Признания стихоголика

Началось от скуки, стало радостью, а теперь превратилось в наваждение. Стихоголик хренов.
 
Слишком долго молчал, столько накопилось там всякого  мусора – чужих слов, перевранных смыслов, вбитых по самое горло костылей канатоходцев. Что есть Я как не индивидуальная подборка расхожих истин, продвинутая мышеловка широкого профиля, жадная губка, превращающая все впитанное в уксус иронии (пить не хотите, кстати?), скупой рыцарь печального образа, ловушка солнечных зайчиков и белочек. Черная дыра в собственной голове.

А потом что-то изменилось. То ли что-то там забилось (сердце?), то ли вовсе места уже не осталось –  “… и горлом хлынули рифмы…” Жизнь превратилась в безоткaтную мясорубку, запущенную задом наперед и приправленную недоумением друзей и близких, в непрерывный экзорсизм и эксгибиционизм в одном флаконе, в построение рая в отдельно взятой голове. Ни на что другое нет времени. Не человек, а шагающий стиховатор. Стихоплюй. Стихопат. Стихомат.

И все равно счастлив. Глупой улыбкой прощаюсь с каждой строчкой, а то и двумя. Я их не запоминаю; помнят ли они меня там, на воле? Не важно. На самом деле, они не мои, только хранились. Мне без них светлее. Освобождается место для чего-то нового, не такого, как раньше. Сознательно отключаю контроль за тем, что пишется. Пытаюсь следить лишь за тем, как пишется. Зачем? Снобизм эстета, игра в поэта, удар кастета в борьбе за это… херня собачья! просто стыдно писать легко – как красть. И глупо. Толку с них, конечно, не будет ни так, ни эдак. Но когда крутишь их до того, что мозги набекрень, до бредового состояния перебирая по буквам, в самом тебе вдруг (иногда!) появляется предчувствие озарения, будто существуешь и там, и там... или, вернее, что это уже не ты, и не они, а какие-то абсурдные отблики суперструн, и секунды – это так много, и темнеет в глазах... ночь, наверное. В такие моменты и живешь. Нет, все остальное – тоже жизнь, конечно, и прекрасная, но – привычная и вниз.

А стихи…  Я их буду писать, пока меня не начнет от них по-настоящему тошнить, пока не станет выворачивать судорогами последних звуков,  пока они все не выйдут из меня, и в наступившем молчании я – может быть!  – пойму что-то из того, о чем сейчас даже не догадываюсь.  Или боюсь думать. Шансов почти нет, но это – все, что есть.