Тапочки

Давно это было. Тогда  люди  ещё  верили  телевизору  и  газетам  и   воспринимали  балет "Лебединое озеро" на первом канале как предвестник жизненных перемен. Флота рыболовецкие и транспортные, подчиняясь хаотичной логике Госплана, вспарывали форштевнями мировой океан во всех направлениях, добывая огромному анабиозному Союзу рыбу и всяческие морские деликатесы, которые тот поглощал с прожорливостью зелёной навозной мухи и умнел, фосфоресцируя, на глазах. Хорошие были времена.
         
Ходил я тогда на ПСТ - небольшой такой траулер, который каждые две недели заходил  "по зелёной" в порт на выгрузку. Трёх дней хватало, чтобы выпотрошить трюма и карманы пучеглазых морячков, жаждущих водки и зрелищ по кругу. Двадцатый век уже подползал к смертному одру, а ничего особо не менялось. Раньше, пиратский барк залетал в гавань, и в городе начиналась беспорядочная возня и праздник. Постепенно он выплёскивался на улицы, где свирепого вида татуированные бугаи, в пьяном ромовом угаре, полосовали друг друга мачетами, а женщины, визжа переливчатыми фальцетами, мешали представителям власти, то теперь угар был тяжёлый, водочный и бились, чем попало и с представителями власти в том числе.
 
Точные события таких вечеров обычно описывались в протоколах серомундирными и красноголовыми существами, причём с ошибками. А где ещё на суше мог поймать ощущение идеального шторма водоплавающий? Только в разколбасочных рюмочно - сосисочных. Благо десяти рублей на это хватало за гланды. Вот и я как-то, гонимый жаждой размножения, частенько посещал сии заведения, в некоторые из них меня уже перестали пускать из-за несходства в воспитании, привитом моим дворецким и их пионэрвожатыми. Ну да ладно, я в отместку частенько бивал судового поварёнка из чувства всеобщей правильно распределённой мной справедливости по "Ломоносову", по носу, кстати, не бил.
 
В один из таких чудных июльских вечеров, когда полярный день путает ориентацию и доводит до фатального обжорства леммингов, судьба привела меня в ресторан с названием "Белые ночи". Находился он на сопке, и для достижения его надо было ступни неестественно загнуть носками на себя, ноги при этом переставали гнуться в коленях, и вот таким мудрёным шагом надо было двигаться к своей гормональной мечте. Тропа при этом петляла среди почерневших и жуткоёмких двухэтажных деревяшек с высокими крыльцами, на которых сидели австралопитеки и как-то оценивающе провожали тебя взглядом, сплёвывая через редкие зубы. Причём чем выше к ресторану, тем меньше зубов встречалось на пути. Я ещё тогда связал эти два факта воедино и подумал что в ресторане, наверное, фирменное блюдо - манная каша.
 
Народец собирался там разношёрстный, и найти партнёра или партнёршу по интересам труда не составляло, тем паче, что интерес был у всех один, кроме конечно 75 летнего юбиляра и его банды, сидевших в уголку и жующих золотыми зубами резиноподобных кальмаров и скользкий горошек, и вспоминающих какая мягкая была тушёночка второго фронта.
 
Её я заприметил сразу. Мимо такой буйной кримпленовой клумбы пройти мог только слепой, споткнувшись. Здесь было всё, одни арбузные полукружия плавно перетекали в другие и до отказа заполняли  вырезы в подоле платья и декольте, и заканчивались глазами, выцветшими от пережитого мужского вранья и целым взрывом гидроперитовых шаловливых локонов. В общем, мне, на мой выпуклый морской взгляд, больше привыкший к кранцам, кухтылям и пьяным матросам, всё понравилось.

- Разрешите пришвартоваться? - начал я бодренько, и тупо добавил: Первым корпусом…
- А что, будет и второй?
- Лишь бы привальные брусья выдержали.
- Брусья-то выдержат, лишь бы канаты не поперетёрлись.
- У нас крепкие, пропиленовые.
- Тут у многих такие - пропиленовые и пропилсветовые, пропилдашевые даже. Меня, кстати, Оксана зовут.
- Феликс, - представился я.
 
Почему вдруг Феликс? Бред какой-то. Ещё подумает, что у меня длинные руки, холодные уши и ещё что-то. Вспомнил: когда платил профсоюзные взносы, то на стенке в кабинете висел Феликс Эдмундович в козлиной бороде и с укоризной так щурился: «Что, дескать, припозднился с взносами?».  Пока страна, надрывая сухожилия, ломилась к коммунизму, некоторые, зажав в потной ладошке уже чужие деньги, отсрачивали этот светлый день отмены денег и благолепия. Подумалось, что в эти славные времена профсоюз отпадёт как хвост у Шарикова, хотя распределять то путёвки кто-то должен.
 
Вспомнился второй электромеханик Козьма Петрович, который из такой бесплатной поездочки привёз интереснейшую болячку и как лабораторная крыса, сорок дней метался в карантине, писал в банку, и грыз баранки. Причём в соседнем боксе, также маялась его жена,  переговаривались они записками, читать которые было больнее, чем батареей по ноге. А его детки, до сих пор воспринимают слово Евпатория, как здоровенную тётку, поселившую их на месяц в детский дом и научившую заправлять кровать.
 
По спине пробежали мурашки, но собственное либидо, особенно если его прочитать наоборот, гнало меня как Алису в неизведанное.
- Что будем пить? - спросил я, лихорадочно пересчитывая в голове всю наличность. Где-то рублей двенадцать с мелочью. Хватит.
- Что? Что? Конечно водку!
Вот! Свершилось! Это был пароль. В горле пересохло. После этой фразы мурашки переползли на плечи, очевидно, взглянуть на того, куда попозже можно будет перескочить.
- Два по сто на третий столик! - хрипло выдохнул я, подмигивая и шевеля  бровями и скальпом бармену. Тот понимающе кивнул в ответ.

К нам тут же подлетел террариумного вида официант, и змеино улыбаясь, оформил стол. На лацкане его мышиного цвета жилетки висел значок "Передовик производства". Интересно, какое это производство он передавил?
Надо отдать должное, Оксана была достойным слушателем. Смеялась впопад, показывая стройный штакетник зубов. Я пушил хвост и колошматил из себя бывалого моремана с акулячими жабрами и ракушками от затылка до ягодиц. Такие названия как Лабрадор, Гибралтар и Дарданеллы я употреблял обыденно и мимоходом. Истории из кораблятской жизни приводили её в полный восторг с заиканием. Между делом мы употребляли, танцевали, курили и закусывали, причём из экономии я заказал какой-то гаденький салатик, запихнутый в помидор и названый - форшмак. Еврейские штучки.
      
Минут через пятьдесят семь официант перестал отражаться в моих зрачках и из прямой речи стали выпадать гласные и преобладать паузы. Оксана, проявив сноровку опытного бойца, подхватила падающее знамя корабля, расплатилась моими мятыми банкнотами, и мы плавно проследовали на улицу.

 Там, на свежем воздухе, я быстро протрезвел и икнув, галантно предложил проводить даму до подъезда, тем паче, что жила она рядом. Широкой морской походкой, оставляя в кильватере разудалый ресторан со шмыговатыми официантами, мы пошагали в воздух. Шли мы недолго, по шатким деревянным мосткам, и об меня тёрся тёплый упругий круп. Было похоже, что я поймал и веду в поводу поэтического крылатого коня кормить овсяной кашей. В такт шагам я начал сочинять стихи:
 
                Напился пьяным – сломал мостки
                Стыдно людям глядеть в глазки
Люди представлялись с одутловатыми картофельными лицами с проросшими глазками и с заколоражученной  ботвой вместо волос.
- А вот здесь я живу, - сказала Оксана, прервав мои рифмоблудни.
          
Мы стояли около одной из двухэтажных деревяшек. Слово "живу" как-то не вязалось с этим сооружением. В него можно было только ходить, что частенько и делали все местные коты, судя по ароматам. В подъезде гепатитно тлела обмушаченная лампочка. "Наверное, не всё так плохо, а просто меланхолию с собой притащил начинающийся бодун" - подумал я. Пронзительно, по-верблюжьи захотелось пить.
- Может, зайдём, выпьем кофе?- предложила она.

Я мукнул и закивал головой, потому что влаги для слов не было. Оксана бодренько начала подниматься на второй этаж, ступеньки под ней как-то странно постанывали. Может им, что видней снизу? Подо мной они хрюкали, а перила норовили занозить. Несомненно, этот дом не первый раз вдыхал в себя помутневших мужиков, и воспринимал их как угрозу.
- Заходи, снимай обувь. Только тихо - соседи спят. Тапочки одень.

Мы стояли в тёмной прихожей с несколькими вешалками, что наводило на мысль о комнате с подселением. Причём всегда подселение было наихудшей частью населения. Именно в таких квартирах, когда ты в исподнем леопардно крадёшься посреди ночи по  нужде, тебе на голову падает велосипед  "Орлёнок" со звонком.
Под её вешалкой стояли тапочки. Я вспотел моментально. Они были по полметра в длину с надписью на носу белой масляной краской  "ХО". Памятуя, что дело происходило на "больничном", это могло означать только одно - хирургическое отделение. Представляя такого больного целиком, резать его должны были бензопилой, не меньше, а зашивать ломом.
 
- Мужа?- спросил я сипло, боясь посмотреть вниз.
- Нет, заходил тут один, забыл.
Ну да, он, наверное, просто шагнул в окно и ушёл в кальсонах начёсом внутрь. Я боязливо вставил ноги в вышеназванные приспособления и прошаркал в комнату. Ничего, уютненько. Окно на месте, фикус Бенджамина на подоконнике, ламбрикенчик. Полка с книгами. Судя по дверям, комнат было две.
- Посиди, энциклопедию полистай, я кофе сварганю быстренько. Этот диван, кстати, лорд Пэрисдейл подарил нашему папе в 44 году. Он во время войны стоял в английском представительстве, напротив "Детского мира". На нём один раз даже ночевал адмирал Головко.

Я проникся музейным благоговением и покачался на диване, тот постонал пружинами в ответ. Кишки откликнулись и начали завязываться двойным выбленочным узлом. Вспомнился единственный салатик, который сейчас героически тонул в водке и, пытаясь выжить, начинал пучить меня со скоростью поршневого насоса. Да, вечерок, наполнялся сюрпризами. Терпеть это уже было невозможно и даже опасно.
 
Я выскользнул из тапок, упруго подкрался к двери в другую комнату, приоткрыл. Темно, никого, вот и славно, я подскочил к форточке, открыл и как  жахнул! Если бы побежал матрос, потом солдат, стреляя на ходу, я бы не удивился. Провода напротив окна загудели, и где-то откликнулся тепловоз. Я схватил журнал "Огонёк" с телевизора, быстро разогнал выхлоп, бросил его обратно, и уже через секунду сидел со скучающим видом на диване, мучая кирпич энциклопедии. Но у салатика было другое мнение, он начал усиленно выпихивать из меня помидор, причём целиком. Водка, как бы извиняясь, начала выходить испариной.
 
Эротический вечерний настрой растаял и превратился в мыслеобразный рулон мягонькой туалетной бумажки. Я собрался с духом, решился, и, не быстро передвигая тапки, пошёл в разведку. 
- Пардон, а где у вас тут гальюн? Ручки помыть, - напряжённо спросил я, и представил, как я полощусь в унитазе, мою руки, делаю кита и румяный безмятежно хохочу.
-  Прямо и направо вторая дверь. К соседям не вломись.

Вторая направо. Выключатель. Ага, чудненько. Не похоже на комнату соседей. Вместо унитаза - судовая чаша "Генуя", чугунная такая штука с приливами под ноги, бачок под потолком. Знакомая конструкция, придётся сидеть орлом, ну ничего, справимся. Ну вот, совсем другое дело. Канализация утробно ухнула, унося мои заботы далеко в мировой океан. Прощай помидорчик. Хотелось по Мефистофельски гулко проорать, но помня о чутком сне соседей, я просто ущипнул Оксану, проходящую мимо, за зад. Та весело всхрюкнула, и звякнула кофейными чашками.

-   А почему чашек три? Ждём кого?
- Да нет, пойду сестру позову, - и пошла в ту комнату, где я недавно святотатствовал.
Едрён батон! Я живенько представил глаза сестры, когда нас будут знакомить. В принципе можно сказать, что мы давно знакомы - живём в одном городе и дышим одним воздухом, и это не будет неправдой.
- Вот, знакомьтесь, Лена.
- Феликс, - сказал я, и голос мой от волнения взвизгнул.
- Какое громкое у Вас имя! Даже не ожидала.

Мы втроём сидели на раритетном диване, хлебали кофе и траурно молчали. Лена круглыми глазами изучала мой профиль. Если верить приметам, именно в такие неловкие минуты и рождаются милиционеры. Наш милиционэр шёл, очевидно, каким-то противоестественным способом, потому что кофе не пахло вовсе, пахло дерьмом, причём свежим. Причём, для одной из сестёр, генератор запахов не был никакой тайной. Все интеллигентно делали вид, что ничего такого не происходит. Ставя чашку на журнальный столик, я внимательно посмотрел вниз. То, что я там увидел, было пострашней филейной части бразильского бабуина.

Здравствуй, помидорчик! Давно не виделись. Я нагадил в задники собственных тапок! Форшмак – другим блюдом это не назвать. Я, полутрезвый, сидел посередь столицы советского Заполярья, на благороднейшем диване, обложенный женщинами и ноги в тепле! Очевидно, выражение моего лица напоминало лицо Коперника, узревшего зажигалку Zippo в руках инквизиторов, и это не ускользнуло от внимания женщин.
 
- Что случилось? Вам плохо? – спросила Оксана.
Ответить что, дескать, всё хорошо или нормально, язык отказывался.
- Кофе горячий, обжёгся, а пахнет приятно, - сказал я, засунув ноздри в чашку.
- Феликс вы, наверное, капитаном ходите? - спросила Лена.
- Нет, я - четвёртый механик. Как говорят моряки: король… - хотел продолжить фразу, но не стал, так как  вроде не к месту и звучала она так: король воды, говна и пара.
- …танца. Король танца, потому что много беготни и работы, - выкрутился я.
 
Воображение дорисовало картину - я на сцене залихватски отбиваю чечётку, в этих самых тапках, забрызгивая коричневым духовой оркестр, играющий:
                Шаланды полные фекалий
                В Одессу Феликс приводил.
                И все биндюжники вставали,
                Когда в пивную он входил.

По всей вероятности, биндюжники вставали и уходили на улицу, потому что терпеть этот аромат уже не было сил. Одна из сестёр незаметно ушла на кухню, другая открывала форточки. Я выбрал момент, незаметно снял тапочки и с чвяканьем забил их под диван. Предполагая, что забирать их я приду только в следующей жизни, тот упирался, как мог. Носки тоже не ускользнули от вездесущего помидора. Их я тоже снял и, нащупав шестой том Большой советской энциклопедии, не по алфавиту засунул между страниц и водрузил на полку. Голые ступни я спрятал под журнальный столик. Ну, в принципе и всё, можно допить кофеёк и собираться восвояси.

День казался каким-то каучуково безразмерным и тяжёлым как баллон с ацетиленом. И подводя его итог, в качестве достижения, можно было отметить только осквернение имущества, от всего сердца подаренного союзниками. На душе было как-то вандаллически нехорошо. Сёстры, очевидно догадавшись, что притащили в дом клопа-вонючку, расположились на другой стороне комнаты и оттуда, из-под форточки,  мне ледовито улыбались.
- Ну ладно, пожалуй пойду, скоро на вахту.

Как-то ожидаемо, никто не стал уговаривать меня остаться. Оксана, очевидно заметив мою босоту, решила что я, наверное, на что-то надеясь, начал спонтанно раздеваться снизу.
- Феликс, послушай, у меня есть принципы, и я на первом свидании даже не целуюсь. Извини. Заходи, адрес знаешь.

Я подумал, что логично было бы на второе свидание придти в сомбреро с навозом. Хорошо, когда есть принципы. Я тоже с утра не предполагал, как разнопланово может послужить человеку домашняя обувь. Понимающе покивав головой, я попрощался и пошёл на пароход досыпать этот никудышный денёк.

По прошествии нескольких лет судьба опять привела меня в тот чудный райончик. Знакомый мне дом как-то притих и уставился на меня. Эти окна я узнал по фикусу, мне показалось, что и он узнал меня и начал махать листьями, указывая вглубь комнаты. Форточки, похоже, не закрывалась никогда, даже зимой.