1955-56. Восьмой класс-2

1955-56. Восьмой класс-2

***

Помимо упомянутых мной (в предыдущей части) занятий в деревне, я очень любил рыбачить – испытывал от этого безграничное очарование.

У Алика Маковкина, моего пушкинского соседа, были книги по рыбалке, которые мы штудировали вдоль и поперек. Но из всего этого знания мне почти ничего не пригодилось – я ловил на обыкновенную поплавочную удочку в тихих бочагах, греющихся под солнышком. С левого берега каждого бочага был крутой известняковый обрыв, поросший куртинками веничной полыни. А противоположный берег обычно украшал луг с немыслимым разнообразием цветущих трав.

Кроме меня (изредка и бывшего одноклассника Вани Холина), во всей деревне был еще только один «рыбак» – поэт Афанасий Яковлевич Мартынов. Писал он в основном высокопарные оды партийным руководителям – Ворошилову и Буденному. Выяснить причину этого его увлечения я не удосужился, но в отсталом в литературном (да и политическом) отношении деревенском обществе стихи он читал, по-видимому, только мне. Никакого впечатления они на меня не произвели, но сам дед Афанасий, с новгородским профилем, был мне весьма симпатичен. Возможно, при Сталине он был репрессирован, но что это такое, я в то время еще не знал. Однако настоящий поэт в забытой Богом деревне – это все же нечто!..

Иногда мы с Афанасием Яковлевичем Мартыновым случайно оказывались на одном бочаге, но, с часок порыбачив рядом, расходились, не успев друг другу надоесть. Мартыновы жили через два дома от нас. В доме у них была исключительная чистота, хотя пол был земляной. Полотенце, висевшее возле печи, было вышито древнерусским орнаментом.
(Афанасий Яковлевич умер через год – от туберкулеза легких. И вряд ли у кого еще, кроме меня, он остался в памяти. Толстая тетрадь его стихов скорее всего пошла на растопку русской печи.)

Штудирование книг по рыбалке не прошло для меня бесполезно: поскольку основной насадкой в деревне являлся червяк, я сразу же оказаывался в монопольном положении, используя в качестве насадки ручейника, который в несметных количествах водился прямо под домом. Воду для питья брали из речки, но в этой же самой речке стирали белье и мыли овощи. И ручейники, можно сказать, выполняли роль санитаров. Кроме того, они служили основной пищей для замечательной рыбешки, называемой в деревне боявкой, прятавшейся под уходящим в воду ветвями лозы. Корзиной – кто-то один ее держит, а другой, бултыхая ногами, гонит в нее рыбу – за пять минут можно было наловить на сковороду. Но эту рыбу, размером с хамсу, в деревне в пищу не употребляли. А котов не баловали – чтобы лучше мышей ловили.

Ради забавы я решил половить боявку на удочку и… за полчаса наловил трехлитровый бидон. Не чистя рыбешку, тетя Шура пожарила ее в собственном жиру, и получились великолепные шпроты, хотя и без копчения!...

Иногда я уходил рыбачить под бывшую деревню Чероково, в четырех-пяти километрах от дома. Для меня это было самое грустное место в округе. Между тем, именно в этой деревне две моих тети нашли своих мужей. Смутно помню (шел 1947-й год, мне было шесть лет), как вместе со взрослыми мы ездили на телеге в Чероково сватать кого-то из теть. Запомнилось маленькое окошко справа от двери, где обычно хранился ключ от большого навесного замка, которым закрывали дверь. Еще поразили меня хитроумные старинные бронзовые щеколды. Сами-то щеколды запомнились схематично, а вот чувство удивления и загадочности, вызванное ими, зафиксировалось прочно.

Природа наделила меня одним странным и острым чувством: чувством старины. Странно, ведь вокруг меня не было ни рассказчиков старины, ни исторических книг, но чувства, которые вызывали во мне старинные (а откуда мне было знать, что они старинные?) кладки домов, сараев и церквей, старинные орнаменты на одежде и полотенцах чуть ли не реально переносили меня в семнадцатый, а то и в четырнадцатый век.

Наш деревенский дом тоже был кирпичный, но в любую погоду он вызывал чувство светлой радости – может, оттого, что главным углом смотрел на юго-восток. Чероковские дома тоже смотрели на юг, но они производили впечатление мрачных средневековых крепостей. (Через полвека я увидел похожий дом во Франции, и... сердце екнуло: где-то я это уже видал!..)

Еще совсем недавно, после войны, Чероково был краем нешуточных волков, нападавших как на людей, так и на овец. Но как раз в 1955-м году был убит последний волк. К этому времени от большой когда-то деревни, растянувшейся по теплому северному склону длиннющего оврага остались лишь стены от двух-трех домов. На берегу речки был большой родник, и я иногда пил из него «чай» – втягивая воду с поверхности и запивая ею хлеб с солониной. А вокруг была такая благодать!..

Тропа домой из Чероково шла по западному берегу речки, и я иногда останавливался передохнуть под каким-нибудь известняковым обрывом. Бесшумно пробравшись сквозь высокие прибрежные травы к самому краю воды и закрывшись от отражения неба в воде ладонью, я наблюдал за жизнью в подводном царстве. В прозрачнейшей воде был виден весь подводный мир…

С рыбалки я возвращался домой обычно к обеду: голод – не тетка! Полведра рыбы были хорошим подспорьем в хозяйстве большого «табора». Однажды я ходил на рыбалку с двумя бывшими одноклассниками. Всю наловленную рыбу мы решили пожарить на природе. Для этого взяли дома сковороду. Пикник устроили на дне глубокого оврага, на промытых дождем известняковых глыбах. Дровами служили несколько тонких веток лозы да охапка соломы. Конечно, вся сковорода покрылась пеплом от соломы. Но как это было вкусно! Я и сейчас совершенно достоверно чувствую вкус тех плотвиц и окуней…

Изредка я ходил рыбачить на Плаву (в верховьях которой стоит город Плавск). Последние полкилометра перед впадением в Плаву Малынка течет хоть и в сухих, но совершенно непроходимых зарослях лозняка и крапивы, куда я так ни разу и не забрался. Обычно я рыбачил у соседней деревни Даниловка, где перебирался вброд на противоположный, правый, берег. При этом я каждый раз вспоминал рассказ мамы о том, как огромный сом пытался сбить хвостом себе на завтрак (!) стиравшую на камне женщину…

Иногда удобней было удить стоя в воде, что для ног было не совсем полезно. И вдруг дома вспомнили, что в чулане лежали кожаные охотничьи сапоги, купленные лет десять тому назад за 400 рублей (сталинскими) дядей Сережей на ярмарке. Использовались они только во время паводка для ловли рыбы наметкой. И вот когда сапоги достали, я ахнул: на золотом ярлычке внутри голенища стояла фамилия мастера с буквой «Ъ» на конце и год изготовления: 1864! Вот это да! Оказывается, были в России мастера, шившие теплые, не промокаемые как резина и мягкие как шелк сапоги из… кожи! И что удивительно: ноги в этих сапогах не потели даже в жару! С этого момента я ходил на рыбалку только в этих сапогах.

Однажды мне довелось порыбачить без удочки – это когда спустили воду из мельничьего омута-бучала. Когда вода ушла, то под самой мельницей обнажился мелкий водоемчик, дно которого было завалено крупными глыбами камней. И вот в щели между глыбами забились бычки – смешные рыбы с огромными головами и острыми крючками по бокам головы. Доставать их из щелей не представляло никакой трудности, и я принес домой целое ведро этой безвкусной костлявой рыбы…

***

В июле к дяде Сереже с тетей Шурой пришли сваты. Жених Николай Мишин был на одиннадцать лет старше моей любимой и невероятно красивой (на мой вкус) двоюродной сестры Таси, которую я ревновал к любым мужчинам – вовсе не потому, что строил в отношении ее какие-либо планы.

Помнится, сваты – старший брат Николая (до революции работавший конюхом у Льва Толстого в Ясной Поляне) и его мама (хлебнувшая лиха во время коллективизации) пришли без самого Николая. Все родственники Николая были людьми трудолюбивыми и ответственными, а потому сватовство состоялось быстро.
Семья Николая жила в деревне Крюково, что от Малыни в пяти километрах вверх по течению реки Плавы. В этом месте Плава делала большой крюк и была шире раз в десять, чем под нашей деревней.

Вскоре ответный визит совершили и Тасины родители. Вместе с ними пошли и мы с дедушкой. Но почему-то от разговоров в памяти ничего не осталось. Запомнились лишь большая чаша с медом на столе да моя прогулка по берегу Плавы. Мед я ел второй раз в жизни. Богатейшее заливное разнотравье, еще не уничтоженное «ускоренным развитием», было наилучшим медоносом. А поход на речку запомнился тем, что я видел, как рыбок поймал на удочку… стерлядь! И это в 250 километрах от Москвы!..

Вскоре состоялась и свадьба с венчанием в Крапивенской церкви. Честь держать венчальную корону над головой Таси выпала мне. Я понимал, что этим действом я ставил крест на ее девичьей жизни и отрезал в небытие два с половиной года детства, проведенного вместе с любимой сестрой…

Для свадебного застолья тетя Шура поставила два больших молочных бидона с брагой для самогонки. Солодом служила запаренная рожь, которая почти не давала сивушных масел. Самогонка удалась на славу и по крепости не уступала водке.
Однако водка – это сущая ерунда. Куда важнее квас, изготовленный на основе ржаного солода, оставшегося после самогона! Более вкусного кваса я больше никогда в жизни не пил!..

Но пришла пора, и уходили последние дни моего пребывания в деревенской атмосфере.

Итак, мое второе деревенское лето подошло к концу. Эти два лета были самыми безмятежными в моей жизни, ведь за это время ни с кем не было ни одного конфликта – ни драк, ни ругани, ни грубости! Домашних работ было много, но и для волюшки время оставалось: частенько уходил за многие километры в поля, луга, лесопросеки и даже в старинные кладбища – просто так, бесцельно, созерцая МИР…

Я с сочувствием смотрю на детей, которым в 12-14 лет их родители не предоставили возможности хотя бы на два непрерывных месяца пожить без надзирающего ока взрослых и действовать лишь по собственной инициативе. Это может стать для не только праздником, но и мудрой школойа личной жизни.

================

На фото: В первом ряду: я (в клетчатой рубашке), моя двоюродная сестра Зинаида (Алексеевна), Толик Мухин (мой бывший одноклассник); другой одноклассник, Витя Соколов ("Шестик" - на одной руке было шесть пальцев), с правого края фото. Малынь, 1956.