Глава 23. Финский ножичек

В раздевалку заглянула начальница химической лаборатории:
- Машина пришла, - сказала она и в ожидании застыла у порога.
- Стучаться надо, может мы здесь голые! Читала, что на двери написано? - бригадир ткнул длинным, искореженным пальцем в табличку на двери. На ней был нарисован череп, пронзённый молнией, а под ним  "Не влезай, убьет !" - И вообще у нас обед.
- Оно и заметно, морды красные, - нервно поводя носом, огрызнулась начальница.
Бугор вытянул вперёд голову с горбатым носом-клювом. Раздул ноздри и подобно хищной птице собрался атаковать:
- А ты покрутись-ка с наше,  на морозе, ещё не такая морда будет, а то сидят здесь, сладкие места разложивши…
 Начальница, хлопнув дверью, ушла.
- Ладно, - спокойно сказал бугор, обращаясь ко мне, - сходи, глянь, чего у них там.
Пришла бортовая машина со всякой хозяйственной лабудой: вёдрами, мётлами, хозяйственным мылом и порошком. Мелочь разгрузили женщины. В кузове осталась только громадная жестяная бочка с олеумом, для очистки труб от накипи. Издали оценив бочку, я вскочил в кузов и попытался перекатить её вдоль борта, к краю кузова. Попытка не удалась. Женщины скопились у края кузова и ждали дальнейшего развития событий.
Я уже хотел было позвать слесарей на подмогу, но, глянув на застывших  в ожидании бесплатных зрелищ напарниц,  положил бочку на бок, затем, поставив на упор,  спрыгнул с кузова и принёс две сосновые доски. Приставив доски к кузову, я  накатил бочку на доски, чтобы использовать их в качестве направляющих. После того, как я накатил бочку на доски, другие их концы  пружинисто подскочили.     Спрыгнув с кузова на землю,  я принялся потихоньку, стоя у торца бочки,   перекатывать её, слегка придерживая за крышку. Катящаяся бочка, дойдя до середины досок, сместила  центр тяжести направляющих, и они упёрлись в грунт. Бочка борзо скользила по наклонной, но я всё-таки пытался  придерживать её с торца, чтобы придать правильное направление. Достигнув конца досок, бочка громыхнув оцинкованной жестью, грохнулась о землю. Хотя возможно, бочка была и не оцинкованной, потому что, насколько я знаю из неорганической химии, если бросить кусок цинка в серную кислоту, то при реакции будет выделяться водород, который при смеси с воздухом образует взрывоопасный гремучий газ.
От  удара крышка отделилась от бочки и на землю хлынула густая, тёмно-серая, дымящаяся кислота. Я попытался подхватить бочку за край и, приподняв, поставить на "попа". Едкая жижа разлилась вокруг машины бурными потоками, поглощая всё на своём пути, образуя чёрные промоины и ямы в снегу и почве.
Когда бочка была восстановлена в вертикальном положении, я поначалу обрадовался, что спас хотя бы часть соляной кислоты и сразу не заметил, что руки жжёт огнём. Глянув на свои верхние конечности , я впал в ступор. Кожа на ладонях  кипела и ползла красными реками, обнажая плоть, на глазах превращающуюся в наглядное пособие по разделки говяжий туши, наподобие тех, схемы которых раньше висели в мясных  отделах. Ещё мгновение и туша превратилась в исчезнувшую с политической карты мира красную страну. Было ощущение, что на ладонях развели костёр, а боль впивается в кожу сотнями сигаретных ожогов.
Мне уже однажды довелось пережить химический ожог. Лет в четырнадцать у меня на большом пальце правой ноги стало нарастать дурное мясо. Через знакомых мама устроила мне визит в военно-медицинскую академию. Врач вручила мне пузырёк с аргентум эн о три, дважды предупредив, что инородные наросты нужно мазать солью серебра три раза в день. Я положил флакончик в нагрудный карман рубашки, а сверху одел куртку. В метро была страшная давка, и я вдруг почувствовал, что тело будто прожжено насквозь. Едва дотянув до остановки, я выскочил и, сорвав рубаху, под левой грудью обнаружил краснеющий розочкой ожог с чёрной каймой по краям. Пигментное пятно, как память об ожоге, осталось до сих пор. Под воздействием солнечных лучей пятно обычно зудело и воспалялось.
Начальница, глянув на обожжённые руки, охнув,  схватила меня за локоть и потащила в химлабораторию. Тут ещё выяснилось, что и идти я не могу. Задрав штанину, я заметил на правой ноге, в области щиколотки кислотную язву. В лаборатории я сунул руки под холодную струю. Агрессивная среда вместе с кожей с шипением ползла вверх от ладоней к запястьям и выше.
-  Пошли в санчасть, - сказала начальница.- Идти то можешь? –  спросила она, и тут же сама ответила, - ничего на машине мигом домчимся.         
Медпункт располагался рядом с проходной. Грузовик домчал меня за считанные минуты. Сестричка  смазала ладони  какой-то пахучей мазью и, осмотрев ногу, сокрушённо покачала головой: "Ещё бы немного и до кости прожгло. Вам надо бы в больницу, у вас серьёзный химический ожог".
- Не надо в больницу, - говорю, - вспомнив, что надо бы ещё и деньги получить.
- Значит, вы отказываетесь от госпитализации? - удивилась сестричка.
- Да, - говорю,- отказываюсь.
- Давайте я вас хоть перевяжу.
Сестричка перевязала ладони и я, поблагодарив её, отправился за деньгами. Очереди перед окошком кассы не было. В недобром предчувствии защемило сердце. Кассирша сказала, что деньги кончились.
- А на котельную давали? - спросил я.
- Все ваши ещё вчера получили, - ответила кассирша.
- Скажите, а задолженность за предыдущие месяцы выплачивалась? - не унимался я.
- Выплачивалась.
- А можно узнать, кому именно выплачивались деньги?
- Конечно, можно, назовите фамилии,  я проверю.
Я назвал фамилии напарниц, и кассирша, глянув в ведомость, сказала:
- Да, эти получали.
Поблагодарив словоохотливую кассиршу, я двинулся на работу. Котёл  запустили на полную мощность и напарницы  крутились у щитка, пытаясь отрегулировать уровень воды в верхнем барабане. Автоматика регулирования не работала, и регуляторы настраивались в ручном режиме.
- Вы деньги за прошлые месяцы получали? - сразу спросил я.
- Нет, получили только за прошлый, - слишком уж дружно ответили напарницы.
«Прямо партизанки на допросе в гестапо. Наверняка Жопкин проинструктировал, мол, вам дам, но только никому ни- ни, чисто Цезарь: "Разделяй и властвуй", -подумал я, но вслух ничего не сказал.
Чтобы хоть как-нибудь отвлечься от боли и мрачных мыслей о деньгах, взялся чистить форсунки. Постепенно снижая нагрузку, перекрыл вентиль подачи топлива, потом подачу пара на правую форсунку и, отдав болты в струбцинах, достал топливоподающее устройство из держателя. Закрепив форсунку в тисках, промыл распыливающую и завихрительную шайбу соляркой, и, прочистив отверстия куском стальной проволоки, установил форсунку на место и открыл вентиль подачи пара на распыл топлива, а затем вентиль подачи мазута.
Чистая форсунка заработала ровно, с  лёгким свистом. То же самое проделал с левой форсункой. Только я открыл вентиль подачи топлива, горячая мазутная струя ударила в глаз. От резкого открытия вентиля произошёл скачок давления в мазутопроводе.    Из-за внезапного повышения давления вырвало заглушку манометра. Скорее всего, её плохо  закрепили в гнезде. Я побежал промывать глаз. Ближайший умывальник находился в женской раздевалке. Заскочив в раздевалку, в темноте споткнулся о лежащий на полу тюфяк. На нём обычно спали вертухаи. В досаде пнул тюфяк, но тут же взвыл от резкой боли, и, потирая обожжённую ногу, прислушался. Сверху, из мужской раздевалки раздавались крики вертухаев.  Промыв глаз,  вернулся на смену и занялся манометром. Обожжённые пальцы с трудом подчинялись командам мозга, и я провозился до ночи.
Напарницы, глянув на мои руки, отправили меня отдыхать. Обожжённые руки и ноги ломило. Было ощущение, что агрессивная кислотная среда, переливаясь, огненной саламандрой ползает в  костных полостях. Не даром раствором олеума прочищают трубы.
Если вовремя не заливать раствор в трубах образуется накипь, которая со временем превращается в субстанцию, похожую на камень, и они становятся непроходимы. Кислота же растворяет всё. Решив, что, действительно, надо бы выпить кружку чая и что-нибудь съесть, я отправился в раздевалку.
Собравшись было подняться наверх, я вдруг вспомнил, что оставил на вахте финский нож, с которым никогда не расставался. Финка, из легированной стали, с наборной ручкой - память о деде всегда была со мной. Такие ножи слесаря-умельцы подпольно изготовляли на заводе имени Жданова.  Вернувшись на вахту, пошарил вокруг глазами и понял, что ножичка нет. Заметив мой беспокойный блуждающий взгляд, напарницы подчёркнуто спокойно, как душевно больному объяснили:
- Твой ножичек Костя взял.
-  Какой Костя? - не понял я.
- Костя-капитан, охранник, - пояснили напарницы.
- Ну, с-суки, - в сердцах, сквозь зубы, процедил я и рванул в раздевалку.
Ударом ноги я открыл дверь с табличкой: "Не влезай, убьет!".
В раздевалке пахло спиртом и копчёной селёдкой. Над столом стоял густой чад – смесь сигаретного дыма и пара, выходящего из душа. Боком к столу сидел Костя-капитан и широко пластал дедовским ножом копчёную селёдку.
На Косте была  чёрная майка. На плечи  небрежно накинут камуфляжный бушлат, на голове фуражка с капитанским крабом, которую он никогда не снимал, видимо отсюда и кликуха "капитан», а может, и правда, когда-то был капитаном. Из- под фуражки выбивались рыжие бакенбарды. По бокам сидела свита, тоже в чёрных майках и небрежно накинутых бушлатах. Вся компания выжидающе  уставилась на капитана, а потом перевела две пары глаз на меня.
-  Какая падла мой нож закрысила? - незнакомым голосом гаркнул я, врываясь в раздевалку.
- Чего шумим? - миролюбиво, не переставая резать сельдь, поинтересовался Костя, - я твой финак спиртом промою. Присаживайся, - капитан жестом указал на место по правую руку от себя, – гостем будешь.
-  Да мне западло сидеть с такими козлами как вы! И вообще это государственный объект и вас здесь быть не должно, - истошно завопил я.
- Во-первых, за козлов ответишь, а во-вторых, нам здесь везде государственный объект, - сквозь зубы процедил Костя и, не выпуская нож из рук, двинулся на меня.
На мгновение мы сцепились, пытаясь сделать захват.  Добравшись до горла капитана и ухватив за шершавый кадык, я принялся его душить, но внезапно всё исчезло. Последнее, что  помнилось - сокрушительный удар в шею. Мгновенно  обмякнув, я медленно осел на пол.
Очнулся  в  койке. Оглядеться вокруг не было никакой возможности. Мешала тугая повязка на шее, наподобие тех, что носят при травмах шейных позвонков. Поэтому виден был только очень небольшой фрагмент палаты и слышались голоса. Надо мной мелькали какие -то незнакомые лица  в белых халатах. Потом пришла жена. Она держала меня за руку и тихо плакала. Приходили охранники, потом следователь, просил что-то подписать. Моложавый доктор сказал, что я -счастливчик, нож прошёл сквозь шею, как сквозь масло на сантиметр бы  левее и прошило бы сонную артерию, тогда, как говорят чухонцы "Кайке лопа!" Приблизительно через неделю меня выписали.
Дня через два после выписки из больницы позвонила дознаватель и попросила подойти. Орган дознания располагался на первом этаже портового училища. Дознаватель оказалась тонкокостной брюнеткой викторианского типа в кружевном жабо и с прозрачной кожей. Она  прочла мне протокол и попросила подписать. Я посмотрел и ужаснулся. По протоколу выходило, что я  набросился на вертухая, а в результате сам напоролся на нож.
- И вы хотите, чтобы я всё это подписал? - искренне удивился я.
- Там было масса свидетелей, к тому же на ноже ваши отпечатки, - доброжелательно, как особому ребёнку,  разъяснила дознавательница.
- Свидетели все заинтересованные лица, - говорю, - а нож мой, естественно, на нём мои отпечатки.
- Не советую обострять, - всё так же ровно сказала дознавательница, - мы можем заменить подписку о невыезде, на содержание под стражей, в «крестах», последствия надеюсь вам разъяснять не надо. 
Я, не долго думая, подписал всё. Потом я ещё пару раз встречался с субтильной дознавательницей для ознакомления с делом.   Попытавшись  изучить материалы дела,  поместившиеся на сотнях страниц, я понял, что это утопия. Я ещё подумал, что материала хватило бы на целый роман с продолжением.  Попробовал вникнуть в суть, но ничего не понял. Буквы разбегались, слова рассыпались, а смысл  ускользал. Потом приблизительно  год я, как заяц, бегал от повестки в суд: не брал трубку, не открывал дверь, а вечером опускал на окна светомаскировочные шторы. Иногда мне даже казалось, что про меня забыли.
С охраной отношения устаканились. Они прекратили ночные посиделки на кочегарке, а я окончательно перестал ходить через проходную, проникая на территорию через дыру в заборе.
В конце мая  решил сходить в отпуск.  Написал заявление, подписал у начальника и направился в кадры. Начальница отдела кадров мне сразу  сообщила, что звонили из милиции и просили в отпуск меня не отпускать. "Откуда же они узнали про отпуск ?"- подумал я. На подходе к котельной,  заметил эскорт красных «пятёрок». Они синхронно,  развернулись на площадке, как в фильме "Мёртвый сезон". Я прошёл мимо в кочегарку, поднялся на третий этаж в раздевалку и начал неторопливо собираться. На душе было легко и спокойно, как никогда за последнее время. Наверное, так ощущают себя люди много лет ожидающие ареста. В раздевалку ворвались двое в штатском.
- Стоять, не двигаться, уголовный розыск, -истошно завопил один из оперативников со свирепым лицом. 
Поразительно было то, что всё происходило, как в плохом телесериале. Меня всегда удивляло, зачем они так кричат, ведь, согласно учебникам криминалистики,  брать надо тихо. Ну, допустим киношники вопят, потому что так надо режиссёру. А эти- то зачем?  Наверное, телесериалы превратились для ментов в источник реальности. Почувствовав несоразмерность усилий,  опер со зверским лицом уже спокойно добавил: "Не советую рыпаться".
"Зачем всё это?", - подумал я,  будто речь шла не обо мне, а я со стороны наблюдаю за всем происходящим.
Я быстро оделся и, спустившись вниз в сопровождении двух оперов, сел на заднее сиденье "Жигулей". Меня моментально крепко стиснули с двух сторон  мощные торсы оперативников. Сначала  привезли в прокуратуру.  Прокурора на месте не оказалось, и  некоторое время я посидел в камере, а после меня доставили в суд и вручили повестку.
Недели через две  состоялся суд. Первым номером обвинение поддержала прокурор - обесцвеченная блондинка, с плохой кожей, длинным носом и мужскими чертами лица. Прокурор попросила год исправительных работ. Далее выступал адвокат, он попросил закрыть дело, за отсутствием состава преступления. Но больше всего меня поразило выступление судьи - ширококостной русоволосой женщины, с высокой причёской-начёсом. Она вдруг, как-то с ходу начала обвинять меня, хотя ничего плохого я лично ей не делал. Обращаясь к потерпевшему охраннику, как бы продолжая судебное расследование, она  спросила в утвердительной форме:
- Скажите, потерпевший, обвиняемый ведь  представлял угрозу вашей жизни?
Охранник растерялся:
- Да, нет, не угрожал, а просто, вообщем, одним словом не надо его сажать.
Он порывисто вскочил с места и, подбежав ко мне, протянул левую руку, правая у него была забинтована,  и сказал:
- Пожми эту руку, брат, она ближе к сердцу и давай всё забудем. Я пожал протянутую руку.
Потом выступил адвокат, попросив направить дело осуждённого на доследование. При слове "осуждённый" я вздрогнул, так что даже судья поправила адвоката, уточнив, что для вас он всё-таки подзащитный и  объявила перерыв в судебном заседании. "Что же ты мне не сказал, что всё так серьёзно", - возмущался адвокат. "Дело надо было лучше изучать", - подумал я,  вслух же сказал:
- Да я и сам не ожидал, что судья почище прокурора на меня окрысится. И чего она так старается? Будто хочет меня засадить.
После перерыва заседание перенесли на следующий день. На второй день были только судья, секретарь, да я. Я зачёл последнее слово, мол ,виноват, но прошу много не давать, ввиду чистосердечного раскаяния. Потом в ожидании приговора вышел в коридор. Суд удалился для принятия решения. Ожидание казалось бесконечным. Судья с секретаршей периодически выходили в коридор, и не обращая на меня внимания, обсуждали свои проблемы. Напоминать о себе я опасался, а ну как озлятся.  Наконец, секретарь  пригласила меня в зал и судья объявила приговор - год исправительных работ.
Я сразу не понял: свобода или нет. Подойдя к судье на ватных ногах, я прохрипел, протягивая руку: "Паспорт". Секретарь суда вернула паспорт. «Значит, всё- таки, свобода", - подумал я и рванул к выходу. Впопыхах  забыл копию обвинительного заключения.
Меня долго не вызывали к инспектору по надзору. Только через полгода я, наконец, то встретился с обаятельной женщиной-инспектором по надзору, и она сразу же предложила мне самостоятельно ежемесячно перечислять на бюджетный счёт  незначительную сумму, чтоб  через полгода я попал под амнистию, с полным снятием судимости. Затем пришёл сержант с краской, бумажкой, кисточкой и тут же в кабинете инспектора по надзору снял с меня дактилоскопические отпечатки пальцев и ладоней.
Несколько раз меня вызывал участковый, ненавязчиво склоняя к сотрудничеству. Я сразу согласился. Он предложил встречаться раз в неделю, докладывать оперативную обстановку на районе. В первый раз, когда он меня вызвал, я рассказал, как БОМЖи выкинули женщину в помойку. Он бегло глянул на меня, как на законченного идиота, но больше не звонил.
 К тому времени я уже уволился с порта и нигде не работал, но на кочегарку иногда заглядывал. Бывалый бугор Коля растолковал мне, что к чему:
-  Они тебе нападение на ментов шили.
- Откуда же я знал, что они – менты?
 - Вертухаи -почти  сплошь менты. После того, как тебя порезали, они быстренько провели оперативную работу и следствие. Оформив всё это соответствующим образом, дали на подпись дознавательнице, предварительно промурыжив её на вахте. Это у них называется "поставить палку". За счёт липовых хулиганок план по палкам выполняется.   Судит прокурор, судья играет роль девочки по вызову,  а вот адвокат твой – дерьмо. Там у них всё за бабки, а он с судейскими не поделился. Ему   бы сразу вертухаям сунуть по сотке баков и, не доводя дело до суда, организовать  "девятку" -  примирение сторон.  Хотя вероятно, тебя  поучить решили немножко и адвокат об этом  знал. Но это сучье племя берёт вперёд, независимо от результата, деньги- то не пахнут.   После того, как ты назвал ментов козлами и крысами, решено было отправить тебя туда, где за этими словами стоят вполне конкретные понятия. За эти слова в тех местах отвечают здоровьем, а то и жизнью. Тебе ещё повезло! Был бы судим, точняк бы посадили. Сейчас на зонах сплошь по бытовухе парятся !