Обрывки образов... Руины. Финал

Поле, Луна, рывок вниз. Вот я и дома. Ворочая во все стороны головой, я пытаюсь сориентироваться: куда это меня занесло? Не катакомбы и не Город. Где я, чёрт подери?! И, вроде, место такое знакомое; из земли торчат два неуклюжих, скрученных в узел горба рельсов. Сотни рваных кабелей, хищно извиваясь, словно бы какие-то кишки, теряются в темноте огромного коридора. Тоннель, – нет никаких сомнений, я именно в тоннеле, вернее, в подземке, – разделен на одинаковые участки какими-то металлическими конструкциями, издалека больше походящими на почерневшие от времени рёбра. Даже наверху, там, под потолком, словно гибкий позвоночник огромного ящера смонтирована какая-то странная конструкция, на которой закреплено бесконечное количество ламп.
Я начинаю вспоминать! Точно, я в том самом тоннеле подземки, откуда когда-то начиналось наше путешествие. Я даже вижу развороченную тушу поезда, придавленную многотонной плитой обрушившегося перекрытия. А рядом, ту самую лесенку. Ту самую, до которой так долго и так безуспешно пытался дотянуться тогда, в самом начале.
Я осторожно наступаю на стонущую, ржавую конструкцию. Бросая взгляды наверх, я медленно-медленно начинаю подъём, с опаской поглядывая наверх, туда, где меня встречал этот врущий в клочья свет. Впрочем, в этот раз ничего страшного не случилось; я просто поднялся на перрон. Ну, не просто перрон, а перрон со стеклянной крышей, обрушившейся, впрочем, от того страшного землетрясения. Так вот, откуда тот свет! Я огляделся по сторонам, ища, как бы подняться наверх. Эскалаторы завалило всяким хламом, да так, что подняться по ним наверх уже было просто нельзя. Неужели нет другого выхода?! Помыкавшись туда-сюда, я увидел её: покорёженную пожарную лестницу, ведущую прямо наверх. Впрочем, ещё долго я не решался воспользоваться ей. Тупо было страшно. Я-то знал, что мой Город погиб. Знал, и поэтому долго не решался…
Но, вот, я там, наверху, в Городе. Боже мой, как ты изменился! Землетрясение практически стёрло тебя с лица земли. Шут не оставил и камня на камне от тебя, моё творение! Разве что башню. Ту самую, со смотровой площадкой. Теперь она уже совсем не напоминает сияющий на солнце шпиль. Так, разве что потрескавшийся осиновый кол, загнанный в сердце древнему, вампиру, неуклюже торчащий среди обломанных клыков бывших высоток. Какое же тяжёлое это зрелище!
Забавно, но я не держу на Шута зла. Совсем. Зачем? Он просто уничтожил очередную амёбу, разросшуюся на моём бурном воображении. Амёбу, не давшую миру ничего, кроме боли, страдания и ненависти.
Я иду по проспектам, сворачиваю в переулки, осторожно переступаю через обломки стен и зданий. Я иду по останкам своего Города. По своим собственным останкам! Город – часть меня. Самая, как выяснилось, моя поганая часть. Часть, наполненная злостью, ненавистью, завистью и местью. Часть, изначально обреченная на смерть. Уж черт его знает чего мне в голову попёрли эти мысли. Может, я стал мудрее. Может, просто устал ненавидеть. Я не знаю. Правда.
-Простите меня! Простите меня, пожалуйста! – бухаюсь на колени я. – Я был зол, несправедлив. Я бил, калечил. Я убивал. Да, я – убийца! Убийца, бьющий из-под тишка. Наперед зная о том, что я – неуязвим. Я… Я прошу прощения, – силы иссякли. Я, вытянувшись во весь свой рост, пластом падаю на усыпанную кирпичами и обломками.
В тот же миг, до моего слуха доносятся звуки музыки. Да-да, то самой, что слышал тогда, в катакомбах Шута. Мне не за чем поднимать голову, я и так знаю, что мне доведётся увидеть: печальный хоровод из тех, кого я так ненавидел. Цепочка несчастных душ, обречённых мной на вечное страдание, на боль и страх. А ещё, на безнадёгу. Полную. Страшную. Беспросветную.
Музыка всё ближе и ближе. Она наполняет воздух гармонией, даёт силы. Она буквально поднимает в воздух.
-Встань! – слышу я властный голос. Я повинуюсь. – Ты стал мудрее. Ты убил в себе ненависть и зависть. Ты нашёл эту дорогу. Ты – достоин, – нет, это не Шут. Это сам воздух вокруг меня произносит эти слова. Вселенная. Бог! Да кто я такой, чтобы до меня было дело ему? Я – один из миллионов и миллионов, живущих на этом крохотном шарике в бесконечности космоса. – Ты – часть Бога, – слышу я снова этот голос. Он знает, о чём я думаю. Он… знает всё.
-Но, ведь, Бог непогрешим. Богу неведомы ненависть, жадность, злость, отчаяние. Почему я тогда его часть? Какая я тогда его часть? – вместо ответа, Шут откидывает свой капюшон. Боже мой! Это... Это, как в зеркало смотреть! Зеркало, которое отражает объекты с разницей лет в тридцать! Да, я вижу себя. Но не таким, каким я стал за годы, проведенный в инвалидной коляске. Нет! Молодым, чуть курчавым, с озорной такой, живой улыбкой и сияющими глазами.
-Теперь ты – часть Бога. Часть Солнца. Они, – кивает Шут на окружающих его людей, – твои спутники. Твои дети, твои помощники, – я ошарашено смотрю на каждого из них. Я вижу радость в их лицах. Да! Я сделал то, чего они от меня так долго ждали. Я отпустил их. Я ещё, я стал мудрее. Я стал чуточку более достойным Его снисхождения. – Ступай! – кивком указал мне Шут. – Но сначала, – он посмотрел на меня, потом на руины; то, что осталось от Города, – ты ничего не хочешь?
-Хочу, – киваю в ответ ему я.
Шут. Ты же часть меня, поэтому кому, как не тебе знать обо всех моих тайных мечтах и желаниях? Да, я хочу этого. Я встаю. Я иду. Иду по тротуарам, вдоль разрушенных домов и чудом выживших высоток, торчащих из земли, больше теперь похожие на гнилые, покосившиеся зубы. Я провожу пальцами по оскалившимся выбитыми стеклами витринам, подхожу к каждому из одиноко стоящих, переломаны пополам бетонных столбов. Я прикасаюсь щекой к их холодным, покалеченным телам и иду дальше. Я не оборачиваюсь. Я знаю, там, за моей спиной, всё меняется. Всё. Но я не хочу видеть этот оазис посреди унылого пейзажа городских развалин. Я на хочу впадать в тоску; Боже мой, как много надо сделать! Я иду вперед. Как тот парень из рассказов у Бредбери, который всё яблони сажал на Марсе, как же там его..?
Небо затянулось тучами. Всполохи пляшущих молний, тяжёлые раскаты грома… Мгновение, и на землю обрушился поток бурлящей, клокочущей воды. Воды, проникающей в каждый уголок унылых развалин. Воды, вымывающей от скверны каждый миллиметр Города. Вот уже по мостовым, причудливо изгибая спины, побежали сначала тоненькие серые от пыли и гари ручейки, потом небольшие потоки и вот, все улицы превратились в одну мощную реку, с ревом устремляющуюся в дренажные воронки ливнёвой канализации.
Воронки глотают всё. Всю гадость и хлам, потаённые в Городе. Презервативы, чьи-то лифчики и трусы, мятые банкноты всех номиналов и валют, огромные портреты и гобелены со мной, ножи, дубинки, биты пистолеты. Противно скрежеча металлом по асфальту, мимо меня проползла искалеченная туша «Мерина». Моего самого коварного инструмента совращения молоденьких, как Дашенька шлюшек. И снова: хлам, хлам, хлам. Боже мой, как много его здесь! Такое количество и вообразить-то себе сложно в одном месте!
Но, мне нет времени любоваться на всё это зрелище, меня ждут дела поважнее. Я снова иду вперед. Иду, не оборачиваясь. Иду, чтобы завершить начатое. Иду, чтобы стать сильнее.
Я иду по спирали. Я обхожу Город круг за кругом. Я привожу его в порядок.
Мне не надо гадать, где закончится моё путешествие. Моё нелюбимое место. Именно там я сыграю заключительный такт неуклюжей такой пьесы под названием «Жизнь». Но пока я об этом не думаю. Я иду. Просто иду. Шаг за шагом, день за днём, неделя за неделей.
И, наконец, вот оно. То самое место. В центре Города, самой его сердцевине. Место, где сходятся воедино все улицы, переулки и проспекты. Место, куда ведут все дороги Города. Все, как обычно: небольшой холм, опоясанный брусчаткой, в центре которого – Дерево. То самое ссохшееся дерево. Слива. Я поднимаюсь к нему, я без сил падаю перед ним на колени. Я бухаюсь в жесткую кору лбом и засыпаю.
Меня разбудило пение. Да-да, то самое пение. Открыв глаза, я, наконец, позволил себе оглядеться. Зрелище, открывшееся мне, потрясло. Нет, ошеломило! Мой Город, с новыми зданиями, приветливо улыбающийся стеклами домов, громко приветствующий каждого присутствующего хлопаньем дверей и ставень. Мой Город. Снова целый. Как он изменился!
Больше нет этих огромных коробок многоэтажных домов, что слепо пялятся на мир миллионами огромных стёкол-витрин. Нет этих громадных рекламных щитов, что только и занимаются, что похвальбой друг перед другом: кто ярче, пестрее, кто занимает больше места. Суета и вечная толчея пропали, уступив место неторопливому, лениво текущему людскому потоку; в парк и из него, к аттракционам, к милым открытым кафешкам или на городской пляж. В моём Городе появилась речка с пляжем! Ранее не видевший, пожалуй, ни одного нормального деревца, ни одной клумбы, теперь он покрылся огромными парками. Скамейки, тут и там причудливо расположенные мраморные статуэтки, фонтаны. А ещё, несколько костёлов! Костёлов с органами! За всю свою жизнь я всего лишь однажды слышал пение этого инструмента! А ещё, то тут, то там, причудливо расставленные металлические статуэтки: девочка с рваным зонтом, весельчак, стреляющий у прохожих сигаретки, надменная мамзель, вальяжно раскинувшаяся на лавочке…
Увлёкшись, я и не заметил, что сижу в обнимку с огромным деревом с пышной кроной. Бог ты мой! Это же оно, то самое, чахлое, иссохшееся деревцо! Метёлка, сорняк, или как я ещё называл его прежде. Теперь оно воистину огромное! Такое, что, даже задрав голову, ни за что не увидать его кроны, уходящую куда-то в бездонное небо. Словно жаждущее дотянуться до призрачного  диска Луны, висящего где-то далеко-далеко.
-Готов? – услышал я голос сзади? Это Шут. Вернее, это я сам. Олицетворение всего хорошего, что было во мне когда-то, но со временем выделившееся в отдельное независимое существо. Существо, столько раз останавливавшее меня в минуты полного безумства, когда я жаждал только лишь одного: крушить, ломать, бить. Когда я, снедаемый животной похотью, только и думал о том, как соблазнить очередную смазливую девку. Когда я… Впрочем, хватит об этом. Хватит!!! Достаточно!!!
-Минуту, – гляжу я на него. Он всё понимает. Всё. Без слов. Нам достаточно лишь видеть друг друга. 
Вот они, несчастные убогие, избранные мной для вечного сведения счётов.
-Я отпускаю вас. Вы все ни в чём не виноваты. А я… Простите меня, если сможете, – разворачиваюсь я к ним спиной и иду к Шуту. А что я ещё могу сказать? Они всё поймут. Без слов. Ведь они – тоже часть меня. Часть, без которой я, словно бракованный конструктор: не собираюсь и ни к чему не годен. Впрочем, нет. Не всё. Осталось одно, самое важное. Я снова разворачиваюсь лицом к ним.
-Будешь дома, передай привет матери, – впервые в жизни, пусть даже и в Городе, я смело смотрю ей в глаза. Смело и без ненависти.
В ответ сестра, эта огонь-девчонка, лишь тепло улыбается.

Мы берем друг друга за руки. Мы взлетаем! Вот оно, исполнение последней, самой заветной мечты! Город раскинулся внизу. Какой же он огромный! Правильные спицы улиц, сходящиеся в одном месте с узенькими ручейками переулков, перетекающих друг в друга и причудливо извивающихся в зелёных лабиринтах парков и скверов. Невысокие, уютные домики, мосты, перекинутые через неторопливо текущую реку, станции метро. Почти в самом центре – плоское блюдо озера на одном из берегов которого – уютный двухэтажный квартал старой-старой застройки. А ещё, мы пролетаем над тем самым плато, где меня пытались разделать те четыре Демона. Теперь там – сад, а сам камень каким-то чудом обросший белыми, как снег, розами. Я улыбаюсь. Они хоть и не сразу но сделали это! Они сделали меня мудрее! Они научили меня прощать! Там, в той моей жизни, потом, в воспоминаниях. В Городе. Кто знает, смог бы появиться на свет Шут без их помощи? Кто знает, как бы всё повернулось без вас, мои ангелы-хранители?
-Пора, – кивает мне Шут.
-Пора, – соглашаюсь я. Мы поднимаемся вверх. К Луне. Теперь я знаю, о чём говорила Женька, когда рассказывала про место, где Бесы сдирают с души все её земные покровы. Сдирают и швыряют в сточную яму. А душа очищается. Очищается и понимает, какой же она была сволочью, там, внизу. Понимает и начинает раскаиваться. И сила этого раскаяния такова, что даже самые страшные пытки огнём покажутся игрушками по сравнению с этими мучениями чистой души перед сточной канавой. Женька, Женька, как же ты была тогда права! Как же был я глуп, что так и не смог понять этого.
Я поднял глаза на Луну. Сверху вниз на меня смотрела она. Женька. Как всегда чуть задумчивая с детской, чуточку печальной улыбкой на устах. Она смотрела на меня! Смотрела с любовью, смотрела с радостью. А на руках она держала маленького человека. Частичку меня. Лучшую мою частичку!

Я не обернусь…
Лишь всплеск да круги.
Мой камень Луну потревожил.