Анатомия, или Так Любят Поэты

«Нет, ну не сука ли?» - в очередной раз спросил, непонятно к кому обращаясь, Егор Филиппович. Жалостливо всхлипнул. Выдохнул в морозную темень облачко пара. Поежился, безуспешно пытаясь втиснуть  голову в плечи. Когда это у него, наконец, получилось, из-под куцего воротника наружу выскочил кадык.
Остервенело шагая, немолодой уже мужчина прикидывал, сколько осталось до конца аллеи. До выхода из парка. Восемьдесят метров? Сто? Сто двадцать?
Парк ему не нравился. И дело было не в плохом освещении, не в ехидном морозце и даже не в царившем вокруг безлюдье, от которого на душе делалось еще морознее, чем в атмосфере. Нет. Просто все вокруг - хмурые изогнутые деревья, блики лунного света на замерзших лужах, глухой стук каблуков по асфальту – идеальнейшим образом гармонировало с царившим у него внутри одиночеством. И от этого синтеза, от этого совпадения делалось не по себе.
Порыв ледяного ветра заставил зашевелиться, затереться друг о друга ветви кленов. В статичном положении расчерчивавшие небо корявыми царапинами, под натиском стихии они принялись удало выплясывать, издавая при соприкосновении друг с другом мелкое трещоточное постукивание.
«Не гадина ли?» - снова послал он бессловестный импульс в пространство. Во Вселенную. Вселенная реагировать не торопилась. Тогда он утвердительно, с кивком, так же безмолвно ответил самому себе: «Конечно, гадина».
И тут же, усмехнувшись, добавил: «А я-то? Я-то сам – ну не идиот разве?»
Стремясь отвлечься от дурных мыслей, Егор Филиппович на ходу достал из лет двести как отвисшего и превратившегося в мешок кармана книгу. Остановился под кстати проплывавшим с правой стороны фонарем. Прочитал название на глянцевой коричневой обложке.
«Анатомия человека. Учебник для медицинских училищ и колледжей».
Наугад раскрыл. Щурясь при желтоватом свете, ткнулся взглядом в таблицу. Несколько секунд поштудировав однообразные столбцы, натолкнулся на заключенные внутри одного несколько предложений, которые его заворожили. Была в этих наборах фраз какая-то потусторонняя, мистическая сила, природу и назначения которой он понять не мог. Застывший в изумленном оцепенении, похожий, наверное, со стороны на восковую фигуру, он принялся перечитывать снова и снова:
«Название кости: малоберцовая. Место расположения точки окостенения: проксимальный эпифиз. Срок появления: от 2 до 6 лет. Срок сращения: от 17 до 25 лет».
Сухие, короткие предложения. Как непохожи они были на те нагромождения прилагательных, которые в течение почти всей жизни Егор Филиппович поглощал в необъятных количествах; которые он с тщательностью и прилежанием муравьеда, выхватывающего липким своим языком муравьишек из их жилища, слизывал с бесчисленных страниц.
Эти четыре предложения казались ему куда богаче их в содержательном плане. Он перескакивал взглядом со столбца на столбец и не мог поверить, не мог понять – почему раньше он не натолкнулся на эти отрывки? Какой злой рок обрек его выискивать истину в прозе и поэзии, в то время как она – суровая и непреклонная – пряталась в учебниках по анатомии?
Он читал:
«Название кости: фаланга. Место расположения точки окостенения: эпифизы. Срок появления: от 5 до 7 месяцев. Срок сращения: от 14 до 21 года».
Еще один порыв взметнул полы его пальто, и он, на секунду превратившийся в жестоко-бытовую пародию на Носферату, вдруг расхохотался. Словно порыв этот встряхнул царившую у него внутри затхлость, выбил какой-то неведомый клин.
Егор Филиппович смеялся до слез. До прикаркивающей хрипотцы. Смеялся – и в голове его крутилась одна-единственная мысль:
«Мудила ты несчастный! Кости – взрослеют, а ты – нет!»

…Полгода назад наш герой устроился на новую работу. Описывать, что это была за работа, пожалуй, не имеет смысла – особенно учитывая тот факт, что работ за свою жизнь Егор Филиппович перепробовал-переменял несколько десятков. Едва ли смог бы он ответить, спроси вы – на каком месте и в должности кого он трудился этого же числа этого же месяца год назад. Однако здесь ему понравилось – чего он не ожидал от самого себя, уже привыкший к постоянным скачкам с одного места на другое и смирившийся с ролью «летуна».
Помимо  новых обязанностей, полгода назад в его жизнь вторгся один новый человек. Женщина.
Звали ее Натальей. Отчество у нее, наверное, было, и Егор Филиппович даже, вполне возможно, слышал его – но как-то не удосужился запомнить. Отвечающий за память участок коры головного мозга сознательно не стал напрягаться, и, едва успев зафиксировать этот довесок к имени, тут же удалил его. Растворил в кровеносных сосудах, запустил в круговорот обмена веществ. Оно и правильно – разве можно любить человека и при этом называть его по отчеству?
Можно любить Наташу. Нату. Натусика. Наталью. Но Наталью, допустим, Викторовну – никогда! Такой ход мыслей казался Егору Филипповичу вполне логичным, и он даже представить не мог, что кто-то может считать по-другому.
В небольшой фирме с пафосным, словно выскочившим из безвкусных девяностых названием «Парфенон», Наталья занимала пост специалиста первой категории и в скором времени должна была стать старшим специалистом. В свои тридцать семь она была стройна, темноволоса, с маленьким вкраплением смуглости, в котором при желании можно было углядеть что-то загадочно-азиатское. Впитавший еще подростком вместе с первыми глотками портвейна есенинскую «Шагане ты моя, Шагане», Егор Филиппович, разумеется, принялся фанатично выискивать в ней эти самые азиатские черточки. Через месяц после знакомства в его воображении она рисовалась не иначе как восточной красавицей – при том, что и по фамилии, и вообще Наталья была женщиной русской. Тем не менее, этот образ проекцией наложился на живую, человеческую Наталью и не оставлял ей никаких шансов. Неспособная составить даже подобие конкуренции своей мифической сопернице, настоящая Наталья так и осталась для нашего героя загадкой...

Егор Филиппович не помнил, сколько он простоял на аллее, под фонарем, и наверняка простоял бы еще дольше – но лишенное движения тело перестало вырабатывать энергию в должном количестве. Ноябрьский холод пробрался под пальто, оторвав от учебника и вернув в реальность – к замерзшим лужам, веткам клена и пробивающим плотный бархат неба искоркам звезд.
Вспомнив, что надо двигаться, мужчина развернулся и поставил свои ступни параллельно аллее, носками к выходу из парка. Уже приготовившись сделать первый шаг, он все-таки не удержался и еще раз заглянул в «Анатомию». Тень его головы падала на страницы. Егор Филиппович начал было щуриться, но тут же перестал, ахнув: ему показалось, что обрамленные четкими, лаконичными прямыми фразы вспыхнули слабым сиянием и даже словно приблизились к нему. Разумеется, такого быть не могло, но, поглощенный текстом, наш герой не стал тратить время на попытки корявого и в данной ситуации абсолютно никому – уж ему-то точно - ненужного анализа.
«Название кости: лопатка. Место расположения точки окостенения: шейка лопатки, клювовидный отросток, акромион, медиальный край. Срок появления: от 1 до 19 лет. Срок сращения: от 3 до 21 года».
Несколько раз перечитав предложения, Егор Филиппович сунул книгу в карман. Шмыгнул носом и резко стартанул в сторону выхода, набирая скорость как заправский спортивный ходок. Как и у спортивного ходока, ему нужна была победа: над холодом. Как и спортивный ходок, он имел цель: расположенную далеко впереди, за несколькими изгибами аллеи, калитку. Пока еще невидимая, она маячила перед его мысленным взором.
Ветки клена снова принялись тереться друг от друга. Подгоняемый эти постукиванием-потрескиванием, Егор Филиппович быстро согрелся и вошел в нужный темп.

…Ему нравилось приходить на работу, держа в себе томительное ощущение предчувствия встречи с ней. Ставить тефалевый чайник, попутно перекидываясь ничего не значащими фразами с охранником.   Прихлебывать кофе, рассматривая из окна неровные, сонные громадины домов через дорогу.
И когда, наконец, в мраморной тишине утра тонко скрипела дверь, и из коридора слышалось легкое постукивание ее каблучков, он на секунду весь внутренне сжимался. Не отдавая себе отчета, до белизны в пальцах стискивал чашку.
Стоя лицом к окну, он слушал, как она открывает платяной шкаф – за стенкой, буквально в метре от него. Как с глухим звуком задевает за дверцу вешалка.
Появляясь через несколько секунд в кухне для персонала, она говорила:
- Привет.
Если в кухне присутствовал кто-то еще, она прибавляла к этому слову легкую, еле уловимую улыбку. Если помещение пустовало и лишь они двое находились в нем, такие живые и одновременно – неподвижно-безжизненные, похожие на новый элемент декора или оставленную кем-то офисную утварь непонятного назначения, ее улыбка становилась теплее, ощутимее. Вместе с губами улыбались ее глаза.
День проходил классически, в монотонном буднично-офисном режиме. Находясь на работе, Егор Филиппович начинал воспринимать время не как нечто продольное, бесконечно тянущееся от точки А к точке B, а, скорее, как что-то поперечное, или даже вообще как окружность. Застрявший в состоянии бесконечной стагнации, он смаковал это безвременье, как гурман редкое блюдо. Больше всего ему нравилось подходить к Наталье с каким-нибудь якобы рабочим вопросом, и, задавая его, смотреть ей прямо в глаза, давно уже ставшие для него глазами персидской принцессы.
 Была ли в этом взгляде привязанность – или хотя бы симпатия? Он не знал. Не видел. Ведь разве можно увидеть какие-то эмоции во взгляде Шахерезады? Разве можно считать хоть какую-то информацию с зрачков принцессы Жасмин? У шахерезад и принцесс – у них во взглядах сплошные загадки и недомолвки. Там, у них в глазах, не симпатии и привязанности, а омуты.
Так рассуждал Егор Филиппович.
Такой видел он Наталью изо дня в день.
Наверное, так продолжалось бы еще долго, если бы не стажировка…

Прошагав около ста метров, Егор Филиппович понял, что заблудился. Это было странно, до жути нереально – но факт оставался фактом: дорога, по которой он ходил каждый день после работы, сегодня отказывалась выводить его к конечному своему пункту – станции метро. Что послужило тому причиной, бытие ли дало трещину, параллельные ли миры сошлись в одной плоскости – или это сам он, задумавшись, свернул куда-то совсем уж не туда? Егор Филиппович не знал. Каких-то пару минут назад он стоял под знакомым фонарем, листал «Анатомию» - и вдруг оказался в этом месте.
Под ногами тот же асфальт, но все, что слева и справа – чуждо и незнакомо. С обеих сторон над аллеей нависают черные, непонятной породы деревья. Неужто дубы? О том, что где-то в этом парке растут дубы, он даже не подозревал. Видимо, забрел в какую-то часть, о существовании которой не подозревал.
Ненадолго Егор Филиппович почувствовал себя одинокой, чужеродной частицей организма, который являл собой парк. Мир враждебно надвинулся на него, сверху звезды жутко хохотнули. Но, встряхнувшись, наш герой привел себя в норму. Замедлившись было, он снова ускорил шаг.
Надо идти прямо. И тогда, по всей логике, рано или поздно куда-нибудь выйдешь.
Шагая по дорожке, он снова и снова в бесчисленных вариациях прокручивал одну и ту же мысль:
«Кость появляется в организме ребенка, растет – и, в конечном счете, костенеет. То есть она доходит до какой-то точки, после которой перестает быть инертной и становится статичной».
Далеко впереди в кустах боярышника раздался хруст. Увлеченный, вновь уведенный от реальности своей мыслью, Егор Филиппович не услышал его.
Он шел и думал:
«Почему же ты не способен на то, что может сделать даже глупая кость? Почему ты продолжаешь снова и снова, из года в год, наступать на одни и те же грабли?»
Он думал:
«Когда же ты, наконец, перестанешь быть инертным и станешь статичным?»
Он думал:
«Когда же ты, наконец, повзрослеешь?»
В пятнадцати метрах перед ним из кустов на аллею шагнули две темные фигуры. Сделали каждая по два шага и остановились, неподвижные и молчаливые - словно они были составными элементами этой ночи, такими же неотъемлемыми, как лавки с проломленными спинками и похожие на уродливых черных карликов урны.
Когда Егор Филиппович прекратил шевелить губами, оторвал взгляд от асфальта и, наконец, заметил их, было уже слишком поздно. Поздно бежать. Поздно прятаться Поздно вообще что-то делать.
Когда он увидел их, не дававшее ему весь вечер покоя чувство тоски и одиночества переросло в железную, почему-то даже немного успокаивающую убежденность.
«Сейчас что-то произойдет» - понял он. Остановился, зябко поеживаясь, не доходя до теней  пару метров. Кивнул – не то приветствуя их, не то соглашаясь с чем-то или кем-то внутри себя.

…Стажировка.
 Ему необходимо было сдать небольшой экзамен, чтобы перейти на ступень выше. Превратиться из специалиста второй категории - в специалиста первой. И Наталья вызвалась помогать.
Разумеется, он воспринял это как проявление симпатии с ее стороны. Человек он был уже взрослый, и на любовь не рассчитывал. Но того факта, что эта женщина решила помочь ему; что она в ущерб своему личному времени часами сидела с ним в своем кабинете, порой задерживаясь после закрытия, когда в помещениях гасли лампы и звуки машин с улицы разносились по пустым коридорам – уже этого было достаточно. Есть симпатия – и хорошо.
Они сидели по разные стороны стола. Она задавала ему вопросы по технологиям продаж, по корпоративной этике. Он, улыбаясь, отвечал, не стесняясь своего невежества, не пытаясь придумать ответ, если не знал его.
А потом оказалось, что никакой симпатии с ее стороны не было.
Оказалось, она помогала ему только потому, что директор сказал ей:
- Подтяни этого человека. И от того, пройдет ли он стажировку, будет зависеть, станешь ли ты старшим специалистом.
Оказалось, что директор сказал:
- Если хочешь быть руководителем, научись брать на себя ответственность за других. 
Директор сказал:
- Егор Филиппович – твой будущий подчиненный. Вот и докажи мне, можешь ли ты быть хорошим руководителем. Хорошим наставником.
И она доказала.
Стажировку он прошел.
О том, что вся эта помощь была не ее инициативой, не проявлением ее симпатии, а лишь следованием указанию свыше, он догадался сам. Улавливая обрывки фраз на работе. Компилируя эти обрывки, как ему заблагорассудится. Додумывая.
И тогда он понял, что обманулся. Что последняя его попытка проникнуться человеком не возымела успеха.
Стоя по утрам у окна с чашкой горячего кофе, он тупо пялился в окно. Ловил сетчаткой блики фар проезжающих мимо машин. Смотрел, как семенят вдоль дороги уставшие, скукожившиеся пассажиры. И никого уже не ждал.
Мысли о том, что Наталья изначально не проявляла к нему никакой симпатии; что во всех ее улыбках, во всех взглядах мелькали лишь дружелюбие и вежливость – все эти мысли иногда посещали его. Осознание того, что никакой симпатии  не было, что за симпатию он принимал лишь вежливость, убивало его. Мужчину-ребенка…

«Но ведь я любил ее так, как любят поэты – разве нет?» - думал он, разглядывая высокие сутулые тени. И этим утверждением словно хотел перед кем-то оправдаться.

…Учебник по анатомии попался ему случайно – и в этом уже было что-то сверхъестественное. В том, что, уходя с работы последним, Егор Филиппович заприметил лежащую на краешке стола коричневую книгу.
Учебник пребывал в компании дырокола и корректора-замазки. Только эта компания его, судя по всему, не устраивала. Филипп Егорович шестым чувством, каким-то костномозговым разумением угадал – учебнику здесь одиноко.
За окном проехала машина. Свет от фар мазнул желтую офисную стену, пробежался по белым остовам компьютеров и блеснул на коричневом глянце. В этом блике Егор Филиппович прочитал отчаянный призыв, крик о помощи. Даже слова «блик» и «крик» рифмуются. Не раздумывая больше ни секунды, он схватил учебник и выскочил из офиса.
Второй раз в жизни – с тех пор, как в детском саду отнял у мальчика из младшей группы пластмассовый пистолет - он без разрешения взял чужую вещь…

Егор Филиппович стоял перед тенями и не знал, что делать.
Поздороваться – наверное, глупо.
Развернуться и бежать – бессмысленно. Он и в юности-то хорошим спортсменом не был, а сейчас, не успеет проковылять по обледенелым лужам и пяти метров, как его догонят. Схватят за воротник и дернут назад. Он даже почти услышал  треск рвущейся материи и почти ощутил затылком тупой удар об асфальт.
Они не заговорили. Не стали спрашивать, который час. Не попросили мелочь. Не было и залихватски-угрожающего, хрестоматийного: «Сигаретки не найдется?»
Что-то сверкнуло в темноте, и на секунду Егор Филиппович подумал о книге. О том, как блеснула в темноте ее обложка. А через двадцать минут его труп лежал в кустах, из которых совсем недавно появились сутулые тени. В самой середине было вытоптано что-то вроде полянки. Остекленевшие глаза, казалось, с удивлением взирали на лежащий сантиметрах в пяти от лица кусок скомканной газеты, перемазанным чем-то коричневым. На россыпь осколков, мятые сигаретные пачки и использованные презервативы. На пустые шприцы. На ноги в грязных ботинках. Заляпанные кровью уши будто внимали падающим сверху словам, которые, опускаясь на холодную почву, сплетались в обрывистые фразы.
- Почечная…общая печеночная…
Шелест страниц.
- Аааа…прикинь, чу, мы ему, походу, нижнюю брыжеечную ветвь аорты пробили…
Пауза. Снова шелест.
- Или срединную крестцовую...
Другой голос:
- Откуда знаешь? Ты чего, ****ь, анатом?
Довольный своей шуткой, голос рассмеялся. Короткий лающий звук просочился между ломких ветвей, еле-еле дотянул до ближайших деревьев и сошел на нет.
 Теплая струя ударила в лицо Егора Филипповича, затекая через полуоткрытые губы в рот; брызги повисли росяными капельками на волосах, нарисовали коротенькие, почти слезливые дорожки рядом с глазами.
- Заебииись, - раздался голос сверху. – Теперь перепончатая часть моего мочеиспускательного канала чувствует себя гораздо лучше.
Глухое, почти утробное: «Гыыы….»
Потом:
- Прикольная книжка.
Захрустели кусты. Тени удалились вместе с учебником.
Высоко-высоко в небе двинулась с места туча. Лунный свет залил парк призрачным серебром. 
Тело Егора Филипповича лежало в позе эмбриона. Свернулся он сам или в такой позе его бросили тени – выяснять это теперь было бессмысленно.
В нескольких километрах, свернувшись калачиком, заснула в своей постели Наталья.

25 февраля 2010г.