Кантюка

Ещё про папу хочу сказать. Который у меня Крысиного Легиона генералиссимус.
Конечно, у каждого на чердаке тараканы особенные. Разумеется, каждый go gaga* своим путём. И, само собой, чем значительнее мэн – тем утончённее первые и извилистее второе.
Ох, не завидую тому, кто, буде сыскавшись, спросил бы меня – а как с этим делом у генералиссимуса?
Полный порядок, ответил бы я, более чем вполне. Большому кораблю, как известно… да вот лучше историю послушайте, покуда начальник охранной службы горничной занят.
Единожды мой папа вошёл в детскую, как водится, без стука, и давай проверять, как к Рождеству готовимся. Ходил-ходил, ёлку чуть не обнюхал, простукивая шары – не подложил ли чего враг – разбил три шишки и совёнка, даже в ходики нос сунул – кукуша нервным тиком обзавелась и заикается теперь, но, если не прислушиваться особо, то не заметно.
Обходом папенька остался, видимо, доволен.
– А ну-ка, – говорит, – сынок, продекламируй нам про сарматов.
Дали табуретку, встал, читаю:

Сарматы грозной толпой
Нахлынут на берег крутой,
В нору забился старый лось,
Сарматов прячется, небось.

С выраженьем читаю, ну, точно сам написал!

Сарматы тою же толпой
Ухлынут с берега домой,
А старый лось, япона мать,
Никак не хочет вылезать.

Поцеловал тогда меня в лоб папенька, и даже честь отдал совсем по-взаправдашнему. А после ласково так взял мою мордашку двумя пальцами, заглянул в самые глаза, выдохнул табачно – вот, вот она, Божия искорка! – и как хлясть другу руку пальцами в самую розетку!
Меня с табуретки как сдуло, да окно вылетело, да осыпалась наголо ёлка. А папе ровным счётом ничегошеньки и не сталось.
С той поры у меня на каждом виске по вот такому бурому пятнышку. След Божией искры, япона мать.

* * *

Снова про папу. И не любо – не слушай.
Единожды позвал меня к себе генералиссимус, усадил на колено, пожевал ус и молвил:
– Хочу тебе, сын, вразумить кой-какую вещь.
Я, конечно, стал одно большое ухо.
– Без лишних скромностей довожу – до вещи этой дошёл я своим умом и сообразительностью, что лишний раз доказует… отвлекаюсь, однако, милсдарь, зарапортовался! Да-да, так вот. Ты, не глядя на нежный возраст, должен знать о «проблеме две тыщи», как окрестили её масоны.
Уловив вопрос, я размашисто кивнул. Мол, да, конечно, знать должен…
Папа довольно рыкнул и продолжил:
– Знаю, что знаешь, но повторенье – мать чего? Во-о-от. В общем, вообрази – есть у нас экая железка с микросхемными лампочками внутрях. Лежит себе, каши не просит. Тьфу, вообще, на неё, верно? На тебе по лбу! Потому как – нет, не верно! Её ж не для того мастрячили, чтоб она тут лёжнем лежала! А значит, надобно нам ей рабочее состояние придать. А как? О-о-от оно! Нужен, как говорят масоны, «софт». Ладно, сляпали, готово. Чего теперь? Правильно. Склепать железо и «софт» в одну la combinaison**. Клепаем. Долго клепаем, денно и нощно клепаем – склепали. Пускаем ток – а оно нам в ответ кукиш. Что за чорт? Уж напортачили где? Копаемся, копаемся, вроде нашли – в «софте» едину буквочку заместо «А» писарь-софтодел «Б» мазюкнул. Выправили, пускаем ток – тот же кукиш, только теперь ещё и с маслицем. Масло любишь? Ну и дурак. Куда нам сейчас податься? Сызнова лопатить ворох «софта»? Именно. А иначе никак. И вот доколе две тыщи раз не пройдёмся вдоль и поперёк треклятой софтописи, да не утрёмся, измасленные, от кукишей тех опостылевших, железке нашей так дохлой и валяться. Сие потому и зовётся – проблема две тыщи.
Папа зевнул и едва не уронил меня.
– Потом, конечно, авось, и заработает. Али нет, это уж как фишка ляжет. Может статься, что заработает, да не туда, куда должно – опять все в мыле, «жучок» ищут. Ищут, ищут, не найдут… и туточки – вуаля! Генералиссимус Крысиного Легиона на белом коне собственной персоной, прётся, как слон в посудную лавку, и орёт на всю ивановскую…
Папенька ухмыльнулся, и я тоже решился хихикнуть.
– … собирайся, честной и прочий народ – благодетель ваш не даром оброк гребёт – измыслил проблему вашу двунатыщную! Люд простой дивится, в затылке чешет, люд научный лоб морщит – да, меж тем, разгадка-то – вот она, всем на виду.
Я даже дышать перестал, до того интересно стало – как железяку с масонским жукастым «софтом» помирить.
Генералиссимус вздохнул.
– Всё и, правда, проще некуда. Смотри – есть железная коробочка, умная, но неживая. То есть что она такое? Материальная суть вещь, так? А вот гляди – «софт», и умный, и живой навроде, но… невещественный, что ли… как стихи али музыка – любишь музыку? Ну и дурак. Оно вроде как бы есть – а не пощупаешь. Эфирная вещь.
А здесь скажи мне – как, вообще, можно смешать в одну комбинасьон материальное и эфирное? Да так, чтоб ещё и работало, и кукиш не казало, и туда двигалось, куда нам желательно? У? Как?
Я решился пожать плечами.
– В самый аккурат, сын! – кивнул папенька. – Никак. Никоим, прости Господи, образом. Сие и есть решение «проблемы две тыщи». А ты чего ожидал? Сшивать реальное и идеальное до сих пор только одному удавалось – Боженьке нашему. Да и то думается… хм… остаётся порой какой «жучок»… Ну, будя. Иди давай, поздно уже. Целуй.
Поцеловав папин бакенбард, я пожелал ему покойной ночи и пошёл спать. Ночью мне долго ничего не виделось, а потом приснился исчерна-белый кружок, волнисто поделённый надвое, и белая половинка была зачем-то краплена жирной чёрной точкой, а чёрная половинка – белой. Будто жучки сидят.

* * *

А вот вовсе коротенько про папеньку генералиссимуса.
Единожды кучер наш Ефимка посеял ключи от лимузина, на коем папу в город возил. Ой, и переполоху было! Ефиму розог всыпали, а толку? Сам знаю – ежели что теряется, то битьё тут не панакея. В общем, весь дом на уши встал – ехать, а никак.
Вышел я к лимузину, думаю, дай вокруг погляжу; только подошёл – слышу, тикает что-то. Будто наши ходики под капот засунули да пружину покрепче завели – звонко так щёлкает, как никто не услышал? Тащу Ефимку, тычу пальцем, спрашиваю – что за такое, господин кучер? А тот аж позеленел. Отворил крышку – да и отпрыгнул, будто на гнездо шершней наступил, да как подхватит меня под микитки, да как припустит к дому, да как заорёт – господин, не вели казнить, бомпа в лимузине, сыночек ваш услышали, я подошедши, а там последние минуточки…
Тут-то я и уразумел, крепенько, на всю мою жизнь – не дают просто так генералиссимуса, хоть бы какой ты весь герой и всё такое. Генералиссимус, а особливо – Крысиного Легиона – это, сперва-наперво – голова.
Папенька мой поглядел на дрожащего Ефима и всех остальных, подозвал Моисеева-Смольского, капитана охраны, велел всех без шума и пыли вывести задами в огороды. А сам двинулся к тикающему лимузину.
Струхнуть я так и не успел, бо приказанье капитан выполнил молниеносно и безо всяких расшаркиваний. Он мне и поведал, чем дело кончилось.
Папенька подошёл к лимузину, посмотрел, сколько на бомпе осталось, обошёл анафемскую машину – и нашёл ключи. Под лопухом, шельма, валялись.
Папенька, перекрестясь, открыл ключами дверцу и покойно запустил мотор.
Бомпа и стала. На последних мгновениях.
Хотя про последние мгновения я потом уже сам для себя придумал. Для пущего авантажа.
Вот таков он, мой папа!

* * *

Всё папа, папа… скучно. Вот про меня.
Единожды заблагорассудилось мне заиметь собственное дельце. Бузинес аля коммерс, как говорят в Париже.
Сказано – сделано. Папенька, дайте кредиту.
– Тебе ж отроду всего ничего! – дивится генералиссимус Крысиного Легиона. – Уж совладаешь? Сожрут ж с говном! Отважен, одначе, сукин ты сын!
Спешно киваю – да, да, авось… не сожрут…
Папенька делается серьёзен.
– А то дело, – толкует и лезет в негорючий шкап. – По сызмальству и налог скостят, и палки в колёса, чай, попридержат… тем паче, мой сынку, хе-хе… а какого роду предприятие-то?
Сказал.
Долгонько жевал ус генералиссимус, наконец, вымолвил:
– Что ж. Всякому своё. Не бойся, не осужу – коли оконфузишься, эдак и сам перед людьми ответ держать будешь. Моё слово – быть по сему. Токмо уж взявши за гуж – так, сынку? – дале сам знаешь.
Дал щедро ассигнаций. Благодарствуйте, отче!
Снял я комнаты в Кривой Слободе, оставил Ефимка прибраться, а сам двинул в лавку за мануфактурой – обоев захотелось мне наособенных. Чтоб всяк входящ тотчас видел – солидный человек контору держит, не сукин сын какой-нибудь – вона какие обои сладил! И вывеску, само собой, изобресть достойную.
Свезло, и жид-купчик подсуетился – узнал, хоть виду и не показал – полез под прилавок, вытащил свёрток самых лучших, самых дорогих заморских. Развернул – я и ахнул – словно по синему морю бегут диковинные полосы, и коих только нет – зелёные, золотые, алые, лазорь тож – и числа им несть.
– Иноземскыя! Одного-единственного экземпляру! Склюзив! Хучь день-деньской гляди – не срябит глаза, истинный крест! – вяще приговаривает купчик да повертает сию лепоту и так, и эдак. – Ровно как на радугу смотришь, али наскрозь стёклышко крашеное! Басурмане говорят, их сам Псих Аделика писал – был-де рисовальщик такой. Берите, сударь, таки скину полтину.
Ударили по рукам.
А весна кругом! Иду, улыбаюсь, к грудям прижимаю тяжёл свёрток с волшебными полосами. Ваньки шапки ломают – пожалте, господин, с ветерком! – ну вас, сам хочу. Малышка мамку дёргает – глянь-тко, енералов сын поклажу тащит! – дура малолетняя, улыбаюсь я и машу ей рукой. Над головой галки свежими голосами орут, собаки кошку на дерево загнали, лошадь в луже переминается – кучер в трактир пошёл. Весна кругом! А у меня – полосы чудные, и настоящий коммерс, и скорый пренепременный доход – тру-лю-лю!
Ефим, увалень, размазал грязь и глядит простодушно – вот, барин, наведши марафету, не взыскуйте ежели што, не пригожен кучер полы драить – дал ему рупь да спровадил домой. Зачал обои клеить.
Прямо расцвела светёлка! Полоски, аки живые, крутятся-вьются, сверкают да огнём горят – ну, праздник, право слово! Приходи, честной народ, фирма самоновейшая, небывалая! Милости просим!
Хлоп себя по лбу – про вывеску-от и запамятовал. Заигрался узорчиками, дитятко. Куда тебе до коммерсу…
Ополдня башку ломал – и таки вымышлил, вот такое:

SILICON WALL-E

А разъясненье, вроде «Питейный дом», или «Завсегда свежие калачи», или «Сарделькин и сыновья» нарочно писать не стал – для напущения тумана многозагадочности. Нацарапал эдак небрежно, да и повесил над дверью.
Прикупив о тот день ещё кой-чего нужного, запер контору – мою контору! – и отправился домой. Папенька-генералиссимус поглядел исподлобья, пожевал ус и спросил, хватило ль мне денег.
– С избытком, – пылко целуя папенькину ручку, отвечал я. – Grand merci, papa, храни вас Господь!
Папа забрал избыток и велел идти спать.
Следующего дня спозаранок – я на месте, жду клиента.
Чу, идёт кто-то! Дзиньк-дзиньк!
Входит девица, росту с вершок, коса до пояса. Одёжа простенькая, глаза долу. На полоски даже не глянула! Меньше червонца не возьму.
– Здравствуйте вам, господин хороший, – шепчет еле слышно. – Прошу прощения… имя-отчество вашенское не разобрамши… больно мудрёно над дверью писано… верно, францусский?
Францусский… переменить вывеску! переменить немедля!
– Кхм, кхм… да Бог с ним, – блею я козлом. – Вы… кхм, кхм… чего изволите? кхм… какие… что именно из… у нас всех видов и размеров! Прошу вас – вот! Пожалте выбирать! Вот, и вот… и вот ещё!
Девица, раскрыв рот, таращится на товар.
– Нынче задёшево! – пищу я как мыш под копытом. – La Bonus первому покупальщику!
Первый покупальщик боязливо трогает пальцем товар:
– Они… нешто настоящие?
Смеюсь. Девица вздрагивает и пятится от прилавка.
– Фальшивые, Mademoiselle! В том и фокус! Навроде корсета али париков! Матерьялу самого прогрессивного – не жмёт, не натирает, и ажно наощупь теплый – вы потрогайте, потрогайте!
Девица трогает сызнова и быстро прячет руки за спину:
– Господин… а… простите дуру… в чём в – их – возите? Мешками?
Таперича разеваю рот я.
– Не… мешковина дрянь, зело жоская, понимать же надо, – бормочу я и оглядываю товар; и тут как-то солнце легло, что примерещилось – прилавок языческий киот, оправленный в пестроту алых и золотых полосок Психа Аделики – и солнце чуть сдвинулось – ухмыльнулся мне прилавок. – Коробками… они из картону в три слоя… промеж двух гофрированный положён, так мягче выходит…
– Три слоя? – робко улыбается мадмуазелька. – А отдайте мне одну коробку, господин? Уж и ловко в них книжки держать, ей-ей! А то разбросают по горнице… я вам… три рубли дам! Отдайте?
Чёрт с ней, отдал.
Повечеру пришла ещё одна. Толстая, что твой боров, еле протиснулась, и чуть не бегом к прилавку.
Я чай пью.
– Почём, – спрашивает, – эти?
– Червонец, – говорю.
– А эти?
– Осьмнадцать рублей. А эти – рупь с четвертаком.
Толстуха вытаращилась:
– А чего так занедорого?
– Самый махонький размер, – отвечаю. – Только, пожалуй, вам-то … буде впору вот эти… али эти…
– Нет, нет! – замахала руками кубышка. – Хочу эти! Дайте немедля! У меня и так – вона!
Отворотиться я не успел.
– Вот вам рупь с полтиной, оставьте на чай! Дайте махонькие!
Завернул я ей покупку в бумагу – коробки-то нема – деньги сунул в карман. Толстуха, счастливо лыбясь, обнимала свёрток обеими ручищами.
Совсем как давеча я – когда тащил обои.
Я вежливо приподнял шапочку:
– Честь имею кланяться, Mademoiselle! Будьте здравы! Пожалте к нам ещё! А… вам обои, часом, не надобны? В ало-лазорево-золотую полоску? Работы самого Психа Аделики? Нет?

==========

*To go gaga (англ.) – сходить с ума.
**La combinaison (фр.) – соединение, комбинация.