Пыль

\ Ольге Дидковской \

«Неужели жизнь настолько сера, как она ее описывает?» - спрашивал себя он. Этот вопрос давно интересовал его, но он все никак не мог его произнести вслух. Боялся... Был буквально парализован этим страхом. Вопрос как заклинание звучал с периодической точностью в его голове, особенно когда они были вместе. Она что-то рассказывала, со злостью ли, с грустью ли, но он ничего не слышал, был поглощен этим чертовым вопросом, который начинал звучать оттенком приговора.
Он склонился над ее юбкой и осторожно провел тыльной стороной ладони по ткани. Мягкая, теплая. Почти как ее кожа. Коснуться ее кожи было для него табу. Очередным страхом, впрочем. Только к ее рукам было не страшно прикасаться. Чувствовать мимолетные, дежурные движения ее тонких, и, как он уверял себя, чувственных пальцев. Он еще раз провел ладонью по живой ткани платья и спросил:
- Красное?
- Да каким же ему еще быть? Хотя... Вру. Выцветающее. Как моя бесцельная, глупая жизнь.
Он тотчас же хотел возразить что-то утверждающее, ободряющее, но осекся. Снова ощутил пустоту и всепарализующий страх. Он закрыл глаза. Судорожно пытался перебрать набор отвлеченных фраз, чтобы выйти из ситуации, но точно знал, что нужно сказать нечто важное... В конце-то уже концов!..
- Миш, скажи, кого ты представил, впервые услышав «Снежана»? Аристократическую? Неприступную, далекую, желанную? Статную... Но я не такая. Я обычная, самая обычная девка, отличающаяся от всех остальных лишь тем, что ношу почти бесцветную юбку. Я простая, ничего из себя не представляющая девка.
-  Снежа, ты знаешь – каково любить человека, которого никогда не видел и не увидишь? Я знаю, какой длины у тебя волосы, твою неуверенную поступь, которую ты маскируешь под стуком каблуков, я чувствую твою улыбку, внезапную и лучистую, посреди того, что никого не заставляет улыбаться, я всегда предчувствую твой приход, запаздывающий на семь минут, ибо для меня время – пустая единица...
- Прекращай, черт… Молчи. Ты не любишь меня, запомни! Ты никогда не знал женщин кроме меня. И не узнаешь. И меня ты не знаешь!
Он резко встал и уверенно подошел к окну. Опершись на подоконник, он склонил голову, осторожно вдохнул, и протяжно выдохнул.
- Не кури у меня в комнате… - сдавленно сказал он.
Она бессильно опустила руки на колени. Выражение ее лица сменилось с злорадного на опустошенное. Сняв туфли, она, тихонько ступая, подошла к нему и прижалась к его спине, обхватив руками плечи.
- Прости, Миш. У меня кроме тебя никого нет. Ненавижу их всех. Твари, мрази. Есть только ты. Только ты... У меня. Больше никого. Как я их презираю... Не хочу возвращаться. Не пускай меня.
- Останься, Снежа. Будь сегодня рядом. Я же не усну...
- Буду, буду… - успокаивала она его, хотя на самом деле хотела успокоить только себя.

* * *

Они вышли из дома, она взяла его под руку и сжала его ладонь в своей. Так холодно, так безучастно. Припекало полуденное солнце. Они шли по мостовой, так равнодушно. Молча. Она не рассказывала ему о детях, резвящихся в тени крон кленов, о набережной впереди, о суете, в которой все это увязло. Она легла с ним рядом в парке. Они лежали на траве. Она устало обозревала небеса. Он мучительно ждал когда это все уже закончится. Опять – ничего не мог сделать, сказать. Думал над этим, точнее это думало над ним, вертело.
Так как она молчала, следственно – не улыбалась. Самый холодный день в его жизни...
Сейчас он представлял себя героем древнего мифа. Протагонистом жестокой античной драмы, заключенным в ледяной вечности, обреченным на вечное ожидание. Как радости сменяют печали в одних сказках, так в его истории скука сменяла разочарование и боль, остроту тянущегося безумно долго времени. Он представлял Снежану, как ни странно, своей эпической Вечностью, изменчивой... Осязаемой, единственной осязаемой в этой истории сущностью. Он в нее верил, верил как ни во что другое! Как в единственное, во что можно верить - не боясь. Но боялся, потому что привык. Он представлял, как Вечность устала, сидит за столом, мешает ложечкой кофе, чтобы пробудиться, ну или не уснуть. Вечности кроме него, главного героя, не на что надеяться, но сил у нее и на это нет. Устала она, в том числе и ждать. Он представлял, как садится на колени Вечности и увлеченно гладит ее волосы, расправляя и заплетая во что-то хаотическое, прекрасное.


* * *

- Ты сыграешь мне сегодня? – спросил он.
- Нет, я не буду тебе играть, сколько можно повторять! – злобно прошипела она.
Эти слова его не расстроили. Даже наоборот, он очень оценил их. Ведь ценишь то, что редко, не так ли? Он все больше влюблялся в звуки ее скрипки, отдаленно выскальзывающие из глубин его сознания. С дебильной улыбкой вспоминал, как ее пальцы мягко скользят по струнам, как она потом сквозь стыдливую улыбку рассказывает о своей лени, о прыгающем темпе, и неканоническом исполнении. Он с сожалением признал, что слишком заездил ее с этими просьбами – играть и играть. Одержимо влюбленный, он совсем потерял чувство меры. Теперь приходится платить. Оправдывает ли это его? Ее?
- Снежа, разве ты никогда не будешь играть мне более?
- Совершенно верно. Ни-ко-гда. Я ужасно играю, побереги свои уши.
Он начал убеждать себя, что ее не простит, пока та не сыграет ему, наконец. Он знал, все равно на следующий день все вернется на те же круги, и он будет жадно вспоминать времена, когда она играла. Еще он знал, что он как ребенок – распускает нюни, если ему не дают осуществить любую прихоть.
Он улыбнулся, и его улыбка показалась ему детской.


* * *

- Нет, ни черта у нас не выйдет. Потому что «У НАС»! Я не хочу быть «мы», понимаешь?!
- Снежа, ну что случилось, может, расскажешь мне?
-  Зачем? Миш, все то же самое. Я думала я ненавижу все вокруг, а духу признаться, что ненавижу себя и тебя – не нашла. Если все живут, творя беззаконие и все это дерьмо что вижу я, но не видишь ты, заметь! – и им ничего – то я неправильна, я ошибочна. И ты, что согреваешь меня. Ошибочен.
- Может, их время не пришло? Время ошибочно.
- Ага, и это говорит мне тот, что не имеет о времени представления! Нет, нет у них часа. Много из них уже легли в теплый гроб и отдыхают, а здесь осталась только я. Вопрос времени – это вопрос когда я уже сломаюсь для новой, радужной жизни. А знаешь, каково это, живя мечтой, предчувствовать и знать неизбежность своего краха? Нет. У тебя и мечты-то нет. О чем ты мечтаешь? Осязать красный?
Она достала сигареты, зажигалку, закурила. Он автоматически выговорил свое «не надо», отмечая своим голосом упадок и совершенное бессилие. Она много чего еще говорила, орала, размахивала руками...
Обессилев, она опустилась перед ним на колени, и поцеловав его руки, прошептала навзрыд «будем жить»...


* * *

Этой ночью она была одна. Кутаясь в кошмарах, как в мягких простынях, она шептала про краски, про тени, про камни и пламя, про солнце и звезды, про серое – внутри и снаружи, про детство, время, что забрало с собой краски... Про дыхание, про полуденные звуки, про искры, пепел и угли, про струны веток и горящие небеса, про бездыханные воды и сказки океана... Про скупые проблески и россыпи белизны, врывающиеся в окна…
Про красный, желтый, синий, белый и черный.

На утро она долго вспоминала, держась за рукоять ножа, прямо как пыльные рыцари черных веков сжимали свое «оружие милосердия». Она жадно, подобно ребенку, хватала глазами окружающее ее небо, и улыбалась – лучисто и не в тему.