ИМЯ ТВОЁ16

/продолжение/
ИМЯ ТВОЁ16
Евгений Вахромеев
- А ты попробуй…

- А что, придёт время и попробую… Но это потом. А пока, Никита, скомандуй всем «подъём». И не забудь напомнить про утро, чай да кашу…

Фома снял свой тулуп и стал растираться снегом, шумно кряхтя и выкрикивая клич невидимому напарнику… Только потом он заметил лошадь запряженную в сани, в которой дремал оптинский брат.

- О, да у нас никак парламентёры!
Фома подбежал к саням, чтоб поприветствовать брата. Которым оказался Фёдор, мрачноватого вида мужчина, лет пятидесяти. Был он в солдатской шапке-ушанке завязанной на самой бороде, такого же серого цвета, как и шапка-ушанка. Что придавало ему вид русского крестьянина.

Фёдор медленно поднялся и сел на солому, что лежала на санях. Голыми руками, которые покраснели от мороза, он по-детски теребил завязанный узелок, что находился на самой бороде. Словно проверяя, а не развязался ли он.

Спросонья он, как-то косо взглянул на Фому в ожидании вопроса… Нужно заметить, что отношения у него с Фомой как-т не складывались. Хотя их никаких и не было меж ними… Но несмотря на свой нелюдимый характер, Фёдор всё же умел общаться с обитателями Оптины. Но вот с Фомой, как-то не сложились нормальные отношения…

Может быть причиной тому смелые взгляды Фомы на устоявшиеся монастырские будни. На устойчивый подвижнический путь самой монастырской жизни, придерживающейся консервативных взглядов, как сам понимал Фома. И конечно, это может быть, «не совсем пристойные высказывания» в адрес служителей православной церкви.

«Честь и репутация коих, неприкосновенна для неразумных суждений мирян.
А Фома, он кто, он и есть мирянин… Токмо с головой у него что-то… Ведь те, кто обитают в монастыре, они не токмо там живут жизнью праведной, они и в службе своей усердствуют. Да и честь, и память хранят святых, некогда обитавших в местах сих».

Но он, Фёдор («Фёдор молчальник», как его здесь прозвали братья) обладал уникальной памятью на исторические события. Которые, по известным причинам, не могут не касаться Оптины и других, близ лежащих монастырей. И он этим знаниям посвятил всю свою жизнь.
Фома сам уважал православную историю, за что и любил Фёдора, и оправдывал его фанатизм. И видимо этот единственный мотив позволял им мирно общаться…

- Приветствую тебя, наш заботливый Фёдор! – подойдя друг к другу они обнялись троекратно, и Фёдор улыбнулся своей редкой улыбкой. – У меня просто слов нет, чтоб выразить тебе своё восхищение за твою непоседливость в деле служения своим близким.

- Да полно тебе, Фома… - и Фёдор вновь обрёл вид угрюмого друга. Он снова сел в свою повозку на солому, теребя покрасневшими пальцами узелок шнурка шапки, что разместился на его поседевшей бороде.

Возможно такой фамильярный тон Фомы заставляет Фёдора закрыться, не раскрывая до конца своих добрых намерений. Хотя Фома и говорил всегда не кривя душой…

- Да Я, всего-навсего вас упредить пришел, что поутру за вами тягач придёт. Вот и поедем вместе, коль и я со своим Хмурым пособить прибыл.
– Справедливости ради, надо заметить, что его жеребец ( в отличие от своего хозяина) ни каким образом не желает оправдывать свою кличку.
Это очень резвый и покладистый конь, которого обожают все обитатели Оптины. Да и сам Фёдор, общаясь со своим питомцем, как бы перенимая нрав его, сам становился веселее и общительней.  – Ведь вы вона как ночь-то провели, словно в «заимке» какой…

(Для Фёдора, это где-то в глуши далёкой, на лесоповале…)

- Да что ты, Федя, мы тут классную Новогоднюю ночь провели. Да с такими хлопцами разве какая «заимка» будет в тягость?... Даже костру нашему ни почем, горит себе, как вечный…

- Да ты скажешь. Ты лучше поди оденься, посинел, чай… Не лето, всё ж… - в интонации Фёдора чувствовалась заботливая мягкость, и тепло. - А костёр-то поди Микита всю ночь поджигал, а? – и Фёдор удивил не только своей остротой, но и хохотал, как его Хмурый…

Хотя и стояла густая лесная темень, сквозь которую подглядывал небольшой кусочек луны, но биоритм человеческой природы не мог не ощутить наступление утра…

Все собрались вокруг костра, и после недолгого благословения Еремеем утренней трапезы, деревянные ложки тут же застучали об алюминиевые миски с горячей кашей… Которая, добрыми руками Никиты была сдобрена крапивой. И всё это заедалось и запивалось, до корочки поджаренным на костре, ржаным хлебом, и горячим душистым чаем, сваренным из трав чабреца и зверобоя.
                * * *

/продолжение следует/