Метаморфозы. Часть 4. Героическая тётушка

Дорогой читатель, пришла пора вывести всех моих главных героев на авансцену  и сердечно поблагодарить их за блестяще сыгранные роли. Но с моей стороны будет крайне невежливо хотя бы вкратце не рассказать об их дальнейшей судьбе.
После войны полковник Шредер разводил розы в деревушке под Зальцбургом. Я ничего не знаю о судьбе фрау Эйхман, но мне доподлинно известно, что её сына Йозефа после войны повесили в Израиле. Председатель религиозной еврейской общины доктор Гельбештерн выжил, но при этом здорово потерял в весе. Журналист Юдефайнд в самом конце войны, когда союзники подошли к границам Третьего Рейха, написал докладную записку в генштаб Вермахта, где подробно изложил план генерального контр-отступления. По этому плану войска должны были раздвинуться и создать многокилометровые коридоры для прохождения красных полчищ на востоке и англо-американцев на западе, заманить неприятеля в окрестности Берлина, взять их в клещи и уничтожить. Юдефайнд в данном случае ссылался на опыт одноглазого русского фельдмаршала. План был снабжен подробными картами. В генштабе ознакомились с трудом журналиста и отправили его в сумасшедший дом. После подписания акта о полной и безоговорочной капитуляции Германии американцы каким-то образом пронюхали, что Флориан Юдефайнд сотрудничал с газетой «Stuermer» под псевдонимом «Unversoenlich» и создали комиссию, которая должна была доказать полную вменяемость Юдефайнда, а затем вздернуть его. Но неожиданно пришла помощь от международного Красного Креста и общества защиты животных, так что Юденфайнды здравствуют и поныне.
А вот то, что произошло с господином обер-лейтенантом, требует самого подробного описания.
За несколько недель до окончания войны командир 91-го истребительного полка собрал оставшихся в живых подчинённых в своем кабинете.
- Друзья, - сказал полковник, - эту войну мы просрали.  Я беру всю полноту ответственности на себя, не дожидаясь приказа вышестоящего начальства.   Расходитесь по домам, ребята, - взволнованно продолжил он, - все вы честно выполняли свой воинский долг, теперь нам предстоит расхлебывать кашу, заваренную поганым ефрейтором, хотя и не без нашего непосредственного участия. Спасибо вам всем. Встретимся в шесть часов вечера после войны в Вене на Плац дер Национен в пивной.
Полковник сорвал с себя погоны, круто повернулся и вышел из кабинета, оставив собравшихся в полной растерянности.
- Ну что, ребята, по домам? - Робко спросил Шпиллинг. Но никто не ответил обер-лейтенанту, все, молча, закинув за спину рюкзаки, вышли из кабинета.

Однако вернёмся к нашему герою. Неподалеку от последнего места дислокации аэродрома (а всё это происходило в Саксонии) находилась ничем не примечательная деревушка в Эрцгебирге. В ней жил дядя обер-лейтенанта. Именно туда тот и направился, предусмотрительно прихватив с собой всю секретную документацию полка, радиокоды и военные топографические карты, брошенные при отступлении штабными офицерами.
- Дядя Отто, открывай!
- Кто там? – Опасливо ответили из-за двери небольшого, но очень уютного двухэтажного дома.
- Это я, Торстен, открывай!
- Какой такой Торстен?
- Дядя Отто, черт бы тебя подрал, немедленно открывай, это я, Торстен Шпиллинг, в прошлом обер-лейтенант, но все еще твой племянник из Вены.
- Торстен, малыш, не может быть… живой, - радостно ответили из-за закрытой двери.
- Да откроешь же ты, наконец, дверь?
Дверь распахнулась, и дядя и племянник бросились в объятия друг к другу.
Три дня Торстен отсыпался и отъедался у запасливого дяди, а на четвертый рано утром обычно очень деликатный дядя Отто, не постучав, вошел в спальню, где обер-лейтенант досматривал сладкий сон.
- Торстен, вставай, русские пришли, - и, протянув Торстену тонкий листок бумаги, продолжил, – они требуют, чтобы все мужчины в возрасте до 60-ти лет явились к русскому военному коменданту с офицерскими и солдатскими книжками. Я надеюсь, ты не потерял свою офицерскую книжку? С этими ребятами шутить не надо, они выебли всех баб в Саксонии, а мужчин по малейшему подозрению ставят к стенке, - взволнованно продекламировал дядя Отто.
Обер-лейтенант вскочил, быстро оделся и, посмотрев в зеркало, остался доволен своим внешним видом. Положив в рюкзак все, как ему казалось, важные документы, он вышел из дома. Только в восемь часов вечера добрался обер-лейтенант до русской комендатуры, находившейся в  «Орднунгзамте» по Эльзасерштрассе, 77. Перед дверью стоял русский солдат, грыз семечки и смешно плевался шелухой. Но при приближении Шпиллинга он навел на того висевший на шее автомат. Торстен поднял руки и остановился. Солдат, подойдя, ткнул автоматом в рюкзак и сказал:  «Давай-давай!» Торстен взглядом и жестом попросил у часового разрешения опустить руки и, увидев утвердительный кивок, снял рюкзак и сказал: «Papiere, wichtig, commandant». Солдат заглянул в рюкзак, пошебуршил в нем рукой и, тем же ППШ указав на входную дверь, снова сказал: «Давай-давай».
Шпиллинг лукавил. В университете он дополнительно посещал факультет славистики. Говорил он по-русски безобразно, но понимал практически все.
Не без волнения постучал он в дверь с перечеркнутой надписью «Bussgeldstelle», где от руки было написано по-русски «Военный комендант города Хемница Малоголовко Василий Иванович».
- Входи, Ганс, гостем будешь, - услышал Торстен.
Майор Василий Иванович Мологоловко всех немцев без разбора называл гансами либо фрицами, в зависимости от настроения.
 Обер-лейтенант вошел в кабинет коменданта. Плотно сбитая мужская фигура склонилась над столом, заполняя какие-то бумаги.
Не поднимая головы, Малоголовко  пальцем   указал  на стул. Шпиллинг подошел и, подняв глаза, увидел за спиной коменданта на стене портрет Гитлера. Он стал очень часто моргать, чтобы избавиться от наваждения, и тут увидел, что это изображение Сталина. Потом опять - Гитлер, затем – Сталин. Совершенно растерявшись, он рявкнул:
- Heil Stalin, - вскинув правую руку вверх и несколько вправо.
У коменданта от удивления отвисла челюсть. Он бросил на стол перьевую ручку фирмы «Пеликан» и потянулся к кобуре. Торстена парализовало. Он стоял по стойке смирно с вскинутой правой рукой, а за спиной коменданта на стене висел портрет Сталина. Шпиллинг понимал, что фашистским приветствием в кабинете русского коменданта он подписал себе смертный приговор.
Из смежной с кабинетом коменданта комнаты вышел капитан Красной Армии - точная копия толстого карикатурного еврея с плакатов, висевших в Вене в первые недели после присоединения Австрии к Германии. 
- Брумберг, - с загадочной улыбкой сказал Малоголовко, - выведи в ближайший лесок это чучело и расстреляй.
- Зачем в лесок? Я эту мразь здесь шлепну, - сказал Брумберг и с ловкостью заправского ковбоя выхватил из висящей на толстом животе кобуры люгер.
- С ума сошел! Ты что, хочешь, чтобы фашистские мозги разлетелись по сталинской комнате? Это политика, Петь! Я сказал – в лесок.
- Боюсь до леска, не дотерплю.
- Надо, Петька, надо!
В этот момент к обер-лейтенанту вернулся дар речи.
- Не надо меня стрелить, я есть показать  Schwanz.
- Брумберг, что такое шванц?
- Я думаю, товарищ майор, это важный документ.
Обер-лейтенант начал непослушными пальцами расстегивать пуговицы на офицерских брюках.
- Петь, - удивленно сказал Малоголовко, - сейчас на пол нассыт.
- Товарищ майор, не волнуйтесь, я думаю, что там он прячет важные  бумаги.
Наконец Торстен, справившись с пуговицами, вытащил  обрезанную пиписку.
Здесь, дорогой читатель, я должен объяснить, почему обер-лейтенанту было сделано обрезание.
С момента своего рождения над Торстеном витала тень еврейства. Он родился с врожденным дефектом детородного органа. В пятилетнем возрасте ему была сделана операция по удалению крайней плоти, и еврейское счастье преследовало обер-лейтенанта до последнего вздоха. Гретхен, его мама, купая шестилетнего Торстена, с оттенком брезгливости смотрела на его маленький, обезображенный операцией членик. Школьные остряки говорили, что в их классе учатся только немцы, а после физкультуры в душевой комнате появляется еще и еврей. Торстен перестал  посещать общие душевые. Его первая девушка с нордической прямотой попросила Торстена показать пиписку и, всплеснув руками, воскликнула: «Мама говорила, что это уродливо, но я не думала, что настолько!» Три года Шпиллинг избегал девушек.
Нахлынувшие горестные воспоминания помогли найти спасительный выход, в какой-то момент недостающая крайняя плоть стала той спасительной соломинкой, за которую и уцепился обер-лейтенант.
- Капитан Брумберг, фашист *** показывает нашему Иосифу Виссарионовичу… Расстрелять.
- Василий Иванович, не могу, он наш.
- Какой он, к этой бабушке, наш!
- Не ваш, а наш. Он еврей.
Тут Шпиллинга прорвало, и он на ломаном русском залепетал:
- Их есть юдэ…
- Он аид, - переводил Брумберг.
-Майне фамили 17 век плохой люди сделать лютеране, но майне фамили всегда кушать маца и делать бриз. Я есть еврей, - растирая слезы по лицу, причитал Шпиллинг, - не надо меня стрелить. Я хорошо работать в Вена газета. На война их есть  шеф флюгхафен рудфунк и стучать морзе, - взволнованно закончил он.
- Петька, а он стукач! Такие ребята будут нужны нам и новой Германии, - и, обращаясь к Торстену, добавил, - ну, Ганс, твое счастье, давай свою офицерскую книжку.
Смачно дохнув на печать коньячным перегаром, Малоголовко аккуратно сделал оттиск на последней странице офицерского удостоверения: «Поставлен на учёт. Военная комендатура г. Хемниц. Май, 1945 г. Военный комендант г. Хемниц Малоголовко В. И.».
Домой Торстен добирался на попутных машинах. Несколько раз его останавливал военный патруль, но, увидев печать и подпись коменданта, солдаты брали под козырек и мирно говорили: «Гитлер капут» и «Давай-давай». «Гитлер капут», - Торстен уже твердо повторял новое приветствие, на всякий случай, держа правую руку в кармане.
- Заходи, племянничек, самое главное – жив, - с порога начал дядя Отто. – Ну, рассказывай.
- У нас есть шнапс?
- Да…
- Налей мне большую кофейную чашку!
- Ты с ума сошел!
- Наливай, старая перечница, то, что я жив – настоящее чудо, - и уже по-русски продолжил известные всем немцам слова, - давай-давай. Через пять минут меня развезет, и поэтому я немедленно должен добраться до постели. Завтра все расскажу, дядя.
Торстен всю неделю пил, не обращая внимания на замечания родственника. Дядя Отто причитал, что он, Торстен, окончательно его разорит своим пьянством, и что они, эрцгебиргцы, не столь богаты, и австрийский родственничек очень щедр за чужой счет…
Но пьянству обер-лейтенанта положила конец новая повестка из хемницкой комендатуры: «Явиться в 10.00 …мая 45 г. Военный комендант Малоголовко». Эта повестка для Шпилинга была аутодафе, гильотиной, четвертованием, электрическим стулом, расстрелом, а может быть, и чем-то худшим. На следующий день Торстен, совершенно трезвый и тщательно выбритый, отправился в Хемниц.
- А вот и наш Ганс, - странно улыбаясь, сказал Малоголовко капитану Брумбергу.
- Садись, - указав Торстену на стул, сказал майор с ядовитой улыбкой.
Тот начал садиться на предложенный стул, но в последний момент майор ловко вышиб стул из-под Шпиллинга, и он оказался на полу.
- Встать, сволочь! Сесть! Встать! Сесть! Встать! Смирно! Вольно! Вприсядку по комнате шагом марш! Ты почему, гад, скрыл, что посещал факультет славистики в Вене? Молчать, сволочь! Русский язык плохо знаешь? Молчать, мразь! Ты почему, фашистская твоя морда, врал о своем еврействе? Молчать! Ты, шакал ****ый, немец! Молчать! ****юк недобитый, ты с кем в игрушки играешь? Молчать! Это тебе не гестапо! Здесь у нас даже мумия заговорит! Молчать! – Всё это с перекошенным от злобы лицом, брызжа слюной, выплескивал на Шпиллинга Малоголовко, при этом оставаясь абсолютно спокойным, контролируя не только свой моноспектакль, но и реакцию обер-лейтенанта, - Расстрелять гада, да и только. Верно я говорю, Брумберг? – И тут же добродушно, широко улыбаясь к Шпиллингу, - ну что, обосрался, недоносок? Будь моя воля, я б тебя, конечно, расстрелял.  Но карты и секретные коды, переданные тобой, вызвали интерес у самого генерала Иванова, и мы, посоветовавшись с товарищами, решили дать тебе последний шанс. Ты назначаешься председателем религиозной еврейской общины нашей оккупационной зоны. Здесь тебя никто не знает, а твоему дяде мы язык в жопу засунем. Легенду о твоем еврействе мы сочинили – комар носа не подточит, мы с товарищами знаем, что евреев в Хемнице – ты да Брумберг, но Петька организует тебе жидов. Ты поступаешь в полное распоряжение капитана, пока наши немецкие товарищи не организовали свою службу. Завтра ровно в 10.00 – на работу. Твой кабинет находится рядом с моим. А теперь кругом и шагом марш! – Закончил майор Малоголовко.
Шпиллинг на негнущихся ногах вышел из кабинета. На двери соседней комнаты висела красивая табличка «Торстен Шпиллинг. Председатель еврейской религиозной общины сов.окуп.зоны». Бывшему обер-лейтенанту вспомнился вдруг кошмарный сон, приснившийся ему на полковой гауптвахте, и у него от жути, охватившей всё его существо, потемнело в глазах.
Попутные машины, патрули, знакомая дверь дяди, услужливо подвинутый стул, в который он сел с опаской и немой вопрос в глазах дяди Отто.
- У меня пренеприятнейшее известие. С сегодняшнего дня военный комендант майор Малоголовко приказал мне быть председателем религиозной еврейской общины, к тому же по всем документам я ещё и еврей, - отрешённо сказал Шпиллинг.
- Это бесчеловечно! – Прокричал с болью в голосе дядя Отто и, широко раскинув от удивления руки, застыл на месте.
Уронив голову на грудь, бывший обер-лейтенант, а ныне председатель религиозной еврейской общины, тоже застыл, но уже навсегда.

ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Мой дед опять стал начальником поезда на Киевской железной дороге. Соня Бреслер вернулась домой не одна, а с командиром танкового взвода, теперь уже бывшим, Исааком Горовцем, и поменяла фамилию. Моя мать, Фаня Мордехаевна Бреслер, вышла замуж за бывшего военного музыканта Ефима Давидовича Торговицкого,но это уже совсем другая история.
                ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ