Праздник Тела Христова

 

 

        Бессознательное в обнимку с творческой волей и самосознанием, выталкивали наружу рисунки во всевозможных техниках и монотипии. Всё было в одном из моих стандартных размеров 60х40 сантиметров с колебаниями в плюс или минус в пределах пары сантиметров. В день я производил семь, десять, пятнадцать, двадцать четыре работы на бумаге, подписывал, датировал, прикалывал на стену булавками, складывал в папки. Иногда, прямо на стене, делал поправки и дополнения. Грубая фактура стены мешала, влезала в содержание работы, приходилось подкладывать картонный конверт от фотографий заказанных лет двенадцать тому назад.

        Ничто не донимало меня, кроме повторяющегося сна с привкусом травмы и кошмара. Казалось, что я был свободен, только две помехи мелкими занозами сидели в душе: я всё ещё не заплатил ежемесячную дань в 7,50 евро за уборку лестницы, и запаздывало официальное письмо продлевающее моё финансовое существование каждые шесть месяцев. Занозы легко было выдернуть - заплатив фрау Мясо и позвонив в учреждение, но я не торопился, время ещё было в запасе.

        Наконец, у меня кончились яблоки, бананы и мюзли, и нужда погнала меня из дома на улицу. Я собрался в магазин, одел на плечо чёрный рюкзак - раскаляется под солнцем. На первом этаже позвонил в дверь фрау Мясо, как обычно оторвал её от еды, от сна уже не отрываю, помня о сиесте с 13 до 15 часов. Она привычно проворчала что-то, пригласила войти, я выложил на круглый стол 7,50 евро мелочью, тщательно разглядывая монеты, которые так легко перепутать. Пришла фрау Мясо с квитанцией, пересчитала деньги. Я спросил - как ей нравится погода, а она меня - собираюсь ли я навестить свою мать. Кажется, я уже говорил ей, что моя мать умерла два с половиной года тому назад, пришлось повторить. Я извинился что оторвал её от еды, она       проворчала без раздражения, что мог бы и запомнить её расписание за все эти бесконечные годы, и мы попрощались. Пока я не заплачу этот мелкий долг, меня всегда преследует ощущение, что я влез в шкуру Р.Р.Раскольникова - творения Достоевского.

        На улице, кроме жары повисшей на плечах, почти никого не было. Палило солнце. Магазины на первом этаже моего дома и в соседних домах были закрыты, подумал, что на обед и зашагал дальше. Только поравнявшись с закрытым цветочным магазином, где никогда не покупал цветы, да и нигде их не покупаю, но часто здороваюсь с молодой, симпатичной, гренадёрского роста и в зелёном переднике продавщицей, я заметил ошибку в избранном направлении - мне надо было в другой магазин, тот в котором есть мюзли в килограммовых пакетах из целлофана. На эти мюзли недавно подняли цену чуть ли не в двадцать процентов сразу, суки! Но эти мюзли! В них есть даже сушёная клубника, не говоря уже о бананах.

        Теперь я петлял по закоулкам в нужном направлении, а лёгкое беспокойство не оставляло меня. Что-то было не так как должно быть в этот обычный день седьмого июня, но что именно «не так» я не мог определить. Но это отнюдь не занимало меня целиком и полностью. Я шагал, стараясь наслаждаться жарой, поглядывал то на клубящиеся сверкающие белые тучи на горизонте в просветах домов, то на редких девиц и баб по летнему раздетых, в спущенных по моде брюках. Мой мозг был занят проделанной и предстоящей работой. Под прессом из планшетов меня ждали монотипии - продукция вчерашнего, безвозвратно канувшего в Лету, дня. Работы надо было подписать и датировать, дать некоторым названия, которые так счастливо родились из меня вчера ночью и я не поленился подняться и записать их в тетрадь.

        В одной из улиц, совершенно пустой, которую я превращал в своих фотографиях в канал, зеркально отражающий небо, мне опять привиделась застывшая девочка погоняющая палочкой обруч. Этот Дельво! Ведь пройденный этап, а сидит в душе и посылает мне свои создания.

        Желания пожариться на солнце и укрыться в тени на противоложной стороне улицы, нежарко боролись во мне. Ноги сами нашли паллиатив и провели меня длинной диагональю из света в тень. Лёгкий ветерок освежал забираясь под широкую  футболку с утрированно широкими рукавами.

        На «турецкой» улице, ещё издали, я заметил что-то необычное в угловом зеленном магазине покрашенном ярким, прекрасным суриком. Магазин был закрыт! Это я заметил ещё метров за шестьдесят, с перекрёстка на подходе. Было почти обидно, я решился выйти, оторвался от работы, а тут… Неужели разорился?! Но он же целую вечность существует и целую же вечность, вечно молодой хозяин, точнее, стареющий одновременно со мной, приветствует меня по-английски! Съестные забегаловки, турецкие чайные - были открыты. Под закрытыми зелёными мусульманскими дверями магазина, на оранжевом фоне стены, сидел турок в белой рубахе, лет пятидесяти, с крупной головой, и пил чай из пузатого стакана. Этот турок, как и многие другие, был похож на Джугашвили, вероятно, своими неизбывными, густыми, чёрными усами. Несколько возбуждённо я спросил турка, почему магазин закрыт, разорился? Он ответил, что сегодня праздник, а завтра будет открыт. Я пытался уточнить, какой праздник, турецкий или общенациональный немецкий? Он, в свою очередь, поинтересовался, не француз ли я. Пришлось признаться, что я американец. Турок снова предложил мне приходить завтра и вернулся к своему чаю, деликатно держа пузатую мензурку налитую тёмной бронзой.

        Делать нечего, я повернул домой, сделал пару шагов в перпендикулярную улицу и увидел решётку на магазине «Плюс». Том самом где ждут меня мюзли с сушеными чудесами. Вот тебе на, праздник, а я их и не замечаю, как и в юности - в первомай ходил на этюды, а не на демонстрации. Праздник, и всё встало на свои места, девочка с обручем исчезла, а я с пустым чёрным рюкзаком, жадно пожирающим солнце, зашагал домой. Почему-то стало безразлично - по какой стороне улицы, по солнечной или теневой с ветерком, возвращаться. Я подтрунивал над собой и вспоминал, что это не впервой. Просто мой календарь не совпадает с календарём других бюргеров. А календарь отличный, 30х30 примерно сантиметров, с цветными квадратными фотографиями прелестей природы со всех концов света, который я нахально спрашиваю в «своей» аптеке, где покупаю аспирин, а раньше заказывал различные химикалии для своих фотографический опытов. Художник делавший календарь, немного выпендрился - воскресенья лиловые, а праздники на неделе - светлосерые.

        В полусвете прихожей, нагнувшись над календарём, я  рассмотрел светлую семёрку и против неё - Fronlichnam.


                Июнь2007года,
                Висбаден,  жара.