Послужной список капитана 1 ранга
Ильинского Дмитрия Васильевича
(по официальной литературе и справочникам)
В 1839 г. февраля 9. Произведен в гардемарины Черноморского флота.
В 1839 и 1840 г. на корабле «Силистрия» крейсеровал у абхазских берегов.
В 1842 г. апреля 19. Произведен в мичмана, со старшинством с 22 декабря 1841 года.
В 1842 и 1843 г. На корабле «Константин» и фрегате «Диана» крейсеровал в Балтийском море.
В 1844 г. На корабле «Кацбах» крейсеровал в Немецком море.
В 1845 г. Переведен из Балтийского в Черноморский флот.
В 1845-1847 гг. На корабле «Двенадцать Апостолов» и бриге «Персей» крейсеровал у абхазских берегов.
В 1846 г. за самоотверженный поступок при спасении упавшего с корабля за борт матроса награжден орденом Св. Анны 3 степени.
В 1848 г. апреля 11. Произведен в лейтенанты.
В 1849 и 1850 г. На корабле «Двенадцать Апостолов», фрегате «Коварна» и Кулевчи» крейсеровал там же.
1854 и 1855 г. с 13 сентября по 28 августа состоял в гарнизоне Севастополя.
В 1854 г. марта 25. Произведен в капитан-лейтенанты.
Декабря 6. Награжден орденом Св. Георгия 4 степени за храбрость при обороне Севастополя.
В 1854-1855 гг. командир 5-го бастиона; исполнял должность начальника 5-го отделения оборонительной линии Севастополя.
В 1856 г. июня 25. Назначен исправляющим должность инспектора казенных училищ Московского учебного округа.
В 1857 г. марта 25. Произведен в капитаны 2 ранга с состоянием по флоту и назначен инспектором студентов Московского университета.
В 1859 г. декабря 28. Зачислен по резервному флоту.
В 1860 году апреля 18. Уволен от службы чином капитана 1 ранга.
(«Общий морской список». Часть X. Царствование Николая I. – СПб.: 1898. – стр. 241-242)
Наши основательные исследования архивных материалов, воспоминаний его современников поставили перед нами ряд вопросов:
1. Почему в его послужном списке, в книге «Словарь биографический морской» и других книгах совершенно не упоминается об участии Ильинского в Альминском сражении и в бою на фрегате «Владимир» с турецко-египетским кораблем «Перваз-Бахри»?
2. Где написано о его участии в вылазках на позиции противника?
3. Почему отсутствуют данные о награждении Ильинского орденом Св. Владимира 4 степени с мечами? А он был удостоен этого ордена именно за уничтожение Павловской батареи.
4. Многие участники защиты Севастополя в 1854-1855 гг. считают, что в Павловской батарее в период взрыва погибли 300-500 раненых воинов. Пишет об этом и Л.Н. Толстой (он же не был там в это время), писали и другие. Эта версия кочует из издания в издание до сих пор. А так ли это?
5. Почему Тотлебен упорно отрицал тот факт, что он дал указание Ильинскому на подрыв Павловской батареи именно 29 августа 1855 года?
7. Почему молодой, заслуженный и перспективный 34-летний офицер был удален от флотской службы?
8. И, наконец, ни слова о времени его смерти. Во Владимирском адмиральском храме справа от входа есть плита с аннотацией о Д.В. Ильинском, но и здесь по какому-то магическому стечению обстоятельств, долгое время отсутствовала дата смерти?
Мы, его земляки (М.В. Макареев – родился и учился в Нижегородской области, а Б.В. Никольский более 10 лет преподавал на факультете тыла ВМФ в Нижнем Новгороде) попытаемся ответить на почти детективные вопросы из боевой жизни Д.В. Ильинского.
ДО КРЫМСКОЙ ВОЙНЫ
Период жизни Дмитрия Васильевича до Крымской войны был типичен для многих его сверстников – офицеров-черноморцев.
Дмитрий Ильинский родился в 1822 году в Тульской губернии в дворянской семье. Ильинские – русский дворянский род, происходящий от польского рода Ильинских, герба Корчак. Кирилл Григорьевич Ильинский и сын его Савва выехали, во время польской войны 1654-1656 гг., из Польши в Белгород. Потомство их внесено в VI часть родословной книги Курской губернии (Гербовник VI, 138). Существует еще около 40 родов Ильинских, позднейшего происхождения: Александр Иванович – врач, доктор медицины (1856); Алексей Никанорович – преподаватель (1788-1837); Иван Иванович – писатель и переводчик, родом из Ярославля; Михаил Иванович – сын священника (умер 1795); Николай Степанович – врач, писатель ( родился в 1837 г.)
В книге «Список личного состава судов флота, строевых и административных учреждений Морского ведомства. – СПб.: 1915. – cтр. 252, 515, 795, 826. Числятся Ильинские: Николай Николаевич – лейтенант; Александр Николаевич, Владимир Петрович, Эраст Васильевич – надворный советник.
В книге Волков С.В. «Офицеры флота и морского ведомства. – М.: Русский путь, 2004. – стр. 196 числятся Ильинские: Валентин Валентинович – мичман, в эмиграции умер в США, в Сан-Франциско; Василий Андреевич (родился в 1896 г. в Симферополе, лейтенант, служил в Русской армии, эмигрировал в Тунис (Бизерту), скончался в 1976 году в Брюсселе.
Дмитрий Ильинский образование получил в гимназии, затем окончил первый курс Московского университета.
В 1839 году определился на службу в Черноморский флот, вольноопределяющимся. Через год был произведен в гардемарины. Это означает, что классического военного образования Ильинский не получил, да и по краткому времени пребывания в стенах университета, говорить о его избыточной учености не приходится. Только с 1852 года на Черноморском флоте по инициативе В.А. Корнилова и в соответствии с приказом адмирала Меншикова началась систематическая и целенаправленная подготовка флотских юнкеров. Для занятий с юнкерами в Николаеве отвели специальное здание. За подготовку каждого юнкера родители вносили по 150 рублей. С этого момента подготовка проводилась в основном по программам Морского кадетского корпуса, с явным предпочтением практическим занятиям в море, на кораблях. Ну а во время флотской юности Ильинского основы морской премудрости черноморские юнкера осваивали в основном на кораблях.
В 1839-1840 гг. гардемарин Ильинский в составе экипажа линейного корабля «Силистрия» крейсеровал у Абхазских берегов. Стоит уточнить, что в это время командовал кораблем капитан 1 ранга П.С. Нахимов.
В апреле 1842 года Ильинский производится в мичмана со старшинством с 22 декабря 1841 года ( указывался срок начала выслуги лет для производства в следующий чин) и направляется для службы на Балтийский флот. Здесь он плавает на корвете «Константин», затем на фрегате «Диана».
В кампании 1844 года на 74-пушечном корабле «Кацбах» крейсеровал в Немецком море.
В следующем году его переводят снова на Черноморский флот. Кстати, перевод офицеров с Балтики в 1844 году целенаправлено осуществлялся адмиралом Лазаревым для усиления офицерского состава черноморских кораблей.
В 1845-1847 гг. на линейном корабле «Двенадцать Апостолов», затем бриге «Персей» крейсеровал у Абхазских берегов. Кораблем «Двенадцать Апостолов» в это время командовал капитан 1 ранга В.А. Корнилов, школу которого посчастливилось пройти и Ильинскому. По воспоминаниям А.П. Жандра, служившего несколько лет на корабле «Двенадцать Апостолов» мы читаем: «Между другими достоинствами Корнилова были уменье употреблять с пользой способности и самолюбие подчиненных и особенно способность властвовать, которой обладал он в высшей степени. На корабле было много офицеров, но каждый имел свое место и свою обязанность с личной ответственностью. Во время учений, после каждой работы, он призывал на ют офицеров, сделавших какие-либо ошибки, и объяснял каждому, каким образом можно избегнуть упущений и скорее достигнуть совершенства. Вследствие такого способа внушений служившие на этом корабле офицеры считали такое направление командира очень неприятной суровой школой и старались, потом, по возможности, уклониться от службы с таким командиром» (из книги А.П. Жандр «Материалы для истории обороны Севастополя»).
Герой нашего повествования Д.В. Ильинский, похоже, стал одним из наиболее перспективных учеников Корнилова, иначе, едва ли взял бы его Корнилов к себе в адъютанты и допустил в свой семейный круг (Ильинский Д.В. был крестным отцом одного из сыновей Корнилова).
В 1846 году мичман Ильинский награжден Орденом Святой Анны 3 степени за самоотверженный поступок при спасении упавшего за борт матроса. В апреле 1848 года Ильинский производится в лейтенанты. В 1849 и 1850 годах лейтенант Ильинский на корабле «Двенадцать Апостолов», фрегатах «Коварна» и «Кулевчи» крейсеровал у Абхазских берегов. О сложностях службы на черноморских кораблях, крейсеровавших у берегов. Достаточно лишь отметить, что служба на черноморских крейсерах была опасна не только для здоровья офицеров, но и для жизни членов экипажа корабля.
Из дневника М.Ф. Рейнеке о деятельности П.С. Нахимова по подготовке обороны Севастополя от англо-французских захватчиков от 4 декабря 1853 – 13 мая 1854 гг.
…12.12.1853 г. «Сегодня возвратился из Петербурга адъютант Корнилова капитан-лейтенант Ильинский; он рассказал подробности о восторге, с которым принято там было известие о Синопе. Прислали и знаки Георгия для нижних чинов числом 250, о раздаче написал Павел (Нахимов – М.В.) приказ, чтобы указание на храбрейших и достойнейших предоставить самым нижним чинам» …
(ЦГАВМФ, ф. 1166, д. 8, лл. 19-50. Автограф).
Дмитрий Васильевич Ильинский не участвовал в Синопском бое, но к событиям этого дня имел самое непосредственное отношение, входя в состав штаба вице-адмирала Корнилова. Как известно, непосредственным руководителем разгрома турецкого флота в Синопской бухте явился командующий эскадрой вице-адмирал Нахимов. Вице-адмирал Корнилов, являясь начальником штаба Черноморского флота, осуществлял координацию действий корабельных соединений с их базой в Севастополе и накануне боя направлялся на встречу с эскадрой Нахимова в район Синопа на пароходо-фрегате «Владимир». Во время перехода морем «Владимир» вступил в бой с турецким военным пароходом «Перваз-Бахри». Бой продолжался более трех часов. Надо отдать справедливость турку – он, показав большое мужество и стойкость, пал с честью. Оба парохода остановились.
В «Материалах для истории Крымской войны и обороны Севастополя», Выпуск 1, 1871 г. на странице читаем: «Состоявшие при мне (вице-адмирал Корнилов – М.В.) флаг-офицеры, лейтенанты князь Барятинский, Железнов, Добровольский и Ильинский, не имея у себя дела по флагманской части, поощряли команду своим примером и указаниями. Лейтенант Железнов – офицер, подававший большую надежду – был убит картечью на кожуховой лодке, откуда замечал действие наших ядер».
Лейтенант Ильинский был немедленно послан на шестерке с комплектом вооруженных гребцов, чтобы завладеть призом и поднять русский флаг (на пароходе «Перваз-Бахри» – М.В.). Ильинский возвратился с турецкими офицерами, муллою, машинистом англичанином, а потом послали баркас и забрали команду. На палубе турецкого парохода всюду лежали обезображенные трупы, в каютах разрушение было полнейшее, переборки кают разбиты нашими ядрами и бомбами, были обрызганы кровью и мозгами человеческими. Кстати, турки при сдаче в плен сидели спокойно и курили трубки. Плененный турецкий пароход поступил под команду лейтенанта Попандопуло, старшего офицера «Владимира», которому дали из числа команды достаточное число матросов. Взятый пароход был 10-пушечный фрегат «Перваз-Бахри», шедший в Синоп. Капитан, из черкесов, был убит. Среди убитых турок было четыре офицера и значительная часть команды. Было много раненых. Среди офицеров «Владимира» также были раненые и убитые. Из офицеров штаба адмирала Корнилова был убит лейтенант Григорий Иванович Железнов.
С его гибелью связана одна история с элементами мистики. За год до описываемых событий, лейтенант Железнов купил на одном из кавказских базаров замечательную шашку со старинной дорогой отделкой. И ему, и его товарищам показалось странным то, что хозяин продал оружие по очень малой цене, как бы желая от него избавиться. В последнем бою лейтенант Железнов был именно с этой шашкой, совершенно неуместной в данной ситуации, чем вызвал некоторое недоумение офицеров штаба. Теперь же, после его гибели, товарищи с опаской посматривали на шашку. Железнов был единственным из офицеров, погибшим в этом бою.
Об этой истории можно было и не вспоминать, если бы она не имела продолжения. Адмирал Корнилов очень был привязан к своему адъютанту, переживал его гибель, лично написал письмо его отцу и в память о нем оставил себе злополучную шашку. В день своей трагической кончины на адмирале было это оружие; и ядро, погубившее адмирала, разломило и шашку, обломки которой по сей день хранятся в музее Черноморского флота Российской Федерации.
Выдержки из письма В.А. Корнилова жене Елизавете Васильевне от 6 ноября 1853 г. о походе к берегам Турции и сражении с турецким пароходом «Перваз-Бахри» 5 ноября 1853 года.
…Бутаков и молодежь моя – Барятинский, Добровольский и Ильинский – вели себя молодцами и, слава богу, здоровы и невредимы...
… Нам они («Перваз-Бахри» – М.В.) вреда не сделали в отношении к пароходу, но одна сумашедшая картечь убила наповал нашего достойного Железнова…
Ильинского князь отправляет в Петербург с донесением о взятии парохода («Перваз-Бахри» – М.В.) и результатах Синопского боя.
(ЦГАДА, ф. Рукописного собрания, библиотеки Зимнего дворца, д. 2856, лл. 250-251.)
В письме Корнилова В.А. жене Елизавете Васильевне от 18-19 сентября 1853 г. (ЦГАДА, ф. Рукописного собрания библиотеки Зимнего дворца, д. 2156, лл. 231-232. Автограф). ...Ильинский прислал мне твое письмо, любимый дружок… (стр. 193).
Письмо В.А. Корнилова Н.Ф. Метлину о мероприятиях по обороне Николаева от 29 апреля 1854 года, Севастополь.
Князь разрешил отправить Попова на «Эльбрусе» в неизвестную экспедицию, о которой мы с ним условились и о которой он вам расскажет лично. Дай бог, в добрый час!
Опасение херсонесского губернатора главнокомандующий не разделяет и весьма был удивлен покушением на днепровские гирла. С Поповым отправляется бумага к Ильинскому, чтобы он не заваливал этот источник днепровской жизни, причем, кажется, ему разрешится укреплять берега, как пожелаете, но только не портя навигации по реке…
Князь Меншиков поручил передать вам его разрешение отпустить, буде найдутся, орудия с принадлежностью для вооружения батарей в херсонесских гирлах. Попову поручено условиться с г. Ильинским где, как и какие батареи поставить…
(«Русская старина», т. XLVIII, кн. XII, Спб., 1885, стр. 691-692)
Из дневника В.А. Корнилова периода обороны Севастополя от 3-4 октября 1854 г., Севастополь.
… Сформировали еще от флота, не ослабляя кораблей, три батальона с одним, пришедшим из Николаева, и так теперь разбогатели, что бригские команды под командою Ильинского и 4 орудия – баши-бузуков (т.е. силами головерезов – так в шутку окрестил В.А. Корнилов Попова) пришли оберегать Качу…
Твой весь В. Корнилов.
(ЦГАДА, ф. Рукописного собрания библиотеки Зимнего дворца, д. 2156, лл. 330-363, Автограф).
На донесении генерал-адъютанта Корнилова «Государь Император, получив эти донесения, Высочайше повелеть соизволил: взятый пароход назвать «Корниловым», всем офицерам следующие чины, а командиру (Бутакову – М.В.) – Св. Георгия 4-й степени; нижним чинам: унтер-офицерам по 10 рублей, а рядовым по 5 рублей, отличившимся дать 6 георгиевских крестов».
Участие в этом кровопролитном и напряженном морском поединке, было не менее почетно, чем в Синопском бою. Должно быть, поэтому, в очередном Высочайшем указе: «За отличие 5 ноября 1853 года в бою парохода «Владимир» с «Перваз-Бахри» лейтенант Ильинский производится в капитан-лейтенанты с оставлением в должности адъютанта адмирала Берха, Главного командира Черноморского флота и портов. Попутно возникает вопрос, почему, исполняя обязанности офицера штаба Корнилова, Ильинский числится адъютантом адмирала Берха?
Попытаемся ответить на этот вопрос. В воспоминаниях многих участников обороны Севастополя приводилась информация о довольно сложных отношениях между основными организаторами и вдохновителями обороны, адмиралами Нахимовым и Корниловым. Но мало кому известно, что эта информация не имела под собой реальной почвы и явилась результатом интриги, начальника Главного Морского Штаба князя Меншикова в отношении адмирала Корнилова. Князь Меншиков не мог равнодушно взирать на быструю успешную карьеру молодого, инициативного, способного адмирала Корнилова, усматривая в нем возможного конкурента. А к тому были весьма веские основания.
Государь император, Николай Павлович, лично знал Корнилова и пожелал по смерти Лазарева назначить его на должность Главного командира Черноморского флота и портов Черного моря, как достойнейшего из учеников и наследника дела адмирала Лазарева. Прекословить императору Николаю было опасно даже для его ближайшего окружения; надо было прибегнуть к хитрости. Вот тогда и понадобилось сочинить небылицу о том, что Нахимов с Корниловым «на ножах», и чтобы не обидеть Нахимова (первого по старшинству), надо назначить Корнилова начальником штаба, а Главным командиром, – для соблюдения чинопочитания, назначить старшего в то время адмирала Берха. В этой обстановке служебных перемещений и явных козней руководства, Ильинскому оставаться в должности адъютанта у своего родственника и покровителя, адмирала Корнилова, было признано нецелесообразным. Адмирал Берх, поняв смысл просьбы Корнилова, охотно включил Ильинского в число своих адъютантов, оставив его при исполнении прежних обязанностей, т.е. в распоряжении Корнилова.
Благодаря опытному руководству престарелого адмирала, все предосторожности оказались лишними. Адмирал Берх сохранил полнейшее доверие к адмиралу Корнилову, доносам не придавал значения. Сам же Ильинский любил и уважал Корнилова и искренне радовался тому, что был причислен к родственному кругу его патриархального семейства. Так, выполняя в ходе обороны Севастополя многие важные обязанности, Ильинский продолжал числиться адъютантом адмирала Берха, и, должно быть, адмирал имел все основания гордиться своим номинальным адъютантом.
В силу специфики отношений между князем Меншиковым и адмиралом Корниловым, при сообщении о победе нашего флота над турецким при Синопе, заслуги Корнилова как начальника штаба флота не были оценены по достоинству. Кстати, посланный с донесением о победе, адъютант Меншикова, Сколков, вернулся из столицы флигель-адъютантом, а посланный Корниловым с подробнейшим докладом о ходе битвы и о победе лейтенант Ильинский, удостоен был лишь очередного воинского звания, и то по общему списку представленных к награждению.
Манифестом 9 февраля 1854 года была объявлена «возможность войны с Англией и Францией». Вследствие этого, было немедленно сделано распоряжение о снятии гарнизонов из укреплений, расположенных на восточном берегу Черного моря. 10 апреля 1854 года союзный флот бомбардировал Одессу; а 15 числа, в полдень, он показался в виду Севастополя, в числе восемнадцати кораблей и семи пароходов.
УЧАСТИЕ В АЛЬМИНСКОМ СРАЖЕНИИ
Четвертого сентября в полдень, по сигналу с адмиральского корабля «Великий Князь Константин», капитан-лейтенант Ильинский был вызван к начальнику штаба флота вице-адмиралу Корнилову. Ильинскому было объявлено о назначении его начальником сводного отряда, который включал батальон из абордажных партий с кораблей под командованием капитан-лейтенанта графа Наленч-Рачинского и полубатальона из стрелковых партий кораблей под командой командира брига «Язон» капитан-лейтенанта, князя Ширинского-Шихматова.
Сводный отряд предназначался для поддержки армейских частей, спешно собираемых князем Меншиковым накануне Альминского сражения. Выход отряда был назначен на четыре часа дня с тем, чтобы до ночи успеть подойти к Альме, что в 40 верстах от Севастополя. Приказание на переход было с точностью исполнено и отряд с песнями, как на приятную прогулку, отправился в путь. Этот бодрый, жизнерадостный переход к месту предстоящего боя запомнился Ильинскому на всю оставшуюся жизнь, еще и тем, что большинству участников этого перехода оставалось жить не многим более месяца. В первую же бомбардировку Севастополя графа Рачинского разорвало ядром надвое, когда он стоял во весь рост на бруствере Третьего бастиона (по другой информации граф погиб при взрыве порохового погреба). Князю Шихматову штуцерная пуля прострелила челюсть на Пятом бастионе и он в страшных мучениях умер на перевязочном пункте. Ну а пока все были живы, здоровы и бодры.
Переночевав у костра, поднявшись с рассветом и позавтракав, Ильинский явился с докладом о прибытии к князю Меншикову. Князь встретил Ильинского со словами: «Я рад, любезный Ильинский, что моряки пришли со мной погибнуть или победить». Определенным порядком слов ясно выражалась мысль, что предвидится отступление после проигранной битвы. Всеми видами обеспечения отряда моряков занялся, недавно поступивший из линейной службы в свиту князя Меншикова, всеми сослуживцами любимый, мичман князь Ухтомский и, благодаря его заботам, моряки ни в чем не нуждались.
По соседству с морским отрядом стоял гусарский полк принца Лейхтенберского под командованием Холецкого, с которым Ильинский был хорошо знаком по своим старинным московским связям. По просьбе Ильинского, Холецкий прислал казацкую лошадь, с седлом и даже с нагайкой. Это приобретение дало возможность Ильинскому взглянуть на десантную армаду союзников на Евпаторийском рейде. Ильинский присоединился к отряду флигель-адъютанта Исакова, получившего поручение, взяв стоявший поблизости от Евпатории казачий полк Тацена, выжечь стога сена на ближайших лугах. Открывшейся вид на море был поистине поразителен. От Сакских соленых озер до Евпатории и дальше стоял, без преувеличения сказать, целый лес мачт бесчисленных парусных и паровых судов. Находясь непосредственно на местности, многие прогнозы и планы видятся совсем в ином свете. Воспрепятствовать высадке союзников на низменном, ровном берегу, было практически невозможно. Огонь морских судов способен отогнать оборонявшие побережье войска, по крайней мере, верст на пять, а впоследствии при повторной атаке сдерживать их фланговым огнем.
Утром, 6 сентября, приезжал на Альминскую позицию адмирал Корнилов и предложил Меншикову возвести на возвышенном, скалистом, обрывистом берегу моря, на нашем левом фланге, редут с морскими орудиями для действия против пароходов противника, которые в противном случае могли безнаказанно подходить к самому устью реки Альмы и наносить вред нашим войскам, но Меншиков отверг это предложение.
Вечером из казачьего полка Тацена было получено известие о том, что дивизия генерала Боске двинулась по дороге в Симферополь, но в тот же вечер, возвратилась обратно. В штабе главнокомандующего было заметно, что эта весть произвела сильное впечатление. Поговаривали об отправке в Симферополь фургона князя Меншикова с его перепиской и донесениями.
Впоследствии, разнесся слух, что фургон этот и еще 3000 полуимпериалов собственных денег Меншикова попали в руки неприятелю. Среди захваченных бумаг союзники якобы нашли черновые донесения Его Величеству, в которых Меншиков писал, что не тревожится за Северную сторону Севастополя, сильно укрепленную, но очень опасается, что союзники предпримут осаду Южной, совершенно не укрепленной стороны города. Говорили, что Меншиков специально послал этот фургон, чтобы он попал в руки неприятеля, для последующего введения его в заблуждение. Но слух этот не имел документального подтверждения, хотя на Меншикова это было похоже... Выдвижение в сторону Симферополя дивизии генерала Боске, было, по-видимому, сочтено князем Меншиковым за рекогносцировку, и по сему было принято решение, не зависимо от результатов сражения, ретироваться вместе с армией не в Севастополь, а в Бахчисарай, или Симферополь.
Рано утром, в день сражения, Ильинский получил приказание от князя Меншикова расположить морских стрелков в цепь на нашем правом фланге. С рассветом, Ильинский оставил стрелковый полубатальон моряков в распоряжении его начальника, князя Ширинского-Шихматова, дав ему лучших офицеров, Николая Яковлевича Скарятина и Обезьянинова, а сам перешел к батальону моряков графа Рачинского. Оставив моряков на занимаемой ими позиции, Ильинский поднялся на возвышенность, где стояла до сражения палатка главнокомандующего. С этого пункта открывался исключительно хороший обзор и вся подходящая неприятельская армия была как на ладони. Осматривался Ильинский с намерением, наилучшим образом ввести в дело моряков, не отыскивая под ружейным и артиллерийским огнем места, где их помощь могла потребоваться, а прямо вести людей на угрожаемый участок самой кратчайшей дорогой.
Не рассматривая всего хода сражения, что совсем не входит в наши планы, мы лишь отметим, что существенное преимущество противника в стрелковом вооружении (наличие дальнобойных нарезных штуцеров), использование рассыпного строя в атаках и явный перевес в живой силе сыграли свою роль и способствовали нашему поражению.
Мы остановимся лишь на критической ситуации, которая окончательно переломило ход сражения в пользу союзников. Едва только зуавы успели взобраться на высоты левого берега Альмы, (который, кстати, считался нашим командованием неприступным), как оборонявший левый фланг батальон Минского полка оказался в крайне затруднительном положении. Не имея возможности удержать за собой позицию у деревни Аклес, подвергаясь перекрестному огню с фронта и тыла, опасаясь быть отрезанными от основных войск, батальон этот, под командованием подполковника Каковича, завязав перестрелку с французскими стрелками, и по возможности сдерживая их натиск, начал отступать к деревне Орта-Кисек. В это же время, подвергаясь продольному огню морской артиллерии с пароходов, полки генерала Кирьякова отходили к телеграфу, обнажая наш левый фланг.
В этот критический момент на левом фланге появился князь Меншиков, и здесь он проявил себя настоящим, талантливым, боевым генералом. Оценив мгновенно обстановку, он понял всю опасность положения своей армии. Прорвавшейся неприятель быстрым натиском мог не только угрожать левому флангу, но и зайти в тыл всей нашей группировке.
Остановив своим присутствием отступление сильно пострадавшего батальона Минского полка, Меншиков решительно изменил всю боевую линию обороны. Колонну первой линии войск генерала Кирьякова, отошедшую к телеграфу, он преобразовал в резерв. А из этого резерва потребовал Московский полк и поставил его в первую линию, укрепив его 4-й и 5-й легкими батареями из 17-й артиллерийской бригады. Легкая батарея №4 прибыла на назначенное ей место прежде пехоты и, расположившись на позиции, помогла ослабленному 2-му батальону Минского полка, держаться до прибытия Московского полка. В самое короткое время батарея потеряла из 100 человек, 48 убитыми и ранеными, в основном от убийственного огня штуцеров. В скором времени на позицию вышли батальоны Московского полка и батарея №5.
Князь Меншиков все время находился в первой линии под исключительно сильным огнем артиллерии и штуцеров. Достаточно сказать, что из четырех человек его свиты, офицер Генерального штаба Жолобов был убит, флигель-адъютанту Сколкову оторвало руку, (Сколков Иван Григорьевич, подполковник корпуса флотских штурманов, флигель-адъютант, из дворян Нижегородской губернии) летнее пальто князя в нескольких местах было пробито пулями. Поддержав позицию тремя оставшимися батальонами Минского полка, двумя Донскими батареями и двумя дивизионами гусар, и этим остановив стремительное наступление неприятеля, князь поехал для осмотра положения наших войск на центральной позиции. Оценив обстановку в центре нашей позиции и на правом фланге; просчитав возможные последствия в случае продолжения боя, Меншиков принял решение, – продолжая сдерживать противника, начать отвод войск с занимаемых рубежей.
В то время, когда князь Меншиков уже утвердился в правильности принимаемого решения, к нему подошел капитан-лейтенант Ильинский с вопросом: «Прикажите идти в штыки?». Князь находился как бы в прострации и не удостоил Ильинского ответом. Эти две строки из воспоминаний очевидца событий, капитан-лейтенанта князя Барятинского, говорят о многом. В самый критический и трагический момент сражения Ильинский был готов вести сводный флотский отряд в штыковую атаку, аналогичную атаке героического Владимирского полка, свидетелем которой ему только что пришлось быть.
Всегда хочется верить в чудо, но чуда не произошло. Князь Меншиков был слишком умен, чтобы не предвидеть единственно возможного исхода сражения. Но он далеко не все сделал для того, чтобы нанести возможно больший ущерб врагу. Капитан 1 ранга Барятинский в своих воспоминаниях утверждает, что присутствие адмирала Корнилова могло бы в корне изменить исход сражения. Такие утверждения кроме эмоций и безграничной веры в обожаемого начальника не имели под собой серьезных аргументов. Единственно, во что можно поверить, – будь Корнилов рядом с Меншиковым во время сражения, то отряду Ильинского наверняка бы досталась боевая работа.
Остановимся на наиболее ярком и знаменательном периоде жизни Дмитрия Васильевича Ильинского – его участии в Крымской войне и обороне Севастополя. Иными словами, попробуем изложить события, которые кроются за двумя строчками послужного списка героя: «с 13 сентября 1854 года по 27 августа 1855 года состоял в гарнизоне Севастополя. 6 декабря 1854 года награжден Орденом Святого Георгия 4 степени».
Специфика участия моряков в обороне Севастополя заключалась в том, что они оставались на защите своего любимого города и флота с первого и до последнего дня обороны. Из числа защитников моряк выбывал либо по причине смерти, либо по увечью, не совместимому с дальнейшей боевой деятельностью. Это положение существенно отличалось от участия в боях по защите Севастополя армейских подразделений. Полки и батареи направлялись в Севастополь на определенный срок, обычно не превышавший 2-, 3-х месяцев, а потом выводились из смертоносного кольца на переформирование и отдых. Моряки, находящиеся на бастионах, редутах и на кораблях позволить себе подобной роскоши не могли, поэтому в процентном отношении потери моряков были значительно выше средних по гарнизону.
Ильинский не составил исключения и с первого до последнего дня обороны Севастополя оставался в рядах его защитников. Это условие позволяет описывая боевую деятельность капитан-лейтенанта Ильинского, находившегося постоянно на самых ответственных рубежах обороны, кратко познакомить читателя с основными этапами бессмертной Севастопольской эпопеи.
ПОДГОТОВКА СЕВАСТОПОЛЯ
К ОТРАЖЕНИЮ ШТУРМА
Дмитрий Васильевич Ильинский, по специфике занимаемой должности, принимал активное участие по подготовке Севастополя к отражению нападения англо-французских войск. Присутствовал Ильинский и на известном совещании командного состава флота, на котором решалась судьба Черноморского флота и Севастополя. Не ограничиваясь свидетельствами только Ильинского (учитывая его родственные связи с Корниловым), обратимся к «Истории обороны Севастополя» генерала А.П. Хрулева, – самого авторитетного и заслуженного из генералов. Так вот, Хрулев сообщает, что когда Корнилов получил известие о переходе наших войск под Бахчисарай, он немедленно созвал совет из адмиралов и командиров кораблей и предложил свой план действий: «Выйти флоту немедленно, атаковать стоящие на якоре неприятельские корабли, слишком сплоченные, и истребить их; а при неблагоприятных обстоятельствах свалиться с ними и взорваться» (орфография текста приказа сохранена).
На это предложение капитан 1 ранга Зарин, старейший и опытнейший из командиров кораблей, высказал мнение, преобладавшее среди моряков, что удача такого предприятия более чем сомнительна, как по значительной численности неприятельских кораблей, так и потому, что между ними много винтовых, паровых судов, которые независимо от направления ветра, поставят нас в два огня; между тем, как Севастополь, с его значительным арсеналом и адмиралтейством сделается жертвой неприятеля. Поэтому необходимо загородить рейд, затоплением старых кораблей, и защищаться силами морских экипажей до прибытия войск от Южной армии.
Это мнение было поддержано многими из присутствующих. Нахимов, чтобы не подводить своего товарища воздержался от высказываний. Корнилов, возбужденный таким противоречием, прекратил это обсуждение словами: «Готовьтесь к выходу. Будет дан сигнал, кому что делать». Затем, Корнилов направился с докладом к князю Меншикову, прибывшему в это время в Севастополь. Ильинский, одним из последних покидая дом начальника штаба флота, не успел пройти и 50 шагов, как столкнулся с князем Меншиковым. Меншиков интересовался к какому решению пришли на совете. И на ответ Ильинского, что решено всем кораблям находиться в готовности сняться с якоря, Меншиков поспешил для разговора с адмиралом Корниловым. Когда Корнилов начал излагать Меншикову свое мнение, то князь, прервав его доклад, приказал немедленно затопить старые корабли у входа на рейд, а на возражения Корнилова князь ему сказал: «Если Вы не желаете исполнить мое приказание, то отправляйтесь в Николаев, к месту Вашего служения» (официально командир и начальник штаба Черноморского флота вместе со штабом должны были находиться в Николаеве).
В окончательном виде на корабли было отдано приказание: «Подготовить к затоплению при входе на рейд корабли «Три Святителя», «Уриил», «Селафаил», «Варна», «Силистрия». В близи Александровской батареи – фрегат «Сизополь», а позади Константиновской батареи – фрегат «Флора». С этих судов успели свезти только паруса, запасной такелаж и командный багаж. Команды этих судов, высадившись в Артиллерийской бухте, прибыли на сборный пункт у бывших Екатерининских казарм.
Отправляясь к войскам, князь Меншиков поручил командование оставшимися в Севастополе войсками начальнику резервной дивизии генералу Моллеру и в приказе своем №4 довел: «Генерал-лейтенанту Павловскому, окончившему возложенное на него поручение по Северному укреплению, сдать начальство над оным генерал-адъютанту Корнилову, на которого возлагается оборона Северной стороны; а заведование всеми морскими командами, отделенными для защиты Южной части Севастополя, поручается вице-адмиралу Нахимову».
Вот такая обстановка складывалась в Севастополе. Наши войска совершают марш к Бахчисараю, союзники переходят с позиции на Альме на Южную сторону. Удивительно, что их марши не переросли во встречное сражение.
Утвердившись в том, что союзники приняли решение атаковать Севастополь не с Северной а с Южной стороны, вице-адмиралу Корнилову, прежде всего, предстояло усилить наскоро укрепления Южной стороны, по крайней мере так, чтобы неприятель, не осмелившись атаковать открытой силой, приступил к правильной осаде, и тем дал время гарнизону завершить работы, предпринятые для прикрытия Севастополя. Со времени высадки союзников, все наше внимание было обращено к Северной стороне, наиболее подверженной нападению неприятеля, а на Южной стороне работы были почти прекращены. Теперь же, после окончательного решения о затоплении наиболее старых кораблей для заграждения входного фарватера и о использовании их экипажей и вооружения для усиления бастионов, работа закипела с новой, небывалой силой.
Капитан-лейтенант Ильинский, оставил экипаж «Энея» на позициях правофланговых батарей Северного укрепления, передав команду старшему офицеру – лейтенанту Белкину, прибыл в распоряжение вице-адмирала Корнилова. В свите генерал-адъютанта Корнилова к этому моменту состояли: инженер-подполковник Тотлебен, капитан-лейтенант Попов, флаг-офицеры: капитан-лейтенант, князь Барятинский, капитан-лейтенант, барон Крюднер, капитан-лейтенант Лихачев и лейтенант Жандр. К этой группе примкнул и капитан-лейтенант Ильинский. Подъезжая к месту, где назначено было устроить Пятый бастион, Тотлебен изложил Корнилову необходимость выдвинуть на правый фланг его люнет, и пояснил все выгоды его расположения, определил число и калибр потребных орудий. Адмирал Корнилов, убедившись в целесообразности предложений Тотлебена, сделал расчет необходимого числа прислуги при орудиях будущего люнета. И так как расчет этот вполне соотносился с командой брига «Эней», то тут же, капитан-лейтенант Ильинский был назначен командиром предназначенного к постройке люнета.
Одновременно с этим капитан-лейтенанту Попову было поручено обеспечить намеченный постройкой люнет орудиями и всеми необходимыми принадлежностями. В течении последующих четырех часов Ильинский перевел с Северной стороны всю команду брига «Эней» с богажем. Тотлебен обозначил колышками длину и направление фасов люнета, записал потребное количество инструмента, назначил саперного офицера, ответственного за строительство. Расположившись на ночь на биваках, экипаж брига утром дружно принялся за работу всей командой, а на ночь разделили работу по вахтенному методу. Работу возглавили старший офицер брига лейтенант Белкин и ревизор лейтенант Геркен. Тогда они еще не предполагали, что люнет войдет в историю обороны Севастополя под именем «люнета Белкина», а их самих ждут высокие награды, слава и бессмертие. Начали строить люнет 17 сентября. В течение недели возведение и вооружение люнета было завершено.
Строительство оборонительных сооружений по всему переднему краю шло примерно по такой же схеме. В Городском овраге, на всем протяжении между редутом Шварца и Четвертым бастионом устроены были бастионы и траншеи, всего на 14 орудий; а для обороны подступов внутрь города, заложена батарея на южной оконечности городского холма (так называемая Девичья, для строительства которой привлекались девицы «легкого поведения» и матроски, проживавшие поблизости). Для обороны Пересыпи, еще 14 сентября, в глубине Южной бухты по распоряжению Корнилова поставлен левым бортом 84-пушечный корабль «Ягудиил», под командованием капитана 1 ранга Кислинского. Кроме того, гребные суда могли, подойдя к самому берегу, обстреливать картечью дороги, ведущие от Пересыпи в город и к госпиталю. Но, поскольку, «Ягудиил» не мог оборонять подступы к балкам Лабораторной, Сарандинакиной и Бульварной, то на Пересыпи заложены батареи: №14 – Алексеева; №15 – Перекомского и №16 – Крякина.
Бастион №3 был вооружен 22 орудиями больших калибров, назначенных для действия против Зеленой горы, Воронцовской высоты и по высоте впереди Малахова кургана. Левее Третьего бастиона, устроены были: батарея №21 – Яновского, №3 – Будищева, с амбразурами, без рвов, вооруженные каждая пятью большими орудиями, для действия по Воронцовской высоте. Траншея между батареей Жерве и Малаховым курганом была приспособлена для ружейной обороны.
20 сентября, Южная оборонительная линия, для большего удобства в управлении войсками, разделена на четыре, вместо трех отделений. Первое отделение от моря до редута №1 (Шварца) включительно, осталось в заведовании генерал-майора Аслановича. Второе от редута Шварца до Пересыпи поручено вице-адмиралу Новосильскому. Три батареи на Пересыпи и часть Докового оврага до рейда поручены контр-адмиралу Панфилову. Четвертое, от Докового оврага до рейда – контр-адмиралу Истомину.
Уточнив общую схему обороны по Южной оборонительной линии, вернемся на люнет Белкина. В общей схеме обороны он получил порядковый №7. На вооружение его были поставлены морские орудия большого калибра (68 фунтов). Профиль Пятого бастиона был значительно усилен. Бастион был вооружен шестнадцатью длинными орудиями, тремя большими и одиннадцатью малыми мортирами. На Шестом бастионе поставили 20 орудий большого калибра. Впереди правого фаса бастиона, батарея №26 (Шемякина) была вооружена шестью 36-фунтовыми пушками. Значительная часть артиллерии Пятого и Шестого бастионов и промежуточных батарей предназначались для стрельбы по французским батареям на горе Рудольфа.
Накануне первого бомбардирования капитан-лейтенант Ильинский назначается комендантом Пятого бастиона.
ПЕРВОЕ БОМБАРДИРОВАНИЕ СЕВАСТОПОЛЯ
Редкая пальба с батарей оборонительной линии началась со времени появления союзников, приблизившихся на пушечный выстрел. Союзники, тоже, по мере вооружения батарей, посылали ответные выстрелы. Настоящее же артиллерийское состязание началось 5 октября 1854 года. Вскоре вся местность покрылась таким густым дымом, что даже на близком расстоянии нельзя было различить предметов, и тем более нельзя было вести прицельную стрельбу. Оставалось только стрелять по огню неприятельских выстрелов.
По первой тревоге войска были придвинуты к оборонительной линии, но так как не имелось для них мест для укрытий, то их тотчас удалили, оставив возле укреплений самую незначительную их часть на случай встречи неприятеля ружейным огнем. Вместе с тем, приказано было батальонным адъютантам, с их лошадьми, быть при начальниках отделений, чтобы они могли своевременно уведомить свои части о приближении неприятеля. Это позволяло избегать напрасных потерь.
«Вахтенный офицер» на Пятом бастионе, стоявший на вахте в оборонительной казарме, обратил внимание на то, что в неприятельских траншеях рабочие выбрасывают мешки, закрывающие амбразуры орудий. Сразу после доклада офицера Ильинскому последовал залп с французских батарей и ядра посыпались градом. Капитан-лейтенант Ильинский подал команду на открытие ответного огня. В центральном дворике бастиона от взрыва произошло возгорание брезента вблизи места снаряжения наших гранат. Возникла опасность подрыва всего погреба. В кратчайший срок пожар был ликвидирован, бочонки с порохом убраны в укрытие.
В восьмом часу бастион посетил Нахимов. Ильинский подошел к нему с докладом и они обошли позиции бастиона, ободряя личный состав батарей. Вскоре после Нахимова, бастион посетил Корнилов, явившейся туда с Четвертого бастиона. В присутствии Корнилова, был тяжело контужен батарейный командир, было много раненых и убитых. Несмотря на убийственный огонь, адмирал Корнилов давал указание комендорам по наводке орудий. Наблюдавшему за этим капитан-лейтенанту Ильинскому, подобное вмешательство показалось несколько обидным. – Владимир Алексеевич, – сказал он, – ваше присутствие здесь доказывает недоверие к подчиненным. – Это почему? – резко спросил Корнилов. – Вы рискуете своей жизнью, драгоценной для России, – сказал Ильинский, – и вместе с тем, как бы даете нам понять, что мы не можем сами исполнить наш долг? – А зачем же вы мешаете мне исполнить мой долг? – сказал Корнилов. – Мой долг видеть всех. Сказав это, он взошел на площадку над оборонительной казармой. С прибытием его огонь пошел так живо, что орудия накалились. Офицер, следивший за стрельбой, велел накрывать орудия мокрыми брезентами для охлаждения (из воспоминаний Жандра).
Из воспоминаний морского офицера
Д.В. Ильинского о смерти В.А. Корнилова
… Весть о смерти доблестного адмирала поразила скорбью мужественных защитников Севастополя, глубоко веривших в счастье и необыкновенное дарование Корнилова, но больше всех она поразила и опечалила его сотоварища по обороне адмирала Нахимова. Сознавая необходимость скрыть от гарнизона нравственную потерю начальника обороны, он весь день неутомимо посещал наиболее угрожаемые и пострадавшие бастионы, сдал с согласия Меншикова свою 1-ю дистанцию под начальство опытного, даровитого, храброго и распорядительного артиллерийского генерала Тимофеева, а за собой оставил заботу по охранению и снабжению бастионов и батарей вообще всей оборонительной линии, где всюду при орудиях были морские команды…
(ЦГВИА, ф. 3, д. 26, оп. 1, л. 6342. Копия).
Подробности о смерти вице-адмирала В.А. Корнилова описанные очевидцем лейтенантом А.П. Жандром. 1854 г.
… На 5 бастионе Владимир Алексеевич осматривал действие каждого орудия, и когда командир бастиона капитан-лейтенант Ильинский, боявшийся за жизнь адмирала, решил сказать ему: «Ваше превосходительство, зачем вы ездите по бастионам. Вы нас обижаете, вы доказываете тем, что вы не уверены в нас, я вас прошу отсюда уехать, я вам ручаюсь исполнить свой долг», он отвечал: «А зачем же вы хотите мешать мне исполнять свой долг; мой долг видеть всех». И вслед за тем он взошел на площадку над казематом бастиона, куда был огонь противоположных французских батарей…
(Морской сборник. 1854, №12, часть уч.-лит., стр. 440-443).
Корнилов не искал смерти, умнейший человек, он прекрасно понимал свое значение в деле организации обороны Севастополя. Но выполнение своего воинского долга он понимал по-своему и не собирался менять своих жизненных установок. Тем не менее, предчувствие близкой гибели не оставляло его. Заехав домой, выпил два стакана чая и дописав последние строки своего письма к жене, передал его капитан-лейтенанту Христофорову, назначенному курьером в Николаев. Вместе с письмом Корнилов передал жене свои золотые часы, доставшиеся ему от отца. Объяснил он это опасением разбить часы и уточнил, что должны принадлежать они старшему сыну. На Христофорова эта просьба произвела гнетущее впечатление (Христофоров Николай Ксенофонтович, капитан-лейтенант, командир Александровской батареи, умер в 1855 году от тифа).
Более трех часов продолжалась канонада на всех пунктах с одинаковой силой, как вдруг бомбою с Четвертого бастиона взорвало погреб на одной из французских батарей. В этом погребе было 73 пуда пороха, батарея была совершенно разрушена, убито 2 офицера и 53 артиллериста. Через полчаса после первого взрыва у французов последовал второй взрыв. Вследствие этого, их пальба значительно ослабла и вскоре совершенно прекратилась.
Осмотрев укрепления городской стороны и возвращаясь оттуда, Корнилов встретил князя Меншикова, объезжавшего укрепления Корабельной стороны, от которого и получил разные распоряжения по расположению войск. Вследствие этого, Корнилов поехал не на обед, как планировал, а направился на Третий бастион, предварительно отпустив свою свиту пообедать. С Третьего бастиона Корнилов отправился на Малахов курган, где осматривал повреждения башни. В половине двенадцатого часа, на пути от башни к кремальерной батарее, где стояла его лошадь, ему раздробило ядром ногу почти у самого паха. Его подхватили сопровождающие, которые отнесли его в морской госпиталь. Он умер там после двух часов сильных страданий.
По получении известия о смерти Корнилова, император Николай Павлович приказал бастион на Малаховом кургане именовать впредь Корниловским.
Больше всего в ходе первой бомбардировки пострадал Третий бастион. Английские батареи на Зеленой горе, поражая его правый фас, били продольно в тыл, разрушая его левый фас и примыкающую к нему траншею. Огромные снаряды этих батарей поражали все пространство между морским госпиталем и доковым оврагом, так что сообщение с бастионом по этой местности сделалось очень опасным.
В тоже время этот бастион был сильно поражаем с батарей на Воронцовой горе, где английские орудия имели подавляющее превосходство в калибрах с нашими.
Не смотря на явное превосходство неприятеля, артиллеристы Третьего бастиона, воодушевляемые примером своих начальников капитана 1 ранга Ергомышева и капитан-лейтенантов Лесли и Рачинского, не желая уступать неприятелю, продолжали действовать энергично и эффективно. В довершение бедственного положения этого бастиона, около трех часов пополудни неприятельскою бомбой был взорван пороховой погреб, расположенный в исходящем углу бастиона. Когда дым рассеялся, то глазам уцелевших представилась поразительная картина последствий этого взрыва. Вся передняя часть бастиона была сброшена в ров, орудия со станками были опрокинуты, везде лежали обгорелые, обезображенные трупы людей. При этом взрыве погибло более ста человек. На Малаховом кургане взлетел на воздух зарядный ящик, не причинивший, впрочем, особенного вреда. На Воронцовской высоте также был отмечен взрыв.
Как уже говорилось, после ухода Корнилова с Пятого бастиона, огонь с него продолжался с прежней интенсивностью. Орудия были так горячи, что до них невозможно было дотронуться рукой. Наши батареи на бастионе достаточно пострадали, – мешки с землей были сбиты, деревянные щиты разлетелись в щепы, поражая прислугу. Щепы, осколки бомб, перебитые ружья, неубранные трупы, – все это представляло мрачную картину. Даже в нижней батарее осколками гранат был усыпан весь пол. Впрочем, ни одно орудие не было повреждено. Одним из последних выстрелов с центральной батареи был взорван неприятельский погреб. Дым от нашего залпа несколько рассеялся, и над неприятельской траншеей можно было видеть огромный столб густого черного дыма.. Воспользовавшись ослаблением огня французских батарей, Ильинский приказал выносить раненых, убитых и восстанавливать разрушения.
В полдень начал приближаться к передовым приморским батареям союзный флот. Правый фланг его состоял из 14 французских, 2-х турецких кораблей и 11 пароходов. За французским флотом следовал английский в числе 11 кораблей, составляя левый фланг позиции. Неприятельский флот сосредоточил огонь своих орудий преимущественно на батарее №10, громя в тоже время батарею Александровскую и №8. На каждый выстрел из наших батарей получали 20 ответных. Через два часа от начала нападения грохот пальбы со стороны кораблей начал постепенно стихать.
П.С. Нахимов, следя за действиями неприятельского флота с батареи №6 и зная очень слабую боевую силу батареи №10, беспокоясь за положение ее и желая получить о ней сведения, чтобы своевременно принять меры к защите от возможного захвата ее неприятелем, вызвал несколько матросов-охотников, которые с лейтенантом Троицким пробрались туда под градом падающих снарядов вполне благополучно, а потом сообщили адмиралу утешительные сведения о состоянии батареи. Из 58 орудий батареи подбито было только три, а у семи орудий повреждены лафеты.
На Александровской батарее подбито было три орудия и повреждено три лафета. Людей выбыло: 5 убитых, 17 раненых и 5 контуженых. На платформе Константиновской батареи, поражаемой близкой продольной и тыльной стрельбой, из стоявших на ней 27 орудий, 22 приведены в бездействие, а прислуга орудий, осыпаемая снарядами и осколками камней, вынуждена была сойти вниз. Левая сторона этой батареи была испещрена ядрами, причем, повреждены были перемычки и щеки десяти амбразур; но нигде не было сделано сквозного пролома. Орудия в казематах остались в целости; из шести же ядрокалительных печей уцелела одна. Убыль людей на Константиновской батарее состояла из пяти убитых и 50 раненых и контуженых. На батарее у Волоховой башни подбит был только один лафет и ранено 23 человека. На батарее Карташевского не было потерь в людях и повреждений техники.
Почти на всех французских кораблях бомбы и ядра производили пожары. В адмиральской каюте «Парижа» оказалось 50 пробоин, из которых три в подводной части; 100 снарядов попали в рангоут и оснастку; три каленых ядра произвели пожар, а разрывом бомбы был сильно поврежден ют и ранено несколько офицеров из штаба адмирала Гомелена. Корабль «Наполеон» получил опасную подводную пробоину. На корабле «Шарлеман» бомба проникла в деки и, разорвавшись в машине, причинила ей значительный вред. Английские корабли имели также весьма серьезные повреждения в бортах и рангоуте. «Лондон», «Кинг», «Агамемнон» загорались и покидали линию строя для тушения пожаров и приведения себя в порядок. «Аретуза» и «Альбион» были до такой степени повреждены, что должны были отправиться в Константинополь для исправления. На «Альбионе» оказалось 93 пробоины; в подводную часть его попало несколько гранат, из которых три прошли до крюйт-камеры.
К этому моменту все мачты корабля были совершенно сбиты. Всего выбыло из строя на береговых батареях 138 человек, а на кораблях союзного флота 520 человек. Это кроме турецких, о которых отсутствуют сведения.
В половине седьмого часа вечера закончился ожесточенный бой, усиленно продолжавшийся с раннего утра. Гром орудий был слышен не только во всех окрестных местах, но даже в Симферополе, расположенном от Севастополя за 60 верст.
Теперь главное внимание было обращено на восстановление бастиона №3. Всю ночь на этом участке обороны кипела усиленная работа. Были выделены команды моряков на восстановительные работы. К примеру, с корабля «Ягудиил» свезена была команда из 75 человек из которых на другой день, вечером, на корабль возвратились только 25; прочие же все были убиты или ранены.
Одновременно с проводимыми восстановительными работами, на других бастионах планировались мероприятия отвлекающего характера. Так, в ночь с 7 на 8 октября с позиций 5 бастиона проводилась большая вылазка во французские траншеи под личным руководством коменданта бастиона капитан-лейтенанта Ильинского. Вылазка была вызвана изменением обстановки перед фронтом бастиона. 7 октября союзники открыли огонь со всех батарей, но уже к 10 часам утра у них была разрушена батарея №5, а на батареях №7 и №8 были взорваны бомбами пороховые погреба. Эта вторая неудача, подтвердившая силу наших батарей и меткость комендоров, заставила неприятеля немедленно заложить за первой параллелью новые батареи №9, №10 и №1.
Ильинскому была поставлена задача противодействовать работам французов. В ночной вылазке на высоту Рудольфа участвовали 212 охотников от Минского и Углицкого полков, 5-го резервного батальона Белостокского полка и 33-го флотского экипажа. Были сформированы два отряда под начальством лейтенанта Троицкого и мичмана Путятина. Захватив врасплох часовых, наши охотники ворвались в траншеи французов. Взошли на батареи №3 и №4, перекололи сонных солдат противника, заклепали 7 (по другим сведениям 14 орудий). Прибытие на батареи неприятельских резервов заставило отступить наши небольшие отряды, с потерей убитыми 4-х и ранеными 15 человек. При возвращении на свой бастион Ильинский был контужен в голову. Для лечения полученной контузии, Ильинский находился в госпитале на Северной стороне и в симферопольском госпитале.
Мужество и распорядительность Ильинского была оценена командованием: «В воздаянии отличной храбрости и мужества, оказанных во время 1-го бомбардирования» капитан лейтенант Ильинский был награжден Орденом Святого Георгия 4 степени».
Кстати, в донесении Государю о результатах вылазки, князь Меншиков назвал в числе убитых обоих начальников отрядов, – лейтенанта Троицкого и мичмана, князя Путятина. Гибель в ходе вылазки мичмана князя Путятина не подтверждается архивными данными. Оба офицера 33-го экипажа Путятин Владимир Дмитриевич и Путятин Николай Дмитриевич, – участники многочисленных вылазок, несмотря на ранения и контузии остались живы.
Противодействие сторон не прекращалось ни на день. Уже 8 октября французами начата была вторая параллель, с направлением к Сарандинакиной балке, в расстоянии 170 саженей от бастиона №4. И так ежедневно. 1-го ноября французы возобновили пальбу с подготовленных батарей и первые два дня продолжали действовать активно, но не достигли видимого успеха.
Вскоре последовали события окончательно уничтожившие заблуждения союзников в скорейшем достижении успеха. Это было сражение под Балаклавой 13 октября и Инкерманское – 24 октября. Первое было вполне успешным. Отряд войск в 16000 человек под командованием генерал-лейтенанта Липранди уничтожил четыре турецкие батареи в двух верстах от Балаклавы, отразил все атаки английских и французских войск, с большой для них потерей и возвратился на свои позиции у Чоргуня. Второе сражение было для нас неблагоприятное: с обеих сторон были большие потери в людях, а затем наши войска вынуждены были отступить. Опасение за свой правый фланг, при возможном повторном наступлении наших войск от Инкермана, вынудило союзников принять меры к усилению своих позиций строительством протяженной линии новых батарей.
Эти события привели к тому, что планировавшееся ранее наступление на Четвертый бастион было отложено. Начавшиеся дожди, препятствующие производству осадных работ, заставили союзников окончательно перейти от наступательной тактики к обороне. Наконец, они окончательно перенесли фронт атаки с левого на правый фланг, против Малахова кургана.
Сама природа стала союзницей защитников Севастополя. 1 ноября пошел проливной дождь с порывистым юго-западным ветром, продолжавшимся всю ночь на 2-е число. Ветер свежел и дул сильными порывами, постепенно усиливаясь, а утром 2-го ноября он превратился в жестокую бурю, какой не было на памяти старожилов. Пять военных транспортов и тринадцать торговых судов стали на мель в устье Качи; семь английских транспортов, нагруженных провиантом и теплой одеждой, погибли вместе со своими экипажами, из них спаслись только сорок человек. Два турецких фрегата и несколько меньших судов постигла таже участь. Французский корабль «Генрих Четвертый» и корвет «Плутон» потерпели крушение у Евпатории. Многие корабли имели значительные повреждения и были отправлены для ремонта в Константинополь. Буря 2 ноября имела для союзников весьма серьезные последствия. Кроме перечисленных потерь, она способствовала усилению холеры, развивавшейся с ужасающей быстротой и усиливающей смертность в их лагерях.
Боевые расчеты наших батарей находились на оборонительной линии бессменно, днем и ночью, с самого начала осады. В таких условиях, не смотря на все меры принятые для сохранения их здоровья, у нас тоже было много страдающих холерой, изнурительными лихорадками, тифом и желудочными болезнями. Тем не менее, наши воины отличались высоким военным духом, легкораненые оставались в рядах защитников, и только тяжелые раны или смерть означали конец их ратным трудам. В продолжении десяти дней, с 24 октября по 2 ноября в Севастопольском гарнизоне было убито и ранено 1330 человек, т.е. в среднем 130 человек в сутки.
После сражения при Инкермане, союзники сочли нужным усилить свою циркумвалационную линию, (оборонительная линия, обращенная не к Севастопольским укреплениям, а в поле), в особенности укрепить Килен-балочную высоту.
Для обеспечения Северной стороны от покушений неприятеля, занимавшего Киленбалочную высоту и для замедления осадных работ союзников, нашими войсками были на Инкерманских высотах построены шесть батарей. К сожалению, боевая эффективность этих батарей, из-за большого расстояния от позиций союзников, была незначительной.
До конца декабря были выполнены многие важные работы. Важнейшими из них была постройка на Городской стороне трех передовых редутов, составивших вторую оборонительную линию. Один из редутов, Чесменский, образовался из соединения нескольких батарей позади Пятого бастиона. Другой редут, Ростиславский, был заложен позади оборонительной стенки, между пятым и шестым бастионами, а третий, Язоновский, составился из батарей Четвертого бастиона. Все три редута получили свое название от судов, команды которых принимали участие в их постройке и вооружении. Общее руководство строительством и вооружением указанных редутов осуществлял заместитель Тотлебена, инженер-подполковник Геннерих.
После возвращения из госпиталя, капитан-лейтенант Ильинский был назначен состоять по особым поручениям «при генерал-майоре Тимофееве». Такие должности были предусмотрены для оперативного взаимодействия командиров дивизий с артиллерией бастионов, редутов и флотскими командами, их обслуживающими. В этот период для усиления внутренней обороны всей части городской ограды между Пятым и Седьмым бастионами, устроены были в третьей линии, на западной окраине Городской высоты, шесть батарей, вооруженных семнадцатью морскими орудиями. Возглавил строительство и вооружение капитан-лейтенант Ильинский.
В результате установки дополнительных орудий укрепления правого фланга оборонительной линии представляли собой следующую картину. На Пятом бастионе: пушка бомбовая 68-фунтовая – одна; пушек 36-фунтовых – 15; единорог однопудовый – один; пушек корронад и корронад – 10; мортир – 22, всего 49 орудий. На люнете Белкина, где Ильинский чувствовал себя как дома, среди команды брига «Эней», на вооружении состояли: одно бомбическое 68-фунтовое орудие; пушек-корронад – 8; мортир – 3; всего 12 орудий. На Шестом бастионе: пушек бомбовых 3-пудовых – 3; пушек 36 ф. – 14; единорогов – 6; мортир пятипудовых – 2; всего 25 орудий. Работа проведена была исключительно сложная, трудоемкая и опасная. Каждое орудие на позицию доставлялось вручную большими группами матросов, зачастую под интенсивным обстрелом.
(Из книги П.С. Нахимов: Документы и материалы. М.: Воениздат, 1954 г. стр. 384, 436, 442).
Решение походной Думы Георгиевских кавалеров под председательством П.С. Нахимова о представлении к ордену офицеров, отличившихся при обороне Севастополя. 15 ноября 1854 г.
1854 г. ноября 15-го дня походная кавалерственная Дума ордена Св. Георгия, учрежденная по воле г. главнокомандующего войсками в Крыму, рассмотрев присланные на обсуждение ее представления гг. начальников Севастопольского артиллерийского гарнизона, а также 1-й, 2-й, 3-й и 4-й дистанции оборонительной линии, о награде орденом Св. Георгия Победоносца 4 степени гг. штаб и обер-офицеров морского и сухопутного ведомств, преимущественно отличившихся с 5 октября сего года в воинских подвигах при бомбардировании неприятелем города Севастополя, находит:
… Командующий 1-ю дистанциею представил:
Командир 5 бастиона (с 14 сентября) адъютант главного командира Черноморского флота и портов капитан-лейтенант Дмитрий Васильевич Ильинский…
… Дума определяет: представить на милостивое благоуважение о пожаловании рекомендуемых с подлинным определением и со списками о представленных к награде лицах.
(ЦГАВМФ, ф. 920, оп. 11, д. 21, лл. 18-27. Подлинник).
Согласно этому представлению Думы, приказом главнокомандующего №123 от 22. ноября 1854 г. было объявлено о награждении офицеров.
(ЦГВИА, ф. 9190, оп. 285, св. 23, д. 1, ч. 1, л. 128).
УЧАСТИЕ В ВЫЛАЗКАХ
В феврале 1855 года Ильинский был назначен в распоряжение начальника 1-го отделения оборонительной линии, капитана 1 ранга Зарина. Вскоре, по приказу генерала Остен-Сакена, Ильинский назначается ответственным за подготовку и согласование вылазок с нашей оборонительной линии на неприятельские позиции. В этот период остро стоит проблема защиты расчетов наших укреплений от навесного огня мортир и бомбических пушек. Были организованы работы по строительству прочных блиндажей и тогда же приступили к оборудованию амбразур тросовыми заслонами, предложенными моряками для защиты от пуль и осколков. В тросах недостатка не было, а бревна для блиндажей приходилось доставлять издалека, что составляло серьезную проблему.
Ильинскому в качестве помощника по подготовке групп вылазок был выделен лейтенант Бирюлев.
В продолжении зимы, почти каждую ночь, производились с нашей оборонительной линии вылазки. Группам вылазок иногда придавалось по два горных единорога, с прикрытием из матросов, вооруженных мушкетонами (гладкоствольными ружьями применявшимися на кораблях, как абордажное оружие. Стрельба из них производилась преимущественно дробью). В несколько большем масштабе были предпринята вылазка в ночь с 29 на 30 ноября 1854 года. Чтобы отвлечь внимание от главной вылазки, с Четвертого бастиона, производимой с целью разведки и разрушения бреж-батареи в 3-й параллели, была предпринята другая, небольшая вылазка. Несколько ранее полуночи, мичман Титов-2-й, выйдя из ворот правее Пятого бастиона с двадцатью матросами, вооруженными мушкетонами, незаметно подошел на тридцать шагов к новой траншее, выведенной французами накануне против нашего бастиона, открыл огонь по рабочим и обратив их в бегство, отошел в Загородную балку без потерь.
Вслед за тем, около часа ночи, была произведена большая вылазка отрядом из 515 человек под начальством войскового старшины 2-го Черноморского казачьего батальона Головинского. Ему был придан резерв из двух рот, под командой подполковника артиллерии Розенталя. Отряд Головинского, выйдя из Четвертого бастиона и построясь впереди засеки, по команде свистком кинулся вперед и ворвался в третью параллель. Здесь завязался рукопашный бой, в котором французы, не устояв против решительного удара наших пластунов и матросов, были опрокинуты и бежали во вторую параллель, откуда открыли сильный ружейный огонь по занятой нами параллели. Между тем, Головинский, успев разрушить часть неприятельских работ и заклепать четыре больших мортиры, возвратился на бастион с захваченными восемью пленными, (в их числе был офицер), тремя мортирами и несколькими штуцерами. Потери его отряда составили 64 человека. В числе тяжело раненых был лейтенант Батьянов. Французы по их собственным данным потеряли до полутораста человек.
Для более эффективных диверсий в ходе вылазок, в состав групп включались саперы во главе со своим офицером. В ту же ночь, с 29 на 30 ноября с Третьего бастиона были произведены две вылазки под руководством подпоручика Московского полка Бейтнера (Бейтнер Дмитрий Флорианович из дворян Нижегородской губернии) с пятьюдесятью охотниками 6-го резервного батальона Волынского и Московского полков. Первая вылазка предпринята одновременно с большой вылазкой и была направлена к английским траншеям, устроенным накануне поперек Лабораторной балки, а другая, несколько позже, имела целью выгнать неприятеля из Сарандинакиной балки. Оттеснив неприятельскую цепь и разрушив часть неприятельских траншей, команда Бейтнера возвратилась на нашу оборонительную линию с потерей за оба выхода семи человек ранеными (из донесения кн. Меншикова, т. 2, стр. 134).
Во многих публикациях, посвященных обороне Севастополя, просматриваются два прямо противоположных мнения по целесообразности проведения вылазок. Мы же опираемся только на факты. А факты таковы, что бесконечные вылазки Севастопольского гарнизона заставили генерала Конробера сформировать три особые роты, каждую в полтораста человек, под названием охотников, которые должны были разведывать о всем том, что происходило впереди наших укреплений, извещать о вылазках из города, тревожить наши передовые посты, разрушать наши завалы и проч.
В числе наших моряков, ходивших в ночные поиски под Севастополем, приобрел громкую славу лейтенант Бирюлев. Под его командованием были совершены вылазки с 19 на 20 декабря; на 1-е января; и в особенности удачная, с 19 на 20 января. Для этой вылазки, предпринятой с целью отбить у французов занятые ими накануне наши завалы, впереди левого фаса Четвертого бастиона, в расстоянии не более 25 сажен от неприятельских траншей, назначен был отряд из 250 охотников и 80 рабочих. В состав отряда лейтенанта Бирюлева входили Охотского егерского полка поручик Герсдорф и прапорщик Цируков с 75 человеками Охотского егерского полка, прапорщик Семенский с 75 человеками Волынского пехотного полка, прапорщик Канисский с 75 человеками резервного батальона Волынского пехотного полка, мичман Сохновский с 25 человеками 45-го флотского экипажа.
В темную, ненастную ночь, отряд наш подошел незаметно к завалам, взобрался на высоту и, с громким криком: «Ура!» ударил во фланг неприятелю. Находившиеся за завалами французские охотники дали по нашему отряду залп из ружей, заряженных двумя пулями, и отступили в третью параллель. Охотники Бирюлева ворвались туда вслед за французами; но были встречены перекрестным ружейным огнем и картечью из второй параллели и ходов сообщения, и атакованы двумя ротами 42-го линейного полка с несколькими командами стрелков и рабочих. Наши охотники, желая дать возможность своим рабочим время перестроить обращенные неприятелем против нас завалы, ходили в штыки шесть раз. Завязался упорный рукопашный бой, дрались прикладами, метали друг в друга камни.
В этой ситуации, матрос 30-го экипажа Шевченко Игнатий, сопровождавший во всех вылазках лейтенанта Бирюлева, показал особенный пример самопожертвования. Когда наши охотники вытеснили неприятеля из траншей штыками, человек пятнадцать из отступавших французов, пошли на прорыв, стреляя на ходу. Под огнем оказался лейтенант Бирюлев. Тогда Шевченко, увидев, какой опасности подвергается его начальник, заслонил его собой от вражеских пуль и сам пал смертельно пораженный. Наконец, когда работа была уже закончена и к неприятелю подоспели сильные подкрепления, Бирюлев отвел свой отряд к завалам, оставив там наших штуцерных и возвратился на Третий бастион, унеся всех раненых и захватив в плен двух офицеров и семь рядовых. У французов были убиты четыре офицера и много нижних чинов. Урон французов существенно увеличился за счет того, что в темноте они приняли за противника свои две роты 46-го линейного полка, идущие им на выручку, и встретили их ружейным огнем. С нашей стороны убиты один офицер Волынского полка, прапорщик Семенский, и три человека из нижних чинов, ранено 34 человека, в их числе матрос Кошка, – особо отличившийся в вылазках.
Император Николай Павлович, по получении донесения князя Меншикова об этой вылазке, высочайше соизволил произвести лейтенанта Бирюлева в капитан-лейтенанты и назначить флигель-адъютантом.
В масштабах обороны всей крепости, кроме вылазок против неприятельских работ, была предпринята морская вылазка 24 ноября по распоряжению адмирала Нахимова, капитаном 2 ранга Бутаковым с пароходами «Владимир» и «Херсонес».
Подробно об этой морской операции читатель узнает в следующей книге серии, посвященной вице-адмиралу Рудневу.
Велики подвиги храбрости и самопожертвования совершенные на вылазках защитниками Севастополя. Именно на их примере воспитывались будущие герои Шипки и герои переправ через Дунай в 1877-1878 годах. Герои Порт-Артура с полным на то основанием считали себя прямыми наследниками и продолжателями славных севастопольских традиций. Одни из наших героев пали славной смертью, другие, оставаясь в живых, не считали нужным оглашать дела доблести которых были участниками. Для них не было ничего чрезвычайного стоять грудью за честь России в темные ночи, вдали от своих, вне взоров начальников и товарищей, которые могли бы оценить действия мужественных воинов. Их возбуждали, прежде всего, не награды и отличия. Они шли на смертный бой, за Веру, за Россию, за Царя.
Кроме упоминавшихся мною офицеров, отличившихся на вылазках, особо отличились лейтенанты Астапов и Завалишин, саперный подполковник Макаров, майоры Салов и Рудановский, капитаны Ляпунов и Сыробоярский, поручики Вальцов и Васильев, подпоручик Юдин. По своей служебной обязанности и фактическому вкладу в дело организации вылазок капитан лейтенант Ильинский, мог бы вполне возглавлять этот список, но помня о природной скромности нашего героя, я его именем завершаю этот перечень героев.
Говоря о дальнейшем участии Дмитрия Васильевича Ильинского в обороне Севастополя, можно было долго перечислять те обязанности и разовые поручения, которые ему приходилось выполнять, находясь «в распоряжении» то одного, то другого начальника. В основе своей поручения эти были и важные, и ответственные и все, без исключения, чрезвычайно опасные. Люди, побывавшие под пулями и под артобстрелом знают, что, находясь в боевой обстановке, на одном месте, или перемещаясь с одного укрепления на другое под градом пуль и снарядов человек подвергается различному риску. А, учитывая, что посылали с заданиями туда, где усложнялась обстановка, где требовалось предпринять решительные действия, то в этом случае, опасность увеличивалась многократно.
Из сводок и описаний становится ясно, что в Севастополе, безопасных мест, практически, не было. Но на линии обороны эта опасность была постоянная и ежеминутная. Такая обстановка изматывала, утомляла, отупляла. Особенно в этой обстановке страдали люди, перенесшие неоднократные контузии. В дневниковых записях Ильинского отмечаются периодические припадки, – как следствие перенесенной тяжелой контузии. Это недомогание сопутствовало Ильинскому долгие годы, но особенно было оно некстати в боевой, напряженной обстановке. Удивляться распространенности такого недомогания не приходиться, если учесть, что наиболее эффективным лечением последствий контузий головы оставались «мушки», наклеиваемые на пораженные места.
Такие же боевые функции как Ильинский выполняли капитан 2 ранга Лихачев, лейтенант Жандр, капитан-лейтенант князь Барятинский. Ответственные и опасные поручения выполняли и адъютанты главнокомандующего князя Меншикова, начальника штаба гарнизона князя Васильчикова. Но существенной разницей было то, что вышеперечисленные морские офицеры постоянно выполняли и обязанности длительного характера. Так, на данном этапе обороны, по приказу генерала Остен-Сакена, капитан-лейтенант Ильинский вступил в командование Ростиславским редутом, узловым укреплением, возвышавшимся на стыке Пятого и Шестого бастионов.
ВТОРОЕ И ТРЕТЬЕ
БОМБАРДИРОВАНИЕ СЕВАСТОПОЛЯ
Кстати будет заметить, что героизм и самопожертвование в ходе обороны Севастополя являлись больше явлением привычным, повседневным, нежели исключением. Офицер полевой артиллерии, подпоручик граф Толстой, участник боев на Четвертом бастионе, об этом замечательном явлении убедительно и доходчиво написал в «Севастопольских рассказах». Не истеричным, а спокойным, деловитым героизмом прославились адмиралы Корнилов, Нахимов, Истомин, а следом за ними, практически все без исключения офицеры, матросы. Не желая отставать от них, проявляя своеобразную ревность, показывали свое рвение и отвагу пехотинцы, артиллеристы, – большинство защитников крепости. Даже арестанты-штрафники изъявили желание послужить Отечеству, и тем искупить свою вину, и им дали такую возможность. Позднее, такое явление было названо массовым патриотизмом. В Севастополе на это смотрели проще и яснее, – как на свою святую обязанность.
По заявлению князя Меншикова о самоотверженной деятельности начальников Второго, Третьего и Четвертого отделений оборонительной линии в состязании с осадными батареями неприятеля и в ежедневном исправлении повреждений, Государь император пожаловал ордена: вице-адмиралу Новосильскому (как участнику сражений брига «Меркурия» и в Синопе) Святого Владимира 1-й степени, а контр-адмиралам Панфилову и Истомину – Святого Георгия 3-го класса. Адмирал Истомин был убит на Камчатском редуте 7 марта. Он был самым молодым из числа воспитанных Лазаревым адмиралов.
28 марта 1855 года севастопольцы стали свидетелями и участниками второй массированной бомбардировки города и крепости. Осаждающий неприятель самый сильный огонь направил на бастионы Четвертый и Пятый и на выдвинутые вперед укрепления левого фланга обороны. Одновременно с открытием огня было отмечено, что неприятельский флот разводит пары и, в виду возможности атаки с моря, приказано было береговым батареям изготовиться и разогреть ядрокалительные печи. В предупреждении штурма сделано было распоряжение об усилении гарнизонов укреплений и снабжении их достаточным количеством боеприпасов. Распорядительная часть этих мероприятий ложилась на флаг-офицеров, каждый из которых имел свой объем работы. Так, капитан 2 ранга Попов отвечал за обеспечение всех укреплений огневыми припасами, штабс-капитан морской артиллерии Пестич отвечал за поддержание в исправном состоянии материальной части артиллерии на бастионах, редутах и отдельных батареях и т.д. Часто флаг-офицеры направлялись для ускорения выдвижения и нацеливания резервов на угрожаемых направлениях, возглавляли наиболее ответственные участки обороны в критической ситуации. В обычной, рабочей обстановке, офицеры так называемой инициативной группы, собирали информацию о потребностях войск, о их боевой результативности, о потерях и о сроках восстановления боеспособности. То есть, собирали информацию, анализ которой позволял руководству крепости принимать оперативно грамотные решения.
В 5 часов утра 29 марта неприятель возобновил канонаду с той же силой, как и в предыдущий день. Погода вполне благоприятствовала морской атаке, а потому на приморской обороне были приняты меры предосторожности для отражения возможной атаки с моря. Но эскадра противника остановилась на траверсе Стрелецкой бухты, и в шесть часов возвратилась на свое место якорной стоянки. Более других укреплений пострадали редуты за Киленбалкой. Так продолжалось до 5 апреля, когда огонь неприятельских батарей был значительно ослаблен и защитники крепости несколько отдохнули от напряженной боевой работы. В самый напряженный момент бомбардирования, 1 апреля, приказом генерала Остен -Сакена, капитан-лейтенант Ильинский назначается командиром Ростиславского редута. Редут занимал возвышенное положение на стыке Пятого и Шестого бастионов и здесь противник явно наращивал усилия и не исключалась вероятность штурма.
Воспользовавшись временным ослаблением огня противника, гарнизоны укреплений приступили к устранению повреждений; замене подбитых орудий, доставке раненых на перевязочные пункты, отданию последних почестей погибшим.
Главнокомандующий французскими войсками генерал Пелисье принял необходимые меры предосторожности для обеспечения позиций союзных войск от нападения на их правый фланг. Для исполнения этого плана союзникам следовало овладеть Селенгинским и Волынским редутами, а потом вести атаку на сильно укрепленный Малахов курган. Непродуманное решение штаба Крымской армии облегчило союзникам операцию по захвату передовых редутов, против их ожидания. Генерал Хрулев, командовавший войсками на Корабельной стороне, был отозван на городскую сторону, а на его место назначен генерал Жабокрицкий. По отзыву Васильчикова, Жабокрицкий, как ярый поляк не сочувствовал войне с французами и всячески саботировал распоряжения командования гарнизона. По представлению этого генерала, гарнизоны передовых редутов были ослаблены до последней крайности, якобы для их сбережения от неоправданных потерь. Было это 22 мая. Это явилось предпосылкой того, что Киленбалочные редуты и Камчатский люнет были фактически отданы в жертву неприятелю, и как следствие этого – вся левая часть оборонительной линии была поставлена в крайне уязвимое положение. Когда поступила информация о накоплении войск противника в передовых траншеях, что являлось предвестником штурма 26 мая, вместо того, чтобы оперативно принять меры к усилению гарнизонов означенных укреплений, и повышению их готовности, генерал Жабокрицкий послал рапорт о болезни, и не дожидаясь ответа на него, отбыл на Северную сторону. Назначенный снова начальником войск Корабельной стороны, генерал Хрулев, немедленно отдал распоряжение об усилении гарнизонов передовых укреплений. Но пока это приказание исполнялось, французы атаковали двумя бригадами Селенгинский и Волынский редуты, в прикрытии которых находился всего один батальон Муромского полка в составе 450 человек. После отчаянного сопротивления Муромцы вынуждены были отступить. При отходе их погибли командир батальона майор Беляев и начальник артиллерии редута капитан-лейтенант Шестаков. Подоспевший к ним на помощь другой батальон Муромского полка, окруженный со всех сторон неприятелем, едва успел пробиться к мосту через Киленбухту. Вышедшие из Ушаковой балки остальные батальоны этого полка и подоспевшие резервы, попытались одолеть французов, но безуспешно. В ходе этой отчаянной атаки был убит генерал-майор Тимофеев (Тимофеев Николай Дмитриевич, генерал-майор, командир 1-й бригады 14-й пехотной дивизии, погиб от смертельного ранения в голову, возглавляя штыковую атаку на захваченную французами Забалканскую батарею). Около шести часов вечера на Камчатский люнет прибыл адмирал Нахимов. Артиллеристы и пехота, состоявшая из одного батальона Подольского полка в количестве 350 человек, стали строиться по брустверу для залповой стрельбы; но едва артиллеристы сделали по два картечных выстрела по неприятелю, как зуавы, составлявшие правую колонну, заняли батарею Торопова, влево от люнета, а центральная неприятельская колонна начала проникать во внутреннюю часть укрепления, через обвалившийся ров и полузасыпанные амбразуры. Вслед за тем, появились на правом фасе укрепления зуавы, составлявшие левую колонну. Матросы храбро защищали свои орудия, а Подольцы усердно работали штыками, при сем потеряв своего батальонного командира, майора Щепеткова. Адмирал Нахимов, бывший по обыкновению в сюртуке с золотыми эполетами, едва не попал в плен. Наконец, видя неприятеля в тылу, Нахимов отвел людей за куртину, между Малаховым курганом и бастионом №2, и расставил их там по банкетам. (возвышенная площадка между амбразурами, используемая для залповой стрельбы из ружей). Французы преследовали отступавших, но остановленные картечью с нашей оборонительной линии, залегли в волчьих ямах и каменоломнях впереди Малахова кургана, откуда открыли ружейный огонь по амбразурам. В это время Малахов курган был почти без войск и находился в беззащитном положении, а потому его вполне могли захватить французы, если бы со стороны их начальников сделаны были своевременно распоряжения для его атаки.
В этот критический момент генерал Хрулев возглавил подошедшие резервы, направил их к Камчатскому люнету и выбил из него французов. В то же время, направленная им левее люнета колонна, тесня и преследуя французов, овладела их передовыми окопами, причем, было взято в плен 7 офицеров и 30 солдат. Вслед затем, французы снова атаковали люнет двумя бригадами. Уступая численности неприятеля и лишенные большей частью своих начальников, русские войска отступили за куртину (стена укрепления).
Находившиеся в это время на Малаховом кургане адмирал Нахимов и генерал Тотлебен направили с кургана огонь по люнету. Затем, заметив, что во рву кургана остались французы, адмирал послал туда команду, которая привела более 70 пленных. Это был передовой отряд штурмовавшего противника, попавший в ров при первом штурме Камчатского люнета, увлекшись преследованием и не успевший вовремя вылезти по крутизне стенок рва. Таким образом, у союзников остались выдвинутые вперед укрепления левого фланга нашей обороны.
Не так трагически, но тоже достаточно напряженно развивались события на нашем правом фланге. Начну с того, что 30 апреля капитан-лейтенант Ильинский был назначен командовать участком оборонительной линии правого фланга, в которую входили Пятый бастион, люнет Белкина и редут Шварца. Это, похоже, самое значительное назначение Ильинского с начала боевых действий в Севастополе. К моменту принятия Ильинским новой должности, траншеи перед редутом Шварца не были закончены. Общий вид участка обороны представлял грандиозное зрелище. Батареи, обращенные в разные стороны, выглядывающие одна из-за другой, стреляющие одна через другую; пространство между ними, перерезанное траверсами, вдоль и поперек изрытое; блиндажи, виднеющиеся по всем направлениям, – все это строилось и выкапывалось не по заранее начертанному плану, а разновременно, из боевого опыта и практической необходимости. К примеру, – замечалось, что по какой-нибудь лощине мог быть сравнительно легкий, для неприятеля, доступ к нашим укреплениям – строили батарею, начертание которой и выбранное для нее место были вне всякой зависимости от направления общей линии укреплений. Рикошетировали ли где-нибудь на батарее неприятельские снаряды – насыпали траверз. Оказывался он недостаточным чтобы предохранить гарнизон укрепления от продольных выстрелов – возвышали его или громоздили другой. Ложилось ли много снарядов в какой-нибудь узкий проход – блиндировали его. Таким образом составилась масса насыпей, соотношение которых было понятно только бывавшим между ними неоднократно и хорошо ознакомившимся с окружающей местностью и контрольными ориентирами.
Через батарею Завалишина заведование Ильинского соединялось с редутом Шварца. Из рва нужно было повернуть в проход, ведший в траншеи. В одном месте проход этот, на протяжении нескольких саженей, был едва углублен в землю, так что почти вовсе не прикрывал проходившего там человека. Французы наблюдали перемещения по этому маршруту и их выстрелы направлялись сюда со всех ближайших неприятельских траншей. Здесь потери были неизбежны. Перейдя это пространство, можно было попасть в траншеи, из которых одна шла параллельно линии батарей, тянувшихся вправо от редута Шварца, а другая выгибалась впереди первой.. В первых числах мая на работах по углублению траншей использовались посменно батальоны Владимирского и Казанского полков. Работы эти производились под артиллерийским и ружейным огнем. В темное время перестрелка между нашими и осадными батареями усиливалась, в действие вступали мортиры небольшого калибра. Между падением и разрывом гранаты проходило обычно по несколько секунд, что давало возможность принять обычные меры предосторожности от осколков. Должность траншей-майора здесь исполнял штабс-капитан Лавров. Это был офицер Генерального штаба, прикомандированный к штабу действующей армии, но изъявивший желание выполнять свою опаснейшую обязанность на одном из самых ответственных участков обороны. Кстати, аналогичную должность выполнял в траншее перед Четвертым бастионом майор, князь Урусов. В действующей армии Лавров находился с зимы 1853-1854 годов. К сожалению, этот энергичный, добросовестный, талантливый и храбрейший офицер был убит наповал в той траншее, которая состояла в его заведывании, в ночь с 10 на 11 мая. После его смерти траншея оставалась в наших руках только два дня. Командир батальона Углицкого полка, майор Бершков, не поверил сообщениям пластунов, о скоплении большого числа французов в их передовых траншеях и не принял мер предосторожности. Оплошность свою он искупил отчаянной защитой и смертью. Батальон стоял в траншеях насмерть. Кроме батальонного командира погибли шесть офицеров. Отбивать у противника потерянную траншею, командование не посчитало целесообразным. Ильинский был на совещании у генерала Хрулева, на котором решался этот вопрос, но решение исходило от общевойскового начальника. Строительство траншей впереди наших укреплений было одним из средств укрепить нашу оборону, придать ей активный характер и потеря траншеи воспринималась очень болезненно генералом Хрулевым.
В начале мая гарнизоны укреплений, находящихся в ведении Ильинского составили подразделения Казанского, Житомирского и Подольского полков. В ближайшее время их замена не планировалась и это в определенной мере стабилизировало оборону. Повреждения на редуте и батареях исправлялись либо личным составом их гарнизонов, либо на ночь выделялись батальоны других полков по заявке коменданта участка, т.е. Ильинского. При производстве работ потери были значительнее, чем при нахождении в обороне. При работах было меньше возможностей избегать опасных мест, – приходилось работать там, где амбразура или мерлоны сильнее повреждены, т.е. именно там, где находились пристрелянные противником места. В одном только месте опасность уравновешивалась как для людей, бывших в гарнизоне редута, так и для приходивших на работы: узкий проход, соединявший редут Шварца с батареей Завалишина был продольно поражаем ядрами, падавшими здесь после перелета через бруствер. Все это заставило Ильинского принять решение о блиндировании указанного прохода. В течени мая огонь противника не был особенно силен, но наши потери не делались меньше.
Система обороны укреплений была построена следующим образом. Ежедневно батальоны, составлявшие гарнизоны, сменялись соответствующими батальонами своих полков. Так, оборону редута Шварца обеспечивал Казанский полк, Пятый бастион обеспечивался батальонами Подольского полка, на люнете Белкина сменяли друг друга подразделения Житомирского полка. В лучшем случае это были полки одной бригады, но такую схему не всегда можно было обеспечить. Укрепление, носившее название редута Шварца, редутом, в сущности не было. Оно не было ни отдельно стоящим, ни сомкнутым. Правый фланг редута соприкасался с линией батарей, шедших от Пятого бастиона; левый же примыкал к батарее Забудского. Фланги эти не были между собой сомкнуты. В тыльной части редута наискось стояла батарея Завалишина, но пространство между ее эскарпом и батареей Забудского ничем не было занято. Часть батареи Забудского входила в самую внутренность редута Шварца и закруглялась здесь в полукольцо, нося название Вышки. На Вышке стояли две пудовые мортиры и небольшая коронада, обращенная во внутренность редута и исключительно предназначенная обдать ее картечью, если бы неприятель проник внутрь редута. Фасы редута Шварца были вооружены тяжелыми морскими орудиями. В переднем исходящем углу была прорезана амбразура для 68-фунтового бомбического орудия. Вправо от него стоял пудовый единорог. Правый фланг редута был вооружен двенадцатифунтовыми пушками, на крепостных станках. Одна пушка-каронада стояла на уступе этого фланга, сделанном для фланкирования правого фаса. Внутри редута было несколько маленьких кегорновых мортирок. Я позволил себе остановиться на устройстве и вооружении редута Шварца для восстановления некоторой исторической справедливости. Схемы других укреплений, – 2, 3, 4 бастионов; Малахова кургана, где только не публиковались, а укрепления Пятого, Шестого, Седьмого бастионов и смежных с ними укреплений, где ни одной квадратной сажени не было уступлено врагу, – почему- то у историков оказались не в почете.
В ночь с 10-го на 11 мая французы атаковали траншеи, заложенные накануне у кладбища, против Шестого бастиона. Кстати, строительство этих траншей не было завершено из-за нераспорядительности в смене рабочих команд. Результаты жестокого боя можно было наблюдать на следующее утро. Практически, все пространство между валом Шестого бастиона и кладбищем было усеяно мертвыми телами. Отрадно было лишь то, что трупов в красных штанах было раза в полтора более чем наших трупов в серых шинелях. Просматривались несколько убитых в черных куртках и белых брюках: это были наши матросы, ходившие с пехотой, для указания местности. Наша задача в данном бою сводилась к единственному пункту, – отстоять траншеи и поддержать те части, на которые особенно напирали французы. Из-за ночной темноты трудно было определить истинное число атакующих, но было заметно, что они значительно превосходили числом наши войска, защищавшие траншеи. В состав атаковавших французских войск вошла гвардия, незадолго перед тем прибывшая в Крым, под начальством генерала Реньо-Сен-Жан-дАнжели. Темнота была так велика, что невозможно было ориентироваться и некоторые наши части разбились на отдельные группы солдат, вскоре потерявшие между собою всякую связь. Тоже было и у французов, и некоторые из них очутились, сами того не подозревая, в тылу наших войск. Группы солдат, сталкиваясь между собой в темноте, в первую минуту не знали: кто перед ними, свои или неприятельские солдаты. В этих случаях французских гвардейцев выдавала их белая амуниция, которая виднелась в темноте. Будучи в нескольких шагах; в то время, когда французы недоумевали: кто перед ними, – наши солдаты давали по ним залп и бросались в штыки. Это одна из причин больших потерь у французов. Траншеи несколько раз переходили из рук в руки, причем, по заранее условленным сигналам, то наши, то французские батареи открывали по ним огонь. В этой стрельбе принимали участие и французские пароходы. Не всегда корректировка огня была удачной. Залп одного из пароходов совпал с направленным на этот же пункт картечным залпом с батареи Шемякина. Оба залпа успешно поразили французскую пехоту. В бою 10 мая участвовали полки: Подольский, Житомирский, Минский, Углицкий и Орловский. Все эти полки бились превосходно, но особое мужество проявили Орловцы. После одной из отбитых атак французов, углицкие батальоны в контратаке дошли почти до осадных батарей противника.
После 12 мая жизнь на бастионах потекла размеренно, позволяя немного отдохнуть, привести в порядок вооружение и людей. Организовав несение «вахт» и упорядочив смены боевого дежурства, с ведома начальника оборонительной линии, отлучался в город и капитан-лейтенант Ильинский.
К середине мая 1855 года севастопольские улицы уже опустели. Большинство жителей перебралось на Северную сторону, а другие вовсе выбрались из Крыма. Немногим еще оставшимся в Севастополе торговцам и трактирщикам был дан приют в казематах Николаевского форта. С обеспечением продуктами тоже возникали проблемы. Воздух и на укреплениях, и в городе был испорчен и удушлив от множества гниющих останков. Существовала серьезная проблема с уборкой, транспортировкой и захоронением трупов погибших воинов и жителей города. Кажется, единственным местом в городе, куда не достигало разлитое повсюду зловоние, была морская офицерская библиотека. Прекрасное здание библиотеки было окружено не большим, но густо разросшимся садом. Во время войны сад был запущен, клумбы не восстанавливались, дорожки заросли сорною травой. Но, кажется, сама эта запущенность, делала этот садик особенно свежим и прохладным оазисом, среди накаленной и напитанной продуктами распада почвы. Книги были вывезены из библиотеки, благодаря заботам Корнилова и Нахимова, еще в первый период осады; но получалось много газет, и из них можно было узнать, что делается в мире, где жизнь оставалась полноценною жизнью, а не временною отсрочкой от смерти, как для большинства в Севастополе. В одной из зал библиотеки стояла большая модель корабля «Двенадцать Апостолов» с полной оснасткой. Тут же была раздвижная модель корпуса трехдечного корабля, по которой можно было ознакомиться с мельчайшими подробностями его внутреннего устройства. По стенам были размещены модели разных судов. На нижних полках размещались модели корабельных орудий, сувениры, привезенные моряками из дальних плаваний. Впоследствии, Ильинский не мог без озлобления вспоминать, что эти модели и большинство экспонатов он обнаружил в 1862 году в Париже, в морском музее. Не далеко ушли современные Ильинскому французы от своих отцов и дедов, сдиравших драгоценные оклады со старинных икон московских и смоленских храмов в 1812 году.
Не смотря на временное ослабление огня, все ночи гарнизоны укреплений проводили в полной готовности отразить штурм. Кроме известных средств обороны, имевшихся на всех батареях, на Пятом бастионе, редуте Шварца, люнете Белкина, защитники увлекались заготовлением ручных гранат, предназначавшихся для бросания в ров, когда он наполнился бы атакующими. Гранаты эти были набраны из числа тех, которые имелись на кораблях и использовались для абордажей. Снаряжены они были, как казалось, давно, их боевые качества и надежность оставались сомнительными, но популярностью они, однако же, пользовались. Учитывая специфику расположения Пятого, Шестого бастионов, редута Шварца; имевших за валами крутые склоны, изобретательные защитники подвешивали на эскарпах передних фасов тела вышедших из строя орудий. Если в момент штурма, обрубить веревки, удерживающие эти бывшие в употреблении орудия, то они катились бы вниз по эскарпу, расплющивая все перед собой. (Не прошло и ста лет, как внуки этих изобретательных матросов на крутых склонах Севастопольских рубежей в 1941-1942 годах пускали с круч снаряженные круглые морские мины, представлявшие собой подвижные фугасы чудовищной мощности – это ли не преемственность поколений?). Весьма удобным средством при отражении штурмующих колон была практиковавшаяся в Севастополе светлая картечь, которую матросы прозвали «капральством». Это было десятка полтора маленьких гранат, которыми снаряжали трех или пятипудовую мортиру. Нечего и говорить о том эффекте, который производился дождем гранат, попавших в неприятельскую колону и терзающих ее ряды, разрываясь во всех направлениях. Привлекала комендоров и сама грандиозная картина разлета гранат и осколков. Наиболее эффективное применение находили гранаты, пущенные из маленьких кегерновых мортирок – «собачек», как их называли матросы.
25-го мая неприятель открыл сильную канонаду. Боевая практика подсказывала, что он не бесцельно расходует снаряды, а намерен предпринять атаку одного из пунктов севастопольских укреплений. Было почти несомненно, что атаке предстояло подвергнуться Селенгинскому и Волынскому редутам или Камчатскому люнету, против которых был направлен основной огонь вражеских батарей. С событиями на этом участке обороны мы успели познакомиться несколько раньше.
Сейчас трудно сказать, осознавал ли свое истинное значение Ильинский в ходе меняющийся обстановки обороны Севастополя, но факты упрямо подтверждают, что волею рока, или командования, он оказывался там, где назревали главные события, по сути дела, решалась судьба Севастополя.
Так, или иначе, но уже 3 июня 1855 года капитан-лейтенант Ильинский назначается состоять при генерале Хрулеве по особым поручениям. И, исполняя означенные обязанности, Ильинский принял командование Вторым бастионом. И этого показалось мало, – Хрулев поручил Ильинскому возглавить всю систему цепей и секретов всего левого фланга обороны. Основная цель последнего поручения – всячески препятствовать ведению неприятельских работ на означенном участке обороны. Для выполнения обязанностей такого объема не помешало бы создать целую оперативную группу. Не исключаю, что и у Ильинского были помощники, но архивы и дневниковые записи не сохранили их имен.
ЧЕТВЕРТОЕ БОМБАРДИРОВАНИЕ
СЕВАСТОПОЛЯ
Император Наполеон, желая ускорить торжество французов и придать ему больший блеск, назначил штурм Севастополя на 6 июня, в день годовщины сражения при Ватерлоо, чтобы изгладить славным подвигом память поражения, династии Наполеонидов. Генерал Пелисье, желая отличиться, признал возможным исполнить это желание, лорд Роглан, из опасения нарушить согласие между союзниками, решился содействовать ему. При этом, предполагалось, по взятии Малахова кургана, двинуть на Мекензиевы высоты, по направлению к Бахчисараю, двадцатитысячный отряд, с частью английских войск, с сардинскими и турецкими контингентами.
С рассветом 5 июня неприятель открыл четвертое, усиленное бомбардирование против Корабельной стороны и левого фаса Четвертого бастиона, действуя при этом с Киленбалочных батарей по батареям Северной стороны и по судам на рейде. Это бомбардирование производилось в основном навесными выстрелами, максимально используя значительные преимущества в гигантских бомбардах, поражающих прислугу у орудий и людей прикрытия. К этому периоду преимущество союзников в количестве и качестве бомбард было таково, что успешность дальнейшей обороны Севастополя, была не без основания, взята под сомнение. Самым неприятным было то, что количество этих гигантских орудий у противника постоянно увеличивалось.
В первый период бомбардирования особенно пострадал Корниловский бастион, на котором был смертельно ранен капитан 1 ранга Юрковский. Его место занял капитан 1 ранга Керн, остававшийся на кургане до конца осады. В половине третьего часа дня, не ослабляя огня по Корабельной стороне, союзники начали интенсивный огонь по Городской стороне. С одиннадцати до трех часов ночи девять неприятельских пароходов, подойдя ко входу на рейд, стреляли залпами по городу, по береговым батареям и вдоль рейда. Им отвечали наши береговые батареи. В эту грозную ночь, превосходившую все ужасы прежних, под градом бомб и ядер, падавших на защитников, русские воины дружно отвечали врагу залпами орудий, исправляли повреждения, а санитарные команды самоотверженно переносили раненых. К двум часам ночи все было приведено в должный порядок; все рабочие команды были отведены в резерв, кроме отважных саперов и команд от Севского полка, которые под градом бомб, продолжали насыпать четыре барбета для полевых орудий в закруглении переднего фаса Малахова кургана.
В три часа утра 6 июня возобновилась общая канонада со всех французских и английских батарей. Союзные главнокомандующие сперва предполагали произвести усиленную бомбардировку 6 июня с 2 до 5 часов дня, и только потом двинуть войска, но Пелисье, введенный в заблуждение ослаблением огня оборонявшихся, счел возможным начать штурм в 3 часа утра. В это время произошел следующий случай. Один из патрулей, высланных с бастиона №1, заметил передовую цепь бригады Сюреня, спешившего пораньше выйти на исходный рубеж. Завязалась перестрелка. Генерал Майран, видя, что дальнейшее промедление могло лишить выгоды внезапного нападения, направил свою штурмующую колону на четверть часа ранее условленного срока. Наступавшие против Первого и Второго бастионов французы были встречены картечью и ружейным огнем. В это же время, стоявшие против устья Киленбухты пароходы: «Владимир», «Херсонес», «Громоносец», «Крым», «Одесса» и «Бесарабия» открыли усиленную стрельбу по Киленбалке, – по штурмующим французским колоннам. Множество офицеров и солдат в колонне Мейрана было убито и ранено. Не меньший урон понесли колонны Фальи при штурме Второго бастиона. В этот день гарнизоном на Втором бастионе у Ильинского был батальон Владимирского полка под командованием полковника Жерве. При первых признаках готовящегося штурма, подошли резервы, артиллеристы Ильинского и владимирцы под командованием отважного Жерве встретили наступающих французов лавиной огня. Много французов пало, едва достигнув волчьих ям впереди Второго бастиона. Сам Мейран, тяжело раненый картечью в локоть, был поражен вторично и унесен замертво. Французы отошли назад в крайнем расстройстве. Пелисье, по прибытии на Ланкастерскую батарею, оценил обстановку и немедленно послал в подкрепление дивизии Мейрана четыре гвардейских батальона, но эта дивизия уже не оправилась от понесенных потерь, а потому атака не возобновлялась.
В три часа, как и планировалось заранее, был дан общий сигнал к штурму. Колонна дивизии Брюне направилась к куртине между Вторым бастионом и Малаховым курганом. В ста шагах от куртины французы были встречены картечным огнем. Когда же они преодолели ров и пытались воспользоваться приставными лестницами для преодоления вала, то были встречены суздальцами под командой полковника Дарогана и 600 штуцерными Якутского и Селенгинского полков. Дав залп из ружей по наступающим и вскочив на крону бруствера, защитники куртины встретили противника в штыки. Вынужденные отступить, французы потом два раза пытались штурмовать куртину, но всякий раз были отброшены с большими потерями. При этом, генерал Брюне был смертельно поражен, а сменивший его генерал Лафон-де-Вильер был ранен. Штурмуя Малахов курган со стороны батареи Жерве, французы были встречены сильным картечным и ружейным огнем и отступили в Доковый овраг. Вторичное их нападение тоже было отбито. Все пространство от куртины до Докового оврага было усеяно убитыми и ранеными.
Вслед за первой попыткой означенных дивизий, бригада Ниоля, направясь по Доковому оврагу, взошла по правой его отлогости и устремилась на батарею Жерве. Французские цепи ворвались в эту батарею, с невысоким бруствером и при отсутствии рва, и , оттеснив батальон Полтавского полка, имевшем в своем составе не более 300 человек, заняли даже некоторые домики под Малаховым курганом. В это время генерал Хрулев, проезжая мимо и видя прорвавшихся французов, остановил роту Севского полка, возвращавшуюся с работ с шансовым инструментом и, присоединив к ней Полтавцев, повел их в штыки и оттеснил французов. Подоспевшие в это время 6 рот Якутского полка окончательно выбили французов. В домиках под курганом было захвачено в плен 9 офицеров и 100 солдат противника. Генерал Ниоль, получив подкрепления, дважды пытался овладеть батареей Жерве; но якутцы с помощью четырех батальонов Елецкого полка картечным и ружейным огнем нанесли французам такое жестокое поражение, что они поспешили отойти в траншеи и Доковый овраг.
В 3 часа 30 минут лорд Раглан дал сигнал к наступлению. Штурмовые колонны англичан вышли из траншей в 400 шагах от Третьего бастиона. Передвижение их проходило частями и в беспорядке. Начальник первой колонны полковник Ей, не видя возможности вести в наступление нестройную толпу, подал сигнал к сбору, но это оказалось уже невозможно. В довершение суматохи, резервы поспешно выйдя из траншей, смешались со штурмовыми колоннами. Начальник Третьего отделения контр-адмирал Панфилов, приготовился к отражению атаки заранее, а потому, как только англичане стали выходить из траншей, по ним был открыт сильный картечный огонь. Головные части колонн, бросив лестницы и фашины, подались было назад; но вскоре осмотрелись и пошли на штурм. Одна колонна направилась к батареям Будищева и Яновского (Яновский Иван Семенович – командир батареи №21, левее Третьего бастиона. Получил рану ноги с раздроблением кости. Нога отнята выше колена. Произведен в лейтенанты 20 июля 1855 года. Награжден Орденом Святой Анны 3-й степени с мечами и Святого Владимира 4-й степени с бантом. Умер от ран 15 сентября 1857 года), а другая к бастиону. Наступающие пытались разбирать засеки под сильным картечным и ружейным огнем.
В это время командир 4-й дивизии Джон Кэмбель был убит, а почти все командиры полков и батальонов выбыли из строя. Полковник Виндгам, организовав войска, повел их к бастиону. В это время генерал-майор Лисенко со штуцерными Брянского полка, встретили наступавших англичан залпом из ружей, а с амбразур их поражала картечь. Не выдержав такого огня, англичане поспешно отступили Доковой балкой, а часть их спустилась в Лабораторную балку. Сам лорд Раглан, возле которого было убито несколько человек, удалился с места побоища (лорд Раглан скоропостижно скончался 16 июня, его приемником стал генерал Симпсон).
Одновременно с нападением на бастион №3, англичане предприняли атаку батарей на Пересыпи. Двигаясь по Сарандинакиной и Лабораторной балкам, оттеснив бывшие в балках секреты, они подошли к батареям Брылкина (Лейтенант Брылкин Дмитрий Николаевич, участник сражения при Альме. С 12 сентября 1854 года – на Малаховом кургане. 5 октября контужен в голову и левое плечо. Командир батареи №3 на Пересыпи. Награжден Орденами: Святого Владимира 4-й степени с бантом, Святой Анны 3-й степени с мечами, Святого Георгия 4-й степени, Золотой саблей с надписью «За храбрость», закончил службу в 1880 году контр-адмиралом), Сталя и Перекомского.
Все три батареи состояли под общим командованием капитана 1 ранга Кислинского Петра Ивановича, одновременно командовавшего кораблем «Ягудиил». Встреченные сильным огнем с этих батарей, англичане засели в строениях у спуска с Зеленой горы. Несколько раз они потом пытались овладеть нашими батареями, но каждый раз они были встречены ружейным и картечным огнем подразделений Охотского и Томского полков, находящихся в прикрытии батарей. Одна из неприятельских колонн атаковала батарею «У грибка», но была отброшена огнем батареи и двумя ротами Томского полка, причем, были взяты в плен офицер и 5 солдат. В 6 часов утра штурм был отражен на всех рубежах обороны. Отдельные группы англичан из бригады Эйра оставались в строениях впереди Пересыпи и на уступах крутости левее Четвертого бастиона. Упрямые англичане пытались отсидеться под усиленным огнем наших батарей. Генерал Эйр, тяжело раненый в голову, ожидал до 5 часов вечера распоряжений своего командования о просимых им подкреплениях, а потом покинул свою позицию, поручив полковнику Адамсону собрать рассеянных людей бригады и отвести их в лагерь.
Так закончился день воспоминаний о Ватерлоо. Я дал подробное описание отражения штурма 6 июня, по воспоминаниям участников событий, как с нашей, так и со стороны противников. Утро этого памятного дня запечатлено на живописном полотне Панорамы обороны Севастополя.
При отбитии штурма на Второй бастион, капитан-лейтенант Ильинский был контужен в очередной раз и по настоянию генерала Хрулева получил четырехмесячный отпуск. Находясь на излечении в Симферополе, Ильинский, учитывая обстановку в Севастополе, прервал свой отпуск и 6 июля приступил к своим служебным обязанностям. По приказу начальника Севастопольского гарнизона графа Остен-Сакена, капитан-лейтенант Ильинский был назначен состоять по особым поручениям при генерале Степане Александровиче Хрулеве.
Но долго исполнять эту должность ему не пришлось. Начальник Пятого отделения оборонительной линии и командир корабля капитан 1 ранга Перелешин, физические силы которого были подорваны от постоянного напряжения, предложил Ильинскому чередоваться с ним понедельно. Получив разрешение генерала Хрулева, Ильинский согласился на предложение Перелешина и приступил к своим новым ответственным обязанностям. Первое время Ильинский и Перелешин посменно руководили боевой деятельностью оборонительной линии. После заболевания Перелешина, Ильинский был утвержден в должности начальника Пятого отделения оборонительной линии. Это было почетное назначение. До сего момента аналогичные обязанности выполнялись адмиралами и капитанами 1 ранга. Практически все руководители обороны находились на грани физического и психического истощения и держались из последних сил. Начальником войск на Пятом отделении был командир 8-й дивизии, свиты Его Величества генерал-лейтенант, князь Павел Александрович Урусов.
На некоторое время установился размеренный, отработанный распорядок дня, – с артиллерийскими перестрелками, с учетом жесточайшей экономии снарядов, с доставкой боеприпасов и провизии, с бесконечными работами по восстановлению и улучшению укреплений. Привычно звучали трели боцманских дудок и каждые полчаса «отбивались склянки», – бастионы и батареи жили по корабельному распорядку. Если позволяла обстановка, то проводились плановые богослужения. Обычным развлечением для молодых офицеров служило участие в перестрелках с французами. Использовались чаще легкие кавалерийские штуцера. Лютихские штуцера, которыми были вооружены по три человека в роте, были хороши, но после пяти-шести выстрелов нарезы так засорялись пороховой копотью, что, вновь заряжая штуцер, приходилось досылать пулю ударами молотка, и при выстреле сильно отдавало.
Сквозь бойницу из набитых землею мешков, можно было наблюдать очень ограниченное протяжение неприятельской траншеи, находившейся от нас в тридцати саженях; наблюдать большее протяжение не было и надобности, но все запретное имеет свою притягательную силу, и неунывающая молодежь прибегала к небольшой хитрости. Надевали фуражку на шомпол и выставляли ее немного из-за бруствера, так чтобы верхняя ее часть была видна противнику. Немедленно вокруг начинал жужжать рой пуль и иногда одна из них пронизывала фуражку. Показав так фуражку несколько раз, приподнимали ее несколько выше, показав французам, как бы нечаянно, часть шомпола. Увидев, что фуражка не на голове, а на шомполе, французы переставали в нее целить и не обращали на нее внимания. Тогда фуражку кто нибудь надевал себе на голову и выставив из-за бруствера голову, по линии глаз, смотрел через гребень.
Впоследствии во французских журналах публиковались изображения сцен из окопной жизни под Севастополем: французские солдаты расставляют по гребню траншей картонных генералов, дергающих руками и ногами. Не исключено, что такое обоюдное развлечение и практиковалось где нибудь, против многочисленных севастопольских батарей. Развлечения не всегда были безобидны для обеих сторон. Французы, вероятно, предпочли бы, чтобы комендор бомбического орудия, стоявшего на батарее Львова, на левом фланге Корнилова бастиона и комендор, в ведении которого была одна из пяти-пудовых мортир, на Втором бастионе, – развлекались как нибудь иначе.
Эти комендоры, случайно узнав, что каждый из них превосходно пристрелялся к средней амбразуре стоявшей против нас пятиорудийной неприятельской батареи, под названием «пятиглазая», решили стрелять в нее не порознь, а вместе. Сговорившись, партнеры давали залп, и две бомбы врывались в злополучную амбразуру, терзая ее щеки и все в ней коверкая. Предуведомленные о залпе, азартные мичмана наводили бинокли на кандидатку и каждый раз видели, как в самой амбразуре и непосредственно за нею клубился дым, взвивалась пыль и комья земли, летели вверх обломки платформы и какие-то тряпки и клочья. Не исключаю, что кто-то держал и «пари» на удачный выстрел.
Так как штурм традиционно ожидался только на рассвете, то днем командиры бастионов и батарей, с ведома начальника оборонительной линии, отпускали до одной трети офицеров в город, с обязательной явкой к назначенному сроку, или по сигналу тревоги. Это давало возможность помыться в бане, вкусно перекусить, а иногда и выпить. Цены, конечно, в эти месяцы в Севастополе были астрономические.
Со смертью, увечьем и ранами так освоились, что для избежания их не делали лишнего шага или лишнего движения. В одном месте, между Ростиславским редутом и Пятым бастионом, была прорыта траншея, параллельно стенке, соединяющей этот бастион с Шестым. Но по этой траншее, дававшей полное прикрытие от ружейного огня, мало кто ходил; почти все шли прямой дорогой, осыпаемой пулями, хотя выигрыш в расстоянии не превышал тут тридцати или сорока шагов. Старые севастопольцы редко брали на себя труд ложиться на землю, при близком падении бомбы, хотя, в некоторых случаях, это был довольно верный способ не быть задетым разлетавшимися осколками, которые редко летят параллельно земле, а обыкновенно отделяются от нее под углом, который бывает тем острее, чем менее снаряд углубляется в землю. Чувство отупления и безразличия более всего преобладало над прочими. Святым оставался только воинский долг.
Наиболее характерен пример, когда в день трагической смерти адмирала Истомина, его обезглавленное ядром тело лежало на первом этаже дома и в его изголовье дьячок читал молитву, то на втором этаже дома, в квартире князя Барятинского шло скромное, но все-таки застолье, и недостатком аппетита гости не страдали, – жизнь и молодость брали свое. Только одна рана и одна смерть заставила застонать весь Севастополь 28-го июня, вечером, по бастионам и батареям пронеслась весть о смертельной ране Павла Степановича Нахимова. 30 июня самого любимого и самого популярного человека на Черноморье не стало. Во время его погребения в фундаменте строящегося Владимирского собора, даже вражеские батареи временно прекратили огонь. Скорбь была всеобщая и безутешная. Потеря была тяжелейшая и невосполнимая.
Убыль гарнизона Севастополя с каждым днем возрастала. Подыскивать замену убитым и раненым становилось все труднее. О равноценной замене командирам бастионов и батарей уже не приходилось и думать.
Находясь на Втором бастионе, Ильинский утвердил в должности нового назначенного начальника – мичмана Полозова. На Первом бастионе Ильинский обратил внимание на молодого офицера, прапорщика Ладыженского. Бросалась в глаза его отвага и смелость, граничащая с безрассудством, свойственным молодости. Отважный прапорщик внимательно выслушал поучения капитан-лейтенанта Ильинского и, похоже, сделал правильные выводы. Обстановка делалась все сложнее. Два дня спустя Ильинскому сообщили о том, что командир Второго бастиона мичман Полозов убит. Прибыв на позиции бастиона, Ильинский обнаружил неприглядную картину. Бастион был пуст, – прислуга орудий и солдаты, составляющие гарнизон, не выдержали огня противника и укрылись в блиндажах, не оставив даже дежурной смены. Это было и не удивительно, при отсутствии на бастионе руководителей.
Трагичность ситуации была в том, что неприятельские траншеи были в 20 саженях, а с окружающих высот бастион просматривался как на ладони. Не обостряя ситуации, Ильинский навел порядок на бастионе и дождался прибытия прапорщика Ладыженского, который до подыскания более подходящей кандидатуры остался исполнять обязанность командира бастиона. Ильинский уже имел возможность убедиться, как болезненно матросы реагируют когда им в начальники назначают общевойсковых командиров. После ранения Шварца обязанности командира редута его имени исполнял отличный офицер-артиллерист поручик Проценко. Неудовольствию матросов-комендоров не было предела. И так продолжалось до тех пор пока не был назначен на редут морской офицер. Так что радужных надежд на успешную деятельность Ладыженского на Втором бастионе Ильинский не имел. Боевую деятельность Второго бастиона Ильинский взял под особый контроль, находясь почти постоянно в полубашне оборонительной стены бастиона. Здесь, на бастионе, Ильинский познакомился с капитаном Генерального штаба Мейендорфом, который по приказанию главнокомандующего изучал возможность усиления бастионов полевой артиллерией. На наглядном примере-эксперименте, проведенном в его присутствии на бастионе, Ильинский постарался убедить Мейендорфа в бесперспективности предлагаемой меры.
По приказанию Ильинского, фейерверкер, не открывая замаскированной амбразуры, находился рядом. Расчет готовился сделать из полевого орудия три прицельных выстрела. По готовности, по команде открывалась амбразура и делалось три выстрела. Но едва успели спрятать орудие, как по меньшей мере десять неприятельских ядер и разрывных снарядов разрушили амбразуру, т.е. была утрачена возможность одним морским орудием действовать для отбития внезапного штурма. Мейендорф поблагодарил Ильинского за науку и пообещал передать главнокомандующему в точности результаты эксперимента.
28 июля на квартире начальника гарнизона графа Остен-Сакена состоялся военный совет. Мнения по оценке обстановки были разные. Ильинский считал, что правы были те, кто предлагал повести наступление двумя полками с Малахова кургана в направлении Камчатского люнета. Выход из оборонительной линии, даже в случае неудачи нарушил бы наступательные действия противника, а атака удаленного от Севастополя пункта, даже в случае нашего успеха, никакого существенного облегчения гарнизону Севастополя принести не могла.
Вопреки здравому смыслу, решено было атаковать Федюхины высоты, и бесполезное для нас несчастное дело состоялось 4 августа. А могло все сложиться иначе. Утром 3-го августа Казанский и Орловский полки были переведены на Корабельную сторону и готовились к вылазке. Прорабатывался вариант использовать полки для отвлечения противника в ходе развития событий на Черной речке, но и этот вариант не был осуществлен. Армейское руководство явно не блистало талантом.
Накануне сражения, князь Урусов ознакомил Ильинского со статьей газеты «Independence Belgе», где было сказано: «До нас дошли слухи, что русские делают большие приготовления для атаки Федюхиных высот. Не смотря на отзывы многих газет, мы положительно не верим этим слухам; во-первых, потому, что занятие этих высот, в случае успеха, ни в чем не принесет пользы русским, так как Федюхины высоты находятся под выстрелами наших батарей на Сапун-горе; а второе, что, вследствие этих слухов, союзники уже предприняли все меры для успешного отражения неприятеля».
Раньше, чем раздался первый выстрел можно было с уверенностью сказать что нас ожидает неминуемое поражение. Пальба из орудий, стихая, замолкла; не успели на бастионах пообедать, как частые выстрелы осадных батарей противника возвестили о начале пятого бомбардирования Севастополя.
ПЯТОЕ И ШЕСТОЕ
БОМБАРДИРОВАНИЕ СЕВАСТОПОЛЯ
Пятое бомбардирование продолжалось четыре дня. Ночь с 5-го на 6-е августа была ужасная; навесный огонь со стороны неприятеля в эту ночь был сильнее чем когда-либо, и вся наша оборонительная линия и весь город были в огне. Таков был канун предстоящего штурма, который, как известно, был отбит во всех пунктах. В продолжении этих двух дней с нашей стороны было сделано 19000 выстрелов, со стороны же союзников – 60000, включая сюда и мортирную стрельбу. После отбития штурма неприятельский огонь значительно ослабел.
В этот период времени, т.е. к 6-му августа, число орудий у нас увеличилось на 153. Кроме того, некоторые из прежних орудий были заменены другими, большего калибра.
Чтобы сохранить хронологию событий уточню, что пятое бомбардирование не прекращалось до 24 августа. В продолжение 18 дней у нас было подбито около 80 орудий и около 120 станков. Именно с этого момента неприятель стал брать существенный перевес над нашей артиллерией. Замена подбитых орудий под таким страшным прицельным и навесным артиллерийским огнем делалась крайне затруднительной, а иногда и невозможной. Отбросив в сторону эмоции, обратимся к цифрам. В продолжении этого времени т.е. с 6-го по 24-е августа с нашей стороны сделано 70000 выстрелов, со стороны неприятеля – 200000. Это соотношение и решало исход длительной борьбы.
24 августа началось шестое, оно же и последнее бомбардирование, которое было сильнее всех предыдущих. Главное усилие неприятеля было направлено на разрушение Малахова кургана и Второго бастиона. Против первого в это время действовало 110 орудий большого калибра, в числе которых было 40 мортир, а против Второго бастиона действовало 60 орудий и 30 мортир. Не смотря на явный перевес противника, наша артиллерия на других пунктах отвечала довольно энергично, за исключением Малахова кургана и Второго бастиона, обращенных в это время почти в груду развалин. В этот день было подбито 90 орудий и 120 станков, из которых почти половина падает на Малахов курган и Второй бастион. Теперь, когда с цифрами полный порядок, вернемся в живую, эмоциональную обстановку Малахова кургана и Второго бастиона, т.е. туда, где находился капитан-лейтенант Ильинский.
Наступил день 26-го августа. День этот навсегда остался в памяти тех, кто был в Севастополе. Независимо от той страшной картины, какую представлял собой многострадальный Севастополь, день 26-го августа ознаменовался одним из тех многочисленных эпизодов, бывших в продолжении обороны Севастополя, который заслуживает более подробного описания. В последние дни обороны в самом Севастополе не было уже ни одного «живого места», куда бы не падали целыми группами неприятельские снаряды всех возможных родов и калибров.
Известно, что главный пороховой погреб, находившийся в закругленной части Николаевской батареи, снабжал все батареи нашего правого фланга. Вечером 26 августа, в то время, когда из погреба нагружали порохом полуфурки и когда двери погреба были открыты, одна из английских ракет влетела в тамбур порохового погреба и произвела там пожар, угрожавший взрывом всей Николаевской батарее, где помещалась главная квартира начальника гарнизона с его штабом и множество раненых. Уже после того, как этот пожар был потушен, опасность миновала, но число падавших снарядов около Николаевской батареи было слишком велико, было сделано распоряжение об окончательном прекращении выдачи зарядов из Николаевского порохового погреба. В этой связи, на Михайловскую батарею, служившую центральным пороховым складом, были посланы два баркаса за порохом для батарей.
Эти два баркаса, на которых находилось около 200 пудов пороха, возвращались на Графскую пристань вечером. И в то время, когда началась их разгрузка, неприятельская ракета попала в один из баркасов, который к счастью был один только, и взорван. Другой же, стоявший в некотором расстоянии, будучи разорван взрывной волной от первого, затонул прежде, нежели порох успел воспламениться. Последствия этого взрыва были ужасны: лежавшие на нижней площадке Графской пристани 36-фунтовые чугунные орудия были разорваны на части, и силою взрыва выброшены на верхнюю площадку; полуфурки, стоявшие у колоннады и грузившиеся порохом, превращены были в щепы, а лошадей на месте не оказалось.
Бывший в это время на Екатерининской площади, около Морского собрания, приемщик от батарей правого фланга, подполковник Никшич, одетый в шинель солдатского покроя, остался в одной куртке: фалды, шинель, сабля, погоны, фуражка, карман с бумажником, – все это было сорвано и исчезло бесследно. Один из артиллерийских кондукторов, находясь в 50-ти саженях от взрыва, в Старом Адмиралтействе, был переброшен через адмиралтейскую стенку и упал на улицу. Капитан-лейтенант Лихачев (впоследствии вице-адмирал) находясь за одним из строений вблизи Графской пристани, тем не менее, был сильно контужен, причем, кортик и погоны были сорваны с его шинели. Во всей Николаевской батарее не осталось ни одного целого стекла. Так как Графская пристань служила исходным пунктом переправы с Южной стороны на Северную, то при взрыве погибло много бывших там людей. Лейтенант, князь Кекуатов, заведующий переправой, был взрывом разорван на части.
В тот же вечер горел на рейде, стоящий вблизи самого берега Северной стороны, фрегат «Коварна», зажженный одной из неприятельских бомб, что доказывало степень приближения неприятельских батарей к нашей оборонительной линии. В довершение этого дня загорелся флагшток подъемного крана, стоящего в Новом Адмиралтействе. Многие матросы, видевшие его горевшим, сняв шапки и набожно крестясь, говорили, что это горит погребальная свеча над обреченным, умирающим Севастополем.
Утром следующего дня, окончив свое очередное дежурство, капитан-лейтенант Ильинский, передав начальство по отделению капитану 1 ранга Перелешину, убыл в Павловское укрепление, – место пребывания генерала Хрулева, и вступил в исполнение обязанностей по своей постоянной службе – состоять при Хрулеве для особых поручений. Не успел Ильинский даже выпить стакан чаю, как был вызван к генералу Хрулеву и отправлен на бастионы Корабельной стороны, проверить донесение о том, что противник усиленно вводит свои войска в передовые траншеи, что почти наверняка предшествовало штурму. Генерал не исключал и военную хитрость противника, заставлявшего нас в ожидании близкого штурма держать резерв гарнизона под его выстрелами, что приводило к колоссальным неоправданным потерям в людях. Ильинский пошел на передовую линию Пятого отделения, направляясь к Лабораторной казарме, для встречи с начальником 8-й дивизии генералом Собашинским, незадолго до этого сменившего заболевшего генерала Урусова.
По дороге Ильинский встретил майора Вакемейстера, отличавшегося аналитическим умом и знанием текущей обстановки. Не доезжая до передовых позиций, офицеры стали свидетелями начавшейся усиленной канонады. Ильинский тут же послал казака с донесением к генералу Хрулеву, хотя и без того обстановка проявилась очевидным штурмом. Вслед за возгласом «штурм!», майор Вакемейстер вывел без строя солдат своего Кременчугского полка и повел их в штыки на правый фланг штурмующего неприятеля. Эта решительная контратака, поддержанная сильным ружейным огнем, заставила неприятеля, остановиться, а затем и вернуться в свои траншеи. Не снижая темпа атаки, Вакемейстер, направил основное ядро Кременчугского полка на Второй бастион и этим движением открыл возможность действовать артиллерийским огнем с батарей 2-й линии по наступающему противнику.
Под командованием генерала Собашинского наши батальоны овладели позициями Второго бастиона, загнав французов в их окопы. Находившиеся в пехотных порядках артиллеристы, открыли огонь из двух уцелевших орудий по французской полевой батарее, выходившей из траншей для поддержания атаки своей пехоты. После нескольких наших картечных выстрелов, эта батарея французов была буквально уничтожена на месте. Покинув отбитый у противника Второй бастион, Ильинский продолжил свой путь к Малахову кургану, в надежде встретить там Хрулева. На всем протяжении линии обороны от Второго бастиона до Малахова кургана не было ни одного живого человека. Это, как оказалось впоследствии, был кровавый путь отступления выбитого Хрулевым из Корабельной слободки неприятеля.
Приближаясь к Малахову кургану, Ильинский был поражен несмолкаемым свистом пуль, – такого огня он еще не испытывал. Взглянув наверх, Ильинский увидал развевающийся над курганом французский флаг. В это же время он увидел, как Хрулев с сопровождающими понесся из Корабельной слободки в сторону Малахова кургана. Пули свистели настолько густо, что Ильинский уже не надеялся невредимым добраться до кургана, хотя скорости лошадиной рыси он не ускорял, по опыту зная, что от пули в галоп не ускачешь. Примерно на пол пути между Вторым бастионом и Малаховым курганом Ильинский обогнул полуразрушенный блиндаж, за которым укрывался офицер с несколькими солдатами. Все они были изранены и похоже уже не помышляли о спасении.
Крутой въезд к Малахову кургану был загроможден толпой, поднимающей на руках несколько полевых орудий. Пока Ильинский объезжал этот пыхтящий и матерящейся клубок человеческих тел, он увидел выходящего из-за горжи раненого генерала Хрулева. Увидав Ильинского он сказал: «Я ранен, уезжаю; оставайтесь здесь и передайте начальство назначенному вместо меня генералу». Ильинский попытался определиться с обстановкой. Ни малейших признаков подхода резервных войск не наблюдалось. Справа, у подошвы кургана шла оживленная перестрелка. Это отчаянно сопротивлялся от наседающих французов гарнизон героической батареи Жерве. По тому рою пуль, который был направлен на батарею с Малахова кургана, становилось ясно, что французов ворвалось на курган множество и участь батареи Жерве была этим предрешена.
Ильинский представил свое глупейшее положение в окружении сбежавшихся с Корабельной слободки кашеваров, артельщиков и тому подобному люду. Окружавшие его солдаты и матросы разных полков и экипажей, признавая в нем начальника, преданно смотрели в глаза и ждали от него приказа. Невольно ему пришла шальная и вместе с тем печальная мысль, – вот оно место и время последнего подвига. Веселенькая обстановка. Головы из-за стенки поднять было невозможно. Пули летели уже не слоями а сплошной тучей. Минуты под огнем тянулись нестерпимо долго. Видно было как закипал бой на Третьем бастионе. Здесь, похоже, атака была менее неожиданна, нежели на Кургане. Если на Кургане с самого начала господствовал резкий звук ружейной пальбы, то на Третьем бастионе к нему присоединился пушечный гул, и ружейные дымки поглотились густыми белыми клубами, вылетавшими из пушек и мортир. Душа радовалась, как работал Третий бастион, гудя и клубясь дымом, с каждой секундой все более сгущавшимся. Видно было, что не бездействует ни одно орудие.
Впоследствии французы подсмеивались над неудачей англичан, отбитых от Третьего бастиона. Но нужно было видеть огонь этого бастиона и знать, что не смотря на весь этот ураган картечи, англичане, все-таки, дошли до рва и ворвались было на бастион – чтобы понять насколько неудача англичан была славнее удачи французов на Малаховом кургане, откуда успели сделать едва лишь несколько торопливых пушечных выстрелов.
Ильинский лишь мельком взглянул на отбивавшейся Третий бастион, как увидел рядом с собой флигель-адъютанта Воейкова. Буквально час назад, Воейков по приказанию главнокомандующего прибыл на Малахов курган, для вручения наград отличившимся солдатам и матросам и попал в серьезнейшую переделку. Ильинский поделился соображениями с Воейковым по создавшейся обстановке. Но, похоже, боевой опыт Воейкова был на уровне командира кавалерийского эскадрона, что вполне естественно, но его отважная натура требовала немедленного действия. Пришли к выводу, что атаковать с левого фаса, обращенного к рогатке, было немыслимо, судя по линии протяжения и по силе ружейного огня неприятеля. Да к тому же отсутствовали под рукой войска с которыми можно было бы рассчитывать на успех. В это время с криками и грохотом, стреляя на ходу, пробежали человек 20 саперов с полковником Геннерихом во главе, и крича «ура», скрылись, повернув на правую сторону горжи редута. За ними решительно последовал Воейков. Через несколько минут Ильинскому сообщили, что флигель-адъютант Воейков убит (Воейков был смертельно ранен и скончался 28 августа в госпитале на Северной стороне).
Разговаривая с Воейковым, Ильинский обратил внимание на весьма загадочного человека в мундире горного ведомства. Он стоял у дороги, возле самой горжи, не обнаруживая ни тени смущения или опасения. Незнакомец этот оказался А.Е. Влангали (правильно – Вангели, оказался в Севастополе не случайно, здесь проживала его многочисленная родня), впоследствии товарищ министра иностранных дел и посол России в Риме. В Севастополе он пребывал в качестве волонтера, каковых там было предостаточно.
Обстановка требовала немедленных действий. Подозвав стоящего рядом офицера, Ильинский приказал ему ехать на Николаевскую батарею и известить главнокомандующего о том, что генерал Хрулев ранен, неприятель, планирует сделать вылазку из Малахова кургана с целью завладеть всей Корабельной стороной, без особого с нашей стороны сопротивления, так как начальника нет, да и резервов тоже не видать. Вскоре посланный Ильинским офицер явился к нему с донесением, что назначенный на смену Хрулева, генерал Юферов убит, а вместо него получил назначение генерал Лисенко. Опять потянулись томительные минуты ожидания и вынужденного бездействия. Оставалось только подготовить объективную информацию по обстановке. Оставалась слабая надежда на то, что ослабленный гарнизон батареи Жерве продержится более часа и поддержит совместную атаку кургана. Из числа орудий, стоявших на заднем фасе Кургана, более пятнадцати могло стрелять по батарее Жерве. Достаточно было хорошего картечного залпа, чтобы уничтожить защитников батареи. К счастью, прислуга, оставляя орудия успела вывести их из строя, выполнив свой последний долг, это обстоятельство и позволяло держаться поредевшим батальонам Казанского полка. Ильинский видел, что их беспрестанно атаковали батальоны зуавов и гвардейцы.
Из воспоминаний офицера Казанского полка Вязмитинова, находившегося в это время на батарее Жерве: «27 августа на батарею не было нападения с фронта; она атакована с левого фланга и отчасти с тыла французами, спустившимися с Малахова кургана. Егеря Казанского полка, занимавшие батарею Жерве, быстро переменили фронт и очистили ту часть батареи, которая примыкала к Кургану. Впрочем, вовсе не атака французов была причиною очищения левого фланга батареи Жерве: она только совпала с этим очищением. Оно вполне обусловливалось положением этой части батареи у подошвы Малахова кургана, откуда, сверху, могли перестрелять, убивая на выбор, всех находившихся внизу, с таким же удобством и почти с такой же безопасностью, как стрелять фазанов в фазанарии... Хотя нас и здесь осыпали пулями с Кургана, но это не были выстрелы почти в упор, как было бы в верхней части батареи. Часто мы рвались в штыки, бросались вперед и оттесняли передовые толпы французов. Мы не отдавали себе отчета в цели наших атак и не спрашивали себя: был ли вероятен какой нибудь успех. Мы рвались вперед, опьяненные пылом боя и забывая, что пытаемся овладеть частицею левой половины батареи Жерве: с Кургана обдавал нас свинцовый дождь, и мы снова бывали принуждены возвратиться за траверзы, оставляя несколько десятков трупов. Одно время мы даже порывались, сломив бывших против нас зуавов, ворваться на Малахов курган, и нам и в голову не приходило то, что четыремстам или пятистам человекам почти так же невозможно выбить оттуда несколько тысяч французов, как невозможно сшибить фуражкой Исаакиевский собор... Мы слишком горячились в пальбе, и часа через полтора начало недоставать патронов; у иных оставалось еще по несколько патронов, но у большинства сумки были пусты. Началось обычное в таких случаях, безрезультатное бросание камней. Камни летели с обеих сторон: видно французы также небогаты были зарядами».
Из этих воспоминаний можно заключить, что гарнизон батареи Жерве был способен участвовать в штурме Малахова кургана, если бы таковой был организован. Гарнизон этот продержался до вечера и покинул укрепление только при общем отступлении с Корабельной стороны. Ильинский наблюдал за боем на батарее Жерве, но средств для организации штурма не имелось, да и начальники, способные возглавить подобный штурм не появлялись. Через некоторое время, уже другой посланец сообщил, что генералу Лисенко оторвало руку, а примет начальство генерал Мартинау. И, наконец, стало известно, что и генералу Мартинау оторвало ногу, не дав ему возможности даже принять командование. Стало ясно, что время для штурма упущено.
В довершение всего, Ильинскому донесли, что главнокомандующий сам выехал на Корабельную сторону, чтобы принять решение на месте. И тут же стало известно, что посланный князем Горчаковым к Малахову кургану со словесным поручением Генерального штаба капитан Мейендорф убит наповал штуцерной пулей в голову (похоронен влево от главной аллеи Братского кладбища). И одновременно с этим получено известие о приказе главнокомандующего не предпринимать мер для отбития у противника Малахова кургана. Через час с небольшим был получен приказ об отводе войск с Корабельной стороны на Городскую для последующего перехода на Северную сторону. Приблизительно, около 4 часов пополудни к Ильинскому прибыл офицер с известием, что войска прикрытия на Корабельной стороне возглавил генерал Шепелев. Передача командования состоялась.
Доложив начальнику штаба гарнизона об обстановке на Корабельной стороне, Ильинский переправился на Павловский мысок, для приготовления к затоплению брига «Эней», от командования которым, не смотря на все прочие назначения, его никто не освобождал. Ко всем переживаниям дня добавилась и эта трагическая минута, – прощание со своим кораблем. Особой сентиментальностью Ильинский не страдал, но процесс уничтожения брига привел его в крайнее расстройство. Снятый с корабля образ Спасителя, Дмитрий Васильевич впоследствии подарил своей дочери Вере. Но на этом севастопольские испытания Ильинского не закончились.
ВЗРЫВ ПАВЛОВСКОГО ФОРТА
В СЕВАСТОПОЛЕ. ВЕРСИИ И ФАКТЫ
В ходе обороны Севастополя его защитники в основной своей массе показали величайшие образцы жертвенного служения России и идеям православия. «Севастопольские рассказы» Льва Толстого, по-хорошему, должны стать настольной книгой каждого православного патриота. Большинство воинов, особенно офицеры, сражавшиеся в Севастополе, убеждены были в том, что в силу своего воинского и православного долга они были обречены бороться насмерть и умереть с честью. Образцы такой героической борьбы и жертвенной смерти показали руководители обороны адмиралы Корнилов, Нахимов, Истомин. Своего величайшего накала севастопольская героическая трагедия достигла в последние дни обороны крепости. В эти дни из строя убитыми и ранеными выбывало до 11-12 тысяч человек. Борьба продолжалась и после оставления гарнизоном крепости южной части города, но уже без такого накала страстей, да и жертвы были более, чем на порядок меньше.
Последнему дню обороны Севастополя – дню оставления города и крепости посвящено много публикаций. Исполнялась двадцатая годовщина оставления нашими войсками Южной стороны Севастополя. П.В. Алабин на страницах 643-650 12-го тома «Русской старины» за 1875 год анализирует факт взрыва Павловского форта после оставления нашими войсками Севастополя. Все посвященные в суть проблемы ждут ответной реакции на публикацию от Дмитрия Васильевича, и он оправдал их ожидание – прервал свое двадцатилетнее молчание…
Уже в 60-70-х годах XIX века, могло показаться странным упорное молчание Ильинского по всем вопросам, касающимся событий 28-29 августа. Хотя, вопросов было много, и задавались они неоднократно. Мы привыкли к тому, что основные этапы и события в службе офицера отражаются в его послужном списке. Официальный послужной список Дмитрия Васильевича Ильинского выглядит весьма странно. В нем отсутствует, как минимум, треть событий из его служебной деятельности. Причем, отдельные фрагменты отсутствуют, другие не соответствуют действительности. Так, нет записи об участии Ильинского в бое пароходо-фрегата «Владимир» с турецким пароходом «Перваз-Бахри». Нет записи о его участии в Альминском сражении. По имеемому послужному списку, звание «капитан-лейтенант» присвоено в марте 1854 года, а фактически присвоено 18 ноября 1853 года. И самым вопиющим фактом является то, что не указано о награждении офицера золотым оружием и орденом Святого Владимира 4 степени с мечами. Нелишне, казалось, уточнить, за что получены эти награды, не зафиксированные в основном экземпляре послужного списка.
Анализируя документы архивов Нижегородского дворянского собрания, в подшивке дел, относящихся к роду дворян Ильинских, я обнаружил копию послужного списка капитана 1 ранга Ильинского Дмитрия Васильевича, которая представлялась в Нижегородское губернское дворянское собрание при оформлении наследства на недвижимость. В данном случае приходится вспомнить добрым словом уездных и губернских чиновников, стоявших на страже законов и инструкций, требующих подробнейшего заполнения всех входящих и исходящих документов. Из анализа документа, заполненного рукой Дмитрия Васильевича, становится очевидным, что в архиве Морского министерства вместо полного послужного списка на капитана 1 ранга Ильинского, хранится в значительной мере сокращенный и в некоторых пунктах неверный документ. Зная серьезное отношение к подобным документам в Морском министерстве, можно предположить только одно, – корректура послужного списка офицера была произведена с ведома руководства Министерства. Это означает, что была серьезная причина изменения послужного списка. Я связываю явное несоответствие в документах Ильинского со «спецификой» выполнения им задания командования на Павловском мысу, утром 29 августа 1855 года.
Так вот, в упомянутом мною документе четким и разборчивым почерком Ильинского написано: «24 ноября 1855 года. За вывоз раненых из Павловской батареи, когда город был уже оставлен во власти неприятеля, и за разрушение потом означенной батареи, был награжден Орденом Владимира 4 степени с мечами». Но, если такой завесой секретности было окружено проведение Ильинским самой операцией, то непосредственные участники и исполнители операции не только не скрывали сей факт, но имели повод им гордиться... Так, вице-адмирал Геркен Федор Алексеевич – непосредственный помощник Ильинского в проводимой операции, в своем послужном списке имеет запись: «награжден золотой саблей с надписью «за храбрость» за последнюю бомбардировку и исполнение поручения адмирала Панфилова на Корабельной стороне, 28 августа после оставления нашими войсками Южной стороны Севастополя». Все становится на свои места, кроме даты совершения подвига. Адмирал Панфилов, помощник начальника гарнизона крепости и командир Севастопольского порта, один из самых стойких и решительных руководителей обороны, обнаружив, что возникла проблема с Павловской батареей, вполне мог принять ответственное решение, которое, по-хорошему, было в компетенции Главнокомандующего, командира гарнизона, или, в крайнем случае, его начальника штаба.
Суть же проблемы состояла в следующем. Накануне вечером, 27 августа, при завершении процесса оставления Южной стороны Севастополя, специально выделенными командами подрывников, возглавляемыми ответственными морскими офицерами, были взорваны основные укрепления нашей оборонительной линии, расположенные на Городской стороне. Последние взрывы прогремели в 18 часов 30 минут.
По свидетельству М. Вроченского, находившегося вечером 27 августа на позициях Пятой оборонительной линии: «Готовя погреба к взрыву, командиры батарей подкатывали орудия поближе к погребам, чтобы при взрыве погребов привести орудиям наибольшие повреждения, уменьшив этим радость неприятеля от приобретаемых трофеев. Здание редута к взрыву не готовили, – там оставались умирающие и безнадежно раненые в количестве 50-ти человек (Обратите внимание, задокументированный факт оставления раненых в укреплениях, оставляемых нашими войсками, ни у кого не вызвал в последующем особых отрицательных эмоций…). Порох из зарядов и патроны из пороховых погребов рассеяли по полам кладовых и погребов, затем выбили днища из запасных бочек со спиртом и тем все в спирту уничтожили. Затем началось устройство пороховых приводов-дорожек от погребов в Ушакову балку и на берег рейда. Капитан 1 ранга Микрюков с двумя ординарцами унтер-офицерами флота и Вроческий спустились в Ушакову балку, сели в ожидавшую их шлюпку и прибыли на пароход «Крым», стоящий на рейде...». Такая же работа происходила на прочих участках оборонительной линии, под руководством непосредственных командиров-моряков. Уничтожение же фортов – это была особая статья.
В составе войск заграждения на городской стороне оставались Тобольский, Волынский, Минский полки под общим командованием генерала Хрущова. Одесский, Азовский, Казанский полки под командованием генерала Шепелева на Корабельной стороне. Как уже говорилось, – основные арьергардные бои 27 августа проходили в основном на Корабельной стороне, и, естественно, приток раненых шел в направлении Павловского мыса, как возможного места госпитализации (в казематах батареи располагался лазарет), так и возможного места последующей эвакуации (с пристани батареи была налажена переправа на Северную сторону и Городскую стороны). В 21 час 30 минут по сигналу ракетой, начали отход части прикрытия. Официально считается, что к 7 часам утра 28 августа основная переправа войск была закончена, наплавной мост разведен. Вице-адмирал Панфилов переправился на Северную сторону на шлюпке после разведения моста. К утру 28 августа все береговые батареи Южной стороны еще не были взорваны, естественно речь о Павловском форте особо не стояла…
До 9 часов утра 28 августа был произведен подрыв батарей №7, 8, 10. Подрыв Николаевского форта был произведен неудачно, и разрушения его были частичны. Окончательно Николаевская батарея была уничтожена французами в ноябре 1855 года. Взрыв Александровской батареи, контролирующей выход на внешний рейд, был произведен позже других – около 11 часов. Это объяснялось необходимостью обеспечения вывода плавсредств из бухт Южной стороны. Задержка же со взрывом Павловского форта, как уже отмечалось, связывалась напрямую с проблемой эвакуации войск и вывозом раненых с Павловского мыска.
Процессом уничтожения наших укреплений Южной стороны, по специфике своей должности, должен был руководить инженер-генерал Тотлебен. Но Тотлебен, не оправившись от ранения в ногу, постоянно находился на Северной стороне и фактически самоустранился от инженерного обеспечения обороны крепости. В сложившейся ситуации ответственность за подрыв укреплений, уничтожение остававшегося в крепости имущества и сжигание оставшихся зданий, по собственной инициативе принял на себя адмирал Панфилов, являвшийся на тот момент помощником начальника гарнизона и начальником Севастопольского порта. Эту должность он наследовал от Нахимова. По нашей версии, в процессе принятия решения по судьбе Павловского форта есть и его доля участия.
По прошествии двадцати лет, Дмитрий Ильинский, в своем интервью, более похожим на свидетельские показания, данные следователю, скажет, что разрешение на подрыв форта он получил у генерала Тотлебена, хотя сам Тотлебен впоследствии этот факт упорно отрицал. Так или иначе, выслушав Ильинского и учитывая, важность предстоящей операции, Панфилов разрешил воспользоваться барказом с парохода «Владимир» и выделил в распоряжение Ильинского своего порученца, мичмана Геркена (Геркен Федор Алексеевич, из дворян Нижегородской губернии, будущий вице-адмирал).
То, что должного воинского порядка при оставлении Севастополя не было, подтверждается многими фактами, в том числе воспоминаниями бывшего начальника штаба князя Васильчикова.
Примечательны, в числе прочих, факты: неоднократного самовольного оставления Азовским полком своих позиций в заградительной линии на Корабельной стороне. Командир полка полковник Норденстренг подлежал суду и расстрелу, но был лишь удален из армии; начальник артиллерии Севастопольского гарнизона генерал Шейдеман по своей суетливости и бестолковости, а то и прямой глупости, дал распоряжение о затоплении на мелководье, в районе Графской пристани 60 полевых орудий, прохождение которых по наплавному мосту могли якобы нарушить его целостность и помешать движению войскоых колонн. Шейдеман обратился к Горчакову и тот в горячке усложнившейся обстановки санкционировал это бредовое распоряжение… (из воспоминаний М.А. Вроченского «Севастопольский разгром»).
Факт интенсивного движения гребных плавсредств от Павловского мыска на Северную сторону был зафиксирован многими, причем различные источники называют 28, а некоторые и 29 августа. Суету на пристани у Павловской батареи и погрузку людей на баркасы многие так же наблюдали. Эти факты подтверждает в своих мемуарах П.В. Алабин. Но, не будучи, ни инженером, ни артиллеристом, оставаясь сторонним наблюдателем, Алабин не мог знать всей сути происходящего.
Так, он пишет: «Видна еще суматоха у Павловского мыска: там оставлено более 500 раненых; их теперь перевозят по соглашению с французским главнокомандующим...». Здесь Алабин тиражирует бытовавшую версию о том, что оставляемые на Южной стороне раненые «были вручены заботам» французского командования. Периодически менявшееся количество раненых на Павловском мысе, начиная с утра 27 августа, даже при желании, нереально было подсчитать. Алабин назвал цифру 500 – это значительно превышает стандартную вместимость лазарета в казематах батареи. Но раненые постоянно прибывали и также систематически эвакуировались. Поэтому, заявление о подобных подсчетах не совсем корректны.
Идут годы, печальный день оставления Севастополя особо был отмечен в мемуарах бывшего начальника штаба гарнизона князя Васильчикова, в воспоминаниях Панаева. Статья Милошевича полностью посвящена этому событию. В журнале «Русская старина» №12 за 1886 год, на стр. 699-708 Н.С. Милошевич опубликовал статью «Севастополь в ночь с 27 на 28 августа 1855 года». Статья эта была откликом на полемику о том, были ли потоплены при оставлении Севастополя десятки вполне исправных полевых орудий, о чем мы уже узнали из воспоминаний Вроченского.
Снова обратимся к воспоминаниям очевидцев. Среди тех, кто оказался на Павловском мысу, был раненый 27 августа под Малаховым курганом А.А. Вязмитинов. Его доставили на носилках на перевязочный пункт в морских пакгаузах, которые располагались вдоль берега Корабельной бухты, рядом с Павловской батареей. Картина врезалась в память Вязмитинова навек: «Перед входом в каждый из пакгаузов земля сплошь устлана приползшими сюда ранеными ...День начал склоняться к вечеру. Раненые все прибывали и прибывали... Часу в шестом раненых начали переправлять, наконец, на Северную сторону. Их сплошным слоем настлали на палубу парохода «Дунай» и бывших у него на буксире двух шаланд. Едва пароход вышел из-за Павловского мыска, как раздался выстрел со стоявшей над большой бухтой французской батареи, и граната взорвалась над нашей палубой... У берега Северной стороны пароход вошел в небольшую бухту, и раненых начали сгружать. На берегу стояла густая толпа народа, с любопытством глядевшая на кровавый груз судов». Раненых отправляли в Северное укрепление, в Михайловскую батарею, в госпитальные палатки под Бельбеком. Кстати, свидетелем этой печальной картины был Л.Н. Толстой.
Итак, факт перевозки раненых пароходами и гребными судами с Павловского мыска вечером 27 августа и утром 28 числа подтвержден неоднократно. Очевиден и тот факт, что на этой стадии операции капитан-лейтенант Ильинский участия не принимал.
В стремлении объективно оценить проблемную ситуацию, уже в который раз рассмотрим все имеемые материалы... В воспоминаниях князя С.С. Урусова читаем: «Было уже за полдень 28 августа, когда Павловскую батарею закрыло черной тучей и с треском подняло вверх. Затем в мою палатку на Северной стороне, прибыл в числе приглашенных штаб-офицер, произведший взрыв» («Русская старина» 1875 год, стр. 644). Сразу заметим, что Сергей Семенович Урусов, полковник, бывший траншей-майор Четвертого бастиона, кавалер ордена Святого Георгия 4 степени, командир полка. Его информация, казалось бы, достойна рассмотрения и доверия… Итак, в палатку к Урусову мог прибыть только капитан-лейтенант Ильинский. Далее, князь Урусов однозначно дает нам понять, что по полученной им информации, форт был взорван с остававшимися там ранеными. Следуя логике событий, подобную информацию Урусов мог получить опять-таки только от Ильинского. Так ли это было? И изменилось ли суждение об этом через 50 лет?
В 1907 году Толстой рассказывал А.Б. Гольденвейзеру: «Когда Малахов курган был взят, и войска спешно переправились на Северную сторону, тяжело раненых оставили на Павловском мыске, где была батарея. Это сильная батарея, с которой можно было обстреливать весь город. Когда сообразили, что нельзя ее так отдавать французам, то решили ее взорвать. Был я у Голицина, там еще Урусов сидел, и тут же крепко спал добродушный, здоровый офицер Ильинский. Мне сказали, что он только что вернулся из опасного поручения – взорвать Павловский мысок. Мысок был взорван с батареей и со всеми ранеными, которых нельзя было увезти, а батарею отдать неприятелю нельзя было... Потом пытались отрицать это, но я знаю, что это было так... – или же вам верить тем патриотам, которые отрицают подрыв батареи вместе с ранеными, а признают только взрыв батареи без всяких осложняющих обстоятельств?» (А.Б. Гольденвейзер. Вблизи Толстого, М. 1922).
Авторитет Льва Толстого огромен, но ведь он не был тогда очевидцем самого события, о котором идет речь, а теперь, по прошествию полувека, обсуждает, спорную и столь деликатную проблему… с музыкантом.
Наверное, самое время обратиться к самому главному фигуранту исследуемого события, – капитан-лейтенанту Ильинскому. Как я уже говорил, Дмитрий Васильевич по факту взрыва Павловского форта молчал 20 лет. За это время успели в почете умереть князь Горчаков, генерал Козебу, генерал Остен-Сакен и прочие, заинтересованные в его молчании лица. Ушел в мир иной и высокочтимый Ильинским адмирал Александр Иванович Панфилов.
После публикации в 1875 году в «Русской старине» статьи П.В. Алабина, посвященной последнему дню обороны Севастополя, Ильинский дал интервью настойчивому корреспонденту. Предлагаю и вам с ним ознакомиться:
«Заключение господина Алабин, что Павловское укрепление было взорвано 29 августа, совершенно справедливо. Хорошо помню, что, будучи командиром брига «Эней», я провел ночь с 27 на 28 августа в распоряжениях к потоплению этого брига с помощью бывших при нем трех часовых. К 11 часам утра 28 августа потопление было закончено, и я переправился на Северную сторону. Я был крайне утомлен и думал отдохнуть у моего товарища капитана 2 ранга Коцебу, командовавшего батареей на Северной стороне, но я застал его мертвым, ему оторвало ядром обе ноги. Не помню, где, наконец, т.е. в чьей комнате и на чьей постели я нашел в этот день приют для отдыха в Северном укреплении, где и провел часть дня 28-го и ночь на 29-е августа (т.е. совершенно не исключается, что накануне подріва батареи Ильинский отдіхал в помещении, где пьянствовала «золотая молодежь». Но только накануне...).
С самого отъезда моего с Южной стороны Севастополя меня преследовала мысль, что следовало бы взорвать Павловское укрепление, которое, по моему убеждению, если бы неприятель поставил на нем орудия, могло причинить нам большой вред. Но привести это в исполнение без разрешения начальства я не решался, так как, не зная общего плана будущих действий, опасался вместо пользы принести вред, взорвав укрепление, стоившее громадных сумм. 29 рано утром я встретил на Северной стороне генерала Тотлебена, и он выразил мне сожаление, что при нашем отступлении Павловское укрепление не было нами взорвано, и что оно может принести нам большой вред. Это настолько согласовывалось с моим личным убеждением, что я тотчас предложил генералу свои услуги и, получив от него разрешение взорвать укрепление, поспешил взять с ведома адмирала Панфилова на пароходе «Владимир» баркас с гребцами и отправился на Павловский мысок. Осмотрев сам все укрепление сверху донизу, я нашел в лазарете всего только 20 трупов и 8 человек раненых, приползших, вероятно с разных мест Корабельной части города. Ни доктора, ни прислуги при этих раненых не было. Все они тотчас же были перенесены гребцами на баркас. Я полагаю, что те раненые, которые находились перед отступлением нашим на Северную сторону, увезены накануне, но кем именно и в каком числе не помню, так как, проведя бессонную ночь в занятиях потопления брига, а перед тем весь день на первой линии и Малаховом кургане, я был в сильном изнеможении: но сбор людей и суматоху на Павловском мысе 28 числа днем я видел и потому совешенно согласен с г. Алабиным, что в тот день занимались перевозкой раненых.
По перенесении на баркас найденных мною в лазарете восьми раненых, я распорядился завалить вход в пороховой погреб пороховыми бочонками, оставшимися от стоявшей близ укрепления коновязи соломой и сеном и разным другим удобовозгорающимся хламом, удлинив его в виде хвоста. Поджегши его, я пошел к баркасу, чтобы отвалить; но в это время матросы указали мне на часового, стоявшего у наружной стены укрепления, при помещении в подвальном этаже, где было сложено лазаретное белье. Этот часовой не хотел садиться в шлюпку. Не имея времени действовать на него убеждениями, я приказал схватить его, посадить в баркас и отвалить. После этого мы успели переплыть бухту и были уже в безопасности на Северной стороне, когда Павловское укрепление взлетело на воздух. Я сошел на берег, а баркас с ранеными вернулся на пароход «Владимир». Мне надо было отправиться к князю Горчакову, чтобы донести о подробностях произведенного мною взрыва, и потому я пошел в находившуюся неподалеку от Северного укрепления палатку, сколько помню – князя Урусова, и попросил у него лошадь доехать до главного штаба. В разговоре моем с князем Урусовым о раненых не было и помину, и я не могу понять, из каких моих слов он выводит теперь заключение, что я мог решиться на такое ужасное преступление. Перед тем, как представиться князю Горчакову, я явился к начальнику штаба генерал-адъютанту Коцебу, и он первый спросил меня: не осталось ли сколько-нибудь на Павловской батарее раненых после перевозки их 28 августа с Павловского мыска. Я отвечал, что последних 8 раненых и одного часового я захватил с собою на баркасе».
Очень похоже, что Ильинский процитировал свою докладную записку, поданную на имя князя Горчакова и написанную по согласованию с начальником штаба генерал-адъютантом Коцебу. Это вполне согласуется со спецификой обстановки. Естественно, все последующие годы, Дмитрий Васильевич не менял своих «показаний». Мы настроены верить своему герою, но чтобы не показать свое явное пристрастие, приводим выдержки из архивных источников и мемуаров очевидцев. Тотлебен указывает дату взрыва: «28 августа... после полудня взлетели на воздух Павловская и Александровская батареи». Дата приводится из журнала военных действий, который, по сути документа, должен заполняться в день события, и ее, как вполне достоверную, озвучил и «затвердил» академик Е.В. Тарле. Так вот, подрыв в это время Александровской батареи – факт неоспоримый. Но и то, что большинство свидетелей, так или иначе, указывают на то, что Павловская батарея была взорвана значительно позже Александровской, – это тоже очевидный факт. Те, кто в той или иной степени был связан с системой ведения военной документацией, прекрасно знают, что при желании начальников любой отчетный документ может неоднократно корректироваться. Дальше – больше. Взрыв Павловской батареи датирован 28 августа и в донесении князя М.Д. Горчакова об оставлении Севастополя («Русский инвалид», 1855 г. №204), и, как следствие, во всех французских и английских источниках.
Таким образом, утверждение Ильинского, о взрыве Павловского форта 29-го входит в явное противоречие с официальными документами и историческими источниками.
Итак, вернемся к нашему злополучному форту. Город и крепость были оставлены на «волю неприятеля» 27 августа. Противник мог выйти на Павловский мыс в любой момент. Кстати, отдельные группы мародеров уже вовсю шныряли по Севастополю – тому имеется немало свидетельств.
9 часов утра 29 августа 1855 года. Получив теперь уже официальное разрешение и содействие в операции от адмирала Панфилова, Ильинский воспользовался двадцативесельным баркасом с пароходо-фрегата «Владимир». В сопровождении порученца адмирала мичмана Геркена он высадился на Павловском мысу. Как утверждает Ильинский, при обследовании форта были обнаружено порядка двадцати трупов и восемь раненых. Используя взятые с собой принадлежности и воспользовавшись подручными средствами, матросы под руководством Ильинского подготовили форт к взрыву. В расчетное время форт взлетел на воздух.
В это время отважные моряки уже были в безопасности на Северной стороне, а баркас с ранеными был отправлен к борту парохода «Владимир». Подробно об этом Дмитрий Васильевич, как уже говорилось, написал в докладной записке, поданной на имя начальника штаба армии генерала Коцебу, и доложил Главнокомандующему Горчакову. На тот момент никаких вопросов к Ильинскому не было. Ни у кого не возникало ни малейшего сомнения в том, что существовала крайняя необходимость взрыва форта, как важного военного объекта, оставление которого в руках врага, граничило с воинским преступлением. Взрывом форт был уничтожен и основная проблема решена. Все последующие вопросы по судьбе форта могли иметь только этический или моральный характер.
Вопросы появились значительно позже и имели довольно коварный подтекст. К примеру, подлежал ли взрыву форт, не дай бог, наполненный ранеными? Оставались ли тяжелораненые в казематах на момент взрыва батареи или все они были вывезены нашими моряками? Кто вывозил раненых, когда и в каком количестве? Сколько было раненых вечером 27, днем 28, утром 29 августа? Не отвечал ли вообще Ильинский за вывоз раненых с Южной стороны крепости, а если не он, то кто отвечал?
В попытках установить истину я ознакомился с диспозицией об отводе войск с Южной и с Корабельной стороны. Изучив ее, я убедился, что вывоз раненых с Павловского мыска диспозицией не предусматривался. Более того, в диспозиции нет ни слова о раненых. Видимо, каждый отдельный начальник решал эту проблему по своему усмотрению. Это может означать, что в каждом отдельном случае эвакуация раненых проводилась стихийно. Но, по своей должности начальника штаба гарнизона, князь Васильчиков был обязан спланировать и организовать вывоз раненых. Внимательно исследовав его воспоминания, нахожу следующие строки: «...Пароходы начали разводить пары только с наступлением сумерек, (т.е. после разведения наплавного моста? – Б.Н.), а для гребных судов пришлось собирать гребцов по разным местам, даже с оборонительной линии, чтобы удовлетворить огромной в них потребности. Но и это скоро было улажено, и перевозка пошла своим чередом и с Корабельной. Она продолжалась до рассвета, всю ночь напролет». Это уже серьезное заявление. Это уже подтверждает факт продолжения эвакуации 28 августа. При этом следует иметь ввиду, что Васильчиков, прежде всего, принимал меры для эвакуации отступивших с позиций арьергардных войск, а не раненых.
Из воспоминаний начальника гарнизона Д.Е. Остен-Сакена: «Когда я ступил на правый берег бухты, то в один момент со мною генерал Шепелев на последнем баркасе причалил к берегу». Остается напомнить, что генерал-лейтенант Шепелев принял командование над войсками Корабельной стороны во второй половине дня 27 августа, после ранения генерала Хрулева. Именно его прибытия дожидался у подножия Малахова кургана Ильинский, выполняя приказание генерала Хрулева.
Итак, генерал Шепелев прибыл на Северную сторону утром 28 августа. Возьмем на себя дерзость предположить, что генерал не самым последним покинул Корабельную сторону. Начиная с этого момента, ни очевидцы, ни документы перевозок раненых с Корабельной стороны не фиксируют. Значит, свидетельство Ильинского о перевозке восьми раненых с Павловского мыска уже в своем роде уникально. Как обычно, при спорных обстоятельствах, стоит поискать арбитра во вражеском стане. Небезынтересно ознакомиться с английскими и французскими источниками по интересующей нас проблеме.
Немаловажен при этом и тот факт, что информацию иностранных источников комментирует заместитель Н.И. Пирогова профессор Х. Гюббенет: «Для нас было совершенно неожиданным и вначале показалось даже невероятным заявление французской и английской прессы о состоянии наших раненых на Корабельной стороне. Если верить этим заявлениям, несчастные лежали без пищи и питья, еще живые между полусгнившими; состояние их заставляло содрогнуться человека даже с самыми крепкими нервами. Такое известие было тем более неожиданным, что в русском лагере и помину не было о том, чтобы оставили каких-нибудь раненых. Но, судя по описаниям и представленным рисункам помещений, невозможно считать дело простою выдумкой и безусловно отрицать факт, быть может, самый ужасный из фактов осады. Весьма вероятно, что подле Павловской батареи, в магазинах морского ведомства, неприятелю могла представиться эта ужасающая картина. Мы можем допустить, что там поместили умирающих и совершенно безнадежных раненых, которых при большой поспешности, невозможно было перевезти. В полной уверенности, что неприятель следует за нами по пятам, мы должны были предполагать, что эти несчастные скоро попадут под защиту нашего противника и найдут у него необходимую заботу и что, наконец, если бы даже неприятель еще не вошел в город, их откроют его мародеры. Однако, вопреки подобному расчету, союзные войска вступили в город только на ЧЕТВЕРТЫЙ ДЕНЬ, вследствие чего большая часть этих несчастных погибла от голода, жажды и недостатка ухода». И это заключение медицинского чиновника – врача! – ответственного за медико-санитарное обеспечение войск севастопольского гарнизона.
Снимем розовые очки и подведем итог. Те из раненых, кто не успел или не мог по своему состоянию быть взят на суда, начиная с утра 28 августа, тот оставался в помещениях форта и в пакгаузах морского ведомства. Их никто не пересчитывал – до того ли было! С момента начала штурма раненые пошли бесконечным потоком, час, от часу умножаясь в числе по мере ожесточения битвы. Сколько их скопилось на Павловском мысу, сколько их было перевезено в процессе эвакуации, установить ни тогда, ни, тем более, сейчас нереально. Рассказ Дмитрия Ильинского о том, что он вывез восемь раненых, вне всякого сомнения, правдив – хотя бы потому, что баркас с парохода «Владимир», имевший двадцать гребцов и двух офицеров, максимально мог принять только 6-8 человек.
Читатель может сказать, что не проще было бы удовольствоваться публикацией в «Русском инвалиде» от сентября 1855 года, где князь М.Д. Горчаков своей княжеской честью заверил, что войска севастопольского гарнизона отошли в полном порядке, забрав всех раненых. В чем же тогда суть проблемы и в чем же была причина столь упорного молчания Ильинского о событиях 28-29 августа? Молчал Ильинский, прежде всего потому, при объективном анализе процесса оставления гарнизоном Южной стороны Севастополя, громадную ответственность за свою нерешительность и преступную нераспорядительность могли понести и князь Горчаков, граф Остен-Сакен, и князь Васильчиков и примкнувший к этой малосимпатичной компании адмирал Панфилов.
Уже говорилось о том, что довольно нетипичным выглядело само награждение Ильинского орденом Святого Владимира 4-й степени. Почетный боевой орден. Но, старший офицер, награжденный к тому времени орденом Святого Георгия 4-й степени и золотой саблей с надписью «За храбрость», за очередной подвиг был вправе претендовать на более высокую по статуту награду. Были явные причины для недоумения и обиды. Оставить подвиг, совершенный на виду у всей армии, без награды – нелепо. Чтобы наградить героя более высокой, заслуженной наградой, в представлении следовало изложить подробно суть подвига… Вот и получается, что последний боевой орден Ильинский получил не за выдающийся подвиг (взрыв форта на оставленной противнику территории), а за свое последующее молчание о преступных ошибках командования, допустившего оставление важного военного объекта противнику.
То ли за выдающиеся заслуги, то ли по другой причине, но до 30 декабря 1855 года капитан-лейтенант Ильинский оставался «в распоряжении» при Главнокомандующем князе Горчакове, числясь «по особым поручениям». Внешне, казалось, были все условия для успешного продолжения карьеры. Но была какая-то скрытая от непосвященных причина, не позволившая развиться этой карьере. Были ли у Ильинского недоброжелатели? Как им не быть? Уже то, что за время многомесячной севастопольской страды Ильинский даже не был повышен в звании, говорит о многом.
И опять все та же мрачная тень Павловского форта… Кстати, проблема со взрывом Павловского форта вообще ни с какой стороны не должна была стать проблемой. Очень редко возникали вопросы по срокам взрыва Александровской батареи, взорванной, как мы уже отмечали, также значительно позже прочих. Ну, взорван был форт несколько позже всех остальных «по организационным причинам» – и все тут. Но не тут-то было. В те давние, суровые времена, слава богу, не было правозащитников, (не считая Герцена с Огаревым), не было комитетов солдатских матерей.
Но были во все времена любящие жены и безутешные вдовы, желающие во что бы то ни стало знать о судьбе своих погибших мужей. Так вот, оказалось, что среди раненых, в лазарете Павловского форта, находился после высокой ампутации двух ног командир Черниговского полка полковник Нейдгард, раненый при последнем штурме, т.е. 27 августа, и успевший послать весточку жене, с указанием своего местопребывания. Вот тут-то все и закрутилось. Куда подевался полковник? И после одной ампутации редко кто выживал. У полковника были ампутированы обе ноги. Были свидетели его тяжелейшего ранения, но потенциальный свидетель его неминуемой кончины – денщик – убыл с последней весточкой умирающего на Северную сторону, сопровождая кибитку с походным имуществом полкового командира.
В списках погибших во время последнего штурма полковник числился по установленной форме. Если бы не последнее письмо полковника, и если бы о погибшем кстати и некстати не напоминал всем его сослуживец по дивизии, полковник князь Урусов, то и проблемы, похоже, не было бы. Но, если Урусов, обязан был правильно оценить обстановку, то объяснить безутешной вдове, сложности, возникающие при поспешной эвакуации, оказалось трудно. Может быть, активные розыски вдовы полковника Нейдгарда, или легкомысленные заявления полковника Урусова помешала карьере Ильинского? Как мы видим, известным проблемам они способствовали.
Казалось, что после такого перечня героических подвигов, где даже его соратники и помощники в лучах его славы обретали всеобщее признание и высокие награды, самого героя, несомненно, ждала блестящая карьера.
Не тут-то было. Не только сам факт присутствия рядом капитан-лейтенанта Ильинского, но даже имя его командование Крымской армией и флотское начальство с некоторых пор стали увязывать теперь уже с мрачным призраком Павловского форта. Бедный, несчастный император Павел, все что, так или иначе, было связано с его именем – то ли это Павловский дворец, то ли одноименный форт – все несло на себе печать беды и проклятия…
Ну а что же Ильинский? Куда ему от всего этого податься, если даже на батареях Северной стороны ему места не нашлось? Так случилось, что именно адмирал Панфилов, невольно причастный к проблеме, возглавил артиллерийскую оборону Северной стороны. При всем уважении к боевым заслугам нашего героя, адмирал Панфилов не особенно стремился приближать к себе знавшего себе цену и отличавшегося строптивым характером капитан-лейтенанта. Номинальная же должность при Главнокомандующем князе Горчакове больше напоминала почетное заложничество, гарантировавшее молчание – молчание об обстоятельствах оставления Южной стороны Севастополя.
25 июня 1856 года капитан-лейтенант Ильинский был назначен «исправляющим должность инспектора казенных училищ московского учебного округа». Такое назначение стало возможным, в соответствии с указом императора Александра II о прикреплении офицеров-ветеранов войны к государственным учреждениям, на время подыскания им рода деятельности, соответствующего их призваниям, последним должностям и воинским званиям, с перспективой их дальнейшего использования на государственной службе. При таком положении офицеры не много теряли в денежном содержании и имели возможность в спокойной обстановке подлечить свои раны, обзавестись семьей, да и вообще осмотреться по сторонам. В 1857 году Ильинский был произведен в капитаны 2 ранга с «состоянием по флоту». Трудно сказать, нашел ли Ильинский призвание к педагогической деятельности (все-таки за плечами целый год обучения в университете), то ли реально оценил свои шансы и перспективы продолжения военной карьеры, но уже в марте 1857 года он был назначен инспектором студентов московского университета. Думаю, что это назначение состоялось не случайно. В течение предшествующего длительного периода на этой должности находился Платон Степанович Нахимов, родной брат прославленного адмирала и сам в прошлом морской офицер. У студентов московского университета 40-50-х годов Платон Степанович оставил самые теплые воспоминания. При оставлении им университета, студенты посвятили стихи любимому воспитателю. Так что, приход капитана 2 ранга Ильинского в московский университет может быть вполне объясним.
26 апреля 1857 года Дмитрий Васильевич Ильинский женился на девице Марии Илларионовне Мусиной-Пушкиной. Юной жене севастопольского ветерана было только 16 лет. Да и самому «ветерану» только недавно исполнилось 35. Венчание прошло в Ярославле, на родине невесты. Не сохранилось портрета Марии Илларионовны, но если судить по внешности ее кузена, лейтенанта Мусина-Пушкина, погибшего от тифа в ходе обороны Севастополя, то и сестра, должно быть, очень мила. 22 июня 1859 года в семье Ильиных родилась дочь Мария. В декабре 1859 года капитан 2 ранга Ильинский был зачислен «по резервному флоту», это был сигнал о том, что период реабилитации заканчивался, пришло время окончательно определиться с дальнейшей службой. И он решительно определился, в соответствии с прошением на «высочайшее имя», 18 апреля 1860 года Дмитрий Васильевич Ильинский был «уволен от службы чином капитана 1 ранга». Теперь его с бывшими соратниками и с флотом связывали только боль контузий да встречи ветеранов.
В 1862 году Мария Илларионовна неожиданно стала богатой наследницей, получив по смерти своего двоюродного дедушки, отставного гвардии капитана Дмитрия Петровича Голохвастова, в наследство 8156 десятин земли в Ардатовском и Новосильском уездах Нижегородской губернии. В наследство достались населенные деревни: «Сосновка, Салтыганово, Коровкино, Тулузановка тож…». В перечисленных деревнях проживало 700 крестьян. Дмитрий Васильевич Ильинский вышел в отставку «на полный оклад жалованья» по своей последней должности, что составило 1286 рублей в год. Сумма это была по тем временам весьма значительная.
Если при этом учесть, что в Тульской губернии за Дмитрием Васильевичем оставалось имение в 200 душ крепостных, да в Новосильском уезде Нижегородской губернии он приобрел имение со 100 крестьянами, то можно с уверенностью считать, что семья отставного капитана 1 ранга Ильинского не бедствовала. В 1865 году у Ильиных родился сын Александр, следом за ним появились на свет Вера и Елена. О дальнейшей жизни ветерана известно до обидного мало. Связано это, прежде всего, с тем, что Дмитрий Васильевич прервал большинство своих столичных знакомств, сохранив самые теплые, дружественные отношения с семьей покойного адмирала Корнилова и своим другом боевой юности адмиралом Авениром Ивковым, жившим в эти годы в Симферополе и впоследствии похороненным в Севастополе. Семья Ильинских проживала в селе Успенском Ардатовского уезда. Как сложилась жизнь дочерей героя, выяснить не удалось. Последнее упоминание о сыне героя, коллежском регистраторе Александре Дмитриевиче Ильинском относится к дворянским выборам 1898 года. Но и это еще не все… Добровольное уединение в Нижегородской глухомани не спасало от тревожных воспоминаний о прошедшей войне. Кто-то вспоминал его особое положение при Корнилове и Нахимове, кому-то не давала покоя его громкая боевая слава, высокие награды и независимый характер.… Все чаще его имя стало появляться в публикациях, посвященных обороне Севастополя, в том числе о последних самых трагических ее днях…
На одной из встреч севастопольских ветеранов в Петербурге произошел конфликт между отставным капитаном 1 ранга Ильинским и генерал-адъютантом графом Тотлебеным. О причине конфликта читатель догадывается – речь шла об обстоятельствах подрыва все того же недоброй памяти Павловского форта. Вне всякого сомнения, место для выяснения отношений Ильинского с Тотлебеным было выбрано не совсем удачно. В результате, большинство присутствовавших на этом званном обеде приняли сторону Тотлебена, на что чрезвычайно болезненно отреагировал Дмитрий Васильевич. Именно после этого конфликта, Дмитрий Васильевич нарушил свое более чем двадцатилетнее молчание и дал интервью, о котором мы уже говорили.
К сожалению, при всех несомненных заслугах как специалиста и военачальника, граф Тотлебен избытком порядочности не отличался – это у него, видимо, была черта, унаследованная генералом от деда, более тяготевшего к пруссакам, чем к вновь обретенной родине… Ильинский был не единственным объектом интриг Тотлебена. Так, инженер-генерал-майор Хлебников, фактический автор капитального двухтомного труда, посвященного инженерному обеспечению боевых действий в Севастополе, заслуживший в ходе ведения подземной войны в Севастополе уважительную кличку «обер-крот», основной руководитель и фактический исполнитель главных подземных акций, мастерство которого было признано даже бывшими врагами, подарившими ему в знак несомненных заслуг уникальную в своем роде награду, – бриллиантовый перстень со схемой подземной войны, из-за бесконечных интриг своего бывшего начальника, до конца своей жизни так и не подал ему руки. Если читатель заинтересуется этой сюжетной линией, готовы его адресовать к авторитетнейшему изданию «Русский архив», где в 1907 году в 1 и 2 томах соответственно на страницах 146 и 377… публиковались «Записки Хлебникова».
Переживания Дмитрия Васильевича усугублялись тем, что суть конфликта, как следствие искусственно замалчиваемой проблемы, выплеснулось на пересуды столичных салонов, нашло отражение на страницах исторических изданий… Ситуация усложнялась и тем, что «первоисточники» информации, – князь С. Урусов, граф Л. Толстой, князь Голицын являлись на тот момент уважаемыми и авторитетнейшими в своих кругах персонами.. Их с большим энтузиазмом поддержали напрямую «замазанные» в этой истории князь Васильчиков и граф Тотлебен. Авторитетно разрешить двадцатилетний спор мог бы адмирал Панфилов, но он умер в 1874 году. Прямодушному, решительному и несгибаемому в трудностях Ильинскому было очень сложно добиться объективного рассмотрения сути проблемы. Даже профессор Гюббенет, на профессиональную честь которого в ходе данной «разборки» также падала тень тягчайшего обвинения пресловутой общественности, не стал союзником Ильинского в разрешении конфликта, чем вызвал со стороны последнего вполне законную ярость…
Вернемся к главным представителям обвинения: Урусову, Толстому и Голицыну. Полковник, князь С. Урусов на момент оставления нашими войсками Южной стороны Севастополя уже несколько недель находился в Северном укреплении на Северной стороне, сославшись на нездоровье, хотя упрекнуть в отсутствии отваги боевого офицера, георгиевского кавалера у нас рука не поднимается. Будучи майором, из гвардейских гусар, дважды добровольно исполняя опаснейшие обязанности траншей-майора, в траншеях перед Четвертым бастионом, по негласной установке Главнокомандующего, дважды был достоин награждения орденом Святого Георгия 4-го класса, но при князе Меншикове заслуженной награды так и не получил.
В мае 1855 года С. Урусов, один из лучших шахматистов своего времени, не оставив своих гусарских привычек, вышел с предложением к французам – разыграть в шахматы спорные траншеи перед пятым бастионом. И только вмешательство трезвомыслящего генерала Хрулева не позволило состояться этому блестящему международному турниру… Столичный друг и собутыльник князя, – поручик пешей артиллерии граф Лев Толстой, по своей занимаемой на тот момент должности командира взвода батареи горной артиллерии, должен был находиться в месте дислокации своей части, на реке Бельбек. Но, как известно, в поисках острых ощущений, напитываясь информацией и эмоциями для своих очередных «Севастопольских рассказов», любознательный, отчаянный и непомерно самолюбивый поручик, по собственной инициативе дважды по 2 недели находился на позициях Четвертого бастиона. В первом случае как волонтер, во втором случае – исполнял обязанности офицера-артиллериста на позициях, за что честь ему и хвала. В перерывах между этими «подвигами духа», поручик успевал выходить с ходатайствами перед Главнокомандующим «о кардинальной реформе всей полевой артиллерии армии», проявлял исключительную инициативу в попытках издания «Военного листка» для просвещения русского солдатика, предпринимал настойчивые попытки отучить солдат от привычного мата, и при всем при этом успевал крупно играть в карты, – т.е. по любым меркам занимал исключительно активнейшую жизненную позицию. Только за одну долгую мартовскую ночь в офицерском блиндаже на Язоновском редуте он умудрился проиграть 3 тысячи рублей серебром майору князю Николаю Федоровичу Звенигородскому… И только порядочность последнего и проницательность, позволившая в импульсивном, комплексующем подпоручике разглядеть будущего классика русской литературы, уберегла в очередной раз Ясную Поляну от опасности уйти «с молотка» за уплату карточного долга… Ни для кого из ближайшего окружения не было секретом, что Л. Толстой приходится внучатым племянником Главнокомандующему князю Горчакову; неизменно пользуется его протекцией, и что «немного задержавшийся в чинах» подпоручик жаждет славы и наград…
Высокопоставленный военачальник и заботливый родственник объективно оценил боевые качества поручика Льва Толстого и украшение полусабли последнего знаком ордена «Анны 4-й степени» с соответствующей статуту ордена надписи «за храбрость» было даже ближайшими соратниками Толстого воспринято как аванс за грядущие ратные подвиги… Но сам потенциальный герой воспринял почетную награду как смертельное оскорбление и после выхода в отставку, практически не вспоминал о ней… Зато, что при всяком удобном случае, в том числе и беседуя с А.Б. Гольденвейзером, с гордостью и с горечью вспоминал о том, что дважды был представлен к награждению орденом Святого Владимира 4-й степени и не получил награды. При этом Лев Николаевич имел в виду, опять-таки, негласное условие о представлении к наградам офицеров, за исполнение боевых функций на бастионах, в течение стандартного срока пребывания, т.е. не менее 2-3-х месяцев. Далеко не все офицеры, достойные этой высокой награды, ею были награждены, а многие пали до истечения означенного срока… Но и это еще не все. При оформлении фотоальбома Рерберга, Толстой был единственный из ветеранов, позволивший себе прислать фотографию в своей знаменитой, но здесь совершенно неуместной косоворотке, подпоясанный бечевкой… Это все к вопросу: «А судьи, кто?».
И вот эти, с позволения сказать, во всех отношениях «блестящие» офицеры, титулованные дворяне, отмечавшие, начиная с 27 августа, несколько дней подряд «свой благополучный исход из кромешного ада», потерявшие от счастливого возбуждения счет дней, часов, выпитого вина и приходящих гостей – явились судьями и обвинителями нашего героя? Искренний патриот, оправдавший доверие адмиралов Корнилова и Нахимова, снискавший уважение за мужество и распорядительность у генералов Хрулева, Хрущова; многократно презревший смертельную опасность, выполняя свои служебные обязанности в течение всей севастопольской страды, и вновь, он нашел в себе физические и моральные силы – совершить еще один свой подвиг, – уничтожить важнейший военный объект, фактически оставленный в качестве трофея неприятелю и способный принести несомненный вред в продолжающейся борьбе. Более того, своим благородным подвигом, он сберег авторитет руководителей обороны, от грозящих им обвинений в нерешительности и в преступной нераспорядительности.
Даже из поверхностной оценки обстановки на 28 августа, операция по уничтожению злополучного форта уже было безнадежно провалена, а факт подрыва форта только 29 числа говорил об очень многом, о чем бы очень не хотелось слышать князю Горчакову, графу Тотлебену, князю Васильчикову, да и адмиралу Панфилову. Последним и самым чувствительным моральным испытанием для Ильинского было то, что единственный и общественно значимый свидетель, мичман Геркен Федор Алексеевич (впоследствии, вице-адмирал, член Адмиралтейского комитета по заботе о раненых, а в тот героический и трагический день 29 августа 1855 года, – помощник Дмитрия Васильевича в операции по вывозу раненых и по подрыву форта) впоследствии ссылался на плохую память из-за контузии и не поддержал своего командира и боевого соратника в его поиске справедливости… Тому была серьезная причина, – в послужном списке адмирала Геркена в одном из пунктов значилось: «За исполнение поручения адмирала Панфилова на корабельной стороне, 28 августа после оставления нашими войсками Южной стороны награжден Золотой саблей с надписью «За храбрость». Признав неверной дату подвига, заслуженный адмирал опасался поставить под сомнение сам факт подвига?
Французы и англичане, не решавшиеся войти в окровавленные и горящие развалины Севастополя в течение 3-х суток (по утверждению профессора Гюббенета – 4-х суток – Б.Н.), с большим на то удовлетворением и признательностью тиражируют практически во всех своих изданиях, посвященных осаде Севастополя, факт подрыва Павловского форта 28 августа. Это позволяет им переместить дату фактического овладения крепостью, как минимум, на сутки…
Умер Дмитрий Васильевич Ильинский в 1892 году. Похоронен в пределе церкви села Успенское Ардатовского уезда Нижегородской губернии.
Со стен Владимирского собора сквозь бронзу фамилий и имен на нас смотрят лики героев, признанных народом, Россией и Царем, есть среди них и наш герой. Подвиги во имя флота, Севастополя, России и православия выделяют Дмитрия Васильевича Ильинского как достойнейшего среди достойных…
К сожалению, при жизни он так не смог добиться людской и исторической справедливости…
Послужной список
Ильинского Дмитрия Васильевича
(уточненный)
1838 – вольноопределяющийся Черноморского флота.
1839 – произведен в гардемарины.
1839-1840 – на корабле «Силистрия» крейсеровал у Абхазских берегов.
1842 – произведен в мичманы, со старшинством с 22 декабря 1841 г. (указывается срок начала выслуги для производства в следующий чин).
1842 – переведен служить на Балтийский флот на корвет «Константин», затем на фрегат «Диана». Крейсеровал на Балтике.
1844 – на корабле «Кацбах» крейсеровал в Балтийском море.
1845 – Переведен служить на Черноморский флот на линейный корабль «Двенадцать Апостолов», затем на бриг «Персей». Крейсеровал у Абхазских берегов.
1846 – награжден орденом Св. Анны 3-й степени за самоотверженный поступок при спасении упавшего с брига «Персей» за борт матроса.
1848 – произведен в лейтенанты.
1849-1850 – на линейном корабле «Двенадцать Апостолов», фрегате «Коварна» и «Кулевчи» крейсеровал у Абхазских берегов.
1853, 5 ноября – участвовал в бою парохода «Владимир» с «Перваз-Бахри», будучи адъютантом адмирала М.Б. Берха, главного командира Черноморского флота и портов.
1853, 18 ноября – произведен в капитан-лейтенанты с оставлением в должности адъютанта адмирала М.Б. Берха.
1854 – назначен адъютантом вице-адмирала Корнилова, начальника штаба ЧФ.
1854, 8 сентября – участвовал в Альминском сражении против соединенных сил французов, англичан и турок. Возглавил отряд моряко-черноморцев, выделенных в помощь сухопутным войскам.
1854-1855 с 13 сентября по 28 августа – состоял в гарнизоне Севастополя. Оказывал помощь вице-адмиралу Корнилову в укреплении Северной стороны Севастополя. Возглавил команду брига «Энея» на позициях правофланговых батарей Северного укрепления.
1854, 5 октября – Накануне первого бомбардирования Севастополя союзными войсками назначается командиром 5-го бастиона.
1854, 6 декабря – Награжден орденом Св. Георгия 4-й степени «В воздаянии отменной храбрости и мужества, оказанных во время 1-го бомбардирования».
– После возварщения из госпиталя назначен состоять по особым поручениям при генерал-майоре Тимофееве. Возглавил строительство и вооружение Шестой батареи с 17-ю морскими орудиями.
1855, февраль – назначен в распоряжение начальника 1-го отделения оборонительной линии по защите Севастополя, капитана 1 ранга Зарина А.А.
1855, март – назначается ответственным за подготовку и согласование вылазок с 1-й оборонительной линии на неприятельские позиции. При очередной вылазке был контужен.
1855, 28 марта – перед вторым бомбардированием Севастополя назначен командовать Ростиславским редутом (на стыке Пятого и Шестого бастионов).
1855, 3 июня – назначается состоять при генерале С.А. Хрулеве по особым поручениям. Назначен сменным начальником Пятого отделения оборонительной линии капитана 1 ранга П.А. Перелешиным.
1855, 27 августа – прибыл в Павловское укрепление и вступил в исполнение обязанностей по своей постоянной службе – состоять при Хрулеве для особых поручений.
1855, сентябрь – за распорядительность и отвагу, оказанные при последнем штурме Севастополя неприятелем пожаловано золотое оружие с надписью «За храбрость».
1855 24 ноября – за вывоз раненых с Павловской батареи, когда город уже находился во власти неприятеля, и за разрушение потом означенной батареи награжден орденом Св. Владимира 4-й степени с мечами.
1856, июнь 25 – назначен исправляющим должность инспектора казенных училищ московского учебного округа.
1857, марта 25 – произведен в капитаны 2 ранга с оставлением по флоту и назначен инспектором студентов московского университета.
1859, декабря 28 – зачислен по резервному флоту.
1860, апреля 18 – уволен от службы чином капитана 1 ранга.
1892 – умер.
_________________________________________
Написано в соавторстве с Никольским Б.В.
Офицер корниловской школы Дмитрий Ильинский
© Copyright: Михаил Макареев, 2010
Свидетельство о публикации №210030900428
Свидетельство о публикации №210030900428
Рецензии
Михаил - серьёзнейшее произведение. Если не секрет, сколько времени над ним работали? Собираетесь ли издавать? Сегодня только начал читать, немного сложно для литературного произведения, но всё равно очень интересно. Обязательно дочитаю.
Успехов капитан.
Виталий Каплан 31.03.2010 22:49 • Заявить о нарушении
Успехов капитан.
Виталий Каплан 31.03.2010 22:49 • Заявить о нарушении
Выписки из документов Тульского архива, домашнего архива Сорокоумовой(Ильинской) и Кравченко(Ильинской) и записок Николая Степановича Ильинского "Воспоминания о моей жизни./ Публ. А. Круглого // Русский архив, Воспоминания1879. - Кн. 3. - Вып. 12. – С. 377-434.
Фамилия Ильинских происходит из Вологодской области из семьи священников:
Шафранов Федор (священник церкви Пророка Илии в Вологде)
Его сын Ильинский Степан Федорович, был женат на Татьяне Свистуновой - дочери священника церкви Богоявления Господня в Вологде Свистунова Алексея.
Во время обучения в Вологодской семинарии его фамилия была переименована из Шафранова в Ильинского.
Дети Ильинского Степана Федоровича:
Ильинский Николай Степанович (1859 , не позднее 1860 – 1846) - поэт, видный знаток российского законодательства, член Комиссии по составлению законов, соратник и сослуживец Г.Р.Державина, М.М.Сперанского, А.Н.Радищева, друг Н.П.Резанова и А.Ф.Бестужева, автор Записок-воспоминаний
Ильинский Петр Степанович (28/06/1762- 27/05/1815 пожалован в Действительные Статские Советники Павлом Первым, в Санкт Петербурге декабря 23 дня 1800 год. Род Ильинских внесен в дворянскую родословную книгу Санкт-Петербурга, в шестую часть.
Ильинский Василий Петрович родился 10.02. 1794 г. в Санкт-Петербурге, крещен на Васильевском острове, в церкви Смоленской Божьей Матери. На военную службу вступил из подофицеров подпорутчиком 813, апреля 4-го в Польский Уланский полк. Произведен порутчиком 816, июня 19. Находился в походах 1813 года в резервном эскадронном Литовском Уланском
полку под командою ротмистра Кретицкого. При блокаде крепости Модлина и по прибытию оттуда к своему полку, в декабре месяце того же года, при блокаде города Гамбурга 1815 года апреля 4-го.Через Саксонию, Силезию, Мармению, Бисидию и реку Рейн, в сентябре обратно в Россию.
В отпуску был в 1816 января от 10 апреля по 1. В штрафах и под судом не был. Холост. К повышению и аттестации достоит 1820 года, генваря 19. Высочайшим его императорского величества приказом уволен от службы из штаба ротмистром Владимирского Уланского полка ротмистром. Первый брак неизвестен. В первом браке были дети: Дочь Наталья (1819 г.р.), сын Александр (1820 г.р.), сын Дмитрий (1823 г.р.)
В.П. был женат вторам браком на Елизавете Романовне, дочери великобританского подданного. От второго брака имеет сына Николая (1829 г.р.), сына Павла ( 1830 г.р.), дочь Елизавету (1833 г.р. ноября м-ца), сына Георгия (11 июля 1832 г. в с.Ламиполоза) Все внесены в дворянскую родословную книгу Тульской губернии в первую часть. Имеет имения, доставшиеся ему по купчей: в Новосильском уезде 20 душ, в Чернском уезде 56 душ, во Владимирской губернии Гороховетского уезда 240 душ. Все внесены в дворянскую родословную книгу Тульской губернии в первую часть. Умер в 1865 г.)
Дети Василия Петровича Ильинского
Ильинская Наталья Васильевна (1819 г.р.)
Ильинский Александр Васильевич (1820 г.р.)
Ильинский Дмитрий Васильевич родился в1823, внесен в дворянскую родословную книгу Тульской губернии 30 июля 1835 года в первую часть. В 1839 году определился на службу в Черноморский флот гардемарином. Произведен в мичманы 1842 году, имея от роду 20 лет. 1848 году произведен в лейтенанты. 18 ноября 1853 года произведен в капитан лейтенанты за отличие при взятии в бою турецко-египетского парохода Первас-Бахри. Назначен командиром брига «Эней». Состоял адъютантом командующего черноморского флота . Участник обороны Севастополя 1854-55 гг. Кавалер орденов Святого Георгия 4-ой степени за храбрость, Святого Владимира 4-и степени с мечами, Св.Анны 3-й степени. Имел золотую саблю с надписью «За храбрость» и две медали- серебряную за защиту Севастополя и бронзовую в память о войне 1853 – 1856 гг. В 1856 году назначен исправляющим должность инспектора казенных училищ московского округа. В 1857 году произведен в капитаны 2-го ранга с оставлением по флоту и назначен инспектором студентов московского университета. 16 апреля 1857 года женился на девице Марии Илларионовне Мусиной-Пушкиной (16-ти лет), дочери ярославского помещика, отставного ротмистра. Венчание проходило на родине невесты. 18.04. 1860 года уволен от службы чином капитана 1-го ранга. Проживал в имении Успенском Нижегородской губернии, полученном в качестве приданого. Скончался 12.11. 1893 в Ламиполозе, Новосильскогоо уезда Тульской губернии, где и был похоронен в церковной ограде. Дети Дмитрия Васильевича внесены в дворянскую родословную книгу Нижегородской губернии)
Ильинский Николай Васильевич (1829 г.р.)
Ильинский Павел Васильевич (1830 г.р.)
Ильинская Елизавета Васильевна (1832 г.р. ноября м-ца )
Ильинский Георгий Васильевич (родился 11.06. 1834 г. в с.Ламиполоза)
Дети Дмитрия Васильевича и Марии Илларионовны Ильинских
Ильинская Мария Дмитриевна (родилась 22.11. 1859 года, умерла 19.12. 1880 года, похоронена в церковной ограде с. Ламиполоза Новосильского уезда Тульской губернии )
Ильинский Александр Дмитриевич родился 6.10. 1865, умер в 1921 году в Рогожской больнице Ардатовского уезда Нижегородской губернии от сыпного тифа. Женат на княжне Звенигородской Александре Владимировне, от которой имел 13 детей. Проживал в с. Успенском Ардатовского уезда Нижегородской губернии, где и похоронен.)
Ильинская Елена Дмитриевна (родилась 25.01. 1868, в Севастополе, замужем за статским советником Кологривовым. Ей принадлежал дом, купленный Д.В.Ильинским в Москве по адресу: Борисоглебский переулок, д. 10, около церкви Николая Угодника, что на курьих ножках)
Ильинская Вера Дмитриевна родилась 12.09. 1871 г., умерла -?)
Ильинский Николай Дмитриевич родился11.02. 1876 г., умер ?)
Дети Александра Дмитриевича и Александры Владимировны Ильинских
Ильинская Анна Александровна умерла в Берлине,
Ильинский Дмитрий Александрович родился 06.11.1895,умер в возрасте 75 лет 10.10. 1970 г. в Москве, похоронен на Ваганьковском кладбище
Ильинская Мария Александровна родилась в Успенском Ардатосвого уезда Нижегородской губернии. Умерла-1983 г в Москве, похоронена на Ваганьковском кладбище.
Ильинский Владимир Александрович умер в возрасте 27 лет от скоротечной чахотки, похоронен в с. Успенском, рядом с отцом.
Ильинская Елизавета Александровна замужем за Ометовым, репрессированным в 1937 году. Проживала в Москве, умерла в 1976г. похоронена на Ваганьковском кладбище.
Ильинская Варвара Александровна родилась в 1900 г в с.Успенском, умерла от плеврита в 1918 году в возрасте 18 лет. Похоронена в Кутузовском монастыре.
Ильинская Елена Александровна родилась в 1906 году в с. Успенском, умерла в Магадане 15 февраля 1955 года в возрасте 49 лет, где и похоронена. От первого брака имела дочь Тамару. От второго брака имела дочь Людмилу.
Ильинская Софья Александровна умерла от заражения крови 3 декабря 1930 года в Горьком, где и захоронена.
Ильинская Вера Александровна жила в Горьком. Окончила заочный финансовый институт в Москве. Работала главным бухгалтером (30 лет) горьковского государственного института иностранных языков.
Ильинская Александра Александровна проживала в Москве. Имела двух дочерей – Анну и Марию)
Ильинский Александр Александрович (Примечание Е.А.Сорокоумовой: репрессирован в 1936 году в г. Сухуми.
Ильинский Андрей Александрович родился 4.10. 1907 г. в с. Успенском Ардатовского уезда Нижегородской губернии, умер от сыпного тифа 13 февраля 1933 года в Сызрани, где и похоронен.
Ильинский Николай Александрович репрессирован в Москве в 1933 году, сослан на Соловки, где был расстрелян 21.11. 1944 года, отсидев пять лет.
Дети Дмитрия Александровича Ильинского
Ильинская Лидия Дмитриевна
Ильинский Александр Дмитриевич закончил Нахимовское училище, затем Каспийское Военно-морское Краснознаменное училище им.С.М.Кирова, служил на подводных лодках
Ильинский Николай Дмитриевич родился 13.01. 1944 г. в пос.Перевоз Горьковской области,
Учился вместе со старшим братом Александром Дмитриевичем в Нахимовском училище, куда их взяли в знак заслуг героического предка – Ильинского Дмитрия Васильевича, но последний одиннадцатый класс закончил в Московской школе. Поступил в 1962 году в Рязанский радио-технический институт. С 1967 года до своей смерти проработал на Московском заводе «Эра» в конструкторском бюро.
Умер 13.01.1984 г., похоронен на Люблинском кладбище г.Москвы
Дети Андрея Александровича Ильинского – внука Дмитрия Васильевича
Ильинский Александр Андреевич родился 29 декабря 1925 г. в Ардатове Нижегородской губернии
Избрал профессию своего героического прадеда Дмитрия Васильевича Ильинского. Воевал на Балтийском флоте в годы Великой отечественной войны (1942-1945 г.г) Юнга Балтийского флота. Воевал на торпедных катерах. После войны отслужил срочную службу матросом на Северном флоте, где остался на сверхсрочную службу. Закончил офицерские курсы. Командовал торпедным, водолазным катерами. Был командиром Танкера «Кама». Уволился в запас в звании капитана третьего ранга. Умер в Москве 5 февраля 1977 г., 52-х лет. Похоронен на Ваганьковском кладбище.
Дети Александра Андреевича Ильинского
Ильинская (Сорокоумова)Елена Александровна родилась 13.11.1951 и проживает в Москве
Ильинская (Аристова)Варвара Александровна родилась 23.09.1953 и проживает в Москве
Дети Ильинского Александра Дмитриевича
Ильинский Дмитрий Александрович проживает в Петербурге, художник
Ильинская Софья Александровна проживает в Германии
Дети Ильинского Николая Дмитриевича
Ильинская (Кравченко)Наталья Николаевна
14.07.1969 г и проживает в Москвве
(Дети Ильинской (Сорокоумовой) Елены Александровны
Сорокоумов Алексей Сергеевич 12.08 1971 г в Североморске Мурманской области. Проживает в Нижнем Новгороде. Имеет дочь Елену.
Сорокоумов Андрей Сергеевич 20.04. 1982 в Нижнем Новгороде. имеет сына Кирилла, 2009
10.10.2011
Елена Сорокоумова Ильинская 10.10.2011 22:29 Заявить о нарушении
Фамилия Ильинских происходит из Вологодской области из семьи священников:
Шафранов Федор (священник церкви Пророка Илии в Вологде)
Его сын Ильинский Степан Федорович, был женат на Татьяне Свистуновой - дочери священника церкви Богоявления Господня в Вологде Свистунова Алексея.
Во время обучения в Вологодской семинарии его фамилия была переименована из Шафранова в Ильинского.
Дети Ильинского Степана Федоровича:
Ильинский Николай Степанович (1859 , не позднее 1860 – 1846) - поэт, видный знаток российского законодательства, член Комиссии по составлению законов, соратник и сослуживец Г.Р.Державина, М.М.Сперанского, А.Н.Радищева, друг Н.П.Резанова и А.Ф.Бестужева, автор Записок-воспоминаний
Ильинский Петр Степанович (28/06/1762- 27/05/1815 пожалован в Действительные Статские Советники Павлом Первым, в Санкт Петербурге декабря 23 дня 1800 год. Род Ильинских внесен в дворянскую родословную книгу Санкт-Петербурга, в шестую часть.
Ильинский Василий Петрович родился 10.02. 1794 г. в Санкт-Петербурге, крещен на Васильевском острове, в церкви Смоленской Божьей Матери. На военную службу вступил из подофицеров подпорутчиком 813, апреля 4-го в Польский Уланский полк. Произведен порутчиком 816, июня 19. Находился в походах 1813 года в резервном эскадронном Литовском Уланском
полку под командою ротмистра Кретицкого. При блокаде крепости Модлина и по прибытию оттуда к своему полку, в декабре месяце того же года, при блокаде города Гамбурга 1815 года апреля 4-го.Через Саксонию, Силезию, Мармению, Бисидию и реку Рейн, в сентябре обратно в Россию.
В отпуску был в 1816 января от 10 апреля по 1. В штрафах и под судом не был. Холост. К повышению и аттестации достоит 1820 года, генваря 19. Высочайшим его императорского величества приказом уволен от службы из штаба ротмистром Владимирского Уланского полка ротмистром. Первый брак неизвестен. В первом браке были дети: Дочь Наталья (1819 г.р.), сын Александр (1820 г.р.), сын Дмитрий (1823 г.р.)
В.П. был женат вторам браком на Елизавете Романовне, дочери великобританского подданного. От второго брака имеет сына Николая (1829 г.р.), сына Павла ( 1830 г.р.), дочь Елизавету (1833 г.р. ноября м-ца), сына Георгия (11 июля 1832 г. в с.Ламиполоза) Все внесены в дворянскую родословную книгу Тульской губернии в первую часть. Имеет имения, доставшиеся ему по купчей: в Новосильском уезде 20 душ, в Чернском уезде 56 душ, во Владимирской губернии Гороховетского уезда 240 душ. Все внесены в дворянскую родословную книгу Тульской губернии в первую часть. Умер в 1865 г.)
Дети Василия Петровича Ильинского
Ильинская Наталья Васильевна (1819 г.р.)
Ильинский Александр Васильевич (1820 г.р.)
Ильинский Дмитрий Васильевич родился в1823, внесен в дворянскую родословную книгу Тульской губернии 30 июля 1835 года в первую часть. В 1839 году определился на службу в Черноморский флот гардемарином. Произведен в мичманы 1842 году, имея от роду 20 лет. 1848 году произведен в лейтенанты. 18 ноября 1853 года произведен в капитан лейтенанты за отличие при взятии в бою турецко-египетского парохода Первас-Бахри. Назначен командиром брига «Эней». Состоял адъютантом командующего черноморского флота . Участник обороны Севастополя 1854-55 гг. Кавалер орденов Святого Георгия 4-ой степени за храбрость, Святого Владимира 4-и степени с мечами, Св.Анны 3-й степени. Имел золотую саблю с надписью «За храбрость» и две медали- серебряную за защиту Севастополя и бронзовую в память о войне 1853 – 1856 гг. В 1856 году назначен исправляющим должность инспектора казенных училищ московского округа. В 1857 году произведен в капитаны 2-го ранга с оставлением по флоту и назначен инспектором студентов московского университета. 16 апреля 1857 года женился на девице Марии Илларионовне Мусиной-Пушкиной (16-ти лет), дочери ярославского помещика, отставного ротмистра. Венчание проходило на родине невесты. 18.04. 1860 года уволен от службы чином капитана 1-го ранга. Проживал в имении Успенском Нижегородской губернии, полученном в качестве приданого. Скончался 12.11. 1893 в Ламиполозе, Новосильскогоо уезда Тульской губернии, где и был похоронен в церковной ограде. Дети Дмитрия Васильевича внесены в дворянскую родословную книгу Нижегородской губернии)
Ильинский Николай Васильевич (1829 г.р.)
Ильинский Павел Васильевич (1830 г.р.)
Ильинская Елизавета Васильевна (1832 г.р. ноября м-ца )
Ильинский Георгий Васильевич (родился 11.06. 1834 г. в с.Ламиполоза)
Дети Дмитрия Васильевича и Марии Илларионовны Ильинских
Ильинская Мария Дмитриевна (родилась 22.11. 1859 года, умерла 19.12. 1880 года, похоронена в церковной ограде с. Ламиполоза Новосильского уезда Тульской губернии )
Ильинский Александр Дмитриевич родился 6.10. 1865, умер в 1921 году в Рогожской больнице Ардатовского уезда Нижегородской губернии от сыпного тифа. Женат на княжне Звенигородской Александре Владимировне, от которой имел 13 детей. Проживал в с. Успенском Ардатовского уезда Нижегородской губернии, где и похоронен.)
Ильинская Елена Дмитриевна (родилась 25.01. 1868, в Севастополе, замужем за статским советником Кологривовым. Ей принадлежал дом, купленный Д.В.Ильинским в Москве по адресу: Борисоглебский переулок, д. 10, около церкви Николая Угодника, что на курьих ножках)
Ильинская Вера Дмитриевна родилась 12.09. 1871 г., умерла -?)
Ильинский Николай Дмитриевич родился11.02. 1876 г., умер ?)
Дети Александра Дмитриевича и Александры Владимировны Ильинских
Ильинская Анна Александровна умерла в Берлине,
Ильинский Дмитрий Александрович родился 06.11.1895,умер в возрасте 75 лет 10.10. 1970 г. в Москве, похоронен на Ваганьковском кладбище
Ильинская Мария Александровна родилась в Успенском Ардатосвого уезда Нижегородской губернии. Умерла-1983 г в Москве, похоронена на Ваганьковском кладбище.
Ильинский Владимир Александрович умер в возрасте 27 лет от скоротечной чахотки, похоронен в с. Успенском, рядом с отцом.
Ильинская Елизавета Александровна замужем за Ометовым, репрессированным в 1937 году. Проживала в Москве, умерла в 1976г. похоронена на Ваганьковском кладбище.
Ильинская Варвара Александровна родилась в 1900 г в с.Успенском, умерла от плеврита в 1918 году в возрасте 18 лет. Похоронена в Кутузовском монастыре.
Ильинская Елена Александровна родилась в 1906 году в с. Успенском, умерла в Магадане 15 февраля 1955 года в возрасте 49 лет, где и похоронена. От первого брака имела дочь Тамару. От второго брака имела дочь Людмилу.
Ильинская Софья Александровна умерла от заражения крови 3 декабря 1930 года в Горьком, где и захоронена.
Ильинская Вера Александровна жила в Горьком. Окончила заочный финансовый институт в Москве. Работала главным бухгалтером (30 лет) горьковского государственного института иностранных языков.
Ильинская Александра Александровна проживала в Москве. Имела двух дочерей – Анну и Марию)
Ильинский Александр Александрович (Примечание Е.А.Сорокоумовой: репрессирован в 1936 году в г. Сухуми.
Ильинский Андрей Александрович родился 4.10. 1907 г. в с. Успенском Ардатовского уезда Нижегородской губернии, умер от сыпного тифа 13 февраля 1933 года в Сызрани, где и похоронен.
Ильинский Николай Александрович репрессирован в Москве в 1933 году, сослан на Соловки, где был расстрелян 21.11. 1944 года, отсидев пять лет.
Дети Дмитрия Александровича Ильинского
Ильинская Лидия Дмитриевна
Ильинский Александр Дмитриевич закончил Нахимовское училище, затем Каспийское Военно-морское Краснознаменное училище им.С.М.Кирова, служил на подводных лодках
Ильинский Николай Дмитриевич родился 13.01. 1944 г. в пос.Перевоз Горьковской области,
Учился вместе со старшим братом Александром Дмитриевичем в Нахимовском училище, куда их взяли в знак заслуг героического предка – Ильинского Дмитрия Васильевича, но последний одиннадцатый класс закончил в Московской школе. Поступил в 1962 году в Рязанский радио-технический институт. С 1967 года до своей смерти проработал на Московском заводе «Эра» в конструкторском бюро.
Умер 13.01.1984 г., похоронен на Люблинском кладбище г.Москвы
Дети Андрея Александровича Ильинского – внука Дмитрия Васильевича
Ильинский Александр Андреевич родился 29 декабря 1925 г. в Ардатове Нижегородской губернии
Избрал профессию своего героического прадеда Дмитрия Васильевича Ильинского. Воевал на Балтийском флоте в годы Великой отечественной войны (1942-1945 г.г) Юнга Балтийского флота. Воевал на торпедных катерах. После войны отслужил срочную службу матросом на Северном флоте, где остался на сверхсрочную службу. Закончил офицерские курсы. Командовал торпедным, водолазным катерами. Был командиром Танкера «Кама». Уволился в запас в звании капитана третьего ранга. Умер в Москве 5 февраля 1977 г., 52-х лет. Похоронен на Ваганьковском кладбище.
Дети Александра Андреевича Ильинского
Ильинская (Сорокоумова)Елена Александровна родилась 13.11.1951 и проживает в Москве
Ильинская (Аристова)Варвара Александровна родилась 23.09.1953 и проживает в Москве
Дети Ильинского Александра Дмитриевича
Ильинский Дмитрий Александрович проживает в Петербурге, художник
Ильинская Софья Александровна проживает в Германии
Дети Ильинского Николая Дмитриевича
Ильинская (Кравченко)Наталья Николаевна
14.07.1969 г и проживает в Москвве
(Дети Ильинской (Сорокоумовой) Елены Александровны
Сорокоумов Алексей Сергеевич 12.08 1971 г в Североморске Мурманской области. Проживает в Нижнем Новгороде. Имеет дочь Елену.
Сорокоумов Андрей Сергеевич 20.04. 1982 в Нижнем Новгороде. имеет сына Кирилла, 2009
10.10.2011
Елена Сорокоумова Ильинская 10.10.2011 22:29 Заявить о нарушении