Бэ-бэ-бэ!

                БЭ-БЭ-БЭ!                Боря Ройтблат
1.

В мореходке были сногсшибательные парни.
Не всегда.
Но – регулярно.
Был такой парень – Егор. Из другой роты. Рослый, русый, с прибамбасиками. Из региона Большого Сочи.
 Почему с берега Черного моря он поехал поступать в Таллин, а не  по соседству, никто не мог понять. Его тянуло туда, где дальше. Как и меня. Принцип идиота:  хорошо там, где нас нет. Чем дальше, тем лучше. Как назло, этот принцип работает наоборот: ты приехал – и ты уже тут. И уже нельзя сказать, что тебя  в светлом ТАМ нет. Потому что светлое ТАМ – это уже банальное ТУТ.
Я подозревал: у него что-то не то с головой. Нет сомнений: о моей персоне он подозревал то же самое. Нас обоих успокаивал факт: люди без прибамбасиков – не поступают в мореходку. Люди без прибамбасиков знали, куда идти. В институт советской торговли. В мясо-молочный техникум. Там прибамбасики не требовались. Там надо было иметь голову – и зарабатывать, как сразу десять моряков.
Но Егор – о, это был Егор!
Ему было семнадцать лет. Мой ровесник. После десяти классов его средний балл был 4,9. Мог сразу поступить на второй курс – но поступил на первый, чтобы скучать с пятнадцатилетними мальчиками. Зачем? Почему не в МВТУ имени Баумана? А почему я поступил в мореходку? Ради романтики? Ради дальних стран? Но накануне, в августе, в приемной комиссии мне разъяснили суть государственного антисемитизма:
- Молодой человек, вы хорошо сдали экзамены. Вы приняты в мореходку. Но зачем вам инпорты? С нашим дипломом вы и на берегу сможете работать – или на траулере, но без инпортов.
Это был эстонский либеральный вариант. В Одессе меня могли совсем не принять – без комментариев.
Мы познакомились на первом курсе. На третий день учебного года.

2.

О ситуации – отдельно для романтиков.
У меня есть сочувствие к романтикам. К этим шибздикам, которые ни в каком возрасте не способны понять, что картошка – это не совсем апельсин. Остальные – нормальные люди – могут эту главу не читать.
В мореходке салабонов гоняли – как надо.
С первого дня.
С первой секунды.
Только так можно приучить замурзанного героя родительской квартиры к дисциплине. Так, чтобы он потом сам на себя не обижался.
Что такое салага? Это стриженный наголо придурок с безумными глазами всегда виноватого человека.
Ты виноват? Ты не виноват? На оба вопроса – один ответ: это твое личное горе. Салага не имеет права быть правильным. Даже тогда, когда он прав. Салага всегда безукоризненно виноват.
Недочистил прягу с якорем – виноват. Начистил прягу до умопомрачительного блеска – опять виноват. В том, что солидолом не затер прягу так, чтобы от пряги ничего не осталось. Но если бы от пряги ничего не осталось – где пряга, салабон? Где государственное имущество? Где якорь, который был на пряге? За позорное для моряка уничтожение якоря – бэ-бэ-бэ, салабон, драй гальюн пять ночей подряд! И сделай вид, будто ты счастлив, что так хорошо отделался – иначе еще пять нарядов получишь в награду!
Понял?
Не понял?
Это не имеет значения. Старайся, не старайся, но салабонское счастье тебе гарантировано.
Туалет нельзя называть туалетом. Это гальюн, бэ-бэ-бэ, а не туалет. Пять ночей счастья!
В мореходке нет общежития – в мореходке есть экипаж. Коридор – это палуба, а не коридор. Салабон, ты не понял? Так становись после отбоя на карачки – и драй линолеум лезвием: пока не уразумеешь, что это не коридор, а палуба. Потому что к утру она под тобой уже качается, не правда ли, бэ-бэ-бэ?
Шкафчик – это рундук. А еще раз назовешь рундук шкафчиком – сгниешь под нарядами вне очереди. Голубой воротничок с тремя накидками – это гюйс. Салабон, ты понял эту высшую математику? Да? Нет? Не имеет значения: пять ночей счастья – твои. Швы гюйса надо отгладить так, чтобы пальцу было остро по ним прогуляться. Понял? Сделал? Но пять ночей счастья ты все равно будешь иметь: не за это, так за то. И так всегда. И десять тысяч матюгов – чтоб не соскучился. Чтобы навсегда понял: мореходка – это не санаторий для обидчивых девочек.
Быть салабоном – это бандитская свадьба.
С маузерами и пулеметами.
Салабон на этой свадьбе – невеста, остальные – это орава  женихов, которые беспощадно сношают салабона, как единственного врага человечества.
Доскрипи зубами до конца первого курса и не сдохни по дороге – и ты уже Герой Советского Союза.
Мне было проще. В моей роте старыми курсачами были эстонцы. Эти горячие парни тихо жили в себе. Тихо пили пиво. Тихо кушали. Тихо развратничали. Нас – редко замечали. В роте Егора – не было такой простоты. Он был курсантом русскоязычной роты. Где русскоязычные курсачи, там салабону скучно – не бывает. Поэтому я был недисплинированным курсантом: эстонцы разбаловали меня, не приложив к этому никаких усилий.
Но Егор – имел веселую жизнь.

3.

В третий день учебного года я увидел на переменке странного салабона.
Это был Егор.
Он смотрел в окно на худощавое эстонское солнце. Не щурился. Его глаза были распахнуты. Он млел от счастья. Я догадался: он тоже – идиот.
- Ну? – сказал я.
- Цыц! – радостно посоветовал он.
- Бэ-бэ-бэ! – радостно согласился я.
- Этой ночью я пахал до пяти утра,- сказал Егор.- Уже вторую ночь подряд. По мне плачет гроб из молодого дуба. Когда человеку так  живется – надо смотреть на солнце. Это энергия Космоса. А Космос – это Бог. Только что у меня трещала голова – и уже не трещит. У тебя трещит голова?
- У меня нет головы, - чистосердечно раскаялся я.
- О! – сказал Егор. – Свой человек в сумасшедшем доме! Партия говорит: свои люди всех стран – объединяйтесь. Кто мог знать, что мореходка – это не пляж! Но свои люди обязаны не только драить гальюны, но и отдыхать. Не хочу вернуться в Сочи трупом. Скоро будет воскресенье. Как ты намерен отдыхать в городе?
- А месяц карантина? – не понял я.
Это было ошибка. Это озадачило Егора. Он готов был разочароваться во мне. Разве СВОИ люди способны думать о карантине?!
Но Егор снизошел до моей тупости.
- Карантин – это для всех, но не для каждого,- сказал он.- Скажи ротному старшине, что к тебе приехал брат.
Я понял: если скажу Егору, что у меня нет брата, Егор откажется даже плюнуть в мою сторону – так он огорчится! Я не хотел сделать ему больно. За моими плечами были безбилетные путешествия по железной дороге в Одессу и на румынскую границу – без копейки денег в кармане. На границе я хотел установить, где именно румынская стража поймала Остапа Бендера. У меня была мысль установить там памятник ограбленному герою. Я не знал, что граница в двадцатые годы шла по Днестру – это в другой стороне. Но и знал бы – меня это не смутило бы. Поэтому я ответил Егору:
- Зачем один брат? Ко мне приедут сразу два брата!
Он посветлел. Его готовность к разочарованию ушла в прошлое.
- В это воскресенье моя сестра будет рожать в городе Тарту,- сказал он.- Не я виноват, что она этим летом уже рожала в Сочи! Тут есть рядом остров. Кажется, курортный. Туда ходит катер. Поедем туда – я слышал, сезон еще не умер. Встретимся на площади, которая за бульваром.
Я не стал спрашивать, зачем ему остров. Я не хотел терять контакт с человеком, который смотрит на солнце – и не щурится.
- Бэ-бэ-бэ! – твердо сказал я.
- Мы свернем горы! – заверил меня Егор.- А если в Эстонии нет гор – мы их придумаем. Чтобы нам было что сворачивать!

4.

По дороге к морю – мы беседовали.
Нам было хорошо. У нас не было документов. Паспорта у нас в училище отобрали, а курсантских удостоверений – пока не выдали. У нас не было парадной формы. На нас были синие хабэшные робы. Мы были счастливы мигом внезапной свободы. Мы говорили в рифму. Мимо шли прохожие. Они тайно завидовали нам.
На бордюрах сидели чайки.
- Чайки, чайки! – сказал Егор.- Я семнадцать лет подряд завидовал чайкам. Они могли слетать в Турцию, а я – нет. А отсюда они летают в Хельсинки – но меня и в Хельсинки никто не пустит!  Могу тебе открыть секретную новость: Таллин – это не Сочи. Но и Сочи – это не Таллин. Ты обратил внимание, как много философской глубины в этой простой гениальной мысли?
- Бэ-бэ-бэ! – с восторгом заметил я.
- За последние два года в Сочи я поимел пятьдесят одну курортницу,- сказал Егор.- И что? Я от этого стал счастливым?
- Бэм-с?! – удивился я.
- Мне радостно, что ты так сильно меня понимаешь,- честно признал Егор.- Да-да-да! Курортницы, особенно замужние, это такие бэ, что из чувства отчаянья я стал верить в Бога.
У меня не было сил, чтобы ответить на эту черноморскую простоту. Пятьдесят одна женщина! Кто я в сравнении с автором этого подвига?!
Мне было стыдно за свою биографию: она не имела рекордов!
Я не мог понять одного: при чем тут Бог?
- Да, я стал веровать в Бога, - повторил Егор.-  Я спер у бабушки Новый Завет. Прочитал страниц пятдесят – и понял: верую! Я сказал  это родителям. Они меня не поняли. Атеисты! Я сказал им: в чем смысл жизни? В том, чтобы набивать дом и оба сарая курортниками – и по ночам пересчитывать бабки? А гори оно все пропадом! Смысл – в Иисусе Христе!
- Цок-цок-цок,- сказал я.
Это было правильно высказанное мнение. Цок-цок-цок, и точка. И никаких проблем с Христом. В школе нас уверяли, что Бог и Христос – это байки для неграмотных, это поповская приманка. Что я мог ответить? Только цок-цок-цок. Мы были на свободе – и это было главное. Я был уверен, что мы не только попадем на остров, но и полетим в космос. Без ракеты. Громко пукнем – и сразу полетим.
- Вера в Христа – это суть жизни,- сказал Егор. – Только через Христа можно попасть на прием к Богу. К министру. Даже к Брежневу: например, чтобы совместно пообедать. Только через Христа – так говорит Новый Завет.
- А Старый Завет – тоже есть?
- Да.
- А что говорит Старый Завет?
- Я до него пока не добрался,- сказал Егор.- Но я понял бессмертную суть: если Христу веришь – Бог тебе ни в чем не откажет! Вот смотри: у нас нет документов, а тут – я слышал – есть пограничники. Но я говорю: «Господь Иисус Христос, помоги нам съездить на остров!» - и мы попадем на остров!
- А в космос? – потрясенно спросил я.
Этот вопрос смутил Егора. В острове он был уверен, а в космосе – нет. Он помолчал и сказал:
- Космос! А зачем так сразу? Зачем так далеко? Начнем с острова – а там видно будет, космос – это не к спеху.
- А зачем нам остров? – спросил я.
- Психическая близость к Финляндии. Я устал от этих трудовых ночей мореходки. Остров оградит нас от чувства салабонства. Кругом вода – и ни одного ротного старшины.
- Ты стихи - пишешь? – спросил я.
- Да.
- Не пиши. В СССР тебя не поймут. Ты слишком иностранный для СССР. А мне стихи писать можно. Я такой бездарный, что меня нигде не напечатают.
- Бэ-бэ-бэ! – с восторгом возразил Егор.

5.

Христос нам помогал.
Нас пропустили на пассажирский катер. Было ветрено. Пасссажиров было не больше двадцати человек. Начало сентября в Таллине – это начало СЕВЕРНОГО сентября, а не ЮЖНОГО бархатного сезона.
Был солнечный день.
Дул не слишком сильный ветер.
Минут через пять Егору стало плохо. На его лице наметились сине-зеленые тона. Мы сидели в салоне. Катер не швыряло, но покачивало.
- Несправедливость,- пробормотал Егор.- Я – уроженец Черного моря. Я знаю пляжи и не пляжи – как себя. Я ныряльщик. Я знаю шлюпки. Я знаю весла. Я знаю прогулочные пароходики. Но если через десять секунд мне не станет легче – я блевану!
- Попроси Христа – он поможет,-  искренно сказал я.
- Уже просил,- вздохнул Егор.- Не помогает!
И он побежал на палубу – блевать в море. Я побежал за ним. Егор блевал – массированно, с размахом, с матюгами в коротких паузах. В салоне сидели дети, женщины, мужчины. Никого не затронула морская болезнь – только уроженца Черного моря.
Это был фурор.
Может, это Бог ущипнул его за выпендреж? Может, Христос – это в самом деле Некто, с которым Бог никому не позволяет шутить?
Уроженец Черного моря не успокоился, пока не выблевал в Балтику весь мореходский завтрак и вчерашний ужин. В стороне стоял матрос катера. Он смотрел на Егора – курсанта мореходки. Не насмешливо – равнодушно. Так смотрят на шкафчик, который не дошел до таких высот, чтобы называться рундуком.
В этой ситуации было что-то ирреальное.

6.

Мы сошли на берег острова.
У трапа стояли два пограничника. Они у всех проверяли документы. В очереди нам сказали: на остров пропускают только с таллинской пропиской в паспортах.
Нас – пропустили просто так.
Егор сел на траву. После долгой блевотины на его лбу шелестел усталый пот.
- В чем суть? – сказал он.- Я просил Христа – и мы попали на остров без документов.Но -  потом я просил Христа: «Помоги, мне плохо, я в морской робе, на мне гюйс, мне вдвойне позорно блевать!» Но Христос не помог мне. Почему?!
Я не знал ответа.
Я молчал.
- Ты правильно делаешь,- сказал Егор.- Не знаешь – но и не врешь.
Мы походили по острову. Курортные таллинские девушки флиртовали с курортными таллинскими парнями, играли в бадминтон и гордились красивыми попками. Нас они мельком одаривали молчаливым презрением. Наголо стриженный салабон вызывает бабскую жалость в Украине, в России – но не в Эстонии. Салабон – это неудачник момента. Салабон – это какашка, в которую важно на наступить.
- Попроси Христа, чтобы девушки нам улыбались,- сказал я Егору.
- Бэ-бэ-бэ!!! –  ответил он.

7.

Мы выпили по бутылке пива.
Мы вернулись в Таллин.
На обратном пути Егор – не блевал. Он стоял у фальшборта и смотрел на море. Он был задумчив.
Мы внезапно познакомились – и внезапно охладели друг к другу.У мальчишек это часто бывает. Я потерял интерес к эстравертному Егору. Это было – взаимно. Мы учились в одной мореходке – но не общались. Егор не мог забыть свой блевательный позор на катере. Я – не мечтал попасть с ним в оригинальный скандал, после которого нас обоих выперли бы из училища.
Мы встретились лет через десять.
Я был репортером. Мне надоели поездки, которых было много. Я ездил, ездил, и доездился до такой тоски, что мне опротивело вообще куда-нибудь ездить. Меня тошнило от поездов. Мне опротивели самолеты. Я скрипел зубами от гостиничных буфетов. Я перестал быть путешественником и оригиналом – и с тех пор это уже не мой профиль.
Егор – ходил  в море.
Его траулер пришел в порт из Атлантики – с перевыполнением. Я пришел на траулер, чтобы заработать двадцать рублей за репортаж: по десять коппек за газетную строчку. Я увидел Егора.
- Бэ-бэ-бэ, это ты? – он удивился.- В какое говно тебя занесло – в республиканскую газету?
- Цыц,- сказал я.
Он засмеялся.
Я взял интервью у капитан-директора. Стандартно записал  фамилии передовиков социалистического соревнования. Мне было скучно. Я знал моряков. Они понятия не имели о собственных соцсоревнованиях. Они ходили в море, чтобы зарабатывать тяжелые, но большие деньги.
Я вышел на палубу – подождать фоторепортера, он кого-то щелкал. Я смотрел на море. Я не стал моряком. Я стал репортером. Зачем? Чтобы люди стали моими десятью копейками за строчку? Я был пуст. Я был совершенно пуст.
Мимо пробумбосил портовый буксир.
Ко мне подошел Егор. Он был в теплой джинсовой куртке. Он обнял меня за плечо.
- Остров помнишь? – спросил он.
- Да.
- Я был тогда с-с-сукой,- он протянул это слово.- Нельзя так относиться к Христу. Христос – это не маг. Попросить у Христа помощи – это мало. Это ничего. Это совсем ничего. Надо ВЕРИТЬ Христу. Верить, что Христос поможет. А я тогда просил – но я выстебывался тогда. У Христа бессмысленно просить прием у министра – зачем Христу министры? Кто такие министры в сравнении с Христом? Никто. А зачем обедать с Брежневым? Кто такой Брежнев в сравнении с Христом? Никто. Как и я. Как и ты. Как и наш капитан-директор, который намухлевал по сортам рыб – и  получит за это орден. Вера – это изначально, это и есть суть. Сначала – верить Христу и Богу, а уже потом – просить, но в таких случаях человек уже не выстебывается, не просит ни о деньгах, ни о славе, ни о всякой другой муре. Веровать – это трудно. По-настоящему веровать хоть одно мгновение – это труднее, чем  годами просить у Христа, но не полностью верить Христу.
Я кивнул.
Я смотрел на море.
- Бэ-бэ-бэ? – сказал Егор.- Но запомни мои слова: учиться веровать – это лучшее занятие в жизни. Веровать – а не пердеть в междусобойчиках. На междусобойчики уходит жизнь, а на веру – нет времени?  А Старый Завет я прочитал, как и Новый. Сильно. Ничего в мире нет сильнее этих двух книг.
Больше мы не виделись.
А зачем он, сочинец, приехал в таллинскую мореходку, я так и не понял. Он был белой вороной в океане атеизма. Он пробовал веровать. Он говорил глупости. После глупостей – он замыкался в себе, и он опять искал Бога. Он что-то нашел, он к чему-то пришел. Он был – крошечный остров на балтийском берегу  СССР.
Остров на берегу.
Странный курсант мореходки.
                -------------------------------------