Мюнхгаузен, горин, электрон

- Имя, фамилия, - доктор Горин изнемогал от скуки, - на что жалуетесь, - собственный картавый голос надоел ему с детства, но молчать, работая врачом «Скорой помощи», не получалось.
- Бернардина фон Браун мы.
Доктор поднял глаза и впервые увидел молодую женщину, вызвавшую неотложку.
- Иностранка?
- Можно и так сказать. Люди мы не местные. Точнее, по мужу если считать, то местные отчасти.
- И кто же ваш супруг?
- Он из служивых. Здесь, в Петербурге, тоже приходилось служить. Но давно. А вообще, Мюнхгаузены мы.
- Кто? – глаза доктора Горина до того миндалевидные, острыми краями своими почти упирающиеся в виски, вдруг округлились и так и остались навеки навыкате.
- Фон, – испуганно добавила молодая женщина.
- Что «фон»?
- Ну, Иероним Карл Фридрих фон. А уже потом Мюнхгаузен.
В комнате повисла просто неприличная тишина.
- Ну, вы же умный человек, доктор. Вы же все понимаете. Ну же, миленький, ну… - женщина смотрела на Горина с надеждой.
Действительно, бывали моменты, когда Горин чувствовал, что умен. Но не сейчас.
- Вы хотите сказать, что являетесь последней женой того самого Мюнхгаузена? Той самой молодой женой, которая…
- Это ложь! Я никогда не покидала его, а была послана им.
- Куда послана?
- А вот это, сударь, уже вас не касается. Я была послана им конфиденциально, я,заметьте, а не вы.
- Прошу прощения, баронесса. И чем я могу быть вам полезен?
- Дело в том, что все написанное и сказанное о бароне – ложь от первого слова до последнего.
- Я, собственно, никогда в этом и не сомневался.
- Не ёрничайте, доктор, вам это не к лицу. Дело в том, что мой муж – величайший ученый. Он намного опередил своё время – в этом его трагедия. Кроме него в таком же положении находился разве что Архимед. Впрочем, Архимеду было еще хуже – бедолага опередил свое время на две тысячи лет, а мой муж – всего на двести.
- Да, но я-то чем могу помочь господину Архимеду и вашему супругу! – голова просто раскалывалась. Доктору уже было понятно, что надо вызывать специализированную психиатричку. Неясно было одно: в психиатрической помощи нуждается только Бернардина фон, или ему самому тоже следует для начала принять душ Шарко.
- Вам, доктор, - Бернардина фон встала, выпрямилась, проявляя тем самым все достоинства своей фигуры, натянула на лицо выражение торжественности и рекла: - Вам, доктор, выпала высокая честь присутствовать при окончании эксперимента, который длится уже… Впрочем, как раз сколько он длится, сказать и не представляется возможным.
- Это почему же? – доктор Горин почувствовал легкий укол самолюбия в подреберье.
- Но вы же не сведущи в квантовой механике, - немного пренебрежительно сказала женщина. – А вот мой муж познал ее еще тогда, во времена осады Очакова.
Глаза Бернардины фон покрылись поволокой, грудь учащенно вздымалась – женщина не могла, да и не хотела скрывать свое волнение. Она подалась вперед к доктору – тот хотел отстраниться, но спинка стула отрезала пути к отступлению – и страстно зашептала ему в лицо:
- Иероним никогда не летал на ядре. Это выдумки ганноверской пьяни и завистников.
Прошептав это признание, Бернардина фон отстранилась от доктора – Горин почувствовал обиду за ядро. Эта история ему с детства нравилась, а тут, поди ж ты, Мюнхгаузен никогда не летал на ядре.
- Дело в том, доктор, что ядро достаточно массивно, его положение в пространстве менее неопределенно, чем положение электрона.
Женщина внимательно посмотрела на Горина. По всей видимости, осмотр привел ее к неутешительным выводам.
- Хотя бы о принципе неопределенности вы что-нибудь слышали?
Горин почувствовал, как к нему возвращается давно уж позабытое чувство студента на экзамене.
- Ладно, напоминаю. Рассмотрим ансамбль невзаимодействующих эквивалентных частиц, находящихся в определённом состоянии, для каждой из которых измеряется либо координата q, либо импульс p. – Женщина тараторила, будто обсуждала последнюю неделю моды в Милане. - При этом результаты измерений будут случайными величинами, среднеквадратичные отклонения которых будут удовлетворять соотношению неопределённостей. Отметим, что, хотя нас интересуют одновременные значения координаты и импульса в данном квантовом состоянии, измерять их у одной и той же частицы нельзя, так как любое измерение изменит её состояние…
Мозг доктора, повинуясь инстинкту самосохранения, отключил слуховые анализаторы и начал усиленно ковыряться в памяти в поисках хоть какой-нибудь информации о квантовой механике… Ага! Вот оно, кажется!
- То есть, фиксируя пространственные координаты, мы абсолютно ничего не знаем, в какое время мы это сделали?
- Вот именно!
Бернардина фон пристально посмотрела на доктора:
- А мне казалось, что вы то ли не слушаете меня, то ли слушаете, но ничего не понимаете.
Горину снова стало немного обидно: услышать от молодой, точнее, выглядящей молодой – на самом деле ей-то уже под триста! – женщины сомнение в своем интеллекте - это, знаете ли, испытание.
- Короче, - Бернардина фон несколько неожиданно перешла на молодежный жаргон, - Иероним оседлал не ядро, а электрон. Естественно, что теперь никто ничего не может сказать о том, в каком времени он находится, вынырнет ли он из временной бесконечности и где это произойдет.
- Выходит, прощай, Иероним! – не без иронии заметил Горин.
Глаза баронессы увлажнились; зубки, не утратившие за последние двести с приличным гаком лет ослепительной белизны, прикусили алую губку. Горину стало стыдно.
- А вот и не прощай! – Бернардина фон взяла себя в руки – годы, проведенные на этом свете, приучили баронессу к людской жестокости. Она села в кресло-качалку лицом к окну, взяла с журнального столика пеньковую трубку, не спеша набила ее табаком и закурила. Аромат табака наполнил комнату, сизый дым несколькими слоями повис между полом и потолком, скрывая стены и оттеняя тишину, заполнившую пространство.
- Я виделась с Перельманом.
Женский голос звучал будто издалека.
- Который популяризатор?
- Нет, конечно! Доктор, вы не так глупы, как вам хочется казаться. В каждом времени есть несколько людей, которые видят суть. Сейчас один из этих немногих Перельман. Он еще школьник. Но это не важно. Такие люди знают все с самого рождения. Так что не волнуйтесь, он себя еще покажет, - баронесса выпустила очередную струю дыма в сторону окна.
- И что же поведал сей отрок? – спросил Горин, презирая себя за развязный тон.
- Я бы не рекомендовала вам столь в пренебрежительной манере говорить о достойных людях. Вы же врач, должны знать - это плохо сказывается на здоровье. Перельман сказал, что наибольшая вероятность возвращения барона приходится именно на сегодня и именно здесь.
- Dasein, так сказать.
- О, вы знакомы с трудами Мартина?
- Какого Мартина? Лютера, что ли?
Баронесса вздохнула, закатила глаза и, качая головой, сообщила:
- Отнюдь. Не Лютера и не Бормана. Хайдеггера. Хотя он - нечто среднее между этими двумя Мартинами.
- Из Хайдеггера я читал только «Zeit und Sein».
- «Sein und Zeit».
- Да? – Горин почувствовал, что краснеет. – Наверное, вы правы. Но я почти ничего не понял. Дошел до учения о четверице – и все. Я и в Троице не разобрался, а уж четверица… По-моему, это перебор.
- Странно. Пока молчите, вы производите впечатление образованного человека. Ну да ладно.
Помолчали. Но впечатление образованности уже не возвращалось.
- И еще он сказал, что, может быть, ему понадобится врач.
- Кто сказал? Мюнхгаузен?
- Перельман, - устало буркнула баронесса. И после паузы уточнила:
- Перельман сказал, что врач может понадобиться Иерониму.
- Прекрасно! – Горин уже не мог скрыть раздражения: - Давайте, пока суд да дело, приготовим постель для больного.
Широким жестом доктор развернул плед, лежавший на тумбочке и бросил его на пол. И тут же началось непонятное: розетка, под которой лежал плед, задымилась. Клубы дыма становились все гуще и гуще. Горин хотел уже вызывать пожарных, но клубы на его глазах стали менять форму, и постепенно из них вырисовалась человеческая фигура, контуры которой становились все отчетливее и… Теперь уже не могло быть сомнения: это был барон Иероним Карл Фридрих фон Мюнхгаузен собственной персоной! Его тело простиралось в воздухе, поддерживаемое какой-то неведомой силой. Ноги были вытянуты, руки сложены на груди. Глаза барона были широко открыты, но смотрели они куда-то внутрь.
Как только фигура барона вобрала в себя весь дым, тело с глухим стуком рухнуло на пол. Удар был бы еще сильнее, если бы не предусмотрительно расстеленный доктором плед.
Горин хотел подойти к телу Мюнхгаузена, но баронесса опередила его. С громкими криками то ли радости, то ли горя, она ринулась на тело мужа. Причитая на непонятных нам языках, она покрывала лицо мужа поцелуями.
Но лицо оставалось безучастным. Тогда доктор со словами: «Позвольте мне, баронесса!», отодвинул рыдающую Бернардину фон и приступил к осмотру тела.
Пульс был на удивление ровный, 45-48 ударов в минуту. Наполнение хорошее. Давление 117 на 54. Конечно, нижнее давление слабоватое, но стоит ли удивляться такой малости, если учесть, что человек только что материализовался из обыкновенной бытовой розетки.
Горин задумался. Случай был абсолютно экстраординарный. А значит, требовалось и экстраординарное решение. Доктор подошел к своему саквояжу, немного порылся в нем и достал самое сильнодействующее лекарство.
Когда первые капли чистейшего медицинского спирта стали поступать в ослабленный загадочным путешествием организм, взгляд барона начал возвращаться из потустороннего мира. После двадцати первых граммов лицо пошло морщинами, после двадцати вторых - на челе материализованного появилась осмысленность, после третьего глотка – глаза попытались вылезти из орбит. Но вылезти не внутрь, а наружу! Это не могло не радовать. После четвертого глотка барон заговорил:
- Да я тебя шомполами, быдло! Да я…
Но тут приступ кашля скрутил барона, и Горин поспешил передать попечение над больным баронессе.
Пока Горин вызывал коллег из психиатрички и пока дожидался их, ему удалось узнать, что, оседлав электрон, Мюнхгаузен очутился в мире, где нет времени. То есть время там было и более того: все времена существовали одновременно. И барон узрел начало и конец, что было ДО НАЧАЛА и что будет ПОСЛЕ КОНЦА.
Потом прибыли коллеги. И, пока они ехали в Дом Психологической Терпимости, барон жарко шептал ему на ухо:
- Там нельзя ничего делать. Понимаете, мы же все делаем во времени, а там его-то и нет! Надо слиться с миром, ощутить его весь в себе и быть его частью. У меня долго не получалось. А потому мое тело то и дело выбрасывало в разных мирах, прах их разбери. Не всегда, ох, не всегда, на Земле. Доктор! Вы не поверите, я побывал…, - и барон многозначительно закатывал глаза, - но и на Земле такие еще места есть, что не дай Бог вам там очутиться…

Утром Горин очнулся в светлой палате. Он лежал под шерстяным, хотя и казенным, одеялом в удобной байковой ночной рубашке. Правда, рукава у нее были уж больно длинны, но зато было тепло. Через некоторое время к нему пришла нянечка, помогла ему умыться, покормила из ложечки. Было хорошо, как в детстве. Потом отвели в кабинет, где его осматрел пожилой доктор в очках и бороде.
После осмотра доктор сказал:
- Ну вот, вы и поправились, коллега, и ничего страшного.
- А что со мной было?
- Я же сказал, ничего страшного. Переутомление. Нельзя же так, батенька. Если вы сами себя не пожалеете, кто же вас тогда пожалеет? А? – и доктор лукаво, по заговорщицки подмигнул Горину.
- В общем, отдыхайте, попейте успокоительного. И что бы я вам посоветовал – арттерапия. Не сдерживайте свою фантазию. Дайте ей выход.
Уже в дверях Горин остановился и тихо спросил у доктора:
- А где Мюнхгаузен?
- Какой Мюнхгаузен? – удивился психиатр.
- Ну, тот самый Мюнхгаузен!
- Ах, тот самый...