Красная грязь

                Сценарий п/м  фильма
               
Сцена 1. Утро. Натура.

Дорога была ровной, даже пыль лежала на ней вытянувшись. Редкие, но глубокие борозды луж отливали металлом. Раннее утро рыхло наваливалось на Сергея, путало. Блеклое ровное небо равнодушно стелилось над землей. Казалось, оно не может подняться. Вместо него поднимались по углам городка разрозненные, шатающиеся от неуверенности мужские фигуры. Они выходили из своих домов, и утро вглядывалось в слипшийся город уже их глазами. 
Сергей шел и вялые очертания его фигуры таяли и появлялись вновь - продвигались. Сергей шел к своему заводу, который был виден невдалеке. Редкая жухлая поздняя трава, стертые временем детали строений, рассеянные контуры, идущих впереди других заводчан - все было топкими формами забытья, сквозь которое легко  было идти.
Сергей не чувствовал под ногами земли, ее и не было - пыль лежала едким слоем.  Позади Сергея послышался нарастающий настырный гул быстро идущей машины, и Сергей качнулся к обочине. Машина нырнула в дорожную колдобину и густо обдала Сергея грязью. Жидкая земля взметнулась перед его лицом, мазнула по нему своими вялыми губами.
Сергей мотнул головой и протяжно закричал. Он кричал, напрягая горло, ему хотелось освободиться от обиды, навалившейся на него и пронзившей насквозь. Грязный песок скрипел у него на зубах и не уходил с криком. Машина, облившая его грязью, остановилась, развернулась и поехала обратно, остановилась перед Сергеем и из нее вышли два извивающихся от раздражения парня.
- Тебе что-то не понравилось? - едва спросил долговязый, как Сергей молча пошел на него.
Сергей ощущал внутри себя гул, и этому гулу не было места в Сергее. Жизнь этих парней казалась ему слишком случайной. Долговязый успел выбросить вперед руку, но Сергей увернулся от нее, и нанес  увесистый удар в голову. Что-то треснуло, долговязый выкрикнул нечленораздельно, и его откинуло далеко в сторону.
- Ах, ты падла, - чернявый приятель долговязого заметался возле машины в поисках чего-либо  тяжелого, но Сергей широко шагнул к нему и смял его живот ударом ноги. Чернявый застонал, его  склонило к земле, оставив стоять на коленях.
Долговязый поймал равновесие и понесся на Сергея с боязливой торопливостью, Сергей встретил его своим приветливым кулаком. Голову долговязого опрокинуло, тело его расслабилось, и Сергей принялся бить его с азартом преследователя.
Он бил долговязого ногами, ему хотелось сковырнуть его с неровной поверхности жизни, а для этого надо было время и терпение. Он обернулся к чернявому, и пока тот  не успел подняться, швырнул его головой в отливающей ночной чернотой бок машины.
К Сергею уже бежали люди, его хватали за руки, оттаскивали, слышались голоса, - Сдурел, на жихаринских пошел! Тебе жить надоело? Проблем захотел? Они же тебя прибьют?
Сергея держали за руки несколько рабочих, но он не вырывался.  Чернявый уже поднимался, он не глядел в сторону Сергея.
Дрожащими пальцами он ощупывал свежую вмятину в своем автомобиле и рот его наполнялся негодованием, - Паскуда! Я ж  только недавно тачку купил, а ты ее уже исгадил! Ты у меня будешь эту дверь языком выравнивать, гнида!
Чернявый развернулся к Сергею и, казалось, не замечал других рабочих, державших Сергея уже не так крепко. Шатаясь, появился долговязый, - Поехали. Этому бандерлогу не жить. Он тебе не только дверь, он тебе ноги лизать будет.
Парни полезли в автомобиль, но перед этим долговязый цепко оглядел Сергей и покачал головой, протянул, - Ну, ты попал.
Машина резко двинулась с места, и тут же рабочие заспешили на завод. Они шли торопливо. Сергей тоже заторопился на свое предприятие. Ему казалось, что привычный уклад его труда поможет ему сложить распавшуюся сегодня  утром связность его жизни.

Сцена 2. День. Интерьер.

На заводе звуки работающих станков били по ушам. Механизмы надсадно визжали и вал токарного станка, казалось, вращался где-то в сердце. Было зябко,  холодный пот тек по спине Сергея. Металлическая пыль стояла в воздухе, и хотелось глотать ее и глотать, чтобы ее вкусом забить вялость во рту. Цех сегодня казался Сергею особенно огромным, полным беспощадных и неудержимых сквозняков. Яркий, крупно нарубленный оконными проемами солнечный свет сверлил в висках. Крутящийся кусок металла распух перед глазами Сергея, к нему было трудно подступиться, он вырывался и дергал за собой Сергея.
Сзади подошел бригадир, Саввыч, хлопнул по плечу, - Отдыхай, Серега. Не губи материал, так напрягаться не стоит. Сегодня не твой день.
Сергей с трудом справился с нахлынувшим раздражением, он глянул на скупое лицо Саввыча, прохрипел, - Сейчас, доделаю деталь и завязываю.
Металл поддался с неохотой, взвыл, будто угрожая.

Сцена 3. Вечер. Интерьер.

В душе Сергей торопился, ему казалось, что рабочие чураются его, обходят, словно он заповедный. В раздевалке сосед по двору, щуплый, но всегда взвинченный Игорек подошел, - Слушай, Серег. Я тут слышал ты с утра с жихарннскими замутил. Может, с тобой пойти до дома?
Сергей посмотрел на жалкую фигуру Игорька,  -    Спасибо, Игорь. Я думаю, это мои разборки.
Игорек вяло улыбнулся, - Я просто думал двоих-то они валить не станут. Вот и все.
В раздевалке воцарилась цепенящая тишина. Мужики шевелились: одевались, вытирались, но старались не шуметь. От этого они становились невесомее  сквозь лучи вечернего солнца, пробивающегося сквозь пыльные стекла. Сергей ухмыльнулся и поторопился выйти из раздевалки.

Сцена 4. Вечер. Натура.

На улице нагретый воздух легкой паутиной щекотал Сергею лицо, приходилось делать усилие, чтобы рвать его невидимые нити - идти вперед. Звонко и высоко пели птицы, словно накидывали сверху мелкую металлическую сетку. Маленькая речушка в овраге блестела столь ярко, что, казалось, течет вспять.
Сергей увидел их не сразу. Он поднялся на небольшое возвышение после реки, и тут же ему на глаза наползла ядовито шелушащаяся масса разноодетых мужчин. Он сразу различил утренних: долговязого и чернявого. Но не в них было дело. Чем-то нечеловеческим несло от сходки нахмуренных людей среди вытоптанной и бессильной травы. Их контуры были слишком резки для этого мягкого августовского вечера, слишком целеустремлены.
Сергею было поздно поворачивать. За его спиной, вдоль реки медленно появился уже знакомый автомобиль. Одежда на Сергее стала тяжела ему, словно эта была
одежда покойника. Сергей сжал зубы и пошел навстречу тихо жужжащей толпе. Он бы шел так  вечно.
Но перед недовольными мужиками ему пришлось остановиться. Подъехала машина, встала, Сергей тоже стоял, как вкопанный. Стояли и незнакомые  мужчины. Из них выделился какой-то совсем серый и пожилой, - Ну что, Толян? Этот вас сегодня имел?
Толян молчал, только нетерпеливо переминался.  Пожилой повернулся к Сергею, - Нехорошо  обижать. Вот машину попортил. Ты знаешь, сколько она стоит? Дороже, чем твоя жизнь. Понял?
Пожилой толкнул Сергея к машине. Сергей качнулся, сделал шаг к ней. За ним незаметно сделали шаг к машине и остальные. Из автомобиля никто не выходил. Пожилой продолжал распалять себя, - Ты не просто этих парней тронул, ты всех нас уронил, понимаешь? Я не буду сдерживать своих и, если они захотят тебе голову оторвать, значит, ты должен походить без головы. Понял?
Пожилой театрально отвернулся и эффектно скрылся в общей массе. Толпа надвинулась чуть ближе к Сергею. Но первым подошел чернявый. У него весь рот был набит слюной, - Ну что, лох? Я тебе обещал проблемы? Вот они - перед тобой. А теперь встань на колени и лижи мою дверь.
Кругом равнодушно молчали, долговязый переминался, ему не терпелось начать. Крупное предзакатное солнце заваливалось за горизонт, чужое тяжелое сопенье окружало Сергея.
Сергей неожиданно сделал шаг навстречу долговязому и ударил его. Тот взвыл и резкий удар в живот согнул Сергей пополам. Это ударил чернявый, он еще хотел подбросить ногой свесившуюся над потемневшей землей голову Сергея, но его яростно оттолкнул долговязый. Воздух шумно вырывался из него, и он с силой сорвал Сергея с земли.
Он кричал что-то нечленораздельное и бил Сергея головой о землю. Кровь быстро облепила крепкий дерн, а долговязый не унимался. Мужики зашевелились, сквозь них быстро прорвался пожилой. Он стремительно откинул долговязого и тот упал, обессилев.
- Ты что? Истерикой такие дела не решают, понял? Ты не пацан, чтобы тут брызгать.  Мне нервные пидоры не нужны, - пожилой говорил спокойно, но дышал тяжело.
Долговязый уже поднялся и топтался виновато на месте.
- Плесните ему, - пожилой брезгливо смотрел на Сергея.
Дверь автомобиля открылась, и из нее вышел упитанный парень в костюме. Он склонился к Сергею и вылил на него воду из бутылки, протер Сергею лицо, полил себе на руки.
- Сашок, глянь, что с ним, - пожилой успокоился, чуть размяк.
Сашок приложился к груди Сергея и удовлетворено кивнул, - Работает. Здоров конь.
Пожилой огляделся, - Значит, так.  Сашок, сломай ему нос, на всякий случай, только осторожно, сильно не бей.
Сашок чуть дернулся, что-то хлюпнуло, пожилой продолжал, - Нормалек. Но это пока так. Профилактика. Толик поспешил. Я беру за это ненадолго твои сани. Ты ведь купил их на пару с Черным? Найдете себе еще. Не по чину вам такие хоромы.
Толпа чуть оживилась, вялые лица расплылись в ухмылках. Чернявый задергался, заблестел глазами, но молчал. Долговязый бледнел. Пожилой уже садился в машину, мужики разбредались. Кто-то шел к своим оставленным неподалеку автомобилям.
- Не расстраивайся, Черный. Сказал, что ненадолго. Если что, деньгами отдам. Ну, ты знаешь курс. К тому же выравнивание этой двери мне обойдется дороже твоей телеги, - пожилой засмеялся.
Сашок проворно влез в салон, отчего машину качнуло. Дверь за пожилым захлопнулась, и машина медленно двинулась с места. Чернявый мокро засопел, взвился, - Я на своей машине и месяца не проехал. Ты что здесь устроил? Мне теперь за своей тачкой еще и ходить надо? Гнида, гнида, гнида!
Эти слова уже обращались Сергею, чернявый вскочил с ногами ему на грудь и стал там прыгать. Толик быстро столкнул его, - Не дави его.  Мы ему дома что-нибудь сыграем.
Сергей лежал слипшейся бесформенной кучей, источая едва заметный пар в сырой вечерний воздух.
- Черный, принеси воды, сейчас эту лошадь отпаивать будем, - долговязый принял на себя руководство.
Над землей поднимались тучи мошкары, обещая теплый день завтра.

Сцена 5. Ночь. Интерьер.

Они сами открыли дверь в квартиру Сергея, ввалили его не стоящее на ногах тело в коридор. Раздался грохот, и на шум выбежала Света, молодая белесая женщина. Она с нарастающей тревогой смотрела, как безуспешно ее муж пытается подняться на ноги. Толик цепко оглядел  крепко сбитую женщину, - Ну, что, хорошая. Попал твой благоверный на проблемы.
- Что случилось? - белеющими губами выговорила Света.
Из-за ее спины испуганно выглядывал на людскую толчею в коридоре  13-летний  Павел.
А то, - развязно вступил чернявый, - теперь он не твой, теперь он - наш. Ему тянуть на нас и тянуть, чтобы рассчитаться с нами. Не знаю, что ему  поможет, - Черный притворно вздохнул.
Сергей лежал в прихожей. Кровь тяжело стучала у него в голове, нос болел, электрический свет назойливо жужжал в ухе, голова была испачкана красной грязью.
Вставай, падла, - Толик несильно, но глубоко ударил Сергея под дых.
Света ойкнула, зажав себе рот рукой,  Сергея тут же потянуло вверх. Павел замер, смотря на все расширенными от ужаса глазами. Сергей стоял, покачиваясь,  Света подошла к Толику.
Она бессильно опустилась перед ним на колени, ухватив его за куртку, - Зачем  вы его бьете? Что он вам сделал?
- Что?  Да мы с твоего мудилы лишились сегодня своей тачки. Скажи, Черный! А вчера это несчастная козлина пинала нас при всем народе! Да его с этого не бить, его убивать надо и мы будем это делать медленно, медленно, медленно.
Толик мелко засмеялся.
-  Мразь! - коротко и убедительно выругался Черный.
Парни как-то само собой обступили Свету, стоящую перед ними на коленях. Толик  глумливо сощурился, глядя на Свету, - Что, родная? Будешь отрабатывать?
Он стоял, покачиваясь над Светой.
- Вы что, ребята? - залепетала испуганно Света, - У меня здесь сын, муж. Вы что?
Она не делала попытки подняться, ей было страшно встать.
- Это кто тебе муж? - Толик приподнялся над ней, - Это я тебе муж. Я решаю, что тебе делать. Поняла?
Толик схватил крепкими пальцами мягкое лицо женщины и смял его. Света послушно стояла на коленях и не пыталась увернуться. Толику послушания казалось мало и он рванул на ней домашнее платье, оторванная материя охотно повисла, обнажив светлое и покладистое тело женщины. Павял неслышно пятился из коридора.
Черный уже оттащил Сергея в комнату и вернулся, - Ты что тут, бля маешься? Мы трахаем эту телку или нет?
Толик оглядел Черного  мутным взглядом, - Я беру эту телку себе. Она такая послушная, что это меня заводит. Я ее поебу немножко, а потом верну. Так мы будем в расчете с  падлом. Ему слишком много такого мяса. Правда, мясистая, он тебя не удовлетворяет? - Толик ткнул Свету ногой и липко засмеялся.
Черный  втянул возмущенно голову в плечи, - Это ты с ним будешь в расчете. А мне что?
Толик равно душно пожал плечами, - Ну, трахни ее сейчас.
Света по-прежнему стояла на коленях, сжавшись от страшной неопределенности. Она была пуста от ужаса. Черный лениво подошел к ней.
-  Только тогда я ее уже не возьму, - задумчиво добавил Толик. - На фига мне обслюнявленное мясо.
-  Брезгуешь, - криво ухмыльнулся чернявый, он схватил Свету за  грудь и сжал ее,
Света не шелохнулась.
 - Ладно, я не жадный, бери ее себе. Я только пойду, яйца этому отобью, чтоб ты был последним у этой коровы,  – Черный  быстро ушел и тут же в комнате раздался шум удара, резкого вскрика и грохот. Света дрожала, чуть согнувшись болезненно. Толик не мог оторваться от ее белой и гладкой кожи. Он опустился перед ней на колени и весело заглянул ей в лицо.
Света боялась отвечать на его взгляд. Толика это раззадорило, и он жадно впился в ее губы. Женщина обмякла под его напором, и Толик остановился. Он быстро поднялся и прихватил Свету за волосы, потянул за собой. Света поднялась, морщась от боли, запахнула порванное платье.  Толик тянул Свету к дверям за шею и подошедший чернявый схватил ее тоже сзади двумя руками, - Пошла, пошла, животная.
В комнате на полу остался лежать Сергей, он не пытался вставать. Он лежал, слезы крупно устилали его вспухшее лицо, ввинченная в его тело боль ползала по нему и не отпускала. Электрический свет жег ему глаза.
В комнату ворвался рыдающий Павел и прильнул к отцу, зашептал  горячо, - Папа, папа, они маму забрали. Давай вызовем милицию.
Сергей лежал неподвижно и Павлик стал теребить его, - Папа, папа ты что? Давай что-то сделаем, они маму забрали. Поднимайся.
Павел попробовал подлезть под Сергея, чтобы приподнять его. Но Сергей был тяжел и не отзывался на его усилия. Ненужные тычки сына доставляли ему дополнительную и досадную боль.
Он приподнял голову и посмотрел на Павла пустыми глазами, прохрипел - Отстань от меня.
Павел отшатнулся от не узнающего его отца, зажал себе руками голову. Случившееся нахлынуло на него и он высоко завизжал. Сергей  поморщился.

Сцена 6. Утро. Интерьер.

Утро начиналось неразборчиво. Казалось, оно копошится на лице слепыми и беспокойными пальцами.
Голова у Сергея болела, лицо  ныло. Он одевался, чтобы пойти, он не мог остаться дома, не мог  ждать когда солнце поднимется над ним. Он торопился и плохо попадал телом в одежду.
На шорох проснулся Павел, - Папа, ты куда?
Сергей молчал, только заторопился сильнее. Мальчик боялся подходить к непонятному и израненному отцу. Боль Сергея заполнила все их жилище и Павел чувствовал это, - Пап, мне в школу  идти?
Сергей чуть не стонал от этих вопросов, они мало занимали его. Звук голоса Павла был ему тягостен. Сергей поспешил выйти, но сын выбежал за ним на площадку, - Папка, не уходи! Мне страшно!
Сергей посмотрел снизу на дрожащего, испуганного сына и засмеялся непослушными губами - настолько Павел казался ему нелепым после всего произошедшего. Смех не получился у Сергея, его лицо исказила резкая и страшная гримаса. Павел, скрывая навалившиеся на глаза слезы, бросился обратно в квартиру.

Сцена 7. Утро. Натура.

Сергей вышел из дома, пошатываясь.  Его шатало,  приходилось иногда останавливаться, чтобы лучше ориентироваться. Сергей с трудом узнавал родной город, настолько тот причудливо плыл перед глазами. Дома криво пучились, улицы сочились лукавым воском, уворачиваясь из-под ног куда-то в сторону.
Редкие деревья лепили над его головой безжалостный шелест. Сергей казался себе  случайно живым в своем переменившимся  городе. Он упрямо шел к своему заводу, надеялся, что наступающий рассвет поддержит его, подскажет ему выход из  лабиринта улиц.
Сергей шел по знакомой дороге, мягко и неуверенно ступая по ней, с трудом сохраняя равновесие. Другие рабочие, завидя его, убыстряли шаг, стараясь пройти скорее мимо. Сергей жалко улыбался им, он переживал их несовершенство.
Сзади послышался неотвратимый рокот автомобиля, словно там ждали, когда он заступит на дорогу. Машина проехала вперед и остановилась. Сергей тоже встал. Из салона послышались веселые голоса, - Эй, Щорс, чего уперся? Давай, шевели сюда!
- Сука, ему надо дополнительное приглашение, давай Толь выйдем, уважим инвалида!
Из машины высунулись  две знакомые Сергею тени, принадлежавшие Толику  и чернявому. Они, не спеша, двигались к нему,  Сергею стало трудно и больно дышать. Парни посмеивались и подбадривали друг друга. Ранние редкие рабочие обходили их, опасливо минуя.
-  Ты чего и из могилы на работу пойдешь, Стаханов? — чернявый подошел почти вплотную. - Смотри, к чему привело тебя упрямство: жену твою топырит другой, ты идешь на работу, как в Освенцим, мы вот тоже ездим на семерке вместо фолька. И нос у тебя теперь, как у этого….Депардье. У тебя теперь отбоя от баб не будет. Все будут мокнуть - какой мужчина! Какой мужественный, а это - не правда. А мы - за правду  и сейчас поправим это дело, - чернявый куражился, лучисто поглядывая на жмурющегося от удовольствия Толяна.
Он продолжал, - Так что ты нам теперь еще должен за  пластическую операцию. Да и за удовольствие, полученное твоей коровой должен. Думаешь, Толяну приятно иметь твою жену? А, Толян? - чернявый засмеялся, перегибаясь от приступов смеха.
Толик  не поддержал приятеля, он пристально всматривался в Сергея - Ну от чего же, жена у него баба приятная, покладистая. Всю ночь сосала, словно в детстве леденцов не доела.
- Так ты что и не трахнул ее? - преувеличенно удивился чернявый.
- От чего же, куда от меня увертишься. Она вообще сказала, что останется со мной, так ей понравилось, обкончалась - хоть выжимай. Теперь вот мозоли смазывает внутри, - Толик старался быть спокойным.
- А-а-а, а мне пожалел, - разочарованно протянул чернявый. - На фиг она сдалась тебе, она же толстая и старая уже, - Черный  вновь оживился.
- У тебя тоже, тачка не новая, а жмет не хило, - Толян коварно улыбался.
- Это -  да, - озаботился чернявый и у него что-то подпортилось в настроении, - А все из-за этого козла, - Черный осерчал и в досаде ткнул Сергея. Сергей тут же рухнул на землю и сразу замер на ней.
- Смотри-ка, - довольно удивился чернявый, - натаскался, ученый теперь.
- А они быстро учатся, -  подхватил  Толик, - они учатся так шустро, что вперед своей жопы бегут.
Рабочих вокруг прибавлялось, и он чуть нервничал, но те продолжали сторониться их разбирательства с Сергеем, проходили.
- Поехали? -  Черный  колюче  огляделся.
Сергей продолжал лежать на земле, он будто вмялся в нее, просил защиты.
— Он теперь проглотит все, только жопу будет шире раздвигать, - все так же уверенно говорил Толик, расстегивая себе брюки.
 - Ты что? - нервно удивился Черный, уставившись на вывешенный член Толика. Толик молчал,  криво улыбался, чуть покачивался и мочился прямо на Сергея. Чернявый пораженно замер, с уважительным удивлением глядя на товарища. Сергея вдавило в землю. Он мелко задрожал, на большее у него не было сил.
Чернявый озирался, с  восхищением осознавая безнаказанность приятеля. Толик уже заканчивал, лениво застегивался. Он  не глядел на Сергея, не интересовался им, не спеша шел к машине. Приятель подобострастно поспешил за ним.
Они уехали, а Сергей оставался лежать. Людей на дороге прибавилось, и они все проходили мимо. Сергею стало казаться, что он неживой, ухватиться было больше не за что. Солнце поднималось над ним,  запах мочи стал трудновыносим. Сергея, как подбросило. Он быстро поднялся и размашисто зашагал к заводу  вслед за расступающимися перед ним людьми.

Сцена 8. Утро. Интерьер.

В раздевалке Сергей быстрее пробрался в душевую. Там он скинул с себя одежду и встал под  непрогретую воду, стараясь не мочить голову. Его мутило и шатало, но холодная вода  придавала  устойчивости. Он слышал, рабочие в раздевалке не шумели, старались вести себя тише.
Сергей кинул в  ведро испачканную одежду и быстро поелозил по нему мылом.
Когда он   вышел из душа, в раздевалке никого не было. Мужики не хотели с ним встречаться, им было противно и тягостно. Сергей с блуждающей улыбкой переоделся в спецовку. В цеху было шумно, у Сергея заломило в ушах от гула станков.
На нетвердых ногах он пробрался к своему станку и оперся о него, привыкая к невыносимому шуму. Возвращаясь к привычному, Сергей зажал заготовку в тиски и запустил станок.
К нему незаметно подошел Саввыч, положил руку на плечо Сергею и начал что-то говорить. Сергей слышал голос Саввыча, но не понимал, какие тот говорит слова.  Саввыч спокойно выключил станок и потянул Сергея из цеха.
Они вышли вдвоем на воздух, Сергея трясло. Высокое пыльное солнце не грело его, только обжигало, взгляд метался. Саввыч участливо посмотрел Сергею в глаза, - Я тут слышал у тебя неприятности большие. Так незачем было выходить на работу.  Ты бы пошел к врачу. С таким не шутят.
Саввыч был стар, высок и безучастно высился над придавленным несчастьем Сергеем. Сергей зашевелил непослушными губами, - Я работать хочу.
Саввыч снисходительно улыбнулся, - Ну и что ты наработаешь? Не надо рваться, ты б полежал немного. А?
Сергей посмотрел в дряблое, насекомоподобное лицо Саввыча, и запоздалый гнев охватил его, - Я работать буду, а если я что-то запорю - стукни об этом.
Саввыч оскорблено поджал губы и пожал плечами, - Работай, если тебе от этого легче.



Сцена 9. День. Натура.

Во время обеда Сергей сидел во дворе. В столовую ходить не хотелось - Сергею чудилось, что рабочие брезгуют, избегают его. К Сергею подскочил юркий, как китайская пиротехника Игорек, - Ну что я тебе говорил, олух? Был бы я там, не вышло бы так гнило. Круто тебя взяли в оборот. Весь завод об этом говорит, а хоть бы кто что-то сделал, суки. Ты хоть заявление подал?
У Сергея тряслись от перенапряжения руки, он курил и осыпался пеплом. Солнце тяжелило ему веки, и Сергею  делалось спокойнее.
- Ну, я так и думал, что не подал, - Игорек не унимался.
- Я тут говорил с наиболее весомыми, все говорят, что это - твои проблемы, ссыкуны. Никто не хочет разруливать ситуацию. Жихаринские тебя с потрохами сгноить могут, Серега! Но я это так не оставлю, они завтра и обосрать тебя могут, если их не остановить вовремя. А случиться может с каждым. Я теперь с тобой ходить буду, ты не гноись, тебя не оставим одного, раз уж такое дело вышло. Я возьмусь - другие подтянутся, дело такое. Ну, а Светку вернуть теперь трудно будет. Но посмотрим, надо разбираться с ****ями.
От шумного и разошедшегося Игорька в груди Сергея поднималось усталое раздражение, хотелось недоброго, Сергей повернул голову к Игорьку, - А ведь они и отпидорасить могут, Игорь.
Игорек как-то весь сжался, притаился, весь обострился глазами, пробурчал, - Ты чего, Серега? Это ж нормально, артельно. Всех не отпидорасят. А что смотреть, как они тебя нагибают? Это ж они всех нас нагибают, как не понять?
Не убранный с осени двор завода был  сер,  зелень с трудом пробивалась сквозь его уставшую растительность. Заводская пыль многолетне лежала  листьях. Усталое лето где-то застыло высоко, опуститься ему было негде.
Сергей тоже замер с потухшей сигаретой в руке. Казалось, ему бы было спокойнее - вообще не дышать. Уже давно раздался звонок к окончанию обеда, Игорек волновался, - Но я пойду, Серег. Ты не вянь, бывает хуже, видишь - не отрезали ничего. Ты только меня обязательно дождись сегодня. Хватит тут панфиловца из себя строить. Я думаю, всех можно поднять.
Игорек растворился в  перезрелом  воздухе, а на Сергея все неизбежнее наваливалось окончание страшного дня. Кажется, он только сейчас начал осознавать, что произошло. Отчаяние и бешенство заполняли его и опустошали одновременно. Возвращаться в цех уже не хотелось. Сергею казалось, что подлинное производство вертится где-то здесь - в воздухе, вертится и не находит себе места.


Сцена 10. День. Интерьер.

Он вернулся к станку, но уже не волновался. Какая-то напряженная струна заныла в нем, обрезая все лишнее, делая его беспощадным к себе. Сергей еще успел что-то сделать на станке. Саввыч подошел к нему снисходительно, взял его деталь и крякнул удовлетворительно, но  щурился уже не добро, глядя на Сергея.
Сергей дождался, когда все мужики уйдут из раздевалки.  Вечерний свет мягко глотал масленые пятна спецовок. Сергей натянул на себя еще влажную одежду и поспешил к проходной. Охранники понимающе переглянулись,  Сергей уже привык за сегодня к таким взглядам - цепким и безразличным, расчеловеченным.

Сцена 11. Вечер. Натура.

За проходной его ожидал Игорек, он даже подпрыгивал он обиды и нетерпения.
- Чего копаешься? Нам же сподручнее было со всеми пойти, чего ты воротишься? Теперь нам и отбиться не удастся - только огребать пополам будем, - Игорек нервно хихикнул, надеясь, что Сергей подхватит его шутку.
Сергей словно не замечал его,  прошел мимо? Игорек обиженно засеменил сзади, - Чего ты? Ты решил быть камикадзе? Урод, ты не понимаешь, если они сегодня могут сделать с тобой, что захотят, завтра они с  каждым так могут сделать. Я с тобой не из-за тебя, а из-за всех. На хрен ты мне сдался. Я за себя с  тобой иду, и не надо тут мне морду воротить, - Игорек все больше заводился.
Сергей остановился. Он  повернулся к Игорьку и протянул ему  рукав своей куртки, - Чем пахнет? - глухо и подземно спросил он.
Игорек оторопел, но принюхался, - Мочой, - пробормотал он неуверенно.
Сергей ничего не ответил и широко зашагал дальше.
Игорек замер от непонимания и обиды, и закричал вслед, - Козел! Да подавись ты своими ****юлями. Пусть тебе еще и жопу порвут там.
Он еще что-то кричал и не мог остановиться, Сергей не слушал его. Он торопился к реке, видел уже за мостом знакомую машину , знал, что его ждут там.
Игорек тоже увидел  шевеленье за рекой и припустил со всех ног за Сергеем. Мост они перешли уже вместе, Игорек тяжело дышал: от бега, страха и неизвестности.  Сергею стало свободнее, спокойнее от его присутствия.
Толик и чернявый удивились, увидев двух рабочих вместо привычно одного Сергея. Чернявый исподтишка глянул на Толика - как тот отнесется к такому нововведению, и взбодрился, увидев, как оживился и напрягся Толик.
- Смотри, Чернь. У нас намечается целый садо-мазо клуб. Видимо,  животному понравилось удовольствие, полученное утром, и он пригласил приятеля, -  галантно завернул Толик.
Чернявый кисло заулыбался, он волновался, - Слышь, ты, щипастый. В самом деле,  какого хрена тебе здесь надо. У нас тут свои терки с  кретином.
Игорек молчал, насупившись, он волновался и не мог объяснить, чтоб не быть смешным, зачем он здесь.
Толик оттер плечом чернявого, - Сейчас доктор проверит товарища на вменяемость. Мне кажется, что пациент пришел с жалобами на плохое самочувствие.
Толик подошел к Игорьку и быстро двинул чуть отступившего человека ногой в пах. Игорек коротко взвыл и повалился на землю - стенать и кататься. Сергей сжался и не глядел на корчи товарища.
Толик рассудительно оглядывал метания Игорька, повернулся к чернявому, - Ну что ж,рефлексы хорошие. Да, уважаемый коллега? И, по-моему, пациент даже готов и хочет лечиться. Теперь ваше слово, уважаемый.
Толик чуть отошел, приглашая к действиям чернявого. Тот растерянно улыбался, к Игорьку у него не было счетов, но делать что-то было надо, и эта необходимость беспричинной агрессии взбесила Черного.
Он подбежал к Игорьку и коротко, быстро стукнул валяющегося на земле рабочего несколько раз ногой в голову.
- На, тебе, падла, на, сука! Получи!
Игорька мотнуло, и он затих. Кровь закапала из его головы. Чернявый осторожно отошел. Они оба почти одновременно обернулись к Сергею. Тот тяжело дышал.
- Ну что, гавнюк, ты для этого привел своего урода? Ты приводи еще, у нас на всех ****юлей хватит. Ты влез в гавно, и теперь  тащишь за собой еще, скот? - Толик звучал монументально.
Он влепил Сергею увесистую пощечину, голова  того мотнулась, но Сергей устоял. Августовский прохладный вечер взболтнуло перед ним,   темный осадок поднялся перед глазами. Толик поддал ему под зад ногой, Сергея  чуть  подбросило. Толику не хотелось уже бить Сергея, но отпускать его просто так он не мог. Сергей   не сопротивлялся, это мешало избивать.
- В общем, я у тебя спросить хотел, как сегодня твою Светку трахать? Может, она любит чего особенное, ты скажи - не стесняйся.
Сергей молчал, далекий звук уходящего поезда изгибался в стеклянном прозрачном воздухе.
-  Может, она в жопу любит? - не унимался Толик, а чернявый начал нервно ухмыляться. — Ладно, я сегодня это попробую, потом тебе расскажу.
Толик беспощадно вглядывался в понурое лицо Сергея и потом смачно плюнул в него. Сергей продолжал стоять неподвижно, даже не чувствуя, как по его лицу стала стекать  медленная слюна Толика.
- Научился себя вести, гнида, - удовлетворенно заметил Толик и повернулся уходить к машине.
Они уехали. Сергею казалось, что наступающая ночь собирается черпать весь свой мрак из него - так хмуро было внутри. Он подошел к недвижимо лежащему Игорьку, расстелившемуся по земле, как подбитая птица. Игорек чуть дергался, кровь уже застыла в его волосах. Беспокойство об Игорьке рассредоточивало Сергея, и Сергей пошел дальше. Прочь отсюда, оставив товарища на земле, парящего в своем небытии.


Сцена 12. Ночь. Интерьер.

Дверь в квартиру Сергея оказалась открытой, но он не удивился этому, толкнул ее, и та растворилась вовнутрь. Внутри было темно,  Сергей чувствовал какое-то беспокойство там.
Он едва  снял ботинки, как услышал глухой и подавленный голос Павла, - Мама сегодня звонила, сказала, что  скоро вернется, что она на Черниговской улице, у бандитов, - Павел всхлипнул.
- Говорила ее там не  бьют. Ты почему ее не едешь выручать? - голос Павла поднимался и дрожал.
Сергей не хотел включать свет, назойливый голос сына тревожил и бередил его. Он прошел к дивану и рухнул на него, не раздеваясь. Тело его ломило и гудело.
Павлик не унимался, он все больше всхлипывал, - Я не пойду завтра в школу.
Сергей перевернулся на спину и недавняя его жизнь повисла над ним застывшей и теперь невесомой картинкой, как прошлогодняя паутина.
Павел уже ревел, - Пап, ты чего молчишь? Чего? Меня сегодня  ребята в школе избили, сказали - твоя мать проститутка, а отец педик. Что мне делать, папа?
Сергей устало повернулся и сказал тщательно, - Иди ты к маме.
Он быстро уснул и уже не слышал, как дрожащий от страха, обиды и возбуждения ребенок стал одеваться, как он выходил, намеренно громко стуча ботинками по полу, как с грохотом закрылась за ним дверь.
У Сергея в ушах уже стоял шум далекого моря. Он спал и ему снилось, что он моряк, берег потерян им, и только какой-то маяк мерцает впереди. И непонятно - почему у этого маяка его голова - Сергея.

Сцена 13. Ночь. Натура.

Павел, согнувшись от страха, бежал по родному городу, ему казалось, что его преследует огромная неведомая тень. Эта тень роилась за ним под землей и выскакивала резко возле домов, пугала. Редкие фонари тускло освещали гладкие стены, а за спиной Павла все скапливалось и скапливалось неведомое, шевелилось.  Дома пухли стенами, отдающими в прохладу ночи накопленное за день тепло.

Сцена 14. Утро. Интерьер.

Сергей проснулся от червивого шевеления воздуха над ним. Cветало, пустая квартира  впускала в себя рассвет, и легкие поползновения дня ерзали в ней. Сергей быстро поднялся. В груди его было пусто и гулко. Он стремглав вспомнил вчерашнее, и ему стало беспамятнее. Земное уже не держало его, обещая отпущение и скорое забвение. Сергей торопился, ему не хотелось видеться с вездесущим, изгоняющим все трепетное и зыбкое солнцем. Почти прозрачный и лунный, он быстро вытек из своей накренившийся на манер затопленного корабля квартиры.

Сцена 15. Утро. Натура.

Он шел по утреннему городку, будто извивался на неведом острие, наколовшим его словно бабочку и рассматривающем его вплотную - тяжело нес  свое новое изящество,  хрупкость. Сергей почти обнимался с утренними легкими тенями, с крупной дрожью  густых деревьев. Пятки  колол  асфальт.
На дороге к заводу его уже ждал обреченно ухмыляющийся Игорек, голова его была обвязана, лицо отекло. Сергей чуть осекся, увидя оплывшего после избиения Игорька. Но Игорек улыбался лучезарно и Сергей виновато заулыбался в ответ.
-  Ну, вот видишь — тебе меньше досталось, - примирительно сказал Игорек, когда они пошли по дороге вдвоем, слегка касаясь друг друга плечами.
Сергею было неловко идти с таким же, как он, покалеченным. Они увеличивали собой меру несчастья  вокруг. Сергей ощущал, как сильно они мешают тем, кто еще здоров, как они мешают свету, морщащемуся от их покалеченных лиц, ветру, брезгливо развевающему их бинты.
Игорек первый услышал шум автомобиля за спиной и принялся догонять Сергея. Когда машина сравнялась с Сергеем, они снова были вместе. Сергей задышал чаще, накопленная за эти дни боль поднялась в нем и переполняла.
Черный  не стал выходить из машины, ему наскучили упрямые уроды. Но Толику все еще было интересно, что может быть дальше. Он покачивался на узких носках своих лакированных ботинок и, казалось, не замечал, что сегодня рабочие уже не проходили мимо, а начинали накапливаться возле Сергея и Игорька.
-  Она мне чуть член не сломала, забирай ее. Я уже и не представляю, что с ней еще делать. Я тебе даже разрешаю трахать ее, теперь вы мне как родные, понимаешь сам, - Толик развязно хохотнул и   оглянулся.
Ему не понравилось начинающееся скопление людей, и голос его зазвучал звонче.
- Не всегда, понимаешь, есть кого пялить и я буду по-родственному забегать к вам - напоминать твоей корове о счастье. Ведь я в нее столько сил вложил, - Толик с усилием усмехнулся.
Вокруг стояли хмурые рабочие, обступали их.
Толик огляделся недовольно, - Чего? Вы тоже хотите мне отдать своих подруг погреться? Но я предупреждаю - я буду брать деньги. Мои уроки стоят дорого.
Рабочие все плотнее теснились, и голос Толика повысился. Он заметался и стал толкать людей, чтобы освободить себе дорогу.
- Чего встали, ослы?  Ну? Чего смотришь, мудень? Ты проблем хочешь? Пошло стадо! Не я ваш пастух!
Люди стояли вокруг Толика, и их было не сдвинуть. Толик взъелся и стал бить рабочих. Он колотил их по лицу, бил в грудь, но мужики стояли стеной. Если кто-то оттискивался, его заменял другой. У некоторых показалась кровь, а они все стояли недвижно, мрачно рассматривая разошедшегося бандита. Некоторые изредка поглядывали на понурого Сергея, словно ждали от него какого-то знака.
Толик пришел в полное неистовство, - А, суки! Вы значит вот как! Пидорасы вялые! Давайте, давайте сюда - отоварю.
Первым не выдержал Сергей, он пробормотал что-то вроде «пустите меня» и стал выбираться из окружения. За ним тут же пустился проворно Игорек, и они пошли вместе к заводу. За ними потянулись и остальные, за это время много людей скопилось. Толпой все направились к предприятию, обтекая матерящегося и визжащего Толика.
Тот все матерился и набрасывался на людей. Он еще успевал кого-то еще ударить, но от него уклонялись, как от назойливой мухи, спеша на работу. Никто не связывался с ним. Толик был красен и забрызган собственной слюной.
- Твари! Твари! Сегодня я вам всем устрою встречу! Сегодня никто не попадет домой! Вы все ляжете, скоты! Мы вас, как лосей завалим, всех разом. Заставлю есть вас ваши десны!
Все уже ушли, а он все стоял, задыхаясь от бешенства. Мимо него кто-то опасливо пробегал, но он уже не обращал внимания на людей. Из машины на Толика глядел присмиревший приятель, боясь окликнуть его. Толик тяжело осмотрелся, вытер лицо, подошел к машине и ввалился в нее.
-   Разворачивай, будем братву собирать, - буркнул он.
 Черный  не решился возражать. Глаза у Толика были белые. Машина развернулась обратно и поехала. Осталась только вытоптанная и блестящая от бесцветной пыли дорога, под близоруким утренним солнцем.

Сцена 16. Утро. Интерьер.

В цеху ладно гудели станки, люди работали, но что-то не устраивало опытный взгляд Саввыгча. Рассеянность сквозила в мужиках, неуверенность и зыбкость. Слаженный коллектив дал трещину, и то одна, то другая деталь валилась в брак. Саввыч хмурился и сердился. На него виновато глядели хмурые лица и сконфуженно торопливо отворачивались.
Саввыч всмотрелся и оторопел - все были побиты, кто сильнее, кто меньше. Даже у небитых присутствовала какая-то подавленность. Савывыч подошел к Сергею, тот работал, как обычно - быстро, надежно и цепко. Что-то постороннее привлекло взгляд Саввыча, и он обернулся. Через станок он увидел шатающегося, с трудом держащегося на ногах свежеизбитого Игорька. Игорек больше держался за станок, чем что-то делал на нем. Саввыч возмущенно вдохнул и ринулся к Игорьку. Он быстро отключил станок и, схватив Игорька за руку, уволок его - разбираться.

Сцена 17. День. Интерьер.

Перед самым обедом, как только цех остановился, в него ворвался Крупницкий - крупный и азартный парень из соседнего цеха. Испачканное маслом лицо его пылало, глаза пламенели, - Мы тут с ребятами из шестого договорились с вами выйти против жихаринских. Надо валить их. Так они всех растопчут. Мы еще четвертый подключим. Мы перетянем их. А то и до нас дойдет очередь огребать.
Мужики остановились и скептично смотрели на разгоряченного, целеустремленного Крупницкого. Крупницкий был заместителем председателя профкома, приходился дальним родственником областного прокурора и вызывал вполне ожидаемое недоверие. Ему было для чего стараться.
- Вы чего, мужики? Чего стоите? Вы решили лечь под них? - Крупницкий недоумевал.
Дементьев, наиболее опытный и старый рабочий, оглянулся на тихо мнущегося позади Сергея, - А это пусть он решает за нас - чье это дело, надо ли в него впрягать еще кого-то.
Все мужики, как по команде обернулись на почти прозрачного от безучастности Сергея, тот уныло улыбался.
- Пусть идут, - белыми губами проговорил Сергей и людям показалось, что он настроен их похоронить.
Крупницкий ошалело мотал головой, - Ну вы даете, мужики. Вы тут секту какую-то развели.  Да мы и без вас выйдем, вы как на похороны собираетесь.
Крупницкий развернулся и, посмеиваясь, поспешил обратно.
Деменьтев крикнул ему вслед, - А нам не нужны активисты! Рельсы забери с собой, паровоз!
Все рассмеялись, но  тускло и неохотно, и вяло побрели в столовую. Сергей тоже пошел со всеми,  люди рядом с ним не переставали ему казаться лишними.

Сцена 18. День. Интерьер.

Саввыч напористо постучал в дверь директора и вошел, как только тот отозвался, - Петр Леонидыч, тут скверное затевается.
Петр Леонидыч был недавно потускневший, тяжелотелый мужчина. Он внимательно посмотрел на встревоженное лицо Саввыча, - А что такое?
-  Да вот, наш Силантьев столкнулся с жихаринскими, ну вы знаете, они еще у него жену присвоили. Травят его теперь, - Саввыч мялся.
-  Да, слышал, но он же не подавал заявления. И мне известно, что он сам их спровоцировал. А что я могу поделать? Любое дело у нас должно решаться через суд.
- Да там серьезнее началось, - Саввыч волновался.
- Наши заводские сегодня попали через него под раздачу. Другие цеха поднимаются. Сдается мне, что  начнут рубиться с жихаринскими. Ну и те ввяжутся, может серьезная бойня выйти. Я вот решил вас предупредить, - Саввыч собрался уже уходить.
Петр Леонидыч удержал его, - Погоди, погоди. А что Силантьев их всех подбивает, собирает?
Саввыч сокрушенно мотает головой, - Да нет, Силантьев стал совсем, как пришибленный. Ну, там один ввязался, другие подтянулись, вот завод и забурлил. Сегодня за рекой намечается большая стычка.
Петр Леонидыч встал из-за стола.
- Вот оно, как! Может, сегодня сверхурочные ввести внепланово? - и директор вопросительно взглянул на Саввыча.
Тот замялся, - Не знаю, мое дело предупредить. А так может что-то скверное выйти.
Петр Леонидыч понимающе закивал головой, - Так, так. Спасибо, Иннокентий Саввович. Вы все правильно сделали. Хорошо, я сейчас позвоню в  РУВД, пусть хоть что-то сделают. Идите.
Саввыч проворно выскользнул за дверь.
Петр Леонидыч уже набирал номер, - Это Завьялов звонит, Понякова позовите…. Ты знаешь эту историю с Силаньтевым? Сам, не сам, но ты мог хоть как-нибудь держать этих отморозков в рамках? У нас тут весь завод поднимается, и эти тоже не собираются останавливаться. В общем, столкновение ожидается, а все от того, что распустил ты этих. И я не воспитатель. Может, мне и место свое этому, их Седому уступить, чтоб сразу, без посредников? Да, и твое - ему. В общем, я тебя предупредил, Миша. Тебе тоже инциденты ни к чему. Вопросы уже будут о твоей компетенции. Они, я понял, за мостом договорились. Пасти? Да, тебе придется их пасти. Ты можешь и войска вызвать, если ситуация выйдет из-под твоего контроля. В общем, Миша, что я тебе говорю - это твоя работа. Нет, меняться с тобой я не буду.
Петр Леонидыч раздраженно положил трубку, лицо его покраснело и набрякло от раздражения. Он, тяжело дыша, подошел к окну. Вдалеке спокойно гудели цеха, сновали рабочие, но эта картина уже не успокаивала Петра Леонидыча.



Сцена 19. Вечер. Интерьер.

Сергею  казалось все, что окружает его кратко и невесомо. Какими-то игрушечными виделись полные поверхностного значения лица рабочих. Тяжелый воздух в цеху казался ненатуральным, светлое небо, видимое в окне, нарисованным, а солнце, весящее сквозь окно, неубедительным. Все, казалось, имело природу страха и скрывало это.
Сергей дрожал от неуверенности и от тяжести. Между ним и людьми разверзлась пропасть, и некому было ее заполнить. С ним заговаривали, он что-то отвечал, но заговаривавший быстро замечал, что отвечает Сергей невпопад, говорит о своем.
Сергей торопился сегодня окончить работу скорее, движения его были быстры и сосредоточенны. Под него подстраивались остальные.
Всех охватила  одержимая суета. Саввыч только поджимал губы, качал еле заметно головой, но работу не останавливал, едва успевал замерять детали и часто откладывал некоторые из них на переплавку. Рабочие видели, как Сергей остановил свой станок и пошел в раздевалку. Не сговариваясь, они заторопились сделать тоже.
В раздевалке мужчины спешили. Не было слышно привычных разговоров, подначиваний. Рабочие не глядели друг на друга, быстро шли в душ, сосредоточенно одевались. Всех сплотила отчаянная поспешность, люди торопились и подгоняли себя, снуя механически и равнодушно.


Сцена 20. Вечер. Натура.

Из-за ворот вышли почти вместе, даже Игорек, весь день просидевший в раздевалке, посаженный там Саввычем, увязался тоже. Сергей хотел было оторваться от остальных, уйти быстрее, но его строго окликнул  выбежавший за ним пожилой Деменьтьев.
- Родной, ты тут не один уже - очковать поздно.
Сергей обернулся, но не остановился, он уже набрал ход и почти вышел за ворота -  его сбил с ног сильный толчок Крупницкого. Он был уже переодет и ждал своих.
- Э-э. погодь. Ты нам всем нужен - и тем, и этим - как знамя, - Крупницкий покивал в разные стороны головой и гоготнул.
Деменьтьев нахмурился и поспешил обратно, торопить задерживающихся. Сергей поднялся и обречено стал ждать, когда соберутся все. Он уже не делал попыток отделиться. Крупницкий со своими ребятами ушел за ворота, а Сергей остался ждать рабочих из своего цеха.
За воротами пошли  всей гурьбой, всеми тремя цехами, молчали. Шли широко, в унисон, поднимая густой столб пыли. Дорога от завода шла под уклон, и рабочие почти бежали по ней. Сергею было тесно среди сплоченных людей, не хватало воздуха. От скопища деловито настроенных рабочих веяло какой-то обреченностью, неестественностью. Сергей разгорячился, пока шел, но сказать ничего никому не мог. Он крепко сжимал кулаки, иногда дергаясь, и бить ему хотелось тех, кто шел рядом. Но никто не догадывался об этом.
За мостом уже ждали, вдалеке стояли машины, за рекой толпилась разношерстная, сбившаяся в стаю куча людей. У многих что-то было: кто был с битами, кто с цепью, разнообразные мужики переминались, переглядывались. Задумчиво стоял Седой рядом с огромным Сашком. Толян и Черный стояли чуть впереди, оглядываясь и веселея от массы серьезных, недобро настроенных соратников.
Седой печально вздохнул, развернулся и пошел с Сашком прочь - к машинам. Толик обменялся с ним взглядом и  взбодрился от внимательных и цепких глаз главаря. Ему казалось, что тот назначил его основным. Он огляделся - не все ему были знакомы. Седой нагнал откуда-то неизвестный молодняк, видимо, хотел проверить в деле. Парни были нацелено зло.
Толян нагнулся к страдательно жмущемуся рядом Черному, - Иди к машине, если они начнут нас гнуть - врезайся в кучу и дави обезьян. Понял?
Черный с охотой кивнул и побежал к машине. Он был рад передать кому-нибудь управление собой, особенно в таких случаях, сложных.
Рабочие перед мостом чуть растерялись, их готовность к борьбе обрела конкретные очертания. Они не предполагали, что жихаренские придут не с пустыми руками. Общую растерянность уловил чуткий и увесистый Крупницкий.
- Мужики, вооружаемся камнями, - скомандовал он, и рабочие стремглав набрали себе возле моста камней. Уверенность в своих силах была восстановлена и подвижная лава заводчан перевалила за мост. Их оппоненты оживились, загремели распутываемые цепи - зашуршало, завозилось. К Толяну подошел Юрец.
- Может жахнуть по ним из ТТ, вмиг разбегутся, - жарко шепнул он, ощупывая ручку пистолета в кармане.
Толян невозмутимо обернулся, - Ты б еще из рогатки предложил.
Юрец пожал плечами и быстро отошел, но масса мужиков за спиной Толяна сама принимала дополнительные меры самовооружения - у кого - то показались ножи, у кого-то железные прутья. Две толпы замерли напротив друг друга.
Вперед вышел Крупницкий, подергивая молодцевато плечами, - Ну, что, разбойнички? Свистеть собрались?
Ему в тон ответил, вдохновляющийся Толян, - Ты лучше в того пидора, который все это заварил, подуй - пусть он просвистится.
Крупницкий не унывал, - Вот именно тебе, уебок, я твой язык поганый и забью в глотку, чтоб не воняла.
Толян крикнул куда-то за спину разухарившемуся Крупницкому, - А что-то я не понял, почему ответку держит этот хряк, а не тот вырод, из-за которого все и закрутилось?
Рабочие зашевелились, и перед Сергеем оказался пустой туннель, полный света уходящего солнца. Кто-то его дернул, и он вышел навстречу нетерпеливому Крупницкому.
Толян оживился, - А я уж думал, вы его на *** себе размотали. А вы нет, вы его для нас сберегли целочкой. Ах, молодец пошел гегемон! Мы теперь и баб трахать перестанем, только вас будем!
Прокатился быстрый гул, и люди затихли перед ожесточенной схваткой. Каждый уже выбирал себе того первого, на которого он набросится, налетит, примерялся.
Сергей подавленно молчал, бледность залила  всегда румяное лицо Крупницкого. Медленно сближались две нацеленные друг на друга толпы. Неожиданно братва опала и как-то стала стремительно расходиться, редеть. Кто-то ронял свой железный прут, брякали о земь цепи.
Рабочие уже рванулись вперед, предвкушая быструю победу, но их сдерживал Крупницкий со своими. Совсем близко послышались милицейские сирены, и из первой машины выбежал знакомый здесь многим капитан Поняков.
Он выстрелил в воздух и тут же заорал, - Быстро разошлись, падлы, пока я тут всех не перестрелял! Живо, ****и!
За капитаном  высыпали из других машин  рядовые менты, некоторые были вооружены зачем-то автоматами. Они быстро построились в цепь напротив ошалевших рабочих, по пути распинывая ногами задерживающихся разойтись друзей Толяна. Привычная к маневрам милиции, братва умело растворялась в воздухе, и перед рабочими оказалась другая, заведенная против них гуща людей, и она была вооружена уже лучше.
- Пошли вон, суки! Куликово поле здесь устроили, ****и! - надрывал горло Поняков и выстрелил еще раз.
Рабочие дрогнули,  Крупницкий стал их толкать обратно, к мосту. Гурьбой заводчане высыпали на мост, торопясь не раздражать милиционеров.
Люди мрачно гудели, чувствуя себя   обманутыми, но не оглядывались. Только Сергей отчего-то повеселел и стал смеяться, вызывая оторопь и неприязнь других рабочих. От него отходили.


 
Сцена 21. Утро. Интерьер.

У станка Сергей суетился,  низко наклонялся к валу, мелкими движениями хватал детали. Ему казалось, что ему надо быть ближе к материалу. Руки его дрожали от напряжения. Он подолгу не мог отпустить уже обработанную деталь, мял ее в руках, гладил. Саввыч ходил за спинами рабочих и с трудом подавлял тревогу и недовольство. Он видел, что люди стали небрежнее и вальяжнее, замечал, что работа идет медленнее. Параметры обработки были соблюдены, но уровни допуска были рискованны. Сработанное только чуть не было браком.



Сцена 22 День. Интерьер.

Во время перерыва на обед Сергей не хотел уходить далеко от станка. Он сел рядом и развернул черствые бутерброды прямо на промасленном табурете, стал жевать. Сергею не хотелось видеть, что происходит вокруг, и он не смотрел по сторонам. Поэтому он вздрогнул, когда к нему подсел в огромной замасленной робе Рубцов - неповоротливый и суровый.
- Ты что не понимаешь, что ты нас всех фаршмачишь? - мрачно начал Рубцов, сев перед Сергеем на корточки.
Сергей жевал сухой хлеб с обветренной давней колбасой, и ему хотелось пить. Рубцов покачивался перед ним рыхлой темной массой. Серегй молчал, Рубцов тяжелел.
- Ты не понимаешь, что ведешь себя, как чмо? Смотреть противно - в тебя плюют, а ты не вытираешься даже. Ты хоть помылся, когда этот выродок тебя обоссал? Или тебе это было приятно? Так давай и я на тебя поссу - доставлю тебе удовольствие, извращенец.
Рубцов мрачнел,  Сергей перестал жевать, мелкие крошки повисли у него на губах и замерли.
- Мне не нравится, когда на меня ссут, - тихо выдавил он из себя ртом, еще не прожевавшим черствый завтрак.
За ними исподволь наблюдали другие рабочие, оставшиеся в цеху. Игорька сегодня не было, и только сейчас Сергей это заметил.
Рубцов не успокаивался, - Тогда тебе, может, нравится, как кто-то твою жену ковыряет? Так ты приводи ее сюда, мы обслужим ее тут. Только не надо ходить сюда, строить из себя нормального, не надо здесь нас мазать своим мерзким говном.
Рубцов уже кричал и размахивал руками, Сергей вдруг посмотрел на разгоряченного Рубцова и улыбнулся ему. Тот ему показался каким-то ранним, только начинающим жить человеком, несмотря на всю свою грузность.
Рубцов не выдержал, - Ах, ты, пидор!- он коротко взмахнул и наотмашь ударил Сергея в лицо, ударил еще.
Сергей безропотно завалился на неубранный пол, и ему стало как-то свежо от осознания своей беспомощности. Рубцов еще добавил ему, мужики, наблюдавшие за этой сценой, стыдливо выскользнули из цеха.
Вбежал обеспокоенный Саввыч, сорвался на фальцет, - Рубцов, что за нахуй! Ты иди на улицу, морды воротить! Развели тут!
- Не верещи. Он нас всех марает, падаль. Видеть его не могу, червь паскудный. Ты понял меня, гной, сам не решишь свои проблемы, я тебе их добавлю.
Рубцов уходил, недовольно раскачиваясь. Проходя мимо Саввыча, он фыркнул. Саввыч молча посторонился, скорчив брезгливое лицо.
Сергей лежал в пустом, тихо гудящем цеху,  Саввычу это не нравилось, - Поднимайся, поднимайся! Здесь тебе не кладбище! Устроили, мать вашу, из завода разборище!
Саввыч плюнул и, негодуя, вышел. Сергей поднял, потер опухшее лицо, размазал кровь по грязной коже. С обеда уже возвращались мужики и, не обращая внимания на Сергея, включали свои станки. Скоро цех наполнился грохотом работающих станков, а Сергей все стоял. Потом руки его сами потянулись к станку, он включил его, взял деталь и подвел к ней резец. Он мог работать, не глядя на то, что делает. Слабая улыбка не сходила с его лица. Он никуда не торопился в отличии от вдруг засуетившихся возле своих станков мужиков.



Сцена 23. День. Интерьер.

Петр Леонидыч нехотя наливал очередную рюмку коньяка. В его кабинете вольготно раскинулся капитан Поняков.
- Да ты не волнуйся, Леонидыч. Я буду держать ситуацию под контролем. Хочешь, по утрам будет патруль  выезжать на твою дорогу, где, ты говоришь, они и стыкуются. Хочешь к  тебе на территорию своих поставлю, но платить им уже будешь ты, - Поняков лукаво рассмеялся.
Петр Леонидыч натянуто улыбался, - Я, думаю, достаточно того, что милиция есть у нас в городе.
Поняков насмешливо погрозил пальцем, - Ты упускаешь из виду, что твои ударники тоже не ангелы. Ведь все разгорелось с того, что твой этот Силантьев устроил сам разборку с парнями Седого. То есть войну начали твои. А на войне, как на войне. И жену берут, и нажитое отнимают. Причем, заметь, что это - личная война, в городе все тихо.У каждого своя судьба: у рабочих - своя, у бандитов - своя, у
ментов - своя. И ни у кого нет оснований завидовать кому-либо.
Поняков сидел с небрежно глубокомысленный видом, крутил бокал. Петр Леонидыч чуть заметно морщился.
 - Ну что ты говоришь, Миша. Твоя задача - не дать конфликту разгореться. А ты какие-то племенные правила устанавливаешь. Ты за окно посмотри: у нас равнина, а не горы. И потом, эти гопники Седого, они же под себя все норовят подогнуть. Ну, нет от Силантьева заявления, жену-то и ребенка возвращать надо. Это не может долго продолжаться. И, в конце концов, надо наказать этого насильника  как-то. Как людям объяснить, что их можно опускать ниже земли?
Петр Леонидыч незаметно для себя разгорелся, Поняков насупился.
- Да, ты прав - не горы. Но и не равнина, я бы сказал - тайга А она и закон. И люди, Леонидыч, давно понимают, что каждый сам за себя. Только все должно происходить тихо и это — главное условие.  А жену этот трахалюб вернет твоему Силантьеву. Я поговорю с Седым, думаю, все уж свое  получили в рамках таежного спарринга. А накажет... время накажет. Время найдет, кого наказать,  Леонидыч?
Поняков ухмыльнулся и наклонил пухлую коротко стриженную голову,  Петр Леонидыч заполнил паузу и пустую рюмку капитана еще коньяком.
Петру Леонидычу не хотелось заканчивать разговор на этом. За окном его кабинет ходили рабочие,  директор  видел в них  какой-то подвох, подмену. Рабочие двигались слишком вяло, словно усыпляли его внимание.
- Да, я думаю - не встанет все на место, Миша. Что-то обязательно сдвинется. Может, он не захочет взять обратно свою жену. Трудно ему придется, - Петр Леонидыч задумался.
Поняков заволновался и коньяк заплескался у него в рюмке.
- Леонидыч, самый простой способ не думать  - уволить этого твоего лошка. И все -  его проблему уйдут с ним. И что значит не захочет? Все хотят, а этот не захочет? У него уже и так опущенная репутация, - Поняков рыгнул.
- А если что-то сдвинется, это нам только на пользу - скучно у нас, как в могиле. Директор замотал головой, и в дверь осторожно постучались.
- Войдите, - крикнул Петр Леонидыч хриплым от коньяка голосом.
Вошел Саввыч и по обыкновению своему замялся в дверях, поглядыая с опаской на захмлевшего Понякова.
- Говори, говори, - раздраженно махнул рукой Петр Леонидыч.
- Там, это, там наши рабочие уже сами бьют Силантьева, - нерешительно проговорил Саввыч, словно стеснялся своей роли докладчика.
Петр Леонидыч переглянулся с тут же расплывшимся в улыбке Поняковым.
- Неладно в цеху что-то, Петр Леонидыч. Да и в других не спокойно. Не довольны мужики, гнетутся, - Саввыч сам не знал в чем дело.
Захмелевший Поняков хлопнул ладошами, - Говорил я тебе, Леонидыч, надо было дать им подраться. Эх, не понимаешь ты души народа нашего, пейсатый. Сейчас бы пустили себе кровь, и никто бы не хмурился, солнышку бы радовались.
Петр Леонидыч недовольно зыркнул и понимающий Саввыч скрылся за дверью. Директор налил себе еще, а Понякову наливать не стал - задумался.
- Может, ты и прав Миша, надо увольнять эту заразу. Не отрежешь вовремя - все гнить начнет. Но жену пусть этот членоног вернет Силантьеву. Надо все сделать аккуратно.
Поняков налил себе коньяка сам и довольно кивнул, - Ну, вот. А то все девственность словно теряешь, Леонидыч, - и он опустил губы в пощипывающий  коньяк.
 


Сцена 24. Вечер. Интерьер.

Сергей  почувствовал, что дома кто-то есть. Дверь его квартиры смотрела на площадку не так отрешено, как последнее время. Сергей открыл дверь, и запах свежеприготовленной еды тут же обволок его. Внутри квартиры было по-прежнему не прибрано, но вечерний солнечный свет, просачивающийся сквозь окна уже не резал глаз, а мягко лежал, намазываясь на тонкий слой пыли.
Сергей прошел в комнату и раскрыл окно. Звуки кончающегося дня задрожали в квартире. Сергей прошел и упал на диван, усталость была для него спасительной.
В дверном проеме появилась Света, он  ощутил бесформенное и вялое движение в комнате.
- Сережа, я котлеты приготовила, будешь есть? - голос у нее был бесцветный.
Света прошла в комнату и села к Сергею, положила руку ему на плечо, чуть потянула его на себя, позвала, - Сережа.
От звука его имени Сергея подбросило, он вскочил и непонимающе уставился на Свету, не узнавая ее непривычно белого, потяжелевшего лица.
Света отшатнулась в испуге, взвизгнула даже, - Ты чего?
Она  приложила в тревоге руки к своей груди и с беспокойством  вгляделась в лицо Сергею, - Это я — Света. Сережа, ты меня не узнаешь?
Колючий страх комом стоял в ее вопросе, но лицо было отрешенным, будто Света давно для себя что-то решила. Сергей развернулся от нее и снова уткнулся в диван, казавшийся ему живее и уютнее, ставшей чужой и враждебной для него жены.
Света сделала еще раз попытку повернуть к себе Сергея, - Сережа мне там не нравилось, - голос ее звучал напряженно и механично, - Я там была только у Толи, он меня даже бил по-началу, - она всхлипнула и продолжила.
- Но к Павлику они хорошо относились. Я сегодня здесь с ним. Все  кончилось, Сережа.
Света говорила, как могла, участливо и вкрадчиво, и Сергей все плотнее вжимался в диван - деваться ему было некуда. Свете захотелось подбодрить затихшего надолго мужа.
- Они мне денег дали, Сережа. Много. Они  сказали, что не вернутся.
- Побей меня, - глухо из-под руки отрывисто попросил Сергей Свету.
- Как побить? - Света опешила.
- Ударь меня, - глухо и настойчиво попросил снова Сергей.
Света беспомощно огляделась и осторожно ударила Сергея по спине.
- Еще, - Сергей сжался, но говорил требовательней.
Света  послушно прибавила в силе.
- Еще, еще, - Сергей уже не ждал, когда она его ударит, требовал  и  требовал.
Света тоже вошла во вкус, она чуть привстала и колотила Сергея по спине, вся  раскрасневшись. Она уже не замечала, что Сергей молчал, только вздрагивал от ее ударов, чуть прогибался под ними.
Света все била, но какое-то лишнее движение в комнате остановило ее. Света оглянулась-  в дверном проеме стоял Павел и не мог пошевелиться. Он смотрел на разошедшуюся мать широкими непонимающими глазами, и Света успокоилась. Она поправила сбившееся волосы, одернула свое простое домашнее платье.
Сергей лежал по-прежнему лицом в диван, будто  окаменевший. Он вызывал теперь в Свете какую-то брезгливость и бесконечную смертную тоску.
Света встряхнула головой, - Пойдем, Павлик.
Она быстрыми шагами подошла к плохо понимающему происходящее сыну, и взяла его за руку. Павел не сопротивлялся,  Света быстро увлекал его в прихожую.
После непродолжительного шуршанья, она вернулась в комнату. Света была настроена решительно и серьезно.
- Ничтожество, - произнесла она для Сергея, и чуть подождав, быстро вышла, оглушительно хлопнув дверью.
Раскрытые окна, по-прежнему впускающие в комнату слабый шум вечернего города, чуть дернулись, шелохнулись. Сергей продолжал лежать на диване, но теперь тело его обмякло. Он измождено повернулся на спину, и на его мятом лице покоилось слабое подобие улыбки.



Сцена 25. Утро. Интерьер.

Сергей проснулся, когда утро еще затевалось, свет еще не проник в город - стоял где-то с краю его. Сергею казалось, что город лежит на самой глубине земной вогнутости. Ему чудилось, что все вещи, предметы, дома чуть наклонены, словно собрались падать, но задержались. Сергею приходилось преодолевать этот земной наклон. Он поднялся, оделся, подошел к зеркалу. На него смотрело изможденное, с трудом пробивающиеся сквозь непонимание  жизни лицо. Сергей набрал в легкие побольше воздуха, надулся и с шумом выпустил из себя дыхание. Слабо прикрепленное к стене зеркало закачалось.

Сцена 26. Утро. Натура.

Сергей шел по светлеющему городу и громко дышал. Ему хотелось, чтобы от его дыхания приходили в движения стены домов, кроны деревьев и даже прижавшийся к обочине дороги мусор. Сергею казалось, что город тоже хотел дышать ему в ответ.
Он вышел на дорогу, ведущую к предприятию, и удивился. Невзирая на раннее время, по дороге шло немало людей.
Разрозненные и обычно неопределенные фигуры рабочих  приподнялись и двигались убедительно. Шум шаркающих по дорожной пыли ног выстраивался в стройный гул. Сергей неуверенно вступил на осевшую под ногами множества мужчин дорогу и робко пошел по ней. Резкое утреннее солнце пронзало густые клубы пыли, ложащуюся тяжелым слоем на частое дыхание Сергея. Он уже не дышал глубоко, чувствовал себя случайным, запинался.
Кто-то сзади наступил ему на пятки и мгновенно возмутился, - Ты, гнида, чего плетешься? — тут же последовал сильный и резкий удар в спину. Сергей охотно упал на дорогу и замер на ней, так ему казалось он будет лучше удерживать равновесие.
Возмущающийся рассвирепел еще больше, - ****ина, он еще будет юродивого тут изображать!
Последовали размашистые, нацеленные удары ногами в живот Сергею, отчего тот согнулся, но остался лежать. Сергей ждал этих ударов и надеялся на них. Они придавали ему то ощущение устойчивости, которое он уже утратил.
- Мразь! - вскрикнул бьющий, вокруг которого раздались увещевательные голоса.
Сергей был оставлен лежащим на дороге, облепленный жадной пылью. Люди  шли мимо него и Сергею казалось, что он  не может остаться на месте. Он пополз к заводу, вставать ему не хотелось.
Он двигался в море ног и ему нравилось его перемещение. Сергей не чувствовал себя одиноким. Его почти не замечали, будто он был частью шагающей вдоль него обуви. Перед проходной пришлось подняться, он опаздывал. Сергей еще потерял чуть времени, долго отряхиваясь от пыли и грязи.

Сцена 27. Утро. Интерьер.

Сергей врезался в свой станок со всем отчаянием человека, потерявшим основание  жизни. Он хватал деталь за деталью и наваливался на нее с упорством. Готовые детали выходили из-под резца, сияя  ясностью и ладностью. - Еще, - кричал Сергей и разносчик убыстрял свое движение между станками, поторапливая других рабочих. Мужики горбились над своими станками,  в гудящем цеху царило непривычно-тяжелое напряжение.
Сергей облизывался от пота и ярость гнала его дальше. Он с утра сполоснулся в душе, но следы грязи еще оставались на его лице.
Другие рабочие недовольно оборачивались на него, не скрывая своего раздражения, озлобления. Им не хотелось уступать Сергею и  только резкие движения, обрывочные ругательства, да искаженная мимика выдавало их напряжение.
Саввыч ходил за спинами людей и удивлялся. Он брал уже готовые детали, замерял их, качал головой, но придраться ему было не к чему. Он видел, что воздух в цеху был наэлектролизован бешенством, но работа шла на загляденье. Воздух будто шипел, раскаленный от недовольства людей.


Сцена 28. День. Интерьер.

Саввыч стучался в дверь Петра Леонидовича недолго - распахнул ее почти без стука.
- Чего тебе? - недовольно дернулся в ответ директор, он уже ждал только дурные новости.
Однако, Саввыч таинственно замер посреди кабинета, разглядывая тяжелое степеннное лицо директора.
- Чего тебе? - повторил настойчивей Петр Леонидыч и Саввыч зашевелился.
Он начал чуть фамильярно, но директор даже не заметил этого непривычного ему тона.
- Вы слышали, жена Силантьева вернулась вчера домой, но он прогнал ее,  она всю ночь шаталась по городу со своим малолетним, людей смущала. А потом обратно вернулась к своему  бандиту.
- И он ее принял? - изумился директор, Саввыч равнодушно пожал плечами, - Я слышал, что они даже какой-то праздник устроили, музыка у них играла до утра.
- А как же мальчик их? Ему каково? - поспешно обеспокоился Петр Леонидыч.
Саввыч обреченно вздохнул, - Так вот и вырастают бандитами - деваться некуда.
Петр Леонидыч недоуменно посмотрел на Саввыча, - Ты это...не обобщай. Может, все наоборот будет - ментом вырастит, - и он нервно беспокойно хихикнул.
Саввыч заворожено глядел в окно.
Петр Леонидыч начал нервничать, - Ну, и что дальше? Что у тебя еще?
Саввыч скислил лицо, - А сегодня Силантьева опять избили, но уже - наши. Из 5-го цеха, токарь Сергеев.
- Ну! - директор был неприятно удивлен, но ждал еще продолжения, - Силантьев работает?
И тут Саввыч вышел из себя, - Да! Работает! Он работает, как бешенный. Он пришел весь грязный,  загонял всех. Мы к 14 часам выдали 125 процентов плана! У нас не цех получается, а - клиника!
Петр Леонидыч недоуменно покрутил головой, - Ну и что? Ему можно выделить, скажем, отдельный участок работы.
Саввыч даже затопал от недогадливости директора, - Да то! Так не может продолжаться долго. Силантьев  сошел с ума! Мы не можем плясать под его дудку. Мужики сорвутся! Он - ненормальный!
Петр Леонидыч подпер рукой свое тяжелое лицо, его не вдохновляло волнение Саввыча, но он привык ему верить, - Ну и что делать?
Саввыч изумленно уставился на директора, тот впервые спрашивал его совета.
Петр Леонидыч тут же ощутил утрату субординации и оживился, - Да к черту надо уволить этого Силантьева! Меня достали его проблемы! Мудак какой-то! Сколько можно, блять! И из города его гнать — чтоб не дестабилизировал!
Петр Леонидьш еще что-то кричал, но Саввыч уже не слушал его - просто смотрел. Он еще не видел директора в столь беспомощном и неуверенном состоянии.
Петр Леонидыч понял, что погорячился и поднял на Саввыча уставшие глаза, - Или ты что считаешь?
Саввыч почувствовал свою значимость и расслабился, даже зашагал по кабинету.
- Как я понял, жихаринские  успокоились. Да и мужики притихли. А вдруг снова начнут выяснить - где, чья, кому? Силантьев для всех - жертва. Его бы хорошо, для начала, - в дурку. А? А жену - к нам пристроить, чтоб притихла, не будоражила население – и все устаканится.
Саввыч уставился на директора проницательным и мутным взором, и Петр Леонидыч поразился  Саввычу, которого он знал давно. Поразился и заерзал, сгинувшая эпоха решительных и размашистых действий дохнула на него холодом и непредсказуемостью. Захотелось возразить старому мастеру.
 - Ну что ты, Саввыч. Мы же не расчленители какие-нибудь. Да и работает он, как я понял, хорошо. Хорошо? Вот!
Петр Леонидыч встал, он чувствовал себя неуверенно, - Ну выгоним мы его.
Он подумал немного и неожиданно вскрикнул, - Да нам сгноить его надо, чтобы все сошло гладко, понимаешь?! - и директор укоризненно взглянул на Саввыча.
Саввыч неохотно опустил голову и кивнул, отчего Петр Леонидович воодушивился, - Вот видишь! Ведь наехать могли на кого угодно. Так что? Нам теперь каждого в дурку, кого придавили жихаринские?
Петр Леоинидыч молодцевато повел плечами, - Тут по-другому надо действовать. Я думаю, надо добавить зарплату Силантьеву. Если он будет и дальше перевыполнять норму - пусть остальные подтягиваются. А как его жену зовут? - он обернулся к совсем поникшему Саввычу.
Тот уныло скривился, Петра Леонидовича это не смущало, - Не важно, его жену - ко мне. Я как раз думал Викторовне замену искать, пусть готовит себе смену. Надо вырывать человека из лап преступности. Может они и примиряться с Силантьевым. А сына..... - разошедшейся Петр Леонидыч был широк, - Сыну сейчас не до школы, я понимаю. Пусть к нам приходит, мы его в ученики определим. А? На время.
Петр Леонидыч обнадеженно обернулся к скисшему Саввычу. Тот равнодушно мазнул взглядом по раскрасневшемуся лицу директора.
Директор досадливо отмахнулся. - Да ты всегда не доволен. Я думаю, нам всем надо взять на себя эту трагедию. Пусть рабочие ПОЧУВСТВУЮТ - мы одна семья!
Петр Леонидович разухарился, подошел к окну, там сновали редкие незанятые рабочие, но теперь они казались директору доступнее и надежнее.  Саввыч привычно тихо и угасше стоял в кабинете и не разделял полета директорской мысли. Петр Леонидович нетерпеливо обернулся к нему.
 - Ну, я сам распоряжусь. Ты ступай. Вырулим как-нибудь, - и от оживленного вдохновения он стал барабанить пальцами по подоконнику. Саввыч неохотно вышел.



Сцена 29. День. Интерьер.

В обед рабочие не хотели расходиться из цеха. Что-то тяжелое, обреченное навалилось на них. Они искоса поглядывали на Сергея. Сергей чувствовал себя сегодня свободнее, видел, насколько он тяжело переносим для окружающих, знал, что мужики готовы опять наброситься на него. Игорек сегодня был, но ему было не до Сергея, он незаметно сплевывал кровь, идущую у него изо рта.
В цех легко ввалился Крупницкий, жадно обвел всех взглядом, - Мы с мужиками договорились организовать свой, независимый, не директорский профсоюз, мы сами должны защищать свои интересы. А то получается с нами можно, как с насекомыми - дунул и врассыпную.
Рабочие растерянно молчали, кто-то скептически улыбался. Дементьев насмешливо наклонился к Крупницкому.
- А председателем ты, наверное, себя назначил уже?
Крупницкий насупился. - Председателя сообща выберем.  Мужики, чего нам делить? Нам доверять друг другу нужно. Кто у нас кроме нас есть?
 Все невольно повернулись в сторону Сергея, блаженно рассматривающего сквозь грязные стекла цеха солнечный свет.
Крпуницкий заторопился, - Мужики, в общем, у нас сегодня после смены - собрание на пустыре возле моста, мы выбираем актив и оформляемся. Надоело бесправие, обреченность, ведь правда же. Пора кончать со всем этим.
Он сноровисто  развернулся и поспешил из цеха, мужики стали расходиться к своим станкам - спешили пообедать тем, что прихватили с собой. Сергей ощутил пустоту внутри себя и направился к столовой
Ему на встречу торопились рабочие из других цехов. Они уже пообедали и валили к своим станкам. Мужики, завидя Сергея, уже издалека начинали обходить его.  Сергей  производил вокруг себя безлюдие. Он понимал, что рабочие брезгуют им, находил в этом состоянии какую-то отдушину для себя.


Сцена 30. День. Интерьер.

Он вошел в почти пустую столовую. Редкие, запоздавшие рабочие спешили отсюда. Сергей, чуть покачиваясь, прошел в глубину помещения, сел за столик. Ему нравилось, что здесь никого нет,  что столы уже гладки и чисты. Казалось, что в такой ситуации он может лучше слышать, ощущать утраченную, когда-то гудевшую здесь жизнь. Раздатчицы при появлении Сергея стали переглядываться и волноваться. Женщины обеспокоились, и кто-то из них принес ему за столик уже остывшую тарелку щей. Перед Сергеем образовалось пюре с котлетой, разнообразные тарелки и стаканы с чаем и компотом.
Он стал поглощать эти дары производственного общепита, и потерянные голоса людей зазвучали где-то внутри его. Сергей ел, не торопясь, размеренно, женщины глядели на него из-за стоек, боязливо переглядывались с друг другом.
Раздатчицам Сергей казался противен, с его брезгливым пережевыванием их  пищи.
Самая неуемная из женщин, мойщица Зина решительно встряхнулась, скидывая  оцепенение, производимое Сергеем и рванулась к нему. Подойдя к его столику, Зина нагнулась и смачно сплюнула ему в тарелку. Затем она быстро развернулась и недовольно пожимая плечами, выпячивая горделиво свой зад пошла обратно.
Женщины беззвучно ахнули и зашевелились, ожидая продолжения, кто-то неодобрительно провожал взглядом Зину. Но потом женщин затрясло еще больше от неприязни. Они зашумели, отворачиваясь, будто от рвотного — Сергей равнодушно ел свою еду  дальше, как ни в чем ни бывало.


Сцена 31.Вечер. Интерьер.


В цех Сергей пришел уже под конец смены. У его станка лежали необработанные им заготовки. Мужики работали сноровисто и деловито. Саввыч блеснул на Сергея недовольным глазом. Сергей неторопливо подошел к станку и включил его. Он уже не торопился, раздался звонок окончания смены, и мужики начали отключать свои станки. Сергей  продолжал работать.
Рабочие спешили, Сергей остался в пустом цеху, жужжал его станок, где-то в глубине цеха маячил раздраженный Саввыч.
- Слышь, ты, - не забудь выключить щит, когда будешь уходить. Я передам охране, что ты у нас - особенный.
Саввыч решился идти, задержался
- Ты бы бабу свою принял. Сына хоть бы пожалел, если жену не жалко.
Савывычу хотелось задирать и дразнить Сергея, но тот только сильнее налегал на резец и молчал. Саввыч выругался, оставил Сергея одного, возле неяркой лампы, склонившегося над станком, будто неведомое насекомое, пробивающееся к человеческой жизни.


Сцена 32. Вечер. Натура.


Сергей вышел через проходную, когда вокруг уже сгустились сумерки. Вечерний темный воздух казался ему непроходимым, вялые придорожные фонари надсадно и бессмысленно жужжали. Сергей пошел в сторону дома, ощущая, как вокруг него с трудом и неохотой расступаются сумерки. Сергею нравилось толкать перед собой темноту, и он был готов ходить так по городу всю ночь - распихивать мрак - работать. На одной из улиц его окликнул женский голос.
- Ты что, пьяный?
Сергей остановился, к нему подошла соседних  с ним лет женщина, только худее. Она была ниже его и непримиримо заглянула ему в глаза.
- На пьяного, вроде, не похож. Ты чего шляешься ?
Сергей поглядел на ее ладное и устойчивое лицо и потянулся к горлу женщины. Горло у нее было податливым и прямым. Женщина осталась стоять, гордо подняв свою маленькую головку.
- Ну,  что попробовал? Кончил? Шарахай отсюда.
Сергею уходить не хотелось, что-то неустойчивое в этой незнакомой ему женщине задерживало его. Он отпустил ее шею и потянулся своими пальцами ей в рот. Женщина резко дернулась от неприязни и судорожно ударила его ногой.
- Отстань, падаль!
Сергей привычно повалился на землю и обхватил женщину за ноги. Только тут она испугалась, принялась неразборчиво колотить его ногами.
- Отстань, сука! Отпусти, гниль! Паскудник!
Она била его, топталась на его руках острыми каблуками, а Сергей с наслаждением  впивался в свою боль. Когда по его рукам потекла кровь, он, наконец, отпустил ее. Женщина тут же отбежала от лежащего на земле Сергея, но потом остановилась. Сергей беспомощно и как-то по-детски свернулся на земле и плакал. Утраченная и невозвратимая жизнь глодала его и казалась навсегда упущенной. Женщина подошла к нему ближе.
- Может, ты мазохист, может на тебя это…пописать надо?
Сергей резко обернулся на нее и заорал куда-то в молчащее черное небо.
- С-у-у-к-а-а!!!
Казалось, весь городок вздрогнул от этого крика, но женщина только досадливо покачала головой.
- Ну, этого я не умею.
Она подумала что-то свое, и уже начала уходить, как Сергей вскочил и бросился за ней. Резкий обжигающий холод страха захлестнул женщину, и она бросилась бежать. Сергей бежал, кидал ей вдогонку камни, которые подбирал тут же.
Они долго еще бегали: запуганная и загнанная неизвестная женщина и разошедшийся, не желающий останавливаться Сергей. Ночной городок вздрагивал от женского безысходного визга, и от криков Сергея. Городок вздрагивал, но, казалось, насыщался чужими страстями, впитывал их, умасливался.


Сиена 33. День. Интерьер.


Сергей проснулся, когда солнце уже глубоко забралось в квартиру. Солнце было так тяжело, что Сергею казалось, что он слышал его шаги. В его комнате солнце и тени устраивали свою бойню. Стекло окна дрожало от напряжения и неуверенности. Сергей вскочил с дивана и заметался. Он давно так поздно не просыпался, и вещи вокруг казались ему слишком тяжелыми и плотными - дневными. Его гнуло и ломало, будто он отражался в кривом зеркале Как был, в одних брюках, он выскочил за дверь.




Сцена 34. День. Натура.


Сергей выскочил на улицу босиком, и наполненный шумом и светом город смял его. Город гудел и вырывался из-под ног, и Сергею трудно было стоять на месте. Сергей чувствовал себя, словно рыба, выброшенная на сушу. Идти ему было некуда, неподъемная пята дня мяла, давила его. Сергей  извернулся, коротко взвыл, выхватил у ближайшей женщины бутылку с водой, облил себя из нее и побежал.
Он бежал широкими шагами, шумно и грузно, разбрасывая брызги. Люди шарахались от него, и ему виделось русло - темный желоб посреди улиц, который ему предстояло заполнить. На него кто-то кричал, но он уже бежал дальше. Тело его выгибалось, подобно изгибу рыбы, выпрыгивающей из реки в жаркий полдень.
От домов, окон, голосов людей у него рябило в глазах,  он врезался в самую гущу ряби, и рябь уступала ему место. Он  забежал в какой-то магазин и выскочил оттуда с бутылкой воды. Он лил ее на себя и бежал дальше. На дорогу, ведущую к заводу, он выскочил, лоснясь и трепеща от усталости и возбуждения.
На проходной никто не решился остановить полуголого, одержимого Сергея.
Сергей ворвался в цех, мокрый и грязный. Он увидел у своего станка какое-то лишнее шевеление и потянулся туда. У работающего станка Саввыч воодушевленно что- то объяснял сыну Сергея - Павлу, размахивая руками.
Павел слушал и боязливо оглядывался, увидев отца, он вздрогнул и сжался. Сергей пришел в замешательство, увидев сына. Он коротко вскричал и бросился  к нему, схватил съежившегося Павла, отбросил его. Этого показалось мало, и он прижал Павла к стене, стал тыкать в него кулаками. Он даже не бил его, сдавливал его собою.
Павел  хватал ртом воздух и кричал.
Рабочие оторвались от своих станков, с удивлением рассматривая, как Сергей неловко бьет сына. Только Игорек ни на что не обращал внимания. Он глубоко глотал  серый порошок, судорожно кашляя после принятия его, блестя прощально глазами.
Саввыч подбежал и стал ловить руки Сергея, стараясь сжать их у себя. Другие рабочие не отрывались от своих станков.
Саввыч легко удерживал Сергея. Сергей извивался в руках беспомощно оглядывающегося Саввыгча, неожиданно взвыл и начал кусать себя. Саввыч испуганно отскочил от него. Павел смотрел на отца заворожено.
Первым не выдержал Рубцов, он резко остановил свой станок, быстро подошел к Сергею и с маху вонзил свой кулак ему в лицо. Сергей охотно и поспешно завалился на пол и там схватил Рубцова за ногу, Рубцову пришлось бить его ногами, отчего Сергей извивался на полу и вздрагивал.
Саввыч потерял интерес к происходящему, сплюнул и пошел куда-то. Павел заорал и выбежал из цеха. Быстро успокоился и Рубцов. Сергей лежал, обнимая руками пол, и куда-то летел вместе с ним, таща за собой шум и гул цеха, всех склонившихся над своими станками рабочих, не догоняя сына своего, Павла.


Сцена 35. День, Интерьер.


В кабинете Петра Леонидыча неловко жалась Светка. Она была сегодня в несусветном кремово-розовом платье. Петр Леонидыч ходил вокруг нее и страшился подойти ближе - настолько она напоминала осиновый рой - ажурный и пронзительный. Светка  улыбалась и топталась на месте дебелым телом. Петр Леонидыч вещал.
- Мы. конечно, не можем быть везде, и тогда...случаются издержки. Но на то мы и ... «отцы города», чтобы покрывать их. Э-э-э. Светлана....
- Терентьевна, - услужливо подсказала косящая глазами Светка.
Петр Леонидыч широко и стеснительно улыбнулся,- Так вот. Терентьевна. Я понимаю, что   вашей семьей пережита травма, связанная...с еще не отлаженным механизмом взаимоотношений различных  слоев нашего городка. И вы не подумайте, что эта травма - нечто непременное и обязательное. Это - случай, и нам надо сделать все. чтобы этот случай остался частным. Вы меня понимаете? — осторожно осведомился Петр Леонидыч.
Светка, широко улыбаясь крупным ртом, неразборчиво и решительно кивнула. Петр Леонидыч чуть расправил плечи, продолжил, внимательно косясь на крупное тело Светки.
- Мы постараемся исправить нездоровую ситуацию в нашем городе, жертвой которой вы стали. И чтоб вы не чувствовали себя изгоем, я предлагаю вам работать у меня...секретаршей. Я осознаю ответственность за своих рабочих и считаю себя в праве искать для них ...компенсацию каким-либо их претерпеваниям.
Светка  вздрогнула и посмотрела на Петра Леонидыча мутным взглядом. Петр Леонидыч замялся и остановился перед ней. Тяжелое, неопределенное тело женщины тревожило его, колыхание этого тела, его ритмы шли в разрез с ритмами и гулом завода. Светке не понравился взгляд директора, и она недовольно повела плечом.
- Знаете, не хочу я работать этой...секретаршей. Давайте, я лучше у вас буду уборщицей. Ваша, верно, вот там под мебелью и не моет, а я буду.
Светка горделиво вскинула голову, насмешливо поглядывая на Петра Леонидыча, отчего тот не сдержался - поморщился. Его понемногу охватывало раздражение на эту бесцеремонную, разошедшуюся у него у кабинете простолюдинку. Он почувствовал, насколько она упряма и непереубедима, насколько узка. Казалось, ветер поднялся у него в кабинете от этих представлений.
Светка лениво и победительно улыбнулась, ее глаза сладко и влекуще вытянулись,расширив бескрайние стены помещения. Она ловко и вальяжно повернулась спиной к Петру Леонидычу и растянулась животом на столе у него, запрокинув небрежно убийственным жестом себе юбку чуть ли не на голову. Трусов у нее не было.
Светка стояла,  подрагивая крупными  белыми ляжками, словно живое продолжение стола и открытая половина тела ее тревожилась дыханием. Кабинет Петра Леонидыча залило бледным светом,  все тени ушли куда-то в глубину стола, на котором бесконечно лежала крупная женщина. Петр Леонидыч будто сквозь эту женщину увидел себя в далеком детстве. Он невероятно уменьшился в своем воображении и только эта женщина могла наполнить, одарив  своей липкой плотью.
Петр Леонидыч потянулся к распахнутому нутру Светки и ткнулся в нее головой. Света ожидаемо вздрогнула, отчетливо простонала. Петр Леонидыч задергал головой, словно желал ввинтиться в податливую женскую глубину. Желанный устричный привкус наполнял его очевидностью и убедительностью. Петр Леонидыч наливался собственной вещественностью и ощутимостью. Света выгибалась и наседала ему на лицо.
Наконец, Петр Леонидыч нашел в себе мужество подняться и навалиться на Свету - встать вровень с нею. Он уже расстегивал брюки, торопясь не растерять избыток себя. Света цепенела,решительные, накатанные движения Петра Леонидыча нарушали общую неподвижность кабинета директора.
День отливал для Петра Леонидыча чем-то  металлическим, отчего его опухшее тело твердело и казалось себе неостановимым. Он раскачивался над Светкой, чувствуя себя поднимающейся подводной лодкой. Темное, задавленное глубинами железо двигалось к нему, надавливало на него и ,наконец, поглотило  собой,  бросив на Светку. Петр Леонидыч рухнул на распластанную на столе женщину и захрипел, задергался. Светка в ответ обмякла и растеклась на неудобном застекленном дереве директорского стола.
Силы покинули Петра Леонидыча, он тут же почувствовал множество сквозняков в своем кабинете. Словно все щели ополчились на него и стали непримиримо дуть, желая расщепить его тело. Женская мякоть под ним была слабой опорой, Петр Леонидыч поднялся, застегивая на себе брюки. Расплющенное на столе  тело хотело подняться, но Петр Леонидыч мягко прижал его обратно.
- Полежи так, мне нравится. - сказал он, как можно мягче.
Светка неодобрительно вздохнула, но подчинилась. Петр Леонидыч ненадолго залюбовался ее, теперь уже пройденными им округлостями и неровностями. Главная впадина Светки смотрела на него очеловечено и дружелюбно, словно Петр Леонидыч обильно накормил ее добротой.
Петр Леонидыч чуть прошелся по округлившемуся от удовольствия директора кабинету. Гул завода за окном казался чем-то ненужным и посторонним - жизнь была здесь. Петр Леонидыч с сожалением глянул на Светку, продолжавшую украшать своим откупоренным телом стол. Он бы предпочел, чтобы она лежала так всегда, но Светка была живым человеком.
Светка почувствовала уходящий интерес к ней Петра Леонидыча, поднялась, опустив на себе платье. Она чуть покачивалась, словно Петр Леонидыч надул ее собой. А он ласково щурился на нее, продолжая видеть ее доступное для него тело под теперь почти прозрачным платьем.
— Ты предохраняешься? - осторожно спросил Петр Леонидыч,  и тут же светлая волна воздуха между ними поднялась к потолку и нависла, собираясь улетучиться вовсе.
Светка как-то тут же сдулась, отяжелела и кивнула головой.
Петр Леонидыч приблизился к ней, дирижируя руками перед собой, словно слышал только ему ведомую мелодию. Они оба чуть заметно улыбались друг другу,  производя вокруг себя волнительный, сближающий сумрак. Петр Леонидыч лукаво  покачал крупной головой.
- Ну, кем ты теперь хочешь быть - секретаршей или уборщицей?
Светка крупно заулыбалась большими зубами и доверчиво прильнула к Петру Леонидычу, молча обхватив его руками. Петру Леонидычу  было неуютно в сильных женских объятиях. Светка отпустила его и прямо посмотрела ему в лицо.
- Директрисой, - спокойно и обыденно  сказала она.
Петр Леонидыч иронично улыбнулся, повернул ее спиной к себе и шлепнул двумя руками ниже плотной спины.
- Будешь  уборщицей.
Светка спокойно и снисходительно пошла к дверям, а Петр Леонидыч смотрел ей вслед, глядя, как от него уходит тепло. Кабинет задрожал и заблестел в его глазах, лязг завода за окном кроил его слух. Петр Леонидыч вздохнул и сморщился.
 


Сцена 36. День. Интерьер.


Сергей продолжал лежать на полу,  ему было достаточно ощущать цеховой рокот, чтобы чувствовать свою причастность к работе. Павел робко вернулся к станку отца, запустил его и обточил ту деталь, которую ему поставил Саввыч. Потом он ходил между  станками и смотрел, как работают люди. Мужики  радушно отнеслись к сыну Сергея, ненадолго уступали ему свое место, показывали  свои навыки.
Саввыч потерянно сидел возле разметочного стола, мрак торчал в его глазах. Что-то грызло его, не давало ему дышать. Старик боялся даже пошевелиться -  ощущал себя где-то на краю жизни. Уходить никуда он не хотел -  не было ему другого места на земле  - не нажил.
Крупницкий ворвался в цех,  расталкивал  рабочих. Остановился он посередине цеха, темнея в солнечных лучах. Грудь его тяжело дышала. Он осмотрел собравшихся вокруг него рабочих, словно не узнавал их.
- Братцы, наш упырь  взял себе в секретутки ****ь этого вашего убогого Силантьева — жену его, насквозь продырявленную. А козлу вашему поднял зарплату чуть ли не вдвое, в пример нам - как надо отсасывать. Теперь нам  всем надо своих жен поотдавать жихаринским и лечь самим под них - тогда может нам денег прибавят. Из нас желе делают, а мы мнемся.
Круницкий дрожал от негодования, голос его ревел от возбужденного оскорбления. Сергей слушал этот рев, лежа на бетонном полу, ему казалось, что это земля скребется с той стороны бетона. Он поспешно отполз под станок, спрятался там. Сын его, Павел  скукожился весь и сжался.
-  Ты не кипятись,-  вперед вышел Дементьев, - Нас-то, как касается все это? Работали и работаем, остальное - их дело.
Крупницкий даже присел от возмущения.
- Работаете? Вы здесь копейки свои слюнявите и не знаете, что сделать, чтобы их стало больше. А вам подсказывают, что делать, чтобы копейки в столбик собрать. Вы здесь не работаете, вы очко себе драите. И платят вам не за то, что вы наработаете, а за то, как низко вы нагнетесь.
Дементьев раздраженно мотнул головой, - Мне здесь платят не за нагиб, а за выработку. И нагибаться  я не намерен. Ты тут не передергивай.
Посеревший за последние дни Игорек встревожено встрял
- Силантьева директор просто поддержать хочет, он за нас, а не за жихаринских. Не они же у него, в самом деле, работают. Чего ты баламутишь?
Крупницкий с наигранным восторгом смотрел работяг, выдохнул.
- Настоящие Силантьевы! Просто  коллективный Силаньтев! Мы гнемся, а там, как решат. А вы не думаете, что у таких обмякших последнее  забирают и после вашей обтертой шкуры будут вытираться вашими детьми?
Крупницкий отступил от быстро набухших неприязнью мужиков и  продолжил примирительно.
- Ну, смотрите сами. Вы в одной бригаде с этим мудозвоном, которого опустили  ниже некуда. Ему директор одному поднимает зарплату, его вдоль и поперек проколотую жену берут вместо коврика. Что мы все должны думать? Что? Кроме того, что нам предлагают поменять профиль или точнее расширить его?
Крупницкий хихикнул,красное плотное его лицо треснуло и сжалось. Он продолжал серьезнее.
- Так вот, или вы своего вы****ка вышвыривает из бригады, чтоб он поработал по той специальности, которая ему лучше удается или мы все другие цеха будем вышвыривать всех вас, силантьевских. Нам не нужны собиратели грязи, отныне мы все заодно, один запачканный, пачкает и других. А для начала мы завтра устраиваем бессрочную забастовку. Наше требование - убрать из города всех жихаринских. Надо дать понять, что мы - сила. Или вы будете, как этот гной, прятаться под станками, работнички очка и сверла? - голос Крупницкого звучал нажимисто и размашисто - насмешливо.
Мужики заволновались. Рубцов напряженно морщился.
- Так ты все это затеял из-за его Светки?
Дементьев добавил, - Ему, наверное, тоже хочется себе такой несметный коврик – вытираться.
Игорек кашлял, не выдержал опять, задрожал укоризненно, - Не с этого начинать надо.
Крупницкий застыл и взвыл вождем.
- Рано? Рабочий класс не богадельня для пидоров! Нам сначала победить надо, а потом цветы разводить!
Поздно осознавший оскорбление Павел кинулся на Крупницкого, но был перехвачен рабочими. Он бился и извивался в их руках, размахивая руками.
Крупницкий снисходительно смотрел на его муки.
- Отчаянный парень, но, мужики, у нас профессия - токарь. Токарь! Нам не нужен интернационал убогих, нам нужно отстаивать свои  интересы, свое социальное. Ну, вы как, с нами? Мы завтра блокируем административный корпус, чтоб не дать никому въехать.
-  А менты приедут? - не выдержал встревоженный Рубцов.
Крупницкий презрительно усмехнулся.
- Ну вот,  опять очкуете. Мы защищаемся, за-щи-щаем-ся. Это - наше право. Нужен прецедент, там - посмотрим. Всех не пересажают. Важно - не быть поодиночке. Я. кстати, как организатор рискую больше всех. Если не по-нашему, завод  встанет. У меня есть возможности самим выходить на заказчика - не пропадем. Будем работать напрямую. Кому нужно защищать этого похотливого удода? Нужно быть мужиками!
Рабочие чувствовали себя прижатыми Крупницким, угрюмо молчали. Дементьев качал скептически головой. Игорек маялся и слабо трепетал.
Рубцов поднял голову, - Что-то тут есть такое, отчего тебе  хочется в морду  дать. Ты ничем от нашего паучавы не отличаться - только с другого бока копаешь. И мне не Силантьева жалко, я сам его душить готов. Мне обидно, когда из меня дурака, или там фишку делают.
Рубцов говорил медленно и неохотно, но слушали его внимательно.
- И я не удивлюсь, если узнаю, что ты уже договорился с кем надо о своих планах.
Рубцов замолчал, молчали остальные, вдалеке гудел завод, рядом всхлипывал Пашка.
- Силантьев! – мощно протрубил Рубцов.
Послышалось копошенье под станком. Сергей вылезал на призыв, будто кто его тянул, подошел, чуть шатаясь, боясь смотреть в лица. Он стоял вдавленный чужеродной численностью людей, полуголый, словно полуявный.
- Тут твое решается, надо чтоб ты был, - буркнул мрачно Рубцов.
Крупницкий криво улыбался, - Уже навазелиненным ходит, мудень. С таким и говорить западло.
-  Ну, что, Силантьев? Будешь бастовать? - выдавил тяжело из себя Рубцов.
Сергей светло осмотрел всех, никого не видя в отдельности. Эти люди были родны ему и одновременно пугающи. Они казались ему  провалом в жизни, бесконечным зиянием. Солнечный свет виделся жидким Сергею, он отрицательно замотал головой.
- Вот, видишь, - удовлетворенно заметил Рубцов. - зачем его гноить, он сам изойдет.
Игорек густо закашлял, но крикнул сквозь хрип, - Нельзя так, мужики, нельзя! Надо людьми оставаться! Он же натерпелся! Так не сделаться сильнее, подонство это!
Крупницкий недовольно скривился.
- Все чистенькими остаться хотите, херувимы станочные. Глисты у тебя - предатели, а  глистов  выводить надо.
Он недовольно сплюнул и резко пошел прочь, кинув на ходу, - Собираемся завтра  во дворе. Чтоб были все!
Рабочие тихо загудели, скидывая напряжение, расходились вслед за спешившим  к станку Рубцову. Возле Сергея остался Дементьев и гнущийся от тихого кашля Игорек. Павел поспешил отойти вместе со всеми, направляясь к станку отца. Дементьев выговаривал вяло.
- Ты это, Серега, в самом деле, нельзя идти против всех. Ты уже, как оглашенный - воешь и воешь, тошно с тебя. Тебе лечиться надо, а ты давишь на всех. И так хреново, а тут  - ты.
Рядом возмущенно засопел Игорек. - Чего ты Дмитрич? Какое там загордился! Что ты говоришь! Если мы будем загонять друг друга, зачем мы друг другу будем нужны. Зачем?
Игорек даже кашлять перестал, настолько он был настойчив. Дементьев посмотрел снисходительно на Игорька, покачал головой, усмехнулся, пошел к себе. Игорек осекся, хотел что-то добавить, но вновь закашлялся.
Загудели станки, заглушая кашель Игорька, а Сергей все так же стоял посередине цеха, извиваясь от неустойчивости. Игорек покосился на него, пошел к своему станку. Он не стал его включать, взял тяжелую монтировку и с маху опустил ее на свой станок. Железо отскочило от железа, змеино впившись в руку Игорьку, но тот не унимался, он колотил, ни на кого не глядя, по своему станку.
Рубцов поспешил к разошедшемуся Игорьку, но его опередил Саввыч. Старый бригадир, уже проходя мимо, с молчаливой яростью отшвырнул от станка щуплого Игорька и пошел дальше из цеха, не оглядываясь. Игорек отлетел к стене и затих от боли возле нее. 
Рубцов подошел к Игорьку, оттащил его с прохода, положив аккуратно под станок. Игорек мотал головой и кашлял уже на полу.
Рубцов брезгливо оставил его. Сергею казалось, что его должно подхватить что-то, но ничто не подхватывало его. Сергей вытягивался и раскачивался, но ничто не принимало его. Из-под его брюк зазмеилась лоснящаяся струйка мочи и Серей пошел прочь отсюда, словно струйка указывала ему дорогу.



Сцена 37. Натура. День.


Сергей прошел сквозь проходную через колючие и неприязненные взгляды охранников, не замечая их. Брюки его были мокры, от всей его фигуры веяло отчаянием и безнадежностью. Он вышел и двинулся дальше, шатаясь. Ему чудилось, что он идет сквозь дождь, насыщающий его  кислородом. Контуры дня струились перед ним, ускользали. Земля наступала на пятки, но не двигалась. Толстый слой летнего  воздуха качался перед ним, следя за его движением, перемещался рядом. Сергей видел себя тающей точкой, перебирающей ногами.
В городе ему было нестерпимо. Люди, машины, голоса перекатывались по нему, вдавливая его в прошлое. На него озирались, и эти взгляды кололи его. Он шел к себе домой, будто взбирался куда-то, земли  не было под ним.


Сцена 38. Интерьер. Вечер.


Квартира обрушилась  гудящей тишиной, беззвучным провалом покинутого жилья. Обои трепетали. Окна, пустыми спицами вращали за своей спиной улицу. Квартира наваливалась на Сергея, одежда оплетала. Сергей увидел себя в зеркале с вытаращенными глазами, застывшего. Он закричал на свое отражение, но оно осталось стоять в зеркале, разрезая его надвое. Сергею казалось, что его квартира затоплена убийством, потрошащим  нутро. Он чувствовал себя инородным в своем доме, а свой дом инородным в себе. Стены и вещи кружились перед ним, мешая дышать. Раздувшаяся от своей ненужности мебель наливалась ядом. Кривые опухшие стены таращились вывороченными внутренностями. Сергей резко взвыл и выскочил из своего дома.



Сцена 39. Натура. Вечер.


Он вывалился на улицу, и она загудела перед ним,  втягивая в себя, полосуя его своими звуками, своей лишнестью. Ног Сергей под собой не чувствовал, что-то змеящееся влекло его. Зияющий провал поглощал его шаги, впитывал и насыщался отчаянием Сергея. Сергей не знал, за что ему ухватиться - все виделось рыхлым, обреченным.
Пройденное Сергеем не исчезало за ним, тяжело волочилось, вонзаясь ему в спину, вися на нем. Сергею было страшно все, все виделось им. Даже собственный скелет казался ему непреодолимым для него самого, ощущался тяжелым препятствием. Город вокруг  был загроможден изжитостью.
Когда Сергей уткнулся в понурую фигуру вечернего дворника, склонившегося над  пылью города, он с жадностью схватился за древко его метлы. Потертое дерево метлы очертило перед ним счастливый круг  недоступности, и он с силой вырвал его из рук опешившего дворника. Сергей вырвал метлу и стал размахивать ею перед собой, чертя прутьями по асфальту. Древко мелькало перед ним, и Сергей задышал спокойнее, словно неведомый вентилятор закрутил  своим лопастями, вливая струю воздуха, предлагая  малоуловимую точку опоры.
Сергей отчаянно вращал метлой перед собой, поднимая  тучи пыли, куда-то продвигаясь. Ошалелый дворник потерянно смотрел ему вслед  пожилыми, полустертыми глазами. Прохожих отбрасывало в сторону, они испуганно жались к домам, недоуменно озирая  вздыбленную фигуру, накручивающую на себя облако грязи.



Сцена 40. Натура. Утро.



Утром во дворе завода было многолюдно. Растерянные всклокоченные охранники осторожно разглядывали бурлящий рой рабочих. Кто-то из них беспокойно кричал в телефон. Рабочие нервничали, не привыкшие простаивать по утрам. Слабое нездоровое утреннее солнце равнодушно скользило по толпе. Люди толпились, пыль тонкой струйкой сочилась куда-то вверх. На возвышение поднялся неловкий еще Крупницкий, взволнованно начал.
- Товарищи.
Все сразу замолчали, отвыкшие от понимания своей общности. Крупницкий быстро продолжил.
-  Мы работаем не для того, чтобы об нас вытирали ноги. Мы производим нужную городу продукцию, мы производим, можно сказать жизнь этого города, и заинтересованы в том, чтобы наша продукция оценивалась в жизнь. И эта должна быть наша жизнь. А не жизнь всяких проходимцев - разошедшихся от своей безнаказанности блатных, превращающих нашу жизнь в удовольствие для себя. Эта не должна быть жизнь мелких воротил, обкрадывающих наши карманы, оплевывающих наши семьи, - Крупницкий указал на окна административного корпуса.
— Мы не должны допустить обесценивание самих себя, иначе мы станем проходимцами на своей земле. Наша задача – защитить  жизнь. Ваши дети, ваши жены надеются на вас. Нечисти вокруг нас мало того, что наш труд стал для них  способом получать прибыль. Уже наша жизнь становится для них товаром. Есть предел бесправию, пора сказать «нет» попыткам превратить нас в изгоев. Актив нашего профсоюза призывает принять резолюцию, обращенную к руководству города. Мы требуем в 24 часа депортировать всех, имеющих отношения к так называемой преступной группе «жихаринские». Если администрация города не в состоянии обеспечить простую безопасность граждан, мы возьмем в свои руки нашу безопасность. Пора перестать ждать исполнения своих обязанностей от тех,  кто из обеспечения порядка сделал бизнес для себя, от тех, кто сплелся с организованной преступностью.
Голос Крупницкого нарастал и ширился, надрывался. Он вынул откуда-то снизу Павла, схватил его за руку и потряс его безвольной фигурой перед напряженной толпой.
- Вот! Вот что они собираются с нами сделать. Его отца сделали сумасшедшим, его мать проституткой. Ему только тринадцать. А у него уже нет будущего. Пока мы сами не отстоим свое достоинство, его будут попирать бесконечно. Им мало видеть нас нищими, им надо большего - сделать нас недочеловеками. Если администрация в 24 часа не выставит «жихаринских», она продемонстрирует свое сообщничество с ними. Она объявит нам войну. Мы не товар для их потех! Мы не товар!
Народ гудел, начинал скандировать. Трясущийся в руках Крупницкого, Павел был удачной находкой  - люди взволновались. Рубцов воодушевился, вены вздулись на его шее, так он кричал. Тихий Дементьев суетно переминался. Судорожно кашляющий Игорек кричал что-то порывистое и, наверняка, оскорбительное для Крупницкого - рабочие недоуменно озирались на него. Похоронный Саввыч стоял в стороне, с обреченным оживлением обозревая толпу, словно группу расшевелившихся покойников. Он с многозначным интересом иногда поглядывал в ясное небо, придавая протяжным птичьим косякам какой-то особый, трагический смысл. Уставшее за лето солнце почти не слепило его


Сцена 41. Интерьер. Утро.


Еще размякшего со сна Петра Леонидыча потряхивало в его «Оппеле». Лицо директора кривилось, как от зубной боли, он привычно расходился, кричал в трубку.
- Как это собрались и не идут в цеха? А я тебе за что плачу? Вас сколько? Собери всех  и предупреди этих мудил об ответственности. У вас, в конце концов, оружие есть! Это они действуют незаконно, а ты законно! Всех разгоню! Что они хотят? Не фига себе! Я позвоню Понякову, он приедет. Они у меня под суд пойдут! Кто у них верховодит? Крупницкий? Вот, сука! А я его бригадиром назначил. Пусть не надеется, его дядя его не покроет. Как что делать? Запирай ворота! Чтоб эта зараза не выплеснулась! Пусть поймут, что не они нас, а мы их держим за яйца. Все!
Петр Леонидыч бесшумно матерился и лихорадочно набирал номер.
- Алло, Миша? Тут у нас буча заварилась. Да, мои встали. Как встали? Это у тебя утренний стояк, а у них другое. Короче, они собрались во дворе, требуют от администрации города выдворения «жихаринских» в 24 часа. Да не слабо - ультиматум. Не знаю, они могут и по городу пойти. А там, знаешь, и покатиться может. Да, надо давить. Нет,  военным звонить не надо - сами справимся. Ты что, это ж огласка! Какие тебе акции? Какой бартер? Ты что Поняков несешь? Ты что частную лавочку разводишь? Это не мое дело - общегородское. Тебя за народные волнения, вызванные нерадивостью милиции не погладят. Хорошо, я подъеду, я тебя ждать буду.
Побагровевшее лицо Петра Леонидыча равнодушно обмякло, как-то мгновенно осунулось. Он вяло бросил шоферу.
- Остановишься у Озерной. Там подождем этого оборотня.
Он ехал дальше и его тусклые глаза слабо шевелились, отыскивая внутри себя какую-то опору - дно. Наконец, прогнутые черты его липа смягчились, мягко сжались. Петр Леонидыч набирал следующий номер, он почти парил.
 - Алло? Светочка! Да, знаю, знаю. Ну, это их призвание - глотки рвать. Не бойся. Никуда не выходи из кабинета и двери не открывай. Я буду сейчас с милицией. Да, мы их распластаем. Это все интриги. Они ответят за все. Да, я таджиков наберу. Ты - мое все. Я.. .это мало кому говорил. Да, все не до этого было. Да, выбрал такую.
Голос Петра Леонидыча погрустнел, увлажнился.
- Да я, может, только жить начал. Не  надо меня хоронить.
Петр Леонидыч выключил телефон и отложил его. Он потерянно глядел перед собой, но тело его дрожало и куда-то рвалось.



Сцена 42. Натура Утро.


Толпа рабочих вздрогнула и загудела, увидев, как охрана закрывает двери. У Крупницкого надулись вены на шее.
- Они хотят нас изолировать Они хотят, чтоб наш завод стал для нас западней. Они нас  здесь за скот держат!
Масса рабочих набухла, людям было маятно и скудно от тщетного стояния. Скопление  людей ощерилось, готовя в себе непредсказуемое,  неожиданно распахнулось окно административного корпуса и оттуда выглянула кричащая Светка.
- Изверги! Вы зачем  Пашку мучаете? Оставь ребенка, скотина!
Ее обширная грудь почти вываливалась из платья. Светка реяла и колыхалась в окне, ее округлые плечи пылали, лицо рдело. На разгоряченную и вздувшуюся толпу накатывалась из окна директорского кабинета желанная прохлада.
Крупницкий  жарко взвыл, - Вот она - ****ь! Они развращают наших жен в своих кабинетах. Мы обслуживаем их бордели. Но им мало этого - они тянут в свои постели наших детей, им хочется остренького, они пухнут от переедания и травят нас. Нам надо сплотиться, наше единство не позволит нам погибнуть. Они нас хотят загнать в яму, мы будем сидеть в ней, а они на нас будут свои помои лить. Нам надо учиться диктовать свою волю.
Но Светка прерывала его и прерывала вульгарно.
- Оставь в покое ребенка, ублюдок! Кабан  недоношенный, зачем сына мучаешь? Он тебе клоун? Ты чем-нибудь другим потряси! Придурок  ****утый! Выродок! Не дожрал чего-нибудь с утра? Покормите свинью, люди добрые. А то она  хрюкает! Я тебе сиську дам, чтобы ты не орал, только парня отпусти, извращенец сраный.
Рабочие в толпе начинали смеяться, галдеть, кто-то весело встревал в перепалку, раздавались крики.
- А ты вся можешь вылезти из своей простыни?
- Братцы, да она нас всех затрахает сейчас!
- Это ее, наверное директор на руку надел - управляет! Выходи Леонидыч, мы тебя видим!
- Родная, спасибо,  я уже кончаю!
- Лучше бы она жопой кричала - красивше бы вышло.
Люди дурели и расходились. Павел краснел и дрожал, он пытался улыбнуться, поддержать веселье рабочих, но губы никак не складывались. Крупницкий засуетился, схватил Павла еще раз за руку и стал спускаться вниз. Он вышагивал к закрытым  воротам. Павел болтался рядом с ним,  словно понурое знамя.
За  Крупнинким потянулись и другие, кто решительно и бодро, кто тягуче и неопределенно.
Светка взревела, - Тварь!
Она быстро выскользнула из окна и вскоре ее обтянутое платьем тело показалось на заводском дворе. Светка бежала яростно и молча,  будто разрывая невидимые путы, липнущие к ней. Рабочие расступались, улыбаясь. Какой-то шутник пристроился за Светкой и рванул на ней юбку. Та охотно треснула и шустро расползлась, раскрыв спелые ягодицы, живые складки мягкого тела. Светка не остановилась, нагота сделала ее одержимей. Мужики снова стали кричать.
- Дай хоть потрогать, шалава!
- Да ты провалишься туда - там на всех нас расчитано.
- Можно я в грудь подую! Это ж - парус!
Кричали, хватали ее по дороге, оттягивая жилистыми руками податливое тягучее тело Светки. Кожа ее уже алела на груди и сзади, но Светка молчала. Она  летела вперед. У самых ворот она нагнала Крупницкого.
Светка схватила Крупницкого  за руку, тот молча и решительно  отшвырнул ее. Светка обреченно охнула и повалилась обратно в толпу. Ее подхватили пытливые и назойливые руки, подняли ее быстро, стиснули. Светка обратилась к этой, жадно открытой ей топе.
- Люди! Что ж это делается - ребенка родного отняли и не отдают. А? Что ж это такое? Я вас спрашиваю? Зачем? Что за такие изуверы - ребенком двери открывать. А если с вашими так?
Ее кликушечьи интонации расшевелили толпу, рабочие вдыхали ее открытое, нестеснительное тело, жалели ее.
- Анатолич, отдай ей парня, пусть угомонится!
- Да, тут не в парне дело.
- Чего над бабой изголяться?
- А куда она лезет?
- Да зачем нам эта дура, Анатольич?
- Парень-то с нами – не с этой шлюхой!
Крупницкий смотрел на Светку брезгливо и холодно, досадливо. Она мешала и высмеивала их всех собой. Он обернулся к Павлу, - Пойдешь к ней?
Павел стремительно вгляделся в напряженное лицо Крупницкого и легко нагнулся. Он поднял с земли камень, повернулся и с силой швырнул его в ворота. Рабочие сзади всполошились, Крупницкий уперся  руками в ворота и крикнул, - Давай!
Кто-то подхватил, - Вали их!
Вся толпа нахлынула на ворота, снесла их вместе с впечатанной в нее растрепанной Светкой.
Люди вывалились за упавшие ворота и обмелели - перед ними беспощадным полукругом стояли нервные менты, вооруженные автоматами. Они стояли перед машинами, расставленными во множестве, где-то трещала рация. Зловеще узил глаза переговаривающийся с кем-то по телефону поджарый и маленький Поняков. Растрепанная и грузная туша Петра Леонидыча чернела где-то сбоку этого серо-синего полулюдского частокола.
Рабочие растерялись, попятились. Светка  вгляделась в одномастное и недоброе скопление напротив. Она сделала несколько шагов навстречу толпе и вышла вперед. Ей не мешали. Светка вела себя по-звериному, воспринимая все смутно и рыхло. Она театрально раскинула навстречу милиции руки.
- Стреляйте, негодяи! Пропадете вы, бесы кровавые, сгинете! В пыль распадетесь, собаки. Не будет вам жизни, не будет! Стреляйте, нелюди! Пусть ваши матери заплачут кровью, глядя на вас, ироды копеечные.
Ее перепачканное тело, в ворохе порванной одежды тряслось, содрогалось. Она была неожиданна. Рабочие взбодрились и напряглись, менты разволновались. Крупницкий снова ощутил прилив бойцовского азарта, проорал.
- А у тебя есть приказ Поняков? Мы – мирная демонстрация. А ты нас на понт берешь. Самодельствуешь с перепоя?
Он повеселел, оглядел своих и добавил почти насмешливо.
- Граждане милиция! Ваши действия  преступны, и когда мы выйдем к городской администрации, об этом узнают все. А вам здесь еще жить и жить.
Мужики за его спиной заурчали грозно и тесно. Светка  повернулась к рабочим.
- Не дам я стрелять! Не дам!  Я вас всех укрою, я - широкая!
Она выла почти в экстазе, но никто не смеялся. Ее дикое поведение казалось понятным. Петр Леонидыч мучительно замычал, двинулся к Понякову, заговорил сбивчиво.
- Я больше не буду здесь директором. Не смогу. Акциями рассчитаемся. Что-то оставлю. Действуй, как знаешь. Я сваливаю.
Поняков слушал недоверчиво и цепко, но  дослушал. Петр Леонидыч метнулся  обратно к шоферу, с остановившимся,  некем еще невиданным  лицом рубанул.
 - Разворачивай. Встань перед ними.
Ошалевший шофер юркнул за руль, и они вдвоем выкатили перед рабочими. Петр Леонидыч стремительно раскрыл дверь, крикнул прямо в Светку, перекрикивая  боль и стыд.
- Поехали со мной!  Меня здесь больше не будет!
Светка непонимающе уставилась в болотистое нутро автомобиля, завизжала, вращая вытаращенными глазами, - Ты меня отсюда не вывезешь. Это не  вывозиться! Это не твое карманное - сунул, вынул. Это… - народное!
Она задрала свою и так разодранную  юбку, выпятилась воинственно и
развязно. Петр Леонидыч дернулся, отшатнулся, всматриваясь куда-то вглубь  Светкиного тела. Потом он высунулся из машины мимо покачивающейся Светки и  тщательно вгляделся в разгоряченное лицо Крупницкого. Он внимательно рассмотрел его, словно изучал свои руины. Слабая улыбка пробежала по лицу директора, он как-то освобождено вдохнул и влез обратно в машину.
«Оппель»  быстро тронулся и скоро скрылся из виду. Светке стало зябко, и она быстро втерлась в толпу рабочих. Мужики  толкались, нервно переговаривались. Ими овладевало остервенелое возбуждение, они были готовы броситься вперед, на ментов.
Солнце наваливалось Понякову на глаза, под ним он ощущал свою прозрачность и призрачность. Поняков выдохнул, как можно сильнее.
- Крупницкий? Подойди сюда!
Крупницкий тут же двинулся. Когда он подошел к капитану, тот смотрел на него во все глаза - казалось, он не мог охватить взглядом  рабочего лидера. Поняков заговорил первым, голос его раздавался как будто из-за спины Крупницкого и это был гулкий шепот.
- Старый пень развелся по полной. Мы с тобой можем договориться об акциях, там - детали. Я поговорю с Седым - они тоже сольются. У нас - завод! Нам только - договориться о процентах, и все пойдет. А? Уводи своих. Твоя взяла.
Поняков напряженно шептал и его глаза уставились на лицо Крупницкого с мольбой. Крупницкий почувствовал себя улиткой, запертой в собственной слизи. Спина его набухла, набрякла под множеством сверлящих взглядов, лицо одеревенело. Он ничего не ответил, проворно обернулся своим могучим телом к рабочим и победно вскинул руку, чтобы тут же направиться к своим, кинув на ходу Понякову.
- Договорились.
Подойдя к тревожной толпе мужиков, Крупницкий увесисто заговорил.
- Товарищи! Они принимают наши условия, и даже больше — завод теперь наш! Ура!
В ответ на его ликующий голос рабочие взревели. В их крике был и выплеск накопившейся напряженности, и обретение веры в свое могущество. Но Крупницкий гнул свое.
- Никто не сможет находить удовольствие в попрании нас. Мы сформируем наше, рабочее управление заводом, а дальше мы и город возьмем в свои руки. Мы теперь будем жить нашей жизнью, а не жизнью бандитов, извращенцев и кровососов.
Люди его мало слушали, их переполняло  воодушевление, они прыгали и обнимались. Хмурые менты с автоматами рассаживались по своим машинам - уезжали, рабочие ощущали, что перед ними теперь нет преград, что земля бескрайняя и небо над ней объединительно.
Светка в  порванном и залапанном платье вышла, игриво шевеля бедрами к Крупницкому, поглядывая на него снизу, словно плохо присыпанная землей ночь, обвила его полными руками с тонкой кожей. Ей было неуютно в этой разошедшейся толпе. Мощная фигура Крупницкого казалась ей опорой среди этого топкого, неприятного волнения.
Тусклое солнце вилось над ними. Крупницкий почему-то казался  себе мелким перед этой распахнутой женщиной. Он не ощущал никаких эмоций. Сухая земля позднего лета чуть дымила под ногами, обнажая нехватку влаги.
Крупницкий взял за руку размокшую от надежды Светку и пошел с ней прочь от завода. Светка взвизгнула оживленно, жизнь раскрывалась перед ней, и ее хотелось заполнить.
Крупницкий шел  широким размашистым шагом, наливаясь уверенностью и силой. Они быстро удалялись и рабочие слегка опешили. Небо над ними словно опустело и им стало слышно, как бесприютно воет ветер.
Помощники Крупницкого, крепкие и целеустремленные парни быстро сориентировались, стали возвращать людей обратно в цеха.
- Все, мужики. Все. Нам работать надо. Теперь мы сами за себя, нам надо доказать, что мы можем. Надо бороться дальше. Это еще не  победа.
Помощники были убедительны, и оживление у рабочих спало - люди поспешили в цеха. Они шли, поблекнув, завороженные тишиной вокруг них. Но где-то внутри их скопления был стержень, твердость, механизм разбуженного отчаяния начинал вращаться в людях.


Сцена 43. Натура. День.


Крупницкий догнал разбежавшуюся Светку, и с рычанием повалил ее. Он  взбил разомлевшую от подвижности и ожидания женщину, разметал ее по высохшей траве. Светка опрокинулась и тут же втянула Крупницкого глубоко в себя. Она хотела его всего, хотела насквозь. Он копошился с брюками, а она  втягивала его, будто хотела смешать с полевой пылью, которую вдыхала сама. Крупницкий тоже вдыхал широко и размашисто, ему словно не хватало воздуха в настоящем и он заимствовал его из будущего.
Он вбивал Светку бедрами в землю, поднимался над нею, чтобы снова ринуться вниз. Ему казалось, что   это   не  она   ему   отдается,   а  он   впитывает   ее,   впитывает   мягкость   и покладистость линий холмов, округлость горизонта.
Податливая женщина крупно тряслась, трепеща и белея под распалившимся солнцем.



Сцена 44. Интерьер. День.


Целеустремленно и одержимо рабочие склонялись над станками, будто вращение их  могло соединить распавшееся время. Рубцов наваливался всей своей тушей на резец и никогда еще у него столь мгновенно не складывалась выточка. Игорек по обыкновению суетился, но был отчаянно тщателен и скрупулезен. Он скалил краснеющие от крови зубы, но не распрямлялся.
Дементьев решительно и спокойно обтачивал детали, избегая смотреть по сторонам. Павел не торопился, стоя за станком отца. Обточка трудно давалась ему, и бессилие охватывало. Он не отступался,  в этой неподатливости деталей виделась ему вся неподатливость мира.
В цехах рабочие вгрызались в металл, и только Саввыч непривычно слонялся по заводу - демонстративно бездельничал. Брезгливая улыбка гуляла по его лицу, цепко всматривался он в людей, словно они были для него лучшим материалом для обработки. Невидимая, прозрачная ночь гибко окутывала завод.



Сцена 45 Интерьер. Ночь.


Рубцов  дернулся,  резко  взвыл и одернул  руку,  затряс  ею.
-  Суки!   Здесь нормальный свет будет когда-нибудь? Почему мы в темноте копошимся?
Он приложил руку ко рту и еще долго мычал, выпучивая глаза и шатаясь. Деменьтев решительно остановил станок.
- Кончай работу, братва!
Люди медленно поднимались от станков, будто вставали из траншей, недоуменно щурясь. К еще работающим проворно подбегал Игорек и выключал станки. Дементьев орал, не разгибаясь, словно прорвало невидимые прежде подземные воды.
- Сколько можно корячиться в этой темноте! Мы не для этого брали завод, чтобы новая толстая тварь днями терлась со всякой ****вой. Хватит! Пора скидывать этих новоявленных вождей, пока они не загнали нас в могилу. Нормы подняты вдвое! Рук не хватает! Подонки не могут даже освещение провести нормальное. Все во двор! Чего стоять, ослы! Бегом!
Рабочие   птичьими   тенями   метались   по   сумеречному   цеху,   бесчувственно натыкаясь друг на друга. Мелкая металлическая пыль струилась в подрагивающем свете ламп, переливалась.



Сцена 46. Натура. Ночь.



Во дворе завода было уже многолюдно, рабочие толпились, словно расшатанные зубы — потерянные и непроизносимые. Все чувствовали  напряжение, сновали в перекрестье заводского уличного освещения, в ярком сиянии окон административного корпуса.  Море голов беспокойно колыхалось. На возвышение выполз сгорбленный от свежего увечья Рубцов.
- Братва! Я перестал понимать, что мы делаем. Мы горбатимся в две смены, я чувствую себя  конвейером. Мне не нужна такая плата за свободу. Мне нужны нормальные условия. Мне не понятно, почему я не получаю своих денег. Мне стыдно идти домой. Мне не нужна такая свобода, когда я всем должен, а мне не должен никто! Мне не нужна такая свобода, когда я потею, чтобы разные твари сношались, как могли.
Рубцов взревел, обращаясь к бешено ярким окнам директорского кабинета.
- Ты, падла, выходи! Сука, которая загнала нас в эту яму, ты меня слышишь? Мы знаем - ты там! Ты там дырявишь свое сучье тряпье, пропахшее гнилью! Давай сюда, только конец обтряси - мы хотим тебя видеть сухим.
Уже привыкшая к призывам толпа загудела, масляно заблестела, нервно обнажаясь беспокойными улыбками. Неожиданно гул и рев прервались - из административного корпуса широким летящим шагом несся Крупницкий. Он был взъерошен, необъятная спецовка болталась на его раздольном теле, небрежно наброшенная. За ним еле поспевали неповоротливые спортивные парни, взятые им в охрану. Крупницкий несся,  за ним стремительно неслась Светка, накинув простыню на раскинутые волны своей плоти.
Рабочие затихли, пронзенные чужим волнением. Крупницкий легко вбежал к Рубцову, встал рядом с ним. Парни Крупницкого остались стоять внизу. Светка карабкалась к Крупницкому, хватаясь за его одежду. Крупницкий смотрел на людей колкими, начищенными до блеска глазами, начал весело.
- Что, пацаны? Вам не терпится обратно в ярмо? Если вас душат, а вы знаете, кто вас душит - не я. Так вот, если вас душат, вы  валитесь? Стоять трудно?
Рубцов стоял молча, он все еще прикладывал раненую руку к губам. Люди вокруг зашевелились.
- Это ты, скотина валяешься сутками со своей ****вой!
- Завел нас по самое не хочу и смеешься теперь.
- Слезай, толстый, не можешь заправлять заводом - так и скажи, нечего голову морочить.
- Нам нужны деньги и график нормальный, понял?
Спортсмены вокруг Крупницкого подтянулись, Светка заметно накалялась, негодующе вздымаясь всем своим телом. Крупницкий не был настроен поддаваться толпе, он насмешливо нагнулся к людям.
- Что, обратно в клетку захотели, так привычнее? Не хочется быть людьми? Пайку вам вместо жизни подавай, олухи. А то, что бороться надо, вы понимаете? И война везде, в каждом вашем шаге, а вы все лечь где можно ищете.
Он выпрямился и продолжал уже привычными интонациями трибуна.
- Я же вам говорил — нас душат. Нам надо держаться. Они же нас бояться, поэтому ставят невыполнимые условия. Вы, что - не видите? Да даже, если мы проиграем - у нас останется эта наша попытка борьбы, нам будет не стыдно перед детьми.
Но рабочие уже разошлись, кто-то завизжал сдавленно.
- Придурок, нам сейчас стыдно перед детьми, когда им нечего есть!
- Ты бы сам хоть постеснялся свою дырку сюда приводить, гандон.
- Нас душат, а ты хомячишь тут!
- Ты бы  пялил бы свою резиновую у себя бы дома, а нас бы оставил в покое.
- Взбаламутил всех, чтобы здесь свинарник развести, а нас в помои превратить!
Мужики накалялись, но Крупницкий не чувствовал угрозы, он был озадачен, даже чуть присел. И тут из-за спины Крупницкого вырвалась Светка, тут же заголосила протяжно.
- Пидорасы! Вы только о своей жопе и думаете. Вы, как черви - сладкого хотите! Вы только вместе - сила! Это вы - свиньи, дальше своего корыта не видите. Вы беспокоитесь, что он меня имеет один. Так идите ко мне, я вас всех приму!
Глаза Светки сделались резкими и счастливыми, и толпа рабочих молча ахнула. Светка откинула простынь и предстала перед всеми голой. Тело ее за последнее время сделалось упругим, гладкая кожа отливала холодным блеском. Светка стояла, раскинув руки, покачиваясь и маня. От нее было трудно оторвать глаза. Светка подбадривала людей, призывно переминаясь.
- Ну что же вы? Вам слабо? Идите ко мне! Ко мне!
Ею начинала овладевать неистовство, она делалась то яростна, то вновь приветлива.
- Ну что же вы, слабаки? Вы только слюной капать умеете? Я говорю - ко мне! Я жду вас, бессильные. Я сделаю вас сильнее. Мы должны быть вместе, вместе!
Для всех Светкина одержимость была неожиданностью, какой-то сквозняк повеял над головами. Светкин голос манил и дурманил. Крупницкий нависал над толпой, чуть заметно ухмыляясь, не пытаясь препятствовать ничему, он только покачивался в такт заклинаниям Светки. Его охрана одурело глазела на обнаженную и открывающуюся женщину. Какой-то щуплый паренек уже поднимался к Светке, подталкиваемый товарищами, смущенно оборачиваясь. Стоящий за спиной и Крупницкого, и Светки окровавленный Рубцов ринулся к парню, оттолкнул неуверенного претендента от желанного всеми тела. Недавний подросток повалился в толпу, рабочие загудели, но Рубцов уже впивался в Светкины губы.
Светка тут же хищно обвила его плечи и обхватила ногами мощное тело токаря, смело залезла Рубцову в штаны, вытащила оттуда его отяжелевший член, а на глазах у всех ввела его в себя. Рабочие заворожено следили, как Светка напористо подскакивает на плотном Рубцове. Рубцов ответно пыхтел. Агрессивное напряжение толпы опало, перед людьми словно распахнулась бездна и как заполнить ее они не представляли. Игорек тянулся, чтобы лучше видеть.
Присмиревший Дементьев уворачивался от неловкого зрелища, резко развернулся и обреченно пошел обратно в цех. Он пошатывался и мелко семенил, словно что-то подсчитывал. Крупницкий давно уже сошел со своей трибуны. Он смотрел на поглощенных чужой близостью людей со смесью спокойствия и опустошения.
Крупницкий потерянно и слабо улыбался. Рубцов стонал во все горло, щедрый хрип его заглушал и подавлял радостных мужиков.
Светка обвела всех распахнутыми глазами, не слезая с сильных рук Рубцова. Голос ее раскатывался над головами заводчан, пронзая каждого. Она словно не чувствовала усталости, высказывая готовность принимать в себя еще и еще людей.
- Чего встали? Кто-то хочет еще? Я вас всех хочу. Вы каждый будете у меня! Каждый, кто захочет, будет приходить ко мне и я удовлетворю его. Я сделаю вас счастливыми!
Светка спокойно спустилась с поникшего Рубцова. Она стояла над толпой мужчин голая и чем-то отдаленная от них. Голод тела ее был велик, и рабочие тушевались перед ее гладким и вызывающим телом. Светка орала с наслаждением и уверенностью.
- Идите в цеха! Кто отчается - пусть приходит ко мне.  Если вы хотите отступить - вам придется убить меня, его, его, убить человека в себе! Надо превозмочь жалость к себе – только тогда вы можете победить. Вас ждут дома, как победителей, а не как быдло. Мы - уже победили, нам нечего терять, у нас нет права на то, чтобы отступить.
Светка зашлась от вдохновения и вожделения. Она ощущала себя растоптанной этими людьми и поднятой ими же. Она чувствовала - войди она в самую гущу этого возбужденного и обнадеженного ею стада - никто не тронет ее против ее воли. Она стояла, и ее полная грудь дрожала от слов и страсти, ее бедра заходились от волнения и убежденности, живот волновался.
Ее голос раздавался, будто из глубин тела, словно это был голос промежности. Она была песней каждого, и каждый лелеял образ ее, падший и возвышенный. Этот образ ронял каждого в отдельности, ранил и оскорблял, но он же  расправлял каждому дыхание, исцелял отчаяние.
Люди замирали, замечая в себе прилив сил и шли в цеха. Светкин голос гнал и гнал рабочих обратно к станкам, и те торопились, боясь задержаться, боясь высказать сомнение и непонимание, страшась быть опаленными ее яростью и воинственным обнажением.
Только  Рубцов стоял молча рядом с кричащей, белеющей в прохладной ночи распаленной Светкой. Он не узнавал эту женщину, которую только что имел, которая только что приняла его и требовала себе следующего человека. Рубцов растерянно вращал головой и глубоко вдыхал сладкий и влажный воздух.




Сцена 47. Интерьер. Вечер.


Лампы дневного света мерно гудели в кабинете. Серый лицом Поняков нервно кривил губы. Он нервно ходил по кабинету, дрожа от недовольства. Его плохо сгибаемое тело тщедушно терло плотный воздух кабинета, голос мелко рассыпался, пытаясь нащупать в себе увещевательные нотки.
- Тебе, возможно, не хватает опыта, Антон. Так ты не упирайся - скажи. Я найду человека, который может управлять. Каждый должен делать только то, что он умеет.
Поняков внимательно наклонился к Крупницкому, оцепенело сидящему за директорским столом, не унимался.
- Что я скажу людям? План не выполняется, брака выше меры. Мы, как новые собственники отвечаем за все, я обещал Петру Леонидычу. Он уже давно высказывает недоумение.
Поняков помолчал со значением, но Крупницкий сидел непроницаемо. Он был похож на  выключенную модель человека. Понякову пришлось продолжать.
- Да и не можем мы, Антон, только себя учитывать. Мне и Седого надо как-то устраивать, он тоже может упереться. И Леонидыч подсчитывает недополученное. Видишь, все выполнили твои условия, ты же думаешь, что ты вне условий. Ты не можешь делать вид, что ты сам по себе. Ваше сборище не должно стоять у всех костью в горле, вы  часть производственного цикла, а не зайчики с редким мехом.
Поняков говорил раздельно, словно сомневался, что его слова доходят до неподвижного и тихого Крупницкого.
- Если твои люди не хотят работать - давай наберем других. Давай что-то делай, поправляйся, от тебя нужна продукция, а твои закосы оставь про себя. И если вы хотите проблем, вы их получите. Как глотки рвать - вы умельцы, как отвечать за свои слова - я слышу какие-то то звуки из жопы. Чего замолчал?
Поняков резко склонился перед сидящим рабочим лидером, сверля его глазами. Крупницкий зашевелился и тусклый огонек зардел в его глубине.
- Я не могу гнуть своих людей в три погибели. Ясно? Мы и так ввели ночную смену. Вы нас, суки, совсем задавили, мы света не видим, У нас и токари, и разметчики, и шлифовщики - все в одном лице. Ты сам корнаешь всякую возможность рентабельности. Я тебе говорил - давай мы напрямую будем работать. Так нет, ты мне говоришь - вы не договоритесь, я договорюсь. Вот и договорился! Вы там сливки жуете, а мы как суслики тут крутимся. Нам не нужны кабальные условия, люди с ног валятся. А новые что-то не идут. Если на район одно предприятия, то это не значит, что его нужно доить насмерть. Если ты со своим Леонидычем захотел удушить нас - так и скажи. Вот только на что вы потом трескать будете, как привыкли трескать.
Крупницкий наливался раздражением, но как-то скучно, по инерции. Сдувшийся  воздух слабо реял по кабинету.
- Ты только и можешь, что вываливать на нас дополнительные объемы. А то, что мужики чернеют с твоей нежности, тебе пофиг. А мне приходиться договариваться с людьми, ты понимаешь? А губу не раскатывай, не придется тебе здесь хозяйничать, не дадим. Вы нас на колени не поставите. Ясно? Если будешь запугивать - к черту все разнесем, вместе с твоим городом.
Крупницкий как-то осекся на полуслове, сник. Он словно забыл, о чем горячился только что. Посеревшая кожа на его лице вновь окаменела. Сквозь пыльное окно заводской двор выглядел, как обезвоженный аквариум. Гул из цехов ватой стоял в ушах. Давно не убираемый кабинет утратил свой лоск и мягкость, тускнел. Поняков поморщился.
- Не гони пену, Крупницкий, не гони - не на трибуне. Если будешь угрожать — под дулом работать будете. Заигрались вы тут, корчите из себя целок. А спрашивать с меня будут. Давно бы с вами разобрались - не будь меня. А вы все молоко кусаете. Ты вот скажи, меня уже из администрации спрашивают, что вы тут за бордель устроили. Мне говорят, вы здесь всем заводом жарите бывшую того пидора, Силантьева, из-за которого все и началось. Ты смотри, скоро бабы из города придут сюда, рожу твою кроить. Люди галдят, простые люди, между прочим - вот чем все кончается. Развели тут скотство полное, от вас скоро вонять начнет.
Крупницкий напрягся, побагровел, потяжелел, жилы на его шее вздулись. Он словно что-то вспомнил.
- Ты не лезь к нам, пыль. Вы все - мошь, со всеми своими людьми. Ты думаешь, ты человек? Да, мне только глаза закрыть - и тебя не будет. Тебя уже нет, ты просто опарыш, а туда же… толкуешь.
Голос Крупницкого тихо, издалека гремел, казалось, пол дребезжит от его мягких и осторожных раскатов. Поняков недоуменно крутил головой, он не понимал Крупницкого.
В кабинете медленно темнело, несмотря на пугливое солнце за окном.
Крупницкий продолжал, - У тебя даже ножки и ручки нечеловеческие, так - видимость. И ты еще что-то нам говоришь, вша.
Он еще бы говорил бы и говорил, а Поняков бы молчал и проглатывал, как дверь из смежной с кабинетом комнаты распахнулась, и рот Понякова сам собой раскрылся. Из комнатушки выскользнул, робея и стесняясь, какой-то рабочий, суетясь к выходу.
А за ним шла абсолютно голая Светка. Казалось, за это время она невероятно похорошела. В ней появилась стать и натянутость, тело ее вытянулось, затвердело. Бычий Крупницкий при ней весь залучился, обмяк, лицо его поплыло в невнятной улыбке. Поняков тяжело дышал, будто его прихватило удушье. Бесстыжая Светка вышла на середину кабинета, уверенно и властно. Она дрожала от беспокойства и нетерпения.
- Ну, что Антон? Где следующий? Я что, должна их звать? Они уже не хотят? А потом им будет мало. Я же так не могу.
Крупницкий испуганно заморгал, схватился за телефон, забормотал, серея еще больше.
- Да, Женя, да веди. Света сердится. Да, Ольшанского.
Он быстро бросил трубку, будто она жгла ему руку. Поняков заерзал своим сухим тельцем, затрескал тенорком неровно,
- Да вы тут совсем съехали, кретины. Вы тут, что, секту устроили сексуальную, что ли? А?
Светка не замечала его, могло показаться, что она была где-то далеко отсюда. Так же спокойно и нездешне она прошла обратно, взрезая собой бессильный воздух. Поняков затрясся, поднимаясь, его несло отсюда.
 - ****и! Это вам так не сойдет. Ты мне еще, козел, точишь о том, что вас загнали! Вы тут все выродки, а ты мне еще про вошь какую-то говоришь. Гнида! Мрази!
Поняков взвизгнул от омерзения, вращая шеей, как от удушья, вскочил и вырвался из кабинета. Огромное тело Крупницкого сосредоточенно дышало, внимательно прислушиваясь к себе. Сумерки сгущались вокруг него, словно он их вдыхал и выдыхал, делая их все темнее.
Поняков мчался по безлюдному заводскому двору. Где-то гудели станки, и Понякову казалось, что он никогда не сможет вырваться из обреченности, окружающей его. Действительность ускользала, проваливаясь, и он все бежал и бежал, быстрее и быстрее.



Сцена 48. Ночь. Интерьер.


В цеху, где еще недавно работал Силантьев, было многолюдно. Сновали и терзались новые рабочие. Мужики  наваливались на вращающиеся валы, почти соскальзывая с них. Мрачный и ороговевший Рубцов ожесточенно впивался резцом в неподатливый металл, злобно щурясь. Он был весь в ссадинах и царапинах, и рука у него была забинтована. Высохший Дементьев что-то бесконечно обстукивал, зажатое в тисках. Глаза его были напряженно распахнуты, но знакомое не появлялось вокруг, и Дементьев снова стучал молотком по зубилу.
Совсем зачахший Игорек, сгрудился над кучей стружек и мусора, пытаясь все это перегрузить в ящик, ежеминутно кашляя и сплевывая. Он мучительно посматривал в залуненое окно, сам похожий на одно из лунных пятен. Движения других рабочих были мушины и отчаянны, словно их кто-то держал, а они бились, пытаясь освободиться.
Павел, целеустремленный и легкий, с живой быстротой обрабатывал деталь за деталью. Он только вздрогнул, когда в цех вбежал человек и крикнул, - Дементьев - твоя очередь.
Дементьев отчаянно и судорожно замотал головой.
- Нет. Я не пойду. Не пойду!
Он крикнул громче, но все равно создавалось ощущение, что он говорит сам с собой. Некоторые оторвались от своих станков, с интересом рассматривая чужое беспокойство.
Дементьев еще тщательней стал обстукивать металл, кусая свои бескровные губы. Руки его дрожали. Неожиданно он грохнул молоток о пол и  помчался к выходу. Он почти бежал мимо станков, вскидывая высоко колени, нелепо прижимая руки к бокам. Он  не ожидал наткнуться на небольшую, но устойчивую фигуру Павла. Тот стоял перед ним и  зло смотрел на пожилого рабочего, словно пытался вывернуть его своим взглядом наизнанку.
- Я пойду, - сухо и жестко сказал подросток.
Опешивший и оробевший Дементьев как-то с легкостью кивнул и тут же повернул обратно.   Он  дрожал,   когда  снова  взялся  за  молоток,   бил  им  уже  почти зажмурившись, счастливо переживая привычный стук металла.
В цеху произошло шевеление, словно общий выдох зашелестел над головами рабочих. Рубцов сердито и непонятно стучал ногой по станине станка, другие рабочие оживились, заспешили еще больше, озираясь, словно их кто-то преследовал. Внезапно озлобившийся Игорек топтал никак не идущий в ящик мусор, топтал и злился.
Павел шел по вязкому заводскому двору цепко и медленно, с трудом передвигая ноги, словно время сопротивлялось ему, вращаемое им обратно. Свет заводского освещения светил  в лицо пытливо и щупло.



Сцена 49. Ночь. Интерьер.



Павел вошел без стука в директорский кабинет, и на него дохнуло холодом и бесконечностью. В кабинете было темно,  на столе стекал тюленем абсолютно голый Крупницкий. У Павла чуть плыло перед глазами, пол упирался ему в стопы, но подросток знал, куда идти. Широко расставив ноги, он добрался до двери, за которой его ждала Светка.
Павел потянул изгибающуюся дверь на себя, и  комната поглотила его. Светка лежала раскинувшись на скомканном покрывале дивана Она чувствовала себя свободно и была столь разбросана что, казалось, в комнате еще присутствуют чьи-то женские ноги, руки, груди. Холодный свет фонарей слабо потрошил плотный сумрак комнаты, и только оттуда, где лежала Светка исходило чуть заметное свечение. Светка слабо зашевелилась при появление Павла, мягко ойкнула, тихо захихикала. Павел хмуро насупился.
- Пойдем отсюда, мама.
Светка вздрогнула, но тут же захохотала, и грудь ее задергалась в такт смеху.
-Куда? Куда идти? Ты что? Зачем? Здесь же люди! Дурачок какой. Пу-у-ут-е-е-е-шественник.
Светка захохотала еще глубже, обнажая долгое горло, казалось, она питалась своим смехом, хватая его крупными зубами. Павел осторожно вытащил из-за спины остро наточенный металлический кусок, затрясся.
- Мама, я тебя разрублю, если ты не пойдешь.
Светка сделалась серьезнее, она вытянулась и резко поднялась. Улыбка еще блуждала на ее гибких губах. Она неторопливо подошла к Павлу и прислонилась грудью к острому металлу.
- Ты пуст, Паша. У тебя нет будущего. А? Давай я тебе его сделаю.
Светка глубоко присела и кожа ее груди под острием Пашиного куска металла покраснела, закапала маленькими каплями крови. Она стала дышать чаще и принялась судорожно расстегивать Павлу брюки. Руки ее были сильные и уверенные. Павел отчаянно заорал и опустил кусок металла на Светку. Визг переполнил его, Павел все рубил и рубил уже давно упавшую и залитую кровью мать, словно он хотел склеить ее своим железом.
Когда в комнату ворвался проснувшийся Крупницкий и бросился своей тушей на Павла, тот уже настолько зашелся, что с быстрой легкостью принялся рубить и тело Крупницкого, от которого летели в разные стороны тяжелые куски плоти.
Разрубив Крупницкого, подросток остановился. Лицо у него тряслось, руки беспокойно шарили перед собой. Забрызганная кровью комната шаталась и кренилась перед ним. Павел заметался по ней, начал рыться в многочисленных тряпках и одеждах. Он выхватил из кипы тряпок Светкино платье и стал торопливо натягивать его на себя. Надев платье матери, Павел не успокоился.
Он нашел еще и ее косметичку и взялся обильно наносить на свое лицо пудру, красить себе губы помадой, наслаивать на ресницы тушь. Руки его  дрожали и краски размазывались. Наконец, Павел остановился и стал глубоко дышать. Слабая улыбка слегка искривила лицо Павла, и он заболтался на ней, безвольно шатаясь среди исковерканных тел.



Сцена 50. Утро. Натура.


Административный корпус давно и жадно полыхал. Пламя вырывалось из окон директорского, кабинета,  змеино стелясь. Слышался звон стекол, по двору носились обугленные фигуры рабочих. Многие сжимали монтировки, железные прутья. На заводских воротах слабо покачивался труп Павла. Он висел, повешенный за удивленный арочный изгиб, нависающий над воротами.
Платье на нем местами обгорело, лицо было разворошено женской косметикой. В ворота входили ошеломленные рабочие утренней смены, и тут же попадали в жуткий водоворот событий, захлестнувший маленький завод. Какой-то громоздкий рабочий кричал новоприбывшим на весь двор, будучи одним из заводил погрома.
- Сын Силантьева зарубил Светку и Крупницкого! Он повесился! Мы завалили охрану, перебиты мастера! Гуляем, братва!  Громите здесь все! Пропади оно! Хватит, напились нашей крови, теперь мы попьем!
Мужики из ночной, всучивали железные прутья, куда-то толкали пришедших только что. Увеличившиеся в числе рабочие принимались колотить машины, стоявшие во во дворе, кто сопротивлялся того били. В глубине завода полыхали  цеха.
Лица рабочих были искажены яростью и отчаянием,  их бешенство  охватывало приходящих.
Мужики мощно громили свое предприятие,  утверждали себя в этом разрушении. Но уже ехали к заводу грузовики с солдатами, их обгоняли милицейские уазики.
Солдаты равнодушно выскакивали из грузовиков и неторопливо бежали цепью к заводу, окружая его. У них было оружие. Милиционеры выскакивали из машин, хватали тех, кто еще только шел на завод, хватали и заталкивали их в свои машины. Рабочие во дворе завода заметались, разбегаясь. Появился Поняков, подтянутый и бледный. Он нервно поводил плечами, приноравливаясь к мегафону, который держал в руках, похрипывая в него.
Черные космы дыма мешали капитану вглядываться в происходящее. Вздернутая к небу фигура Павла все раскачивалась и раскачивалась, будто отсчитывала собой идущее вспять время.



Сцена 51. День. Натура.


Силантьев ползал по свежевспаханному полю. Он переворачивал куски земли, заглядывал под них, словно надеялся отыскать что-то. Перевернутая земля выглядела темнее неперевернутой, распахивалась навстречу, и Сергея это устраивало, обещало полноту перерождения и последующее обновление. Высохшая трава слабо покачивалась под бессильным поздним солнцем, и Сергей чувствовал себя ровней ей. Он ползал уже давно, вдыхая глубину и свежесть пахоты, ощущал себя ветром, насаждающем глубину дрожания всюду, вращающем лепестки бытия своим шевелением. Сергей ползал и содрогался перед своей  и чужой глубинной.
Седой ехал рядом с размашистым Сашком и небрежно щурился на слабое солнце. Блеклый свет скудно щекотал сухие щеки главаря, потертое лобовое стекло  рассеивало лучи. Седой потягивался, лицо его расплывалось звериной мягкостью. Он сразу заметил копошиное шевеление где-то на краю поля, слегка дернулся и негромко сказал.
- Давай, Сашок, рули туда напрямую - что-то там есть.
Многомашинная колонна, двигающаяся за автомобилем  Седого, послушно повернула на пахоту.
Они  остановились недалеко от ползающего Сергея, словно упавшее небо, преграждающее бег земли. Сергей бессильно улыбался, не было сил  подняться,  счастье его как раз хватало на улыбку. Седой выкинул ногу из машины, за ним стали открываться двери других машин. Пожилой, еще более высохший в изгнании главарь спокойно и неизбежно приблизился к изнуренному и запутавшемуся рабочему, вяло хохотнул и обратился к своим, разрозненной кучей стоявшим за его спиной.
- Ну, вот, братва. Жизнь - непредсказуемая штука. Вот из-за этого чма, мы были так долго лишены нашей оплакиваемой  родины. А он тут юнатствует, травку нюхает. Мы ведь святые люди и делаем только святых. Вот — живое доказательство. Так что не церковь Христова, а мы - Христовы. Вот так как-то....
Голос его надорвался, Седой осекся, и каждый из стоящих за ним ощутил свою вину, недееспособность и славу небесную. Седой утихомирил надрыв и с  нагнетанием обратился дальше.
- Наше дело - чистое. А в чистое дело любая мушь может ввязаться и испортить его. Поэтому, сколько раз я вам говорил, надо блюсти ясность, ясность и прозрачность наших дел. Но и мушь - Божий промысел. Так что, аминь.
Седой перекрестился, перекрестились поспешно и другие. Густая и невзрачная масса мутно колыхалась за спиной своего пожилого, опытного вождя. Сергей сидел на земле, удивленно рассматривая распалившегося главаря, словно неведомый сполох среди ясности неба. Седой опять обернулся к Сергею, наливаясь гневом все больше.
- Почему? Почему это быдло до сих пор лезет мне в горло своей костью? Скажи мне, Господи! Ведь светлое гибко, а этот не гнется, значит, не светел. Гад еще не хочет расти, значит надо лучше сажать его. Ты меня понял, Толик?
Седой резко замолчал, и из глубины сгрудившихся вытолкнули смущающегося и обреченного Толика. Седой обернулся к нему.
- Это ведь твой подопечный, твоих рук дело, гнус? Ты зачем нас мучаешь своим подопечным? Если не умеешь делать….если не умеешь делать благое — не берись, падаль. На хрен этот скарабей здесь ползает? Он плюет нам в души! А слюни-то - твои, святой Толярий! И это – мерзкие слюни!
Редкие белые волосы на голове Седого трепетали в такт его гневу.
- До каких пор наше общее дело будет зависеть от таких скотов, как ты? Почему ты заводишь себе проблему, и она становится нашей? Почему ты еще не стал тенью, как стал этот выродок? Почему он здесь, а мы здесь?
Седой напрягался и расходился,  Толик терялся. Остальные согласно молчали, немощно топчась на месте. Толик задыхался от страха и беспомощности. Седой был доволен произведенным эффектом,  чуть кривился, цедил.
- Две гниды — слишком много для земли. Кого-то из вас не должно быть, чтобы я так не переживал. Работай!
Он отошел чуть назад, освободив место. Толик поспешно вышел из общего ряда, растерянно завертел головой. Силантьев внимательно рассматривал его, словно забыл  и теперь силился вспомнить. Молчаливая братва за спиной Толика нервировала его, беспомощный Силантьев бесил. Толик потерянно обернулся к Седому.
- Мне, что, убить его надо?
Седой разочарованно покачал головой.
- Ты не понял меня. Тебе надо убить или себя, или свое прошлое. Только над собой мы властны, иначе кто-то будет властвовать еще над нами.
Он трагически замолчал, мужики вокруг стали глубокомысленно вздыхать. Толик, словно во сне приблизился к отрешенному Силантьеву. Вязкий воздух вокруг бывшего рабочего казался необъятным. Толик стал дрожать от напряженного нетерпения.
Он вдруг увидел внутри себя бездонную глубину неведомого и  оттуда он увидел шевеление волос на голове Силантьева, словно жизнь водорослей, видимых с поверхности океана. Бескрайнее распахнулось перед ним, и Толик заорал выворачивающе.
- Принесите мне лопату!
Среди мужиков произошло шевеление, все ждали кого-либо знака от своего главаря, но тот стоял незыблемо, и  кто-то уже бежал к машинам. Раздавались приглушенные крики, вскоре была принесена лопата, ее вложили в руку отрешенного Толика. Тот остервенело вонзил инструмент в скукоженную землю.
Седой слабо кивнул, и к Толику тотчас же подбежали какие-то приятели, принялись углублять его раскопки.
Яма быстро пронзила вздутую от безжизненности землю,  из нее стремглав выскочил разгоряченный Толик, предварительно утоптав дно. Яма, образовалась как раз перед Силантьевым,  он уже давно смотрелся в нее, будто хотел выискать там корни своего рождения. Седой расплывался в весомом довольстве.
- Ты нашел неплохое решение. Я рад, что не вышвырнул тебя сразу после твоей лажи. Но, извини, мы не будем тут присутствовать - это ваше личное дело - так что пойдем, братва.
Седой резко развернулся, и за ним тут же засеменили многочисленные подручные. Сергей сидел перед раскрытой ямой, чувствуя у самого горла обнаженные ее края. Его выцветшие от долгих переживаний глаза были так же колодезны, как разрытая земля. Тело его вытянулось, предвкушая свое скорое исчезновение - над ним  нависала неуклюжая плохо пахнущая туша Толика.
Тот шептал тесно, - Ты думаешь, я хочу тебя закопать по-простому, тварь. Я тебя просто посажу, уродец. Я понял, что ты хочешь.
Толик безостановочно смеялся, подтягивая Силантьева к яме. Сергей не сопротивлялся, и вскоре его тело ввалилось в выкопанную землю.
- Давай, вставай, вставай, - замолился взмыленный от усилий Толик.
Сергей, скрючившись, лежал где-то на глубине ямы. Толик беспомощно захихикал. Вся братва хмуро разбрелась по машинам, и наблюдала оттуда над хитросплетенной экзекуцией.  Толик чуть задумался и оживился, суетно согнулся и понеся к  машинам. Скоро он вернулся с довольно крупным зеркалом.
- На – смотри в себя. Тебе интереснее будет. Много увидишь, очень много.
Толик поспешно облизывался и ерзал.  Он тихо засветился, глядя на то, как Силантьев встает и начинает удивленно всматриваться в свое отражение.
Шатун с Юрцом приблизились, суетливо принялся сыпать землю вокруг заинтригованного своим отражением Сергея. Толик заинтересованно глядел в безоблачное лицо своего оппонента и умилялся его гладкости и ясности. Он стал быстро сыпать землю вокруг Сергея руками.
Сергея закопали быстро, парни дернули Толика и пошли к машинам, оставив за собой над полем безмятежную, одинокую голову недавнего токаря. Караван Седого неотвратимо двигался дальше - к городу.
Сергей стоял закопанный посреди разлившейся земли, упираясь в нее, в нее врастая. Давно утраченная им весомость жизни возвращалась к нему, питала. Он смотрел в свое отражение, и ему казалось, что лицо его появляется не тут – в зеркале. Ему виделось, что оно растет над ним, такое же безмятежное, как высящееся нетронутое небо. Ветер дул, нащупывая где-то на горизонте новое, завтрашнее.



Сцена 52. Ночь. Натура.


Осенние пристальные звезды сухо глядели на жирную хлябь дороги. Та червиво лоснилась, стекая к неплотным заводским воротам. По дороге с неуверенностью поздних насекомых передвигались несколько женщин. Они шли вместе, подрагивая обильными телами, чуть касаясь друг друга в ходьбе. Опустошенное черное небо пучилось над ними, выдувало жизнь изнутри. Женщины  услышали за собой торопливый гул автомобиля, они сжались теснее, но шли, не оборачиваясь.
Кремовое авто надменно скользнуло мимо пугливой женской стайки, густо и хищно обдало всех грязью.
Машина поехала дальше и женщины не остановились — спешили на смену. Едкая неразличимая грязь облепила их, и они принялись сбивать ее на ходу. Каждая из них своей небольшой ладонью старательно оттирала тяжелые пятна, и шла дальше. Они были так увлечены собой, что не заметили, что машина, обдавшая их, затормозила и оттуда кто-то вышел, ожидая их. Женщины почти наткнулись на стоящих, ойкнули и безвольно замерли. Все они почувствовали, что их ждет малопоправимое, несравнимое со свежей запачканностью.
Их ждал Толик, стоял, снисходительно смотрел, как сбились, замялись испуганные женщины, как  растерялись.
Он довольно протянул, кривясь, - Хорошо то как - можно спокойно ехать по дороге — и никакого быдла. Кругом, благодать и всеприятие.
Черный где-то из машины поддержал приятеля.
- Да, хорошо, когда люди спокойные, не кидаются наперерез, принимают все, как есть. Смирные.
Толик задумчиво наклонил голову, рассматривая переминающихся женщин.
- Но что-то они много принимают - конца не видно. А, бабоньки? Конец-то, он нужен. Укатали вас мужички ваши. В тихих омутах черти водятся. Мы такой дебош себе бы никогда не позволили. А, бабы? Но мы вас расшевелим, раздраим люки, откроем кингстоны, ба-а-аб-ы-ы. Чего тихие такие?
Женщины нервно молчали, не решаясь говорить, страшась  идти, учащенно дыша. Одна из них почти бойко ответила.
 - А что нам наши мужики? Они тут  обтрепали все свое и наше. А мы и без них справимся, мы корнем  возьмем, а не ботвой.
Женщины нервно захихикали, заерзали. Толик заинтересованно зашевелился.
- Интересно, вы везде без них справляетесь? И чем? Вот чем ты справляешься, сука?
Глаза его заблестели, Толик очень быстро  завелся. Женщины забеспокоились, приуныли, кто-то из них обладал низким грудным голосом.
- Мы под Богом ходим, со всем только он  может справиться.
Толик весело завертел головой, заорал.
- А, Черный, слышал? Ты никогда не был Богом? Кажется, у тебя сейчас есть такой шанс. Что вы только делаете с нами бабоньки - сил своих не знаете.
Толик оторвался от машины и приблизился к женщинам, всмотрелся в них, те застыли, боясь дышать и шевелиться.
— У-у-у, козы, - разочаровался Толик, - Бог  справляется! Да вас никакому Богу не отмыть. Смирные вы, пока беспомощные, а дай вам волю, вы зажжете почище ваших благоверных, все задымится. А? Твари гладкие!
И Толик, чтобы проверить правильность своих слов, схватил уже кого-то за грудь, тут же приобнял еще одну за зад, сгреб их, прижал к себе. Женщины безропотно прильнули к нему,смирясь и приноравливаясь.
Толик неожиданно сильно толкнул женщин, отчего они гурьбой повалились в грязь. Он зафыркал негодующе.
- Рыхлые твари! Никакой опоры! Ваши мужья в тюрьме, вами помыкает козлище Поняков. А вы все раздвигаетесь! А где в вас дно? Тина  одна в вас! И Мужики ваши бежали от болота этого.
Толик ткнул ближайшую в промежность, та вскрикнула. Черный недоуменно таращился, высунув голову из машины, женщины продолжали лежать в холодной осенней грязи.
Черный  обеспокоился, - Ты чего, Толь, ты хочешь их, типа,  оттрахать? Пусть полежат и кончат сами? А?
Черный терялся, Толик  волновался, расхаживая мимо сжавшихся заводских баб, мычал досадливо. Лежащие в  грязи женщины чуть подползли поближе к друг другу – греться. Бойкая не выдержала,  резко выпрямилась, сидя в луже, раскинула ноги и задрала высоко платье.
- А ты иди сюда, волнистый! Вон, как маешься! Мы примем, не треснем. Может, ты для нас передачкой станешь от мужиков наших. И мы их вспомним, и они за нас порадуются. Вынимай свое, я - влажная!
Она запрокинула голову и зашлась в смехе, наполняя им себя до краев. Толик зашелся в горячем  бешенстве.
- Ты не влажная, гнида, ты гнойная! Ты падаль! Ты лучше смотри сюда, мерзкая! Смотри, чтобы сдохнуть! Смотри на своего Бога! Сдохни! Смотри! Задохнись! Смотри! Сдохни!
Толик расстегнул штаны и, метаясь перед съежившимися женщинами, сильными движениями теребил свой член. Бабы волновались, по-прежнему тянулись к друг другу, отползали от бесноватого Толика. Черный расширенными глазами глядел на то, как валяющиеся в грязи женщины начинали мять друг друга, сжимать друг другу груди, ластиться, чавкая чернотой.
Черный взвизгнул, - Толя, перестань! Хватит! Какие вы все ****и, ****и, - тосковал маленький и отчаявшийся от мерзости бандит.
- Ты тоже свинья, - орал он впавшему в деятельное забытье Толику, - Я плюю на тебя! Ты рехнулся! Я поехал, кретин! Поехал!
Чуть не плачущий Черный завел машину. Толик дрожал, разбрызгивая сперму, бабы жадно облизывали друг другу лица, кусали губы, впивались цепко в животы. Их возбуждение было отчаянным и спокойным, словно сход ледника.
Лицо Толика кривилось в судорогах, он крупно трясся,  утробно взвыл, бросился к машине. Там он открыл багажник и вытащил из него трос. Толик торопился, размахивая перед собой руками. Он быстро обмотал трос вокруг своей шеи и закричал приятелю.
- Поехали, ****ат! Дави, скотина!
И когда машина не тронулась с места, Толик вытащил из пиджака пистолет и быстро выстрелил в заднее стекло.
- Поехали, собака! Я убью тебя, поехали!
Стекло рухнуло с шумом, машина захлебнувшись тут же взревела, и Толика стремглав потащило куда-то вдаль по грязи. Тело его болталось на тросе, легко скользя по жидкой дороге, виляя  и переворачиваясь. Бабы не волновались за Толика, они его почти не видели уже. Они еще быстрее мяли друг друга, и каждая старалась обнять другую, как можно теснее - выпить.
А потом женщины вольготно лежали в глубокой грязи, тяжело и глубоко дыша, поглаживая рассеянно свои тела. Бойкая после некоторого молчания начала  смеяться и ее смех подхватили другие. Женщины смеялись, заглатывая свой стыд и неловкость, смеялись, освобождаясь от недавнего страха, удивляясь своим возможностям. Насытившись смехом, они замолчали.
Бабам было уже некуда торопиться, они обнимали друг друга, рассматривая сморщенные далекие звезды. И та,  что с низким голосом сказала, удивляясь своей откровенности.
- А у меня скоро мальчик будет.
Никто ей ничего не ответил,  женщинам казалось эта новость естественной, ведь они сами только что слепили будущего ребенка. Им было тепло и удобно в друг друге. Надежно. Звезды светили над ними, поддерживая.


2008г.