Иеремия из Альбуркерке

Я захлопнул лаптоп, выругался и повалился на кровать. Еще одно издательство ответило отказом. Еще один рассказ можно отложить в стол и надеяться на то, что однажды, может быть через пару лет, после того, как я издам что-нибудь другое, примут и этот рассказ. И десяток других.

Я громко чертыхнулся и в который раз пообещал себе больше никогда не писать. Одно из тех обещаний, которые никогда не соблюдаешь. Вроде того, как проснуться с раздирающим на куски похмельем и пообещать себе, что никогда больше не будешь пить.

Громко втянул носом воздух, запустил руку под кровать и нащупал там пачку сигарет, которую забросил туда вчера в попытке снова бросить курить.

В окне виднелся испанский городок Альбуркерке, в который я за каким-то чертом поперся. Неделю назад я приехал в Португалию, чтобы, наконец, воплотить в жизнь свою мечту. Или две. Посмотреть на Лиссабон и выпить вино верде. А пару дней назад решил, что можно заодно и в Испанию заглянуть. Все равно недалеко. Бадахос как раз граничит с Португалией. Другое дело, что денег у меня оставалось почти впритирку на дорогу до Лиссабона и билет домой. 

А затем, один за другим начали приходить ответы от издателей. И штука в том, что они, ведь, обычно и не отвечают, если им не нравится, а тут вдруг все решили изменить своей привычке и каждый из них писал, мол, да, получили, ознакомились, но, к сожалению, вынуждены сообщить, что... Проклятье.

Денег, собственно, пять минут назад было столько же, сколько и сейчас, но очередной отказ заставил задуматься о том, а тем ли я вообще занимаюсь. Я посмотрел на свои руки и выпустил густое облако дыма под потолок.

Я покосился на небольшой обшарпанный холодильник, стоявший в углу. Поперекатывал пришедшую в голову мысль из одного уголка рта в другой, выдул еще одно облако дыма и попытался вспомнить гостиничные цены. Решившись, я медленно подошел к холодильнику — робкий неудавшийся писатель, — открыл дверцу и обнаружил, что холодильник по какой-то странной причине забит безалкогольными напитками и ерундой, вроде пакетиков с орешками. Сигарета огорченно зашипела, а я накинул рубашку и вышел в жару.

Прошел по проспекту Аурелио Кабрера, свернул на улицу дель Фосо, почувствовал, как взмокли подмышки и решил, что пора бросить где-нибудь якорь. Напоролся на трактир, или таверну, или бар, или как он там называется. Зашел в прохладное помещение, осмотрелся по сторонам — добротные деревянные столы, посетителей не так много, так ведь еще и не вечер. Бармен — тучный мужчина с забавными усами. Я нерешительно помялся и подошел к нему — ни дать, ни взять  неподготовившийся школьник, которого вызвали к доске.

— Ола. Уна сервеза пор фавор.

И выпил залпом кружку густого янтарного пива.

— Уна мас. Пронтаменте.
— Похоже, что кто-то хочет надраться...

Со мной заговорил один из мужчин за барной стойкой. Не по-русски, конечно, но ведь сейчас почти каждый знает английский, эка невидаль. Я кивнул, а он молча пододвинул мне свою рюмку.

— Попробуй вот это.

Я громко выдохнул и хлопнул рюмку залпом. Приятный сладковатый привкус. Бармен смотрел на меня огромными глазами, мужчина, угостивший меня — заливисто смеялся.

— Дурак, амонтильядо так не пьют. Смотри.

Он сказал бармену, чтобы тот налил еще две рюмки. Взял одну из них, поднес к губам и сделал маленький, отрывистый глоток.

— И так эту рюмку пьют час.
— А если им хочется напиться?
— Они заказывают несколько рюмок и сидят три часа, — он рассмеялся.

Я пожал плечами и выпил вторую рюмку залпом. Бармен рассмеялся. Мужчина покрутил пальцем у виска.

— Ступидо, — и сделал маленький глоток из рюмки.
— «Ступидо», не «ступидо» — это мы потом разберемся, — тихо пробурчал я.
— Слушай, сынок, если я чему-то в жизни научился, так это тому, что быть пьяным до усрачки еще никому ни от чего не помогало.

Он протянул мне руку.

— Дональд.

Я пожал ему руку и тоже представился.

— Уно мас, — я повернулся к бармену.

Бармен удивленно приподнял бровь и покосился на Дональда, тот кивнул.

— Знаешь-ка что, — тихо произнес он. — Если выпьешь еще две и сможешь пройти по прямой — отсюда, до двери и обратно — я заплачу за все.

Я сделал жест бармену, выпил залпом еще две рюмки и прошел по прямой. Не стоит недооценивать силу желания сэкономить деньги.

Сел обратно за барную стойку и только тогда понял, как же сильно я пьян. Вдрызг. Язык заплетался, перед глазами плыло и, кажется, я что-то бубнил по-русски. Заплетающимся языком я заказал два больших стакана воды. По-английски. Дональд перевел.

Выпил их почти залпом. Не без труда. Легче должно было стать только минут через двадцать, не раньше.

Дональд похлопал меня по плечу:

— Пьешь, как солдат.

Я попытался поймать взглядом его лицо, но оно то и дело отплывало в сторону. Я собрал волю в кулак и, на секунду, у меня получилось. Глубокие морщины, гладко выбрит, седой, лицо вытянутое.

— Откуда ты?
— Из Латвии.
— Латыш, значит.
— Нет, русский.
— Это как?

Я объяснил.

— А вы откуда?
— Из Великобритании.
— У вас не очень-то английский говор.
— Почти одиннадцать лет в армии. Ангола, Афганистан, все дела. Потом несколько лет жизни в Испании. От британского акцента не много останется.
— Военный?
— Уже нет. Но солдатом никогда по-настоящему не перестаешь быть. Знаешь, я как-то раз убил трех человек одним выстрелом. Пуля попала в шею первому, прошла навылет и попала во второго, снова навылет, отрикошетила и убила третьего.

Я усиленно замотал головой, пытаясь показать удивление.

— Как-то раз на стрельбище, мой товарищ с другом стреляли по мишеням. Так пуля товарища отрикошетила от другой пули, застрявшей в мишени и вернулась назад. Пролетела в сантиметре от его левого уха и убила его друга, который стоял за спиной.

— Я знаю, в какую часть окна нужно стрелять, чтобы убить снайпера до того, как он тебя заметит,. — продолжал он. — Я жал тебе руку, помнишь, как?

Я смутно вспомнил — правой рукой он сжимал мне руку, левую положил поверх моей руки, на запястье. Пытаясь сконцентрировать на нем взгляд, я кивнул.

— Это, чтобы в случае чего — обезоружить тебя. Смотри, — он показал, снова пожав мне руку, и резко вывернув ее.
— Если бы ты представлял опасность, ты бы сейчас был обезоружен. Потом, я сломал бы тебе руку в двух местах. Здесь и здесь. А потом, свернул шею. Я с этим живу. Обращаю внимание на окна, жму по-особому руки, вижу детали. Не потому, что мне так нравится, а потому, что меня этому научили.

Дональд мне определенно нравился. Кроме того, я, кажется, начал медленно трезветь.

— Звучит пессимистично. Вы, наверное, фаталист?
— Фаталист? Не знаю. Каждый может умереть в любую секунду. Мы с тобой, дружище, можем посидеть тут еще минуту, а потом на бар рухнет самолет и мы умрем. Зря или по делу, прожив бесполезную или интересную жизнь. В это я верю. Все умрем, рано или поздно. Каждый по-своему. Уж это я тебе точно говорю. Я просыпаюсь и засыпаю с этой мыслью, и живу исходя из нее. Фатализм это или нет — решай сам.

Я помолчал, собираясь с мыслями. Дональд отпил глоток хереса.

— Надо полагать, вы верите в судьбу?
— Да, конечно! Увидеть, как легко умирают люди, которым, казалось бы, жить и жить — и не верить в судьбу было бы странно. А вот в Бога я не верю. Не верю. Где он был, когда убивали моих друзей? Он мог бы остановить пули, мог бы оставить ребят в живых, но не сделал этого. Будь я Богом — я бы именно так поступил. Мне бы не хотелось, чтобы созданные мною люди умирали. Я в него не верю.

Я похлопал по карманам, нашел пачку сигарет и закурил. Дональд тоже.

— Ментоловые. На жаре дышится легче.

Я попросил еще воды. Посмотрел внимательно на стакан, который принес мне бармен, отодвинул и заказал текиллу.

Дональд усмехнулся и мне вдруг отчего-то резко представилось, как он, старый вояка, читает Хемингуэя.

— Вы читаете книги, Дональд?
— О да.
— Я могу легко представить вас с томиком Хемингуэя в руках. «По ком звонит колокол», «Прощай оружие».
— Ну да, я читал Хемингуэя. Ремарка. Толкиена...
— Толкиена?
— А почему бы и нет? Во-первых, про войну, во-вторых, мне нравятся небылицы. «Войну и мир» Толстого читал. Огромная книга. Была без перевода французской части текста, замучился переводить. Но я тогда в тюрьме сидел, времени было полно.
— И много вы там провели?
— А любое время, проведенное в тюрьме — это много.

Я выпил пол рюмки текиллы.

— А за что сидели, если не секрет?
— Не секрет. Я взял мачете и порубил им двух полицейских. Иногда, системе нужно давать отпор. Да. Им это не особенно понравилось. Но я им говорил — не нужно меня трогать.

Он наклонился ко мне.

— Я не люблю, когда меня трогают. Но, в общем, полицейские остались живы, а я попал в тюрьму. Мне было двадцать восемь.
— А когда вы служили?
— До этого. В Великобритании раньше обязательный призыв был в восемнадцать.
— Я как-то работал с парнем, который отсидел за убийство. На его мать напали на улице, так он убил нападавшего.
— Ха! Нападавшему это, наверное, не очень понравилось. Видимо, он любил свою мать. Я вот свою не любил. Она была злобной стервой и постоянно настраивала всю нашу семью друг против друга. Да, я ее не любил и был рад, когда она умерла.

Мы молча докурили, потом еще по сигарете. Я допил текиллу и заказал еще рюмку.

— Знаешь-ка, сынок, не строй из себя крутого парня. Тебе это не очень-то идет. Я вижу, ты славный малый, лучше им и будь. Будь наивным, ранимым, добродушным — каким угодно, только не плохим парнем. Такие, как ты — на вес золота.

Я улыбнулся.

— Фак офф.

Он от души рассмеялся:

— Нет, все равно не убедил.
— Что вы тут делаете, Дональд, в Испании?
— Я здесь живу. Я тут работаю. У меня небольшой домик. Я работаю егерем в закрытом парке дикой природы. Порой, провожу экскурсии туристам. Иногда, очень здорово, когда можешь начать жизнь сначала. Я нашел здесь город, в котором сбываются мечты. Ни много, ни мало. Работаю на природе, хожу с ружьем, иногда стреляю, живу с любимой женщиной.

Он залез в карман, достал бумажник и показал мне ее фотокарточку.

— Красивая, — соврал я.
— Заботливая. Любящая. С мужем развелась для того, чтобы со мной быть. Мне было пятьдесят пять, ей — сорок два, когда мы приехали сюда. Иногда, в жизни случается слишком много портовых шлюх и притворства, и начинаешь искать человека, который будет с тобой честен и будет готов принять тебя со всем нажитым багажом, — он постучал по виску. — Она любит меня, я — ее. Только это имеет значение.

Он замолчал. Его взгляд остановился на какой-то только ему видной точке на стене. Дональд не двигался и, казалось, даже не дышал. Я торопливо встал.

— Ладно, мне завтра еще на автобус успеть. Надо выспаться.
— Автобусы — сплошное мучение, — отвлекся он. — Езжал бы поездом. Чуть дороже, но меньше вероятность, что попадешь в аварию или, там, будешь сидеть рядом с какими-нибудь психопатом.

Я полез за бумажником.

— Я же сказал, я заплачу, — остановил меня Дональд.
— В таком случае, ботелла ди сервеса пор фавор, — сказал я бармену и, порядочно шатаясь из стороны в сторону, пьяный в дрова пошел в отель.

На выходе из бара я услышал сзади окрик:

— Будь хорошим парнем, сынок! Или я приеду в эту твою Латвию и надеру тебе задницу!

С бутылкой пива, гадкой сигаретой во рту и в пропахшей потом рубашке, я вышел на вечерние улицы Альбуркерке, провинция Бадахос. Меня мотало из стороны в сторону, я думал о том, что хочу написать о Дональде. Разумеется, в своей этой странной манере — изменив его имя на более необычное, немного исказив факты. Но самое главное, мне не хотелось ничего придумывать: ни сюжета, ни морали. Я алкал написать и потом прочитать, и снова перечитать — про себя и вслух, как я это всегда делал, — все, что было сегодня сказано, потому что, кажется, это был самый интересный разговор в моей жизни с незнакомым человеком. В пьяной голове вертелись дурацкие фразочки, вроде «человек, потанцевавший с войной», идиотские эпитеты: «героический», «несгибаемый».

Я несся по улицам Альбуркерке в отель, чтобы поскорее записать-описать-рассказать. То и дело спотыкался, чертыхался.

Я взбежал по лестнице, громко хлопнул дверью, достал гостиничные бланки, ручку. Вывел первые два слова и понял, что никогда не напишу этого рассказа. Не из боязни все испортить, не потому, что не сумею, не смогу. Как бы я за него ни брался, с какой стороны бы ни подходил — я никогда не напишу его, потому что это все равно, что пересказать оперу, описать фотографию. Это все равно, что открывать вино ключами от квартиры. А может и не поэтому вовсе. Может, пьяному в драбадан мне хотелось оставить этот диалог себе, в себе. Пропустить его через фильтр, о котором знаю только я, дистиллировать, подразбавить и разлить по семи разным сосудам. Может быть.

Поэтому я отложил ручку и сделал то, что всегда делал, когда напивался. Делал, несмотря на то, что каждое следующее утро — без исключений, я испытывал чувство вины и извинялся.

Я позвонил Катрин. Моей прекрасной Катрин.

Ее голос зазвучал в трубке и я улыбнулся, потому что мне вдруг показалось, что все это время, до этого самого момента я был очень один. А сейчас нет. Она была домом, она была страной, куда хотелось вернуться. В моей голове закрутились шестеренки воспоминаний и я принялся рассказывать голубоглазой девушке на том конце провода о том, как как хорошо, как тихо, как спокойно мне с ней. Язык не очень-то слушался меня, но я продолжал. А она смеялась и грозилась надавать мне щелбанов.

Я так и заснул — с трубкой в руках.