаз  брызнули прогорклые слезы,  и уже всем телом помогал вздоху. А по кругу  мчалась рекламная растяжка – «Астма!  Ух Кямран! Все-е! Теперь ничего не принесет тебе радости!» Павел упал на снег, и ему казалось, что то горит под ногами и еще немного и он провалится в раскаленную  преисподнюю.
«Я потерял Андрея!? Как?  Что произошло? Взрыв! Андрей, Андрюха! Откликнись, бара-а-ат! Ну, Кямран!» – орал, а на самом деле еле шептал он, Павел, надеясь, что Андрей где-то недалеко отполз и просто лежит оглоушенный. С неба сыпал снег, машина дымила. Несколько зевак стояли чуть поодаль. Один крикнул:
– У тебя все в порядке!?
Павел обессилено, скрипя  зубами махнул рукой и от того, что не мог встать и искать Андрея, громко застонал. Хрипя от бессилия: «Я тебя, Кямран! Я тебя потеряю и вместе с тобой этого Гамлета, чтобы не лез к моей бабе. У-у-у, гандошу» – выл он, вытаскивая мобильник. Нащупав, с трудом гнущимися пальцами, включил, но экран не светился.
Выругался и  бросил в снег. Затем также медленно вытащил пистолет и  выкрикивая ругательства в адрес Кямрана, начал палить в темное  вечернее небо, словно там и прятался враг. Расстреляв обойму, потерял сознание.
Зеваки разбежались. Потом все, как во сне. Приехала «скорая», ребята из «конторы». Дальше белые халаты, белые палаты, привкус йода и гноящихся  тел. Его поместили в отдельную палату, с решетками на окнах. Оказалось, легкая контузия и перелом ребра.  Через неделю перед ним стоял Александр и слушал его по поводу Кямрана.
– Слушай! Эти чертосы! Осмелились! Тогда-а-а. Знаешь, что надо! – и уже шепотом: – Взорвать  нахер! Или нет – лучше пустить кровь борову, но только не наглухо, полоснуть ножом – пусть мучается. Есть у вас смельчаки!? Сможете?
– Да!
– Пусть скулииит гнида. – он замолчал. Потом, взглянув исподлобья, коротко спросил: – Не страшно?
– Не-ет, – также коротко ответил Александр.
– И затем лягте на дно. Полежите, а то искать будут: и звери и  их  крыши. Сам понимаешь, начнется визг про нацизм и все такое.
Павел не говорил Александру, что он «засвечен» перед генералом, и это его угнетало. Он опасался, что, узнав, Александр откажется, а кроме него посылать некого. А Александр и сам давно хотел посчитаться за Ленку
– Смотри осторожней. Андрей говорил, что вы засветились. – не выдержал Павел.
– Знаю.
– Откуда?
– И так ясно: возле супермаркета камеры.
– И что?
– Я был в бейсболке. Страха нет. В душе уже раз сто представил, как порешу этого. 
Мысленно уже и грех взял, и раскаялся, но ненависть клокочет так, что  есть спокойно не могу – так хочу посмотреть, как эта тварь корчится.
– Личная неприязнь! В Бога-то веришь?
– Верю. А что делать? Не само же собой это все придумалось.
Бог есть! А вот зверьки ни во что не верят, кроме бобосов, и только делают вид, что верят, лицемеры.
– Помни, только трезвый расчет и  холодная голова. А перед этим найдите себе домишко с банькой в деревне и после дела залягте на самое дно. Отдохните, но без бухни, а то спалитесь! Вот деньги, – и он протянул две пачки рублей. – На какое-то время хватит, а там, глядишь, и Андрей найдется. Тогда посмотрим кто кого! На связь выходить только в крайнем случае. Скорее всего, будут пасти.
– Заметано. Вот только я хотел снова спросить. Нельзя ли сестре помочь, а то у нее.
– Знаю, знаю. Сын Ангел и муж, ты говорил в прошлый раз. Помогу, чем могу, – успокаивал Павел, не забывая свою Машу, ставшую теперь в его памяти как будто менее яркой, и стоящей бледным пятнышком где-то поодаль, у горизонта. На первом месте, были ярко-коричневого цвета Андрей, черная жирная точка в центре шкалы прицела как сиамские близнецы – Кямран и Гамлет.
Они горели в нем огнем поступка, который он  должен совершить. Он мучительно искал свою единственно правильную роль в этом действе, но то, что ему представлялось, никак не устраивало, и он не мог найти успокоения:
«Я – снова жертва! Да пошло все! Без Андрея я никто!» Единственное, что он знал точно. Нельзя медлить и нужно хоть что-то сделать в ответ Кямрану, а затем и Гамлету – им обоим (он их приравнял). А потом уже смотреть на их действия и расплачиваться за содеяное, корректируя по ходу пьесы. «Ох и наломаю  дров! Будь что будет!»
После того как Андрей вылез из машины и спешно покинул место покушения, он быстро удалился вдоль по улице, не смотря в окна, не смотря вперед, наобум, как во сне скользя по невидимо, присыпанной снегом нити судьбы. Куда я иду? На ул. Марата? Где она? В голове стоял снежный туман.
 В глаза, шею и щеки молочными зубами въедалась крошка, не земного и не человеческого, происхождения и узора. Взрыв! Хлопок!
 Я жив! Кто-то очень хотел напугать, но не убить. Так не убивают! Но признал, что им удалось. Ему действительно на секунду стало  страшно. Внутри что-то оторвалось и кувыркнулось.
В данный момент он подозревал даже Павла, и от этого само детство свалилось на него  тяжестью пережитых сумерек и придавило к пыльному полу между железной кроватью и письменным столом. Такой звук бывает когда самолеты преодолевают звуковой барьер! А тогда пол был холодный и по нему дуло, вот как сейчас с реки. Мобильник молчал, было тихо и холодно. Он тупо ловил такой редкий в последнее время кайф безлюдного одиночества. Вспомнил о разговоре, произошедшем накануне. Позвонил генерал, поздоровался:
– Здравствуй, Андрей.
– Здравствуйте, Александр Ваныч.
– Сразу к делу.
– Слушаю Вас!
– Говорят, ты с Кямраном что-то не поделил, и твои ребята похулиганили с его машиной.
– Да Вы что, Александр Иваныч! Первый раз слышу! Это Кямран Вас информировал?
– Андрей, давай не будем. Кямран здесь ни при чем. Это мои оперативники меня информировали.
– Да, интересно, Александр Иванович. Но и оперативники могут ошибаться, а все  знают, что у Кямрана руки волосатые.
– Так вот, я тебе напоминаю, что Кямран для нас, да и для администрации делает много полезного. Тем более, он является руководителем регионального фонда содействия органам правопорядка. Ты что разве не знал, что он с нами!?
Андрей молчал.
– Так вот, я тебя прошу: скажи своему Павлу, чтобы он оставил его в покое. Кямран тебе не соперник, а сторонник. А с Павлом будь начеку – парень тот еще. Хоть и из бывших наших, но идейный отморозок. Пойми же, мы одно дело делаем! Мы – интернационалисты по сути своей! Мы – дети Советского Союза! Так что пусть твои ребята отремонтируют машину за свой счет, если не хотят, чтобы их привлекли. Жалко – молодые еще.
– Да, Александр Иванович. Я разберусь, но думаю.
– Сделай, Андрей, сделай. Для меня и для себя, и, самое главное, для своих ребят сделай.
– Вот и сделали!
В этот момент Андрею показалось, что генерал положил увесистую руку на плечо, и от этого стало  тяжело и жарко. Не мог дышать. Его беззвучное пение сбилось и превратилось в свист, нарушив гармонию прана-ямы. И, уже задыхаясь, он  выскользнул из объятий африканского питона.
Андрей шел по заснеженной площади в порванной белой рубашке и брюках, весь словно потрепанный стаей бездомных собак. Это могло привлечь внимание прохожих, но навстречу никто не попадался. Вышел к площади, встал огляделся и удивился, почему огромный Ильич, стоящий высоко на постаменте, плачет,  детским голосом. «Ильич «впал в детство». Хорошо же стукнуло!» – подумал Андрей и продолжил путь. Плачь не прекращался. Он обернулся и заметил,  что рядом с памятником стоял  мальчик.
«Что он здесь, ночью!?» – не успел сообразить Андрей, как ребенок, увидев его, перестал плакать и неожиданно закричал:
– Па-па, па-па, па-па!
Андрей оглянулся, но никого, кроме себя и памятника, не увидел. В следующий момент  заметив,  ребенка бегущего к нему,  попятился.
– Что такое? Я? Что? Ты !
– Па-апа! – ткнулся в него ребенок. Светоотражающие полоски на куртке ярко горели в ночном свете. Мальчик радостно повторял «Па-па, па-па!», хлопая огромными ресницами, намокшими от слезинок и тающего снега. – Па-па, наконец  ты вернулся!
– Что случилось, малыш? Ты потерялся? А где твой. Где твоя мама?
– Мама? – ребенок на секунду застыл в растерянности и, видимо что-то вспомнив,  пронзительно закричал: – Па-па, ты приехал!
Андрей вдруг ощутил, что замерзает. Поздний зимний вечер и вокруг ни души.
– Где твоя мама? Разве можно ребенку одному так поздно?
Ребенок молчал.
«Ну, раз я папа, то где-то недалеко должна быть мама», – предположил Андрей.
– Мама меня потеряла.
Андрей недоверчиво переспросил:
– Потеряла!?
Он потряс головой и потер лицо снегом, подхваченным ладонью.
Затем оглядел себя, понимая, что такое могло с ним случиться только у памятника вождю пролетариата. «Я – папа!?»
– Пап, ты замерз? Спасибо, что ты вернулся из командировки. Мама говорила, но я не верил. Я думал, ты умер!
– Умер!?
– Да умер!
– А откуда же я приехал?
– Пап, ну хватит. Тебе же холодно. Пойдем домой, а то заболеешь.
– Хорошо, пойдем. Но куда? А ты помнишь, как папу зовут?
– Конечно! Тебя зовут Га-амлет, как принца.
Андрей  пристально посмотрел на ребенка.
– Ангел!?
– Да, пап, Ангел! Ты что забыл?
– Нет, нет, сы-ынок, помню. А мама, говоришь, где?
– Наверное, там! – и он кивнул в сторону  мини-маркетов.
Андрей  растер руки и скинул с головы и плеч снег. Ощутил, что замерзает, и даже не от самого мороза, а, скорее, от ветра, нещадно дувшего с реки. Предновогодняя иллюминация уже во всю освещала город, а он все стоял, пронизанный ее моргающим ледяным светом, на белой пустынной площади, рядом с чернеющим многотонным памятником вождю, под небольшой, словно, исхудавшей Луной. Андрей еще раз посмотрел на Ангела и, взяв за руку, сказал:
– Ну что, пойдем, казак из рода Порошенко.
Стуча зубами и каменея от холода, они двинулись в сторону недалеко стоящих мини-маркетов, предполагая встретить там Лену и хоть немного согреться. У Андрея почти не осталось сомнений, что через несколько минут перед ним предстанет она, собственной персоной.
Как она!? Как выглядит? Все та же? Ему не хотелось, да он и не мог, сопротивляться судьбе, и решил: будь, что будет. Ангел молча, словно что-то заподозрив, шел за руку с Андреем.
– Что молчишь? – спросил  Андрей.
– А, знаешь, теперь мне кажется, что ты.
– О-о-о, умный ты, однако – настоящий Ангелок. Давеча ему говорю: «Паренек-то не иначе Ангелочек» – непонятно для Ангела, корчась от пронзительного ледяного ветра, шутил Андрей.
Рождественская сказка набирала обороты. Открыв дверь мини-маркета, он сразу ее узнал  и, ощутив нарастающее волнение, поймал  на мысли, что волнуется.
Она стояла в пол-оборота у прилавка и разговаривала с продавщицей.
Когда вошли, она обернулась и обняла подбежавшего Ангела. Подняла глаза на Андрея, и прежде, чем растеряться, из ее прекрасных надтреснутых уст успело вылететь  «Спасибо-о-о, а-а-а». Она заикнулась и замолчала. По  взгляду Андрей понял, что, она хоть и удивлена, ни секунды не сомневалась, кто перед ней.
– Мама, это же па-апа!? – как-то по-взрослому спросил Ангел.
– Нет, сынок, это не  папа! Это его брат – дядя Андрей.
Ангел уткнулся лицом в пальто и, не преодолев разочарования, раскатисто заревел:
– Не-е-е-ет, э-э-это-о-о-о мо-о-о-ой,  па-а-а-а-апа-а-а. О-о-онн похо-о-о-ож.
– Надо было тебе ребенка расстраивать, – заметил Андрей, стараясь собраться, пригладиться.
– Ничего, поплачет и успокоится. А ты здесь, какими судьбами?
– Да вот, шел, шел и случайно пришел.
Лена с иронической улыбкой, но не переходя на явную симпатию, заметила:
– Ага, особенно в одной рубашке и брючках. Весело, наверное, при минус пятнадцати и северном ветре.
– Ддда-а-а нннне ттттак чтобы, за-а-акаляю-ю-юсь. – как мог шутливо, отвечал Андрей, стараясь унять зубную дрожь.
– Свет, плесни .
Продавщица извлекла из-под прилавка початую бутылку «беленькой» и налила полный пластиковый стакан.
– Надеюсь, не за рулем? – спросила Лена.
– Да не-е-ет. – ответил Андрей и, взяв стакан, без раздумий опрокинул . – А-а-ахх, – замахал ладошкой.
– Вот, закуси, – и Лена протянула Андрею кусок ливерной.
– Моя  лю-ю-юбимая. – заметил Андрей.
– Да, как в детстве в закрытом городе Сладком: рублевые конфеты без обертки, ливерная колбаса, пятикопеечные рогалики и сайка за десять копеек. – поддержала Лена.
– Тоже  люблю, – добавила продавщица.
– Ну что, между первой и второй. – и Андрей опрокинул второй стакан.
После третьего он, наконец, начал согреваться и приходить в себя.
– Ты что это, парня напоить решила. – пьяненько шептала продавщица.
– А ты думала! Акстись, это же брат мужа, а-а-а.
– А не одна ли, хрен, разница, если на одно лицо. А интересно, там тоже.
– Это тебе надо! Проверь! А мне нет. – осекла Лена.
Андрей притих и размяк. Все вокруг слилось в мягкий приглушенный свет торшера. Через старый матерчатый абажур греющий  абрикосовым светом детства, растеклись  топлено-молочные сумерки.
И то и другое и третье, вызывало приятные ощущения. И в этих сумерках нет ни денег, ни власти, нет дорогих машин, блестящих супермоделей, откатов, денежных потоков, инвестиций, обналички, нацпроектов и золотовалютных запасов, а есть только она, его давняя-давняя любовь, ставшая не его женой.
Его девушка с его же братом. И их ребенок, и ее же подружка, вероятно, одна из тех мифических подружек, к которым ревновал Гамлет, перед тем как исчезнуть. Откуда это знаю? Да все оттуда же, из кофейных телепатических сумерек вечера и долгой-долгой влажной простыни зимы, в которую бесследно проваливается что угодно и  даже сам мрак, сын космоса и полярной ночи.
В данный момент там, во мраке, бесцельно лежала не его киноавтобиография. А также Кямран со своими фальшивыми обувной и водочной империями. Его высокопоставленные прихлебатели в погонах и без.
Дальше, король храпа – Павел Морозов, его «BMW» и мой «AMG», и их 290 лошадей, которые в любую секунду готовы вырваться из-под капота, и еще много другого, включая зависть, бессилие и красивую ложь, которая всегда поначалу лучше горькой правды. Рядом возвышались облака души и небеса любви и пики чести и достоинства.
Вот Лена, и ее Ангел. И она хочет стать его женщиной, оттого что он видит это в ее глазах. Ну и что, что она другая и Ангел подозрительно рассматривает. Он хочет верить, что я его папа, ибо еще ни разу в жизни не видел близнецов.
Да и какие мы близнецы? Гамлет – мой клон! Я никогда не устану это повторять! И буду с ней смелым только потому, что она этого заслуживает, потому, что она моя. А она уже давно решила, что если представится случай, то не будет раздумывать ни секунды.
И это не оттого, что я депутат и надо поплакаться и просить помощи. Нет, она не такая, кто бы, что не говорил! Сила в ней есть и, к счастью, не только дурная, глупая, бабская, а настоящая, врожденная и не зависящая от чьего-то желания. Что ж, пусть рухнут все барьеры.  В голове вдруг что то погасло и  он с грохотом упал под витрину.
Очнулся  утром у Лены и Гамлета дома. Ему казалось, что он всю ночь добирался автостопом в какую-то местность (возможно, это был оазис средь пустыни) и, наконец, добрался.
Рядом с тахтой на коврике играл Ангел, из кухни доносился  запах свежеиспеченных блинов. Андрей открыл глаза. На часах было начало одиннадцатого. На языке висел вопрос: «Как дотащила?» Видно, сильно хотела.
Блины со сметанкой! «А животное все равно, очень  далеко не человек, а человек – не  животное» – отчего-то заключил  он.

94
АНГЕЛОФИЛИЯ И СОЛЯРИС
Гамлет увлекся рассуждениями. Инсталяция представлялась как  набор внезапно меняющихся мозаичных рисунков, фотографий в виде серпа и молота,  в виде иностранного, скуластого лица Фиделя, пионерского костра, затягивающейся раны алых бус, полного браконьерскими сетями рюкзака, открытой форточки, шеренги, дезодоранта, мокрой швабры и так далее до бесконечности.
И так его захватывало, что даже, вопреки желанию, он не рыпался. Плыл по тихой речушке. В лодке из почти прозрачной пленки, склеившей то, что видит, с тем, что слышит, чувствует и ощущает. Не пропуская ни в коей мере мимо внимания ничего, что преподнес или может преподнести реальный мир.
Душевная работа. Плененный весенним авитаминозом, мир напоминал  обидчивую красавицу, на которую он должен был обратить, но не обратил, внимание. Они мстили  ему за перепады и нежелание определиться.
Нежизнеспособная особь, не доводящая начатое дело до конца, – дал он себе определение. Дрожащая мегаполисами и свистящая ураганами информации реальность совсем не обижалась на то, что он как-то по-дурацки, нерационально ее осмысливал. Ей было все равно!
И поэтому казалось, что он дискутирует сам с собой и только понарошку дискредитирует само понятие реальности, утверждая, что он управляет ею, по телефону, а не она им, всего лишь фактом  существования.
Короче, случайный свидетель подумал бы, что он задешево выделывался, реально ничем не обладая. Она заставляла его искать единственно правильную линию, а он сопротивлялся, кричал, что ему это неинтересно.  И поэтому она вновь и вновь все  яростнее сталкивалась с ним. Реальность! Что это?
 С теплым течением его крови, приносилось разное, в том числе и ужас потерь. Заставляя холодеть и верить, что все еще далеко не кончено в его поиске и даже когда не ищет он, кто-то ищет его тонкую пульсирующую височную кость, но не факт, что найдет, а тем более прежнего, потому что он тоже меняется.
Он плыл, как и все, если ему давали плыть. Сначала быстро, потом медленно, отдыхал лежа на лопатках, как предполагал, к смертельному бессмертию, вечному счастью, покою небытия, к нулевой абсциссе импульса, которую так никто никогда и не увидел. Плыл безсознательно.
Перед ней ожидал преодоления порогов, неприятностей и от этого глубоко дышал. Знал что при виде развилок и старости, может захватить дыхание. Утешался тем, что и дед, и прадед, и сотни тысяч других уже сидели там.
В тот решающий день он рассчитывал увидеть яркий сгусток света космического корабля многоразового использования. По его мнению, он вместе с видимой составляющей спектра, оседлав пучок света, и выхватив из кромешной тьмы только что кем-то подраненный миг и с ним же карту совсем другого звездного неба, вытатуированную на запястье алькатрасовского смертника,  должен был найти единственно правильный выход в вечность.
 И  затем, не сопротивляясь, как колобок катится в зону отрицательных значений того же импульса, не понимая, что если он здесь мягкий и теплый, то там он всего лишь голограмма или и того меньше, ультразвук.
И у края этого импульса, как говорили, только и видна речная даль и бездонная пропасть вселенной. А из пропасти виден новый подьем и железо. б. мост, затем пик и новый спуск модуляций, синусоида и так до бесконечности.
Если устал идти, можно сесть на заколдованную кинопленкой электричку, проходящую по мосту, конструкция которого напоминает те же синусоиды, наложенные друг на друга, и заклепанные сталью.
Совмещение несовместимого, одна из забав вселенной. Звуковые, световые и другие колебания. Синусоида электромагнитного поля, жизни. Контур заземлен. Контур пробит. Положительное значение импульса – жизнь, отрицательное – антижизнь.
Жизнь – это телесная составляющая духа-импульса, а антижизнь – бестелесная или еще какая-то, которую мы  не знаем, но предполагаем.
Тело это как кокон гусеницы и только за ней бабочка. Тело – это структура, обслуживающая пищеварительный тракт. Еще чего!?
Покой и нега. Хотелось бы, но не обязательно. В данном случае, как и мечтали, напрямую наши желания определяют наши возможности, а не наоборот, как для тела. Кому-то захочется, чтобы его оставили в покое! Всем? Всем как раз хочется внимания заботы и занятости.
Вступив на газон, он забудет прошлое, забудет, что хотел узнать, забудет, что хотел спросить, и затем не пожалеет об этом, потому что будет счастлив ровно в той степени, в какой лишен при жизни.
Равновесие! Так просто! Всего один миг вечности нужен, чтобы обрести равновесие, а не то, что забыть одиночество и вспомнить, как нужно правильно жить. Нужно забыться, а потом очнуться! Миг не будет длиться вечность.
Его завтра просто не будет, как не будет выпавшей из рук пластиковой бутылки с водой, летящей вниз с девятого этажа на голову Ленке, случайно проходящей мимо. Не попало! Пронзительный крик опередил полет пластикового заряда. Скорость звука спасла. Инстинкт сработал! Она отскочила за мгновение до удара. Шуточки у тебя!
Времени нет, и прошлого нет. Есть только вечность, длящаяся один миг. Для нас почти ничего нет. Невозможно никуда опоздать, сравнить секунду антижизни с секундой жизни. Мы существуем в другой шкале. Только предположения. Догадки.  И снова предположения.
Наши параметры одновременно маленькие, и гигантски большие. Это накладывает непреодолимые разногласия и не дает нормально структурировать и объединять различные системы. По никем не проверенным прогнозам, секунда антижизни в наших условиях будет равняться доброй сотне, а может, и тысяче земных лет. Исходя из закона равновесия, предположим, что то, что было максимально быстро при жизни, будет максимально медленно в антижизни.
Это словно содержание романа, высказанное одной фразой или наоборот, ради одной фразы написан целый роман.
И что же, тогда количество приятных случайностей будет равно количеству неприятных на единицу времени. Понятия «приятное» и «неприятное» субъективны. Сознание определит материю! И последние станут первыми. Это неправильно!? Мы часто все  понимаем, когда уже поздно и проехали или когда еще рано, и мы еще не перепрыгнули через ступеньку, секунду, луч, пылинку, атом, молекулу. Оказаться в нужное время, в нужном месте – это характеристика гения, если добавить «вопреки всему». Почему так? А потому что ничего и никогда уже не вернуть и мне так хочется думать, что можно вернуть.
 Набор внутренних инструментов, определяющих тот или иной необъяснимый выбор поступков и, соответственно, подход к ним. Невозможно распознать, кто формирует вокруг нас разноцветное пространство, потому что его никто не формирует, оно само формируется. А в антижизни мы, вроде как, это увидим, зафиксируем и поймем, что оно не разноцветное и зависимое от нас.
Далее в ход идут частотные характеристики светового спектра. Кто круче?  Мы притягиваем пространство и изменяем его под себя, в том случае, если вписаны в него. А если не вписаны, оно  отторгается?
За горизонтом, в антимирах,  наоборот,  не мы, а оно, нас притягивает и изменяет. Ох и! Огромные выводы по слабому поводу. Это про себя! Полно те! Никто ничего не притягивает. Или что-то опять перепутал? Еще как притягивает! Большое, маленькое, среднее, полусреднее.
И некто заумный спросит, как мое впечатление, от моих же бредней? Кому какое дело как? Трудно, будучи в здравом уме, например сравнить свою массу с солнечной или земной, а я сравниваю.
Трудно при жизни, а при антижизни вполне возможно, потому что там невероятно маленькое и легкое будет влиять на огромное и тяжелое, и  будет притягивать, шокируя тамошних ученых, объяснив им, наконец, от чего же и куда  что расширяется или сжимается.
Неужели потому, что ее мысленно растягивают несколько сот миллиардов  разных планет, стоящих по краям глубокой ямы? Что же еще ее растягивает? И для чего? Для каких-то свершений? Да нет, в силу устройства. Не может она по-другому! Чем тоньше, тем ближе к анти-Богу?
Вот, надувая шарик, растягиваем его стенки. Что же выходит: Вселенную кто-то надувает? Если есть антижизнь, то есть и антимиры. А как же без них. Нам они пока без надобности, но чего только не бывает. Приставка «анти» не значит «против». Приставка «анти»  по мне, значит «напротив». Наш мир и тот, что напротив, существуют по закону равновесия. Так хотелось думать в силу  внутреннего ощущения. И думал, что все это пустая болтовня и скрытые воспоминания, того что вспомнить невозможно.
Дуализм. Только без выражений! Он есть в нас и вокруг нас. Его до хрена! Он везде! А сейчас мне надо только одно, включающее в себя все. И для этого надо идти дальше и нащупать  его легкую поступь. Кого дуализма?
Все в прошлом и ничего не гарантировано. Если до того уже привык, что не чувствуешь, что ходишь по цветам и смотришь на красоту ее лица, и, случается, не замечаешь. Куда уж там дальше! Словно это не лицо, а часть ландшафта, часть зимнего сада с утренним благоуханием и пением птиц, да, в конце концов, часть интерьера с пылью и хламом, а это то лицо. Или канатаходец, идущий по троссу. Может он идет к смерти! И понимаешь что у жизни все же – прекрасное лицо смерти.
Очнись, погляди свежим взглядом, вспомни, что еще недавно ты купался в неземной легкости и океане счастья, а уж затем только действуй, рискуя , жалким скарбом и пожитками человечества. Не мучай себя и других!
 Тогда не понимал, за что же мне такое счастье и счастье ли это, если оно ведет к поиску ответов на безответные вопросы. Или ответы начал искать когда счастье кончилось. Скорее так. Многие считают это сумасшествием, пустой тратой времени. И в чем-то они правы, наша жизнь словно бессмысленный фарс и поиск возможности продолжения банкета.
Формула «деньги – товар – деньги» достала многих своей наглядностью и универсальной незаменимостью, так что большинство начинает признавать товаром все, что можно. От этого улыбаться перестаешь и жалеешь что не еврей.
Хотя кому то так удобней и понятней. Уголь, алмазы, руда, финики, оливки, каучук, перец, нефть, газ, уран, соль, вода, деньги,  гипотетически равны энергии одного солнечного протуберанца. 
Многое из этого перечня – невосполнимые запасы, как и тысячи исчезнувших животных, растений, рыб, птиц, насекомых! Кто ответит за них? Кто за деньги вернет их! Вот вам все деньги, верните завтра или хотя бы через сто лет!? И куда вы в космос полезли? Если еще здесь не разобрались, в себе.
Там смерть! И здесь смерть! Человек уничтожает на миллион, а создает на рубль! Долго, вы думаете, это может продолжаться такими темпами!  Не страшно? Тише!
Это заговор. За то, что мы везде гадим, нас и закрыли на земле, отгородив от остального мира безвоздушным пространством! Но оно тонкое, это пространство. А за ним прекрасная страна!?
Космос можно выгодно продавать! Космический туризм – только начало! Телекоммуникации – это все! Кто-то в это верит. А почему бы нет. Глядя на 20- й век фокс.
Спутники похожи на оводов, а земля – на рыбью голову с белыми вываренными глазами. Это и ежу понятно, что земля – тюрьма народов! Или вот только ежу и понятно. По аналогии с СССР. Вот только в космосе дышать нечем, а так, огромные пространства.
Не скрою, всегда было желание взглянуть в замочную скважину. А вдруг там женщина в неглиже, а за ней  тоннель, прорытый вдоль экватора под шельфами морей. А на кой он сдался? Чтобы нелегально наладить поставку! Чтобы сократить время транспортировки! Чего?
Да всего, что хочешь! Алмазов! Коки! Урана! Оружия! Рабов! Секс-рабынь! Инопланетян. Смотрел, долго, но ничего, кроме пустоты, не увидел.
Хоть бы действительно баба красивая, что ли! А там,  рядом медные трубы поют и подпевают, аннигилируют всех без разбора, всех скопом, как баранов, у которых никогда ничего не спрашивают, а тем более, хотят ли они стать поджаристым шашлычком, на пикнике.
Дверь, вроде как, могла вывести, куда угодно. Больше всего он не хотел попасть во двор, где его встретили бы крепким матом несколько , выживших из ума, старух. И с ними гнусавый мужичок, похожий на шныря, визжавший, что он если сюда вышел, то мне лучше закрыть дверь с обратной стороны. Что ж общежитие наша судьба, поэтому не напугали.
И все же не посмотрел на их бредни, переборол себя и вошел, не зная, будет ли ход назад, а тем более не зная, захочется ли вообще возвращаться туда, где уже все разграфлено, где, как сам хочешь, уже не получится, а получится только, как они хотят. Кто – они? Это, я думаю, не суть, важно.
Важно то, что те, кто не будут считаться с твоим мнением в определении судьбы, всегда найдутся. Была бы их воля, они сдали бы тебя не за грош по доносу в НКВД, как, вероятно, поступали их родители и родители родителей и так далее. Привычка – вторая натура! Им этот путь знаком. Они так защищаются и выживают. Ты возразишь и скажешь, можно подумать.
 Нет страшнее нереализованного человека! Вероятно, так и есть, так было и будет. Энергия ищет выход. И все сказанное мной есть лишь несвязанные предположения ребенка, сидящего внутри  старика.
Взору предстала зазеркальная картина процесса размножения дверей до самого горизонта. Им нет конца. Они бесконечны, как сама Вселенная.
Размножение дверей, бывших как бы в прозрачной стене, но на самом деле, если присмотреться, висевших в воздухе, представлялись ему глобальным архикадом, распечатанным в цвете на огромном белом ватмане.
Куда только глава администрации Еримеев смотрит? Пора запрещать! А ему это запретительство порядком надоело! Одних старух защищать!? Он вдруг понял, что замшелые маразматические старухи  используют его в своих делах, как и он, в свою очередь, использует их на выборах.
«Я так не хочу! – вдруг осознал Еримеев. – Ради  старого я топчу новые ростки. Молодежь меня не чувствует и даже в чем-то презирает. С чего я это взял? Я построю им спортплощадки, и тогда.» Он с трудом верил в свое открытие. «Нет, это мне только кажется! Надо что-то менять, пока не поздно! Но меня не запугать! Ишь ты видите ли у моего стиля управления нет перспективы. Это у них нет перспективы.
Я работаю, не покладая рук! Район блестит! Начальство довольно! И карман полный. Все как у хорошего хозяина»– успокаивал он себя.
Действо удивляло, но не шокировало. Человечество не может жить без дверей! Человечество сходит с ума, если не находит выхода. И уже долго-долго, всегда и везде ищет вход и иногда неожиданно находит. «Но по инструкции, – предупреждают они, – в обратную сторону не действует». Заело, искусственный разум не понял, чего от него хотят. Алгоритм действий не подошел. Все устарело. Семьи должны состоять не из двух, а из четырех человек: две женщины, два мужчины. Еще больший бардак! Вот, охальник, куда гнет.
С рождением  в нашем мозгу сразу  появляются двери, дверки, тоннели, ворота.  Из тех дверей, которые рядом и чуть впереди, выходил я, много-много разных «я». Красный, черный, белый, желтый, поющий, молчащий, голый, одетый, переодетый. Обернувшись,  увидел дверь, в которую зашел. Она захлопнулась. Столько меня на метр квадратный! Взрывоопасно много! Не иначе намечается концерт «Radiohead» «Нирваны»  « Голдплэй» Челентано и Ю-ту вместе взятых! Ага, вон та дверь. Есть выход! Хлоп и тоже закрылась! Тугая дверь беззвучно захлопнулась перед  носом. Сейф? Бункер! Рейхсканцелярия!
Вспомнил, что для пожарников любой выход является эвакуационным, и понял, что вообще нет никакой разницы – вход или выход, потому что каждая дверь одновременно и вход, и выход – все дело в направлении движения.
Все дело в цели! Меня было много, и из каждой двери выходил я, одновременно похожий и не похожий на всех остальных. И от этого становилось удивительно и весело. Одежда была разная и для разных времен года. И настроение, цели, и задачи были разные – на выбор.
В соседней двери показался вальяжный в галстуке и дорогом костюме, принимающий решения джентельмен. Дальше, бомж, дальше нудист, дальше спортсмен-футболист, дальше  воин в латах, еще дальше высохший йог, дальше нувориш и отщепенец.
С разными промежутками, двери открывались, закрывались, и оттуда выходил я: подлец, негодяй, святоша, копия, клон, тень, свет, тень молчун, болтун, пройдоха, скромняга – разный.
До того часто это происходило, что уже начало рябить в глазах. И все это в одном мне? Я бесконечен!?
Чтоб не рябило пришлось надеть темные очки. Так сразу забликовало. Нервозность связана с тем, что я не видел, что с ними происходило до двери. Войдя, они просто стояли, словно ожидая кого-то или ожидая чьей-то команды, и казалось, не замечали друг друга.
В воздухе витало ощущение самодостаточности и напряжения. Мучил вопрос: являлись ли они мной или только моей копией, вроде оживленных фотографий? Очередное нереализованное воплощение, которое, возможно, каким-то образом было рождено другой культурой, неизвестно как попавшими в другую страну и в другую дверь и теперь находившимися здесь, рядом, на расстоянии вытянутой руки! Может они из будущего?
Казалось, сейчас кто-то из них протянет руку и схватит.
  И  закричит, что он здесь главный. И между ними завяжется спор, кто   важнее, кто клон, кто копия,  а кто оригинал.
Когда  надоело перекрикивать друг друга, завязывалась драка, в которой его,  сильно били!
 «Голимый кикоз!» – неудержимо хохоча, кричал он. Я основной сейчас и здесь, а не там. Он чтобы убедится, тронул себя и даже слегка ущипнул.
 Но кто тогда там и почему нельзя было сделать им другую мордашку? Совсем растерялся оттого, что моя уверенность, что я основной генотип своих родителей, дала сбой. Выходит, у моих родителей  много детей. Есть еще Андрей и еще, и еще. Путаница возростала. Не обязательно овакуляций. По количеству половых актов!?
Во мне зрел вопрос: «А что если не они, а я для кого то из них – одна из копий, выходящая из дверей?» А не все ли равно. Я так не чувствую! Главное что я думаю о себе. Меня бьют, а я не чувствую, значит не бьют, или бьют не меня, или бьют не понастоящему!? А мое тело при мне. Могу себя щипнуть! Вот оно! А они не иначе, как  голографические отображения.
И почему они – отражение, если они совершают самостоятельные, независимые от меня, телодвижения. Кто то же ими управляет? Ну уж точно не я!  Им этого не приказывал. Они – самостоятельные субъекты! О чем я? Как их имена и фамилии? Громче! Гонсалес! Смит! Уилсон! Хачикян? Мамедов, Петров.  Как такое произошло!?
И тут  стало легче, оттого что вспомнил о равновесии и о дополнении, которое, казалось, и объясняло, что я и мои копии – это, по большому счету, одно целое, но только смещенное во времени. На меня неумолимо повеяло «Солярисом»! Господи, почти тоже что у Тарковского и Лема!
Мы равны ровно в той степени, в какой один, если он есть, если его можно потрогать, то есть он в теле в точке Y и времени Х, равен всем тем, которых еще нет или уже нет, но на самом деле они есть, но только в виде мыслеформ и импульсов, возможно еще и на других носителях.  Относительно осей координат Х и Y они находятся в отрицательной фазе импульса, то есть относительно меня мертвы, а тот, который в теле, то есть я, находится в положительном значении импульса. И мы в противофазе, мы одно. Мы колебание!
Закон равновесия. Любая асимметричность жизни равна симметричности антижизни. Сказал! Сам хоть понял? Зеркальное отражение, но только сдвинутое во времени. Это параллельные миры, это их граница и раздел.
Вопрос в том, насколько они самостоятельны и дееспособны? Или это всего лишь миражи гипнотических пространств. Их нельзя пощупать, но можно увидеть? Если нет, какой от них смысл? Смысл в осознании, что они, существуют! Глаза! А какой смысл верить в то, что мы видим и в то что кто-то где-то за вас решает нашу судьбу? Так и здесь!
Они влияют! Даже пусть у них другие дороги, встречные полосы дорог, которыми мог бы пройти, совершив те или иные перемещения и тем самым изменив все до неузнаваемости. Много раз смотрел на себя применительно к тому, кем бы хотел стать, но, не успел.
Осознанно или нет, создавая копии, фотографировался. Мы разные, несмотря ни на что. Эти отражения – это нереализованные мечты, страхи, победы и проигрыши. В них ты тот, кем не стал. Или стал только в фантазиях!
В них ты не такой, каким ощущаешь себя, а такой, которым хотелось или приходилось становиться на время, или кем хотел стать, но понимал, что никогда не станешь, так как нет необходимых качеств, времени, интереса, или желания. В какие-то минуты слабости,  не нравился себе и все ждал, что в один из дней сон разума родит чудовище из картины Франсиска Гойи. Но разум долго не спал, и я был благодарен за это.
Хотел поговорить с теми, кто в моем обличии выходил из других дверей! Хотел поиграть с ними в футбол услышать  голос и заодно просить в займы! Но у них болели ноги, ныл ахилл, стреляло в ушах, скребло горло, и в наушниках играла громкая музыка, типа «Rammstein».
А взаймы они уже все раздали, так что мне опять не повезло. К тому же, глаза у них были прикрыты попонами, как у скаковых лошадей. Они неслись, с огромной скоростью. Наперегонки. Топот! Кости и связки трещали! Не бежал, только я, так, и продолжая стоять! А они  бежали! На них делали ставки! В том числе и я.
Скачки кентавров! «Тихо! Не кричите!  Не хочу, чтобы они видели меня и друг друга, и поэтому мысленно ослепил и оглушил их, потому что и сам не желал  видеть, и слышать свои копии. Ишь, размножились! А разрешение на тиражирование есть, господа хорошие? Значит, это я закрыл вам рты и уши!
О, Боже! А всегда считал себя демократом! А все туда же! Фотомонтаж. Подделка. Нон фикшен. Это было бы выше моих сил – наживаться на горе других. И кто они вообще такие, эти мультяшки, выдающие себя за меня.
Подделка! Made in Chine! Но то происходило в маленькой квартирке психоаналитика, разделенной на две равные части под названием «гзом», или мозг.
Много раз, слушая самого себя и предлагая пойти таким-то путем, и не представлял, а только предполагал, себя, прошедшим другой, более интересный и насыщенный положительными эмоциями, путь, и выбравшим другую судьбу.
Но, как понимаете, не слышал ни разу живого голоса, а не то что рассказа такого двойника. Так сказать, свидетельские показания, отсутствуют. И к тому же они вдруг оказались безголосыми! Они болванки. Они без эмоций, поэтому не любят даже себя и тем более Ангелов, под которыми можно отмыться, но им это без надобности. Людская любовь к Ангелам похожа на болезнь под названием  Ангелофилия. Она в отличие от  человеческой, не приносит страданий.
Гамлет вдруг понял, что ему не хватает ощущений, надежды, разочарования, вообще их живого мировосприятия, и он мысленно дал команду копиям снять наушники, сбросить попоны, выстроиться, в колонну по одному и начать общение. Они не послушались!
 Хотел потратить на разговор несколько дней или даже лет, но оказалось, что между присутствующими на небесной поляне близнецами, миллионы лет пути, и сигнал где-то на просторах Вселенной терял  звуковую составляющую. А смотреть немое кино Гамлет хоть и любил, но не хотел именно по причине своего почти незнакомого известково-белого лица, принимающего  участие в действе. Читать по губам он не умел!
Я же не Чарли! Расстояние оказалось непреодолимым, как будто специально для того, чтобы мы, не дай Бог, не встретились в подлунном мире.
А если б и встретились, так и что. Это, скорее всего, не было бы неожиданностью. С Андреем же встретились и ничего. Ничего ли? Это сенсация! Он утверждает, что я его копия, созданная в секретной лаборатории без его разрешения. Поначалу казалось, что все так близко – вот только руку протяни, но получилось как с дном Байкала: кажется близко, а не дотянешься, оттого что вода прозрачная и холодная. В королевстве кривых зеркал, полночь.
Увидел себя, как европеец терракотовую армию, кажущуюся на одно лицо. Кривое зеркало универсального пересмешника, шлепок и высохший раствор. Трудно ободрать, а тем более стереть. И даже ритуальным ножом не отскоблишь. Раствор замешан на куриных белках. С самим собой бы договориться, а не то, что с умершими, живущими на Солярисе. Привет, Андрей  Арсентьевич! Как вы там? Говорите что только там вы и зажили, а здесь у нас мучались!




95
РАЗГОВОР 
В один из дождливых дней из плохо освещенной подворотни хромая и, оправдывая свое оперское, к Гамлету незаметно подошел Павел и предложил переговорить. От неожиданности Гамлет вздрогнул и сразу кивнул. Они зашли в ближайщее кафе. Гамлет подумал: «Ну вот, то чего  ждал». Павел заказал  «Капуччино» и энергично, но не громко начал.
– Послушай! Я приехал не к Маше! Не к ней! Я приехал на День рождения дочери, но.-
Гамлет кивнул в знак согласия, хотя не верил не одному  слову. Его так и тянуло раньше времени выкинуть белый флаг, но только не спорить за Машу, как за вещь, не разговаривать с ней о том, о чем говорить вслух не хотелось.
И поэтому  его тянуло сказать, что он умывает руки и готов понести от Павла даже наказание, но только если тот ответит, почему Маша не может сама выбирать, с кем ей жить и кого любить, и почему он, Павел, отказывает ей в этом праве.
Но чувствуя напряженность,  решил молчать. Осознав, что это  хоть и слабая позиция, но достаточно безопасная и особенно для Маши. За прошедшую неделю он и так  уже устал от неразрешимости и замкнутости ситуации, как за год, и желал ее скорейшего разрешения.
Павел же  приготовился к жесткому разговору, намереваясь как решающий аргумент принести Гамлету его прежнюю жизнь и, самое главное, – семью!
– Андрей! – начал он. – Вот что я хочу тебе сказать. Начну с того, что  ты не Андрей! – и замолчал.
Гамлет очнулся:
– А как!? Как же  зовут если не Андреем?
– Тебя зовут? Зовут тебя? – тянул Павел. – Тебя  зо-вут – принц Гамлет, а Андреем зовут твоего брата!
Гамлет недоуменно молчал.
 – Не понял!?-
– Что, непонятно?  Ты Га-млет, а Андреем зовут  брата! – повторил Павел.
Гамлет застыл, пристально смотрел, скручивая пальцами салфетку, словно,  узнал знакомую музыку в исполнении родного голоса.
Вот ключ!
– Ты меня знаешь? Знаешь! Вот так всегда!
-   Да, я тебя знаю заочно! Потому что работаю с  твоим братом.
– С моим братом? Работаешь ты! Вы! – чуть не поперхнулся Гамлет. – Старшим? Младшим?
– Судя по всему, единственным и к тому же близ-не-цом!
– Близнецом?
– Да, близнецом! Поэтому я подумал что ты Андрей! Но сейчас произошли некоторые события, о которых пока не хочу говорить. Но если мы поймем друг друга, то.
– Постой,  ты хочешь сказать, что у меня есть брат-близнец?
– Да! Что тут непонятного?
– И еще ты о чем-то сказал? Про Машу?
– Да, я про Машу. Знаешь, это для меня важно. Ты спал с ней? – резко, как на допросе, спросил Павел.
Гамлет не растерялся, потому что заранее был готов к ответу.
– Нет. Но послушай, так же нельзя – с места и в карьер. На такие темы.
– Не бзди, скажи честно – да или нет.
– Ну, я же уже сказал, но.
– Так, без всяких «но»! Только предупреждаю: если ты будешь врать, то я за себя не отвечаю. – «Я тебя насквозь вижу, так же как и твоего брата.»– хотел сказать Павел, но сдержался.
– Я так и думал, а ты говоришь. И не собираюсь врать, и говорю, как есть.
– Ладно, но только если ты соврал, и я  узнаю, тогда смотри. – и Павел до побеления сжал кулаки, до того мирно лежавшие на столике. – А чем ты вообще занимался? На что жил?
– Вагоны разгружал!
– Вагоны? А я слышал, ты писатель, типа.
– Да какой,  там?
– Знаю! Все писатели съехавшие!
– С чего ты взял?
– Ну, судя по тебе. – ковырнул Павел.
Гамлет хотел было возразить, но замялся.
– Не знаю, не знаю, с живыми писателями не встречался.
Вот в институт кино хотел бы, посмотреть, как там устроено, проникнуться атмосферой.
– В кино захотел? А бомжевать в районе трех вокзалов? Вшей покормить не хочешь? Кажется, так звезды начинают? – Павел ухмыльнулся, а Гамлет перешел в наступление:
– Теперь твоя очередь. Скажи, теперь  кто я и откуда?
– Хм, ты? Я тебе и так много сказал. Неужели,  не приободрился.
– Послушай, так нечестно! Ты сказал, что меня зовут Гамлет.
Смешное имя. Ну предположим, что действительно я тебе верю и меня так зовут. Ты сказал, что мой брат Андрей с тобой работает.
А дальше? Дальше-то что? Есть ли у меня семья,  друзья, папа, мама, дети и почему меня никто не знает в этом городе? Я что, не отсюда?
– Отсюда, отсюда. Вот только отчего у тебя нет друзей – это ты сам вспоминай, – снова про себя: «Может, ты мелочная крыса. Что ты за человек, у которого вообще нет ни знакомых, ни друзей. Одно из двух: либо ты последний гандон, либо первый гордец – и с теми, и с другими не  общаются.
Еще третье добавлю. Если начинающий писака, болтун и стукач.» –
И вообще, план такой. Я иду на День рождения дочери, а ты объясняешься с Машей или, еще лучше, по-тихому соберешь вещички, напишешь записку, так, мол, и так, прости- прощай, Машенька, я уезжаю, не ищи меня больше.
И чтоб никакого намека на меня. Не хочу сцен. Я тут ни при чем! Я, наоборот, стараюсь доброе  сделать, вернуть блудного сына, в лоно семьи.
Вечером жду  в этом кафе. В девять вечера или чуть позже. Тебя устроит? Если да, то ты сидишь и ждешь меня здесь с вещичками.
Поедем в Москву к брату. Там во всем разберетесь. Он тебе и расскажет, кто ты и откуда, Гамлет батькович.
Гамлет обреченно произнес:
– Что ж! Действительно, предложение, от которого не отказаться.
– Это точно! Сечешь, однако, – нахмурился Павел. – И ты это, при расставании не целуй ее.
Гамлет хотел ответить, типа, «Да, что такое в щечку», но раздумал и только кивнул.
– Смотри, я все вижу и все знаю, а Машку тем более, как облупленную, насквозь. Не шути со мной.
Гамлет снова нахмурился и с сожалением взглянул на Павла.
Без злорадства, подумал. Глупец  ты, не любит она тебя.
Гамлета несло навстречу неизбежному открытию своего прошлого, которое могло повести себя по-разному. Могло и не пустить, но войти в него все равно придется хотя бы потому, что до сих пор, кроме затасканной, справки, из милиции, никаких документов, подтверждающих личность.
К тому же, он не хотел совсем расстаться с Машей, а если и делал это, только, из-за Павла, который в любой момент мог перемениться, а если сказать по, ментовскому, «переобуться» и начать кошмарить.
 Откуда он вообще знал, что я терял память? Интуиция? Слухи? Маша  не могла сказать. Возможно, дочка или теща. Наверное, догадался. А с чего я взял, что он знает. Так он же не дурак, понял, что я свое имя не знаю! Точно! Будь, что будет. Маша, Машенька, хорошая, милая, добрая. Ты не моя, а я не твой – так хочет Павел.



96
СЕРДЦЕГРЫЗ
Прихрамывая на больную ногу, Павел шел на день рождения дочери. Нес ей ролики, которые она просила еще два года назад, вдобавок к тринадцати белым розочкам, являющимся количественным отражением ее юных лет. За столом шумели одноклассники.
Маша с мамой хозяйничали на кухне, заряжая торт маленькими декоративными свечками. Павел обнял дочь, поцеловал в щечку и шепнул на ушко: «Будь счастлива!» Теща умилилась, а Маша сделала безразличный вид. В последнее время, когда он стал при деньгах, теща все больше ему улыбалась и была рада  посещению.
«Вот бабы! Меркантильные существа, – думал Павел. – Есть деньги – есть любовь. Нет денег – нет любви». Однако он не решался примерить это правило к Маше, хотя  понимал, что и она такая же.
Ни одна женщина не будет терпеть иждивенца на шее, а вот  мужчины наоборот. Мы не имеем ничего против, когда женщины не работают. Нам нравится, когда они ждут  дома. Дочка счастлива, все  поздравляют!
Видно, что она еще нескоро пресытится праздниками. Она свежа и весела, почти так же, как Машка, когда он ее только узнал. Погода солнечная. Комната переполнилась цветочным благоуханием.
В городе суета, скоро выборы в Законодательное собрание. Единороссы сплотились и требуют через суд снятия с выборов господина Кочкина, а ЛДПР, подыгрывая Единороссам, подала на Кочкина в суд. Кочкина сняли. Жаль, конечно. Хоть от кого-то реальная помощь бабушкам. За это и сняли – подкуп, видите ли, избирателей.
 Дочка была особенно красива и ухожена, и Павел совсем не хотел вспоминать, что Маша часто журила ее за то, что она не переодевалась после физкультуры, а длинные девичьи волосы валялись по квартире. Случалось, и хвалила за то, что мыла посуду, иногда пол, протирала и пыль.
Гамлет вернулся домой. Его встретила тишина и пустая квартира. Только наверху скреблась соседская собака и где то гудели трубы. Маша на Дне рождения. Быстро собрал вещи. Положил карандашные рисунки с изображением Маши, а также рисунки столов, стульев ее двухкомнатной квартиры, характеризуемые  им как «каля-баля».
Самое трудное – написать записку, письмо, рассказ, повесть, миниатюру размером в несколько строк, о том «что имеем – не храним».  Пылкость  не уместна или. Главное – избежать недовольства Павла и недопустить их дальнейших конфликтов из-за меня. Хотя, причем здесь я, если они разошлись еще до меня. Написал легко, почти как эскиз с ней обнаженной, лежащей на диване и смотрящей в рябь телевизора. «Прости, ду-ра-ка, – написал быстро.  Затем медленнее – Я ухожу. Кажется, нашел, что искал. Возможно, это и есть то что ждал. Ну да ладно. Может, оно действительно неплохое, мое прошлое и твое будущее, без меня!? Твой Андрей, который на самом деле  Гамлет».
Потом, спохватившись, «дурак» зачеркнул. Снова прочел. Еще жирнее обвел «дурака» и оставил на столе.
Вспомнил и почти физически ощутил, что как воздух нужна ее фотография. Из впадины в шкафу достал из альбома несколько. Смотрел на нее и не мог освободится, от чувства, что надо уйти, несмотря на то, что уходить не хотелось.
Пригрелся! Уйду на холод. Затем снова сел и мысленно попросил: «Благослови».
– Бог с тобой, иди. – вдруг сказала она, глядя с фотки.
И ему показалось, что в этот момент она улыбнулась.
– Ты что меня не любишь!?
– Вот именно, что люблю, но только.
– Что «только»?
– Да как-то не жарко, не разрушительно. Неужели ты не чувствуешь, что все подозрительно бережно? Не бывает так! Понимаешь.
– Да, я сразу, с первой секунды, все знала. Только для меня это не главное.
– А что главное?
– Главное – что ты есть!
– Ну да. Пойми, так надо. И ухожу не из страха, хотя знаю, Павел как шальной и готов из-за тебя натворить. Ему надо успокоиться. В гамаке, там покачаться. Ну не знаю в глухом лесу посидеть. Поверь, я  за тебя, переживаю.
– Нечего за меня бояться!
– В нем есть сила и слышен надрывный хрип и бряцание.  Пойми.
«Я-то пойму и прощу, и смогу. А вот ты сможешь ли без меня?»
Он пожал плечами и  убрал фото во внутренний карман. Разговор закончился. Посмотрел в окно, почувствовав разогретую небесную сферу середины июля.
Мертвый сезон. Зажиточные на югах. Я здесь. Кто-то такой родной плакал теплыми слезами, а он уговаривал, что надо быть веселее, ибо плохое настроение выжигает и портит грудное молоко.
И он спрашивал этот теплый туман: «Неужели она сможет сделать аборт пятимесячного ребенка? Неужели ей не страшно?» В ответ туман хныкал, что еще как страшно, но все пугают, и нет никаких гарантий, что ребенок будет здоров. С чего это ему быть нездоровым? Она молчала.
А он гладил ладонью по голове, и ей становилось легче. Пойди, прими душ и смой с себя плохие эмоции, написанные прошедшим днем. Недаром же Бог придумал воду. Он не мог до конца прочувствовать, как ей страшно, но, желая помочь, успокаивал: «Ты – самая смелая, самая сильная, самая умная, самая красивая. И по-новой – ты самая, самая, самая. Кто же ты?»
Затем, продолжая самовнушение, повернулся,  к окну и взглянув на море одуванчиков  вдруг понял, что ее страх, боль и слезы пройдут, как проходит и все другое. Заспится, переспится. Потребуется  время. И преодоление. Даже не надо пробовать смотреть на одну точку и достигать состояния безмыслия, все и так пройдет.
Вспомнил, что полтора года назад так же стоял и смотрел на одуванчики, похожие на цыплят, а потом на белые грибы, но в другом месте, которое и обещал показать Павел. А за это, пойми, родная, можно и жизнь отдать, чтобы узнать, кем ты был два года назад, чтоб и дальше  стоять и спокойно сжигать свое прошлое, как сухие поленья. Перед Гамлетом перелистывались года, прикрепленные, листами  календаря.
И все было  тоже самое, и все разное, как и он сам. И как не крути, он давным-давно видел и знает, но не пользовался, словно являлся не умеющим писать чтецом Экклезиаста.
 Белый лист снега таял в ладони и, минуя вязкую распутицу, цвел одуванчиками. Затем из мальчика в салатовых гетрах он превращался в подростка-акробата, затем в эгоцентричного юнца, затем в терпеливого солдата, работящего мужа, отца, бизнесмена, писателя, снова отца и снова  бизнесмена. Понимая, что все это только часть правды. И он только отчасти такой. Может быть наполовину, или на одну сотую. Нет плохого, или  хорошего, белого или черного.  Есть  просто другое.  Непонятное явление.
Дальше видел седеющего, мудрующего, болеющего и еще выздоравливающего, затем пожилого, морщинистого, но еще крепкого, отпустившего бороду, медленно шагающего и все дольше отдыхающего на подъемах и спусках, старика. Вспомнил, что пропустил активного мужчину в расцвете лет. Добавил его. Увидел себя, стоящего у кухонного стола и смотрящего через плечо все на те же желтеющие комочки одуванчиков.  Одно большое желтое пятно как вспышки на зеленом солнце, и ничего за окном  не изменилось, а уже  прожил. Иногда становился  нетерпим к нытикам, оттого что  в себе беспощадно подавлял эдакое собачье скуление. Но до конца не мог. Скулил. И только мусора стало больше, но и убирать его стали чуть лучше. Потребление выросло в разы! И мусор научились перерабатывать! У государства сейчас есть деньги. И нам от этого чуть легче!
По утрам он уже вставал с полной уверенностью, что пора заканчивать писать, потому что ожидал, что в один из дней незаметно преодолеет точку невозврата, после которой текст, словно ночное наводнение, смоет его со всем скарбом, предварительно придавив непосильной ношей, взятой в порыве эмоций.  «Что же это за ноша?» – спросите вы.
Гражданский долг!? Поиск смысла  существования!? Поиск выхода на новые рубежи познания!? Поиск истока и направления куда идти. Да хотя бы интересное описание! Забавное времяпрепровождение. Или, это возможность захлебнуться собственной невостребованностью.
 «И хватит уже страшилок, – отмахивался он от навязчивых мыслей. – Надо идти, вперед». Человек – самопровозглашенный царь природы! Самозванец еще тот… Наглец. Исследователь! И в том его сила. Человек – это и  Кортасар, и Ганди, и Быков, и Ерофеев, и Уэльбек, и Сорокин, и Прилепин с Лимоновым, и Президент, да, да и он летящий над моей деревней в большом  серебристом самолете в сопровождении двух истребителей. 
Павел явился перед закрытием, когда кафе опустело. От него несло перегаром, но, как он сказал, у него есть любые, в том числе и очень красные, корки. Гамлет засыпал на ходу и выглядел неважно. У него дергалось веко, першило в горле, и он устал ждать.
Павел  раздражал, и поэтому  старался не задавать  вопросов, хотя  так и  подмывало спросить, как его Гамлета семья оказалась в Москве.
– Не дрефь. Все будет оккей, все будет хорошо. А записку видел! У Маши, аж слезы прыснули. Привыкла она к тебе, сердцегрыз.
– Поехали, что зря языком то.
– А ты не указывай, певец! С тебя еще спрос не закончен. Понял? Амлет-ик, я тебя насквозь вижу.
Гамлет спросил.
– А что, моя семья в Москве?
– Нет, они в Лыжном. Но там, в Москве, твой крутой брат, и он тебя ищет. А уж потом к семье.
«Плохо ищет» – хотел сказать Гамлет, но вместо этого спросил:
– А сколько у меня детей?
– У тебя? О-о! Одын малэнкий малчик, – с издевкой ответил Павел.
Гамлет, обхватив голову, застонал:
– Не хочу ехать! Хочу к ним! Слышишь меня? К сыну- у!
– Будь мужиком! Хорош! Полтора года отсутствовал и еще несколько дней подождешь.
– Легко тебе. У меня башка,  раскалывается. Я заколебался в доску, а ты.
– Да уж, думаешь, легко, когда с твоей бабой всякие трутся. За грудь и другие места  трогают.
Как тебе? А вот узнаешь, когда увидишь свою Леночку в объятиях, – багровел Павел.
– Лену?
– Да, Лену! Лена, а сын Ангел!
– Спектакль какой-то! Гамлет, Ангел. Да кто нам такие имена дал?
– Ну, это уж не знаю. Это у вас, писателей, надо спросить, что вас так угораздило.
– Павел, ты- то что против меня имеешь? Ты же с Машей сам разошелся. Са-а-ам!
– Слышиш, не начинай. Сам – не сам. Она ушла от меня, а я-то ее не отпускал.
– Хорошо! Значит, она от такого по дурости убежала. Поехали, раз так!
– Вот так-то  лучше, а то у меня уже кулаки чешутся, настучать, тебе по шарабану.
– Чешутся, так почеши! Пугает он!
Утренний рассвет высветил облака фата-морганы и, сквозь дрему, величественное зрелище грозовых  замков. Гамлета больше всего захватывала пьяная езда Павла. Тем временем проехали еще пятьдесят км. За горизонтом шла гроза.
Дорога в Москву сырая. Через оконную щель, рвется  прохлада, дышится легко и глубоко. Облака все больше громоздятся в, нереальные замки. Мчащиеся на полной скорости машины не дают расслабиться. И это совсем не то, что белый клок облака на темном фоне дождевого циклона или светло-синие окошки на молочной стене небес. Это очень близко! Время бежит изгибами и лабиринтами, ничего не находя и не теряя. Теряем только мы, когда не живем, а только бежим за ним сломя голову.
Москва встречает кольцевой автодорогой и россыпью огней. Ночь плавно переходит в утро, а утро сменяется днем, день снова вечером, а вечер ночью. Огни гаснут, как души перед судным днем, и загораются вновь оливковыми тенями вечера. И так несколько дней .
Живу в офисе брата, смотрю на его фотографию и вижу себя. Удивляюсь, что мы – близнецы, потому что совершенно  не помню. У брата энергичное лицо. Павел куда-то пропал, и поэтому я самостоятельно выхожу на прогулку. Далеко не хожу – во двор и в сквер недалеко от дома.
Брат, как говорит Павел, со дня на день должен вернуться из командировки. Из уст Павла звучит подозрительно. В пакете лежит моя автобиография. Она жжет воображение желанием перечеркать. Выкинуть жалко, хотя следовало бы! Сжечь.
Грежу предстоящим путешествием во ВГИК. Зачем оно мне? Мне нужен пропуск в кино! Связи, знакомства. Ну, хотя бы что то одно! Не хочу верить, что уже опоздал стать кинорежиссером. Терпение на исходе! Перебарываю страх и утром выбираюсь на улицу с намерением  ехать.
Сажусь в метро. Выхожу и иду в неизвестность. Мимо проносится джип «Nissan Patrol», и в нем лысая голова Ф.Б. Померещилось. Таких лысых в Москве!
Было б символично: ВГИК и Федор! Перед взором открывается  станция метро «ВДНХ» с ее телефонно-сотовым скупочным и продажным кипишем. И  уж далее – один из монументов – ВДНХ сталинской эпохи, которая даже издалека сражает гигантизмом.
На ум приходит где-то не раз слышанное сравнение, что Сталин – фараон 20-го века. Не знаю, как к этому отнестись, но я его не вижу фараоном. Скорее, иродом! Саблезубым тигром что ли – слишком короткая шея и крысиная внешность. Нет, точно, он Годзилла!
Огромной высоты арки призваны раздавить в лепешку остатки самомнения. Человек уже не звучит гордо! И мне по-настоящему волнительно, а каково было им тогда, в тридцатых, уже не говорю о древнем Риме или Египте.
Оттого, и шли на заклание, пронизанные тараканьим гипнозом, времен и масштабов построения коммунизма. Кто мы по сравнению с этим масштабом?
Ничто! Вокруг все призвано  раздавить! Денег не жалели! Начинаю понимать, что Москва – это другая, отдельная от страны, станция.
Она тебя быстро впускает, потом недолго слюнявит, так что ты захлебываешься в ее густой пене, и решает: выплюнуть или проглотить.
Сталинскую Москву, как и пирамиды, строили рабы и рабовладельцы, думающие, что они самые свободные люди мира. И это, собственно, уже немало. Ведь мы и есть то, что о себе думаем. Мы! А, не я!Действует!
Нынешняя застройка вызывает сильные подозрения в присутствии инопланетян!
Не иначе, они здесь и мутят. Один вопрос: как здесь без больших денег? Невозможно, батенька, – вот как! На москвичах надето по несколько масок –свистоплясок.
Приезжие же отличаются их отсутствием  и присутствием других, гораздо более топорно сделанных. Приезжий, как правило, это мистер харчок. Заплевали все! И за ними лучше  не всматриваться, оттого что  бездна свинства, мелочности, жмотства и еще черт знает чего вплоть до героизма, окутанного придорожным флером.
Общество лгунов и прохиндеев. Физическая красота рядом с отвратительным духовным уродством, кричащей безвкусицей, эклектикой неравенства, прет из всех щелей, стальная смута, серая холодрыга, и слюнявое холуйство. Мы презираем общество в котором живем.
«Здесь живут вурдалаки!» – кричат нам со всех сторон вывески и рекламные постеры. Кич бросает вызов. Цель оправдывает средства. Кто круче предаст, сдаст, разведет и все заберет, тот и прошел на следующий уровень игры.
Бродяги, вперед! Кто командовал в Питере, тот и босс. Кто в девяностые собирал с коммерсантов тот жжет. Москвичи – это фрики среди нас, вздорных провинциальных телепузиков. Наш кругозор – ничто! Наши связи ерунда! «Желтая» пресса, спрятавшись в унитазе, рассказывает о «звездах» с необычных ракурсов! Виртуальная страна телешизиков, которым, холодно и пасмурно, и затяжная депрессия парализовала  народную волю. Страшно подумать что у нас за тысячу лет никогда не было хорошо и привольно, ну разве что очень короткие периоды.
От этого смешно, до смерти. А так бодримся, пока человеческое,  не истощится и не превратится в мешковину, до конца не понимая, что неизлечимы, раз голосуем за Ж., например. Нами правят бесы, или мы сами они. А что! Ж. есть громоотвод!
Что характерно, и те, и другие – искусственно выведенная порода, специально для ненастоящей страны, нереального, искусственного полит. строя, порядка, мировоззрения и такой же игрушечной столицы империи, с таким же управленческим аппаратом, который считает себя VIP-гражданами. И кто-то опять нас тащит в рабство.
Оглянулись, осмотрелись, оказалось, сами себя! Сами, родимые  в холопы лезем! Сами! А мы оттуда, из рабства, выходили, чтоб нас туда тащить? Нет!?
И если народ сам внутренне не готов к вырождению, то, извините, его никто не уничтожит. Риторический вопрос. Ответ! Кем мы доведены до уничтожения? Ответ – сами собой!
А еще совсем чуть, чуть, элитарными монстрами и моральными уродцами из богатейших недр Федерации. Наши же выходцы. Все они – пафосные полулюди, а мы – ничего не значащие, прелюбодействующие марионетки в их нечистых руках.
Игрушки! Сказано, берите кредиты, и берем. Сказано ипотеку, и ее. Сказано, машины берите, и их берем. Сказано, рожайте, и рожаем. Сказано, в президенты, и идут же. Сказано поменьше вопросов мэру, и не задаем!
Вот только не сказали, чем отдавать. Жизнями! Стабфондом! А денег вбухано, а кровушки пролито много больше, чем на Чечен-ице. А метротоннелей прорыто, как кротовых нор. Зданий, вокзалов, эстакад понастроено, хотя столько же и украдено. Но все равно жаль будет, если нефть с газом кончатся, и денег не станет, всю эту махину содержать. Что-то в ней все же есть, в этой притягательной Мозг-ве, страшно красивая.
Беги, куда хочешь, но только не в центр. Там оцепление, там Кремль и Дворец Съездов, там корпорация в корпорации. Наименование Москва – Мозг-ва – это даже не транскрипция, а так, бессильная издевка, где, как вы догадались, Моск – это не мозг, а ва – это совсем не сокращенное от восторженного восклицания «вах!».
Очередная инсталляция. Ненависть прет! Я бедный и не настолько умный чтобы покорить тебя, поэтому ненавижу тебя Мозг-ва! Ты – выродок, порядочных родителей! Языческий жертвенник! И получается, что ты такой мягкий МОЗГ-ВАа-а-ах! Дурка, торчилово, а я долбо.

97
АВТО-БИО-ГРАФИЯ
Он сознательно и робко предполагал. Отец ушел на войну, попал в плен, бежал. С мамой прятались от бомбежек в подвалах. Голодали. В один из дней так и не дождался ее, вышедшую из убежища. И это не только о великой отечественной, а о любой войне, в  том числе и о Грузино- Юго-Осетинской.
Несовпадения, случающиеся в жизни, – обычное дело. А кто-то скажет, что с ним никогда не происходило, что у них все «чики». И это ничто иное, как самообман. Но что делать. Дезинтерийный, переполнился беспамятством, чтобы через время, изнуренный кровавым поносом, с висящей на обессилевшей шее головой, без родителей, тихо, не приходя в сознание, умереть на радость древним Дакам, которых за такой подход к смерти  дружок,  да тот самый Гурд, как то назвал придурками.
 Но в том и секрет, что произошло все без усилий, то есть  не помню, чтобы прилагал их. Скорее, это делал кто-то за. Поэтому и выжил.
Много жуткого произошло в далекие годы. Новые времена мы знаем и чувствуем на себе, а 30-е, дедовские и прадедовские, все же больнее, нарывистее, несправедливее, а для огромного количества и счастливее. А от этого двойственного ощущения и непонятнее всего.
Мы уже слышали, как революция, с оговорками, а потом и без, пожирала своих детей-героев. А они и не пытались сопротивляться, а тем более бежать от матери-монстра. Потому что любили ее больше и сильнее всего на свете как избавительницу, а еще из-за того, что она  была тем единственно сильным событием, в прямом смысле перевернувшим  их жизнь  на голову. А за это она их и косила, и кромсала, и чавкала, срыгивая, и вновь утоляла разыгравшийся аппетит. Это было схоже только с покорением дикарей. Вот так! Трехсотлетнюю династию спихнуть в никуда, лишив всего! Стоило того!?
 А они и не сопротивлялись, потому что, если мать так поступает, значит, так нужно. Потому что взяли у нее сполна за сотни лет холопства! Погульванили да покровили. А чем же согревались!? А как всегда, зимой бухлом, банькой, печкой, тулупом, а весной– солнечными лучами. Кажется, хорошо. Они управляют, я управляюсь. И для особо недремлющих повторю еще и еще. Да, не ослышались – управляют и управляюсь.
К ВГИКУ мои заявления не имеют никакого отношения, хотя, может добавят краску к размытому портрету импрессиониста и сторонника золотого правила – не делай другим того, что бы, не хотел, чтоб делали тебе.
Научили в свое время. Вот теперь мучаюсь в окружении беспредельщиков, уже не знаю какой по счету волны, которые, в силу чрезвычайно примитивного, а кто то, считает наоборот правильного устройства,  хотят все сразу и любой ценой.
А еще есть господа, которые сначала зазывают людей принять участие в литературных конкурсах, а затем имеют наглость во всеуслышание заявлять, что половина работ прислана сумасшедшими.
Ну, такое, конечно, чисто гипотетически возможно, но зачем же так по телику. Невольно думаешь, а у них самих-то все в порядке с башкой, чтобы вот так. Для многоопытных зазывал хочу напомнить, если они забыли или, может, не знали.
Творчество – это не инструкция по увеличению продаж, а писатели – не менеджеры и торговые представители, а играющие с огнем своей психики, самопожертвенные люди. Они на острие! Они на переднем фронте, один на один с туманом безсознательного. Ух, все, понравилось мне это слово. И, конечно же, в накале борьбы бывает всякое.
А вы-то, господа материалисты, находитесь в тылу, за их спинами. Ходите по проторенным дорожкам, подворовываете и, ничем не рискуя, делаете такие заявления. Извините, но вы, как крысы, похожие на тех, из Щелкунчика. Но даже с ними я вас не сравню, ибо они тоже – плод человеческой фантазии. Вы же больше похожи на банальных, разжиревших амбарных крыс, греющихся на утреннем солнышке. И подъедающихся на черной печеночной писательской крови и изможденном желчном пузыре.
И с садистским удовольствием играете на разболтанных в противостоянии, скорее, с вами, чем с вечностью, нервишках и взращенном на самоотречении, надрывном и всевопрошающем голосе совести.
«Вы же не врачи! А они – сталкеры!» – хотел кричать я, и  орать, что у меня не только, то что в их представлении расщепленное, несвязное и шизофренически бредовое. А только махнул рукой и мысленно послал на них обжигающие солнечные ветра. Да иронии во мне совсем кот наплакал.
 Вами, господа, скорее, верховодят подсоленные брюшки семги, крабовое мясо, севрюжья икра, как, собственно, и мной, но, надеюсь, гораздо в меньшей степени.  Халява, мне претит, как минималисту и сочувствующему зеленому движению. Я понимаю, вам, господа, ближе искусственные солярии. И это ваше право. Я его признаю. Плюрализм полный.
Видно, что вы мало бываете у естественных водоемов, на свежем воздухе. И это только отчасти ваша вина. Вам трудно выбраться из подземелий и всеобъемлющих теней, сгущающихся над головами небоскребами Москвы.
Вами почти забыто, как светило контактирует с эпидермисом миллиардами эластичных нанонитей, вокруг вас жуткая вонь миллионов машин, да собственно и вокруг меня, но я время от времени встряхиваюсь и сверяюсь с окружающим миром, а вот вы по ходу нет.
Нити ионизированного воздуха, миллиарды фотонов, бывшие вначале космическим вакуумом, а до этого сгорающим в термоядерной пучине гелием и водородом, и только у земли становящиеся прекрасным колосящимся пшеничным полем. Такая версия происходящего, меня вполне устраивает, ибо не приносит страданий, которые способны принести вы.
А по ночам те же нити, но только лунные, но, по сути, отраженные солнечные, рождают другую реальность. И я их понимаю, хотя предполагаю, что именно они, а не люди, в итоге и уничтожат жизнь на красивой планете. Хотя признаю, что это чересчур смелое утверждение и, скорее, это будет астероид! Да мало ли что, разрушать, не строить.
Они родили нас, но не полностью  уравновесили, и мы все  тоскуем по счастью и теплу, расщепленому в сверхбыстрых реакторах улиц, переулков, подъездов, мегаполисов. Нонконформизм, конструктивизм, постомодернизм, постиндустриализм и еще фиг знает какой изм, а нам все неймется. Хочется побалагурить и затем поверить, что мы не продаемся задешево и не сгорим  в этой топке. Сгорим, точно, вопрос времени!
«Но, по всему видно, пропадем и купят нас за конфетку.» – и с улыбкой представляю Бога, сидящего в удобном кресле, но не в каком то гинекологическом, а, скорее, в кресле-качалке, где-то за гранью добра и зла.
И держа в левой руке точилку, правой бережно берет зародышей и  через поры, просачивает как творожную выжимку.
Скажете, не может быть, это уж слишком. Ну, представим! Аккуратно тянет за розовую пяточку, проступающую сквозь испещренную синей сеткой сосудов кожу материнского живота. Тайно, под покровом ночи, щелкает пальчиком по оптической мышке, придав форму и содержание супердизайнерского почерка.
Делает тихо, чтобы не пугать матерей. Когда уснут, по одному аккуратно  и  ловко, как цветные карандаши, затачивает.
Чуть больше переточил, и человек пишет жизнь тонко, чутко, изысканно и часто недоступно для других. Но, вот беда, при нажатии грифель ломается, и человек вдруг гордится, какой он умный, и гордыня обуяет, а за это расплата.
И дальше, придавленный нейролептиками несбывшийся пророк, гений дрожит от страха, что вот так просто и страшно. А менее заостреные – обычные люди, крепки и, на радость родственников, предсказуемы. Иногда кажется, что им  не грозят срывы и сломы, они пишут жизнь уверенно. На первый взгляд, большая разница: гений – посредственность, а на самом деле никакой.
Два полюса, а страсти  трагедии, и драмы, и комедии везде, но только одни  видят и чувствуют, другие только чувствуют, третьи только видят и ничего не чувствуют. Не впускают в себя, боятся переживать, еще не догадываясь, что оно уже есть в них без их спроса, доставшаяся от предков и только ждет своего часа, чтобы прорваться.
А им бы пару точек на рынке взять, торговлю наладить и спокойно жить – куда там до высоких материй. Высокие материи гибельны для простого человека.
«Депрессия – это блажь и распущенность»,  сказала одна не очень распущенная артистка. Вот взяла и противопоставила себя всему творческому сообществу.
Не знаю, как кто, но мне кажется, что я накрепко приклеен к солнечным лучам, и все мои манеры в поведении проистекают от этого, как у тех кукол-марионеток из песни.
Я доволен, что это так. Ведь можно смотреть и по-другому. Например, что великое  светило привязано ко мне. Говорю, а сам  посмеиваюсь, и держу его огромную львиную гриву, не представляя, что участвую в аттракционе  иллюзиониста.
Невозможно. Вот оно? И я своей, не борцовской, рукой, усилием фантазии удерживаю этакую махину на тонкой привязи, на позолоченном поводке, как олигарх породистую псину.
Чего только человек не сделал на словах!  Как сказал бы товарищ Саахов: «Манья величья на лицо, панмаешь.»
А если фантазировать, мог бы стать неким биониклом, детской игрушкой 22-го века для сынишки. Наверное, лучше так, чем чересчур серьезным, функциональным и приземленным, например винтиком в глобальном конвейере или водителем мусоровоза за 20 тысяч рублей (приблизительно 800 американских долларов).
Но только прошу, если и представлять роботом, то только с живым сердцем и мозгом. А создан  буду в университетской лаборатории. Лыжного Ножгорода. Потомком самурая могу даже представить его. Он до сих пор говорит с акцентом и чтит кодекс Бусидо.
Но в любом случае надеюсь, что смогу кого-то влюбить в себя даже после проведенных опытов. Любовь связывала бы со всеми ипостасями, и  знал бы, что через волокна соединен с мирозданием, и Богом, находящимся по ту сторону космоса, за поясом астероидов и тьмы.
То, что было. Условия жизни ужасные, эпидемии, стекла еще нет, удобств никаких, голод и проголодь. То, что будет. Тотальный контроль. Генные модификации, развитие технологий, глобальный порядок. Выходит,  живем в самое счастливое время. Нет уже той беспомощности, и еще нет полного контроля!
В метрике записано, что родился в городе, чуть не сказал Максиме Горьком. И это не было бы оговоркой, хотя, тогда можно заметить, что, скорее, в его духовной, чем в телесной оболочке.
При желании можно представить, и то, что это на руку тем, о ком упоминал выше. И, возможно, если б Алексей Максимович был Гулливером, а мы даже не лилипутами, а, скорее, букашками.
И вот я появился в той реальности, которую, как сказано ранее, трудно, но, с большими натяжками, можно таковой назвать, то есть реальной. Так сказать субъективной. Но если снова вернуться к Горькому, то он был урожденный Алексей Пешков – человек, сам себя сделавший.
Говорят, он был неплохим парнем, так сказать, суперниндзя, как поет Б.Г. беспечный русский бродяга и, как показалось, в юности, еще до своих огромных усов, почти одно лицо с Леонардо Ди Каприо, а уже с усами – ни дать ни взять Ницше. А вспоминая, что Горький много времени провел на крошечном итальянском острове Капри, если добавить букву О, то в качестве развлечения и получится Леонардо Горький и Максим ди Капри-о. Символический круг замкнулся, связь времен налицо, а характерррр, и ответ на вызов судьбе, у земляка  на высоте.
Учился писать по дороге. А  в Тбилиси перо заточил, как следует. За жизнь дореволюционного днища, перетер, тиражи не чета другим, деньги текли, пусть и за бандюгу Челкаша, пусть и за нигилистов. Свежо, ново, остро, талантливо. О дне жизни и всем таком выстраданном. 1905 год. Арест. Буревестник. Опять же, помог большевикам.
А царь был уже обречен после рождения больного сына. Он уже ни на что не годился, не мог нормально руководить, бросался в крайности. Любимая супруга давила на психику.
Николашка-кровавый! Да какой он кровавый? Вы еще кровавых не видели! Вот и получили рецедивиста-каторжника Кобу – Иосифа Виссарионыча! Вот он покровил на радость толпе. 
А большевистская бригада сумела царя ошельмовать. Настоящие, кровожадные тираны, троглодиты, уркаганы обозвали помазанника Божьего унизительно, уменьшительно – Николашка, и повесили  ярлык кровавого. И он растерялся от доморощенных демагогов и мстителей.
А надо было бить наотмашь! Что обидно, испугался Николай в первую очередь за сына, во вторую – за семью и только в третью – за Россию-матушку. А должно было  наоборот! Ведь он же – Царь земли русской!
Город при большевиках стал действительно желчно-горьким, серым, но писатель здесь, вроде как, ни при чем. Он даже, говорят, против был с названием. Тем более с его закрытостью, рублевыми конфетами без обертки, бубликами за 5 копеек, дешевыми хлебными котлетами и другими прелестями соцреализма, заводами – почтовыми ящиками.
И родился я на улице имени революционерки Веры Фигнер, а жил на улице А.М.Пешкова. А бывшая Фигнер – ныне спешно застраиваемая нуворишами  Варварская и по новому, а вернее старому названию их действиям больше подходит.
И надо заметить, что роддому там при таком авто движении совсем не место, но заведующая упирается. Скажете, от переименования лучше стало. На вкус и цвет – товарищей нет. Я сомневаюсь, и не только потому, что с похмелья мне иногда многое мерещится и кажется, и одно из того – что она была вовсе не Вера Фигнер, а моя соседка – Софья Борисовна Фигнер, вероятно, тоже бывшая когда-то революционеркой, хотя бы и в мыслях.
Но сейчас явно, что  всего лишь свидетельницей того, как папа, узнав обо мне, прыгал через лестничные пролеты, готовый взлететь на пахнущий птичьим пометом чердак. А оттуда, шурша и урча, вместе с голубями, подобно Мюнхгаузену, стартовать на Луну (так могла называться пивнушка  рядом с домом). Да хоть прямо на Солнце, когда такое счастье.
Наследник! И у всех сложилось впечатление, что он окончательно перепутал свою родную, но уже турецкую, гору Арарат с крышей пятиэтажного дома. Софье Борисовне сей шум в ее преклонные лета сильно мешал.
Но она из солидарности трудящихся все же порадовалась, узнав, что я родился на улице ее фамилии. Так, все, перепутав, ей сказал мой хмельной от радости папа, и то, что я появился на свет в первом  роддоме, и ее имя Вера – то же, что для Алексея Пешкова – Максим Горький.
От этого известия и проведенных аналогий, бывших больше догадкой, чем установленным фактом, также как то, что Нестеров, Валерий Чкалов и затем Юрий Гагарин – три последовательные реинкарнации того  самого Икара.
От повышенного внимания Софья Борисовна, воспряла и помолодела. Хотя уже  давно потеряла счет времени, ибо являлась ровесницей века. И на самом деле имела много имен и перевоплощений, и самых что ни на есть натуральных зарубок на одеревеневшем теле, о которых никогда никому не рассказывала, даже собственным вьющимся седым волосам.
А после того как бабушка ее мыла и медленно расчесывала после домашней помывки, она замечала, что от воды ее тело не распаривалось, а, подобно дубу, твердело.
Папа все радовался, превращаясь из затейливого,  в молодого и пьяного. Первый сын все же! Радость затянулась на неделю. «Налывай, лэйтэнант, я старшой», – шутил он на Папановский манер и неожиданно превращался в бронебойного и всеведущего шаолиньского монаха, видящего опасность и занесенную заточку радиолокационным затылком и бесстрашно отражающего хлесткой молодецкой отмашью. Увернулся, подсечка и разящий удар, уркаган повержен!
В общем, я с детской наивностью, через родительский подход к жизни, полюбил этот мир, в чем, по прошествии, несколько раз каялся, но уже ничего не мог сделать, от того что был рожден в родительской, пусть и скоротечной,  любви.
 Из дальнейшего детства  многое мог бы рассказать, но не уложусь в формат, и поэтому предамся хаотичности и бессистемности рассказа.
Представлю, что меня несет волна вдохновения, и нет ни сил, ни желания из нее вырваться только лишь для того, чтобы все разжевать, разлиновать и накормить мягким, пережеванным и рафинированым. Уж извольте терпеть.
Отец вскоре после моего рождения ушел навсегда. Сейчас мы дружим на духовно-спиритическом уровне. Хотя мама говорила, что отец, Гамлет Карапетян, убит молнией во время грозы, когда убегал от оперативников через колосящееся поле пшеницы. Склоняюсь, что папа – добрый призрак, которого никто не видит. Да и я  наблюдаю его время от времени, когда  становится уже совсем не вмоготу.
На этой почве случается, что я вместе с другом детства напиваюсь водки и закусываю подсоленным мякишем. Вот тут-то папа и прилетает или нет, скорее, приползает. Я пью, а он пьянеет!
Немного скажу об иконах с горящей лампадой в углу дедовской комнаты, о химическом запахе гальваники и обувного клея. Острый нож, режущий резину, набойки, каблуки, подошвы маленькие гвозди и крепко держащие молоток пальцы, перед этим, зажегшие керосинку. И это я застал.
И еще о бабушкиных пирогах, спрятанных в чулане, и нашем дружном доме. Наш дом уже давно сломали и на его месте построили новое красивое пятиэтажное здание вневедомственной охраны. Охраны нынче, нужно много, чтобы благополучно сохранять для них то, что  украли у нас.
 А тогда вечные очереди за мясными, суповыми наборами, а то цыплят выкинут. А за котлетами и молоком, очереди всегда и везде, как национальная забава великороссов. Солнце, пляж, пионерские лагеря, первомайские и ноябрьские демонстрации, футбол, хоккей, выигранные соревнования, неожиданно для себя радиотехникум, электроны, ионы, катоды, аноды, диоды, армия, ВДВ, прыжки с парашютом с «Аннушки» и «ИЛа» ( равное количество). Марш-броски, боевая выкладка, короткий сон на снегу, семь потов, наряды, гауптвахта, леса Белоруссии, дембель неизбежен, и в 21 год первая и, казалось бы, последняя, и даже не попытка (попыткой ее трудно назвать).
 Вот сейчас еще можно прошептать, чтобы никто не услышал.
Кино! Мечта за гранью, фантастика, жизненная среда, творчество, как вода для  рыбы. Мало кислорода. Идеализирую и настойчиво творю себе кумира. И вот во ВГИКе! Как оказался в его стенах? Верно, был не в себе. Рок, притяжение, или занесла нелегкая. Край географии!
Улица Вильгельма Пика! Тогда еще вход свободный, не то, что сейчас – поднаторели, понимаю. Хожу, брожу, но никого из великих не встретил. Да это и к лучшему. Я зажат, робок, неразговорчив, но делаю над собой усилие, приближаюсь к одному из абитуриентов.
Он  аргументировано растолковывает, что все бесполезно, нереально и  главное поздно. Поздно в 21 год!? Лучше забыть, как страшный сон, и не вспоминать.
Огромный,  непроходимый конкурс. А он лично – афганец, орденоносец и то еле-еле дошел до последнего этапа, и еще не знает что будет. И вообще, на режиссерский берут по одному человеку от республики, и я вижу перед собой реальное подтверждение: высокий грузин спорит с таким же высоким армянином. Породистые лица, красивые манеры, черты крупные, азартные, одухотворенные. Хотя, откуда мне знать, какие, так, первое впечатление, физиогномика.
Ставки высоки. Престиж, элита, творческая интеллигенция собственной персоной, а я не высокий и не орденоносец, и у меня даже высшего образования нет, только техникум, а от РСФСР только двое. Надо же, думаю, от такой большой республики и  двое. Несправедливо.
И действительно, рядом со мной  заслуживший, проливавший кровь за Родину. Куда я? Вот только насторажило, что в  повадках, превалирует нахрапистость и ярость. Лица кроваво-красные, давление, бессонница, выпученные глаза. Словно они еще те приватизаторы, которые собственность делят, или в мясомолочный институт поступают. Рейдеры перед боем! А может, и нет никакой разницы?
Сублимация и самовнушение творят чудеса. Они изъявили желание стать кинорежиссерами. Высшая каста жрецов. А я так, выскочка. В общем, никто, просто прохожий. Проходите, пожалуйста, не задерживайте перерождение. Энергия спряталась, и от этого хожу  легко поддающийся внушению. Вот сейчас прогонят, и уйду.
Никто не выгоняет, но я и сам понимаю, что плохо начитан, и поэтому нечего смешить людей. Самовнушение и здравый смысл подсказывают, что такому, как я, стать кинорежиссером, в принципе, невозможно, хотя бы из-за неинтеллигентного происхождения.
Немного погрустив и покружив по Охотному ряду, еду на вокзал, сажусь в поезд и отправляюсь домой. Как не странно, я на подъеме. Уже летаю от одного факта, что зашел внутрь,и ходил по старому, еле живому, паркету,  и таким же перекрытиям. Разговаривал с будущими режиссерами.
Шукшин где-то здесь хохмил. И взяли же, рассмотрели, оттого что,  и преподы были – великие. И где-то рядом Пырьев, Тарковский. Хватило же смелости себя позиционировать. Это тебе не с самолета прыгнуть с высоты 600 метров на скорости 400 км/ч над русским полем. Это надо же, надумал. Артист, режиссер, оператор, сценарист в одном лице. Иди воруй!
Ехал домой, счастливый, от того, что соприкоснулся. Следом, в течение года, написал тридцать шесть больших, от метра и больше, полотен маслом. Дорвался! На дворе 90-е. Семья уже стонала. Хотел продать, но не тут-то было. Никому не надо. Раздаю друзьям. Ощущение, как будто нарожал детей, а прокормить не можешь. Еще даже не думал писать о веселых девяностых. Но в итоге уже и некогда, да и не на что. Начинаю крутиться, вертеться, денежку зарабатывать.
Сам не понимаю, как получается с моими-то неторговыми генами. Но как то получается. И до того завертелся, что чуть раньше или чуть позже стал вдруг рассеян, озадачился, начал душить  алчность и понял, что вот так или почти так при входе в плотные слои атмосферы сгорают метеориты.
И скорее бы уж. Остается только заживо гореть и плакать под пристальным взглядом окровавленного Христа от Мэла Гибсона. Натуралистичный ужас. И слава Богу, уже не только от индийской мелодрамы, как в 80-е. И незаметно взрослели, почитывая мировое наследие и системы взглядов. А то следили как завороженные за игрой Марины Нееловой, Пельцер, Гурченко и других.
Как же мы  похожи в стремлении сделать что-то хорошее. А только не у всех получается. Многим трудно быть человечным даже с близкими, не говоря уж  об остальных.  А близкие,  уж тем и провоцируют, что беззащитны и открыты.
Это размеренное повествование не сильно бы отличалось по своему посылу от других биографий, да, наверное, и не отличается. Каждый хочет выпендриться. Уж извольте, задача поставлена. На сайте ясно дали понять,  нужна творческая, а значит,  выдуманная.
Тогда не ропщите, что много написано и иногда вместо Луны и улиц в синеватом свете фонарей, в зрачках, скопированных с затмения, блестит хищный блеск из норы. Лязгают траки, и алеет раскуроченная плоть, недалеко от лужка, на котором смотрю в облака, затягиваясь сигаретой и   не желающие стать кольцами,  дымки, уносятся ветерком.  Сижу и пишу. Для кого – не знаю, для чего – тоже, для незнакомого прохожего.
Быть может, для защиты. От кого? Хотелось бы обойтись без имен. Предположим пишу, для экзаменатора или из-за самодура-взяточника и казнокрада, и  опять малодушно забыл его имя. Наверно, боюсь! Или нервов жалко. Или безразличен.
В последнее проникновение во ВГИК охранник моргнул, и я проскользнул как на лыжах (недаром я из Лыжного). И было это как раз зимой. На первом этаже встретил  предполагаемого экзаменатора, сидящего около гардероба и беседующего с коллегой. А так, как-то показалось все затхло и зыбко, но он своим присутствием оживил пространство. Пришло время обернуться назад и рассмотреть свою ничем не примечательную тень.
 И фамилия экзаменатора, напоминающая о восточной нации.
Можно ли автобиографию назвать тенью? А почему нет? Хозяин – барин. Хоть дрын! Тень обычно сзади, и автобиография сзади, как будто черная дыра, засасывающая  ход жизни. Вне мозга ничего нет? То есть, материя определяет сознание. А ты думал! Еще как определяет, пока оно есть  в материи это самое сознание, а как его нет, то и никто ничего уже не определяет, и не знает, материя распадается, и человек становится овощем, вот в чем секрет. Прошлого нет!
И всему виной долгая зима. Опять ищу край. Черные заводские корпуса с блеклыми окнами, недосыпание – это и есть ад. Ушел на работу – темно, пришел – темно! Вот почему русские писатели лучшие! Они пишут под завывание вьюги и потрескивание поленьев в  буржуйке, стараясь понять, за что же им такое наказание.
А попробуйте в субтропиках попишите. Там просто некогда. А если и есть, то поступь прозы легкая, не подробная, как будто чтобы быстрее отделаться и пойти  купаться в теплом океане с таитянкой, как когда-то Поль.
Прекратите, пожалуйста! Созрел и что. Да, я уже на пике и уже  с горы, прошел свой пик. Обидно, что еще почти ничего и не видел.
Просидел в провинциальной дыре, жизнь и прошла! Так что ж сидел? Но кто может сказать, плохо это или хорошо для сценариста. Уже сценариста? Хотел же режиссером!? Так получается, а что!?
Копил, аккумулировал.  Скажу, что скорее, хорошо, а кто-то скажет,  плохо.
А как же быть с мечтой? Поймите, она пахнет лесом и морем, сухими степями и влажными ущельями, а никак не мегаполисом и книжной пылью.
И даже этого за глаза, потому что мечта и есть то светлое, что вообще есть. И все ради нее! Хотя, иногда кажется, что это не так, природы мало и все отдашь за то, чтоб хоть кто-то потерял голову или я потерял. «Такого больше не будет никогда» – скажете вы и наверно будете правы.
И вот я пишу, смотря на мечту, выпорхнувшую в промерзлое окно. Изо рта  парит! Где-то здесь, недалеко, притаился страх за будущее, которого несметное количество. Выбор хоть и невелик, но есть!  Что нами движет и  несет в безсознательное? Невозможность прожить много жизней? В такие моменты забываешь обо всем, но о детях помнишь и особенно о их жизнях.
Грешен, и о жене, и о кино, и о любовнице. В такие моменты стараешься охватить неохватное, самое важное.
И для олигарха 10 тысяч баксов – это меньше копейки, а для человека из глубинки это деньги, за которые местные свеже-откинувшиеся урки, не моргнув глазом, зарежут и потом еще  полоснут по не живому.
И хорошо, когда  жена – сотрудница паспортного стола или торгового отдела администрации в рыночном районе. Если надо, займешь у нее. Но, впрочем, это я не о себе. Я-то не займу и с такой  жить не буду.
Внушаю себе, но сам сомневаюсь, что до такой степени дурной.
Ой-ой-ой, не будет он. Да, да, да, рассказывай. А если любовь? Говорят, у меня через - чур детский голос, поэтому  никто нигде не пугается, и не воспринимает всерьез.
Радуйся. Перед глазами ясное необъятное синее небо мечты. Такой желанный в жару глоток северного ветра с грушевым сиропом. Небо мечты разное. Меняется и иногда напоминает охапку белых цветов на свежей могиле.
Мистика, колдовство. Магия вуду. Черный юмор. Попытка первая. Да, совсем забыл аргумент в свою защиту о том, почему же тяга к кино.
Откуда она? Блажь такая! Не иначе! Имея, собственно, стандартный набор, внушил себе. Рисую. Ну и что? Все рисуют! Даже младенцы и слоны! Наброски, эскизы, портреты. Карандашом на бумаге, маслом на холсте. Пишу стихи и прозу. Кино – синтезатор искусств.
Сонм фамилий. Доска почета. Космос людей, и среди них философично-мудрый Сокуров, Арабов, Тарковский, Феллини, Чаплин, Эйзенштейн, Бергман, Бертоллучи, Пырьев, Герман, Данелия, Гайдай, Бондарчук, Рязанов, Михалковы, Соловьев. Из современных ненаших космополитов – Джармуш, Линч, Кустурица, Медем, Ким Ки Дук, Такеши Китано, Спилберг, Форман, Ларс Фон Триер, Тарантино, Вендэрс, Фасбиндер Скорцезе, Форман. И снова наши – Абдрашитов, Дыховичный, Хотиненко, Павел Лунгин, Д.Месхиев, Герман-младший, Звягинцев, еще Янковский-младший, Учитель, Балабанов, Бекмамбетов, Файзиев, Серебрянников, Бондарчук-младший.
Его везде много. В Интернете предлагали избрать человеком года. Пока пишу, наверно,  по второму разу изберут. Выберут, а там и успокоится, и творчеством займется.
 И выпадет на время из делового ритма мегаполиса – не обязательное, но желательное условие. Хотя для таланта одно другому не помеха, а подпитка.
О «9-й роте».
К тому моменту незнаю к какому, еще не многие забудут, но, я все же надеюсь, что никто, оттого что неожиданный фильм.
Бах-бах, тара-бах, без кровавых смакований и моральных угрызений. Просто миномет. К тому же, открылась куча дарований. Видно, что старался. Труд , тема сложная, и денежная отдача должна быть и она есть.
Многое в точку: и музыка, и актеры хороши, да и режиссура. И совсем не страшно, что получился слегонца соцреализм и в итоге даже до «Своих» Месхиева не дотянул.  Кто то  говорит дорогие зубы в кадре и лишний пафос Федора помешали. Что то, конечно есть. Но и жара в Фергане, да и в Афгане днем нечеловеческая. Могли бы посильней заострить ее испепеляющее действо, муку.
По мне, так Пореченков мощноват для контуженого десантника. Но это тоже не столь, важно. Ну, это  я заметил, а вот дорогие зубы Федора не заметил. А если я, то и сотни других,  ну и что, не миллионы же. Психанул П.  похоже, но не совсем, как контуженный, поверхностно как-то, без надрыва и посинения в лице, скорее, дурканул. Такое у дембелей бывает. А вот контуженные в случае аффекта  обычно не ведают, что творят, а он ведал. Слишком долго и размашисто бил.
Обычно у них бывает: одного ударит, но сильно, до травмы и крови из носа или губы, перелома челюсти, ребра, опять же, носа. Эффектно.
Это же припадок, а дальше уход в себя, раскаяние, страх, что выгонят. А она все. И   раскаивается, извиняется, и его прощают или не прощают. Ну да, по уставу. Да и сам Федор в роли Хохла для Афгана громковат. Как не прапор прям, а обычный дембель. А прапор – он и в Афгане прапор, а тем более старшой. Зверь, одним словом.
Завалит без слов. Три секунды и ты труп. Насколько я знаю по армейке (а многие  командиры были афганцами), они там высохшие, выжженные, мумифицированные. У одного в личном деле имелась запись – «склонен к садизму». Представляете, написали! Будто остальные не склонны.
На войне, как на войне. Особенность – горящие напалмом глаза, косая улыбка и фанатичная упертость при выполнении заданий. Знали, что от  упорства и зависит жизнь.
Два метра не добежал до укрытия,  выдохся, и ты – груз «двести» Их правдышных видел, и поэтому  трудно поверить, что Пореченков – афганец.
Нет у него этой ауры. Смерти в глаза не заглядывал,  весь вид говорит: «Что-что, а я, с психикой шутить не буду, не хочу – мне еще жизнь жить и детей растить». Понять можно.
Ему показалось, что это для карьеры вредно, да и не те деньги получены, чтобы вывернуться наизнанку. Типа, для нашего зрителя и так сойдет. Мы же не Томы Хенксы, в конце концов, а уж тем более не Де Ниро, и гонорары наши в тысячи раз ниже, но тоже, говорят, ничего.
Хотя, плакал в маках старательно, и ожог на лице, как резиновый, а все равно в уголках глаз сквозит довольство жизнью, успокоенность хорошего чувака. Сразу видно, что про него в фильме кое что выдумано, но кто ж знает, что выдумано, кроме некоторых приверед.
Вот Лыков а особенно Серебряков – тот похож на десанта-афганца. Тот всегда и на всех, кого играет, удивительно похож. Высший класс, Hi-Fi. Заметно, что хаживал, и даже верится, что «духов» с лимонкой за пазухой в пропасть скидывал, пусть и мысленно, и что на анаше сидел и от обезвоживания страдал. Верю, что он мазался этой мазью, а Пореченкову не верю, да простит он.
 Еще раз повторюсь, на войне, как на войне. Хотя, вживаться в роль еще никто не отменял. И, конечно же, это не настороженный Шин-старший в «Апокалипсисе» Копполы,  ждущий пулю из джунглей. У него все на лице. Батальные сцены – супер, музыка класс. А эти слова песни – «Кто я без тебя? Глоток дождя попал мне в горло.» Блокбастер, бомба.
Посмотришь, послушаешь и умирать за Родину не так страшно, но все так же не хочется. Почти по Пропеллеру, словно за того Абрамовича и Дерипаску с Потаниным и их сытую жизнь дохнешь. И только на миг забываешь, что смерть – уродливая и некрасивая, хрипящая и опорожняющая даже самых стойких и выносливых.
А с другой стороны, кто сказал, что после войны и крови люди  не могут веселится. А особенно, если их жены без «залетов» и висящих косичек сплетен благополучно дождались. Еще как могут. Власть предержащим понравилось. Ну кто ж не желает быть обласканным властью?
Просто и понятно, а дальше и покатилась. Тоже не без греха, не отказался бы. Но. Вот вечно это непонятное и глупое «но». Компромисс, а в итоге: искусства – мало, а денег – много. Хорррошо!
Например, как в «Иронии судьбы, двадцать лет спустя».
Ну, такая хр. Сам видел. Ну уж, так ловко «бабки» шлепать на полуфабрикате. Только приятные лица звезд, да монолог Мягкова и вытянули. От Эрнста и Бекмамбетова не ожидал такой прыти. Чистая коммерция. Ладно, Громовы! Там хоть все слезы выжали, какие были. Но «Ирония судьбы»! Это какая то, огромная  реклама Билайна! А кто-то говорил, что  совсем другой фильм!А что разве нет!
А сами представьте. Вам уже дали деньги, они у вас в руках и как. И что дальше? Как найти силы, чтоб ради творчества отказаться от задуманного? К тому же, это непозволительная глупость – отказаться от денег. 
А искусство, как английская королева. Кажется, кому нужна? А нужна, ой как! Всем. И не только творцам, но и обществу, включая некоторых  продюсеров. Творчество то же что вдохновение и почти что любовь, но еще не любовь, скорее, ее предвестник.
Творчество – это человек! Любовь и вдохновение – из породы неопознанных летающих объектов. Никто руками не трогал, но каждый мечтает ощутить в себе и понимает, что оно и делает из зверя человека. Но на пути первое и самое главное испытание – деньги, прибыль, отбить «бабки» и бежать дальше.
Заработать! Ради этого, ничего не затевалось, но подразумевалось, как само собой. Кино – труд и за него надо платить, но не всегда получается. А вы что хотели? С этим сейчас. А  не хочешь окупаться – останешься без профессии. Так «каатся». Вот и итог. Аргументы  очевидны, но. Откуда я все это знаю? А я и не знаю!И уже кажется все совсем не так!
Людям бы стресс снять после трудового дня, недели, месяца и почувствовать гордость за ребят. Это тоже не мало, и это замечательно. Только вот еще раз, за что они гибли? За Ельцина с Березовским, за миллионы мздоимцев? За кого? За нас! А у нас словно все победы пирровы!
Толпой! Шаг вперед, два назад. Чечня, демократия, плюрализм мнений, борьба с коррупцией. Притом что каждый с детства знает, что рыба гниет с головы. Так нет, делают вид, что не так и учителей с врачами ловят. И как не крути, на дворе снова времена застоя, и конструкция шаткая. Не поэтому ли регионы укрупняют, чтоб в итоге меньше стало новых государств.
А может, люди и суетятся, чтоб, наконец, достигнуть застоя, упадка, разврата и не жужжать. Шевелиться на стуже не хочется, а надо. Вот и применяют родную армейскую имитацию. Уж такой менталитет. Ложь во спасение. Имитация вместо реальных действий. Этому родная армия хорошо обучила.
Если выполнить все, что обещал людям, то, скорее всего, надорвешься. Поэтому и имитируют. И снова это «но, но и но». Чтоб его! Ух, брысь, брысь отсюда «но». А я? Да что я? Имею ли вообще право что-то вякать? Ну, если только как зритель. Вот Андрей имеет. У него и мандат имеется. А я кто? Всего-то  клон! Вот не удержался , и брызнул яда в лечебных целях.
Вычеркнуть бы, а не могу. А вокруг много других звездочек, осветивших жизнь. Уже не говорю об актерах и актрисах. О скромных сценаристах вообще умалчиваю.
Ну хорошо, уговорил. Еще назову Миндадзе. И есть еще молодежь, но у меня с фамилиями туго. С именами чуть лучше, но не настолько, чтоб быть уверенным. Хотелось бы выучится на режиссера. Ишь ты, а кто бы, не хотел? Многие бы не хотели, но не судьба.
Охлобыстин, например, не хочет инсульт получить. И его можно понять. У него столько детишек. А тут, деньги, деньги, деньги.
Чтоб стать режиссером, надо заплатить на сто тысяч рублей больше, чем сценаристом. Стать! Подумаешь, какие-то три с половиной штуки «зелени». Пауза. Перевод дыхания. Хорошая мина.
Вот где снова жалеешь, что жена не при доходном месте. Опять  ты! Только не подумайте, что загрустил. Просто, не спится. Пустырничку!? Водки!? Коньяка! Бабу!
Неинтересно. То ничего не надо, а то вдруг – вынь и положь. Вот так бывает, уважаемые. А если опять не спится, то тогда прими снотворного, парень. А «вынь и полож» – это уже что-то об эксгибиционисте или о капризном ребенке. Кого вы лечите? Мы здесь всяких видели.
Это, извините, я за вас пофантазировал. Юмор – это самая трудная часть, так сказать, крутейшая ступень творчества, которая уже после всех стадий наступает, а может, и не наступает. От того Гайдая  гением и считаем, потому что никто так больше не может! Все ступени перечислять не буду, но скажу, у меня их по общим ощущениям за время, пока пишу, хотел сказать семь или восемь, но понял, что много больше, и иногда кажется, что с ними и сама жизнь, в нарезке.
Так и есть! А пишу странно, ой странно. Многие не понимают, о чем. Иногда, по утру, кажется, что несу полную ахинею и сумасшествие – такой кубический сюр. Но это, кажется, только в первые минут десять после пробуждения, потом все становится на места, убеждаю себя что нормальный.
Вот и другой вымысел, о котором собрался рассказать. Он уже другой. Хочется сказать – настоящий, из плоти и крови, тот, который часто ходил пружинистой походкой под окнами и вдоль стен. Зачем он это делал, никто не знает. Многие подозревали, что он – вор-форточник или мошенник. У страха глаза велики. Идя по футуристическому городу будущего, он делал вид, что что-то вспоминает, а на самом деле хотел поджечь реальность огнем революции. Ведь он же команданте Че Гевара, фойерррр!
Для справки. Официально, с 1994 года и по сей день числюсь предпринимателем, но сейчас уже, действительно, только числюсь. Имею  ИНН и другие опознавательные знаки лояльности государству. Но, надо отметить, в нашей местности можно спокойно работать вообще без документов – только приплачивай. Будучи гражданином, не на словах, а на деле, плачу налоги.
Ужасаюсь, скольк не доплатили в бюджет чиновники разных уровней, а сколько взяли и не вернули. А сколько с нас, на развитие территорий. В разных властных коридорах можно часто слышать о стране дураков.
 Например, на гастрбайтерах миграционная служба страны делает миллионы, но не в казну, а себе в карман. Гаишникам завидно. Как энергично они пропихивают свои супервыгодные поправки. Пока писал, уже пропихнули! Ну, дорогие, удачи вам. Деньги, как говорится, к деньгам.
 Временами, в качестве протеста и сознательного ухода вслед за Макланиным в андеграунд. Вынужден  мучительно отращивать волосы на голове и обмазываться маслом, чтобы легче выкручиваться.

98
ДЕЖА-ВЮ 
ВГИК бурлит творчеством. Вспоминаю слова А.Учителя, который как-то сказал: «Режиссер – это потенциальный убийца». И вот кричу, сдирая горло: « И есть он! Спасите от себя! Помогите стать режиссером игрового кино, пока  не стал из виртуального реальным киллером». Учитель не слышит, потому что его нигде нет – он на съемках. Да и в чем дело? Подумаешь, сказал чисто гипотетически. Сказал, что думал. А слово и отозвалось!
Прохожу мимо. В одной из комнат готовятся к выпускному спектаклю.  Сомнамбулой, иду в нужном направлении. Мнусь перед входом! Кто то там внутри замечает. Вхожу в открытую дверь факультета. Напротив плотно закрытая дверь народного артиста Баталова. Легенда! Сильно тепло. Почти жарко.
В глубине кабинета восседает ректор-ша! Как переводится название факультета, забыл, но что-то на Ф или на Д. Ректорша поднимается из-за стола и делает шаг на встречу поражая землистым цветом лица и дымящейся во рту тонкой дамской сигаретой, а также глобальным скептицизмом в таком общем выражении, что не опишешь.
Вампирша. Ни дать ни взять, Иштар Борисовна, как у Марадонова. Вот где она? Безжалостная, желчная курильщица. Очередной перевертыш! Угрожающе поднимается навстречу розовощекому провинциалу.
Гамлет замечает лукавый блеск, в глазах и понимает, что в «храме искусства» все настолько сложно, насколько сама жизнь сложнее искусства. Она берет автобиографию в руки и вместо того, чтобы вчитаться, считает.
Раз, два, три. Двадцать две страницы. С удивлением заявляет, что это слишком много и столько вряд ли кто-то будет читать. А тем более уважаемый руководитель курса – господин Забродянский.
Я внутренне не согласен, так как не далее, как неделю назад, по телефону мужской голос дал мне добро на любое разумное количество страниц. Для меня разумным оказались 22 . А она на это, заметила лишь то, как я люблю себя любимого!
Разговор не клеился и смахивал на культурно-мифологический сумбур. Ее намеки более чем странны. Видимо, не поняли друг друга. Она думает, что то не то. О самолюбовании и речи нет. Но вместо того чтобы иронизировать, зачем-то дуюсь. Посмотрев на меня, она заметила, что все мальчики стремятся стать режиссерами и мало кто сценаристом.
Еще раз  намекнула!? Конечно же, хочу стать режиссером. Но как объяснить про отсутствие нужной суммы. Она словно заранее слышала мои оправдания. Еще раз оценивающе, как будто на карачках, вертя мягким местом, проехала по цене за обучение, которая довольно-таки высока. Далее  пошли полунамеки. «Вот были такие люди из Башкирии, – пренебрежительным тоном продолжала она. – Так они и учились плохо, и хулиганили, вплоть до попадания в милицию, и еще, к тому же, платили неохотно».
Наверно, это был намек на то, что и кино, и литература с некоторых пор, как и шоу-бизнес, и газ, и нефть, и энергетика, издательское дело, являются исключительной темой власть предержащих и избранных. И задарма на свою голову учить конкурента никто не собирается, разве что за  хорошие деньги. А как же поиск талантов? А им они не нужны, для них знание технологии все решает. Оно и заметно!
Вспомнился Шукшин. Такой могучий и непоколебимый паренек от сохи из села Сростки. Поэтому ее замечание отнес к своему  литературному, имени, но развивать тему не стал. Она  не удивилась, что меня зовут Гамлет. За много лет здесь, и не такие имена слышали. Рабиндранат или Бобиджон, например. В конце разговора заявила, что для автобиографии хватило бы и пяти-шести листов, да и тех много. Два-три – позарез.
Перечисления, кем и когда работал, для того, чтобы узнать, какую тему мог бы раскрыть подробно. Вот оно – производство! А 22 листа – это явный перебор. Гамлету показалось, что она наезжает, но чуть позже понял, что, скорее, кокетничает.
Не поймав куража от разговора, забрал 22 листа и,  раскланявшись, легко оторвался от ее слабого, увядающего и, вероятно, от этого все более навязчивого, притяжения.
Хотя она была права. Из 22 листов собственно самой биографии наберется страничка, не больше. Остальное – чистой воды выпендреж. Столкнувшись с реальностью, Гамлет, наконец, понял, что искусство – это вообще  то иллюзия и что оно также близко к навозу, как и к благоуханию роз.
Кино – это искусство из говна делать конфетку. Само искусство – это бутафория, вымысел, блеф и сдвиг по фазе, освежитель воздуха, перебивающий запах цивилизаций, еще один способ потратить излишки энергии, кроме как на секс.
Задумался, стоит ли так быстро пасовать перед трудностью, и понял, что уже смирился. Настроение испортилось.
Москва местами не как остальная запыленная страна. На нее хочется, смотреть и наговаривать. В ней более комфортно, к счастью, не только нуворишам и их личным киллерам. И под прицелами объективов просвечиваются не только люди, фрики, клоны, но и многие другие, еще внушающие надежду. И никто не смотрит на раскаленную спираль кромки туч. Всем на нее плевать.
Никому нет до нее дела, нет времени заниматься ерундой, если только за деньги, за мани, для глянца. Если кромка погаснет, тогда на этот случай есть электричество.
Смеешься, да? Большинству совершенно ясно, что «Bentley» и особняк на Рублевке, надежней, чем снять фильм. Неизвестно, что фильм соберет в прокате. Скорей всего мало.
Москва для работы. Умирать здесь противно природе, несподручно, дорого, некрасиво, неприятно. Здесь не видно гробов и похоронных процессий, словно мертвецы испаряются в атмосферу. А они и испаряются, их сжигают.  Хотя мертвецам наверно уже все равно. Возможно,  повторюсь, что поделать, если иногда случаются дежа-вю. Кроме того, в Москве много молодых, и поэтому нет похорон. Или их  не видно.
В Москве начинаешь ценить красоту и хрупкость семейных отношений, родителей, детишек, супругу, то, что еще связывает с патриархальным укладом. Скоро увижу семью, если Павел не обманет. Он доволен, что увез от Маши. Вопрос в том: а хочу ли я видеть семью?
Начинается! Еще чего выдумал? В Москве восхищение красочными иллюстрациями часто сменяется испугом и бессильным негодованием. А вы что хотели? Вы здесь ничего не решаете. Столица одна из главных претендентов на звание «Заслуженный столп,  глобализма» Слышали уже! Все бабы ****и! Тем более!




99
ВЫСШАЯ МАТЕМАТИКА 
Андрей неделю пролежал с температурой. Лена ухаживала. Стоило   кашлянуть, приносила горячий отвар. Потом заболела сама. Но, перед тем как болеть, будучи в полубреду, он сказал ей «спасибо» и добавил, что у нее озабоченный вид. Она  ответила: «Ты еще озабоченных не видел» и ушла.
Ночью потела и стонала. Среди ночи гулко кашляла в туалете. А он выздоравливал и, отоспавшись днем, находился в плену навязчивых идей, типа, Лена – спасительница и предательница, двуликая и неотразимая  женщина –птица и  я ее человек, ее жертва.
Он  понимал, что она расплатилась и, что и в его систему координат может закрасться глобальная ошибка с привлекательным лицом и красными бусинками глаз, похожая на измену.
Заблуждение! В моменты прозрения он раскаивался, покусывал губы и уже не знал, куда деть мысли.
Но знаю, в один из дней  может и надоесть эта неразбериха, и  начну кидаться в нее туфлями, запонками, тарелками, вилками и еще Бог знает чем. И только одно является оправданием – то, что я делаю это не с холодным расчетом, а сам являюсь  заложником  страсти.
За время болезни он оброс щетиной, и ему пришлось надеть кое-что из одежды брата. Одежда подошла. Осторожно стал выходить на улицу. Дошел до аптеки купить лекарств. Отпустив бороду и похудев килограмм на пять, Андрей стал похож на Гамлета. Решил немного отсидеться, на время приструнив депутатские амбиции. Окружающие здоровались, признав в  нем Гамлета. А он не спеша обдумывал план возвращения, а пока Лена выздоравливала, возился с Ангелом.
С Ангелом сдружился, и почти не удивлялся, когда тот неожиданно срывался с места и бежал к Лене, маша кулачками, словно отбиваясь от призраков, почти как окровавленный Холлифилд с откусанным ухом, от разъяренного Тайсона.
Его не по-детски выпуклый лоб взмокал, и  страх становился так велик, что, убегая, мог легко пробивать бетонные стены. В такие моменты  он забывал дышать, в ожидании, что вот сейчас его кто-то схватит за ворот или  штаны и потянет к себе, и он соскользнет в пожирающую, засахаренную ужасами, белую мглу, в которой его ждали желтая женщина  синий демон и целая стая отморозков.
Андрей помнил за собой, и за Гамлетом похожие страхи. Помнил, как припускали в темных подворотнях, расцарапанные ветками, перелетали через высоченные заборы. В сумерках становилось особенно страшно, когда из-за штор мерещилось похожее на оскалившихся умерших людей, и тогда начинались конкретные шуги, скрипы половиц, шуршание обоев и пола. Но после того как тишина и неопасное происхождение звуков подтверждались,  вздыхал, отвлекался и продолжал делать уроки, следя за колыханиями занавесок и свистом ветра в вентиляционных трубах, пронизанных  шумом,   улицы.
Андрей знал, что Ангелу требовалась операция и донором должен  стать Гамлет. Он сдал анализы и уже готовился, но выяснилось, что к печени потребуется почка. «Мы решили не идти на такие эксперименты. Зачем мне два инвалида? – объясняла Лена. – А потом он вышел из дома и пропал! Исчез бл-ть, как сквозь землю!»
На этом месте Лена, пустила слезу, но быстро утерлась и взяла себя. Теперь не знаю. Будь, что будет. Хорошо, что лечащий врач – просто «золотой» человек, не бросает в трудную минуту, помогает. Время от времени бесплатные лекарства подбрасывает, когда надо, кладет на обследование.
На таких людях еще все и держится! Россия и держится! А тем более куда им, нынешним карликам духа, до Верещагина с его «Я мзду не беру. Мне за державу обидно!» Для них это все эмоции, а для него смысл.
Андрей был уверен, что покушение совершено Кямраном. За машину! Это не прощает Кямрана и тем более тех, кто за ним. Их, рано или поздно, ждет расплата. Вот только, как ее исполнить? Лучше не спешить. Надо связаться с Павлом.
А пока он выздоравливал и ощущал, что кефир или сыр воняют коровой, а запах сигаретного дыма особо гадок. Осознал, что есть возможность бросить. Вечерами, сидя на кухне, с Леной они тихо-мирно, как в старые,  времена, пили чай. И в один из дней решили выпить водки.
Лена быстро опьянела и приставала с откровениями, при этом проявляя инициативу, притягивала к себе и лобызалась. Он не сопротивлялся, а тем более не пытался припомнить старое. Но от водки «нахлынуло», и особо то, что Гамлета почти не считал братом, вычеркнув из списка существующих. А все из-за нее.
 Ей тогда, как не успокаивался, только и желал сдохнуть, как бешеной собаке. А сейчас  зла почти  не осталось.
Ему всегда нравились ее мягкие губы, ее не резкий, чистый запах.
– Что, проклял !?
– Я? Да что ты, акстись. – удивленно отмахивался Андрей.
– Проклял, проклял. А иначе бы Ангел нормальный родился.
– Ну, уж ты вешаешь, так вешаешь! Что я, черный маг какой, чтобы колдовать?
– Так, кто ж тебя знает!?
– А-а, по-о-онял. Ты по себе судишь! Ах, вот ты значит! Настоящая ведьма. Страшная-престрашная Горгона. А я ведь тебя действительно любил!
– Любил? А что же тогда бросил, не поборолся ?
– А как? С родным братом? Это ж курам на смех!
– Ты так считаешь? Когда  любишь, об этом не думаешь!
– Нет, вот как раз думаешь! Как будем выглядеть !
– Да пошло оно все!
И Андрей шуткой, почти не касаясь, сделал вид, что хлещет ее по щекам. Она не устранялась, а, наоборот, подставляла щеки, пока его пальцы как ветви касались ее щек и губ.
Потом какое-то время смотрели друг другу в глаза, словно ища изменений, произошедших за десять лет. Ее губы манили как какие то жуткие жернова! Б---ские глаза гипнотизировали, а руки уже щикотали. Чокались и пили, почти не закусывая, как будто чтоб ослабить страх или стыд.
Все перемешалось. Чтобы усилить, сознательно слепли и ориентировались по голосу. Ангел прилег на диван и, смотря телевизор, уснул.
– Эй! Чо притих? Спишь наверно?
Ангел часто засыпал у телевизора, и она переносила его в спальню. Возвращалась, не зная, что сказать. Говорила что-то бессмысленное, типа:
– А ты что думал? У нас раньше всего-то две бутылки водяры и три конфеты на пятерых! Вот выпил и рискни съешь закуску – убьют. А бывало, кто-то семечек сыпанет – вот и вся закуска.
– Даже не знал, что ты такая опойка. А знал бы, никогда  не связался! 
– Так, да! Так. Как в сарае трусы рвать – это можно, а выпить девчонке с горя – нельзя-я-я. Правильно, значит, я к Гамлету ушла. Моралист ты!
– Правильно, правильно. Только грех  тебе.
Она  будто не расслышала.
– У нас с Гамлетом даже свадьбы не было! Ничего не было, кроме любви!
Они махнули еще по одной, и в бутылке ничего не осталось.
– Да пошла ты! Б—дь!П—да еб---ая
– Что ты сказал, бли-ин! Да ты сам-то депутат хренов, вор, взяточник, казнокрад и…
– Да-а-а! Вот ты нахлебалась!
– А сам-то, демократ.
– Все, хватит, иду спать.
– Так и жди! Отпущу тебя! Сидеть, сказала! – и она стукнула его по коленке.
Повисла на шее, и вновь прильнула к губам. Андрей хотел сказать, что это исключено, но не успел. Их тела вспомнили друг друга и уже действовали самостоятельно, в отрыве от затуманенных алкоголем мозгов.
– А ничего ты сохранилась. Гладкая, сладкая.  – шептал он.
– Да-а-а-а, скажешь тоже.
– Не-ет, пра-а-а-авда-а-а-а, ты.
Утром Лена стеснительно отворачивала лицо. А он и не стремился поймать  ее взгляд. Ему хватало  общения с Ангелом.
В памяти отпечатался отчетливый скрип кровати, являющейся в последнее время еще и батутом для Ангела. В один из дней Лена сначала стригла Ангела, а затем Андрея. Андрей быстро при помощи машинки из засаленного андеграунда превратился в коротко стриженого защитника Отечества, спортсмена и почти уголовника. Не хватало только татуировок.
На полу лежали переливающиеся русые волосы. Их скопилось как раз на мужской парик. Перед глазами висели какие то сумки и портфель Ангела, в зеркале отражалась чистая обувь, а также его, то есть Гамлета, черная куртка и спортивная шапочка. Из-за угла комнаты выглядывал температуривший Ангел.
– Что, насиделся в снегу?
Ангел молчал.
– И еще обоссался с ног до головы, и в школу не пошел. Вот теперь лежи и получай уколы.– укоряла Лена.
– Мам, уколы не на-адо. Ну, пожалуйста.
– Да-а, не надо. А как тебя лечить?
– Я завтра в школу пойду.
– Да, пошел один такой.
– Ну, мам.
– Не нумамкай, сказала. Раньше надо было думать.
Андрей вспоминал бабушку. Как она после гостей довольно часто, пока не научилась выживать,  падала. Вот уж жуть, так жуть.
Падала как раненная птица на крыло. Лежала то ничком, а то на боку. Молчала.  И не чуя ног, летел к серванту за «Валидолом», «Нитроглицерином», «Аспаркамом» и тому подобным, безошибочно, на ощупь, находя их в коробке среди многочисленных лекарств, которых с каждым годом становилось все больше.
Страх, что бабушка – единственная  надежда и опора в  мире – умрет, а он не сможет помочь, впиталась в него навсегда еще и страхом возвращения назад к дяде Саше и маме.
Накануне Андрей по просьбе Лены ремонтировал стек ванны. Сегодня шла вторая серия. Андрею хотелось выть, оттого что ремонтировать оказалось, сложно, а он-то думал, что все сделает «на ура» за полчаса. Пословица о том, что вода дырочку найдет, действовала, несмотря ни на какие  заклинания. Чуть-чуть не докрутил или перекрутил, и снова текло, если не в основном, так в добавочном шланге. Шланги длинные, с изгибами. Предыдущий мастер на совесть запаял паяльной лампой, а труба взяла и треснула.
– А я сейчас мучаюсь, подгоняя эту лабуду. – объяснял он.

Гамлет, смотря на фотографию Андрея, записал: «В Андрея попала молния, и он испарился. Но оказалось, что остался жив, только стал невидимым и испытывал недоумение оттого, что по-настоящему молния попала в Гамлета, причем не сына, а отца, где-то далеко от Москвы, среди пригородных полей города Серова. Андрей. Кем он был все это время? Не Ангелом ли, которого еще ребенком сбросили в пропасть в Спарте. И каково было удивление Спартанцев, когда он не разбился, а вспорхнул и улетел. А через 350 лет после миллениума?»
Утро как будто пахло бузиной, и лаяли собаки, словно чувствовали мертвеца. Ветер поднял пыль, и прохожим приходилось отворачиваться или задерживать дыхание. Гамлет только слышал гудение ветра, потому что до сих пор лежал и упорно не открывал глаза, представляя, что перед ним стоит Павел и метится в лоб. «Он меня убьет, но перед этим поглумиться, садюга.» – пронеслось в  голове. За окном ветер продолжал настукивать оторванным карнизом, но, как ни странно, это успокаивало. «В ветер легче умирать! Мгновенная смерть» – успокаивался он. Осторожно открыл глаза и от испуга не смог вдохнуть.
Перед ним стоял Павел, с наведенным пистолетом.
– Ты что, пуг-га-ешь? – прошептал сонный Гамлет.
– Да так, шутка! На твоего брата, знаешь ли, и на меня напали недруги. Вот и готовлюсь!?
– И что?
– Да ничего. Просто подумал, что если Андрей пока где-то, то ты как брат-близнец мог бы ради общего дела поиграть его роль.
– Да, наверное, мог бы, но.
– Что «но»?
– Ты, кажется, обещал отвезти меня к семье.
– Да, обещал. Но ты же знаешь, обещанного три года ждут.
– Издеваешься?
– Ладно, шутка. Вот только, знаешь, я одно тебе хочу сказать: что ты очень рискуешь, если еще хоть раз в жизни приблизишься к Маше, если хоть на миллиметр. У-у-у, что я с тобой сделаю, если даже поздороваешься с ней, возьмешь ее за руки без разрешения. И все! Тебе руки переломаю, а потом еще кое-что отрежу. Понял?
– Да хватит уже! Что ты заладил? И, значит, с твоим разрешением, выходит, можно к ней подойти! И мы, кажется, уже решили этот вопрос.
– Это тебе кажется, что решили! Знаешь, я легко могу вальнуть тебя. Вот честно – легче легкого. Как спичку могу поломать. И для этого надо всего-то ничего, только одно – чтобы ты попался мне под горячую руку. Но если этот миг прошел, то, считай, тебе повезло.
– Буду иметь в виду! Ты опасен в состоянии аффекта? –  с иронизировал Гамлет.
– Умничаешь?
– По-другому, сказать,  не ведаешь, что творишь.
– Вот это лучше. И вообще, будь моя воля, я уже давно бы вывез тебя в лес и там так отхерачил, а может, и пристрелил бы, если сильно сопротивлялся или унижаться б  стал. Да нельзя пока. Ты же брат моего друга и у тебя.
– Что у меня? – заинтересовался Гамлет и уже хотел встать с постели.
– Лежать, сказал! – дико закричал Павел и наставил пистолет. – Сам узнаешь что, если доживешь!
Павел еще секунду целился лежащему Гамлету в голову, затем отвел ствол  в сторону и, как ни в чем не бывало, пошел на кухню.
Гамлет вспомнил случай, когда в пяти шагах от него ударила молния, и он, запоздало, насколько хватило реакции, отпрыгнул в сторону.
Такого пронзительного грохота как этот он раньше не слышал. «Нет, все-таки это был я, а не отец? Меня ударила молния! Или через него меня? Как это?» – зачем-то гадал он. Тогда и узнал, как велика и страшна небесная сила и  как повезло. В тот день он заметил, что молний было больше обычного, словно шла небесная охота на грешников, и облака, из которых они вылетали, плыли на высоте Горлеевских девятиэтажек. Видимо это наша судьба умирать от удара молнии. Деда ударила, отца, сына, внука. Семейный рок !
Тогда, как и сейчас, Гамлет все же взял себя в руки, поднялся, оделся и начал делать зарядку. Павел куда-то вышел, не соизволив объяснить, куда и зачем, но и в этот раз закрыл дверь на ключ. Гамлет подумал, что малоприятное чувство – ощущать себя пленником в офисе собственного брата. Дурной знак.
– Все равно сбегу! – крикнул он вслед Павлу в замочную скважину.
– Попробуй, тогда сразу каюк!
Он посмотрел в открытое окно на садящегося в машину Павла.
– А где мой брат?! Ты его убил!-
– Дурак, ты! – крикнул в ответ Павел.
Почему же он не приходит и не потому ли этот Павел так много себе позволяет? С высоты пятого этажа не выберешься. «Попробуй!» – услышал он внутренний голос, говорящий голосом Павла. Ему показалось, что средь желтизны лужаек бегал знакомый из прошлого чернявенький пудель Дима.
Сырая дорога обманчиво сверкала гололедом. Дальше за дорогой блестели рельсы, по которым, сотрясая пространство, мчался трамвай. Умная дворняга дождалась, когда проедет, и  двинулась. Перед этим собака слишком быстро, не поднимая головы, двигалась наперерез мчащемуся трамваю, что навевало опасения. Дыхание перехватило. Часто случается, что человек задумается о чем-то и идет, не поднимая головы.
Гамлет вспомнил девушку в вечерних новостях. Поздно легла, рано встала, не выспалась, и вот ей кажется, что от экзамена зависит  судьба. Она,  в тумане. Ей бибикают, кричат, а она не слышит, идет под колеса, а их уже и не остановить. Гололед, скользко и никакого предчувствия.
Высшая математика в голове, формулы, теоремы, аксиомы. Ангел-хранитель кричит, теребит сердце, надрывается, а она не слышит. Высшая математика, напрочь, заложила уши. Он кричит, ревет стотысячным войском: «Сдалась тебе эта математика! Сегодня сдашь и забудешь, а переломы костей и выбитые зубы – на всю жизнь».
Гамлет сравнил студентку и дворнягу. У собачки сработало. И даже ради куска пахучего мяса или сахарной косточки она не полезет под колеса – инстинкт самосохранения сильнее остальных. И мы восхищены, мы хвалим ее – хор-рошая собака.
Гамлет представил пса- рассказчика. «Ну и что, что я меньше и слабее других. Зато умный, – рассуждал дворовый пес по кличке Мальчик, глядя на свирепых, взъерошенных псов, дерущихся за серенькую и непрестанно тявкающую сучку. – А когда-то была моей подругой, и мы резвились с ней, бегая по легкому, только что выпавшему снегу.
А теперь за нее грызутся  пятнадцать здоровенных кобелей. Не подпускают! Почти как у людей. А откуда это знаю? Может, когда-то, в прошлой жизни, я был человеком. А вчера большой серый пес, заподозрив, что тоже претендую, бросился  и прокусил лапу, и теперь  скачу на трех.
Жильцы дома любят меня и не прогоняют, как остальных, ласково называя Мальчиком. Чувствую это по их интонации, по лицам и плавным движениям. Не то, что этих помойных псов, собравшихся со всей округи к моей подруге. О, рифма! Я еще и поэт! С ними никто не считается, и все прогоняют.
А они  дерутся, и грызутся, и меня  никак не оставят в покое, хотя я уже и не претендую на победу, а только  жду, когда они исчезнут с моей территории. Верю, что скоро все закончится. Опыт подсказывает мне, что их мотивация скоро ослабнет, и они разбегутся.
Я все же от хозяйских псов произошел. Умею услужить хозяину. А вот здоровяки, явно, бродячие. Они везде ходят, тупоголовые и клыкастые недоумки. Но ничего, уже скоро весна, и лапа заживет, вот тогда я себя покажу.
А пока всем уступаю. Нет сил, драться. С приветом, любящий вас призрак – пес Мальчик. А почему призрак?
Потому что в один из дней та же тупоголовая, клыкастая свора, что увязалась за моей подружкой, на пустыре напала на девушку и загрызла насмерть! А от этого администрация разозлилась и деньги, которые раньше прикарманивала, теперь кинула на наш отстрел.
На следующий день после трагедии нас всех без разбора и отстреляли! Дворница Алевтина два дня плакала, когда я пропал. Даже ездила смотреть на псарню, но не нашла, так как мое тело бросили в другом месте. У нее еще оставалась слабая надежда, что я жив! Но  на самом деле  мертв!»
Люди, люди, люди, столько вас вокруг – талантов и талантищ. Да, именно так и читайте – древнегреческих мер золота. Но так и есть. Миллионы со сверхспособностями, каждый в своей области, а ходят нераскрытые, а порой, и похоронившие в пьянке и бессилие то, что накоплено предками и передано в генах, и завещано передать дальше,  детям и внукам.
Не хватает воли и устойчивости! Волшебство дано  в пользование, а  не пользуем. И  никто не считывает, а у некоторых, незаметно для них самих, волшебство иссыхает в ненадобности. А местами эти способности уже и отклеиваются, и рвутся на ветру, и уносятся оторванными кусочками старых обоев, обрывками изболевшейся совести, а также невидимыми наклейками со знаками и логотипами, и с записями, и с характеристиками  неведомых устройств.
Только некому их прочесть, а кто и прочтет, то и промолчит, оттого что в грязи и ничего непонятно. Изгнать бесов некому! Раскаиваться никто не хочет. Надоело! Гордыня обуяла по самое, не балуй. Хлопотное это дело – раскаяние. И тут уж плачь, не плачь.
 А иногда так зачитаешься человеком, и тянешь из него эти бурые обмотки, и удивляешься, откуда в нем столько.
А они никак не кончаются, они безмерны, эти невидимые письмена, эти пропитанные непонятно чем бинты для мумификации, но не для мумии, а для письма от человека к человеку и для формул бытия, коих есть великое множество.

100
АНГЕЛЫ
Годовщина смерти мамы. В тот же день, 9-го июня, по стечению обстоятельств, но только сто десять лет назад, в 1896 году, открылась Лыжногородская торгово-промышленная, художественная ярмарка  выставка, на которой присутствовали члены монаршей семьи.
Монархи! Кто конкретно, Андрей не помнил, но знал, что город получил  импульс к  развитию. Построен: драмтеатр, железнодорожный вокзал, другие здания и сооружения, так же заложена первая в городе канализация. Во время выставки в городе пел Шаляпин, который после выступления стал востребован не только на родине.
Действо запечатлевали художники-передвижники и фотографы. На набережной, в специально построенном флигеле, стояла привезенная из Франции картина Маковского,  Минин собирает пожертвования на защиту земли русской. И вспоминаешь, что, если кто не хотел раскошеливаться, то и в заложники  брали  и запугивали и  уговаривали. А как еще?
– Знаешь, мама  не собиралась умирать.
–  Когда вез ее в больницу, она говорит: «Я не умру, только полежу немного и.
– Когда вторую ночь дежурила с ней, как могла,  успокаивала. Сон не шел, за окном сверкало. И около трех ночи все же не выдержала – прикорнула, а она как то сжалась, в руку вцепилась.  Давай, говорит, мои сапоги  неси, одежду мою, и звони Андрею, хочу  домой. 
Веришь, чуть не кричала. Пусть заберет меня домой и все. И вся словно сгусток энергии. В руку вцепилась. – рассказывала Лена. – А когда УЗИ делали, я смотрю,  на экране рябит, и не пойму. Потом понял, вода сплошная. Столько воды – целый океан. И органы плавают. Врач еще спросил: «Пункцию делать?» А сам так грустно смотрит и  шепотом, чтобы она не слышала: «Вы и сами все видели – положение безнадежное».
А я догадывалась, что так, но все равно от его слов не выдержала – заплакала. Гамлет тоже устал. Она в последнее время «поддавала». Добрая, добрая, а как выпьет, и начинает. В общем,  дурдом.
– Помню, помню, знаю, знаю. Мама, мама, мамочка.
Андрей привел Ангела в музыкалку. В фойе вдоль стен стояли ряды ярко-зеленых кресел. Слева, посередине выделялось одно красное. Его занимал пожилой, безразличный к происходящему, охранник. Его вид  кричал, что ему надоело, ловить детей без сменки. К тому же никто не наливает! И можно было понять, что он не принимает большую часть здешней рафинированной публики. С Ангелом же он дружил, словно чувствуя что тот тоже не переваривал музыку. Какой толк от этой музыки – читалось в его непроницаемом лице.
Перед ним стоял столик с хохломской росписью, на который он время от времени облокачивался. Рядом, под креслом, спал белый с рыжим  кот. Справа от стола уходила лестница, которую он по заданию новой директриссы охранял. Она была неудержима в своих преобразованиях. И почему то большинство ее преобразований сводилось к увеличению платных услуг. Кроме того она никогда не здоровалась с Гамлетом и он тоже отварачивался при виде нее.
Декабрь. Подготовка к Новому Году. Фойе школы. Бабушки в зимних пальто, платках, шапках. И рядом внучата в беленьких маечках и трусиках, с крылышками, на спине. Ангелочки. Хореография. Танец маленьких лебедей или, можно еще назвать, танец маленьких ангелов. В коридорах холодно. Сквозняк. Детишки  мерзнут,  и чихают. Бабушкам жаль  чад. Они ропщут, но одеть и увести не решаются. Время тянется неимоверно долго. Все  так воспитаны, что даже сквозняки будут терпеть до победного.
Жалкое зрелище: синие от холода дети-ангелы и среди них один настоящий, и ропот. Наконец, не выдерживает: «Да что же это. Уж весь синий. Так и заболеть недолго. Одевайся-ка!
«Зачем это надо, чтобы потом все каникулы болеть. Не нужны нам такие Ангелы! Красота пусть ждет до тепла. Перед кем нам вообще прыгать-то. Пусть они перед нами, прыгают. У них и жиру больше». Она одна из всех  решительными движениями одевала ребенка в теплые вещи, а он уже и не сопротивлялся. Намерзся и молчал. Бабушка думала: «Другой  бы заплакал, что забирают.  А мой, спокойный. Хорошо хоть так, без истерик. А с другой стороны, хорошо-то хорошо, да ничего хорошего». И, уводя внука, с сожалением смотрела на посиневших от холода ангелов, сидящих в коридоре. И это воспоминание. Значит я вспомнил Ангела!
После того как Павел в очередной раз закрыл, Гамлет не выдержал, полыхнул, крепко выразился, и, пару раз вдарив по двери и своей тени на ней, открыл окно, перемахнул через парапет, и обхватив водосточную трубу, полез вниз.
В районе второго этажа руки устали,  ноги скользнули, и он сорвался. Отбил пятки и поцарапался. Отделался порванной рубахой и подвернутой лодыжкой.
Несмотря на это, настроение улучшилось. Все позади. И его не смутило, что мог в любой момент грохнуться с шестого этажа. Был доволен собой. «Надоело! Ненавижу ждать! Тем более, пока этот понтовщик (так он, злясь, назвал Павла) соблаговолит отвезти  к семье. А может  и передумать. А захочет и растерзает, веприще. Непредсказуем!
И сам могу в любое время вернуться, куда и когда захочу. Сам! Вспомнил! Остается только проверить, так ли.» Гамлет стоял под навесом кинотеатра, а рядом дождь лупил по плиточной мостовой. Рядом курили. Дым проникал в воспоминания. Радуги не случилось. Да и футбол вряд ли возможен – после такого ливня  поле развезет.
А выглянет ли Солнце? Завтра или послезавтра. Просушит ли землю? Обязательно! Лето же! Но сегодня уже поздно что-то предпринять. Скоро наступит ночь. Прошлая жизнь нашла так же неожиданно, как и потеряла. Она, как  злодей, оправдывающий целью средства. Он вспомнил прошлое, приправленное трелями цикад и ровным гулом трансформатора, вспомнил Ангела. Почему-то только его и почти ничего больше, словно и не делал ничего хорошего, а только и виноват, что принимал участие в его рождении и особенно тем, что ребенок родился не, как все.
А он чрезмерно требователен к нему, относясь как к здоровому, словно внушая, что только в непризнании себя слабым и есть спасение. И не дай Бог пожалеть и признаться за больного. Тогда все! Ничто  не поможет!
В душе скребется  жалость и разговорчики, типа, что только за то, что он самостоятельно ходит в школу, ему уже памятник надо. А мы ругали, что не въезжал в математику, в русский, и еще уставшего тащили в музыкалку, и затем  еще пихали таблетками.  После отдыха ему становилось легче.
 Он хотел в футбол, гандбол, хоккей с мячом – везде, где есть мяч. Ему  интересно, и он тянется, как стебель растения к солнцу. Хотел стать вратарем. Кем угодно, лишь бы не затерялся в толпе. Мяч – его сердце. И Лена, вроде бы, не противилась, но говорила, что нельзя много – нагрузка! Настаивал, что можно. Пусть бегает, пока бегается.
Сбежав от Павла, Гамлет в первый раз за несколько дней вздохнул спокойно. Свобода действовала.А к Маше?! Да хоть бы и к ней! Вместо того чтоб думать о ночлеге, Гамлет шел по тротуарам и обочинам дорог, по подземным переходам и эстакадам и не понимал, зачем и куда  идет. Тело гудело от усталости, а он все шел.
Бывают моменты, когда  человек неотразимо красив, почти так же, как в детское время, когда ехал на заднем сиденье легкового автомобиля в деревню, обдуваемый теплым сухим ветром, объятый запахом бензина,  трав, влажных лесов, и неожиданно обрызганный теплыми  струями ливня.
И, несмотря на дядю Сашу и маму, упивался необъятной добротой и светом жизни! Тогда  еще бесприкословно любил маму и всегда ждал ее прихода. Она приносила с работы молоко, полученное за вредность, и сладкие мягкие косички с изюмом, покрытые белой глазурью.

101
РАСПЛАТА
Общее мнение сошлось на том, что два дурака, вместо того чтобы набить морды, решили не церемониться и поставить жирную точку. Поехали в лес.  Но при этом Гамлет был без оружия! Вооруженный Павел негодовал, как Гамлет осмелился вернуться к Маше. Он же предупреждал!? По человечьи! После исчезновения, ведомый предчувствием, что найдет его у Маши, сел за руль и помчался в Лыжный. Угадал.
Подкараулив  возле дома и напав как зверь, он затащил не сопротивляющегося Гамлета  в машину. Гамлет хотел спать, всю ночь на перекладных добираясь в Лыжный, и  поэтому сдался без боя. Сил не осталось. Не то, что драться, даже шевелиться не хотелось.
– Ты что думаешь, я тебя прощу!? – распалялся Павел.
Гамлет молчал. В реальности он спал с открытыми глазами.
– Не-е-е-ет. Теперь нахер жизнью расплатишься. Не-е-ехера рассчитывать на спасение!
Гамлет по-прежнему молчал. Понимал ли он, что с ним произойдет? Со слов Гамлета стало известно, что, зайдя в глубь лесополосы, Павел без предупреждения навел пистолет в затылок и со словами «Умри!» нажал курок. Щелкнуло, но. Выстрела не произошло. Гамлет спал наяву, поэтому ему казалось, что все происходящее снится. Но в тот момент, движимый глубинными рефлексами, очнулся. Павел нажал еще и еще. Снова осечка.
Гамлет замер, словно уже был мертв. «Вот тебе и второй шанс. А вообще-то, оружие надо чистить, – пролетело в нем. – Заклинило затвор». Тогда Гамлет всего на миг исчез из поля зрения и каким-то чудом, сравнимым разве что с левитацией тибетских монахов, оказался сзади Павла.
Затем, схватив за шею, принялся душить. Тот от неожиданности ничего не успел. Не помогло даже богатое боксерское прошлое. Удары попадали в молоко. Резкий поворот шеи, наложенный на усилия Гамлета, и в следующий миг у Павла хрустнуло в области четвертого позвонка. С недоумением на лице, он беспомощно, упал на поросшую мхом и усыпанную сухими еловыми иглами  мягкую землю.
– Умри, говоришь!? – глухо спросил Гамлет. – Только не сегодня. Понимаешь, не се-го-дня, псих-таблетка, твою! – кричал  Гамлет. – Видишь как! Теперь тебе хорошо и мягко, а мог бы б—ть жить. – Гамлет поднял оружие и, передернув, направил в лоб Павлу. – Я думаю, ты сделал бы для меня то же самое.
В отличие от Павла у него выстрелило. Мозги разлетелись по траве. «Вот так бывает! Ты не угадал, чувак! Сегодня мой день. Мой, мой, мой!» – усмехнулся Гамлет и дико закричал на весь лес.- Моооой!- Расстреляв обойму в воздух, так что с небес посыпались иголки и кусочки коры, и рядом в испуге взлетели птицы, и он не в силах  больше стоять, упал. Обессиленный,  лежал на сыром и красном от крови мху  рядом с Павлом и спал наяву. Вверху, на ветке, сидели синий демон и желтая женщина и громко смеялась. «Нет, ты видела! Я ему палец в дуло засунул, а он чик, чик,  не стреляет! – заливался от смеха демон. – Ты! Я! Ха-ха, палец в дуло! Да! Ха-ха-ха!» Рядом, с открытыми глазами и раскуроченным черепом, лежал удивленный Павел. Положительно заряженные импульсы беспомощно бились о его глазные яблоки. Мозг больше не реагировал на жизнь, а реагировал на антижизнь и ее отрицательную составляющую сигнала.
Невидимые стрелки атомов закрутились против часовой стрелки. Начался новый отсчет. Сосны над головами все больше кренились и скрипели как корабельные мачты. В то время в Калининграде передали штормовое предупреждение.  В Лыжном, спустя несколько часов, поднялся ветер. Было не по-зимнему тепло и сухо. Распускались почки! Все говорило о том, что зимы  не будет, но в конце января она все же пришла.
Андрей сидел в машине. Над гробом, обтянутым красной материей, стоящим на двух табуретках, склонилась мать Павла. За ее спиной стояла Маша, а за ней дочка. Андрей понимал, что из-за Гамлета его не хотят здесь видеть.
Хотя, если он выйдет из машины, никто ничего не скажет. На лицах собравшихся Андрей заметил сожаление. На них также читались согласие и смирение с приговором судьбы. А также с мнением, что покойный был слишком горяч и слишком быстро вспыхивал, чтобы спокойно прожить долгую жизнь. В толпе каждый на свой лад перессказывал случившееся.
Он ему сказал:
– Если ты меня хоть пальцем тронешь, я тебя убью! И убил же! У покойного затвор заклинило.
– Судьба-злодейка.
– Выходит, он хотел убить, а убили его.
– Вот только не пойму, зачем тот контрольный выстрел делал. Видно, сильно ненавидел. Заклинило парня!
– Говорят, переклинило конкретно, аж крыша съехала. Он сейчас в клинике на психиатрической экспертизе.
– Знаем мы эти экспертизы. – и уже на полтона тише: – Андрей ради братца уж расстарается.
– Ну, ты ранил, так тащи в больницу. Так нет, добил. Нелюдь! Теперь аффект трудно будет доказать. Хладнокровно добил человека. Не по-человечески, жестоко поступил.
– Да что толку добивать, если уже шею поломал.
– Ну, он же не знал, что сломал. А так, наверно, думал: придушил и.
– Сейчас за деньги все, что хочешь, сделают. Тем более за Павла, кроме его пацанов, и постоять некому. Мать не в силах.
– А мне всегда казалось, что Павел жизнерадостный пацан.
– Да нет, это только видимость была.
– А я слышал, что они вообще родственники были по жене, – посмеиваясь в усы, шептались мужички.
– Да, да, так и есть, в точку попал. Я тоже слышал, что они бабу не поделили. Я всегда говорил, что все в этом мире из-за баб.
– Тихо, тихо, прощайтесь же. Хватит сплетни разводить.
– Без женщины здесь не обошлось. Один лежит мертвый, а другой – в тюрьму. А она себе еще одного найдет или одну. А вы что не слышали, что ей и мужчины не нужны.
– Вот и говорю же!
Андрей сидел в машине и рассматривал пришедших на похороны.  Жалея склонившуюся над гробом, тихо плачущую мать Павла. Андрей не знал ее раньше, но мог предположить, что когда-то она  была маленькой ювелирной женщиной, и лишь к пятидесяти  раздобрела, но до разумных пределов. Судя по лицу, добра, в душе крестьянка, и от этого вечный бардак в одежде. Дома ходит в засаленном халате. В меру воспитана, сдержана, не предприимчива, скромна, надежна, как пирамида.
В одежде безвкусна, собственно, как и ее покойный сын, у которого часто то пуговицы нет на рубашке, то кантики засаленные, брюки плохо выглажены. Главная страсть жизни – повозиться в земле. Этого у них, коренных, не вытравить. Кровь берет, и никакие компьютеры не помогут, и технологии не вклинятся между счастьем повозиться  и собрать урожай.
Прямая связь. Пастораль. Обстановка спокойная. Андрей оплатил похоронные расходы и предложил «откупные» за Гамлета. Мать отказалась, а Маша согласилась. На могильном камне написали: «Здесь покоится верный сын и пламенный борец с мировой буржуазией – Павел Морозов, отдавший жизнь за дело революции!» «Что пишут? Сами-то понимают», – удивился Андрей.
Голова у Андрея болела не только за Павла или Гамлета, но и оттого, что Маша, школьная подруга Ленки, оказалась женой Павла. На его руках остался Ангел, а наркотическая кома брата довела Лену до нервного срыва. За экспертизу Гамлета просили пятьсот долларов за слово заключения. Адвокат объяснял:
– Статья серьезная.
– Делай все, чтобы вытащить, – просил Андрей адвоката, того самого, который когда-то не принял Гамлета в адвокатуру.
Андрей, простясь с Павлом, поспешил по неизменному маршруту. Сначала к Гамлету, который замкнулся и в ответ на его «Как дела?»  Только один раз и ответил, и то, только когда Андрей прямо спросил: «Зачем добил?»
Гамлет, комкая носовой платок, прошептал: «Чтобы не мучился. Фильмы про войну надо смотреть!? Раненый  просит добить. Вот и он просил». – «А где ствол?» – «Не знаю». – «А кто знает?»
Гамлет больше не проронил ни слова, погрузившись в процесс рассматривания мозаики, сложившейся в нем из дней собственной жизни, которую он не так давно заново открыл и удивился, сколько там намешано бытия, которое находилось как никогда близко и бесцеремонно держало за  кадык.
 А молчал без упорства, легко и непринужденно, словно это и был язык его общения. Он не потерял способности разговаривать, а так беззвучно и разговаривал. Андрей не понимал брата. И за минуты нахождения рядом уставал оттого, что тот молчит. А Гамлет на самом деле рассказывал, но очень медленно, совсем не успевая за временем, летящим сверх звука. Вместо размеренности время требовало резкости, а вместо слов – золота. Много золота, много слез и полных рек  крови. А он мог только меньше слов – больше дела, мало говорить – много делать.
На глазах Гамлета язык видоизменялся, усложнялся, разбухал и специализировался, утратив первоначальный сакральный смысл тайного контакта. Сейчас язык все больше разделял людей, становясь узкоспециализированным, кастовым орудием определенных групп, объединившихся преимущественно для зарабатывания денег, разные там юристы, экономисты, инженеры, статисты, изощрились не на шутку.
Утратив роль палочки-выручалочки, притупив остроту и крайнюю необходимость, по которой и прибегали к его использованию, когда больше не находилось способа договориться. Когда-то только избранные умели читать и писать. Большинство же воспринимало все на слух либо через фрески в храмах.
Еще не вошло массовое использование письменного общения, а значит, и не произошла девальвация смыслов. Гамлет копил несказанные слова, как граммы тротила, постепенно собирая в адскую машину, и, подобно Борису Савинкову, готов был нести смерть классовым врагам. И как будто еще и поэтому решил молчать. То, что случилось, он не мог объяснить словами.
Одно он знал точно: если б не он, то Павел его, если не пулей, то рукояткой пистолета или своим нечувствительным к боли кулаком. Точно. Пары ударов в висок или в основание черепа хватило, чтоб разрушить. 
Про Лену Андрей не рассказывал, а Гамлет и не спрашивал. И после нескольких минут очередной молчанки,   оставлял гостинцы и уходил.
Гамлет оставался один спокойно, без сожаления, не то, что в детстве. А сейчас не мог видеть и почти уже ненавидел брата за то, что тот приходил. А у Андрея, наоборот, как-то все таяло. И, когда оставлял Гамлета, сжималось сердце, как будто возвращался в детство, когда уезжал к бабушке и оставлял Гамлета один на один с пьяным дядей Сашей и мамой!
Андрей ехал к Лене. После передозировки Александра она и не заметила, как случилась перегрузка. Много накопилась и в один день, расплылось, опоры не выдержали и зашатались. Ей вдруг показалось, что Сашка умер, хотя Андрей не раз говорил, что он выжил и находится в реанимации. Дальше – больше. 
Пролеты моста рухнули в реку бессознательного хаоса. Она, как сейчас, видела крепкий на вид мост, бетонный скат к реке, расписанный влюбленными. И тогда, и сейчас она спрашивала себя, смогла бы вот так написать имя любимого огромными буквами на асфальте. И понимала, что нет! Нет! Гамлет смог бы, а я нет. Я была далеко от таких проявлений, еще дальше, наверное, чем от меня сейчас  Магелланов пролив.
Она вспомнила, как в школе ходили к подружке мерить лифоны, привезенные  мамой-спекулянткой из Москвы. И так примеряли не спеша, по-смешному. И ни у одной еще грудь не сформировалась. Прикладывали и смеялись, играя во взрослых. Ей много что вспоминалось, но везде как рекламная заставка Билайна появлялся родной, улыбчивый, Сашка. Она просила его остаться, но он все равно уходил.
Вспомнила о маме, которая поучала: «Погуляй, погуляй, успеешь еще хомут нацепить. Нагуляйся, как следует, чтобы потом, в замужестве, не жалеть и налево-направо не глядеть. А то знаешь, как бывает, нарвешься на дурака, наплодишь ему с дури и потом будешь  терпеть, а для себя пожить уже некогда. И чему мама учила, глупая баба. Вот и погуляла, и нагулялась по полной, аж по самые гланды наглоталась, что бежать пришлось и следы заметать от ухажеров.
И вот всегда так. Что за незадача? Столько мама хорошего сделала, а вспоминаются гадости, оттого что они и плавают на поверхности – бери и пачкайся. А доброе из раковин выковыривать приходится, как жемчужины, а не всегда получается – глубоки раковины. И дальше, чтобы успокоиться и заглушить волнение, пила «Тазепам» по очереди с «Седуксеном», «Кетанолом» и еще чем-то. Где я? Кто я? Что за проблемы? У меня нет проблем. Подумаешь, брат умер от наркоты. Передоз хапнул. Козел ненадежный!
Сбежать от проблем решил и сбежал, а меня бросил. Все бросили! Одну оставили. Мужики называются! Да и бабы не лучше! Ну и что? Хрен сломаете. Подумаешь, муж пропал без вести и сын болен! Все это херня! Поняли? Шло бы все на. Есть куча других людей, но мне почему-то нужны они. На кой они мне сдались? Нахер все, торчи все колом. Боль, не боль!
Она уже не замечала, что говорит.  Ехала в автобусе и видела ту, с которой  многое связывало. Все в ней прекрасно: и фигура, и волосы, и походка, не говоря уже о лице. Вот только глаза не голубые, а светло-карие, как у голубей, и какие-то размазанные, как у потаскухи.  Видно, что плакала. И вся разница. И сразу не она, и сразу нежеланна. Не хочу такую лахудру. Иметь – так королеву.
И поэтому не окликнула и не припала к припухлым устам.  Уже вовсю болтала несвязную околесицу. Прохожие оборачивались. Через несколько минут из глубины подсознания снова всплыл брат Сашка и улыбался, словно, наконец, получил то, чего долго хотел. Она пила таблетки, запивала коньяком, принесенным Андреем перед отъездом в командировку.
Забывала об Ангеле, который тихо, как бледная тень, как ягненок, потерявший ярку, блеял, привлекая внимание хищников, и незаметно, голодный и холодный, ходил за ней по пустой квартире, а желтая женщина и синий демон все сужали и сужали круги и уже готовы были напасть. Он что-то жалобно просил, что-то говорил сквозь шум телевизора.
– Мама, я кушать.
Она не слышит.
– Мама, я в туалет.
Она глуха! Несколько раз она, не заметив, наступала ему на ногу. Он падал и плакал от боли. Она кричала:
– Козел ты! Сука, недоделок! Пошел в жопу – там твое место, дохлятина.
Толкала, он падал. Орала, чтобы не путался под ногами, не мешался, а то раздавит. Она еще приходила в себя, но все реже. И даже в такие моменты не вспоминала про чахнущего Ангела, про его диетпитание, таблетки, не говоря уже о многом другом. Говоря вслух, причитала, кричала, что не верит, что Сашка наркоман. Как это может быть? Он же никогда-никогда?
Ему вкололи насильно. Его убили! Все переплелось и стало похоже на фарш, из которого торчали лица, события, руки, ноги, головы, многоэтажки, гробы, скелеты кошек – все, что угодно, но только не ее беспомощный, просящий кушать, ребенок. Она занята собой, и не до него.
В один из дней мимо нее тихо прошел Андрей и унес обессилевшего Ангела. Она даже не заметила и не услышала его отчаянно тихих, обессиленных детских всхлипываний:
– Мама! Мамочка! Не надо! Мамочка-а-а-а!
Она не кормила его несколько дней. Он ослаб. Она не сопротивлялась, словно знала, что это не ее ребенок, а чей-то. А ее ребенок давно уже выздоровел и бегает по зеленым футбольным лужайкам под другой фамилией, именем и отчеством. Его подменили в роддоме.
Эта мысль овладела ей с быстротой снежной лавины, и она принялась с пеной у рта доказывать Андрею, что это так и есть. «Медсестра, сучка такая, подменила за бабки!» – кричала она.
Андрею ничего не оставалось, как поместить ее в клинику. Через две недели она пришла в себя и уже не утверждала, что знает истину. И больше не просилась на аудиенцию к президенту, чтобы рассказать ему об этой истине. Она забыла все свои тайные планы по переустройству мира. А еще, будучи не в себе, она уверяла, что ее Гамлет, если еще жив, – будущий лауреат в области.
Ангел – ну, такой выдумщик, весь в отца. Что не спросишь,  один ответ – «Ангел рад, Ангел рад». И даже если плачет, или пальчики от аллергии распухают и без таблетки «Супрастина» не обойтись, даже когда от страха волосы дыбом и надпочечники барахлят – все равно Ангел рад, Ангел рад. Вот и пробуй понять ребенка. У него три макушки, а это большая редкость.
Лена начала выздоравливать и замечать, что, когда писает в туалете, за ней наблюдают сразу несколько психичек и одна из них в желтом одеянии.  И по ночам она, нагнав  страху, приходит, и сдувает пылинки,  плохо гнущимися пальцами  ищет в ее трусах то самое древо жизни, которое растет из  п—ды.
А после сидит у окна и рассказывает лунным кратерам, похожим на глаза демонов, что родит ребенка от соседки, и он будет, как на картинке рекламы, прекрасным розовощеким малышом. А после всех, когда она уже засыпала, ее навестил синий демон.






102
ГЕРДА 2007
Врач внимательно смотрела на Лену и  спросила:
– Какая у Вас любимая сказка?
– У меня? – она ненадолго задумалась. – Кажется, «Снежная Королева», но не точно.
– «Снежная Королева»? А с кем Вы ассоциируетесь в сказке?
– Ну, наверно, с Гердой.
– С Гердой? Интересно, расскажите подробнее.
– Понимаете, Снежная Королева связана с образом холодной, неприступной матери.  Которая приходит и вместо того, чтобы забрать с собой, Герду, говорит, что ей нравится мальчик по имени Кай, кажется, он был Герде названным братом, но это не так важно, а важно, что в итоге она предпочитает не меня, а его. И  забирает его с собой. А это залет! Это травма! Это шовинизм! Понимаете!
 А Герда бежит за каретой, просит и умоляет, чтобы Снежная Королева забрала ее, но королева непреклонна и говорит, что ей нравится мальчик. Ей нужен сын, а не дочь! Тем самым мать отвергает дочь, предпочитая мальчика. И затем уже дочь совершает немыслимые подвиги на пути к царству Снежной Королевы, фактически, чтобы стать мальчиком и понравиться матери.
По сказке Герда находит и спасает Кая. Но для меня это не так. Для меня, Герда ищет не Кая, а свою мать – Снежную Королеву, которая вот так несправедливо предпочла ей сына! Она не только подсознательно, но и реально стремится к ней, но когда находит, выясняется, что Герда ее возненавидела!
– Интересная интерпретация.
– Мне и самой забавно. К тому же я только недавно все выяснила. А сформулировала более-менее , вот фактически у вас на глазах.
-Моя беда в том, что я так долго мучилась, находилась в неведении относительно процессов, происходивших  во мне. Говорила не о том, о чем думаю! Делала не то, что говорила, и обдумывала не то, что делала, и в результате находилась в сильнейшем противоречии с собой и окружающим миром. Мне многое было непонятно, и, к тому же, это незнание реально вызывало сильнейшую физическую боль.
Металась как полоумная и часто шокировала людей, действуя по методу принудительной диффузии, когда просто втыкалась в человека, сажала его на крючок и уже только потом сбавляла обороты, объясняла, ласкала, лечила нанесенные раны. Не все выдержали такую тактику. Многие, сломя голову, бежали прочь. И вот теперь, кажется, разобралась, поняла, и  стало спокойно.
– И как же это произошло? – спросила врач.
Но Лена как будто разговаривала сама с собой и пыталась объяснить себе то, что, наконец, поняла:
– Тогда, я помню, это было весной, по воле судьбы ко мне приехал отец. Понимаете, после стольких лет разлуки он, наконец, нашел в себе силы посетить меня. Вскоре после этого посещения он, к сожалению, умер.
Это была прощальная встреча. У меня не было обиды на него. Смотрела на него и видела себя. У меня не было к нему совершенно никаких претензий и никакого отторжения, как учила мама, что вот так долго он не приходил, что он нас не любит. Любовалась им и своим внешним сходством с ним.
Около двух лет назад совершенно случайно заинтересовалась теорией Фрейда, а у него, как Вы, наверное, знаете, все построено на либидо, на сексе, на замещениях и бессознательном. Совершенно не согласна, что некоторые его зовут старым развратником. Скорее всего, это люди, которые думают, что у них нет проблем!
– Да, интересно.
– И я начала читать и  интуитивно искать. Искала, сама не зная, что именно, но что-то связанное со своей ненатуральностью. Понимаете, всегда думала, отчего у меня вот так, на ровном месте.
Мама совершенно нормальная женщина, а у меня есть тяга к своему полу. Отчего я теряю голову от женщин намного сильнее, чем от мужчин? Никак не понимала, откуда во мне это взялось. Оказалось, согласно Фрейду, у меня присутствует неудовлетворенный, непогашенный «комплекс Электры».
Кажется, уже сказала, что внешне похожа на папу. А когда мне было пять лет, мама как раз разводилась с папой. Ну, понимаете? Скандалы при ребенке. Папа-интеллигент проигрывает нахрапистой маме-простолюдинке в способности уязвить посильнее и побольнее. Все растянуто во времени и длится месяцами, действуя угнетающе. Мама несколько раз на глазах выгоняла папу из дома. И в этот момент во мне, пятилетней, как сейчас понимаю, где-то на подсознательном уровне возник образ доброго, страдающего отца. И в результате произошла идентификация не с мамой, как это должно было произойти, а с отцом! Сколько себя помню, я всегда ненавидела мать за то, что она прогнала папу.
Разбираясь в учении Фрейда, со мной в один из весенних дней произошел инсайд – неожиданное прозрение. И, благодаря ему, вдруг совершенно явно поняла всю подноготную своих поступков и беспокойств. Понимаете, это же так просто. Оказывается, я всю жизнь искала для себя идеальную мать!
От этого и происходили мое томление и дискомфорт. А произошло то, что, когда, уже будучи взрослой, ко мне приехал отец и остановился на несколько дней погостить, мама случайно зашла в гости и, увидев его, сразу же преобразилась, как будто и не была пожилой женщиной, и накинулась на него, и начала все снова, как тогда, в молодости! Так некрасиво получилось.
Она требовала, чтобы он покинул квартиру. Видите ли, здесь ему не гостиница. И они снова, как в детстве, ругались и обзывали друг друга оскорбительными словами. От папы, конечно, этого не ожидала. Но с другой стороны, он уже был немолодой, задерганный жизнью мужчина.
И мама, как тогда, в детстве, прогоняла папу, но только уже из моей квартиры. И тогда я встала на сторону отца. На удивление, защищала его перед матерью. Мне вдруг стало ясно, почему я без памяти влюбилась в свою учительницу, в эту ни в чем не виноватую и ни о чем не догадывающуюся женщину. Искала в ней идеальную мать. Искала противоположность той злой, прогонявшей отца, а с ним и меня, похожую на него.
Вы не поверите, как мне стало легко и хорошо, когда это поняла. Летала как птица! Страхи покинули, и я находилась в полном блаженстве, оттого что докопалась. Теперь  понимаю, что в какой-то степени меня коснулась благодать.  Но это не может длиться долго.
И, действительно, через несколько дней страх начал снова заползать, и я снова опустилась на землю и поняла, что никакая не крутая, а так же, как все, обычная, но только уже чуть меньше фрустрированная, придавленная дискомфортом и непониманием, кто я есть. В раннем детстве вместе с «комплексом Электры» во мне развился отцовский вид поведения.
И от этого характер, брюки, зависть к пенису и ненависть к матери. И, действительно, вот сейчас вспоминаю, и мне смешно. А тогда вот, недавно, еще прошлой весной, я так, просто жутко, ненавидела мать. Но теперь, когда поняла, то успокоилась и перестала пугать взрослых женщин своим повышенным вниманием и действенными, ярко окрашенными, словами и чувствами.
– Хорошо, что Вы разобрались. Вы ощущали тягу только ко взрослым женщинам или и к молодым тоже? – поинтересовалась врач.
– Сейчас меня интересуют все больше чувства – возраст не имеет значения. А как все поняла про себя, так стало менее интересно, пропала непредсказуемость.
Повисла пауза.
– Думаю, все то, что я рассказала, останется между нами? Врачебная тайна,  и все такое.
– Даже не сомневайтесь.
– Никому!
– Конечно.
– Не подумайте, что я там чего-то боюсь или у меня какая-то мания преследования, или еще что.
– Нет, нет, ваши опасения понятны. В наше время, когда ничего святого, я вас понимаю. Все останется между нами.
– А мания преследования, в моем понимании – это что-то, типа игры в свою значимость. Когда человек хочет видеть свою значимость, которой на самом деле нет в природе. Ну, не добился высот и так далее. И тогда придумывает, что он кому-то нужен, что за ним следят, его прослушивают и все такое. Но в итоге, это оказывается блефом. К тому же попала к вам на почве нервного расстройства по поводу смерти брата. Это для меня невосполнимая потеря, и она всхлипнула.
Врач лишь секунду колебалась, сказать или не сказать. И, зная, что хорошие новости, скорее, полезны, сообщила:
– Не хочу Вас шокировать, но произошло счастливое событие – Ваш брат жив.
– Как?  Что вы говорите!? Это правда!
– Ваш брат Александр жив. Его откачали, но ему необходимо продолжительное лечение.
– Да! Вы, Вы! Спасибо Вам! – прыснули слезы, Лена плакала от счастья. – Господи, спасибо тебе, – благодарила она, при этом ни разу не вспомнив ни про Ангела, ни про Гамлета, словно их никогда и не было в ее жизни, а может, и в действительности. – Господи, как же произошло такое чудо? Мне же сказали, что он умер от передоза. Кто его спас?
– Его спас один из лучших в городе специалистов по интоксикации –  профессор Али Мирзага-Оглы.
– А кто он по нации?
– Точно не знаю.
– Странно все это.
– Что, странно?
– А то, что брат ненавидит нерусских, а спас его именно нерусский. Вот он, удивится, когда узнает.
– Да-а, так бывает.

Когда Александр, пришел в сознание и открыл глаза, ему показалось, что он попал в Ад, оттого что на него смотрел тот самый хачик, которому он тогда, уже почти восемь лет назад, воткнул  нож. Хачик отчего-то был в белом халате.
Саша  понял, что Господь приговорил его, по закону всемирного равновесия, к тому же самому наказанию, что он тогда сделал с ним. Сейчас его перевернут на спину, и хачик, никуда не спеша, воткнет ему в спину огромный  тесак. Как раз в то самое место, куда он воткнул ему! С божественной точностью, до микрон! Око за око! Зуб за зуб!
И когда его начали переворачивать на живот, Саша  стал потихоньку подвывать, еле сдерживая страх от предстоящей расправы. Попав в шкуру  жертвы, он от волнения потерял сознание, а когда проснулся, то был уже в палате и никакой боли в спине не чувствовал.
И все бы было хорошо, но в палату снова вошел доктор Али Мирзага-Оглы Мамедов, с которым у него еще предстоял разговор. Александр понял, что это не кошмарный сон и не ад, а самая что ни на есть реальность.

103
ПРОЦЕСС СТИРАНИЯ
Придя в себя, Лена притихла и стеснялась смотреть на Андрея. Она как-то пискляво просила его, чтобы он не рассказывал ей, что она говорила в приступе безумия. Стыд и страх душили ее. К тому же, нейролептики сделали свое дело, разровняв до нужной проходимости  ее психику.
Ее нутро требовало тишины. В таком состоянии ей не хотелось никаких воспоминаний. Вот только  болел задний проход. «Значит, синий демон мне не приснился», – осторожно, вспоминала она. Брала зеркальце, пряталась в укромное место и рассматривала. Но все было в порядке.
Вечерами, замирая в одной позе, она стояла так, глядя в никуда. А очнувшись, шла по квартире, делая это, как ей казалось, тихо, а на самом деле позади оставались разбросанные стулья, битая посуда, скомканные, как тряпки, китайские ковры и перевернутые столы. Ложилась спать беззвучно, не попрощавшись. Андрей шел за ней, следя, чтобы она случайно не повредила свою прекрасную белую кожу. Аккуратно притрагиваясь к плечу, спрашивал:
– Что с тобой? Что ты такая?
 –Не знаю. Я теперь ничего не знаю.
– Тебе скучно ?
– Не знаю.
– А что же ты знаешь?
– Еще ничего не знаю, кроме того, что все тело ломит, и вообще, отстань, пожалуйста. Ты, наверное, уже слышал эти сплетни, что я теперь сумасшедшая сучка! И меня имеет демон! И вообще у меня нет высокой цели.  Нет никакого смысла, и я ни к чему не стремлюсь, кроме спокойствия. И срашно боюсь рецидива.
Андрей не сказал ей, что нашел Гамлета, чтобы не вызвать дополнительных переживаний. Да она, судя по всему, и не очень хотела. Ей вполне хватало и его. На  удивление она не спрашивала  и про Ангела.
А он не рассказывал, точно зная, что он существует и что он не автоматизированная программа и не пароль или электронный адрес, а живой ребенок, которого невозможно удалить с помощью чистильщика реестра, отредактировать или избавиться при помощи действий стирания. Он нашел для него, как ему казалось, хорошее место, поместив в элитный детдом, где он круглосуточно находится под присмотром опытных специалистов.
Сегодня 20 декабря. С утра в Таиланде объявили военный переворот. Андрей с Леной загорали на пляже. Ангел в интернате. Даже при отличном диетическом питании все равно тает на глазах. Процесс стирания запущен в тот момент, когда он перестал быть нужен  родителям, запутавшимся в  жизни. Кто же он на самом деле – человечий сын или Ангел? Конечно Ангел!
Тайский генерал, стоящий во главе переворотчиков, скромный, с одухотворенным лицом, пожилой человек. Сообщил, что отправил правительство в отставку с благоволения короля. Отправил за коррупцию, кумовство и воровство бюджетных средств. Все прошло тихо и незаметно для туристов. Андрей заметил Лене: «У нас бы все перекрыли! Начали с издевательств и сведения счетов, и не обошлось бы без многочисленных жертв».
После освобождения, Гамлет намеревался вернуться к Маше, тем более что она ждала. Ангел как-то незаметно исчез из их жизни, и, как ни странно, его никто не хватился. Лена после лекарств, что-то с трудом вспоминала, но с каждым днем все меньше. Однажды ей принесли конверт, открыв который, она прочитала: «Уважаемый Ангел Гамлетович! 1 октября отмечается День пожилых людей. В эти дни представителям старшего поколения уделяется особое внимание. Конечно, мы в нашей стремительной жизни не всегда находим время на то, чтобы помочь старикам, даже чтобы просто вспомнить о том, что самое главное для них – это простое человеческое общение» и так далее. И внизу: «С уважением к Вам, депутат Государственной Думы Андрей Заморокин».
– Андрей!  Смотри.
Андрей взял письмо, прочитав, криво усмехнулся и порвал:
– Ребенка со стариком перепутали! Дауны. – усмехнулся он. – Не обращай внимания. Это ошибка. Всего лишь ошибка. И ничего, кроме ошибки, моя дорогая. Ирония судьбы так сказать.
– А у меня для тебя новость, – произнесла она.
– Да? Слушаю.
Лена в задумчивости жевала губу.
– Говори, говори, слушаю!
– Кажется, я беременна.


104
БОЛЕЗНЬ
За окном Гамлет увидел ворону, чистящую клюв. Удивился  сноровке. После приема лекарств представлял, что лежал, на теплом песке южного моря. Не спешно, дышал утренним бризом. Нахлынувшая волна доставала до макушки и отступала. Елена появлялась каждый раз в тот момент, когда Гамлета  тянуло к раскаянию.
– Вот скажи, Гамлет, случалось тебе применять насилие? Или, скажем, меры  воздействия по отношению к женщине? Ребенку? А может,  еще к кому?
Гамлет, услышав про ребенка, неожиданно поперхнулся и закашлял. Кашлял, пока горло не прочистилось. Из уголков глаз появились слезы. Вытираясь рукавом пижамы, он вдруг затараторил:
– Я не хотел! Держал себя, но не смог сдержаться. Говорил же Ангелу, что, если уж за что взялся, чтоб делал от  души и потом не говорил: не смогу, не сумею, не получается. Представляете, как мне  совестно за его слабость. Слабак! Сначала бросается, сломя голову, а столкнувшись с трудностью, останавливается. И я, признаюсь, не сдерживался и давал ему не сильные подзатыльники. Несло меня! «Не можешь, да? Не можешь?» Тогда получай! Зачем тогда брался? Чтоб меня позорить, да!?
Вот тебе урок! И сказал: «Еще как сможешь! Лучше делай! Взялся – так делай, как хочешь! Понял?! Пока я с тобой по-хорошему разговариваю». И, было дело, запугивал и уводил чуть в сторонку, и заставлял четко, вслух, повторять: «Я смогу, я сумею. Смогу, все сумею. У нас нет слова «не могу», а есть только слово «могу». Могу любой ценой, смогу!» И так сто раз, и двести.- Могу, смогу, могу!-
Раскаиваюсь, хотя точно знаю, что делал правильно. Мне жалко, что так  получилось. И что обижал своего негритенка.
– Постой! Какого негритенка!? В каком смысле?
– В каком?  В  прямом! А-а, Вы же не знаете! Я вам не рассказал, что где-то до пяти лет, в зависимости от времени года, Ангел менял цвет кожи, расу и даже вероисповедание. Соответственно, и разговаривал на разных языках.
– Так, так.
– Ну вот, хотите – верьте, а хотите – нет.  Зимой он  был белый, весной – желтый, летом – черненький, такой мулатик-шоколадик, а осенью – краснокожий сын Чингачгука.
– Да что ты говоришь? Это невероятно!
– Правда, правда, хотя это похоже на сказку. Но честно, не вру. Так было.
– И сейчас это можно увидеть?
– А вот сейчас он перестал меняться. Пигментация стабилизировалась и, сезонные изменения прекратились. Он стал похож на нас.
Волосики выровнились и, на удивление, заколосились пшенично-русым цветом, а кожа стала белой со здоровым румянцем. Откуда все взялось, и сам не представляю. Чудеса, да и только! Ангел – он и есть Ангел! А то, бывало, поначалу, когда все началось, и мы еще не знали, что он Ангел, я злился и Ленку мутузил за то, что она произвела на свет не ребенка, а все человеческие расы в одном флаконе. Обзывал ее плохими словами.
Бывало, только к намазу привыкнешь, так тут уже жертвоприношения майя в ходу. И не боялся – резал бритвой лягушек и жуков сотнями. Все говорил, что в жертву богам ничего не жалко. В тот период мальчишка становился свирепым воином. Потом майя сменяли спартанец, римлянин, гот.
Католицизм в нем спорил с православием, наступали расколы и прочая смута. Ну, а весной, только-только подсохнет земля, начинались медитации и мантры. А мессы сменялись буддистским «О-о-о-оммом», плавно переходящим от ямы к нияме, выполняя сложнейшие асаны. А у меня была мысль: раз уж так вышло, и судьбой предначертано, то на феномене стоит заработать, как пить дать, стоит.
Лена поначалу упиралась, объясняя это страхом перед спецслужбами и другими страшными людьми, но затем одумалась и поддержала. Но ничего не вышло, потому что все изменения вдруг прекратились, и он стал обычным ребенком.
– А о насилии?
– Да какое там насилие! С моей стороны это, скорее, всегда был судорожный спазм и  ответ на агрессию. Желание перекрыть ее в свой адрес предупреждающим лоу-киком. Таким, знаете ли, предвосхищающим мао-психо-ударом, толчком, тычком, чтобы пересилить собственный страх.
 Стыдно, конечно, и больно рассказать, что несколько раз не выдерживал и поднимал руку на пьяную мать. Орал что-то, типа: «Когда ты, тварь, пить бросишь!» – и тащил ее за шиворот по полу. Она в ответ посылала, куда подальше. Снова тащил! Она сдирала кожу на коленях до крови, оттого что упертая, блин, когда выпьет, и вырывалась, и дралась. А знаете, в гневе не замечаешь. Кричишь: «Угомонись!» Но она пьяная к тому времени уже представляла собой какой-то нечеловеческий концентрат из визга, перегара и костлявого тела. А потом  сам же и лечил!
Она буровила не пойми что, и давал несильные, но хлесткие, пощечины. Щеки алели, саднились, а она пьяная все болтала, че не попадя. «Ты хули меня, бл-ть бьешь?» – «Ах так! Ругаешься? Получи еще. Ведешь себя как » И, уже не в силах вразумить и не желая больше бить (ладони горели), со всех ног убегал к реке, на тренировку, к бабушке, к черту лысому лишь бы не видеть и не слышать, ее бред –
– А со сверстниками?
– Да, было много чего. Одному очки случайно разбил, ничего особенного.  Все больше заступался. Время такое. Пионер – всем ребятам пример! Такой мазохистский кайф. Одноклассники же через одного отморозки и дегенераты. Им, блин, человека ударить от нечего делать, старику или учителю сзади на пальто харкнуть – милое дело. Обхамить, своровать – легко, как два пальца. Мрази, одним словом, фашисты недобитые.
Рэкетирами хотели стать, но обломились. Как оказалось, кишка  тонка. Там спортсменчики, боксеры, борцухи нарисовались, а наши куряшники, типа, за спинами урок, с ножичками и пистолетами. Дриснули, когда хорошо по бороде получили. А те спортсменчики и сами для вида на первых порах рядом с урками стояли, так и нахватались, как базар вести.
А наши школьные нелюди только и умели, что слабых дрючить. Не знали они, что большие деньги с бухты-барахты не даются. Для этого не только мозги, но и смелость нужна. А вот одного слабака найти в школе и хором дрючить – это для них легко. Просто так, ради прикола, сначала заставили воду пить из унитаза в школьном туалете, а перед этим под пинками ползти по грязному, засранному полу. Знали, что парень без отца, с одной матерью-дворником. И ничего – тишина. Только страх.
Теперь я дотюкал, что они оргазм от  издевательств получали, маньяки.  Потом узнал, что они за школой его по очереди насиловали, а уже ближе к вечеру, когда проголодались и эйфория безнаказанности достигла высшей точки, хотели  расчленить и съесть. Но в тот момент, когда на пустыре у мельницы развели костер и готовились произвести заклание ударом кирпича в основание черепа, кто-то из авторитетных бродяг заявил, что его мясо осквернено их же спермой, и поэтому жрать его – западло.
Как отрезало. Все это время жертва стояла на коленях и безропотно ждала участи. После инцидента, чтобы не посчитал себя совсем обойденным, ему обещали, несколько дней не трогать, но таскать портфели блатным пацанам он все равно обязан, а другие пока обойдутся. И еще, портфели он теперь должен таскать в перчатках, так как его руки держали их , и не должны касаться чистых ручек портфелей.
 А зло – оно разное. Бывает грязное, порнографическое, пахнущее человеческим калом и беспомощностью, а бывает чистенькое, обаятельное, обоснованное и почти что справедливое. Но оно все равно есть то, что нарушает вселенское равновесие.
А мы уже знаем, что бывает, если в душе обывателя нет равновесия: он поддержит любого, кто его в нем восстановит. Поэтому хоть и запутался, и плутал, но уже знаю, куда Вы ведете.
– И куда же?
– Вы хотите знать, как же я смог убить  брата-близнеца.
– Отчего же ты так решил?
– А вы что, Библию не читали?
– Почему же, кое-что читала.
– Про Каина слышали?
– Слышала.
– Вот и представьте себе. Я долго упирался, терпел, думал, пройдет во мне это бешенство к Ленке – девушка брата все же. Но не прошло. Луна уже восьмирилась. Лицо в лицо людей не замечал, а если замечал, то не узнавал, шел мимо как псих и не откликался. Что-то неудержимо влекло.
Я сторонился, и меня сторонились. Сон исчез. Круглосуточно бодрствовал, а вместо сна ровными волнами шли стихи. Вот до чего довела и приплюснула. Жизнь стала неинтересна. Неумолимо тянуло только к ней. И это в семнадцать-то лет! Любой ценой проникал в ее компании, притирался, сидел смирно, чтобы не выдать себя. Боялся раскаяться, перед Андрюхой, что в фантазиях уже раз сто не только целовал ее.
Она заметила. Этого нельзя не заметить. Это было видно и читалось жирным шрифтом и уже невооруженным глазом, и страшно фонило, создавало шумы, мешающие нормально жить.
Андрей, как специально, ничего не замечал. Сейчас думаю, что, если б на раннем этапе, пока все не зашло черт знает куда, он узнал бы и как дал бы  по загривку. Тогда, возможно, и понял. Но не факт конечно. Но этого не случилось. А Ленка уловила и, на мое спасение или погибель, тоже заболела.
Заболела, конечно, громко сказано! Скорее, не смогла пропустить такого своего почитателя и ценителя. Вместо легкости и веселья, идущих с  Андреем, она оказалась в циклоне грусти, сквозь которую проблескивали лучи чего-то совершенно  нового для нее. В те мгновения в ней и во мне все парило и примерзало, словно холод страха и стыда перед Андреем соприкасался с нашей жарой, образуя страшной силы и скорости завихрения. Ее запах подавлял мое сопротивление. Тем более когда она жаловалась, что Андрей ее обижает, готов был встать за нее!
При виде друг друга мы радовались и почти  теряли сознание. Когда прикосались  друг к другу, пол уходил из под ног и не замечая что уже лежим, становились одним целым. Торнадо возникали внутри, но никто, кроме нас, пока об этом не догадывался. Нам нравилось противоречить всему. Это было захватывающе легко и необычайно. Нравилось ей это или не нравилось, я не знаю, но она уже не была хозяйкой себе. Ее уносило на льдинах в открытое море и вертело порывами ветра в объятиях. Это был, как понимаю, своеобразный экстремальный сверх серфинг. Она, как и я, падала и вставала. А тут стала падать с огромной высоты и, каждый раз мягко приземляться в травы. Фокус любви захватил ее.
Наспех передохнув, возвращалась, чтобы вновь прокатиться на гребне волны. А я продолжал грустно смотреть прямо в центр ее сердца, как будто гадал, в какой части его мое место, а на самом деле, смотрел прямо в прикрытую одеждой. 
И она это видела и уже сама не могла оставить меня без ответа. Взвешивала  шансы на спасение, но понимала, что уже не сможет. Все меньше улыбалась Андрею и все больше сидела рядом со мной, подстраиваясь под мое дыхание. Я чувствовал это волшебство. Но как уйти от Андрея? Незаметно уйти не получится. Как оторваться от его чудовищной силы гравитации? Юпитер! Она не знала и все ждала, что это дело со мной  прояснится, пройдет, но оно все усиливалось и наливалось решимостью.
 А я только курил и писал стихи. И такие глупенькие, затрапезно страдальческие, не отражающие и тысячной доли переживаемого мной, что  самому было противно читать, и рвал в мелкие клочья, и снова писал, боясь признаться в полном отсутствии таланта. По ночам стонал, вопрошая: «Да что же это ? Неужели, это и есть, любовь?»
Одновременно было радостно, что она, наконец, посетила, и горестно, что вот так угораздило влюбиться в девушку брата. В один из дней  спросил ее:
– Ты со мной?
– Да-а-а.
– Тогда уходи от него! Не могу больше терпеть и видеть, как ты с ним.
– Боюсь, потерпи еще немножко.
– Хорошо. Но только не целуй  при мне – я умираю в этот момент.
– Ладно.
– И еще! Если это затянется,   за себя не ручаюсь.
– Не-ет, не-е надо.
Мы начали тайно встречаться, и так длилось почти год. Андрей ничего не замечал. Или только казалось. Через год не выдержал и, будучи совершенно трезвым, ведомый внутренним огнем, наконец, признался:
– Андрей, я люблю Лену!
Андрей побледнел, и его улыбка медленно, по мере того как я держал паузу, сошла с уст. Казалось, что он знал и уже долго ждал этого признания, но, когда оно произошло, он растерялся:
– Любишь? И люби, кто тебе запрещает.
– Ты не понял! Люблю  по-настоящему. – на этом Гамлет запнулся.
– Что, что? Договаривай!
– Я хочу на ней жениться!
Наступила пауза.
– Стой, как это? Это невозможно.
– Почему?
– Потому что она моя.
– Как знаешь. Только она меня любит.
– Что? Это она тебе сказала?
– Да!
– Гляжу, у вас тут заговор!
– Как хочешь назови, а только.
– Да ладно, Гамлет. Слушай ты этих девчонок, а особенно красивых. Что им взбредет – угадать невозможно. Мозги так прополощут.
– Нет, ты не о том говоришь. У нас все серьезно. Так что. Я больше не могу молчать.
– Ну, Гамлет, может, хватит. А? Что ты привязался? Мало ли я кого люблю, но молчу.
– Жить так больше не могу! Пойми же, нам надо разобраться: или ты, или я.
– Ну, хватит, хорош! Это уж слишком.
– Как знаешь. А только мы не можем друг без друга. А ты ее все равно не любишь!
Лицо Андрея покраснело. Он вскочил с дивана.
– А ты откуда знаешь, чтобы так говорить? Что ты понимаешь в любви?
Атмосфера запылала. Андрей яростно схватил Гамлета за грудки. Он не сопротивлялся. Ему как будто было все равно. Знал только: без нее уже никак. А брат кричал рядом:
– Ты что это, сынок, блин, говоришь? Что ты болтаешь?
– А то и болтаю, что не могу больше в молчанку играть. Хоть убей!
– И убью!
– И убей!
– И убью! Ты, видно, парень, совсем с катушек слетел. Мою Ленку он захотел!
– Не хотел – так получилось!
– Вы что, трахались, за моей спиной?
Гамлет опустил глаза.
– Ну что молчишь, паскуда? – Андрей тяжело дышал и несколько раз уже замахивался, но ударить не решался. Лучше бы действительно ударил. Только посильнее, прямо в висок.
– С ней разберусь, с сучкой.
– Не называй ее так.
– А кто она, по-твоему, раз такие вещи промеж братьев делает?
– Попробуй тронь!
– И трону!
– Не тронешь!
– Да я вижу, она тебя заколдовала. Накормила своей.
– Хватит глупости болтать! Я же сказал, что не могу без нее.
Долгая пауза, потом Андрей развернулся и молча пошел, а мне показалось, что я все еще разговариваю с ним, а он со мной. Затем остановился.
– Ладно, живите, раз такое случилось. Только ко мне с этого момента больше ни ногой. Не хочу вас видеть! И с чего я, вообще, должен тебе верить? Где Ленка?
– Она больше к тебе не вернется.
– Ах, даже так. Что, уже и вещички забрала. Не придет – ну и пусть.
–Она ни в чем не виновата!
– Да, не виновата. Подставила тебе. «Перепихнулись» за моей спиной и возомнили. Любовь у них. Да ты еще ее не знаешь. Она тебе такое устроит, что ты вообще жить не сможешь. Повесишься от своей впечатлительности. Не по тебе она орешек.
– Пугай, пугай!
– Пожалеешь, да поздно будет, оттого что нельзя так в нее влюбляться. Оттого что ты-то всерьез, а она играет. Ей достаток нужен, и одной любовью ее долго не удержишь.
– Хватит! Это ты со зла. Обида в тебе говорит. А то, что дальше, я не знаю, а знаю, что умру за нее, если надо!
– Умрет он. А только ей и нужна твоя смерть, чтобы перед подружками хвалиться. Вот, мол, один умер за нее. Мертвый влюбленный! Ха-ха-ха!
Рыцарь, отдавший  жизнь за благородную даму. А, вижу, что ты и в правду невменяемый стал. Жалко мне тебя. Жертва ты!
Ты – глупый рыцарь, и поэтому  умываю руки, – и напор его ослаб, как будто он что-то понял про него и только поэтому отказался от борьбы.
– И правильно, – бубнил себе под нос Гамлет. – И правильно. Потому что я ее люблю, а ты нет!
Андрей отпустил их. За окном лил дождь. Гамлет вернулся к Лене уставший, но счастливый.
– Ну, что? – спросила она.
– Отпустил! – спокойно сказал Гамлет, заметив на лице Лены разочарование.
– Что, вот так просто и отпустил?
«А ты что хотела, чтобы мы поубивали друг друга?» – мысленно спросил ее Гамлет.
– А говорил, что любит? Вот и верь вам, мужикам!
– Не-е-ет, я. Я люблю. Люблю по-настоящему.
– Да уж, только говорите!?
– А что, по мне разве без слов не видно?
– Видно, видно, успокойся.
– Вот и мне все видно. Телепатия у меня к тебе открылась.
– Телепатия!? – с долей сомнения повторила Лена, удивляясь, как он слеп.
Вот так и произошло. Чуть погодя, Андрей все же подловил Ленку и избил до синяков. За что я и вызвал его на дуэль, и там убил. А после этого понеслось. Каин! Изгнанник, убивший брата. Но, видит Бог, не из зависти, а ради великой любви! Я не мог допустить, чтоб они поженились.
Понимаете, не мог. Поэтому специально тренировался в тире. Стрелял и стрелял, прежде чем вызвал брата на дуэль. Но только не подумайте, что преднамеренно. Скорее, это судьба. Потому что после него я убил еще много людей. Ни одно крупное заказное убийство не обошлось без моего участия. Видите как!
Получается, я уже никакой не глупый рыцарь и уж тем более не несчастный влюбленный. А Андрюха думал, что он такой крутой десантник, а Гамлет так  себе, стройбат, кирка, лопата, оружия в руках не держал.
Он думал, что Гамлет – слабак, фуфло. Клон! А не вышло, не получилось. И на-ка вот, выкуси. Как вкатил меж бровей в лобешник, он и ахнуть не успел. Хотел его сначала в лесу оставить, чтобы следов не осталось, но бабушку стало жаль – уж больно она Андрейку любила.
Врач записала: «Полное смешение и фрустрация. Выдает желаемое за действительное и, наоборот, действительное за желаемое. Убийство Павла Морозова выдает за убийство брата. Косвенно признается, что является наемным убийцей. Устойчивый бред.»
– Так, так. А скажи-ка, Андрей сейчас депутат? Что-то не сходится с твоим рассказом?
– Да так и есть. И что? А лично у Вас многое получается? Вам все понятно? Вот и мне непонятно, как это произошло, так как сам лично застрелил его на дуэли. А он в результате не умер и с пулевым ранением в голову умудрился стать депутатом. Так, думаю, не иначе он продал душу дьяволу взамен на бессмертие и блага жизни. Только думаю, что он здесь будет делать, тоска.
Что на этой грешной земле может заинтересовать, кроме любви, воспетой еще во времена царя Соломона? И представьте, как давно они истлели, а читаешь, и кажется, современники. Блин, ничего не изменилось: любят, с ума сходят, предают, заводят влюбленных рабов и так далее. И знания по-прежнему умножают скорбь!
Гамлет зевнул, отгоняя от себя мысли о том, что им с Леной надо бы разойтись много раньше, когда еще любовь была чиста, как роса, хотя она никогда не претендовала на стерильность. Но он верил, что если любишь, то простишь. Сразу после того как только первое недовольство проскользнуло в глазах, и это, на самом деле, означало, что любовь закончилась, и начались серые будни. А она оказывается не кончается.
Врач поняла, что разговора не получится, и засобиралась.







105
ВЕЩЕСТВО ДУШИ
Гамлет проснулся и ощутил в себе такое редкое за последнее время здравомыслие и спокойствие, что даже обрадовался. Ну ее, эту Ленку. Что я к ней прицепился? Что мне до нее и до ее  жизни?
С кем она и что – это ее личное дело. Любовь закончилась. Время другой любви еще не наступило. Я изменился, она тоже. Мы повзрослели. Может статься, что она беременна, и от этого в ней происходят пертурбации. Но даже это не заставит меня остаться рядом с тусклыми клеенками ее глаз.
Она ни разу не пришла навестить. Андрей уже двадцать два раза заходил и хлопочет, но это все равно его не спасет. «Ленка, Ленка. Пройденный этап.Чужое тело.» – внушал он себе. Вот только Ангел. Он уже большой! И теперь она не сможет упрекать меня, как я посмел бросить больное дитя.
Ангел не пропадет. Он же Ангел. И если это только нам показалось, то все равно ничего плохого. Может статься, что все, что с нами происходило, есть не что иное, как симуляция. Симулякр! Игра! Он есть, но его, нет. Он отрастит невидимые крылья и улетит по лунной дороге сквозь грозовые разряды в небесный край.
Мы воздержимся от взаимных упреков и не выплеснем на всеобщее обсуждение то, что  успели узнать друг о друге.
Когда Елена Николаевна зашла, Гамлет, как ни в чем не бывало, сидел, закинув нога на ногу, сосредоточенный, но, в то же время, благодушный, и непринужденно играл губами.
– Сейчас бы кофейку с коньячком, госпожа врач. Мы хоть и психи, но тоже люди.
– Да вы люди! – с этим никто не спорит, но кофе возбуждает нервную систему. Поэтому нельзя. Мы должны идти навстречу друг другу и понимать. Вот и твой брат Андрей этого сильно хочет. Он понял:
– А почему бы и нет. Я всегда готов! И правда, зачем загружаться: прав – не прав, черное – белое. Живи, как удобно, ловчи, забери последнее у ближнего и не переживай, что забрал, если можешь. Ничего не произойдет!
Право у сильного! Главное, чтоб было хорошо! Вот видите, как получается: его убил, а он живой. И выглядит как новенький. Блестит весь лакированный, как будто только что из косметического салона. И что, собственно, из себя строю? Претензии к миру предъявляю, тонкости замечаю, баланс ищу, а сам то жуткий брато -убийца.
А вот приходит момент, и человек отрывается на недосягаемую высоту богатства, а мы остаемся на земле. И все у нас трудно и тяжело, а у него легко и доступно. А потом и Ангел улетает, а с ним и любовь. Остаются только пустые хлопоты, дальняя дорога и казенный дом. Проигрывать тоже надо уметь! Достойно!
Жены уходят, роскошь сменяет бедность, и реже, наоборот. Живое вдруг становится неживым. И когда вам вдруг сказали, свободен, то не надо ворчать, а тем более скулить и проситься назад. Это вам любой психолог скажет.
Бегите, пользуйтесь моментом, благодарите, что судьба предоставляет шанс начать  с начала. Предоставляет шанс убежать с тонущего корабля. Эмоции. Психология. Больше иронии, больше позитива! В жизни важно найти своих. А если не нашли тоже ничего!
– И в чем проблема?
– В том, что если ты их нашел, то разочарований все равно не избежать, потому что эти чертовы смыслы у всех разные. И мало того, что  по-разному понимаем одни и те же слова, так мы, к тому же, еще замалчиваем, что не согласны, если видим, что в отношении нас человек заблуждается, но эти заблуждения в нашу пользу. Если сулит выгода, никогда не признаемся в подвохе. Вместо того чтоб сказать, что человек нас не так принимает и что мы другие, мы не такие в действительности, мы даем ему возможность заблуждаться и дальше. Тем более если отношения нас приукрашивают, приписывают нам  положительные качества.
Хотя,  прибедняться. Каждый считает, что  положительные качества в нем есть. И есть же, вот только страх все портит. Почти всегда все делаем с меркантильными соображениями. Как не крути ищем выгоду.
Держим человека в орбите, вцепившись клещами, пока не попользуемся вдоволь. А от этого у него, да и у нас, столько времени теряется и столько тратится доброты, что потом с трудом восполнимо.
А как попользуемся, тогда и отпустим, понимая, что причиной такой странности часто является влюбленность и желание дружить, а может быть, и настоящая любовь. Если любовь, то она говорит: «Нафига смыслы и их расшифровки, и тем более разное понимание. Все люди – братья. И все!»
К черту границы и туда же вероисповедания. Рушим касты и сословия, ощущаем божественное наслаждение и силу свободного вселенского  добра и света.
Любовь на какое-то время все изменяет и заменяет, по сути, становясь живой водой в венах. А вы знаете, что я открыл новое вещество?
– Нет. Впервые слышу! Ты  серьезно?
– Представьте, почти  как Менделееву приснилась периодическая таблица, мне приснилось вещество души.
– И что?
– Дальше я думал, как назвать это вещество. И вот как-то на досуге, слушая музыку «Secret Service», начал вслух перечислять газообразные вещества: кислород, углерод, водород. И сложилось – Ангелрод. Это, ни больше, ни меньше как вещество, которым заполнены Ангелы.
– А почему бы  нет?
– Все же хорошо. Вещество Ангел-род. Жестковато, конечно, для слуха, но… Формула получения засекречена мной, да и с названием еще точно не определился. Возможно, я назову его Ангел-рад, как любит говорить сынишка. Или, к примеру, Ангел-роз, ангел-лайт, ангел-лайф.
– Ясно, хорошо. Ну что, Гамлет, тогда с выпиской тебя! – спешила врач, пока новые откровения Гамлета окончательно не убедили ее, что он действительно болен. А легкий налет невменяемости она вполне допускала.
– Большое спасибо, Елена. Теперь Вашими стараниями у меня на руках желтая справочка  имеется.
– Да зачем тебе, Гамлет? Ты хороший человек, и больше наговариваешь на себя. А мысли и слова они, говорят, материализуются.
– Вы меня еще не знаете! Мне 34 года, в пятнадцать лет я звал любовь. Она пришла и вот уже успела уйти. Сейчас же я хочу иметь деньги. Много денег. И думаю только о них. Но они никак не приходят, они не материализуются, они напрямую зависят от моей энергии, а ее мало.
На следующий день после выписки Гамлет пошел в паспортный стол и написал заявление о смене фамилии. Еще через некоторое время ему выдали новый паспорт, где было написано – «Гамлет Ангелрод». Зачем он это сделал, он не понимал.

106
ВРЕМЯ ПРИШЛО
Найти клад сложно, тем более, если один раз, будучи ребенком уже находил. Не знал, что с ним делать, и в итоге его присвоил директор школы. Не жалел о потеряном, потому что точно знал, что обязательно найду еще.
А теперь, после того как  потерял Ангела, то больше не верю, что найду. Мне   кажется, что вместо него я уже нашел одиночество. В последнее время  вообще  ни во что не верю, и от этого  болит душа.
Все понемногу предают! Душа собирается гримасой в самых неподходящих для этого местах и не только лица. «Ангел не со мной. Ангел с Андреем и Леной» – страдал он. Когда Гамлет узнал от Андрея, что Ангел в интернате, ему послышалось «в Интернете».
– Где, где? – переспросил он, не зная, что Лена до сих пор не в себе и даже не помнит, что у нее есть сын.
– В интернате – повторил Андрей по телефону.
Гамлет лишился дара речи.
– Мой сын в интернате?  Он же не может без Лены. Он умрет без нее.
– Не паникуй. Это не простой интернат. Ему там хорошо.
– Да прекрати. Как хорошо? Если не твой сын, то можно в интернат!?
А  может статься, что и твой. Ты же знаешь нашу пассию.
Андрей напрягся, шевельнул бровями, но ничего не сказал.
Гамлет, ни секунды не дожидаясь, развернулся и, сев на велосипед, помчался в ближнее Подмосковье, в санаторный интернат «Радуга».
Ангел чувствовал, как растут и крепнут его невидимые крылья. Раньше их незаметно, еще не ороговевшие, у спящего, обрезала Лена. Теперь же они росли со скоростью 2 см в сутки и через какое-то время уже приятно щекотали спину и плечи. А когда на одной из вечерних прогулок он почувствовал, что крылья  сползли и чиркают пятки, то выждал еще пару дней, когда они острой косой прошлись по траве, и тогда понял, что время пришло! И, несмотря на очередное носовое кровотечение и остаток слез жалости, как рудименты человеческой природы,  решил лететь.
В последнее время он внешне напоминал таявшего на глазах облачного зайчонка, хотя сам всегда ощущал себя канатоходцем, идущим по канату над бездной космоса, умело балансирующим, оттого что, в том числе и от него, зависит равновесие в этом хрупком  мире.
Взмыл легко. Взмахнул нереально легкими крыльями, хлопнув воздухом, расправил  над перелесками , не узнав себя, со словами «Спасибо тебе», одновременно посмотрел на рассвет и на закат, вылетел на опушку, и в лучах восходящего солнца, без подготовки, как завзятый дельтапланерист, полетел над поселковыми улочками. «Мастерство не пропьешь» – вспомнил он слова Гамлета, когда тот, изрядно выпивший, учил его чеканить с обеих ног. Так хорошо, он  так и не научился. Зато, кажется, летаю неплохо!
Ангел еще раз огляделся и, касаясь пальцами верхушек, полетел. Прекрасный лес детства стал мал, как лесная лужайка, а бескрайний небесный простор стал огромной родительской теплотой. Где-то позади, остался бегущий Гамлет. Внезапно он споткнулся и  кубарем полетел в траву.
Когда вращательное движение закончилось, то голова встретилась с булыжником, притаившимся средь травы. Теряя сознание, он расслышал – «Папа, спасибо». «Не улетай, сынок, не оставляй меня! Ты – мой единственный друг, – обливаясь слезами, мысленно просил бесчувственный Гамлет, беспомощно рыдая в траве и пребывая во власти солнечно земляничного небытия и глядя в облака.
– Мне будет одиноко без тебя. Мне будет не хватать тебя! У меня больше никого нет, нет, нет.»
Ангел летел над страной, над мутной водой Яузы, над Окой, и такой же Волгой. Над Стрелкой, над ровно расчерченными улицами, над автомобильными пробками, и суетливыми, почти бесполыми чинушами, которые на глазах перерождались, кто в монстров, кто в разбегающихся по своим углам таракашек, и лишь единицы оставались людьми.
«Ими правят оборотни, – грустно заметил Ангел. – А они и не догадываются». Дальше он летел над хорошими людьми. От них исходил чистый голубовато-золотистый цвет благодати.
Дальше снова над лицемерами, ханжами, предателями, продажными генералами, и выносливыми сержантами, над дождливой погодой, и долгой зимой. Все перемешалось, так что и не различить. Над малодушием, завистью, коварством, жадностью, сплетнями, и почти адским безразличием.  «Если б был человеком, – думал Ангел, пролетая над землей, – я бы никому не поверил, особенно сейчас.
Как можно доверять существам, обуреваемым инстинктами, но зависящим от разума? Порядка, как в басне здесь не жди. Поступков много, но только они не есть то, чего жаждет душа. И что они делают со своей душой, а особенно, с тридцати до сорока, разочаровавшись во многом, критикуя всех, кроме себя, или только себя, или только всех.
Не выдерживают гонки, разбиваются, так что только ошметки летят, и удивляются, оглядываясь назад, обремененные неверием, что это их, а не кого-то еще, охватывают припадки бешенства и болезненного бессилия.
Неужели, я все это прожил? Мне кажется, что это не моя, а чья-то другая жизнь. Настолько она, как размытая колдобинами, грунтовая дорога,  приходящая из неоткуда и уходящая в никуда.
Ангел еще со времен Адама и Евы не удивлялся, почему из чистой, белоснежной, накрахмаленной, пушистой материи духа люди вдруг сделали грязную, засаленную, пропахшую экскрементами, тряпицу. Это их батик, это их эстетика и их красота. Их смысл жизни – сделать из дерьма конфетку, а многие и наоборот.
Все, пусть замаранное, но натуральное. Задрапировать дерьмо, делая вид, что создаешь чистоту! Симуляция как смысл существования. Но, несмотря ни на что, было много хороших, не забываемых минут. Было чистое солнечное небо. С земли оно как-то по-особенному смотрится.
Папа и мама любили меня. Они делали все, что могли, но время и обстоятельства делали свое дело, и они не виноваты, что так вышло и они не смогли. Тяжело быть ребенком, когда прожил уже миллионы лет!
А тем более они, живущие всего каких-то семьдесят-восемьдесят лет, не виноваты, что устали друг от друга. Они думали, что если любишь, то все простишь и это на всю жизнь. Они считали, что, если любишь, легче жить. Меньше болит! Но  оказалось не так. Болит сильнее и никаких рецептов счастья не существует.
Скоро все наладится. И это тоже не факт. Ведь жизнь одна. И неизвестно, как бы я себя повел, будь смертен. Возможно тоже засуетился бы! Они только догадывались, что я не человек, но все равно относились, как к своему дитю. Отдавали все, что у них было хорошего и нежного. Так вышло, потому что должно было. Папа часто винил себя, говоря, что всему виной его плебейская кровь, которая время от времени дает о себе знать. Кто ему это внушил? Мама пользовалась его самобичеванием, переводя с больной головы. А он психовал и ругал себя за то что не может обеспечить ей комфортную жизнь, как она того хочет.
А его ревность к маме – это, вообще, лишь жалкая попытка оживить то, что ослабло. И поэтому папе часто доставалось от мамы. Вместо ласковых подушечек пальцев режущие в кровь осколки и цепкие ногти. Ему казалось, что она использует его. Знаю, как она любила его, но, увы, любовь, как и все живое, не вечна.
На пограничном  пункте его спросили:
– Как вас зовут?
– Ангел.
– Вы русский?
– Вообще-то, я уже не человек мира.
– Что, что? Вы не грузин случайно?
– Нет, не грузин. Но если хотите, то пусть буду.
– Что значит, если хотите?
– А то значит, что мне все равно.
– У Вас нет гражданства?
– Нет.
– Как, нет?
– А если сто долларов? – Ангел протягивает. Таможенник отворачивается. – А пятьсот? – и таможенник ловким, натренированным движением берет деньги.
 – Видел бы Вас старшой.
– Что?
– Да так, ничего.
– Так на нет – и суда нет. Вообще-то, это стоит дороже. Ну да ничего. Вот ваш паспорт. Счастливого пути и скатертью дорожка. Езжайте в свою солнечную Грузию, с которой у нас  проблемы.
Так Ангел  улетел, получив очередное задание.
А мальчик, тело которого он покинул, после отлета выздоровел и внешне стал совершенно другим, не похожим на прежнего, кукольного Ангела. Его по-прежнему звали Ангелом, но ни Гамлет, ни Лена не смогли б его узнать. Когда ему исполнилось 25, он женился на красивой девушке. Выращенная генными инженерами печень ему не понадобилась и была пересажена одному из нуждающихся детей бесплатно.
Гамлет на четвертый день после операции лежал в бреду и от высокой температуры обильно потел, так что за ночь Маша девять раз меняла сырые майки. Ему снилось, что он попал под теплый дождь. Когда он приоткрывал глаза, она спрашивала: «Выздоравливаешь?». Он лишь слабо кивал, не в силах выбраться из нескончаемо тревожной осени, удивляясь, сколько же в нем воды! «Что со мной случилось?» – «Ты врезался на тракторе в дерево.»
Лена вешала на балконе белье, когда из-за дома вышли два подростка. Тот, что повыше, что-то рассказывал тому, что помельче, и неожиданно он вдруг повернулся и показал в ее сторону, а вернее, на ее окна, за отсветом которых ее  не было видно. В приоткрытое окно донеслось
– А вот в той квартире. – и, сделав паузу, он произнес дальше, – Ребенка похитили, а их мама от этого с ума сошла.
И мальчик так несколько мгновений держал руку, словно уличал Лену в том, что она подслушивает. И если его руку и ее грудь соединить прямой линией, то получится, что она проходит прямо через сердце. В следующий миг мальчик заметил Лену и одернул руку. Дальше он смутился еще больше и быстро перевел руку на другие окна, делая вид, будто обознался. Громко произнес:
– Кажется, ошибся. Это не этот, а вот тот дом. Точно, другой.
Он еще раз оглянулся и громко произнес:
– И кажется, это вообще не здесь. И еще тише- А вот смотри это она, она!-
Лена перекрестилась и тихо произнесла: «Прости, Господи». А вечером по телефону она рассказала Андрею. Он успокоил ее, напомнив, что она должна беречь их будущего ребенка, и объяснил произошедшее тем, что дети могут обознаться. Он попросил ее не обращать внимания на такие глупости, тем более что он в выходные возвращается из Америки и привезет ей  гостинцев. Она согласилась. В отсутствие Андрея ее навещала подруга.

107
ПЕРСПЕКТИВА 
В октябре мухи уже летали тихо,  больше сидели и все чаще дохли. Обессилев  падали на линолеум кверху брюхом, сопровождая соприкосновение, глухим пластмассовым звуком, и вызывая жалость торчащими кверху лапками. В месяц скорпиона женщины через одну необоснованно мыли и так чистые волосы и млели. Некоторые по-прежнему были злопамятны, но все равно полнели, а некоторые боролись со своей тщедушностью. Но и те, и другие оставались при этом чертовски привлекательными.
Гамлет сидел в кресле и пил невыносимо теплую водку. Пока не булькало в горле. Ждал, когда вступит в голову. Но не вступало. Потому что пил не в прямом, физическом смысле, а, скорее, в переносном, в виртуальном.  То есть до реального процесса пития так и не доходило. Все заканчивалось осмыслением и проглатыванием слюны.
«А выпить хочется», – подмечал он. Алкоголизм у порога. Затем он также мысленно кушал, и смысл выпивки улетучивался как после плотного обеда.
Дальше пить сорокоградусную горечь уже не хотелось ни под каким предлогом. «Да, собственно, и не с кем» – вторил он, вспоминая каждого в отдельности и всех вместе, тех, с кем по разным причинам представилось выпить. Ангел же, надо отдать должное, с завидной регулярностью слал SMSки, всегда что-то немногословное, но приятное и успокаивающее, – «Папа, не переживай. Я здесь, я рядом, я здоров».
Гамлет оглядывался, смотрел в пустоту. Вглядывался, но ничего не замечал, кроме того что уже видел раньше. Изгибы,  закутки, загорелое красное лицо, скатерть, чашку, ведро, коридор, уличный шум.  Несмотря на это, Гамлет верил, что Ангел где-то рядом, хоть его и не видно. –Ангел пролетел – вспоминал он, когда звенело в ухе.
Чистенький, вымытый, бренчит на гитарке, но не может коснуться  прозрачными ручками. «Ту-ту-ту. Папа, я здесь, с тобой». – «Спасибо,  сынок. Я тебя не вижу, но знаю, что твоя перспектива быть Ангелом. Это, знаешь, как перспектива стекла или перспектива песка, или художественная перспектива параллельных прямых, которые обязательно пересекутся в одной точке, тем более, если ты находишься к ним во фронтальной плоскости.
Перспективы туманны. Почти как с кино. Только мечты. А знаешь, Ангел, я подумал, что у нас с твоей мамой и свободного времени погулять не было, узнать друг друга получше. Все наспех, в парке, на сырой лавке холодной ноябрьской ночью, голой попой елозили по сырому дереву. И, конечно же, ничего не получилось. Что может получится серьезного, когда так.
Да и свадьбы нормальной не было, а не то, что с белым платьем, с шампанским, с криками «Горько!». Я уж молчу про лимузины и свадебные путешествия. Цветы дарил дешевые, все больше полевые, купленные у тоннеля, после прохождения которого ноздри становились черные, как у шахтера. Сверху стучали поезда – ту-тух, ту-тух, внизу шли люди. А жизнь наша, собственно, как у всех, – все больше из раздоров и примирений состояла. Она упрекала, я отвечал. «Ты – самый ничтожный человек!» – укоряла она. Я молчал.
Жалко, конечно, хоть и ругань, все равно, вот так, в прошедшем времени, говорить. Жаль даже ругань! Вот до чего! «Животным» обзывала, и я не обижался. Потому что  понимал, у всех одинаково. Все похоже.
Кто она – до сих пор не знаю и думаю, что секреты твоего появления лежат в городе Серове. Зачем она тогда туда уезжала? Неужели ее и в правду так сильно тошнило при виде меня или. Она была беременна?»
Ту-ту-ту. «О, новая SMSка от тебя, мой родной человечек». – «Папа, ложись спать и не переживай. У меня все хорошо, я рядом, я с тобой». – «Спасибо, сынок. Я знаю, что ты всегда рядом и твои перспективы блестящи, а сны очаровательны. Ты замечательный. И кто бы ты ни был – ты все равно хороший сын. Вот только теперь меня озаботил вопрос о том, что, раз ты Ангел, значит, и  никакой  болезни не было.
Казалось бы, должен радоваться, а я грущу. Выходит, ты симулировал болезнь? Обманывал! Да так ловко, что не то, что мы с Леной, даже «светило» и другие врачи подтвердили твой диагноз. Ладно они, но ведь и анализы показывали! Да, я понимаю, что мы никто перед силами небесными, и если захотят они напустить на нас им нужную веру или, наоборот, неверие, то и напустят, что никто не усомнится в реальности происходящего. Внушение, психика, галлюцинации, н.л.п и так далее, то чего и не знаем пока и не узнаем никогда.
Выходит, ты нас загипнотизировал!? И мы дружно лечили твою несуществующую болезнь. Очень забавно. Так что вот так, сынок. Завтра поутру я сяду на трактор и поеду в поле пахать. Мы с тетей Машей перебрались в деревню. Она  местный фельдшер. А я работаю на тракторе у местного феодала, бывшего председателя совхоза и, по совместительству, Машиного родственника,  Харитоныча. Здесь свежий воздух и минимум суеты. В свободное от работы время я пишу книгу.
Тетя Маша уже привыкла к моим причудам. Она часто ездит в город за лекарствами для медпункта. А Харитоныч, кроме того что феодал, так еще и ловкач, у которого самый скудный результат на словах всегда лучший.
Его сэкономленный и, на первый взгляд, дешевенький картофель при помощи пестицидов разросся до невероятных кормовых размеров гандбольного мяча и этим отталкивал спецов в этом деле, и, наоборот, вовсю притягивал дилетантов.
Независимо от размеров закупаемой партии, он пихал кормовую картошку как высококачественную, приговаривая: «А вы что думали – я здесь сижу? Я вам кто по-вашему? Вот именно, что не дурак, чтобы за такую хорошую картошку цену снижать!» Что люди больше не приедут, он не верил, приговаривая: «Россия большая – дураков на всех хватит.»
Харитоныч знает, что приедут не те, так другие. Южане затовариваются этим говном под завязку, а Харитоныч пихает до кучи и зелень, и гниль. Что раньше сгнило б, он при помощи дармовых солдатских рук из соседской воинской части пихает в мешки. У крестьянина рука б не поднялась такое в мешок пихнуть, а солдату все равно – он за еду работает.
Отвратительное зрелище. Вот так, сынок, и ворчу на феодала Харитоныча. А ему хоть бы хны – он упакован и сыт.
В зоне рискованного земледелия живем, и, не будь он пройдохой, еще неизвестно, что получилось бы, а так его даже по местному телевидению показывают как передовика сельского производства. Но не подумай, что я его оправдываю. А пишу, сынок, о тебе, о маме, о всех нас.
Сам не знаю, что получится: то ли сказка, то ли быль, а вижу, что получается уж очень чудно и мрачно. А Харитоныча все ненароком с братом Андреем сравниваю. Такой же все подгребающий под себя мохнатенький паучок, который «нашу муху в уголок поволок». Лукавый дюже.
Андрей-то хоть громкий. Это я к тому, что раньше таких пауков на мешках с зерном рисовали. Мироеды, которые в голод зерном спекулировали. И не мудрено, что народ их потом жег и давил безжалостно.
Есть ощущение, что и сейчас недалеко до этого, а тогда, 90 лет назад, много и хорошего сгоряча передавили. Это факт. Себя удавили. Самоубийство сотворили. Вот ведь и я к Андрею во многом не справедлив и знаю, что не прав, а на своем усердствую. От того что, принизив его, надеюсь сам вырасти в глазах окружающих. Или хотя бы в своих, и сам-то почти сразу понял, что ничего подобного не случится. Пахарь – он и есть пахарь, а аферист- аферист.
Фикция это и самообман. Не дано. Видишь, какой я конченый человек, что сам на себя наговариваю. А Машеньке я о проделках Харитоныча не говорю. Ей нельзя, она должна светиться, ведь она же людям помогает, болячки лечит.
Перспективы своей я так и не узрел. Как ни кручу ни верчу, не вижу ее, свою перспективу. Трактор водить? Землю пахать? Смеяться? Плакать?
Какое-то время, ты был моей перспективой, но видно не судьба. Так что пока перспектива  размыта, цели не ясны, но я все же надеюсь найти себя.  Вот и держусь за Машину перспективу доброй русской женщины. И за перспективу русской души, русской земли, и русской природы, и сам иногда думаю, что за этими названиями кто только не прячется – от шовиниста до откровенного врага.
А оттого так стремлюсь, что как вздохнешь ею родимой, то так и пьянеешь, и уже не только умирать, но и жить становится не так страшно. Вот , сынок. Целую тебя. Твой папа Гамлет. Конец, а кто слушал – молодец. Рыба моя.
Ту-ту-ту. «Ну, па-ап, я не Рыба – я –Стрелец».
Рядом, на белой скатерти, синяя тарелка. В ней лимон, гранат и в метре от стола Маша с растрепанными волосами. Ее тошнит, слюна течет рекой, она бегает в умывальник сплевывать. У нее угроза и отвращение к запахам. Гамлета не переносит, но скрывает. А не далее, как вчера днем, к ней приезжала подруга из города. Пока он допахивал поле, они пили дорогой «Мартель». Когда он пришел, они даже не шелохнулись, и, как ни в чем не бывало, полуголые валялись на тахте.
– Мы устали. – заявила Маша.
– Отдыхайте, отдыхайте. Жара прям июльская, а всего-то май, – участливо заметил он и прошел в ванную сполоснуться после трудового дня.
Лицо подруги ему показалось знакомым. Особенно ее декольте. Выйдя из душа, Гамлет вытер голову махровым полотенцем. Брызги падали на пол. Маша сидела на диванчике и читала свежий глянцевый журнал, привезенный подругой:
– Подружка?
– Да-а.
– Уехала уже?
– Да.
– Так быстро!
– Ей позвонили, и собралась.
– Такое знакомое лицо. Где-то я ее видел. – заметил Гамлет. – Она, кажется, беременна?
– С чего ты взял?
– Не знаю, показалось.
– Показалось?
– Да. Как ее зовут?
– Лена.
– И кто ее муж?
– Андрей Заморокин. Депутат!
– Депутат?
– Ну, которого еще в том году взрывали.
– Интересные у тебя друзья. Высокие  такие.
– А что?
– Да нет, ничего. Просто, влиятельные. Для  сельского фельдшера.
– С Леной мы с детства дружим. Одноклассницы.
– Надо же. Знаешь, Маш, ты ей скажи, что у нее родится мальчик, и назовет она его Ангелом.
– Да? Странно как-то.
– А что?
– Да ничего. Просто странно как-то. Ты им предсказываешь, а сам.
– Что сам?
Она хотела сказать, что он не замечает, что она вот уже как два месяца беременна, но не стала.
– Да так, ничего. Что-то тошнит.
– А-а – поддакнул Гамлет и пошел курить во двор.
А Маша побежала в туалет. После «Мартеля» Машу вывернуло наизнанку. Видимо, эмбриону коньяк не понравился.

108
НЕПРИКОСНОВЕННОСТЬ
Последние дни лета. Андрей как никогда счастлив. Лена беременна. Дела идут лучше некуда. Справил день рождения. Купил дом. Друзья рядом. Депутатская неприкосновенность. Огромная гора отмытого нала.
Завтра  летят на Лазурное побережье, а сегодня заехал в офис сделать последние указания, позвонил жене, что скоро приедет, и поехал к Авроре. Погода  тихая. Вечером стало прохладно. Сел в свой «Porshe Cayenne» турбо. Не доехав до Авроры, остановился у придорожных кустов. Вышел облегчиться.
Посмотрел в звездное небо. Вернулся к машине. Открыл дверцу. В салоне стало светло. Услышал сзади шорох. Хотел обернуться. Какой то паренек с пистолетом. Не успел понять. Раздался хлопок. Упал на асфальт. Небольшого роста человек в бейсболке сделал контрольный выстрел и также неожиданно, как появился, исчез во тьме.
Из газетного сообщения. «Вчера в десять часов тридцать минут вечера на Воробьевых горах застрелен депутат Государственной Думы Андрей Заморокин. Убийство носило заказной характер. Предположительно, за А.Заморокиным следили. Генеральной прокуратурой возбуждено уголовное дело по статье «Умышленное убийство».
В качестве основной,  рассматривается версия, связанная с коммерческой деятельностью депутата. Начато следствие.
Гамлет пахал поле и плакал. Его трактор ехал к лесу. Он представлял: рядом по пашне шли Андрей, Ангел, Павел, синий демон и желтая женщина. Они  разговаривали, женщина молчала.
- Он плачет из- за меня? - спросил Андрей у Ангела.
- Нет, он плачет, из – за того, что в нем предусмотрено данное поведение в данном случае. Всего лишь функция. И слезы всего лишь вода - добавил демон.
– Но вы же сказали, что это он, меня убил!?-
- Да убил он-
- Так что ж тогда плачет!?-
- Ну вот такой, чувствительный, твой клон. Собственно и убить себя ты ему приказал!-
- Я!? Что то  ничего не понимаю!
– А тебе и не нужно понимать. Просто ты в будущем решил почистить карму. Вот и почистил, послав клона.-
- Так, так, это чтобы больше ничего не совершить плохого, что ли!?
- Ну вроде того, мода будущего. Очередной трюк.
- Вода говорите? Значит,  я был прав, что он мой клон?-
- Прав, прав, да не совсем-
- Как это?-
- Я не уполнамочен ничего объяснять-
-Вот чувствовало мое сердце! А теперь что?-
- Что? А ничего , обычный клон.-
- А казался,   как настоящий!-
- А он и есть живой, вот только в нем божественного, нет. Создание рук человеческих. Штамповка!-
- Странно, а Ленку любил как!-
- Ничего странного, руки бы обломал этаким конструкторам, экспериментаторам! - сердито заметил Ангел.-
- А я думал Ангелы добрые!?-
- Добрые, добрые, всякие бывают.-
Слезы застилали глаза Гамлета. Кто-то невидимый, коснулся тончайшей мембраны его души. Он оглянулся, но никого не увидел, кроме того, что пашня уходила ровными бороздами в бездонную даль пустых небес.
В следующий момент его трактор въехал в березняк, и врезался в дерево. Гамлет ударился головой и потерял сознание. В мире к тому времени уже начался экономический кризис, но его это никак не волновало.

 




































ЮСУПОВ  Мурат Магомедович

Ангелофилия


Подписано в печать 01.09.08. Формат 60х84/16.
Усл. печ. л. 30,81. Тираж 50 экз. Заказ № 539