Разлом. Глава 7

В этот день я шагал по тайге в приподнятом настроении, с этакой гордостью победителя. Теперь, кроме моего обычного снаряжения, я нес на плече винтовку, а выше ремня, почти на груди – двадцатигнездный патронташ, который, если верить справочнику охотника, называется бурским. Патронташ лежал в шкафу, вместе с винтовкой – на радостях я не сразу его заметил.
Пожалуй, смотрелся я комично. Ну, или, по крайней мере, нелепо. Примерно, как рыцарь на велосипеде из книги Марка Твена. На плече – «ремингтон», а за спиной, в мешке-колчане, надетом на манер рюкзака – лук со стрелами. Кто-то может и посмеяться. Но я-то знаю: винтовка – только на крайний случай: патронной фабрики у меня под боком нет. А в остальных случаях придется пользоваться луком.
Шел я на восток: это направление стало для меня привычным. Вот только в Полбино, лежащее прямо к востоку от Варяжского, мне заходить не хотелось. Полбинское кладбище, наверное, отпугивало. Поэтому я забирал несколько южнее, в сторону поселка Сырое.
Ненадолго остановился у зарослей дикой малины – полакомиться ягодами. Малина была какой-то мелкой и кисловатой на вкус, но зато очень душистой. Большинство ягод были перезрелыми, но я не привередничал – в моем положении нужно пользоваться любой возможностью набить желудок.
Набрел на полянку, густо усеянную грибами. Набрал грибов, загрузив ими половину ягдташа. Весьма неплохо: такими темпами я, пожалуй, легко обеспечу себя грибами на всю зиму.
К двум часам дня я вышел на заросшую просеку, тянущуюся с юго-запада на северо-восток. Согласно карте, на северо-востоке эта просека упиралась в Полбино. Но до поры, до времени я зарекся ходить туда, и потому решил сделать привал, а потом двинуться дальше в тайгу, к Сырому.
Я сел на траву прямо посреди просеки. Положил рядом с собой «ремингтон». Достал сигарету, закурил, блаженно пуская струйки дыма к прозрачному синему небу.
И, расслабившись, потерял бдительность. Не сразу услышал тихий шорох травы, хруст мелких веточек, лежащих на земле. А когда услышал и обернулся на звук, увидел совсем рядом, шагах в двадцати, волка.
Зверь был один. Во всяком случае, других волков, если они и были где-то рядом, я не заметил. Он стоял под деревьями, выделяясь на фоне темного леса мохнатой серой тенью. Весь какой-то клочковатый, драный, хмурый. Этакая овчарка, сбросившая налет многовековой селекции и цивилизованности – собака-троглодит.
Волк, не мигая, смотрел прямо на меня. В янтарно-желтых глазах зверя так и сквозило пренебрежение: мол, очередной горе-охотник, мясо, жалкая добыча.
Я медленно потянулся рукой к винтовке. Волк, заметив мои поползновения, глухо заворчал, наморщив нос и оскалив длинные желтые клыки, но с места не двинулся. Видимо, отвыкли серые в этих местах от человека с оружием, не боятся.
Я ощутил прилив адреналина. Гулко забухал в ушах пульс. А тело, вместо того, чтобы приобрести бодрую пружинистость, как на тренировках и в спаррингах, предательски обмякло.
Интересно, даст мне волк возможность выстрелить, или нападет первым?
Дотянувшись до винтовки, я осторожно снял предохранитель. От металлического щелчка волк дернулся, зарычал. Но по-прежнему оставался на месте. Наверное, я для него был хлопотной добычей, и он приценивался, с какой стороны лучше на меня напасть, чтобы гарантированно и быстро прикончить.
Я вскинул винтовку – хотя мне показалось, что ствол поднимается медленно, словно в вязком сиропе. И так же медленно, в режиме рапидной киносъемки, волк рванул ко мне.
Выстрелил, практически не целясь, даже зажмурившись. И сразу за грохотом выстрела раздался короткий пронзительный взвизг – так могла бы визжать раненая собака.
Я открыл глаза. Волк лежал буквально в пяти шагах от меня. И уже не дышал. Пуля пробила его лоб, вырвала кусок мяса на загривке и разметала волчьи мозги по траве.
- Получи, фашист, гранату! – зло крикнул я и нервно сплюнул в сторону. Ноги мои вдруг обмякли, и я бы упал, но диким усилием воли заставил себя стоять.
Меня забила противная крупная дрожь. Непослушными пальцами я нашарил в кармане пачку сигарет, нервно закурил. И только сейчас дал волю охватившему меня страху. Я ясно представил себе, что могло бы случиться, впади я в нервный ступор, или если бы пуля попала не так удачно. Хотя в убитом мною волке было от силы килограмм сорок, врукопашную я бы с ним вряд ли справился: эти сорок килограмм плоти были самой природой приспособлены для умерщвления зверей и покруче меня. Волчьи клыки порвали бы мне глотку, и я стал бы отличным калорийным кормом для подрастающих волчат.
Дрожащей рукой я передернул затвор. Звон стреляной гильзы немного взбодрил меня, словно дал почувствовать, что я не такой уж и беззубый. И пусть у меня нет волчьих клыков, медвежьей силы, упорной живучести взрослого лося – я все-таки человек. Царь природы. Обладатель грозного оружия. И меня просто так не сожрешь!
И все-таки меня не оставляло ощущение, что мне в очередной раз крупно повезло. Еще ни разу в жизни мне не приходилось стрелять навскидку, не прицеливаясь. И почему я все-таки попал волку прямо в лоб, остается только гадать.
Меня радовало только одно обстоятельство: я все еще четко понимал, что мне просто везет, и не строил иллюзий по поводу своих стрелковых способностей. Везет, как известно, дуракам. Значит, я еще дурак, и мне пора экстренно умнеть, иначе везение может в любой момент кончиться, и хорошо, если в следующий раз я промажу по безобидному глухарю, а не по прыгнувшему на меня волку.
Понемногу придя в себя, я решил, что на сегодня приключений мне хватит. Бросать убитого волка было глупо – мясо, оно и в Африке мясо. Да и шкура сгодится на что-нибудь. Я взвалил мертвого волка на плечи и пошагал обратно, в Варяжский.
Идти было тяжело. Тяжесть волчьего трупа так и клонила меня к земле, и мне приходилось часто останавливаться, переводить дух. Волчья кровь стекала по левому плечу, пропитывая рукав противной липкой влагой, капала на землю, отмечая мой путь крупными красными точками. Всю дорогу я молился всем известным мне богам, чтобы по кровавому следу не последовали другие хищники. Не знаю, помогли ли мне молитвы, или мне просто в очередной раз повезло, но до поселка я добрался без приключений.
Остаток дня я провел, освежевывая убитого волка. Голову хищника я сразу же отрубил и хотел было закопать от греха подальше: товарного вида развороченная пулей башка не имела, пищевой ценности тоже. Но потом все же решил повесить ее на кол рядом с домом, чтобы отпугивала своим жутким мертвым оскалом непрошеных гостей.
В справочнике охотника, который я листал перемазанными волчьей кровью пальцами, нашлась подробная инструкция, как следует снимать шкуры. В книге все выглядело легко и просто, но на деле я провозился, снимая шкуру, часа два, не меньше. Каждые пять минут я ощущал рвотные позывы – и проблевался бы, если бы в желудке у меня что-то было. Слишком уж мерзким казалось мне то, чем мне приходилось заниматься.
И только когда шкура, по неопытности прорезанная мной в нескольких местах, упокоилась на досках забора, я начал разделывать тушу на удобные для заготовки тонкие куски. Мяса получилось не так уж и много – во всяком случае, я ожидал, что его будет больше. В отдельную посуду положил печень и сердце – вырезать их было особенно противно. Весь остальной мерзко воняющий ливер я зарыл у дороги, подальше от дома, дабы не привлекать падальщиков.
Уже на закате я, перемазанный кровью, словно киношный маньяк-убийца, стоял посреди двора, сейчас напоминающего заправскую скотобойню, и подводил итоги своим трудам. Итак, килограмм двадцать мяса – с костями чуть больше. Плюс шкура, которую нужно срочно выделывать, пока она не начала безбожно вонять. Сердце и печень – мистическое вместилище звериных качеств. Их, кстати, нужно употребить побыстрее: продукт скоропортящийся. Пугало из развороченной волчьей головы.
Неплохо для новичка, совсем неплохо. Очень кстати пришлась винтовочка. Сегодня же угощу домового Кузьмича спиртом. Проставлюсь, так сказать. Ох, если бы не «ремингтон», не было бы меня уже на свете…
Встает насущный вопрос: как заготовить мясо? Соли у меня – кот наплакал, так что солонина из волчатины пока отменяется. Вареное мясо долго не пролежит – протухнет. Закоптить? Блин, и тут соль необходима. Да и коптильни у меня нет. Хотя, если коптить просто на костре…и без соли…
Чем черт не шутит, может, что-то и получится.
Я нанизал мясо на несколько палок, которые заточил на манер шампуров, развел костер. Чтобы мясо коптилось, а не запекалось, я насобирал по округе трухлявых деревяшек и, когда костер прогорел до жарких углей, стал сыпать на угли труху. Труха тлела, давая едкий вонючий дым, но тлела, к счастью, весьма жарко. По-хорошему, следовало бы использовать ольховые опилки, но где я вам эти опилки найду?
Солнце уже село, а я только-только приступил к копчению. И теперь мне предстояло провести всю ночь у костра, подсыпая труху и бегая по поселку в поисках трухлявой древесины. Перспектива сидеть ночью под открытым небом меня совсем не радовала, но другого выхода не было. И я, вооружившись «ремингтоном», расположился во дворе, устроив себе пикник поневоле.
Неподалеку от тлеющего костра, на котором коптилась волчатина, я развел другой костер, поменьше. Повесил над ним черный от копоти чайник и котелок с волчьими сердцем и печенью. Согласно всяким там верованиям, их следует съесть сырыми, но я на всякий случай решил их все-таки сварить. Я еще не достаточно одичал, чтобы жрать еще теплые окровавленные органы.
Ночь была прекрасна. Раньше я боялся ночи, и у меня были на то веские причины. Да и теперь находиться вне стен избы мне было, мягко говоря, неуютно. Но красота окружающего меня мира стоила того, чтобы хоть ненадолго наступить на горло своим страхам.
Надо мной, словно гигантский бархатный купол, раскинулось черное небо, все в россыпях дрожащих, мерцающих, словно живые бриллианты, звезд. Черный частокол тайги, погрузившейся в таинственный сон. Легкий теплый ветерок, играющий языками пламени костра, подхватывающий снопы красных искр и уносящий их куда-то вдаль. Туманная дымка, поднимающаяся от спрятавшейся в ущелье реки. И тишина…Не пугающая, не заставляющая настороженно вслушиваться в каждый шорох, а мирная, приносящая покой тишина, в которой какими-то фибрами души чувствуется ровное дыхание уснувшей природы.
И я – прямо посреди этой тишины. Герой ненаписанного романа, суровый первопроходец, пропахший кровью, потом и дымом. Уставший, измотанный, но не потерявший ни капли воли к жизни. На коленях – верный «ремингтон», во рту – дымящаяся сигарета, в прищуренных глазах – яркие отсветы пламени.
Вот таким я представлял себя сейчас. Понимал, что до звания «сурового первопроходца» мне еще очень далеко, отдавал себе отчет, что выгляжу я сейчас вовсе не так романтично, но мне нравилась эта игра воображения, и я не хотел ее прекращать. Пусть хоть сегодня я побуду этаким новым Дерсу Узала. Тем более, что у меня есть повод немного покорчить из себя героя: сегодня я завалил своего первого волка.
Видели бы меня сейчас мои знакомые! Вот бы они охренели! Прошло всего шесть дней – и что во мне осталось от успешного журналиста-пиарщика? Только имя, пожалуй. Даже характер мой, кажется, изменился: из ленивого прожигателя жизни, весь труд которого заключался в выстукивании насквозь лживых статеек на клавиатуре, я стремительно превращаюсь в человека. Какие-то шесть дней – и праздная лень уже стала казаться мне непростительным преступлением. А что будет со мной к исходу года? Ух ты, аж дух захватывает! Да я горы смогу двигать!
Мне вдруг стало смешно. Сидит этакий прыщ у костерка, вцепился в винтовку и мнит себя владыкой мира! Горы он двигать собрался…Не ровен час, самого задвинут на тот свет. Или сам загнется от голода, холода и каких-нибудь болезней.
Чайник закипел, негромко брякая крышкой. Следом за ним, словно сговорившись, забурлил котелок, брызгая водой пополам с серой пеной на горящие полешки. Я снял с огня чайник, заварил в кружке крепкий чай.
Эх, сейчас бы еще помыться…Хорошо бы попариться в баньке – кстати, банька на окраине поселка имеется. Вот только таскать в нее кастрюлями от родника воду – хлопотное дело. Целый день уйдет. Или даже два.
Ну ничего, месяц-другой похожу грязным. Не страшно. А там дожди начнутся, воды на стирку-помывку быстро наберу. Выставлю всю посуду под ливень – вот вам и вода. Тогда и помоюсь. А сейчас мне пока некогда. Не заработал я еще на баньку.
Над тайгой взошла желтая, как кусок жирного сыра, луна. Полнолуние уже прошло, и луна была заметно подъедена небесным драконом - земной тенью. Но света от нее было достаточно, чтобы раскрасить землю новыми, хотя и тусклыми, красками.
Встречая луну, в тайге завыли волки. И мне казалось, что волки поют заупокойную по трагически погибшему в схватке с человеком собрату. Знаю, это все мое воображение, заразившееся романтикой таежной ночи, и выли они по другому поводу, известному только им. Но как, черт возьми, здорово и жутковато было представлять себе волчьи похороны! Нет, господа, что ни говорите, но в эти минуты во мне просыпался глубоко запрятанный в дальних закоулках души поэт…
Я хлебал из обжигающей пальцы кружки горячий чай, попахивающий дымком, и мне было хорошо. Хорошо – и совершенно спокойно. Пожалуй, впервые за последние шесть дней я не испытывал давящего чувства страха, ожидания чего-то пугающего, опасного. Глухо ухали где-то у самой околицы совы – и я понимал, что это всего лишь совы, а не таинственные лесные духи. Выли волки – и я знал, что это просто волки: один из таких сейчас коптился над густо дымящим костром, порезанный на тонкие ломти и уже не страшный.
Вареные волчьи органы оказались кушаньем, мягко говоря, на любителя: тугие, как резина, с каким-то терпким горьковатым привкусом, словно залежавшаяся говядина. Нет, пожалуй, с говядиной не сравнить. Ну, кто не бывал в корейских ресторанчиках, где подают собачатину, тот вряд ли поймет. В общем, воняли органы прогорклой собачатиной. Особенно печень, горькая, словно приправленная хинином. Без пары глотков спирта вместо аперитива – вещь несъедобная.
Ну ладно, нечего нос воротить. Здесь все-таки не ресторан: что добыл, то и жри. И будь доволен, что ты жрешь, а не тебя жрут.
Чтобы хоть как-то облегчить себе процесс поедания неаппетитного кушанья, я порубил сердце с печенью до консистенции, ну, примерно, салата оливье, даже мельче. И, стараясь не обращать внимания на специфический запах, быстро закидал это мясное нечто в желудок.
После трудного ужина я решил, что уже достаточно провалял дурака, восторгаясь красотами ночи. Пора бы и дела делать.
Я нашел в заборе доску пошире, оторвал ее и прислонил к стене избы на манер детской горки. Получилось нехитрое приспособление, которое в справочнике охотника называлось колодой.
Разложил на колоде волчью шкуру изнанкой, простите, мездрой вверх, и стал скрести ее ножом, выскабливая из шкуры лишний жир. Ох, как он вонял, этот волчий жир! Мое изнеженное дорогими парфюмами обоняние сходило с ума. Бывает звук на грани болевого порога, когда уши реально болят, так вот: здесь была вонь на грани болевого порога.
Но волчий жир я выбрасывать не стал. Не ровен час, пригодится для чего-нибудь. Я аккуратно собирал его в банку из-под тушенки, и очень скоро банка была полной. А шкура все еще сочилась желтыми масляными каплями.
Почти до самого рассвета я метался между шкурой и костром. Труха довольно быстро истлевала, однако, запаса трухлявой древесины мне пока хватало. И я был рад тому, что мне не придется носиться по ночному поселку в поисках подходящих дров.
К утру я был вымотан до предела. Хотелось спать, глаза слипались – засыпал я на ходу, спотыкаясь и едва не падая. Но зато волчья шкура приобрела вполне товарный вид, и теперь ее оставалось только просушить. Да и волчатина уже отчетливо попахивала копченым мясом. Я полюбовался делами рук своих и решил, что для новичка все у меня получилось совсем не плохо.
Теперь у меня появились запасы мяса на первое время – волчатины, какой бы противной на вкус она ни казалась, мне хватит…ну, дней на двадцать – двадцать пять. Следующий пункт на повестке дня – соль и лось. Именно в таком порядке. Сперва соль, потом лось. И если у меня все получится так, как я задумал, о пропитании можно будет не беспокоиться, пожалуй, до самой весны.
К походу за солью я подготавливался обстоятельно, неспешно. Ежу понятно: за один день до Усть-Камня и обратно я сходить просто не успею. Тщательно померив по карте расстояния – самодельная карта, как я уже убедился, была нарисована довольно точно, с соблюдением масштаба – я прикинул, что налегке я дойду до Усть-Камня часов за десять-двенадцать. Сперва по тайге до того места на просеке, где я застрелил волка – это шесть-семь километров. Потом – строго на юг, опять же по тайге, до просеки, уходящей на восток, к Сырому – еще три-четыре километра. При средней скорости два километра в час – часов пять ходьбы. По просеке до Сырого и далее до Усть-Камня – десять километров. Но по высокой траве и сплетению кустарников идти будет тяжелее, и десять километров я пройду часов за шесть, не меньше. А то и больше. Значит, все-таки никак не меньше одиннадцати часов пешей ходьбы. Плюс час – на всякий непредвиденный случай. Так и выходит двенадцать часов.
Значит, выйти нужно не позже восьми утра, чтобы добраться до Усть-Камня засветло и успеть обустроить ночлег. Обратно же придется идти с грузом, и скорость упадет, ну, примерно вдвое. Значит, на обратном пути придется ночевать в тайге. Ох, невеселая это перспектива, но другого выхода, похоже, нет. Разве что в Усть-Камне найдется лодка, и можно будет сплавиться по речушке, которая, судя по карте, протекает до самого ущелья и в пяти километрах к востоку от Полбина заканчивается водопадом. Но на это рассчитывать не приходится: если и есть лодка, за четыре десятка лет она наверняка рассохлась и для плавания непригодна.
Соль, если таковая найдется, я понесу в рюкзаке. Мой «ермак» с трубчатым каркасом рассчитан на восемьдесят килограмм. Так что мешок соли должен выдержать.
Так, что еще. Оружие. Лук оставлю дома – времени на охоту у меня не будет. Возьму «ремингтон», нож, штык, топор. Компас, часы, спички, фляжку с водой – это уж само собой разумеется. Пару кило глухарятины, несколько сухарей. Другую еду, если уж прижмет, найду по дороге: орехов и грибов в тайге предостаточно.
Этот день я решил посвятить отдыху и каким-нибудь несложным делам: в поход за солью я должен выйти свежим, как огурчик. Я подлатал забор, позаимствовав доски из заборов соседних изб, сколотил из пары досок и двух чурбачков корявую скамейку, прошелся по тайге вокруг поселка, собирая грибы и орехи, почистил винтовку и смазал ее ружейным маслом, которое нашлось в шкафу, в похожей на луковицу металлической масленке.
Копченую волчатину, еще горячую, я повесил прямо в избе, на натянутой поперек комнаты бельевой веревке. Шкуру же оставил сохнуть во дворе, убрав в тень, чтобы не покоробилась на солнце.
Потом занялся рыболовной снастью. Одно мясо есть как-то скучно, рацион нужно разнообразить. И в этом деле без рыбы мне никак не обойтись. Лески у меня, разумеется, не было, зато была увесистая бобина прочной сапожной дратвы. Вещь, конечно, прочная, но очень уж толстая. Остается надеяться, что рыба в этих местах не привередливая и соизволит ловиться на такую грубую снасть.
С крючками дело обстояло проще. В ящике с инструментами валялась коробочка с мелкими гвоздями, среди которых лежало несколько старых, с оспинами ржавчины, рыболовных крючков разного калибра. Крючки эти я приметил уже давно, когда только-только нашел ящик и провел ревизию всего, что в нем было.
Так, крючки и нечто вроде лески у меня есть. Остается поплавок и грузило. Неплохие грузила получатся из вороненых гаек, которые в том же ящике имеются в широком ассортименте. Поплавок…Хорошо еще, что я, как примерный журналист и вообще человек, имеющий склонность к литературному слову, захватил с собой из Москвы две общих тетради и  пару дешевых шариковых ручек. Одну ручку я на поплавок-то и пожертвую. Запаяю раскаленным ножом отверстие для стержня, и поплавок готов.
К вечеру у меня уже была полностью снаряженная удочка. Конечно, не произведение искусства, но вещь, кажется, работоспособная. Хотя у рыбы может быть другое мнение. Ладно, время покажет.
Закончив все дела, намеченные на день, я плотно поужинал глухарятиной и заварил чай из брусничного листа: обычный черный чай решил поберечь. Несмотря на то, что всю прошедшую ночь я не спал, да и днем прикорнул всего на полчаса, спать мне почему-то не хотелось. И я решил скоротать вечерок за увлекательным чтением. В избе было сумрачно, читать можно было только при свете «летучей мыши», и, дабы сэкономить керосин, с кружкой чая и дневником полбинского фельдшера в руках я вышел во двор и сел на сколоченную мной скамейку. Света уходящего за верхушки елей солнца было вполне достаточно…


Рецензии