День, когда я разлюбила тебя

В тот день, когда я разлюбила тебя, мне было очень плохо. Меня мучило глубочайшее похмелье, которое полностью обездвижило и обесцветило меня. Я была в Петербурге, и к моему и без того плачевному состоянию добавлялась еще перспектива перелета в Москву. Я сидела в аэропорту Пулково и боролась с тошнотой. На ногах - ковбойские сапоги, щедро испачканные во время прогулки по зимнему Заливу, длинная кофта, которую с утра негде было погладить, волосы еще пахнут развратом и дымом от кальяна. На голове - дежурная "бубочка" - первый признак бессонной ночи и полного безразличия к внешнему виду. Я была энергетически мертва и равнодушна ко всему. При взгляде на предметы мне казалось, что все имеет привкус текилы. Хотелось только одного - оказаться дома и заснуть.

В моем облике была только одна безупречная деталь - моя дорожная сумка. Прекрасный шоколадный Samsonite, который я самозабвенно полюбила, увидев в витрине магазина и который ты подарил мне на день рождения. Сумка была красивой, изысканной и в отличие от моих сапог и волос - чистой. Из бокового кармана выглядывали учебники французского. Я думала, что уехав по делам в Петербург, я по вечерам не буду занята ничем особенным и смогу немного позаниматься перед тестом.

Я звонила по телефону в московские службы такси. По всем номерам было занято. Я понимала, что что-то делаю не так, но не могла понять, что именно. Некоторое количество людей, зарегистрированных на мой рейс, сидело вместе со мной в небольшом зале перед входом в зону вылета. Проход был еще закрыт, люди просто накапливались и ждали. Я устало обвела глазами заполненные ряды сидений вдоль стен.

Он сидел наискосок от меня, направо. Безупречный. Как будто бы одетый во все новое, только что купленное и снятое с вешалок. Почему к некоторым людям не липнет грязь и пыль, не пачкается обувь и не рвутся карманы на куртке? На нем были светлые джинсы, стильные ботинки, свитер и - внимание! - о да, шарф. Мой фетиш. Моя любовь. Когда я увидела его шарф, который был омерзительно элегантно повязан, мне на мгновение стало больно в груди. Я отвела глаза, и еще секунду видела его сидящую фигуру боковым зрением. Блондин, среднего роста, хорош собой, модно подстрижен. И, мать его, - в шарфе.

Я по-прежнему не могла дозвониться в службу такси. Мысль о том, чтобы ты забрал меня из аэропорта, в силу крайнего эмоционального истощения, не отозвалась каким-то особым внутренним протестом. Просто лицо слегка тронула гримаса усталой брезгливости.

Девушка в плотно облегающей униформе открыла проход в зал вылета и начала проверять билеты. Люди построились в очередь. Мысль о долгом стоянии на ногах без дополнительной опоры вызвала новый приступ тошноты. Я поморщилась как от боли. Пропустив вперед всех соседей, мы с ним остались вдвоем. Я встала и пошла к девушке в униформе. Он тоже направился к ней, и, оказавшись у стойки раньше, жестом пригласил меня пройти вперед.

Предположение, что он, возможно, ждал меня, показалась нелепым. Я даже слегка тряхнула головой. И прошла вперед. Он прошел следом и больше не проявил никаких признаков интереса.

Мне надо было в туалет.

Из зеркала на меня смотрело белое, совершенно обескровленное лицо. Отсутствие макияжа делало мои брови и ресницы невидимыми. Но глаза смотрели остро и как всегда немного с издёвкой. Я вспомнила, как мы однажды стояли вот так же в туалете перед зеркалом, после того как пошатываясь, вышли из одной кабины. Смотрели на свое отражение и вдруг оба начали хохотать. Мы смеялись до слез, как ненормальные. В туалет пытались зайти люди, но видя наше безумие, тут же захлопывали дверь.
От этого воспоминания я зажмурилась. Ресницы намокли, и захотелось курить.
Я бросила почти семь лет назад. Меня давно не тянуло, но захотелось сделать что-то нервное и отвлекающее.

Когда я вернулась из туалета, он сидел где-то в центре зала и читал журнал.

Я получила смс от подруги: «набирай код Москвы». Ну конечно! Я звонила в службу такси со своего московского телефона, набирая прямой номер. Я забыла, что я в роуминге.
Я набрала нужный номер еще раз. Девушка из Такси-Бутово сразу отозвалась. И попросила подождать на линии.

Я ждала.

Нас пригласили на посадку.

Я встала, подхватила свободной рукой сумку и пошла к выходу. Очереди не было, все быстро проходили на улицу, которую за последний час, ни с того ни с сего, полностью завалило снегом. Он продолжал крупными невесомыми лоскутами ложиться на все вокруг, на мою голову, на бубочку и болтающийся на шее без формы и логики шарф. Обычно параноидально защищающая прическу от любых признаков осадков, я с наслаждением подставила лицо снегу. Он прикасался к коже легкой, головокружительной прохладой.

Девушка из Такси-Бутово ответила, когда мы подходили к трапу. Я стояла, разумеется, в самом конце - сил для проявления активной жизненной позиции не было. Он стоял рядом, мы замыкали очередь. Когда я называла номер рейса и время прилета, он подошел ко мне и, молча, взял сумку у меня из рук. Я запнулась на полуслове и посмотрела на него, открыв рот. Я покорно разжала ладонь и сказала девушке из Такси-Бутово: «спасибо».
Она переспросила: «что?»
Это я не вам...

В самолете мы нашли мое место, и он положил сумку в багажный отсек. Я по-прежнему была слегка ошарашена и не знала, как реагировать. Он ничего не говорил, не сделал попытки сесть рядом со мной, хотя салон был наполовину пуст. Просто поставил сумку на полку и занял свое место в полутора метрах наискосок от меня. Я села у стены, рядом с круглой застекленной дыркой в заснеженный Питер. Открыла книгу и уставилась в иллюминатор. Я не могла объемно, по-настоящему обдумать эту историю. Я была не в лучшей форме для подобной аналитики. К тому же в голове обрывками, как куски мяса, застрявшие в зубах, то и дело попадались мысли о тебе.

Я смотрела, как по взлетной полосе снуют какие-то люди - снегопад был обильным и неожиданным - и меня это убаюкивало.

Вылет отложили на полтора часа. Я могла бы уже быть в Москве, на пути домой, но самолет только начинал предупредительно гудеть.

В полете мне удалось почитать. Мужчина, сидевший через сиденье от меня, источал сильнейший аромат чеснока и был сильно чем-то обеспокоен. Сразу после посадки он первым включил мобильный и разговаривая на ходу, начал активно пробираться к выходу. Я, по традиции, не стала торопиться. Он, тоже. Когда мужчина-чеснок забирал свою сумку с полки, оттуда полетели какие-то блокноты, записи и остались лежать на сиденьях и на полу. Надо же было так покидать свои вещи, - подумала и поднялась со своего места. Он встал и направился к моему багажному отсеку. Достал мою сумку, и я поняла, что это за блокноты разлетелись по всему салону. Я принялась собирать свой французский по рядам. Он помогал, а потом терпеливо ждал, пока я снова все упакую. Не проронив ни слова. Когда я собрала сумку, он подхватил ее, кивнул в сторону выхода и сказал одно слово:
- Вперед!
Я подчинилась его команде, как звуку волшебной флейты и пошла за ним к выходу. Мы прошли по рукаву и оказались в здании аэропорта.
Я позвонила таксисту. Он сказал, что ждет меня у подъезда №4. Это было на другом конце мира.
Мы шли по пустынным холлам Домодедово и молчали. Кажется, ничего более странного со мной никогда не происходило. Мое состояние можно было бы описать как изумление, если бы я была сегодня на него способна. Безупречный он и чудовищная я составляли композицию столь же невероятную, сколь и трогательную. Где-то в глубине меня предпринимались попытки осознать и интерпретировать происходящее, но им было не суждено осуществиться.

И тут он заговорил...

Ну не то чтобы у нас завязался оживленный разговор, но он спросил меня:
- Вы в Москву домой или в гости?
Я растерялась, уже второй раз за сегодня.
- Домой, - ответила я, и удовольствие, сопровождавшее мысль о теплой ванне и мягкой постели, отозвалось во мне тягучей болью. - А вы?
- Я в гости. К друзьям.
И прежде, чем я успела лихорадочно придумать что-то для продолжения беседы, он сказал:
- Как вам понравилось в Питере?
Этот вопрос странным образом воспламенил во мне самые мучительные воспоминания: веселое начало в Молли'с, танцы на барной стойке в "Иксах", пристальный взгляд Белой Рубашки из глубины зала, много текилы, утро в гостинице, обильный снегопад и похмелье, накрывшее меня плотным покрывалом отстраненности.

- Мне понравилось в Питере, - сказала я, глядя в темноту гигантских окон. В Москве было серо, сумрачно, очень неприветливо. – Но я рада вернуться домой.

И мы снова шли молча. И от того, что мы нарушили царившее до этого молчание, сделалось еще более неловко. Казалось, что теперь обязательно надо что-то говорить. В холле, по которому мы шагали, по-прежнему не было ни души. Я даже не знала, что в Домодедово бывает так пустынно.

Но когда мы вошли в зону вылета, аэропорт стал похож сам на себя – кругом были люди, пассажиры и служащие, звучали объявления, происходила неторопливая суета.

Я увидела выход №4, за которым меня ждало такси. Мы двинулись к нему, и на секунду сжалось внутри два сердечных желудочка. Задержались чуть больше положенного – я не успела этого подумать, но причина была в том, что такси означало конец тому, у чего и названия-то нет. Неловкость и необъяснимость не отменяли откровения этой удивительной микро-близости. Сто лет никто не брал у меня из рук сумку. Сто лет никто не командовал, что мне делать. Когда папа растил меня сильной девочкой, он, конечно, не мог предвидеть безысходную самодостаточность моего будущего.

Я шла рядом с ним, эти последние метры и из последних сил своего опустошенного организма, была счастлива каким-то микро-счастьем. Хотя тогда я этого не понимала. Тогда я искала такси.
Мы вышли на улицу и снова попали в мир тишины и безмолвия. Перед входом не было никого – ни людей, ни машин. Я снова позвонила таксисту. Он уверял, что стоит прямо перед четвертым выходом в машине с включенной аварийкой. Ни с включенной, ни с выключенной аварийкой машин у выхода не было. Я начала злиться.

Он стоял рядом, слушая мой разговор и внимательно осматриваясь по сторонам. Затем повернулся ко мне и сказал: - Туда! И повел меня в сторону стоящих вдалеке автомобилей. Среди них был мужчина, который в эту секунду говорил со мной по телефону и пытался объяснить, где он находится – мой таксист.

Мы подошли к машине. Он отрыл багажник и деловито осмотрел его. По-видимому, счел его недостойным моего безупречного багажа и поставил сумку на заднее сиденье. Я стояла у открытой дверцы автомобиля и с легким отупением не понимала, что делать дальше.

Ах, ну да. Надо сесть внутрь.
 
Больше всего в жизни я боюсь неловких ситуаций. Поэтому неловкие ситуации, появление которых можно предсказать, я стараюсь опередить, поставив на их пути непреодолимый барьер из какого-нибудь поспешного «Ну, пока. Хорошего вечера».

Я повернулась к нему и наткнулась на его взгляд – глаза синие, холодные, дружелюбные.

Я до сих пор не могу вспомнить, кто сказал это первое «Пока».
Но мы попрощались.

«Хорошего вечера».
«Приятного времени в гостях».

Дверца захлопнулась, такси тронулось с места. Уже выехав за шлагбаум, я поняла, что даже не спросила, как его зовут.

Впрочем, он тоже…

С тех пор я никогда больше не думала о тебе.
Вспоминала – да. Наткнувшись на твою ложку, объявленную неприкосновенной для остальных, получив от тебя смс в новогоднюю  ночь, услышав где-нибудь мелодию, эксклюзивно установленную на твои звонки.
Вспоминала – да. Но не думала. Больше не думала о тебе.

А о нем я иногда вспоминаю и думаю до сих пор. Иногда пытаюсь угадать его имя… Хочу, чтобы он когда-нибудь увидел меня красивой. И чтобы когда-нибудь назвал меня по имени… мне кажется, оно бы ему понравилось…