Митька. В соавторстве с Ивакиным А. Г
-Дядь, а дядь! - подергал он идущего по обочине красноармейца с повозкой на голове. - Чего это все гудит, а?
-Немец гудит, - мрачно ответил боец. - Самолет ихний. 'Рама' называется.
-А почему 'Рама'? - полюбопытствовал Митька.
-Потому что на раму оконную похож...
-А почему его не собьют?
-Высоко, зараза летает... - боец сплюнул черной слюной. - Из винтовки не сшибить. А самолеты не летают наши.
-А почему...
-Почему, почему! - рассердился боец. - Я откудова знаю?
И прибавил шаг, чтобы отвязаться от пацана и обогнать плетущееся стадо.
Митька снова посмотрел в небо. И не увидел самолет, похожий на оконную рану.
-Митька, окаянный, следи за коровами! Пеструшка опять стоит! - закричала ему мать.
Колхозное стадо бабы и Митька гнали уже четвертый день. В селе мужиков-то не осталось. Забрали всех еще в первые дни войны. И тятьку забрали. Митька попросил, чтобы он привез сыну немецкую каску с войны. Отец улыбнулся. Но, почему-то, грустно улыбнулся. И погладил жесткой крестьянской ладонью вихры одиннадцатилетнего сына. И ушел с немцами воевать. Даже два письма написал. Что пока, мол, в запасе стоят. И все, мол, хорошо. Думает к урожаю вернется.
Но приходило время уборки, а отца все не было. И войне конца края не было. Сводки они всем колхозом у сельсовета слушали. И сводки были 'все хужее и хужее'. Допризывная молодежь в конце июля отправилась с лопатами копать противотанковые рвы и окопы.
А потом приехал в село уполномоченный и приказал колхозное стадо 'вакуировать'.
Митька сначала думал, что резать будут, но потом узнал, что 'вакуация' это когда надо в соседнюю область коров перегнать.
Дома оставили на стариков, старух и детей. Митьку вот матери не с кем оставить было. Взяла с собой.
Вот уже четвертый день они от зари до зари шагали и шагали на восток. Вечерами доили коров и раздавали солдатам, которые шли то на запад, то на восток. Туда веселые, обратно измученные.
Митька хвостанул хворостиной по задним ногам Пеструхи - самой ленивой коровы в стаде, норовившей то пожевать, то полежать.
Та недовольно замычала, затрясла рогастой башкой, но Митька коров не боялся. Козы те да, бодливые. А корова что...
Дорога тихонечко пошла под уклон. Митька понял, что скоро переправа. А там, за рекой, уже другая область. Пришли, можно сказать.
Внезапно стадо стало останавливаться. Впереди кто-то закричал, заругался. Митька, любопытный как все мальчишки, помчался вперед, посмотреть - что там случилось.
И увидел самого настоящего танкиста. В шлеме танкистском. Шлем - это была тайная мечта Митьки. Впрочем, наверное, пацанов всей страны.
Правда, танка не было. А был мотоцикл с коляской.
Танкист ругался с матерью:
-Убирай свой мясокомбинат с дороги! Сейчас танки пойдут!
-Да куда ж я уберу-то, мы, сейчас спустимся да переправимся, делов-то...
А убирать, и впрямь было некуда. С правой стороны стал шириться овраг, с левой - колосилось пшеничное поле. Крестьянка даже подумать не могла о том, чтобы загнать коров на пшеницу.
-Убирай, свое стадо, кому говорю! - танкист вдруг перешел на визг. Его аж затрясло от злости, а на носу выросла капелька пота. - У меня же приказ!
-Да подождут твои танки! - топнула ногой мать.
Вдруг танкист, трясущимися руками, выдернул из кобуры наган.
Митька испугался, что он сейчас убьет мать, но танкист вдруг вставил наган в ухо ближайшей корове и выстрелил.
Зорька удивленно мукнула, а потом упала на передние ноги, подогнув колени, после чего упала на бок и стала дергать ногами.
Мать завизжала, схватившись за щеки, а потом отскочила в сторону. Танкист же выхватил из мотоциклетной коляски автомат и дал несколько очередей в воздух.
Коровы, хотя и привыкли к суматохе нескольких дней, но стрельбы испугались и бросились в разные стороны. Большинство в поле. А две, в том числе и Пеструшка, упали в овраг. И закричали. Ни разу не слышали, как кричат коровы, когда им больно?
Митька и бабы забегали, лупя коров хворостинами и пытаясь согнать их в кучу.
А из-за поворота показался первый танк. Мотоциклист бросил автомат в коляску, прыгнул в седло и помчался вперед.
Митька ни разу не видел настоящих танков. Только в кино. Поэтому даже встал, как вкопанный и разинул рот.
Грозные машины выскакивали одна за другой. Гремя моторами, скрипя какими-то танковыми суставами, лязгая гусеницами. Митька насчитал целых семь штук.
И перемешивали Зорьку с пылью, разбрызгивая кровавые ошметки из-под гусениц. Крестьянский мальчик привык к крови - чай, не одной курице отец башки рубил и не одну свинью свежевал. Но сейчас, почему-то, Митьке стало плохо. Он отбежал в сторону, пытаясь глотнуть чистого воздуха, не перемешенного с пылью и гарью.
Отбежал и споткнулся, сунувшись лицом в колючую пшеницу.
Наверное, это его и спасло.
Потому как первая бомба упала совсем рядом. Земля подпрыгнула вместе с мальчиком. Что-то засвистело рядом. А потом завыло, загрохотало, затрещало.
Митька даже не пытался посмотреть, что происходит. Он обхватил голову руками и орал:
-Мама! Мама! Мамочка!
Противно пахло кислым. И сладким. Будто парным мясом.
А потом все закончилось. В небе еще что-то повыло, а потом и вой сошел на нет.
Митька осторожно приподнялся. Где-то кричали и стонали, но все звуки прорывались словно через вату. Мальчик встал на четвереньки, мотая гудящей головой. А потом встал во весь рост.
Пшеница горела. Горели все семь танков - с сорванными башнями, перевернутые набок. Рядом с танками горела земля. Черно-багровый дым поднимался к белому небу августа.
Все было изрыто воронками - то там-то тут белели и чернели порванные туши коров и изломанные тела людей.
Митька побежал, глотая слезы, искать мать. Он подбегал к одному телу, к другому, к третьему...
Матери не было. Нигде не было.
Он отчаянно оглянулся, ища помощи, но никто из выживших не обращал на него внимания. Какие-то люди бродили туда-сюда, екоторые вставали и снова падали. Вдруг из черного дыма, шатаясь как пьяный, вышел тот танкист, застреливший Зорьку. Он был без шлема, без мотоцикла, без автомата. Из носа и ушей стекала кровь. Он подошел к Митьке. Пацан вздрогнул - зрачки у танкиста были широкие-широкие.
-Видал, - хрипло засмеялся танкист. - В строю лежат советские танкисты. Вот так и щелкают и щелкают сверху. Как на полигоне...
А потом он сел обхватил голову, замычал и стал качаться из стороны в сторону. Это его мычание было еще страшнее, чем безумные глаза.
Митька не выдержал и побежал от танкиста и опять закричал:
-Мама! Мамаааа!
И споткнулся об нее.
Мать лежала на спине. И смотрела в небо. Он затряс ее за плечи, закричал еще громче, рыдая и всхлипывая.
Мама не отзывалась.
Он вцепился ей в холодеющую руку и продолжал кричать, звать ее.
А потом что-то вдруг щелкнуло внутри и сердце вымерзло. Он встал и пошел к танкисту.
-Дядя, помогите маму похоронить!
Танкист поднял голову:
-Похоронить, да. Всех нас надо хоронить. Всех!
Потом вытащил наган. Митька отпрыгнул. Танкист быстрым движением приставил дуло к виску и выстрелил. Тело его мешком свалилось под придорожную березу.
А потом Митька хоронил маму.
Он долго тащил ее за ноги к ближайшей воронке, из которой вился синенький дымок. Потом еще дольше пытался устроить ее на дне, чтобы маме было удобнее лежать. Но никак не получалось. Воронка - это ж не могила. Тогда он, упыхтевшись, положил ее набок и свернул калачиком. Митька сам любил калачиком спать. Маме должно понравится.
А потом, до самого вечера, закидывал воронку землей. Сначала руками. Затем, набирая землю в рубашку.
Постепенно затихли стоны людей и коров. По дороге вновь стали идти красноармейцы и беженцы, снова заездили машины. Никто не обращал внимания на мальчишку, засыпающего воронку от стакилограммовой бомбы. У всех были свои беды, свое горе...
Вдруг из толпы людей к Митьке подошли пятеро красноармейцев с командиром.
-Кого хоронишь?
-Мать... - еле слышно ответил Митька, растирая грязь по потному лицу.
Бойцы, без команды, сняли вещмешки и винтовки, взялись за лопатки. Работа пошла сноровистей. Они оформили холмик, а потом, похлопав парня и протянув ему пол-краюхи хлеба, отправились по своим военным делам.
А когда он закончил - спустился к переправе и уселся у обрывистого берега.
Совершенно бездумно, он жевал хлеб, не чувствуя вкуса. Потом запил водой из реки.
А потом провалился в черный омут сна.
Проснулся с первыми лучами солнца. Долго смотрел на суету переправы. И пошел домой. Вдоль дороги, навстречу толпам беженцев.
В полдень присел отдохнуть, вдыхая одуряющие запахи чабреца и ромашки.
Война. Немцы напали. Митька лежал и думал. Чего это они немцы Советскому Союзу войну объявили. Сорванный пучок дикого щавеля, лежал рядом.
И тут увидел их.
Немцев.
Он испуганно глядел на приближающихся с оружием солдат.
Они были уже так близко, что можно было разглядеть осунувшиеся небритые лица. Немцы шагали, горланя свои песни. А беженцы разбегались в разные стороны. Немцы на них внимания не обращали, просто шли дальше.
-Карош малчик, - склонился над Митькой солдат в сером мундире, потрепал его по щеке. Митька резко отдернув голову, посмотрел на немца, глазами затравленной собаки. Улыбающееся лицо с голубыми глазами.
-Шакалад ешь мальчик - немец вытащил что-то в блестящей обертке и сунул в руку оторопевшему мальчишке.
Немец еще шире улыбнулся ему и зашагал дальше. В сторону переправы.
А Митька со всех ног бросился в сторону леса. Уже там, в кустах споткнулся и упал, ткнувшись головой во что-то мягкое.
-Уй, блин! - воскликнуло мягкое.
Митька приподнял голову. Перед ним, морщась и держась за живот стоял красноармеец с винтовкой на плече.
-Ты чего носишься, как угорелый?
-Так немцы же! - воскликнул Митька
-Вижу... Откуда, парень?
-С Мурилихи, коров вакуировали. А у реки под бомбежку попали. Всех поубивало. Я вот остался. Мамку схоронил... - И Митька снова скривился, собираясь зареветь.
Красноармеец тоже поморщился.
-Война, сучье семя... Идешь-то куда?
-Домой...
-Дома-то кто есть?
-Никого... Тятьку в армию забрали...
Красноармеец кивнул. А потом добавил:
-Ничего... Мы еще вернемся. И за мамку твою отомстим. Веришь?
Митька кивнул.
-Беги домой...
-А вы?
-А я еще повоюю немного... Беги давай!
Свидетельство о публикации №210030700896