Сексуально-политический трактат

СЕКСУАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТРАКТАТ
Ж&Ж&Ж&Ж&Ж&Ж&Ж&Ж&Ж&Ж&Ж&Ж&Ж&Ж&Ж&Ж&Ж&&Ж&Ж&Ж&Ж&Ж*
Ж& Текст Трактата  предназначается исключительно для  гетеросексуальных   &Ж
Ж&  мужчин. Преследуются цели эзотерические, сугубо мужские, в частно- &Ж
Ж&сти — становление  идеального либидо, наиболее  совершенного  вле-&Ж
Ж& чения  к Женщинам,  и  предлагаются  некоторые  неприхотливые &Ж
Ж& способы  их  удовлетворения.  Все остальные,  посягнувшие  на &Ж
Ж& чтение Трактата, как то: гомосеки, бисексуалы, зоофилисты  &Ж
Ж& и  прочее отребье  Нормативного Секса определенно рис- &Ж
Ж& куют навлечь на себя  различные  беды: СПИД,  лепру, &Ж
Ж& люэс, ДОПР.  Женщины же,  осмелившиеся на озна- &Ж
Ж& комление с Текстом  Трактата, могут накликать на &Ж
Ж& себя за своё любопытство неприятности  в виде &Ж
Ж& дисфункциональных   расстройств   половой &Ж
Ж&  системы.  Предупреждение  серьёзно:  в  &Ж
Ж&  Тексте  использованы  лингвистичес-  &Ж
Ж&   кие    вставки,    деформирующие   &Ж
Ж&   любое   подсознание,  за   иск-   &Ж
Ж&   лючением  мужского   гете-   &Ж
Ж&       росексуального!!!          &Ж
Ж&Ж&Ж&Ж&Ж&Ж&Ж&Ж&Ж
Ж&                &Ж
Ж&                О,**                &Ж
Ж&                ЛЮБА —                &Ж
Ж&            ЛЮБОВЬ                &Ж
Ж&              МОЯ!!                &Ж
Ж&                & Ж
Ж&Ж&Ж&Ж&Ж&Ж&Ж

Дура она всё-таки... А я здесь ни при чём. Она сама виновата, что забеременела. Я предлагал ей нормальный способ, и уже ввёл было даже большой палец туда, а она сразу в крик: и больно ей, и не надо туда, и как только мне не стыдно... Ну, и пожалуйста! А по-другому бы как, так мы ещё не были тогда в достаточно близких и дружеских чтоб взаимоотношениях для этого...
Произошло всё это в Ленинграде, тогда ещё звался, не Санкт-Педербурх ещё был. В гостинице «Нева», в номере 423. В тот день у неё «бабий час» наступил, как она мне потом объяснила — уже по-свойски... А за ней все охотились, прямо-таки обложили. И Мишка Кравченко — Царствие ему Небесное, убили его через семь месяцев после описываемых событий скоты какие-то с Опытного Поля, что в Москве где-то на северной окраине. И особенно увивался за ней Дементуха-Безумец — в ЛТП он потом оказался, даже старостой этажа одно время там был...
Мы с ней в пивном баре «Медведь» сидели, у Смольного института, что Цитадель Великой Еврейской Революции который... Пива по кружке выпили, цветомузыка играет-мигает. Я взял её за руку — и как это я её этот «бабий час» почувствовал?! Чудо! — поднял на ноги и повёл «в номера». Молча, ни слова не говоря... И тут на выходе из бара нам навстречу вся эта сексуальная свора врывается: соперники... Хотя уже — нет! Поздно, гады! Наша взяла! А впереди своры той — Дементуха-Безумец, первый гад, неистовствует:
— Куда же вы, друзья?! — а голос противный, визгливый, чувствует, поганец, что опоздал: ушёл поезд с бабой-то!
— Да вот, на работу. – отвечаю скромно, глаза даже потупил, для пущего победного эффекту.
Мы там, в Ленинграде, в командировке были, в милитаристской конторе какой-то, что-то типа штаба или воинской части. Дурака валяли с утра до вечера. Никто с нас ничего не требовал, лишь бы не мешали.
— Да посидите ещё! Пивка попьём! Я угощаю!
На что идёт, гад! Совсем, видать, обезумел: у него ж снега-то зимой не выпросить, рубля в долг не даст никогда, повесится скорее!
— Некогда, некогда! Работы много! Это у вас тут, вижу, всё гулянка да гудёж. А нам некогда — работать надо.
А то он не знает, что у нас там за работа такая... Аж серый весь стал. И цветомузыка по рылу его поганому кругами и пятнами ходит...   
А мы — в «номера»... Приходим в гостиницу, а там, зараза, ключа на месте нет, у нянечки этажной, сучки рваной: вечно делает замечания, что мы орём и пьём у себя в номере, как будто это её ****, погань коридорная... Идём к номеру, открываю дверь — она не заперта оказывается. В нашем, 4-местном все свои живут, но все же на работе сейчас должны быть?! Вхожу, смотрю, а там Лёнька Крайнов лежит, клубочком свернулся, притворяется, гадёныш, делает вид, что спит. Откуда?! Как это он тут оказался?! Только что ведь на работе его видел: кемарил за стойкой! Как успел?! Почему он не там?! Кто за него работать будет? Сучёнок! Сволочь! Всю мазу сбил!..
Царствие ему Небесное — он через полтора года умер от туберкулёза. Точнее, от скоротечной чахотки, пока его от панариция лечили на указательном пальца. Это — заусенец когда воспаляется. Даже рентген не сообразили сделать, а когда спохватились, то уже поздно было. Вот медицина ж! Ну и страна, прости Господи! Вот довели, гады, до ручки, можно сказать! Такой хороший парень Лёнька был... музыку любил... «Машину времени» напевал всё, вот и унесло его в будущее, утащили его под землю жидокоммунистические морлоки... и сожрали его там... Ну, а что спал в номере том некстати, ну так с кем не бывает? Тем более всё обошлось. В наше время — и скоротечная чахотка! Из XIX века прямо, бубонной чумы ещё только нам не хватает!..
И тут она и говорит, что у них там в номере свободно. Все ушли, в том числе и новоприбывшая Стелла — тоже отчалила по магазинам. Это — этажом выше. Поднимаемся — ключ от 423 номера на месте! Входим, запираем дверь, и на койку Стеллы почему-то валимся. Не помню почему — прямо как туман перед глазами до сих пор стоит, как вспомню. Вспомню — и опять туман, как и тогда, и в тумане том койка Стеллы свежепостеленная вдоль окна на Литейный проспект стоит. Может быть, из-за того, что свежая постель, потому и бухнулись в неё?! Подсознательно как-то так: всё, мол, новое?
Сдираю с неё трусики, тороплюсь, даже туфли не снял полностью: один остался у неё на правой ноге... Хотя нет! — на левой, и трусики там же застряли. Это — от меня справа она была — нога женская, левая. Прямо у моего уха где-то — так я ей ноги закинул. А потом задвигались, и та застрявшая туфля свалилась у неё с ноги. А трусики у колена болтаются, развеваются, прямо как флаг Саудовской Аравии: салатного цвета такие, с белыми узорами.
А я прямо так во всём и остался, как был: и в ботинках стоптанных нечищеных, и в пиджаке с рваной подкладкой. Прямо как в анекдоте про «не снимая лыж» у кого-то, но так оно и было. Потом оказалось, что мы и двери-то не закрыли как следует: надо было на два оборота, а мы — на один только. А этого мало, там всё разболтано, там и на два оборота если закрыть, так поднажать как следует, то и откроется — старая ж гостиница. Её потом кооператорам передали, а затем кавказские чурки приватизировали. А тогда ещё не было ни кооператоров, ни бизнесменов — ни мародёров, ни отравителей.
Зато, какая у неё была жопа! Она это прекрасно понимала и не раз говорила с гордостью за неё: «Не имей сто друзей, а имей одну хорошую жопу!» Причём явно скромничала: какие там сто?! Такую и на тысячу променять — и то мало будет! Иногда говорят: «корма». Примитив! Какая там ещё корма?! Жопа — с большой буквы Жопа!
У меня как раз до неё Людка была — жена художника-монументалиста – алкоголика. Так вот у неё фигура Венеры Милосской была. Ну, как она сама утверждала. Сама же всё у себя мерила, и всё у неё всегда сходилось — у неё данные той Венеры были в записной книжке записаны. Нахваталась, поди, в ателье у мужа метаалкогольного бреда ревности о золотых сечениях. И очень обижалась, если ей не верили. И она никогда не давала таким Фомам Неверящим, поэтому все соглашаться с ней старались... И вот даже она, Венера-2 эта, как увидела её (а та новенькая у нас была, недавно только в контору нашу устроилась программисткой), она мимо нас проходила, то и говорит мне, локтем при этом толкает (руки у Людки были целыми, в отличие от настоящей Венеры): «Ты посмотри только, что творится! Какая попка!» Я посмотрел — и аж сомлел весь!
То есть все старые каноны красоты и общепринятые классические сравнения были здесь посрамлены и отринуты, ибо они были явно неспособны передать это Новое Великолепие. Виолончель, оса и тому подобные эпитетные ухищрения были здесь бессильны и откровенно неуместны. Хотя и утверждают и художники, и философы, и искусствоведы в один - и причём очень дурной - голос, что невозможно якобы создать такой зрительный образ, который было бы невозможно сравнить с чем-то уже имеющимся в Природе, но вот здесь и был именно такой случай, опровергающий все эти спекулятивные измышления. Люба Жопа Уникум!!!
И не в идеальных пропорциях даже было тут дело. Никаких таких «золотых» там или ещё каких сечений. Скорее, даже наоборот: у неё было ярко выраженное так называемое «галифе», т.е. бёдра не сразу торопились сходить «на нет», утончаться в направлении к коленям.
Да и носила она это своё сексуальное устройство Уникум — очень тяжело, если даже не сказать, переваливаясь почти по-утиному. Да и ещё косолапая чуть-чуть. Всё это у неё было. Но скажите мне пожалуйста: как лучше носить клад?! Красиво? Изящно? Легко? Нет! Сто раз нет и нет! Главное — в сохранности!
И главное здесь заключалось в том, что мужики, когда она проходила мимо них, все свои идиотские разговоры сразу же обрывали и пену ей вслед пускали. И не только образно это говоря. Потому как я своими глазами видел, как у Кольки Быканова пена на губах выступила и на самом деле. Ну, такая желтоватая никотиновая слюна в крупный пузырь стала капать ему на пиджак и аж затрясло его всего, когда, сидя на столе (мы сидели в лаборатории и курили с анекдотами), она вдруг потянулась за чем-то там, за какой-то бумажкой на соседнем столе, и при этом полуопрокинулась набок, и верхней вытянутой ногой для равновесия высоко в воздухе стала плавно водить.
Мишке-то я наболтал, обманул я его, Царствие ему Небесное. Я три дня уже как за ней ходил, и мы уже тискались и целовались, но ничего ещё такого про между нас не было. И спирт как раз привезли из Москвы — целых две канистры, так что все гудели вовсю, но она всё равно ни в какую. Ну, никак не получается: я и так и этак — всё без толку! Мы даже как-то всю ночь пролежали вместе «у койке», причём она при этом даже разделась до трусиков-с-лифчиком, и я всё трогал её за Уникум, а она просила охлаждать её. В Ленинграде — и жара вдруг тогда была: уникальное дело для города с мерзейшей погодой. Всё уникальное было! Я прикладывал свою ладонь к стене, охлаждал её и затем переносил холод стен ей на разные места её роскошного тела. И так — всю ночь — больше ничего! Только — холод стен! Ну, и эрекция ещё...
А утром Мишка, как похмелился, так сразу же бегом ко мне:
— Ну что?! Трахнул, гад?!
— Конечно! А как же ты думал?! Это ж тебе — лишь бы глазки залить!
Ну, Мишка и отстал от неё. А он был главным соперником: и холостой, и собирался жениться, да и женился бы, да даже и потом, собственно, он был бы не прочь пойти на это, но...
Но убили его. Сволочи какие-то. В карты где-то у себя около дома он играл в «сику» и выиграл рублей 400, ну и замочили его. Это из-за четырёх сотен каких-то — и человека, своего же знакомого, убивают. Ну и довели страну жиды, чтоб Марксу тому на том свете там в Шеоле или где у них там Ад ихний находится, черти хоть бы уж жопу хотя бы калёным железом прижгли разок-другой, а постоянно б — так оно б ещё лучше! Причём Мишку утопили, подложили его в речушку под затор деревец, досок каких-то, хлама всякого — они на берегу загорали, купались, играли вот в карты — и говорили потом в милиции, что сам, мол, утонул, — пьяный был, полез, а они не заметили, тоже подшофе. Всё на водку в России всегда валят, от жидомасонов внимание отвлекают таким вот незамысловатым образом. Но как бы там ни было, всё равно в любом случае жалко: редчайшей доброты был человек. И почему это только почти одна сволота выживает в этом мире?! А прижечь бы карлозад в любом случае не помешает...
А тот «бабий час» её только аж через три дня прорезался. Мишка, как узнал потом, что я обвёл его вокруг... это... пальца, так прямо испереживался весь:
— Как же ты меня наебал! Ну, надо же! Я бы её точно трахнул! Она бы мне дала! Я бы на ней женился! — он прямо-таки чуть не плакал от огорчения. Он всегда женился, если что не так у него с женщинами шло. Главный козырь это у него был, типа джокера в покере, — ЗАГС. А потом всегда почти сразу или вскорости разводился — ему обычно плохие жёны доставались. Сволочьё всякое, акулы или такие про****и, что пробы ставить негде, или же то и то одновременно. В общем, это закономерность какая-то социально-психологическая: хороший человек если, то всякая падла на него кидается. Царствие ему Небесное — честно говорю, сдружились мы с ним здорово, особенно по выпивке и по бабам, прямо не разлей вода (точнее бы, водка) одно время были...
Так что в общей сложности я за ней целую неделю ухаживал, если даже и не дольше, сейчас уже и не подсчитать точно, сколько именно эта романтика длилась. Как вспоминаю, так туман сразу же розоватый такой, как цвет её тела, перед глазами встаёт, и эрекция жуткая, железно-деревянного, аж звенящего, если постучать карандашом, накала. И сейчас вот печатаю — и туман розовый такой же, аж текст розовеет, и эрекция... хотя и нет того уже малинового звона, но ощутимое затвердение явно налицо — старость-таки-то-не радость на носу, но всё равно: пошумим ещё, даст Бог! Постучал по деревянной ножке стола, для пущей бережённости от сглаза, аж карандаш сломался, такая страстность возрождаться начала было.
Мы с ней и в кино ходили — я за руку её держал и по ближнему колену гладил, до второго не дотянуться мне было, привставать бы с сиденья пришлось, задние зрители-падлюки зашикали бы, такие бёдра крупные у нее были. И по Литейному Проспекту гуляли. Белые ночи, развод мостов — вся эта ленсанктпедербургская атрибутика - тряхомудия в полном у нас ассортименте присутствовала. Ходили там, как белые вороны среди голубых петухов: в окружении нарумяненных гомосеков, с отвращением взирающих на нас - натуралов (с их точки зрения, явных извращенцев) - и плюющихся нам вслед, слюной, наверное, с примесью спермы друг дружки не иначе.
Там — в этом ненавидящем древнюю Москву, противоестественно воздвигнутом гомиком – алкоголиком Педром Первым и потому, естественно, педерастическом городе, как его... в общем в городе на Неве одни гомики и обитают. В этой... А! Вспомнил — в Северной Пальмире, что ли?! У них там бабы все, как и климат тамошний  — такие же: все худющие, злые, страхолюдные, но тем не менее выламываются — «лондонского типа» они, мол, созданья. Потому-то и неудивителен подобный размах мужеложства в городе — колыбели Октября. И тут даже некая грустная символика заключена. В Семнадцатом-то году ведь тоже противоестественное дело затеяли те жидовские пидоры - революционеры. Да кокаин ещё, марафет который, тоже свою лепту внёс. Любит пидарстня всякая кайф посильнее чтоб был.
Я вообще-то считаю, да, по-видимому, и любой нормальный мужик со мной в этом деле согласится, что между мужчиной и женщиной возможны и допустимы любые контакты, в любом мыслимом диапазоне. Ну, понятно, чтоб не убить только и не покалечить бы даже. Ну, синяк там может быть по нечаянности или неповоротливости, или заболит где в каком месте поначалу, с непривычки. Или упасть ещё можно откуда-то с верхотуры, если под настроение пристроиться или негде бывает иногда — это да! Но всё остальное — хоть на голове стой и трахайся — и ничего не может считаться ни извращением, или перверсией, ни девиацией, ни даже отклонением от нормы хотя бы. Всё норма — и всё тут! В том числе, и даже в первую очередь это научное сексологическое заключение относится к гетеросексуальному перанусному контакту.
А вот между мужчинами если такое творится — то это уже мерзость, и усыплять таких можно и даже нужно без зазрения совести, как это Гитлер в своё время с гомиками делал. Гений сексуально-политической мысли, можно сказать, но вот не дали развернуться гомосионисты ему, а то б он их всех поуничтожал.
Элементарная ж тут диалектика! Женщина может носить мужскую одежду — и ничего в этом страшного не видится. А мужчина — в женской если — то это уже откровенная мерзость. А если ещё вырядился да и щеголяет? Как, например, некогда «великий» виолончелист Мойша Ростропович, друг «перестройщиков» СССР, вышел на сцену в женской балетной пачке и стал концерт Чайковского наяривать. И как это надо понимать? Как бы Адольф Алоизович Шикльгрубер к этому отнёсся, будь бы он хоть на минутку на тот момент ожившим, да при пистолете-парабеллуме?!
Но в то же самое время, и точно так же диалектически правильным, было бы необходимо признать и то, что преследовать в уголовном порядке эту мерзость (при её добровольности и полнейшей конфиденциальности) — это тоже не совсем не мерзкое мероприятие. Правильнее было бы вообще не обращать внимания, но, правда, до известных пределов. Как только же извращенец объявляется на общественном горизонте (поприще) — ему тут же должен следовать от ворот поворот. Общественные туалеты, отдельные кабины в банях, собственные квартиры — это пожалуйста. Да и то, чтоб кряхтенье пассивных партнёров не шокировало случайных прохожих. Рот пластырем, например, можно заклеивать, или кляп тампаксный вставлять. А так — чтоб извращенцам посты какие-нибудь доверять, подпускать хоть к мало-мальской служебной власти над людьми — тут только Гитлера из гроба на них.
Это — не только во избежание приохочивания и принуждения подчинённых, а вообще это опасно чисто технически: пидоры ж как-никак! Искусство, стихи, кино, музыка — пожалуйста, пусть пишут, сочиняют. Все там уже их ждут, такие же голуби, и встретят с радостными возгласами:
— Смотрите, кто к нам пришёл! Новенький! И он красивее всех! Чур, я первый!
А командовать куда, чтоб приставить такого «перанусного красавца» — это уже ни-ни! Натворит делов! Всё обязательно пойдёт буквально через жопу, как говорится. Но ведь правильно говорится! Что, эвона, у нас со страной сейчас эти голубозадые сделали! Опустили ж!
Ну, а так, как тогда у нас с ними дело обстояло, так это ещё больше, нежели обычная двойная мерзость. Это значит, что для того, чтобы под суд их отдать, то, наверное, исследовать их по всякому там полагается, с поличным, что ли, ловить, экспертизы им по всяким таким их подсудным местам проводить в интересах следствия? Анус, там, крупно сфотографировать полагается, поди, в профиль и анфас, комки страсти фекальные уличающие, вкрапления спермы и частички смегмы... А подавись бы они - Власти наши - всеми этими комками и частичками теми вмести с ними! В общем, с извращенцами и жидами, как ни крути, а всё равно плохо выйдет, ибо они изначально противны Природе.
Всё же в те времена я полагал, что можно понять, до какой-то степени справедливое, тогдашнее возмущение советских гомосексуалистов — до чего довести страну: на таких огромных, в пол-Земли, просторах, и нельзя никого спокойно в жопу выебать! Скоты они — эти Отцы-Основатели! Самого б его, пока не закопали или не забетонировали, оприходовать! Поставить бы раком в Мавзолее всё то, что от него там осталось, да и... А чего?! Нанять гомосека-некрофила (труположца), дать такое объявление в одной из газет сексменьшинств, набегут! Подобрать такого маньяка вышесредней силы, накатить конвойным с Поста №1 по литровой банке браги — и пропустят! А остальное — уже дело техники и степени маниакальности. Да это же, можно сказать, святое дело: Антихристово чучело трахнуть, — все грехи простятся, даже смертные! Но потом выяснилось, что Вождь народов и без того грешил этим анальным делом, так что всё это мстительное фантазирование полной фанаберией оказалось. Никому ничего не докажешь!
…Что-то мы за политикой отвлеклись, у нас же сексуально-политический, а не наоборот. Так что первым делом девушки, а Ленины потом. И к тому же, я не хочу, чтобы этот эзотерический текст кто-то мог посчитать гимном перанусному коитусу в той или иной его модификации. И уж тем более нежелательно, чтобы эти безобидные старческие записки можно было бы счесть каким-либо политическим манифестом, из-за неумышленного упоминания в них великого имени ****ого Вождя Угнетённых (Ебёных Властями) Народов.
Но чего они всё под ногами постоянно путаются?! Куда ни кинь — везде нагадили! Ведь это же правда, я ж о любви собирался рассказывать, на манер «Песни песней», но своими словами, и по-русски, а они до такого страну довели! А Народ?! Ведь то, что они сделали с Народом, так это именно «опустили» его! Посадили в концлагерь усиленного режима СССРлаг с «беспределом» — и опустили! Извращённое общество... Педерастическая экономика... Некорофильская политика... Скотоложцы от идеологии... А я о женщине собирался рассказывать... О сверх...
О сверхженщине... Я как-то случайно прочёл в Уголовном Кодексе эту самую статью про гомосексуализм — 121 УК СССР, ныне отменённую. Так у нас, оказывается, преследовался тогда по закону, только лишь вот этот один-единственный вид гомосексуальных сношений — перанусный, а все остальные были  допустимы. Куда хочешь — пожалуйста! И только вот анус советского гражданина любой национальности и местожительства — это уже вещь как бы государственная, собственность Правительства СССР, пидоры! Нынче, конечно же, это уже анахронизм, статью ту давно отменили, и именно эти пидоры гоняют и ставят раком всё остальное население России.
Но сама та статья, а именно её центральная часть — исключительно сексуальна! И если вырвать её содержание из гомосексуального контекста и применить её феминным образом, то получится нечто необыкновенное. Это, по-видимому, самая наисексуальная во всей мировой литературе! Судите сами: «…совершение полового акта путём введения полового члена в задний проход»… Это же сверхпоэзия! Ни слова, ни фонемы лишней! Гаврилиада, Декамерон меркнут и, съёживаясь, сморщиваясь, вяло опадают...
Я, когда прочёл эту строку, так у меня сразу же такая эрекция возникла, что аж задымился! Вы представьте теперь вот на мгновение мою рыжую пышнотелую красавицу, с розовато-матовой кожей, стоящую передо мной в классической, юго-юго-восточной (коленно-локтевой) позе, и с придыханием призывающей:
— Ну, как ты теперь хочешь?! Ну, давай теперь — как ты хочешь!
У них такое вот состояние обычно после оргазма наступает, они ненасытные, ещё и ещё хотят, а разнообразить уже некуда, за исключением ануса. Здесь примечательна провоцирующая и одновременно самооправдательная (сексуальная) политика женщин, неукоснительно проводимая ими, как известно, ещё со времён Евы. Сама же хочет, а навязывает инициативу мне: ты, мол, как теперь хочешь?! Я, значит.
Ну, и что мне остаётся делать?! Ну, как после этого можно не последовать поэтической инструкции, содержащейся в центральной части 121-ой статьи УК СССР?! А то, что её отменили, да и СССР заодно уничтожили, то всё это как бы перевело её в разряд древностей, некой классической архаики, что лишь усиливает эффект…
И я, предварительно увлажнив его в утомлённом влагалище, ввожу свой маленький ****овитый член, согласно рекомендациям уголовного справочника, в самое пышное место моей роскошной сверхженщины. Кто после этого меня осудит?! Какой такой ещё там великий моралист?! Или, может, политик?! Покажите мне его хотя бы издали!
И кроме всего прочего, совокупление в задний проход имеет ещё и эстетический компонент. Когда партнёрша находится в коленно-локтевой позе (что в народе именуется «раком»), и при свете это делается, то анус слишком хорошо просматривается. И это как-то дискредитирует женщину, компрометирует её возвышенность и суббожественность, портит общую картину. А вот, когда член находится в заднем проходе, то этот момент неэстетичности как бы диалектически «снимается» (в гегелевском смысле). То есть, нет теперь некрасивого ануса! Рухнули злые чары! А почему его нет — это неважно! Нет его, и всё тут! И всё остальное ягодичное и промежностное место смотрится на удивление красиво! И кроме всего в этом способе присутствует некая греховность, этакая сладостность с лёгкой примесью мерзостности.
К слову сказать, у северных, арийских женщин, как правило, волосы в области промежности отсутствуют. Есть лишь лобковый волосяной треугольничек и лёгкий, незаметный пушок на остальном теле. У восточных же женщин, в том числе у евреек и хачиков, сильно волосаты ноги, руки, имеются усики, бакенбарды, нередка и волосатость груди. Также и анальное отверстие у них обрамлено почти столь же обильными волосами, как и их мужчин. Вот почему их именуют черножопыми (в отличие от «черномазых», т.е. «обмазанных» негров), у них, действительно, при белом, хотя и смуглом цвете кожи, жопа покрыта чёрными волосами. Поэтому обычный бисексуализм, обусловленный патологическими генетическими причинами (причина его заключена в хищности определённой части человеческих особей, у них присутствует патологическая направленность агрессивности и сексуальности, этих нелюдей в популяциях в среднем где-то около 8 %), усугубляется «эстетическим» компонентом. Черножопым мужчинам не видится особой физиологической разницы между перанусным коитусом гомосексуальной и гетеросексуальной модификаций. Ощущения полностью одинаковы. Педофилия, столь же непомерно распространённая среди восточных народов, в том числе и среди евреев (жиды, собственно, всего лишь одна из ветвей хачиков, но зато самая хитрая и подлая) – это воплощение сексуальной мечты хачиков о не лохматом, безволосом анусе. Они, кстати, заставляют своих женщин брить лобок и промежность, «зону бикини». Точнее, волосы обычно вырываются, выщипываются. Это очень болезненная процедура. Например, на лобок и промежность накладывается смоляная лепёшка, и затем все волосы вырываются. Жуткие обычаи. Нелюдские нации…
…Однако не сразу, конечно же, далеко не сразу мы с О!Любой пришли к таким хорошим и дружеским взаимоотношениям, нет. Это был долгий путь. Восхождение. Хотя и иной импотентный гад может возразить и напомнить мне наклонную плоскость из школьного курса физики, а-тэ квдрат пополам (S = at2/2), мол.
После угара медового на спирту месяца с почти незаходящим солнцем белых ночей педерастического города на Неве она заскучала: попала! И я заскучал: поднадоело уже малость, сонный хожу, а тут ещё плюс и эти хлопоты. А организм и без того ослаблен непрерывными оргазмами и недосыпанием. Да и Мишка совестит постоянно, язык бы ему отсох, Царствие ему Небесное.
Я позвонил в Москву, у меня там есть знакомый врач-убийца. Жену свою отравил, но так хитро, что и следов никаких не нашли: он БОВ применил, боевое отравляющее вещество. Доля миллиграмма — и с копыт, как и не жила! Он мне прислал в бандерольке таблетки для от беременности. Но не помогла мне та таблетка — у меня вообще сперма очень ядовитая... Мог бы прислать чего посильнее, как себе, так нашёл...
Я частенько выговариваю ему за то его преступление. Убиенная им была родственницей моей бывшей жены, но доказательств-то нет, но я всё же время от времени пугаю его возможным требованием проведения эксгумации. Для шутки...
А эта теперь причитает: «Я бы любому негру сейчас дала, лишь бы мне не в положении быть!» Причём здесь негры?! Обмен веществ у неё нарушился?! Неадекватность уже? А может быть, повредилась?.. Предлагал же... Так нет: «Потом больно сидеть будет!» Потерпела бы... Откуда, кстати, знает? Или слыхала, может, от подруг?.. Два месяца срок уже... Грудь набрякла... Грудь у неё не очень большая. Да я и не люблю большие груди... Зад — это да! А вымя... грудь — так себе... Но, конечно, бывает приятно, если и с большой грудью попадается, тоже интересно, не прогонять же... Что делать?… Ума не приложу... 
Но вскоре тот же военврач-убивец (а я ему позвонил опять и сообщил о неудаче, и ругал за слабость присланного вещества) нашёл кого-то, а тут и командировка кончилась, и мы в Москве всё и провернули с абортом. (Вообще в то время аборт считался привычным рядовым делом почему-то. Но сейчас мне стыдно и горько за них. Ведь у меня было бы сейчас на трое-четверо детей больше. Да и убийство это всё же, как ни крути.). Но я всё равно продолжал попрекать БОВом врача-убийцу, по-пьяному делу всегда. Эксгумацией пугал. Подполковник называется! Вот сейчас фамилию напечатаю: Колес... нет, не стану... Да ладно уж — доказательств всё равно нет, да и что толку от него в тюрьме будет? А так — может вот выручить всё же иногда.
Вот же ж довели страну: столько оружия наклепать, девать его уже некуда — население БОВами жён убивает! Ещё б и бомбы атомные на них сбрасывали! Многие из них и вправду такого именно с собой обращения заслуживают, стервы... Ту же мою первую жену взять: и водородной на неё мало было бы. Да и остальные тоже не лучше у меня задались...
Через некоторое время у нас вновь всё наладилось. И если она раньше всё никак не соглашалась так, «как я хотел», то теперь сама Жизнь поставила её перед диалектическим фактом негативности негации, в чём она смогла убедиться на собственном опыте. Именно по таким вот информационным каналам приходит к женщинам их знаменитая мудрость, но, правда, лишь на старость лет, да и то не всегда и не ко всем.
А то всё: «Это нехороший способ! Так нельзя!» Я ей растолковывал всё: «Ну, как же так нельзя?! Что в этом нехорошего-то? Между мужчиной и женщиной всё допустимо!» Но она — ни в какую. А потому как-то однажды я решил схитрить: «У тебя к тому же влагалище сухое, аж царапается! Мне больно! Это у тебя патология какая-то!» — обвиняю её так, а сам тем временем палец ей в анус ввожу, но она вырвалась, не далась. Не удалась моя дьявольская хитрость.
Кроме того, она пошла на приём к знаменитому тогда сексопатологу Свядощу, смертельно испугавшись обвинений в сухости. Легковерные же они до чего — эти женщины! Но и вправду чуть-чуть суховато иногда у неё бывало там. Три рубля заплатила за консультацию! «Ты бы лучше нам портвейну поставила! Мы б тебе всё сами объяснили ещё лучше!» — ругали её мы с Мишкой за этот её поход в сексклинику. Тогда на три рубля можно было взять бутылку 0,75 хорошего портвейна, и ещё на приличную закуску оставалось, но мы обычно брали две 0,5 по 1 руб. 47 коп.
Но она теперь ходила гордая — и не подходи! Ещё бы — такой диагноз заполучить: «эпидермис вагины — норма!» Кстати, она там, у Свядоща, встретила Дементуху-Безумца, который пришёл к великому сексопатологу с жалобой на недонос. Ещё и эрекции нет, и до влагалища не добрался как следует, а уже оргазм. А бабы ж этого не любят, им подавай, чтоб час-другой вагину тешить.
— Я думал, что мне таблетки какие-нибудь гормональные выпишут! — он и тогда уже «по колёсам» ударял: всё какие-то таблетки-барбитураты глотал и водкой их запивал, — А мне рецепт на анестезиновую мазь дали, чтобы я головку члена себе смазывал! Да ещё и опозорили, записали в карточку: «пенис — 3 сантиметра»! Суки! Врачи, называется! Вредители! Мало их Сталин расстреливал!
Так что ничего из этой моей военной хитрости не получилось. А потом ещё хуже как-то вышло. Я всё лез и лез туда к ней, и однажды расцарапал ногтем ей там слегка, и кровь пошла. Я и говорю ей, дай, мол, посмотрю, чего там у тебя, и прижгу одеколоном. Как раз Мишка его не допил, я успел спрятать от него. А она меня ещё стеснялась тогда. И ни в какую не даётся! Даже на предмет оказания первой помощи, посмотреть хотя бы, что там случилось-то у неё!
«Да ладно, — говорю ей, — чего ты?!» А она упирается, краснеет. А кровь-то идёт, — хоть и немного, но всё равно ж надо что-то делать! В конце концов она прекратила сопротивление и далась подвергнуться осмотру. Ну, прямо как ребёнок. Я, как заправский гинеколог, развернул её и...
И я как бы перенёсся в совершенно иные Сферы Бытия! Я как будто открыл огромную дорогую книгу, раскрыв её ровно посередине, и там оказались богатые, роскошные золочёные иллюстрации. О, Драгоценный мой Фолиант — О!Люба!..
А она всё продолжает краснеть да причитать: «Никогда не думала, что меня вот так кто-нибудь будет разглядывать, и я буду перед мужчиной так вот лежать!» И всё отворачивается и краснеет всё, и ей это идёт. Да и любой женщине, надо признать, идёт естественное смущение, в большинстве случаев со временем трансформирующееся в ****ское кокетство. А я тем временем встал на колени и смазал нижний край её золочёной иллюстрации. И стал дуть изо всей силы, дабы не щипало.
И тут я сделал открытие: я понял, что нашёл секрет изготовления французских духов, раскрыл одну из парижских тайн. Оказывается, что эти ****овитые французы настаивают наш обычный «Тройной одеколон» во влагалищах, а затем переливают его в красивые флаконы и свозят грузовиками на склады Кристиана Диора или ещё кого. Это точно, я не мог ошибиться: мне долго пришлось и дуть, и воздух ноздрями втягивать глубоко, пока кровь не унялась — Шанель № 5, и всё тут!
А она вообще стеснялась, даже чересчур, и особенно поначалу. В первое время наших отношений она не любила, когда я лез к ней туда — в иллюстративный лобок и глубже с поцелуями и всё отшучивалась: «Чем сосать солёный клитор, лучше выпить пива литр!» Но не вырывалась, и ноги не зажимала. Сама она к тому времени уже «делала всё», как говорится. То есть «брала в голову», и я, собственно, как бы в ответ и от нечего делать (у меня ж всё занято ею) лез к ней туда. А так если, то я и не очень-то и люблю это дело: оно и вправду лучше было бы пива выпить, тем более пару кружек. Но всё же должна же существовать какая-то человеческая взаимная благодарность и ответственность в межличностных отношениях.
Когда я, в пивной где, рассказываю своим самым близким приятелям что-нибудь по этой благодарной межличностной тематике, то некоторые из моих неблагодарных слушателей начинают плеваться в мою сторону и выговаривать мне: мол, ну как ты только так можешь?! Ну, это если я в разговоре невзначай оброню фразу типа: «Разворачиваю я ей губищи двумя пальцами и впиваюсь зубами ей в клитор, а она стонет и по ней аж судороги идут, прямо как волны! Ох, и злоебучие же они — эти бабы!» Ну, или про завитушки волос, какие они на лобке бывают, им пытаюсь объяснить, и на салфетке эскизик для понятности черчу.
Так они прямо делают вид, что их тошнит: «И как ты только так можешь?! Ну, всунул там — и пошёл! А разглядывать... тьфу!!! И лизать ещё — это же вообще: фээээ!!!» Но я сразу таких «брезгливцев» пресекаю: «Вот-вот, именно так коз ебут, как вы — баб! Могу вам дать советы и рекомендации. Ноги козы надо в сапоги вставлять, чтоб не вырвалась, а хвост под ремень засовывайте, чтоб не мешался! А кошек когда будете оприходовать, то в валенок их запихивайте, чтобы нее поцарапали, не забывайте. Но вообще-то вам лучше всего с собаками иметь дело: они сами и лижут, и подставляются, и подмахивают даже!»
Ставлю их таким вот образом на место. Ну, конечно, они обижаются немного, пытаются огрызнуться: «Ты б ещё и носом к ним туда полез!» «А чего, — отвечаю совершенно серьёзно, — есть и такой способ, ничего особенного! А чихнёшь, да ещё и с соплями если, так вообще, как оргазм смотрится! Ещё и шутишь с ней, бывалоча, дескать, смотри, не забеременей! А если во время менструации ****ёнку-писюльку сосать, то, как форменный вурдалак выглядишь!»
Ну, после этого пассажа они обычно стараются перевести разговор на политику. Ну, что ж, можно и о политике... Хотя чего здесь такого противного?! Ведь если в компании это где происходит, то, например, пугать можно хорошо остальных гостей! Выходишь окровавленный и говоришь, что убил, мол, перегрыз горло этой стерве, не давала! А потом и она выходит, смеётся!.. И всем весело становится, у кого чувство юмора есть и шутки такие тонкие понимать если они могут.
…Однако хотя она уже и «брала в голову», но тем не менее ещё не глотала эякулят, и я нещадно ругал её за это: «Ты что?! И это — нехороший способ, может, скажешь?! Ведь это же полезно! Там гормоны, и потому омоложение организма у женщин при этом происходит, у них нет таких гормонов! Костриконы!! Андрогены!! Ты что?!» Но она упорно и настойчиво, и даже, можно сказать, упрямо выплёвывала драгоценные, дефицитные для женщин гормоны. На пол прямо.
Мы тогда приходили по такому случаю к фрау фон Гофман. У неё в огромной санкт-петербургской коммуналке было аж две комнаты. Вторая — маленькая-маленькая: койка и к ней стол вплотную. Вот там мы и ютились. Гофманскому сожителю - алкашу-импотенту - ставили бутылку вина, да и сама фрау не прочь была выпить. И вот в этой-то комнатёнке и оставались всегда по утрам несколько вот этих самых гормональных плевков.
Два-три, не больше. Первый — посмачнеё, побольше, погуще, а остальные — и не заметить можно было: не такой уж я и маньяк, как могут ошибочно обо мне подумать, я просто-напросто самый обычный гетеросексуальный мужчина. Но, правда, идеальный: я ревную всех мужчин ко всем женщинам. Все три миллиарда мужиков ко всем трём миллиардам баб*. И поэтому, кстати, я не приемлю группового секса, считаю совершенно справедливо скотством. Допустимы в этом направлении лишь гаремные структуры: один мужчина и + женщины, женщины, женщины... Или другими словами, как Мишка некогда ругал меня за эту ревность, что я, мол, жадный на баб и на выпивку.
Мы с ним как-то однажды, будучи в пьяной компании, лезли одновременно к одной бабе, и он меня всё отшивал: «Ну, посмотри, какая она страшная!! Урод же! Ну как ты только можешь?! Отдай её мне!» А я всё равно лезу. Ну и пока мы с ним так препирались, потом стали из-за неё валтузиться в ванной — тазы со стен попадали (дело было в коммуналке) — та домой и ушла... А она и вправду не фонтано-подарок была. Мало того, что родимое пятно в пол-лица, так ещё и не простое - в темноте б оно и без разницы, - так ещё и с бородавками волосатыми.
Но зато, какой у неё переход от талии ягодицам!!! Прямо под 90 градусов! Как завалинка смотрелось — у неё ещё и ноги были коротковаты, усиливали это сходство. Но до чего ж ядрёные ляжки! Я успел их пощупать: я тащил её к себе за бёдра и задницу, а Мишка — за руки, грудь и голову. И грудь, Мишка говорил, большая упругая, как мячи гандбольные прямо. Жалко ушла, надо было нам мирно, на спичках её разыграть... Но жадность вот, обоюдная... Основной инстинкт, как говорится…
В принципе, о женской красоте говорено уже достаточно много, но в основном всё неправильно. Редко попадаются здравые суждения на эту тему, да и то по большей части они имеют анекдотическое оформление. «Нет некрасивых женщин, а есть мало водки!» и т.п. Но смех здесь вряд ли уместен. И правильнее будет двигаться в русле народной мудрости, т.е. «с лица воды не пить», т.к. 99 % человечества, с объективной точки зрения, — уроды. А каноны красоты, варьируемые и национально, и регионально, — это откровенная выдумка.
Поэтому наиболее корректна и объективна позиция того мужчины, который на вопрос о том, какие женщины ему нравятся больше, — такие-то и такие-то или вот такие? — отвечает, что ему нравятся всякие, но каждая по-своему, и подкрепляет свою позицию опять же таки народной сверхмудростью: «Если есть ****а и рот — значит баба не урод!» Вот это наш человек! Нельзя забывать об этом! Но ничего, жизнь ему напомнит. Тем более, в таком государстве как наше, по всем своим параметрам и характеристикам неотличимого от клоаки, т.е. от предельно мерзостно усугублённого усилиями всегдашних российских Властей фантастически чудовищного, накрывающего всю страну целиком и полностью, окровавленного геморроидально-педерастического ануса.
Оно и вправду, ну что это за страна такая только?! Некуда любимую девушку повести! Негде возлюбленным сердцам приткнуться! Вот же ж иттицкая сила нашей Власти! Чёрт-те где приходится пристраиваться! Однажды мы с ней, с О!Любой, аж на дереве умудрились приспособится. Вот до чего иудокоммунизм доводит людей: не иначе вновь на деревьях будут жить, наверное!
Но мы, правда, на яблоне пристроились, тут у нас хоть романтика какая-никакая. Она такая удобная была — ствол на высоте примерно полутора метра расходился на несколько ветвей, прямо как дикарский шалаш какой, где-нибудь в Полинезии. Но мы-то — в Киеве: Голосиевский парк, червень месяц. И снаружи нас не видно. Всё вроде бы хорошо: и романтика тебе, и смешно по-пьяни по деревьям лазать, да и вспомнить будет чего потом, к старости! Но что толку?! Не бывает всё хорошо! Свалилась она оттуда — сверзилась, корова. О, Священная Корова моя — О!Люба! Хорошо хоть, что руки-ноги не поломала, поцарапалась только, и ушиблась слегка, да и меня напугала. И что за страна такая?!
Вот там-то — на той киевской яблоньке-красавице, зимнего сорта денешта, я в первый раз и оприходовал её согласно инструкции, содержащейся в центральной части 121 статьи бывшего Уголовного Уложения Советского Режима имени В.И.Ленина. Но упала она вовсе не из-за этого, хотя и закричала, что-де больно ей и вытащи скорее!!! Но потом притихла... Сквозь листву проглядывает колдовское небо Украйны: звёзды — с кулак, ослепительный чертовский месяц... Оглушительные цикады или кузнечики («коныкы» по-украински)... И даже стала интересоваться:
— Ты это с краешку или совсем до конца... ввёл туда?
— Совсем, совсем! — успокаиваю её, а на самом-то деле только с краешку, ну а потом и до конца уже вставил. Но там у меня не очень, чтобы так уж, и выхваляться особо нечем. Ну, разве что если только перед Дементухой-Безумцем, с его зафиксированным на берегах Невы, у самого окна в Европу, пенисом — маленьким и кривым, как у французского поэта Сент-Бёва.
Но у меня не намного больше и стройнее. Как-то однажды все мои домашние уехали, и мы с О!Любой ко мне и завалились. Ну, туда-сюда, и так и этак, уже и не знали, что б ещё такое нам придумать. И вот взял я увеличительное стекло (было у меня такое большое, с небольшую тарелку размером, валялось на письменном столе без дела несколько лет), ну, и стал разглядывать сквозь него все её места. Грудь, говорю, вот какая должна быть правильная. А потом притворно заахал: ну и ****ища, мол!! А она в ответ вырвала у меня из рук ту лупу и на меня её в отместку наставила. И разочарованно удивляется:
— И не видно! Микроскоп нужен! Ну и ну!
И я, поражённый в самое «сердце», всё же нашёл силы скорчить хорошую мину:
— Маленький ***к — в ****е королёк!
А упала с яблони она уже потом, когда трусики стала натягивать и поправлять. И двумя руками зачем-то! Забыла, что ли, что на яблоне мы?! Не соображает, что ли, в какой стране живём?! Яблоки вокруг — зелёные, правда, кислые, зимний же сорт, но видно же, что это яблоня! Дерево! Не диван!
— Слепая, что ли?! — говорю ей, а она уже внизу там ползает где-то. Аж гул пошёл по земле Украйны. Вёл потом, как раненую, до ведомственной воинской гостиницы «Красная Звезда», что в подворотне, близ Крещатика, а через дверь — винный магазин, очень удобно было...
А потом - после этого своего падения - она уже ничего не говорила против, если когда я ей по старым её меркам и представлениям «не туда» вводил. Вообще-то в этом способе заключено не только сексуальное содержание, но также ещё и социальное.
Пока мужчина поддерживает с женщиной какие угодно отношения, но за исключением перанусных, то его обладание женщиной никак нельзя признать полным. В своей чудовищной форме эта закономерность проявляется в тюремно-лагерном «опувскании». Конечно же, это паскудство, широко распространившееся среди народных масс, загнанных иуд-пид-коммунистами и капиталистами в лагеря и тюрьмы, не сравнимо ни в коей мере с гетеросексуальном перанусным коитусом.
Но всё равно отголоски полной извращённости общества докатывается и сюда, и женщины считают почему-то противоестественным подобный восхитительный способ. Они даже могут подозревать в любимом человеке уголовника и/или педераста — полушутя, конечно, но сомнения всё же остаются. Да и мужчины в подобных случаях испытывают как бы лёгкое презрение к «опущенной» ими же женщиной, что совершенно неверно, и есть не что иное, как психологическое заблуждение, вызванное общетюремным образом содержания людей. То есть — усиленного режима, строгого, обычного, «на химии» и (если не судили) бесконвойного проживания с пропиской по месту жительства. И я в том числе также оказался подверженным тому же самому заблуждению — этакому горькому альбедо (отражению) лагерной жизни. И даже оказался способным на неуклюжие шутки в этом русле.
Однажды (да и не раз такое случалось, чего тут греха таить) после ввода моего «королька» в указываемое 121 статьёй место, я и говорю ей шутливо: «Ах, ты пидарасочка моя!» И она тогда вырывается от меня, смеётся и кричит: «Ах так?! Всё! Не дам больше в попку! Кончено!» И не даёт. Час, два, день, другой. И я тогда винюсь, соглашаюсь с ней во всём. «Ладно, — говорю, — давай по-другому, забудь мои мерзкие слова, сам я пидарас после этого, как я только мог такое брякнуть?!» Мы обнимаемся, целуемся, и после этого вновь ей туда вставляю — помирились же — и опять попрекаю: «А ты и вправду форменная пидараска теперь, законченная извращенка!» И так несколько раз подряд, пока не засыпаем часа через три, устав уже окончательно от всех этих наших пидарасных игр.
А то уже, бывало, и до слёз у неё доходило, когда я начинал разъяснять ей: «А ты знаешь, что это и на самом деле извращённый способ?! И в Уголовном Кодексе даже записан?!» А она: «Это ты меня извратил! Ты!» И навзрыд. Аж жалко, хотя и смешно...
Но вообще-то в первое время (после того памятного её летнего падения с зимней яблони) я ещё продолжал по инерции подбирать удобные моменты, если собирался использовать этот способ, как мы только что выяснили и уяснили себе, ошибочно квалифицируемый обществом, как извращённый. И это — по причине имманентной извращённости самого этого гражданского общества СССР, доходящей до того, что его (этого самого гражданского общества), оказывается, даже и нет вовсе. И не было, и не будет никогда! Так, например, лежим мы с ней однажды под одеялом на боку — я сзади. Это так называемый «семейный способ», согласно анекдоту: якобы не видно морды опостылевшей супруги, и можно другую себе воображать, хоть негритянку — это если в темноте или же загоревшая жена чья-нибудь попадётся.
В Казани было это. Мы на выходные дни поехали на турбазу, в какой-то ведомственный пансионат. Мишка татарку Амину склеил, в первый же по приезде день, в ресторане гостиницы «Татарстан», а у той там знакомые везде — тоже татары, ну и достали путёвку в тот однодневный санаторий на реке Казанке. И вот лежим мы с О!Любой, двигаемся не спеша, она дремлет, а я детектив читаю. Мы часто так делали, она тоже, бывало, читала простенькую литературу во время неспешного совокупления, ну тогда уже несколько раз и нет больше сил да и неохота дрыгаться, как ненормальным.
А в это время та парочка в окно влезает — в лесу гуляли, ну и Мишка чего-то у моей спрашивает, и та отвечает, а я детектив дочитал как раз. Просто не было больше никакого чтива, а так я всегда читаю серьёзную литературу: философскую, историческую и научно-техническую. И в тот же момент я и переставил, «изменил место встречи»: вытащил оттуда и вставил туда — в статейно указуемое место, извращенкой опять её сделал. Думаю, не будет же она кричать и вырываться, неудобно ж немного при людях-то. А она — хоть бы хны ей: продолжает разговор с Мишкой и смеётся.
Как и не заметила — аж по самолюбию мужскому меня резануло! А Мишка всё никак не мог отстать от неё, симпатизировал он ей очень, пены конечно не пускал, но подкатывался с раскатанными губами часто. Так и с Аминой той же, через каждые полчаса приставал: «Ты попробуй татарочку! Попробуй только! За уши потом не оттащишь! Огонь! Давай меняться: ты мне Любку, а я тебе Амину!» Нашёл дурака...
Так что человек ко всему привыкает. Тем более — хорошая женщина. А О!Люба очень хорошая была. Даже ещё лучше. Она вскоре так разработала это своё дополнительное вместилище, что оно даже стало просторнее того — основного, нормативного, да к тому же ещё и не такое суховатое временами, так что и к Свядощу не ходи! Три рубля экономь каждый раз! Больше того, оно стало до такой степени нежным, что казалось и чувствовалось уже попросту как бы пушистым.
А всё из-за того, что у неё всё же и на самом деле уникальное строение было, а не только создавалась одна лишь внешняя видимость. Бывает же такое: рождаются единицы на миллион. Но здесь было бы правильнее говорить — одна на миллиард, если не на три. У других женщин — у не О!Любы, — как я заметил, расстояние между анусом и вагинным вестибюлем бывает совершенно незначительным. (Место это, называемое ранее в народе «проссак», породило в своё время поговорку незадачливой ситуации «попасть в проссак», т.е. ни туда, ни сюда, в дальнейшем онемеченным властям удалось снять сексуальное наполнение выражения, переделав его в маловразумительный «впросак».) Дело доходит даже до того, что разделяющая их «проссаковая» перегородка — и вообще, как кожистая перепонка, не толще глазного века. Это очень легко всё проверить и произвести необходимые замеры. Для этого достаточно вставить палец во влагалище и произвести пальпирование: определить, как прощупывается член, находящийся во время этой самой пальпации в попке обследуемой женщины. И редко бывает так, чтобы он с трудом прощупывался, обычно наоборот — легко, бывает даже вообще такое ощущение иногда, что как будто в презервативе твой член, да и только!*
Вот до чего тонкими эти перегородки бывают! Микропроссак! А у О!Любы — нет! У неё даже вообще не прощупывалось ничего, не чувствовалось никакого члена — и всё! Так — лёгкое шевеление какое-то можно было уловить, но и то при условии, если в это время (пальпации) во всю кочегарить перанусно. Как шторм на поверхности, а в глубине — тишина. (Моряки, к слову сказать, мне ближе всего по душевному моему романтическому складу). Вот поэтому и был у неё столь нежный и даже можно сказать прямо-таки мягко пушистый изнутри задний проход, анус. И с ней очень легко можно было в проссак попасть.
Я имел возможность убеждаться в этом очень часто уже в Москве, когда она сняла квартиру вдвоем с подругой Машкой — худющей портнихой. Давали мы так иногда дрозда, помнится. Дементуху-Безумца как-то однажды голым на улицу выпроводили за то, что водку нашу всю выпил. Выжрал всё — и лёг себе спать. Голый. Он одежду берёг, смолоду ещё приучили его, не любил мятым ходить, как все ходят, пидор. Мы приходим — водки нет, а он — пожалуйста! И одёжка на стульчике развешана аккуратненько. Носки — в туфлях ровненько уложены, прямо как ресторанные салфетки. Ну, мы с Мишкой и вынесли его на скамейку у соседнего подъезда. Прибежал, гадёныш, через полтора часа — много времени потерял в чужом подъезде квартиры, похожие на нашу, обзванивать. Не брал больше чужого!
И вот там она уже так навострилась и наблатыкалась до такой степени расслабляться и тужиться, что и впрямь — ну буквально распушала она эти свои все сверхэрогенные места. Оба. А ещё б и рот ей разинуть бы при этом до вывиха челюсти — то это предел был бы уже! Как глубоководное неведомое загадочное сексуальное чудище, выброшенное половым штормом на берег Океана Любви, вызывающее оргазменную оторопь у целомудренных туземцев, набежавших на призывные сиреноподобные стоны. Но при этом (я ж говорю это — Уникум!) это не было такое полное расслабление, которое практикуют многие обычные женщины; не уникальные: на, мол, хлебай хоть ложкой! Бывает даже такое, что у них там всё так хлюпает, что аж через стену слыхать.
Помнится, я Мишке кричал - они с Машкой в другой комнате были: «Да потише вы там, спать же мешаете! Подотритесь полотенцем-то!» Прямо чудовищное хлюпанье доносилось. Монстры!
Но О!Люба — это уже иной порядок женственности! Она, распушив до невозможности и до полной неузнаваемости анус, обладала сверхъестественной способностью при этом одновременно так сжать влагалище, что и палец туда уже даже и не вставить, хоть бы и мизинец - сломается скорее, чем влезет. Ну вылитый вагинизм! И наоборот - Уникум есть Уникум - она тоже могла: так сжать сфинктер, что как будто и в помине у неё нет ануса, а вагина её в этот же момент наружу вся полностью выворочена. Ну, и естественно все оставшиеся теоретически (в двоичной системе — это комбинации 00, 01, 10, 11) возможности она тоже запросто демонстрировала и использовала. Всё сжать (11), как и в помине нет у неё там ничего подобного. И всё распушить (00), как этакий цветочек аленький. Точнее два: как букет из двух распустившихся алых - один чуть малиновый - слегка шевелящихся бутонов в золотой листве.
Вообще-то, такого состояния можно добиться и у обычных женщин — не уникальных. Для этого необходимо очень сильно перетянуть им талию. Лучше всего — полотенцем, чтобы не больно было. И тогда всё внутреннее сексуальное содержимое женщин придвигается у них к выходу. Но это представляется возможным только в том случае если женщина обладает небольшим животиком. Именно небольшим, ибо большой живот непременно скрадёт усилие и распределит нагрузку, а при пустой женской талии — ничего не изменится, только красная полоса от полотенца останется. И только небольшой животик приводит к желаемому результату: аж шейка матки бывает, что выглядывает из вагины и озирается на мир божий. Узел надо делать на боку, чтобы он не мешался при любых позах - и на спине если, и наоборот. Лучше всего использовать махровое банное полотенце. Его можно на два узла завязать и не потребуется потом его подзатягивать время от времени, что случается, когда в доме приличного полотенца нет.
Прямо как выпадение вагины смотрится. Нечто схожее происходит при беременности, и на растленном Западе, где нет, и не будет ничего святого, что и у нас сейчас собираются навытворять — внедрить посредством рынка. В той же Франции, например, для этой цели выращивают и содержат штат специальных проституток пятимесячной беременности, кстати, наиболее дорогих. Вот куда катится дикий, безумный, безумный Запад. А мы, как всегда, — то в другую сторону, то туда же, когда уже поздно. То даже полотенец приличных нет в продаже, то всё есть, но денег ни у кого нет, на хлеб даже...
А вот О!Люба умела так делать и безо всяких на то рыночных приспособлений и полотенец. Хотя, кстати, полотенца у неё были, и самые тогда дорогие у нас — пакистанские. Мускулатура у неё была такая своеобразная. Уникум. Сверхпроссак. И вот на этой почве мы придумали и затеяли с ней одну игру. В загадки-отгадки. Она брала у меня своей рукой мой член и вводила его себе сама.
Кстати, в том, что женщина сама себе чужой член вводит, есть что-то такое особенное, и тоже относящееся к упомянутой ранее в Трактате женской поевдоопущенности. И многие женщины стесняются это делать сами, и потому так этому делу и не научаются. Уже в возрасте бывают, в последний раз даже, может быть, её трахают, а она до сих пор так и не научилась, не имеет навыков — щиплется и царапается только, а всё у неё там никак! Ну, разозлишься тогда, конечно, плюнешь, да и сам займёшься: ррраз! — и готово! Как огурчик... шаляпинский!
В отличие от фундаментальной незыблемости «шаляпинских обоев», проявляющейся как в настенности, так и в рисунчатости, «шаляпинские огурцы» более подвижны. Согласно преданиям, бережно хранимым в артистических и музыкальных кругах, и имеющим степень достоверности не большую, но и не меньшую, чем легенда объявляющая Чайковского злостным педерастом (что, впрочем, чувствуется и по его музыке), одним из любимейших развлечений нашего горластого волжанина являлась вагинальная стрельба огурцами. После окончания сеансов громкого задушевного пения, после обильных возлияний шампанского, Фёдор Иванович любил из озорства и для потехи заряжать огурцами влагалища гинекологически распластанных на полу множества дам, для последующей стрельбы из них — посредством поочерёдного, с криком «пли!», ударения босой ногой им по животам.
Здесь не нужно выискивать элементов чудовищности, ибо даже при небольшом навыке подобное воинское упражнение безболезненно. К тому же, в то время огромных парниковых огурцов ещё не было, а крупные семенные «жупляки» тоже вряд ли могли подаваться к столу великого российского баса. Скорее всего, речь идёт об обычных небольших, вкусных огурцах, а не то и вообще — о крохотных деликатесных нежинских огурчиках, обеспечивающих, кстати, к тому же удивительную дальнобойность: летящих со снарядным шорохом и с аппетитным хрустом трескающихся при ударе об эти самые шаляпинские обои. Кроме того, всем же было весело.
Так что бери пример — веселись, пока не поздно, Читатель, падло! Но поимей только чувство меры, сволота! Нельзя, например, развлекаться подобным образом с беременными. А то ведь станется с иного: будет бить ногой в живот беременную жену, лишь бы повеселиться, и плющить голову будущему наследнику — и без того такому же дебилу, как и он сам. Отсутствие чувства меры — интеркуррентная добавка к нашей патологической славянской бесталанности, типа годами не замечаемой кучи говна на собственной согбенной спине воспитанного иудохристианством раба – непротивленца.
Не содрогнуться от ужасов советской власти! Куда дальше?! Только опять в ярмо! Куда и попали теперь! Талант раба к рабству! Или в социо-кибернетической формулировке: «самонастраивающаяся на деспотию социальная система». Талант же Фёдора Ивановича Шаляпина проявлялся не только в удивительном голосе, или в искро- и овощемётных застольных выдумках, но главным образом — в несказанной ненависти к большевикам, к этой нечисти, превратившей Поднимающуюся Россию в Мировую Клоаку, испражняющуюся гнусными монументами и мерзкими бюстами своих зловонно-вонючих вождей.
Конечно, многие женщины возможно только делают вид отсутствия у них навыков в «самоогурцовом» деле. Строят из себя якобы «не такую». Но есть и такие «не такие», которые и впрямь не умеют. Но вообще-то странно: чего там можно не уметь? И почему не умеют? Шьют, вяжут, готовят, а ввести себе же (!) во влагалище тривиальнейший, самый обычный половой член — и ни в какую! Или и правда трудно? Но ведь есть же такие, которые умеют, и ещё как! Кудесницы!
Летел я как-то однажды из Екатеринодара пьяный. Мишка слева от меня через проход на месте «Б» вырубился, я на «Г» сижу, а на «В» — прямо через проход от меня, рядом с Мишкой, рыжая такая девушка сидит — Тамара, как потом оказалось: в Москве, по прилёте мы представились друг другу. Да и Мишка к тому времени уже очухался немного, идти самостоятельно мог, но не понимал ещё малость где это он сейчас находится, и меня не узнавал, пока я ему по шее не дал. А мы в самом хвосте самолёта сидели, стюра до нас и не доходила, народ кемарил, ну я и увился за ней, за рыжей-то этой.
Наклоняюсь, тянусь, волосы нюхаю: «Какие роскошные волосы! Какой необыкновенный оттенок! Сразу видно, что это натуральный цвет! Красители в этом бессильны! А у Вас и в других местах такие же?! Правда? Чудо! Везде-везде? Вот так всегда: одним — всё, другим — ничего!» И тискаю её по всем тем местам, до которых дотянуться могу: плечи, колени. Руки у меня хоть и длинные, но здесь проход всё же — шучу, мол, и зачем это проходы такие широкие делают, не экономят место, пропадает же. Она смеётся, и как-то так не сопротивляется, а вроде ж бы пьяный пристаёт! Сама-то она не очень красивенькая, присмотреться — так и страшненькая немного. Зубы не очень ровные и вперёд чуть-чуть, аж во рту не помещаются, подбородка немного нет совсем. Не полная, но и не худая, стройная, высокая — это да! Фигура у неё классная была!
«Пойдём, — говорю ей, — покурим в туалете». В салоне не разрешать тогда уже стали. Я в то время курил ещё. Ну, и пошли. Я когда пьяный — то мне любая оторва красавицей кажется, и я стараюсь и в трезвом виде это отношение к женщинам в себе сохранять. Там вообще-то можно было и рядом с туалетом курить, но я её всё же внутрь затолкал. Но вежливо так: вперёд пропустил и давлю мягко ладонью ей в спину. Вошли, там тесно-тесно, я дверь каблуком придерживаю — она там складывающаяся и защёлки нет. Обнимаю я её (не дверь, а попутчицу ту), о курении и разговора нет. Обнимаю, глажу, целую в шею, это удобно — она высокая. И брюки ей расстегиваю — она в джинсах была тогда, «Супер-райфл». Я ей их подприспустил, а там — трусики такие розовые с кружавчиками, я и их с одного боку стянул. Тело — в родинках немного. И сам уже принялся свои брюки расстёгивать — не джинсы, а обычные, мятые, аж с пузырями на коленях.
И тут она разворачивается ко мне спиной, и начинает мне деловито помогать. Одной рукой себе трусики доспускает до середины бёдер, а другой — меня дорасстёгивает и довынимает всё, что у меня там на тот момент полётного времени было: не очень, но хватало. И говорит мне: «Дай я сама!» И ррраз! — и вводит: легко-легко так, как будто погрузилось во что-то. Ну, как в тёплую ртуть! Скользко-скользко! И приятно-приятно!* И так необычно мне всё это показалось, что быстро очень всё у нас кончилось. А так обычно, я когда пьяный, то и по несколько дней бывает оргазма не могу добиться.
Как-то, помню, в четверг начал, и только аж в ночь под утро на понедельник закончил. А тут прямо — в момент! Да ещё в эти самые мгновения оргазма самолёт в воздушную яму ухнулся, и мы почти взлетели, прямо как муравьи в брачном полёте. Я обычно боюсь воздушных ям, и сердце у меня замирает: ну, всё, думаю всегда, звиздец. А тут единственный раз в жизни не испугался: да хрен с ним, думаю, вот найдут нас, и подумают, что это из-за нас самолёт развалился.
А и вправду оно хорошо, что так всё быстро получилось, а то могли б резонансом самолёт раскачать, хвост бы и отлетел! У нас же всё как строят: ткни — и развалится, а тут парасексуальный резонанс! А в тот момент, когда она взяла инициативу на себя, я стал её щупать освободившимися у меня руками: твою мать! — а она девственница оказывается! Вот это кубанская казачка! Вот это, думаю, попал! Это у неё оказывается попка такая вот скользкая-скользкая! Приятный такой «задний проход», как говорится в УК.
А я вообще, если что и умею ловко делать, так это единственно вот эти самые места у женщин быстро прощупывать и проверять, как у них там всё обстоит. Ррраз! — и в дамках! Девушка, не девушка, не совсем девушка, совсем не девушка и т.д. Талантик такой вот небольшой у меня имеется. Ловкость рук — и никакого мошенства с их стороны.
В Вильно как-то, помню, у гостиницы «Килукетис» («Колхозник») остановил я бабу, когда шёл с работы, разговорился с ней, и кричу Мишке — он где-то сзади плёлся, а баб как раз две было — ору, чтобы скорее подходил и вторую клеил. Зима, холод, промозглый балтийский ветер, небо тёмно-серое как асфальт, одет я плохо, мёрзну, хоть и пьяный, зубы стучат. И только двум моим пальцам левой руки - указательному и среднему - тепло и влажно! Как в русской бане, хотя это и литовское влагалище было, жарко им даже! «Мишель!! — кричу, аж приседаю и синею от крика и холода, — Мишель! Иди, сука, сюда быстрее, а не то слиняют!!» Только два. Двум. Тоже несправедливость, как и во всём в этом мире. Потом уже, через несколько лет, я очень жалел, что три пальца тогда ей не вставил. А они слиняли всё-таки, точнее их не пустили к нам в «Килукетис» русские свиньи — дежурные вахтёрши.
А потом, когда я уже поопытнее стал, постарше, поматёрее, то уже жалел, что ладонь тогда ей не всадил или б кулак. Помнится, вошло бы. Дурак, ругал я себя, заматерев окончательно, дурак, почему б по локоть тебе тогда не ввести?! Такое хорошее жаркое, знойное влагалище было тогда в зимнем Вильно. Приветливый народ, хорошие, отзывчивые люди, и к нам хорошо относятся, надо просто с нужной стороны к ним подходить, и к тому же тактично, не ранить национальную гордость, не лезть в политику, а в...
Однажды только у меня не получалось всё никак на предмет немедленного освидетельствования. Была у меня одна такая — всё говорила, что она девушка абсолютная, и не собирается пока что-либо менять в этом плане, и уж тем более с моим участием. Сучка такая вот попалась. Я и так, я и этак, и всё ни в какую — всё ускользает, вырывается из рук. Рикки-Тикки-Тави ****ское. И вот как-то лежит она на кухонном диванчике пьяная, — у неё дома мы гудели, типа дня её рождения было. Но она и пьяная-пьяная когда бывала, то всё равно всегда вырывалась — вот до какой степени она себе на уме была: прямо как разведчица какая. Мата Хари, сволочь такая, ну никак не давалась! А у меня никогда в жизни девственниц не было. И вот я, собственно, из спортивного интереса на принцип шёл и за ней волочился, тоже как мангуст. А так — то я бы давно плюнул, другую нашёл бы сразу же, как оно потом и получилось.
И вот иду это я в ванную блевать, и мимо кухни той прохожу, где она на диванчике лежит. И вот тут-то я её и достал! В мгновение ока, как бы в одном непрерывно-поступательном движении устремился я к ней, со свистом рассекая воздух двумя вперёдустремлёнными гинекологически сложенными пальцами на вытянутой правой руке, буквально спикировал на неё. Ррраз! — и аж три пальца вошло, третий — безымянный, сложенный вдвое. Девственница! — мать твою за ногу! Поблевал я после этого, тут же прямо, не донёс до ванной-то. И стыдить её принялся - протрезвевшую сразу - при всех гостях за чудовищный обман таких хороших людей как мы.
После этого я уже за девственницами и не гонялся никогда, потому у меня их и не было, хотя и попадались невзначай под руку, то есть встречались, и я лазил к ним туда и щупал гимен (девственную плеву), и знаю что это такое на ощупь. Но так, чтобы трахнуть хоть раз, как говорят в народе «сломать целку» — такого ни разу не было. Да я и не стремился: не верил я им уже. Операцию, наверное сделала, стерва, думал я всегда в таких случаях. А это легко делается: два надреза, и скобой затем сжимают вестибюль вагины на недельку. Гименопластика называется. И снова «целка» вам, хотя и с триппером бангкокским — пенициллиноустойчивым, неизлечимым, уже дошедшим в то время до Западной Европы.
И вот потом уже, когда мы с Тамарой во Внуково представились друг другу, обменялись рабочими и домашними телефонами, и начали после встречаться в Москве, то я всё же пытался, научно говоря, дефлорировать её на память — чтобы было ещё чего вспомнить: обломки б целки эти. Я направлял/ся/ уже была к целк..., к цели, но она всегда была настороже. Хвать меня «за шиворот» у самого своего гимена - девственной плевы - с поличным, и ррраз! его — и на место меня... вставляла. Так и жили. Человек ко всему привыкает. Тем более — настоящий мужчина! Втянулся. К тому ж у неё там скользко-скользко было — ну точно, как стакан подогретой ртути!
И даже потом — через год уже, когда она прилетела в Москву уже полностью дефлорированной на благодатных просторах Кубани*, с поломанной вдребезги прошлогодней целкой — она замуж, рассказывала, вышла, да неудачно и развелась (врала бы уж, что муж был лётчик и разбился на испытаниях экраноплана) — то я всё равно по старинке продолжал перанусно по большей части орудовать. Как и в самолете тогда, когда мы где-то над Орлом, наверное, пролетали. Ну, разве что иногда смачивал член в вагине, для порядку — у неё и влагалище было как скользкая-скользкая, чуть извилистая норка.
Вдумчивый Читатель может получить какое-то отдалённое, приблизительное представление об этой вагинной скользкости, если закроет глаза и примется вводить палец в банку с непромытыми маринованными грибами, типа крупных маслят. Но, конечно же, духовитость и вкус далеко не те, и именно поэтому многие маньяки-гурманы промывают грибы и заправляют их уксусом и маслом, тем самым усиливая имеющееся сходство.
Тамара тоже была рыжей, как и О!Люба, но волос у неё всё же был несколько другой: чуть потемнее, червоннее как бы. Как золото немного иной пробы. 859 и 872 — примерно так. Я у них у обеих срезал по локону волос на память. А у Тамары я раз пять даже срезал — да всё терял. Она сначала, особенно когда я первый раз с ножницами подступил, то очень стеснялась: «Ну зачем?! Ну, как же так? Так не принято! Почему оттуда обязательно?! Обычно же — с головы!» А я у самого-самого клитора любил состригать. Причитала прямо, как будто её дефлорируют, клока волос ей жалко.
Она вообще очень провинциальная была — всего стеснялась. О!Люба, так та сразу: «Да на! Хоть всё сбривай! Такого добра не жалко!» А это всё жеманничала: бедро на бедро закидывала, сжималась клубочком, пряча от меня клитор. И всегда - все те пять раз - мне приходилось её уговаривать, почти как и в самый первый раз. Тогда она согласилась на стрижку лишь после того, как я пригрозил ткнуть её ножницами в ягодицу, и уже приставил их туда и давил несильно пока, и глаза на неё страшные делал, ну она и согласилась.
Она меня ещё плохо тогда знала, ну и подумала, наверное, а вдруг — маньяк?! Это я-то — и маньяк! Но и потом всё равно приходилось каждый раз уговаривать её, однако дело шло уже легче: «Да ладно! Я ж — фетишист! Старею уже, оно и естественно. На память же! Скоро, вон, опять же улетишь, а я буду вечерами любоваться — хоть как-то скрашу тоску нашего расставания! Давай! Да не дрыгайся ты!»
А она, надо сказать, раза два-три в год в Москву прилетала, а то и чаще. То в командировку, то в Подмосковье на турбазу от их организации. Москвичам коренным такие путёвки и не снились, не достать ни за что, а эта провинция все места позанимала! Отдохнуть несчастному москвичу в своих же краях — и то негде! Это ей я так выговаривал, а так, на самом деле — то гори оно огнём в Подмосковье вонючем, чтобы ещё и отдыхать!
И вот волосики-то те рыженькие я в пакетиках целлофановых хранил, в бумажнике они у меня лежали, в потайном отделении под заначкой. И я их в редкие минуты откровения своим самым-самым близким дружкам по-пьяни всегда показывал в пивной, и всем весело было. Даже от других столиков подходили к нам посмотреть и повеселиться. Некоторые, бывало, плевались, но тоже всё же смеялись — это те, которые скотоложцы, по-видимому. Мне кажется, что это именно они-то и заиграли те пакетики тамаркины, я редко теряю вещи. Это, несомненно, их работа: они увели те самые четыре штуки, что из пяти в общей сложности прядей от её лобков. «Вот, — говорю я друзьям и их подругам, — волосы с лобка, с близ клитора!»
А однажды было даже интересное такое совпадение. Один приятель подругу новую привёл — разбитную такую и весёлую в компаниях, по типу «делаю всё!» Ну, я сразу же и разговорился о политике, о женщинах. А она у меня игриво так и спрашивает: «А волосы с лобка у тебя есть?!» Я и отвечаю немедленно: «А как же?! Вот они!», — и достаю пакетик и всем показываю, чтобы удостоверились, убедились как следует. Он по рукам пошёл, а я в центре внимания оказался. Она б мне наверняка дала, да я вскоре сломался.
У О!Любы поярче волосы, но у Тамарки погуще, более вьющиеся и потоньше... Хотя нет — вру! Я вот сейчас достал те пакетики, и они вот передо мной. Цвет и всё остальное — правда. Но вот толщина... Нет, у Тамары потоньше, но зато пожёстче... А у О!Любы как-то поровнее волос. Хотя тоже нет... Это ж просто один волосок из другого пакетика сюда попал... Вот я его сейчас и переложу пинцетом на место... Спутал всё... Плохо уж вижу... Летит время, ох, летит. Всё же у неё потолще таки волос, да она и вообще крупнее Тамарки-то... И выдумщица тоже к тому же большая... Это она ж, О!Люба, в те загадки-отгадки играть придумала.
Берёт она однажды у меня рукой член, и крутит его, крутит... Туда-сюда, туда-сюда... А потом вдруг ррраз! — и вводит его куда-то, а куда — неизвестно мне. А руки у меня заняты — я за грудь её держу, мы на боку, «по-семейному» лежим. Груди у неё среднего размера, но упругие, в безлифчике можно запросто ходить — стоят аж! Одна рука у меня и вовсе её телом прижата. Как тут определить, куда она его себе ввела? А она и спрашивает: «Ну и куда? Ну и где он?» И прижимается ко мне изо всей силы. Чтобы, значит, труднее мне было отгадывать. Тамара тоже прижималась ко мне изо всей силы, но она старалась, чтобы сильнее и больше вошёл, а О!Люба — для игры только.
Ну как я тут могу отгадать?! Думаю, думаю, шевелюсь, а она не даётся: прижимается всё, и требует: «Отвечай немедленно!» А мне, ну совершенно непонятно: она же каждый раз по-разному всё это делает. То распушит у себя то или иное вместилище, то наоборот — так сожмёт, что аж больно! Прямо кричу — «Перестань! Больно же!» И я же знаю, что она ж может у себя любое место сжимать, да и наоборот она тоже мастерски делает — расслабляется, аж распушается. Так хороший игрок играет: «в любом положении» чудеса творит! К тому же она и вводит каждый раз по-разному. Бывает и так, что сожмётся и делает вид, что он очень трудно входит, и ей больно якобы: «Ой! Ой! Больно-то как чего-то! Давай не будем сегодня играть! Да и надоело!» Хитрюга! Но и вправду ж чувствую, что еле-еле вошло, а она потом весело уже: «Ну и куда сейчас у нас?!» Я думаю, думаю, потом практически почти наугад отвечаю: «Туда!» или «Сюда!»
У нас не было постоянных терминов-разграничителей в этой игре. Просто каждый раз, когда мы начинали, и я первый раз не угадывал, и потом - рукой уже - проверял ответ, определял место где это я на самом-то деле оказался, в каких её палестинах, то уже после этого игровая дежурная терминология автоматически устанавливалась. Она - второй уже раз - берёт и крутит, крутит, сбивает с панталыку, или же наоборот — резко, сразу же, не дав мне опомниться (она каждый раз по-новому делала, никогда не повторялась, бесконечная импровизация это была) ррраз! — и торопит капризно: «Нy? Там же?»
И я опять в смятении, прямо как тугодум какой из очередного состава кремлёвской банды, который думает, думает, гадает, гадает — и ничего ему в голову не приходит, кроме как народу хуже сделать чего-нибудь. Хрен его знает, где он там?! Да ещё и она путает: то расслабится, то сожмётся так, что я аж в крик — «чёрная дыра» чёртова. Полнейшая дезинформация! Ну никакого простору мысли не даёт: прижимается вплотную, чтобы нельзя было как-нибудь по специфическому хлюпанью или по степени скользкости догадаться. «Не там!» — в сердцах отвечаю опять наугад, и тут же проверяю рукой ответ в конце задачника: раз! — туда, где я думал, что сойдётся с моим решением, а туда два пальца свободно входят — это она свои страницы издевательски распахивает — и нет там никого! Вновь проиграл. Опять двойка...
И всё ж таки в конце концов я победил её в этой, казалось бы, безнадёжно проигрышной (как в жульнической игре в «напёрстки») и беспросветной ситуации. Мужчины всё-таки ж сильнее женщин, в умственном особенно плане. Но в нашей стране кроме меня таких уже мало осталось. Широко развернувшиеся процессы деградации населения первой в мире страны социализма сделали женщин авангардным социальным слоем, так как мужчины, являясь оперативной памятью социума, принимают все внешние флюктуации на себя, деградируя и погибая первыми. Это характерно для всех вымирающих обществ, именно поэтому у нас женщины таскали шпалы и учились в институтах, а несчастные физические и нравственные XY-мутанты лежали пьяные под заборами. Сейчас же эта ситуация лишь ухудшилась.
Присмотрелся я как-то повнимательнее ко всему этому ****... делу, и понял, что на местах ловить мне нечего, дохлый это номер. И решил я тогда как бы расширить игровой сектор обзора. Начал я к другим частям её тела приглядываться. К плечам, шее, голове. И, в конце концов, приметил, что когда каждый раз она меня обыгрывает, и у неё ответы разные получаются, то и голова у неё тоже каждый раз как-то не так. Чуть-чуть, но по-разному! Если «туда» — и сегодня «туда» означает анус, то голова у неё чуточку пониже оказывается по отношению к моей. А если «туда» в другой день именует вагину, то голова её уже чуток повыше на подушке. И в итоге я установил закономерность, вычислил таинственный икс. Подобно тому как У.Леверье и независимо от него Дж.Адаме «на кончике пера» открыли планету Нептун, так и я смог безошибочно определять по макушке О!Любы абсолютно точное местонахождение собственного члена. Нептун — херня! Я же вот вычислил — это да!
Закономерность, открытая мною, заключалась в том, что когда она, говоря строго научно, и юридически выверенным, но в то же время и образным языком 121 статьи УК СССР, вводила мой половой член себе в задний проход, то мои губы рта оказывались у самого низа её затылка, а глаза в аккурат на макушке. Если же она использовала «не туда», то в таком случае её макушка сдвигалась вверх на сантиметра два-три, а губы моего рта оказывались уже у неё на шее. Вот какая у неё всё же основательная и солидная была эта перегородка. Могучий Перешеек Проссака. Потому и анусная пышность столь удивительная достигалась. Как уже отмечалось ранее в Трактате, у неё абсолютно не прощупывался член через влагалище — как и не было его вовсе!
У Тамарки такого, конечно, не было, у неё член прощупывался относительно легко. Средне так: как сквозь мятый и мокрый журнал «Молодой коммунист» или «Знание-сила». Но это обстоятельство тоже может иметь свои положительные стороны, если с умом подойти к этому делу. Ну, например, иногда даже интересно бывает контролировать. Как он там? Живой? Как бы «Родина слышит, Родина знает, где в облаках её сын пролетает»… Но не в облаках, конечно... Довели страну жидки - большевички — от слова «больше» себе хватать! А теперь дерьмократы и либерасты добивают русский народ окончательно!
Но это стало возможным лишь только тогда, когда она через год - уже полнейшей недевственницей прилетела, 2 часа 15 минут лёту. И я её ещё стыдил тогда для шутки, но от злости, за предательство якобы. Мне, хорошему, честному человеку, — не дала себе целку сломать, а какому-то там подкулачнику подставилась! «Мало, — говорю я ей, — Сталин вас там гонял!» Но что я ей? Как Ленину — Достоевский: херня какая-то! У неё ж своя жизнь, ей и вправду замуж надо выходить, детей рожать. А я семьёй обременён, второй уже, забот полон рот.
В рот, кстати, она очень долго не брала. Нет — и всё тут! Как отрезала! Провинция всё же — простительно отчасти. Далеко от Москвы. Хотя в то же самое время Владивосток ещё дальше, но там ощутимы реальные сдвиги в направлении цивилизации, хотя и провинциализм всё же остаётся. Как в Японии: и традиции и прогресс совмещаются.
Я там (не в Японии, а во Владике) привёл как-то бабу на берег, я бы сказал Тихого Океана, а не Японского моря, ибо при такой огромности нашей несчастной страны - и горе в ней так же безмерно - все эти Хонсю, Хоккайдо и Сахалин сюда же, — как цепочка прибрежных рифов должны смотреться. Ну вот, привёл я её, ну и после первого раза - пьяный я был, и нужной твёрдости у меня для второго раза не было - я ей и говорю: «Давай возьми в голову — взбодри малость, послюнявь!» А она на меня аж вызверилась: «Ты что?! У нас, когда встречаются, то только на второй день так делают, а не сразу!» Еле уговорил её сделать для меня исключение: разница ж во времени какая, так что можно считать, что со вчера мы уже знакомы с ней. В общем, забил ей баки — взяла, умеет, и на японку немного смахивала. Хороший город Владик, но далеко всё же. «Сo второго лишь раза» — это ж надо, и выдумают же тоже!
А эта — и с пятого не берёт! Две недели мы уже с ней встречаемся. Вот провинция! Ни в какую! А я просто из принципа ж настаивал, а так — то я и не люблю этого дела особо: зубы, прикусывают, бывает или синяк засосный вскакивает. Тут ведь профессионализм высочайший требуется, да и талант к тому же в этом деле попросту необходим. Ибо это что-то сродни игре на музыкальных духовых инструментах, если чисто техническую сторону взять, а не воображать гобой или кларнет — членом с кнопками.
Это как бы вот такая специфическая компенсация женщинам за их некую обездоленность в искусстве игры на духовых инструментах. За имеющуюся определённую их оттеснённость мужчинами от трудоёмкого занятия дудением в медные трубы. Сублимация как бы. И здесь тоже требуется «рабочие губы», мощная дыхалка. А то есть такие, что и давятся, и задыхаются, и аж захлёбываются. Ну и, наконец, требуется чувственность, страстность (****овитость) и желание играть... То есть не играть, а... В общем, без желания — одно мучение будет.
Женщины рассказывают, что многие из них тренируются и учатся этому делу на сардельках или на бананах, и успешно набираются нужного опыта. Очень удобно и тоже вкусно. На сардельках если, то оно больше похоже. Было. А как раз к тому времени стали пропадать продукты в магазинах — какие уже там сардельки и тем более бананы  вместе с ними?!! Довели пламенные ленинцы страну до синего огня — учебных пособий уже не стало! Хузяева страны — ****ь их в сраку!!
Но, в конце концов, постепенно так, слово за слово, зажал я её однажды у приятеля - татарина в углу на кухне. У него там угловой диван такой стоит, по двум стенам расходится. Она сидит, а я стою над ней и, как нож к горлу, точнее, как ножницы к заду ей с неделю назад, приставил я ей член к губам рта. В полумраке смотрится как ствол пистолета среднего калибра с небольшим глушителем. Стою, жду. Из комнаты музыка рокиндрольная доносится, и приятель пьяный визжит по-каратэшному со своей там подругой, бить её собирается, оттачивать на ней приёмы, как всегда. Ну, она тут и снизошла, как бы одолжение мне сделала: хвать его на «полствола». И в сторону сразу же голову откинула, зарделась — даже в темноте видно. И лицо в ладони прячет. Застеснялась, видите ли, стыдно ей, понимаете ли! Как самой себе в задницу член вставлять с первым встречным — так это ничего, а тут стыдно... Ну, бабы! Смех один — да и только!
Потом она отвыкла от стыда, привыкла к пероралу, и неплохо получалось: она сразу как-то и нужный темп нашла и глубину очень хорошо варьировала. Несомненный талант — такой бы играть на кларнете или флейте, а то и на тромбоне. Единственно, что плохо было, так это то, что действительно как-то слегка неспособно было, неловко несколько получалось — оно и вправду, как в поговорке у нас выходило: «разврат: раз — в рот, раз — в зад». Какая-то несовместимость и неэстетичностъ некоторая в этом совмещении присутствовала, неуместность чего-то одного из двух чувствовалась. Ну, мы и прекратили постепенно так, раз за разом, слово за слово, этот разврат — отменили его пероральную часть. Несмотря на то, что она уже втянулась в это дело и даже проявляла временами настойчивую требовательность, по-видимому, разбуженный талант требовал своего применения.
И только потом уже — когда она прилетела через год в дефлорированном состоянии, 2 часа 15 минут лёту — мы уже всё это стали совмещать: потеряется твёрдость — она её ртом немедленно и восстанавливает. И научилась же — всё же наверняка я в ней талант разбудил, да и задатки у неё сразу чувствовались, особенно губы — ну как у Эллы Фитцджеральд. И делала она всё очень хорошо, прямо-таки классно всё у неё получалась, даже несмотря на её неровные зубы и на провинциальную стеснительность: прямо как деревянный у меня становился, аж скрипел и трещал как фок-мачта учебной модели корабля. К тому же она ещё придумала при этом слюну обильную пускать, оно тоже, как барашки на морских волнах смотрелось. (Как я много позже случайно узнал, такую же обильную слюну пускают самые «продвинутые» проститутки, это очень возбуждает клиентов.) И вообще многие женщины весьма перспективные существа, как бы плохо о них ни говорили некоторые голубчики, пусть и доказательно, и объективно.
И О!Люба тоже вот прогрессировала, на глазах прямо, можно сказать, росла. У фрау фон Гофман, как уже указывалось в Трактате, она эякулят мой на полу там оставляла. Выплёвывала — невкусно, мол. Как так можно говорить? Ты проглоти сначала, а потом уже утверждай — вкусно или невкусно: вкусовые же рецепторы не только ведь на языке ж. Но благо там — у этой жидовки фон Гофман грязь в её санкт-петербургских апартаментах была несусветная, прямо-таки антинемецкий порядок «поддерживался» в тех её двух комнатёнках, и она не замечала тех плевков на общем хлевном фоне. Да и я, кроме того, если не забывал, то подошвой их размазывал — заметал следы любви, образно говоря.
А «фон фрау» — это я для хохмы её так звал, а ей и нравилось, она очень довольна была, и я её - тоже для хохмы - трахнул как-то встояка за вешалкой у двери. Муж её ушёл за водкой, О!Люба в туалете была, она долго сидеть там любила, а Мишка со смеху за столом умирал, на нас глядючи, и огурцом даже подавился. И мы его потом по спине били втроём: фрау фон Гофман, О!Люба и я. А муж гофмановский пришёл через час только, пьяный в дрибадан, но всё же принёс то, чего ему заказывали, и даже чекуш лишний зацепил.
А уже потом в Медведково, где она квартиру снимали на пару с Машкой-портнихой, там она уже гормонами не разбрасывалась, и проглатывала эякулят. Да и то: у себя в квартире-то, и свинячить ещё, на пол плевать, самой же потом и убирать. А оно и вправду, как харкотина на полу у фрау фон Гофман смотрелось. Или как сопли. Какие же они всё-таки грязнули, эти жиды, — ужас!
Однако всё равно на первых порах О!Люба ханжески заедала эякулят сгущённым молоком. Упорствовала в своём заблуждении, что невкусно, якобы. Но потом - чуть позже - она уже недовольно (вот же ж прогрессировала, вот обучаемость, на удивление просто!) спрашивала у меня частенько: «А почему это у тебя так мало-то сейчас?» И я тоже недовольно — а кому это понравится? — огрызался: «Так третий же раз уже! Ты что, считать не умеешь?! Мало ей!»
Но тут я вообще-то очень и очень темнил перед ней. Ибо это не оттого было мало эякуляту того, что третий раз уже оргазм у меня приключился. Нет! Хватило бы его и на три, и на пять — наелась бы! Но всё дело заключалось в том, что я — онанист. Мастурбатор, образно говоря. В народе — «самоёб». Причём — матёрый онанист: с детства и до старости. И не бросил. И не могу бросить, наоборот — ещё больше в рукоблудие втянулся. Курить — бросил! «Хрипунец» — утренний кашель курильщика замучил. Пить — бросил! Печень, «голоса» и «глюки» доконали — выпил, значит, свою цистерну, хватит. А дрочить — не могу бросить и всё!
И особенно приятно стало мне с некоторых пор при женщинах это делать. Очень нравилось мне в женской аудитории мастурбировать. Да и многие женщины тоже любят на это «рукоделие» смотреть. «Хочешь посмотреть, как оргазм у меня сейчас будет?» — спрашиваешь осторожно, а она сразу: «Хочу!»
Правда, это допустимо лишь тогда, когда малознакомая женщина перед тобой. А когда всё же знакомая, так или иначе близкая, да ещё если и общие знакомые у нас с ней имеются, то это уже как-то не совсем уместно становится, неудобно. Да и рискованно: вдруг расскажет, падла, кому-нибудь по-пьяни, и будут потом в коридоре где-нибудь травить: «А ну-ка, расскажи, как ты там дрочишь?! Или покажи лучше!» Опасно, одним словом. Поэтому у меня и была совершенно разная политика в отношении Тамарки и О!Любы в этом жизненно важном для меня вопросе. С Тамаркой я и не церемонился. Да пусть бы и хоть весь Екатеринодар об этом знает и только об этом и говорит!
Но, кстати, когда я потом побывал там, то выяснилось, что абсолютно никто там не был в курсе этого моего занятия. Так что Тамара — это кремень - человек! На таких можно положиться в любом деле. Точно так же как и вот в этом: она даже помогала мне, меняла руку, давала передохнуть, и обильно слюнявила, если вдруг высыхание происходило при этой моей суходрочке.
А вот О!Люба могла для хохмы брякнуть кому-нибудь, а там — уже цепная реакция: лавина небылиц! Она мне, например, ну буквально про всех в нашей конторе рассказывала, всё докладывала, что узнавала от других баб. И кто кого трахает, и как именно, и у кого какого размера член: от начальников отделов до самого генерального директора, ну всё, всё, всё. Очень интересная информация. Я прямо-таки новыми глазами теперь смотрел на всю эту нашу административно-командную свору. И они на меня стали удивлённо таращиться: чего это, мол, этот хер ухмыляется?! Так вот, как бы и мне точно так же не очутиться в этой информационной сети. Типа: «Смотрите, вон рукоблудист идёт!»
Хотя в то же время в этом моём пристрастии нет ничего предосудительного Это просто-напросто некогда врачи-евреи — и впрямь воистину вредители! — создали миф о вреде онанизма. Это вообще любимое занятие евреев, их народные, кустарные промыслы: выдумывать вредные для людей жульнические теории. И если онанизм и вреден, то только самим же евреям. Вo всех смыслах.
Во-первых, из-за того, что у них крайняя плоть обрублена и им поэтому крайне неудобно этим нужным делом заниматься. И они мучаются, натирают до крови, волдыри зарабатывают, а не то вообще наносят себе серьёзные травмы.
Как-то однажды, в Екатеринодаре, горько жалился мне сосед по номеру в гостинице — теоретический ветеринар Гольд. Ему, дескать, приходится широкогорлую колбу для этого дела использовать. Вымостишь, говорит, горло поролоном — и пошёл! И вот однажды треснула та колба во время оргазма, так еле кровь унял, и месяц забинтованный ходил. Хорошо ещё, что сепсис не начался.
Я поинтересовался у него, чего ж он в таком случае зоофилией не займётся, раз уж ветеринар. В шутку спросил. А он рассказал, что по его вине однажды на ветеринарной станции падёж произошёл, вот его с тех нор и не подпускают ни к козам, ни к птице. Занимается он теперь только теорией ветеринарного дела, ещё одну диссертацию вот пишет. А так, конечно же, он не прочь бы к козочке какой-нибудь пристроиться, мечтает даже об этом, когда мастурбирует.
Гольд Иосиф Вадимович— он из Витебска. Оттуда же, где сексуальный маньяк парторг Михасевич орудовал, изнасиловавший и задушивший (и наоборот, сначала душивший, потом насиловавший) 38 белорусских синеоких красавиц. Гольд — кандидат наук. Ящур, сап изучает, докторскую диссертацию по куриной слепоте заканчивает. Колбы те — глицерином смазывает. Зубы у Гольда все гнилые, одни чёрные корешки. И конфеты-ириски он килограммами ест: одну за одной в рот их кидает, одну за одной, одну за одной. Лет ему немного — под сорок пять всего лишь. Он девственник. Оно и не удивительно: такому редкая баба даст, тут отчаянную искать надо. Хоть души баб не его месте. Но зато он беспартийный, молодец. Но хвалит аж с пеной у рта Израиль за то, что евреи арабов победили, это ему минус, гаду - сионисту.
А во-вторых, здесь следует ещё один побочный, но весьма примечательный вывод, спрашивается, почему это евреи так энергичны и якобы талантливы? А всё дело в том, что отсутствие у них крайней плоти на половом члене, превращение его, можно сказать, в геноподий, делает, как мы это показали на примере В.И.Гольда, мастурбацию трудноосуществимой.
Эти затруднения возникают уже в детстве и в пертубертатном периоде (подростковом возрасте), когда онанизм является вполне естественным и даже необходимым средством юношеской сексуальной саморегуляции. Поэтому у них - у еврейских вьюношей - поневоле происходит специфическая сублимация либидо. Реализация творческих потенций в самых различных, удобных для воплощения направлениях — отсюда-то и пресловутая их энергичность. Но они в большинстве своём, в отличие от других обрезающихся народов, не обладают физическими данными и внешностью (здесь сказался инбридинг на протяжении 2000 лет), которым традиционно отдают предпочтение женщины.
Поэтому в целях их завоевания они всегда вынуждены выбирать такие жизненные пути и самореализации, при которых у них появились бы реальные возможности приобретать тем или иным образом женскую благосклонность. Это либо деньги для покупки женщин — и тогда это всевозможные коммерческие каналы. Либо творческие тропы — тогда появляется реальная возможность соблазнять ветреных обладательниц скользких влагалищ славой, остроумием и т.п. И тем самым как бы скомпенсировать гнилые зубы, запах изо рта, маленький росточек, кривоногость, вонючую потливость, уродливую сверхтучность, лупатость и радарные уши, шевелящиеся во всех направлениях. Вот и вся собственно еврейская проблема.
Еврей, имеющий приличную внешность, нравящийся женщинам и без денег — это совершенно нормальный житель Земного шара. Того же Андрюху Бурнштейна взять, по кличке Свинья, но говорящей, что она якобы шотландец, трахнувшей несколько десятков тысяч женщин СССP и стран центральной Европы. Это же обычный советский пьяница, мелкий начальник, нищета, мать-отец на него орут круглосуточно напересменку, жена гложет, сын ненавидит. Нормальнейший человек, одним словом.
И вот только к старости попёрли из него латентные, неистребимые семитские признаки. Глаза повылезли до такой степени, что как у инопланетян они у него стали — перископические прямо. Нос из римского трансформировался в тель-авивский. И бабы стали от него шарахаться в метро и на улице, где он раньше снимал их сотнями за неделю. Лишь после всего этого ужаса он заделался махинатором: стал оформлять липовые изобретения через знакомых забулдыг, на их фамилии. Но опыта-то нет, наверняка теперь попадётся на этих липовых договорах с пьяницами. Ну и сядет. Словом, обычная славянская судьба. Язык тому отсохнет, кто его жидом назовёт! Он — русский, но шотландец, хотя и еврей.
Поэтому при Тамаре я мгновенно адаптировался: «Хочешь посмотреть?» — «Хочу!» И всё. Стали разнообразить наши взаимоотношения. А с О!Любой мне пришлось тоньше действовать. Сначала я стал ей жаловаться, что никак у меня не получается, а я уже устал двигаться, и сердце, боюсь, прихватит. «Давай, — говорю, и дышу тяжело для виду, — ты мне рукой чуть-чуть подвигай, почаще только». А руки у неё ангельские были. Точёные, пальцы не очень длинные, но зато изящные до невозможности. И вот, когда они устали — эти изящные руки, я ей тогда и говорю: «Ну что же ты?! Придется мне самому за тебя всё делать! — и шучу для конспирации, — С такими слабыми руками замуж не выйдешь!» Она смеётся, а я тем временем уже во всю орудую и с максимальной частотой — аж ветерок лёгкий идёт, как от веера или вентилятора. Вот так я, в конце концов, и легализовал перед ними обеими это своё детское, юношеское а затем и старческое увлечение. То есть иногда, хоть и не часто, я делал всё сам, а уже в самом конце брал двумя руками голову О!Любы и отправлял эякулят туда в неё. Или — в тамаркину.
У Тамарки руки тоже были на загляденье. Но музыкального, как считается, типа. Пальцы длинные и тонкие. Она ими мошонку мне очень классно перебирала. Всеми десятью, но впечатление было такое, что в шесть рук виртуозная пьеса исполняется на фортепьяно — на трёхклавишном таком: две из них чёрные, волосатые, и одна бело-розовая гладкая.
Но, конечно же, это мое увлечение отшельника и анахорета не могло не иметь своих негативных последствий и плохих сторон — за всё нужно когда-нибудь платить. Оно сделало меня более тактильно грубым, менее чувствительным к механическим эротическим воздействиям. И поэтому многие классические сексуальные взаимоотношения полов стали мне попросту недоступными.
Так, например, тот же самый классический популярный «моргунчик»: щекотание головки члена ресницами. В этом изысканном способе наиболее примечателен оргазм: эякулят выплёскивается в глазное яблоко, и, стекая затем оттуда на щёку, он создаёт полное впечатление вытекающего глаза, поражённого до этого катарактой (бельмом). Как будто это неудачная операция в глазной клинике какой приключилась, и недоброжелатели на врача-новатора в суд подают, и того сажают потом. Не может быть, мол, чтобы все там чисто было, в клинике той, в этом очень полезном для людей деле. У нас же ещё никогда так не было, ведь если что полезное людям наметится — то всегда же загубят на корню ещё или потом житья не дадут и доконают. А как что вредное предложат, так тут же внедрят — к утру ещё! Кто создал этот страшный для нашего народа осмос — одностороннюю негативно-избирательную проводимость?!
Вот и запустить бы в делопроизводство одновременно два проекта: П - плюс и П - минус! И проследить их прохождение, выявить всех кто мешают плюсу и потворствуют минусу! Выловить их всех, собак, выволочь во дворы министерств и офисов, да и повесить кверху ногами, как многочисленных Муссолини Советского Союза. Хотя с Муссолини зря так обошлись, ведь фашисты здорово шуганули и гомиков, и мафиози. Вот гомосионисты ему и отомстили.
Примерно так же, по тому же принципу «моргунчика» занимаются онанизмом мои секс-коллеги — моряки тихоокеанского флота. Там у них, в экваториальных широтах, летают огромные океанские мухи, но не цеце. И вот морские волки ложатся в ванну, и оставив на поверхности воды лишь головку члена (ну и большую голову тоже заодно — для дыхания-то!), выпускают на неё пойманное эротическое насекомое, предварительно оторвав у него крылья.
Теперь я понял, что плохой был бы из меня моряк. Я совершенно не ощущал ресниц. Ну, а мух-то бы и подавно: у них всего-то шесть ног! Загрубил я эпидермис своей головки суходрочкой. И как бы ни были длинны и густы ресницы у женщин, и как бы долго и усиленно они ни моргали, всё это имело нулевой эффект. И я, чуть не плача от огорчения и расстройства, переворачивал женщин — с глаз долой! — и пробирался к ним в тыл, моргая сам, и с трудом сдерживая слезы обиды на судьбу. Даже О!Люба ничего не могла поделать в этом офтальмологическом направлении. Хотя и старалась она неимоверно: сначала ртом, потом глазом, вновь ртом, и опять глазом, затем другим — ресницы-то намокают! Мучается, мучается — и всё никак! Только вид заплаканный становится у неё. Горе ***во! «Да ладно, — успокаиваю её, — не судьба, значит, давай туда!» А туда — получалось здорово, как игра в одни ворота, хотя и в двое на самом деле!..
Как-то под утро лежим мы — она спит сладко, а я дрочу горько. Не хочу её будить. Ладно, думаю, потом разбужу, под конец. А потом, когда стал заканчивать, оргазм подкатывает уже, смотрю, а она спит так сладко-сладко, ну и жалко стало мне её будить. Дай, думаю, так — во сне на неё эякулят выпрысну.
Перебираюсь быстренько одной ногой через её голову и пристраиваюсь. На коленях и на одном локте встал над ней, а второй рукой довожу дело до конца, и в губы ей прицелился в упор, как наёмный убийца — наверняка чтобы. И ррраз! А тут она, как раз в самый последний момент, и крутанула головой, во сне-то. Ну, я и промахнулся, прямо как Акела, волк киплинговский, на охоте. На щёку эякулят попал, а с неё — на шею уже всё стекло.
И много так чего-то в этот раз брызнуло, да и сильно как-то, прямо как из детского водяного пистолета выстрел кумысом или точнее кефиром произведён был. Она даже проснулась, хотя я до неё и не дотрагивался, аккуратно очень через неё перебирался. Жалко было будить-то, уж очень сладко спала. Проснулась она и размазывает спросонья то, что у неё на щеке, на шее, на плече, в подмышку затекло и на простыню стекает — прямо как горная речушка молочная, кисельные берега — Вахшспермострой этакий! Обещали в 1960 году, что через 20 лет коммунистические кисельные берега будут, золотые горы сулили, а как годы эти прошли — так и жрать, оказывается, в стране нечего стало. Падлы! Так они, вместо того, чтобы хоть что-то путное сделать, вообще сдали страну со всеми потрохами сионистскому Западу!
«Что это?!» — спрашивает она испуганно спросонок. А я уже удовлетворённый, мне теперь минимум на полчаса всё это до феньки, перелезаю назад, через её голову, зеваю: «Ты чего?! Приснилось чего-то?» — «Какое, там, приснилось?!» — она размазала пальцем, понюхала, и затем на язык попробовала, а после заклямкала губами, распробовала вкус, — Это же сперма!». — «А! Это, что ли..., — нехотя отвечаю, зевая и потягиваясь, — да... было немного... малость, — и в сторону разговор увожу, — А давай, я чего придумал, мы всю тебя спермой покроем! Полностью всё твоё тело! Чтобы ни одного местечка не осталось не осеменённого!» Она аж загорелась: «Давай! Прямо сейчас начнём!» — «Да нет! Лучше уж на свежую голову... завтра... по порядку. Надо отдохнуть перед таким делом-то!»
Назавтра мы с ней начертили на большом листе рулонной миллиметровой бумаги, примерно в масштабе М 1:5, чертёж её тела в стереоскопической панорамной проекции — типа как бы земных полушарий на физической карте мира. И все места подписали: грудь левая, рука правая, нога левая передняя часть, пупок, лобок, ну и т.д., чтобы не запутаться и не заблудиться. А в одной половине ещё два полушария были вычерчены — это изображение в том же масштабе её попки, истинно географической Жопы О!Любы, и тоже обозначили: Уникум Первый, Уникум Второй. И в дальнейшем, очень тщательно и с максимальным соблюдением используемого масштаба, мы отмечали все те её места, куда попадал эякулят и те зоны и области её тела, по которым она его аккуратно размазывала равномерным скользким матовым слоем, и давала подсохнуть для производства замеров, и смывая его только во время утреннего или вечернего душа.
Мы хотели, и реально планировали покрыть всё её тело, с учётом всей головы, теоретически-практическим слоем эякулята недели за три-четыре. «Сперматик!» — обзывала она меня каждый раз, когда я склонялся над Большой Штурманской Секс-Картой О!Любы с розой ветров в верхнем углу и, как заправский моряк капитан дальнего плавания, отмечал цветной штриховкой фломастерами пройденный нами маршрут. Нет! — хороший был бы из меня моряк! Мухи — мелочи, они не в счёт!
Было покрыто уже более 40 % поверхности её тела, приближался праздник экваториального Нептуна, на горизонте в светлое время суток уже виделись вершины обоих Уникумов, когда меня вдруг разбило радикулитом и я попал в больницу, а она меня бросила и вышла замуж.
Конечно же, не в одночасье она меня бросила. Почти с месяц ушло на это ужасное дело. Я дважды подряд сорвал себе поясницу, а у меня там диск треснутый давно уже имеется, беречься надо, а я как дурак полез, куда не надо, идиот! Ну и увезла скорая помощь. Но по блату правда, дабы в нужную больницу попасть, там обещали иглоукалывание сделать по пятёрке за сеанс. Вот же ж система, прости Господи! Жалко, что Алёха Толстой болтуном оказался: только обещался Троцкому и Ленину ржавым шилом глаза повыкалывать, как об этом Бунин вспоминает. А надо было бы! Только уже не им одним а всем до одного — от первых провозвестников до нынешних демократических орлов! И не ржавым, а раскаленным! Добела! Нет русской власти в России, нет! Ничего нельзя для народа сделать, чтоб хорошо ему было! Только хуже если, то тогда да, пожалуйста!
Лежал я в больнице, что в Комсомольском переулке, в центре Москвы. Вce ко мне приходили, навещали. Апельсины несли. С работы тоже припёрлись. Пьяные. Их еле выпроводили. Дементуха-Безумец в туалете вырубился, дверь ломали. Меня могли бы из-за них, идиотов, и выписать из лечебницы, к чертям собачьим. И О!Люба ко мне пришла через неделю, как лёг. И ничего не предвещало разрыва! Я лежал, она сидела рядом, я у неё под юбкой втискивал ладонь, слегка шарудил по бёдрам и между ними, аж до трусиков дотягивался. Какой там разрыв?! Тем более — окончательный и полный?! Ещё ж целых 60 % её поверхности не покрыто и не отмечено!
В тот же самый день в нашей палате двое сразу умерло. Конечно, это можно считать простым совпадением, и не связывать никоим образом эти смерти с её приходом. Но скорее всего здесь существовала всё же связь, по крайней мере, в виде отголоска сентенции «Ну вот, увидел такое — теперь и умирать можно спокойно!» Потому что Тимофеич, один из умерших в тот день, до этого уже несколько дней без движения лежал, а тут — даже приподнял голову и не отрываясь глядел на О!Любу, пока она по палате шла, сверхплавно виляя Уникумом.
И разве можно было оставлять её без присмотра?! На целый месяц — и выпустить её из поля зрения?! Тимофеич своей смертью доказал, что этого делать было нельзя, и надо было из последних сил цеплять её и не отпускать. Из-за неё мужчины готовы были убивать друг друга. За ней тянулся буквально шлейф пьяных распрей и драк, спровоцированных её присутствием — от Бреста до Верхоянска, везде, где она была в командировках и селилась в гостиницах с нашей запойной братией.
А я теперь — целый месяц на скелетной вытяжке! Дискогенный остеохондроз. Идиот. Чего я полез на ту железнодорожную платформу, куда торопился? Ведь и до этого недавно уже потянул спину! Судьба — зараза! Ну разве ж можно оставлять без присмотра клад?!! Надо спать на своих сокровищах! Тем более — с О!Любой! Как же я понимаю теперь Шейлоков и Гобсеков!
И вот через месяц я оказался на улице (так и не вылеченный до конца, боли в ноге не оставляли ни на секунду), и стоял на грязном тротуаре одинокий и нищий. Неделю назад она подала заявление в ЗАГС и уже жила у этого пидараса. Это был какой-то старый её знакомый, ****ь его в сраку! Да и что я ей?! У меня — семья, дети, хлопот полон рот. А тот — холостой, в рот ему дышло! Но ей и вправду же надо бы уже замуж выходить.
Но всё равно — страшный удар! Обычные мужчины в таких случаях вешаются. Но что мне до них?! Ну и пусть висят себе, как огромные вонючие груши, раскачиваются на ветру! Все эти три миллиарда! Мудаки! Тогда мне все три миллиарда баб достанутся! И эта предательница тогда прибежит! А я ей — «От винта!» Попугаю! Да... пусть сначала поплачет... Может и прощу... Мы с ней, кстати, одного астрономического цикла — она как раз на 12 лет младше меня. И плохие у нас характеры — неустойчивые, «козлы», одним словом. Тамара на три года старше её — она Дракон. Это очень хороший характер устойчивый, надёжный, такая не бросит!
Кстати о кладе. Ну что клад? Клад — это и охотиться за ним надо, вспомните этих безумных кладоискателей с горящими от патологической алчности глазами и синими от виски носами, внешне похожих на советских золотарей — ассенизаторов. А потом — уже, как найдёшь, — его же охранять надо. Стоять над ним как мудаку: ни поспать, ни поесть! И я поэтому всегда как бы «садился на хвост» Любке, постоянно доставал её, шутил, выламывался, стерёг, оберегал, отшивал злыми остротами и всячески старался унизить всех подозрительных в плане соперничества кружащихся вокруг неё этих ****острадателей из числа тех трёх миллиардов безвлагалищно мыкающихся по планете. И что в итоге?! Не уберёг в итоге! Ушла! Увели!
А Тамара, в отличие от неё, всегда являлась сама. В этом было даже нечто сверхъестественное. Сижу я, бывало, как обычно тоскую, жена орёт, дети воют, ну и бывает такое: наступает такой период, что плохо как-то становится на душе, муторно. Поубивал бы всех, если бы не тюрьма за это! И тут вдруг телефонный звонок: её голос с неповторимым кубанским акцентом. И тоски — как и не бывало! Я ей: «Ты где?! Сейчас приеду!» И жене: «Срочное дело! Вакуумная колонка взорвалась! Задержусь, наверное!» И погнал!
И даже больше: Я стал с некоторых пор не только предугадывать её звонки по наступлению душевной тоски и желанию поубивать кой-кого, но даже и как бы заказывать их заранее. Вот бы, думаю, на следующей недельке Тамара прилетела, а то жена в субботу и в воскресенье опять орать будет, почему я двери не смажу никак: скрипят, мол. А сами же шастают туда-сюда и скрипят нарочно, да и хлопают ещё дверьми назло мне, нервы треплют последние. Ну от всего этого и становится на душе как-то тягостно, и невмоготу уже. И в среду — звонок! «Ты откуда звонишь?! Выезжаю!» И жене: «Срочная работа! Плавкие предохранители полетели! Задержусь, наверное!» О!Тамара — Целительница Души моей!
Но как бы там ни было, после утраты ветреной полуосеменённой Любки я не мог быть полностью удовлетворенным общением лишь с О!Тамарой. У меня как бы оторвали и уничтожили половину моих чувств. Половина моих духовных щупальцев оказались безобразно оборванными, они повисли в пустоте, и, кровоточа шевелились, и лишь со временем они крайне медленно запекаясь и зарубцовываясь, постепенно превращались в малоподвижные и болезненно чувствительные тонкие бескостные культи.
Но О!Тамара не заметила моего духовного уродства и новоприобретённой чувственной однобокости. О, Женская Слепота! — столь же удивительная, как и их умение видеть мужчин насквозь! Она приняла этот духовный обрубок в свои объятия. Она ласкала этот пень и он благодарно зазеленел новыми побегами и расцвёл!
И я теперь, наоборот, пытался компенсировать потерю той ветреницы и предательницы, похожей в своей недопокрытости мутной слизью эякулята на недочищенную ершиху, вырвавшуюся из рук незадачливого рыболова и бултыхнувшуюся обратно в реку — прямо в зубы того педерастического щупака, её старого знакомого — нового мужа. Я теперь как бы возложил часть своей сексуальной ноши на чужую… чужой... чужое... чужие... В общем, на О!Тамару, на все конкретные эрогенные участки её тела.
Вынесет ли она подобную двойную нагрузку?! О!Женщины! О!Тамара — Боливариха кубанских прерий, плавным аллюром несущаяся по московским каньонам, как бы и не замечая тяжести всадника. И его вероломства! О, Акула Додсон я твой чертановский!
Я приходил к ней, и лишь забежав в ванную вымыть руки и член, я кидался на неё! Иногда даже не поздоровавшись, а всего лишь пробормотав на стремительном своём пути в ванную: «Я щас, щас...»
Она приехала тогда на курсы повышения квалификации почти на год, но уже в первый месяц я повысил ей квалификационный уровень до невообразимых высот. Один раз я даже на шкаф её затащил, при этом набив себе шишку, ударившись головой об потолок, так что выше уже некуда было! «Ну, как же так?! — выговаривала она мне недовольно, — Ведь нужно бы было посидеть, поговорить, а то сразу прямо... ненормально это как-то!» А я уже во всю орудую и рот ей ладонью, зажимаю, чтобы ерунду не болтала... И так её... и этак... А она всё возмущается и возмущается, голову вырывает и нудит: «Ну, кто только так делает?! Прямо маньяк какой-то! К врачу сходил бы!»
Её оба суперскользкие вместилища допускали даже возможность совершения коитуса и при неполной степени эрекции, аж до 30 % !!! И это было нечто необыкновенное! Как будто что-то втягивало, всасывало туда плоть. О, Чаруса моя — О!Тамара! Мягко и в то же время неотвратимо, как бы с помощью неких живых вальцов, я вкатывался в неё своей полуживой слабо раскалённой – слегка докрасна - проволокой. О, Кузница Наслаждений — О!Тамара! И когда я вытаскивал свой прокатанный до неузнаваемости стержень, то Чаруса Кубани недовольно чмокала, неохотно выпуская свою добычу, а раскалившиеся до яркой малиновости вальцы двигались вхолостую, призывно требуя для себя работы ещё и ещё.
Никакого, конечно же, сравнения с любкиными обманками здесь не было и быть не могло. Эх, Ложная ты Лисичка, Любка, Бледная ты Поганка после этого... Да, так сжиматься, как умела она, О!Тамара не могла. Но зато это было совершенно иное качество, и тоже иная Уникальность, точно так же не допускающая никакого с собой сравнения. Два необыкновенно стабильных, «всепогодных» ртуте-подобных вместилища, никакого хлюпанья, ни капли лишней влаги, никаких лужиц на простынях. Чудо! Два чуда! Совсем рядом: в сантиметре друг от друга, как яркие призывно-спелые ятоды вплотную! О, Земляничная Поляна моя — О!Тамара!
И к тому же она носила - о, провинция! - чисто шёлковые платья и шёлковое бельё. Тоже всё скользкое-скользкое и холодящее. И у неё этих платьев и этих трусиков было незнамо сколько и всё разных цветов! Ну, змея — и только! О, Хозяйка Медной Горы моя! О, Ящерка Узорчатая! О, Хамелеониха — призывно меняющая цвет!
После первого накидывания на неё и первого отпадения я неспешно пил у неё чай-кофе — индийский-бразильский, соответственно. Ел сервелат-ветчину — финскую-китайскую. Вот провинция! Где достают?! Всё под метлу выметают из-под носа у коренных москвичей! Тогда был как раз максимум спровоцированной сионистами нехватки продуктов.
Любка, так та, наоборот, на диетах всё сидела. Даже голодала по Полю Брэггу. По три дня в месяц. Лекарственные травы для клизм очистительных использовала. Клизменные аккорды неслись по всей квартире... Но приятным, не противным звуком. В человеке всё должно быть прекрасно: и мысли, и одежда, и голоса... Как будто Шаляпин откашливается, похоже на то было. Подавился, поди, нежинским-то огурчиком, и его дамы ему по спине кулачками в лайковых перчатках стучат, помогают выскочить наружу огурцу, ещё и подначивают его при этом: «Вот, Феденька, как аукнется...»
И вот после двух дней голодания, на третий - обессиленная диетой безумного американца - она становилась моей лёгкой сексуальной добычей. Попадала в лапы здорового, ещё не старого, хорошо закусившего, весело-пьяного... порядочного мужчины, каких сейчас уже мало осталось. Повывели их пидарасные комиссары и секретари...
Сам-то я дома ливерухой питаюсь — на пару с котом её жрём. И то он начинает вскоре морду от неё воротить. Да и меня воротит, но доедать-то надо! — не выбрасывать же! И ору на кота: «Чего не жрёшь, гад?!» — и сам же и доедаю. После чая-кофе-сервелата О!Тамары я вставал, потягивался (мой кот тоже так делает, почему-то тоже после еды, у меня научился, наверное), неспешно прохаживался по номеру. Она жила в ведомственной гостинице — от их же организации.
Вот же умеет устраиваться провинция эта. Ну, везде пролезут! Коренные москвичи — в каморках, как папы Карлы ютятся, а это дремучее село апартаменты себе захватывают! Москвичи — из очагов, нарисованных иудокоммунистами на их стенах, питаются, а это наглое быдло весь сервелат в несчастной стране выедает! Это я ей так вот выговариваю, пока в окно смотрю, а она ещё и оправдывается, как будто шуток не понимает.
Но в отличие от моего кота, я не сажусь, наевшись, на подоконник и не сижу там часами, как он. Я подымаю на ноги О!Тамару и обнимаю, глажу её шёлковые змеиное тело — сегодня платье на ней ярко-зелёное, изумрудное, под цвет её глаз. В прошлый раз она была в чёрном, как летучая мышь она тогда смотрелась, но только тёплая, хотя и тоже кверху ногами была — в излюбленной позе рукокрылых. Я поглаживаю её шёлковые ягодицы, прижимаю её к себе. Она высокая — почти по лоб мне. Потом я медленно-медленно задираю платье, оно струится в руках, выскальзывает, как бы сопротивляется, но мне всё же удаётся добраться до трусиков.
При первом накидывании я их у неё и не снимал никогда, иной раз прямо сквозь них умудрялся, сдвинув мешающуюся часть занавеса в сторону, или же, если сзади, приспускал, как когда. В этот раз они у неё розовые, но всего их у неё не меньше сотни, поди. И всё разных цветов: белые, голубенькие, есть и яркие — оранжевые, красные, всякие с кружавчиками, с сеточкой на лобке, чёрт-те чего! Я вновь поглаживаю её шёлковые ягодицы, но уже ближе к телу — всего лишь один слой тонкой ткани остался. Я подснимаю, как карточную атласную колоду, её трусики — и так же легко они сдвигаются вниз, и запускаю в них руки, глажу теперь уже непосредственно - и тоже шёлковую - кожу её ягодиц. А затем принимаюсь мять их, пытаясь ухватить пальцами как можно больше тела.
Она в это же время расстёгивает мне ремень и молнию брюк, и они резко падают на пол, гремя ключами от двух квартир разных жён и медной мелочью в карманах. Я перешагиваю через них, и она снимает у меня трусы (чёрные, протёршиеся на левой - толчковой - ноге). В этом я ей помогаю ногами, ибо они сами не падают, и я выбираюсь из них, но, правда, лишь одной ногой, оставляю их болтаться на другой. Это у меня правило такое: чтоб потом быстрее одеться, вдруг убегать придётся. Автоматизм выработался, наслушался всяких таких «историй с поличным», хотя самому и не приходилось влипать. Она музыкально - токката? скерцо? - перебирает обеими руками мне мошонку. В голове у меня и вправду возникает вдруг какая-то мелодия, причём незнакомая — может это она про себя напевает, а мне телепатически передаётся? Другого объяснения нет — я же не композитор, у меня и слуха-то нет!
Я прекращаю её поглаживать и массажировать, и начинаю раздвигать её атласные полушария как гармонь, всё сильнее и сильнее — вверх и в стороны. Я аж приподнимаю её, она уже на цыпочках и даже чуть-чуть отрывается от пола, но держать тяжело и я опускаю её. Затем дотягивать указательными пальцами до её заднего слябинга, и вставив их туда, растягиваю его в тех же направлениях до предела. После этого я разворачиваю её вполоборота по часовой стрелке, и обхватываю её промежность уже с двух сторон. В военных терминах (эх! Хороший бы из меня полководец вышел! Да не хочу, я неагрессивный человек) я выполняю операцию по полному окружению группировки «зелёных» на манёврах. Правая моя пятипальцевая группа войск заходит в тыл условному противнику со стороны высот Шёлковых Ягодиц, а левая — завершает успешную операцию по полному окружению, замыкая и закрывая «котёл» со стороны Золотого Лобка.
Она чуть-чуть расставляет ноги, тем самым как бы выбрасывает белый флаг, и выпускает из рук отыгравшую наступательный марш музыкальную мошонку. Она освобождает правую руку, а левой предлагает теперь активное сотрудничество с победителями: ухватывает мой Стратегический Резерв Ставки в кулак, а он уже стал как ракета на старте в полной боевой готовности № 1, и начинает делать с ним то же самое, что и я на своих одиночных мастурбационных боевых учениях.
Я же ввожу указательный батальон правой группы войск ей в окоп ануса, а два батальона левой - указательный и средний - в траншею влагалища. И изо всех сил я развожу её группировки и потенциальные очаги сопротивления в разные стороны. Затем я доввожу все три союзные группы войск обеих рук глубже по линии обороны и растаскиваю их ещё сильнее. Кажется, что сейчас я вот-вот порву всю её оборону, Но она терпит. Мазохизм? Или женское всетерпение?
После этой демонстрации моей воинской мощи и силы, я торопливо и небрежно подписываю акт о безоговорочной капитуляции: доворачиваю её до положения «кругом!» и она делает со мной и с собой то же самое, что и в самолётном клозете полтора года назад. О, Коллаборационистка моя, О!Тамара!
Иногда мы видоизменяем форму и этикет акта о полной и безоговорочной капитуляции. Она чуть-чуть наклоняется вперёд и сама раздвигает изо всех сил свои невоинственные ягодицы в разные стороны. Это я её этому манёвру обучил — наврал, что неудобно иначе вводить в анус Стратегический Резерв. Какой там неудобно, когда оно само  втягивается?! Воинская хитрость! И коварным же я был бы полководцем! Я бы громил войска жидо-большевиков руками иудо-коммунистов, стравив бы их между собой! Но их счастье, что я — миролюбивый и отходчивый человек... В этом-то и горе нашего народа, в доброте неуместной…
И вот стоим мы, и в окно смотрим. Война окончилась, мы наслаждаемся мирным временем и плодами победы: медленно перебираем - туда-сюда - наши общие трофеи. Она — то делает твистовые движения, то прижимается, приседая немного. А я массирую ей груди и зарываюсь лицом ей в волосы. Хотя, впрочем, в окно поглядываю только я, у неё же глаза закрыты.
Женщины всегда закрывают глаза в такие моменты, хотя есть и такие, которые, наоборот, таращат их с выражением безумия. Это очень заводные женщины, предрасположенные к неадекватному поведению. А ещё есть и такие, которые глазеют по сторонам, а то и вообще зевают при этом, это уже верх бескультурья. Ещё и матерно выражаются! Слезай, мол, ёбарь кошачий, — я тебя не чувствую, только губы с краёв ****ы мне щикотишь! А горняки Экибастуза, рассказывал один экскаваторщик (Арсен Гречко, мой сосед по палате), вообще, заставляют женщин за мошонку руками постоянно держаться, для контроля. В противном случае те по карманам у них шарят, деньги норовят вытащить. Это у них там после получки подобное случается. Бабы в такие дни приходят подработать прямо к карьерам. Там не шахты, а открытые разработки.
Иногда мы проводим с О!Тамарой наши манёвры и битвы у стены или где-нибудь в углу. Кстати, это она эти битвы в полный рост придумала. «Давай, — говорит она как-то, — стоя попробуем!» — «Давай! — отвечаю неохотно, — А чего это тебе встояка приспичило? Ноги же свести может!» Но не спорить же с упрямыми женщинами! Стоя, так стоя. Я её потом за это на шкаф-то и затащил. Проэкстраполировал наш подъём на ноги с койки. Но там неудобно — пыль только стёрли, да шишку на голове я себе набил, так что бросили. Потом всё это наше ****ство получило своё дальнейшее естественное развитие. У окна стоять с закрытыми глазами она стеснялась, несмотря даже на шестой этаж — вот провинция! И я стал отводить её в глубь территории: к столу. Там имелись стратегические преимущества: можно было опираться о кресло.
И вот мы стоим у стола после капитуляции — в этот раз «оранжевых», усиленных белыми кружавчиками и ажурной вышивкой. И после ввода Стратегического Резерва на оккупированную территорию я легонько опрокинул её на стол, а потом и загнал её на него совсем. Ну, как бы прихоть оккупанта. Но без применения силы: она графин со стола убрала, а, я тем временем одеяло вдвое сложил и постелил его на стол.
Очень хороший способ! Во всей мировой классической литературе он описан, за исключением великой русской. Так вот восполняю этот зияющий пробел.
Всё видно, аж зияет, и очень удобно. Хотя считается, что это поза «стоя», но ноги не сводит, так как можно опираться руками о стол, и корпусом — уже об неё. И туда ей, и сюда ей! Одинаково удобно! Но чтобы не приседать, пусть и слегка, нужно подушки приспособить. Одну я ей под голову подложил, а вторую — под сдавшиеся на милость победителя ягодицы. И ей это очень удобно, у неё полнейшая свобода действий. На ней, во-первых, никто не валяется, так что она совершенно не ощущает оккупационного гнёта. А во-вторых, она может ноги или мне на плечи положить, или же на себя их отвести. А захочет — то может и руками их к себе притягивать, как будто жадничает — не отдам, мол! Иногда я ей в этом даже помогаю — да забирай! Давлю: вот-вот кажется, сломается пополам! Прямо как цирк какой-то. Вот до чего людей похоть доводит! Павианы — да и только!
Очень богатый способ! Богатейший! Наибогатейший! Возможностей и удовольствий — масса! И как всегда, если, о чём-то хорошем что-нибудь узнать — в СССP об этом молчок был! Вот скоты! Полнейшая неинформируемость! Да и то: все средства массовой информации были у жидов и коммунистов, или на пару — у иудобольшевиков! Да и сейчас то же самое, все СМИ в лапах у жидов - либерастов! На столы бы — их всех! Но только в качестве покойников — в гробах, а не цирк людям устраивать! Страну губить! Дождутся, падлы! Такая злость на них и на всё остальное берёт! Совсем ни в ****у нервы стали...
Можно... можно, если в анус ввести член, то при этом можно большие губы ей теребить... Чтобы и самому не скучать, да и у неё чтобы кровь не застаивалась в них — это вредно для женского организма.
До чего женщин России довели: шпалы-рельсы таскают. А эти пузатые пидарасы на своих правительственных дачах, на украденные у Народа деньги построенных, в саунах в это время друг у друга сосут, и коз-собак туда водят. Чёртовы содомиты архаровские!..
Можно... можно вестибюль вагинальный изо всей силы в обе стороны раздвигать. Большие пальцы во влагалище ввести, за большие губы ухватиться и тяни и себе и ей их на здоровье. Не порви только, смотри!
И вот я именно таким образом раздвигаю ей их, прямо уже аж раздираю, и замечаю ей: «Вот! А говорят, что поперёк не бывает! Ты смотри, а это, оказывается, что не у татарок ****а поперёк, а у кубанских казачек! Ну и дела на Кубани творятся!» А она шутки мало когда, в общем, не всегда, точнее, никогда почти их не понимает. Это Любка — та всё сечёт. А эта провинция обижается только, если что чуть не так скажешь, или правду-матку в сердцах на власти врежешь! За что обижаться здесь? Да хотя бы и поперёк! Что я — против?!
Да по большому счёту, поперечное женское строение оно б и вправду удобнее было бы. Более чёткое бы совпадение губ обеспечивалось бы при орально-гениальном контакте. При том же куннилингусе головой бы крутить не пришлось в таком случае. Да и интересно было бы. Можно было тогда такие поперечные губы раздирать уже вдоль, и шутить, а чего это, мол, у тебя ****а вдоль — как у татарок?! Я ей всё это объясняю, а она выговаривает: «Да ну тебя! Вечно ты! Всё мне сбиваешь! Я не могу с тобой: у меня никогда ничего не получается!»
А она, действительно, никогда у меня со мной до оргазма не доходила. Она была из тех женщин, которых по законам сексологии 3/4 времени требовалось гладить и ласкать, а потом 1/4 всего отведённого времени уже трахать, да и ещё в какой-нибудь к тому же специфической позе — типа на шкафу или под кроватью где. А я же наоборот поступал: 3/4 всего времени раздирал её по-всякому, а потом всё оставшееся время, и даже дольше, всё искал где у неё лосьон стоит или же ещё б лучше — эликсир, может быть, какой: зубной или грудной, чтобы выпить их.
Сама она не пила абсолютно, не то, что Любка — алкоголичка ****ская! Да и меня к тому же она ругала за эту мою безобидную привычку. За онанизм же ни слова плохого мне не говорила. Помогала даже всегда, потворствовала: и мошонкой здорово могла поиграть (оказалось, что она и на самом деле музыкальную школу окончила), и руку мне грамотно и вовремя сменить спешила, давала мне передохнуть. А вот лишим стаканом или флаконом — попрекала, грызла даже. И особенно строго за флаконы выговаривала: ей чего-нибудь помазать, а там — пусто! Свинство, конечно!
Через некоторое время я обратил внимание, а я всегда очень внимателен к женщинам, на один аспект наших безобидных утех, невинных радостей человеческих. На то, что стоя-то она захотела — это ж не зря! Не просто ж так! Что-то скрывает?!
Когда мы с ней находились в юго-юго-восточной колено-локтевой позе созвездия Рака, и я при этом под этим созвездием перанусную модификацию утехи использовал, то она всегда старалась привстать, и, встав на колени, она ещё и прогибала спину, а меня сзади обхватывала руками за бёдра и прижимала к себе, и так оставалась до конца — до моего оргазма. Но если я переводил русло невинной радости сношения во влагалище, то она тут же опускалась и прижималась, аж вдавливалась головой и грудью в постель, даже подушку откидывала, чтобы пониже оказаться. И при таком вагинном варианте она тоже уже не меняла позы, не подымалась до конца — опять-таки до моего оргазма. То есть это только лишь со стороны (её зада, образно говоря) мне наивно казалось, что обе её норки абсолютно одинаковы. Оказывается, что там — внутри женских глубин их тихих омутов всё было таинственно и непонятно. О, Мировая Загадка — Женщина!
Спрашивать женщин о чём-либо физиологическом я и не люблю и не могу даже. Возможно, кому-то это покажется ханжеством, особенно евреям, способным разговаривать с женщинами на любые темы, что напрямую говорит об их врождённой безнравственности и бабьей сути. Есть во всём том, что женщины говорят обо всём таком мужчинам (не врачу, врачам-то естественно необходимо говорить всё), когда они матерятся, когда не стесняются мужа или друга, есть во всём этом что-то противоестественное и сексуально-угнетающее с позиции нормального мужчины. Причём эта противоестественность уже не физиологическая, а более высокого порядка, не столь безобидного, а уже культурно-нравственного, и она как бы призывает не отличать человека от скота. Нельзя позволять себе думать, да и всячески оттеснять любые приземлённые и пошлые мысли о женщинах, надо даже отказываться верить в то, что они мочатся, испражняются, потеют, ковыряются в носу, в зубах, чешут себе всякие места.
Ибо это — Профанация Удела Человека. Необходимо постоянно и неустанно возводить Женщину на Пьедестал Романтики! Надо всегда помнить, что они слабые во многих планах существа, что и проявляется в том, что они почти все стервы и сволочи. Что они более злобные и жестокие, чем большинство мужчин. Что они более лживые. Так влияет на них наш Безумный, Жестокий, Несправедливый Мир.
Да оно и неудивительно, в общем-то. Представьте себя хотя бы на минуту без члена! A? Поневоле озлишься! Даже хотя бы и без такого, как у Дементухи-Безумца! А что?! Не такой уж и маленький. Аж тридцать миллиметров! Одним словом, они, женщины, — как жестокие дети, делающие гадости взрослым и наслаждающиеся возникающими скандалами. Предательницы! Как О!Люб... как Любка — про***** эта! Больного человека бросила! Вот точно так же приходят домой с войны калеки, а там писаришка штабной: на шкафу или под кроватью где. Вот она — Правда Жизни-то!..
И вот беру я как-то с собой милицейский жезл — ГАИшный, чёрно-белый полосатый, украл я его когда-то по-пьянке с поста. И говорю О!Тамаре, что хочу, мол, эксперимент над тобой поставить физиологический. Шелка я уже с неё поснимал, лежим — говорить, как всегда, не о чем. Я ко второму разу неспешно готовлюсь: тереблю член и проверяю ориентировочно свой модуль Юнга — его твёрдость. Надвигается расправа. Это значит, что я сейчас раздирать её буду, на куски растаскивать, влезать в неё по пояс начну, точнее — пальцы везде совать буду, по два, по три максимум. На большее я не решался, чтобы там ладонь или кулак ввести, — порвать же и вправду можно. А «по пояс влезать», так это я переборщил для образности изложения Трактата.
Не рожавшим ещё женщинам нельзя сильно раздвигать и раздирать влагалище: можно сильно надорвать ей рубцы от гимена — мерзкими развратниками ей сломанного. Напоят, сломают целку, а потом допивают и смеются над ней, дефлорированной, потешаются. Она плачет, а у них хари — как у свиней рыла!
И лишь после родов, когда сглаживаются и распрямляются рубцы, тогда-то вот и встают во весь свой гигантский рост возможности вагины. И только тогда уже становится безбоязненным и безболезненным введение туда и мозолистых ладоней грубых работяг, точнее — рабов иудокоммунистов, а шире, сионистов. И музыкальных пучков пальцев талантливых музыкантов — не педерастов которых, но радующих своей музыкой тиранов, так что всё равно — пидарасов. И даже кулаков неприкаянных бездельников, не охваченных полностью социалистическим учётом трудовых ресурсов, и не схваченным клешнёй голода и нищеты псевдорыночной экономики.
Дементуха-Безумец, помнится, в Таллинне отчудил. Он по-пьяни всегда, на спор с кем-нибудь ему не знакомым, кулак себе в рот засовывает, и на этом стакан-другой вина или водки и выигрывает. А в тот раз привёл он к нам в номер гостиницы не то эстонку, не то латышку: «Знакомьтесь, — говорит, — Елда!» Спутал, как её зовут. Она — то ли Елга, то ли Ингрида, а он — Елда!
Все в карты играют себе, расклады анализируют, а он с той Елдой наклюкался, и на кровати её догола раздел. И при этом предлагает ей не свой пенис трехсантиметровый (по ленпедеробургским замерам) посмотреть и посмеяться вместе с ней над ним, а кулак свой левый ей во влагалище вводит. Ну, и теперь все вокруг уже стали смеяться, подшучивать над ними. А он спьяну решил, что это опять на спор кулаковый с ним идут. Ну, он и всовывает себе в рот оставшийся у него правый кулак, а на тот, на левый, опершись сидит. Почти по локоть рука у него в Елду вошла. И сидит он так, глаза свои сексуального безумца на всех таращит сквозь очки. А потом вдруг вырубился резко — об стену головой ахнулся и очки слетели. А Елда — так та ещё раньше отключилась. Как по локоть вошёл в неё кулак безумца, так она сразу же и захрапела.
Ну, все продолжают играть, хотя и морщатся — храп Елды мешает, а тот безумец стонет всегда во сне. Ему постоянно один и тот же тон снится, — как грузовой машиной его давит, безумца. Хоть бы один раз по-настоящему задавило, так нет!
А потом ещё и зажурчало, в дополнение ко всему, и по паркету потекло — и из него, и из неё. И тут он блевать начал. С ним, вообще-то, такого никогда не бывает, скорее всего, кулак заглотил и тем вызвал рвоту. А кулак-то мешается, и блевотина у него носом пошла — хорошо ещё, что одна жидкость, он не закусывает никогда. Нy, он задёргался, а рук-то у него нет! Обе заклинило! Он левую стал дёргать, а Елда подумала спьяну, что это её трахают, подмахивать начала. Нашла куда прийти, с кем познакомиться: трахнут тут, как же! Ну, мы ему руку изо рта освободили, а та - левая – ну, ни в какую! Прямо как вросла туда: даже сама Елда за ней волочится! Потом прижали Елду к койке, а руку дёрнули, и она — «чпок!!»... И запердело влагалище в древнем Ревеле, остаточный воздух выпускать стало. Жуткое, безумное представление, как и всегда у него, безумца, получилось.
Мы и карты бросили, пошли пиво пить... В буфет, этажом ниже, но всё в угол и вверх там смотрели, как бы оглядываясь на мерзости те. Хорошо хоть не окаменели, как в древности близ Содома это бывало, когда ни Ревеля, ни Колывани и в помине ещё не было...
…И говорю я О!Тамаре, что приступаю к эксперименту. И с жезлом тем ГАИшным — к ней! А она ни в какую: «Ты что?! Что это ещё за чушь?!» — «Да ладно, — говорю, объясняю ей, — он же чистый: я его кипятком обдавал и сейчас вот горячей водой с мылом тщательно вымыл!» А она: «Да причём тут мыло?! Не надо ничего, и всё! Зачем всё это?!» — «Ну, просто так! Померить там, какая такая у тебя глубина твоей красивости?!» В конце концов, почти силой вставил: придавил своим весом, одну руку ей за голову завёл, и ввёл-таки ей милицейский измерительный инструмент. Точно наполовину вошло. Но я сильно и не нажимал, боялся, как бы не проткнуть ей там чего-нибудь.
И затем зарубку на жезле сделал. Прямо как древний охотник магический обряд совершил для обеспечения дальнейших, не менее удачных охот. Сначала ногтем место погружения отметил, а потом её ножницами маникюрными посильнее процарапал, и дату вывел для большей точности эксперимента. Теми же самыми ножницами, что и волосы ей с лобка срезал всегда. И в этот раз тоже срезал. А она лежит — обиженная, видите ли! — и ни на что не реагирует. Первый раз она не сопротивлялась при стрижке, как овца лежала, дрожала только от злости. О, Агнец мой Жертвенный — О!Тамара!
Срезал локон и спрятал в бумажник, пусть про запас будут, думаю, а не то опять скотоложец какой заиграет. А она со мной и не разговаривает даже. Долго не разговаривала — часа полтора, не меньше! Я её и трахнул два раза, а она всё молчит и молчит. И лежит, как колода. Как мёртвая прямо! Как будто это её вовсе и не касается! Переворачивал её с боку на бок, так аж замаялся — ну точно как живой труп, такая она тяжёлая стала! Даже одни только ноги — и те не задрать. Еле-еле их поднял — прямо, как брёвна они у неё стали: из розового такого дерева. В Индии из такого же цвета дерева делают дрова для сожжения мёртвых.
Обиделась, видите ли! И чего тут обидного?! Замер произвёл у неё знакомый, близкий ей человек! Потом помирились, но укусила, правда, она меня в отместку, аж синяк остался, долго потом не сходил: поперечно-полосатый, поперёк члена. И чего обижаться?! Я вон Любке как-то вообще дидлос африканский вставил.
Однажды так получилось, что я вдруг по поводу своих познаний спохватился, неожиданно как-то так. Всё вроде бы знаю, что и как в этом мире, а вот по Тропической Африке — почти по нулям! Ну, и засел я срочно за книги: в Ленинскую, в Историческую, в Иностранной литературы библиотеки зачастил. Артур Миллер, «Короли и сородичи», Бруно Оля, «Боги Тропической Африки», академический курс «История Тропической Африки» и др.
Штудирую, штудирую, заполняю пробел в знаниях, уже надоедать начинает, и тут нарываюсь я на занимательный тамошний обычай. Женщины у них, оказывается, защищаются от потенциальной возможности забеременеть от злых духов с помощью вот этих самых дидлосов — штуковин таких, имитирующих мужской член. Вставляют они себе эти дидлосы и ходят с ними по Африке всё время, вынимая только по просьбе мужей, да и то лишь на время коитуса.
И вот я процитировал Любке это место и предложил: «Давай и тебе вставим чего-нибудь подходящее для интересу!» Нашли мы пустой баллон из-под дезодоранта, с ориентировочно негритянскими размерами, и я ей вставил его на столь тщательно оберегаемое в Тропической Африке место. И трусики натянул, до упора, И после этого мы в ресторан спустились из номера. Как же у неё изменилась походка! Из утиной, с переваливающимся курдюком Уникума (убившего Трофимыча на день раньше срока Небес), она превратилась в перпендикулярное равномерно-поступательное скольжение! Хоть ведро на голову ставь!
О, Экватор мой Неперейдённый! О, Саванна моя бывшая... Нет! Гадина! Собака Гиеновая! Но как же она стала ходить! Маршировала! Это видеть надо было! Да будь я женщиной, я бы такое дидлосище себе вставлял бы, что летал бы, а не ходил! Хотя нет: в таком бы случае уже летала, ходила... Э, нет! Прочь такие фантазии! Какие же они всё-таки ****и — эти Женщины!
…И решил я всё-таки попытаться разгадать Мировую загадку Женскую, определить структуру этих тихих омутов. Поставил я как-то в один пасмурный день О!Тамару раком, погонял как следует и туда, и сюда — в оба её вместилища. Убедился в том, что исходные условия, краевые значения прежние. Я — в верхнее ей вместилище, и она — вверх поднимается и прижимается ко мне. Я — ей в нижнее, и она — вниз бросается и прижимается уже к постели. И вот перейдя «вниз» и её переведя в такое «нижнее» положение, я пропустил у себя сзади между ног под мошонкой этот самый, обданный некогда кипятком, с зарубкой древнего охотника, краденый милицейский чёрно-белый зебровидный жезл и ввёл его в дополнение к своему хозяйству. А затем всё своё убрал оттуда и перевёл его в верхнее вместилище. Что она будет сейчас делать?! Ведь это же два откровенно несовместимых стимула! Вверх и вниз! А и неА! Дихотомия! Что будет?! А вдруг сойдёт с ума?!
Я испугался этой возможности и резко выдернул рукой свой член из её ануса. Она — уже начавши было приподниматься, вновь вдавилась в то место, где была до этого подушка, и прогнулась до невозможности. Её спина, трамплинно уйдя вниз, исчезла из моего поля зрения. И такой вот идеально круглый, классический Женский Зад, как бы существуя самостоятельно, суверенным образом стоял передо мною...
Неведомый, загадочный, удивительный Зад Женщины... Чуть розовый, а в математически выверенной его середине, в самом центре этой окружности,— крупное, животрепещущее красное двоеточие! О, Мать Грамматик Мира — О!Тамара! Цветная живая азбука — радуйтесь народы яркости грамоты! Чуть розовый Великий Зад Женщины — Тыл Человечества! Человечество, мужская его часть — эта свора животных, недостойная внимания Хорошенькой Женщины — блондинки, брюнетки, шатенки, но мне бы лучше — рыжей. Хотя я и любой рад!
Двоеточие О!Тамары несколько смазывалось, точнее оно превращалось в точку с запятой этим самым милицейским безграмотным жезлом. Я подвигал его туда-сюда... Что делать?.. Грамматика отринута... Продолжать ли мне эксперимент?! Не чревато ли это негативными последствиями?!
Передо мной встал тускло-кровавый, начертанный трупным ядом список псевдоучёных — безответственной падлы, этой кодлы, ответственной за беды, принесённые человечеству их безрассудными и неразумными приоткрытиями. Как будто спьяну задирают подол Природе, заглядывают туда и хихикают. Мерзость... А что делать мне? Передо мной, если прищуриться, то как будто стоял пень того самого розового кремационного дерева с берегов Ганга. Все там будем... Продолжать ли эксперимент? Этот список — и это двоеточие! Сомнения и аргументы! Вот они со мною! Одни — в моей голове, другие — в её вагине и анусе — двух служанках моих. О, Стратификационная Система! О, Справедливое Неравноправие!
Передо мною с ещё большей чёткостью стоял список всей той падлы, предавшей Мир за сиюминутность. Возглавлял тот список Алик Эйнштейн. За ним шёл Нобель, тоже Алик, хотя и Альфред, осчастлививший людей динамитом. Далее следовали Эдик Теллер, Бобби Оппенгеймер — атомно-термоядерные орлы. Психопаты Зигмунды — Фрейд и Колосовский... В основном одни жиды... Что ж делать?! Я колебался... Имел ли я право на данный эксперимент? Что есть моральное право? Что есть римское право? Что есть я — законодавец? Где здесь границы?
Бегите ко мне граждане мира — посодействуйте мне в моих затруднениях! Или вам некогда? Никого нет... Пуст мир становится. В последнее время вообще уже никого не вижу я из порядочных людей. Хотя народу вокруг всё больше и больше, а всё равно пустеет мир...
Я колебался... Но всё же жажда открытий, эта приматогенная жилка исследователя неведомого победила во мне. Я прекратил все свои осторожничанья и ничтоже сумняшеся, деловито принялся исследовать загадочную дуалистическую проблему Женщины, энергично задвигавшись с двумя научными членами — своим и милицейским.
Она некоторое время растерянно выбирала положение: привстала, опёрлась на прямые руки, и подвигавшись и так и этак, приняла наконец какую-то коматозно-бетонную позу с прямыми руками и ровной-ровной спиной. Хоть в карты играй, было б с кем! Подивившись выстроенной передо мною геометричностью, — прямо как из академического курса черчения: шароооразная поверхность, сопрягающаяся с плоскостью, я приостановился и сделал более удобным использование научного жезла. Он проскальзывал у меня меж бёдер, и к тому же сильно ушёл в глубь вагины, выглядывала лишь одна его чёрная рукоять. Я обмотал её валявшимся тут же на постели полотенцем, чтобы было удобнее зажимать его бёдрами. Едва возобновив научные изыскания, я был тут же вознаграждён, но и до смерти напуган совершенно неожиданным научным открытием. У неё впервые за всё время общения со мной произошёл оргазм. Это было что-то страшное!
Она протяжно застонала — децибел под 40, затем стоны стали короткими и частыми, а после этого она и вовсе завыла. И вдруг быстро-быстро задёргалась. Точнее, очень крупно задрожала вдоль обоих членов, на которые она, как бабочка в коллекции, была наколота. Это была до того сильная дрожь, что мои руки, которыми я до этого поглаживал ей ягодицы, были отброшены этими взбесившимися полусферами назад до упора! Прямо, как у детской куклы - голыша, у которой обе руки двигаются одновременно, находясь на одной оси, и точно так же и мои едва не совершили полный оборот, но уже с вывихом бы плечевых суставов, естественно, — я ж не кукла!
Вот она-то где — Сила Женщины! А то выдумал Маркс: «сила женщины — в её слабости»! Тюлю-то гнать на берегах Шпрее. Я еле-еле удержался на коленях и чуть вообще не отлетел назад — к шкафу!
Весь этот необычайный феномен длился примерно с минуту, если не дольше. Затем она расслабилась и обессилено рухнула вперёд. Она лежала с раздвинутыми ногами, с торчащей между ними, выглядывающей из новоисследованных глубин, рукоятью утянутого ими милицейско-научного жезла. А я остался стоять над ней на коленях с недовольно покачивающиеся одним-единственным оставшимся у меня членом. Затем я пристроился к ней сверху: лег на неё, не трогая жезл, слегка раздвинул ей ноги и завершил поставленный эксперимент, поставив крупную оргазменную перанусную точку в конце этого научного отчёта.
После так успешно поставленного и удачно проведённого опыта мы стали использовать в своей дальнейшей научной деятельности в основном этот новоизобретённый и научно выверенный дабл-способ. Правда, вскоре она забраковала жезл, опасаясь заноз — с него стала понемногу сходить краска: не то от частого мытья, не то от агрессивности экспериментальной среды вагины. В те времена в СССР не то, что не было в продаже, но даже сведений не имелось о наличии на Западе всяческих там фаллосоимитаторов и всевозможных вибраторов. Однако она удачно нашла в своей необъятной парфюмерии (одних лосьонов, я помню, выпил у неё не меньше ведра) нашла пластмассовый флакон с остатками югославского шампуня в виде пузатой бутылки с длинным-длинным горлышком и большой шарообразной завинчивающейся крышкой-пробкой.
— У собак такой же вот, тоже с шишкой! — заметил я ей, — Но только у них он шероховатый и горячий — 42 градуса Цельсия! Поэтому женщины поле кобеля уже не могут жить с мужчинами, и когда псы-любовники околевают, то они аж воют по ним. По мужьям так не голосят — в основном для виду чаще.
Она опять в провинциальное смущение ударяется:
— Фу! Ну, как ты только можешь всякие гадости говорить?! — выговаривает она мне, морщась, — А ведь можно сюда горячей воды налить из-под крана или из чайника! Хоть 100 градусов будет!
— О! А это идея! — похвалил я её. Она вообще в технике понимала, ведущий инженер как-никак, даже какую-то тему вела у себя в конторе, а вот только насчёт юмора — ни в зуб ногой. Образно говоря, конечно, так как это как так — в зуб, и ногой? Все же ведь зубы выбьешь, хоть каблуком бей, хоть пыром! По крайней мере — больше чем один!
И я тут же побежал в ванную,
— Не горячо?!
— Да нет вроде бы... Давай свой... второй... или дай, я сама лучше...
Теперь она впадала в свою страшную дрожь по три раза за каждый один поставленный мною очередной опыт. Напуганный страшной силой женщины, я теперь убирал руки за спину. Она же - отдрожав - каждый раз падала вперёд, как Пизанская Башня, возможно, скоро рухнет. Мне приходилось выжидать с минуту, а затем я восстанавливал её для продолжения эксперимента. Во второй раз она уже возводилась сама, а я в это время скоренько бегал сменить воду — она остывала всё же.
Флакон держался хорошо, и всегда оставался у меня, когда О!Тамара соскальзывала своим цветастым двоеточием с научной вилки, и в такие моменты зубья вилки — один сверкающий, глянцевый, зелёный нижний, и верхний: коротенький, красненький, морщинистый — соударялись друг с другом с глухим недовольным стуком.
В дальнейшем мы приделали к зубу из солнечной Югославии шведскую «фрезу» для создания как бы собачьей шероховатости, о которой О!Тамара стала вскоре меня расспрашивать поподробнее. «Фреза» — это такая резиновая штучка, изготовленная по рецепту из шведского сексуального семейного журнала. Совет по типу наших рекомендаций из разделов «Домашнему мастеру на заметку» или «Маленькие хитрости в советских доперестроечных изданиях. Из резины средней плотности вырезается зубатое колесико с отверстием в центре, и надевается затем на головку, точнее, на шейку члена, и оно мягко щекочет своды и стены влагалища — женщины с ума сходят. Но это там, в Швеции — у безумцев этих зажравшихся. А у нас...
У меня же оно и не держалось-то как следует и слетало постоянно. Однажды я вообще еле-еле его выковырял из О!Тамары: куда-то ей аж за передний свод шейки матки закатилось, с трудом удалось средним пальцем выкатить его оттуда. У неё всё же далеко та шейка находилась, у Любки-то я мог, бывалоча, даже мизинцем до неё дотянуться, а тут — еле-еле. Но эта «фреза» хоть и сидела прочно на горячем флаконе, всё же ничего не дала, не добавила мощности нашему ускорителю — мы стали почему-то именовать это собачье устройство «циклотроном».
Существует, по-видимому, некий физиологический предел наслаждениям, а то б и в правду все с ума подходили. Понавыдумывали бы всякой херни — и дурдомов бы не хватило, в том числе и в тогдашнем бы СССР даже. Хотя нет, этого как раз, может быть, и хватило бы... Зачем они это делали? Для чего нужно было сажать противников режима в психбольницы, тратить на них казённые деньги? Почему не выгоняли диссидентов к чертям собачьим: на Запад? Идиоты! Пороть на стадионах и — в Хельсинки-Стокгольм пешком под конвоем! Поэтому мы и перестали использовать шведское - бесполезное в наших тогдашних социалистических условиях - изобретение, только воду менять мешалось. И я вскоре подарил его одному своему хорошему знакомому за бутылку креплёного вина.
Но всё в этом мире имеет своё начало, и так же неумолимо надвигается и конец всего. Пришло и время окончательного годичного повышения её квалификации. Сдав все экзамены на «отлично», она улетела в Екатеринодар, равноудалившись там и от Москвы, и от Югославии. Улетая — собираясь перед отлётом, она была грустной и молчаливой. Я заметил это, но ничего не говорил, не пытался и расспрашивать, полагая, что это аффект, достаточно полно уже отображённый в песнях. «Ох, люди добрые, поверьте, что расставанье — хуже смерти!» Хорошая песня, хоть и грустная. Не то что все эти жидовские бравурные. Там, «Утро красит нежным светом стены древнего Кремля!» Или же хорошая песня, но всё же жидом написана, «Широка страна моя родная!» — причём, с краденым (плагиат, воровство у них в крови) запевом из русской народной «Из-за острова на стрежень...» — тоже очень хорошая песни, хотя всё же княжну жалко. Зря Стенька её так — лучше б коллективу отдал. А то и ни себе, и не приунывшим чертям своим.
Однако у нас с О!Тамарой всё оказалось гораздо сложнее и менее песенным, и уж никак не бравурным. С полгода, а то и дольше, у меня не было о ней никаких сведений, даже хотя бы — долетела или нет. Жизнь шла дальше своим скучным, будничным, но чаще — мерзостным, чередом. Продолжалось, уже ставшее привычным для всех, доведение несчастной страны до ручки и синего огня. Чудовищное упоение сатанинско-коммунистических властей зрелищем полного и жуткого развала.
Голое партхоз-номенклатурьё бегало по ночам в пьяном виде по грязным, обшарпанным городам, наслаждаясь содеянным, и время от времени с мерзким визгом и хрюканьем совокупляясь в редких освещённых местах полным составом горкомов и райкомов. Выли волки, каркало вороньё, празднуя и прославляя триумф иудокоммунизма. Население пьяно ворочалось на вонючих постелях, не заработав за всю свою жизнь даже себе на похороны. Евреи складывали денежные купюры ленин-к-ленину, пачка к пачке, мешок к мешку. В синагогах картаво пели, славя Иегову. В разрушенных церквах ели не отпетую христианскую мертвечину сионистские вурдалаки и упыри. Вий и Ленин по ночам стояли в обнимку на Мавзолее. Рядом, молча улыбаясь, стоял Сталин, в свете ущербного месяца на голове у него, присыпанные могильной землёй, проступали рога. Перед ними на пятачке перед Мавзолеем плясал гопака пьяный Мыкыта Хрущёв, лихо метя по брусчатке щетинистым хвостом. А далее, по всей Красной Кровавой Площади, на манер спинтариев (изобретателей чудовищных способов сладострастия) римского императора Тиберия, давали парад члены Политбюро всех времён Советской Власти. Они, образовав собою правильные пяти- и шестиконечные звёзды, стояли в позе крысиного лордоза: спина прогнута, хвост в сторону. А над их задами орудовала и бесновалась вурдалачная нечисть с фосфоресцирующими, искрящимися членами и хвостами. Всё это — в свете полупогасших звёзд, мутного неба, надкусанного чертями месяца, и под звуки булькающего, мокротного храпа агонизирующего алкоголизированного населения выстроенного иудокоммунистами Антихристограда, некогда — Москвы. Сейчас-то я уже не вижу этих сцен, старость, мой третий глаз замылился, но понимаю, что к этой инфернальной своре наверняка добавились и Брежнев, и Андропов, и Горбачёв, и Ельцин, и все остальные кремлёвские вурдалаки. Просто я их тогда не видел, они были в Будущем, в нашем теперешнем Настоящем.
....И вдруг — звонок! Её ближайшая подруга проездом в Москве. Я и к ней как-то подкатывался раз пять, но не получилось ни разу — упрямые, они, кубанские казачки, за редким, но счастливым исключением.
— Здрасте!
— Здрасте!
— Как дела?
— И так и сяк! А у Вас?
— То же самое: и тое и сёе!
— Надолго к нам? Может, встретимся где? Поговорим.... кхе-кхе...
— Да нет — уже улетаю домой! А ты знаешь, что Тамара стала мамой?!
— Да? Ну, поздравляю! Передавай ей привет! А кто у неё?
— Мальчик!
— Молодец! И как она там?
— Нормально.
— Ну, горячие ей поздравления! Всех ей благ!
И тут она меня озадачивает:
— И это всё, что ты хочешь ей сказать?!
— А чего ещё-то?!
— Ну, как же так? Так-таки и ничегошеньки больше?!
— Ну, как ничего? Самые горячие поздравления, здоровья ей!
— Ну, ладно, передам уж. Пока!
А я что-то недоумеваю: мало, что ли, ей моих поздравлений и пожеланий для женщины? Ну, вышла замуж ещё раз, не привыкать, ну, родила... Делов-то! Таких — миллиарды! И чего это она от меня добивалась?..
И тут вдруг меня осенило: это ж от меня ребёнок-то! Сын! Ну, точно: она ж с год примерно здесь была, и где-то месяца за два до её отъезда был у нас такой случай — точно был! То-то она грустная такая уезжала. Попала — и не знала, что ей теперь делать... А потом решилась — и родила! Мне — сына!
Утром звоню по межгороду с работы, чтобы денег не тратить, ей домой. Как дела, мои поздравления и т.д. Она: «Нормально!» — «А какого числа», — спрашиваю? — «6-го», — отвечает, — «А кто же отец?» — выпытываю игриво, — «А неважно! Отец йок!» — отвечает, шутит — научилась у кого-то, у подкулачника очередного, — «Да нет! Я же серьёзно! От кого?! Сознавайся!» — «Я же говорю, что неважно! Пусть тебя это не волнует! Сама, без никого родила!» — «Партеногенез, что ли?!» Ну, туда-сюда, не телефонный всё же разговор, тем более на работе, распрощались. А то уже и сослуживцы стали вокруг собираться, — прислушиваются, скоты, перемаргиваются-хихикают, пидоры. Все партийные, смотрю.
А я — опять за подсчёты. Ну, точно — всё совпадает! Было у нас когда-то тогда как раз такое дело — за 9 месяцев до 6-го числа в аккурат примерно! Это легко мне было припомнить, так как мы редко очень вообще-то криминально заканчивали, а обычно «развратным» каким-нибудь одним из двух способов старались обойтись «во избежание», потому и запомнилось. Она стояла как-то утром рачком себе, а я в анус ей весело наяривал, и привычно уже собирался туда заканчивать. И тут она вдруг слегка подпачкаласъ. Да ещё и как-то зеленовато. Помню, я ещё злорадно, но без злости подумал, что это у неё от деликатесов, поди. С ней такое вообще-то практически никогда не случалось. Ну, я и пошёл в ванную подмыться, и она тоже сходила. А потом мы уже лёжа на боку «по-семейному» закруглились, и я при этом другое её вместилище задействовал — «не развратное, не извращённое». Так, что-то лёгкая брезгливость какая-то одолела, подавила сексуальную силу воли. И я ещё, помнится, спросил у неё тогда: «А у тебя время сейчас не опасное? А то я это, не туда немного... вот...» И она так несколько раздосадовано, помню, ответила ещё: «Вообще-то лучше бы не надо было туда...» И всё.
Вот оно значит всё как! Как же мы все зависим от случайностей этого грешного мира! Появление наше в этом мире, как и наших детей, так же как и детей наших детей, равно как и наших прапрадедов — это же всё мираж какой-то — и не иначе! Эфемерность! Именно Мы! Именно Я!! Вероятность меньше нуля! Не пойди я тогда в ванную, и не было бы человека этого в мире этом! То-то мне мать моя всё говорила, когда я чего-нибудь вытворял и бедокурил: «Твоё счастье, что аборты тогда были запрещены! Паразита ты кусок!» Не ценил я тогда мудрость этих слов, их кардинальнейшее для меня значение. И только вот теперь осознал: не запрети Сталин аборты, то меня б и не было бы вовсе! А Сталина не было бы — не будь Ленина! А Ленина никто б и не знал — не будь Маркса и т.д.! Вот она диалектика: я кляну этих антихристов — врагов рода человеческого очевидных, а я сам-то в этом роду оказался благодаря Им! Я — именно Я! — именно Им и обязан своим земным воплощением и существованием! И я их ещё и кляну! Ну не подлец ли я после этого?! Ну не паразита ли кусок, в самом деле?!
Да и среди коммунистов попадаются иногда очень душевные люди, точнее, не совсем пидоры... Ахохов, например, тот же. Или Умрихина взять — хотя он и тёзка Ленина, как бесовская печать на нём... А ведь О!Тамара не была связана никакими юридическими запретами. И она могла запросто не давать жизни этой вот конкретной плоти. Кто бы её осудил?! Тем более в нашем, нравственно падшем обществе?! Вот они — Женщины! Это Богини и полноправные, сверхлегитимные Царицы Жизней наших! Нашего мелкого, никому не нужного жизненного прозябания, жалкого влачения существования... О!Тамара — Владычица Жизни Человеческой! А мы?! Мы — даже не песчинки в этом мире! Мы — пыль микроскопическая! Дунь на нас — и нет нас! Нигде уже...
Появилась моя Царица Тамара в Москве уже где-то через год почти. Когда ребёнка от груди отняла, и его можно было оставлять с бабками-няньками. Но это была уже не она! Образно говоря! Это была матрона... Или кубанская мадонна, или ещё как-то в этом плане, но только не та, прежняя Тамара! Лишь совсем немого располневшая, но степенная и гордая, плавно-замедленная и предельно рассудительная.
Я даже застеснялся, Я-то такой же полупьяный, дважды шальной, трижды неуправляемый и четырежды неприкаянный, чушь какую-то собачью несу. Да и то всё это благодаря гению и величию Ленина-Сталина... Да и Маркса, собственно, тоже... Как ему там в Шеоле (еврейском Аду)? Не жарко? Не очень?.. Может, их и не надо, Господи, очень сильно наказывать? В угол Ада поставить их на колени на гречку... годков бы на 1000… Не уголья ж всё-таки...
Но в то же время с другой стороны-то я: «Каким ты был (я, то есть) таким ты и остался! Казак лихой...» Как бы тоже казак кубанский. Присоседился! Я постарался, конечно же, подтянуться как-то, но трудно это оказалось. Тут и, вправду, наверное, жареный петух должен бы клюнуть для смены жизненного жанра.
Встретились мы с ней на станции метро Юго-Западной, и поехали в Дом отдыха тот её, что от их организации: у москвичей нагло отхвачен. Зима — на исходе. Весна готовится к прыжку, когти и рога любви точит! Все женщины опять кажутся красавицами. Не то, что недавние январские уродины красноносые. Её соседки по номеру, как ошпаренные, врассыпную сразу же кинулись. Чувствуют безошибочным женским чутьём, что не чай я к ним пить приехал. Обе дружно уходят якобы погулять. Тут ещё и парень за ними зашёл, и мы с ним сразу же на пару бутылок водки скинулись, потом представились друг другу, рукопожатием обменялись. И они все ушли, не преминув понамекать-пошутить: «Не скучайте без нас! Мы ненадолго! Найдите себе пока какое-нибудь занятие, развлечение. А не то с нами давайте, пойдёмте!» Еле вытолкал. Хорошо, парень тот помог… У них там магазин в деревне где-то, километрах в двух. Пусть прогуляются — погода хорошая!
И я сразу же к ней! Как и раньше всегда! Она хоть и степенно теперь, даже — важно как-то, но не сопротивляется и не вырывается недовольно, как раньше когда-то, а просто как бы с достоинством уступает — неспешно и снисходительно. «Ага, — догадываюсь, — она как к детям теперь стала к мужчинам относиться — ясное дело! Мать Мира Человеческого, твою мать!» И я тоже к женщинам, как к детям отношусь! Интересно, что получится?! Детский сад или педофилия?
Влагалище — абсолютно другое! Совершенно не то! Менее упругое, но зато пышное-пышное! Ну точно, как у Любки анус когда-то! Копия! Ну ты посмотри только: времена возвращаются! Круговорот! Карма! Перенесение мадан — встреч возлюбленных! Совмещение времён! Как бы любкин аленький цветочек к ней переместился?! А вдруг та умерла, и её хозяйство сюда вот — вжжик?! Хотя нет, Дементуха недавно про неё рассказывал: жива, цветёт по-прежнему. Про*****...
И вот, как мне уже как заканчивать, я привычно — не забыли руки-то, мануальный автоматизм в сексологии это называется, машинально когда к женщинам под юбку лезешь — ей палец в анус вставляю. А с разлуки ж, соскучился, то и второй сразу туда же добавляю. Легко-легко так входят. Есть что-то в этой лёгкости сексуальное такое, призывное — весеннее, радостно щемящее и бередящее душу мужчине. И там у неё тоже не так как-то стало, по-другому уже! Прямо как совершенно новая у меня женщина! Бывает же такое! И только я начал переход через перешеек, вдруг как душ холодный: «Туда не надо!» — «Ну это... как же это... я ж...» — «Не надо! И в меня нельзя!» — «???»
Я остановился как вкопанный, образно говоря. А точнее если сказать, то, как выкопанный и отброшенный за ненадобностью с проссака в сторону. Как сорняка она меня с грядки вон! Ну надо же... Она же в этот раз заранее позвонила, за неделю почти предупредила, что прилетает. Ну, я и настраивался, понятно, на встречу-то! Все свои одиночные учения позабросил, отставил их на время.
Так у меня там эякулята этого накопилось, поди не меньше, чем у Андрюхи Бурнштейна-«Шотландца», Свиньи по-нашему, которая всегда свои рассказы о своей жизни начинала одной и той же фразой: «А я давно уже не ****ся: аж дня два, наверное. Так что у меня спермы накопилось — грамм двести, не меньше! — а заканчивала своё бытописание обычно подробным описанием своего оргазма, — Ну и я ей к-а-а-а-к дал! Так у неё аж носом сперма пошла!»
Ну и я вот так робко стал домогаться: «Так, может быть, в голову давай попробуем... как-нибудь... по-другому чуть-чуть...» И приподымаю её с подушки за шею, тяну на себя изо всей силы на всякий случай... Но она — ни в какую! «Нет! Остальное — сам сделаешь! Ты же умеешь!» Ещё и издевается. Чувство юмора у неё, видите ли, прорезалось. Шутница тоже мне ещё выискалась... Ну и я как побитый пёс опять вернулся к ней туда на старое, хотя и как бы теперь новое, место. Повздыхал, повздыхал, и хотел было обмануть её, но она почувствовала подвох и соскочила, выдернулась из-под меня. Так что пришлось в итоге выпрыснуть всё накопленное за время простоя, весь недельный запас эякулята на постель. И вправду много оказалось: она застелила покрывалом, а оно проступило, пришлось дополнительно подушкой уже прикрыть, подушки хватило, хотя и осела она слегка... 
Потом те соседки её вернулись, водку принесли. Посидели, выпили, и я в ванную её завёл, пока они с парнем тем втроём на одной койке валтузились и хохотали — ну ни стыда, ни совести у людей! Как так можно?! Я в ванной опять к ней туда же и с тем же: сзади пытаюсь пристроиться, к анусу пробраться, или же голову пригнуть пробую, к пероралу склонить стараюсь. А она опять — ни-ни! Так и только так — и всё! И никаких! Долой разврат — «ни в рот, ни в зад»!
Вот же ж провинция... Одни пустые разговоры... «Так чей же всё ж таки сын-то?!» — «Не важно! Не твой! Не волнуйся!». И улетела — 2 часа 15 минут лёту.
А где-то этак через год уже у меня командировка в Екатеринодар выдалась. Она же в это время уехала куда-то, и только уже в самом конце моей командировки она вернулась и я к ней в гости пошёл. Игрушку купил — за 50 копеек. Я все эти годы говорил всем, что у меня сын где-то там - под солнцем Юга - растёт. И махал рукой на Юг. Это ничего, что не воспитываю, нет возможности — страна такая идиотская, но вырастет, будет с кем поговорить за жизнь, за политику...
А тут, парнишка такой у неё по квартире бегает: чернявенький, кареглазенький, умненький. То, что не мой — это 100%, и даже больше. И на неё — ни капли не похож! Детдомовский, может быть? Да нет же — влагалище-то вроде бы совсем другое у неё стало, рожала, значит. От кого же, интересно? Когда успела? Хотя — долго ли им, ****ям?
Ну а потом мы пошли с ней в город, кофе пили по 50 копеек — она угощала, я уже давно всё пропил, ещё в начале командировки, — напарник - алкоголик попался. Кофе то готовил армяшка какой-то нагорно-кооперативный, очень вкусное; доводил до кипения в горячем песке — своей родины, наверное. Пьём, разговариваем.
— Так чей же сын-то, в самом-то деле, в конец концов?! Я же вижу, что, и правда, не мой!
— А кто тебе говорил, что твой?
— Дык... Ну как же?.. Этта ж... Я же всем говорил, что у меня и сын вот теперь есть!.. Да и по времени же совпадает! — и хитро так и спрашиваю, — А имя-отечество его и как?!
— Константин Николаевич.
— А отец и хто?!
— Николай Николаевич.
Я аж подскочил и кофием тем слегка подавился:
— От Дементухи что ли?!! Безумец же вырастет ещё один, и так страна стонет!!! Он в ЛТП сейчас, но его скоро в дурдом перевезут — койкомест пока нет!
— Да нет. Не он. Ты его не знаешь.
— А когда же ты только успела-то?!
— Да вот так как-то. Ненароком согрешила разок, и получилось — залетела! А потом решилась. Подумала-подумала: а собственно, чего такого? Человек он во всех отношениях положительный: непьющий, умный, ну и оставила. Он, кстати, женат и абсолютно ничего об этом не знает.
— Э...э... а я это как же? Неужели не мой?
— Да я бы повесилась, если бы от тебя вдруг родила! От алкоголика несчастного! Ты что?!! И вообще между нами всё прекращается: у меня есть друг и я скоро выхожу замуж!
Вот так она убила у меня сына малолетнего... Ну не сука?! О, Женщины — Зло и Неразумие Мира вы! О, Раскрашенная и Надушенная Жестокость! Как Мины-«Сюрпризы» вы! Прекрасная... ха! Чудовищная, Вечно Недоёбанная Половина Человечества! Вот вы кто!
…Перед самым своим отъездом я всё же заманил её к себе в общежитие, — выгнал напарника - алкаша в кино. А теоретический ветеринар скотоложец Гольд из маниакального Витебска накануне, к счастью, уехал. Собрал своё грязное тёплое фланелевое с начёсом бельё в целлофановый мешок и умотал. А то бы он наверняка не ушёл. Или стал бы, чего доброго, в дверь подглядывать и ириски свои при этом жрать.
И опять я к ней полез во все сексуальные щели, и опять всё по тому же вагинному моносценарию. Пробираюсь к ней в анус, и оно легко-легко так вставляется, хотя и не так, как несколько лет и зим раньше. А она — вновь, как бритвой, мне по крайней плоти: «Не надо туда! И в меня нельзя! Сам остальное сделаешь!» Не шутит уже.
И вновь пришлось дрочить... Всё покрывало забрызгал. Хорошо хоть, что догадался у напарника на время с кровати взять, а не своё. А могла бы дать куда-нибудь ещё*. Не убыло бы её. Мерзавка она какая всё-таки…



















У северных, арийских женщин, как правило, волосы в области промежности отсутствуют. Есть лишь лобковый волосяной треугольничек и лёгкий, незаметный пушок на остальном теле. У восточных же женщин, в том числе у евреек и хачиков, сильно волосаты ноги, руки, имеются усики, бакенбарды, нередка и волосатость груди. Также и анальное отверстие у них обрамлено столь же обильными волосами, как и их мужчин. Поэтому обычный бисексуализм, обусловленный патологическими генетическими причинами (причина его заключена в хищности определённой части человеческих особей, у них патологическая направленность агрессивности и сексуальности, их в популяциях в среднем где-то около 8 %), усугубляется «эстетическим» компонентом. Мужчинам не видится особой физиологической разницы между перанусным коитусом гомосексуальной и гетеросексуальной модификаций. Ощущения полностью одинаковы. Педофилия, столь же непомерно распространённая среди восточных народов, в том числе и среди евреев (жиды, собственно, всего лишь одна из ветвей хачиков, но зато самая хитрая и подлая) – это воплощение сексуальной мечты хачиков о не лохматом, безволосом анусе. Поэтому они заставляют своих женщин брить лобок и промежность, «зону бикини». Точнее, волосы обычно вырываются, выщипываются. Это очень болезненная процедура. Например, на лобок и промежность накладывается смоляная лепёшка, и затем все волосы вырываются. 









* Буквы литературно оформленного ануса доводятся воображением терпеливого Читателя, осилившего-таки Трактат, до алой смазаннсти лёгкого кровотечения и квазихаотического шевеления, но не нарушавшего смысла перанусного заголовка Трактата.






О!ТАМАРА — ЦАРИЦА СЕРДЦА МОЕГО!*





И вообще, главным образом сексуальная привлекательность женины сокрыта именно в этой вот самой приятственности влагалища. А то, бывает, всё вокруг удивляются, мол, ну что он нашёл в этой стерве и уродине. А у неё, может быть, такое приятное сексвместилище, что на всё на свете променяешь, даже Родину продашь, ради него!

И кроме всего прочего, совокупление в задний проход имеет ещё и эстетическую компоненту. Когда партнёрша находится в коленно-локтевой позе (что в народе именуется «раком»), и при свете это делается, то анус слишком хорошо просматривается. И это как-то дискредитирует женщину, компрометирует её возвышенность и суббожественность, портит общую картину.. А вот, когда член находится в заднем проходе, то этот момент неэстетичности как бы диалектически «снимается» (в гегелевском смысле). То есть, нет некрасивого ануса, и всё тут! И всё остальное ягодичное и промежностное место смотрится на удивление красиво! И кроме всего в этом способе присутствует некая греховность, этакая сладостность с лёгкой примесью мерзостности.













— меня бы выписали к чертям собачьим, если бы не по блату я там находился, помимо сорванного позвоночника.
И даже кулаков неприкаянных бездельников, не охваченных полностью социалистическим учётом трудовых ресурсов.
. Или, в крайнем случае, — русой.
Или вам некогда? — вы ловите Зорге?!
Я прекратил свои и ничтоже сумняшеся и осторожничанья
Но какие сейчас петухи? И кур-то нет в магазинах...
прирождённого раба-холуя.
ветреных обладательниц скользких влагалищ и задних проходов

Аж тридцать тысяч микронов!






























МОСКВА-ЛЕНИНГРАД
2002



Вот почему их именуют черножопыми (в отличие от «черномазых», т.е. «обмазанных» негров), у них, действительно, при белом, хотя и смуглом цвете кожи, жопа покрыта чёрными волосами.

Это зависит от вагинального строения женщины, они в этом плане делятся на три вида: «сиповка», «костянка» и «королёк». Это их строение видно по их походке. Женщины, собственно, не ходят, а носят своё сокровище. Если таз вперёд, то у неё «королёк», а если задница «отстаёт», то это «сиповка» или «костянка». «Костянка» — это когда отсутствует жировой слой на лобке, так называемый «пирожок». ****а «сиповка» почти вплотную примыкает к анусу. «Королёк» считается редким и самым престижным видом ****ы, влагалище находится высоко спереди. Само же внешнее оформление **** имеет свои разновидности, именуемые «розочками». Их насчитывается несколько десятков.