Весна

Удивительное время! Когда ещё увидишь такое буйство энтропии? Кажется, сама сущность вещей неудержимо торжествует, не в силах более идти на компромисс со скучными таблицами квантовых состояний. Ликует всё: и молоденькая травка, выбрасывающая там и сям свои острые, жадные стрелки, как векторы благодарности (в такие минуты вспоминаешь палец священника, воспроизводящего такой же вектор в процессе обсуждения теории Дарвина), и мелкая газонная живность, слепо выковыривающая себя из прослоек зимних кунсткамер, подчиняясь алгоритму, написанному самым древним Программистом, и молекулы окружающей среды, почём зря приобретающие частичные заряды дельта-плюс и дельта-минус, вследствие чего всё расширяется и даже, извините за ненаучное выражение, распушается, и, напоследок, уже само мировосприятие начинает ликовать в спонтанном восторге Великого Взрыва (куда ж деваться-то, когда такая карусель кругом).

Вот это самое мировосприятие, похоже, и дёрнуло меня вдруг захотеть кальмаров. Они ведь такие упругие, резиновые, как символ вечной юности. Ну и пошёл в магазин, купил банку, чего тут думать? Вон жужелица выползла греться на солнышке - разве она думает? Иду домой с банкой и насвистываю какую-то ещё ненаписанную мелодию (странно, я и свистеть-то никогда не умел, во весна что делает!).

И уже метрах в ста от дома, в подземном переходе, я резко ускорился: вспомнил, что сегодня должна прийти большая посылка с компакт-дисками, которые я заказал по дешёвке - не то слово, почти задаром! - в одной обанкротившейся оптовой фирме. Помню, когда я их заказывал, ещё лежал снег. И вот сегодня утром позвонили с курьерской службы - пришли, долгожданные! Да, из Орехово-Зуево. Да, наш представитель может занести прямо сегодня же. Будьте дома с часу до трёх. И вот уже без пяти час. Надо спешить.

Придя домой, я снял ботинки, повесил пальто на вешалку в прихожей и обошёл все комнаты, купаясь в настоящем солнечном свете, заливающем мой домашний интерьер, полюбовался на янтарные часы, доставшиеся мне от бабушки, и, наконец, извлёк из кармана штанов банку кальмаров и прошествовал с нею на кухню. Консервный нож был на месте, в верхнем выдвижном ящике кухонного шкафчика. Вскрыв банку, я занюхал пряный аромат свежих даров моря, коими одарила меня сегодняшняя весна и выбрал самую большую столовую ложку в своём арсенале. Отрезав кусок бородинского хлеба, я уселся за стол и приступил к завтраку.

И тут раздался звонок в дверь. О, это же почтальон пришёл! Я вскочил и прямо с банкой направился в коридор: жалко расставаться с такой вкуснятиной. За дверью действительно стоял почтальон, в руках его был бланк, на котором следовало расписаться, а слева от него, на полу, стояла моя посылка. Я обтёр правую руку о штанину и взял ручку, которую протягивал мне почтальон. Однако, чтобы расписаться, надо было взять ещё и бланк, но тогда банку следовало куда-то поставить. Поскольку в непосредственной близости от меня подходящего места для постановки банки не наблюдалось, я опёрся плечом о дверной косяк и поставил банку на сгиб левого локтя, слегка подперев её верхней частью грудины. Таким образом, освободилось полруки и я смог схватить бланк. Теперь оставалось лишь расправить его на какой-либо гладкой поверхности и поставить на нём свой росчерк. Такой поверхностью несомненно являлся пятачок стены справа от дверного косяка. Вытянув свободную часть руки в сторону, я прижал бланк к стене и начал писать. Вернее, попытался начать писать, так как сразу же выяснилось, что ручка на вертикальной поверхности пишет крайне плохо. В таких случаях ручку обычно трясут. Я отвёл правую руку от стены и начал трясти...

Щёлк! - раздался вдруг резкий жестяной звук. Это зажатая между стеной и плечом банка, про которую я, признаться, подзабыл, освободилась из моего захвата и, кувыркаясь, полетела вверх и немного вбок. Потоки душистого сока оросили мой новенький пиджак, великолепную голубую униформу оцепеневшего почтальона, бланк приёма почтового отправления, мою вожделенную посылку и коврик для вытирания ног. После того, как затихло эхо бренчания пустой банки по бетонному полу, в голове ещё долго пульсировала тугая, звенящая тишина. Вместе с ней пульсировала моя правая рука с зажатой в ней шариковой ручкой, которую я почему-то продолжал трясти. Потом затряслось всё моё тело...

Очнулся я от яркого света дневных ламп, озарявшего добрые очкастые лица врачей.

...Вот уже год, как меня выписали из больницы. Я уже почти без проблем выхожу на улицу, могу (правда, с трудом) говорить. Лишь по весне иногда начинает трястись правая рука. И тогда воспоминания вязкой воронкой засасывают меня внутрь моего давнего кошмара, от которого, наверно, теперь уже никогда не уйти. И запах, этот адский запах кальмарного сока, запах моего распада, моего апокалипсиса. Он возвращается ко мне вновь и вновь, каждую весну. Нет, нет, неееет!!!!