Да обойдут тебя лавины

Альпинизм – занятие романтичное, неоднократно воспетое, но мало кто задумывается, каково приходится тем, кто остается на равнине и ждет возвращения альпинистов: женам, родителям, невестам, подругам. И особенно тем, кто однажды их так и не дождется.
Ирине Владимировне в зависимости  от ее настроения можно дать и тридцать пять, и пятьдесят пять лет, хотя истинный ее возраст на¬ходится где-то между этими дву¬мя цифрами. Уже начинающая тяжелеть, но все еще спортивная фигура. Слегка поседевшие, но все еще пышные, тщательно уложенные волосы. И старят ее только гла¬за — глаза слишком много повидавшего че¬ловека, бесконечно уставшие, сухие. Овдо¬вев, Ирина Владимировна не пролила ни слезинки, хотя до этого любила поплакать: над книгой, перед телевизором, в кино... «Что с тобой будет, если серьезная беда приключится? — сердилась на нее мать. — Слезами изойдешь?»
Не изошла. Даже на похоронах мужа, Саши, Сани, Александра Ивановича. Хотя многие ее за такую черствость и осудили. Но как было объяснить, что гибель мужа не была для нее «громом среди ясного неба», неожиданной трагедией, внезапным ударом. Да, эта была трагедия, но — ожи¬даемая. Двадцать пять лет Ирина Владими¬ровна ждала ее. Каждый раз, когда Алек¬сандр Иванович уходил покорять очеред¬ную вершину (а точнее, одну и ту же, из года в год), она ждала страшного известия. И молилась, как умела, чтобы миновала его и на сей раз чаша сия. Двадцать четыре года горы отбирали жизнь у других, но с равнодушным милосердием щадили Алек¬сандра. На двадцать пятый — не пощади¬ли.
—Горы — это ведь как наркотик. Кто-то попробует один раз — и больше его туда калачом не заманишь. Иной побалуется-по¬балуется, да и займется чем-нибудь менее романтичным, зато и менее опасным. А не¬которых затягивает так, что и живут только ради того, чтобы еще раз испытать этот «кайф»: подняться на продуваемую всеми ветрами скалу. «Лучше гор могут быть только горы». Ах, Боже ты мой, каж¬дый по-своему с ума сходит. Мужчины — вечные дети, каждый во что-то свое игра¬ет. У кого главная радость в жизни — мо¬тоцикл, у кого — автомобиль, у кого — с парашютом прыгать. А мой Саша жил от сезона до сезона ожиданием очередного вос¬хождения. И ведь не молоденький, «полтин¬ник» год назад стукнул. Все равно в горы рвался. И то, что каждый год кого-то там оставлял навсегда, на него не действовало. Только усмехался: «Молния дважды в одно место не ударяет».
Почему — дважды? А потому, что Ири¬на Владимировна — вторая жена у Александра Ивановича. Первая погибла на гла¬зах у всей альпинистской группы под лавиной. Внизу, в лагере, под присмотром «девчонок» остался годовалый сын Мишенька. А «мама Лена» с «папой Сашей» отправились в горы. Даже не покорять вершины, а просто размяться, потому что Лена из-за беременности и родов пропустила два сезона и ей не терпелось «обрести форму», «коснуться головой облаков». Она не успела сделать ни того, ни другого...
—Я как раз была в лагере, возилась с Мишенькой и поглядывала вверх, на склон. Маршрут они выбрали самый простенький, для нвичков, чтобы Лена для начала не переуто¬милась. Погода была замечательная, на небе — ни облачка, ветра почти не было. Лена в цenoчкe шла предпоследней, за ней еще один парень — для подстраховки. Их двоих и накрыло... Крохотная такая была лавиночка, как бы тренировочная... В одну секунду со склона две фигурки смела.. Лену потом отко¬пали, удержал какой-то валун. А парня так и  не нашли, наверное, в пропасть снесло.
Брак Ирины и Александра был скорее вынужденным, чем обдуманным. Ни о какой любви первоначально и речи не заходило. С ее сто¬роны была только жалость, причем не столько к молодо¬му вдовцу, сколько к осиро¬тевшему Мишеньке, о кото¬ром одержимые горами ро¬дители не подумали. Бабу¬шек и дедушек у него не было. Отец, оглушенный тра¬гедией, о сыне, казалось, за¬был. Ирина забрала Ми¬шеньку к себе под влиянием какого-то импульса. А воз¬можно, из-за неосознанного чувства вины перед Леной, которой всегда завидовала: красавица, спортсменка, лю¬бящий муж... В их компании альпинистов она всегда была бесспорной королевой, со¬перничать с нею никто не решался. А у нее, Ирины, кроме рутинной инженерной работы и двух не слишком близких подруг, была только мать — с нелегкой жизнью и вследствие этого нелегким характером. Занятия альпи¬низмом стали хоть какой-то отдушиной. Даже не занятия, а сама атмосфера, которая царила в этой большой и странноватой компании.
—Знаете, альпинисты — это совершенно особенные люди. Даже зимой, в Москве,когда собирались на чей-то день рождения или просто так, тут же возникала такая... аура, что ли. Вроде все сидят в на¬рядных платьях, выходных костюмах, а как будто около костра, в ветровках и кедах. Пили мало, пьянели от воспоминаний, от дальнейших планов, просто от общения друг с другом. А уж в горах... И к женщинам там особое отношение, бережное, что ли. Не снисходительное. Боже сохрани, раз пошла в горы, значит — своя. Но всегда поддержат, помогут, доброе слово вовремя скажут. Там я себя не чувствовала старой девой, неудач¬ницей, была «своим парнем». И если бы не ги¬бель Лены у меня на глазах... Хотя я сами восхождения не слишком любила, меня боль¬ше всего жизнь в лагере привлекала. Потом, правда, стала раздражать: нормальные люди с возрастом обычно к удобствам начинают тянуться, походная романтика слишком много сил требует.
Через год Александр и Ирина пожени¬лись. Мишенька звал ее «мамой», а сама она и помыслить не могла о том, чтобы отдать ребенка в детдом. К тому же Ири¬на была «своей», никаких проблем отно¬сительно досуга и вообще образа жизни не должно было возникнуть. Скромную свадьбу сыграли, когда закончился очеред¬ной сезон в горах, который Саша провел там в одиночестве: Ирина с Мишенькой жили на подмосковной даче. Было твердо решено, что на следующий год в горы от¬правятся все вместе, втроем: трехлетнего ребенка вполне можно было взять с собой в альпинистский лагерь. Так считал Саша, а Ирина ему не возражала, несмотря на активные протесты своей матери, катего¬рически отказывавшейся понимать стран¬ное увлечение зятя. («Поскакали по этим горам — и будет, живите, как люди живут — ремонт сотворите, на машину отклады¬вайте, отдыхайте, как все, по путевке на море»). Но через год их было уже четве¬ро, родилась дочка Машенька. Больше Ирина в горы не ездила: занималась до¬мом и детьми, а когда они подросли, предпочитала отдыхать «как все, по путев¬ке на море».
— Что ж, все, в общем, справедливо. Горы мне мужа дали, горы его и отняли. Другое мне покоя не дает: все думаю, что я винова¬та. Не смогла переубедить, отвлечь на семью, когда уже Саше за сорок перевалило. Некоторым женам это удавалось, в нашей компании такие примеры были. Правда, ни¬чего хорошего тоже не выходило: кто спил¬ся, кто новую семью завел, кто просто ис¬чез — как потух. Вроде бы живет человек, на работу ходит, с женой спит, а его— нет. Так что это, может, и к лучшему,что я Сашу не переломила. Но вот двадцать пять лет страха… Ведь каждый сезон ждала: не вернется. Пережи¬вала страшно, последние годы даже в цер¬ковь начала ходить, свечки ставить. Ведь каждый раз кого-то горы забирали... Иногда одного, а то и нескольких человек. И мысль эта подлая, когда узнаешь — кого: «Слава Богу, не моего!» От этого страха и от этих мыслей у меня, когда все случилось, и слез-то не оказалось.
Ирина Владимировна не одинока в таких рассуждениях. С такими мыслями жили и живут большинство жен и подруг альпинис¬тов. Много-много лет назад даже песню сложили свою, женскую. Это мужчины пели вслед за Высоцким: «Можно свернуть, обрыв обогнуть, но мы выбираем трудный путь...» (Хотя опытные альпинисты и пос¬меиваются: «Обрыв обогнуть! Интересно, как это его огибать?», но тоже поют около костра). Женщины пели другое:
*Да обойдут тебя лавины В непредугаданный тот час... По чью-то душу, чью-то душу, Но я клянусь, не по твою...»
Их слушали, но не слышали. Круглый год мужчины готовились к очередному вос¬хождению. Держали в полной боевой го¬товности снаряжение, читали — только о горах, общались вне основной работы только с единомышленниками-альпинис¬тами. Воистину, лучше гор могут быть толь¬ко воспоминания о горах и подготовка к штурму очередной вершины. «Лучше гор мо¬гут быть только горы...» А ведь все они, альпинисты, где-то работали остальные десять—одиннадцать месяцев в году. И мно¬гие были первоклассными работниками.
—Саша был замечательным математиком. Кандидатскую написал, что называется, «на коленке», чуть ли не за неделю — просто офор¬мил то, о чем думал. В тридцать шесть был уже доктором наук, в сорок — профессорам. Когда рухнул занавес, его в Америку приглаша¬ли работать, в Англию — куда угодно. Деньги обещали совершенно невероятные, я о таких и не мечтала никогда. Отказался: «Куда я от своих друзей, от своих привычек». А какие у него были привычки, если он даже не курил? Или сидит за своим столом, формулы пишет, или с друзьями встречается, о горах разгова¬ривал... Господи, что это я! Сидел, встречал¬ся, говорил... Все — в прошлом. Даже случай с Машенькой не предостерег, ничему не научил. Да что уж теперь!
Случай был, правда, не столько с дочкой Машей, сколько с ее женихом, а точнее, фактическим мужем. По странной прихо¬ти природы Машенька была похожа не на мать и не на отца, а на его первую жену. Во всяком случае, Александр Иванович всегда вспоминал о Лене, когда видел свою младшую дочку. Сходство было не столько внешнее, сколько внутреннее — независимый характер, полная раскован¬ность, не переходящая, однако, в развяз¬ность, душа компании, королева в любом обществе. К ужасу матери, заядлая альпи¬нистка с двенадцати лет. Один раз угово¬рила отца взять ее с собой в горы — и втя¬нулась, кажется, на всю жизнь. В горах, точнее, в альпинистском лагере познако¬милась со своим Сережей. В том же сезо¬не решили всегда быть вместе, а свадьбу справить «через год, на том же месте, в тот же час» — у подножия Эльбруса в компа¬нии таких же, как они сами, фанатов. Не успели... Накануне свадьбы Сергей отпра¬вился наверх набрать для невесты цветов, фантастически красивых эдельвейсов, и сорвался со скалы. Маша осталась одна на четвертом месяце беременности...
—Вот вам и «молния», дважды в одно место не ударяющая. Родила Машенька сына, назвала Сереженькой, в честь его по¬койного отца. А когда мальчишке исполнилось полгода, оставила его со мной и отпра¬вилась в свои драгоценные горы... И Саша это все поощрял! Ладно, мужчины — это муж¬чины, редко у кого из них на первом месте семья и дети. Но женщина! Променять сво¬его ребенка, совсем еще кроху, на горы! Спа¬сибо, конечно, что с собой не потащила, с нее сталось бы. Не в меня Машенька уроди¬лась, ни капельки своего характера в ней не вижу. Зато Мишенька — этот мой, да и для моей мамы долгожданная радость. Женился не с бухты-барахты, а долго выбирал. Дом для него — главное, детей заводить они с женой решили, когда дачу и машину купят. Оба работают, хорошо получают. Словом, солидные, надежные — душа радуется. Алек¬сандр Иванович, правда, ворчал, что «одно барахло на уме, а для души ничего нет». Зато у них с Машей все — только для души, а больше ничего в жизни не интересует.. Не интересовало...
Действительно загадка: рассуждая с обычной, обывательской точки зрения польза от альпинизма, мягко говоря, сомнительная, а риск колоссальный. Играть с горами в «кошки-мышки» можно только тогда, когда в этих самых горах живешь и там же кормишься. Но местные жители никогда не станут искать приключений npocто так и не полезут по отвесной скале, если есть хоть какая-то тропинка. Не пойдут через снежное плато, способное в любой момент провалиться в самом неожиданно месте. Не станут без крайней нужды совататься в лавиноопасные места («береженого Бог бережет»). Альпинисты же делают и то, другое, и третье, и еще массу совершенно необязательных отчаянных поступков. Зачем? Они охотно объясняют, приводят массу убедительных доказательств, сыплют специальными терминами, но все это «срабатывает» лишь во время беседы. Потом возникают все те же вопросы.
По-видимому, понять это можно, тальке испытав все «прелести» альпинизма на со¬бственной шкуре, и уж тогда либо шарахнуть¬ся в ужасе на равнину, подальше от «горного величия» и никогда больше туда не возвра¬щаться, либо подхватить «горный вирус» и всю оставшуюся жизнь «болеть» им с разной степенью одержимости. Самые мудрые и ос¬торожные из таких «одержимых» становятся инструкторами в спортивных лагерях для но¬вичков: вроде бы и в горах, но с минималь¬ным риском. Наиболее одержимые, как пра¬вило, остаются в горах навсегда. В прямом и переносном смысле этого слова.
— Грех, конечно, так говорить, но иногда чувствую облегчение. Не нужно больше каж¬дый сезон дергаться: жив? здоров? в поряд¬ке? Двадцать пять лет прошло в постоянном страхе. Я ведь до сих пор во сне вижу ту лавину, которая накрыла Лену. А Машенькин жених? Но это только меня, похо¬же, пугает: Александр Иванович никогда в жизни ничего не боялся, а Маша... Она сновa собирается замуж. За своего однокурсника-альпиниста. Родственные души, ничего не поделаешь. Значит, опять мне предстоят все те же самые волнения, а Сереженька еще такой маленький... Больше всего боюсь, что  он когда-нибудь заболеет этими прокляты¬ми горами. А они, знаете, не выбирают, кого себя навсегда оставить. Боже мой, как же устала жить в вечном страхе — потерять. Это может понять только тот, кто испы¬тал это на собственной шкуре...
«Мне лишь бы знать, что смерть не скоро, И что прожитого не жаль, И то, что есть на свете горы, Куда так просто убежать».
Это из той же, «женской», песни про горы. Из песни, которую, по ее собственному признанию, Ирина Владимировна просто ненавидела, но избавиться от нее, забыть никак не могла. Сама, правда, на людях никогда не пела — стеснялась небо¬гатого голоса, но наедине сама с собою то и дело принималась напевать. И в один пре¬красный день с ужасом услышала, что Ма¬шенька поет ее в полный голос, с упоением. С ужасом — потому что это была люби¬мая песня Лены. Она ее пела тогда, двад¬цать пять лет назад возле костра на Домбае. Впору было поверить в переселение душ. Не исключено, что так думал и Александр Иванович, потому что младшую дочь любил без памяти, во всем ей потакал, все прощал. Однако к старшему сыну относился с про¬хладцей и строго. Мишенька был «мамин сын», Машенька — «папина дочка».
— Маши в тот день, когда погиб отец, в лагере не было — уехала в Нальчик за про¬дуктами. А не уехала бы, поменялась бы с кем-нибудь очередью — потеряла бы и ее вместе с Сашей. Они обожали вместе вос¬хождения совершать. Мало ей было того, что жениха в горах потеряла, сына до ро¬ждения сиротой сделала, опять в горы норовит удрать. Сереженьке полтора года, са¬мый чудный возраст, разговаривать начал, а ей главное — на Домбай, Эльбрус увидеть, переночевать где-нибудь под скалой на пло¬щадке, где с трудом и палатку-то поста¬вить можно. Я же говорю — как наркотик. Осуждай, не осуждай — в общем, больные люди, ничего с собой сделать не могут. Я не осуждаю, но понять все равно не могу. Ни¬когда не могла. Они ведь всю жизнь со смертью играют — и надеются выиграть. Соберутся вместе —. все разговоры только о том, как кто-то чуть не сорвался в про¬пасть, не замерз в тумане, чуть не остался под лавиной. Рассказывают — и гордятся, что опять удалось горы перехитрить и жи¬выми выбраться. Но ведь прекрасно знают, что каждый год кто-то погибает либо ка¬тится: переломы, обморожения, ухудшение юения. Понимают, что их везение — до поры ю времени. «-Другие придут сменить уют на риск и непомерный труд...»
Впрочем, все то же самое можно сказать и об автогонщиках, парашютистах, яхтсме¬нах, спелеологах. Среднему обывателю, как правило, трусоватому, трудно понять эту неистовую тягу к риску в общем-то ради риска. Пословицу «умный в гору не пой¬дет, умный гору обойдет», разумеется, при¬думал обыватель. Если руководствоваться здравым смыслом, то поступать нужно именно по этой пословице, но... Но там, где есть здравый смысл, обычно начисто отсутствует романтика, и наоборот. И мож¬но понять восторг альпинистов, когда «весь мир на ладони, ты счастлив и нем...»
Если только не думать о переживаниях тех, кто остался на равнине.