Дикая заря

Приближался конец семестра. Дождливая осень неожиданно закончилась. Ночью пошел первый снег. Липа под окном стояла в белом: нарядная, как невеста. А Наташка крутилась перед зеркалом, примеряя наряды для новогоднего вечера. Я же, ко всему безучастная, валялась на кровати.
-Брось, Настя! – успокаивала меня подруга, хохотушка Наталья. - Не стоит он твоих страданий!
-Нет! – нападала я на подругу с горящими глазами. – Я люблю его!
И я вновь рыдала от бездушности и черствости окружающего мира.
-Насть, ну скажи! В каком лучше: в сером, с люрексом, или в этом?
Я не отвечала.
-Настя! - присела Наташка на край кровати. – А давай на праздники ко мне махнем, а? У Сашки моего друг есть, познакомим тебя. Хватит киснуть!
Я вздохнула и отвернулась к стенке.
-Ты так ничего не добьешься! – Наташка решительно встала и прошлась по комнате. – Нужно действовать! Ты посмотри, посмотри на себя!
Рука подруги развернула меня к себе.
-Вот! – Наташка поднесла к моему лицу зеркало.
Я ужаснулась.
-Кто такую полюбит?! – Продолжала подруга. - Ты должна быть неприступная и неотразимая.
-Да он даже не смотрит в мою сторону!
-Посмотрит…Он еще… – Начала Наташка и вдруг замолчала.
-Настька!
-Что?!
-Я знаю человека, который тебе поможет! Ты просто обязана ехать! Ко мне домой, в Макеевку!


Мои родители были явно не в восторге от Наташкиной идеи. Хотя посвятили мы их в свой план только наполовину.
-Всё-таки, дочь, Новый год - семейный праздник,- пробовала образумить меня мама.
-Подтянешь свои «хвосты» по биологии – тогда поедешь!- отрезал папа.
-Пап, Наташка как раз и собиралась меня «подтянуть» по биологии! А еще – знаете, как она задачки по генетике решает? Лучше всех на курсе!
Родители переглянулись.
После семейного совета, на котором я дала слово не совершать глупостей и много заниматься, было решено: я еду!

Автобус уносил нас всё дальше от города. С каждым часом радостная эйфория по поводу успеха предприятия таяла.
-Наташ, я боюсь!– паниковала я.
-Да ну тебя!– успокаивала меня Наташка – Тебе ничего не нужно будет делать. Всё сделают за тебя.
-А вдруг мне это не понравится? – продолжала переживать я.
-Насть, успокойся. Все выходят оттуда спокойные и счастливые. Дай поспать, а? Долго ехать еще…– И Наташка отвернулась к окошку.

Почему-то в моей семье гадания считались ненаучным, пустым, и более того, опасным делом.   Поэтому основную цель своего визита в деревню Макеевку я от родителей скрыла. А среди говорливо-балакающих наташкиных родственников чувствовала себя  «не  в своей тарелке».
-А где бабушка-то? – Потихоньку спрашивала я подругу.
-А мы к ней вечером пойдем. Ты ее не бойся. С виду она строгая, а в душе - добрая.


Когда стало смеркаться, Наташка потянула меня в прихожую.
- По улице не пойдем. Слишком светло.
Я удивилась. Но с Наташкой спорить не стала.
Подруга повела меня вдоль забора. Потом мы свернули в проулок.
Мы брели вдоль незнакомых  хат, иногда проваливаясь в снег. Местные собаки встречали нас оглушительным лаем.
Прошло с полчала. Мы, изрядно продрогшие, вышли на освещенную улицу. И оказались перед маленьким домиком.
-Пришли! – Наташка достала ключ и стала открывать калитку.
Я посмотрела по сторонам. Мне показалось, что здесь мы уже когда-то были. Я оглянулась. Напротив светился окнами Наташкин дом.
-Так что, твоя бабушка живет через дорогу?! - Я решительно ничего не понимала.
-Ну, да! – Наташка засмеялась.
-Так зачем мы шли какими-то тропами?! – Рассердилась я.
-Видно сразу, что ты никогда не гадала! Так положено, не обижайся! – Наташка помогла мне снять пальто и шапку.
– Мы должны были немножко попетлять. – продолжала подруга. - Чтобы гадание хорошо получилось.
Наташка открыла скрипучую дверь в комнату.
На цыпочках, ступая по домашним вязаным половикам, мы зашли.
-Бабуль, ты не спишь?
Посредине комнаты, освещенной лампой под абажуром, стоял стол. Сбоку была настоящая деревенская печь. От нее выбеленного бока исходило мягкое тепло. Под потолком сушились какие-то травы. От этого в комнате стоял душистый пряный аромат. На подоконниках развесил пунцовые колокольчики цветок-«декабрист».
-Наталка! Ты, что ль? Ласточка моя!- раздался приятный голос. Он был высоким и чистым, и никак не мог принадлежать бабушке.
Но я ошиблась.
Из-за печки показалась маленькая, проворная аккуратная старушка. В длинном шерстяном платье, белом платке. На ее морщинистой шее ярко-красными огоньками вспыхивали мелкие бусы. На носу ее были очки, а в руках - газета.
Мы познакомились.
-А я вот, читаю, что в мире-то делается! – обращаясь ко мне, проворковала Ольга Михайловна. – Ты мне, Настя, скажи: куда это правительство Китая смотрит? Что это еще за контроль за рождаемостью?
Я удивленно пожала плечами. Ольга Михайловна, скорее, напоминала учительницу, чем гадалку.
-Бабушка у меня просвещенная, не смотри, что деревенская! – Наташка обняла старушку за плечи. – А у нас к тебе, бабуля, дело есть!
 Бабушка хитро прищурилась и посмотрела на нас сквозь очки.
-Что это вы затеяли, девчата, а? Образованные, вроде. А во всякие байки верите. Ты, Настя, тоже на биологическом?
Я опустила глаза и кивнула. Что-то напутала Наташка. Не может такая эрудированная женщина опуститься до ворожбы! Надежда на святочное гадание растаяла, как дым.
-Значит, ботанику должна хорошо знать. Ну-ка, ну-ка, пойдемте, покажу что-то!
Бабушка Оля сняла с крючка серую шаль, ловко обернула ее вокруг головы.
- Шубки-то накиньте, а то попростужаетесь!
Комнат в доме оказалось несколько. Мы прошли за Ольгой Михайловной через маленькую проходную комнатку со старинным зеркальным трюмо.
-Куда она нас ведет? – шепотом спросила я Наташку
-Как - куда? Гадать!
-Так она ж отказалась!
Наташка прыснула.
-Ты ничего не понимаешь! Это так положено! На словах нужно отказать!– обнадежила меня подруга.
Мы оказались в крохотной комнатушке, похожей на летнюю кухню. Мороз заледенил окошки узорами. Было холодно.
-Ната, голубушка, подсвечник подай-ка! – Бабушка открыла шкафчик, достала длинную желтоватую свечку.
Наташка чиркнула спичкой. Кухня осветилась. Почему-то запахло медом.
Вскоре на столе появились чистое полотенце, медная миска, и какой-то бесформенный кусок, похожий на пластилин.
-Гори, жижа, гори, в делах наших девкам помоги, - прошептала Ольга Михайловна, разминая, как скульптор, восковой кусок. Потом окунула его в миску с теплой водой и накрыла рушником.
Я пыталась согреть ледяные пальцы и с испугом наблюдала за происходящим.
-Что, Настя, - бодро обратилась ко мне старушка. – Страшно?
Я кивнула, втянув голову  в плечи.
-А ты пока травки посмотри, какие я летом насобирала. Чай, интересуешься?
Я подошла к шкафчику. На холщовых маленьких мешочках не было надписей. Понюхав некоторые их них, я определила душицу, шалфей, укроп.
-Ай, да девка! Укроп - это у меня больше для бати Натиного, Алексея. Уж больно раков с укропом он уважает!
Наташка улыбнулась.
В руках у Ольги Михайловны был небольшой кусок причудливо растекшегося воска.
-Мы про счастье мечтаем, а оно - около нас крутится. Раскрой руки - и поймаешь! – заговорила бабушка, не глядя на меня. – А то, что около чужого дома ходит- не наше. Не лови - всё пустым выйдет!
Ольга Михайловна повертела слепок.
-Видишь, Настя, - двое около тебя. Один – твой будет скоро. Другой – уйдет, как снег мартовский.
-А какой?! Какой мой будет?! – встрепенулась я.
Ольга Михайловна вздохнула.
-Прости, касатка, не тот, о котором ты слёзы льешь. Знаю, знаю, много о нем передумала!
Я посмотрела на Наташку.
Подруга развела руками: мол, я тут ни при чем!
- Я слышала, что можно…- Я покраснела, не зная, как произнести слово «приворожить».
- А-а, вот ты куда клонишь, девка?! – Ольга Михайловна посмотрела на меня серьезно. –Хочешь привязать к себе человека, пусть даже по большой любви?
Я, сгорая со стыда, кивнула.
-А давайте…Чаю попьем! …– Неожиданно предложила бабушка Оля. - У меня пироги поспели…
От этих слов моя последняя надежда рухнула. На глаза навернулись слезы. Зря я сюда приехала, зря!
Мы вернулись в натопленную горницу. Вскипел чайник. Я через силу жевала пирожок с курагой.
-Ты, Настёна, не обижайся на старуху, - заметила мой расстроенный вид Ольга Михайловна. – Я вам с Натой историю одну расскажу. А после ты мне сама скажешь: хочешь приворот делать или нет.
Я украдкой отерла слезу.
Наташка подлила мне чаю.
Бабушка Оля подошла к серванту, достала старую фотографию с поломанными краями.
- Вот, глядите: это отец мой, Михаил Алексеевич.
С пожелтевшей фотографии на нас с Наташкой посмотрел стройный кудрявый красавец в солдатской шинели.
- Служил он на Урале. Потом - вернулся в село. Привез, как полагается, всем подарки. Матери – красное ожерелье, а невесте, Любаве милой, - бирюзовые сережки…»
Внезапно погас свет. Дом погрузился в темноту.
-Отключили! Это у нас бывает…- бабуля встала из-за стола, взяла с печки свечу и зажгла ее. По комнате поплыл знакомый медовый аромат.
-Ты ничего не путаешь, бабуля? – вмешалась Наташка. - Прабабку, ты сказывала, звали Пелагеей?
Бабушка Оля вздохнула, перекрестилась, что-то зашептала, повернувшись к маленькой иконке в цветах.
Я укоризненно глянула на подругу.
-Нет, дитятко. Не перепутала я, Наталка. Была до Пелагеи, прабабушки твоей, у отца моего другая невеста. Царствие ей небесное…
Пристыженная Наташка замолчала. Я тоже положила голову на руки и приготовилась слушать рассказ далёкого наташкиного прадеда.



«Сам не знаю, отчего у нас с Любавой такая любовь вышла? Девка видная она была, женихи около нее всегда крутились.
Только я - как-то не замечал ее. А однажды - прошла она мимо, усмехнулась в полушалок – и прям как огнем меня опалило. Сердце заныло.
Уехал на службу – а сам не могу ни о чем думать, как только о ней, о Любавушке. Вернулся, как на крыльях. И  чем больше видел ее - тем больше мне она нравилась: скромна, мила, со всеми приветлива. Уж и свадьбу решили осенью справить, аккурат после жатвы.
Возвращался как-то я с сенокоса. Устал - смерть как! Но как подумаю о своей Любаве- так радость по всему телу разливается, увидеть ее хочется! Дай, думаю, заскочу к ней, хоть через забор, поговорить охота. А охота, как говорится - пуще неволи. Повернул я с дороги, и прямиком через Свиной хутор, напрямки. Вот и ее улица, в доме – окошки светятся.
Я – к забору. Вдруг собака как завоет! Я Дружку – фьють-фють! А он, поганый, воет и воет!
Смотрю - на лавочке, около калитки - силуэт девичий! Голову наклонила, что-то в корзинке перебирает. Вот она, моя Любава!  Ну, думаю, сейчас обрадую ее. Подбежал, на землю бухнулся, за колени обнял…И чувствую: словно камень могильный обнял: такая сырость от того живого тела исходит! Поднимаю лицо и виду: передо мной не моя Любовь, а чужая девица. Лицо сухое, бледное, один глаз на меня смотрит, другой- мне в плечо уставился. Губы у нее мелко-мелко затряслись. Вскрикнула она, корзинку схватила - и быстро побежала. Только босые пятки в темноте сверкали.
Сам не знаю, почему - рассмеялся я от всего этого. То ли от того, что чужой девке в объятья бросился, то ли от легкого испуга. Не знаю. Так стоял и, как дурак, смеялся вслед убегающей девке. Бил меня этот смех дикий, до коликов, пока в доме меня не услыхали. Любава выбежала, отец ее, мать. Насилу меня успокоили: воду пить не мог, от колик захлебывался.
Потом, как я рассказал все – отец Любавы  велел младшему сыну колодезной водой лавку окатить. Особливо то место, где девица сидела.
Не помню, как добрался домой. И первым делом решил у матери про странную девку расспросить.
-Так это Зарька Косая! Окстись, сынок! Беса не трожь- и он в дом не вхож! На кой сдалась она тебе?
Долго упрашивал я мать. Удалось узнать немного.
Оказалось, что пока я служил, в голодный  год приблудились к нашему селу мать с дочкой. Поселились в чужой брошенной избе на краю села. Мать у Зарьки, поговаривают, ведуньей была: бегали к ней и замужние, и девки. Травами лечила, и привораживала. Ни с кем дружбу не водила. За эти грехи и наказал бог ее ребенка. Зарька волчонком росла: нелюдимая, рыжая, глаза мутные - словно ржавь болотная. А к зиме - заболела Зарька. Перекинулась болезнь на голову, вздулись на голове шишки. Думали- помрет девчонка. Ан – нет, весною увидели ее на дворе. Худющая- скелет один, глазища большие, ввалившиеся, один глаз стал косить. А мать Зарьки- пропала! Выходила дочь – и исчезла, словно ее и не было!
А Зарька по селу до сих пор бродит, народ пугает. Говорят, глаз дурной у нее. На кого глянет- тому судьба тяжкая выпадает.
-Да может, мать, брешут люди всё? Ну, что она может сделать? Страшная она, как чёрт! И злая: замуж-то никто не берет…- Вымолвил я – и почувствовал новый приступ едкого смеха, который  стал сотрясать меня против воли.
Мать посмотрела на меня как-то странно. Полезла в сундук, достала маленький рушник ( в нем я узнал свое крестильное полотенце), отерла мне лицо. Смех мой начал постепенно стихать. Наползла какая-то дурманящая слабость. Не помня себя, я повалился в постель…
Наутро, отправившись чуть свет на покос, я скоро позабыл о странной девке и ее дурном глазе.
Через день Любава встретила меня нерадостная. Лицо заплаканное. Я ее и так пытал, и эдак. Наконец, сдалась она.
-Потеряла я подарок твой, сережку одну, бирюзовую. – И снова - в слезы.
-Тьфу! – говорю. – Эка мелочь! Какие вы, бабы, на бирюльки разные падкие! Куплю я тебе еще, не плачь, глупая.
Обнял я ее, еле успокоил милую мою. Сошлись мы на том, что куплю ей серьги точь-в точь такие же.
На другой день прибегает младший мой братишка Митька с улицы. Запыхался, кричит:
-Мишка, Мишка! Зарька Косая твой подарок любавкин носит!
-Что?!!
Шлёпнул я постреленыша по затылку. Подумал, грешным делом, что забавляется тот, узнав про мое «знакомство» со странной девкой.
-Истинный святой крест! – бормотал Митька, выпучив глаза и истово крестясь. – Что б мне сдохнуть! Видел своими глазами, как Зарька серьгу, ту, что ты подарил Любке, на себя нацепила…
-В одной серьге, что ли, видел ее? – я недоумевал.
Митька хлебнул со стола квасу, потом покосился на ржаную краюху, прикрытую хрусткой.
Я отломил кусок хлеба и подал брату.
-Она к колодцу пришла. – Жуя, рассказывал Митька. – Мы с Данькой и Киркой в кустах спрятались. Только притаились…
-Кур чужих ловили?- нахмурил я брови.
-Ну. Ладно, не буду про Зарьку рассказывать…- И мой братец повернул к выходу.
Я преградил ему дорогу. 
-Нет уж, давай, говори.
-А про кур не скажешь?
Я пообещал, что промолчу.
-Ну вот. Мы смотрим: Зарька идет за водой. Одно ведро поставила, другое - зацепила, наклонилась. И вдруг из-за пазухи у нее вывалилось…
-Что?!
-Да так, сначала я подумал: крестик. Потом гляжу: это камешки голубые на крючочке! А крючочек - к нитке привешен! И вдруг думаю: да это ж Мишка такие камни с гор уральских привез! Мамке - красные, Любаве - голубенькие…
-А ты не обознался, умник? – я недоверчиво посмотрел на жующего брата.
-От те крест! Она ведро вынула, камешки на пазуху запихала.
-И что?
-И ничего. Пошла себе. Воды много расплескала по дороге.
Я решил ничего не говорить Любаве про то, что серьга таким образом нашлась. Хотел сам проверить: не напутал ли чего брательник мой меньший.
И вечерком, ничего дома не сказавши, отправился я прямиком на край села, избегая встречных прохожих.
Покосившийся дом, в котором жила Зарька, врос одним углом в землю. На поломанном частоколе, заросшем диким пасленом и ожиной, сушились какие-то тряпицы.
Собаки у Зарьки не было. Ибо она возвестила бы лаем на всю округу, что под забором шастает незнакомый.
Окна не светились.
«Рано пришел», – чертыхнулся я. – «Наверное, летает еще где-то на своей метле!»
И снова ощутил, что клокочущий смех готов вырваться наружу диким хохотом. Я закашлялся,  с силой несколько раз вдохнул. Посмотрел на небо. Мрачная бледная луна язвительно усмехнулась мне. На реке протяжно закричала выпь. Я передернул плечами,  пытаясь стряхнуть липкий холодок страха, щекотавший лопатки.
И собрался уходить, как заметил на крыльце неровное пламя свечи. Кто-то спускался со ступенек. 
Темный силуэт, освещенный дрожащим огоньком, приближался. Я узнал Зарьку. Пламя свечи заливало восковой бледностью ее некрасивое лицо. Оглянувшись по сторонам, она вдруг повернулась ко мне спиной. И пошла к ветхой избушке, отдаленно напоминавшую баню.
Стараясь не шуметь, я пролез в дырку в заборе и притаился в лопухах.
Скрипнула трухлявая дверь, пропуская вперед Зарьку. Огонек свечи исчез. Я, изрядно поколов ноги о чертополох, пробрался к маленькому окошку с разбитым стеклом, влез на подоконник и заглянул во влажную темноту.
Из баньки тянуло теплом.
Мысль о том, что я собираюсь подсматривать за чужой девушкой в бане, неуемной дрожью колотила всё мое тело. Но я чувствовал, что не могу даже пошевелиться, не то, чтобы уйти.
Было слышно, как Зарька  пошуровала кочергой в маленькой печке. Красные дымящиеся угли осветили полусгнившую баню. Под потолком, на полках висели клочья паутины, валялись старые веники без листьев. Зарька выплеснула на угли кружку воды. В окошко пополз дымный пар. Вмиг стало темно. Защипало глаза. Проморгавшись, я увидел, что Зарька поставила свечу на подоконник и раздевается. Замерев от стыда и страха, я увидел, как была сброшена на пол ее шаль. Зарька стояла ко мне лицом, нагая и прекрасная. А на шее у нее была нитка с бирюзой!
Зарька медленно, как кошка, потянулась. Взяла ковш, который принесла с собой. И стала выливать в бочку дымящуюся жидкость. Ее губы шевелились в еле слышном шепоте. Но слов я разобрать не мог. Потом она взяла веник, опустила его в бочку и стала размешивать воду, проговаривая всё быстрее. Ее голос становился громче: я разобрал слова старой песни: «Плачет сосна одна на бережку».
Становилось душно. Голова моя закружилась, и я покрепче взялся за трухлявый наличник. Дерево хрустнуло, кусок наличника остался в моих руках. Зарька вздрогнула и оглянулась. Я потерял опору, качнулся и  полетел в бурьян.
Наверное, я шибко стукнулся головой, потому что пришел в себя не сразу. В ушах шумела песня про плачущую сосну. А перед глазами было женское лицо. То ли Любава, то ли Зарька склонилась надо мной.
«Уйди, напасть, через любовь не пропасть…» - Еле слышно шептали знакомые губы. А прямо перед глазами качалась, как маятник, бирюзовая серьга.
Окончательно пришел я в себя поздно ночью. Я лежал посреди Зарькиного огорода Голова уже не кружилась. Надо мною висело черное небо. Звезды тускло смотрели вниз. Поднимаясь, я обнаружил  внутри сжатого кулака…маленькую сережку. Ту самую, которая недавно покачивалась на шее у Зарьки. Сунув серьгу в карман, и покачиваясь, как пьяный, я поплелся домой.
Наутро меня ждало новое горе: заболела Любава.
-Еще вчера она была здорова! – жаловалась мне будущая теща. – Пошла вечером корову доить, вернулась - смурная какая-то. Я к ней – она молчит. Спать легла с курами. А ночью - жар у нее открылся.
Я оставил плачущую женщину в сенях и тихонько вошел в горницу. Любава лежала за занавеской на высокой кровати. Ее лицо, утопающее в подушках, горело. Она бредила, шевеля потрескавшимися губами. Пышные волосы разметались черными змеями. Воспаленные глаза то открывались, меча огненные стрелы, то закатывались.
Я испугался: такой Любаву я никогда не видел. Ласково провел рукой по волосам, заговорил с ней. Она не узнала меня. И, застонав, отвернула лицо. Я заметил, что в ее ушах нет сережек.
-Вот. Отдайте Любаве, когда поправится. – Я протянул матери найденную серьгу.
-Ой, любанькина! Нашел! Вот она обрадуется! – и мать засеменила в горницу.
-А где сыскал-то? – спросил отец Любавы, куривший на завалинке. – Девка обрыдалась, серьгу потерявши…
И я, сам не зная, зачем, сбивчиво рассказал историю с Зарькой и пропавшей серьгой.
Будущий тесть посмотрел на меня недоверчиво, затем вздохнул и перекрестился.
-Дурак ты, Михаил, тьфу ты, господи! Далась тебе эта Зарька кривая! Иль тебе Любки мало?
И, с досадой бросив цыгарку, тесть круто повернулся и зашел в дом.
Весь день я ругал себя, на чем свет стоит.
«Ну, кто меня за язык тянул?! Прям как черт дернул рассказать про Зарьку эту…»
Вечером, не раздеваясь, я упал в кровать и провалился в тяжелый сон.
Прокричали вторые петухи. Вслед за ними тишину мирного утра разорвал далекий истошный  женского крик.
Я подпрыгнул на кровати, потер глаза. Крик повторился. Он перешел в какой-то монотонной безудержный вой. По улице приближался конский топот. Всадник, круто спешившись около нашего дома, затарабанил кулаком в ворота. 
-Где он, убивец! Ах, Мишка! Я его своими руками! – громыхал под окнами знакомый голос любавиного отца.
-Окстись, Кузьмич! Ты что,  с ружьем-то? На охоту, что ль, собрался? – через занавеску я увидел, как на крыльце появилась мать.
-Где сын твой, душегуб, спрашиваю?! – Любавин отец держал в руках увесистый дровобик.
- А что случилось-то?
-Любанька померла! 
-Любушка?! – Мать охнула и, оседая на пол, схватилась за дверь.
Я, звериным чутьём сообразив, что произошло что-то страшное, машинально натянул штаны и бросился в сени, оттуда - во двор.
-Ах ты, гад! – Кузьмич, заметив меня, прицелился и выстрелил. Куры взметнулись вверх кудахчущей волной. Я успел скрыться за стеной сарая.
-Ну, Рябко, выручай, - трясущимися руками я оседлал коня.
Меня спасли буквально несколько минут. Я вывел коня через заднюю дверь, проскакал по любовно засаженному матерью огороду и махнул через невысокий плетень.
-Стой, убивец! Не уйдешь! – свистел в ушах ветер, подгоняемый угрозами разъяренного Кузьмича.
«Любаня умерла! Он сказал: «Умерла»! Или мне послышалось?! Зачем он гонится за мной? Что случилось?! Случилось-то что?!– мысли скакали у меня  в голове, вплетаясь в бешенный галоп.
Кузьмич снова выстрелил. Мелкая дробь больно ужалила коня, пришпорив его еще сильнее. Рябко понесло. Болтаясь на спине обезумевшего коня, я отчетливо осознал приближение собственной смерти.
-«Разо-бьемся! Разо-бьемся!» – я натянул до предела поводья, стараясь образумить Рябко. 
Мы промчались по главной дороге села, затем - мимо реки. Встречные шарахались в стороны, завидев мое перекошенное от ужаса лицо. 
Через некоторое время безумной скачки я осознал, что Рябко несет меня по кругу. Кузьмич отстал. Мы снова промчались мимо моего дома. Мелькнуло бледные лица матери и Митьки. Брат что-то кричал мне вслед.
Конь несся прямо к дому Любавы. Около ее дома, несмотря на ранний час, стояла толпа народа. Побелевшую мать Любавы поддерживал под руки сын, Гришка. Второй мой свояк, Тимофей, садился на коня.
-Вот он, голубчик! Сам в руки идет! – Крикнул Тимофей. Его конь нетерпеливо заплясал. Толпа, увидев меня, закачалась и заохала, расступаясь. Парень поднял дробовик…
Грянул выстрел. Я прильнул к шее коня, чувствуя, как дробь огненными стрелами пронзает тело.
Рябко мчался вперед, не разбирая дороги. Проскакали через село. Нас догоняли с криками и улюлюканьем.
Впереди была река. А в стороне - одинокая избушка Зарьки.
«Один конец! Уж лучше  - в речку,  с кручи. – решил я. – Поймают ведь– порвут на куски!»
Но Рябко не слушал: он несся прямиком к дому Зарьки. Около забора я заметил ее белую косынку. Маленькая хозяйка заброшенного дома стояла у частокола, словно ожидая моего появления. Через несколько минут я должен был поравняться с Зарькой... Тут она неожиданно сделала шаг навстречу и махнула рукой. Не мне, а моим преследователям. 
-Уходи, слышишь! – крикнул я вслед Зарьке. – Затопчут!
Рябко  уносил меня дальше.
Я оглянулся. Что-то произошло! Жеребцы под Любавиными родственниками храпели,  фыркая пеной, становились на дыбки, сопротивлялись и плясали на месте, не желая двигаться вперед. Зарька стояла у калитки, как статуя. Сплёвывая и чертыхаясь, сыновья Кузьмича повернули обратно.
Галоп моего коня постепенно перешел в мягкий аллюр.
Не понимая, чем обязан чудесному избавлению, я повернул лошадь к дому моей спасительницы.
Но, завидев мое приближение, поспешила укрыться. Потоптавшись на коне около забора, я не решился войти. Посмотрел на полуразвалившуюся баньку, заросший сорняками огород… И вдруг увидел на земле, там, где стояла Зарька, рассыпанные сухие красновато-серые корешки. Я спешился, поднял один из них. От него исходил едва уловимый пряный запах, немного едкий запах. Я сунул причудливый корешок за пазуху»…


Маленькая свечка, потрескивая всё чаще, догорала. Бабушка вздохнула, встала, с трудом подошла к печке. Достала маленький мешочек, понюхала.
-Вот он, дягиль. По-народному он зовется коровником, или дикой зарей.
-Тот самый?! – воскликнула Наташка, щупая мешочек.
-Нет, - улыбнулась бабушка. – Другой, конечно. Ведь столько лет прошло! Но сила в нем – всё та же. Удивительная сила,  способная повернуть обратно коней.
-А что стало с Мишкой, то есть,  с отцом вашим? – вмешалась я.
-Да! И отчего умерла Любава? – поддержала меня Наташка.
Бабушка вздохнула, положила мешочек к другим травам и вернулась к нам.
-Любава? А про Зарьку что не спросите?
Мы переглянулись.
- А может, до завтра, девоньки? Время-то нынче темное…
-Да! И с Зарькой-то что стало?- это уже мы спросили хором.
-Ладно, доскажу. – Бабушка заправила выбившуюся седую прядь под платок.

 
«Отец мой долго переживал после этой истории. Оказалось-то что! Мать Любавина как сережку-то дочери вдела – так и скончалась она враз! Подумали, что Зарька Косая порчу на серьгу навела, а Мишка – передал ее. Поэтому и гнались они за ним всей семьей.
После похорон Любавы семья ее собралась в одночасье, и переехала. Сказывали, за триста верст куда-то.
А Зарька Косая исчезла. Словно почувствовала, что деревенские собрались ее в речке топить. Исчезла, как и ее мать, словно растворилась. И не было ее вовсе.
А отец долго бобылем ходил.
Пока однажды не кинулась в ноги к его матери Любавина подружка, Сонька. Просила облегчить душу. Мол, Любава по ночам приходит…
Бабка моя, царствие ей Небесное, – слово за слово - выпытала у Соньки такую историю...
Аккурат перед Мишкиной службой, Сонька с Любавой пошли к ведунье, зарькиной матери. Любава просила сделать заговор ей на Михаила. Уж очень ей люб парень был. Гадалка вначале отказалась, плохую судьбу предвещала Любаве. Но та не поверила, на своем настояла. 
Знала ли об этом Зарька? Не знаю. Пыталась ли отворожить отца? Могу только догадываться».
- А теперь – спать ложитесь! – неожиданно скомандовала Ольга Михайловна. - Здесь, у меня. На печке. Там постелено.
Бабушка задула огарок. В комнате был белый полумрак. Это светились белые барханы снега под окнами.  В полутьме добрались мы до своей постели, разделись и юркнули под одеяло.
-Бабуль! – позвала Наташка. 
-Что, Наталка? – отозвалась бабушка.
-А как же мать твоя, Пелагея? Ну, как с ней дедушка познакомился?
-Как-как. Как все. Увидел и полюбил. Спите, девки!
-Я видела прабабку на фото. – Зашептала мне Наташка. - Ты знаешь, она такая страшненькая  была: косы рыжие, глаз немного косил.
-Ну-у, такой красавец - женился на дурнушке? – удивилась я.
-Девицы-красавицы! Довольно шептать! Ты, Настя, главное сказала? – обратилась бабушка ко мне.
-Нет, - подала я голос. – А что?
«Ложусь на новом месте, приснись жених невесте!» – отозвалась Ольга Михайловна сонным голосом.
Наташка прыснула. Обнявшись и согревшись, мы скоро заснули.


Больше мне не довелось бывать у Наташки на святки. Да и не гадала я вовсе. Потому как вскоре вышла замуж за того, которого разглядела на воске бабушка Оля. А тот, о котором я так долго переживала, ушел навсегда из моей жизни.
В год, когда я вышла замуж, Ольга Михайловна умерла от скоротечного воспаления лёгких.
Летом мы с Наташкой решили ее проведать. Деревенское кладбище, заросшее чертополохом и душистым горошком, было мирным и спокойным.
-Смотри, смотри! – вскрикнула Наташка. И показала на заросли около кладбищенского забора.
-Что?! – испугалась я.
-Вот она, дикая заря!
Это был очень высокий цветок. На толстом, с краснинкой стебле, качались полушария зелено-белых соцветий.
- По-научному  - ангелика называется, Angelica archangelica: святое, ангельское растение.
Тяжелые шмели, одурманенные медвяным запахом  дикой зари, то скрывались, то кружили над пушистыми зонтиками.
А целебные корни «дикая заря» прятала в земле от посторонних глаз.
Земля… Когда-то она приняла к себе тела Любавы и Пелагеи, Тимофея и Михаила. Теперь – здесь спит вечным сном его дочь, Ольга Михайловна.
Где покоится дикая Зарька - никто не ведает.
Всех примирила Земля.
И теперь хранит людские тайны.