***

                АЛЕКСАНДР РУСАНОВ

               
                О П О Ч К И
                или
                МЕРИН ДУРАК
                маленькая повесть в коротких рассках


                Минск 2008
 

                СОДЕРЖАНИЕ:

1. «Хоровод»
2. «Куда Макар телят гонял»
3. «Клад»
4. «Тюрьма»
5. «Базар»
6. «Купец Варапуев»
7. «Заткнись и пой»
8. «Семь телефонов, самовар и умывальник»
9. «Черный понедельник»
10. «Ниша»
11. «Улица Ильича»
12. «Обратная сторона луны»
13. «Кукла Барби нашего футбола»
14. «Волосы дыбом или Впечатлительный»
15. «Утопленник»
16. «Все на подиум»
17. «Летучий голландец»
18. «Лотерея»
19. «Философ»
20. «Прапорщик Федуля»
21. «Чековая книжка»
22. «Елки-палки»
23. «Яшка-кришнаит»
24. «Бешеный поросёнок»
25. «Шкаф»
26. «Истинный театрал»
27. «Неравный брак»
28. «33 копейки»
29. «Нос»
30. «Удача»
31. «Мерин Дурак»
32. «Письмо в редакцию или бедный Пушкин»
33. «Гайд-парк на взгорке»
34. «Из грязи в князи»
35. «Жар сердца»
36. «Кошка в сапогах»
37. «Фанера»
38. «Чуб»
39. «Колобок»
40. «Ашот»
41. «Оно»










                ХОРОВОД

    Поселок Опочки расположился на берегу широкой и когда-то вполне судоходной речки Спелая, по крайней мере в давних летописях упоминается, что и греки по ней хаживали, и варяги ходили, не говоря уже о всяких там «Загодзерно № 18», пожарном кране «Павлик Морозов» или пассажирском баркасе Профессор Павлов - 3», который в народе называли просто «Собака» за его оглушительный гудок, которым это «крейсер» будил по утрам жи-телей поселка, за его вечное желание залезать на мели, ну, разумеется, и сам товарищ Пав-лов со своими опытами помог этому переименованию. Может, и сейчас речка судоходна, да как это проверишь? Невозможно проверить! Не стало кораблей… Где-то ниже по тече-нию Спелой предприимчивые граждане-горожане еще на заре «великой перестройки» рас-тащили по кусочкам эти самые корабли, сдали эти кусочки в металлолом, а за полученные деньги хорошо выпили и закусили во славу речного пароходства. Из плавсредств в Опоч-ках остался паром, который соединял поселок с соседним берегом. Старики говорили, что с этого парома и появились Опочки, лет тысячу назад. Может,  от этого он и сохранился, а может быть оттого, что был паром деревянный, а дерева в округе и так хватало. А может быть,  паром сохранился оттого, что ближние деревни, да и сам райцентр находились на том берегу, ивела к ним старая, но хорошо укатанная за сотню лет дорога, да и самая ко-роткая это была дорога. Новые дороги сейчас больше для машин строят, а не для людей. Машине крюк в тридцать километров по асфальту не крюк, а благодать, а человеку и за день не дошагать. А тут, через паром, все рядышком! Через поле, да через лесок прошел-ся, помечтать не успел, а уже на месте.
    С раннего утра приходили старики к парому, садились на бревна у берега и смотрели на переправу. Это место летом заменяло жителям Опочек и газеты, и радио, и базар, и даже форпост цивилизации – автобусную остановку, потому что все новости, как и люди,  сте-кались сюда, к парому, все скандалы вылетали воробьями из дома и разворачивались тоже здесь, а вечерами, наблюдая за влюбленными парочками, за танцами и драками, можно было вспомнить и свою разгульную молодость, и свою первую любовь. Так что, когда работала паромная переправа, была она для Опочек и Красная площадь, и Невский проспект, и Крещатик вместе взятые. 
    Ничего жителям Опочек, кроме парома, не оставило время горькое, что связывало бы их с предками, с далекой и древней историей их поселка. Кладбище старое «перенесли», когда новую дорогу прокладывали, остальные примечательности война смела… Немцы при отступлении вообще пытались всё сжечь, да ветер, а может древние боги речки Спе-лой, сорвали-перепутали вражьи планы. Подожгут изверги дом с севера, а ветер вдруг в чисто поле задует, подожгут с другой стороны, и опять ветер гонит огонь не к домам, а к Утиной заводи… Тогда решили фашисты с центра начать… Начали… Сами от своей ду-рости погорели, но центр сожгли… Все сгорело – и сельпо, и школа, бывший лабаз Май-хеля Берковича, и ихняя синагога, ставшая клубом с кинопроектором, и наша церковь – керосиновая лавка, да и вообще место для всякой полезной продукции, типа гвоздей и мыла, и немецкое гестапо, бывший наш сельсовет, бывший когда-то корчмой, и огромная, самая большая в районе мельница купца Есикова, она и была мельницей, теперь у того места в заводи сомы водятся… Все сгорело… Остались Опочки без культуры, но зато, кроме пяти-шести домов, все остальные целехонькие остались и в отличие от почитай всего района, люди в поселке жили, как люди, а не страдали в землянках долгие и голод-ные послевоенные года. Потом сельпо восстановили, сельсовет и клуб заново построили, школу открыли, а вот на месте сгоревшей церквушки, возвели автобусную остановку с пятью скамейками, кирпичными стенами с фигуристыми окошками под бетонным непро-мокаемой крышей. Добротную построили остановку, большую. Весь не весь бы в ней поселок уместился, но старикам места хватало, словно в довоенные времена в старой цер-квушке. Кто-то из стариков, а может, кто и другой, сейчас и не упомнишь, назвал ее «ча-совенкой», так и пошло, приклеилось это название к остановке на все времена. Теперь если кто спросит про автобусную остановку, сразу ясно, не наш, не Опочкинский. Да… Не было бы на полу кучек разбросанной шелухи от семечек, да сидящих на приступке и куря-щих мужиков, то по благолепию старушек, по их разговорам, по частым восклицаниям «О, Господи!» или «Прости их, Господи, грешных!», можно было бы подумать, что если уж не в часовенке, то уж входа в нее так точно, богомольцы собрались.  Ясно, что в непо-году, да зимой альтернативе «часовенке» не было, но вот с мая по октябрь… Утром глянь в окошко, посмотри, куда стекаются старики и другие свободные от забот жители Опочек, и можешь с уверенностью сказать, не глядя в телевизор или на небо, какая сегодня погода собирается. Все к парому – быть солнышку, в «часовенке» собираются – жди дождя. А то бывает, если Спелая вихрит, да боги на небе дерутся, раз пять, а то и больше, наши ходят всем гуртом туда-сюда, туда-сюда, то к «часовенке», то обратно к парому, словно хорово-ды водят. И какие хороводы… Загляденье! Идет этак человек тридцать, а то и более поселковых жителей от «часовенки» к парому, улыбаются, солнышку радуются. Тут и бабули в аляповатых цветных платочках, и старики, важные, как гуси, кто в соломенной допотопной шляпе, кто в кепке засаленной соляркой, как фартук у трактора, кто в пижонской фетровой шляпе пятидесятых годов, а кто и в детской панамке, рядом и помоложе выхаживают. Женщины идут своей стайкой, мужики, чуть поодаль, тоже своим гуртом. Дети, то чинно шагают впереди всех, то носятся позади, продолжая играть в свои игры. А что за гомон стоит над всей этой процессией! Задние кричат недосказанные новости идущим впереди, передние не оборачиваясь им отвечают, перекликаясь одновременно с шагающими посередке, эти в свою очередь тоже успевают ответить и тем и другим! Со стороны эта перекличка больше похожа на растревоженный пчелиный рой, чем на человеческую речь, но в том то и дело, что все в этой толкучке слов и людей, друг друга слышат, друг друга понимают и отвечают друг другу!
    Они-то понимают друг друга, а что же мы? Глаза то видят, уши слышат… Может и мы поймем, если чуточку будем внимательнее и добрее, чуточку стряхнем с себя пыль «циви-лизованности», забудем о «правде жизни», про которую вещают газеты и телевидение, прочистим уши ваткой, протрем платочком глаза, а потом посмотрим на небо светлое, на речку Спелую, на синий лес за долгими полями, а уж только потом поглядим, как живется в Опочках, покружим вместе с жителями поселка хороводы, посидим с ними на бревныш-ке у парома или на приступочке у «часовенки» и послушаем о чем они говорят… Просто послушаем… Или прогонят чужака? Не прогонят! Вон земли сколько! Хочешь, ходи себе на здоровье, смотри, хочешь, присядь на брёвнышко и слушай. Чего стесняешься? Слу-шай-слушай, всё ведь правда, а где и вымысел, так может он другой правды и правдей! Послушаем. Послушаем… Может и услышим такое, что кроме как у «часовенки» или у парома, или в хороводах туда и обратно уж больше нигде и не услышишь!..
               


               
                КУДА МАКАР ТЕЛЯТ ГОНЯЛ

     Как и вся наша великая страна,этим солнечным летом жители Опочек решили проя-вить свой гражданский долг и изменить свою жизнь к лучшему, то бишь, в едином порыве кинуться к избирательным урнам и принять участие в становлении местной власти. Как и во всякой демократической стране, в Опочках было несколько кандидатов на почетную и ответственную должность – Председателя Сельсовета… Их было целых два! Теперешний председатель и предшествующий, проще говоря, старый и новый или новый и старый, это как кому удобней выговаривать. Пожилые жители такую демократию не одобряли, вспо-минали давние времена, да тех правителей,  при которых жилось куда веселее и лучше, чем при нынешних. Правда, вспоминали они почему-то кто Брежнева, кто Сталина, кто Пилсудского, а кто, прости Господи, и покойного царя-батюшку, но никак не нынешних правителей местного Совета. Мужики, правда, были настроены по-боевому, и махая язы-ком на стариков, хоть сейчас бы отдали все свои «голоса» за «нового» председателя, и этому было свое объяснение. При «новом» появился круглосуточный магазин-ларек «У Остановки», в котором всегда можно было купить стеклоочиститель, качественный, как самогон пасечника Данилыча и дешевый, как напиток «Буратино»! Бабы, то есть девушки, бабушки и жены, которых, как и по всей стране, было большинство, наоборот, намерева-лись свергнуть «нового» и вернуть «старого»! Мужики, конечно, денег из дома тащить стали меньше, но зато пить стали больше, точнее пить стали не переставая – и днем, и ночью, и в праздники, и в будни, в общем, каждый божий день! Женщины Опочек были двумя руками за «старого» председателя не потому, что он был лучше «нового», а потому, что он действительно был старый и уже не пил по состоянию здоровья, и мог-таки запре-тить торговать в ларьке всякой дешевой дрянью. Старики же, конечно, на словах были на стороне женщин, но на деле… На деле проголосовали бы наоборот! А как же, жить то на-до! Дрова напили, крышу почини, огород вспаши, то да это, а все мужиков проси, за все проставляй, а с «новым» председателем, то бишь, с через ларек было дешевле… И, не-смотря на все дебаты, было ясно, кто победит на выборах – на выборах победит кругло-суточный ларек « У остановки » и тот, кто этот самый ларек поставил! Все ясно? Нет не все! Всегда у нас в стране случается какое-нибудь «но», про которое и сам черт не знает! Вот это «но» и сделало Опочки знаменитыми на весь район, да что, там, на район, на всю страну, а может быть и на весь мир…
     В тот же вечер, когда объявили о выборах, когда народ утречком обсудил это событие и уже забыл про него, других вестей навалом, с последним паромом объявился Макар-печник, он же «шабашник», он же «слива», он же «Домрин хахаль» и стал мутить воду в спокойных умах жителей Опочек… К одним подойдет, к другим и все одно и то же долдо-нит – чего это мы должны таких дурней в председатели выбирать? Чего они для поселка сделали, кроме ремонта собственной хаты с петухами? Ничего не сделали! Чего, у нас, что, поделовее никого не осталось? Есть у нас поделовее! Ему и выпить предлагали, и се-мечек полные карманы насыпали, и даже раза два по физиономии проехались, а он ни в какую! Все долдонит своё и долдонит… Плохо бы для Макара закончилась эта вечеря, если бы не пришла Домра и не увела его домой. «Всё, довыбирались!» - решили мужики и послали гонца в ларек, чтобы поставить окончательную точку на этих событиях. Если бы! Не прошло и полчаса, как снова объявился Макар-печник, поставил ящик стеклоочис-тителя на середину пристани и заорал: «Зря вы, мужики, меня час назад не измордова-ли… Теперича, я, как святой, меня бить нельзя! Я, теперича, лицо неприкосновенное! Я тоже кандидат в председатели! Уже зарегистрировался, будьте спокойны! Пейте! А завт-ра, к часам шести, прошу всех быть на остановке, речь говорить буду, обещать вам буду разные обещания!»
     Когда на следующий день, нарядные, Макар при галстуке и в шляпе, а Домра в новом сарафане с цветастым платком на плечах, подошли к остановке, остановку они сразу и не узнали. Остановка уже гудела, как растревоженный улей, как паровоз, вылетевший на переезд, как Красная площадь с красным флагом в руках!
   - Здорово, граждане-избиратели! – обратился к односельчанам Макар, - Спасибо, что собрались! Сейчас я вам речь скажу…
   - Да, пошел ты!.. – донеслось со всех сторон, - Не до тебя, шелудивый! Сегодня, окромя тебя, еще, вон сколько, кандидатов объявилось! И Степка-ларечник себя выдвинул! И Прокопенко с фермы! И Ковальчук - младший! А сейчас, старики, повели деда Пахома выдвигать!
   - И выдвинем! Чем дед Пахом хуже Светки из магазина? Вон ее уже ведут, выдвинутую!   
   - Не положено это! Положено нас выдвигать! Нас сам район утвердил! – кричали в унисон «старый» и «новый» председатели.
   - Да пошел твой район, сам знаешь куда!
   - Правильно! Светку давай, она нам завсегда, то «чернила», то еще что, в долг отпишет!
   - Я тоже даю! – заорал, что есть силы Степка-ларечник.
   - Да, вы за эти «чернила» мать родную продадите, а здесь выбо… -  чей-то кулак не дал договорить такую знаменательную фразу «старому» председателю, который тут же присел на лавочку к уже сидящему там коллеге, тоже держащимся за разбитый нос.
   - Демократы, мать вашу, я же пошутил! – заорал во все горло Макар, - Плювать мне на ваши выборы с большой колокольни, и на председателя плювать! Я сам по себе!
   - Ты сам по себе, так и гуляй вальсом, не мути народ! Правильно! Макар приехал – уехал! Там – сям! А нам здеся жить!
   - Я сейчас покажу ему шутки шутить! – раздался чей-то голос, под скрежет выламывае-мой из забора доски.
    Расправы не случилось… Подошедший к остановке автобус, забрал в себя Домру с Макаром и увез их в город…    
    Эпопея с выдвижением кандидатов в председатели  Опочкинского Сельсовета продол-жалась до самого последнего дня, дня выборов. Кричали и митинговали, спорили и дрались, и выдвигали, выдвигали и выдвигали все новых и новых кандидатов! Опомни-лись жители Опочек только тогда, когда их последний кандидат, бабка Лукерья, вместо подписи поставила большой жирный крест и пролепетала: «Служить буду честно, как муж мой покойный… Не посрамлю надёжу, государя-императора, не опозорю Отечества! » Хотели ее после этих слов вычеркнуть из списка, да она вычеркнулась сама… Не выдер-жало сердце оказанного доверия, померла к вечеру старушка с кандидатским удостове-рением в руках…
     То ли смерть старушки остановило бурное развитие демократии в Опочках, то ли пос-певший урожай остановил, но злые языки говорили, что всему виной пожар, случивший-ся в ларьке «У Остановки» и, унесший в синее небо, вместе с гарью и дымом, все запасы стеклоочистителя… Кто знает?.. Но компания по выборам перестала больше интересо-вать сельчан. Может по этому, а может из высших интересов, из центра вдруг пришла бу-мага «О народном счастье». В бумаге этой говорилось, что все у нас в стране будет хоро-шо, что жить будем, как и другие люди живут – и президент у нас будет, и губернатор, а в Опочках ваших – мэра! Правда, что такое «мэра» эта, никто не объяснил… Макар-печник, как уехал тогда, после первого митинга, так больше и не появлялся, а у ближайших сосе-дей, в поселке Дерюга, голова болела не по поводу каких-то мэров, а по поводу быка Федьки, который начал игнорировать деревенских коров. Хотя зря Макар не приехал… Говорят, что он для этих самых мэров печки в городе кладёт, мода такая… Хотя зачем они, печки в городе? Но кто их поймет, мэров этих? Макар, значит, не приехал, в соседнем поселке бык взбунтовался и как следствие этого, избрали-назначили мэром «старого» председателя, которого сразу и прозвали «старый мерин», такие дела…
   Вернулась жизнь Опочкинская в свое спокойное, размеренное, старое русло…И это хо-рошо! Мужики и бабы больше не орут и руками не машут, а все больше и больше работа-ют, сеют и пашут, а вечерами собираются у пристани… А там уж, кто встречает послед-ний паром, а с ним и последние новости, кто встречает закат и свою любовь, кто тихонько выпивает, кто рыбачит, а кто просто пришел себя показать, что жив еще… Но, не дай бог, кому-нибудь вспомнить про Макаровы причуды и его выборы, про разгулье Опочек и громадьё планов, быстренько рот прикроют, кто «сказкою», а кто и «ласкою»!..

               
                К Л А Д

     В одночасье рухнули мечты местечка Опочки о счастливой и вольготной жизни где-ни-будь за границей. Вернулся домой единственный их иммигрант – Лева Фридман. Явился – не запылился, как будто и не уезжал вовсе, чуть ли не в той же одежке и с тем же чемода-ном! Даже в своем старом доме поселился, снял комнату у бабы Дуси, чьи дети в далеком восемьдесят шестом купили у Сони Фридман, за «здрасьте», отвальную и билет до Моск-вы, и этот дом. Приехал весной и сразу за огород принялся – копает-перекапывает с утра до самой ночи. Судачили-судачили местные балаболки про то, что заграница с людями де-лает, но и они через неделю-другую забыли про Лёнины ежедневные подвиги, да и про са-мого Лёню, а все больше ударились в воспоминание про других Фридманов. Вспоминали-вспоминали и ничего путного вспомнить не смогли. Да… Да! Был у Зюзи Фридман сын - эссер, который в двадцатых годах превратился в большивика-кооператора, нарожал во-семь маленьких фридманят и создал в местечке заготконтору. Его, правда, вскоре куда-то отвезли на телеге вместе с попом Афанасиием, но зачем отвезли и куда неизвестно. Изве-стно, только что не было больше в местечке ни Фридмана-кооператора, ни священника. Да… Но заготконтора осталась и процветала она до самой «перестройки», а, точнее ска-зать, до отъезда последней дочки-правнучки Фридмана - эссера на родину обетованную. Вспомнили еще одного недотепу, который плохо кончил… Мойша Фридман был застре-лен НКВД за растрату госимущества в какой-то далекой от Опочек, да и самой Москвы земле… Но, он таки жил! После его скоропалительной смерти у Фридманов хоть новый сарай появился! Нормальный такой сарай, что иной дом, а в нем две лошади, причем обе эти лошади зажили на вполне законном основании. Была бумага от исполкома! Настоящая бумага, с печатями! Ах, да! Был у него младший сын – Илья, который все книжки читал… Тот тоже жил не как все…Он, в отличии от всех других Фридманов, которые в самом на-чале войны умчались в солнечный Ашхабад, ушел, дурак-дураком в партизаны… Смея-лись все еще над ним за его очки такие с душечкой и постоянные «спасибо - пожалуйста», а он возьми и погибни героической смертью под городом Борисовом и даже орден пос-мертно получил… Вот, пожалуй, и все Фридманы-идиоты, которые не так жизнь кончили, как им Бог приписал… Остальные Фридманы были нормальные – выше головы не прыга-ли, куда не нужно не пихались, ссужали деньги кому надо, имели свою маленькую загот-контору и помогали своим многочисленным родственникам чем могли. Чем они могли по-могать, на какие, так сказать, шиши, это тайна небесная, но все родственники, и ближние и совсем дальние, были этим очень довольны. Даже очень довольны! И уехали, когда вре-мя приспело, все вместе, кто в Израиль, кто в Америку, а кто, еще куда подальше и там то-же все были очень довольны своей жизнью. А тут, бах, на тебе!.. Лева Фридман приехал из этой-самой заграницы и с утра до вечера в говне копается… Никогда Фридманы в гов-не не копались! Не нужно им это было, все что надо в сундуке росло, а этот днями из ого-рода не вылазит! Странно…    
     Странно было для всех, но не для Левы! Лева знал, что делает! Лева искал клад! Конеч-но, если бы этот клад зарыл никому не известный Сусанин или всем известный Наполеон, если бы там лежали каких-нибудь тридцать серебряников или даже кубок из Гранавитой палаты, Лева Фридман ни в жизнь не оставил свой, ставший уже родным Тель-Авив, но… Но мама перед смертью, не то нашептала, не то наколдовала ему на ухо, что дед Мойша, все ж таки успел, как истинный семьянин, закопать у себя в огороде маленьких, ну совсем маленьких, ну очень маленьких трех литровых полновесных банок. Банок тридцать, а может быть и все сорок…
     Еще не остыло тело матери, а Лева, уже раздобыв где-то нашенскую, советскую трех литровую тару, старательно нарезал бумажные листики размером в долларовую купюру и утрамбовывал их в банку… Пересчитав сколько «денег» влезает в одну банку, Лева ужас-нулся! Выходило много, даже очень много, даже очень-очень много! И это только в одной банке! А в сорока?! Сорок банок! Так ведь это бюджет, и не какой-нибудь бюджет, а ка-кой-нибудь Гваделупы бюджет! Голова у Левочки Фридмана от такого бюджета пошла кругами ходить и кружение это уже через неделю принесло его в наши родимые Опочки.
     «За такой бюджет и колхозником можно сделаться и огород бабы Дуси на себе перепа-хивать вместо лошади! Да что там, ради таких денег можно стать кем угодно и батрачить хоть у черта за пазухой! – рассуждал Лева, - Пусть бабули судят-обсуждают! Пусть сме-ются над Левочкой из Фридманов, пусть считают меня психом! А я то знаю, зачем прие-хал в эти Богом забытые Опочки! Пусть, пусть смеются-издеваются, что я копаю-перека-пываю ихний навоз! Пусть! Я то знаю, что копаю! Я то знаю, зачем перекапываю!»
     И копал Лёвочка, копал-перекапывал… Вот и весна прошла, и лето красное приспело, а он все копает и копает… Уже и сердобольная баба Дуся радость за внучка, да похвалу, на немилость сменила. Урожай то зачем перекапывать?! Зачем добро в земле гноить?! И вдруг, ранним июньским утречком Лёня Фридман не вышел на свою ежедневную трудо-вую вахту… Лёня Фридман, грязный, нечесаный, с огрубевшими, как у лесоруба руками, лежал за печкой на своей лежанке и рыдал… Лёня Фридман рыдал от счастья! Да! Да! Да! Сбылось, исполнилось, претворилось! Хотелось петь и плясать, но пока сил хватало толь-ко на то, чтобы хорошенько выплакаться. Выплакаться от счастья. Не обманула маменька, не подшутила над бедным сыночком, который не хотел работать не там, где родился, да и не там, где прижился, а просто желал сразу сделаться миллионером. Может радоваться маменька – ее сын теперь миллионер! Нашлись, нашлись дедушкины банки! Теперь толь-ко вперед! Вперед в город за чемоданами, за билетами на ближайший поезд, за баней, за парикмахером, за новой одеждой, за вкусной едой! Теперь всё себе можно позволить! Теперь Лёва – богач! Ну не сегодня, так завтра!
    Чмокнув бабулю, Лёва Фридман помчался на автобусную остановку, а баба Дуся пря-миком пошагала по соседям,  разнося благую весть, что Фридманёнок все ж таки не сов-сем рёхнулся в своём Израиле…
    Явился Лёва из района только под вечер… В его руках красовались два огромных кожа-ных чемодана, да и сам он красовался, как спелый помидор! Баба Дуся, как взглянула на него, так и ахнула от удовольствия – не парень, а картинка с выставки! Пиджак новый, в полосочку, брюки белые, рубашка также белая, а галстук и башмаки желтые-прежелтые и блестят, как солнышко!
   - Сейчас мы, бабуля, пировать будем! – говорил Лёва, доставая из чемоданов всякие вкусности, - Гулять, так гулять, ничего мне для милой бабы Дуси не жалко!
  - Ты чё, уезжать, что ль надумал?
  - Надумал, надумал, баба Дуся, кончились мои мытарства. Завтра поеду от тебя. Пора, пора Запад зовёт!
   - Домой значит?
   - Не-е! В Лондон хочу. Сначала в Москву, а потом в Лондон, а может и на Канары или на Акапулько махну, отдохнуть хочу от трудов праведный! Куда первый рейс будет туда и махну!
   - Праведных - неправедных, не нам грешным судить, а отдохнуть твоим ручкам и головушке надо, точно надо.
   - Всё, пойду собираться, а ты стол накрывай бабуля – сказал Лёва, выставляя на стол шампанское и большую бутылку портвейна, при виде которой глаза бабы Дуси засвети-лись лукавой нежностью. Знал, знал Лёва бабкину слабость, которая всем и всему предпо-читала красненькое, в отличие от своего покойного мужа, который пил всё, именно всё, и не то что вонит, а хотя бы попахивает граммом алкоголя. Была у Фридмана глупая мысль подсыпать в это вино клафелинчику или пару-другую таблеток димедрола, но все ж таки какая-то совесть проснулась и повернула ноги шагающие к аптеке,  и отправила их сразу на автобусную остановку, успокаивая по дороге – «Бабка выпьет стопку, другую и  без лекарств твоих заснёт, как без задних ног!» Так и вышло… Не прошло и часа причитаний, воспоминаний, тостов и песен, как баба Дуся уже похрапывала на своём топчанчике за печкой, куда перенёс ее заботливый о своём спокойствии Лёва Фридман.
   - Всё, пора за ум браться! – сам себя поучая и настраивая на работу сказал Лёва, - Пора, пора в огород отправляться! Солнце село, луна не взошла, дождик накрапывает – хорошо!»
  Лёва выкопал первую банку... Потом второю, затем третью… Всю ночь продолжалась Лёвина работа… Всё Лёва выкапывал и выкапывал банки, всё носил и носил их в бабкин домик в большую комнату с плотно завешенными окнами, всё считал и считал эти самые банки, к утру совсем заморился, совсем со счета сбился… Но сосчитал, не поленился. Не обманула любимая мамочка, не обманул трижды любимый деда Мойша –  нашел наш Лё-ва целых сорок позеленевших от старости банок. Банок закрученных настоящими медны-ми крышками и наполненных настоящими зелёненькими купюрами! Сорок банок!!! Рас-ставил Лёва банки вдоль стен, сам уселся на полу посередине комнаты, обнимая и целую одну из грязных и хорошо унавоженных банок, целуя её, и приговаривая: « Счастье ты моё ненаглядное! Радость ты моя необъятная! Жизнь моя будущая светлая и красивая! Сорок банок! Посчитаете! Фиг вы посчитаете! Рехнуться можно, сколько это денег!»
   Не петухи разбуди этим утром жителей Опочек, не удар молнии, не грохот разбушевав-шейся стихии – Лёвин крик, как землетрясение, стряхнул с кроватей бедных обывателей, вытащил их заспанных и полураздетых из домов и погнал всех к избе бабы Дуси… Сама баба Дуся, с  выпученными от испуга и недоумения глазами, тоже стояла на улице, босая и простоволосая, ничего не объясняющая соседям, только постоянно крестившаяся и бор-мотавшая:  «Изыди, изыди, изыди…»   
   Да, сорок банок, это вам даже не тридцать банок, а тем более и не одна банка…Сколько на эти деньги можно купить всего и вся! Рехнуться можно, сколько это денег! Начал считать Лёвочка деньги и рехнулся!.. Денег было действительно много! Очень много было денег! Вся комната уже покрылась толстым слоем разноцветных купюр и осколками раз-битых банок, а банки вроде и не кончались, и не кончались…  Лёва уже не открывал с ак-куратностью хирурга каждую банку открывалкой, уже не вынимал бережно такие дорогие его сердцу ассигнации и не складывал их в аккуратные стопочки на столе, а, рыча, как ра-неный зверь, и ревя, как ребёнок в три ручья, то бросал со всей силы банки об стены, то бился в эту самую стену своей собственной головой, то топтал, ставшие в одночасье нена-вистными деньги, ногами, то рвал их на мелкие кусачки руками, подбрасывая в воздух, как конфетти, постоянно  причитая сквозь слёзы и стон одну и туже фразу: « Ах, Мойша, Мойша! Эх, мамочка моя, мамочка! Ох, я несчастный дурак! Говорили мне – учись Лёва, учись, работай Лёва, работай, а потом и деньги придут, а я!.. Ой-ёй-ёй! Ай-яй-яй! Дурак, я дурак несчастный! Эх, Мойша, Мойша!.. »
  Нет, деда Мойша здесь был не причем. Деньги были настоящие и не капельки не подпор-ченные. Если деда Мойша умел заработать столько денег, то хранить эти деньги, вы будь-те спокойны, он умел как надо! Да и маменька Лёвина ничего плохо своему единственно-му дитяти не сказать не могла, не пожелать. Учился бы Лёвочка хорошо, хотя бы  вспом-нил на троечку школу начальную, посмотрел бы тогда Лёвочка на календарик,  и не приш-лось бы ему своей бедной головой бабушкины стены ломать, народ пугать, да и в говне два месяца капаться. Эх. Лёва, Лёва…Когда это деда Мойша жил да умер? А? А-а-а!.. Ско-лько после его смерти в этой стране  генсеков сменилось, а? А-а-а! Сколько перетрубаций и перестроек произошло? А? А-а-а!.. Вот именно – а-а-а-а и только!
   Когда за Лёвой Фридманом приехала «скорая», он был уже совсем тих и спокоен… Раз-ве что «А-а-а, да у-у-у» вылетающие из его уст, да парадный в полосочку костюмчик из-мазанный землей и навозом, да такое же измазанное лицо с прожилками от ручьём лив-шихся слез, да взъерошенные и грязные волосы, да невидящие никого глаза, да белые кос-тяшки пальцев рук, в которых были зажаты разорванные червонцы и четвертаки, выдава-ли прежнее его недоумение сегодняшней жизнью…Да, наверное, и не только сегодняш-ней жизнью, а жизнью вообще, жизнью, где так легко рушатся мечты! Увидев толпу наро-да, окружавшего дом бабы Дуси, саму бабу Дусю умиленно глядящею на него, откровенно радующеюся, что не бес поселился в её доме, а просто маленький Фридман сошел с ума, санитаров дружно державших его за руки, Лёва Фридман, внук Мойши Фридмана вдруг обрел не то, что уверенность, а даже некоторую нахальность присущую в его роду разве что одному из Фридмананов – то самому эссеру и большевику-кооператору, который и создал в Опочках знаменитую заготконтору!
   «Отпустите меня! Я спокоен, я совершенно спокоен! Я дурак, да, я дурак, но не псих!» – закричал Лёва Фридман окружающим. Так закричавший, что хряк бабы Дуси вдруг зар-жал как сивый мерин, куры загоготали и понеслись из сарая в разные стороны, а старый индюк, набрав полный зоб воздуха, ничего не мог и гаркнуть, а только стоял посреди дво-ра, надувшийся и с выпученными глазами, как и два санитара, державшие Лёву за руки.
  «Да, да, да! – кричал Лёва, - Может быть я и дурак, но не такой, который вы думаете! Я гражданин другой страны, такой страны, где в говне копаться не надо, чтобы стать мил-лионером! Может быть я и дурак, так только в том дурак, что не раскопал этот дреной огород до отъезда! Хотя я и не знал, что в этом огороде до отъезда, но всё равно! У нас там солнце круглый год! У нас там клады на каждом шагу! За пять тысяч лет кладов нары-ли, небойсь, поболее, чем здесь! Отпустите меня! Я уезжаю домой!»
  И что вы думаете, жители Опочек спокойно отпустили Лёву Фридмана домой. Не такое сейчас время, чтобы из-за денег в психушку сажать, у них у самих за последние годы мно-гие того, свихнулись на этой почве. И ничего, живут... Кусаться, не кусаются… Помыли, почистили опочкинцы Лёву и даже денег на дорогу собрали. Пусть себе едет… Пусть едет, если вырос большой, а так и не понял, чем люди живут… Да и не только здесь жи-вут, а вообще на земле живут. Любовью живут, да и работай для этой самой любви, да ещё мечтой об этой самой любви, а остальное все тлен, да суета…Деньги-то могут и за сто лет не сгнить, а что в них толку, если ты один и вокруг тебя пустота. 


                ТЮРЬМА

   Над Опочками задвигали бровями чёрные тучи…Мрачные минуты, а может быть дни и часы, это как у кого ухнуло, испытали мирные жители посёлка, когда, приехав из района, Домра, дородная, пышная и, можно сказать, всем бабам – баба на зависть, так как женщи-на, хоть и не жена--тая, но самодостаточная, как в смысле мужика, так и в смысле денег, приехав, значит, вышла из автобуса, бухнулась в лужу прямо у «Остановки» и зарыдала в голос… Сидящие под  навесом мужики, то ли от того, что перепили самогону, то ли от то-го, что грязи им тоже хватило, бросившись на помощь Домре, сами плюхнулись в ту са-мую лужу и почему-то тоже зарыдали вместе с ней в голос… Тут и бабы, до этого мирно шуршащие семечками и недоуменно косящие глазами по сторонам, как будто ища толи совета, то ли чей-то поддержки, минуту-другую посидев, вдруг, как будто кто-то стукнул им всем одновременно ложкой по лбу или действительно кто-то им нашептал что на уш-ко, завыли хором в полный голос и крестясь, запричитали – «Ой-ёй-ёй! Чего ж ты нас по-кинул, сердобольный ты наш!». Молчали лишь деды… До них пока не дошло – что же здесь все ж таки происходит и от этого недоумения они лишь, как ходики маятником, за-качали своими седыми головами, да не в свой час задымили папиросками… Кошки, до это тихо мурлыкавшие на коленях старушек, от этого визга и гама разбежались по посёлку, два пса, до этого мирно спавших под лавкой, выскочили и, полаяв немножко для порядку, бросились в лужу лизать своими шершавыми языками то мужиков, то бедную Клаву, на которую эти самые мужики свалились, лишь мерин Дурак, не обращая внимания на вели-кое событие, посетившее Опочки, продолжал мирно пережевывать за автобусной будкой последнюю пожухшую осеннюю травку… Через полчаса чуть ли не все жители посёлка, побросав кто работу, кто заботу, кто деток в люльке, кто мужика с рюмкой, собрались у остановки. Долго бы они стояли в нерешительности что им предпринять – то ли тоже за-выть в голос, то ли Домру и мужиков из грязи вытаскивать, если б не загрохотал подъе-хавший трактор, из которого вылез вечно пьяный механизатор Федька, и не у кого ничего не спрашивая, сразу полез в лужу и своими огромными кулака не начал крушить бедным мужикам их грязные физиономии. Народ, конечно, не выдержал и тоже полез в драку. Это был уже размах!.. Но всё кончилось быстро и мирно благодаря, нет, не бабам, они наобо-рот раззадоривали дерущихся своим визгом, а Степке-ларёчнику, который, выставив ящик стеклоочистителя на лавку, закричал – «Пейте мужики! Я  ещё вынесу! Только торговлю мою не портите! Вон уже два стекла снесли.» Стеклоочиститель подействовал, как и дол-жен был подействовать, то есть расслабляющее и умиротворяющее… Мужики дружно встали гуртом вокруг ящика и удовлетворяли свою плоть, совсем забыв про минутное по-мешательство и вообще про всю прошлую жизнь, вдохновляясь и вдохновляясь сегодняш-ней щедрости бытия, а бабы сгрудились вокруг Домры, и затарахтели, и засочувствовали, и заспрашивали её так, что заглушили своей неугомонностью и Федькин трактор, рыча-щий по соседству, и взлетевшую над головами с шумным карканьем стаю ворон, так что ничего и не слышали сами, что сквозь всхлипы рассказывала им бедная женщина… А бедной Домре было что рассказать! И касалось это жизни настоящей и будущей всех Опо-чек… Дело в том, что на другом берегу речки Спелой, как раз рядом с паромом, областное начальство решило поставить новую, добротную и современную тюрьму… И сведения эти были самые настоящие, так как рассказал ей про это сам уважаемый Макар-печник, её верный хахаль, подслушавши случайно деловой разговор, когда ставил этому самому на-чальству камин на ихней фазенде. И деньги под эту тюрьму уже Евросоюз выделил – на целых пять миллионов евро расщедрился…
   Когда до баб дошло, наконец, то, что им в течении часа пыталась втолковать Домра, все сразу затихли… Конечно, тюрьма это хорошо, новые рабочие места и так приработок вся-кий - разный, но взглянув на своих мужиков они сразу поняли, что работать-то и некому будет, все будут сидеть в этой самой тюрьме, а оставшимся жителям только что на переда-чи и трудиться придётся… Да и то кому? На кого не глянь – у всех рыльце в пушку! Кто и не берет чего лишнего с завода там или фермы, так тот топиться из леса бесплатно, другой семечками да картошкой без налога торгует, а каждый третий вообще – самогон варит, да и что не выпьет, так продаст обязательно… Будет тюрьма по соседству – все там будем! Ужас... Побрели грустные женщины по домам, мужикам сабойки на каторгу собирать, причитая по дороге про извечно несчастную свою судьбу. А что мужики? Мужики, напол-ненные до полноты чувств стеклоочистителем, вели неторопливый простой разговор, что от сумы и тюрьмы не зарекайся, и что мужику везде беда – не беда… Каждый из них ощу-щал своим добрым сердцем, особенно после хорошей пьянки и ещё более хорошей взбуч-ки от жены, которая и зарабатывала теперь больше, и тратила на себя меньше, что являет-ся якорем, а может и балластом, не дающим, если уж не поплыть семье в жаркие и сытые страны, то хоть здесь держаться на плаву… Может оно и к лучшему, расходясь по домам решили мужики, если что, то и ездить никуда не надо будет - Светлую переплыл и всё, на месте… Стали в посёлке к заключению готовиться – в церковь сходили, в бане помылись, полы поскребли. Мужики понадевали белые рубахи и сидели по домам тихие и трезвые, бабы им торбы сложили с тёплым бельём и сухарями, при этом ни разу не ругнувшись и не выругавшись на несчастную жизнь, даже дети притихли и не выматывали последние нервы своими – хочу-не хочу… Благодать и тишина встала над Опочками, даже петухи не так громко кукарекали и свиньи не визжали, а собаки, эти друзья человечьи, так вообще шепотом лаяли…Прямо, как в раю, стояла над Опочками тишина и благодать! Целых дней пять стояла… Пока не приехал на утреннем автобусе Макар-печник, Домрин хахаль, и не расстроил эту идиллию… Приехал, значит, увидел грустные лица стариков, баб и мужи-ков, узнал в чём дело, так со смеху в туже лужу и бухнулся, что неделей раньше целых полчаса своим присутствием ублажала его ненаглядная Домра! Хотел он повеселить, ви-дишь ли, своих односельчан! Нет, нет, деньги на тюрьму Евросоюз действительно выде-лил, но наше областное начальство «укатало» их в якобы строящуюся к нашим Опочкам, то бишь к нашей тюрьме дорогу и всё! Были денюжки для тюрьмы, а стали денюжками для фазенды и я, говорит Макар, с этого тысячу евриков заработал, вот так! Что тут нача-лось, должно быть понятно даже не грамотному в сельской жизни горожанину…Пошла гулять улица! Трезвые мужики-то по злобистей пьяных будут… До смертоубийства, прав-да, не дошло – опять спас, врезавшийся в толпу на своём пьяном тракторе, здоровяк Федь-ка механизатор со своими огромными кулачищами, которые никогда не разбирали кого бить и за что, да Степка-ларечник, вынесший ящик водки, вовремя догадавшись, что стек-лоочистителем, когда рушатся основы правопорядка и его благополучия в лице магазина, уже не отделаешься…Водка для русского человека - и прокурор, и адвокат, и судья, она всех или засудит, или рассудит! Рассудили жить мирно и пить её родимую на природе у парома, а не у зловредной лужи, которая чуть не сбила с панталыку размеренную жизнь посёлка. Тем более на небо вышло доброе осеннее солнышко, которое как всегда потяну-ло жителей Опочек от «Часовенки», от автобусной остановки на взгорку к речке Спелой… Впереди шли мужики, смахивающие грязь и слизывающие с разбитых губ кровь, весело галдя  и предвкушая скорую выпивку, за ними плелись женщины, грустно вспоминая про-житые в счастье пять дней, за ними шлёпали старики, молча шевеля ртом, покуривая па-пироски, давно решив, что тюрьма рядом это, конечно, хорошо, но без тюрьмы всё ж таки лучше и поспокойнее будет, да и народу веселей…

                БАЗАР
 
   Когда-то давным-давно, лет сорок назад, а может и пятьдесят, но уже не при царе-ба-тюшке, это точно, в центре Опочек, как раз напротив парома, но не на том берегу, а на этом, был базар… Собирался базар по воскресеньям, народ на него шел не только из со-седних деревень, но из города, да и с района стекался. Дешевый был базар и большой. Че-го надо – всё купишь! Хочешь гвоздей – на тебе гвозди, кому шиферу – бери шиферу, да-же стекло можно было купить, были бы гроши, а про всё остальное и говорить вредно – любой сельхоз товар был! Всё было! Поросят, бывало, городские покупали даже не на вы-рост, а так, поесть, к празднику конечно, не говоря уже про птицу разную, да курей. Этих и птицей не считали! Что утка, что курятка – три рубля с гребешка, бери и иди себе домой щипать да щи варить… Во, какое время было… Да… Спасибо тебе, дорогой Никита Сер-гееевич, за нашу счастливую память! Царство тебе Небесное, хотя нашими-то молитвами ты и в ад вряд ли достучишься, а будешь всю загробную жизнь маяться, как мы маялись всю жизнь. Хрущёв вождь, он в Кремле, что ему до крестьянина… Плюнул-дунул и го-тово, а у нас одна картошечка только через шесть месяцем родит, а смородинка через два года, а яблонька аж через пять-шесть лет, а ты всё налогом, как сапогом в харю. За корову плати, за курятку плати, за хряка – плати, за вишню и яблоню тоже налог выдумал. А от-куда у крестьян деньги  - от этих коров и уток и деньги, а нет денег, значит, и коров и уток нет! Вот такой круг получается… Год - два прошло и от базара один забор покорёженный остался, да лавка где и сейчас бабы семечки шелушат. А на что гвоздей и шиферу купишь, когда скотины не стало? Не на что! За фиг никто ничего у нас не делает, разве что в кол-хозе работает – но там деньги хоть и не платят, так если кой что не так, а нагнуться не по-ленишься, так натурой возьмёшь… Нет, конечно, кой-какую скотинку почти все держали, но так для себя, чтоб с голоду не опухнуть, не для базару. Стали тогда наши опочкенцы грешить, с колхоза и строек тащить, да много ли утащишь? Себе чего справишь, да бабкам одиноким за бутылку прорехи заделать, вот и весь наш тогдашний бизнес… Но, слава Бо-гу, времена переменились, началась перестройка, потом капитализма пожаловал! Тащить стали больше и жизнь полегчала… Потихоньку начал и базар наш оживать. Правда, это больше и не базар был, а как бы барахоловка, так как из-за безработицы и нищеты, всяк всякое тащил туда из дома и с работы. Но, все-таки, это уже был базар, это уже была тор-говля, ведь кроме всякого барахла, импортных памперсов и жевачки, вскорости появилась и живность. Это Домра со своим хахалем, печником Макаром, ловко сообразили, что на-род по мясу соскучился! Взяли они и привезли на пробу пару ящиков «ножек Буша». То была торговля, так торговля – часу не прошло всё расхватали! Конечно, в первую голову интеллигенция обрадовалась! Интеллигентами у нас в Опочках прозвали тех, у кого кроме телевизора в хозяйстве никакой живности не водилось, даже собаки. Вот после Клавки-ной инициативы и начало возрождаться село! Теперь кто в город поедет, так уже с пусты-ми руками не возвращается – чего-нибудь да ухватит для торговли! Пошла – поехала тор-жествовать и плясать дорога  из Опочки на район и обратно! У кого руки-ноги были, та-щили теперь своё барахло и остатки денег на район, а то и дальше - в город, там народ и был, если не богаче, так было этого народа там гораздо больше, чем в наших Опочках, а значит и торговля шла веселее! Продадут, значит, наши челноки-коробейники кто что может, накупят чего такого на что ума хватит и везут обратно уже на наш базар, а там, на базаре, их уже дожидается наша буржуазия. Это те, у которых ноги-руки болят, а деньги есть, то есть пенсионеры наши. А что, разве не буржуазия? Ни у кого на посёлке денег нет, а если и есть какая зарплата то – пшик, а не зарплата, а у наших стариков – рента еже-месячная! Им всяко в радость и в полезность –  кому платочек беленький, кому тапочки мягонькие, этому конфетки с печеньицем, а кому и по вкуснее и покрепче! Хорошее вре-мя было, что не привезёшь – всё разметалось, да ещё заказы напринимаешь на другую поездку. Хорошее время было… Сколько разговоров разных, сколько новостей новых! Оживилась жизнь наша, почувствовали мы свою причастность к делам, что и в стране творятся, и во всём мире какие дела делаются, а не только в телевизоре! Были и ссоры, и драки весёлые, хоть и ребра трещали, а как же без этого – торговля, конкуренция, рынок! Весело было и хорошо… Жаль, что времечко это уже закончилось… Да… Сначала вдруг вернулся сын бывшего завскладом бывшего колхоза «Путь Ленина» Степка-шалопут. Приехал он издалека, то ли из Москвы, то ли из тюрьмы, то ли ещё откуда подальше… Как пошёл служить в армию, так лет семь гу-гу-гу, никто его в Опочках и не видел. При-ехал, значит, и пошел ломать общественную жизнь, как раньше в соседнем посёлке Дерю-га девок ломал, а об него местные парни стулья да жерди ломали. Тихий такой приехал, спокойный, утюкала, думали, его жизнь, ан, нет… Хитрым оказался… Пока все Опочки обсуждали кто он и что он, этот Стёпка-шалопут, чего это он такой не такой, как прежде, этот Стёпка тихой сапой настоящим бизнесменом заделался. Через месяц по его возвраще-нию поприехали к нам из района какие-то «спецы» и, буквально, за неделю возвели мага-зинчик. И где бы вы думали? У остановки, где всегда народ обитается, да ещё и назвал его – «Ларек у Остановки»!  Куда нам против него со своей торговлей? Всего. шалопут этот, навёз – от шампуней и вкусностей разных до пива и стеклоочистителя проклятого, да еще круглосуточно работать стал гад! Мы и жаловаться ездили на район, и бунтовать пробова-ли – куда там! Всё у него законно-правильно, послали нас начальники куда подальше, а бунт, что бунт, когда мужики, как распробовали эту гадость, стеклоочиститель, как рас-познали, что стоит он, морда, как молока литр, так от ларька этого, будь он не ладен, не днём не ночью не отходят. Потом и райпотребкооперация расшевелилась – оживилось сельпо наше с приходом туда Светки продавщицы. Эта хоть по ночам не торгует, но вини-ща навезла тоже до самого потолка, да гвоздей всяких, да товару разного тоже хватает. Куда нам с ними конкурировать? Если бы скотину завели – тогда да, но молодые разлени-лись, а у стариков здоровье… Руки-ноги не те… Опять заглох наш базар, видно, уже на-всегда… По прежнему собираются наши опочкинцы у парома, это когда погода хорошая, или у Остановки, когда дождь идёт, а бывает и на базар забредут, чтобы семечки поше-лушить, да старое повспоминать, но это нынче редко бывает... 
   
      
                КУПЕЦ ВОРОПУЕВ
               
    Здравствуйте, граждане мои дорогие! Шапку перед вами снимать не буду! Нет у меня шапки! Потерялась шапка. Ну и бог с ней… Уши не мерзнут, и хорошо. Да и не шапка че-ловека красит, а человек шапку. Не верите  - проверьте! Я  об этом вчера в газете  вычи-тал. Хорошая такая газета, не грязная и совсем новая. Я ее перед сном прочитал и даже в макулатуру  не оформил. Оставил, как документ нужный. Так в этой газете прямо про ме-ня и прописано: берегите нарождающееся племя современных предпринимателей! А кто же бизнесмен, если не я?
    Я – Степан Воропуев!
    Здесь я! Какой он грязный? Натурально мытый! Конечно, сам пил! А в этом магазине всегда хорошая! Спасибочки!
     Так вот, в газете так и написано: нужно нам, мелким предпринимателям помогать! Фонды поддержки создавать и так далее. А нам разве помогают? Мешают нам! Задержи-вают! Издеваются! А некоторые, так прямо смеются в лицо… Как будто мы бутылки или картону разную машинами сдаем?  Да и не это главное, не об этом я! Главное, что нас много! А значит, мы – класс! А класс уважать надо. Надо ему тоже права давать.
   Я вот о себе скажу, на своем примере покажу, каково сейчас быть бизнесменом… А что… Я сам почти наверняка, если уж не княжеского рода, то купеческого, точно! Такая у меня фамилия – Воропуев! И если бы не мой сегодняшний быт, мне бы и титул какой-ни-будь дали, как Алле Пугачевой. А что, сидел бы сейчас перед вами на парапете не кто-н-ибудь, а граф Воропуев! Здорово! Но и купец, тоже не фигли-мигли! Звучит! Меня моя фамилия вместе с перестройкой и толкнула на подвиги – уехал я из своих Опочек в боль-шой город на ноги становиться, бизнесом заниматься… И что? А всё хорошо! На ноги, правда, не встал, забодали молодые, да ранние, а бизнес свой имею, и не где-нибудь в по-сёлке или на районе, а самом сердце страны нашей! Столица она, как мать родная – всех примет, всех обогреет, всем кусок хлеба пожалует!
   Ну так вот… С чего начать? Сначала о производственном месте. О точке, так сказать, где работаю. Обо всех не скажу, но у меня место хорошее. На углу Сурманова и Скурма-нова. И  метро рядом, и магазины, и пара-тройка институтов! Народу хватает! Завидуете? Не завидуйте! Это летом хорошо: тепло, солнышко пригревает, народ жажду утоляет, бу-тылки оставляет, да и вообще ходит довольный, если уж не жизнью, то погодой точно. Ляпота! А зимой? Быр-р-р! Я и так простужен на две ноги, задница (извините) к параб-лику пристывает. Сидеть холодно, а значит, свой бизнес можешь и не досидеть. Бизнес мой ближе к вечеру начинается. Вот так-то!
   А в газете про меня, про мелкого предпринимателя… И все правда! Кто нам помогает, особенно зимой? Государство? Фигушки! На одних  доброхотов надежда! Ух, горе… Нет, это я не от нужды. Нет у меня нужды. Горе мое, что радикулит мой к тротуару примерз. Остудился и ноет…
   Этот бутылочку пил - недопил, нате вам! Эта булочку ела-недоела, докушайте на здоро-вье! Эти водочку сейчас пьют, может, и нальют, а нет – и за бутылочку спасибо! Вот ко-робку из-под ксерокса выкинули. Хорошо! Коробочка, конечно, не кремлевская, доллара-ми не пахнет, зато тяжелая и большая! Утром я ее картоной набью и в пункт. Бывает, что и книжки выкидывают, но картона лучше. Не так жалко, да и складывать удобно. Вот еще и газетку выкинули. Расточители народного богатства!
   Спасибо, паренек. И вам спасибо! Это я прохожим! Жалуют нас люди! А мы, бизнесме-ны, подберем да и сдадим, да и почитаем перед сном, если конечно, здоровье позволит. Тяжелый у нас бизнес: с устатка да с полушки может и развезти раньше времени. Куда потом читать, если голова не соображает…
   Вообще-то я по картоне не специализируюсь. Больше по стеклянной таре. Но бывает, день худой, как сосиска, выдается. Что тогда? Тогда утречком  по мусоркам… А там кон-куренты! Каждый чёрт теперь норовит бизнесом заниматься! Я против них ничего не имею, но надо же совесть иметь! Шли бы вы обратно на свои заводы работать! А то дома спите, щи горячие едите, так еще помойки наши грабите! Для вас это халява, а для меня, потомственного предпринимателя, вот уже второй десяток годков это хлебушек-пропита-ние. А ещё с тележками, ещё парами ходят! Где уж мне за такими «новыми русскими» уг-наться! Да и тележки у меня нет, а пункт далеко. А если закрыт – совсем горе… Тащишь-тащишь…
   Но, не будем плакаться. Слава богу, зима не вечна, а точка – вечна!  На углу Сурманова и Скурманова прибыльно и сытно будет вечно! В этом суть! Об этом разговор идёт! Чего я хочу? Справедливости! Справедливости и больше ничего! Раз есть дело у правительства до предпринимательства, так этой самой поддержки я и хочу! Я, к примеру, и налогов пла-тить согласен, но чтобы место моё – моё было! А что? Я хочу, чтобы всё по закону было! Чтобы никакой-такой милиционер меня за воротник не хватал, а охранял! Чтобы никакой другой предприниматель на мой парапет не садился! А я пусть на его мусорку – ни ногой! Перетерплю как-нибудь день-другой! Вот такое у меня план-предложение, дорогие това-рищи! И порядок в общежитии будет, и предпринимательству свободно! Там, глядишь, и подвал мой разрешат приватизировать, а то мальчишки лазят, бардак разводят, спасу нет.
    И вам, здрасьте! Спасибо, жив ещё! Смак! А то подмораживаться стал. За бутылочку спасибо!
     Во, какие компании подруливают, благодать! Это ж место! Рядом будете, подходите, не стесняйтесь! И днём, и ночью я на месте! Всегда у меня для вас и стаканчик припасен, и хлебушка четвертинка найдется не закусить, так занюхать!
     Ладно, заканчиваю. Работать надо. Бизнес свой делать. А потому и прощаюсь. С уваже-нием купец Воропуев, что на углу Сурманова и Скурманова свой бизнес держит.


                ЗАТКНИСЬ И ПОЙ

   - Макарыч, ты в своём уме? – сказал печник Макар, тупо уставившись на абвиатуру из трех бук, выколотую на огромном кулаке тракториста Феди, - Кто тебе до этого допёр? Это нельзя…
   - Чего нельзя! Ты – дурак, а я что, очень! - грозно ответил Федька, после чего Макару татуировка стала совсем не видна – слился кулак тракториста с опухшим носом печника.
   - Ну, это уже совсем… - простонал Макар, с трудом пытаясь встать на четвереньки.
   - Ты того, не того… Что мне того, а тебе что того! Нет!
   - А, кто сказал – да! - уже улыбаясь, сказал печник, потому что ему, наконец, удалось перевернуться на живот и сесть на корточки.
   - Нет, как это всё? Мотоцикл – тыр-тыр-тыр, а я бац! - говорил Федька, одной рукой по-могая товарищу усесться рядом с собой на лавке, а другой растирал по лицу, льющиеся слёзы, - А я – тыр-тыр-тыр и всё!
   - Не-е, не всё! Ничего ему не будет, выживет! - радостно воскликнул Макар. После того, как Федор посадил его на лавку, он ощутил в себе такую уверенность и силу, что смог до-тянуться до бутылки и налить два полных стакана, – Ничего ему не будет, твоему трак-тору!
   - Так то так, да не так! Давай…
   Выпив по глотку чего-то мутного, два приятеля дружно захрустели капусткой. Закурили по папироске… Пришла тишина… Но не на долго. Как будто шальная муха села им обоим на нос, они снова что-то забормотали, снова замахали руками, тупо уставившись друг на друга. Чем это могло закончится, понятно – в который раз Макару пришлось бы лезть на скамью, как альпинисту на гору. Но, вдруг, одновременно взглянув на табуретку и увидев два почти полных стакана, два друга опять дружно замолчали. Вероятно, эта же муха им нашептала что-то такое на ухо, что и капусткой они уже не закусывали, и не курили, а стали  погружаться и погружаться в пучину самосознания и медитации, пока набатный храп не заполнил весь дом, загнав бедную муху в сети паука. Наступило мгновение равно-весия силы и духа…
   Вы знаете, что может произойти, если два здоровенный русских мужика пьют без про-дыха пятый день подряд, не выходя из дома? Я лично сомневаюсь, что вы это сможете оценить. Опыта у вас не хватит! А третий где, спросите вы? Третий лишний! Это только в кино пьют «на троих», а  жизни… Что они там делят на троих? Смешно! Федору и Макару Действительно не чего! Один лучший тракторист. Всё время с работой на своём пьяном тракторе, другой лучший печник на всю округу! Они были самые добычливые на все Опочки, если, конечно, считать честный труд…Ровно неделю назад Макар в деревне Дро-зды, что по соседству, которую облюбовали дачники из города, закончил ставить, нет, не печь, а настоящую баню. Хорошую баню – тысяч рублей на восемьсот долларов… Вот какую! Можете себе представить, что он поставил за такие деньжищи – второй дом пос-тавил, только с парилкой. Одному такую баню и не собрать, а он и не строил, Федора поз-вал в напарники. Сейчас не сезон, трактору работы совсем нет и Федор, страстный трак-торист-индивидуалист, посылающих всех и всё за любые деньги, кроме своего, тракторно-го, с радостью согласился. Неделю назад, значит, закончили… А где теперь этот фунт-стерлинг?
   - Где эти доллары проклятые? - Вдруг прервав храп, закричал Федор.
   - В жопе, вот где… - пробурчал Макар, не раскрывая рта и зарываясь поглубже в подушку.
   - Жене отдал, говоришь? Вот, ё! Хоть бы консерву какую купила или курёнка поджарила.
   - Нет, курёнка…
   - Так пусть ещё отварит, а то я пойду и спьяну штук пять нарублю.
   - Не ту, говорю, курёнка и не будет!
   - Как не будет?! Будет, будет, будет! У меня штук сто этих курят! Убью!!! – заорал Федька, при этом стуча своей лапищей по столу так, что стаканы, тарелки с остатками еды, ножи и вилки взлетели воздух и секунду другую висели в недоуменном состоянии, не зная то ли падать обратно, то ли снова взлетать, в итоге они выбрали третье – упали на пол, прямо на успевшего свалиться ещё раньше Макара.
   - Да, хватит орать! Бабу Дусю разбудишь.
   - Какую бабу Дусю?
   - У нас, в Опочках, одна баба Дуся.
   - На взгорке?
   - А где ей ёще быть?
   Федор перестал избивать бедный стол и тупо уставился, на сидящего на полу Макара, который с тихой задумчивостью стряхивал с себя квашенную капусту.
   - Вот такие дела, Феденька… - сказал печник, - мы здесь уже дня три, а может и больше, не помню…
   - А где мой трактор? Где жена?
   - Жена не знаю где, а на тракторе мы сюда приехали, значит, он здесь.
   - Да…
   - Вот, милки, больше Светка не дает! - сказала вошедшая баба Дуся, ставя на стол три бутылки водки, - Твоя, Федя, благоверная то у остановки стоит, то у сельпо караулит и всем угрожает матом, если кто принесёт.
   - Так сейчас же ночь, что она сдурела, что ли? - наконец, стряхнув капусту, сказал Макар, усаживаясь, с помощью Федора, на лавку.
   - Ой, милки, ой-ёй-ёй… Пора вам просыхать. Полдень сейчас, солнце в самом соку! - выдохнула баба Дуся. отдергивая с окон тяжелые шторки, - Сейчас ставни отворю, ослепните.
   Через минуту, действительно ослеплённые ярким светом, сидели мужики и тяжело сопе-ли, сощуренными глазками обследуя обстановку комнаты и друг друга.  А может они со-щурились и не от солнца вовсе,  а от этой самой обстановки, да и от своёго вида то же… Вам описать обстановку комнаты? Внешний вид двух здоровенных и взрослых мужиков? А?.. Вы действительно этого хотите? А я вот не хочу! Я их люблю и уважаю, сегодня – это сегодня, это уже вчера, поспали и забыли, а завтра – это завтра… Завтра от укоров близ-ких и косых взглядов односельчан убегут они  на свою работу и будут «пахать» так, что после завтра все опочкинцы завидовать будут и Домре, полюбовнице Макара, и Марусе, верной жене Федора-тракториста за их достаток, и за их мужиков.
   - Сейчас приберемся и обедать будем, и похмелимся маленько! - любовно журчала, как ручеёк, баба Дуся, выгребая с пола грязь и побитую посуду. Она именно журчала, потому что была рада, что в этот раз милки закатились именно к ней. Любила баба Дуся шумную компанию, еще  с молодости любила, поэтому и вышла в своё время замуж за своего Па-шеньку, гармониста и горлопана, с которым жизнь пролетела, как один день. Да и копейка лишняя не помешает. Нет, она не пользовалась, что милки денег не считали, но и того, что давали, было с избытком.
   А мужики всё сопели и сопели своими простуженными от водки носами и молчали, тупо уставившись на муху, запутавшуюся в паутине… Баба Дуся, закончив с уборкой, включив на полную громкость радио, застелив стол очередной простынкой и. выставляя нехитрую еду, без умолку пересказывала «милкам» последние местечковые сплетни…
   Мужики не слушали, они, углубившись в себя и, как две коровы, недояные пару дней, глухо мычали …
   - Хватит мычать, как поросят, давайте обедать, милочки! Муженька помянём, за курочек ваших порадуемся.
   - Хорошо, - за всех ответил Макар, - Но мы вставать не будем.
   - Куда вам из своего стойла вставать, вы хоть сидя не падайте! Обслужи бабусю, Макарушка.
   Баба Дуся с Макаром-печником выпивали, вспоминали полузабытые песни, друг друга перебивая и поправляя, пока не находили ту единственную, которая подходила обоим, от-дыхая от песен то огурчиком солёным, то капусткой, то перемывая местечковым кумуш-кам косточки. А Федя всё пил и пил, всё сопел и сопел… Пока не проснулся у него голос, а проснувшись закричал, выплёвывая вместе со словами капустку и огурчики, смоченные водкой - «Так жить нельзя!»   
   Баба Дуся с Макаром, уже забыв про Феденькино присутствие, так обрадовались его воскрешению, что прервали на полуслове задушевную песню, которую тянули в полный голос таким же звучным восклицанием: «А-а-а!».
   - И зря вы тут сидите! - продолжил Федя, - Зря! Работать надо! Работать, а не водку глушить!
   - Да я, миленький, уже наработала за своё! - вставила в своё оправдание баба Дуся.
   - Птица летает, пока крылами махает! - продолжил гнуть Федя, - А мы как черви – ку-ку, да ку-ку!
   - Да не ел никто твоих кур! - обиделся Макар-печник.
   - Правда, моя курочка была. Фросей звали. Красивая такая. Хоть и жалко, а не жалко, хорошим людям ничего не жалко, всё равно на зиму бы забила. Я на зиму живность не держу, толку нет.
   - Смысла жизни не понимаете! И жена моя не понимает… А смысл есть!
   - Ой, голубок, есть, ой, есть! - продолжила баба Дуся, - Я как на кладбище схожу, ой, как об этом смысле думаю. Поплачу, поплачу, а потом всё думаю, думаю… Ой, прости, ста-рую!
   Да, маленько не туда зарулила баба Дуся разговор, не туда…
   Упала с лица Макара его вечная улыбка, завыл, выпив полстакана водки, Федор, а вско-ре снова замолчал, страшно замолчал, лишь храпел и храпел в нос, как старый паровоз. Не стерлось еще в их сердце летний месяц июнь такой жаркий для всех, а для них обоих хо-лодный, как февраль… Похоронили они тогда обоих своих матерей, последних роди-мых… Почти в один день похоронили и остались теперь одни на весь белый свет, не счи-тая жены, любимой любовницы, любимого трактора, любимых кур, да золотых рук. Мир пустой стал и немой, даже баба Дуся заплакала без голоса.
   - Глупо! - прервал молчание Макар, - Глупо всё и никому не нужно. Я вот работал, рабо-тал… Сначала хотел дом новый достроить, потом машину купить, денег отложить, а уж потом… Всё купил, всё построил и что? Мне почти сорок, а семьи нет. Есть любимая жен-щина, а семьи нет. Потому что детей нет… А разве есть семья, баба Дуся, если детей нет?
   - Есть, милок, есть, если от Бога…Вот у меня всё было и всё Бог отнял, а я живу и счаст-лива бываю. Вот вы пришли, я и счастлива!
   Закачалась из стороны в сторону на своём стульчике баба Дуся, как только что качался Федор, не замычала и не захрапела, как он, а затянула тихую и нудную мелодию, которую мы и знать незнаем, да и попроси её, бабу Дусю, напеть в другой раз эту песню, вряд ли она её напоет…
   Нет, не прав я! Очнулся от своих мыслей Макар-печник, и, не то, что стал тянуть за ба-бой Дусей, нет, он дополнил мелодию словами, теми словами, которые и не скажешь ни-когда, а только споёшь, да и споёшь только тогда, когда так плохо на душе, когда деваться некуда, или так хорошо, что и летать не нужно…
   Даже Федя перестал выть и храпеть, а стал стучать своими кулаками по столу в такт и не в так песни, ну, уж, как любезный сердцу тракторный мотор, так это точно. Сила просну-лась в душе Федора-тракториста и он, перебивая всех, заорал про смысл жизни и своих курей.
  - Есть смысл жизни и он победит! - орал он, - Если знаешь что-то, то знаешь! Я вот знаю свой трактор и у меня жена есть и куры! И я тоже умею! И знаю! И не забуду! И если что, я – я! И вообще мне всё надоело, надоело навоз возить! Скорей бы весна пришла. А не придёт весна, так поеду куда-нибудь далеко на своём тракторе, куда-нибудь…Никуда я не поеду…
  - Да, заткнись ты Феденька, заткнись и пой!.. 


                СЕМЬ ТЕЛЕФОНОВ, САМОВАР И УМЫВАЛЬНИК

  После правления Горбачева, этого последнего главного товарища всех угнетённый и по-давленных, как-то незаметно закончила своё существование в Опочках партийная жизнь в виде компартии. Не кому стало смотреть за моральным обликом односельчан, не кому жу-рить стариков и старушек за то, что они в церковь ходят, не кому уже было вызвать на промывку мозгов гулящих и пьющих, бесхозяйственных и слишком хозяйственных для своего кармана… А что не ре-шали на партийных собраниях опочкинские коммунисты? Да, всё они решали, во всё лезли! Думаете, людям это нравилось? Конечно, не нравилось! Но народ за семьдесят лет так свыкся, что кто-то лезет к нему в постель, так привык к то-му, что кто-то учит его как правильно есть ложкой и как нужно правильно ходить шагом, что откровенно заскучал, когда перестала биться ключом местная общественная жизнь. Единственный из ныне живущих в посёлке, последний партийный секретарь колхоза «Путь Ленина», хоть и говорил много про марксизм-ленинизм, но уважения не получал… Во-первых, говорил он всё больше матерно про этот самый марксизм-ленинизм,  а, во-вторых, не без его участия половина Опочек осталось без работы… Как ни как, а и он приложил свой марксизм-ленинизм, чтобы разорить последний колхоз, и тут уж и Горба-чёв не причём… Здесь, извините, мы и сами ручку приложили, чтобы одно говно осталось на месте свинарников и коровников – когда система рухнула сами всё растащили, что ос-талось после того, как начальники основное растащили, позабыв, что свиньи и коровы то-же кушать хотят! Были дураками – дураками и остались! Надо было не оконные рамы и комбикорм таскать, а бурёнок в свой хлев поставить… Дураки… Вечно мы задним умом живём…  Да ладно о грустном… Главное – идею сохранили! Жива в нас идея – хотим опять колхоз восстановить! А как же будет жить колхоз без свой партячейки? Чего колхоз, когда рядом целые Опочки стоят бесхозные?! Кому в первую очередь пришла такая мысль? Конечно, как и сто лет назад в авангарде была наша интеллигенция, в лице учите-лей Ляпиных! Муж и жена Ляпины были на пенсии уже давным-давно, но разве учителя бывшими бывают? А ещё учителя-коммунисты? Они продолжали всех учить уму разуму, но только уже не в школе, а на Остановке! У Парома с учёбой шло плохо, там природа вмешивалась, мешала, так сказать, развитию политической мысли. У парому людям прос-тору хватало, не нравится – в сторону отошёл и нет тебя, а у «часовенке» – или сиди и слушай, или под дождь иди, вот и весь выбор… Да… Так вот, в один из пасмурных ноябрьских дней Ляпины изрыгнули свою идею и убедили всех, что компартия нужна, да и как с ними поспоришь, если у них всё по полочкам разложено! Во-первых, спрашивают – «Кто не праздновал Седьмое ноября?» А кто не праздновал, если это праздник официа-льный и выпить можно по закону, то есть всей семьей… Все, говорим, праздновали! Во-о-от, значит, жив ещё Великий Октябрь в наших сердцах! А как же ему не жить-доживать, если только им и жили семьдесят лет? Во-вторых, Первое мая празднуем… Празднуем, одобрили и этот аргумент опочкинцы, да ещё и сами добавили, что и Девятое мая празднуют и Рождество, и Пасху, и Спас… Во-о-от, обрадовались Ляпины! А были бы эти праздники праздниками без коммунистов? Тут они, конечно, загнули… Какие-то празд-ники были и до коммунистов, но это было давно при другой жизни, той жизни про кото-рую никто ничего и не знал, кроме бабки Матрёны, которая одна на весь посёлок, если что, не чёрта поминала и мать разную, а царя батюшку.  Но одна бабка Матрёна Ляпиных, конечно, победить не могла, и на все их песнопения о достижениях советской власти, она лишь крестилась и что-то шамкала без слов своим беззубым ртом. Ляпины победили!  У опочкинцев проснулась гордость за свою прошлую работу, они сами, наперебой, стали вспоминать всё хорошее, что было раньше, и, главное, что власть была раньше к народу лицом – и грамоты, и медали давала и деньги платила, не то, что нынешняя, – не денег, не орденов! «Коммунисты! Вперед к старому!» - провозгласил Ляпин муж. «Поддержим, то-варищи!» - закричала жена Ляпина. Все поддержали и даже кто-то предложил спеть ин-тернационал. Не получилось. Слов никто не знал, но все дружно промычали в такт, да так дружно, что и собаки подхватили – заскули и залаяли в ответ. Ляпины, воспользовавшись всеобщим рвением к лучшей жизни, взяли  и записали всех присутствующих, включая бабку Матрёну, в коммунистическую партию посёлка Опочки. «В чём отличие коммунис-тов от всех остальных партий? – продолжил Ляпин муж, - В быстроте и правильности действий! Сейчас мы изберём генерального секретаря, а потом перейдем к действиям! Власть надо захватывать, пока другие партии не появились!» Ну, с секретарём вышло быстро, избрали, сами понимаете кого… Правильно Ленина, тьфу ты, Ляпина, замести-телем его верную подругу – жену, Надежду Павловну, которая быстренько записала все эти великие события в заранее принесённую тетрадку, на которой красной тушью было выведено – «Журнал партийной жизни»… Вот так и ни копейкой меньше! «Вперед, това-рищи!» - вскрикнул Ляпин и зашагал к зданию сельсовета, захватывать власть, следом засеменила Ляпина жена, а за ней поднялись с лавочки и другие опочкинцы. Обрадован-ный энтузиазмом и поддержкой масс, первый генеральный секретарь Опочкинской ком-мунистической партии Ляпин муж гордо шагал от Остановки в жизнь! В его голове бурли-ло  и пенилось планов громадьё – вот он сидит в сельсовете, на столе у него стоят семь телефонов, все телефоны красные с серпами и молотами на циферблате, председатель сельсовета ставит ему на стол дымящийся самовар… Не желаете ли чайку, дескать… А Ляпин ему строго - « Нет, не желаю! Руки надо мыть перед едой! А где умывальник? Нет умывальника!» Народ волнуется, кричит, суетится, наконец, приносят и ставят на стол на-стоящий эмалированный умывальник. Ляпин умывается, вытирает руки расшитым ручни-ком, садиться за стол и говорит, задушевно, задушевно так говорит - « А вот теперь и чай-ку не грех испить! Без сахару! Да, да, чаёк – это хорошо, но сахар, сахар – детям! Мы луч-ше с карамелькой любим!» Народ хлопает в ладоши и … захлюпал дождь… «А где на-род?» «А как дождь пошел, так кто по домам, а кто обратно на Остановку» - ответила Ля-пина. «Не сознательный у нас ещё народ, - расстроился генеральный секретарь, - Такую идею испортили!» «Да, да, - вторила ему жена, - совсем не сознательный!» « Но ничего! – закончил Ляпин, открывая калитку своего дома, - У Ленина тоже не разу всё получилось в 1905 году… 1905… 1917… Двенадцать лет – это много… надо сейчас действовать! Завтра снова пойдем агитировать!»  «Завтра и пойдём! А сегодня погреемся, баньку истопим…» «И это правильно, Надюша, правильно! Надо подготовиться. После баньки чайку по-пьём… У нас карамельки ещё остались?» «Остались..» «Так вот, чайку попьём с карамель-ками и сядем тезисы писать… А мы всё таки создали её, создали – есть теперь в Опочках своя компартия! Значит, жизнь продолжается, Надюша?» «Продолжается, продолжается дорогой…»


                ЧЕРНЫЙ  ПОНЕДЕЛЬНИК

    Плохо, ой, как плохо, стало быть предпринимателем! Это говорю вам я, я, Хват Иван Тимофеевич! Да, тот самый Тимофеевич, а не Ванька Хват, или «плешивый», как звали меня дружбаны еще десяток лет тому назад! Десять лет прошло, о-го-го … Десять лет моей бизнес деятельности! Уважаемым, можно сказать, стал человеком, никого уже по морде не утюжу, утюжком никого не парю, наоборот, со всякими там знатными людьми в баню хожу. Ха! Мы там друг дружку веничком! Эх, хорошо! Даже волосы от удовольст-вия жизни расти начали. Все у меня было надежно, укатано… Я полнел, кошелек мой тол-стел, а бизнес расширялся. Начинал-то я с пикничков на Минском море, а куда взлетел? Где я теперь вью-кендалы провожу, знаете? Ха, на этих самых, как их, во, Багамах и Ака-пульках под омарчики-аморетики! Так-то! Во всё я вник, всё перетер, до всего допёр! Придёт «братва» – нате вам, пожалуйста! Налоговая – получите! Стражи порядка – а как же, дадим и водочкой на посошок попотчуем! Одна-то «крыша» хорошо, но ведь две, а лучше три, совсем замечательно! Получили и «гуд бай», гуляйте вальсом от глаз поодаль-ше! Они и гуляли, а я свои танцы-шманцы обделывал… Хорошо … Никаких тебе отчетов-пересчетов, ни каких тебе декларенций-бумаженций. Схватил – продал, откинул, подсчи-тал, вот тебе и весь дебет-кредит! Связи на месте, голова книгомундией не забита, лапки ещё не разучились по-собачьи под себя грести – считай бабки, а ты, шибко умный, иди улицу мети, если я добрый буду, и тебе эту самую метелку ещё и дам! Во, какие времена были, бла-го-дать!
    А теперь … Одно горе, а не бизнес! Где взял товар? На чем привез? Где документы? Покажи им всякие накладные-раскладные, мать их так! Слава богу, еще не всё с ног на голову встало, ещё кое-какие людишки остались верные своей присяге! Так что докумен-тик липовый достать не проблема… Ладно с этим проехали, так на тебе, налоговая взбун-то-валась – и это им покажи, и то, и пятое, и десятое! И не когда-нибудь там, через год или два, а сейчас прямо давай, в первый понедельник месяца. Чертов понедельник! И, главное, я им уже не Тимофеевич, а просто на просто, гражданин Хват … Приехали!.. Но ничего, пусть я им уже и не Тимофеевич, но хватом то остался! Потратился немного на крючкотворов, юристов-экономистов разных и выполз … Только вздохнул с облегчением, думал все, лыжи опять на мази, так нет, не успокоились, новое придумали, душители моей свободы! До святого добрались, изверги! Давай им показывай откуда денежки, мои, кста-ти, денежки, я добыл и на бунгало, и на новый «Мерседес», и даже на квартиру?! А как им покажешь, что на что купил, если у меня по бумажкам всех доходов за год и полторы ты-сячи юксов-баксов не наберется… Тачка-то сотню тянет, на квартиру еще миллиончик до-бавь, а про бунгало, розовую мечту мою, и говорить не хочется! Прижали – не вдохнуть, не передохнуть спокойно! Звоню всем и каждому, бегаю, спрашиваю-расспрашиваю, как жить, как выкрутиться, у всех одна боль! Все, как беременные ходят - толстые, потные, а разрешиться никак не могут. Нет ответа! Правда, нашелся один интеллигент в очках, гово-рит по телевизору, плати налоги и спи спокойно… Сказал бы я ему при встрече… Знаю я, как эти проповедники живут – ни цепи, ни печатки, одна шляпа облезлая на потном лбу. На фиг мне тогда бизнесом заниматься, если делиться скажут с каждым таким умником? Еще демократы называются! Душители свободы – вот кто они! Да я раньше  на лохотроне или в наперстки за день больше зарабатывал, чем такой деляга за год! Зарабатывал и без всякой лирики! Потому что все мои проблемы решал один дежурный милиционер! Он для меня в своё время был и пожарной охраной, и налоговой, и таможней, и все в одном лице, и все за умеренную таксу… Мечта … Живи, не хочу! Но, я пока не хочу так жить, привык, понимаешь, с предами и замами за ручку здороваться. Мы ещё поборемся за свою свобо-ду, мы ещё посмотрим, кто кого пересилит. Мы за эту свободу столько кровушки попро-ливали, что до сих пор  кровавые мальчики по ночам снятся… А сейчас враз возьми и от-дай? Фигушки! Там наверху, чай, не дураки сидят, дураков мы не сажали, возьмут и но-вую лазейку придумают… Жить-то всем надо! А как им без нас, без порядочных бизнес-менов, себя да семью разве прокормить? Да, никак им без нас не прожить! 
    А лучше бы им просто взять и отменить понедельник … Этот черный понедельник, как в песенке у Никулина поется! А законы пусть остаются, пусть действуют по понедельни-кам… Мечта? Да нет, это, пожалуй, и есть единственный выход! И интеллигент в очках будет рад, что законы правильные в стране, и мы будем рады, что опять бизнесу дышится свободно, что, наконец, никто не мешает расти цветкам настоящего, нашего доморощен-ного, родного и любимого, капитализма!


                НИША

     Что вам сказать, да нечего сказать…Не только жили у нас не только евреи умные, жили у нас в Опочках труженники народного фронта КГБ  - семья Пупырышкиных, которые, в милые для них времена, раскулачив всех и вся, увидев, опосля, свою работу, в город па-дались.… Инженерить…. Там и со старились… Но мы их помним…Во век не забудем … Послушаем , чем теперь они существуют… От их лица, так сказать, почувствуем…
    Иван Петрович Пупырышкин, человек небольшого роста, но великих намерений, жил до недавнего времени замкнуто и одиноко. То ли виновата в этом была его не очень впе-чатляющая фигура, стеснялся он ее и старался не выпячивать, спрятать в какое-нибудь се-ренькое пальтишко, и затеряться в толпе, то ли наследственная память во всем виновата.
    Еще покойный папенька говаривал: «Ты, Иванущка, ужом ползи к своей цели. Тихонеч-ко. Незаметно. Пусть другие нос воротят, а так вернее забраться на шесток какой повыше, где сметанка повкуснее и мухи не кусают. Главное в начальники выйти! А начальник, хоть маленький, хоть размером метр с кепкой, а начальник! А начальником быть, это даже очень хорошо! Это даже очень вкусно сынок!»
    И Иван Петрович верил в свою тихую, но верную звездочку. Сильно верил. Да и жизнь давала подтверждение этому. На каждом шагу давала, начиная с детства… Захотел он быть командиром звездочки – стал, в пионерах, не смотря на свой маленький рост, добил-ся быть знаменосцем дружины, в комсомоле – взносы собирал. Работа тяжелая, но ответ-ственная, потому что по сбору взносов, там, наверху судили о работе всей организации. Но где бы Пупырышкин их не собирал (в школе, а потом в институте) его организация всегда была на первом месте, а он на виду и в почете. Поэтому и распределился на круп-ное столичное предприятие. Распределиться, распределился, а кем стать не решил. Карье-ру делать, это не в институте специальность выбирать. Это дело ответственное!..
    На виду маячили только три достойные должности – директора, партийного секретаря и профсоюзного босса. И тем, и другим, и третьим стать уважительно и значительно, но бы-ла на этом пути одна закавыка… Оказалось, что при любом раскладе необходимо быть членом КПСС! Надо, решил Пупырышкин, сделаем!
   Но сделать это оказалось не так легко, как думал Иван Петрович… Старые догмы довле-ли над партией!.. Не в чести были работники, так сказать, умственного труда. И как Пупы-рышкин не доказывал, что он туп, как валенок, что работа у станка ему милее, чем сто конторских книжек, глухо, никаких результатов. Правда, парткому он стал чем-то симпа-тичен, может, кому-то себя в молодости напомнил, так, что смилостивились и сказали: «Тащи, Пупырышкин, трех, а лучше четверых рабочих, будешь пятым! Будешь членом нашей КПСС! Всё!» Пришлось Пупырышкину и побегать, и попрыгать, и в прямом, и в переносном смысле… То участвовать в лыжном пробеге (с его-то ножками), то встать на коньки и гонять шайбу (с его-то комплекцией), то принимать участие в ежедневных кол-лективных пьянках (с его-то язвой)… Огонь и воду прошел! Все вытерпел! Выстоял! К вершине подобрался и на тебе – перестройка!.. Партию – на свалку, а светлые мечты Пупырышкина – всмятку!
    Всё в стране в одночасье перевернулось с ног наголову и наоборот! Люди без всякой карьеры – делали карьеру… Да, ещё как делали! За чашечкой кофе, за рюмкой коньяка, за день на рыбалке, за ночь в парилке они перепрыгивали с одной ступеньки на другую, за-сыпая рядовым бухгалтером, на утро просыпались министрами, без гроша в кармане – становились миллионерами. Да что там миллионерами, на миллионеров уже никто и вни-мания не обращал, они, вчерашние школяры младшие научные работники, вдруг оказа-лись собственниками заводов и пароходов, газа и нефти, да и вообще всего, чем богата наша необъятная страна. Красота! Но это про тех, кто был близок к Олимпу, а что другие? Другим тоже кушать хочется! И повылезали уголовники из пивнушек и забегаловок в интуристовские рестораны и казино, наполнили своим жаргоном всё кругом, начиная с улицы и заканчивая радио и телевизионные экраны. Никто не отнимал у министров наво-рованное, так чего же настоящим ворам не воровать, не показать, так сказать, себя во всей красе? Показали! И заняли последние не разворованные и не занятые до них доходные места! Перестройка… 
    Вот так просто, занимаясь только собой, руководство растоптало светлые мечты Пупы-рышкина, да и его самого… Руководству завода своя рубашка была ближе к телу, чем судьба бывшего кандидата в КПСС! И каждый начал насыщать это тело в меру своих воз-можностей и аппетита! Один нахватал невозвратных кредитов и строил впрок всему се-мейству квартиры и коттеджи, другой наоткрывал для своих родственников кооперативы по продаже выпускаемой на заводе продукции, третий этот самый завод уже делил и про-давал по частям, как свою подержанную машину…
    Рабочие тоже хороши! Куда подевалось пролетарское чутье и солидарность?! Не руга-лся рабочий класс с вороватыми начальниками, не защищал булыжником родное пред-приятие, а, пропив дармовой ваучер, принялся на оставшихся станках точить свою про-дукцию и тужился, стараясь утащить домой всё, что ещё можно было утащить, точнее всё то, что ещё не утащили руководящие товарищи.
    Простор для деятельности в этом бардаке людям, инициативным и не связанным мора-лью, открывался неимоверный! Но не для Пупырышкина… Никак он не мог найти, вы-брать нишу, в которой бы ему стало хорошо и уютно среди всех этих новаций. Пупырыш-кин был человек правильный и чувствовал своим правильным сознанием, что скоро, этот тарарам поутихнет, воровать уже нечего будет, и жизнь войдёт в своё, пусть новое, но русло, и необходимо предвидеть, угадать, чем бы таким заняться, что останется надолго, до заслуженного пенсионного возраста…
    И вот, однажды прогуливаясь по улицам родного города, Пупырышкин невольно ока-зался на митинге проявления народного самосознания. Это действо заворожило его…
    Оратор, точь-в-точь Пупырышкин, с такой же невзрачной фигурой, да еще с пролыси-ной в придачу, стоя в окружении верных соратником, среди развевающихся флагов и транспарантов, что-то невразумительное кричал в мегафон под оглушительные крики «Долой!» и «Ура!» восторженной толпы.
    Вот оно!!! Сердце вздрогнуло и горячая кровь забилась в висках Пупырышкина! Пупырышкин вдруг понял, чего он так долго ждал, он понял свое предназначение! Пупырышкин увидел свою счастливую звезду! Судьба нарисовалась ясно и просто, как трель милиционера в ясную лунную ночь над Свислочью или над Днепром, а лучше нал Москвой рекой!
    Пупырышкин – на трибуне!
    Пупырышкин – среди соратников по партии!
    Пупырышкин – депутат!
    Пупырышкин – президент!
    Нет, президентом, пожалуй, не стоит, вычеркнем президента, слишком много ответственности, а позора еще больше. А так все хорошо!
    Почему бы и не создать свою партию, партию Пупырышкина, тем более, что первые партийцы уже есть, ну, те, что были завербованы на заводе для КПСС. Не пойдут? Пой-дут, как миленькие, им всё равно в какой партии участвовать, лишь бы наливали. Это хо-рошо! С партийцами определились… Но партия Пупырышкина?! Нет, не звучит, хотя по сути то и верно. Название – это сила! Надо, чтобы народ услышав название, сразу допер, это моя партия, в эту партию я хочу сдавать членские взносы!
    И Пупырышкин придумал!
    Народно-социалистическая фундаментально-демократическая партия труда и мате-риального благополучия всех и каждого! То-то!
    Кто пройдёт мимо? Кто не подпишется? Кто попрёт против такой партии? Никто не попрёт! Все скажут – такой партии быть!
    Пупырышкин возликовал и быстренько зарегистрировал свое детище… Потихоньку жизнь наладилась, страну растащили и пришлось рабочим работать, крестьянам хлеб вы-ращивать, предприниматели стали предпринимать, милиционеры сажать их врагов и так долее, и тому подобное… В общем жизнь вошла в свое русло и потекла… И если бы не одно «Но», о перестройке сегодня ничего бы и не напоминало… «Но» это –  огромное количество партий, с выдающимися названиями от «Левый-левый центр » до «Правый-правый край», наглядно показывает, что эта самая перестройка дала народу что-то боль-шее, чем свобода жизни и труда, она дала выделиться общественно-значительным фигу-рам и показать себя во всей красе! И это правильно! Это хорошо!
    Не верите? Да? Придите на любой митинг, посмотрите новости, откройте газету! Что вы там увидите? Правильно! Вон, рядом с оратором, в окружении своих четверых сторонни-ков, стоит наш Пупырышкин. Лицо его довольно, сыто и многозначительно! Он, периоди-чески кивает головой и машет руками, видно, призывает вступить в свою партию. А что? Кто из нас не хочет материального благополучия для всех и каждого? Кто под этим не подпишется?


                « УЛИЦА  ИЛЬИЧА »

    Как и во всей нашей стране, пусть с и небольшим опозданием, в поселке Опочки соз-дали общественный совет по переименованиям. Народ вначале этот совет обозвал «Обсов-поп», а вскоре и вовсе перекрестил в «Поминки», так как там больше вспоминали старину, чем что-то делали…Но несмотря на такое прозвище, люди этот совет уважали! Во-пер-вых, там собрались спокойные и уважаемые всеми жители Опочек, а, во-вторых, это было, какое-никакое, а событие, и жить с этими «Поминками» стало веселей и интересней. Ко-нечно, организатором этого совета стал вернувшийся из города после очередной шабашки Макар-печник, к которому примкнули его вечные собутыльники, тьфу, приятели – завклу-бом Федорович, пасечник Данилыч и паромщик Игнат Тимофеевич! Да, чуть не забыл упомянуть мерина Дурака, который хоть и был лошадью, но выпить под сухарик был как раз и не дурак, а уж поржать и потрясти гривой мог не хуже других! Так вот, собралась однажды хорошим летним вечерком на берегу речки эта компания, выпила, закусила и от благодати сознания и доброты душевной, решила что-нибудь хорошее сотворить для ок-ружающих. Вот тогда и сказал Макар-печник своё великое слово, что в городах всё давно уже попереименововали и поэтому живут богаче и по-новому, а у нас, в Опочках, как жи-ли при царе Горохе, так и живут, одна пьянь да рвань и никаких общественных измене-ний!
   - А зачем у нас что менять? И так хорошо! - сказал пасечник Данилыч.
   - Молчи, куркуль! - перебил его завклубом Федорович. - Тебе с твоим медом всегда хорошо!
   - Дело Макар говорит! Ленинград переименовали? Переименовали! Улицу Горького в Москве переименовали? Переименовали! Теперь посмотри, как там живут, а как в наших Опочках!?
   - Опочки ему не нравятся! Нечего у нас переименовывать, вот, разве что паром мой каким-нибудь Титаником обозвать! - буркнул под нос паромщик Игнат Тимофеевич.
   - Вот так всегда, как хорошая мысль, так на тебе – или  коровью лепешку в морду или обсмеять и загубить, другого мы не могём! - огрызнулся завклубом, - А колхоз «Путь Ленина»?
   - Ты, это, не того! – закричал паромщик Игнат Тимофеевич, - Ты «Путь Ленина» не трогай! Вон, совхоз «Ленинский путь » переименовали в ООО, он и аукнулся через год, а «Путь Ленина» худо-бедно, но работал ещё помаленьку… Крутились там и работали…
   Тут надо вспомнить, что ещё совсем недавно Опочки с трех сторон окружали три кол-хоза:  «Путь Ленина», «Имени Ленина» и «Зоветы Ленина», потом вышла директива ук-рупняться, и «Заветы Ленина» объединили с «Именем Ленина» в совхоз со звучным наз-ванием «Ленинский путь», тогда же и улицу, которая шла через все Опочки и соединяла оба хозяйства,  назвали улицей Ленина вместо старого названия – дорога на район или дорога на колхоз, это смотря кому откуда и куда надо было добираться…
   Долго мужики думали-гадали,  что бы переименовать в Опочках, пока не дошли они до полного иссушения всех винных ресурсов, что вызвало необходимость, для развития мыс-ли, сходить в лабаз за добавкой. Вот тут их и осенило! Улица! Как же они забыли про неЁ, родную!.. Раньше-то все было правильно и понятно – улица Ленина шла от одного «Ле-нина» к другому, но теперь-то одного «Ленина» уже нет… Сгорел синем пламенем один «Ленин», не выдержал трудностей перестройки совхоз ООО «Ленинский путь», одни рожки да ножки от него остались! Какая же это получается улица Ленина, если она от колхоза «Путь Ленина » ведёт в никуда, в голое поле ведет, к разрушенным коровникам и ржавым скелетам сельхозтехники? Мы, говорят мужики, может и не коммунисты, может, и не были ими никогда, но вождя нашего чтим и любим! Нам при вождях, между прочим, жилось куда вольготней и лучше, чем теперь, особенно, когда Опочкинскую заготконтору возглавляли Фридманы! Ну, да, те самые, которые в тридцать седьмом были расстреляны, а после, как только началась перестройка, взяли и уехали на «Землю обетованную»! Вот была жизнь – всем на жизнь хватало! А теперь…
   - А теперь, - сказал паромщик Игнат Тимофеевич, - и на пароме грязнее стало, хоть на-роду и меньше ездют! А это экономика… Это значит, уже совсем того…
   - Надо провести референдум! - икнул не кстати Макар-печник.
   - Ты лучше закуси, реформатор! Забыл уже про выборы? Может, напомнить! - сказал, выставляя на травку два пузыря первача, подошедший тракторист Федька-реформатор, получивший такое прозвище не за то, что стремился к новому, а как раз наоборот… Не любил Фелька всякие изменения, пресекал их на корню, где словом, а по большей части своим огромным, с лопату, кулаком. К сожалению, столичные штучки в Опочки не заез-жали, но своих, местечковых, он воспитывал всегда правильно и умело…На долго хва-тало…
   - Я что, я ничего! - закричал, отводя от себя беду, Макар-печник, - Мы тут уже ничего и не пере-пере-именовываем!
   - Нет,  переименовываем! - гордо возразил паромщик Игнат Тимофеевич, который по  старости лет уже забыл, что такое страх, - Ленина нет, а улица есть! Не хорошо!      
   - Чего это не хорошо? – поинтересовалась бабка Марья, которая всегда оказывалась там, где собиралось больше двух человек, - Улицу переименовывать хотите? Правильно, давно пора!
   - Тоже мне, реформаторы! – рявкнул Федька-тракторист.
   - Правильно! - поддакнула бабка Марья, - Была улица, пусть и будет!
   - Не грамотные вы люди, вот что я скажу! - закусывая огурцом, сказал, давно подошед-ший к ним, бухгалтер колхоза «Заветы Ленина», а теперь заслуженный пенсионер, Тюнин, - Это дело не простое, переименовка… Это дело государственное! Сначала надо избрать поселковый совет. Это у нас есть! Потом надо бумагу составить и эту бумагу в район послать.   
   - Там в районе и рассудят! - опять влезла бабка Марья.
   - А название должно быть какое-нибудь нетральное, а то опять власть поменяется и опять переименовать придётся! – продолжил бухгалтер
   - Была улица – будет улица Ильича! И Ленину не обидно и Ильичи разные бывают!
   - Правильно! Давайте писать бумагу на район…Там решать будут…
   - Нет, не там! Потом эту бумагу пошлют в область, из области в столицу, а вот там, мо-жет быть, и рассмотрят и уж тогда решат… - вставил своё важное завклубом.               
   - Ну, реформаторы! - плюнул под ноги Федька-тракторист, - Вы бы лучше на счет асфа-льту бумагу написали, а то дорога-то дрянь, а не дорога!               
   - Реформаторы – не реформаторы, а дела решаются так!
   Так и сделали! Создали совет, написали бумагу и отправили её куда надо со своей просьбой о переименовании улицы Ленина в улицу Ильича… Это осторожный пасечник Данилыч правильно придумал – вроде все тоже самое, но в тоже время и другое… Посла-ли и ждут ответа. Пятый год уже ждут, а ответа всё нет и нет… Но не беда… Сельчанам ждать, как жить, дело привычное…
     Ведь Опочкам лет так пятьсот, а то и больше, и кто знает, сколько лет еще впереди… Сколько раз еще будут переименовывать у них то улицу, то колхоз, то еще что, но вот бу-дет ли из этого прок? Думаю, что нет… Ведь в Опочках улицу Ленина никогда и не назы-вали улицей Ленина, все больше говорили по старинке – пройти по дороге на район, туда, к колхозу, к «Уткиной заводи», или еще прощё – «выйди на большак, не заблудишься!..»
   

                ОБРАТНАЯ СТОРОНА ЛУНЫ

   Споткнувшись у порога собственного дома, Сергей Глазов подумал, что, наконец-то, с ним что-нибудь сегодня случится! В Нью-Йорке дома – рушатся, в Германии – наводне-ние, в Эфиопии – засуха… В фильме и то… Вон, вчера по телевизору, сидел себе человек на лавочке, беседу вел, а стал дорогу переходить, а здесь трамвай… Бац! И нет головы! Красота! А у нас в Опочках тишь да гладь, да Божья благодать…Не самолётов, не трам-ваев, не террористов, один Федор-тракторист может раз в год гуся раздавить, да и то, ко-гда трезвый будет ехать. Пьяный Федька осторожный, а трезвым он, после этого гуся, за баранку и не садиться. Беда теперь с ним – нет никакой беды! Наконец-то хоть я спотк-нулся, да, не где-нибудь, а у порога собственного дома…. Хорошо, конец скуке –  быть и у нас землетрясению какому!
   А вокруг –  тишина, лишь кузнечики щекочут травинки, да позвякивают коло-кольцами гроздья яблок сорта Белый налив, сквозь которые скользит желтая в пол неба луна и бе-лые тучи, похожие на чертей… А хорошо все-таки лежать на земле – много такого уви-дишь, что стоя никогда! Вот вы мне скажите, когда на небо смотрели в последний раз? Ага! Ещё болеть хорошо… Лежишь себе в кровати, ничего не делаешь, пилюлю выпьешь, повздыхаешь-повздыхаешь для порядку и думаешь спокойно о разном, о своём…А пред-ставьте себе, что у нас в Опочках катастрофа случится? Лежим мы все по постелям, за на-ми ухаживают, банки ставят, а мы все спокойно так лежим, никому не мешаем, и думаем, думаем о разном, о своём… Какая после этого жизнь наступит? Хорошая жизнь наступит, правильная, радостная! Вряд ли найдётся какой кретин, который, можно сказать, после второго рождения, полежав и поразмыслив, опять за гадости возьмётся. Так что хотите вы этого или не хотите, а нужно нам что-то такое этакое, что всё здесь перетряхнёт и разру-шит! Большое наливное яблочко упало с дерева прямо рядом с головой Сергея… Не по-везло! - продолжил, хрустя яблоком, свои размышления Глазов, - Вот если бы по макушке попало… Вдруг шишка бы выскочила, тогда и прикинуться сильно больным можно было бы, хорошо так прикинуться, чуть ли не того, умолешенным. Меня бы тогда из ложечки кормили и компотиком поили, совсем как ребеночка малого, хорошо… Нет, плохо! А вдруг бы к психам положили? А там врач такой же, как в фильме с Рено и Депардье? Пом-ните? Таблеточки выпишет какие-такие не такие и всё, овощ… Не-е, лучше здесь под де-ревом поболею, один, без докторов и лекарств их всяких. Здесь хоть и сыровато от травки, зато спокойно, и луна, вон какая, в полнеба светит. Интересно, о чём люди думали, сто, нет, тысячу, две, три тысячи лет тому назад? Лежал. вот так же, под деревом, как и я, кА-кой-нибудь крестьянин-скотовод, где-нибудь у себя в Греции или в Вавилоне, смотрел бы сквозь гроздья винограда на луну в полнеба и размышлял бы о чём и я размышляю… По-чему о том же? Так я ведь тоже крестьянин в каком-нибудь сотом поколении! Это я сей-час в районе на маслозаводе работаю, а до этого в колхозе землю пахал. А крестьянин, что с мотыгой тысячу лет назад, что сейчас на тракторе, всё едино – земля то одна, да и хлеб один! Не посадишь – не покосишь…Так было, есть и будет, а значит на нас, на крестьянах Земля и держится! Во-о, куда меня понесло, видно хорошо я стукнулся… Луна то такая красивая и большая, неужели там людей нет? Моря и океаны есть, а людей – нет? Чушь какая-то! Ну, не люди, конечно, люди на Земле живут, а там, там, значит, лунатики… Лу-натики, Луна, люди – созвучно. Может быть, мы и есть лунатики, прилетевшие когда-то на Землю? Точно, люди от слова – Луна! Ведь если бы мы здесь, на Земле зародились, то были бы не люди, а злюди какие-нибудь. И что там делается на самом деле, никто и не знает. Американцы летали, наши лунаходом ездили, сейчас китайцы вон ракету запус-тили и что? А ничего! Потому что летают на эту, видимую сторону, а что делается там, с обратной стороны луны?.. Вон у нас – за речкой поле, дальше лес пошел, за лесом болото начинается, а что там за болотом, никто и не знает! А тут Луна…В древнем Египте пира-миды строили – строили, а ты сейчас попробуй построй такую пирамиду, со всей нашей техникой, не построишь! Да чего далеко ходить, у нас дома, которые в войну не сгорели, стоят крепче новых! Каменные крошатся, а эти деревянные и стоят, и стоять будут. Для себя строили, для детей и внуков, а не для дяди незнакомого, который приедет, нагадит и уедет, как все приезжие «спецы» и председатели колхозов. Сколько их у нас было? Сотня! А где они? Нет их! И ничего от них кроме разрушившихся ферм, сараев и испорченных полей, да людей разуверившихся в своей работе и не осталось. Такая память…Такие де-ла…Мы вот пашем, пашем, а все напахаться не можем, чтобы жилось хорошо, а эти при-едут, насвинячат, нахапают и живут, как короли где-нибудь в городе. Я вот упал и раз-мечтался, чтобы у нас землетрясение какое случилось, чтобы мы подружились в беде и жить стали лучше, а тут вот оно землетрясение – начальники! Здесь они, под боком, каж-дый день что-нибудь ломают-переламывают, а мы всё это уже и не принимаем, как не-счастье, а глотаем, как манную кашу. Отправить бы этих начальников куда-нибудь по-дальше, чтобы они не мешались, не путались! Давно бы жизнь наладилась, и урожай был бы на полях, как на своем огороде. А на своем огороде, и в дождь, и в засуху, всё расцве-тёт и созреет, всё уберется и сложиться, как надо, чтобы и год кормить, и ещё и прибыток иметь. Я, вот, в армии служил под Калининградом, это бывшая Восточная Пруссия, так повидал там городки разные маленькие, в Правдинске был. Как он раньше назывался, при немцах, не знаю... Так вот, в этом самом Правдинске, а он не больше нашего посёлка бу-дет, видел остатки узкоколейки, а шла она по самому центру города. Да… Говорят на ней к домам уголь и дрова подвозили, чтоб, значит, жителям удобно было. Я так думаю, что и у нас бы давно трамвай ходил. И не один, а целых два! Один по центру, вдоль дороги на район, а другой, ясное дело, от Остановки до Парома и обратно. Культурная жизнь нача-лась бы, больницу свою построили бы, клуб новый, церковь восстановили и паровую мельницу с ветряком, гостиницу для туристов, что на наши примечательности приезжали смотреть, да мало ли ещё какой надобности натворили… Всё бы сделали, если бы своим умом жили! Мечты, мечты… Вон, у меня мастер на маслозаводе, такой же вроде мужик, как и все, но не такой же… Я ему «Вы», а он мне «ты»! Понятно? Он, видишь, начальник, а я дерьмо… И это от мастера, а если повыше взять?  Так мы для них вообще ноль без палочки, просто руки рабочие и всё….Разве такие люди оставят власть? Да, никогда! Зна-чит и будет маята одна у нас, как круговорот воды в природе, значит, надо все-таки земле-трясения у Бога просить, чтоб жизнь наладить, а лучше, чтобы Он нас, людей, обратно на Луну отправил…
Может быть, хоть на обратной стороне Луны порядок есть, раз она всё время прячется от наших глаз, а особенно от глаз начальников разных…


                КУКЛА БАРБИ НАШЕГО ФУТБОЛА

    - Гол!!! Марья! Ура! Наконец-то! – пронзительный и звероподобный крик деда Семена не только оглушил и скинул с табуретки в соседней комнате его жену, бабку Марью, но, вырвавшись через окно во двор, пошел гулять по улицам Опочек. Люди то ко всему привыкли, а вот живность… Соседские куры с перепуга закудахтали, петухи, совсем не к стати, заорали заутреню, а уже вслед за петухами замычали коровы, завизжали свиньи и даже заржал старый мерин Дурак Добрый  пасечника Данилыча.
   - Ты чего, старый козел, орешь среди ночи?! Всех переполошил! Опять, что ли, голых баб показывают?
   - Да, ну их! Ты глянь, Мария, глянь! В телевизоре старые времена возвращаются, как при сэ-сэ-сэ-ре, как прогноз погоды! Да ты сама глянь!
   Бабка Марья подвинула стул к самому телевизору, надела очки, приткнулась к самому экрану и поглядев минуты две-три недовольная повернулась к деду.
   - Совсем чокнулся старый! В твой футбол, как бегали сто дет, так и бегать будут! Где здесь сэ-сэ-сэ-ра? Чего здесь вернулось? Может, наши чемпионами стали, так ты на ра-достях выпить хочешь? Не дам! Знаю я твоих чемпионов!
   - Да ну их! Ты подожди, подожди секундочку, сейчас гонять перестанут и увидишь, какую девку на футбол поставили. Гарную девку, не хуже нашей любимой Валечки, ну той, что тридцать лет назад в программе «Время» была!
   - Врешь, дед! Таких девушек сейчас нет, повывелись! Что сейчас за дикторши, тьфу, а не дикторша, а Валюша была, как парное молочко…
   - Во-о-от! Смотри!
   - Ой!..
   - Во-во! Чистая куколка!
   - Слава тебе, Господи! – перекрестилась бабка Марья, - Додумались, наконец, телеви-зионщики кого показывать по телевизору надо! Просто сказка, футбол твой! Дай я тебя поцелую!
   - Под такое дело и наливочки не грех выпить, пока мяч  гоняют,
   - А доченьку нашу ещё покажут?
   - Полчаса, Марья, нет сорок минут ещё будет.
   - Что ж, Семен, счастье-то какое вернулось, можно и выпить!
   Впервые за последние лет пятнадцать бабка Марья не обожглась на слове «выпить», не зашлась на деда Семена заливистым матом, а сама, сама посеменила на кухню готовить стол, поминутно спрашивая, не появилась ли «наша куколка» на экране телевизора.
   - Бегом, Марья, бегом! Появилась голубка!
   - Где же наша доченька?
   - Да ну их! На секунду появилась. А теперь штангистов зарядили.
   - Совести у них нет!
   - Что точно, так точно!..
   Наступила полночь… Передача о футболе и не только о нем давно закончилась, но еще долго вырывались на спящую улицу восторженные возгласы бабки Марьи и деда Семена и про девочку-куколку, и про Валечку-ласточку, которые перемежевывались нестройными аккордами гармошки и словами тихой и давно звучащей в посёлке песни. Позднее счастье вернулось к старикам, одного взгляда на миленькую ведущую хватило, чтобы сбросили они со своих почтенных лет годков этак двадцать, а то и по более. По такому поводу и вы-пивка не грех, и песня к стати! Наверное, так же радовались и Дед с Бабкой из знаменитой сказки, когда обрели вдруг Снегурочку. Им было хорошо… И нам хорошо за них. Одно печалит, что передача эта идет слишком поздно. Пожалели бы телевизионщики пожилых людей, вредно им так поздно спать ложиться! Пусть бы о футболе, говорил какой-нибудь Птичкин-Уточкин, мало что ли у нас специалистов, а куколку Барби отдайте на радость старикам в какое-нибудь удобное для них время, тем более, что о футболе она говорит с тем же темпераментом и знанием дела, как о полете челюскинцев на Марс. Вела бы краса-вица передачу «Твое здоровье» или «Посадим цветочки», вот тогда нашему деду Семену и бабке Марьи и счастливо было, и полезно, и для здоровья не вредно! Да и не только о них наша забота, живность разную тоже пожалеть надо! Не дай Бог, ой-ёй-ёй!.. Ёще пара-тройка таких ночей, так и куры нестись перестанут, и хряк Василий сало нагуливать, и старый мерин Дурак Добрый откажется пасечника Данилыча на телеге таскать, про петуха и речь не ведём… Петуху одной такой ноченьки хватило – осип бедный, время стал пу-тать, по утрам не поет-голосит, а хрипом хрипит, да так хрипит, что и куры на него пере-стали внимания обращать!..
 
                ВОЛОСЫ ДЫБОМ ИЛИ ВПЕЧАТЛИТЕЛЬНЫЙ

   Скажите мне, граждане дорогие, где правду искать? Где, когда информация сыплется, как из рога изобилия, и всё одно и тоже, и все по-разному!
   Я – человек простой, ничем не примечательный, как после института распределился в конструкторское бюро, так и работаю, несмотря ни на какие жизненные и экономические каламбуры, даже благодаря этому два повышения получил. А как же не получить? Народ уходит, а я все на одном месте.  Начальник мой, как обычно летом на шабашку поехал, а тут перестройка… Так он с этой самой шабашки больше и не возвратился. Следующую ступеньку мне освободил ещё один искатель легкой наживы – временно уволился, чтоб в «челноках» подзароботать, так там, в «челноках» временно, на всю жизнь и остался. Те-перь осталась одна ступенька и я начальник бюро. Но ждать придется долго… Начальник уже на пенсии, а помирать совсем не собирается, Да, ладно, я не об этом, Пусть живет хоть сто лет мне и в замах хорошо. Лежачий камень и тот мхом обрастает. Все у меня хо-рошо, только я, из-за этой перестройки, заболел. Стал я впечатлительный до ужаса! А как же не станешь, когда в газетах и по телевизору такое узнаешь, что волосы дыбом встают или лысина, как у меня, пятнами красными покрывается – я же научен был правильной советской жизнью, что в телевизоре только правду показывают!
   Смотрю, значит, по телевизору новости по НТВ… Бац! В моем родном Минске –  голод! Люди в очередях давятся, недовольство показывают народа, бедные женщины в мутоно-вых шубах чуть не волосы на себе рвут…
   - Жена! - кричу, - У нас яйца есть?!
   - С пяток есть. А что?
   - Что, что! Ты когда в магазине была?
   - Вчера была.
   - Масло, яйца видела?
   - Я только молоко да хлеб покупала, не глядела. Есть, наверное.
   - То-то! Наверное! Не глядела, Фома! Вон по телевизору показывают – у нас голод!
   - Иди ты!
   - Завтра беру отгул и еду на птицефабрику. Петровича, соседа по даче, помнишь?
   - Ну…
   - Так он там работает. Готовь два ведра и деньги. Не пропадём!
   - Боже мой, что делается!
   Действительно, Боже мой! Петровича не нашел, а народа набралось уйма. Пришлось пять очередей отстоять, чтобы яйца купить…Два ведра! На следующий день – опять от-гул! Обошел семь магазинов, маслом отоварился, и таким, и другим… Дальше та же ис-тория с сыром, солью, макаронами, мукой, да сахаром… Жене не доверял, жена, она жен-щина, на что-нибудь несущественное отвлечься может. Всё на себя взял! Неделю не рабо-тал, даже в телевизор почти не глядел, зато отоварился на всю катушку, вернее на все деньги, какие были. 
   И действительно, жена говорила, что в ту неделю, как я по магазинам бегал, все продук-ты дефицитные с прилавков, как корова языком слизала. Всё исчезло с прилавка. То-то! Правда, потом, сразу как-то всё появилось, даже ассортимент, вроде, увеличился, да мы с женой не очень-то и радовались этому. Мы с ней и так, как сыр в масле катались, только не в переносном смысле, а в прямом… На другие продукты денег не было. Мои запасы ели …
   Ух, как я на эти СМИ тогда ругался! Так хотелось селедочки с бульбочкой. А тебе на завтрак, обед и ужин – то яйца варёные, то яичница, то омлет…Фу! До тошноты дошло…
   Все, думаю, всмятку моё прежнее доверие к телевизору! Навеки! Навсегда!
   Дудки! Недавно опять попался… Да ещё как! Политически, можно сказать, опросто-волосился…
   Сижу я, значит, дочке уроки помогаю делать, слушаю в пол уха новости… Вдруг, бах! Грядут у нас, говорят, досрочные выборы, чуть ли не самого президента…
   Ну, думаю, Федорчук зараза, не сказал! Не предупредил! Не позвал! Друг называется… Расстроился я формально… Дело в том, что мы с этим Федорчуком, посчитай, чуть не всю жизнь, в избирательных комиссиях промышляем. А чего? На работе денежки идут и тут идут, на работе почёт и уважение, и здесь доверие и почётная грамота… Красота!
   Заваливаю я, значит, по утру к этому Федорчуку и стал его обидными словами обзывать, что он про меня забыл, что в комиссию не вызвал! Федорчук молчал, молчал, а потом как ляпнет на меня матом… Да еще каким матом…Даже свидетелей не постеснялся! Какие го-ворит, выборы? Глаза протри, леший! Ты мне политику не вешай, говорит, я в неё в поли-тику не лезу, мне и своей работы хватает, как грязи! Иди, говорит, проспись и не нервируй товарищей своими выступлениями в сторону власти! Я, конечно, тихо задом вышел, чуть с лестницы не упал…Здрасте, думаю, приехали!.. Теперь меня эти СМИ чуть до тюрьмы не довели…Прихожу еле живой домой, но на жену накричал, как ишак недорезанный! А что? Не на телевизор же кричать… Телевизор что, он же дурак дураком – ему что велят, то он и говорит! Мы, правда, тоже хороши, как палата лордов, раз всю эту говорильню всерьёз принимаем … Дня три я на него, на телевизор. обижался, только четыре любимых сериала и смотрел…Потом не вытерпел и, как обычно, всё подряд смотреть стал – жизнь не кончилась же на этих выборах несостоявшихся, жизнь продолжается, бьёт ключом, так сказать! Опять смотрю если не убийства, то грабежи, если не землетрясения, так наводне-ния, опять у нас всё, если не в крови, так в дерме! Но я теперь спокойный, не такой впе-чатлительный, как прежде… Сходили мы с женой в поликлинику… К врачу, правда, не попали, но такого про болезни наслушались, пока в очереди седели, что все эти телеужасы просто игрушки из песочницы, по сравнению с нашими болезнями! Нам один добрый че-ловек из очереди книжку медицинскую уважил за пятьсот рублей про эти самые болез-ни… Мы теперь с женой ни на что не реагируем, мы свои болезни читаем и лекарства запасаем… У нас теперь лекарств этих разных, как капусты квашеной – целая бочка! А как же по-другому? Какую болезнь не открой – всякая к нам подходит… Как мы до сих пор не поумирали?.. Как жили без лекарств, ума не приложу?!

                УТОПЛЕННИК

   Весна в этом году выдалась ранняя, быстрая и жаркая. В середине апреля уже стоял июль и детвора первая опробовала воду речки Спелой, на Первое мая, после праздничного завтрака, остудили свои буйные головы и мужики, ну уж на девятое, особенно десятого мая берег сплошь был укутан цветными покрывалами и спелыми женскими телами. Даже старики уселись на бревна около парома и, распахнув на солнышке телогреи, спорили – в каком это ещё году по весне была такая ослепительная и чумная весна. Весна действии-тельно стояла чумная – жаркая, потная и никому не нужная, кроме простуды! А раз пошла такая пьянка-гулянка, то будет и какое-нибудь событие, которое, хоть на время, но закру-жит тихую и устоявшуюся жизнь посёлка. Накаркал… К вечеру десятого сначала стало тихо-тихо, так тихо, что в ушах зазвенело, неизвестно от куда вылезли над лесом сирене-вые тучи, а следом за ними и ветерок прилетел. Будет гроза, решили старики! Сразу же ба-бы и женщины снялись со своих мест, как вороны с веток, и побежали , гогоча как эти са-мые вороны, по домам, собирать разложенные на просушку с зимы перины и подушки, снимать высохшее бельё, да загонять любим кур и скотину под крышу. Деды и что пот-резвее мужики тоже потопали к дому, но не торопясь, уравновешенно, с достоинством потягивая свои папироски. На берегу осталась лишь детвора, ожидающая первой грозы и предстоящего удовольствия от беготни под тёплым дождём, да продолжали пить свои «чернила» те здоровые хлопцы, что, если б и захотели, а подняться не смогли, да они и не хотели подниматься… Что дождь, что не дождь, выпивка есть, значит есть и погода хоро-шая! Но гроза пришла такая, что никакой гульбы и пьянки не получилось – ребятня разбе-жалась по домам, а мужики расползлись кто куда, но подальше от дождя, который разво-дил содержимое стакана до такой степени, что алкоголем в нём уже и не пахло. Да и не видно было этого алкоголя – такая темень пришла. Что не то, что вино, собственную руку можно было разглядеть только при вспышке молнии или поднеся её, родимую, к освещён-ному окну какой хаты… Скоро и этого лишились – молния жахнула в трансформатор и свет потух! Наступила ночь тьмы над Опочками! Только мерцал огонёк на пароме в сто-рожке у Тимофеевича, где коптила допотопная, но надёжная керосиновая лампа, и где, скорей всего, сидел его внучатый племянник, Кузьма-философ, и, несмотря ни на что, погружался и погружался, после каждого глотка дедова первача, в созерцание вечности… К утру гроза ушла, как пришла, и начали считать потери – у кого шифер полетел, у кого времянка развалилась, у кого ещё то да сё, но деревьев повалило у всех… Вот тебе и «люблю грозу в начале мая»… Одно горе, а не гроза! Но это было ещё не горе, это было прелюдия к горю… Прибежала Марья Полуянова и зарыдала, что пропал её кормилец родной Полуянов, как пошёл вчера на речку с утра, так и нет его! Пропал Васька Пролуя-нов, ну, тот, с фермы который! Да, да, тот самый Васька, который там и механик, и элек-трик, и много ещё кто, так как он там один мужик, шофер молоковоза не в счёт, тот хоть тоже мужского рода, но кроме, как крутить баранку, больше ничего не делает. Жаль парня – завыли бабы, видно утоп – сказал кто-то из стариков. А может, ещё и бултыхается где, Васька мужик живучий, надо спасать идти! Эх, кабы сейчас узнать, кто это сказал… Фиг признается, здоровье – оно одно, другого не вымучаешь… Но что уж теперь… Собрались прямо с утра и пошли искать всем посёлком труп… У нас такая традиция  в Опочках, если уж кто умер, надо похоронить, а то не по-людски, не по-божески… Ещё говорят, что не похороненный утопленник по ночам ходит и всех кого не встретит в воду тащит, а если и не утащит, то испугает до смерти, всю жизнь заикой ходить будешь! А кому хочется заикой быть? Да не кому! Пошли к речке, по дороге планы разукрашивают – кому налево, кому направо вдоль Спелой, а кому и бреденьком дно шебуршить. На берегу никого не обнаружили, только нахально светилась керосинка в сторожке паромщика, будто и не кончилась ещё ночь. А ну его, Философа! - разом решили опочкинцы, - Пусть себе спит, а то расшевелим чертей себе на голову, что и про Ваську бедного забудем! А Ваську забы-вать было нельзя, ценный мужик был Васька! Разбрелись… Пока мужики нагревали тело самогоном, все ж таки по пузо в воде ходить, это вам не купаться, женщины и дети пере-полненные энтузиазма – бродили вдоль берега, дружно кричали в полный голос, стучали палками об кастрюли, бросали в речку камни, словом, делали всё, что в таких случаях и надо делать. Вскоре их энтузиазм начал выдыхаться… Нет, они продолжали делать своё дело, но уже без слёз и стонов, то есть в кастрюли они бить били, на кричать перестали, они теперь сгруппировались маленькими кучками и болтали о чём угодно, но только не про утопленника, который всё не всплывал и не всплывал…Детям тоже надоело кидать камни и они разбежались кто куда… Зато у мужиков, наконец, проснулась сила воли – до-шёл таки самогон куда надо, расшевелил характер, и, сняв штаны, полезла гордость чело-вечества бреднем воду сушить! Вспомнили и баба, и дети о своей заботе – бабы, что они бабы, и поспешили к мужикам советы советовать, а дети, что они дети, стали камни бро-сать, наровя побольше брызг наделать в близи от «рыбаков»… Мужчины у нас в Опочках были правильные, значит, спокойно делали своё дело, незлобиво поругиваясь легким ма-терком... «Есть!!! Нащупали! В бредне сидит!» Со всей мягкостью на какую способны рабочие руки, мужики вытащили бредень на берег… Топняк сидел в сетях, а не утоплен-ник… «Ну, мать-перемать, столько ползали и ничего! А самогон кончился! - расстроились совсем товарищи по ловли трупов. «А вот и не кончился! У нас ещё полведра есть! – зао-рали в один голос с парома утопленник Васька и Кузьма философ, для которых это утро только и просыпалось, - А что это вы здесь делаете всем гуртом?» Народ безмолвствовал, тупо глядя на оживший труп Васьки Полуянова… Первым тишину нарушил коняга пасеч-ника Данилыча –  мерин Дурак, он сначала захрипел, а потом стукнул копытом и заржал, что случалось с ним по большим праздникам. Следом и сам Данилыч очнулся: «А ты чего это живой оказался, что ли?» Тут и бабы проснулись и заорали каждая своё, но на одну тему – где ты дурак  пропадал всю ночь и пол дня в придачу, почему идиот не дома, не работе не показался? «А какой дом, мать-перемать, когда такая пьянка разгулялась, да ещё гроза налетела! Какая работа, когда паром чуть не сорвало?! - заорал в ответ Полуянов, - И с чего это вы взяли, что я утоп? Мы с Кузей и не купались вовсе, а все два дня философ-ствовали до потери сознания!» «Это правильно, не было их на взгорке!» - подтвердили мужики. «Это какая же сволочь всех переполошила?! - заорал Федька тракторист, огляды-вая толпу и закатывая рубаху на рукавах, - Я понимаешь, работать должен на своём трак-торе, вам же пахать-перепахивать, а стою босой и в мокрых штанах!» Народ потихоньку стал пятиться к домам… Федор в гневе был плох и удержу в драке не знал, всем бы доста-лось! Спас Кузя-философ – вынес из сторожки ведро и заорал: «Хватит горло драть мужи-ки, идём философствовать, Ваську здравить, а то действительно утопленника накличем!» И то правда, рассудили сельчане, лучше пить за здравие, чем за упокой, и пошли подни-маться к Кузьме на паром, душу лечить…

                ВСЕ НА ПОДИУМ

    Кого-кого, а Фрузу перестройка не застала врасплох, - она и раньше ездила на район приторговывать потихоньку, чем Бог пошлёт, а тут Бог послал свободу и доходные три мешка украинских семечек и не долго думая поехала она торговать в большой город, мож-но сказать в столицу. Что район, что Опочки – торговля мелкая и нудная, там народ боль-ше работать привык, а не бизнесом заниматься, какая у них копейка? А тут размах! Уст-роилась при базаре, а как перезнакомилась с кем надо, как за свою стали принимать, про-филь поменяла – на мясо перешла… Дела пошли и хорошо пошли… Теперь она в Опочки наведывалась не чаще, чем Макар-печник, который  шабашил то же где-то по  соседству, даже дочку перевезла, чего ей в посёлке мучаться. Денег теперь было много, но и забот прибавилось… Столица! Мужика порядочного не найдешь, в городе то они все мужики нарядные, сразу и не разберёшь какая он рвань и пьянь, да и с дочкой шло не всё, так как надо…
   Фруза измаялась и исстрадалась… Слезы, смешавшись с тушью, капали из ее глаз боль-шими черными каплями на тоже давно расстроенные весы, стрелки которых все время дрожали так же, как и подрагивающие руки продавщицы мясного отдела, да и голос ее, обычно умиротворенно спокойный, то и дело срывался на лающий мат…
   - Что ж это у вас за весы такие? Стрелки так и скачут, так и скачут! - наконец  возмути-лась покупательница.
   - Да, пошла ты!!! Весы ей не нравятся! Может, и мясо не нравится?! Денег нет, а она весы руками лапает! Иди в гастроном и там свою тухлятину лапай! – заорала на покупа-тельницу, может, впервые за неделю и наорала, вовсю расстроенная Фруза.      
   - Да, что это вы себе позволяете?! – на свою беду ответила покупательница.
   Фруза, как будто только этого и ждавшая, разразилась громовым ругательством, а в довершение дела, взяла сочный кусок свежего мяса и плюхнула его на весы с такой силой, что брызги крови полетели прямо в лицо и на одежду покупательницы.
   - Фруза, ты это того, не того!  - сказал, подошедший к прилавку, рубщик мяса Егорыч. Егорыч был человек серьезный и весь такой, знаете, важный из себя, прямо профессор или генерал, и ценил он на своей работе прежде всего порядок и спокойствие, а тут такое… - Вы, гражданочка, извините, и, это того, идите себе! А ты, Фруза, того, может не того. А если на тебя налоговая там или кто того, то ты плюнь! Я того, ты знаешь, разберемся…               
   - Да нет, Егорыч, это семейное! - ответила, всхлипывая, Фруза, - Дочка!..
   - Дочка, это тяжело! Это сказать-то можно, а понять-то тяжело… Это того, как по живо-му резать, тут осторожно надо.
   - Ой, не говори, Егорыч! Ой, как тяжело! - утирая фартуком слезы, проронила Фруза, - А тут такое, что и сказать-то страшно…Моя доченька в проститутки податься хочет!
   - Ты того, Фруза, не того! - даже поперхнулся от неожиданности Егорыч. 
   - Вот-вот! Какая мать, такая и дочь! - забыв свои обиды, вставила покупательница, - Мать на базаре торгует, мясом швыряется, вон все пальто в пятнах, и дочь туда же, на панель!               
   - Вы бы того, шли бы вы, гражданка, уже, - буркнул Егорыч.
   - А ты стоишь за прилавком и стой себе! Я к вам через забор не лезу, а здеся моя территория, что хочу, то и желаю!
   - Не на панель дочка пошла, а на подиумы какие-то записалась… - всхлипнула Фруза.
   - Так это того, совсем это другое дело! Какая она проститутка? Она того, моды собирается показывать! – солидно вставил Егорыч.
   - Это они все сначала на моды, а после мод - на панель!
   - Егорыч, убери ты от греха эту стерву, а то не сдержусь!
   - У вас работа такая сдерживаться! Может, у моей соседки тоже дочка имеется, может, мне тоже интересно! Сейчас многие этой проституцией балуются!
   - А ты, Фруза, того, плюнь, не обращай на нее внимания.
   - Правда глаза колет! - взвизгнула покупательница.
   - Ну, мать твою!.. - заорала Фруза.
   - Зря вы, женщины, нервы не бережете, - вставил солидный гражданин в тяжелой енотовой дохе.
   - Приветствую! Баранинки? Есть для вас и баранинка! Ты, Фруза, не того, не этот, вот этот возьми. Хорош?! Может и ребрышек еще?
   - Во! – вскрикнула покупательница, - Как берет человек на сто тысяч, так ему и спасибо, и пожалуйста! А меня и облили, и обматерили, и гонят ещё!
   - Теперь к покупателю полезла! – закричала Фруза, - Вот такие попадутся, так не то, что на день взволнуешься, неделю щека дергаться будет!               
   - Я вас, дамы, успокою! – сказал покупатель в шубе, - Вот отгадайте, откуда у меня такая шикарная доха? Из Канады! А кто мне ее подарил? Моя доченька! А кто она? Модель! Так сказать по подиуму ходит и этим деньги зарабатывает. И немалые деньги!
   - Знаем, как они зарабатывают! Вон, вечером к ГУМу или « Москве» пойдешь, так и видишь, чем они зарабатывают!
   - Ну, вы уж того, совсем… - не выдержал Егорыч.
   - Про всех не скажу, а про свою доченьку знаю! Она ещё когда в школе училась, в Японию ездила. Как фотомодель кастинг выиграла! И какие там трали-вали, если без телохранителя и шагу не ступишь. Строго с этим!
   -Так они, значит, с телохранителями! - опять вмешалась покупательница,- Они там, небось, больше наших министров получают!
   - Да, тяжелая у вас работа, Егорыч… - вздохнул покупатель в шубе.
   - Тушу, того, легче разделать, чем, того, как бы покупателю, того…
   - А мою дочку на этот кастинг в Дом Моделей взяли. Только в наш, местный, не япон-ский, - уже бодро вставила Фруза, за секунду успевшая снять размазанную тушь, припуд-риться и даже подвести губы, - Так вы думаете, что это хорошо?
   - Без сомнений! Сейчас время другое, быстрое, ещё успеете и нарадоваться за дочку, ещё гордиться будете, как я горжусь!
   - Дочка мне то же самое твердит, но соседи… Такое про эту самую подиум наговорят, что волосы дыбом встают, что сердце жить не хочет!
   - У меня на работе тоже сначала только что и делали, как посмеивались, но я им касс-сетку показал и все! Тишина! А насчет этих самых, то говорят, что там и с высшим образованием полным-полно, так что из-за этого и в институт не ходить?
   - И то верно! - дакнул Егорыч, - Это, того, больше от слабости  и расхлябанности душевной!
   - Папочка! Что-то ты задержался? Пора, время поджимает! - сказала человеку в еното-вой дохе подошедшая девушка, лет девятнадцати. Была она в простой и строгой одежде, лицо у нее тоже было простое, можно сказать даже обычное, без косметики, без наклад-ных ресниц, даже без помады. Подошла, взяла отца под руку, и они отправились по своим делам…
   - Ой, совсем, как моя Галюнька!
   - Твоя Галя, Фруза, того, лучше! У твоей одна шуба, того, тысяч на  пять тянет, а сапож-ки, того, английские, а перстенек с изумрудом, что мы того, у сына академика купили?! Нет, твоя Галка лучше будет!
   - А что? Эта вот в Канаду, Японию ездила, а если нашу приодеть, да с людьми нужными постараться, так и в Париже на подиуме запросто объявится!
   - А чего её одевать – то! Они же там голые по этому подиуму ходят! – вставила напосле-док покупательница.
   - Отвешай-ка ты, Фруза, этой, того, женщине, мяса за полцены! А то и поговорить не даст толком.
   - Нужно мне ваше мясо, как собаке пятая нога! Я может на рынок и не за мясом хожу! Пойду лучше, пока не забыла, соседке расскажу, что модель живую видала. Нет, мясо я все-таки возьму, а то она не поверит, а как мясо покажу за полцены, так поверит! Ты смот-ри, шубу енотовую подарила, а мой охломон работает-работает, а шапку ему мамаша справляй…
   Да, интересная у нас страна…Сначала все хотели быть военными, потом инженерами, космонавтами, теперь вот  горят желанием стать или юристами-бизнесменами, или в модели податься! Не нам судить сегодняшнюю моду… Это все-таки поприятнее будет, чем стремление подражать героям «Бригад» или «Интердевочек», уж лучше пусть стре-мятся на подиум. Все на подиум, господа!

                ЛЕТУЧИЙ ГОЛЛАНДЕЦ

    Я, человек новой эпохи! Человек новых веяний,  новых взглядов! Да, что там, я вообще новый человек! У меня вообще все новое: и машина, и квартира, и коттеджи, и даже жена новая! А что? Как же мне в новое время со старой женой переться? Да что там жена, когда я друзей поменял старых на новых! Время такое, что некогда нюни распускать! Шансы всем даны были и все мои дружбаны ими воспользовались, а кто не воспользовался, так это их проблема, а не моя!
     Вот я  –  живой пример прогресса, наглядный пример, чего дала перестройка отдельно взятой личности. Спасибо, тебе, дорогой и любимый Михаил Сергеевич Горбачев! Надо, как говорили кореша, действительно сложиться и поставить где-нибудь в Монте-Карло или Каннах ему памятник! Почему не в Москве? Да, ну ее Москву, надоела! Москва – сумасшедший город, там всё дела, да дела, время - деньги, поэтому никакого уважения статуе не будет. Другое дело на курорте! Всегда можно найти свободную минутку, выходя из казино или борделя, и возложить пару-тройку венков к ногам нашего благодетеля. А что? Всё мне дала перестрой-ка, так почему не преклоняться перед ее папочкой!
     Как у меня все началось? Да, очень просто! Как начали все переестраивать-переделы-вать, я, как барсук, из спячки зимней высунулся. Понял, моё время пришло, не зевай, вот он шанс из грязи в князи вылезти! Все во мне забурлило-закипело!..
      Скажу вам по секрету, я вообще то парень деревенский, из местечка Опочки, есть та-кое местечко, что и на карте не отыщешь… Да, чего теперь скрывать, я, так сказать, па-рень сельский, но ухватистый… В армии до сержанта дослужился, до уважения отцов-ко-мандиров, они мне дорогие и первый пинок в зад дали для развития моей карьеры – выда-ли направление в институт. Там я проявил ещё большую активность – женился на состоя-тельной московской образине и прописался в её хоромах, по старым, конечно, понятиям, не по сегодняшним. Потом как-то всё тихо пошло, по накатанной дорожке… Но не убеди-тельно для моего представления о карьере, о месте, извините, под солнцем… Тут пере-рестройка, слава Богу, я и проснулся – опять вышел на «тропу войны»! Нутром почуял, что что-то делать надо, вот только что не знал… Болтался по знакомым, расспрашивал об изменениях, куда чего как, новости смотрел, по базарам шлялся, пока не понял: главная движущая сила перестройки не бизнес-инициатива, а чиновники, да партии-шмартии! По-нял, кто к хорошей партии примазался, тот и стоит у золотых закромов нашей страны, у распределительного колеса, так сказать! Как «Летучий Голландец» носился я с митинга на митинг, пока не нашел самую шумную – «Демстрой» или «Стройдем» сейчас и не вспом-ню, помню только, что мне очень понравилось, что у них на митингах громче всех крича-ли: «Долой! », «Ура!» и «Ату, их!» Записал-ся. Здорово было!.. Наивный был, как вале-нок! Листовки разбрасывал, газетами торговал, с лозунгами по улицам ходил, даже в ми-лиции посидел часа три. В актив вошёл! В Вильнюс на съезд ездил! Тогда почему-то все в Прибалтику съездоваться ездили. Весёлое времечко было, но дешевое. Что я тогда поимел кроме жизненного опыта? Да, почти ничего! Факс да ксерокс, вот и вся прибыль от пар-тийной работы! Мелочь, конечно, но тогда и эта мелочь мне приятна была! Я её теперь как память храню, гостям показываю, вот, дескать, с чего начинал, вот, дескать, мои пер-вые награды! Приятно… Так, что дальше…  Дальше смотрю, теряется популярность на-шей партии, надоело народу всё «Долой!» да «Позор!» кричать, захотелось человеку что-то реальное услышать. Смекнул, пора переходить в другую партию. Опять стал с митинга на собрание, с заседания на совещание ходить, место под солнцем искать. Как человек уже опытный, нашел быстро. Записался в бурно растущую партию «Реального либерализ-ма». Генсеком в такой партии не станешь, потому что она, как десяток других, построена под одного человека, точнее построена этим человеком для себя, но этого у меня и в голо-ве тогда не было. Главное, что партия эта была богатая и активная! В партии этой я, как уже достаточно поднаторевший на партийной ниве товарищ, сразу активистом и заделал-ся. Как жилось в новой партии? Откровенно? Вам и не снилось! Вольготно и сытно жи-лось! Моя квартира в центре города и спутниковый телефон – оттуда! «Ауди», что пы-лится на даче в гараже – оттуда! Вторую жену, красавицу, тоже там прихватил на одном фуршете, да ещё кое-кого по мелочи! Как говорится, спасибо партии родной, век её не забуду! А, главное, этой партии я благодарен за то, что жить меня научила, правильно жить научила, по правилам, то есть новым правилам жить – где взять, с кого снять, а с кого и потребовать! После такой науки я уже партии выбирал не по лозунгам. Что лозунги и программы, их хоть так верти, хоть этак, все одно и тоже… Партии я теперь выбирал по принципу, что мне лично эта партия дать сможет… И сразу все пошло-поехало, как по рельсам… Созрел до коттеджа в престижном месте – проявил активность в партии «Агра-риев и садоводов», решил свой бизнес укрепить и приумножить – в партии «Промышлен-ников и предпринимателей» потусовался. Хорошо! И когда, наконец, вроде упаковался выше крыши, понял я, что никакая партия мне больше не нужна, что пора всех их, род-имых, закрывать, чтобы напрасно народ не будоражили, не мутили, бизнес мой не порти-ли своими митингами…
     Но, нет!.. Куда там! Процесс, как говорится, пошел… Видно, не только мне захотелось материальное положение поправить этаким путем. Вон, какая очередь выстроилась! И не только в старые партии, проверенные, так сказать, им уже старых мало, они, что ни день, новые создают! Теперь их не остановишь… Что же делать?.. Как жить?.. От судьбы, вид-но, не уйдешь. Придется опять куда-нибудь прислониться! А может быть взять и создать свою партию – партию сохранения капитала, нажитого на ниве партийного строитель-ства… А что? Мысль хорошая! Да и за соратниками далеко ходить не придется, вон они, туточки, все рядком с моим коттеджем проживают на Румяновском шоссе!         

                ФИЛОСОФ

   Жадное до чей-то жизни солнце, пролезло в щель сквозь плотные шторы, упало на стол, отскочило от чистого листа и разбудило Философа. Всю ночь Философ о чем-то думал, но, взглянув на пустой лист, понял, что думал он о вечном. Ощущение вечности еще оста-лось… Но…Вечность была где-то близко, совсем близко, почти рядом…Но… Но опять проснулся этот непонятный день, опять слепит гла-за солнце, опять сушь во рту и изжога в желудке, а как хорошо было вчера… Вчера я был другим…
   Вы думаете, что у нас в Опочках не может родиться философ какой-нибудь? А где же им родиться, философам этим, как не в сельской местности, как не в глухомани какой-ни-будь? В городе что ли? Среди суетни и беготни вечной? Да, никогда! В городе, где все мысли заняты только одним – где бы чего, где бы кого и где бы как, то есть – хлеба по-больше, зрелищ по чаше, да карьера повыше! Когда там философствовать? Только среди лесов дремучих, среди полей бескрайних, болот непроходимых, там, где протекает река Спелая, где стоит посёлок Опочки, только там мог родиться настоящий философ! И он родился! Философом у нас стал – Кузьма Люськин, внучатый племянник паромщика Иг-ната Тимофеевича…Кузя – настоящий философ! Летом он живёт в каморке прямо на па-роме, как Диоген, зимой в баньке у деда Игната. как Ломоносов, и нигде не работает, как Сократ какой-нибудь… Чем кормится? А чем Бог, то есть, что односельчане подадут, да пенсию лилипутскую получает от армии, отморозил он в этой армии палец на левой ноге то ли в тундре, то ли в горах Северного Кавказа, тем и питается. Правда, когда и чем он питается, никто и не видел, наш философ пьёт не закусывая, у него вместо капустки с огурчиками на закусь разговоры разные припасены… Как выпьет, как начнет говорить какие-нибудь умные вещи, так заговорит сам себя, что говорит, говорит, говорит, все уже спать разбредутся, а с парома всё его голос слышится!.. Да что ночью, утром проснёшься, а он всё бубнит и бубнит, будто спать и не ложился… 
    Да, вчера я был другим… Вчера я был умный и всё понимал, а сегодня я ничего не по-нимаю, сегодня я, как дурак, хочу простого счастья – напиться водки или хотя бы водички попить… Но ничего нет – ни водки, ни воды! Хотя, вон она, за лавкой недопитая бутылка, а воды, я знаю, у входа стоит полное ведро… Но на столе стоит пустой стакан и лежит чистый лист бумаги, значит, ничего нет! Потому что если я встану, то это будет уже дру-гой человек, это буду уже не я…Это теория, а что показывает практика? Практика пока-зывает, что сейчас откроется дверь, войдёт дед Игнат, увидев меня, махнёт рукой и скажет пару ласковых нецензурных выражений… На русский это переводится – ты как хочешь лентяй, а мне паром на ту сторону тянуть надо, скоро молоко с фермы повезут. Но Кузьма ошибся… Нет, дед Игнат пришёл, как и положено было паромщику, то есть с первыми петухами, но ругаться сегодня не стал, наоборот, выложил на стол из пакета продукты, до-полнив натюрморт бутылкой первача, осмотрел грустными глазами сторожку, хмыкнул и пошёл тянуть паром на другую сторону. Кузьма в расстройстве чувств от такого не обыч-ного общения, взял ручку и написал два слова: «Всё надоело…» Потом встал, набрал кув-шин воды, поставил на стол початую бутылку водки и начал заниматься не свойственным для себя делом готовить завтрак…    
   «А мне тоже всё надоело! - сказал, вошедший в сторожку, Игнат Тимофеевич, - Решил я вслед за тобой в философы податься… Что мне одному надо? Да ничего! Пенсия у меня хорошая. Больше, чем паромщик получаю. Раз в пять больше. Заботится обо мне государ-ство… Да, заботится! Потому что я за Родину воевал, а не как ты, не знамо за что… Хотя образование она мне не дала. Работаю всю жизнь паромщиком. Да это и не работа – па-ромщик… Раньше, да, только и успевай туда-сюда таскать, а сейчас одна машина утром, одна вечером, а так сиди на брёвнышке, болтай с мужиками, вот и вся работа. Да… И ещё вод водку пить… Нет, я твоей магазинной не буду, я к своей привык. Будем…» Выпили… Кузьма по обычаю, запил водичкой да занюхал хлебушком, а дед принялся закусывать по-настоящему, по-русски… Закурили…И молча разговаривали, глядя друг на друга сквозь табачный дым… «Такие дела, внучек…- первым прервал молчание дед, - Такие дела…» «Ничего не получится…- вставил Кузьма, разливая по стаканам первач. - Нет у меня сил внутренних. Будем…» «Нет, не будем! Водкой захлестнуться хочешь? Не захлестнёшься! Это ты здесь самый умный, поэтому и творишь, что хочешь, а ты иди обратно, туда, отку-да пришел и там доказывай кто ты и что ты…Понял?» Выпили и опять задымили папирос-ками… «Нечего мне там делать! Там пустота одна…- не выдержал молчания Кузьма. «Так ты решил это дерьмо сюда привезти, головы мужикам морочить? А что, у нас народ доб-рый, доверчивый, любую мудату съест… А ты и рад! У нас над образованными, конечно, посмеивались, за их к жизни неприспособленность посмеивались, но всегда внутренним чувством чувствовали, что уважать их надо. И уважали! И тебя, дурака, приняли, а ты и рад!» «Какой я образованный, неуч я, два курса истфака и всё…» «Это ты там недоучка, а у нас… Да что с тобой говорить! Сон мне сегодня приснился, вот смелости и набрался… И говорю…Так бы молчал… Давно решил молчать, думал сам разберётся... Куда там! Люськин –  Философ!.. И все съели… Работы нет никакой, так пусть хоть философ жизнь украшает. Скучно им, вот и всё дела! Просто ты в теме оказался… Не ты, так другого вы-брали себе петуха… О-го-го, обиделся! Точно отец покойный! Такой же гусак был, от сво-ей строптивости и помер раньше времени, и ты помрёшь, если за ум не возьмёшься…» Выпили, закусили, пустили дым к потолку… «Я и сам, дед, сегодня не спал, думал о веч-ном, а когда на стол посмотрел – пустота… И делать ничего не хочется…» «От того и не хочется, что пусто! Так вот, приснился мне твой отец, а может и не приснился, потому что вот как тебя видел, приснился, значит, и говорит человеческим голосом: «Меня дед не до-смотрел, так хоть сына досмотри! И никакой не сом меня в Уткиной заводе прищучил, просто по пьяни ходил с неводом, запутался и утоп на мелкоте! Вот так…Был идиот и утоп, как дурак!.. За сыном…» Сказал-недосказал мне это и растворился, будто и не было его… Такие дела, внучек, может это и не тебе знак, а мне… Скоро, может, помру…» «Да ладно, дед, мне каждый раз такое сниться, что и спать страшно! И ничего, живой ещё…» «Просто, сынок, ты ещё не понимаешь, где правда, а где не правда. Такое, знаниями не поймёшь, такое, только сердцем почувствовать можно. А для этого надо или ведьмой ро-диться или жизнь тяжёлую прожить…» «Пройти свою дорогу, как учит Конфуций…» «Опять за своё? – расстроился паромщик. «Да нет, это я по привычке, к слову.» «А тебе твой Конфуций не говорил, что иногда и помолчать надо? Что, чем больше молчишь и слушаешь, тем больше понимаешь? Что молчание золото, а бу-бу-бу – пустота?» «Гово-рил! – смеясь, ответил Кузьма, - Говорил! Он весь Китай пешком обошёл, если бы он был таким  болтуном как я, где-нибудь по дороге обязательно прирезали. Точно, прирезали бы, и не было бы не Конфуция, не конфуцианства!» «Не знаю, как у них в Китае, - закончил мысль дед Игнат, - А у нас если болтун, то работник не какой!» «Ещё говорят, если ест много, то тоже работяга хоть куда! – добавил, улыбаясь, Кузьма, - Так что рано мне на работу определяться – я и болтун и есть, не ем почти!» «А ну тебя, юродивый – лучше бы ты дураком родился, забот бы меньше было! Не хочешь работать – не работай! Вон, слы-шишь, молоковоз пришёл. Иди-ка, тащи на другой  берег! Паромщик, сам знаешь, не Ра-бота, так что иди, иди, поработай! А я покурю, по философствую…» На удивление спо-койно, то есть без предварительных словоблудий, Кузьма встал и пошёл крутить трос…
    Дед сидел в сторожке, пил понемногу свой первач, дымил папироской, поминал родных и друзей близких, но не горевал, ему было хорошо и даже весело. С каждым новым лицом, которое дарила паромщику память, всплывали воспоминания, и не какие-нибудь серьёз-ные, а, наоборот, в папиросном дыму, ему, как в кино, виделись курьёзные случаи из жиз-ни… Из той жизни, давно прошедшей жизни… А Кузьма накручивал лебёдкой трос, тя-нул потихоньку паром на другой берег и смотрел, как над лесом поднимается солнце, за-жигая своими лучами верхушки сосен, луг на том берегу и поля на этом, как таял прямо на глазах туман над речкой  Спелой, а под ним, пол туманом, уже играла, выпрыгивая из воды, молодая рыбёшка, как шлёпали гуськом со взгорки вниз, к воде, краса и гордость местечка –  гуси и утки, как просыпалась жизнь Опочек к новой жизни…» «Здесь филосо-фия начинается, здесь и кончается… - подумалось вдруг философу Люськину, - И на фига мне эта философия, когда красота кругом такая? Зачем разбираться в смысле жизни, когда этой жизнью и не живёшь, если ты не одно целое со всем этим? Прав дед, любая муха ум-нее и счастливее меня, она знает, зачем говно ест, а я в этом говне сижу и не знаю, зачем я в это говно забрался… Философ… Кому, кроме пары-тройки институтских да приятелей из «Сайгона» или «Рима» были интересны твои мысли? Да и были ли они, мысли твои, интересны им, вспомни? Каждый говорил своё, и слушал только своё, и соглашался толь-ко тогда, когда это «своё» слышалось, только это и было им интересно! Да и здесь тебя слушают, как  правильно сказал Тимофеевич, только из «уважения», да и то, если сказать, по правде, только тогда, когда выпить что есть. Может в монастырь пойти?..
   - Грузиться будем, философ?! Сходни вытягивай! – закричал с берега водитель молоко-воза, - Мне ёще корма вести надо!» 
   - Чего на районе? - спросил Кузьма и сам удивился своему вопросу… Вопрос то обыч-ный, но только для местечковых, а для него, для философа, это, извините не в какие воро-та… Но он ещё и добавил, - Ты у нас первый тута, чего что заходи!
   - Да ничего особого. Кого я поутру видел то? Вот с вечера поеду, зайду…- ответил, тоже удивлённый такому вопросу от Философа, отъезжающий на своём молоковозе, водитель. Да, будет что рассказать на ферме… Философ то наш, того, умом тронулся – паром тянет, тенет сам, без деда Трофимовича, да ещё и говорит на просто, как конюх какой… Мир то-го, не того, если и у образованных крыша едет… Нет, это солнце виновато, жарит с утра, что и в машине ехать духота… У кого хочешь голова сдвинется, а Философ он того, он – Философ! Вот вечером бутылку притащу, и всё будет нормально…

                ЛОТЕРЕЯ

   Завтра у меня большой праздник… Ровно пятьдесят лет назад я первый раз выиграл в лотерею! Это событие сделало мою жизнь такой, какую я сейчас имею, именно сделало, потому жил я уже не по своему желанию или хотению, а по её, лотереи, капризам… Пять-десят лет назад, да…Тогда я был ещё школьником… Пионером… Мне было десять… После дня рождения, разбирая подарки, я нашел, вывалившийся ( а может быть и выско-чивший, как чёрт из табакерки, это я сейчас понимаю) из какой-то книжки лотерейный би-лет. Билет был простой, за тридцать копеек, правда, тогда других и не было, но с примеча-тельной надписью – «Лёшеньке, на счастье! От Танечки.» Обрадовался я этому кусочку бумаги больше чем, всем подаркам вместе взятым! Ещё бы? Ведь тогда не было ещё такой привычки, отделываться от подарка деньгами, да ещё дарить их детям, а билет был хоть и не рублём или, чего ещё желать, пятью рублями, но все-таки настоящей государственной бумажкой. Бросив игрушки, я побежал к деду в комнату и там, среди вороха газет, нако-нец, нашел, что искал – таблицу розыгрыша очередного тиража. Спрятавшись от всех под одеялом, взяв с собой, так же дорогой подарок, фонарик, начал просматривать строчки таблицы, сравнивая бесчисленное количество номеров со своим номером. Номер сошел-ся! Серия? Нет, серия не сошлась, но выигрыш то был. Выигрыш в целых три рубля! Что-бы сделали другие мальчишки в моём возрасте? Правильно, запрыгали бы от радости, за-били бы в ладоши, побежали бы хвастаться! А я, почему-то, наоборот, затаился под своим одеялом и блаженствовал от счастья. Кстати, так проверять лотерейные билеты вошло у меня в традицию. Нет, конечно, не под одеялом и не в кровати, но в темной комнате и в одиночестве, это да…Всё таки это какая-то магия, какое-то волшебство… Берешь, вроде, обыкновенный кусочек бумаги, а через мгновение этот листок, бах, и не бумажка вовсе, а, к примеру, утюг! Или, наоборот, – один билет проверяешь, второй, третий, десятый и ни-чего…Конечно, радости от этого ни капли, но адреналин… Это вам не с горки на лыжах или с парашютом от куда-нибудь, это по круче будет! Я не пью, не курю, жены и детей у меня нет, зачем, когда и без этого я счастлив… Вот, сижу сейчас за старым дедушкиным столом, слева от меня газеты с тиражами за прошедшую неделю, справа – стопочки раз-ных лотерейных билетов, а вокруг меня всё, всё, что я вижу – мои выигрыши! У одних на полках книги стоят, а меня на одной полке – миксеры, на другой часы, швейные и печат-ные машинки, целый шкаф утюгов, утюги почему-то часто выпадали. В другой комнате у меня вообще целые залежи, даже мотоцикл «Ява» стоит. Разное я навыигрывал за пять-десят лет, но никогда вещи на деньги не менял,.. Разве за деньги счастье купишь, а здесь… Здесь счастье!. Как посмотрю на какой-нибудь предмет, сразу вспомню, не только, когда выиграл, где и по какой таблице проверял, но и какие ощущения испытал. Благодать раз-ливается… Вот и сейчас по всему телу радость идёт - скоро наступит моё время… Ровно в десять часов сорок три минуты, да, да, именно в это время ровно пятьдесят лет назад я ис-пытал счастье от первого выигрыша. Извините, сейчас слёзы вытру… Тяжело вспоминать то мгновение, сердце заходится… Сейчас потушу лампу и как будто я под одеялом, зажгу – выглянул, смотрю на часы, на большие дедушкины часы с гирьками и боем, нет, рано, ещё только половина… Выключу, посижу в темноте, помечтаю… Хорошо! Пятьдесят лет… Нет, конечно, не всё было так хорошо, как сейчас, разное бывало… Родители не понимали, дед вообще матом ругался, однокурсники смеялись, хотя сами тоже играли, даже программы компьютерные составляли, как выиграть в спортлото. Дураки, систему надо знать… Друзья не смеялись, но и не понимали, мы теперь с ними и не друзья вовсе. Но всё это давно травой заросло – предков уже нет, а после института я не с кем ни откро-венничаю. Зачем? Всё моё – моё! Долго мешала мне спокойно жить только Татьяна… Да, да, та самая, что и подарила первый лотерейный билетик. Долго она сидела занозой в мо-ей голове, даже спать мешала – снилась по ночам… Но ничего, переболел, под одеялом спрятался, справился и с этой заразой, теперь сниться то что надо, сами понимаете что-то лотерейные билеты, то выигрыши, то таблицы, то цифры, цифры, цифры. Скажите, что так жить нельзя, что это и не жизнь вовсе. А кто мне скажет, что такое жизнь и как её жизнь эту прожить надо? То-то, сами не знаете, а все учите, учите. Я то никому не мешаю, никого не учу, никого не обманываю и не граблю, а что в лотерею играю, так, не я её вы-думал, до меня какой-то хороший человек выдумал. У меня хоть цель у жизни есть! А у вас? Дом – работа, работа – дом, пенсия – дача, дача – пенсия… Вот и вся жизнь прошла, а вспомнить и не чего! А у меня… У меня каждое воскресенье событие – то праздник, то горе, а всю неделю подготовка, подготовка и ожидание… Ожидание чуда.  Стоп, минута осталась! Это моё, моё время, никому его не покажу, никому его не отдам!..
      

                ПРАПОРЧИК ФЕДУЛЯ

   Появлению у Светки-продавщицы нового хахаля, обрадовались все жители Опочек, об-радовались даже больше чем появлению в посёлке своего родного хряка-производителя, и все, все как один, зашагали в новых сапогах! Через недели две-три они ещё больше обра-довались этому событию, до такой степени больше, что в жаркий погожий летний денёк, опять, все как один, напялили на себя новые плащ-палатки защитного цвета! Скоро и сами Опочки не скрывали своей радости от присутствия в посёлке Светкинова жениха – все за-боры, опять, все как один, выкрасились яркой зелёной краской, крыши покрылись крас-ным суриком и заблестели, как зенитки на параде в Москве! Кто же этот загадочный бла-годетель, что буквально за одно лето приодел и приобул жителей посёлка, кто этот маг и волшебник, который дал новую жизнь старым постройкам и строениям? Герой этот, наш родной защитник Родины – прапорщик Федуля, который служит простым кладовщиком на простом армейском складе, где всё есть, что нужно для жизни, а может быть и для вой-ны, служит в не простой, а знаменитой – краснознаменной и орденоносной дивизии, рас-положенной в дремучих лесах, что семи километрах от района, если идти пешком, и в пят-надцати, если петлять по дороге. Так вот, вечно молодой и никогда не худеющий прапор-щик Федуля познакомился с нашей Светланой на базе райпотребсоюза, что на районе, по-знакомился на поч-ве взаимовыгодного обмена продуктами…Обмен оказался настолько выгодным для обоих сторон, что сделку решили отметить… Наотмечались так, что и не заметили, как оказались в Опочках на мягкой перине в доме продавщицы местного сель-по… Обычно прапорщик Федуля забывал про такие встречи, как только посылал на про-щание свой воздушный поцелуй, но тут что-то застопорило, что изменило у него привыч-ный ход жизни. Такие наши Опочки… Кто хоть раз попал сюда, если уж не останется жить, так в сердце своём оставит их на веке! Так и с прапорщиком случилось… Сначала по выходным, а потом всё чаще и чаще стал он появляться у Светки-продавщицы, пока совсем не перебрался к ней жить. Да, до работы было далеко, но с другой стороны, думал прапорщик, если бы я, скажем, жил в Москве, то добирался бы до службы, может и не со-рок минут, как сейчас, а часа полтора! К тому же, какой хороший здесь народ! Да… При любых обстоятельствах наш родимый солдат что-то хорошее, а найдёт… Конечно, хоро-ший у нас в Опочках народ! Никогда наш народ не то что не спросит, а даже мыслью не подумает, откуда это у Светкинова хахаля вещи разные появляются, да ещё в таком коли-честве, что на все Опочки хватает. Хороший у нас народ, когда этому самому народу хо-рошо… А народу от этого прапорщика только одна радость и была – то сапоги новые кир-зовые за пол цены привезёт, то краску разную прекрасную дешевле молока доставит, то в плащ-палатки, то в ушанки тёплые понадевает, то почти за дарма, то есть по советским це-нам, тушенкой просроченной накормит всех местных жителей! А когда он из хахалей в женихи перешел, а потом и мужья в сельсовете записался, не то, что полюбили, зауважали дорогого прапорщика Федулю! Приняли его, как будто он и не из примаков вовсе, а свой, родной, местный! На Пароме и на Остановке появилось у Федули своё место, речи его, пусть и не всегда понятные и правильные, никто кулаком не прерывал, а наоборот, много-значительно одобряли, делясь с ним кровными «чернилами» или давая отхлебнуть верно-го во всех отношениях стеклоочистителя. Идиллия для приезжего…Поэтому не удивите-льно, что когда случилось с прапорщиком горе горькое – попал он под арест, за, якобы, расхищение армейской собственности, встретили это известие, как свою собственную боль… Подумаешь взял банку краски?! Мы вон все из колхоза тащили всё что можно и нельзя, и ничего, никого не посадили… А он то не для себя тащил, для нас сельчан старал-ся, нас всем необходимым обеспечивал! Если бы государство с умом было, если бы зарп-лату, хоть какую платило, да товары разные в посёлок привозило, разве нужно бы было всё необходимое откуда-нибудь тащить? Нет и ещё раз нет! А раз государство виновато, то с него и спрос, значит с ним бороться нужно, и пошли опочкинцы бороться, ходить по инстанциям, выручать своей массовостью прапорщика, брать его на поруки! Долго ходи-ли, целый месяц, но всё оказалось напрасно… Напрасно ходили… Опоздали… Разжа-ловали прапорщика в чистую, со службы уволили, оставили бедные Опочки без центра-лизованного снабжения в виде склада краснознаменной и орденоносной дивизии…  Но ничего, не такое пережили, когда колхозы позакрывали… Думали помрём, а мы, на тебе, выкуси, выжили! А здесь хоть лишили нас пайка, как трудодней раньше, да руки крепкие в хозяйстве появись... Мужик на селе нынче роскошь… Легче хряка производителя завес-ти, чем мужика работящего заиметь! А прапорщик Федуля мужик работящий, ещё какой работящий! Не прошло и полгода с его досрочного увольнения из армии, как опять над Опочками раскрылся рог изобилия – привёз Федуля в посёлок прапорщика Корнейчука, друга и наследника по армейскому складу… Всё ему показал, всё рассказал, со всеми по-знакомил и так этому Корнейчуку понравились наши Опочки и наш народ, что и он за-частил раза два в месяц к нам в гости… Одна беда с этим хлопцем – женатый и мать, гово-рит живёт в таких же Опочках, только на родной Украине, так что оставить ещё одного стоящего мужика не получилось… Но это горе не горе, главное чтобы такие мужики, как прапорщик Федуля, у нас плодились и размножались, а значит и мы жить будем!

                ЧЕКОВАЯ КНИЖКА

     « Чамужь мне не петь, чамужь не гудеть!..» - пел, без конца повторяя одну и туже строчку, бодро шагающий Кузьма Фролов. День был солнечный,  настроение тоже сол-нечное, хотя Кузьма и был с утра трезвым, как стеклышко. Опохмелка не в счет! Опох-мелка сознание возвращает, но не настроение. А настроение у него было хорошее, потому что решил Кузьма великий поступок совершить – жизнь свою круто поправить. В банке чековую книжку открыть! И теперь шагал с гордо поднятой головой, сделав по такому случаю на работе перерыв, прямо в банк. Вот так!
    - Вот так! Буде им издеваться надо мной! Буде теще говорить, что Кузьма – дурак! Был дурак, да весь вышел! Теперь, чуть что, чековой книжкой по носу… Брысь, бабы! На мес-то! Фигушки вы теперь мои кровные увидите! Зарплату так и быть вам, а халтуру-манту-ру, извини-подвинься, на книжку! А уж с книжки они без меня и копейки не снимут. Вот так! А то повадились… И на пиво не выпросишь!.. А то и хуже бывает… Ползаешь, полза-ешь с больной головой на коленках по квартире, вещи собираешь после вчерашнего… Тя-жело… Вещи соберешь. Оденешься кое-как. По карманам похлопаешь, а они, вот они кар-маны, все вывернуты. Даже копеечка не звякает, один мятый талончик на дорогу, вот и всё. Ничего не оставили мне бабы, а сами сидят на кухне довольные, чаи гоняют, да ещё грозятся от туда милицией, да дурдомом. А я, что Ломоносов, чтобы всё помнить? Что вчера сделал, что вчера сделал! У меня, вон, сегодня голова болит, как у дятла, а они меня вчерашним пугают! И так каждый день!.. Ну, не каждый, но час-то… Как халтура подвер-нется… А халтура часто! Это я для своих баб дурак-дура-ком хожу, а так я человек ува-жаемый. Даже очень! Как говорится – токарь-пекарь слесарь-сантехник высшего разряду!
   Во как… Сегодня один работал. Без Васьки. Это напарник мой, сварщик. Я-то еще литр держу, а он слабоват стал, полдня, а то и день после серьезного отходит… А без него пить скучно. Так я сегодня работал… Один… Аж двадцать долларов заработал. Раньше, до че-ковой книжки, пока до дома дойдешь, половина, а то и больше, улетучится, улетит куда-нибудь куда и не вспомнишь, а теперь, когда цель великая стоит, так и пить не хочется!..
   Сейчас вот дорогу перейду, там баня с пивнушкой, а за пивнушкой и сберкасса, то бишь, банк стоит. Открою книжку, положу туда свои двадцать долларов и всё! Всё, конец ваше-му царству бабоньки!
   Решительной походкой перешел Кузьма Фролов дорогу, улыбаясь, с гордо поднятой головой, прошагал мимо пивнушки, провожаемый недоумевающими взглядами друзей-собутыльников, и уже подошел к дверям банка, как его остановил знакомый голос напар-ника Васи.
   - Ты куда это, Кузьма?
   - В банк. Не видишь что ли?
   - А я? Халтура в банке, а ты без меня? А инструмента где?
   - Где, где?! Ты, я вижу, уже подлечился? - Нехотя вступил в разговор Фролов. Отвернувшись от заветной двери.
   - Не-е, только капустки попил.
   - Что ж на работу не вышел?
   - А я потом обсыхал.
   - Чего?
   - Да, моя, когда деньги просил, ушат воды на голову вылила. «На, - говорит, - тебе похмелиться!» Вылила и пошла себе вон, а я остался обсыхать и мучаться.
   - Да…
   - Так ты куда?
   - Чековую книжку хочу открыть, чтоб бабы не мучили.
   - Это правильно! Совсем они уже того, совсем обнаглели! Это ты хорошо придумал… Но долго!
   - Что долго?
   - Может, сначала пивка пропустим, а? Банк-то он каменный, никуда не убежит, а башку бы поправить надо.
   - Ну, пошли! - сказал Кузьма, про себя решив, что банк-то действительно никуда не денется, а товарищ, он и есть товарищ, чтобы ему помогать в трудную минуту. - Только по одной и разбежались.
   - О чем речь, Кузьма!
   По одной, конечно, не получилось, а  вот разбежаться – да! Сколько раз бегали в сосед-ний магазин – со счета сбились! Пока бегали и про заветную мечту, про чековую книжку едва не забыли… Спасибо тете Дуси, барменше из пивнушки, напомнила! Пошли всей дружной семейкой в банк, а он уже закрыт. Бах-перебах, не судьба! Решили с горя еще продолжить… Но Дуся, молодец, пять выручила! Когда Кузьма  в очередной раз менял у неё доллары на рубли, уговорила купить на сдачу лотерейный билет. «Большое счастье может на него выпасть! – проворковала тетя Дуся, - А то! Сама по телевизору видела, как квартиру выигрывали!
   Придя домой, Кузьма Фролов долго, может целый час размахивал перед изумлёнными женщинами какой-то бумажкой, крепко зажатой в кулаке, грозя им больше ни копейки им не давать со своей чековой книжки! Не им, не любимой их кошке! Кричал, стучал себя ку-лаком в грудь, тыкал несчастным женщинам в лицо огромную трудовую фигу и  ругаясь матом, периодически целовал зажатую в руках бумажку. Ругался, ругался Кузьма, пока не оказалась под ним мягкая кушетка, и он не захрапел в полный голос, спрятав под голову кулак, с зажатым в нём лотерейным билетом…
   Стягивая со спящего одежду и вытряхивая на пол содержимое карманов, теща все-таки не удержалась и вытащила из кулака Кузьмы его сокровище.
   - Ты посмотри, маленькая! – обратилась она к дочери, - Наш дурак совсем спя-тил от водки! Во, лотерейный билет купил спьяну!
   - Дайте его сюда, мамо! Дурной-дурной, а вот и пять долларов донес до дому! Раз купил, значит по делу! Другие пьют, да горе несут, не в дом, а из дома всё тащат! А мой молодец!..
   - Да… На новый унитаз даже Гаврила Петрович приходил удивляться.
   - То-то! А как я испугалась, когда он про чековую книжку что-то орал! Всё думаю, прознал! Теперь не открутишься от черта, что денег нет.
   - Ладно, пронесло сегодня! Деньги-то завтра на работу возьми и в банк. 
   - А как же мам, копеечки счет любят! Может и мой когда-нибудь пить бросит. Машину купим, заживём по-человечески, по-людски, на родину в Опочки съездим, покрасуемся…
    - Кто их знает трезвых то, что у них на уме и не допытаешь! А наш дурак свой, домаш-ний, проверенный дурак! А про Опочки и не говори – нетуте их для меня, я теперь город-ская. Дачу заведём, если скучаешь. По огороду. Ладно. Пойдём. А то чай стынет и Муроч-ку я ещё не кормила.

                ЕЛКИ – ПАЛКИ!

    Ничего не пойму… Почему так темно? Где окно? Окна нет! Боже мой, как неудобно ле-жать! И липкое все вокруг, и скользкое… Как пить хочется. Зина! Зинуля! Тишина… Зна-чит,  я не дома… Дома бы Зинуля давно бы объявилась. Поругалась бы, конечно, как не без этого, может быть,  и огрела чем-нибудь тяжелым по голове, но водички дала бы. Зи-на!.. Зинка, она не зверь, она пони-мает, как человеку плохо с перепоя… Если я не дома, так где же это я вчера так набрался? Напрягись, Георгий Степанович, напрягись и вспоми-най! Где ты был, подлюга, что делал, с кем пил?! Курить охота… Как все-таки здесь не-удобно! Ха! Смотри-ка, а я в шубе и в валенках! То-то так тепло! Раз в шубе, значит, не дома, значит в бытовке заснул. Точно! Завтра Новый Год! Отмечать мы начали рано, ча-сов в девять, ну, в общем, как пришли на работу, так сразу и отмечать начали. Какая там работа перед праздником?! Но сидели культурно… Выпивки было много, но и закуски навалом… Это я помню! Помню, когда третий раз ходили за добавкой, я еще что-то гово-рил… Что же я такое говорил? Как пить хочется! Где в бытовке ведро с водой стояло… Не нащупать никак… И не подняться никак… Что это у меня под шубой лежит? Неудоб-ное какое-то… Может заначка… Боже мой!.. Так это - топор!!! Все, Гриша, пора лечить-ся… Допился!.. Лежу в шубе, неизвестно где и топор за пазухой! Но до чего неудобно… Что в карманах? Так… Ключи от квартиры… Хабарик… Это хорошо! А спички? Спичек нет, это плохо… А деньги? Где деньги?! Не мог я пропить тридцать долларов, не мог! По-сосу хоть сигаретку, может легче станет… Фу, какая гадость! Кто это придумал табак же-вать? Хотя, если бы ребенком пожевал хабарик, в жизнь не курил бы! Вспомнил! Елки-па-лки, вспомнил! Я же детям елку обещал принести! Дети для меня - святое! Раз обещал, кровь из носу, а выполни! Как хорошо! Значит,  с работы я пошел за елкой, на базаре меня повязали милиционеры, упаковали в «воронок» и айда в вытрезвитель! Какое все-таки счастье знать, где ты находишься! А то чуть с ума не сошел – где я, да где я? А я в вытрез-вителе! Вот, кстати, почему у меня и денег нет, и елки нет, почему здесь так неудобно, по-чему так слизко и гадко! Ничего, потерпим! Утром разбудят, штраф выпишут и гуляй, Ва-ся! Может,  и денег немного отдадут, я тогда снова на базар, куплю елочку и домой! С ёл-кой меня Зинуля встретит, как родного, может и похмелиться даст! А что вытрезвитель, вы-трезвитель?! Это раньше премии лишали, отпуск переносили, да еще всего разного хватало, а теперь – тьфу! Правда, раньше вытрезвители куда культурней были… Тебя и разденут, и в кроватку положат, и свет не выключали… А воды, воды сколько хоть пей из-под крана! А теперь что? На всем экономят, гады! Лежишь незнамо на чем в собственной шубе, потеешь до безобразия, воды – нет, света – нет, туалета, и того нет! Писай, если припрет, прямо себе в валенки, да еще кто-то на ногах улегся! Эй, ты, освободи ноги-то! И, впрямь, мужик, слезь с валенок, ноги одеревенели! Если поднимусь – дам! Сейчас поднимусь и как дам! Ой-ёй-ёй! Дерево!.. Елочка!... Мамочка родная, где я?! А-у-у! Точно! Вспомнил! Сидорович, ну ты и гад… Сусанин… Сбил значит меня с толку! Уговаривал, уговаривал в лес за ёлками съездить, уговорил значит, гад! Еще заработаем, говорил, елки-палки, по ёлочке себе, а по десятку на рынок! Уговорил, значит, бизнесмен чертов… Значит, я не дома, не в бытовке и даже не в вытрезвителе… Значит, я в дремучем лесу! Во мраке ночи погибаю! Без курева, без воды, буреломом придавленный!.. Люди! Спасите-помогите! Люди!!!
   - На тебе, люди, воды, ирод! - открыв двери комнаты, вошла его жена Зина и вылила, на лежащего в ванной мужа, ведро холодной воды, - Очухался? Нет? Еще ведерочко? На еще ведерочко, Дед Мороз!
   - Елки-палки, Зин, ничего не помню! Но, как хорошо! Елка – здесь! Ты, Зинулечка, здесь! Я – здесь! Дети! А где дети? Детки, папа вам Ёлочку принес!
   - Очень хорошо тебе? Хорошо! Дети, несите-ка еще ведерко водички, а то наш Снеговик на Новый Год опоздает! До крана не дотянуться? Ничего! Если папа, елки-палки, Дед Мороз, то я его Снегурочка! А Снегурочка тоже волшебница! - и выходя из ванной, Зинаида, включила над головой Григория Степановича холодный душ…   
               
                ЯШКА-КРИШНАИТ

   По ранней осени местечко облетела радостная весть! Письмо пришло – возвращается, наконец, из армии, отслужив срочную службу, Яшка, первый на все Опочки гармонист. Вообще-то демобилизовался он года полтора тому назад, но это обычное дело, когда быв-шие защитники отечества возвращались домой «немного» погодя… Хорошо, что вообще возвращались… А и вправду, что у нас делать? Скучно… То ли было раньше! Передвижка кино привезла – праздник, огороды и поля засадили – гуляй родимая, урожай убрали – пей, не хочу, а уж если праздник какой – гуляй душа! И никогда по своим хатам с телеви-зором наедине не праздновали, веселились всем поселком – летом у Уткиной заводи или у парома маёвки устраивали, а зимой то в клубе, то на улице, то по избам гуртом ходили. Хорошо было, дружно…Но не будем о грустном, у нас и сейчас иногда веселье встречает-ся. А теперь, как приедет Яшка и музыка настоящая появится. Надоел уже всем Лёшка Кутькин со своей дедовской скрипкой и несуразными мелодиями.
   - Хари Кришна! Кришна хари! – звеня колокольчиками, которыми были обвешены ша-ровары на ногах, стуча в барабан, заорал, вылезший из автобуса Яшка. Хотя по виду был это и не Яшка вовсе… Оранжевая рубаха, такие же штаны, тапочки на босу ногу, какой-то вывернутый на изнанку тулуп с оборванными рукавами и вдобавок лысая голова с огром-ной серьгой в левом ухе. Нет, это был не Яшка!
   Народ, собравшийся на Остановке для встречи долгожданного гармониста, мягко гово-ря, опешил… Бабки и женщины от увиденного лишь охали, ахали и усиленно крестились, а у мужиков, несмотря на солнечную погоду и раннее трезвое время, чего-то зачесалось в носу и заскрипели сжатые кулаки… Безумно обрадовалось этому явлению только детвора – они, поначалу, ходили за Яшкой вокруг Остановки, хлопая в ладоши и крича: «Хари! Хари! Кришна! Кришна!», а потом, стараясь перекричать друг друга,  пошли следом за ним по посёлку к его дому, пугая мирно гуляющих кур и заставляя собак проявлять свой характер так, что от их лая с карканьем взлетели вороны и понеслись в сторону кладбища. Следом, за этой кавалькадой, поплелась и мать Яшки, вытирая платочком слёзы радости и стыда за приезд сына.
   А народ на Остановке всё молчал и молчал, пока не заорала вдогонку этой процессии
своим поставленным голосом Светка-продавщица: «Не было печали, да черти накрича-ли!», и пошагала, руки в боки, в своё сельпо план по вину делать. За Светкой потянулись мужики… У Стёпки-ларёшника стеклоочиститель кончился аж с неделю назад, водка не по карману, а в сельмаге – «чернила» по записи можно взять, это  нормально, это сейчас в самый раз, чтоб с ума не сойти. Бабы тоже проснулись и начали обсуждать это явление… Где, это Яшка, такую чуму подхватил? Может в армии контузили? Хотя контуженных много видели за свой век, разные бывало приходили, но такого идиота никогда не было! Всё перебрали, а ответа не находили… Пока не растолковал бедным сельчанам суть ве-щей, приехавший из города на следующем автобусе Макар-печник… Он то поездил по го-родам и весям, он то многое повидал, и услышав описание приехавшего Яшки, сразу объявил свой приговор. Яшка – кришнаит и всё тут! Сказал и ушел к своей Домре, оста-вив стариков с новым вопросом… Каким это образом и откуда эти кришнаиты свалились на нашу голову? Не от хорошей, видно. жизни они, такие голые и лысые, забрели в наши холодные края… Видно тяжело им бедным живётся, надо пожалеть их, помочь может чем… Но эти благие мысли и добрые разговоры в миг разрушил, подошедший и уже из-рядно поправившийся «чернилами», Федя-тракторист: «Вот дадут пару раз этому криш-наиту мужики по мордасам, в грязи как следует промоют, так и не будет больше никакого кришнаита! Хотите, я сам ему дам, чтоб не больно было? Ну, как хотите! А мне потом разнимай…» Сказал Федя, сел на свой трактор и затарахтел куда то… То же мне, прови-дец…Спасибо, тебе Феденька, за совет! Без тебя бы не докумекали, что так и будет! Про это ведь и речь не вели – все и так сразу поняли, чем дело обернётся. Ведь не в этом воп-рос! Вопрос – как? Вопрос – почему? Вопрос – зачем? А он… Только разговоры испор-тил…
   Потом пошло-поехало всё так, как напророчил Федя-тракторист. Всё так-то так, да и не так…Уже к вечеру того же дня Яшка-кришнаит, конечно, получил первый урок нравоуче-ний и почувствовал на своём лице патриархальный нрав наших мужиков… Но … Через час-полтора вернулся и начал проповедовать, как миссия какой-то азиатский, что Кришна это – всё, а мы все должны принять Кришну в своё сердце и любить его больше, чем мать и отца своего, больше, чем детей своих, потому что … Продолжить не дали, только отвели на этот раз подальше от детей, которые танцевали и пели вместо него его – «Хари Криш-на! Кришна хари!» Да… После этой профилактики у Яшки недели две действительно не лицо было, а кисло-кисло харя-харя…Потом ожил, обтёрся, почистился, тихим стал, дума-ли сдался уже, ведь хороший парень был, гармонист… Но Яшка, гад хитрый, не сдался, притворился исправленным… Проповедовать, правда, перестать то перестал, а вот свою «Хари! Хари!» кричал по-прежнему, только переправившись для этого на пароме на дру-гой берег речки Спелой. Посмотрели Опочкинцы на его баловство, почесали затылки и решили – пусть ему…Время лечит…Там, на том берегу, ему никто теперь не мешает свои-ми измами заниматься – ни мужики нервы не щекочут, ни бабы не причитают, ни дети не смеются, даже гуси не заплывают… Ходи себе в своих мокроступах по промерзшей трав-ке и пой свою «Кришну! Кришну!» себе на здоровье! Во-о-от, какой у нас народ понимаю-щий  и миролюбиивый… Хоть и тошно ему, народу, от вида этого Яшки-кришнаита, но терпит, ждёт лучшего… Ждёт, когда сам поумнеет, за гармошку возьмётся, а не поумнеет – пусть живёт себе, не такое терпели,.. Лишь бы войны какой никакой не было, да пере-строек разных!..

                БЕШЕНЫЙ ПОРОСЁНОК

   Скучно стало жить бабе Дуси… Скучно и тоскливо… Один верный друг остался – кот Васька, до и тот только днём ночевать и приходит… И  спать, и жрать, да раны зализы-вать… Кто это выдумал, что коты лишь по марту и гуляют? Всегда шляются где-нибудь – и зимой, и летом, и днём, и ночью, ночью побольше, если не кастраты какие… А Васька не кастрат, Васька кот в самом соку, боевой кот, даже крыс всех повывел. Вот какой кот! Оставила Дуся было одну курочку, Фросю, на зиму, чтобы веселее было, но… Любит ба-ба Дуся компанию, с самой молодости любит, а тут, недавно, у двух хороших мужиков за-пой вышел… Забурились они дня на три или четыре или пять, кто эти дни кроме их жён и считал, с деньгами забурились, это хорошо, но какая выпивка без закуски, а? Пришлось Фросю бедную приготовить под картошечку с сальцем. Мужики попили, попили и ушли каяться, Васька следом за ними, веселье кончилось, хмель прошёл, а Фроси нет, один те-левизор с утра до ночи надрывается. Скучно… Но не в характере у бабы Дуси было долго горе нюхать, нашла она выход из неудобств своих – решила поросёнка завести, хотя бы до лета, а там будь, что будет. Решила и сделала! Поехала в воскресенье на район, у нас в Опочках уже давно базара нет, и к вечеру в картонном ящике рядом с телевизором хрюкал и повизгивал маленький розовенький поросёнок. Появилась новая забота, а значит и ра-дость жизни! Давно баба Дуся живность не держала, пенсии хватало на всё, но, как гово-риться, руки знали своё дела, да и головой она пока не страдала. Достала и молока, и сос-ку, и комбикорму мешок, хоть его и рано давать, но запас карман не тянет, распарила в печке картошечку с брюквой и морковью, да хлебушек замочила. Теперь, покормив с руки нового своего жильца, сидела и тихо радовалась. Даже кот Васька не пошёл  гулять, а си-дел рядом с бабой Дусей и тоже смотрел на поросёнка. Вот радовался он этому поросёнку или нет, это большой вопрос? Судя по настороженному виду – не очень и радовался, или просто чувствовал своим животным чутьём, что здесь что-то неладное, что-то такое не та-кое таится в этом розовом бегемотике, который сладко посасывал его, Васькино, молоко. Чувствовал, чувствовал Васька, что-то будет, будет с этим новым жильцом хлопот полон дом! Да… Хлопоты начались этой же ночью…Что делает, наевшись до пуза, нормальный ребёнок-поросёнок? Правильно, спит и похрюкивает от свалившегося на него счастья! А наш?.. Словно специально только и ждавший, когда баба Дуся с котом Васькой, тихо по-сапывая и мурлыча, начнут просматривать первые ласковые  сны, наш поросёнок, пере-вернув ящик, пошлёпал сначала к святому месту, к телевизору, где наделал большую лу-жу, а потом начал обследовать своим любопытным пяточком деревенский терем, перево-рачивая всё, что можно было перевернуть его ещё неокрепшим тельцем… Перевернуть оказывается было много чего… а почти всё! Баба Дуся была небольшого росточка, да ещё старость… Любила она, чтобы всё нужное и не нужное лежало рядом, под рукой, кроме заначиной водочки и остатка денег от поросёнка. Любила баба Дуся и шикануть, истратив последние денежки на сладости какие, любила и выпить по этому поводу! Правда без по-вода, тоже любила гульнуть…Так что, когда проснулись кот Васька и баба Дуся, то уви-дели в хате полный разгром, одна лишь божница висела на своём месте, а значит и напи-ток, и деньги были на месте, да ещё телевизор стоял памятником, отражая, как зеркало, своим экраном огромную лужу, что наделал поросёнок. Да…А самого поросёнка нигде не было! «Вот, говорила я тебе Васька, что надо было поросёнку этому ещё вчера имя вы-дать, так нет, спать пойдем, поздно… А как его теперь позвать? Поросёнок, где ты? Помо-гай Васька, ищи!» Васька ничего не ответил… Ему было стыдно, что проспал, что не угля-дел, что допустил такое безобразие… Васька потёрся о бабкины ноги, подошел к луже у телевизора, понюхал, фыркнул, и выскочил от стыда и позора через форточку на улицу, оставив бабу Дусю одну разбираться и беспорядком этим, и этим бешеным поросёнком! «Опять все меня оставили, - убирая разбросанные вещи и выти-рая слёзы, горевала баба Дуся, - Поросё-нок, где ты?» А действительно, куда подевался этот маленький розовень-кий ша-лун? Показав, кто теперь в доме хозяин, поросёнок после долгих поисков нашел себе тёплое и уютное местечко в углу за печкой, где тихонько и спал. Там, после долгих поисков, и нашла его баба Дуся…  «Вот, ты какой!» - обрадовалась хозяйка, - «Ну, раз выбрал себе это местечко, то и живи, только не гадь! Печку прогреем, такая вонища под-нимется, о-хо-хо…» Поросёнок как будто только и ждал этих бабкиных слов, выскочил из своёго закутка и побежал к телевизору… «Стой!» - закричала баба Дуся, но было уже поз-дно… - Вот, ирод, нашел место! Но ничего, будем тебя учить, как Ваську в своё время учили…» Учёба проходила гораздо сложнее, чем с котом – никак не получалось у бабы Дуси ткнуть поросёнка в лужу. На руки то он шёл, даже ласково терся своим пяточком, то об бабкину шершавую щеку, то об юбку, щекоча живот, то норовя залезть к бабке под мышку, но как только она подходила с ним к телевизору. Чувствуя что-то неладное, поро-сёнок вырывался из рук, убегал в своё убежище за печкой и визжал от туда, как будто его хотели не учить уму разуму, а прямо сейчас зарезать и испечь в этой самой печке! «Ну и сиди там, – огорчилась баба Дуся, - Все равно не дам тебе больше в доме гадить! Вот возьму метёлку, сяду у телевизора и буду караулить… Посмотрим, кто кого?» Кто кого не получилось… Пришла соседка, баба Матрена, начала рассказывать, что произошло в по-сёлке, пока Дуся ездила на район. Вестей было много и каждая интересней предыдущей… Решили чайком разговор развести… Баба Матрёна была женщина правильная, не тарах-телка какая-нибудь, что выкинет все новости за минуту и побежит а другую избу тарах-теть, баба Матрёна могла часами рассказывать, как пришел из города автобус и кто на нем приехал, а если уж была действительно новость, то могла и за день не управиться. За это её баба Дуся уважала, любила, когда та заходила и засиживалась у неё до вечера. Все ж таки веселее… Этой занятостью и воспользовался наш поросёнок – незаметно выскочив в оставленную бабой Матрёной приоткрытую дверь. Улица встретила поросёнка ярким солнышком, первой весенней зелёной травкой, жучками-паучками, птичками-бабочками, запахами и звуками которые неслись со всех сторон… Красота! И наш поросёнок побежал познавать мир!.. Свиньи, конечно, в Опочках ещё кое у кого водились, но сидели больше в сараях за крепким забором да прищелкнутые амбарным замком для порядку, по улицам свиньи не ходили, не говоря уже, чтобы лазить по чужим дворам, запросто совать свой пя-тачок во все открытые двери, походу приставая к мирным уткам и курам, то гоняясь за ни-ми, то убегая от их раздраженных ухажеров – петухов и гусаков…Весёлая и шумная полу-чилась картинка! А что же наши бабушки-старушки? Только хотела баба Дуся похваста-ться своим новым сыночком-свиночком, а его и нет нигде! Теперь обе женщины ползали по комнате на корточках в поисках поросёнка, продолжая свой разговор, периодически, правда, прерывая свою беседу криками: «Поросёнок! Где ты, по-ро-сё-нок?! Быстренько вылась шалун!» Шалуна нигде не было… «Крыса съела! - под итожила, не удавшиеся поиски поросёнка, баба Матрёна, - Помнишь, после войны, как не берегли Стасевичи сво-их цыплят, а как то позадремали всей семьёй, утром проснулись, а цыплят и нет… Всех хорь подушил!» «Ну, ты скажешь, Матрёна! У меня же Васька не то, что крыс, даже пау-ков всех в доме повывел! Видно сбёг куда… Что у меня за беда – Васька вечно где-то шляется, теперь этот пошёл путешествовать - странствовать…» На улице затарахтел трак-тор, через минуту распахнулась дверь и в дом ввалился Федор-тракторист: «Нате вам по-дарочек! У Уткиной заводи встретил, ели спас от гусаков!» «Ох ты, мой шалопай! – обра-довалась баба Дуся, прижимая поросёнка к груди, - Грязный то какой? Голодный не бойсь? Сейчас я тебя покормлю…» Только она выпустила поросёнка из рук, как он, будто ждал этого мгновения всю свою гулянку, подбежал к телевизору, наделал огромную лужу и, хитро улыбаясь и похрюкивая, убежал к себе за печку. «Во, гад какой, - воскликнул Фё-дор, - Как  щенок хату метит!» «Может он у тебя геномудифицироваый?! - вставила свои знания бабка Матрёна, - Сейчас наука далеко пошла… Я по телевизору видела.» «Не дай Бог! - вздохнула баба Дуся, вытирая тряпкой пол. «Может, где и есть такие свиньи, но не у нас! - сказал, прощаясь, Федор, - Люди у нас, генами этими, мудифицированые есть, это точно, взять хотя бы Кузьку-философа, а свиньи пока ещё все нормальныё, как и куры мои.» «Да, куры у Федора хорошие, - выходя за Федором добавила баба Матрёна, - Пойду и я своих покормлю. Потом зайду, договорим» Конечно, бабка Матрёна пошла не кур кормить, чего их кормить средь бело дня, а направилась к «Часовенке», что бы там, на остановке, рассказать всем, какой озорной поросёнок появился у бабы Дуси. Да… Бывало, человека подхватившего насморк и оставшегося дома, через день-два разговоров, превра-щали в больного проказой, а тут поросёнок. Да ещё и путешественник… «Бешеный! – вы-несли уже к вечеру вердикт опочкинцы, - Надо ветеринара вызывать!» И что вы думаете – вызвали! Через неделю от остановки к дому бабки Дуси шествовала целая процессия мес-течковых жителей, в сере-дине которой затерялся, приехавший с района ветеринар – сов-сем молоденький мальчик, недавний институтский выпускник, да к тому же и горожанин по национальности, то есть наивно принимающий всё на веру, что ему не говорили и в ин-ституте, и вечером по телевизору, и сегодня, здесь в Опочках… Бедный доктор Айболит, такого наслушался, что подошел к дому уже с трясущимися руками, нервно перебирая в голове все болезни, которые могли привести к бешенству… Дверь распахнулась с такой силой, что бедный ветеринар не устоял и упал с крыльца! «Не пущу! - встала на пороге дома с вилами наперевес баба Дуся, - Не ту здесь бешеных! Сами вы бешеные! Это вам прививки нужны! Мой поросёнок, никому его не отдам!» Такого оборота, да ещё крово-пролития, народ от бабы Дуси не ожидал и, задумавшись, отступил за забор, оставив не-счастного перепуганного ветеринара один на один с острыми вилами… «Вот так, смот-рите у меня! - грозно махая вилами, кричала баба Дуся, - В моём доме – я хозяйка! Без моего слова даже муж, царствие ему небесное, слова сказать не мог, ни то, что выпить! А вы тут чего развели? Поубиваю, кто сунется!» Глядя на бабу Дусю народ понял, что дей-ствительно убьёт и не подавится, но расходиться не стал… Интерес взял вверх над инс-тинктом самосохранения… «А ты куда, милок, на карачках ползёшь? – обратилась баба Дуся к ветеринару, - Доктор, что ли?» «Нет, - наконец, вставая на ноги, гордо ответил ве-теринар,- Я – ветеринар!» «А ещё образованный человек! Кому поверил? Ну, ладно, раз приехал, заходи, греха не будет!» Бедный ветеринар, оглянулся на стоящую за забором толпу сельчан и. увидев, как они одобрительно махают ему руками, заходи мол, напра-вился в дом к бабе Дуси…В доме было чисто, тихо и спокойно. Поросёнок с Васькой мирно сидели на бабкиной кровати и смотрели по телевизору «Аншлаг», похрюкивая и повизгивая вслед за репликами артистов, никакого внимания не обращая на вошедшего человека. «Ну, где, бабуся, наш пациент?» «Ты ещё, больной, скажи!» «Вы главное, не волнуйтесь бабушка Дуся, мне ваши знакомые все симптомы болезни рассказали, и что писается…» «А вы что не писались в детстве?» Ветеринар сначала покраснел, потом по-белел, потом покрылся вишнёвыми пятнами, но ответил вполне сдержанно и серьёзно: «Так и запишем – неудержимое  мочеиспускание.» «Ты ещё напиши, что он только под телевизором  и писается. Вот посмеются! Над тобой, конечно, а не над поросёнком. Под-растёт и перестанет, вон Васька, тоже писался, а теперь на улицу ходит!» «А как объяс-нить, что он у вас по всем Опочкам носится? В дома забегает, да кур пугает?» «Не пони-маешь?» «Нет…» «Вот женишься, - начала поучать ветеринара баба Дуся, - детки пойдут, тогда и поймёшь, почему нормальный ребёнок бегает по улице, а больной дома сидит, а не наоборот. А мой поросёнок – нормальный ребёнок, вот и бегает!» «Но прививку я ему всё таки сделаю… - нашелся, что ответить в своё оправдание молодой врач. «Ну, привив-ку всем детям делают, делай, может и поможет от чего…» «Плохо не будет, давайте…» Каждый из них, правда, подумал о своём… Ветеринар, что сделав укол, он и совесть свою отчистит и действительно сделает что-то хорошее, теперь не страшны будут этому поро-сёнку-путешественнику встречи с действительно бешеными животными, да бабушка свою хитрость имела… Пусть себе делает свою прививку, но у телевизора, может хоть этот укол отучит поросёнка писаться, где не надо! После укола поросёнку было уже не до «Ан-шлага», он, визжа, как только что визжали артисты на экране, выскочил из бабкиных рук и хотел выпрыгнуть вслед за Васькой через форточку на улицу, но когда все попытки не увенчались успехом, он, сделав пару кругов по комнате, затих в своём закутке за печкой. «Да, резвый у вас поросёнок! – сказал на прощанье ветеринар, - Если что звоните, приеду» «Просто так приезжай! Вот, белый налив позреет и приезжай! Я такой первач из этого на-лива делаю, смак, а не первач…А за поросёнка спасибо! Долго не знала, как назвать, а те-перь знаю – буду его звать Бешеный поросёнок или по простому Бесёнок! Как?» «По ха-рактеру подходит, даже здорово, я такого прозвища и не слышал…» - смеясь, ответил ве-теринар, и ушел довольный собой, что справился, что не растерялся в свой первый рабо-чий день, в свою первую и такую не обычную командировку. Конечно, запомнит, а забы-вать станет, так опочкинцы забыть не дадут, ещё не раз, а сто раз вызывающие то ветери-нара, то милицию, то лечения, то для борьбы с нарушающему все нормы спокойной жизни поросёнком-путешественником – бешеным поросёнком, то есть любимым сыночком бабы Дуси Бесёнком!
      
                ШКАФ 

 Все думают, что я идиот какой-нибудь, раз играю на скрипке, когда перепью… А я не идиот. Просто я, Лёша Кутькин –  несчастный человек. А всё почему? Всё потому что наш дом вовремя войны не сгорел, а все Опочки выгорели. А ещё потому что прадед мой был еврей, а женился на русской, за что другие евреи, которых много было до войны в нашем местечке, прокляли не прокляли, но отшатнулись уж от него это точно. Отшатнутся, от-шатнулись, но на свадьбы приглашали. Дед на всю округу веселей всех играл на скрипке, как начнёт – все в пляс пускались! Гад такой, видно, мне свои гены передал… Я про эту скрипку и знать не знал до не давних пор! Отец и дед её и в руках не держали, и я бы не держал, если бы дом, как у всех сгорел… А так…Полез я как-то утром на чердак порядок якобы наводить, а на самом деле, чтобы от своих спрятаться и выпить спокойно, а застрял там почти до ночи… Заигрался… Не-е, взрослый уже был, отца похоронивший и жена-тый, и дети уже народились, а заигрался… Начал разбирать хлам разный для порядку, чтобы слышали, как я работаю и жить не мешали, и заигрался… Да так заигрался, что вы-пив пол стакана, про остальную водку часа на три и забыть-позабыл. А это аргумент… Ещё какой аргумент! Начал я всякий по углам растаскивать доски там разные, фрамуги сгнившие, хомуты, уздечки и другую конскую сбрую, кастрюли да валенки дырявые, в общем, мусор всякий разгребаю и другую дребедень, разгребаю, разгребаю, аж вспотел от ерунды этой, как  вдруг натыкаюсь на лежащий шкаф. Старый такой шкаф, дубовый, та-ких сейчас и не делают, с большим амбарным замком на дверце. Пришлось поковыряться с этим замком, да… Так и не открыл поначалу, только руки исцарапал в кровь железяками всякими. Вот как делали в старину! Ну, я его стариной штучкой одной и открыл, точнее взломал. Нашел утюг, знатный такой, чугунный, с дверкой для углей и дырочками по бо-кам для поддува, так вот, взял я этот утюг и саданул что есть силы! Сим-сим, откройся, за-мок и открылся! Распахнулись дверцы и … сокровища Али Бабы, деда моего прадеда Се-мёна, точнее, Соломона, увидел я в шкафу! Чего там только не было! Много такого чего, чего я и знать не знаю… Чего? А вот не скажу чего! Я и детям, и жене запретил на чердак лазить, а для убедительности замок навесил. Не пришло ещё время вещи эти разбирать, не доросли, умом не вышли… Разобрал я, значит, эти секретные штуки разные и обратно в шкаф сложил, только, вот, скрипка к рукам прилипла…Залил значит, шкаф опять разным хламом, навесил, как говорил, замок на чердак, допил водку и уже в открытую, внизу, до-ма, добавил первачом. Почти литр добавил. Потом взял скрипку и пошел играть… А я ведь до этого скрипку только по телевизору видел и ни какой музыке не обучался. А руки какие у меня? Лапти, а не руки! Всю жизнь то землю месил, то гайки закручивал, а тут за-играл. Вот так… Есть гены, есть! Как заиграл, меня тоже, как деда-прадеда к народу по-тянуло – если мне хорошо, так и всем должно быть хорошо! Пошел сначала к парому, там никого… Только когда от гусей отбиваться стал, злые у нас гуси, понял, что дождь идёт, а значит все к Остановке пошлепали. Ну и я туда с музыкой своей пошлепал. Не понял на-род, осерчал… Пришлось уворачиваться… Скрипку жалко, так бы я им надавал от души! Спасибо Федьке трактористу прихватил меня и домой доставил. Он у нас вообще, как такси бесплатное работает, всем поможет. А мне тем более – мы с ним друзья! Вместе и в армии были, и в школе, и в ПТУ… Только он здесь остался пахать, а я трактор предал, на маслозавод подался за хитрыми деньгами… Но он понимает… У меня дети, а у него пока нет, у него только куры, штук сто… Да курам и не надо сливок с маслом на стол ставить, им комбикорму хватает. Хороший он человек, хороший и добрый, и жена у него хорошая, а вот детей нет… Тоже, наверное, гены… Хотя какие тут гены, если оба они на свет роди-лись? Ладно, Бог даст, всё будет… Как у меня, к примеру, с этим шкафов,  с этой дедов-ской-прадедовской скрипкой и с моей музыкой неизвестно откуда взявшейся…
             
                ИСТИННЫЙ ТЕАТРАЛ

     Любите ли вы театр?
     Я театр обожаю! Сходишь, впечатлений на целую пятилетку, а то и больше! Как гово-рил Чехов, а то и сам Толстой – в театре все красиво, даже вешалка! И это правда! Само здание преображается, когда в нем спектакль показывают, будь это Дворец культуры, клуб или сцена театра-кинотеатра. Чем? Хотя бы зрителями. Люди в театре раздеваются в гардеробе, в телогреях и валенках по залу не шастают, ходят нарядные,  важные и краси-вые. И даже шляпы снимают. Правда, шляпу в гардероб редко сдают, в рукав засунешь – выскользнет, потом ищи ветра в поле. Так что старожилы, такие, как я, ходят в театр с большими полиэтиленовыми пакетами, чтобы в него все нужное сложить. А те, что понео-пытнее, носят шапки в руках или на голове, но с головы во время представления снимают. Словом, красота и культура, как в церкви.
    …Давно я не был в театре. Лет, наверное… давно… Да это и не важно. Главное, какое чувство осталось во мне от посещения театра, а чувство осталось огромное! Я до сих пор помню свой синий костюм в полосочку, желтые башмаки и в горошину галстук! Как на меня смотрели женщины, как завидовали моему респектабельному виду! А разве вспом-нишь, в чем ты был  хотя бы год назад, скажем, на рынке или на работе? То-то!  Я вот, на-медни, новый костюм купил, есть в чем отметиться, покрасоваться, в театр сходить.
    Театр – искусство высокое.  К нему подготовиться надобно. Первое – купить билет. Сейчас цены, слава богу, нормальные. Билет в театр стоит  как бутылка водки с закуской. Так что альтернатива есть. Или ты, понимаешь, культуру повышай или удовольствие по-лучай! А если выбора нет, совращают на совмещение двух программ.
    Я, как человек культурный и заядлый театрал, покупаю билетик на балкон, в первом ря-ду. И видно всё, и барьерчик вместо стойки, закусывать удобно, никто не мешает. А то был случай с одним приятелем. Сидел он в партере, наслаждался, тихонечко поправлял свое самочувствие, а перед ним колонна женского рода, с центнер весом, плюх на сиде-нье и конец искусству! Мало того, что всё время конфетами шуршала и чавкала, так ещё и ничего видно не было. Пришлось, говорит, после первого действия в буфет перебраться и уже оттуда по радиотрансляции пьесу досматривать. Вот так! Вот такое, понимаешь, безо-бразие!
     Опыт для театрала – главное! А я театрал! Значит надо всё учесть, обо всем подумать, ко всему подготовиться…
     Вот, скажем, закуска. Закуска должна быть мягкая, чтобы не хрустела, не мешала, так сказать, другим театралам удовольствие от спектакля получать. Корочку хлеба срежь, кон-серву открой и переложи в коробочку майонезную с крышечкой. Ложечку не забудь. Кон-феты. Конфеты дома разверни и в пакетик их родимых, в целлофановый. Да, обязательно положи пару платков, салфеток, там, тряпочек в каждый карман, чтоб не было причины в рукав сморкаться или на пол плевать. Театр ведь, а не улица!
     Теперь о главном… Пиво… Пиво исключается! Не набегаешься потом. Вино… Вино, хоть и культурно, но его много надо, да и оно отрыжку может вызвать. Отпадает.
     В театр нужно ходить с водкой! И не просто с водкой, а с хорошей водкой! Чтоб тебе ни отрыжки, ни икоты, чтоб мягко пилась и народ не смущала, чтоб не звенела, да и не булькала. Знаете такую водку? Не знаете! Ладно, не буду вас мучить. Покупаем бутылку обычной «Русской» и литровую «Коки». (Знаю, не уважают этот напиток, но надо, для театра надо!) Выливаем две трети «Коки», заливаем вместо нее водку, взбалтываем и на-питок «Театральный» готов. Не зве-нит, не раздражает окружающих, на вид прекрасен и на вкус приятен! Теперь складываем сабойку в большой целлофановый пакет. Почему в большой? А чтоб для шапки место осталось. Осталось? Хорошо. Теперь пришло время выбрать одежду. Одеваем самое лучшее, что у нас сейчас есть! У меня – это спортивный костюм «АДИДАС», вчерась купленный, и турецкий свитер. Хорош! Красавец мужчина! Почистим ботинки. (Нет крема, не беда, можно подсолнечным маслом протереть.) Пальто, там, или куртка, неважно, его в гардеробе оставляешь, а вот шапку на голову. Для этого и пакет нужен. В шапке во время антракта по фойе будем расхаживать. Шапка, понимаешь, она уверенность и значительность придает.
     Всё. Кажется, всё приготовил, всё уложил, ничего не забыл.
     Присели. Сто грамм на дорожку и вперед!
     Вперед приобщаться к высокому искусству!
     А какой там спектакль или балет – неважно, театралу главное процесс, а процесс, чувствую, уже пошел.

                НОС

     Я устал… Слава – славой, но жизни-то человеческой нет! Мне надоело быть везде пер-вым. Надоело! Куда ни пойдешь – все наперед всех знаешь, куда ни заглянешь - все уви-дишь! Не верите? Кого вы вчера видели в автобусе? Конечно, меня! На базаре? В магази-не? На работе? В школе? Или, наконец, в бане или до-ма?.. Меня! Точнее, не всего меня, а только часть… Значительную часть! Жена уже не ругается, у нее сил не осталось ругать-ся, да и словарный запас поисчерпался… А все-то с нее, с благоверной, и началось! Был же человек, как человек, и пил, и курил, и голова не болела, но однажды… Однажды мах-нула как-то после злополучной получки женушка меня то ли рукой, то ли веником, то ли сковородкой, сейчас и не припомню, но махнула… Здорово махнула… Нет, мне не больно было, да и привык я к ее маханиям за долгую совместную жизнь, даже крови, как таковой, не было… Но нос распух… Распух в ярко выраженной форме, то есть стал большим и красным… Нет, вы не подумайте, что он стал, как арбуз или помидор, нет, нос остался но-сом. В общем, нос, как Нос! В зеркало смотрю и не вижу ничего особенного, но нюхом чувствую – не то! Злыдня какой-то стал! Смотрю на свой нос, а задницей, извините за вы-ражение, чувствую, что кто-то ходит… Ходит, бродит кругом, узлы завязывает! И точно! Выглянул в окошко, вижу, жи-лец наш из третьего подъезда узлы вяжет у мусорки. Кар-тон да бутылочки тарует. Ба! Вот вам и на! Бывший руководящий работник, инженер можно сказать, а макулатурой занимается! Интересно получается… Заметил, запомнил… Для чего – сам пока не знал… Нос знал! Я ему поверил и не зря! Жизнь доказала! Прове-рила, значит, на следующий день на моем желудке…
       Захожу я днем в столовую. Обычно я дома питаюсь, выгодней, но есть захотел, что поделаешь… Захожу, выбиваю тефтелей компот, подхожу к окошечку… Есть хочу, не могу! А Нос воротит! Чувствую, надо уходить. И я ухожу! Голод-ный ухожу и злой на свой Нос! А сделал-то правильно, что ушел! Через неделю в новостях услыхал – в Тур-ции-то землетрясение как раз приключилось, а в какой-то Куракумбе – вспышка энце-фалита. Вот… Кругом, значит, голодание и расстройство народа! Да... А я молодец! Не съел тогда тефтелю и не стряслось в моём организме заразных явлений! А если бы съел, если бы Нос не послушал? О-хо-хо, что могло случится! Заявление после этого я, конечно, не написал, еще не знал как писать, но анонимку для порядка отправил… И правильно сделал! Пусть народ не трясут! Но еда не главное, главное, что Нос мой после этой ано-нимки  стал более Носом, чем был до сих пор… Понял мой Нос свою значимость! Понял, какая сила в нем сокрыта! Какая социалистическая законность заключается! Ату, их! Сто-ловку-то на переучет закрыли после моего носозаявления! Директора – ту-ту! А шеф-по-вар, говорят, эти самые тефтели стал из одной булки делать, чтоб, значит, жалоб на отрав-ления больше не было. Поняли, наконец, какая сила в носозаявлениях?! И стал мой Нос после этого везде нос совать. За порядок бороться. Где -  что – я всегда! Всегда первым за-мечу, всегда первым Нос суну, первым и сообщу, куда следует! В трамвае еду – хорошо! Вон он безбилетный пассажир, а вон и контролер, который пассажиров не контролирует! И это в то время, когда трамваям денег не хватает! Ату, его! На улице вижу милиционера. Вот он бесхозный милиционер! И это в то время, когда кругом бандиты шастают, а жули-ки и расхитители в ответственные профсоюзы толпой лезут! Ату, его! В магазин захожу. Опаньки! Попались, мои хорошие! Вон, какие рожи отъели на дармовых харчах! Не рожи, а блины масленичные, аж лопаются от сметаны ворованной и удовольствия жизни! И это в то время, когда ты стругай  да нюхай опилки с утра до вечера за одну зарплату! Не шлындрай, милиционер, работай, лови их, паразитов, хватай! А то зачем я заявления пи-шу? Между прочим, в свободное от работы время пишу! Все отдыхают, а я тружусь, как вол парнокопытный! Точнее, мой Нос трудится, а я только грамотно оформляю куда надо! За то и общественность мне благодарна! На доску почета повесили… Где ни скажу, но ор-ганизация солидная повесила, даже удостоверение внештатного сотрудника выдали. Ува-жают! Держи, говорят, свой Нос по ветру! Нос твой – правильный Нос! Будешь Нос свой слушаться, не жизнь у тебя будет, а малина! Вот так! Нос-то мой от радости не нарадует-ся, а я уже не очень. Слава-славой, а жизни-то человеческой нет… Хочешь футбол посмо-треть, а Нос к соседу в замочную скважину тянется, хочешь, извините, с женой поспать, а Нос нос воротит. Иди, говорит, лучше в окошко погляди, посмотри-ка, с кем это Нюрка из нашего подъезда целуется. И так всегда! Устал я, братцы дорогие, но поделать уже ничего не могу со своим Носом! Так теперь и живем – куда Нос, туда и я…

                33 КОПЕЙКИ
             (или почему я, Сидор Полещук, хожу по магазинам со своим безменом)

   Думаете, я скупердяй какой, демагог там или интеллигент в очках и с портфелем, что хо-жу по магазинам со своим безменом? Нет, ещё раз нет! Может, я и хожу с портфелем, так он у меня старый, со школы ещё, как у Жванецкого, он тоже, между прочим, с портфелем ходит. А какой он интеллигент? Видно, что работает мужик, раз живчик такой, хотя и пол-ный, да и в возрасте. Я тоже не худой и на заводе всю жизнь работаю. Когда молодой был так у станка стоял, а как поумнел – сижу заведующим складом. Склада инструменталия разного. Работа хоть и пыльная, но денежная, а раз денежная, то ответственности и сме-калки требует. Меня эта служба к безмену и приучила. А как же? Где что на службе прод-ремал, гайку какую не так взвесил и всё, тюрьма! Глаз да глаз нужен за товарищем нашим, рабочим… Он хоть и честный по натуре, но прихватить чего бесхозного, то есть завод-ского, всегда горазд. Чего ж тогда взять с торговцев и лотошников разных? У них на лбу сметаной написано – не обвесит, так обсчитает! Да и работа у них такая – будешь честный и не смекалистый, без штанов останешься. Опять же культура обслуживания нужна. Не будешь улыбаться, глазки строить и петь перед покупателем, как кот мартовский, фиг у тебя что купят. Видите, я их понимаю, а они меня – нет! Мне они любезно взвешивают-обвешивают, сдачу дают-недодают, я им тоже в ответ разные слова приветливые говорю и улыбаюсь, под конец, когда они уже свой товар в мой старый портфель запихнуть хотят, нате вам, я свой безмен достаю. Только, говорю, ничего лишнего не подумайте, но разре-шите взвесить-перевесить, так сказать, проверить товар своим безменчиком! О-хо-хо! Что начинает тут твориться, как преображаются лица продавцов! Красными и белыми пятнами покрываются их лица! А как перестраивается их речь? Только что играли скрипки и звуча-ли флейты, а тут сразу вступили контрабасы, застучали литавры с барабанами, затрубили валторны и трубы! Нормальный человек сразу схватил бы свою покупку и убежал куда подальше, но я то тёртый калач… Стою себе, взвешиваю-перевешиваю и спокойно так, спокойно и толково, объясняю торговым работникам их обязанности и свои права. Знать надо законы дорогие друзья-товарищи, против закона не попрешь! Получить, так сказать, по морде можешь, да и одежду могут запросто заляпать рыбой или мясом, но это уже дру-гое дело… Уголовное… И не смейтесь! Сколько не судился –  всегда суд на моей стороне был! Но торговцы тоже люди опытные и умные среди них попадаюся… Так что поволну-ются маленько, покричат и скажут – ошибочка, мол, вышла, извините, отвлекли, ветер, там, подул, кошка пробела, вот, не на то, сослепу, и нажала, не то, так сказать, сказала, и так далее и тому подобное… А мне что? Тридцать три копейки вернули – вернули, сорок грамм довесили – довесили! А что ещё нужно бедному покупателю? Да, ничего больше и не нужно! Мне правда, всегда после наших дискуссий всегда чего лишнего дают – кто грамм какой перевесит,  кто и копейку лишнюю прибавит. Я человек не гордый – беру… Особенно люблю ходить на рынок или на базар, какой, уличный. Там хоть крику и боль-ше, да и навар виднее,.. А чего не взять, когда честно заслужил, так сказать заработал. Правда, не я один, но и безмен тоже… Хороший мой. Я без безмена своего ничего и не выторговал бы! Такие дела, дорогие мои, друзья-товарищи! Учитесь…

                НЕРАВНЫЙ БРАК

     Когда десять лет назад мы с Леночкой поженились, моя маменька, страшно расстроен-ная, каким образом ее сыночек решил устроить свою судьбу, напророчествовала - «Нерав-ный брак ни к чему хорошему не приведет! Посмотри, кто ты, а кто она? Фу! Ты, можно сказать, из интеллигентной семьи – я экономист, папа начальник цеха, ты уже без пяти минут тоже инженер! Дальше – больше! Будет карьера, положение в обществе, уваже-ние… А кто она? Я, конечно, понимаю, любовь зла! Но женится на продавщице, да еще и совсем не на продавщице, а на девушке, которая только что приехала из каких то Опочек, которая еще только учится на продавщицу, это уже слишком! Помяни мое слово – пожи-вете, поживете и разойдетесь!..» Бедная моя, мамочка, как она было права!..
     Как я не люблю Леночку, наших деток-лягушат, какое не имею терпение, а придётся разводиться. Не пара мы! Не пара! И нет здесь ничей вины, и время не виновато, и мы в душе, как будто такие же, как прежде… Социальное положение изменилось… Не ровня мы! Действительно, кто теперь я, а кто она? Пропасть между нами…
     Вы думаете, что я по дому не помогаю? За детьми не смотрю? По магазинам не бегаю? И бегаю, и смотрю, и белье выбиваю, то есть стираю, и ковры выбиваю, и мусор выношу! Можно сказать, что весь дом только на мне и держится, но ничего не помогает… Придет Леночка с работы…Уставшая, голодная, слегка «под шефе», что поделаешь, работа у неё такая, тяжелая работа…Посмотрит на меня туманным и равно-душным взглядом, и, как обычно, только и проронит: « Опять ты…Вот надоел! Когда же у тебя совесть появится? Когда же ты, наконец, свалишь от нас? Ну…Рассказывай…» Я ей тапочки принесу, в кро-ватку положу и, сидя рядышком на пуфике, стану рассказывать про наше житиебытие, правда, какое у нас с детьми житие? Про школу расскажу, что кушали, как гуляли, вот и все наши дела. Она, бедняжка, поворчит, поворчит, да и заснет, тихонечко так заснет, как ангелочек.
     Вы думаете, что я обижаюсь? Ни капельки! Ну, приходит она такая с работы, но ведь приходит! Бывает, правда, и задержится на пару деньков, вот тогда плохо…Страшно да-же… Жди тогда беды! И скандал может устроить, и посуду побить, и подраться немнож-ко. Ничего…Что делать? Она права! Действительно, кто я, а кто она любимая моя женщи-на? Я вообще сейчас никто! Уволила меня Леночка с работы моей… «Дешевле будет! - сказала, - Сиди дома, детьми занимайся, хоть какая польза от тебя будет!»
     И вы не поверите, я с ней сразу согласился! Радуйся маменька! Сделал твой сын карье-ру, только карьеру с поправкой на наше смутное время, то есть карьеру наоборот…Вот женушка моя, так это, да! Стала менеджером какой-то фигли-мигли совместной фирмы по продаже всего и всех. Вот это карьера!
     А что я потерял, когда меня Леночка уволила? Голый оклад без всяких там премий, надбавок, конвертов и каких-нибудь там «маржей»… А у нее все это, да еще чего-то, что мне и знать не положено. Уволила меня с работы и правильно сделала! Я ведь на дорогу и сабойки больше тратил, чем зарабатывал, точнее, чем получал. Все правильно! Теперь вот по дому хозяйствую, но чувствую, что скоро и этому счастью придет конец, что и от этого меня освободят. На пределе моя Леночка. И я ее, ой как, понимаю! Вроде есть муж, а вро-де и нет… Все одна, да одна… И на банкет, и на презентацию, и на симпозиум в Париж какой-нибудь или, набившие на языке оскомину, Канары! Тяжело… Тяжело все одной тя-нуть! Нет, вру! Один раз, давно правда, когда я еще на заводе работал, взяла меня на фур-шет. Лучше бы не брала… Может быть я бы до сих пор на своем заводе работал и с прия-телями своими встречался, пивко посасывал. Да мыслями делился…
     Она уже тогда была, ого-го! А начала-то с пустяка по сегодняшним меркам, с мамень-киной дачки в полкомнаты… Пошла эта дачка на куртки из Турции, а потом куртки пош-ли на что-то другое, потом на третье, и пошло и поехало… Плакала бы моя маменька об своей дачке или нет, не знаю, сейчас все у всех в голове так изменилось, так запуталось, что сразу и не ответишь…
     Ну, так вот, решила, моя Леночка, взять меня на этот самый фуршет… Правда, сначала она меня приодела в каком-то супер шопе, причесала в какой-то супер парихмахерской, ну, а на последок, окольцевала, как птичку, какими-то супер печатками. « Все! Вроде похож! » - под итожила Леночка и повезла в какой-то супер хауз… Ой, как там мне было стыдно за себя! Какого я там страха натерпелся среди всех этих супер «менов» и супер «вуменов»…
     Я не Фольстаф, я кушать, как они не умею! Я не автор «Дамы с камелиями», я с про-ститутками только по телевизору общаться привык! И я не Даль, чтобы сходу понять, о чем все эти «супер» люди говорят! А вроде все русские… Слова, вроде, знакомые, а смы-сла не улавливал…Потом , правда, выпил… Хорошо выпил… По-русски выпил! Выпил и спич произнес. Длинный такой… Чего я там не наплел… И про пиратов и про Пилата, и про «прокрустово ложе» и про «верблюжье ушко», и еще про фарисеев, и про богача рас-сказал и про бедного Лазаря… Вот смеху то было! И я смеялся громче всех! До самого до-ма своего смеялся! Смеялся, пока Леночка меня не остудила, не остудила на всю будущую жизнь… Так утром и сказала: «Мои деловые партнеры, люди деловые и здоровые, им твои фокусы до лампочки! Плевать они хотели на твоих Лазарей и Пилатов, урод ты интелли-гентский! Кончено с тобой!»    
     Ох, права, права она во всем! Да, вы и сами посмотрите вокруг как кругом хорошо!.. Люди на ноги становятся, дела делают, что-то предпринимают для улучшения своей жиз-ни, а я этого ничего не умею – ум у меня по другому устроен, не тому меня в школе и ин-ституте учили! До их общества расти надо, голову переделывать надо, а как? Где такие институты? Кончено с моей карьерой! Веник в руки и вперед! Такая жизнь…
     Маменька, маменька… Смотришь ты на меня от туда, с неба, и пальчиком грозишь! Не послушал! И что сказать, маменька, права ты была во всем!.. Неравный брак – это нерав-ный брак! Любовь?.. Да, не любовь это уже, а жалость! Да и кому она, любовь эта, теперь нужна, когда деловые люди перед церковным Таинством, к адвокату заходят, будущий раздел имущества оформить… И они по своему правы, там где смысл жизни делать день-ги и правят деньги, а не Бог…    
                УДАЧА

   Удача подстерегла Петра Крюкова в тот момент, когда он уже полностью разочаровался в своей жизни. Нет, не в жизни вообще, а именно своей, точнее не в жизни, а в работе. Ра-бота у него, и работа, как работа, ему нравилась, но вот зарплата – нет. Уровень жизни до-рожал, зарплата дрожала и плакала, старалась, как могла, а за ним не успевала. И вместо того, чтобы в свои тридцать лет ухаживать за молодыми и хорошенькими девушками и, наконец, жениться, что все-таки входило в его стратегические планы, он все вечера про-сиживал в одиночестве в тягостных размышлениях и штудировании газетных объявле-ний, в поисках дополнительного заработка. Какая женитьба, если на себя не хватает?
   Нет, предложений выгодных было хоть отбавляй, хоть кушай их вместо масла, намазы-вая на бутерброд, да ещё каких предложений! Начиная от «Надомная работа! 6 видов! 1000 долларов! Малая Емеринка - а\я  36» и кончая – «10 лет на рынке труда! Трудоуст-рою! 160 долларов за два часа! Нижние Васюки дом 15, кв. 64. Круглосуточно!» Но Петр Крюков был человек опытный и разумный, на мякине его не проведешь! Знаем! Смотрели «Трест, который лопнул»! Без усилий!160! Ха-ха! Кому только эти 160 достанутся? Нет, он хотел приложить усилия и честно заработать себе достойное благополучие!
   Наконец-то его поиски увенчались успехом, он нашел, что хотел: «Административная работа в сфере управления. Для людей энергичных и целеустремлённых! Можно в свобод-ное от работы время. Доходы прогрессирующие!», запись на собеседование и так далее… «Вот! Это то, что нужно!» - обрадовался Петр Крюков и сразу позвонил по указанному в объявлении телефону. Несмотря на позднее время, милый женский голос пригласил его придти в ближайшую пятницу на собеседование. Нет, денег , в отличии от других рекла-модателей за встречу не требовали. Просто приходите! И куда? В Центральный Дворец Культуры! Здорово!
   «За нами 20 лет стопроцентного успеха! – начал лектор, - Миллионы довольных клиен-тов! Десятки тысяч сто, нет, триста процентных довольных сотрудников! Время «Гербо-лайфа» - прошло?! Кто вам это сказал?! Время «Гербалайфа», его идеалы – вечны! Это незатухающий огонь нашей жизни, нашего с вами благосостояния! Как на нашей земле будет вечно проводиться мелиорация, сначала осушай, а потом восстанавливай водооб-мен, так и человек, похудев или ещё что сделав со своим организмом, захочет привести его в нормальное состояние! Это вечный процесс! Туда – сюда, туда – сюда! А наша зада-ча не дать этому огню погаснуть! Аллилу-йя! Не хотят сегодня брать «Герблайф» - не на-до! Дайте им живительную силу «Акульева хреща»! Дайте им насытиться мощью «Виаг-ры»! А сегодня испытать на себе непобедимые чары «Дуробайфа»! Аллилу-йя! Каждый из вас сегодня вложив в «Дуробайф» 100 долларов – завтра, реализовав его, получит 200! 300! 500! долларов! Аллелу-йя! Каждый из вас, кто приведет десять своих родственников, знакомых, друзей и они станут нашими сотрудниками, будет менеджером! А менеджер – это не только большие и очень большие доходы, это ещё и бесплатные поездки по усовер-шенствованию своего мастерства в Америку, в Европу, в Японию и Австралию! Аллелу-йя! Аллелу-йя! Аллелу-йя! И всё это вы можете начать делать в свободное от работы вре-мя, опираясь на нашу гарантию успеха и возврата денег покупателям! Да, покупатель у нас на первом месте! Всегда! Всегда! И везде! Быстрее! Быстрее начинайте! Быстрее на-чинайте превра-щать свое свободное время в деньги! Вперед, господа! Аллелу-йя! Алле-лу-йя!  Аллелу-йя! Прошу записываться!..»
   Петр Крюков успел записаться в числе первых! Ему выдали бумажку с адресом, где ну-жно выкупит «Дуробайф» и брошюрку, как его рекламировать и реализовывать. В очере-ди он наслушался такого, что уже и ноги не стояли на месте, а торопились бежать домой, бежать искать деньги, много денег! Ведь чем больше вложишь, тем больше получишь! А как же? Один за три дня 200 долларов, другой стал менеджером и загребал и того больше, третий стажировался четыре месяца в США! Дух захватывало…
   Выбежав из Дворца Культуры , Петр Крюков ради предстоящего барыша решил раско-шелиться и взять такси. «Скоро на своей ездить буду!» - счастливо улыбался наш герой, собираясь сесть в машину, когда к нему подбежала запыхавшаяся девушка.
   - Не в сторону «Пушкинской»?
   Петр обреченно кивнул головой и они поехали вместе.
   - А я вас вспомнила! – сказала девушка, - Вы тоже были на семинаре. Лена.
   - Петр… – набычившись, ответил Крюков.   
   «Конкурентка! Хотя и хорошенькая. Даже очень… Но нельзя, делать дело надо!» - с грустью подумал начинающий бизнесмен, слушая восторженные «Ох!» и «Ах!» своей попутчицы. Оказалось, что и живут они рядом, через два дома, так что, когда доехали, несмотря на слабое сопротивление Петра, деньги заплатили пополам.
   - Первый бизнес! – восторженно сказала Лена, - Пятьдесят процентов прибыли! 
   Радостно Крюкову, будущему миллионеру, было и весь следующий день. Что не делал – всё получалось! Сосед, Марк Маркович, человек зажиточный, но скупердяй страшный-престрашный, вдруг взял и одолжил, недостающие 72 доллара, сказав – «Для почина!», да еще и обедом накормил. Добрейшая тетя Глаша с дочкой, выслушав панегирик «Дуробай-фу», обещалась обязательно испробовать, а то, принимаемый ими сейчас «Меголайф», что-то не очень действует на их фигуры. Вот только курс закончат, денег подсоберут и обязательно купят. Зато тетя Глаша провела бурную пропаганду среди соседей по лавочке у дома, так что сразу нашла для Петра шесть потенциальных сотрудников! Если четверых найти и он – менеджер! Здорово!
   «Первый пункт – родственники, пройден удачно! Теперь друзья-приятели, потом сослу-живцы по работе, и, наконец, свободный поиск. Хорошо!» - думал Петр Крюков, состав-ляя свой бизнес-план, перелистывая брошюрку и вспоминая всё, что ему втолковывали на семинаре.
   На следующий день жар предпринимательства ему остудили большим ковшиком холод-ной водички. И кто бы вы подумали? Его единственный друг – Колька Шмыга1 Нет. Он его не ругал, Николай сам нуждался в сочувствии… Оказывается и он занялся бизнесом, и тоже, вроде, самым «железным» - реализацией цветной ароматической туалетной бумаги. Кто скажет, что дело не верное? Верное! Кто скажет, что не нужное? Нужное! Так и Коль-ка решил и, пройдя собеседование в «местно-совместной» фирме по реализации туалет-ных принадлежностей, где его, в отличии от Петра за 150 долларов сразу назначили глав-ным менеджером и, выдав 499 рулонов, сказали: «Обогащайся и процветай, как мы!» И Колька занялся обогащением…
   - Не получилось… - обреченно шмыгнул носом Коля, - Только теща, а я её так ругал, купила для своей пирожковой двадцать рулонов, а остальные… Ай!.. Не доросли мы ещё до культуры! Твой «Дуробайф» хоть места мало занимает, а у меня… Сам видишь, пол-комнаты занято!
   «Ничего! – думал Петр Крюков, - На работе всех обойду, объявления на принтере отпе-чатаю, все двери и столбы обклею, да ещё свободный поиск. Прорвёмся!»
   На работе, правда, оказалось, что уже человек двадцать приходили и «Дуробайф» пре-длагали и никто на предложения Крюкова не польстился, зато хоть бесплатно напечатал тысячу объявлений и клеем разжился. Отпечатал Коля объявления и в этот же день разве-сил на всех столбах вокруг дома:    
   «Хочешь быть здоров, как дуб?!
     Покупай наш «Дурабуф»!
     Станешь ты, как Аполлон,
     Так поможет «Дурафон»!»
Хоть и не очень в рифму, но зато душевно! Разве такое про туалетную бумагу скажешь?!
   Развесил Петр Крюков объявления и сидит у телефона, ждёт клиентов, на листочке бу-дущие барыши подсчитывает – сколько получит, если десять пачек продаст, сколько если тридцать… Много получается!.. Сидит, мечтает, если кто не по делу звонит, обрывает, из-вини мол, дела, бизнес. Через месяц ожидания Петр совсем загрустил и обессилил… Гру-бить стал, на работе нелады, а по ночам один «Дуробайф» снится, да ещё та девушка из такси, к которой этот самый «Дуробайф» нагло пристаёт.
   «Всё, пойду сдаваться! – решил Крюков, - Добизнесменился! Чёртики стали снится! Пойду и сдам это проклятый «Дуробайф», хоть деньги верну!»
   И вдруг звонок!..
   - Вы продаёте «Дуробайф»? – спросил милый женский голос, - А как с вами встретится?
   «Вот оно! Свершилось! – кричал на всю квартиру Петр, - Свер-ши-лось!
   Побрившись и накрахмалившись, как на свадьбу, разложив на журнальном столике проспекты и коробочки с «Дуробайфом», Крюков приготовился к встрече с первым покупателем…
   Звонок в дверь…
   На пороге стояла та самая девушка-конкурентка, с которой он познакомился в такси после семинара…
   - Вы?..
   - Я… Можно войти?.. – промолвила Лена и вдруг зарыдав, бросилась Крюкову на шею, - Сил моих больше нет! Издергалась вся! Исстрадалась! Никто меня не понимает, не поддерживает в бизнесе! В доме – ад! Лучше бы новый телевизор купила, говорят, лучше бы проели, да пропили!.. Ничего не продано… Хоть вешайся…
   - Так надо обратно сдать! У меня тоже… Я тоже решил…
   - Фигушки! Уже ходила… Гарантия… Ха-ха! Вы, говорят, не покупатели, вы, говорят, сотрудники! Вот и подпись ваша! Это мы покупателям, если они у нас лично покупают, а они у нас лично ничего не покупают, мы деньги обязательно возвращаем! А сотрудникам – извините! Теперь эти упаковки «Дуробайфа» - ваши, Делайте с ним, что хотите…Удачи!
   Тут и Петр Крюков, хоть и мужчина, а чуть не заплакал… Выбежал он на кухню, выс-моркался, остудил голову струёй холодной воды и вернулся к Лене уже совершенно дру-гим человеком. Как в сказке о «коньке Горбунке» произошло с ним великое превращение – ушел пессимист и неудачный предприниматель , а вернулся добро-молодец, простой ин-женер и  симпатичный парень тридцати лет, вернулся к доброй, простой и очень красивой девушке - принцессе!
   - Знаете, Лена, я вдруг понял, какие мы дураки, и как я счастлив, что мы вместе занялись этим «Дуробайфом»!
   - ?..
   - Что мы вместе были на семинаре! Что вместе ехали на такси! Что у нас, слава Богу, ничего не купили! Хотите чая с вареньем?
   - Хочу… - наконец, перестав плакать, сказала Лена.
   Слово за словом… Взгляд за взглядом… День за днём…
   Месяца через три состоялась свадьба двух счастливых людей – Лены и Петра. Свадьбы, на которой среди почетных гостей, как пошутил Колька Шмыга, на самом видном месте возвышалась горка ароматизированной туалетной бумаги и па-чек «Дуробайфа», сыграв-ших роль, если не приданного, как мечтали молодые, так свали уж точно! Что бизнес?! Что деньги?! Что это всё по сравнению с удачей, улыбнувшейся двум молодым людям на все сто, подарившей им счастье и любовь!
               
                МЕРИН ДУРАК

   Толстыми губами пережевывая сено, то ли ржал, то ли размышлял вслух о своей жизни, кастрированный в ранней молодости то ли за прыть, то ли за масть разно-цветную коняга Дурак. Сколько лет было Дураку никто не знал, да и думать не думал об этом. Пока коня-га тянет телегу и таскает плуг по полям, она всем пригожа и всем хороша, но это пока та-скает и тянет... А как не тянет… Что с ней делать? Кормить накладно, коль она сама себе сено не возит,  на колбасу разве что… Но вот беда, никто в Опочках конину не ел, а загот-контора закрылась ещё при Советской власти, как только семья Фридманов уехала на ис-торическую родину… Так меня, мерина Дурака, бывший хозяин Степан Тимофеевич, доб-рейший души человек, только сильно пьющий, просто выгнал со двора, сказав на проща-ние: «Иди от сюда, дурья башка, чтоб глаза мои тебя не видели! Не ту от тебя никакого толку, да и хомут с телегой я вчера пропил, а на хрена ты мне без телеги? Пошел вон!» Но пока жизнь продолжается, надо жить!.. Я и пошел…У Уткиной заводи до зимы вместе с гусями травку щипал, пока пасечник - дед Данилович не пожалел и к себе не взял, ульи на дольние луга возить…Это я ещё могу…
    Этак с мерином Дураком часто бывало – то он как коняга рассуждал, а то совсем, как человек, а то вообще, как соглядай какой-то… А что? С кем поведешься – от того и набе-решься! А за такую долгую, как у него, да еще монашескую жизнь, голова сама зарабо-тает, проси её об этом или обухом по ней бей. Ой, били, да ещё как били, может, и проз-вали за это битьё бедного конягу Дураком. Действительно, только дурак может столько терпеть, да потом ещё столько же работать и не разу даже не взбрыкнуться, или, на худой конец, не схватить кого своими пусть и прогнившими, но все-таки зубами. Ох и били… Правда, есть в жизни правда! Хоть на старости лет, а в хлеву живу и сено жую, а ещё год-полтора назад топиться хотел идти к речке Спелой… Про конину уже говорилось… Это когда, когда сначала на тебе поездят и попашут, а потом ещё и съедят. Такая у нас жизнь у скотины… Нет, не пойму и не соглашусь я всё-таки с людьми – почему, мы лошади, то же к скотине причислены? Мы же не свиньи и не коровы с овцами! С этими всё понятно – знают они свою судьбу с рождения, поэтому только пьют и жрут, жрут и пьют, чтобы хоть едой и питьём насладиться в этой жизни. Такое их предназначение – из еды еду делать, хотя может быть и нет…Ох, как мысли скачут! Про коров не слышал, а свиньи на свободе живут, сам видел, а на свободе для свободы живут, живут, чтобы детей воспитывать, вот так… А их свиней и за свиней никто не считает! Может и коровы где-то живут, по полям бродят… Не человек же их сделал? Человек только что и научился их, коров, за сиськи дергать, да ещё не два месяца в году, как природой прописано, а всю жизнь, до смерти… Человек, вообще, всё ест! Корни ест, стебли ест, плоды ест, птиц ест, рыбу ест, животных разных тоже ест! Я когда у Уткиной заводи бамжевал, так Яшка-кришнаит со мной меди-тировал! Да, не то, истории разные рассказывал, так вот он говорил, что кошек и собак то-же едят, только не у нас в Опочках. У нас в Опочках хуже…. У нас мужики животных к алкоголю приучают… Сначала сухарик в водке намочат, а потом и браги в лохань на-льют… А мы что, мы привыкаем, нам даже нравится, только ноги потом не ходят… А они той же рукой, что только что сухарик давали, обухом по голове… Вези, Дурак! А раз ноги не ходят, то и не очень то повезёшь… Вот и стоишь, и терпишь, и не брыкаешься, сам ведь виноват, что сухарики ел. Может, какой конь и повёз бы со страху, но я – нет! Куда везти пьяному пьяного, ещё жить охота! О-хо-хо… Но сейчас у меня всё хорошо – никто по голове больше не бьет! Меня даже пасечник Данилыч с собой всюду забирает, куда идёт туда с собой и забирает! Хочу я этого или нет. А идти надо… Как подох его люби-мый пес Славка, так и берёт, я теперь ему и конь и пёс в одном лице, так что – он к паро-му, и я следом, он на остановку и я за ним, единственно, что за одним столом не едим и спим в разных местах… Мне как то в стойле привычнее, чем на коврике у кровати, я так и сказал. Проржал, конечно, но он меня понял. А так всегда вместе… В дом Данилыч боль-ше не зовёт, а как выпьет, так ко мне приходит… Всё жену поминает, пса Славку, да сына, что остался в Афганистане каком-то… Хороший он человек, Данилыч, если бы я сразу к нему попал, может быть и не кастрировали, может быть и я на старосте лет жену свою вспоминал да сына, а не побои, издевательства, да вечную работу… О-хо-хо, размечтал-ся… Хомут да оглобли -  вот моё дело, полная кормушка – вот моё счастье! Я – скотина, я – мерин Дурак, моё дело таскать да пахать, а не разглагольствовать, моё дело под ноги се-бе смотреть, чтобы не споткнуться, а не по сторонам зевать, не рассматривать, какой он мир вокруг, моё дело тычки обухом по голове сносить, а не думать, этой самой головой… Да и способен ли я думать, способен ли я мечтать, может мне это всё только кажется?.. Да и нужно ли это простому коняге, да ещё и мерину, да ещё и дураку?...

                ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ ИЛИ БЕДНЫЙ ПУШКИН

   Уважаемая редакция! Пишет вам Мухин Егор Петрович, житель посёлка Опочки, что на реке Спелой, хотя представляться и смысла не имеет, потому что я человек обычный, ни-чем не примечательный, можно сказать, рядовой человек пенсионного возраста. Никогда я никому не писал, никогда с трибун не выступал, может от этого и жил спокойно… Но вот пишу… Пишу, потому что сил моих нет терпеть, как мы стали выражаться, что мы пона-делали со своим родным языком! Выйдешь на улицу и мороз по коже, от того, что слуха-ешь! Как будто не по свободной стране расхаживаешь, а по какой-то тюремной зоне – кругом то мат-перемат, то крики-выкрики разные не культурные, хотя нет, в тюрьме, на-верное, культурнее будет, там хоть пиво и винище на каждом углу не глотают в наглую… А чему удивляться, когда телевизор, эту единственную на сегодня газету и книгу жизни, включаешь, программы щелкаешь, а там то понарошку, то есть в кино, всё время кого-то насилуют, грабят, убивают и поют блатные или невнятные песни, то по настоящему, то есть в новостях, показывают то же самое – то взрывы, то убийства, то грабежи, то в кон-церте исполнят такой же «я – бумбук-сундук, ба-ба, ма-ма!»… А вперемежку реклама… Кто её выдумал? Помните – не будет рекламы, футбол урежут! Футбол урезали вообще, на платные каналы перекинули, а реклама как была, так и осталась… Только фильмом прочувствуешься, бац!.. Не выпьешь пива – не отдохнешь, не съешь жвачку – зубы выпа-дут… Одно не пойму, почему одновременно рекламируют и памперсы для детей, и «кры-лышки» для того, чтобы детей этих самых никогда и не было? Да, я, впрочем, пишу Вам не об этом, хотя и это тема для разговора, но не сегодня, сегодня я пишу о языке, на ко-тором говорят с экрана все эти персонажи, а, подражая им, говорит и весь наш народ!
   О каком прогрессе и культуре может идти разговор, когда мы так выражаемся, когда речь наша всё упрощается и упрощается, вместо того, чтобы всё украшаться и украшать-ся! Мы так, граждане дорогие, скоро на одну «мать-перемать» перейдём, а потом вообще, как Маугли, одними жестами выражаться будем! И это тогда, когда все прогрессивное человечество, а вместе с ним и мы с Вами отмечаем великий праздник – 200-летие со дня рождения гениального поэта, искусника языка русского – А. С. Пушкина! Стыдно, граж-дане-товарищи, ой, как стыдно! С молоком матери, с пелёнок, с детского садика, наконец, нам давали и давали, мы впитывали и впитывали это богатство, эту красоту и разнообра-зие, эти: «Я вас любил…» или «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя…» А какие вихри крутятся с нашего языка? Наша с Вами неумелость высказаться, наши с вами – «как чего пожрать!» и «как чего достать!» А, главное, при таких мыслях и выражениях мы счи-таем себя самыми культурными, самыми начитанными, самыми-самыми европейцами! Хотя причем здесь Европа? Нам самим с собой бы разобраться, причем каждому по от-дельности…
   На меня это прояснение чувств нашло, когда я, намедни, в доме капитальную уборку затеял…Убираю, значит, мебель двигаю, ковры ворочаю, пылесошу, отодвигаю и шкаф, а за шкафом книжка какая-то валяется. Маленькая такая, грязная, по углам то ли мышами обгрызенная, то ли от старости прохудившаяся, вообщем, хотел выкинуть её в мусорку. Но… Но есть у меня вредная    привычка к чистоте, в посёлке живу, на земле, так вечно грязи нанесут, так вот, перед тем как выкинуть книжку эту, взял тряпочку и протёр у неё обложку. Открыл... «Школьная библиотека. А. С. Пушкин. Избранное» Автоматически перелистал пару страниц, начал читать и зачитался. Всё просто, понятно, красиво. Хорошо стало и печально. Мысли тоскливые  в голове закружились. Пылесошу и думаю – вон. Пушкин, подишь ты, и дворянин был, и народ видел, наверное, только через окошечко своей кареты, а стихи его, извините, если что не так, истинно народные. А как люди умели говорить о своих чувствах, о мыслях своих? Стыдно мне стало за нашу убогую жизнь. Где возвышенность мыслей? Где тонкость чувств? Почему люди перестали гордиться предан-ностью Родине, любимой, друзьям? Почему у Пушкина в стихах нет ни зависти, ни зло-бы? Может, эти стихи и живут так долго, потому что в них только – Вера, Надежда и Лю-бовь! Потому что не писал он, как наши поэты  то под заказ, то к дате какой-нибудь, или празднику, чтобы почёта и денег побольше получить. А писал гениальным своим сердцем и только тогда, когда это его сердца не давала возможности не писать. Как хорошо, что не растратил он свой талант на «Ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний приходит буржуй!» Вон, как товарищ Маяковский повернулось! Буржуи опять ананасы кушают, а деньки последние мы считаем…Напрасны, значит, были ваши страдания и тысячи напи-санных строк, не гоже, видно, поэту в политику лезть, нечего с этими самыми политиками ровняться. Грязно там, в политике этой, как в моём мусорном ведре. Да и кто такие поли-тики? Политики живут только сегодняшними интересами и своей выгодой, а какой инте-рес и какая выгода от поли-тики у поэта – ни какой, а только по прошествии времени сра-мота одна! Ну-ка, вспомните чего-нибудь такого, что заставляли учить в школе? Зубрили сотни стихотворений, а в голове – пшик! Помним что-то песенное, что-то про войну и вот Пушкина, хоть и жил он двести лет тому назад. И тогда я понял, что искусство, что Тол-стой и Чехов, что Пушкин и Есенин нам нужны для жизни, как хлеб и вода, что без своего языка – нет народа, а без таких поэтов, как Пушкин, этот народ нищ и слаб… Он сирота!
   Вот тогда и решился я Вам написать про эти мысли свои, раз никто из поэтов сегодняш-них про грубость и серость нашу словесную высказаться не желает. А может быть не хо-тят или уже и не могут? Может они уже сами, захлебнувшись водопадом свободы, пере-шли на «мать-перемать» или на такие слова, которые понятны только им одним. А может они стесняются перед своими братьями по перу высказать то, что действительно думают, потому что это сейчас не модно? Поэтому и пишу, чтобы они не стеснялись, писали! Пусть пишут, мы поддержим! Нам так не хватает простых, понятных и красивых слов про нашу Родину, про нашу жизнь, про наши чувства! Напишите, мы прочитаем и станет нам стыдно грубить и матюгаться, стыдно будет говорить несуразности на своём родном язы-ке, а то бедному Пушкину с сегодняшним безобразием уже и не справиться одному! На том заканчиваю, с уважением всем и вниманием, и с большой верой, что письмо моё уви-дит свет.
 14 марта 1999 года
Посёлок Опочки, улица Заречная, дом 5. у парома. Телефона нет.
    
 Бывший бухгалтер колхоза « Заветы Ленина», ныне пенсионер – Егор Петрович Мухин               
               

                ГАЙД – ПАРК  НА ВЗГОРКЕ

   Посёлок наш большой, красивый и древний… Да, древний! Может древнее чем Минск или Париж. А что? Что древнее река или город, что на ней стоит? Конечно, река! Париж стоит на Сене, Минск на Свислочи, А Опочки на реке Спелой! Тьфу, ты! Да, стоит то он на речке Спелой, но… С одной стороны и с другой стороны Опочек в Спелую впадает два ручья – Жёлтый Опочек и Вонючий Опочек. Как вы знаете посёлок наш окружен с трех сторон тремя колхозами, точнее, был окружен, колхозов сейчас нет, развалили давно, а говно осталось. Ну, ладно, не говно, а органика. Хотя говно, оно и есть говно, только не человеческое. Органики этой у нас целые болота! Сколько? Столько, что таскаем мы эту органику к себе на огороды, таскаем, а она всё не кончается и не кончается… Вот сквозь эту органику и протекают два ручья, а потом уже бегут к нам и впадают в речку. Теперь понятно почему названия такие… Народ зря не назовет! Не приживется название, если не так назвать. Раз вонючий ручей, значит Вонючий Опочек, раз к тому же жёлтый, значит  будет Желтый Опочек! Был ещё Средний Опочек, но когда дорогу новую трамбовали, его сначала  мусором засыпали, а потом вообще в асфальт закатали, он и исчез с горя где-то под землёй. Теперь, вон, трубы кладут, а тогда не додумались или решили под экономить, а жаль, чистый был ручей, хоть пей из него воду… Коровы пили… Так вот, посёлок наш называется Опочки и ручьи, которые впадают в речку Спелую зовутся Опочки, значит местечко наше подревнее будет и Парижа, и Минска, и Киева, и Лондона, где-то по возра-сту, как Москва. Москва ведь тоже стоит на реке Москве, как и наши Опочки – на своих ручьях! К чему такие предисловия, а вот к чему! В Москве есть Кремль, В Париже – собор Парижской Богоматери, В Нью-Йорке, который нам и в правнучки не годится, стоит ста-туя Свободы, а у нас, кроме парома, единственного на всю округу, правда, ничего нет… Были, конечно, у нас и свои Нотердам де Пари, и церковь с колокольней была, с колоко-льни этой даже озеро видно было, а оно в верстах пяти, и синагога была, всем синагогам синагога, и мельница всем мельницам на зависть – с ветряком и паровым движком, но все война съела … В таких же, как мы древних и культурных местах все повостанавливали, а до нас то ли руки не дошли, мы все-таки далеко от райцентра, то ли от того, что все евреи уехали, кто в живых остался после фашистов, на свою историческую родину, и не от куда денег попросить на реставрацию исторической ценности, то ли от того, что ни аэропорта у нас нет, ни железной дороги, а Спелая, говорят, обмелела, хотя как это проверишь, когда все корабли порезали на металлолом… Ну и что, что ничего такого нет! Ну и что все у ко-го богатые родственники поразъехались кто куда! Другие то места повостанавливали, а нас нет! Ладно, не будем о больном, будем о хорошем. А хороший у нас народ, раз остал-ся здесь, да ещё и выжить сумел, да ещё и о скотине и о культуре своей заботится! Вот, как скотину накормим, так эта самая культура у нас на первое место  и вылезает.  Решили на общественном собрании у Остановки лица больше не портить по политическим разно-гласиям, а, наоборот, открыть место, где все могут всё что угодно говорить без ущемления личности. Создать, так сказать, свой Гайд-парк! А что? У нас и свои политики есть, вон, Мухин Петр Егорович, письма пишет в редакции разные, семья Ляпиных, что компартию восстановили, Яшка, вообще, кришнаит! Пусть свободно высказывают свои мнения, но не где-нибудь, а в специально отведенном месте. Сказано – сделано! Особенно этому собы-тию восторгались Лапины – как ни как, а власть захватить не удалось, сельсовет остался в руках сельсовета… А тут –  свобода! Может опять  сельчане ума-разума наберутся, набе-рутся и продолжат дело компартии! А что главное в партийной жизни – это когда народ это дело поддерживает! А народ – поддержал… Народ даже записался в партию всем посёлком… Даже Федька-тракторист приехал на своём тракторе и заорал, как тот евоный трактор – «Мать-перемать, я с женой поругался, навоз возить надоело, я пахать и сеять хочу – записывай меня в ком би,  в ком ба, в общем, в партию!»  Но пошел долгий и нуд-ный дождь и всё перепутал… Народ разошёлся по домам и засомневался – может без пар-тий жить и лучше, но с партией было спокойней… Ещё бы немного и исторические идеи Ляпиных победили, но… Но пришёл-преблудил Яшка-кришнаит и перепугал все Опочки, а то бы все, все как один интернационал выучили... Не выучили… От то-го и Гайд-парк очутился! А что? У нас в Опочках всегда так: решили – сделали, а уж потом разбираться будем, хорошо это или так себе, не очень… А как узнал Петька Кутькин, что в этом Гайд парке не только Ляпины смогут агитировать за свой коммунизм и Яшка-кришнаит безна-казанно стучать в свои барабаны, но и он играть сколько душе угодно на своей дедовской скрипке, сразу записался в ответственные сторонники этого чудо парка! Обойдя окрест-ности, жители посёлка решили, что лучше взгорка, что у Уткиной заводи, места нет. Ста-рики тоже одобрили, вспомнив, что давным-давно как раз на этом месте мужики стенка на стенку ходили после больших церковных праздников и больших увечий не было… Место хорошее – домов рядом нет, никому это Гайд-парк, кроме уток, мешать не будет! Решили – постановили: быть у Уткиной заводе месту свободного волеизъявления граждан, быть Гайд-парку на взгорке! Назначили на следующее воскресенье первую маёвку… В вос-кресенье к Уткиной заводе пришли Ляпины, Яшка-кришнаит и тучи с проливным дождём, больше никого… Ленивые утки не пошлепали к далёкой речке, а полоскались вновь обра-зованных лужах у родного дома, опочкинцы, накормив скотину, кто смотрел телевизор, кто смотрел через окошко за своими утками, а Петька Кутькин был трезвый… Трезвый Кутькин скрипку в руки не брал, а значит и не было у него не желания, не даже мысли какой, чтобы топать в этот самый Гайд-парк… Но наши активисты не расстроились тако-му течению жизни – Ляпины занесли в свою тетрадочку «Партийная жизнь» очередную галочку о проделанной работе, а Яшка-кришнаит пробарабанил и пропел свои «Кришна! Кришна! Хари! Хари!», и никто не смеялся над их действиями, никто не кричал и не лез в драку, и это уже хорошо… Главное почин! Вон, все смеялись над Хрущёвым, что он всех насиловал кукурузой, а она, эта кукуруза, возьми разродись и, назло всем, освоилась кое-где и у нас. Правда, каларадский жук освоился ещё лучше, но, Бог с ним, с этим жуком… От него тоже польза появилась – стали больше за картошкой ухаживать! Раньше что? Вот-кнул в землю, окучил и убрал, а теперь… Теперь всё лето в огороде ковыряешься, жуков собираешь, ну, заодно, помогаешь и другим овощам. Во всем польза есть! Может когда-нибудь и Гайд-парк на взгорке скажет своё слово? Нам что, время не деньги, поживём, подождём, а там, будь что будет… Может и от него какая польза выйдет…

                « РЕПКА »
                Старая сказка на новый лад.            

    Посадил Дед Репку…Выросла Репка большая-пребольшая, все поле заняла, вот какая Репка! Обрадовался Дед – и сам наемся, и сельчан накормлю, да еще и на рынок свожу! Но недолго песни веселые лились в деревеньке…Узнал про Репку Бабкин, районный на-чальник. Приехал. Похвалил Деда. Репку обмерил и говорит: «Хорошая у тебя, Дед, вы-росла Репка, большая – пребольшая! Это хорошо! Но и мы в районе, значит, потрудились на славу - семечком тебя обеспечили! Давали семечко? Давали! Значит, половину твоей работы мы сделали, вот половину Репки мы на район и возьмем. У нас как раз по репкам недород по плану, а с твоей половинкой мы еще и премию заработаем!» Возмутился Дед: «Моя Репка! Я сажал! Я выращивал! Не дам!». И начали они Репку тянуть… Тянут-тянут, а вытащить не могут – Дед в свою сторону тащит, а Бабкин в свою! Услышал про Репку и Внучкин, большой начальник из области, и тоже приехал. Посмотрел на Репку, обрадовал-ся! Похвалил Бабкина, с Дедом за руку поздоровался и молвил: «Хорошая у тебя, Бабкин, Репка уродилась, большая – пребольшая! Молодец! Половину, мы значит, на область возьмем. Молчи, Бабкин, так надо! Мы теперь всем этой Репкой нос утрем, да еще за ке-росин рассчитаемся!» Возмутился Дед: «Моя Репка! Я сажал! Я выращивал!». Бабкин ему поддакивает: «И моя это Репка! Я с половины половинки и за семена не рассчитаюсь!». И начали Репку тянуть… Тянут – тянут, а вытащить не могут – Дед в свою сторону тащит, Бабкин в свою, а Внучкин в свою… Дошла весть про удивительную Репку и до столицы, аж до министра Жучкина… Не поленился министр и тоже приехал в деревню. Посмотрел на Репку, обрадовался! Похвалил Внучкина, с Бабкиным за руку поздоровался, Деда по плечу похлопал и молвил: «Хорошая у тебя, Внучкин, Репка уродилась! Молодец! За та-кую Репку по репке уж точно не дадут, а может и какие-такие кредиты в банке закроем или проценты отвалим. Молодец Внучкин! Мы всего-то половину Репки возьмем на ми-нистерство, не журься, а целую половину тебе оставим! Гордись!». Возмутился Дед: «Моя Репка! Я сажал! Я выращивал!». Бабкин ему вторит: «В моем районе Репка выросла! Из моих семян! Не дам!». Внучкин плачет: «Как же мне с половины половинки за керосин рассчитаться? Не дам!». И начали они Репку тянуть… Тянут-тянут, а вытащить не могут – Дед в свою сторону тащит, Бабкин в свою, Внучкин к себе, а Жучкин к себе… Дошла весть про Репку и до Кошкина… Кошкин был вовсе и не начальник… Но все начальники - командиры его побаивались, потому что какие-нибудь денежки, а должны ему были… Кошкин был банкир!.. Так вот и этот самый банкир Кошкин, как услышал про Репку, не поленился и сам приехал к Деду в деревню, потому что у Кошкиных  нюх на Репки, по-этому они и Кошкины… Приехал, значит, похвалил Жучкина, похлопал по плечу Внуч-кина, щелкнул по носу Бабкина, а Деда даже и не заметил… Обмерил Репку и говорит: «Хорошая у тебя, Жучкин, Репка уродилась, большая – пребольшая! Сколько ты мне должен… Помнишь? Так вот, половину Репки я у тебя за долги возьму, а другую полови-ну, так и быть, на жизнь оставлю. Знай мою доброту! Ведь мог бы и не оставлять, ты мне на одни проценты две таких репки должен. Радуйся». Дед, еще пуще  возмутился: «Моя Репка! Я сажал! Я выращивал! Не дам!». Бабкин ему вторит: «В моем районе выросла! Моя половинка! Не дам!». Внучкин плачет: «Как же мне с половинки-половинки поло-винок за керосин рассчитаться? Не дам!». Жучкин, аж не плачет, а молится: «Пожалей ме-ня, уважаемый банкир Кошкин, мне за эти половины половинок так по репке дадут, что от моей репки ничего и не останется! Не дам!». И начали Репку тянуть, тянут-тянут, а выта-щить не могут – Дед в свою сторону тащит, Бабкин  в свою, Внучкин к себе, Жучкин к се-бе, а уж Кошкин на себя… Услышал про замечательную Репку и Мышкин… Кто был Мышкин, это большой секрет, но можно точно сказать, что не чета ему были ни Кошкин с Жучкиным, ни Внучкин с Бабкиным, не говоря уже про Деда…Мышкин занимался ка-ким–то Имиджем, но ни каким-нибудь таким-растаким, а всей страны! Так что он был всё и всем – и за торговлей следил, и сельским хозяйством занимался, и в финансах толк имел! Что нужно для Имиджа этого, то и делал. Так вот этот самый Мышкин и нагрянул… Приехал, с Дедом за руку поздоровался, Бабкина по плечу похлопал, Жучкину пальчиком погрозил, а мимо Кошкина прошел, даже и не кивнул… Приехал, значит, и говорит: «Хо-рошая у тебя, Дед, Репка выросла! Молодец!». Обрадовался Дед, слезы кулаком вытирает, пришла, наконец, справедливость. А Мышкин продолжает: « Да, и начальство твое, Дед, в лице товарища Бабкина, тоже постаралось. Какая красавица Репка из его семян выросла. Молодцом!». Засиял Бабкин, заулыбался от радости, что и его отметили.«Да, и ты, Внуч-кин, хорош! Слышал-слышал, что керосином  Репку обеспечил, но за газ-топливо и рас-считаться придется!» «Придется! - радостно взвизгнул Внучкин. «Ну, а ты, Жучкин, смот-ри у меня! – грозно продолжил Мышкин, - Сколько у тебя таких хозяйств? Тысяча, не меньше! А сколько таких Репок вырастил? Одну! У твоих сослуживцев не Репки, а дома-хоромы на участках растут, а в стране Репки не хватает! Стараться надо, чтоб и Репка росла!». Пронесло, кажется, подумал Жучкин и бросил спасительное: «Денег на всех не хватает!». «Да, да, денег на всех не хватает, а некоторые, понимаешь, жиреют, как коты!» - сказал Мышкин и грозно посмотрел в сторону Кошкина. У Кошкина внутри сразу похо-лодело и он пролепетал дрожащим голосом: «Надо будет, добудем! Дадим, сколько ска-жите!». «И это, правильно! А чудо-Репку мы на Всемирную выставку-продажу опреде-лим. Пусть весь мир узнает, какие у нас в стране Репки растут!» - сказал Мышкин, взма-хнул, на прощанье, шляпой, вытащил Репку, положил ее к себе в дипломат и уехал, как приехал… Вслед за ним и другие разъехались – Кошкин в свой банк, Жучкин в минис-терство, Внучкин в кабинет, Бабкин к себе в район, а Дед где был, там и остался… Стоит Дед у своего голого поля, где недавно его Репка росла и думу думает: «Не–е, не буду я больше Репок выращивать, посажу-ка я лучше бульбу, да помельче…Авось на будущий год и пронесёт» Взял Дед лопату и продолжил свое крестьянское дело, ведь земля не люди, она отдыху не знает…

                ИЗ ГРЯЗИ В КНЯЗИ   

  Закончив накопление «первоначального» капитала Никола-бита потерял всякий интерес к жизни… Куда не протяни руку – всё можно схватить, куда не кинь взгляд – кругом всё своё, не своё, та «братьев по разуму». Всё известно заранее – кто чего, кто кому и кто кого и за что. Скучно…А как весело и азартно было жить лет пятнадцать тому назад – конку-рента взорвали – хорошо, мою машину сожгли – отлично, я то жив остался, а конкурент того! А после этого шашлыки, баня, девочки, а там опять – ба-бах! Вот это экстрим, вот это драйв! Я так привык к экстриму этому, что уже и жить без него не могу… Нет, нет, с этим, сами понимаете с чем, покончено. Ну, почти покончено… Сейчас по другому конку-рента зарыть можно – акцию какую выкупить, а потом рейд устроить на его заводик или торговую точку и капут. Молодцов то своих я не распускал, в охранную фирму пристро-ил, всё по закону! Вот по закону и заберешь это производство на денёк-месяц другой… Много ли времени надо опытному человеку, чтобы прихватить чего и опустить эту фир-мочку до нуля. Хозяин в арбитраж – ты встречный иск, он к журналистам, а ты на него дру-гих мастеров пера, да ещё и телевиденьем подставишь, если заводик, конечно, стоит того и так далее, и тому подобное, до полного разорения. То бишь, моего успеха. А поче-му? Потому что всё на пол шага вперед делал и это главное! Интересно? Да, интересно, но это работа, это, так сказать, бизнес, а куда свободные деньги и время пустое девать? Ну, был я на ваших Багамах и Карибах, купил там себе по хибаре, ну, охотился в Африке, на сафари ихние ездил, на слонах катался, на яхтах плавал и на воздушных шарах летал… Скучно… Да у нас и природа не хуже, и охота интересней, я, вообще, всё наше больше люблю! Я, значит, патриот! И как понял я это, что я патриот, открылись новые пути, мно-го интересного открылось, о чём я раньше и думать не думал. Сначала в думу хотел по-даться. Ходы-выходы нащупал, но вовремя умные люди подсказали – нечего светиться, когда и так можно крутиться! Послушался – вступил сразу в три партии и потихоньку деньги даю. Лоббирую, значит, свои интересы, то есть народу помогаю идти по пути де-мократии, а сам с краю, в тенёчке. Хорошо, но мало… Вижу, люди в другое подались, ти-тулами обзавелись – один графом стал, другой бароном, а Пугачёва – графиней!.. Ба-а! Вот что нужно для полного счастья простому рубахе парню, как я! Но с монархическим союзов вышло сложнее, чем с партиями. Деньги деньгами, сказали князья и бароны, но это-го мало, надо или родословную выправить, или положение в обществе добыть, тогда – пожалуйста. С родословной вышли сложности… Фамилия у меня такая, что, правь её не правь, всё едино выйдет… Пробовали дедок и бабок перебрать – там ещё хуже, тянули-тянули ничего не вытащили. Пришлось идти более дорогим путем… Церквушек пару по-мог построить – уважение, картинку в музей подарил – почёт! Теперь я князь, фамилию пропущу из скромности, да, я князь! Теперь я с другими князьями и графами за ручку, с баронессами и виконтессами под ручку, на торжества хожу и в клубы захаживаю, заседаю в президиумах и комиссиях, благотворительностью занимаюсь – деньги чужие распреде-ляю по очагам культуры и детдомам. Хорошо! Нет, нет, дела я свои основные не оставил! По бойтесь Бога, как же без дел, но и там у меня всё о, кей! Кликуху новую заимел, когда «короновали», теперь я не Колька-бита, теперь я Князь! Теперь я князь не на сто, а на все двести процентов! Учитесь братаны, уму разуму, учитесь, как из грязи в князи ходить! Ведь не один я такой умный, вон сколько нас!

                ЖАР СЕРДЦА

   Запели соловью! Проснулись Адам и Ева в Райском саду! Выполз из болота Змей! Весна! Булькает и пенится кровь в жилах породистых хряков, бегают от переполненных чувств по полям табуны коней, стада баранов и козлов! Весна! А у меня Весна – всегда! Что зима, что лето, что осень, что весна  гонит жар сердца  то на дискотеку, то на вечерин-ку, то просто по улице пошляться. Не в моготу мне одному! Общения хочется. Какого? Да, любого! Почему я вернулся в Опочки, на своей малой Родине опять обитаю? От этого жара сердца и вернулся… От этого жара сердца и обитаю… Именно обитаю, а не живу. Какая жизнь в деревне? Хотя наши Опочки и не деревня вовсе, а большой посёлок, а что толку? Клуб то есть и танцы-шманцы-обниманцы хоть каждый день устраивай, никто не против, даже, наоборот, рады наши местечковые, чтобы молодежь в клуб этот ходила. А как же! Старикам радость, спокойствие и развлечение – усядутся напротив на брёвнышко и смотрят, и косточки всем перебирают… Да, Бог с ними, со стариками, все бы стерпел, только, где она, молодежь эта? Для кого ходить в этот клуб замечательный, с кем эти са-мые танцы-шманцы обниманцы танцевать?! Пока я в армии служил, пока в городе обти-рался, – какая замуж вышла, какая запила в горькую, решив, что время её кончилось, а я пьяных женщин не люблю, а какая так навозом пропиталась вся, что никакой «шанель» её уже не поправит… Гордый, скажите? Просто люблю я женщин и жалею их, как могу… А они меня не ценят! Сколько я из-за них претерпел, а результат – пшик… Видите, куда я от них убежал – в тьму тара-кань! Бедные животные, которых в зоопарк засунули… Предста-вляете, как им там живётся? Особенно по весне! Льётся с неба мягкий солнечный свет, рвётся в горячее сердце голос природы, манит запахами и проснувшимися красками туда, на свободу, бах, а тут клетка! Сходите, сходите в зоопарк, посмотрите на тигров и медве-дей, на волков и макак разных – все. как один, сидят в своих закутках пришибленные и плешивые и у всех в глазах боль и тоска … А человек сам себе клеток понаставил, куда не плюнь – клетки! Знаете, как у нас на районе танцплощадку в парке называют – клетка! И это не от того, что на деревянном возвышении находится и окружена забором из метали-ческой сетки, это для детей и стариков аргумент, а для нас, для молодых, это клетка, по-тому что только пройдешься с одной пару раз, а тебя уже в женихи записали, уже женить тянут… Ах, ты не жених, а просто так? Получай!.. Или, значит, иди в клетку к жене, или по зубам и поезжай в милицейскую клетку для проветриванья и выправливания мозгов! «А мне летать, а мне летать, а мне летать охота!» Хорошо родиться птицей или, на худой конец, рыбой… Плыви куда хочешь, лети куда глаза глядят, нет тебе не преград, не забо-ров разных… Хорошо! Услышал в роще соловью поют – приле-тел, попел с ними, увидел как кулики по болоту скачут – подлетел, потанцевал, полетели утки в южные страны и ты за ними зацепился! Хорошо…А тут поедешь на район душу отвести и не гадаешь – вер-нёшься живым и здоровым или покалеченным привезут? Нет, всё таки дома лучше… Вот возьму и женюсь! Женюсь и сразу в командировку какую-нибудь уеду…Завербуюсь куда-нибудь или в проводники устроюсь… Дома уважение – добытчик, а там, на работе –сво-бода! Чуть что, извините, семья, дети, что же вы в паспорте не посмотрели, что женат, да и замужние женщины к женатым больше симпатий имеют, чем к холостым. Кто их знает этих холостых? Может аферист какой-нибудь или, того хуже, заразный совсем! Да, за-мужние женщины – это хорошо…Была у меня одна… В городе… И накормит, и напоит, и в кроватку, как ребёночка, положит… А на этих, на молодых, все деньги потратишь на кафе и транспорт, а в итоге – пшик и всё! Да, реше-но, женюсь и завербуюсь, пора на простор выходить, душа приключений просит! Уеду – приеду, приеду – уеду, благодать! Да… Приеду, а сосед и насвистит на ушко, что хахаль к моей захаживает…Да…Вот и же-нись после этого? Правда, от куда здесь, в глухомани, хахаль какой появится? Все у нас в Опочках хахали наперечёт. Все их знают, за каждым свой глаз присутствует - у нас бабам разгуляться, сами бабы и не дадут! А бабы в расстройстве чувств пострашнее мужиков бу-дут… Убьют – не убьют, но волосинки все повыдёргивают! Видали…
   - Мама – закричал, высунувшись в окно, на весь двор Сашка Пичугин, прозванный в Опочках за своё поведение Сашка-бред. – Мама, ты меня слышишь?!
   - Слышу, слышу, сынок! Ты что на район задумал? Так еще рано, автобус только в обед будет… – ответила, не прерывая свою работу в огороде его мать.
   - Не-а, жениться иду!
   - Слава Богу! Только кто тебя возьмёт, шалапутного такого?
   - В коровник пойду, на ферму, там Клавка Петракова работает. Помнишь?
Ну, третий за сельмагом их дом…
    - Как же не помню – хорошая девушка. Года на четыре после тебя школу окончила… Молодая только, жалко…
     - Ещё там Танька Андрейченко есть…
     - Нет, Танька не подходит! Она ещё дурнее тебя…
     - А Галька, что внучка бывшего председателя?
     - Ты уж тогда прямо на самогонном аппарате и женись! Пьют там все, значит, и Галка пить будет, и тебя сопьёт.
     - Так что и не на ком жениться? Всё равно пойду, там выберу!
     - Женись, женись сынок, дети пойдут – всё поправят…
     Вылез Сашка Печугин через окно и быстрым шагом, пока не передумал, направился на ферму, продолжая мечтать о своей сегодняшней и будущей жизни. Размышлял, размыш-лял и утвердился только в одном – пусть и пропахли они, девушки эти, навозом да сило-сом разным, но своим, родным навозом пропахли, а не городской какой или заводской вонью и, главное, столько на ферме и в доме по хозяйству наработаются, что по другим мужикам не то что бегать, а и мечтать сил не останется…Так что мы ещё поживём – по-кайфуем!

                КОШКА В САПОГАХ

   Жил - был, давным-давно, а может быть и совсем недавно, один зажиточный Дед – бо-родед. Жил этот Дед не тужил, добро наживал, да деток кормил – воспитывал. Добра Дед нажил столько, что не взвесить, не обмерить, а деток поднял столько, что и не сосчитать. Сколько лет Деду никто не знал - не ведал, да и сам он не догадывался, а чего о годах ду-мать, когда стать крепка, а голова крепка.  Жил он от всех особняком, на хуторе, правда, землицы у деда на хуторе было столько, сколько не в каждой губернии сыщется. Нассо-бирал дед землицы за свою жизнь всякой и разной – и поля заливные у него были, и пус-тоши, и леса дремучие, и степи чахлые, и горы высокие, и озера глубокие, и болота топ-кие, и реки струйные, а над этим всем небо чистое и бескрайнее…  Другой бы сказал – а зачем мне всё это, зачем мне поля на которых сей не сей все равно трава вырастет, зачем леса огромные, если в них зайти страшно, зачем болота непроходимые и степи обожжен-ные? У деда спроси и он не ответит сразу… Правда, помолчав с часик, скажет – знать не знаю, но чувствовать чувствую, что так надо! Не любили его за это «надо» соседи, не жа-ловали, а может просто завидовали. Да, и вообще, они не понимали Деда! А как тут пой-мёшь, когда он, то работает дни и ночи без сна, без роздыха, то брагу пьёт, то песни орёт, когда страда на дворе, то вообще тридцать три года с печки не слазит, лежит себе на печи и в потолок плюёт, да в носу ковыряет. Начнут Деда кто молить, чтоб за ум взялся, кто корить, детьми нервировать, а кто грозить – голодом да холодом. А Деду всё, как с гуся вода. Помолчит с денёк или с годик, а потом и промолвит - авось не помрём, могёт быть и прорвёмся… Смотришь, ещё солнце красное не встало, а Дед уже пол поля скосил и дру-гую без передыха заканчивать начал. Авось не авось, но что-то действительно помогало Деду жить-выживать. Ох, как это злило соседей, а ещё больше злило, что на их подножки и загогулины, на их ямы «волчьи» и щепки не обращал он никакого внимания, отмахнёт-ся, как от мух назойливых, и опять своими делами занимается. Да и что Деду козни сосед-ские, когда он был, как дубок трехсотлетний, что и ни смерч его не брал, ни молния с гро-мом его не глушила, ни потоп не мог затопить, ни засуха засушить… И придумали вороги его тогда такую каверзу иезуитскую – не взять Деда злом и силой, попробуем добром и жизнью красивой заманить в свои сети. А сети есть сети, там уж конец известен – кому клетка золотая, а кому и камень на шею да в омут глубокий. Чтобы не вызвать у Деда по-дозрения какого, подослали-представили ему чудо дивное – нет, не деву Шемахинскую, а кошечку красу ясную персидскую, да не простую, а в замшевых сапожках, в платочке ат-ласном и такую умную, что на-дедовском языке говорящую сквозь ласковое своё мурлы-канье! Удивился дел чуду дивному, обрадовался кошечке такой ласковой, да ещё и ум-ной, да ещё и в сапожках и платочке атласном, взял и поселил её в своём доме… Кошечка, действительно, умная не умная, а уж хитрая-прехитрая была, так это точно! Не стала она, как прежде други - соседи, прямо дело своё подлое делать, вкривь пошла, дальней-даль-ней обходной дорожкой… Чай попьют поутру - похвалит чай за вкус, а не Деда, на огород пойдут картошечку выкапывать - похвалит землицу важную, что такой урожай нарожала, а не Деда, в лес за дровами коня запрягут - лес высокий похвалит, а не Деда, и так далее, и тому подобное… Дед сначала поддакивал Кошке, радовался её пониманию жизни, но по-том, играя как-то вечерком с ней в шахматы, взял и не выдержал: «Правильно, говоришь, всё правильно! И вода у нас чистая родниковая, и земля у нас мягкая и урожайная, и леса у нас высокие и обильные, но без рук мо-их, без усердия моего разве было бы в доме теп-ло да зерно в амбаре, разве стоял бы на столе расстегай с грибами да чай в самоваре? Я ведь с утра до ночи работаю и работаю, от того хлеб ем!» «То-то, что хлеб, а другие и ра-ботают не так горько, как ты, да мармелад кушают и сливки попивают…» – только и от-ветила Кошечка в сапогах, – «Выиграл ты у меня опять в шахматы… Мур-мур, молодец! Пошли Дед спать, завтра опять работать надо, чтобы пироги эти есть!» «А как это по-другому? Чтобы так жилось, да не так работалось? Разве бывает по другому?» – кинул вдогонку Дед. «Бывает…» – сквозь зевок промяукала Кошка, натягивая на себя тёплое дедовское пуховое одеяло. Задумался Дед, но внимания к этому во-просу не привлекал… Работы хватало… Да… Он то не привлекал, да Кошечка с каждым днём всё больше и больше привлекала-завлекала! То фотографии детские покажет – вот она в Деснейлейде гуляет, вот она на Багамах загорает, вот она в макдонольде биг-маки кушает… Ну и что, отвечал Дед, у нас тоже много разного есть, а уж если солнце жарит, так загорай хоть у дома на крылечке! Конечно, мур-лыкала кошка, только там, за хутором твоим, разные разности круглый год, и днём, и вечером, мур-мур, да и каждому доступно, в любой, так сказать, момент жизни… Му-ур… «А когда же работать, если круглый день гулять мод-но?» – не успокаивался Дед. «Не модно, любимый мой Дед, а можно. А так все работают, да и не меньше твоего работают, просто правильней работают! Не руками, а головой! Мур-мур…» «Головой хлеб не посеешь…» – сказал расстроенный Дед и вышел покурить на крылечко. Знал Дед, что за полем - за бугорком, по другому живут, что есть кто и луч-ше  его Деда живут, есть много кто и на много хуже, но чтобы и кошки там вот так воль-готно жили, этого думать не придумаешь… У нас плошку молока кошке нальёшь – уже лижется от восторга, а у них, видишь ли, на Багамы ездют… « Не скажу про людей, - ре-шил про себя Дед, - но видно кошки там, действительно, поумнее наших будут!» Заду-мался Дед о жизни своей и решил её, эту самую жизнь, поправить, чтобы, значит, не только руками, но и головой работать…Решено, надо съездить, посмотреть, покумекать, что у них там такого, чего у меня нет… Но вот беда, кого на хозяйство поставить? Может Кошку? И порядок наш знает-понимает, и умом не чета моим внукам-сыновьям оболту-сам!.. «А ты на меня Дед поставь, мур-мур,  я у тебя за порядком посмотрю-подмету, всё у тебя сберегу-преумножу! Я ведь не простая кошка, я Кошка в сапогах, я Оксфорд окончи-ла! Мур-мур…» – промяукала Кошка, будто читала дедовы мысли. Зря она это сказала, всё себе перепутала… Дед наш был самолюбив до ужаса, до всего сам доходить любил! «Нет! Нечего мне за моря-океаны ездить, я еще и свои степи да леса не облазил - не об-скакал!» – буркнул в ответ Дед. Но Кошка, осознав свою ошибку, больше на Деда не да-вила, а только фильмы Деду крутила, да песенки весёлые пела про счастливую жизнь на берегах Гудзона и Темзы… Прошло какое то время и Дед наш созрел для великих свер-шений, сам созрел, без чей-то помощи – решил он некуда не ездить, а здесь, дома, всё хо-зяйство переделать на новый лад! На кой лад ему это было нужно, он не знал, хозяйство, вро-де, было устоявшееся, добротное было хозяйство, но… Вы же знаете нашего Деда – если ему что втемяшиться в голову, так хорошо это или плохо, а сделает! Он и решил сделать… А чтобы всё по уму было, поставил он начальником над всеми своими делами Кошку в сапогах. «Дерзай! – напутствовал её Дед. – Правильно ты говорила – хватит мне жить по-дедовски, по-новому жить будем! Ты давай начинай, а я пока на печи полежу, подумаю!» Ну, пока Дед на печи лежал, они и зажи-ли…По-новому… Кошка хозяйствует – всё добро метёт-выметает за поле, за бу-горок, так навыметалась, что и скотину кормить стало нечем, зато платочками цветастыми да сапожками замшевыми все полки в дому у Деда уставлены – ешь, не хочу! Красота! Глядя на Деда, его сестры и братья тоже решили жить по-но-вому, тоже захотелось в доме сапожки да платочки разные завести… Для начала отделились от Деда со своими наделами, а потом, словно стыдясь перед соседями, и за предка-родственника перестали его считать… За братья-ми и сестрами и вну-ки-правнуки зашевелились – тоже захотели отсоединиться, своим наделом жить! Тут уж Дед с печки слез, да в драку полез – спрашивает сурово у Кошки: «Что же ты такое-растакое наделала, где скотина разная, где жизнь прекрасная?» «Подожди Дедок-Дедович, потерпи чуток ещё, – мяукает Кошка, – скоро-скоро увидишь, скоро-скоро ты поймёшь…» Не дал ей договорить Дед, а схватил за хохолок и выкинул за поле, за бугорок! Плюнул-дунул Дед в ладоши, как в старые времена, вышел на крыльцо, с крыльца на землю свою, чтобы её родимую опять пахать и зерном сеять, да не узнал кормилицу родную…Запустело всё, заросло бурьяном, а в бурьяне этом внуки-правнуки между собой дерутся, сорняки эти самые между собой делят! «Да… – только и промолвил Дед, оглядывая свою, а теперь где-то и не свою землю… «Да! – крикнул Дед во весь голос, – Хватит дракой мараться – Зем-лю поднимать надо! А работы на всех хватит и это хорошо!..» Ох, как тогда расстроились до озноба соседи-вороги, да и соседи-доброхоты обиделись до слёз, опять у них злость на Деда подниматься стала – вроде всё сделали, чтобы он в жизни не поднялся, а спал, да похрапывал на своей печи, а он опять пашет и пашет! Пашет, гад такой, и пашет, и устали не знает! Чтобы с ним ещё такое сделать? Думают придумывают, но Дед теперь на них и внимания не обращает, а пашет и пашет, смотришь, год через год опять хозяйство своё на ноги поставит, а то и побогаче, вот и будет жизнь новая…

                ФАНЕРА

   Электрик Дворца Культуры, Филипп Киров, был человек тихий и молчаливый, можно сказать замкнутый в себе молодой человек. Тощий, длинный, как каланча, с волосами по плечи, в очкам типа «Джон Ленон», в джинсах протёртых и дыря-вых. и в тапках на босу ногу он то тенью склонялся по бесконечным помещениям Дворца, то сидел в каком-то укромном уголке с потрёпанной книгой в руках. и то ли читал её, то ли рассматривал, а может и записывал что-то. Кто его знает, что он делал с этой книгой? Никому он не докла-дывал! Он вообще ни с кем не разговаривал и словарный запас его выглядел даже помень-ше, чем у знаменитой «Эллочки Людоедки». На всё и про всё у него было три. четыре ключевых фразы – «Не-а…», «Ну-и…», « А до фига!», «Ладно уж…» и «А мне до фени!». Да к тому же Филипп почти не пил, а если и пил, то пил в одиночку… В коллективе его за это не любили, но терпели… Специалист он был знатный. Но если сотрудники этого «оча-га культуры» его и не любили, то относились спокойно, когда Киров был трезвый, то так же сильно ненавидели, нет боялись, когда он был «слегка», а уж тем более «хорошо» вы-пивши… Пьяный Филипп Киров удержу не знал! Он бы мог выкинуть такой фортель… Что, как говорили старики, если бы этот Дворец был построен не в мучительные и  добрые Сталинские времена, а в наше время, то давно бы развалился, не выдержав и одного пья-ного захода Филиппа! А Дворец как стоял, так и стоит, хотя Киров здесь работает уже шестой год... Поэтому директор, Семён Маркович Вайсерман человек опытный и предус-мотрительный, особо при торжественных мероприятиях, перед тем как усесться с важны-ми персонами в своей ложе или посетить грим уборочную какой-нибудь знаменитости, сначала спускался в подвал,  где находилась комната электриков, дабы самолично удосто-вериться, что с Филиппом Кировым всё в порядке, а значит и представление пройдет без сюрпризов… Сегодня был как раз такой случай… Даже больше, чем какой!.. На концерте выступят не только поп дивы, поп девы и другие попы, в зале будет и всё областное руко-водство! Выборы…Единая партия к единой власти стремиться, это не шуточки…Народ надо ублажать!..
   Семён Маркович тихо, на цыпочках подошел к подсобке и резко открыл дверь … Нико-го… Ужас… Если этот Киров напился, то всё!.. А так хотелось ещё поработать, накормить на «левых» билетах и на аренде помещений не только детей внуков, но и внуков правну-ков, передав им хорошо налаженное дело… Нет, думал Вайсейрман, мы ещё поборемся! И начал со всей своей пронырливостью лазить по всей комнате, осматривать все закутки, вытряхивать всё из тумбочек и ящиков, но… Но компромата не было! Не было бутылок – не пустых, не полных, ни каких бутылок не было… Вытирая пот с пролысины, Семён Маркович уже начал успокаиваться, когда его вдруг осенило – а где он, это  самый элек-трик? «Где Киров! – заорал директор дворца культуры, правда, это больше было похоже не на крик, а на всхлип отчаянья, так стало жутко от своей догадки Вайсерману, что кричать и не получалось. Может он уже того… Давно того… « Говно! Где Киров!..»
    - Ну-и… - сказал Филипп, закрывший своим телом весь дверной проём.
    - Где ты был? – произнёс, обрадовавшись трезвому явлению электрика, Вайсерман, - Работал?
    - Ну-и…
    - Всё готово? Всё сделал?
    - Не-а…
    - Много ещё?
    - А до фига!
    - Успеешь?
    - Ладно уж…
    - Ну, работай, не буду мешать! – сказал, довольный трезвостью событий,   Семён Мар-кович, покинув быстрым шагом подсобку, направляясь туда, наверх… Да, да, работа ра-ботой, но гримёрка гримёркой! Какая это работа и зачем деньги, если удовольствия не получаешь… А Семён Маркович любил получать удовольствие от всего и от всех! Семён Маркович уже радовался предстоящей встрече с поп дивами, поп девами и другими попа-ми, одна из которых обязательно заблудится сегодня ночью у него не дачке, а зря… Зря он радовался…
    Давно, давным-давно родилась в голове мыслителя и поэта Филиппа Кирова отчаянная мысль – а не поставить ли всё на свои места… Как говорил великий Конфуций или Сок-рат, пусть каждый покажет, если не свой лик, то хотя бы свою тень под вечным солнцем! Посмотрим, какая у кого тень?!.. Ради этого и электриком в этот дворец искуса и швали пошёл со своим высшим образованием, ради этого и шлангом прикидывался шесть лет… Всё ждал и ждал своего часа… Часа, когда всё фуфло соберётся – и попса и начальники! Дождался!.. Нет, рано нас похоронили – хиппи жили, хиппи живы, хиппи будут жить! Пора…
     Сцена сверкала огнями –  от софитов, от шикарного оформления, от блесток, наклеен-ных на одежде и лицах массовки, от «блестящих» поп див, от «виагровых» поп дев, от разноцветной попсы, выскочившей, прыгающей и открывающей под ревущею музыку рот так, будто они, с голодухи, готовы были проглотить не то, что спелый астраханский арбуз,  но и с полдюжины дынь, персиков и абрикосов летящих вслед за ним. Зал готов был пере-кричать свих кумиров – зал хлопал, топал, гоготал и кричал: «Я тебя люблю!» И было яс-но, что в этом зале были и те, кто любил поп див, и те, кто не мог жить без поп дев, а кто и не представлял себя без попсы. Ал-ле-лу-йя! А как махали руками начальники? Какие ва-зы цветов от их имени понесли на сцену? Какие воздушные поцелуи неслись со сцены в зал? Все сверкало и играло, всё звучало и пело, так пело и играло, что, когда это действо вдруг оборвалось, не сразу и поняли, ни на сцене, не в зале, что же это произошло… А произошло вот что… Нет, это не описать… Сначала зазвучала совсем другая музыка, чем та, что «исполняли» поп дивы, потом музыка исправилась и поп дивы это съели! Минут через пять, когда выли «блестящие» поп девы и вместо диско зазвучал родной для них гопак, то же ничего страшного не произошло… Народ любил «виагру» не за то, что она пела и плясала, а за то, что получалось потом… После виагры… А у многих и получалось! Многие ради этого на концерт и приходили! Закрывали глаза перед сном и представляли себе – вот он Тарзан, вот она Амозонка, что прошлась по нервам вся! Хорошо! Но хорошо окончательно кончилось, когда на сцену вылезла попса… Попсу любили все – и левые, и правые, и голубые, и зелёные, и даже единственные-единственные, которые всем порука! Но когда попса запела «во саду ли во огороде» под музыку великого и непревзойденного, единственного нашего композитора Исидора Глухих, тут уж народ не вытерпел! Народ начал орать и мычать… Как у кого получалось… На сцену полетели уже не цветочки и пряничные открытки с возлияниям к любому полу поп див и поп дев, а, наоборот, поле-тели  стулья и табуреты, конфетные упаковки и остатки неразжёванной жевачки! Даже областные начальники, встав со своих бархатных кресел, начали хлопать в ладоши, пока опытные ординарцы-се-кретари не подсказали им, что пора уходить! Они ушли… Сразу зарыдал в полный голос Семён Маркович Вайсерман, вслед за ним засвистели милицио-неры и завыли сирены, завизжали, зажужжали и засвистели дамочки на сцене и в зале, как гомеровские сирены, как несторовы змеи и  как стамбульские ишаки! А может и не стам-бульские и вовсе не ишаки, а какие-нибудь прекрасные жирафы! Чего в мире не бывает? Ведь случилось такое во дворце искусств? Что такое – а то, что все «попы» оказались без голоса, что вся музыка музыкантами и не игралась,  и что талант у них всех один – это рот разевать, да ноги раздвигать!.. Народ волновался, милиция свистела, артистки и их артис-ты бегали по сцене и кричали: «Ау!», своим продюсерам, а те, продюсеры, бегали друг за другом, стремясь, если не услышать, то хотя бы застрелить кого-нибудь… Даже директор Вайсерман расстроился… Но не очень… Ведь это форс-мажор или ещё какой-нибудь фа-рс, а значит вся выручка «уплыла»… Трясущимися руками он выгребал кассу, но не для себя, для детей и внуком, конечно… «Уплыла моя должность, может быть, - размышлял в слух бывший директор, - А выручка не уплыла, она вот где, в портфеле…Она – моя!» Один Филипп Киров спокойно вышел из дворца, побрёл на набережную, где у него были друзья и где он мог спокойно играть на своей маленькой деревянной дудочке, говоря меж-ду нот – «А мне до фига! Да-да-да… Да и пошли вы со своим не своим куда поодальше!.. У вас и тени то нет совсем, вы… Не-а… Не люди…И мне это не до фени! Вон, Яшка-кришнаит уехал в свои Опочки… Дофенист, ёлы-палы! Пишет, что кайфует там от жиз-ни… Мидицирует на природе…А тут всё лажа, всё обман…Может и я махну…Ёлы-палы, возьму и уеду к Яшке в его Опочки! Там хоть рожи натуральные и мычат только коровы, а не попса со сцены. Уеду…А что, ёлы-палы,  всё мне до фига!..»

                ЧУБ

      В одной вновь образованной стране всё сначала развивалось, как и должно было раз-виваться… Каждый из вновь образовавшихся тащил на своём загривке к себе родному всё, что мог унести, точнее всё что ему удалось прихватить, а если уж быть ещё точнее то, что ёму позволяли отхватить другие руки загребущие. Но так поступали «простые» люди, люди знающи, что такое, власть и с чем её едят, наоборот, ничего не брали, а только раз-давали (или делали вид, что раздают) направо и налево государственное имущество, не за-бывая внедрять в умы и души народа слово демократия! Почему не брали ? Так нечего бы-ло брать! Всё украли ещё прежние чиновники, ещё до создания нового государства… Но демократия… Демократия – это сила! При демократии каждый может не то чтобы из гря-зи да в князи, а бери выше – может и депутатом стать, а то и президентом! Но всему своё  время…
   По началу в этой стране было всё, как и у всех таких же вновь образованных стран – вы-брали президента и парламент из бывших начальников и тех, кто больше всех кричал, объявили эти начальники и крикуны свободу для всех и для всего – для предпринимателей и бандитов, для писателей и издателей, для учителей и их учеников! Вообще наступили счастливые деньки – все просто обалдели от чувства свободы и радужных перспектив на-ступившей жизни!..  Досталось, правда, немного и пенсионерам, точнее ничего не доста-лось, даже и потеряли, что имели – и пенсию нормальную и достойную старость, но вско-ре со своим унизительным положением свыклись и они, став деятельными участниками нью- капиталистического общества и новой демократии! А почему и не поучаствовать, когда времени свободного хоть отбавляй? Почему и не подзаработать лишнюю копейку – разнося анкеты, участвуя в митингах разных партий и ставя свои подписи под разными петициями. Все потихонечку попривыкали к новым порядкам Скучно им стало, потому что перестали в народе внимание обращать…, приговаривая: «Мы что, не люди что ли? Деды наши коллективизацию и голод пережили? Пережили! Войну великую выиграли? Выиграли! А мы что, лысые что ли, а ли дурнее их выросли?»  Все свыклись, кроме депут-атов. Скучно им стало и обидно за свою жизнь, потому что перестал на них народ внима-ния обращать. Даже в телевизор переста-ли пускать этих самых депутатов! «Не рейтинг, говорят телевизионщики, мы вместо вас лучше мультик покажем с рекламой памперсов, толку больше будет!»
    Думали, думали депутаты, как им этот самый рейтинг поднять, думали, ничего путного так и не придумали, но чудить стали, да так, что не то что собственные избиратели удиви-лись –  весь мир обомлел…
   А всё очень просто – депутаты просто прислушались к голосу предков, но не высоко-культурном и высокодеятельном смысле, а в самом прямом и простом, как кирпич… И го-лос этот заговорил, нет заорал с трибуны парламента во всю высь и ширь их прекрасной страны! Правда, это был уже не парламент, а Вече!  Это они сделали первым делом, потом повесели колокол посреди зала, поставили пенёк вместо трибуны с которого и возглашали теперь свои вечевые буллы, то бишь законы… Ох, и подскочил тогда их рейтинг! До са-мых небес подскочил! Возрадовались и возгордились депутаты, глядя как каждый день в рубрике «без комментариев» телевизор показывал , как они перед выступлением зализали на свой замечательный пенёк. Здорово! Но не всё под звёздами вечно… Но вскоре телеви-зионщики опять забыли про эту страну,  интерес землян опять перекинулся на взрывы и наводнения, на новые машины, сериалы и поп звёзд. Землетрясений и наводнений, как и новых машин в этой стране уже давно не было, но депутаты не расстраивались – они наш-ли золотую жилу своей популярности и решили давить на всех заветами дедов и пращу-ров. Сразу кого-то осенило – чего только зал преображать, надо самим преобразиться! А что? «Вон, в Англии в палате лордов все в париках и халатах ходят, а мы что, лысые что ли?» - решили депутаты. Правда, в их стране парики в старину не носили, а даже совсем наоборот, принято было лысым ходить, ну, на худой конец, с чубом. Чуб – это этакая закрученная прядь волос, одиноко свисающая с голой головы  кому за ухо, кому на глаз, а кому и прямо под нос. Депутаты наши были умные-преумные и гениально решили. Разви-ли и привязали к своей деятельности эту традиционную прическу своих предков… Теперь они, все как один, ходили на заседания Веча с чубами, да не с простыми чубами, чубами фракционными! Всё гениальное просто! Если ты депутат от «левой» партии – чуб у тебя зачёсан налево, от «правой» – направо, от «центра» – тот соответственно по центру, ну, а о»зелёные» сами догадались, выкрасили свои чубы зелёной краской… Да!.. Не то что местные каналы, «Евроньюс» и другие информационные агентства не упустили поднять уже свой телевизионный рейтинг, показывая заседания Веча! Так понравилось депутатам – вечевателям своему телевизионному успеху, что решили они атрибуты древней жизни вносить не только в свою жизнь, но и в жизнь всего народа1 А что? Власть то у них в ру-ках, ведь только им дано право хоть каждый день писать-издавать законы - буллы для всей грешной страны… И понеслось… То издали указ, что песни петь в кафе-ресторациях можно только на древнейшем языке, а кто споёт на инородном – гей, бей его! То селения переименовывать по - старинному,  хотя города эти и посёлки молодые, при нас строен-ные, всё равно – гей, всё по новостарому, а нет – ату, их! То границы передвинут в сторо-ну увеличения, нет, не бойтесь, войны они никому не объявляли и не собирались объяв-лять, просто постановили в учебниках написать и деткам заучивать, что истинная терри-тория их страны простирается от моря тихого, до моря громкого… А кто не признает, а никто в мире и за шутку это не принял, – гей, его! То уж совсем в небеса наших закон-ников  занесло! Порешили они, что Папа Римский – это Римский Папа, а раз их страна независимая, то и Папа должен быть независимым, то есть своим! А, кто против – гей, его! Тут они первый раз переборщили – им мягко, но безапелляционно заявили, что это в дело в руках Божьих, а не человеческих и никто во всем свете этого «папу» не признал… Но что нашим депутатам чьи то указы, когда они в раж вошли и сами себе указчиками сделались! В руках, говорят, может и Божьих, а в голосах то наших, и не только своего Папу над страной поставили, но поставили и своего Имама, и Пастора, и Раввина, и Патриарха! Наконец, вынесли постановление, чтобы весь народ говорил, пел и думал по старому, чтобы все эти Пушкины и Шекспиры писались по-нашему, чтобы все эти Де Ниро и Смоктуновские в кино научились говорить голосом дедов-прапрадедов, а кто против – гей, бей его! Да… И это только самые заметные их преобразования! До такой степени наши вечеватели до вечевались, что не только весь мир потерял к ним всякий ин-терес, но собственный народ чихать на них хотел… И что? Да, ничего! Вече живёт по-своему, народ – по-своему, а весь Мир – по-своему, дескать, каждому своё, кто посмеял-ся, кто поплакал, а кто и внимания не обратил… Напрасно! Где-то такие же «Чубы» уже делают из Сталина и Гитлера не палачей, а благодетелей и освободителей, как уже давно превратили в героев Цезаря и Наполеона, Александра Македонского и Тамерлана, кото-рые якобы познавали и создавали «новый» мир, борясь с белыми медведями и мамонтами, а не уничтожали по своей прихоти не только миллионы и миллионы людей, но и целые страны превращали в прах. Внимание! Вчера такой «Чуб» говорил, что Ленин – это ум, честь и совесть эпохи, сегодня восхваляет Гитлера-освободителя, а завтра такой «Чуб» провозгласит точно такового же «Чуба» верховным вечевателем всей земли! Ладно, не будем о грустном, пусть даже и не страны, пусть, уезда или села, не в этом дело, дело в том, что если даже на соседней улице кто-то начинает заставлять кого-то говорить и ду-мать по-своему, значит это не борьба за возражение и культуру своего народа, а как раз, наоборот, с этого и начинается  гибель народа, ибо точно так и начинался, и развивался фашизм, что этим поступком вы, вольно или невольно, но возрождаете геноцид! Вспом-ните Освенцим и Гернику, Хатынь и Бабий Яр! Вот к чему привели националистические идеи «чуба с усиками»! И. право, пусть в моей стране, как и во всём мире люди пишут, говорят, думают, смотрят кино м телевизор на том языке на котором хотят, чем не поют, не говорят и не живут вообще!

                КОЛОБОК

    Панкрат Панкратыч Черный, в противовес своей фамилии, был человек жизнерадост-ный, можно сказать, солнечный, да и на вид он светился, как солнышко, точнее, как коло-бок, такой же такой же кругленький, лысенький, жизнерадостный и вечно куда-то спеша-щий. Да и жизнь, каким бы боком к нему не поворачивалась, даже самым худым и не-удобным боком, вечно Панкрат Панкратыч так да этак изворачивался, что жизнь энта вечно к нему красным солнышком верталась. А все почему? Да, очень просто! Знал он секрет удачи – что взять, где взять и когда! Ну, а куда положить, вам и говорить не надо, сами докумекаете. Нет? Какие вы, право, непонятливые! Или прикидываетесь?.. Куда-куда? Фу, как не красиво! Домой, ясно дело, куда же честному человеку добро таскать!
    Еще, Панкрат Панкратыч, был человек прямой и открытый, можно сказать открытый всем и каждому, ну, действительно колобок колобком из сказки. Его так и прозвали сосе-ди – Колобок-Панкратыч! Бывало, несёт со стройки Панкрат Чер-ный какую-нибудь пару-тройку новых красненьких кирпичей, а тут знакомый на-встречу… Идет, лукаво улыбает-ся и норовит больно ужалить заковыристым вопросом: «Что, Колобок-Панкратыч, опять воруешь, опять со стройки тащишь?»
    - Да… - тяжело вздохнет Панкрат Панкратыч и честно добавит - Тащу…
    - Вот!  - обрадуется прохожий, - Стыдно, а тащишь… Не хорошо!
    - Да не стыдно, дорогой, а тяжело! – Открыто и наивно, как Вини Пух, улыбается солнечной улыбкой Панкратыч, - Прораб, говдёныш малой, обещался подсобить, а сам в кусты. Шиферу на грузил и на дачу, а меня, значит, побоку… Вот, теперечи, десятую ход-ку делаю. План, есть план, дорогой товарищ!
       Ошарашенный такой откровенностью, прохожий еще долго будет стоять на месте, от-крыв рот, выпучив глаза и грустно рассуждая вслед Колобку – «Вот, гад, дает!.. А я скре-пок коробочку возьму, так потом неделю работать не могу, все руки трясутся от страха, все по сторонам оглядываюсь…»   
     А Панкрат Панкратыч идет себе дальше, солнышку улыбается, да еще песенку напе-вает сам про себя – «Колобок, колобок, куды ты катишься? Кирпичи несу домой, так мне нравится!»
     Вишь, какой в самом деле, не хороший этот Колобок. Но не уж то с ним  и, какая-ни-кая, Лиса ни разу не повстречалась, ни милиция-полиция не наблюдала его похождения, или  простых мужиков-хозяев с дубинами не попадалось? А может и бьют, и сажают, да нам не видать, синий лес мешает?
     Не-е… Вон он, Колобок-Понкратыч, опять что-то тащит! И вчера я его видел, и двад-цать лет назад, и в городе, и в деревне, И в воинской части, и на заводе, и в газете, и в театре, и в правительстве…Везде его кругленькая солнечная голова засветится, а где зас-ветится то лампочка из туалета пропадет, то миллион казенный куда-то задевается, то нефть потечет мимо трубопровода, то миленькие сердцу Понкратыча кирпичи, перебе-рутся со стройки на дачу… А мы все видим и молчим, нет, бывает, конечно, и если не поругаемся, так пожурит, но бывает и заскучаем на свою жизнь, глядя, как вольготно и богато живется Колобку, бывает и позавидуем… Умеют же жить люди!
    Вот и все! Приехали… Вот нам и ответ, когда родился Колобок-Панкратыч, от кого убе-жал, почему свободно бродит, как хозяин, по бескрайней и богатой Родине моей. Мы его породили, мы его выпустили на свободу, мы позволяем ему себя дурачить, смеяться над нами, жить за наш счет, жить за счет нашего безразличия, за счет бедноты и неустроен-ности. И будет он процветать и сиять ясным солнышком, пока мы немы и слепы, пока не обретем свое достоинство, пока не поймем, что жить честно, жить по закону это выгодно! А где честь и порядочность – жуликам и пройдохам места нет!
    Идиллия… А как вы дома живете? Может конфеты у детей воруете, колбасу в одиночку под одеялом едите, может пирамиду «МММ» разработали по отъему денег у деда с бабой? Нет? Вот как! Мать и сестру нельзя, а соседа облапошить, так это ради Бога! Руки перед едой мыть как-то научились, а жить по-свински так и не отвыкнем никак, все дубу зави-дуем, что на нем желуди растут, а это похуже дизентерии будет…
    Поднимаюсь сегодня в редакцию, а по лестнице Колобок-Панкратыч спускается, дово-льный, лысина сияет, как красно солнышко, в руках авоська, а в авоське уже не кирпичи, а рукописи лежат… Решил, наверное, наш Колобок писателем сделаться в обмен на дармо-вые стройматериалы… Кто-то ему расскажет-подскажет, кто-то подправит-допишит, кто-то направит и примет, кто-то примет и напечатает… Кто-то ведь в чем-то нуждается, а, главное, брать у Панкратыча нашего не чурается! И прикатится таким путем наш Колобок куда захочет – в кресло директора, в Союз писателей, на вожделенную нефтебиржу или в совет министров, обязательно прикатится, и будет от туда сиять и смеяться над нами, пока не порвется выстроенная им цепочка, простым и единственным словом честного человека – нет!             
               
                АШОТ

   Нет, я не еврей, что вы. Я – Ашот! У нас в Армении евреев вообще нет, все – армяне. Я говорю все армяне, значит, все армяне! Не плачь! Только не плачь! Хочешь, женщина, те-бя на самолёт посажу, в Ереван отправлю, и ты армянкой будешь! Есть у меня племянни-ца, хорошая девушка, в Батуми живёт, так вот она, когда в гости ко мне приезжала… Ко-нечно, не одна, кто в гости один приезжает? И мама её приезжала, и дядя с тетей, и два брата, и еще кто-то, всех сейчас и не упомнишь, так вот, когда они у меня в гостях были, все тогда армянами были! А когда обратно уезжали, плакали…Сильно плакали… Почему? Глупая ты женщина, неужели не понимаешь? Приедут в Батуми и кем будут? Грузинами будут, добрая женщина. От того и плакали, с Арменией прощались! Мы, Армяне, вообще очень чувствительный народ, всё переживаем и переживаем, скоро наверное, всех пережи-вём. Шучу, конечно! Аё…Это – да, по нашему, по-армянски… Нет, будет – воч… Запом-ните, пригодится. Аё… Я сейчас из Опочек еду, есть такой большое и великое поселение на берегу чистой такой реки, аё…Спелая зовут, эту реку. Во, как! Знаешь Опочек этот? Не знаешь? Плохо! Очень плохо… У нас в стране любой армянин с малых лет каждый не то, что посёлок, каждый дом знает! Ведь раз стоит дом, значит там кто-то живёт, а раз кто-то живёт, значит твой родственник, армянин. А как родственников не знать? Позор! Нас бы армян уже на свете ни одного не осталось, если бы все про всех не знали - не помнили! Что –воч, воч? Ты словами просто так не бросайся, слова, как и люди, дорогого стоят! Война, говоришь, виноват? Так у нас пять тысяч лет война! Разруха, не  устроенность? Так у нас пять тысяч лет не устроенность и мы всю жизнь боремся… Аё… У вас даже легче жить, у вас всё под рукою – и земля плодоносная, и леса дремучие, и реки и озёра полноводные, а у нас только солнце и горы. Площадку в горах расчисти, землю сделай, да, да, сделай, на участке выложи, виноград там или что ещё посади, а потом воду весь год таскай и поливай, поливай каждый день, только тогда что и вырастит… А всё равно мы свой край любим. Деды наши там жили, мы живём и внуки там будут жить! А ты Опочек не знаешь? Там у меня сестра сестры тетки живёт, во как! С самой войны живёт, уже стар-ше меня будет. Чем велики эти Опочки? А как же! Вот про племянницу рассказывал, что в Батуми живёт, помнишь? Что говорил – она армянка, а в Батуми её грузинкой называют, от того и плачет… В Москве В Москве много родственников живёт и в Ленинграде… Не перебивай, пусть будет в Санкт Петербурге, там тоже много родственников живёт… Нет, там не плачут, там они хорошо живут, но горюют тоже. Почему? Как почему? Потому что там они то же не армяне, там они кто москвичи, кто ленинградцы, от того и горюют… А в Опочках все армяне счастливы, потому что там никто их за других кроме армян не счита-ет! Так и говорят – а вы, значит, из Армении, очень хорошо, значит вы приехали к тете Марине, то есть к Марике, сейчас мы вас проводим. Уважение! А когда мы с сестрой соседей к столу позвали, то получилось, как будто не мы угощаем, а нас угощают! Как? Да каждый что-нибудь принёс – кто курицу, кто сальца, кто огурчиков солёных, кто ка-пустки квашеной, а уж насчет напитков – не счесть! Даже моё вино, чуть не затерялось на этом обильном столе! Не-е, не затерялось, конечно, сами гости уважили, говорят, дорогой Ашот, сначала твоё испробуем, а то потом не разберём! Во-о, какое уважение, а ты Опо-чек не знаешь… Уезжать не хотел, вот как, но надо, надо ехать домой и я еду… Строить надо… Я по личности строитель, как без меня на Родине? Старый говоришь? А ты меня в работе видела? То-то, а в Опочках никто и не засомневался! Там дом один строили, дере-вянный дом, а я по дереву не очень, но там печку клал  такой замечательный мастер – Ма-кар-печник, его даже по другому и не зовут.. так я предложил свою помощь, а он мне, прямо, без обиняков, нет, говорит, это я у тебя поучусь дядя Ашот, это ты бери меня в по-мощники! За дня печь сложили и плиткой обложили для красоты… Вот так… И деньги пополам поделили…Вот так…А ты Опочек не знаешь, стыдно… И русские там живут, и евреи, и белорусы, и латыши, и украинцы, и татары, и, вот видишь, и армяне живут, и все знают, кто они такие, и все друг дуга уважают… Сидят на скамеечке все вместе у Парома там или у Остановки, и друг друга уважают, разговаривают… Я вот тоже раньше думал от чего это у меня сердце стало побаливать, от чего настроение портиться стало, думал кто-то заболел из родственников или ещё что, но всё слава Богу, все здоровы… А сердце ока-зывается болело, дорогие мои, что не был я не разу в Опочек, что и не знал, что места там такие красивые, а люди ещё лучше… Конечно, лучше Армении нет ничего на свете, но после Армении, это я вам скажу, после Армении стоят Опочки… Вот так!..
                ОНО

   Лето нынче выдалось холодное, долгое и нудное, как струна, тянущая звуки из скрипки в руках бывшего кузница и механизатора, а теперь рабочего на маслозаводе Лёшки Кутькина, когда у того начинался запой, и на третий или четвертый день он доставал из сундука её, старую дедовскую скрипку, и начинал «играть», шляясь по всем Опочкам, пока не протрезвеет или пока не повстречает на своём пути Федю тракториста, который единственный на весь посёлок его не боялся, а мог и огорошить своей лапищей, и забрать инструмент, и спрятать до поры до времени, при этом оставаясь кузнецу и сватом, и братом, и лепшим другом. Да…Все думали, что ещё весна, а это было Оно, потом, попривыкли, и думали, что это Оно, а оказалась не Оно, а поздняя осень, потому что, буквально  вчерась, вместе с черным дождем с неба посыпались гнилые листья и пересохшие яблоки, а под ногами стали путаться кругляши капусты и тыквы…Спасибо дедушке Мазаю, что огород сажали, а то бы год прошел, а мы бы жили и жили, жили бы и не заметили, что он, год этот, уже и прошел… Видно, Оно хотело нам что-то сказать, а мы и не услышали… Протюхали, прогуляли, проспали…Может чего и хорошее проспали… Точно, хорошее, плохого у нас и так как грязи в непогодь! Хотя мы своё плохое только и видим, а мимо хорошего, особенно чужого, либо проходим мимо, ну что не радуемся, а чего радоваться чужому счастью, так это точно. Обидно… Как плохой начальник, так радуемся, а как хороший – плохо нам. А как же? Плохой начальник, он – свой парень! Про него и анекдоты можно в подсобке под стаканчик и сигаретку сочинить, и окружение его, зама там или секретаршу, да и других чёртиков, на чёрточки разложить. А хороший начальник он что? А ничего! При нём работать надо, а истории там разные это потом, на воле, когда уволят… Такие дела…Зябко чего-то совсем, зябко и одиноко… Выпить что ли? Пойду к Остановке, может, кто уже проснулся. Выпьем. Поговорим…»-твёрдо решил для себя Петр Гвоздиков, бывший экономист колхоза «Путь Ленина», а теперь сторож на том же месте, правда, что сторожить-то, если от колхоза этого уже ничего и не осталось… Сторож – так сторож, хорошо, что хоть эта работа есть. Хороший колхоз был, миллионер, теперь нет колхоза и работы по специальности нет, а торговать не умею. Не умею и не хочу…Петр шел и шел погруженный в свои невесёлые мысли, пока, споткнувшись, чуть не свалился в речку Спелую. Ноги почему-то привели его совсем не к Остановке, а к парому… А может  и не ноги в этом виноваты, и не затуманенная грустью голова Петра Гвоздикова, а Оно… Захватило Оно всю землю, замутило белым маревом, обезличило всё вокруг, только по часам и определишь – утро сейчас, день или уже вечер надвигается. Хоть и не был Петр верующим по уму, но перекрестился, и даже прочел, вылезшую откуда-то из тайников души, молитву «Отче наш…»   
   - Видишь, как получается… - размышлял в слух Петр Гвоздиков, - Видно, что-то не так мы делаем, раз Оно вон как…Споткнулись где-то по дурости своей или от жадности по иной жизни, так споткнулись, что и прежнею жизнь позабывали и куда идём не знаем. Лучше бы вовсе ни о чём не думали и ничего не делали, чем делали, а потом маялись, вод-кой последние мысли глушили, да боялись за завтрашний день, нет, не за себя, мы своё ещё при рождении отбоялись, за детей и внуков боялись. А что может быть страшнее, чем жить без веры и надежды на лучшее? Но мы живём, живём, живём, потому что надо жить.
   После этих слов Оно окутало Петра Гвоздикова чем-то мягким и белым, и запело какую-то песню, очень похожею на колыбельную… А может это и была та колыбельная или просто тихая и ласковая песня давно умершей матери, которую она пела ему, ещё не ро-дившемуся, но уже жившему в её утробе. А может быть, это журчала река и дышал ветер, а уставшее сердце слышало, что хотело услышать, и не Оно это было вовсе, а спелый осенний туман, плывущий над землей, обнял Петра за плечи и согрел теплом, которое хранил в себе с лета, от невидимого сейчас на небе солнца…Все мысли, хорошие и дур-ные, улетели, но стало не пусто и тревожно, наоборот, в голове Петра Гвоздикова стало так светло и чудесно, что захотелось музыки, захотелось взять в руки кисти и написать картину, или сочинить стихи. Он вдруг понял, чего хотел сказать в пьяном угаре Леша Кутькин на старенькой дедовской скрипке, он понял, что не смеяться надо было над ним, и если не восхищаться его игрой, чем там восхищаться, так хотя бы послушать и не ру-гаться. Может быть, в другой раз и увидели его, Лешу Кутькина, другим, и музыку услы-шали другую, может и восхитились бы, может он талант какой, а наши его кулаком да в грязь! А дед Архип Стреженов? То же всеми  Опочками изводили старика – смеялись над его прихотью то коромысло и ведро красками расписать, то на печке цветочки намале-вать, то, вообще, дурь, на сарае рожи коровьи да свиные накрасить. Дед после всяких смешков и штучек разных так да смерти не с кем  ни то что не разговаривал, из дома не вылазил, но он, в отличии от Кутькина, не запил в чёрную, наоборот, в рот даже вина домашнего не пробовал, а всё мазюкал что-то и мазюкал. Так у печки с кисточкой и по-мёр… Старуха его, от стыда, потом мужиков нанимала, чтобы всё известкой закрасили. Закрасить то они закрасили, но на печке, говорят, крась не крась, а Архиповы цветочки вылазят… Такие дела…
   - Утро туманное, утро седое,
     Нивы не сжатые    покрытые,
     Нехотя вспомнишь и время былое,
     Вспомнишь и лица давно позабытые… - запел Петр Гвоздиков, - Как это правильно в песне поётся. Нет, это стихи. Кого не знаю, но стихи Есенин написал? Похоже.
  - Клён ты мой зелёный. Клён обледенелый… - опять запел Петр, - Похоже, что он это про туман написал. Вот так и писать надо, что видишь, что чувствуешь, а не выдумывать раз-ные там: «Во саду ли в огороде! Тазик ты мой, я твой зайчик! Мадам Кошкина, да мадам Брошкина!» Хотя может я и не прав. «Во саду ли в огороде!» древняя мелодия, да и Кир-коров с Аллой Борисовной, наверное, про себя и писали - он, значит, зайчиком или тази-ком себя видит, а Пугачева – мадамой Брошкиной… И народу нравиться, что наши поп звёзды, хоть и известные всему миру и миллионеры, а дураки-дураками неучёные, свои, в общем… Пресса это сразу раскусила – откроешь газету, а там всё про этих звёзд: кто в ка-ких трусах от Картье ходит, кто с кем спит, кто кого матом обругал. И звёздам этим это нравиться, если они в этих самых трусах на обложку снимаются. Ещё говорят, что у них и голоса нет, то есть, конечно, есть, но как у Федьки тракториста. А голос у него, сами знае-те, какой – как у евоного трактора. Тыр-тыр-тыр, вот и весь голос! Но сплетничать не хо-рошо, да и не правильно это, особенно про известных людей. Они своё кто, как, а зарабо-тали. Когда сплетничаешь, себя родного, наперед выставляешь, этим только и радуешься, а про природу забываешь. А она, вон какая, природа! Это вам не что-то такое, это, это… Это Оно! Мы без этого, Оно, – никто! Чтобы мы не строили, чтобы не ломали, какие бы открытия не делали… Дети и Оно – вот и всё что мы имеем, что нам дано… Только услы-шать бы, только открыть глаза и увидеть, а увидишь –  вот и Оно, вот и природа, вот и ты, а вот и счастье…  «Утро туманное, утро седое…», нет, не то, что-то другое звучит… Утро раннее, да, да, раннее утро... Утро раннее, утро зыбкое… Нет...

Утро зыбкое,
Утро зябкое,
Лишний звук оброни –
Улетит,
Раствориться в лесу паутинкою,
Краски скроет листвы малахит.

Лес сиреневый,
Фиолетовый,      
В золотистых прожилках листва,
Под деревьями
Облаком фетровым,
Расползается синий туман.

Свет берёзовый,
В солнце белёсовом,
Исчезающей в небе луны
И в реке белой
Чёрными волнами
Разбегаются ночи следы…

   Солнце пробилось сквозь облака, загнало туман в камыши по берегам речки Спелой, разбудило петухов, а те жителей Опочек. Тыр-тыр-тыр – заревело на всю округу, это завёл свой трактор Федя тракторист, а, может быть, и приехал только что откуда-нибудь. Кто его знает работягу полоумного? Да и Лёша Кутькин, видно, тоже не ложился, если со сто-роны остановки завизжала его старая дедовская скрипка… Бабы закричали на мужиков, отгоняя их от Стёпкиного круглосуточного ларька, а может походу, и разбивая, на свой страх и риск, их любимый стеклоочиститель, так как в ответ мужики заорали на весь посё-лок что-то несуразное и грубое… Потянулся дымок из печных труб, над Опочками, запах-ло сосновыми дровами и самогоном. Жизнь вернулась в своё ежедневное русло… Только у па-рома, на берегу реки, продолжал сидеть и бормотать что-то себе под нос Петр Крю-ков, не замечая ничего вокруг себя, не слыша не криков, не тарахтение трак-тора, не визга скрипки… А может быть это был вовсе и не он, не Петр Крюков бывший экономист кол-хоза «Путь Ленина», а теперь сторож, а кто-то другой? По крайней мере, это был не тот Петр Крюков, который сегодняшним ранним утром шел к ларьку «У Остановки», чтобы напиться и забыться, а совсем другой че-ло-век…