Трагедия Генриха Гейне. Часть 5

V. Что это за вера в «личного Бога» ?

В Предисловии к сборнику стихов «Романцеро» (1851 год), т.е. еще до написания «Признаний», Гейне также обращается к теме веры. На этот раз он говорит о вере в некоего «личного Бога», чем в очередной раз будоражит умы мыслителей-современников: что же имеется в виду? Идёт речь о еврейском или христианском Боге?
Вот цитата:
«Когда лежишь на смертном одре, то становишься более чувствительным и мягкосердечным, возникает желание примириться и с Богом, и вообще со всем миром… Стихи, которые хоть каким-то образом могли содержать колкости в адрес Бога, я с богобоязненным рвением предал огню … Да, как с любым живым существом, так и с Богом я заключил мир, к превеликому огорчению моих просвещенных друзей, обвинивших меня в возврате к прежним предрассудкам, как они окрестили мое возвращение к Богу. … В теологии [в отличие от политики, где Гейне придерживался прежних взглядов] я должен повиниться в своем отступничестве, в том, что я (как уже признался выше) вернулся к своим прежним предрассудкам, к личному Богу».
Так как же это понимать, к чему же вернулся Гейне? К иудаизму или все-таки к христианству (хотя и формально принятому)? Об иудаизме Гейне в своем Предисловии к «Романцеро» умалчивает, но как мы уже видели в «Признаниях», при упоминании об иудаизме речь идёт не о вере как таковой, а лишь о глубокой симпатии к еврейским традициям, словом ко всему, что мало-мальски имеет отношение к еврейству.
Христианам же он в довольно ясно дает понять, что вовсе не направляет свои стопы «к порогу какой-либо церкви и еще пуще - в ее лоно». Туман неопределенности - во что же он верит? - так и не развевается. Поэтому сам собой напрашивается следующий вопрос: а насколько серьёзно было покаяние поэта?

Читая «Предисловие» в первый раз, мне очень не понравился язвительный тон Гейне, в особенности в отношении известного в свое время шведского теолога Сведенборга. Мне показалось, что поэт вроде бы говорит о том, что вернулся к Богу, но одновременно делает оговорки, что сохранил «любовь и дружбу» по отношению к языческим богам, хотя и отрекся от них. Вообще создается впечатление, что, вот мол я долго сопротивлялся, а теперь и сам попал в западню. Словно вера – это нечто навязанное, вынужденное, обусловленное дурными обстоятельствами, а именно тяжелой болезнью.

Но когда я еще раз перечитала его статью, то увидела надежду поэта милостивого Бога, присутствие которого желанно, а не навязано. Осознавая свою тотальную зависимость от Бога и одновременно необходимость примирения, нахождения ниточки для общения с Богом, поэту было очень не просто признаться в своих ошибках, отсюда и ирония, а зачастую самоирония.
Гейне желает найти Бога, но не желает присоединяться ни к одной церкви:
«Со всей категоричностью я считаю необходимым оспорить слухи, что якобы мои «шаги назад» привели меня к порогу какой-либо церкви и еще пуще - в ее лоно. Нет, мои религиозные убеждения и взгляды остались свободны от всяческой церковности; никакие  колокольные звоны меня не заманили, никакие алтарные свечи не ослепили.»

Причина такого отторжения христианской церкви лежит, прежде всего, в том, что долгие годы Гейне был жертвой христианского антисемитизма. Достаточно вспомнить историю его «неудачного» крещения. Гейне просто некуда было идти: иудаизм со всеми своими непонятными поэту аскетическими правилами и традициями, был ему чужд, с христианами же, как уже говорилось – был конфликт.

Именно поэтому, как мне кажется, Гейне и пытался придумать какого-то своего, особенного Бога. Кроме того, он боялся примкнуть к какому-нибудь «лагерю» и стать жертвой религиозного догматизма и косности, недаром поэт пишет, критикуя трактат Сведенборга о жизни после смерти:
«Сведенборг - в высшей степени честный малый и его сообщения о загробном мире, где он собственными глазами видел некоторых людей, которые когда-либо на земле играли определенную роль, вполне заслуживают доверия. Большинство, говорит он, остались неизменными и занимаются теми же делами, что и прежде … К примеру наш дорогой Доктор Мартин Лютер остановится на учении о милости, в защиту которого он вот уже 300 лет со дня на день приводит одни и те же замшелые аргументы, ну прямо как покойный Барон Экштай, публиковавший в течение 20 лет в «Общей газете» одну и ту же статью, постоянно пережевывая старую иезуитскую жвачку….»

В конце «Предисловия» Гейне словно в отчаянии признается:
«Как же противится наша душа мысли об исчезновении человека, как индивидуума, вечному уничтожению! Ужас пустоты, который приписывают человеческой природе, скорее нечто врожденное, свойственное человеческому нраву»

Читая эти строки, мне вспомнилась моя собственная дневниковая запись, сделанная еще до покаяния, в которой я тоже пришла к выводу, что именно страх пустоты, страх неизвестности толкает человека на поиски Бога.
Но какого Бога?

Для Гейне это был конечно же Бог Библии. Но вероятно, как и многим из нас, не всё ему в этой книге нравилось. Сложно и неоднозначно было его отношение к Йешуа. Желая избежать «попадание в христианство», он пытался найти в Библии какого-нибудь другого «героя», с которым бы поэт мог себя идентифицировать.