Как громили инициативу

  «Вынуждены сообщить: под предлогом клеветнических обвинений после многолетней обстановки подозрительности и недоверия накануне 12-летия и 195-го заседания Евпаторийский городской клуб любителей поэзии в ноябре 1985 года распоряжением городских властей официально закрыт и выдворен из занимаемого помещения. При   возможности просим помочь. Совет клуба».
  Тогда я заготовил побольше подобных писем, чтобы разослать писателям — почетным членам клуба, встречавшимся с нами, дарившим нам книги, друзьям клуба из объединений по интересам. Таких людей и организаций у нас более ста в разных концах страны.
Осторожные товарищи отговорили — как бы чего еще не вышло. Может, зря уступил их просьбам?
  Никак не думали мы о таком печальном финале тогда, в декабре 1973 года, когда шли к директору городской библиотеки с предложением создать у нас клуб любителей поэзии. Идея была давно выношена. И ждать мы больш• просто не могли. Немало в городе-курорте людей, которые получают зарплату за организацию досуга, сидят, так сказать, «на культуре». Только вот незадача: думающему человеку пойти некуда...
Много раз убеждался, что все созданное по приказу М инструкции, «сверху» — казенно, скучно и потому не живет. И у нас в Евпатории насаждали клубы при книжных  магазинах. На их случайные заседания к знаменательным датам людей загоняли распоряжениями, манили типографской рекламой и газетными одами, завлекали распродажей дефицитных книжек — да где они ныне, те клубы? Когда есть «галочка», нет коллектива. Нет людей, вместе встречающих дни рождения и праздники, нет единомышленников и друзей.
  С самого начала хотелось сделать клуб дискуссионным. Когда люди спешат высказать свое собственное выстраданное мнение о поэте, когда возникает заинтересованная словесная дружеская баталия — вот тогда можно быть уверенным: душа открыта для высокого искусства.
  Главная опасность для клубов такого направления — стать примитивным лекторием. Мы всегда боялись слов чужих, прочитанных по бумажке. Всегда стремились размышлять вслух об авторе, его произведениях, говорили О том, при каких обстоятельствах впервые открыли для себя поэта, какой мыслью, художественной особенностью он запомнился.
  Хотя находились у нас и несогласные: зачем, мол, комментарии, и так все ясно, а если дробить стихотворение, оно теряет цельность, не успеваешь его прочувствовать, насладиться, понять. А ведь понять, уловить запрятанные, не лежащие на поверхности прелести стиха — вот в чем главная радость. Зато когда отберем небольшое, но спорное и сложное стихотворение, раздадим каждому отпечатанный заранее на машинке текст, прочитаем вместе раз, потом другой... Вот тогда одно удовольствие слушать людей. Столько разных мнений, столько мыслей неожиданных! Так получалось у нас со стихами Беллы Ахмадулиной, Бориса Пастернака, Павла Антокольского, Уолта Уитмена. Через несколько дней после дискуссии о творчестве поэта Григория Поженяна почта принесла письмо автора, где он излагал глубинный смысл особенно нас интересовавших строк. И его пояснения, «расшифровка» образов, на удивление совпали со звучавшими на заседании. Поразило меня сравнение из опубликованного в газете «Книжное обозрение» письма поэтессы из Ташкента Ольги Кравченко, побывавшей у нас на заседании, посвященном творчеству Арсения Тарковского: «Всех участников объединял, мне кажется, взгляд на поэзию как на редкий цветок, который нельзя разнимать на части, раздергивать по лепестку, но нужно понять их расположение, сочетание цвета, света и тени, чтобы вдвойне восхититься красотой уже на  уровне понимания».
  Хотелось, чтобы сидящий в зале человек, даже впервые попавший на заседание и впервые услышавший имя, например, Рабиндраната Тагора, вдруг воскликнул радостно: «Я понял!» Пусть молча, про себя, но — воскликнул!
  Не забыть наших бесед о трудных авторах — Марине Цветаевой, Бертольде Брехте, Анне Ахматовой, о средневековой японской поэзии. Именно потому, наверное, что там есть о чем думать, в чем разбираться. Весь образный строй этой поэзии, ее метафоричность, философская глубина, непостижимая прелесть стихотворных строк волновали нас, делали зорче, мудрее. Каждая минута доверительного задушевного разговора — это счастье. Я, например, не сторонник обзорных тем, особенно связанных с конкретной датой. Поэтому не без опасения ожидал заседания «Миру нужен мир», которое мыслилось разговором о Великой Победе, о судьбах человека и поэзии в годы войны и в годы мира. Первые минуты еще холодили отчужденностью, но когда зазвучала грамзапись «Песенки фронтового шофера», найденной кем-то в домашних запасниках, все вдруг запели: «А помирать нам рановато, есть у нас еще дома дела...» И лед тронулся. Фронтовики рассказывали о том, что значили для них настоящие стихи и песни в военную пору, люди помоложе вспоминали, как они, тогда мальчишки и девчонки, жили в оккупированной Евпатории, как ненавидели фашистов, хозяйничавших в городе. Расходились все просветленными, духовно сблизившимися.
...Ох уж эта журналистская привычка все записывать! Идет заседание впервЫе вспомнившего про нас межведомственного совета по руководству клубами и любительскими объединениями. Повестка дня — обсуждение персонального дела Евпаторийского клуба любителей поэзии, автора этих строк.
«Любительские объединения должны быть пропагандистами советской морали,— вещает ответственный товарищ.— Противник ведет против нас идеологическую диверсию, занимается проталкиванием различных увлечений. Его задача — отвлечь нас от коммунистического строительства. Бесконечно создаются различные музыкальные ансамбли, клубы самодеятельной песни...»
  Уточню: заседание совета проходило в 1985-м, когда уже многие надеялись на реальность нараставших в стране изменений.
 «...Терентьев допускает политические ошибки, способствует пропаганде ущербных взглядов, предоставляет трибуну для политически незрелых людей...»
  Так кому же мы «предоставляли трибуну»?
  Сейчас мы снисходительно улыбаемся, вспоминая казавшиеся неразрешимыми проблемы первых лет. Очень хотелось встречаться с людьми, творящими поэзию. Но чтобы пригласить литератора для официального выступления, нужны большие деньги. Лишь потом мы поняли, что творческим людям значительно дороже хрустящих бумажек видеть внимательные понимающие глаза, что очень нужны им настоящие слушатели.
  Писатели и поэты, отдыхавшие в домах творчества в Ялте и Планерском, охотно соглашались с нами встретиться. Часто вспоминаю, как московский скульптор и поэт Виктор Гончаров привел нас всех, мокрых от дождя, усадил на диванах в своей комнатке в Доме творчества и лишь затем спросил: «Ну а все-таки, кто вы такие?!» А потом читал, читал, читал...
  Одним из первых было путешествие в 1975 году по маршруту Симферополь — Алушта — Ялта. Естественно, потребовалась немалая подготовительдая работа, но все хлопоты были вознаграждены радостью интересных встреч. Представьте: прямо в автобусе Борис Евгеньевич Серман
читал нам строки о героях Аджимушкая, рассказывал о нелегких журналистских поисках, Анатолий Исаевич Милявский читал свои стихи в живописном месте близ села Лучистого, в Алуште нас ждали сотрудники Дома-музея Сергеева-Ценского, а в Ялте — Анна Ильинична Бирюкова, вдова писателя Николая Бирюкова. И, наконец. в саду Дома автора «Чайки» для встречи с нами собрались писатели и поэты из Белоруссии, Украины, Казахстана, Москвы, Ленинграда, Ялты. Это было великолепно! Только поздно вечером мы вернулись домой — возбужденные, спеша рассказать родным о чудесном дне поэзии.
  С того дня началась наша творческая дружба с Б. Е. Серманом. Стихи Анатолия Милявского мы слушали вскоре на одной из вершин горы Демерджи, после нелегкого подъема совместно с поэтом.
  Илья Олегович Фоняков, известный ленинградский поэт, собственный корреспондент «Литературной газеты», неделю спустя по нашему приглашению приехал из Ялты в Евпаторию для более обстоятельного знакомства с членами клуба.
  Встречались мы с крымским поэтом Владимиром Орловым, москвичом Григорием Поженяном. Не изгладятся в памяти поездки в Севастополь, где моряк, журналист и поэт Борис Эскин читал стихи в кают-компании крупного рыболовецкого траулера, а вечером мы слушали молодых севастопольских литераторов, дружба с которыми продолжалась долгие годы.
  Запомнились встречи в Феодосии, Керчи, Черноморском, Симферополе. В Ялте мы побывали на съемках кинофильма «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты», разговаривали с режиссером, оператором, актерами, занятыми в фильме. И в тот же день состоялась откровенная беседа с поэтом Михаилом Дудиным...
  Какие же «идейно-ущербные» встречи были на нашем счету? Может, с известной писательницей и поэтессой
И. А. Гофф, женой поэта Константина Ваншенкина? Узнав, что Инна Анатольевна, автор известных песен, в том числе <Август» , «Когда разлюбишь ты», <Русское поле» написала песню о Евпатории в содружестве с композитором Яном Френкелем, мы обратились к ней с просьбой рассказать об истории создания песни. Завязалась переписка. А потом Инна Анатольевна приехала в Евпаторию...
В 1983 году, когда исполнялось 75 лет со дня рождения народного художника СССР Николая Николаевича Жукова, мы узнали, что в городе по приглашению администрации детского санатория «Чайка» находится его вдова Альбина Феликсовна Жукова. На встречу с нами Альбина Феликсовна согласилась сразу же. Но... как увидеть размещенную довольно далеко от города выставку художника? Руководители отдела культуры, городского театра и других учреждений, забыв о прежних обещаниях, перевести экспозицию в центр города отказались. Пришлось клубу обратиться к администрации Евпаторийского военного санатория. Наше знакомство с работами художника, беседа с А. Ф. Жуковой запомнились. Как и всегда, во встрече приняли участие не только члены клуба, но и все желающие.
  Так за что же председатель клуба был отстранен от должности, занимаемой на общественных началах, а клуб изгнан из помещения детского клуба «Факел», где хранилась наша большая фонотека, библиотека с подаренными поэтами и друзьями клуба ценными книгами, наши архивы и материалы?
  Крамола по тем временам была, конечно, страшная — активность, самостоятельность, инициатива, не согласованная и не утвержденная. Не казенная.
  «Студент Симферопольского университета говорил членам клуба, что образ Иисуса Христа надо отражать в современной советской литературе... На одном из заседаний звучала... магнитофонная запись о том, что Владимир Высоцкий был якобы лишен возможности творческой инициативы, а его книгу выпустили издевательски малым тиражом». (Знал бы Леонид Филатов последствия своих искренних и горьких слов О поэте и друге!) Ну и главное наше «преступлёние», всплывшее вдруг спустя три года,— встреча в клубе с А. В. Мартыновым, физиком из Ленинграда, рассказавшим нам о неведомых прежде экстрасенсах, что было, вполне понятно, воспринято как потакание мистике.
  Хорошо бы речь шла о «грехах» одного человека... Но ведь тогдашний директор книготорга, председатель городского отделения общества любителей книги Т.П. Криницин на памятном мне заседании межведомственного совета в августе 1985 года заявил вполне официально: «Я считаю, надо посмотреть людей, которые ходят в клуб любителей поэзии. Это люди сомнительного поведения. Мы не знаем их внутреннего содержания. Они могут наделать дел, как было с некоторыми в 1941-м. Надо принятЁ самые жесткие меры, взять клуб под самый жесткий контроль. Нет, советскго человека не собьете! Помешать вы нам не сможете!»
  Хотелось бы знать, не стыдно ли участникам того судилища ныне, когда стало известно многое из нашего прошлого, когда в стране широко отмечено 1000-летие введения христианства на Руси, когда издаются стихи Владимира Высоцкого — члена Союза писателей СССР, лауреата Государственной премии, когда мы получили возможность читать труды философа Соловьева (нас и за то упрекали, что кто-то из выступавших тепло о нем отозвался).
  «Мне непонятно, что все же у нас незаконного. Конкретно? В нашем городе некуда пойти... А здесь то, что нам интересно. Мы составляли программу из того, что нам нравится, находили интересных людей, ездили в удивительные поездки»,— говорила член клуба Алла Степановна Печенкина на последовавшем в сентябре «перевыборном» собрании. Нечего было ответить инструктору горкома партии, который в душе сам не понимал, что происходит, и явно тяготился не слишком почетным поручением.
Приведу отрывок из сохранившейся стенограммы:
  «В. Чебукин, инструктор горкома партии. Центральный комитет характеризует международную обстановку и идеологическую борьбу как острую и очень опасную. Идет
борьба за сердца и умы людей на планете...
И. Васильева, член клуба. В городе неинтересно. Основные штатные работники не выполняют свою функцию. Мы хотим работать, чтобы было интересно жить.
А. Левинсон, член клуба. Ничего крамольного, мистического не было. В клубе люди, которые интересуются поэзией, думающие, ищущие, неудовлетворенные.
М. Свиридов, член клуба. Вы не сказали, какие же именно были ошибки?
В. Чебукин. Вопрос очень тонкий. Я боюсь обидеть…
Л. Терентьев. У нас хватает действительных проблем и сложностей:  надо поднимать уровень проведения заседаний, активность членов клуба, привлекать молодежь. Но никаких идеологических ошибок не было и не могло быть...»
  Что ни говори, гораздо легче писать о чужих бедах и несправедливостях, на чужих примерах громить ханжество, сверхосторожность, зажим самостоятельности и инициативы. С другой стороны, кто лучше меня знает все происходившее с нашим детищем? И вовсе не личные мотивы движут мною, а необходимость сгладить обиду, на- несенную нескольким десяткам евпаторийцев, искренне увлеченных делом, но ставших вдруг «неудобными». Они, обвиненные невесть в чем, до сих пор испытывают на себе подозрительные взгляды — что-то там все-таки с ними было. Без огня дыма-то...
  А еще хочется понять, отчего подобное отнощение к инициативе долгие годы торжествовало (увы, во многом и сейчас продолжает торжествовать!) не только в Евпатории, не только в Крыму. Евпаторийский клуб любителей поэзии вел обширную переписку с разнообразными клубами страны, встречались мы с товарищами по интересам во время поездок по Крыму, в Запорожье, Москву. И к нам приезжали гости из клубов Свердловска, Пензы, Салавата, Москвы, Керчи, Севастополя... Особенно много их было в дни юбилейного, сотого заседания в июне 1981 года. Так что ситуацию знаем не только свою.
Обстановка безразличия царила вокруг клуба любителей поэзии в Алуште, клуба самодеятельной песни в Симферополе. А какая буря бушевала в 1984-м вокруг прекраснейшего дела — летнего лагеря Керченского клуба самодеятельной песни, где не водку пили, не плясали до упаду — пели песни для души! Сколько комиссий нагрянуло тогда, какими только наказаниями организаторам лагерного сбора не грозили ИЗ Симферополя и Киева! Скучали бы съехавшиеся к берегу Азовского моря молодые авторы и исполнители у себя в Астрахани, Целинограде, Петрозаводске, Виннице, Алма-Ате и прочих городах, не раздражали, не отвлекали от кабинетного безделия чиновников — был бы порядок. Кому хочется лишних хлопот? Очень точны строки Евгения Евтушенко:
«Есть люди, всю жизнь положившие,
чтобы хоть что-нибудь вышло,
И трутни, чей труд единственный — чтобы не вышло ничто».
  Меня упрекнут: ну а как с Евпаторией, где конкретные фамилии? Ну что ж, они нам известны прекрасно. Это ответственный секретарь городского отделения общества любителей книги Ю. О. Гурьянов, сменявшие друг друга заведующие отделом культуры горисполкома Л. И. Никитина и Л. И. Апанасенко, секретарь горкома партии Т. И. Кузьменко... Большинство из них и ныне занимают свои посты, вещая с трибуны о перестройке...
   Но, видимо, не только в них дело, если такое же положение — почти повсюду. «Мы пробиваемся из-за свинцовой плиты отчуждения» — это из письма руководителя интересно работающего клуба «Голос поэта» из Пензы. Его гоняют из одного помещения в другое, унижают всячески — и в то же время «на ура» принимают слушатели.
  С 1966 года действует Московский клуб самодеятельной песни, объединяющий тысячи любителей песенной поэзии
Булата Окуджавы, Александра Городницкого и их продолжателей. Когда узнал об истории столичного клуба, подивился: до чего же похоже! Семь лет дожидались они своего утверждения, зачинателей прекрасного дела не раз вызывали в горком комсомола, чтобы сообщить «о ликвидации клуба в любом его виде». Несколько лет назад клуб вообще был фактически запрещен и только в последние годы начинает возрождаться. Инициатива наказуема — сколько раз приходилось в том убеждаться...
  К счастью, не везде так. Получаем радующие письма членов Свердловского Клуба Презревших Повседневность. Они собираются по домам у своих активистов — и спорят, общаются. И ничего, никто не опасается «как бы чего не...». Прекрасно идут дела у создателей Литературной гостиной в Запорожье, клуба любителей книги из Североморска Мурманской области.
С большим интересом следили мы за делами клуба «В мире прекрасного» в Салавате Башкирской АССР. С 1974
года — регулярные заседания, встречи с поэтами и писателями, читательские конференции, выступления. И вдруг — горькое письмо председателя: <Если после наших выступлений я видела радостные глаза, я была счастлива. И
вдруг бросили упрек, что занимаюсь ерундой, что это никому не нужно, что работаю себе на славу! Потрясение бы-
ло настолько сильным, что сейчас не могу ничего делать...» Вскоре мы вообще перестали получать письма из Салавата...
  А Евпаторийский клуб любителей поэзии, изгнанный из прежнего уютного, оформленного своими руками помещения, униженный в глазах товарищей и знакомых пересудами, несмотря ни на что, живет.
В 1988-м звучали в клубе стихи Владимира Высоцкого и Ксении Некрасовой, Михаила Львова и Бориса Пастернака, грузинских поэтов Тициана и Галактиона Табидзе. В январе 1989-го прошло юбилейное заседание «Нам 15 лет». Нет, однако, прежней задорности, полюбившихся всем совместных поездок, теплоты общения и горячих дискуссий. Отчего? Может, учиненный разгром отмел умелых организаторов, отпугнул наиболее инициативных членов клуба? Может, остался в людях тот неосознаваемый дух осторожности, придавливающего страха — уж лучше потише, незаметнее. Именно это и радует «отцов культуры» города — все спокойно, а отчитаться за чужую работу можно…
  Действительно, ломать — не строить. А уж восстанавливать, возрождать — куда как труднее и болезненней.
Очень хочется верить, что клуб сумеет вновь обрести утерянное — для того, чтобы идти дальше!